Кошка и Токио

Nick Bradley

The Cat and the City

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © Nick Bradley, 2020

This edition is published by arrangement with Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency

Cover design by Carmen R. Balit

The interior illustrations were designed by Mariko Aruga

© Флейшман Н., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Моим родителям – за все, что есть на свете…

И моим братьям – за все прочее.

Татуировка

Кентаро поднес к губам горячий кофе и легонько сдул поднимающийся от чашки пар. Свет в рабочем кабинете его тату-салона был приглушен, и свечение от экрана ноутбука придавало его лицу с белесой щетиной голубоватый оттенок. Отражаясь в стеклах очков, на открытой веб-странице медленно полз вверх нескончаемый перечень ссылок. Наконец ладонь мужчины взялась за беспроводную мышку с замызганными, сальными кнопками. Кофе был еще настолько горячим, что невозможно пить, а потому Кентаро пока поместил его на стол – справа от подставки для напитков – и лениво почесал в паху.

Он кликнул по одной из ссылок, и перед глазами появилась загрузочная панель.

Короткая пауза – и на экране ноутбука развернулась прямая трансляция с некой веб-камеры. Показывали чью-то спальню. Помещение было тесным, на книжной полке виднелось множество учебников по юриспруденции – возможно, комната принадлежала студенту университета. На кровати страстно целовалась парочка. Оба были раздеты. Не замечали ничего вокруг.

Некоторое время Кентаро просто сидел и смотрел. Затем расстегнул брюки, запустил руку в ширинку.

На входе в салон звякнул колокольчик. Кентаро напрягся и прислушался.

– Здравствуйте! Есть кто? – послышался из зоны ожидания девичий голос.

– Извините, одну минуточку!

Кентаро торопливо закрыл ноутбук, совладал со своим естеством и вышел из кабинета поприветствовать нового клиента.

У дверей стояла девушка, с виду старшеклассница. На первый взгляд ничего примечательного в ней не наблюдалось. Типичная униформа в матросском стиле, стандартная короткая стрижка и мешковато обвисшие на лодыжках носки. Вероятно, чтобы как-то выделиться среди сверстниц, девица покрасилась в блондинку. Хотя в нынешнюю пору так делали, наверное, все. Надо полагать, доучивалась она последний год. И похоже, зашла сюда по ошибке.

– Чем могу быть вам полезен, мисс? – Кентаро постарался изобразить учтивый тон, исполненный внимательности к клиентам.

– Я бы хотела сделать у вас татуировку, – вскинула подбородок посетительница.

– О, понимаю, мисс… Простите, а как вы отыскали мой салон?

– Порекомендовал один мой друг.

– И ваш друг… кто?

– Это не имеет значения. Я хочу татуировку. – И девушка попыталась пройти вглубь салона.

Тогда Кентаро уперся рукой в стену, преграждая ей путь:

– Послушайте, мисс, не совершайте глупостей. Вы еще такая юная!

Она уперлась взглядом в его руку:

– Мне уже восемнадцать. И прекратите называть меня «мисс».

Он неохотно опустил руку:

– Вы вообще подумали об этом как следует?

– Да, подумала. – Девица настойчиво глядела ему в глаза. – Я хочу татуировку.

– Быть может, вам лучше сейчас уйти и еще пару дней серьезно поразмыслить?

– Я и так уже долго и всерьез об этом думала. Я хочу татуировку.

– Но, может быть, вы все-таки не до конца все просчитали? Вы, например, уже не сможете бывать в онсэне[1].

– Меня не манят горячие источники.

– Но люди подумают, что вы якудза. Это будет жутковато смотреться на такой милой юной девушке, как вы.

Девица раздраженно закатила глаза:

– Мне все равно, что подумают люди! Я хочу татуировку.

– К тому же это дорогое удовольствие. Может вылиться и в три миллиона иен.

– У меня есть деньги.

– Послушайте, я набиваю их традиционным способом, в старинной технике тебори[2], абсолютно все делая вручную. Я не из тех выскочек с их жульническими методиками, которыми кишит теперь Сибуя. Даже гангстеры, которым я делаю татуировки, порой не в силах стерпеть боль.

– Боль я стерпеть способна. – Она в упор поглядела на Кентаро, и лишь в этот момент он заметил нечто совершенно необычное в ее глазах – этакое мягкое свечение, светло-зеленый, почти прозрачный цвет радужной оболочки, какого он еще ни разу не видел ни у одного японца.

– Любопытно, – произнес Кентаро и, перевернув табличку на входной двери с надписью «Закрыто», жестом пригласил девушку последовать за ним. – Пойдемте тогда в кабинет и все обсудим.

Войдя в рабочую комнату, он сразу же включил яркое верхнее освещение, и их взорам предстал похожий на высокую кушетку массажный стол, куда укладывались его подопечные, а также фотографии различных клиентов, побывавших у Кентаро за многие годы: с шипящими драконами, выпучившими глаза карпами кои, женщинами топлес, с синтоистскими богами и замысловатыми иероглифами на обнаженных спинах, ягодицах и руках. Многие его заказчики были якудза.

Своему ремеслу Кентаро учился у одного из старых мастеров в квартале Асакуса и теперь славился как исключительно талантливый татуировщик, на редкость преданный этому искусству. Ничего на свете он не любил так, как наносить ирэдзуми[3] на чистую, нетронутую кожу, создавая целые картины на небольших участках обнаженной плоти. Единственное, что было сравнимо с удовлетворением от создания шедевров на коже других людей, – это чувство превосходства над гангстерами, безвольно распластавшимися на его столе.

– Возможно, будет немножко больно, – предупреждал он клиентов.

– Потерплю, – обычно отвечали те.

«Ага, все так говорят!» – усмехался он про себя.

И принимался за работу. Кентаро осторожно прокалывал плоть металлическими иголками, как того требует традиционный стиль тебори, усвоенный им от старого мастера, и крохотными порциями вносил тушь, оставляя свой след у них на коже на необозримый срок. И в каждом легком шевелении клиента Кентаро ощущал еле сдерживаемую боль. В каждом сокращении мышц и движении суставов, в скрипе стиснутых зубов. Ему доставляла несказанное удовольствие мысль о своей власти над этими людьми, мнящими себя королями, над этими владыками преступного мира. Его творческое господство было безграничным. Он единолично создавал образы и сюжеты, которые оставались живой частью его клиента навсегда – иной раз даже и после смерти. Если клиент жертвовал свою кожу в Музей патологической анатомии, то перед кремацией ее срезали с трупа, после чего нужным образом обрабатывали и отправляли на хранение. Многие из творений Кентаро ныне красовались под стеклом в этом музее.

Кентаро знал, что он лучший в своем деле, – как и якудза, высоко ценившие его дар художника. Но доселе у него почти что не было клиенток. Даже женщины-якудза не заглядывали к нему за татуировками. Все они шли куда-то в другие салоны.

И вот сейчас перед Кентаро внезапно оказалась клиентка.

– Куда мне лучше сесть? – спросила она.

– Ах да. Сейчас… – Он поспешно вытащил из угла комнаты стул и подставил к письменному столу. – Вот, садитесь, пожалуйста.

Девушка присела на край стула и положила руки на колени.

– Итак, какую именно татуировку вы бы себе хотели?

– Город.

– Город?

– Да, Токио.

– Это, скажем, весьма… оригинально.

– И что? – вновь сверкнула она взглядом.

– И где бы вы желали ее расположить?

– На спине.

– Это будет довольно непросто…

– Послушайте, мистер. Сможете вы это сделать или нет?

– Разумеется, смогу. Давайте обойдемся без резкостей. Мне только надо определиться, как лучше это сделать. – Кентаро подпер ладонью подбородок, поглядел на закрытый ноутбук, и тут его осенило. – Так! Минуточку…

Он поднял крышку ноутбука, потыкал пальцами в клавиатуру, нетерпеливо ожидая, когда же техника проснется. И компьютер вправду оживился, показывая, как прильнувшую лицом к камере деваху от души отжаривают сзади. Из динамиков донесся низкий утробный стон.

Красный как рак Кентаро спешно закрыл окно порносайта. Украдкой взглянул на сидящую рядом посетительницу, но та, похоже, с интересом разглядывала висящие на стенах фотографии с татуировками его бывших клиентов. Так что как будто обошлось. А ведь чуть было не спалился!

Сделав серьезное лицо, он открыл другой браузер, кликнул сохраненную закладку с картами Google. Когда программа загрузилась, набрал в строке поисковика «Токио». Карта на экране увеличилась, и город заполнил собою все окно. Кентаро нажал на «вид со спутника», а затем еще сильнее увеличил изображение.

С каждым кликом детали становились все крупнее и зримее. Сетки городских кварталов с прожилками дорог и длинными изгибами рек и каналов, вольготно раскинувшимся Токийским заливом, многочисленными венами и капиллярами железных дорог, неустанно перекачивающих по всему городу потоки людей…

– Потрясающе! – воскликнула девица. – Хочу такое себе на спину!

– Нет. Такое попросту невозможно.

– Я пришла к вам потому, что вас считают лучшим в своем деле. – Она вздохнула. – Видимо, они ошиблись.

– Никто не сможет это выполнить.

– Уверена, что смогу найти кого-то за хорошую плату.

– Вопрос тут не в хорошей плате, дело в степени мастерства. Я один из немногих хориси[4], еще оставшихся в Токио.

– Тогда что же вас останавливает?

– На это потребуется много времени. Может, год, а может – и четыре. – Кентаро снял очки и взмокшими ладонями потер лицо.

– Я располагаю временем.

– И к тому же это будет очень больно. – Он с трудом подавил усмешку.

– Я же вам уже сказала: боль меня не пугает.

– И вам придется лежать передо мной вот на этом столе лицом вниз полностью обнаженной.

– Разумеется. – И она тут же, безо всякого стеснения, принялась расстегивать блузку.

У Кентаро что-то жарко крутанулось в животе, и он поспешно опустил глаза в пол. Помедлив мгновение, поспешил в ванную за детским косметическим маслом. В масле у него определенно не было никакой надобности, однако Кентаро пришло вдруг на ум, что это будет хорошим поводом прикоснуться к ее телу. Тут же ему вспомнился мастер, наставлявший его, когда Кентаро еще только постигал азы ремесла. Старик небось перевернулся бы в гробу, увидев, как он проделывает эту уловку с детским маслом.

Когда он вернулся в кабинет, девица уже лежала, полностью обнаженная, на столе лицом вниз. Кентаро не мог поверить собственным глазам. Ее кожа была совершенством, образцом безупречности! Мышцы поясницы идеально перетекали в ровные округлые ягодицы, от которых упруго расходились крепкие бедра. Приблизившись, Кентаро взволнованно сглотнул.

– Ну что, сейчас мне надо смазать вашу спину маслом.

– Делайте что считаете нужным, – слегка шевельнулась она на столе.

Он выдавил на правую ладонь порцию масла. Бутылка испустила этакий протяжный пукающий звук, за который Кентаро чуть было не извинился, но все же промолчал. Он с щелчком закрыл крышку и принялся втирать масло в кожу девушки. Тело ее засияло под ярким освещением, и недавно полыхнувший в животе у Кентаро жар начал спускаться ниже.

– Итак… Как вас зовут?

– Наоми.

– М-м-м… Наоми… Красивое имя! И что, у вас есть молодой человек?

Девушка слегка откатилась набок, чтобы повернуться лицом к Кентаро, и опять устремила на него прямой взгляд. Глаза ее вспыхнули светло-зеленым. Открылись небольшие груди.

– Послушайте, мистер, давайте без глупостей. Я пришла к вам, чтобы сделать татуировку, и это единственное, что мне от вас требуется. Я уже успела заметить, что вы смотрите у себя на ноутбуке что-то непотребное, и по мне – так на здоровье. Каждому, знаете, свое. Хотя не знаю, как бы отнеслась эта парочка к тому, что вы подглядываете за ними через веб-камеру. Может, об этом вам и стоило бы подумать. Но в отношении меня я не позволю никаких непристойностей. Я плачу вам за услугу, так что будьте профессионалом. Договорились?

Кентаро бессильно взмахнул масляными ладонями:

– Подглядываю? Я? Через веб-камеру? Не понимаю, о чем вы…

– Оставьте эту чушь! Не хочу даже и слышать. – Она снова распласталась на столе. – И кстати, у вас ширинка нараспашку.

Кентаро опустил взгляд на брюки, поспешно застегнулся, после чего приступил к работе.

В своем ремесле Кентаро был великолепен, как никто и никогда. Он мог часами концентрироваться на сверхкропотливом занятии – и обычно клиент просил сделать перерыв прежде, чем сам мастер уставал. Набивая татуировку, он всей душой вкладывался в свое творение, и друзья-художники всегда высоко ценили его произведения.

Наоми приезжала к нему в салон в течение нескольких месяцев – всякий раз, как у нее выпадало свободное время. И Кентаро всегда был рад их встречам. Для Наоми у него имелись особенно тонкие иглы, специально изготовленные лучшим мастером клинков в Асакусе.

Кентаро предстояло изобразить чернилами целый мегаполис – по всей спине, плечам, рукам, ягодицам и бедрам. Начал он с дорог, силуэтов зданий, линий рек, набивая контуры еще до того, как определился с цветами татуировки. Требовалось сперва полностью наметить этот призрачный, похожий на гигантскую ракушку остов Токио и лишь затем, покончив со всеми контурами, начинать затенение деталей и вносить цвет. На создание всей татуировки уйдет пара лет – при условии достаточно регулярных визитов Наоми, в каждый из которых Кентаро предстояло набивать лишь небольшой фрагмент изображения. Существенен был и вопрос о том, сколько боли сможет вынести его клиентка за один сеанс.

Кентаро энергично принялся за дело, подробно прорисовывая очертания города, что, по традиции тебори, выполнял бамбуковыми палочками, тонкими металлическими иголками на их концах глубоко прокладывая линии в коже Наоми и наполняя их чернилами. Она поистине была одним из самых выносливых клиентов за всю его практику: ни разу даже не поморщилась от боли. Прицепив к своим очкам пару увеличительных стекол, дабы прорисовывать тончайшие элементы татуировки, Кентаро изобразил совершенно микроскопические нюансы облика города, что при взгляде с расстояния идеально дополняли его целостность.

Затруднение у него вызывал только один момент: невозможно было, работая над конкретным фрагментом, удерживать в сознании вид города в целом. Ему приходилось продвигаться малыми осторожными шажками, сверяясь с увеличенным на экране ноутбука фрагментом. В отличие от всех предыдущих своих работ, которые Кентаро был в состоянии мысленно видеть целиком, размеры и масштаб макроскопического города были чересчур велики, чтобы эту картину способен был разом схватить человеческий мозг.

Несколько сеансов ушло на то, чтобы вытатуировать контуры. Наконец Кентаро завершил последнюю деталь – собственный тату-салон в Асакусе, где сейчас и работал. Крышу заведения он планировал оставить незакрашенной, дабы в финале, блюдя давнишнюю традицию, набить там свою подпись.

Едва закончив прорисовывать контуры черными чернилами, Кентаро был готов приступить к закрашиванию цветом, затенению, прорисовке мелких деталей. Начать он решил с Сибуйского диагонального перехода[5].

– Хм-м… – задумался он, остановив работу.

– Что-то не так? – подняла голову Наоми.

– Да вот прикидываю: то ли изобразить, как люди переходят перекресток у станции Сибуя, то ли как ждут зеленого сигнала.

– Не надо мне никаких людей!

– В смысле?

Наоми вновь опустила голову и закрыла глаза:

– Я хочу просто город. И не хочу никаких людей.

– Но какой же город без людей?

– Неважно. Это моя спина и моя татуировка. И я за это плачу.

– Хм-м…

Кентаро почувствовал укол гордости. Наоми действительно регулярно оплачивала его работу, и он считал ее хорошим клиентом. Однако он был одним из лучших татуировщиков в Токио и привык, чтобы заказчики соглашались с его дизайном. Они никогда не диктовали ему, что делать. Живущий в нем художник, естественно, вспыхнул гневом, и все-таки, как говорят японцы: «Kyaku-sama wa kami-sama desu» – «Клиент – наш бог».

«Что ж, ладно, – решил он. – Она потребовала „никаких людей“. Но ведь животные – не люди?»

Черными штрихами и полутенями он нанес на татуировку небольшую кошку, добавил ей пару цветных пятен, дабы она была трехцветной, поместив ее прямо напротив фигуры Хатико[6], что у выхода с вокзала Сибуя, после чего, довольный, продолжил свою работу.

В какой-то момент, уже вовсю работая над затенением татуировки, Кентаро начал не на шутку опасаться, что теряет рассудок.

Наоми обычно разговаривала с ним во время сеансов, прося Кентаро описывать тот фрагмент города, над которым он работает в данный момент. Она указывала, в какой части Токио какое время года желает получить, и Кентаро безропотно изображал то осень с ее красными кленами и ярко-желтыми кронами гингко, то весну с нежным розовато-белым цветом сакуры в парке Уэно.

– А сейчас ты где? – спрашивала она.

– В Гиндзе. Только что закончил башню «Накагин»[7].

– Здорово! В Гиндзе пусть у нас будет зима.

– Понял, – отвечал Кентаро и принимался цветом и тенями изображать свежий белый снег, что за ночь укрыл квартал. В результате город на спине у Наоми выглядел как лоскутное покрывало со всеми четырьмя временами года.

Частенько, когда Кентаро трудился над неким фрагментом Токио и обсуждал это местечко с Наоми, на следующий сеанс она являлась, посетив эту часть города. Она приносила мастеру какое-нибудь угощение или сувенир – сласти из Харадзюку или румяные гёцза[8] из Икебукуро, и Кентаро от этих знаков внимания смущенно краснел.

Иногда они вместе пили зеленый чай, и Наоми рассказывала ему о том, что с ней случалось в промежутке между их встречами или что доводилось наблюдать в городе. Насколько продвинулось, к примеру, строительство Олимпийского стадиона, когда она в очередной раз проходила мимо. Она рассказывала Кентаро о жизни разных людей, населяющих Токио, и мастер всякий раз тихо, не перебивая, ее слушал.

Однажды, когда они сделали небольшой перерыв во время сеанса, длившегося несколько часов, и Кентаро занялся чисткой инструмента, Наоми указала на большую художественную книгу с гравюрами в жанре укиё-э Утагавы Куниёси[9] и спросила про нее. Кентаро снял альбом с полки и вручил девушке, предложив ей сесть в его кресло и полистать. Утагава всегда вдохновлял Кентаро – с творениями этого художника его познакомил учитель, заставивший Кентаро не один месяц копировать рисунки Куниёси, прежде чем вообще допустил к живой коже.

Наоми села, положив книгу на колени, и стала медленно переворачивать страницы.

– Вот эти какие классные! – то и дело восхищалась она, подробно разглядывая каждый рисунок и обводя пальцем многочисленных кошек и демонических чудищ.

– Да, он был настоящей легендой, – вздохнул Кентаро.

– Мне вот эта очень нравится, – постучала она пальцем по странице, и Кентаро, поглядев в альбом, увидел куртуазную сценку с огромной призрачной кошачьей головой на заднем плане. Кошки там, поднявшись на задние лапы, танцевали в точности как люди, широко взмахивая передними лапами и покрывая головы шейными платками.

– Ну да, – согласился Кентаро. Он еле подавил смешок, припомнив, какую шутку сыграл над Наоми, вытатуировав кошку на ее спине.

– О, ты только на этих взгляни! – приподняла она книгу поближе к мастеру. – Он превратил актеров кабуки в кошек!

– Это вообще довольно любопытная история… – заметил Кентаро. Внезапно умолкнув, он унес на место инструменты и вернулся к книге, заглядывая девушке через плечо.

– Продолжай, – Наоми вскинула на него свои необычные глаза.

– Ну, в те времена театр кабуки приобрел скандальную репутацию, превратившись в неприличное, даже морально разлагающее действо – чуть ли не в оргию на сцене.

– Прикольно! – бесстыдно ощерилась Наоми.

– Вот только правительство так не считало. И оно объявило вне закона любые художественные изображения актеров кабуки.

– Но это же идиотизм! – возмутилась девушка.

– Ну, в общем, да. Короче говоря, Утагава вместо людей-актеров изобразил кошек. Такой вот способ он придумал, чтобы обойти цензуру.

– Смышленый парень! – Она снова обратилась к книге, разглядывая гравюру, на которой три кошки в кимоно сидели вокруг низкого столика, играя на сямисэн[10].

– Мой старик-учитель был просто повернут на этом художнике.

– А где сейчас твой учитель?

– Ушел в мир иной, – ответил Кентаро и указал на фото на стене: – Вот он на снимке.

Наоми поглядела на фотографию, где угрюмый мужчина стоял рядом с совсем еще молоденьким Кентаро, причем в том же самом салоне, где они находились сейчас.

– Вид у него очень серьезный, – заметила Наоми.

– Да, он таким и был. И невероятно строгим. Заставлял меня вставать в четыре утра и целый день прибираться и подметать в салоне. И занимался я у него этим целых два года, пока он наконец позволил притронуться к иголкам и коже. Сумасшедший старый хрыч! – с улыбкой покачал он головой.

Наоми задумчиво поглядела на Кентаро:

– А почему у тебя нет ученика?

Тот вздохнул – тихо, без обычного самодовольства:

– Ну… С чего бы начать…

– Может, с начала? – пожала плечами Наоми.

– Видишь ли, наше правительство сильно постаралось, чтобы создать дурную славу ирэдзуми – в точности как некогда попал под цензуру кабуки. Татуировки с некоторых пор начали ассоциироваться с криминальным миром. Так что желающих постигать это ремесло становилось все меньше. Знаешь, когда-то, в давние времена, носить татуировку было почетно: это был своего рода знак отличия среди пожарных. В народе пожарные пользовались любовью и большим уважением – совсем не как те бандитские отморозки, что ныне выставляют наколки напоказ. В общем, я, похоже, отклонился от темы… Так о чем я говорил?

– Ты говорил, что теперь никто не хочет учиться на хориси.

– Ах, да… Ну разумеется! В Сибуе полным-полно дилетантов, использующих для татуировки эти новомодные технологии. Никто не хочет постигать старинную методику тебори. Никто не желает трудиться в поте лица. Всем хочется чего попроще. Вот только ни одного из них настоящим художником не назовешь…

– В отличие от тебя, – улыбнулась Наоми.

Кентаро покраснел от смущения и опустил взгляд в пол.

– Пойдем уже, Наоми, – сказал он, быстро допивая чай. – Давай-ка продолжим.

И вот тогда-то это впервые и произошло.

В какой-то момент, когда Кентаро уже наполовину закончил раскрашивать татуировку, глаза его скользнули к Сибуйскому перекрестку, который он давно уже доделал. Он посмотрел на статую пса Хатико, прошелся взглядом по торговым улицам Харадзюку… и тут у него что-то словно щелкнуло в голове. Он вновь глянул на статую…

Кошка исчезла!

Кентаро несколько раз моргнул и помотал головой. Может, он просто чересчур устал? Однако, посмотрев на то же место снова, убедился: кошки там больше не было.

Может, он лишь во сне изобразил ее у девчонки на спине? Ну да, это было самое простое объяснение того, что ее нет. Возможно, ему приснилось, как он вписывает в татуировку маленькую кошку, и во сне это происходило настолько живо, что он решил, будто все на самом деле.

Ну да, видимо, так оно и было. Так что все в порядке. Ведь сны порой вторгаются в реальность, не так ли?

Однако в тот же самый день, когда Кентаро собрался затенить участок тату возле Токийской телебашни, его взгляд зацепило нечто такое, отчего пробежал по телу холодок. Он прошелся глазами вверх по улице от станции Хамамацутё в направлении телебашни. И внезапно на одной из боковых улочек, ответвляющихся от крупной магистрали, увидел ту самую кошку.

– Какого…

– Всё в порядке? – шевельнулась Наоми.

– Да, конечно, – ответил он.

Игла в его пальцах начала слегка подрагивать, но Кентаро все же удалось взять себя в руки и успокоиться. Быть может, он просто неправильно запомнил то место, где изобразил кошку? В этом и объяснение! Больше не обращая на нее внимания, Кентаро продолжил работу, нанося красно-белый узор на телебашню.

Между тем в начале следующего сеанса, прежде чем приступить к рисунку, он вновь поискал глазами кошку на второстепенных улочках близ станции Хамамацутё – и не сумел ее найти. А затем когда раскрашивал деревья в парке Инокасира, то увидел, как кошка притаилась у озера в глубине парка.

Она явственно перемещалась!

С того дня Кентаро с ужасом ждал очередного сеанса с Наоми. Он уже не мог начать работать, пока не найдет кошку, и, бывало, целый час рыскал глазами по татуированным улицам, прежде чем был способен взяться за иглы и чернила. Это сильно тормозило процесс создания татуировки в целом, что выходило теперь намного дольше, чем изначально планировалось. Наоми никак не реагировала на то, сколько времени он тратит на работу, и постепенно их сеансы становились все более долгими и выматывающими, поскольку Кентаро начал преследовать призрак кошки.

Ему уже снилось ночами, как она рыскает по городу, и он то и дело просыпался от кошмара, обливаясь потом, в ужасе от тщетных попыток найти эту иллюзорную тварь. «Ни за что не поймаешь! – словно дразнила кошка, подмигивая Кентаро своими спокойными зелеными глазами. – Старый ты дуралей! Не поймаешь, не поймаешь!»

Кентаро хотелось ухватить ее за шкирку и хорошенько встряхнуть, а потом вырезать прочь из татуировки, вырвать без следа – из своего творения, из своего Токио и, главное, из своей Наоми. Потому что она действительно принадлежала теперь ему. Разве не так? День за днем укладываясь перед ним на столе.

На одном из сеансов Кентаро почти весь вечер тщательно искал кошку, высматривая ее на улицах и переулках, однако та нигде не проявлялась. Тогда, словно теплой водой, его окатила волна облегчения: должно быть, существование этой кошки с самого начала было лишь плодом воображения.

Однако стоило его взору скользнуть по кварталу Роппонги, как сердце снова ёкнуло: кошка была здесь. Выходила из метро. Причем высоко задрав хвост, как будто дразнилась.

В тот день он сумел кое-как, небрежно поработать над татуировкой всего лишь полчаса, после чего Наоми потребовалось уйти.

Когда Кентаро почти заканчивал свой долгий труд, он понял наконец, что должен сделать. К тому времени у него под глазами пролегли темные круги, он потерял аппетит, едва заставляя себя проглатывать пищу, и сделался тощим как скелет. Белесая щетина выросла в лохматую неухоженную бороду, а глаза, точно две капли черной туши, глубоко запав в глазницы, рассеянно скользили по стенам салона.

Обычно Кентаро почти не выходил на улицу и вообще избегал общества. Бóльшую часть свободного от работы времени он проводил в интернете или рисовал и раскрашивал на бумаге эскизы татуировок. Но вот однажды он решительно двинулся по старинным улочкам Асакусы, на ходу что-то бормоча себе под нос. Шел он чересчур торопливо и с ходу натолкнулся на бомжа в пурпурно-малиновой бандане. Кентаро внезапно вскипел гневом и, не в силах сдержаться, наорал на бродягу, который ему вслед еще долго расточал извинения. У одного известного мастера клинков, у которого Кентаро всегда закупался инструментом, он приобрел нож. Мастер поглядел на него с некоторым недоумением, однако никак не стал комментировать ни изможденный вид своего постоянного клиента, ни тот факт, что Кентаро всегда покупал у него только иглы, а клинки – еще ни разу.

Принеся нож домой, Кентаро хорошенько его заточил. Проверил остроту на пальце – и даже от легчайшего нажатия из кожи выступила кровь. Затем он приклеил нож скотчем к нижней стороне массажного стола – туда, где его не смогла бы заметить Наоми. И стал ждать.

Наконец Наоми пришла на последний (как, во всяком случае, оба они предполагали) сеанс и стала, как обычно, без отлагательств раздеваться. Одновременно принялась рассказывать, как побывала на летнем фестивале фейерверков, показала свою фотографию в нарядной юкате[11], которую выбрала по случаю праздника.

Кентаро кивал и улыбался, делая вид, будто внимательно слушает, и вообще старался вести себя как можно естественнее.

Он на славу поработал и теперь испытывал какое-то головокружительное удовлетворение оттого, что этот кошмар вот-вот закончится. Он завершил затенение последнего участка татуировки на ее руке – вблизи станции Кита-Сэндзю, – затем обвел глазами квартал Асакуса, найдя последний не заполненный тушью пятачок – крышу его собственного тату-салона. Провел пальцем путь от ворот Каминаримон возле храма Сэнсо-дзи до своего заведения.

Вот теперь он и сделает то, что задумал: напишет свое имя на крыше салона, заявив тем самым, что татуировка полностью закончена. После чего достанет нож и…

Однако стоило ему взяться набивать свое имя, как он увидел, что та самая кошка на татуировке сидит прямо перед его салоном. И тогда – с леденящей душу ясностью – он понял, что если оторвется от татуировки на спине Наоми и выглянет за дверь, то увидит сидящую там кошку, пытливо глядящую на него своими зелеными глазами.

Он шумно глотнул воздух и с силой зажмурил глаза.

Впрочем, созданный им город при этом никуда не делся. Кентаро словно видел его теперь из космоса. Его мысленный взгляд был точно глядящая на город сверху фотокамера. Затем эта камера начала увеличивать масштаб, стремительно приближая земной шар, фокусируясь на Японии, на Токио, вплоть до детального отображения улиц. Она прошла сквозь красную крышу его тату-салона, и Кентаро увидел самого себя, работающего над великолепной спиной Наоми, и свой вытатуированный город. Между тем мысленная камера и не думала останавливаться. Кентаро потерял над ней контроль. Она словно пробила татуировку и стала проникать дальше все в том же порядке: сквозь Японию, сквозь Токио и квартал Асакуса, сквозь крышу его салона – и снова в татуировку. И так – раз за разом до бесконечности.

Он понимал, что если не откроет глаза, то так и застрянет в этом навечно. Проходя один и тот же круг, снова и снова увеличивая перед собой город, улицу, салон. Точно загнанный в ловушку.

И все же Кентаро не торопился разомкнуть веки.

Ведь если он откроет глаза, то обнаружит, что на крыше его салона уже нет подходящего места, чтобы добавить подпись. Что там – самая настоящая красная крыша. И перед ним раскинется настоящий город с миллионами людей, спешащих туда-сюда, входящих и выходящих из всевозможных зданий и станций метро, гуляющих по паркам, едущих по автомагистралям, живущих своей жизнью. Город, который безостановочно перекачивает по трубам их испражнения и перевозит в цинковых контейнерах их тела, который хранит все их секреты, все надежды и мечты. И сам Кентаро больше не будет сидеть по другую сторону экрана, отстраненно наблюдая за всем. Он тоже станет частью этого города – одним из этих бесчисленных людей.

По-прежнему не открывая глаз, Кентаро пошарил рукой под столом, отчаянно нащупывая припрятанный нож.

Весь дрожа, разомкнул наконец веки.

Мышцы на спине у Наоми напряглись, словно ожили.

И так же пробудился к жизни город…

Упавшие слова

– Жил-был один хитроумный антиквар по имени Гозаемон…

Охаси ненадолго умолк, и его глаза влажно блеснули в тусклом свете. Его седые волосы были убраны назад, к затылку, под пурпурную бандану. Морщинистое лицо завершала длинная клочковатая борода. Излишне худощавый для своих лет человек, хотя и с едва наметившимся из-за возраста дряблым брюшком, он стоял на коленях на широкой подушке, простирая перед собою руки, – в классической позе рассказчика ракуго[12].

– Он был ушлым, изворотливым человеком, – продолжал Охаси, и его голос эхом разносился по безмолвной комнате, – который не видел ничего зазорного в том, чтобы переодеваться в бедного монаха и ходить по домам стариков, высматривая старинные вещицы и скупая их за бесценок, чтобы потом продавать втридорога в своей антикварной лавке.

Было время, когда Охаси исполнял ракуго в больших залах перед толпами зрителей – и богатых, и бедных. И всякий раз рассказывал свою историю так, словно делал это в последний раз, донося свои слова до слушателей как будто на последнем вздохе. Каждую историю он выбирал специально для конкретной аудитории.

Он кашлянул, прочищая горло, и продолжил:

– Как-то раз, за гроши выманив у одной женщины дорогую книжную полку, пройдоха по имени Гозаемон остановился перекусить в лавке, где подавали сладкие вареники. Заказав блюдо, он уселся на стул за столиком снаружи и стал ждать, когда принесут еду. И вот, сидя там в ожидании, он приметил старую замызганную кошку, лакавшую из миски молоко. Однако заинтересовала его отнюдь не кошка. Миска, из которой та с жадностью лакала, была антикварной посудиной, за которую он несомненно мог бы выручить аж триста золотых. Гозаемона прошиб холодный пот и охватил знакомый трепет от предвкушения нечистой сделки. Тем не менее он взял себя в руки, принял невозмутимый вид, и, когда престарелая хозяйка вынесла ему заказанную снедь, Гозаемон обратился к ней…

Когда Охаси озвучивал своих героев, его голос и манера говорить полностью менялись, так что можно было подумать, будто в него и впрямь вселялся изображаемый персонаж. Играя Гозаемона, он слегка сдвигал голову вправо, складывал ладони и говорил бойко и словоохотливо. Когда же изображал старушку-хозяйку, то сдвигался влево, весь сгорбливался, морщил лицо и скупо произносил слова, в доли секунды становясь старше лет на тридцать. В промежутках между репликами он обращал лицо к аудитории и говорил бодрым голосом рассказчика.

– Какая прелестная у вас кошечка! – сказал Гозаемон.

– Что? Вы про эту старую ветошь? – изумилась старушка.

– Да, про эту вот милую кошечку. – Гозаемон опустился на колени, чтобы погладить животное. Кошка тут же зашипела на него, выгнув спину дугой. – Очень напоминает мою, которая, увы… Нет, об этом даже больно говорить… Мои дети так любили нашу старую кошку!

Гозаемон притворился, будто сдерживает рыдание, и старушка сочувственно склонила голову набок.

– Быть может… О, мне даже неловко об этом просить… – Он поднял умоляющий взгляд на хозяйку.

– О чем же? – спросила старушка, выпятив нижнюю губу.

– Не согласитесь ли вы продать мне эту кошку?

– Этот старый мешок с блохами?

– Да, эту очаровательную кошечку.

– Прямо и не знаю… Она ведь ловит у меня мышей!

– Я бы заплатил за нее, – продолжал Гозаемон, и голос у него слегка задрожал.

– В самом деле? – подняла бровь хозяйка.

– Три… то есть две золотые монеты.

– Вы сказали «три».

– Ну хорошо. Умеете вы торговаться, мадам! Пусть будет три.

– Договорились!

Гозаемон просиял. Он вручил старушке три золотые монеты, затем опустился, чтобы подобрать кошку, и та незамедлительно укусила его в ладонь. Однако Гозаемон даже не обратил внимания на боль. Он протянул руку к своей настоящей цели – дорогой старинной посудине, из которой только что пила кошка.

– Эй! – тут же вскрикнула женщина. – Что это вы делаете?

– Да ничего, просто хочу забрать кошачью миску.

– Зачем?

– Так ведь она потребуется кошечке!

– Я вам дам другую. – Старушка зашла в лавку и вскоре вынесла другую, дешевую плошку. Наскоро вытерла ее о передник, оставив на нем коричневое пятно.

– Но ведь кошечка будет тосковать по своей, так сказать, личной миске…

– Эта кошка станет пить откуда угодно. К тому же вы не смеете просто так забрать эту миску: она стоит триста золотых.

Гозаемон был потрясен ее словами, однако совладал с собой, чтобы этого не выдать.

– Три сотни золотых? – делано изумился он. – И вы позволяете кошке лакать из столь дорогой посуды?

– Да, ведь это мне дает возможность продавать приблудных кошек по три золотых за штуку.

И старушка хитро ухмыльнулась.

Охаси идеально обронил концовку своего рассказа, после чего низко поклонился аудитории и улыбнулся. Вытер пот со лба. Это было безупречное исполнение народной сказки Neko no sara – «Кошачья миска».

Аудитория издала звучное «мяу».

Охаси поднялся со своей задрипанной плоской подушки и подошел к небольшой гладкошерстной кошке окраса калико[13]. Все это время она тихо сидела напротив. Единственная на сегодня слушательница восседала, выпрямив спину и поставив перед собой лапы, – почти в той же позе, что и сам Охаси, пока исполнял свою сказку.

– Ну что, давай-ка мы теперь тебя покормим! – почесал он кошку за ухом.

Покинув конференц-зал давно заброшенного капсульного отеля, они направились по ветшающим от времени коридорам туда, где находился спальный закуток Охаси. В старом отеле было довольно темно, но он обитал здесь самовольным поселенцем уже так давно, что мог перемещаться по этому зданию и с закрытыми глазами. Кошка, понятное дело, точно так же не испытывала проблем с ориентацией. К тому же темнота прятала от глаз некоторые неприглядные моменты: грибок, расползающийся по сырым стенам, прогнившие местами половицы, отстающие обои. А еще – омерзительные лица на старых рекламных постерах пива Kirin: эти призывно улыбающиеся физиономии, где-то уже порвавшиеся в клочья, где-то исказившиеся за годы.

Именно эта кошка расцветки калико привела Охаси в пустой отель десять месяцев назад, когда он потерянно бродил по большому городу, ища какое-нибудь место, где можно поспать. Однажды студеным вечером, когда Охаси дрожал, скрючившись под мостом, незнакомая маленькая кошечка лизнула его в руку, посмотрела в глаза, после чего отошла на несколько шагов и остановилась в ожидании, когда человек последует за ней. Отель, куда она привела Охаси, был уже много лет закрыт, и, похоже, с тех пор никто этим заведением не интересовался. Еще одна жертва лопнувшего экономического пузыря – чересчур больших вложений и слишком малого спроса. Если бы Охаси кому-то рассказал эту историю, ему бы не поверили – и тем не менее эта маленькая трехцветная кошка действительно спасла ему жизнь.

И вот кошка и Охаси неспешно прошли мимо нескольких рядов пустующих капсул – крошечных спальных ячеек, составленных одна над другой. Каждая из них напоминала эдакий просторный гроб с занавесочкой над входом, которую следовало опускать на время сна. В былые времена здесь могли перекантоваться напившиеся после работы белые воротнички, опоздавшие на последний поезд до дома. Но теперь эти капсулы никем не использовались – за исключением одной.

Охаси нырнул в свою капсулу и включил небольшой фонарик на батарейке. Окруженный неприютной пустотой, он постарался украсить свою ячейку старыми фотографиями, специально подобранными, дабы напоминать о лучших временах. На снимках изображался молодой и куда более стройный Охаси в стилизованном кимоно: то исполняющий на сцене ракуго, то раздающий автографы, то встречающийся с поклонниками, то выступающий на телевидении, то отдыхающий со знаменитостями. Напоминание о тех днях, когда он мог собирать полные театры, общаться на равных с кинозвездами, писателями и художниками… Напоминание о прежней жизни.

Фотографии членов своей бывшей семьи он хранил в стареньком экземпляре «Потери человечности» Дадзая Осаму[14] и крайне редко открывал эту книгу, чтобы на них взглянуть. Впрочем, ему никогда особо не нравился Дадзай Осаму.

Опустившись на колени на своем футоне[15], Охаси протянул руку вглубь ячейки и достал из магазинного пакета с ручками баночку рыбных консервов. Потянул за колечко на крышке, открывая, и поставил еду на пол перед кошкой. Мяукнув, та принялась за рыбу, а Охаси, рассеянно погладив кошку, взялся просматривать газету.

Покончив с содержимым банки, кошка села и стала наблюдать, как старик, держа газетенку в руках, глядит куда-то в пустоту. Между тем кошке требовалось его внимание. Она потерлась головой об обвислые рукава и штанины Охаси, помечая его собственным запахом. Этот кошачий жест он расценивал как «Ты – мой».

Для себя Охаси достал из того же пакета онигири[16] с лососем и, стянув обертку, начал неторопливо жевать, время от времени прикладываясь к бутылке с холодным пшеничным чаем.

– Через минутку мы с тобою выйдем прогуляться, – сказал старик кошке, прежде чем снова набить рот. – А потом, вечерком, я, возможно, повидаюсь с друзьями.

Кошка лизнула лапу и на мгновение зажмурилась.

Охаси тихонько выскользнул из окна, глядящего в глухой переулок. Этим путем он всегда попадал внутрь и выходил из отеля – и этим же путем его десять месяцев назад привела сюда кошка. Он никогда не пользовался парадной дверью, чтобы не вызвать подозрения у полиции или чрезмерно любопытных жителей квартала. Кошку он тоже выпускал из заднего окна. Она целыми днями бродила где-то сама по себе, охотясь за более вкусной пищей, чем мог раздобыть для нее старик.

Охаси тоже уходил на весь день на своего рода охоту.

Перейдя дорогу, он пробирался в тихий переулок, снимал синий тарпаулиновый тент с деревянной тележки, которую старательно смастерил из нескольких дощечек и пары старых велосипедных колес. Затем, толкая перед собой тележку, Охаси отправлялся бродить по улицам города в поисках провианта, и колеса сопровождали его в пути привычным, мерным перестуком.

Целый день он рыскал по городу, собирая алюминиевые банки, чтобы сдать на вторсырье. Шарил палкой в мусорных урнах рядом с торговыми автоматами, сотни тысяч которых были рассеяны по улицам Токио, опорожнял каждый бачок, хорошенько сплющивая банки тяжелой металлической дубинкой, чтобы побольше поместилось в тележке. Для Охаси это стало ежедневной рутиной, однообразие которой разбавлялось лишь грохотом колес да лязганьем дубинки, придавливающей банки к мостовой. Собрав все, что удавалось найти за день, он спрессовывал банки еще плотнее, раскладывал по сумкам и отвозил в пункт приема металлолома, где менял на деньги.

Когда Охаси только начал вести бродячую жизнь, улицы Токио казались ему сущим лабиринтом. Нескончаемая череда продуктовых лавок, минимаркетов, сетевых закусочных и ресторанов сливалась для него в одну невероятно длинную улицу, которая начиналась от небоскребов района Синдзюку, тянулась мимо бесчисленных магазинов одежды в Харадзюку, мимо универмагов Гиндзы – и так вплоть до больших жилых многоэтажек, выстроившихся у Токийского залива. В прежней своей жизни Охаси почти что никогда не перемещался по городу пешком – он обычно брал такси или добирался подземкой. Но теперь ему приходилось ходить через весь город на своих двоих, и у него не сразу получалось в нем ориентироваться.

Казалось, будто теперь Токио стал вращаться вокруг него с немыслимой скоростью. Мимо проносились автомобили, над головой неистово мчались поезда монорельса. Даже люди, выходившие из метро, целеустремленно бежали по своим делам, пока он неспешно катил перед собой по улицам тележку. В прежней жизни он тоже был одним из этих торопливых бегунов и нисколько не пугался столь быстрого темпа и пульсирующей жизни Токио. Но теперь он более не вхож в метро и не может подниматься на лифте на верхушку небоскреба, чтобы насладиться открывающимися оттуда видами. Теперь те самые небоскребы служат ему лишь отметками на линии горизонта, ориентирами на местности. Прекрасные виды города в лучах заката с высотных зданий теперь были для него лишь угасающими воспоминаниями. Когда Охаси закрывал глаза, чтобы представить свой нынешний город, то мог вообразить его лишь на уровне мостовых.

Прособирав целый день банки, с устало согбенной спиной и ноющими от долгой ходьбы ногами, Охаси остановился возле круглосуточного магазина Lawson[17], подойдя к заднему входу. Он сел возле тележки на край тротуара и стал терпеливо ждать. Точно в определенное время дверь открылась, и наружу вышел юноша лет восемнадцати. На нем была бело-синяя полосатая лоусоновская униформа.

– Охаси-сан![18] – окликнул он.

– О! Макото-кун! – Охаси поднялся, чтобы поздороваться с юношей. – Как у тебя дела? Как учеба в университете?

– Да ничего, все отлично.

Вид у парня был усталый. Словно чего-то стесняясь, он пригладил рукой слегка растрепавшиеся волосы. Охаси нравилось, что Макото не мажет их гелем, чтобы носить шипастую прическу, как многие ребята его возраста. В другой руке юноша держал при себе пластиковый пакет с ручками, как будто пряча его от посторонних глаз.

– Замечательно! И что, скоро оканчиваешь? – Охаси стоял перед парнишкой очень прямо, церемонно опустив руки по швам и застыв перед тележкой, словно пытался ее собой загородить.

– Да. Точнее, как раз окончил.

– И что теперь? Куда нацелился дальше?

– Подал заявку на стажировку в юридический отдел одного крупного PR-агентства, которое сейчас задействовано в подготовке Олимпиады. Это идея родителей, – добавил, пожав плечами, Макото.

– Они, должно быть, очень тобой гордятся. И я тобой тоже горжусь!

Макото довольно улыбнулся. Тут он вспомнил о ноше, которую неловко держал в опущенной руке.

– Кстати, вот… – Он передал старику пакет, в котором что-то негромко звякнуло. – Тут немного, но это все, что удалось добыть для вас на этой неделе.

– Макото-кун! Здесь более чем достаточно. Спасибо тебе огромное! – Охаси начал перебирать содержимое: рыбные консервы, бутылочки с пшеничным чаем, онигири – все с истекшим сроком годности и предназначенное на выброс. Затем его рука наткнулась на бутылку со спиртным, и Охаси на миг застыл. – Ой… Макото-кун!

– Что?

– Тут сётю[19]… Боюсь, мне этого не надо. – Он выудил бутылку из пакета.

– Извините. Я забыл, что вы не… это… Ну, вы же все равно можете это взять. Может, кому-то из ваших друзей захочется?

– Я лучше не буду, если тебя это не обидит. – Охаси протянул бутылку юноше. – Извини, не хотел бы показаться неблагодарным. Но я не могу… А почему бы тебе самому ее не забрать? Ты такой… славный, общительный… Хм…

Последовало неловкое молчание. Охаси уперся взглядом в стену, избегая глядеть парню в глаза.

– Ладно… Если вы уверены, что не хотите… – Макото забрал бутылку.

– Премного тебе благодарен, Макото-кун. Чудесного вечера!

– Вам тоже, Охаси-сан. Надеюсь, увидимся на будущей неделе?

– Было бы чудесно! Если тебя это не слишком обременит.

– Берегите себя.

– Всего хорошего!

Охаси повесил пакет на крючок тележки и покатил ее по улице дальше.

Макото глядел ему вслед до тех пор, пока старик не скрылся за поворотом. На мгновение он задумался о том, как грустно видеть такого хорошего человека в столь печальном положении. Всегда такого вежливого и чинного… С седой бородой и почти белыми волосами, тот немного напоминал юноше Гена из видеоигры Street Fighter II[20].

Покачав головой, Макото зашел обратно в магазин.

Вечерами, устав после тяжелого дня, Охаси частенько встречался с приятелями в так называемом лагере – небольшом поселении бомжей, приютившемся возле железнодорожных путей в крошечном парке, где бывали разве что только бездомные. Здешние обитатели старались поддерживать в лагере какой-никакой порядок, и откровенных нерях здесь не приветствовали. Запахи, царившие в этой части парка зимой, не казались такими невыносимыми, однако в разгар лета местные жители вечно жаловались на тянущуюся оттуда вонь мочи. Грохотавшие мимо стоянки поезда заменяли бродяжьему сообществу часовую башню, а стук колес по рельсам напоминал о том, как неудержимо бежит время. Те, кто жил в лагере, держались особняком и по большей части вели себя довольно тихо, так что полиция их почти не трогала.

Охаси прошел вдоль ровных рядов компактных самодельных жилищ, выискивая приятелей.

– Двигай сюда! – окликнули его.

Повернувшись, он увидел компанию из троих мужчин, съежившихся перед небольшим костерком под одним из немногих парковых деревьев. Неспешной походкой он направился к своим добрым знакомым.

– Добрый вечер, джентльмены! – поприветствовал их Охаси.

Он разулся, поставил свои ботинки рядом с другими и уселся на синий дешевый тарпаулин, который друзья расстелили вокруг огня. Теперь на траве ровным рядком стояли четыре пары обуви.

Симада поприветствовал Охаси легким кивком, не меняя привычно-серьезного выражения лица.

– И тебе добрый, Охаси-сан! – На круглом лице Таки расплылась его неизменная радушная улыбка.

– Чем сегодня занимался? – спросил Хори, худенький и зубастый.

– Все тем же, чем всегда. Ну, а вы как, друзья? – Охаси извлек из своего пакета бутылку с пшеничным чаем и предложил остальным. Все отказались. К этому времени они уже хорошо знали Охаси, чтобы не предлагать взамен свое саке[21].

– Ходили в церковь, – сообщил Симада.

– Раздобыли бесплатной еды, – присовокупил Хори.

– И то, что питает души, – задумчиво изрек Така.

– Ага, и еще… суши. Хотя, если точнее, супчик, – хохотнул Хори.

Мимо прогрохотал поезд, на время прервав их разговор.

– Тебе тоже надо было сходить с нами, Охаси, – продолжил Хори. – Пожрал бы хоть на халяву!

– Верно, Охаси-сан. У Господа всегда найдется для тебя место в сердце, – умоляюще поглядел Така на Охаси.

– Да у меня и так вроде все в порядке, – отозвался Охаси, озадаченно уставившись на пляшущее пламя, словно там происходило нечто такое, что требовало неотложного внимания. Затем он огляделся, словно ища, за что бы еще зацепиться глазом, и наконец взгляд его упал на крестик, висевший на шее у Таки.

Охаси припомнил, как однажды приятели все же уговорили его пойти с ними в церковь. Хори с Симадой только-только окрестились и лишь примеряли к себе образ добрых христиан, а вот Така уже уверовал во все это по-настоящему, до глубины души. Охаси грустно было наблюдать, как эти люди, которым в жизни сильно не повезло, пляшут под чужую дудочку ради бесплатной кормежки. Перед едой требовалось долго сидеть и слушать священника в дешевом костюме и с зализанными назад волосами, вещающего, как Иисус Христос умер, дабы спасти всех и каждого. Так вот, в тот раз пастор неожиданно заявил – причем без малейшей даже тени сомнения, – что жители Хиросимы и Нагасаки заплатили за грехи свои. Услышав такое, Охаси сперва даже ушам не поверил. Неужто этот человек и впрямь говорит столь чудовищные вещи?! Он что, действительно верит в то, что исходит из его собственных уст?! После такого Охаси ни разу больше в церковь не ходил. Ему тошно было при мысли, что эти хваленые христиане охотятся на несчастных людей, опустившихся на самое дно жизни, кормя их отвратительными помоями и еще более мерзкими идеями. Буддисты на это никогда бы не пошли!

А по завершении той проповеди во дворе церкви появились высокомерные дамочки, подававшие бездомным суп мисо. И, судя по тому, как они избегали смотреть людям в глаза, по тому, как морщились и воротили носы, Охаси видел, что им противен запах и запущенный вид этих отбросов общества. И было слишком очевидно: суп они там подавали только для того, чтобы убедить самих себя, что они хорошие, добропорядочные люди.

– Тут кое-какие слухи поползли… – молвил Симада.

– Да? – откликнулся Охаси и поглядел на приятеля, низко опустившего свое серьезное лицо.

– На бездомных по городу облавы, – скосил на него взгляд Симада.

– С чего вдруг? – Охаси сдвинулся чуть набок, сев поудобнее, и сделал глоток пшеничного чая.

– Из-за Олимпиады, – пояснил Хори. – Давай, Симада, расскажи-ка ему сам!

– Ну… – Симада сделал глоток саке. – Люди исчезают с улиц. Как Танимото, например. Помнишь такого? Никто не знает, куда он делся. Пропал. Уже несколько недель никто его не видел. Исчез бесследно. С тех пор как объявили, что у нас будут проводить Олимпиаду, что-то постоянно происходит. Сносят старые здания, строят новые стадионы, очищают улицы. Короче, всячески наводят лоск. Избавляются от нежелательных элементов. Так что город меняется, – фыркнул он.

Разговор снова прервал поезд, точно по расписанию прогрохотавший мимо.

– А может, Танимото-сан просто вернулся домой, к своей семье? – предположил Така, продолжив беседу.

– После этой жизни невозможно просто взять и вернуться домой, – возразил Симада. – Эта вот грязь, – показал он загрубевшую ладонь, – уже не смывается. Мы теперь не совсем люди. Недочеловеки. Даже для наших родных.

Охаси устремил отсутствующий взгляд в небо, остальные между тем поочередно сделали по глотку.

– Я слышал, людей сажают в фургоны и куда-то увозят, – подал голос Хори.

– Кто тебе сказал? Кто эти фургоны видел? – спросил Охаси.

– Не знаю. Но слухи-то ходят неспроста, сам понимаешь!

– И куда бы, интересно, их могли отвозить?

– Кто знает… – мрачно изрек Симада.

– Сомнительно все это, с каким-то душком, – сказал Охаси, отрешенно взирая в пространство.

– Как у Таки изо рта, – оскалился в зубастой улыбке Хори.

Некоторое время все четверо сидели молча вокруг огня, понемногу потягивая свои напитки и задумчиво глядя на пламя. Внезапно из этой коллективной медитации их вырвал громкий выкрик из потемок:

– Алло!

– Ч-черт… – с досадой буркнул Симада.

– От блин… – мотнул головой Хори.

У Охаси мигом упало настроение.

– Чем это вы тут, засранцы, занимаетесь?! – Огромная неуклюжая фигура, пока что не полностью различимая во тьме, приближалась к костру, неотвратимо надвигаясь на их тихую компанию.

– Ничем, – ответил Хори.

– Что значит «ничем»? Сразу видно, когда что-то эдакое делаешь! Что это вы тут пьете?

– У меня есть пшеничный чай, Кейта-сан. Угощайся, коль желаешь! – предложил Охаси.

– Пф-ф! Пшеничный чай! Кто станет пить это дерьмо? Если только ты не подмешал туда чего-нибудь эдакого…

Грубоватые черты Кейты теперь стали хорошо видны, на испещренной оспинами коже вспыхивали слабые отблески костра. Он пристально поглядел в лицо Охаси, и тот невозмутимо выдержал его мутный взгляд.

– Увы, я больше не употребляю алкоголь, – сказал Охаси, хотя не сомневался, что Кейта и так прекрасно это знает.

– Чушь собачья! Видел я, как ты нажирался в стельку, так что даже ссал в штаны.

– Я полагаю, ты меня с кем-то путаешь, – холодно произнес Охаси.

– Ты что это, назвал меня вруном? – Пробравшись за спину Симады, Кейта обнаружил большую пластиковую бутылку с дешевым саке, которую неспешно распивала у костра компания. – Ага, вот и оно! Как раз то, о чем я и говорил!

Он поднял с подстилки находку, отвинтил крышку и начал большими глотками глушить содержимое. На державшей бутылку руке не хватало двух пальцев – безымянного и мизинца.

– Эй, не увлекайся! – встрепенулся Хори. – Это на всех.

Кейта отнял бутылку ото рта и вытер губы ладонью, вперив в Хори раздраженный взгляд.

– Ну да, я и отпиваю свою долю. Сквалыга ты недоделанный!

Охаси поднял руку:

– Да ладно вам! Уверен, что там на всех…

– А тебя никто не спрашивал! – тут же развернулся Кейта к Охаси. – Ты кем вообще себя возомнил?

– Я просто пытаюсь…

– Ты здесь даже не живешь! Я давно к тебе присматриваюсь. Ведешь себя так, будто ты лучше остальных. Приходишь тут и рассиживаешься, словно какая-то важная шишка.

– Я, право слово…

– Считаешь, что ты лучше нас. И смываешься куда-то на ночь, так что никто и не знает куда. Ты точно бездомный? Зуб даю, что у тебя есть где жить. Возможно, даже и подружка имеется, которая тебе еду варганит! А сюда приходишь, только чтобы обобрать нас, бродяг.

Охаси даже задрожал от возмущения. Но тут за него вступился Така:

– Кейта, Охаси вовсе не хотел тебе нагрубить. Он просто…

– Да мне начхать, чего он там хотел! Ему следует быть со словами поосторожнее!

– Ты что, мне угрожаешь? – пристально поглядел на него Охаси.

Кейта закрутил на саке крышку и швырнул бутылку обратно. Потом вздернул повыше рукав, являя взору бандитскую татуировку, и, сунув руку в карман, извлек оттуда здоровенный мобильник – этакий артефакт из восьмидесятых. Всякий раз, как Кейта доставал свой телефон, в глазах у него появлялся нездоровый возбужденный блеск. Было что-то весьма убедительное в том, как он вживался в роль головореза-якудза.

– Все, что я хотел сказать, – это «не зли меня». Понял? – процедил Кейта. – Не то достаточно будет одного звонка семье: они приедут и все уладят.

И Кейта злобным взглядом уставился на Охаси, пока тот не опустил глаза.

– Что ж, джентльмены, – качнул головой Охаси, – пожалуй, мне уже пора. Приятного вам вечера!

– Не уходи, Охаси-сан, – сказал Симада. – Еще не поздно…

– Спасибо, но нынче я намаялся с работой. – Охаси надел ботинки, поднял с брезента свой пакет. – Хорошего всем вечера!

Отойдя от костерка, он еще некоторое время слышал разговоры компании, затихавшие по мере его удаления.

– Кейта! Ну зачем ты с ним всегда так?

– Чой-то? Он первый начал. Тоже мне, сноб! Считает себя лучше других…

– Он славный мужик.

– А мне он кажется каким-то подозрительным. Не доверяю я тем, кто не пьет!

– Да ладно тебе!

– А эта его синюшно-розовая бандана? Как придурок в ней…

Охаси почувствовал себя уютнее лишь тогда, когда, пройдя по пустым улицам, добрел до старого отеля и, прокравшись внутрь, забрался в свою капсулу. Он потеплее укрылся имевшимися у него шерстяными одеялами и почти мгновенно провалился в сон.

Утром, покормив кошку, Охаси съел привычный скудный завтрак из онигири и пшеничного чая, после чего вылез, как обычно, из окна отеля и начал свой новый день с собирания банок.

Хождение по городу было для Охаси наиболее тяжелой составляющей долгого дня. Сам процесс ходьбы с тележкой, этот мерный ритм заставляли его мозг извлекать из глубин памяти воспоминания и произвольно перескакивать с одного на другое. Сцены из раннего детства сменялись годами учебы в старших классах, в свою очередь перетекавшими в тот период жизни, когда он учился на чтеца ракуго.

Ракуго было всей его жизнью, и теперь он этого лишился. Что сказал бы старик-учитель, когда-то натаскивавший его в этом ремесле, случись ему увидеть Охаси сейчас?

Подобных мыслей он всячески старался избегать. Все эти воспоминания вели к одной и той же черной пропасти. Вместо этого Охаси попробовал размышлять о своих приятелях из лагеря бездомных.

У каждого из них была своя история, свои секреты. Однако в их сообществе придерживались твердого правила: прошлое есть прошлое. Это было нечто вроде мантры. И никто никогда о прошлом не заговаривал. Они уже расплатились по всем долгам, за все, совершенное в былой жизни. Изгои общества, они расплачивались каждый день. Таково было их наказание.

Но все же кое о чем Охаси мог догадываться, наблюдая и слушая их.

Истый христианин Така спал с куклой и нередко сдабривал свою токийскую речь диалектом острова Кюсю. У Охаси возникали кое-какие домыслы насчет куклы Таки, но он старался на них не задерживаться. Серьезный Симада был крайне немногословен и говорил, лишь когда требовалось сообщить что-то важное, и Охаси это нравилось. Зубастик Хори из Осаки все и всегда оборачивал в шутку. Но как раз это его качество и было очень ценно для компании. Если они не могли шутить и смеяться над жизнью, то какой в ней вообще оставался смысл?

А Кейта… Да уж, этот Кейта! Охаси было неловко себе в этом признаться, но все же он предпочел бы, чтобы Кейты вообще не было на свете. С этими татуировками, с обрубками пальцев он уже всем дал понять, что на каком-то этапе жизни был якудза. И этот пресловутый мобильник, который Кейта вечно носил с собой и с грозным видом доставал, был таким громоздким и неуклюжим, что вызывал лишь смех. Что же он ни разу не воспользовался телефоном, когда на него набрасывались юные молодчики? Впрочем, Кейта был яростным драчуном и мог постоять за себя лучше, чем большинство других бездомных.

Потому что иногда их избивали.

Теперь они уже не находили в этом ничего особо страшного. Да, порой к ним наведывались панки-малолетки, чтобы развлечься после выпивки. Самое худшее, когда кого-то подлавливали одного. Тогда ему доставались самые тяжелые побои. Молодчики набрасывались всем скопом на одинокого бездомного и яростно били его кулаками и ногами. Это продолжалось до тех пор, пока у них не иссякала энергия. Когда Охаси избивали в первый раз, он заметил, что сила ударов с каждым разом становится все слабее. Это как будто пережить на море шторм – ведь и дождь, и ветер рано или поздно все же стихнут. То ли что-то притупляло боль, то ли панки понемногу теряли пьяный запал.

Как бы то ни было, чем дольше продолжалось избиение, тем меньше ощущалась боль. И лучше было расслабить тело и не сопротивляться, тогда сломанных костей будет намного меньше. Хуже всего приходилось, когда выбивали зубы. Из-за этого становилось труднее есть. Охаси изо всех сил старался защитить от ударов голову, но тогда кулаком или ногой ему заезжали в пах. И от этого вспыхивала совершенно немыслимая боль, которая словно разъедала все внутри.

Так что всякий раз, когда наученный печальным опытом Охаси ходил по городу, собирая банки, он внимательно озирался, оценивая обстановку. А заодно не торопясь рассматривал подробности городского пейзажа, всегда казавшиеся ему достойными восхищения, – все те мелочи, что теперь каждый день доставляли ему удовольствие и радость. Поднимающееся по утрам солнце, упрямо пробивавшееся через узкие просветы между высотными зданиями. Подернутое дымкой небо, скрывавшее верхушки небоскребов. Множество мелких облаков, которые складывались в причудливые узоры, напоминающие вертких кошек, что игриво носятся друг за другом. Жизнь по-прежнему приносила ему какое-никакое наслаждение. Сколь бы незначительным оно ни было.

Также Охаси любил наблюдать за прохожими, спешащими по тротуарам. Сам же всячески старался, чтобы на него не обращали внимания. Многие просто отворачивали голову, когда он проходил мимо. Впрочем, попадались иногда и странные экземпляры, которые возмущенно глазели на него, словно он совершил что-то дурное, или презрительно бормотали себе под нос нечто вроде «нашел бы лучше работу». Но преимущественно люди, попадавшиеся ему на улицах, были поглощены своим одиночным существованием в этом большом городе. И в этом для Охаси было что-то близкое и ободряющее.

К одиннадцати часам утра он оказался в районе станции Симбаси, чувствуя себя уже изрядно уставшим. Он купил в автомате баночку кофе, тут же вскрыл, уселся на землю рядом со своей тележкой и стал наблюдать за суетой окружающего мира. Возле автомата пили кофе и курили два таксиста. Один из них был низеньким и толстым, другой – высоким и худым. Оба улыбнулись Охаси и поздоровались с ним. Таксисты всегда напоминали ему младшего брата Таро. Чем, интересно, он сейчас занимается? Это было еще одно воспоминание, заставлявшее его сгорать от стыда.

Затем пухлый таксист подошел к нему и отдал три пустые банки. Охаси поблагодарил его. Закончив свой маленький перерыв, он сплющил все четыре банки, включая собственную, и, кинув их к другим, продолжил путь. Добравшись до отеля, спрятал тележку в тихом переулке до следующего утра и снова отправился проведать своих друзей.

Еще на подходе к стихийному лагерю Охаси понял: что-то не так. От стоянки доносились крики. Спрятавшись в кустах и припав к земле, как кошка, он стал издалека наблюдать, что творится возле импровизированных палаток.

Какой-то человек в полицейской форме нес в вытянутой руке, держа за ногу, куклу Таки. Кого-то уводили в наручниках. Другие мужчины в форме яростно сдирали тенты, собирали с земли тарпаулин и запихивали все это в багажники больших пикапов. Картонные коробки разрывали на листы и складывали стопками. Один из бездомных попытался отбиться, начал в ответ драться, но люди в форме были, ясное дело, сильнее, трезвее и куда лучше питались, к тому же у них имелись телескопические дубинки. Охаси еле подавил вскрик, увидев, как мужчина в форме вытащил дубинку, небрежно крутанул запястьем, выправляя ее на всю длину, после чего двинулся к протестующему со спины. Хрясь! И от резкого удара под колени тот повалился на землю.

Одного за другим бездомных тащили мимо остатков их жилищ к фургону и заталкивали сзади в кузов. «Стоп, погодите-ка… – дошло вдруг до Охаси. – Это ж не полицейская машина! Просто какой-то фургон. К тому же без мигалки…» Охаси напряг зрение и разобрал надпись на белом боку машины: Clean Sweep. «Качественная чистка». Отчетливыми черными буквами.

Пора сваливать.

Охаси помчался бегом. Всякий раз, как нога отталкивалась от тротуара, его чуть повислый животик тоже слегка подпрыгивал, равно как и одряблевшая с возрастом кожа под грудью. Мышцы на время забыли боль от усталости после тяжелого рабочего дня, и каждая клеточка тела сейчас словно стремилась исключительно к тому, чтобы оказаться как можно дальше от этого разорения синебрезенточного городка.

Пока он бежал, в сознании вдруг всплыло странное воспоминание – один из уроков биологии в старших классах. Учитель объяснил классу, что если мужчина или женщина пребывают в хорошей физической форме, то, когда они прыгают на месте, у них на теле подскакивают только половые органы. Если же на теле человека при этом двигается что-либо еще, это указывает на излишние жировые отложения. Дескать, в теле все должно приносить пользу, и ему надлежит быть мускулистым. Охаси подумал о лагере бездомных: неужто это было столь нежелательное отложение на теле города? Так ли его требовалось удалять, точно жировую ткань посредством липосакции? Так ли необходимо было срезать и счищать его с мускулов города? Избавляться от этого? И затем, в промежутках между вдохами, в голове стали ритмично вспыхивать слова: нежелательный, невостребованный, неприглядный, неодухотворенный, неподготовленный, неизвестный, незначительный… А еще… Это, конечно, не отдельное слово, но тут явно просилось…

– Эй! – послышался откуда-то негромкий окрик.

Охаси глянул через плечо, однако бега не замедлил.

– Охаси! – снова окликнули.

На сей раз четко прозвучало его имя. Охаси резко обернулся.

Из ближайшего переулка высовывалась знакомая зубастая физиономия.

– Сюда!

Он неуверенно сместился к зубатому оскалу. Стоило приблизиться, как из-за угла вытянулась костлявая рука и втащила его в узкий переулок. И как раз вовремя, поскольку в следующий момент мимо пронеслась полицейская машина с ревущей сиреной, напоминающей какой-то визгливый, уродливый смех. Словно веселясь над шуткой, которую друзья совсем не разделяли и никогда не смогут разделить.

Охаси пытался отдышаться, прислонясь к шершавой стене дома в переулке.

– Охаси-сан! Слава богу, ты спасся!

Бог уверовавшего Таки определенно приглядывал за ним.

– А с остальными все в порядке? – распрямился Охаси, наконец восстановив дыхание.

– Симаду забрали, – сообщил Хори, казавшийся сейчас более сероглазым и мрачным, чем обычно. – Така отлучался в церковь, а я ходил к автомату купить что-нибудь выпить. Когда мы вернулись, там уже вовсю срывали тенты и загоняли народ в фургоны.

Очевидно, бог Таки не счел Симаду достойным своего покровительства. Возможно, тот показался ему слишком уж незначительным созданием.

– И что будем делать? – спросил Хори.

– Может, попробуем найти себе убежище в церкви? – с надеждой поглядел на приятелей Така.

Охаси несколько мгновений колебался, не решаясь озвучить свое предложение.

– Есть у меня одна идея, – медленно произнес он наконец.

– И какая? – сразу оживился Хори.

Охаси проглотил внезапно сгустившийся в горле комок.

– Я знаю одно местечко, где мы все можем затаиться. Там полно помещений.

– Где?

– Но вы должны будете пообещать мне вести себя тихо.

– Разумеется, Охаси! Мы будем тихими, как мышки.

– Хорошо. Тогда идите за мной.

Охаси очень надеялся, что голос не выдал его сомнений. А вдруг это огромная ошибка с его стороны?

– Да где же оно?..

Наконец Охаси распахнул нужное окно и придержал створку, пропуская внутрь Таку и Хори.

– Осторожнее. Стойте, где стоите, у стены. Сейчас я тоже залезу и покажу, куда идти.

– Темень тут какая, Охаси! Где мы вообще?

– Секундочку… – Он тоже спустился в душевую и тихонько притворил за собой окно, оставив лишь маленькую лазейку. – Подождите немного.

– А ты что, окно не закрываешь? – полюбопытствовал Хори.

– У меня есть один друг, который любит навещать меня по утрам. Завтра я вас познакомлю.

– Точнее, подружка? – усмехнулся Хори.

– Завтра увидишь, – улыбнулся в ответ Охаси.

Он сунул руку в карман и вытащил маленький фонарик.

– Нам туда! – Включив фонарик, Охаси указал лучом на выход из комнаты.

– Святые угодники! Где это мы?

– Мне лично напоминает сэнто[22]. Охаси, это что, баня?

– Это старый капсульный отель.

– Ничего себе! И ты все это время жил в отеле?! Да ты прям как король, Охаси-сан! – голос Таки был исполнен благоговейного почтения и зависти.

– Вот это да! А почему ты нам ничего не говорил про это место? – у Хори от возбуждения голос стал тоньше обычного. – А баня-то здесь в рабочем состоянии? Я не прочь окунуться…

Охаси направил луч фонарика на Хори, и тот, сморщившись, прищурился:

– Эй, следи, куда светишь!

– Ой, извини…

Охаси обвел лучом большую купальню, высветив старые серые кафельные плитки, а также дальнюю стену с мозаичным изображением древней покатой Фудзи в окружении лесов, озер и облаков. Местами плитка отвалилась, превратив былую картину в этакий незаконченный пазл с видом горы.

– Водопровод не работает, – сказал Охаси. – Так что, боюсь, в бане нам помыться не судьба. Идите за мной.

Втроем они пошли по темным коридорам капсульного отеля. На сей раз это заняло больше времени, нежели обычно, поскольку Хори с Такой постоянно останавливались, озирались и ахали при виде печальных подробностей этого здания-призрака: сорвавшихся с петель дверец шкафчиков, отслаивающихся от стен обоев, толстого слоя пыли и грязи по всему коридорному полу – то есть всего того, что Охаси давно воспринимал как должное.

Наконец они зашли в помещение со спальными капсулами, и Охаси показал друзьям, где находится его ложе. Те, уважительно кивнув, выбрали себе местечки по бокам от его капсулы, оставив, впрочем, по одной свободной ячейке в промежутке. Им хотелось быть рядом, но при этом располагать хоть небольшим уединением.

– Ну что, джентльмены? Как насчет небольшого ужина?

– О да, если можно! Какой же ты щедрый!

– Да и я не против червячка заморить!

Они уселись и принялись за простенький ужин из онигири и пшеничного чая, которые Охаси выдал из своих личных запасов и честно разделил на троих. В тусклом свете на лице каждого все глубже проступали мрачные морщины.

– Так что? – нарушил тишину Охаси. – Какие у нас планы?

– Может, все-таки податься в церковь?

– Мне кажется, сейчас это несколько рискованно, – заметил Хори.

– Господь позаботится о нас…

– Извини, Така-сан, но я согласен с Хори, – невесело произнес Охаси. – Неизвестно, так ли безопасно будет для нас в церкви. Может, сейчас они сотрудничают с полицией… Кто знает?

– Но где же мы будем добывать еду? – Така возвел глаза к потолку.

– Я смогу кое-что достать, – ответил Охаси.

– Чтобы хватило на троих? – уточнил Хори.

– Думаю, да.

– «Не хлебом единым жив человек», – ввернул цитату Така.

– А что там говорится в Библии про онигири? – смешливо спросил Хори. – Представляю, как Иисус вскрывает для нас эти упаковки!

Тут даже Така не удержался от смеха.

Охаси в этот вечер решил лечь спать пораньше. У него выдался слишком напряженный день. Мужчины пожелали друг другу спокойной ночи, и каждый полез в собственную капсулу. Наедине со своими мыслями, они постепенно отошли ко сну под пронзительные колыбельные дневных тревог и переживаний, то и дело вторгающиеся в видения сна и заставляющие просыпаться в поту.

По утрам сквозь высокие окна отеля внутрь проливались небольшие лужицы солнечного света. В пасмурные дни в здании бывало сумрачно, но, когда на улице сияло солнце, капсулы щедро омывались его теплыми лучами. В такие дни кошка обычно находила для себя теплые участки пола и с удовольствием укладывалась на них мохнатым брюхом.

Проснувшись очень рано, Охаси спустился поздороваться со своей пушистой подругой и тоже лег на полу, чтобы она могла запрыгнуть на него. Трехцветная кошка немного повозилась на Охаси, утаптывая мягкими лапами его дряблый живот. Он деликатно почесал ее под подбородком, а другой рукой погладил выгнувшуюся дугой спину. Кошка начала громко мурлыкать от удовольствия, точно двигатель перед красным светофором. Охаси получше разглядел ее мордочку с покраснением на подбородке, со скопившейся в уголке рта слюной. Что же повидали на своем веку эти прекрасные зеленые глаза?

Как это часто бывало в такие минуты, он вспомнил своего отца. Тот был не на шутку помешан на кошках, и с утра до ночи эти создания в любом количестве беспрепятственно бродили по его письменному столу. В детстве Охаси очень любил свернуться калачиком в углу отцовского кабинета с собранием текстов ракуго: затихарившись так, читать и гладить какую-нибудь кошку.

Так что же повидали эти прозрачные зеленые глаза? И откуда взялась эта кошка? Представить только, в какие тайны и в какую ложь она невольно оказывалась посвящена! Чего только не отчебучивали при ней люди, думая, что их никто не видит!

– Так это и есть твоя подруга?

Кошка повернула голову к вылезавшему из своей капсулы Хори, и Охаси сразу почувствовал, как у животного, оценивающего неожиданную ситуацию, высунулись острые коготки. То ли ей скорее надо удрать от этого зубатого незнакомца, то ли он такой же доставщик консервированного тунца, как и ее приятель с красной головой.

– Не бойся! Это Хори-сан, мой друг. Ну, поздоровайся с Хори-сан!

– Смышленая киса. – Хори почесал кошку за ушами, и Охаси почувствовал, как коготки втянулись обратно. – Симпатичная кошечка. Красивый какой окрас у нее на спинке! Причем какие-то очень знакомые очертания… Это мальчик или…

В этот момент от главного входа в отель донесся громкий треск, после чего из ведущего оттуда коридора послышалось невнятное бурчание двух мужских голосов. Охаси никогда не пользовался тем коридором. Спустя немного времени в комнату к ним ввалилась массивная туша, и у Охаси похолодело внутри: Кейта. Следом за здоровяком смущенно вошел Така.

– Ах вы поганцы! Вот вы где, значит, отсиживаетесь? Аки крысы в норе!

– Привет, Охаси-сан! – сконфуженно улыбнулся Така. – Воистину Господь благословил нас сегодня, ниспослав столь удачную встречу!

– На будущее прошу вас, джентльмены, – произнес Охаси, поднимаясь и спуская на пол кошку, – никогда не пользоваться главным входом. Используйте для этого окно, как я вчера вам показал.

– Да ладно, не выпрыгивай ты из штанов! – Кейта нырнул в одну из свободных капсул и залег там, явно чувствуя себя как дома.

– Извини, Охаси-сан, – прошептал Така. – Я просил его пойти за мной с заднего хода, но он стал буквально ломиться через парадную дверь.

– Ничего, не беспокойся, – тихо ответил Охаси.

– О чем это вы там все шепчетесь? – проревел Кейта из своей капсулы.

Охаси лишь прижал ладонь к лицу.

– А есть у вас чего пожрать? Я голоден как черт, – высунулся Кейта из ячейки и, лишь сейчас заметив кошку, спросил: – А это еще чья шелудивая кошара?

Поднявшись, Охаси достал немного еды из своих стремительно убывающих запасов. Разделил ужин между всеми поровну, покормил кошку. Вскоре ему, похоже, понадобится добыть побольше съестного у Макото.

Вечером дома его ждало довольно неожиданное зрелище. Еще пробираясь через окно, Охаси понял: что-то не так. Громкий смех и голоса слышно было даже снаружи отеля. И чем ближе он подходил к помещению со спальными капсулами, тем сильнее нарастали звуки.

Кто-то прямо посреди комнаты разжег маленький костерок, и вокруг мечущихся с шипением языков пламени стояла плотная мужская компания. Охаси сразу различил среди них Кейту, жадно пьющего из большой пластиковой бутылки сётю. Еще там было несколько людей, которых Охаси в жизни никогда не видел. Все они стояли вокруг огня и шумно разговаривали возбужденными голосами. Така с Хори тоже были здесь, веселясь вместе со всеми. Когда они, подняв глаза, увидели Охаси, их широкие улыбки тут же погасли, сменившись робкими, сконфуженными минами.

– А кто это у нас пришел? – пьяно осклабился Кейта, тоже завидев Охаси.

– Джентльмены, могу я узнать, что здесь происходит? – обратился Охаси к Таке и Хори.

– Да вот просто собрались вместе, только и всего, – смущенно ответил Така.

– А тебе-то вообще что? – с издевкой спросил Кейта.

– Ну, это и мой дом тоже. К тому же я первым здесь поселился, – ответил Охаси. – И было бы неплохо, если бы вы относились к нему с некоторым уважением.

– «Мой дом», смотрите-ка! – фыркнул Кейта. – Ну, отколол! Ты просто топал мимо да наткнулся на брошенное здание. Эдак кто угодно может! Ишь, умник выискался! В розовой бандане, как у педика! Ведет себя так, будто король в огромном замке, а у самого в друзьях разве что глупая кошка!

Компания опять загудела низким рокочущим смехом. Даже Хори с Такой присоединились.

– И все же я был бы вам признателен, если бы вы соблюдали тишину. Если кто-то явится на шум и нас тут обнаружит, у нас будут проблемы. – И Охаси направился к своей капсуле.

– Да ладно тебе, Охаси! Лучше выпей с нами, – негромко сказал ему Хори.

– Нет, благодарю. Я очень устал.

Забравшись в ячейку, Охаси опустил занавесочку над входом и настроился было перечитывать давно залистанный экземпляр «Сестер Макиока»[23], невзирая на шум снаружи.

– Слышь, Охаси! – послышался вскоре голос Кейты.

Охаси опустил книгу и раздраженно уставился на занавеску. Если он ничего не ответит, глядишь, этот балбес от него отвяжется.

– Охаси!

– Что?

Кейта отдернул занавеску:

– Послушай, я извиняюсь. Не хотел тебе нагрубить. Вот, держи…

Кейта протянул ему щербатый стакан с прозрачной коричневатой жидкостью.

– Что это? – спросил Охаси, с подозрением вглядываясь в глумливую физиономию Кейты.

– Твой любимый пшеничный чай, – расплылся тот в улыбке. – Можешь выпить у себя, с книгой в руках, а можешь присоединиться к нашей беседе. Как хочешь. Я просто хотел помириться.

– Спасибо, Кейта. Очень любезно с твоей стороны. Пожалуй, я лучше выйду к вам.

Охаси выбрался из капсулы, взял у Кейты стакан с чаем, и вдвоем они вернулись к рассевшейся вокруг огня компании.

Хори тем временем пересказывал смешную историю про самурая и священника и уже приближался к развязке. Так что Охаси просто тихонько сел и стал слушать. Сам анекдот был славным, однако мастерство Хори как рассказчика сильно не дотягивало до стандартов Охаси. Тот совершенно не рассчитал необходимое для анекдота время и чересчур много разглагольствовал. Наконец Хори дошел до ударной концовки, и компания взорвалась громким басистым смехом. Когда этот шум эхом разлетелся по тихому отелю, все внутри Охаси сжало, словно тисками. Он сразу представил зловещий фургон с черными буквами на боку, колесящий по окрестным улицам.

Охаси взял в руку стакан, о котором успел уже забыть, и глотнул пшеничного чая. Этот знакомый вкус… Не успев проглотить напиток, Охаси с гадливостью выплюнул его. Потом швырнул стакан об пол, разбив его вдребезги. Внутри вскипела ярость. Неистовая злоба на то, что он совершил, что заставил его сделать этот вкус. С его семьей, с самим собой, с собственной жизнью. Он сам был во всем виноват!

Охаси вскинул взгляд на Кейту, который, прищурившись, исходил своим гаденьким, словно икающим, смехом.

– Я тебя убью, – негромко, но очень отчетливо произнес Охаси.

Кейта перестал смеяться.

Охаси двинулся к нему. Хори потянулся было вперед, пытаясь перехватить Охаси за запястье, но тот стряхнул его руку. Через мгновение пальцы Охаси вцепились Кейте в горло и начали крепко сжимать. Несколько рук схватили Охаси сзади, попытались оттащить, но у них не хватало сил, чтобы его остановить. Он стискивал и стискивал пальцы, вкладывая в это всю свою ненависть, все раскаяние, все безысходное отчаяние, что так долго прятал глубоко внутри. Он видел, что лицо Кейты из красного стало синюшным, и все равно продолжал сжимать и сдавливать тому шею.

И он непременно довел бы дело до конца, если бы внезапно некая железная сила не оторвала его от Кейты, выкручивая руки за спину и оттаскивая назад. Ему оставалось лишь смотреть, как Кейта судорожно хватает ртом воздух. Тут же Охаси почувствовал на запястьях тяжесть холодного металла и, оглядевшись, увидел, что все вокруг стало синим. Множество синих униформ с безликими лицами сгрудились вокруг Охаси, возвышаясь над ним, свирепо зыркая и щурясь. Когда же взгляд его сфокусировался на лицах друзей, то в них явственно читался страх: но то ли это был страх перед синими полицейскими формами, то ли ужас перед самим Охаси – перед тем, что он только что пытался совершить…

– Он… Он… пытался меня убить! – Губы Кейты были словно обведены пунцовой каймой, ноздри широко раздувались.

– Этих всех оформить! – раздался из потемок громкий командный голос. – И погасите-ка огонь.

Потом их распихали по фургонам – одного за другим ведя к машине, торопя, подталкивая, запихивая внутрь. И повезли куда-то в ночи в трясущемся кузове.

Охаси лишь невидяще глядел во тьму фургона.

– С добрым утром!

Охаси открыл глаза и, прищурившись, поглядел на стоявшую перед ним расплывчатую фигуру.

– Держите. – В руках незнакомца оказалась кружка с горячим, еще испускающим пар кофе. – Выпейте-ка это.

– Благодарю. – Охаси осторожно принял кружку и свободной рукой потер глаза. Тело ныло от того, что он всю ночь проспал на жесткой лавке.

– Даю вам минуту, чтобы окончательно проснуться, а потом должен буду препроводить вас в комнату для допросов.

Охаси поднял взгляд на молоденького полицейского, стоящего возле открытой двери камеры. Лет ему было примерно двадцать пять, и у него было доброе лицо. Он немного напоминал Макото. Охаси поднес дымящуюся кружку к губам и легонько подул на кофе, прежде чем отпить.

– Где я? – спросил он.

– В изоляторе временного содержания. Нам надо вас лишь коротенько допросить. Это на самом деле лишь формальность. И после этого вы, скорее всего, будете свободны.

– Спасибо.

– Давайте только поспешим, сэр. Нам надо еще столько народу зарегистрировать! И от графика отступать нежелательно. Кофе можете взять с собой. – И полицейский указал на открытую дверь.

Поднявшись с лавки, Охаси неуверенными шагами последовал за ним по коридору. Звуки их шагов гулким эхом отражались от стен, напоминая металлический стук его дубинки, плющащей банки о мостовую. Этот звук неприятно отдавался в животе у Охаси, вызывая небольшую тошноту.

Комната для допросов оказалась простой и аскетичной: желтые стены, стол посередине, длинная лампа дневного света над головой и два стула по бокам от стола, обращенные друг к другу.

Полицейский жестом указал Охаси, куда сесть.

– Подождите здесь немного. Очень скоро к вам кто-нибудь выйдет и составит протокол.

Некоторое время Охаси попивал из кружки кофе и глядел в пустую стену, гадая, что с ним будет дальше. Наконец дверь открылась, резко прервав его задумчивый покой, и в комнату вошел полицейский уже постарше, в очках, несущий в руках несколько листков бумаги.

– Ну, приветствую вас! Нет-нет, не вставайте. Я сержант Фукуяма, и я должен задать вам несколько вопросов.

– Рад с вами познакомиться, Фукуяма-сан! – слегка поклонился Охаси.

Офицер сел, взял авторучку и занес над бланком, готовясь записывать.

– Итак, по порядку. Есть у вас при себе какие-нибудь документы, удостоверяющие личность?

Охаси мотнул головой и уставился в пол.

– Ну, ничего страшного. Сейчас просто заполним вместе эту форму. Ваша фамилия?

– Охаси.

– Имя?

– Итиро.

Кивнув, полицейский занес это в бланк.

– Возраст?

– Шестьдесят четыре.

– Род занятий?

– Ну… Надо полагать…

Офицер поднял на него взгляд:

– Вы работаете?

– Знаете, я собираю пустые банки… Но вряд ли это…

– Хм… Может, это подпадает под «утилизацию отходов»? Как зовут вашего работодателя?

– Видите ли, у меня нет работодателя как такового…

– Хм-м… Может, мне просто указать «безработный»? Так, наверно, будет проще.

– Хорошо.

– Ваш адрес?

– Э-э… как бы…

– Ночуете на улице?

– Можно сказать и так.

– Не беда, Охаси-сан. Просто сообщите нам адрес кого-нибудь из ваших родственников, если можете. Любой на самом деле сгодится. Ну, или номер телефона. Нам понадобится с ними связаться, чтобы они могли вас отсюда забрать.

– Видите ли…

– Любой ваш родственник подойдет, Охаси-сан.

– Я ни с кем из них не поддерживаю связи.

– Послушайте… – Полицейский снял очки и потер пальцами глаза. – Охаси-сан… Я хорошо понимаю, как трудно это может быть для вас. Возможно, вы рассорились со своими родственниками. И может быть, не желаете с ними говорить. Я все это полностью понимаю. Но на самом деле крайне важно, чтобы вы предоставили нам хоть какую-то информацию о родственниках. В противном случае… э-э…

– У меня есть младший брат.

– Замечательно! – В глазах у офицера заблестела надежда. – И какой у него адрес?

– Я с ним не общался уже много лет…

– Но адрес его у вас есть?

– Думаю, да.

– Великолепно. Можете записать его вот здесь. – Фукуяма подвинул к нему ручку и обрывок бумаги.

Охаси написал адрес того дома в Накано, где бывал много лет назад. И сразу же накатили воспоминания об их семейных сборищах… Как он церемонно приветствовал свою невестку, как играл с юной племянницей. Его брат Таро всегда был очень доволен жизнью. У него не то чтобы водилось много денег, но он был настолько счастлив со своей красавицей-женой, улыбчивой и жизнерадостной дочуркой Риоко и старой-престарой сакурой на лужайке в саду! Таро мог бы достигнуть в жизни куда большего, чем работать обычным таксистом. Он писал такие восхитительные стихи! Мечтательные, наполненные красочными образами… Отец невероятно им гордился.

Под той старой сакурой Охаси устраивал для двух их семей домашние чтения ракуго… Тут на глаза у него навернулись слезы. Охаси вспомнилась его давнишняя аудитория: брат Таро, невестка, племянница Риоко, а также жена и дочь самого Охаси, отец… Припомнились их улыбающиеся лица, когда они слушали его забавные истории… Но по мере того как его выступления с каждым разом становились все более пьяными и возмутительными, отец перестал на них приходить.

Таро сейчас наверняка было бы ужасно стыдно за него.

Охаси передал полицейскому бумажку с адресом. Тот быстро глянул на написанное и подвинул обратно к Охаси:

– Не могли бы вы также написать его полное имя?

Охаси написал иероглифы, обозначающие имя брата:

– Если позволите заметить, у вас очень красивый почерк. Хорошо. Я сейчас схожу и проверю информацию. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Какой ужасный способ вновь выйти на связь с братом после стольких лет!

Охаси вновь рассеянно взялся за кофе, наклонил чашку к губам, однако ощутил лишь остывший крупитчатый осадок со дна кружки. Во рту остался горький привкус.

Спустя десять или чуть больше минут полицейский Фукуяма вернулся в комнату вместе с человеком в гражданском костюме. Охаси тот мгновенно не понравился. Трудно было точно сказать почему, но все же было в этом человеке что-то фальшивое, несмотря на всяческие усилия казаться добрым и приветливым. Начать хотя бы с того, что он мазал волосы гелем и носил шипастую прическу, чего Охаси совсем не одобрял. Его скользкая, елейная физиономия немного напоминала того священника из церкви, что говорил такие чудовищные вещи о Хиросиме и Нагасаки.

– Охаси-сан… Боюсь, у меня для вас плохие вести. Я позвонил по тому адресу, что вы мне дали, и… Мне очень жаль вас огорчать, но ваш брат там больше не живет. Нынешний владелец дома не смог нам сообщить, куда тот переехал, и у нас нет возможности добыть какие-либо сведения о его новом месте жительства.

– Ох…

– Так вот, Охаси-сан… Все-таки подумайте хорошенько. Быть может, вам удастся припомнить еще какого-нибудь родственника? Хоть кого угодно? Какого-нибудь дальнего дядю или троюродного брата? Кого-нибудь!

– У меня никого больше нет.

– Подумайте еще, Охаси-сан. Это очень важно.

– Извините, но больше у меня никого нет.

Полицейский вздохнул.

– Ну, что же… Мне ничего не остается, как объявить вас лицом без определенного места жительства и препоручить вот этому человеку. Это Танака-сан.

– Рад с вами познакомиться, Охаси-сан! Ничего не бойтесь, мы о вас позаботимся. – Елейный тип изобразил снисходительную улыбку, переводя взгляд с Охаси на полицейского и обратно, точно наблюдал за игрой двух неумелых новичков в теннис.

– Мне очень жаль, Охаси-сан. Но тут уж я ничего не могу поделать. – Сержант поднялся со стула и вышел.

Охаси остался наедине с человеком в костюме, тут же усевшимся на освобожденное полицейским место.

– Ну что, Охаси-сан… Теперь мы препроводим вас в наше учреждение, оно совсем недалеко отсюда. У вас отныне будет замечательный новый дом…

Охаси слушал его долгую, петляющую кругами болтовню, явно призванную сбить человека с толку. Впрочем, он понимал, для чего это надо: чтобы украсть его последнее на свете достояние – свободу.

Кошка неслышно, на мягких лапках пробежала по глухому переулку к заднему окошку отеля. Потом резко сбавила шаг. В воздухе веяло чем-то непривычным. Неужто… дымом? Здесь явно что-то случилось. Окно душевой было, как всегда, открыто, и она ловко шмыгнула внутрь.

В коридорах отеля было, как обычно, тихо, а странный запах становился все сильнее по мере приближения к спальному отсеку. Дойдя до помещения с капсулами, кошка увидела остатки потушенного костра и пустоту.

Тишину нарушило отчаянное «мяу». Человека с красной головой в кровати не оказалось. Исчезли все его вещи, остался только запах.

Кошка недовольно простонала.

Куда же делся этот красноголовый старик?

И где ее обычный завтрак?

Подождав еще несколько минут, она широко зевнула и направилась обратно тем же путем, каким сюда и пришла.

Неторопливой поступью она двинулась по переулку с урчащим от голода животом, ища что-нибудь съестное.

В ее походке чувствовалось беспокойство, едва уловимый признак нарушенного распорядка. Ей будет не хватать этого доброго человека с красной головой. И в то же время кошка черпала откуда-то уверенность, что все у нее будет хорошо. Ведь город был ее другом! И город всем ее обеспечит.

Между тем тот человек с красной головой больше уже не был красноголовым.

Бандану у него забрали, выдали оранжевую робу и привели в новый дом. Когда дверь за ним закрылась, Охаси огляделся. Камера была гораздо просторнее, чем та капсула в отеле, к которой он успел прикипеть. Пол был выстелен толстыми циновками, поверх которых лежали два футона. Один из них уже был занят массивной спящей фигурой, с головой укрывшейся одеялами и громко храпящей. Да, эта ячейка была несомненно больше и чище, нежели та, к которой он привык, однако здесь имелись решетки на окнах и запоры на дверях.

Тяжело опустившись на незанятый футон, Охаси испустил протяжный вздох. Стоило ему это сделать, как храп из-под одеял на соседнем ложе прекратился. Когда Охаси оглянулся на лежащего, покрывала на нем немного сдвинулись, открыв взору сонный оплывший глаз, который при виде Охаси в ужасе расширился. Сам Охаси от неожиданности отшатнулся.

– Это ты? – донесся низкий голос из-под одеял.

– Привет, Кейта! – со вздохом отозвался Охаси.

– Я еще тебя не простил. – Кейта скинул с себя покрывало и сел на футоне.

– Я тебя тоже, – едва размыкая губы, процедил Охаси.

– И все-таки куда нас занесло? В тюрьму?

– Не думаю, что это тюрьма. В полиции же тебя не оставили?

– А по мне, так тюрьма!

– Положим, это не так.

– Ну и ладно. Можешь не задираться. А то вон аж лысина сияет!

Охаси провел ладонью по голове. С исчезновением банданы у него сразу обнажилась широкая плешь.

– Если ты намерен общаться со мной подобным образом, Кейта-сан, то я предпочту не разговаривать вообще.

– И это говорит мне тот, кто пытался меня убить?

– Я не собирался тебя убивать, Кейта-сан.

– Еще как собирался!

– Видишь ли, тебе не следовало делать то, что ты сделал. Понимаешь?

– Это же была просто шутка! Я бы ни за что так не пошутил, кабы знал, что ты так взбеленишься!

– Послушай, Кейта. У меня нет ни малейшего желания делить эту камеру с тобой. И, полагаю, ты тоже его не испытываешь. Но у нас нет выбора. Может, мы просто забудем о том, что случилось, и будем жить дальше?

– Согласен.

Охаси опустил веки.

– Саке сейчас бы хлопнуть… – пробормотал Кейта.

Охаси ничего не ответил. Он не стал говорить Кейте, что, по его мнению, саке здесь однозначно не нальют. Некоторое время они лежали на своих футонах молча, проникаясь этим непривычным, таким чистым и безликим новым домом.

– Кха! Проклятье!..

Охаси тревожно поглядел на шевелящуюся груду одеял на соседнем футоне. Кейта дергался и извивался. Было даже видно, что постель у него мокрая от пота.

Дело было уже к ночи, как раз перед отбоем и выключением света. Охаси еще слышал в коридоре поскрипывание кожаных ботинок охранника. Да, это не была тюрьма: родственники могли в любое время подъехать и забрать здешнего обитателя домой. Но, как каждый вечер сообщал им своим елейным голосом начальник учреждения Танака в своем неизменном костюме, когда они садились в столовой ужинать: «Для вас, парни, пребывание здесь намного лучше, нежели на улицах. Здесь для вас намного безопаснее».

Они жили в этом учреждении всего пару дней, но уже уяснили, что еда здесь ужасная – даже хуже той похожей на помои жижи, которой их угощали при церкви. Но если главный надзиратель вдруг поймает тебя на том, что ты размазываешь пищу по тарелке, то в лучшем случае получишь свирепый взгляд, а в худшем – лишишься такой привилегии, как доступ в отсыпанный мелкой галькой двор.

Во время еды и прогулок во дворике Охаси все оглядывался, ища глазами Таку и Хори, но их нигде не было видно. Возможно, определили на другой этаж. Судя по всему, в использовании этих помещений происходила некая ротация. Все окна в здании были зарешечены, отчего в ясные дни Охаси вспоминал игры с кошкой в ласковых солнечных лучах, что просачивались сквозь грязные окна заброшенного отеля. Где теперь его кошечка? Охаси по ней скучал. Наступление ночи всегда приносило ему некоторое облегчение, потому что он хотя бы на мгновение мог забыть, где оказался.

Однако сегодня Кейта не дал ему покоя, принявшись снова тяжело стонать.

– Ты там в порядке? – спросил его Охаси.

– Отстань!

– Что с тобой стряслось?

– У них что, в этой клоаке нет ни капли алкоголя?

– На-ка, выпей вот это, – подал ему Охаси стакан воды.

– Иди ты на хрен! Не нужна мне твоя помощь!

– Выпей. Сам увидишь, вскоре полегчает.

– Тебе-то откуда знать? Ты ж у нас господин Спасибо-не-употребляю!

– Употреблял когда-то, Кейта. Еще похлеще, чем ты. И я с этим справился.

Кейта спихнул с себя одеяло и подозрительно глянул на Охаси. На лбу у верзилы проступили крупные капли пота.

– А ты уверен, что поможет?

– Не сомневаюсь. Просто на это понадобится несколько дней, и тебе будет очень плохо, я знаю. Но вскоре ты почувствуешь себя намного лучше. Только тебе надо пить достаточно воды.

Кейта протянул трясущуюся руку и попытался взять у Охаси воду.

– Ч-черт… – Он едва не уронил стакан.

– Давай-ка я тебе помогу. – Охаси бережно поднес стакан к его губам.

Шумно прихлебывая воду, Кейта напоминал маленького беспомощного ребенка.

– А теперь поспи.

Свет повсюду выключили, осталось лишь слабое свечение ночника.

Охаси уже почти заснул, когда его снова побеспокоил Кейта:

– Эй, Охаси…

– Что?

– Ты не спишь?

– А ты как думаешь?

– Прости, я что, тебя разбудил?

– Давай уже спи, Кейта.

– Никак.

– А что такое?

– Я просто не могу перестать думать о разном.

– Ну так возьми и перестань, – прокряхтел Охаси.

– Не могу.

– А не мог бы ты тогда думать как-то про себя?

– Извини. – Кейта помолчал несколько секунд. – Неужто у тебя самого никогда такого не бывало?

– Какого «такого»? – Охаси сел на футоне, откинув одеяло в сторону.

– Ну, когда не можешь перестать думать? Оглядываешься на свою жизнь – на те моменты, когда совершал какой-то выбор, – и понимаешь, что сплошь и рядом совершал ошибки. Когда ты понимаешь, что именно привело тебя туда, где ты теперь оказался… – Кейта уставился в пространство, словно силился разглядеть там нечто такое, чего Охаси не видел. – И понимаешь, что если бы когда-то одно и другое сделал совсем иначе, если бы совершил более удачный выбор, то и сейчас был бы в гораздо более приятном и достойном месте.

Ничего не отвечая, Охаси повалился обратно на футон, повернулся лицом в другую сторону.

– Или, может быть, – горько усмехнулся Кейта, – нам просто не свезло.

– Про себя я точно знаю, что это не так.

– В смысле?

– Когда-то я был счастливейшим человеком на свете.

– Это как? – приподнялся на локте Кейта.

– А так. Я получил прекрасное воспитание, у меня была любящая мать и вдохновитель-отец. – Охаси тяжело сглотнул. – Позднее у меня появилась красавица-жена и прелестная дочурка. У меня была работа моей мечты.

– И что случилось?

– Неважно.

– Ты спился?

– Я не хочу об этом говорить.

– Как хочешь. – Кейта немного помолчал, затем продолжил: – Я знаю, что совершил большую ошибку. Родители говорили мне, чтобы я не шел в якудза. Но тогда я был молодым и глупым. На уме у меня было лишь то, как бы выглядеть покруче да послаще потрахаться. Помню, как однажды поехал в Асакусу делать себе татуировку. Причем лишь для того, чтобы впечатлить одну девчонку. Думал, раз уж я стал якудза, то у меня появятся и деньги, и престиж. В итоге она все равно ушла к другому парню. Сказала, он более солидный. А тебе, мол, нигде и ничего не светит. – Кейта вздохнул. – Лучше бы я послушал своих родителей! Клан якудза вовсе не заботился обо мне, как обещал. Всего лишь пара ошибок – да пара отрезанных пальцев. И мне дали пинка. И больше никто не пожелал принять меня в семью.

– Это не так, Кейта.

– Да так, Охаси. Я сам знаю, что грубиян и всех раздражаю. И людям не по душе, когда я рядом.

Охаси поерзал на своем футоне, поглядел туда, где в полумраке громоздилось крупное тело его собеседника.

– Ты один из нас, Кейта. Я, Симада, Така и Хори – мы теперь твоя семья.

Еле угадывающаяся в потемках голова Кейты повернулась лицом к Охаси.

– Правда? Ты действительно так считаешь?

– Ну разумеется.

Это, конечно, не соответствовало правде, но Охаси сейчас готов был сказать что угодно, лишь бы хоть сколько-то поспать.

– Спасибо тебе!

– Не за что, Кейта. Давай уже немного отдохнем.

Последовало недолгое молчание. Потом Кейта, уже в полусне, тихонько произнес:

– Знаешь, Охаси-сан, я уверен, что твоя жена и дочка по-прежнему любят тебя.

Охаси проглотил внезапно набухший в горле комок.

– Спокойной ночи, Кейта.

Той ночью, как и на протяжении многих ночей, ему снился Токио.

Но теперь все было как-то по-другому. Он все так же разгуливал по городу, катя перед собой тележку, однако небо в этот раз было пурпурно-оранжевым. Улицы были пустынными, ни одного человека не было видно. Он двигался в окружении осыпающихся небоскребов, покрывшихся блеклой патиной, и видел, как вдалеке, вдоль бухты, домá отчасти ушли в грунт. Земля еще раз содрогнулась, и здания рассыпались на части и исчезли. Ликвификация, или разжижение грунта, – вот как это называется по-научному. На этом землетрясение прекратилось, и все вокруг снова застыло в неподвижности.

Поезда стояли пустыми, проржавевшими вместе с рельсами. Круглосуточные лавки выглядели так, будто подверглись бандитскому налету. Продукты обрушивались с полок, и все это выкатывалось, вываливалось, вытекало на улицу – однако было гнилым и несъедобным. Пустые алюминиевые банки из-под кофе горами громоздились там и сям. Повсюду были мусор и развалины. И никаких людей.

И так он шел по городу, пока не столкнулся со своей давнишней подругой – кошкой окраса калико.

– Давай за мной! – позвала его кошка, запрыгивая на высокую стену. – Ну же!

– Я так не могу.

– Нет, можешь. Просто попробуй на четырех лапах вместо двух. Так намного удобнее.

Он опустился на карачки – и действительно сразу почувствовал себя легче и проворнее. Он тоже запрыгнул на стену, опустившись рядом с кошкой, и та поглядела на него с самодовольной уверенностью. Он заметил в ее глазах собственное отражение. Теперь он тоже был котом, и они понимали друг друга без слов.

Вместе они стали карабкаться на верхушки крыш, поднимаясь к самым вершинам разрушающихся небоскребов. Они лазали по деревьям, пробирались через узкие щели в укромные закутки, ловили мышей и просто бегали наперегонки по пустынным улицам.

И город принадлежал только им.

– Ну так и что с ними случилось?

– С кем?

– Ну, с твоей женой и ребенком?

Охаси оставил его вопрос без ответа.

– У тебя ведь вроде дочка была, верно? – не унимался верзила.

Охаси быстро взглянул на Кейту. В вопросе не чувствовалось никакого злого умысла, что, впрочем, не делало его менее нежелательным.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом?

– Почему ты всегда этого избегаешь?

– Чего я избегаю?

– Разговора о прошлом.

– Потому что это тебя не касается, Кейта.

– Неудивительно, что они от тебя ушли.

– Что ты сказал?

– Я сказал «неудивительно, что жена с дочкой от тебя ушли».

– Да как ты смеешь!

– А что? Ты никогда ни о чем не рассказываешь. Ты просто заносчивый старикан, который мнит себя лучше других. И мне уже невмоготу сидеть тут взаперти с напыщенным старым мудилой!

– А уж мне-то как невмоготу – сидеть с отбракованным недоякудза, что вечно распускает нюни!

– Пошел ты к черту, старый пень!

Тут раздался громкий стук в дверь, и почти в то же мгновение она распахнулась.

– Какой смысл стучаться, если вы все равно вламываетесь в любой момент? – проворчал здоровяк.

– Кейта, уймись уже! – бросил ему Охаси.

В дверях, сдвинув брови, стоял сурового вида тип.

– Кто из вас двоих это сказал?

– Вот он, – указал Кейта на Охаси.

Охранник тяжелым взглядом вперился в Охаси.

– Гляди ты, умник какой!

– Я вовсе не…

– И слышать ничего не желаю! Оба наказаны. Завтра весь день сидите в камере.

Он резко захлопнул дверь, и снова стало тихо.

– С-сволочь, – прошипел под нос Кейта.

Охаси снова завернулся в футон, но был теперь слишком зол, чтобы уснуть.

Поворочавшись немного, он снова сел и принял свою привычную профессиональную позу.

– Так и быть, Кейта. Ты хотел услышать историю? Я тебе ее расскажу… Жил когда-то один человек по имени Охаси, у которого было все и который все это потерял…

Весь подобравшись, Охаси сидел, поджав под себя ноги и простерев руки вперед, к слушателю, в гордой и величественной позе ракугоки, которым он был и которым будет всегда.

По крайней мере, это у него невозможно отнять.

Street Fighter II Turbo

– Тебе не кажется, что он очень сильно смахивает на Дхалсима? – наклонившись поближе, прошептала мне на ухо Киоко.

Я ощутил на шее ее горячее дыхание, и сквозь табачный дым и запах дешевой выпивки, наполнявшие кафешку-караоке, на меня повеял легкий аромат ее духов. Это были первые ее слова, адресованные лично мне. Мы уже довольно долго работали в одном офисе крупного PR-агентства, но за все это время ни разу не перемолвились и словом. Она вечно смотрела как-то сквозь меня, да и я, признаться, тоже никогда не задумывался о ней всерьез. Вплоть до этого момента мы были словно невидимками друг для друга.

Я повернул голову, чтобы посмотреть на человека, о котором она только что сказала. У того были тощие костлявые руки. В одной он держал стопарь с сётю, в другой – микрофон.

– Прости, что? – На самом-то деле я очень хорошо ее расслышал, вот только не мог поверить своим ушам.

– Да ладно тебе, Макото-кун! Ну, на Дхалсима! Из Street Figh…

– Из Street Fighter II. Ты это хотела сказать?

– Ну да. А ты не находишь? – хихикнула она.

Я снова посмотрел на того человека. Он мотал своей лысой головой в такт мелодии и заплетающимся языком воспроизводил слова песни, время от времени проливая сётю на уснувшую рядом с ним девчонку. После того как Киоко мне указала, я тоже заметил: да, он и впрямь был вылитый Дхалсим. И выражение лица у него точно такое же – ну прям один в один! Именно такая мина у того бывает в тот момент, когда ты делаешь апперкот и опрокидываешь его навзничь, после чего у него появляется обалдевший вид.

– Пламя йоги! – произнес я.

Киоко от смеха фыркнула, и выпивка шибанула ей в нос.

– Прекрати!

– Я и не знал, что ты геймер. – Прозвучало это совсем не так, как бы мне хотелось. Я надеялся, что в моем голосе почувствуется уважительное удивление. Но то, как это вышло, делало из меня скорее придурка.

– Да брось! Какой из меня геймер? – Киоко глотнула из стакана и поглядела на строчки песни, что одна за другой появлялись на экране караоке. – Ну, за исключением Street Fighter II. – И она в лукавой улыбке приподняла уголок губ. – Это моя слабость.

– А который именно? Они же несколько их понаделали… – Я расправил плечи.

– Турбо.

– Когда же ты в нее успела поиграть? – невольно подался я вперед.

– У старшего брата была приставка Super Famicon. Так что детьми[24] мы частенько играли. – В свете от телеэкрана ее глаза влажно заблестели.

– Эй, вы двое! О чем это вы там сплетничаете?

Наш непосредственный начальник Рю решительно скользнул мимо «Дхалсима» и опустился за столик между нами. Несло от него так, будто в этом костюме он с неделю ночевал на работе, а на рубашке у него, как это часто бывало, темнело пятно от соевого соуса. Повернувшись ко мне, он с пьяной фамильярностью обронил:

– Макото, ты, часом, к ней не пристаешь? – После чего, приобняв Киоко, заявил: – Киоко-тян! Поставь-ка какую-нибудь песню! Ты за весь вечер ни разу не спела. У такой симпатичной девушки должен быть ангельский голосок!

– Ой, Рю-кун, ты ж знаешь, я не любитель петь. – Из большой запотевшей бутылки Kirin она налила еще пива в его пустой стакан. Потом вытащила из сумочки маленькое полотенце для рук и тщательно вытерла с ладоней конденсат. – А вот у тебя такой… мужественный голос. Может, ты еще для нас споешь?

Я закурил сигарету и отвернулся.

Эти наши номикаи[25] – на самом деле тоска смертная. Как было бы здорово, если бы я мог просто проигнорировать эти посиделки, как Фло, наша новенькая переводчица-американка! Она просто сказала, что неважно себя чувствует, и ее спокойно отпустили. Вот почему бы и мне так не отмазаться? Печально, но факт: потому что я японец. И, как гласит известная пословица, торчащий гвоздь по шляпке получает.

Причем на этих вечеринках с коллективом никогда не получается поговорить с кем-то по душам, узнать друг друга лучше. Все, что мы делаем, – это напиваемся в стельку да поем в караоке. А еще нам приходится раз за разом выслушивать нудные россказни своих начальников о том, какими крутыми они были в свое время и как все было сложнее в те дни, когда они только пришли работать в фирму. И как нам подается все на блюдечке, и бла-бла-бла. В последний раз я убедился: так говорили как раз те, кто привык жить в этаком собственном пузыре наивной реальности. Мое-то поколение окуналось в дерьмо с самого начала!

Вот наш главный взял в руки микрофон. Начал истошно завывать свой ужасающий кавер британских панков «The Clash – London Calling», определенно задавшись целью загубить эту вещь. Выглядел он при этом как пацан-переросток: отчаянно дергал головой, и жиденькие пряди волос то вздыбливались, то припадали к его лысой макушке. И текст песни как-то мало напоминал английский. Я же сидел, кивая, улыбаясь и в нужные моменты посмеиваясь. И – вместе с остальными – напиваясь до одури. На самом же деле мне сейчас больше всего хотелось уйти из этого бара и отправиться домой спать.

Хотя теперь мне никак не перестать думать о том, что сказала Киоко. О том, как в детстве она играла в Street Fighter II. Причем ни больше ни меньше, а в Turbo!

И теперь мне просто позарез хотелось поиграть в Street Fighter II Turbo.

Вечер прошел плавно, точно длинное, витиеватое предложение, где знаками пунктуации выступали жареные крылышки, картошка фри, всевозможные онигири, пиво и кимчи. Сётю со льдом, сётю с чаем улун, сётю с водой, сётю с сётю, разбавленное сётю… Один назойливый дятел стянул штаны, вцепился в тамбурин и принялся так колотить в него над моей головой под битловское «Hey Jude», что у меня в такт музыке отчаянно зазвенело в ушах.

А еще я не мог украдкой не бросать взгляды на Киоко. Она была, как обычно, в розовом свитерке поло, в сливочно-белых брюках и с распущенными волосами. Разве в офисе она обычно не носила «конский хвост»? Но только ли это в ней вдруг изменилось? Или я просто порядком надрался? В смысле она всегда казалась мне очень красивой девушкой. Даже чересчур красивой для такого парня, как я. Я всегда видел в ней типичную ОЛ – офис-леди[26], которая за ланчем тусуется с другими такими же ОЛ, чтобы поболтать о магазинах, тряпках, косметике – или о чем еще любят поточить лясы девчонки? Не поймите меня неправильно: парни, конечно, тоже любят почесать языком о всякой чепухе вроде бейсбола или кябакуры[27]. Но сам я терпеть не могу подобной дребедени, ведь люди говорят о том, о чем, по их мнению, надлежит говорить, чтобы не чувствовать себя неловко в обществе.

Должно быть, на меня так подействовали ее слова насчет Street Fighter II, потому что теперь я не мог думать ни о чем другом, как о возможности с ней сразиться.

И исколошматить ее до полусмерти – в игре, само собой.

И, глядя, как она потягивает пиво, тихонько покачивая головой в такт композиции U2 «With or Without You», которую завывал сейчас наш главный, я невольно начал рисовать в воображении, как буду играть против нее.

Возможно, своим персонажем она выберет Чунь-Ли. А я, естественно, Кена. Отправимся, скорее всего, на сцену Гила в Соединенных Штатах, потому что там самый крутой саундтрек, и реактивный истребитель на заднем плане, и один чувак среди зрителей, что будто бы дрочит себе между делом.

И вот грянет музыка – которая там просто улет! Комментатор скажет: «Первый раунд. Fight!» – и таймер начнет отсчитывать время.

Возможно, она первым делом молниеносно метнет в меня огненный шар, я же буду отбиваться, раз за разом посылая в нее хадокен – мощный энергетический заряд.

Я вообще сдержанный игрок и не прочь периодически швыряться огненными шарами, выжидая, когда она допустит ту роковую ошибку, что рано или поздно совершают все. В какой-то момент ею овладеет нетерпение, и она решит, что пора нанести решающий удар. Она подпрыгнет высоко в воздух, нацеливаясь крепко ударить мне ногой в голову. И все, кто будет это наблюдать, подумают: «Ну все, Кену кранты. Game over! Сейчас ему снесет башку».

И на самом деле они будут не так и далеки от истины. Даже страстные фанаты «уличных бойцов» могут начать нервничать, что я так долго не отвечаю на ее бросок, считая, что мне следовало бы парировать его, или как-то блокировать, или уйти из-под атаки. Но я веду себя так потому, что знаю: кое в чем я как никто силен (ведь каждый должен иметь какую-то свою, особую фишку!). Мне всегда удавалось выполнить самый мощный ход Кена быстрее, чем кому-либо, против кого мне доводилось играть. Быть может, случись мне родиться в давние времена, я бы, глядишь, прославился как самый молниеносный самурай (как, например, Тосиро Мифунэ в «Телохранителе»[28]). Или, родись я в Штатах на старом Диком Западе, я был бы точно как «благородный разбойник» Бутч Кэссиди… Или все же Санденс Кид быстрее?[29]

Итак, вот она взлетает в воздух и устремляется к моей голове – и мои большие пальцы действуют так шустро, что слышно лишь быстрое щелканье джойстика (глаза бы и не уловили этих движений!), проделывая следующее:

Затем Кен прыжком взлетает в воздух (он способен перемещаться немного дальше вбок, чем Рю, вот почему я выбираю всегда именно его), и его кулак превращается в огненный шар. Удар попадает ей в бедро, и она, отлетев назад, падает на пятую точку. И тут я делаю к ней прыжок, мощным летящим боковым ударом сбиваю ее на землю, после чего делаю сильный взмах ногой (в тот самый момент, когда она пытается подняться) и вновь сшибаю ее с ног. Чунь Ли ошеломленно поднимается, вокруг головы у нее носятся звездочки (ну, или птички), изображая головокружение. Тогда я посылаю Кена в бросок с перекатом, подкидывая ее в воздух. Она падает на площадку, скользит по ней, подымая тучу пыли, и наконец останавливается. Экран дрожит, время замедляет ход. На этом Кен победно вздымает кулак, на экране высвечиваются мои очки – все тридцать тысяч! – и звучит голос комментатора с сильным американским акцентом: «Ты победитель! Отличная работа!»

Не знаю, впрочем, что мне это даст. Вряд ли это произведет на нее приятное впечатление. Не самый, скажем, лучший способ заводить друзей, это понятно.

Я снова глянул на нее украдкой. А ведь она и впрямь меня серьезно зацепила!

Интересно, как она переживет свое поражение? Окажется ли из тех, кто свирепеет, швыряет джойстик на пол и впадает в глубокое уныние? Или попытается уболтать меня на новый бой в надежде отыграться? Или, может быть, проявит себя вполне доброжелательной неудачницей? А может, вообще вызовет во мне досаду, оставаясь холодной и невозмутимой, спокойно отнесясь к моей победе.

В одном я был абсолютно точно уверен: ей ни за что не выиграть. Пока я сам ей этого не позволю.

Итак, как бы там ни обернулось, я уже знал: я непременно должен с ней сыграть.

Финал очередной караоке-вечеринки оказался даже неприятнее, нежели она сама.

Ночь была совсем еще в юных порах – вот только мы уже далеко не были юнцами, чтобы продолжить ее в Сибуе. Собравшись в кружок перед кафе-караоке «Манэки-нэко», принужденно ждали, что последует дальше.

Это тот самый момент, когда никто не может честно признаться, чего бы желал он сам. Кому-то хочется поскорее улизнуть домой, но они не могут себе позволить, чтобы об этом узнали другие. Другие изо всех сил пытаются скрыть, что их тянет продолжать попойку дальше, отправившись тесной компанией на нидзикай[30]. Быть может, они считают, что если они проявят свое желание, а господствующая здесь роза ветров с этим желанием не совпадет, то это нелестно отразит их популярность в коллективе. Кто знает!

У меня же на уме крутилось совсем другое. Я подобрался поближе к Киоко и все пытался выбрать удобный момент, чтобы привлечь ее внимание, не будучи замеченным остальными. Уже приближался традиционный момент тадзиме[31], и мне необходимо было как-то с ней переговорить.

– Спасибо всем, кто сегодня к нам присоединился, – энергично взмахнул своими костлявыми конечностями «Дхалсим», на лысине у которого ярко отражались неоновые огни Сибуи. Видимо, сегодня он выполнял роль организатора посиделок. – Уверен, все согласятся с тем, что этот вечер удался на славу. А теперь, если все вы готовы присоединиться ко мне, дабы, как подобает, завершить этот вечер…

– О-о-о-о-о-о-о-о!.. – Мы дружно повернулись к нашему главному, широко разведя руки и испуская в ночное небо ужасный первобытный вопль.

– О-о-о-о-о-о-о-о! – несколько раз ударил он себя в грудь, точно Кинг-Конг.

– Командир, вы в порядке? – Протянув тощую руку, «Дхалсим» положил ее начальнику на плечо.

– Baka yaro[32]! – стряхнул с себя его руку главный.

– Шеф! – выкрикнули несколько голосов. Компания глядела во все глаза на разворачивающуюся неприятную сцену, и я решил воспользоваться моментом.

– Киоко! – шепотом позвал я.

Она медленно оторвала взгляд от происходящего и отрешенно посмотрела на меня.

– Киоко, я лишь хотел узнать… – Я расстегнул воротничок на рубашке. – Если ты хочешь… и я пойму, конечно, если ты откажешься…

– Что? – с подозрением покосилась она на меня.

Мне явно следовало поспешить. Главный схватил одну из новеньких девушек за плечи и стал легонько поддавать ей коленом по заднице, делая вид, будто устраивает ей взбучку. Все вокруг засуетились, пытаясь его остановить (но так, чтобы не навредить его авторитету). Периодически раздавались озабоченные выкрики: «Шеф, пожалуйста, остановитесь!» – в то время как новенькая ошалело озиралась по сторонам, а глава фирмы снова и снова потчевал ее пинками в зад, выкрикивая нечто невразумительное в небеса.

– Киоко, ты хотела бы сыграть со мной в Street Fighter II?

– Где? – подняла она бровь.

– В каком-нибудь игровом центре. Наверняка здесь есть поблизости!

Кто-то рядом кашлянул, и Киоко отвернулась от меня, многозначительно кивнув в сторону «Дхалсима», которому каким-то образом удалось прекратить поднявшийся гвалт. Наш главный чудесным образом угомонился, и теперь все снова стояли кружком, вскинув руки. И все ожидающе глядели на меня.

– Прошу прощения! – Я тоже поднял руки, и мы наконец совершили тадзиме.

Так что на сегодня определенно ждать было нечего.

Никаких мне «уличных бойцов».

Когда ритуальный кружок распался, я собрался было отправиться домой, однако, заметив Киоко среди компашки, скучковавшейся, чтобы идти на нидзикай, передумал и решил тоже остаться.

Мы были на пути к бару, что восторженно расхваливал ведущий нас сэмпай[33](причем я шел отдельно, дымя сигаретой), когда меня вдруг потянули за плечо и буквально втащили в нишу дверного проема.

– Какого?.. – развернулся я.

Киоко прижала палец к губам, одновременно закрыв мне рот ладонью.

Стоя рядом в нише, мы проводили взглядом своих сотрудников, которые брели дальше, оживленно болтая и сплетничая, в направлении бара. Когда последние уже достаточно отошли, Киоко убрала ладонь с моих губ.

– Пойдем.

– Куда?

– Сюда, естественно. – Она решительно шагнула к двойным дверям позади нас, и те автоматически раздвинулись.

Едва двери открылись, как на меня разом накатили звуки взрывающихся зомби, прибавляющихся бонусов, мегапрыжков, скоростных командных шутеров и бластерных атак. Вслед за Киоко я прошел вглубь игрового центра, в его ослепительно яркие всполохи света. Целая радуга из разноцветных пикселей переливалась вокруг, окутывая нас зелеными, красными, синими пятнами. Перекрывая звуковые эффекты бесчисленного множества игр, из огромных динамиков высоко на стене непрерывно и громко звучала запись Кяри Памю Памю[34]. Мы прошли мимо музыкальных игровых автоматов, где барабанщики отчаянно колотили в тайко[35], а гитаристы наяривали по виртуальным струнам, создавая мощный и непрерывный ритм музыкального хаоса. Затем мы миновали множество бешеных «стрелялок» типа shoot'em-ups.

Похоже, Киоко бывала здесь не единожды. Она целеустремленно направилась к видавшему виды аркадному автомату у дальней стены заведения.

– Нам сюда, – остановилась перед ним Киоко.

– Ух ты! Какой раритет! – И, потянувшись за кошельком, я выудил две монеты в сто иен.

– Не-не, – остановила она меня. – Тебе надо вон там купить жетоны, – указала она на специальный автомат в углу.

– Без проблем. – С солидным видом я приблизился к автомату, вложил в него купюру в тысячу иен и получил пригоршню жетонов. – Этого же хватит, верно? – вручил я их Киоко.

– Более чем.

Она положила жетоны на выступающий бортик автомата, взяла в руку пару, присела на корточки и сунула их один за другим в щель приемника.

Автомат издал знакомый победный сигнал, и на экране высветились две единицы игровой валюты. Киоко я пустил играть слева, сам же занял позицию с правой стороны. Мы стояли очень близко друг к другу. Трудно сказать, почудилось мне это или нет, но наши тела в этот момент как будто соприкоснулись. Меня охватило странное возбуждение, словно между нами пробежал электрический разряд.

– Готов? – взглянула на меня Киоко, и ее рука зависла над стартовой кнопкой первого игрока.

– Конечно. – Я поднес руку к кнопке второго игрока, которая показалась мне немного липкой.

– На счет «три»… – Киоко глубоко вдохнула. – Раз, два, три!

Мы одновременно вдавили наши кнопки.

Экран на миг завис, затем побелел, после чего на нем появились два слова: GAME OVER.

– Какого черта?! – ударил я кулаком по автомату сбоку. – А ну, шурши давай!

– Да ладно тебе, – спокойно сказала Киоко. – Должно быть, просто сломался.

– Блин… А тут есть кому пожаловаться?

– Насколько знаю, нет.

– Черт. Я так этого ждал…

– Да ладно, не беда.

– И что мы теперь будем делать со всеми этими жетонами?

– Можем поиграть во что-нибудь другое, – добродушно предложила она.

– Но я-то хотел играть в Street Fighter II! – Голос у меня, наверное, был как у хнычущего молокососа.

Киоко слегка подтянула рукав на своей розовой кофточке и посмотрела на маленькие серебряные часики:

– Поздновато уже.

– Ну да. Видимо, стоит на этом и закончить. – Я уже чувствовал себя побежденным.

Тут все шумы игрового центра, победные вопли и возмущенные возгласы игроков – все это разом словно хлынуло мне в уши, и внезапно мне сделалось нехорошо. Мельканье яркого света и громкая резкая музыка лишь усугубляли состояние.

– Может, выйдем отсюда на минутку? – направился я в сторону выхода.

– А как же все эти жетоны? – спросила Киоко.

– Да ладно, просто оставь, – махнул я на ходу рукой.

Оказавшись снаружи, я прислонился к стене, жадно вдыхая свежий воздух.

– Ты в порядке? – Двери за спиной у Киоко сомкнулись. Она остановилась передо мной, перекинув через руку аккуратно сложенный плащ.

– Да, все хорошо. Просто надо немного продышаться, – ответил я, стараясь скрыть разочарование.

– Так что? – произнесла она.

– Что? – отозвался я.

– Ты устал?

– Не так чтобы очень. – Я закурил сигарету.

– Потому что… Я понимаю, что это сумасшествие, и это не так чтобы рядом… Но может… – Она в нерешительности прикусила губу.

– Говори. – Я сделал затяжку и выпустил облако дыма подальше от Киоко, в сторону шумной неоновой улицы.

– Я знаю один бар… Ну, скажем, это бар одного моего знакомого…

– И что?

– Это тематический бар, как раз посвященный «уличным бойцам».

– Не может быть!

– Называется «Пламя йоги». Он украшен всевозможными фигурками, постерами и сувенирами из Street Fighter II. Там есть просто гигантский телеэкран с подключенной к нему игровой приставкой, и посетители могут играть там сколько влезет. Ну, то есть пока платят за выпивку.

– Потрясно! Пошли туда!

– Я рада, что тебе понравилась идея. Вот только есть одна проблема… – Киоко почесала в затылке.

– Какая?

– Это в Тибе.

– В Тибе?

– Ну да. Далековато, правда? Ну, и проехали… В другой раз как-нибудь.

– Нет. Поедем сегодня. Тиба не так уж и далеко отсюда[36].

– Серьезно? – В глазах у нее засветился огонек. – Ты не против?

– Разумеется, нет. Раз уж у них и правда есть Street Fighter II!

– Отлично! – Она хлопнула в ладоши. – Ну что, последний поезд отправляется совсем скоро. Давай зайдем в конбини[37]? Можно купить в дорогу пива и чего-нибудь перекусить.

В поезд мы сели с полиэтиленовыми пакетами из магазина, в которых лежали запотевшие банки с пивом, а к ним – онигири с кимчи и свининой (эксклюзивный вариант с солеными водослями нори) для меня и сэндвичи из мягкого белого хлеба (с обрезанными корочками и щедрым слоем нежного арахисового масла) для нее.

Пару раз нам понадобилось сделать в городе пересадку на другую линию, но тут уж я просто доверился Киоко. Судя по тому, как быстро она во всем этом ориентировалась, она, очевидно, уже много раз пользовалась этим маршрутом. На станциях и на платформах уверенно срезала путь мимо выпивох, шатающихся там в надежде поймать последний поезд. Когда мы в итоге сели в скоростной поезд кайсоку[38], который должен был доставить нас прямо до Тибы, то наконец смогли расслабиться и открыть по баночке пива.

Держа в руке пакет со снедью, я неуверенно кашлянул и рассказал Киоко, как на полставки подрабатывал в магазине Lawson, когда оканчивал юридический.

Глаза у нее лукаво засветились, и она сказала по-английски:

– Юридический? Ты не находишь, что это незаконно, сын? – И, поглядев на меня, тут же переключилась снова на японский: – Догоняешь? Не-law-son.

Последовало неловкое молчание, и лицо у нее покраснело. Видимо, мне следовало посмеяться каламбуру. Но почему я не смеялся? Шутка-то была удачная! Просто меня огорошило то, как чисто она говорила по-английски. Ее произношение было идеальным! Мой английский был вроде бы вполне неплох. Я успешно сдал тест Эйкена и тест TOEFL на знание английского и практическое им владение. Я натаскался в его замысловатой грамматике и набрал приличный словарный запас – и все равно у меня оставался очень заметный акцент. Мне никак не удавалось избавиться от сильного отпечатка катаканы[39], что я учил в школе. Но, как бы это ни объяснялось, пока что я оставил ее шутку без реакции. А мне следовало в ответ посмеяться.

– Ха! Да, смешно, – не слишком убедительно сказал я.

Киоко хлопнула меня по руке:

– Не надо притворяться!

– Да не, правда! – «Господи, каким придурком я сейчас выгляжу!»

– Значит, ты тоже работал в магазине, да? – Киоко рассмеялась. – Мне до сих пор снятся кошмары с раскладыванием товара по полкам.

– А я терпеть не мог открывать на кассе пакеты, – приподнял я опустевший пакет, что еще оставался у меня в руке. Потом связал его в плотный узелок и сунул себе в карман.

Затем я попытался развлечь ее затянутыми и скучными рассказами о тех днях, когда подрабатывал продавцом в минимаркете. О забавных и странных людях, что каждый день заглядывали в наш магазин. О запомнившихся мне колоритных личностях: девушке с причудливыми зелеными глазами и пугающе большой татуировкой, таксисте, что постоянно покупал готовый бэнто[40]. Любопытно: кто-нибудь из этих постоянных покупателей обратил внимание, что я уволился? Замечали ли они меня вообще – или я для них был все равно что говорящий автомат? И что, интересно, случилось с тем любезным стариканом в пурпурной бандане? Обычно мы встречались с ним у заднего входа в магазин, и я отдавал ему еду, которая по срокам годности предназначалась для утилизации. Бедный старик! Однажды он просто перестал приходить – еще до того, как я уволился.

– Кампай[41], – чокнулась своей баночкой Asaki c моим пивом Киоко, возвращая меня в настоящее. Меня слегка взяла досада, что она поднесла свою банку ниже моей. Выглядело так, будто она меня уже победила.

– Кампай, – ответил я, после чего большими глотками выпил пиво и причмокнул.

– Ну что… – сказала она.

– Что? – отозвался я.

– Я так понимаю, мы никогда еще не говорили этого друг другу, но все-таки… Yoroshiku onegai shimasu[42]. – И она склонила голову.

– Kochira koso[43], yoroshiku onegai itashimasu, – эхом повторил я, склонив голову еще ниже и произнеся это даже более официально. Надеясь, что это как-то компенсировало мой проигрыш по части кампая.

– Надо же, как формально! – Она достала из сумочки маленькое полотенце и обернула им влажную банку.

– Слушай, а откуда ты так хорошо знаешь, какие поезда идут до Тибы? – Воображаемым летящим ударом я храбро бросился в атаку.

– Потому что я там живу. – Она блокировала мой выпад.

– Почему же ты живешь так далеко, считай, в глуши? – Я взмахнул ногой, целясь противнику ниже пояса.

– Там дешевле аренда. – Она легко перескочила мою ногу. – Ну а ты где живешь? – Она вметелила мне ногой прямо в нос.

– Хм-м… – оторопел я.

– Да, извини, это уже совсем излишнее любопытство. – Она проворно отскочила в свою часть экрана с полной шкалой здоровья. – А когда ты начал играть в Street Fighter II?

С этим вопросом я почувствовал себя куда увереннее.

– Еще мальчишкой. Играл обычно с братьями.

– Со старшими или младшими?

– И так и этак. Я средний.

– Ух ты, средний! И я тоже. И кто у вас был лучшим «уличным бойцом»?

– Ну… Так просто и не ответишь…

– Почему же? – Киоко хлебнула пива и откусила от сэндвича.

– Когда я был маленьким, то всегда побеждал старший брат. Он постоянно нас обоих побивал.

– А что случилось потом?

– Не знаю, как так получилось, но однажды я его победил.

– Ого! Классно!

– Да нет… Я бы так не сказал… Это был не самый лучший день…

Мне вспомнилось, что произошло в тот день, когда я его обыграл. Младший брат был так рад видеть меня победителем, что громко рассмеялся. Тогда старший мертвенно побледнел. Его аж затрясло от злости. Но вместо того чтобы наброситься на меня, он вцепился в младшего и стал бить его кулаком в лицо. Я глядел на это в ужасе, не зная, что делать.

– Ну, а ты как со своим старшим братом? – поспешно свернул я в другое русло. – Ты говорила, что играла с ним. Кто был круче?

– Я, конечно же.

– А где теперь твой старший брат?

– Умер. – Она поглядела в окно.

– Ох, как жаль… Это ужасно…

Она снова посмотрела на свой сэндвич и поморщилась:

– Нет. Извини.

– Что ты имеешь в виду?

– Э-э-э… – Она мотнула головой, потом легонько хлопнула себя по лбу. – То есть на самом деле он не умер. Даже не знаю, почему я так сказала. Прости. Очень гадко, наверно, с моей стороны было так говорить.

– Ну… – Не зная, что ответить, я глотнул пива. Может, она с приветом?

Между тем Киоко положила ладонь мне на предплечье:

– Послушай, я не знаю, зачем я так сказала. Можешь просто об этом забыть?

Я проглотил пиво.

– Естественно.

– В общем, мой старший брат вполне жив и здоров. И мы вовсе не поссорились, ничего такого. Мы отлично ладим. Он живет на Хонсю, в Гунме. Женат, и у него очень красивая жена. И двое прелестных деток. И я регулярно езжу к ним в гости. Вот только… – Она снова уставилась в темноту за окном. Где-то там, у самого горизонта, медленно перекатывались океанские волны, только мы не могли сейчас их видеть. Возможно, сидя в покачивающемся вагоне, все мы ощущали их непрерывное движение.

– Вот только… что?

– Ну… не знаю, как объяснить. Это, наверное, глупо. Вот ты никогда не ощущал, как все в твоей жизни меняется? В смысле даже если в твоей жизни не происходит ничего такого страшного или драматичного. Разве взросление само по себе не наносит человеку душевную травму? Когда я вспоминаю, как мы в детстве сидели со старшим братом на татами, мне невыносимо больно думать, что этот момент жизни остался где-то в прошлом. Эта постоянно накатывающая ностальгия напоминает мне, что мы никогда не сможем вернуться туда, домой. Что тех детей, сидевших там рядом на полу, такие юных и счастливых, уже не существует. Они никогда не вернутся обратно… А о другом моем брате, который намного нас младше, даже не спрашивай… Он перестал ходить в школу и не хочет ни с кем из нас разговаривать. И я ничего не могу с этим поделать. Он всегда был таким жизнерадостным мальчишкой! Но теперь, мне кажется, сам процесс взросления медленно его убивает…

Я даже не представлял, что на это ответить, а потому просто молча слушал. Я был не готов к тому, что она будет со мной настолько откровенна.

– Извини. Несу тут всякую чушь… – вздохнула Киоко.

– Да нет, я так не думаю. Я тебя понимаю! Семья – это очень непросто… – Ну вот опять: начал говорить как конченый придурок!

– Спасибо! – Повернувшись ко мне, она улыбнулась, потом достала из пакета онигири с мясом и кимчи и вручила мне. – Знаешь, а ты умеешь слушать.

– В общем, не огорчайся!

Когда я брал из ее рук онигири, наши пальцы соприкоснулись, и она быстро стрельнула на меня взглядом. Я тут же поспешил что-нибудь сказать.

– А кто у тебя любимый персонаж из «уличных бойцов»?

– Кен, – ни секунды не раздумывая, ответила она. – А у тебя?

Как меня угораздило предположить, что она выберет Чунь Ли? Господи, да я, оказывается, сексист!