Йалка

© М. Е. Чуфистова, 2024

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука^®

Глава 1

– Мама никогда не говорила, что я красивый… Не стоит меня разубеждать.

Я стоял перед зеркалом в ванной и повторял начало монолога раз за разом, представляя, как зал засмеется в момент паузы. На слове «красивый» я вспомнил деда, который работал на сталелитейном заводе в Архангельске после войны. Он так активно восстанавливал экономику страны, что его некогда белая шерсть свалялась желтыми колтунами, свисавшими со спины, рук, ног, а на доске почета среди ударников соцтруда значилось и его имя.

Я не помню его маску. Под конец жизни он перестал ее носить и редко разговаривал. Помню испещренную уродливыми шрамами спину, когда он сидел на берегу Северной Двины после заплыва. Каждый вечер в любое время года он шел к реке и нырял в нее.

Как-то я подхватил в школе ветрянку. Бабушка уложила меня на скрипучий диван в зале, укутала пледом и приготовила отвар из бузины. Дед, увидев меня в зеленую крапинку, схватил за руку и потащил из дома. Я думал, что, по какому-то древнему обычаю нуоли, он избавит стаю от слабого звена. Но дед привел меня к реке и велел лезть в воду. Было градусов пять мороза. Спорить с дедом я не решился. Разделся и зашел в реку. Дед приказал окунуться с головой несколько раз. Кажется, я тут же выздоровел.

Два года назад я окончил геологический в Архангельске и переехал на юг, в Ростов-на-Дону. Ничто меня не связывало с этим городом. Меня привела мечта. Мой друг Толик двумя годами раньше тоже переехал из Архангельска, чтобы управлять местным стендап-клубом. Как вы уже догадались, моя мечта – стендап. С чего я решил, что могу шутить? Не знаю. Но за три года тут я ни разу не захотел всё бросить. Даже после провальных свободных микрофонов.

Очередной предстоял вечером.

– Мама никогда не называла меня красивым…

Плавать в Дону я не решался. Но перед каждым важным делом совершал один и тот же ритуал. Верил в исцеляющую силу холодной воды и незримую поддержку деда с того света. Верил, что поможет быть смешным. Нет, не так. Верил, что поможет мне шутить. Ведь я и так смешон.

Мне пришлось встать на два часа раньше, чтобы принять ванну. Обжигающе холодную. Клише. Просто холодную. В супермаркете на углу я скупил весь лед накануне, всего два мешка, и сложил в морозильную камеру. Она занимала половину прихожей в квартире Толика, где я снимал угол. На самом деле комнату, но платил как за угол. Когда я купил этот холодильник, он говорил, что этот гроб распугает всех гостей. Но позже не уставал каждый раз повторять одну и ту же шутку:

– Йалка так любит холод, что его девушки сначала проводят пару часов в морозилке, а потом уже в спальне. – Тут он выжидает недоумение и потом делает контрольный выстрел. – И главное, потом они всегда такие покладистые…

Одно из негласных правил нашей с Толиком дружбы и соседства – мы никогда не критикуем шутки друг друга. Даже плохие. Толик называет это проверкой на вшивость. Если девушка нормальная, она посмеется. Проверка срабатывала меньше, чем в половине случаев. Вторым негласным правилом было не критиковать подружек Толика.

Я принял ванну, как мама научила еще в архангельской квартире. Сначала уложил две одноразовые простыни, чтобы ни один волосок не попал в слив. В этом доме сантехника ни к черту. В нашем подъезде в прошлом году поселилась семья нуоли. Не знаю, где они жили раньше, но из-за них целый дом остался без канализации на два дня. После ванны я собрал аккуратно простыни и уложил в мусорный пакет. Этого мама не одобрила бы. Она говорит, что шерсть нужно сжигать. И она действительно так делает. Раз в месяц среди ночи выходит во двор с железным ведром и поджигает всю шерсть, которая скопилась в нашей квартире. Живи она на юге, могла бы стать зачинщицей пожара. Она потом еще стала следить за лунными циклами, чтобы устраивать костер на убывающую луну. Верит, что это замедляет выпадение. Нуоли не страдают алопецией. Не видел ни одного лысого нуоли. Но маму не переубедить.

Я смотрел на себя в зеркало.

– Мама никогда не…

Я плохо спал ночью. Хорошо, что этого не видно. В голове вертелись слова из моего монолога. А может, это был Крис Рок, которого я смотрел перед сном. В какой-то момент шутки рассыпались на бессмысленные звуки, и я перестал узнавать собственные. Вечером я выйду на сцену и проговорю их, ожидая, что кто-нибудь засмеется. Я предложил Толику включать фонограмму, как в старых ситкомах, а он посоветовал нанять парочку бомжей, которые будут угорать над каждой моей репликой. Я не решил, что хуже.

Я обернулся полотенцем и вышел из ванной.

На кухне заварил себе чай. Хотелось кофе, но у Толика гостья, а наша кофемашина издает такие звуки, будто кто-то сорвал стоп-кран в поезде, а ты лежишь в это время аккуратно на рельсах. Но варит при этом лучший кофе. Я смотрел в ноутбуке выступление Марлона Уайанса. Бессмысленно уже повторять монолог, который давно знаю. Дело вовсе не в тексте. Марлон почти двадцать лет не выступал, и вот он выходит и кривляется, отыгрывает каждое слово. Отыгрыш важен. У меня хорошая маска, родители почти год копили, чтобы подарить мне ее на выпускной. Но она не давала того эмоционального спектра, который мне был нужен. В ней я мог улыбаться, хмуриться, удивляться. Но показать замешательство или скепсис…

В детстве я думал, что маски нужны, чтобы не пугать людей чернотой, что у нуоли вместо лица. Да, кстати, у меня нет лица. Там что-то вроде бездны. Не ницшеанской, просто Бог или кто там за все отвечает, забыл или не захотел придумать нам лица. И так сойдет. А чтобы мы свободно чувствовали себя среди людей или чтобы им было рядом с нами комфортно, вернее, не страшно, мы носим маски. Кто знает, что может случиться с соседом, увидь он меня без маски. Вдруг его тесный мирок расширится. Этого допускать нельзя. По правде, ничего не произойдет. Я лишь увижу то, что не должен видеть. Наверное, по этой причине президент не нуоли.

Дома я не носил маску. И, сидя на кухне рано утром в одном полотенце и жуя бутерброд с сыром, не ожидал увидеть никого, кроме Марлона Уайанса в моем ноутбуке.

– А где попить?

В дверях стояла девушка в Толиковой футболке и таращилась на меня. Может, просто смотрела. Конечно, она видела нуоли без маски. Но я не люблю смотреть на незнакомцев, мне не хочется знать, что, скажем, она мечтает помириться с мамой или поехать зимой на Байкал. Да, я вижу что-то вроде тайных мыслей или желаний. Любой нуоли это умеет. Это как-то связано с теорией отражения.

Я не хотел на нее смотреть, поэтому кивнул в сторону крана и отвернулся. Она как-то медленно достала кружку, открыла кран, и вода неспешно, словно желе, заполняла эту бездонную посудину.

– Ты сегодня тоже выступаешь?

– Угу.

– Какой-то ты невеселый для комика.

Как остроумно. Чего ей надо? Я смотрел в экран и не слышал ничего, что говорил Марлон. Она меня нервировала. А упоминание предстоящего выступления усилило мой страх. Пережить бы этот день.

– Но я все равно приду.

Она какое-то время беззвучно стояла, а потом шарахнула кружкой об стол рядом со мной. От неожиданности я дернул рукой и плеснул свой чай на клавиатуру. Довольная произведенным эффектом, она вышла. Зараза!

Толик всегда выбирал таких. Лица, как под копирку. Нос, губы, брови наверняка делали у одного врача. И волосы. Обязательно длинные и прямые. Чаще черные. Если в нашей квартире сделать зал славы подружек Толика, в нем будет висеть одна фотография, а на золотой табличке ниже имена: Катя, Таня, Алена, Полина, Карина, Люсине, Маша, Вероника… Я никого не забыл?

Пока я вытирал пролитый чай, на экране телефона высветилось ежедневное сообщение от мамы с анимированным цветочком. Удивительно, как она умудрялась не повторяться. Вся индустрия блестящих картинок держится исключительно на ней. Еще удивительнее, что я замечаю различия этих картинок. Нужно тут же ответить, иначе мама начнет звонить, и разговор неминуемо сведется к тому, что единственный сын бросил престарелых родителей ради тупых шуточек. Мои родители вовсе не престарелые. Средняя продолжительность жизни нуоли шестьдесят лет, им всего по сорок пять. Целых пятнадцать лет впереди. Дед дожил до шестидесяти четырех. Наверное, помогла холодная вода.

Я вымыл свою и ее кружки и поспешил в свою комнату. Быстро натянул джинсы и худи. Если надеть капюшон, меня легко принять за человека. Довольно высокого и крупного, хотя по меркам нуоли я мелкий. Мой дед был почти два двадцать. Я дорос до двух метров еще в девятом классе и больше ни на сантиметр не увеличился. Только в боках, но я стараюсь много ходить.

Я надел маску, и она показалась тесной. Странно. Я осмотрел себя со всех сторон, она прилегала идеально. Когда маска плохо сделана, она топорщится и больше напоминает резиновые лица американских президентов, которые носят грабители банков в кино.

– Важный день! – Толик постучал и тут же вошел в одних трусах и со всклокоченной бородой.

– Не начинай. – Маска меня нервировала.

– Она тебя достала? – Толик махнул рукой в коридор. – Хочешь, я запрещу ей приходить…

– И как мне это поможет?

– Она иногда бесит. Но она влюблена. И что творит…

Я усмехнулся.

– Ты что-то видел? – Толик ждал.

– Это неэтично. – Я ничего не видел, но хотелось напустить на себя пророческий туман.

– Да брось, я твой лучший друг…

– Как лучший друг, держи своих подружек при себе.

– Ладно, проехали. – Толик посмотрел на меня серьезно. – Какой-то ты бледный.

– Очень смешно. Запиши.

Я спускался по лестнице с четвертого этажа.

– Мама никогда… Черт! Мама!

Не успел я достать телефон, как он зазвонил. Мама.

Февраль в городе выдался серым и мокрым. Я шел по грязным тротуарам и приготовился слушать очередную лекцию о сыновней неблагодарности. Нормальные нуоли в моем возрасте уже заводят жену и детей. Я уточняю: как собак? Тогда мама говорит о неуважении к женщинам, что, кстати, неправда. Но сегодня разговор пошел совершенно по другому сценарию.

Мама рассказывала про знакомую, которая уехала по международной программе переселения нуоли на Аляску. Я уточнил, почему на Аляску. Мама ответила, что там есть самый настоящий город, где живут только нуоли. Я почему-то представил картинки из учебника истории, где нуоли еще не носят одежду и живут в специальных хижинах, а мама, как героиня книжки девятнадцатого века, без конца падает в обморок от распущенности нравов. Да, раньше умели развлекаться. Она все говорила и говорила, а я все больше не слушал.

Я не верил, что родители решатся на переезд. Они даже на ремонт в квартире не могут решиться. Удивительное постоянство – обои в полоску, шторы и вообще все в цветочек и бесконечно коричневая мебель. Они могли бы сдавать свою квартиру для съемок сериалов про восьмидесятые. Да чего уж. Они могли бы сами в нем сняться. Папа – слесарь на заводе, куда ходит уже двадцать лет в одной и той же куртке, а мама – мастер маникюра в салоне возле дома. Правда, прическа у нее не из восьмидесятых.

Я шел через парк Революции. Переселили бы нас на материк, или мы продолжили бы рыбачить и заниматься собирательством, если бы не большевики? Иногда я задаюсь этим вопросом. Наверняка у меня уже была бы куча детей от разных женщин и не было бы штанов. А возможно, естественный отбор прикончил бы меня раньше.

Мама произнесла имя Элина, и я снова начал ее слушать. Это давняя и постыдная история, в которой она пыталась свести меня с дочерью клиентки. Элина умница, учительница английского, помогает своей больной матери… Я уже слышал это. Но каждый раз ее имя заставляло меня слушать внимательно. У нас была всего одна встреча. Элина самая обычная нуоли, если нас можно называть обычными. Никаких бабочек в животе не возникло ни у меня, ни у нее, но было что-то в ней, что я иногда вспоминал, когда думал о доме. Может, запах?

Я подходил к зданию, где работал. Двухэтажный дом пятидесятых годов. Кажется, сталинский ампир. Но это не точно. Я попрощался с мамой, она пожелала хорошего рабочего дня, а ведь знает, что у меня опен майк. Она никогда не желала мне удачи в выступлениях. Вот и сегодня придется обходиться без поддержки рода. Может, дед с того света приглядывает? Хотя никакого того света у нас нет. Но не стану сейчас об этом.

Офис занимал несколько просторных кабинетов на втором этаже. Директор Игорь мнил себя новым Цукербергом, а потому пытался создать «атмосферу непринужденности и творческого безумия». Если выбросить слова «атмосфера» и «творческий», получится слоган нашей компании. Сложно сказать, чем именно мы тут занимались. Обучающие приложения для детей, простейшие игры, интернет-магазины, бот-помощники, стикер-паки, фото. В целом все это при желании можно сделать самому, но по какой-то причине люди обращались к нам. Нас едва ли можно назвать успешной IT-компанией. Вообще не стоит использовать слова «успешный» и IT применительно к нам, мы обычное рекламное агентство. Но Игорь несколько лет назад продал дом каких-то родственников, и деньги, чтобы играть в модного босса, у него были. Мы лишь гадали, в какой момент он поймет, что его бизнес-стратегия – полная чушь, сдаст свою квартиру и уедет на Бали.

Игорь был другом Толика. Он когда-то пытался заниматься комедией, но, в отличие от IT-бизнеса, вовремя понял, что едва ли его ждет успех. Так что я получил работу копирайтера по блату, ведь до этого я не написал ни одного рекламного текста.

Мы могли бы работать из дома. Но Игорю хотелось быть боссом, радовать нас бородатыми шутками, совещаниями каждую неделю, где он делился скорее своими нереалистичными мечтами, чем бизнес-планами. Меня устраивало, что в здании высокие потолки, приятные люди и вкусная столовка с вегетарианской кухней. Еще в детстве я отказался от мяса и рыбы. Не по каким-то этическим соображениям. Я просто не мог их переваривать. Бабушка с дедом пытались накормить меня котлетами из оленя, которого дед убил на охоте, а меня сразу же вырвало фонтаном через стол прям на деда. Я не помню, что было потом. Неделя из моей памяти стерлась. Мама рассказывала, что я пролежал с температурой.

Мой рабочий стол находился в серверной, которую Игорь прозвал «Северной». Там круглый год работали кондиционеры. Мой маленький рай, где я мог в свободное от работы время, а его у меня было много, писать шутки или смотреть других комиков. Я не упоминал? Я очень посредственный копирайтер.

Хотелось кофе. В приемной стояла кофемашина, дешевая и грязная. Если бы не девчонки, которые забирали остатки кофе для скраба, она бы давно заросла плесенью или хуже. У кофемашины стоял Андрей. Он кивнул мне и изобразил пантомиму, тыча пальцем на дверь кабинета Игоря. Я отчего-то поддался и сделал вид, что не понимаю. Он снова стал странно жестикулировать, но не успел я спросить, что это значит, как дверь распахнулась и из кабинета Игоря вышла она. Да, дверь именно распахнулась. Не открылась, не отворилась, а распахнулась. Кажется, там даже был божественный свет или вроде того, и я точно слышал хор ангелов. Андрей подтвердит.

Натали по какому-то невероятному стечению всех обстоятельств устроилась работать офис-менеджером в нашу компанию. Она могла бы разносить напитки в частном джете или рассказывать о погоде на телевидении, она могла бы писать детские книжки или придумать лекарство от рака, но она пришла в компанию «Субботин и К^о», чтобы чистить дешевую кофемашину и поливать засохший фикус.

Я влюблялся лишь раз. В девятом классе. Ее звали Алена. Красивая, как все блондинки, и высокомерная, как все красавицы. Пока мы учились в младших классах, мама покупала подарки для Алены на все праздники. Я подносил ей конфеты и мягкие игрушки, она улыбалась. На этом наше общение кончалось. Я смотрел на нее, она меня не избегала.

На выпускном я решился пригласить ее на танец. Не знаю, о чем я думал. Я подошел к королеве, окруженной своими фаворитками, и, перекрикивая музыку, сказал:

– Потанцуем?

Несколько секунд она молчала. Недоумевала, как я посмел к ней обратиться. Фаворитки захихикали. Она ответила что-то, я не расслышал. Я наклонился ближе к ее лицу, и в этот момент музыка стихла (школьный диджей не умел сводить треки).

– Отвали от меня, урод!

Ее лицо стало страшным, я отшатнулся. Она что-то еще говорила. Я не слышал, но было понятно, что я ей противен. Я уже хотел выбежать из зала, как Серега возник из-за спины и плюнул в направлении всей свиты. Как в слоу-мо, я видел, что капелька его слюны приземлилась прямо в рот Алене, отчего ее лицо стало похоже на чернослив. Оно буквально посинело. А Серега ржал во весь голос. Сбежался весь класс. Алена расплакалась и выбежала, подружки последовали за ней. Думаю, она плакала всю ночь, потому что на следующий день ее глаза были красными, а нос превратился в разваренную картофелину.

Серега целое лето смаковал эту историю, рассказывая с разными деталями всем, кого знал. Думаю, он не столько хотел заступиться за меня, сколько поставить на место королеву школы. Он втайне сам о ней мечтал, но понимал, что ни я, ни он не заинтересуют такую девчонку, как Алена. Моя первая любовь закончилась в актовом зале школы номер один.

Игорь представил, как-то очень торжественно, Натали. Он назвал ее Наташей, но быстро сам себя поправил. Есть люди, которые, входя в комнату, заполняют собой все пространство. Не буквально. Таким был Серега, такой сейчас Толик, и она такая. Натали нельзя назвать эталонной красавицей. Блеклые глаза, то ли голубые, то ли серые, короткие светлые волосы, худенькая фигурка под безразмерным худи, и губы. Они растягивались в розовую ниточку, когда она улыбалась. Натали бы никогда не понравилась Толику. А я не заметил, как перестал дышать, пока Игорь знакомил ее с нами и рабочими обязанностями. Он говорил про маленький, но очень дружный коллектив, почти семью.

– Кстати, один из нас, – Игорь как-то по-отечески похлопал меня по плечу, – сегодня выступает в «Комедии». Всех приглашаю и угощаю!

Этого еще не хватало. Опозориться перед всем офисом не так страшно. Я знал, что они придут. Но Натали – это новое звено в цепочке событий. Хотя лучше ввернуть метафору про костяшку домино. Если бы мне пришлось открутить все, что произошло после того вечера в «Комедии», и сказать, кто стал той костяшкой, то, пожалуй, я бы сказал, что она была твердой рукой, толкнувшей аккуратно выстроенные события моей жизни. Но зачем я забегаю вперед?

После утренней летучки, которая больше походила на презентацию для Натали, мы разошлись по своим рабочим местам. Кофе остыл, и сухое молоко комками лежало на дне чашки, идти за новым я не решался. Я открыл рабочий чат, попробовал сосредоточиться, но слова рассыпались, как в моем сне, на отдельные бессмысленные буквы.

«„Субботин и К^о“ – с нами легко!»

Кабинет вдруг показался меньше обычного, хотелось открыть окно. Я закрыл чат и откинулся на спинку так, что ударился головой о стену. Кабинет точно уменьшился. Стало трудно дышать. Маска мешала. Я никогда не снимал ее на работе, но сегодня снял. Полегчало. Прохлада от кондиционера освежала.

Могла ли маска испортиться? Я вбил в поисковик. Нельзя выбрасывать из самолета, выжимать в стиральной машине, переезжать катком, привязывать к двум лошадям… Не инструкция, а пересказ пяти частей «Крепкого орешка». Я осмотрел свою маску. Ни царапинки. Когда я ее получал, была почти стопроцентная совместимость. Почему сейчас в ней тесно, душно, неудобно? Я достал из ящика жидкость для мониторов и протер маску. Не лучший способ, но ничего не оставалось.

В кабинет заглянул Андрей. Он опять пантомимой попытался спросить, как мне новенькая. Я отмахнулся. Не до него. До нее. Но мне не хотелось обсуждать ее с Андреем. Не в этот раз. Снова надел маску. Лучше.

До обеда время тянулось медленно. Я пробовал работать.

«Порадуйте себя и близких премиальными винами из фамильных виноградников семьи Амарян с хутора Веселое!»

Пробовал смотреть видео выступлений, пробовал писать шутки. «Как-то встречаются нуоли и афроамериканец…» За три года я написал только три шутки про нуоли. А нужно сто. Почему сто? Я решил, что, написав сто шуток про нуоли, я смогу шутить обо всем. В конце концов я открыл короткие ролики и скроллил их, пока за мной не зашел Андрей.

В честь новой сотрудницы Игорь решил организовать обед не в столовой в соседнем здании, а в ресторане «Белая чайка», куда надо было добираться на такси почти полчаса. Если бы он не был женат и если бы его жена не была какой-то там мисс, я бы подумал, что он пытается склеить Натали. Но Игорь зачитывается книгами про «голубой океан» и «бирюзовые компании», а потом пытается внедрить это в свое дело. Не уверен, что это как-то отражается на финансовых показателях, зато сотрудники счастливы, как он сам любит повторять.

В «Белой чайке» мы заняли круглый зал. Игорь произнес вступительную речь, рассказав про каждого сотрудника. Комедийное прошлое все еще догоняло его. Поэтому свои рассказы он приправлял шутками. Директора по продажам Яну он назвал снежной королевой офиса, на нее можно смотреть, но близко лучше не подходить. Яна вежливо улыбнулась. У нее была самая большая зарплата и самый короткий рабочий день. Она приходила позже всех и уходила раньше всех, предпочитая освободившиеся часы проводить в фитнес-клубе, куда Игорь ей выдал в качестве премии абонемент. Как-то я начинал бегать, и Яна поддержала меня. Несколько дней подряд она приезжала на набережную, разминалась со мной, бегала, а потом растягивала мои окаменевшие мышцы. На четвертый день я позвонил ей и сказал, что не могу. Она назвала меня слабаком. Я все еще думаю, что если не получится со стендапом, то займусь культуризмом. Будет история Арнольда Шварценеггера наоборот.

Игорь говорил про двух менеджеров по продажам, подчиненных Яны, но я уже не слушал. Я наблюдал, как Натали улыбается и кивает. Интересная природа кивков – собеседник либо искренне соглашается с тобой, либо пытается ускорить твои рассуждения, чтобы ты наконец заткнулся. Потом были Андреи, дизайнер и разработчик, я дружил с разработчиком. Про них Игорь как-то пошутил, но не очень смешно, как, впрочем, и всегда. Натали засмеялась, и мне захотелось посмеяться. Но я не мог.

Наконец официальная часть закончилась, всем принесли еду.

– У тебя красивый загар, – заговорила Яна.

– Я только что вернулась из Австралии. Каталась на серфе.

– Ух, мечта, – выдохнул Игорь.

– Кучу денег потратила, – спокойно ответила Натали. – Влезла в долги.

– А где ты раньше работала?

– То тут, то там, – дернула плечами Натали. – Мы с бывшим организовывали туры. Последний был как раз в Австралию.

– Так вы расстались?

И Натали рассказала, что они расстались еще в Австралии, откуда ей пришлось из-за этого уехать. Сейчас она живет с родителями на той же улице, где находится наш офис, на Советской. В общем-то, именно поэтому она откликнулась на вакансию, не хотела тратить время на дорогу, ей тяжело просыпаться по утрам. Игорь помрачнел и до конца обеда не произнес ни слова. Мне было жаль видеть его таким, но он требовал от нас невозможного – любить работу, как мушкетеры Дюма любили свою королеву.

На обратном пути мы с Натали оказались в одном такси. Она села возле водителя и всю дорогу молчала. А я сидел за ней и вдыхал тонкий аромат ее духов или мыла. Много травянистых и древесных нот. Ветивер, зеленый чай, сандал, а может, всего понемногу.

Я ушел с работы на час раньше. Натали вежливо мне улыбнулась и погрузилась в документы, которые сортировала. В «Комедию» я шагал с тяжелым сердцем. Прохладный воздух и срывающийся снег не помогали. Я не раз выступал в этом клубе перед десятью зрителями, считая Толика и его на тот момент девушку. И эти выступления нельзя считать откровенно провальными. Но если быть честным, то только благодаря дружбе с управляющим я все еще выхожу на эту сцену. На открытый микрофон мало кто приходит, но Толик в этот раз вложил в раскрутку все свои силы. Афиши с громкими лозунгами и коллажем из лиц комиков были расклеены по всему городу. Мое лицо (ха-ха) могло как привлечь, так и оттолкнуть зрителя. Но Толик рискнул. И вот в клубе ожидается аншлаг. Большинство хотят поглазеть на нуоли, возомнившего себя смешным. Ладно, я тут ни при чем. Люди просто хотят посмеяться в пятницу вечером.

Я постоял перед входом, ловя ладонями крупные снежинки и подумывая сбежать, и вошел. В помещении душно и темно. Вентиляция уже несколько недель не работала. Здание когда-то было зернохранилищем: мало окон, света и воздуха. Комбо для тех, кто и так боится сцены.

Толик в блестящем пиджаке провел меня в гримерку, где дрожащими губами повторяли свои монологи другие участники. Мои губы из загадочного нанопластика, поэтому дрожать пришлось всему остальному. Кажется, шерсть на спине встала дыбом и больно заломилась под футболкой и худи.

Не помню, как провел тот час в ожидании своего выхода. Повторял ли я текст или тупо смотрел в стену? Но когда Толик потряс меня за плечо, я кивнул, встал с дивана и прошел за ним к тяжелой красной шторе, из-за которой мне предстояло выйти в круг желтого горячего света. Я любил эту штору, пропахшую дымом и потом.

– Ну а следующего стендап-комика я долго представлять не буду. – Толик ослеплял своим пиджаком. – Мой друг, мой кореш, Йалка Симонов! Поприветствуем!

Я услышал аплодисменты и шагнул в круг света. Несколько секунд я привыкал к тому, что ничего не вижу, кроме этого света.

– Господи, я уже на небесах? – сказал я, чтобы хоть что-то сказать, а не стоять парализованным.

В зале послышался смешок. Я начал.

– Мама никогда не говорила, что я красивый… Не надо меня разубеждать.

Пауза. Никто не смеется. Это плохо. Это очень плохо. Это рушит всю концепцию. Кажется, я мучительно долго молчу, но проходит всего пара секунд. В зале кто-то одиноко аплодирует. Я присматриваюсь и вижу Натали. Узнаю Игоря и двух Андреев рядом с ней. Игорь не смотрит на меня. Ему стыдно. Не за меня, нет. Это вид стыда, который испытываешь вместе с тем, кому реально сейчас непросто. Такой стыд испытываешь, когда человек с заиканием рассказывает историю и на букве «к» его заедает почти на минуту, а ты ничего не можешь с этим сделать, тебе остается только ждать, когда его разомкнет.

Знаю, что дальше должен говорить про девушек нуоли и их траты на эпиляцию, но не могу произнести это вслух. Натали. Зачем она пришла? Почему она решила устроиться к нам в офис именно сегодня? Кто вообще выходит на работу в пятницу?

– Маску сними! – В зале нашелся остряк.

– Да! Покажи лицо, – женский голос подхватил.

– Лучше ты свое спрячь, – сказал Толик в микрофон со своего места за кулисой.

Как-то на выступлении Марлона Уайанса Крис Рок пошутил из зрительного зала, это остановило карьеру Марлона в стендапе на двадцать лет. Не хотелось бы так же. Но больше я не могу произнести ни слова. Я молча ставлю микрофон обратно на стойку, захожу за красную тяжелую штору. Вижу, как меня обступают сочувствующие, иду мимо, к задней двери. Выхожу в пустой двор. Пытаюсь сделать вдох. Не получается. Маска. Чертова маска. Я срываю ее. Дышу.

Снег тонким слоем покрыл грязный асфальт. На белом ковре я увидел маленькие следы, ведущие через весь двор к контейнерам. Нуоли долго не заводили кошек и собак. Не потому, что не хотели, а потому что считали, что домашние животные не поймут нас. Собака не разбирает конкретных слов, но она изучает человеческую мимику. Иногда поворачивает голову, ловя малейшие изменения в лице хозяина. И как ей понимать существо без лица? У бабушки с дедом была собака. Она жила во дворе, лаяла, если кто-то проходил мимо, и выла, заслышав чужой вой. Дед боялся белых медведей. Кто знает, почему он решил, что белый медведь заявится к нему домой. Но Дружок бы точно бросился в неравную схватку, а потому до конца своих дней получал из рук деда конфеты. Дед не верил, что собакам нельзя сладкое.

Черный кот запрыгнул на контейнер. Он чуть не сорвался со скользкой кромки, но удержался и бросил на меня победный взгляд. Он, в отличие от меня, сохранил лицо. Я же повел себя как drama queen. Чего я ожидал? Неужели жизнь меня не готовила к этому? Я не получал тычки в школе и институте? Меня не называли уродом и не говорили, чтобы я валил обратно в лес, откуда вылез? (Что совсем не так.) Мне не желали сдохнуть в корчах? (Это было всего раз.) Разве нуоли просто так организуют закрытые коммуны на краю земли? Немного перебор. Никто не гонит нуоли. Тут стоит упомянуть про улицы, названные в честь выдающихся нуоли, но это разрушит драматизм сцены.

Кот все-таки соскользнул в контейнер. Я вздрогнул и уронил маску в снег. Поднял, отряхнул и попробовал надеть. Мокрая, она никак не липла.

– Достала!

Я выругался и швырнул маску в контейнер, откуда пулей выскочил кот и умчался в темный угол. Я зашагал прочь.

Снег крупными хлопьями падал мне на плечи. Куртка осталась в клубе. Но я не мерз. Мне было легко. Хотелось идти и идти. Я даже подумал уйти из города. Отправиться, скажем, обратно в Архангельск, а лучше в Мурманск, увидеть своими глазами деревню нуоли, хоть и ненастоящую. Карты показывали, что я могу дойти за два месяца. Интересно, учитывают они остановки или предполагают, что можно обойтись без лишней лирики.

Я шел к Дону. На мосту остановился и посмотрел на черную воду. Зима выдалась теплой, река не закрылась льдом. Я мог бы прыгнуть, но скелет нуоли слишком крепкий, чтобы разбиться о воду. Тогда я мог бы захлебнуться, но психика слишком устойчивая, чтобы отчаяться. Есть в нас что-то от зверей. У животных не бывает тяги к самоубийству. Это всего лишь неудачное выступление в неудачный день. Почему же тогда хочется выблевать весь этот день прямо в реку?

Я перешел на левый берег. Кто-то грустно гулял по набережной с собакой. Я подошел к воде. Река мирно и тихо текла куда следует. Я разулся и ступил на мокрый запорошенный песок. Вода ласкала ступни. Я обернулся. Никого рядом не было. Для людей слишком холодно, чтобы околачиваться у воды. Быстро раздевшись и бросив одежду на песок, я зашел в воду. Окунулся с головой, не издавая лишних плесков. Под водой открыл глаза или что там у нас вместо них. Только чернота и тишина вокруг. Природа такая мудрая, но почему ей не хватило ума сделать нуоли подводными существами. Вместо медведей мои предки сражались бы с касатками за тюленей и тунцов. И нам никогда бы не пришлось жить с людьми, говорить с ними, дружить, влюбляться…

Я вынырнул. Течение отнесло меня метров на сто. Я принялся быстро грести к берегу. Немного переоценив свою любовь к холоду, я дрожащими руками оделся и побежал обратно на мост. Нужно вернуться за маской! О чем я думал, когда выбросил ее? Прав был дед, говоря о целительной силе холодной воды. Мысли прояснились. Я облажался. С кем не бывает? Нужно просто вернуться за маской, а потом подождать, пока о моем провале забудут. Месяц или год.

Темными переулками я возвращался в «Комедию» и думал о том, как маска лежит под грудой мусора. Только бы на нее не выбросили панцири креветок в сливочно-чесночном соусе, которые всегда пользовались большим спросом. Игорь точно заказал креветки, заедал мой позор. А Натали? Я попытался вспомнить ее лицо. Было ли ей стыдно за меня? С чего вдруг. Она меня едва знает. Такие, как она, могут испытывать жалость. Наверняка в детстве она подбирала драных котов с улицы, играла с ними, но потом забывала, и мать или отец выбрасывали их обратно на улицу или раздавали родственникам.

Было почти три утра, когда я подошел к заднему дворику клуба. На снегу виднелись свежие следы от колес мусоровоза. Как в плохом кино, я опоздал, и моя маска вместе с креветочными очистками уехала на свалку куда-то за город. Не знаю, есть ли такие, но воображение неизменно рисует бескрайние поля с разбитыми унитазами, ворохами одежды, сломанными игрушками и креветочными очистками.

Меня била мелкая дрожь. Ходить мокрым зимой – не самое мое лучшее решение. Я подошел к контейнерам и заглянул. Пустые. Какое-то время я стоял, раздумывая, что делать дальше. Идею позвонить по номеру, выбитому на контейнерах, я сразу отмел. Даже если бы я нашел ее, едва ли смог бы когда-нибудь надеть. Чем дольше я стоял в нерешительности, тем сильнее замерзал. Промелькнула мысль лечь где-нибудь в темном углу, уснуть и не проснуться. Но, услышав звук открывающейся двери, я вспомнил о крепкой психике и отправился домой.

Я вошел в квартиру, и Толик в одних трусах набросился на меня с криками, что обзвонил все морги и все обезьянники, что, конечно же, не так. Зачем люди вообще это говорят? На деле он звонил мне раз сто или сто десять. Я же хотел одного – лечь в уютную постель и забыть этот день. И может, случится чудо и все это окажется просто сном.

Глава 2

«Я полз по ледяной пустыне три дня и три ночи. Команда погибла в отчаянной попытке вернуться домой. Последним был старпом. Но и он потерял веру. Однажды я увидел в его глазах жгучую ненависть. Я не мог укрыться от этого взгляда. Я боялся уснуть. Но когда проснулся посреди нескончаемой ночи, старпом был мертв. А в глазах все та же ненависть. Думаю, он хотел меня убить. Отчаяние порождает насилие. Я обыскал его, нашел остатки бахчисарайского коньяка и выпил их залпом. Лучше умереть, пытаясь найти правду, чем так – от отчаяния и безверия.

Я полз по ледяной пустыне бог знает сколько. Я не различал дни и ночи. Мои пальцы почернели, но я цеплялся ими за белую землю. Иногда я слушал, как дышит сама земля. И я дышал с ней.

Подо льдом бьется сердце…

Или это чьи-то шаги? Я открыл глаз, тот, что смог открыть. В белой буре кто-то приближался. Или что-то. Большое и белое, как все здесь. И я лежал белый. Оно приближалось. Медведь? На двух ногах или мой уцелевший глаз меня подвел? Я был прав. Жизнь не кончается горизонтом. И пусть медведь растерзает мое хилое тело, я был прав. Мир не кончается горизонтом…

…

Я очнулся от боли. Нестерпимой боли… будто мне отрезали кисти. Я не мог открыть глаза и не мог пошевелиться. Я стал слушать. Шаги то приближались, то отдалялись. Мое тело то поднимали, то снова бросали. Я стал марионеткой…

…

Когда я смог открыть глаза, я подумал, что умер и Бог решил надо мной посмеяться. Дал мне то, что я искал. Так и сказал:

– Ты получил, что искал! Возрадуйся же!

И я возрадовался. Если это жизнь после смерти… без райских садов и водопадов… а лишь лед и белые… люди?

…Они были похожи на людей. У них ноги и руки. У них пальцы, чего теперь не скажешь обо мне. И кто из нас больше человек?

Когда я смог говорить, я сказал:

– Здравствуйте!

И провалился в черную бездну. А когда снова очнулся, черная бездна смотрела на меня. Окаймленная белой шерстью, бездна смотрела на меня. Я ощутил покой. Даже если это конец.

У бездны были пальцы. Они ощупывали мое лицо. Я поднял руку, чтобы потрогать бездну, и оказалось, что моих пальцев уже нет.

…У них были пальцы. И кто из нас больше человек?»

Чуда не произошло. Озноб бил меня всю ночь, вызывая в сознании отрывки полубредовых мемуаров «путешественника и филантропа» А. П. Верховского. Он не был ни моряком, ни ученым. Он даже путешественником не был. В своей книге он рассказывает больше о душевных метаниях мужчины средних лет, потерявшего всякий смысл жизни. Имея сотни деревень с крестьянами, легко впасть в депрессию и отправиться покорять Север.

Если отбросить фрагменты, где он рассуждает о несостоятельности своего брака и всей жизни, о влиянии холода и недостатка еды на психическое состояние команды, получится история открытия Земли Франца-Иосифа и народа нуоли. Моего народа.

Никто бы не узнал об этих мемуарах, если б не экспедиция Вейпрехта и Пайера двадцатью годами позже. Старый и истощенный Верховской не смог удержаться от соблазна приписать себе открытие необычайного явления. Когда же его спросили, почему он столько лет молчал, он зачитал выдержку из своего дневника:

«Они сохранили мне жизнь в обмен на молчание. Я унесу тайну безликого народа в могилу…»

В мемуарах, которые тут же взялись публиковать, он писал о тяжелом бремени секрета, которым не мог поделиться ни с кем. Когда же от него потребовали доказательств, детальных маршрутных листов, он отвечал, что «Великий Бог Севера привел его к поселению нуоли».

Верховского посчитали старым безумцем, но мемуарами его зачитывались в салонах. У дам он имел большой успех. И надо отдать должное, старик умел выдавить слезу. Даже бегло читая, невольно проникаешься детальными описаниями физического истощения. Едва ли такое можно придумать.

В школе эти мемуары не были в обязательной программе, но старая учительница истории Фаина Расуловна как-то упомянула с дрожью в голосе о способности А. П. Верховского «взывать к глубинам человеческой души». Имела ли она тогда в виду именно человеческую душу, но я запомнил и тут же скачал себе эту книжку в надежде найти секретные приемы воздействия на эти загадочные души. Не нашел.

Когда я окончательно проснулся с головной болью и иссушающей жаждой, чем невольно отождествил себя с несчастным Верховским, я побрел на кухню и столкнулся со вчерашней Лелей или Лялей, я не запомнил. Она курила в открытую форточку. Чего ей не спится по утрам?

– Ты вчера зажег.

Какая острячка.

– Надо было разбить что-нибудь… или дать в морду тем мудакам…

– А ты пиар-директором работаешь или факультатив посещаешь?

– Да уж так бы не обосралась…

Она потушила сигарету о чашку, мою, которую приспособила под пепельницу, закрыла форточку и выпустила последнюю струю дыма в комнату. Не стряхнув пепел в мусор или унитаз, она оставила чашку на подоконнике и вышла. Она бы задела меня плечом, будь у нас кухня хотя бы метров девять вместо двенадцати. Я смотрел на кружку с пеплом, и вчерашняя тошнота усиливалась. Дикая баба.

«Лишившись некоторых частей себя, будучи дряхлым стариком, я засыпаю с мыслью о ней. Той, что своими нежными руками выходила меня, как беспомощного младенца…»

Дурацкий Верховской. Надо перечитать.

Я вернулся в комнату, бросил взгляд на пустой кейс от маски, и стало холодно. Для юга я слишком часто мерзну. Была мысль позвонить маме и спросить, что делать, если в порыве отчаяния и идеях о собственной смерти выбрасываешь маску в гору самого отвратительного мусора, но она тут же уступила место другой. Придется ей рассказать о неудачном выступлении и подарить еще одно подтверждение моей несостоятельности как сына, мужчины и нуоли. Надо разбираться самому.

На сайте госуслуг среди разделов про штрафы, налоги, недвижимость, здоровье я ткнул во вкладку «Прочее» и нашел страницу для нуоли. Нужно было выбрать интересующий вопрос из списка часто задаваемых. Что делать, если я хочу вступить в брак? Попробовать выбросить эту мысль из головы. Какие льготы мне положены? Увлекательная поездка в лагерь для неудачников на Ладожское озеро, где сотня закомплексованных подростков пытаются напиться и наконец потрахаться, желательно с девчонкой. Как оформить загранпаспорт? Чтобы уехать на край света и не раздражать своим присутствием нормальных людей. Что делать, если вы потеряли маску? Сразу видно, составляли люди. Это же не ключи. Как можно потерять собственное лицо, которое ты являешь миру каждый день? Только сознательно от него отказавшись. Не самое подходящее время философствовать, но тексты Верховского бесцеремонно ворвались в мой ночной кошмар и продолжают преследовать.

Я не разбираюсь в поэзии, но его стихи кажутся примитивными. Однако Фаина Расуловна каждый раз смахивала слезу со щеки, читая Верховского, пока мы писали контрольную. Тогда я еще не знал, что есть женщины с нездоровым интересом к межвидовым связям. Не думаю, что Фаина Расуловна мечтала о нуоли, не хочу об этом думать. На нее действовал портрет кисти самого Кипренского. С первой страницы на читателя смотрит молодой Верховской в мужественной позе на фоне Италии или Франции. Точнее, он смотрит куда-то мимо. Видимо, уже тогда были в тренде как бы случайно запечатленные моменты. А у издателя этих мемуаров не было хорошего пиарщика, который не допустил бы такой пропасти между абсолютно благополучным молодым Верховским на картинке и страданиями, которые он препарирует с первой страницы.

Когда наконец удалось забыть про слезы Фаины Расуловны о неразделенной любви к Верховскому или какому-нибудь нуоли, я заполнил анкету на «Госуслугах». Требовалось указать причину. Я соврал, но лишь отчасти: «Положил маску на ровную гладкую поверхность, на нее случайно попали панцири королевских креветок, обжаренных в чесночном масле. Больше не пригодна для носки». Королевские, чтобы не думали, что я какой-то неустроенный социальный элемент, а чеснок исключает предложение простого мытья. Черт, надо было писать про шпроты или печень трески…

Прием в МФЦ мне назначили на среду. Нужно прийти, оплатить штраф (за что?), пройти сканирование, оплатить услугу и через неделю получить новую маску. Я написал Игорю, что заболел и буду работать из дома. Он ответил: «Добро». Игорь часто употребляет слово «добро» в телефонных разговорах. И чем чаще он его произносит, тем значительнее становится. Он так думает. Игорь застрял между поколениями. Наверное, это южная особенность. Тебе еще хочется тусоваться с молодежью, но мир солидных мужчин, спокойно потягивающих апероль на завтрак в ресторане «Магадан» и бросивших на аварийке джипы, манит своим патинированным глянцем.

Чем я занимался до среды? Серфил соцсети Натали и читал комменты на странице «Комедии». Совмещал приятное с растаптывающим. «Жизнь любит смелых», «Не слышал, что к нам цирк уродов приехал», «Я сама творю свою реальность», «Ладно б шутил смешно», „Dream on until your dreams come true“, «Отписка», «Иногда тот, кому смотришь в глаза, может выстрелить в спину», «Тупая стыдоба», «Я иду по зебре и считаю полоски: белые шероховаты, а черные скользки…», «Лучше б на завод пошел работать». Отец?

Натали побывала, кажется, везде. Буквально. Со своим парнем, то ли серфером, то ли музыкантом. Я долго разглядывал фото с пингвинами в Антарктиде. В белом горнолыжном комбинезоне она сливалась со снегом. Лица не видно в меховом капюшоне. Если долго смотреть на фото, можно принять ее за нуоли. Дурацкая мысль.

Однажды ночью палец все-таки лайкнул это фото. Натали была в сети. Я убрал сердечко, но она все равно мне написала. Спросила, как у меня дела. Я ответил, что простыл. Простыл? Серьезно? Зачем я сказал про болезнь, если она была на моем выступлении? Натали написала, что рассортировала все папки, которые были свалены в шкафу возле ее рабочего стола. Она хотела со мной поговорить, но не знала, о чем. На следующий день она прислала фото моего кабинета. В нем ничего не изменилось. Натали написала, что вызвала мастера, который почистил кондиционер в «Северной».

Я почти забыл про выступление. Я почти забыл про все. Каждое утро я проверял сообщения от Натали. Она мне писала.

В среду утром я надел худи с самым большим капюшоном и почти выпорхнул из квартиры. Я даже не услышал едких замечаний Лели (да, ее все-таки зовут не Ляля, и она у нас поселилась). Мне захотелось позвонить маме. Но она не взяла трубку. Иногда, когда она работает, не может говорить. Хотя я не раз видел, как ее коллеги могут часами зажимать трубку между ухом и плечом, продолжая пилить и красить ногти. Но мама считает такое поведение непрофессиональным. Она целиком и полностью готова погрузиться в проблемы своих клиенток, слушать их, кивать, пока не заболит шея. Мама знала свое дело. Мама была профессионалом.

До МФЦ я шел пешком. Мне теперь еще больше хочется ходить пешком. Я бы даже снова начал бегать или качаться в тренажерке. У парня (все-таки бывшего) Натали все кубики пресса на своих местах. Но у него нет больше Натали. У Толика нет кубиков, и у него есть Леля, а до нее Катя, а еще раньше Карина. Может, мне и не нужно бегать?

Войдя в здание и вдохнув пропитанный стрессом воздух, я забыл про все, о чем думал по пути. Сначала мне нужно взять бесплатную маску в автомате, заполнить заявление и пройти собеседование. В конце концов, государственное учреждение должно убедиться, что я не психопат, который ни с того ни с сего выбрасывает маски. Дурацкое правило.

– За вами числилась маска серии шесть ноль ноль семь номер двести шестьдесят три сорок девять?

Женщина в парике (не знаю, почему я решил, что это парик) не смотрела на меня. Верховской назвал бы ее полножизненной.

– Скорее всего.

– Вы не знаете свою маску?

– Мы с ней не были так уж близки.

– Ой, давно у нас юмористов не было.

Я промолчал. Иначе совсем бы ее насмешил.

Собеседование было быстрым. Она задавала вопросы из анкеты, которую я и так заполнил на сайте. Чуть лучше среднего маска. Почти такая же, как прошлая. Как и положено, она рассказала о самой дорогой маске, которую можно оформить в кредит на льготных условиях, сотрудники банка дежурят тут же в холле. Я отказался.

Я уже выходил, как она добавила:

– Вы, как еще захотите пошутить, заглядывайте! А то мы тут скучно живем.

Интересно, все госслужащие любят пошутить? А если я приду к врачу? Он спросит, на что жалуюсь, я отвечу: «На боль в груди», он ответит: «На холодном не сиди!» И медсестра достанет из ящика стола гармонику и сыграет несколько аккордов, обозначит конец миниатюры. Да, такие врачи из юмористических шоу прошлого века.

Кабинет для сканирования располагался в подвале. Коридор здесь не пах нервным напряжением. В нем даже лампы не все горели. Могло бы показаться, что тут вообще никого нет. На дверях горели таблички «Не входить», лавки вдоль стен были пустыми. Я сел напротив кабинета, где надпись мигала.

«И сердце томилось, уставши биться».

Я бы почитал мемуары первых нуоли, которые встретили полумертвого Верховского.

Сеть в подвале не ловила. Одноразовая маска напоминала пластиковый пакет, случайно прилипший к голове. Я сделал селфи. Получилось мрачно и зловеще. Обязательно выложу.

Наконец дверь кабинета приоткрылась, из темноты кто-то выглянул и, увидев меня, велел заходить. Внутри пахло сигаретами и щедро распыленным освежителем, лавандой. Если бы у меня имелись глаза, они бы заслезились. Я старался меньше вдыхать. Кондиционер работал так, будто создатель масок хранил трупы в ящиках у стены или замороженные говяжьи туши. Посреди комнаты возвышался сканер. Он похож на аппарат МРТ, только в нем очень холодно и темно. Уверен, в морге я бы чувствовал себя так же. Создатель масок указал на стул и велел сесть, сам открыл ноутбук и что-то там искал. Я молча следил, как он щурится. У него отличная маска. Я таких не видел. Он, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Сними эту дрянь.

Дрянью он назвал тот пакет на моем лице. Я снял. Он быстро глянул на меня и продолжил что-то искать в компьютере. Я молчал. Интересно, создатель масок тоже шутник, как женщина в парике? Если бы он выступал, на сцене стоял бы высокий стул с дымящейся пепельницей, на него направлен единственный луч света, создатель масок говорил бы меланхоличным голосом, но зал бы взрывался после каждой фразы.

– Симонов Йалка Арсеньевич?

– Да.

– Черт-те что с этой новой программой…

Он быстро печатал пожелтевшими пальцами. Уверен, он курил каждый раз, когда открывал новую программу. Вот и сейчас ему хотелось курить, он бросал взгляд на пачку сигарет на столе.

– Вы можете покурить, – зачем-то сказал я.

Мне не хотелось, чтобы судьбу моей новой маски решал такой нервный создатель.

– Да? Не против?

И, не дожидаясь ответа, схватил пачку, достал сигарету и подкурил. Втянул в себя треть и выпустил густой дым в сторону таблички «Не курить». Его движения стали размеренней. Не вынимая сигареты, он уже тише застучал по клавиатуре. Задавал все те же вопросы, что и женщина в парике, и, не слушая, продолжал печатать. Я гадал, когда красный огонек доберется до фильтра, почувствует ли это создатель масок. Не почувствовал, продолжал сидеть с тлеющим фильтром в губах. У него хорошая маска.

– Ложись в сканер, – наконец сказал он.

Я не стал уточнять, надо ли раздеваться. Мои остроты изрядно затупились.

В сканере было еще холоднее, чем в кабинете. Тусклый синий свет делал атмосферу устрашающей. Темный подвал, холодный кабинет без окон, гудящий сканер – все это никак не тянуло на комедию. Это трагедия под названием «Жизнь».

– Воздержись от философских размышлений, – сказал голос создателя из динамика. – Фонишь.

Я послушно перестал думать об умном. Вспомнил, что не ответил на последнее сообщение Натали. Она спросила, когда следующее выступление.

– Вот этого тоже не надо, – сказал динамик. – Ты же не хочешь ходить в маске идиота.

Какой чувствительный сканер. Я могу ни о чем не думать. Могу?

«Я потерял счет времени. Был полярный день или полярная ночь. Я просыпался, а Она смазывала мои почерневшие пальцы тюленьим жиром. Я снова проваливался в забытье и видел свою жену Катерину в черном траурном платье. Ей так идет черный цвет. Я готов умирать каждый день, лишь бы видеть ее в черном, который ей так шел.

Я снова просыпался, и Она смазывала мои обрубки тюленьим жиром».

– Вот так хорошо, – снова голос создателя. – Пару минут.

Пара минут продлилась до невозможного долго в компании Верховского. Я пытался припомнить, как он описывал вождя. Это никакой не вождь, а председатель общины. Нуоли, несмотря на племенной строй, не были такими уж дикими, какими их пытался изобразить Верховской. Вейпрехт и Пайер описывали, что встретили вполне сложившееся общество со своими законами, далеко не варварскими. Они даже смогли наладить торговлю. Тюлений жир в обмен на современное оружие для охоты. Все же не ракушки.

Голубые лучи просвечивали мою голову. Тут следует объяснить, что у нуоли не то чтобы нет лица. Просто оно не так материализовано, как у людей, не плотно. По одной из легенд, нуоли – это низвергнутые на Землю инопланетные создания, которые смогут вернуться, только когда искупят свою вину перед Всем Сущим. Тот, кто прогневал Все Сущее, переспал с его женой или дочерью, был дерзким чуваком, настоящим рок-н-ролльщиком. Я не верю в эту легенду, а вот мама каждое полнолуние, сжигая в ведре шерсть, думает, что совершает обряд искупления вины перед Всем Сущим. Даже просто выбрасывая пластик в отдельный бак, она думает, что искупает вину. Какую вину? На Аляске и в других коммунах нуоли есть даже храмы. Не такие высокие и монументальные, как у людей, с кучей портретов Христа и ко. Храмом для нуоли может стать куст, дерево, ручеек или камень, который «воззвал» к тому, кто называет себя «пастором». К счастью, я вырос без религии. Мама только по большим христианским праздникам ходила в церковь. Ей нравилось быть причастной к чему-то «большему, чем мы», но не настолько, чтобы воцерковляться, как наша соседка тетя Катя. Возвращалась мама, всегда преисполненная благодати.

Сканер фиксирует все, что происходит в голове в течение получаса. Программе нужны все движения, процессы, чтобы рассчитать модель будущей маски. Индивидуальные маски начали создавать всего лет тридцать назад. Ученые продолжают изучать феномен лиц нуоли и предлагают немалые деньги тем, кто завещает свое тело после смерти науке (это мой запасной план). Желающих немного. Отчего-то нуоли верят в неприкосновенность своей земной оболочки и предают тела земле. Я плохо помню, но и деда, и бабушку хоронили на обычном сельском кладбище. Разница лишь в том, что гроб с телом нуоли не открывают на всеобщее обозрение. Когда нуоли заканчивает свой земной путь, он возвращается домой, ко Всему Сущему, и получает свое лицо назад. В девяностые нередки были случаи охотников за свежими трупами нуоли. Во имя науки, конечно. И ради денег. Но ученые обнаруживали лишь плотную кожу без единого отверстия. Для настоящих исследований нужен был живой доброволец. И кажется, такие тоже находились, но вскоре ВОЗ или ООН запретили эксперименты по этическим соображениям.

– Готово, – сказал голос создателя масок. – Аккуратно, не ударься головой.

Поздно.

– Ну и активность ты там развел, – усмехнулся создатель, закуривая, наверно, уже пятую сигарету. – Аппаратура чуть не полетела. Хороший мозг, но надо иногда расслаблять ум. Подышать там, помедитировать… Вдох-выдох.

На этих словах он затянулся и выпустил дым, демонстрируя, как именно дышать.

– Смотрю, ты выбрал «Сириус-29», – сказал он, тыча в монитор экрана. – Этой модели почти десять лет. Сейчас самая хорошая на рынке – это «Сигма-8», японская.

– Как у вас?

– Нравится? – спросил он, опять затянувшись. – Хороший аппарат.

Он длинной струйкой выпустил изо рта дым, чего невозможно сделать в любой другой маске. «Сигма-8» стоила почти полмиллиона. Я не знаю, как работает индустрия, в которой жизненно необходимые вещи могут стоить годового дохода моего отца или всех накоплений, которые удалось собрать молодому специалисту за три года жесткой экономии. Каким надо быть идиотом, чтобы выбросить хорошую маску и спустить все, что удалось скопить, на новую? Надо быть мной.

Я вышел из МФЦ с тяжелым сердцем. Оно буквально лежало где-то на желудке. На мне была временная маска. Ужасная, как у серийного психопата-убийцы из триллеров девяностых. И я не про «Крик», потому что та маска могла бы вызвать ностальгическую улыбку. Моя же заставляла людей переходить на другую сторону улицы, если не переезжать в другой город. Как это могло быть лучше моего естественного лица?

Я надвинул капюшон, закутался в шарф и пошел к дому, откуда я не выйду никогда. Звонила мама, звонил Андрей (наверняка потерял на рабочем столе папку), звонил Толик. Я не отвечал. Маме написал, что занят.

Что пошло не так? В какой момент я так проебался, как сказал бы Толик?

Вместо того чтобы летом отправиться в Мурманск и на острова Франца-Иосифа и писать материал, о котором думаю уже два года, я спустил все на новую маску. Три года упорядоченной жизни только что опустились в карман японским разработчикам, или нашим, или Самвелу из Махачкалы, который соорудил у себя в подвале подпольную мастерскую, разобрался в технологии и штампует эти наномаски. Уже не проверить.

По пути я купил два мешка льда. Еще в подъезде я стянул дурацкую маску. Моя будет готова в понедельник. Идеальная дорогая маска, чтобы производить хорошее впечатление на людей, на Натали.

Я лежал в ванной и смотрел, как кубики льда медленно исчезают. Впервые за день мне не было холодно. Вода мягко снимала усталость и злость. Телефон на стиральной машине пикнул. На экране сообщение от мамы. Сынок, все в порядке? Ради Всего Сущего, ну почему я не могу не ответить хотя бы раз? Все в порядке. А почему трубку не берешь? Я занят. На работе? На работе. Хорошего дня, обнимаю. И тебе хорошего. А обнять? Хотелось разбить телефон. Обнимаю.

Я вылез из ванны, убрал все за собой, как это делал всегда. Вытер насухо пол и стены, зеркало. Сложил ткань с выпавшими шерстинками в пакет, чтобы выбросить. Мне не хотелось сушиться. Все равно до понедельника я не выйду из дома, можно побыть настоящим нуоли. Большим и шерстяным.

В комнате, завернутый в полотенце, я посмотрел на себя в зеркало. Вода с меня капала на пол. Если бы не шерсть, можно было бы увидеть кубики. Или нет. Нужно начать ходить в зал или бегать.

В дверь постучали. Это не Толик, промелькнуло в голове, пока я шел открывать. Не то чтобы я закрылся на замок, но отчего-то кричать «Входите» мне не хотелось. Мне вообще не хотелось говорить. Я бросил взгляд на маску и содрогнулся от мысли, что нужно ее надеть. А стоило. Она могла защитить меня от разной дичи в головах людей.

Уперевшись одной рукой в стену, а в другой держа мой пакет с шерстью, стояла Леля. Ну и имечко. Она постаралась придать себе хабалистый вид. Хотя ей и не нужно было.

– Тебя убирать за собой не учили?

Можно было представить себе любое развитие этого события. Надо же было забыть этот чертов пакет! Я мог не открывать и крикнуть, чтобы отвалила. Я мог выхватить из ее рук пакет и хлопнуть дверью. Я мог притвориться мертвым. Но я открыл и молча смотрел на эту надутую во всех местах девицу. Она называла меня неотесанным дикарем, говорила, что таким, как я, нужно жить в лесу, а лучше вообще не жить. Она все говорила и говорила, матерный накал всё рос. С лексики базарной бабы до блатного жаргона она перешла так резко, что у меня закружилась голова. Татуированная змея на груди таращила на меня свои желтые глаза. Почти уверен, что на спине купола. В ее голове творилось невероятное. Я не мог не смотреть.

Где же Верховской, когда он так нужен? Хотя бы строчку! «Ледяная пустыня, белый край, почерневшие пальцы, тюлений жир», тюлень, тюлененок, черные бусинки глаз… Черт!

Никаких куполов на спине.

Если бы изобрели машину времени, я бы отмотал на момент, когда она постучала в дверь моей спальни. Я бы не открыл. Нет. Лучше на вечер, когда я выбросил маску, или день, когда решил появиться на свет. Тут я склонен согласиться с теорией, что души сами выбирают воплощение. Хотя это противоречит легенде об изгнании нуоли на Землю. Я бы договорился со Всем Сущим, что лучше отработаю дворником в аду или тем, кто подтирает задницу Теду Банди или Чикатило. Едва ли это хуже тех четырех дней сожаления, которые я провел в квартире в ожидании новой маски. Я избегал Толика и боялся оставаться наедине с этой чокнутой. Я молился, чтобы Толик ее выгнал, но он отчего-то повел себя не как Толя Пушка. Он влюбился. Ради Всего Сущего, пусть она исчезнет. И пусть Толику не будет больно.

Я почти не выходил из комнаты. Только когда был уверен, что я один. Я пробирался в ванную или на кухню, чтобы заварить термос с чаем и вернуться к себе. В пятницу мне позвонил Игорь узнать, когда я выхожу. И тут я вспомнил, что так и не ответил на сообщение Натали. Конечно, я думал о ней, но мне казалось, что думать о ней теперь неправильно. Звонок Игоря вырвал меня из реальности, в которой я не выбросил маску, не спустил все накопления на новую, не встретил Натали, не предал лучшего из людей.

В понедельник я наконец надел убогую временную маску и вышел из дома. Позвонил маме и сказал, что у меня все хорошо. Она мало говорила, но я не стал выяснять, в чем причина. Потом. Когда надену свою маску, мне сразу полегчает. Мне полегчает оттого, что я перестану походить на Терри Савчука. И может, перестану совершать необдуманные поступки.

Я шел пешком, потому что был уверен, что набрал пару кило в затворничестве. Или десять. Никогда не понимал восхищения Толика старым центром, этими обветшалыми зданиями, покосившимися балконами, обшарпанными дверями, жарой. Когда Толик переехал в Ростов, я учился на втором курсе. Мы подружились, готовясь к дурацкому рэп-баттлу среди школ. Десятиклассник из шестой гимназии и восьмиклассник из первой школы. Мы оба вылетели во втором раунде. Нам не удалось подиссить друг друга, поэтому мы подружились. Мой кореш Серега считал баттлы убийством репутации, а Толик относился уже тогда ко всему философски. Для него любой провал был возможностью научиться новому. Как бы мне хотелось относиться к жизни так же.

В МФЦ схема повторилась. Женщина в парике отчего-то рассмеялась, хотя я даже не пытался шутить. Выдала листок, квитанцию и чек. Гарантия три года. Все честно. Чтобы накопить на такую маску, мне потребовалось три года. Я представил, как через три года все снова повторится. Я выброшу маску, приду за новой, женщина в парике пошутит: «Вы к нам уже как на работу» или «Вы у нас прописались». Направит к психиатру, чтобы исключить психические проблемы. Психиатр взглянет на меня грустно и выпишет справку: «На учете не состоит».

В подвале, как и в прошлый раз, никого не было. Я сел напротив двери с мигающей надписью «Не входить» и сделал селфи. На память для потомков, или биографов, или Следственного комитета.

Дверь, как и в прошлый раз, отворилась, и создатель масок, прищурившись (он мог щуриться, у него отличная маска), позвал меня. В кабинете было еще холоднее и еще накуреннее. Висел такой плотный туман, будто я оказался на концерте восьмидесятых.

Мастер снова что-то энергично печатал в своем компьютере. Я решил не предлагать ему закурить. Глаза, которых у меня вроде как нет, и так резало от дыма. Я ждал. На самом деле мне поскорее хотелось надеть новую маску. Я ждал ее. Я не подозревал, как сильно ждал новую маску. В ней я видел спасение и возврат к обычной жизни. Будь у меня маска, я бы не увидел того, что творилось в голове этой Лели. Мрак.

– Получите, распишитесь, – оригинально пошутил создатель масок и придвинул мне блестящий кейс. – Осторожно, изнанку не трогай.

Я знал, как обращаться с масками, но так волновался, что руки дрожали. Она была прекрасна в этом белом глянцевом кейсе с тонной бумажек, которые я прочитаю от корки до корки вечером. Тонкая, почти прозрачная кожа из умного силикона с сотней микрочипов, прямой нос (такой же у отца), тонкие губы, как у мамы… Да я красавчик.

– Надевай, – подгонял создатель.

Хочет поскорее закурить.

Я надел, электрический разряд пробил до самых пяток. Жаль, что такое происходит лишь в первый раз. Только ради этого кайфа стоило выбросить маску. Я помню первую маску в пять лет. Это как Новый год и день рождения одновременно. Я мечтал о маске. Все взрослые и крутые носили маски, и я хотел поскорее стать крутым и взрослым.

– Ложись в сканер, – сказал создатель масок. – Только аккуратно, без резких движений.

В сканере мне уже было все знакомо. Только в этот раз горели красные лампочки. Обычная процедура с новой маской – проверить плотность прилегания и совместимость. Я и без сканера знал, что выбил страйк. Идеальная маска.

Через десять минут программа показала стопроцентную совместимость. Создатель масок довольно крякнул. Будто он лично, как папа Карло, строгал ее в каморке с нарисованным камином на стене. Я ему подыграл, выразил безмерную благодарность. Он даже расчувствовался и пожелал мне удачи с девушками. Вообще-то, это неэтично с его стороны – разглядывать чужие мысли. Но мне было уже плевать. Хотелось выйти на свет из подвала. Хотелось вдохнуть февральский воздух.

Дома Толик устроил вечеринку. Кто устраивает вечеринки по понедельникам? В старой маске я бы отказался, придумал бы отмазку. Но новый я решил посидеть на нашей прокуренной Лелей кухне. Я мало пью. Вернее, не пью вообще. После случая у Сереги дома с домашним вином от его краснодарской бабушки я завязал.

У Панча и Дикого, друганов, с которыми Толик начинал в «Комедии», выдался выходной, и они нагрянули с виски и колой. Леля даже что-то приготовила, чего никак от нее нельзя было бы ожидать. Она старалась казаться незаметной, но Толик постоянно звал ее из комнаты и просил что-то нарезать или подать. Довольно странный и архаичный метод, как по мне. Она приходила, доставала из холодильника тарелку и грохала ее перед Толиком. Еще чуть-чуть – и плюнула бы ему в лицо. Пусть она исчезнет.

– Мы вчера с одной телкой познакомились, – начал Панч. – В телеге. По фоткам – бомба. Сиськи, губы как камазовские камеры.

Панч работал автослесарем, чинил КамАЗы, но, как и Толик, тяготел к нереальной красоте.

– Она такая: «Двадцать», – продолжил он. – Я: «Пятнашку!»

– За шестнадцать сторговались, – сказал Дикий.

– Приезжаем. А там дом в Новом Поселенье, весь огорожен, охрана, все дела. Наверно, снимает. Выходит. В очочках, каком-то костюме стремном, на вид лет семнадцать. Я думал, мы встряли. Но с нами Андрюха был, если че, думаю, отмазал бы. Она, короче, смотрит на нас. И давай заднюю врубать. Даже калитку не открыла…

– Сто пудов, из-за Андрюхи, – сказал Дикий. – Рожа у него ментовская.

– Думаешь? – вдруг спросила Леля, резавшая колбасу.

– А из-за кого? – спросил Панч. – Я нафраерился, все дела. Дикий шевелюру свою помыл. У Димона мерин взяли…

Леля закатила глаза, будто в нее кто-то вселился, и вышла.

– Короче, ниче не получилось с этой телкой.

– Обидно, – сказал Толик, чтобы что-то сказать.

Когда я переехал в Ростов, Толик стал управляющим «Комедии», а Панч и Дикий перестали выступать. Все говорили, что Толик хотел повысить качество юмора и пацаны не вписывались в новый формат. На самом деле они давно перестали заниматься комедией; может, и не начинали. По привычке Толик приглашал их на открытые микрофоны, но они уже не участвовали. Говорили, что не кайф «метать бисер», но, по правде, никто из них не мог и строчки написать.

Разговор не клеился. Не из-за сраных историй Панча и Дикого. В воздухе витало что-то еще. Что-то черное и агрессивное. Панч и Дикий тоже это почувствовали, поэтому допили виски с колой, доели колбасу и уже собирались уходить, как появилась Леля.

Она включила кофемашину, подошла к окну, у которого стоял Дикий с бокалом, как-то небрежно его подвинула, открыла форточку и закурила. Пока работала наша кофеварка, мы молчали. Бесполезно пытаться ее перекричать. Леля втягивала дым так, что кожа между бровей складывалась в Марианскую впадину. Толик смотрел на нее с опаской. Я не видел раньше, чтобы он так смотрел хоть на кого-то. А я шерстью на спине ощущал ее злобу.

Машина затихла, черный кофе все еще капал в кружку. Сигарета кончилась. Леля закрыла форточку и выпустила дым в комнату. Она обернулась в поисках моей чашки, которую приспособила под пепельницу, нашла ее в моей руке и бросила окурок прямо в колу. Почему-то я не удивился, даже не вздрогнул.

– Толян, научи свою бабу нормально общаться, – сказал Панч, когда Леля забрала свой кофе и вышла.

Толик молчал. Панч и Дикий быстро оделись и ушли, хлопнув меня по плечу на прощание. Панч еще хотел что-то сказать, но махнул рукой.

Я решил навести порядок на кухне. Казалось, за четыре дня, что я провел у себя, тут жили и размножались обезьяны. Не милые мартышки, а злобные гамадрилы. Те самые, что ругались громким шепотом в соседней комнате. Я домыл посуду, выбросил окурки и уже шел к себе, как из спальни Толика вырвалась Леля со спортивной сумкой. Она злобно, даже с ненавистью, на меня посмотрела и толкнула плечом:

– С дороги, импотент!

– Что ты сейчас сказала? – Толик погнался за ней.

Леля успела выбежать на лестницу, но он схватил ее за длинный хвост и рванул к себе.

– Что ты сейчас сказала?

– Что слышал, – она мерзко засмеялась.

Я больше не слышал, о чем они говорили. И не хотел слышать. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Толик вернулся. Один. Я стоял в коридоре и тупо смотрел на холодильник для льда, который мне предстоит перевезти на новую квартиру.

«И ночь поглотила мою душу. И не было признаков скорого рассвета».

Дурацкий Верховской.

Глава 3

Рассвет наступил.

Я жил у Андрея уже месяц. Спал на узком коротком диване в его гостиной. Это максимум, который я мог себе позволить. Выбирал между сквотом, где пришлось бы делить постель с маленькой женщиной с синдромом Дауна и бывшим афганцем, отмечающим День пограничника каждый день, и чистенькой квартиркой мамы Андрея, которую он поместил в дом престарелых в прошлом году. И выбор этот был не то чтобы очевидный.

Я чистоплотное существо. В гостиницах горничные не сразу понимают, что я вообще появлялся в номере. Мама с детства учила скрывать любые следы своего присутствия, чтобы людям не в чем было меня упрекнуть. Но я никогда не встречал таких маньяков, как Андрей. Каждое утро начиналось с мытья полов с каким-то химическим раствором, состав которого знал только Андрей. В нем наверняка можно растворить труп. От этого запаха у меня щипало все тело. Казалось, жизнь сама себя испытывала в этом помещении. Уверен, тараканы даже из соседних квартир не рисковали оставаться и переселялись в другие районы города. Или страны. Андрей утверждал, даже настаивал, что я могу оставаться сколько угодно. Но я искал другие варианты, пока меня самого не расщепило в этой скрипучей чистоте.

Ехать на работу приходилось на автобусе. Каждое утро я вжимался в сиденье и утыкался в телефон, стараясь меньше дышать. Я как-то высказал идею ходить пешком, на что Андрей предложил еще более гениальную идею – ездить на велосипедах. Я согласился только на тандеме. Андрей больше не предлагал.

Я скучал по Толику и нашей квартире. Не так сильно, как должен бы, но скучал. Мой холодильник все еще у него. Он сказал, что ему не мешает и могу забрать, как только будет куда. Мне нравилось знать, что что-то напоминает обо мне. Что-то другое, не Леля.

Когда мама узнала, что я съехал от Толика, она расплакалась, а ведь нуоли не могут плакать. Толик ей нравился, хотя она не одобряла его работу в «Комедии». Мама всегда не одобряла того, чего не понимала. Пришлось рассказать про Лелю. Не все. А только то, что она занимается черной магией. Этого оказалось достаточно. Я не стал уточнять, что у Лели всего лишь магазинчик всяких свечей, гадальных карт, тотемов и прочей ерунды, которая дарит людям надежду. Мама сходила в церковь и поставила свечку. А потом заказала молитву Всему Сущему через интернет.

Бурная офисная жизнь не давала полноценно тосковать по Толику и купаться в море сожаления. Хотя я жалел. Так жалел, что готов был прибить мошонку к Соборной площади. Мешала Натали. Когда я вернулся в новой маске, она бросилась ко мне на шею. Ладно, фигура речи не совсем уместна. Но моя мама сказала бы именно так. На деле Натали встретила меня тортом, который испекла ее тетя Агата, старая дева.

Натали навела порядок в моей и так чистой «Северной», разобрала полки в приемной, вычистила кофемашину и поменяла фильтры в кулерах. Я не знал, «сколько опасных бактерий и грибков» живут себе и размножаются в том месте, где вода проходит путь от большой бутыли до пластикового стаканчика. Я бы даже испугался количеству жизни, которую я потребил за время работы в офисе, но месяц в квартире Андрея убил во мне все, что могло паразитировать. Возможно, Андрею стоило заняться санинспекцией палаток с шаурмой. Нужно срочно найти новое жилье.