Послушная жена

Размер шрифта: 13

Kerry Fisher

THE SILENT WIFE

Настоящее издание выходит с разрешения

Darley Anderson Literary, TV & Film Agency и The Van Lear Agency

Издательство Иностранка^®

Глава первая
Мэгги, Брайтонский отдел регистрации, 15 января 2016 года

При словах «Встанем же и поприветствуем невесту» я принялась оглядываться в поисках красавицы в белом.

Свадьба моя состоялась в ничем не примечательный полдень в середине января, далеко от любых праздников вроде Рождества или Дня святого Валентина. Мне уже стукнуло тридцать пять, и прежде я никогда не жила с мужчиной. Не потому, что была такой уж монахиней (с довеском в виде десятилетнего сынишки Сэма изображать невинность просто смешно), а потому, что меня вечно тянуло не к тем парням. Меня привлекали те, из-за кого отцы запирают дочерей в башне замка, а самих ухажеров поливают из верхнего окна кипящим маслом.

Правда, отца-то у меня никогда не было, одна мама, которая во всех видела только хорошее. Сломленные жизнью, съехавшие с катушек, пустые мечтатели – каждому мама позволяла приземлиться беспомощной задницей на наш диван и кормила горячими бутербродами с сыром. Вместо того чтобы гнать их поганой метлой, она с улыбкой уверяла меня: «Эх, доченька, в душе-то он хороший, просто немного одичал. Перерастет. Выправится».

Но они так и не выправлялись. А потом я встретила Нико, которому не нужно было ничего перерастать. Столько лет перебирая самых нескладных, самых неприспособленных мужчин, я наконец нашла такого, которого не требовалось выправлять. Который мог сам вставать по утрам, удержаться на работе, справляться с разочарованием и крушением иллюзий, не оставляя при этом за собой шлейфа из пивных банок, долгов и неразберихи. Нико приходил вовремя, от него никогда не веяло выпивкой или грабежом, он не называл моего сына Сэма спиногрызом. Меня же порой величал потрясающей – или инкредибле[1], когда хотел щегольнуть своим итальянским происхождением.

И вместо того, чтобы с течением времени считать меня все менее инкредибле, он однажды взял да и предложил мне выйти за него замуж. Что для женщины из семьи Паркеров было такой же диковиной, как точно знать, кто твой отец.

Поэтому, идя в церковь за руку с Сэмом, готовая произнести брачные клятвы, я, по идее, должна была чувствовать себя альпинистом, который наконец-то покорил вершину горы, долгие годы простояв у подножия в недоуменных размышлениях: «Как мне, черт возьми, туда взобраться?» Но я ощущала себя скорее неудачливым футбольным тренером, покорно принимающим гневное улюлюканье болельщиков.

Идя по проходу, я попыталась поймать взгляд Франчески. Хотелось показать ей, что все будет не так плохо, как она опасается, что мы справимся. Но девочка по-прежнему сидела опустив очи долу и склонив голову, сжавшись в эфемерной битве между неприятием и душевной болью.

Меня так и подмывало остановиться, попросить немногочисленных гостей выйти на минутку, а самой обнять эти дерзкие, но уже поникшие в поражении плечики и сказать будущей падчерице, что я на ее стороне. И снова я усомнилась, правильно ли поступает Нико, женясь на мне и не оставляя дочери иного выбора, кроме как принять меня в качестве нового члена семьи.

Слишком поздно.

Я стиснула руку Сэма, пытаясь показать, что приняла решение не только за себя, но и за него. Моя мама, Берил, обожала Сэма, но ему, чтобы чего-то добиться в жизни, требовалось несколько больше, чем умение прятаться от арендодателя в день квартплаты.

Когда заиграли последние веселые такты «Часовни любви»[2], я попыталась выбросить из головы все, кроме Нико, и наслаждаться моментом, ведь мужчина, который оказался моей второй половинкой, выразил готовность ринуться в неизвестность, женившись на мне. Что случилось впервые для трех поколений Паркеров.

Я смотрела на затылок жениха, на темные вьющиеся волосы, которые топорщились, несмотря на все попытки их приручить, и испытывала прилив необыкновенного восторга. А в один опасный момент даже подумывала пройтись колесом оставшиеся до регистраторши метры. Но потом решила не заходить так далеко в первый же свой день в семье Фаринелли. Судя по кислым лицам, мои новые родичи за всю свою уныло безупречную жизнь ни разу даже не подпрыгнули. И все же я таила надежду, что нам с Нико повезет и мы, проявив немного терпения, сумеем вместе с детьми объединиться в нечто напоминающее нормальную семью. Впрочем, что для одного норма, то для другого безумие.

Пусть хотя бы для нас самих семья выглядит нормальной.

Но вот закончилась песня, а с нею угасло и мое желание покачивать бедрами и щелкать пальцами, сменившись скучным поведением взрослой тетеньки, выходящей замуж. Шепелявая регистраторша поинтересовалась, как и положено по церемонии, известны ли кому-нибудь причины, препятствующие нашему браку. Я затаила дыхание, готовая услышать пронзительный вопль протеста, который долетит до гостиничного бара, после чего посетители, бросив на столах недопитые пинты, толпой ринутся сюда посмотреть, что происходит. Позади сопели и ерзали, а я изо всех сил старалась не думать о родственниках Нико. Не хотелось представлять их лица: откровенное отвращение, перекосившее вечно чванливую мину его матери Анны, сальную ухмылку старшего брата Массимо, словно Нико собирался сделать глупость… в который раз. Я надеялась, что они пусть и поневоле, но порадуются официальному признанию нашей любви и тому, что после стольких испытаний Нико счастлив и наконец спокоен. Однако вместо ликующей толпы, обычной для «ритуального» зала, наша группа скорее напоминала пациентов, которые готовятся к коллективной колоноскопии.

Я оглянулась в поисках моральной поддержки, и подружки с района дружно вскинули большие пальцы. Пришлось поскорее отвернуться: не дай бог, еще примутся скандировать, будто на скачках, когда лошадь, на которую они поставили, приходит первой. Будущая свекровь уже неодобрительно разглядывала их декольте и блестки и наверняка невесть что подумала о моей лучшей подруге, чья шляпка напоминала шоколадный трюфель. Я поспешно перевела взгляд на маму. Вот кто не разочаровал, улыбаясь во весь рот, словно веселый куст рододендрона среди кучи засохших луковиц. Вспомнились ее вчерашние слова: «Выше голову, детка. Ведь для этой семьи ты просто дар небес. Дай дочурке Нико немного спокойствия и любви».

Впервые в жизни мне хотелось погрузиться в любовь с головой, поверить, что она бывает особенным и ярким чувством, а не позорным провалом, после которого, глядя в зеркало, остается лишь качать головой от собственной глупости. Произнося клятвы, я не сводила глаз с Нико, укрываясь исходящими от него добротой и сердечностью от остальной публики. Но взгляд Франчески царапал мне спину, заставив споткнуться на втором имени Нико, Лоренцо. Сразу представилось, как вся семья закатывает глаза. Нико сжал мне руку, безмолвно напоминая, что мы готовились к этому, обсуждая, насколько непростой может оказаться церемония. Что, как любят говорить политики, «мы пройдем через это вместе». Но я по-прежнему ощущала колючее неприятие Франчески, которое металось между нами в поисках трещинки, расщелинки, куда можно излить протест, бурную ярость из-за того, что всего через два года после смерти матери отец решил жениться снова.

Несмотря на все мои попытки хоть как-то сблизиться с девочкой, она балансировала между неприветливой уклончивостью и откровенной грубостью. Порой, когда я предлагала сходить в кино или поужинать в ресторане, лицо Франчески озарялось, но потом снова становилось угрюмым, словно любую радость по поводу моих идей она считала вероломством по отношению к матери. Присутствие на нашей свадьбе, вероятно, казалось ей предательством окончательным и бесповоротным, поэтому я предложила Нико милосердно оставить выбор за ней. Но мой жених был непреклонен: «Мы ведь хотим быть семьей, а не просто случайными попутчиками, каждый из которых тянет в свою сторону. Нет уж, нужно выступить единым фронтом. В конце концов девочка успокоится».

Но как новый брак отца может стать поводом для праздника? Тринадцатилетнему подростку наверняка казалось катастрофой, что память о матери уходит все дальше, изглаживается, рассеивается. Что отец, чье горе поначалу было таким же острым, научился жить без ее мамы, и теперь Франческа в одиночестве ковыляет вперед, упрямо вздымая знамя утраты.

Когда позади прокатился вопль, сердце у меня подпрыгнуло, и на секунду я подумала, что Франческа все-таки вышла из себя. Даже регистраторша осеклась. Но легкий топоток мелких шажков по мраморному полу мог принадлежать только Сандро, семилетнему племяннику Нико. За ним последовал перестук высоких каблуков его матери, после чего дверь с грохотом захлопнулась.

Я всеми силами старалась не оглянуться, заставляя себя вслушиваться в голос регистраторши, которая как раз дошла до самой пугающей части – «в болезни и в здравии». Я никак не могла сосредоточиться на свадебных клятвах, думая только о том, что Нико их повторяет уже второй раз. Ощущал ли он тогда хоть на мгновение бремя этих клятв, реальность, с которой ему придется столкнуться лицом к лицу? Разве мог Нико подумать, что Кейтлин, такую подтянутую и аккуратную, с крепкими мышцами и гладкими волосами, сожрет болезнь и ему придется наблюдать, как постепенно, неделя за неделей, жена истаивает? Размышляя о детях, представлял ли он, что будет болтать за столом с дочерью-подростком, старательно избегая смотреть на место, прежде занятое Кейтлин, а теперь вызывающе скорбное в своей пустоте?

На этих словах голос Нико прервался. Я положила ладонь ему на плечо, давая понять, что ближайшие пятьдесят лет намереваюсь двигаться только вперед, никуда не сворачивая, какие бы ни возникали препятствия. И по горячности, с которой Нико в ответ ухватил меня за руку, поняла: второй брак он будет строить по образу и подобию первого.

Слава богу, я прожила достаточно долго, чтобы уже не верить в сказки.

Глава вторая
Лара

Присутствующие неодобрительно вздрогнули, а семья Фаринелли дружно нахмурилась, когда в зале появилась Мэгги: босиком и сжимая в одной руке единственный подсолнух, а другой держа под локоть своего сына Сэма. Она шла по проходу этакой гарцующей походкой, словно вот-вот пустится в пляс, словно сам ритм «Часовни любви» просочился в ее конечности, наполнив их радостью.

Сэм в мальчишеском фраке и маленьком цилиндре протиснулся мимо нас, и я понадеялась, что никто не слышал, как мой муж Массимо шепнул:

– Ты погляди, ну просто цирк.

Не выдержав, я покосилась на свекровь: Анна стояла прямо, словно кочергу проглотила, а на макушке, как хищный орел, угнездилась шляпка-таблетка. Лицо являло собой образец презрения, будто свекровь с трудом сдерживалась, чтобы не заорать: «Хватит с меня этого балагана!»

Анна наклонилась вперед и сквозь колышущуюся вуалетку поймала мой взгляд. Светский лоск не позволял ей демонстрировать эмоции, но я-то понимала, что заря сравнений для новой невестки уже занимается. Возможно, у меня даже появился шанс выйти победительницей после многолетних замечаний вроде «Кейтлин после рождения Франчески сумела быстро вернуть форму, хотя тебе это не грозит, у тебя ведь было кесарево сечение», бесплатных советов, как шарфом «замаскировать брюшко», и нелепой вырезки из «Дейли мейл» со статьей «Похудей на размер за десять дней!», оставленной у меня на кухонном столе. Кроме того, я плохо готовила, не умела ухаживать за садом и вообще заниматься тем, что Анна называла «вести дом». Оставалось только надеяться, что Мэгги не обладает бездонным запасом тайных навыков, которые повергнут меня в пучины стыда.

Впрочем, при виде Мэгги становилось понятно: ее мало заботит чужое мнение. С татуировкой в виде розочки на лодыжке, ярко-голубым педикюром и копной кудрей, каскадом струящихся по спине, она больше напоминала язычницу, собравшуюся провести ритуал на празднике новолуния, чем невесту, которой предстоит влиться в семью, члены которой уже чинили ей все возможные препоны. Нужно быть очень уверенной в себе, чтобы противостоять напору Анны с ее незыблемым представлением о поведении, «достойном фамилии Фаринелли».

Насколько я знала свекровь, она наверняка использовала все способы помешать Нико жениться на Мэгги: «Два года слишком рано, ты все еще скорбишь», «Это несправедливо по отношению к Франческе. Ей нужна не новая мать, а отец, способный отдавать несчастной девочке все внимание», «Ты действительно хочешь взять на себя чужого ребенка, да еще и байстрюка?». И слова, скорее всего, были именно такими. Все, что не соответствовало мировоззрению Анны, немедленно выводилось за скобки и безжалостно уничтожалось.

Но отвадить Нико от Мэгги ей, похоже, не удалось. Его лицо пылало от волнения, будто парню не верилось, что это прекрасное беззаботное создание согласилось оживить бесцветные закоулки особняка Фаринелли. Удивительно, что мы с Мэгги оказались ровесницами: нам обеим было по тридцать пять. Но она свою взрослость несла легко, словно состояние, в которое погружаешься лишь при крайней необходимости, делая короткую паузу в бесшабашно-веселой жизни без всяких забот о завтрашнем дне. Я со своей аккуратной стрижкой, жемчужно-розовыми ногтями и платьями до колен, которые нравились Массимо, пожалуй, выглядела лет на десять старше.

Поэтому, хоть Анна и твердила, что брак обречен, я не жалела Мэгги. Я ей завидовала. Завидовала жгучей силе новой любви деверя и его избранницы. Их оптимизму. Их надеждам на будущее.

Мне представилось, как Нико смеется над ее песенками под радио, как целует ее в макушку, когда она сидит за столом, как заправляет ей шарф под пальто, провожая на работу. И я почувствовала укол ностальгии по тем дням, когда Массимо проскальзывал ко мне в кабинет и мы принимались яростно целоваться, отчего аккуратные стопки документов, счетов и прочих бумаг, которые я составляла и проверяла, веером разлетались со стола. По корпоративным ужинам, во время которых мы были настолько поглощены друг другом, что отрывались от разговора, только когда официанты уже начинали подметать зал. Мне отчаянно не хватало душевной связи, ощущения принадлежности, возможности снова почувствовать себя частью семьи.

Вот бы на эту свадьбу пришел и мой папа. Массимо думал только о своих интересах и не желал смущать тестя новыми лицами, но папа по-прежнему любил музыку, и эта песня из 1960-х пришлась бы ему по вкусу. А уж меня-то любое его одобрение просто осчастливило бы. И мне бы очень хотелось снова увидеть папу в костюме, умного, улыбчивого, каким он был раньше.

Какими и все мы были раньше.

Когда Нико и Мэгги стали произносить клятвы, я вновь принялась рассматривать новобрачных, попутно отметив застывшее лицо Франчески. Несмотря на мрачные пророчества Анны, я считала, что повторная женитьба Нико пойдет его дочери на пользу. Сама я осталась без матери еще совсем маленькой, и теперь, наблюдая, как добрый старый папочка тускнеет и выцветает, словно старая поляроидная фотография, была бы счастлива, окажись рядом дружелюбная и веселая мачеха. Может, будь у меня с кем хотя бы поговорить, и жизнь сложилась бы совсем по-иному.

Но не успела я углубиться в эти размышления, как мой семилетний сын Сандро заметил паука, юркнувшего под стул перед ним. После того как несколькими днями ранее пропала наша кошка Мисти, Сандро стал еще впечатлительнее и пугливее, и на его бледном личике застыло выражение человека, который прочел инструкцию по эвакуации с самолета и теперь лишь дожидается нужного момента. Полная противоположность тому немногому, что я успела увидеть у сына Мэгги, Сэма, который выглядел так, словно с трудом сдерживает озорной смешок. Сандро заерзал. Потом толкнул меня и показал пальцем под стул. Я наклонилась и прошептала, что бояться не стоит, это всего лишь маленький паучок, который не причинит ему вреда, как вдруг членистоногое уперлось в каблук Берил, после чего побежало прямо к Сандро. Тот завопил и вскарабкался на стул. Анна обернулась, нахмурившись и, без сомнения, собирая боеприпасы для очередного ядовито-назидательного залпа: «Лара делает все возможное, но, увы, не может контролировать этого ребенка». Массимо наклонился, пытаясь перехватить сына, но Сандро спрыгнул на пол и помчался вдоль пустых стульев. Я погналась за ним, уцепила за руку и вывела из зала, радуясь предлогу оставить позади ожидания и обвинения Фаринелли. Хотя буквально кожей ощущала презрительное осуждение, змеящееся из-под богато украшенной двери, которую попыталась тихо закрыть за собой. Потом прижала Сандро к себе, ожидая, пока он успокоится.

Взяв себя в руки, я смогла произнести спокойным тоном:

– Все в порядке, паучок был совсем небольшой.

– На самом деле я плачу не из-за паука, мама. Я скучаю по Мисти.

– Мы все ее любим, милый. Она непременно найдется, не волнуйся.

И я очень надеялась, что семилетний ребенок не уловит в моем голосе сомнений.

Глава третья
Мэгги

В качестве «медовых суток» нам с Нико удалось провести одну блаженную ночь в постоялом дворе пятнадцатого века. А более длительный отпуск мы решили взять попозже, когда дети привыкнут к новому укладу, который, судя по поведению Франчески две недели спустя, грозил наладиться разве что на рубеже следующего столетия.

Старания Нико в течение предыдущего года постепенно приучить ко мне Франческу ни к чему не привели. Тщетно мы пытались создать семейную атмосферу, то устраивая вечерние посиделки дома, то заваливаясь в кино. Пальцев одной руки хватит пересчитать моменты, когда девочка не отпускала колких замечаний, что Кейтлин была лучше/стройнее/выносливее/веселее меня. Даже если мне удавалось проявить «высший пилотаж», у Кейтлин это все равно получалось лучше и с меньшими усилиями. В конце концов Нико пустил все на самотек по принципу «хочешь не хочешь, а терпеть придется», однако было решено, что мы с Сэмом переедем к нему не раньше чем за неделю до свадьбы, чтобы, подведя окончательную черту в отношениях, так или иначе найти способ ужиться вместе.

– А ты не против переехать в дом, где жила Кейтлин? – спросил Нико, когда сделал мне предложение несколько месяцев назад.

Я отмахнулась от его озабоченности, думая, что просто смешно хоть на минуту усомниться по поводу переезда из мышиной норки, где обитали мы с мамой и Сэмом, в викторианский особняк Нико с двумя ванными комнатами и четырьмя спальнями. Правда, я попыталась придумать, как, не выглядя бесчувственной скотиной, сказать: «Мне не хочется спать в постели, которую ты делил с первой женой, и уж тем более в той, где она умерла», но не смогла.

Однако Нико, словно заглянув в самую дрянную, самую подлую часть меня, вдруг заявил:

– А кровать мы купим новую. И выбирать будем вместе. – В подробности он вдаваться не стал, и я была до смешного благодарна, что не пришлось гадать, на какой стороне матраса с эффектом памяти спала Кейтлин.

Впрочем, новая кровать все равно не позволила мне чувствовать себя здесь как дома. Даже через две недели после свадьбы я по-прежнему просыпалась с мыслью, что отрубилась посреди фотосессии об интерьерах для глянцевого журнала. Серые подушки с бирюзовой крапинкой подчеркивали изящество стульев в тонкую полоску. Платяные шкафы в стиле шебби-шик[3] с керамическими ручками выглядели так, будто их сделали вручную в Тоскане. И все было на своих местах, даже для подносов имелась на кухне специальная стойка. В доме Нико царил такой порядок, что создавалось впечатление, будто на самом деле там никто не живет. Полная противоположность маминой обители, где в коридоре валялось велосипедное снаряжение Сэма, в солнечном углу гостиной, как триффиды[4], разрастались комнатные растения, а хомяку Сэма отводилось больше места, чем всем нам, вместе взятым, если учесть бесконечные метры его беговых лабиринтов и ветвящихся тоннелей. Что бы ни потребовалось отыскать в особняке – упаковку для подарка, запасной предохранитель, колышек, чтобы подпереть подсолнух, – Нико наверняка ответил бы: «Возьми вон в том ящике». Я же привыкла выцарапывать нужную вещь, нырнув в развалы под раковиной, как такса в кроличью нору. Похоже, всякий раз, как в доме появлялось что-то новое, Кейтлин безжалостно выбрасывала что-то старое.

Мне отчаянно хотелось съехать из маминой квартирки. Последние три года снимать свое жилье было уже не по карману, и мы с Сэмом вдвоем спали на диване-кровати в маминой гостиной. Благодаря многочисленным гирляндам, лоскутным подушкам и радужным покрывалам обстановка напоминала марокканскую касбу[5]. Но теперь реальность, к которой я так стремилась, – вставая ночью, не спотыкаться о футбольные бутсы, моментально находить ключ от радиатора, иметь для каждого соуса свой идеальный соусник – заставляла меня чувствовать себя гостьей в чужом доме, где нам с сыном предстояло жить, стараясь не беспокоить хозяев и не оставляя следов своего пребывания.

Мне стали приходить в голову мысли, что для всех нас было бы лучше переехать куда-нибудь, где воспоминания о Кейтлин ограничатся только теми, которые Нико сохранит в сердце. А не теми, которые то и дело, незваные, выползают отовсюду, призрачными образами таятся за каждым углом, втискиваются между нами на неудобные французские диваны. Иногда я представляла, как длинные изящные пальцы Кейтлин сжимают те же дверные ручки, что и я. Или как она, раздвигая шторы в спальне, оглядывается и видит темные ресницы Нико, веером разметавшиеся по щекам, и губы, еще подрагивающие во сне. Я намеренно тянулась гораздо выше или нагибалась ниже, чтобы мои пальцы не хватали плотную ткань в тех же местах, где и пальцы предшественницы. Можно было, конечно, повесить новые шторы. Наверное, и следовало. Но ведь это не совсем то же самое, что зайти в дом, из которого после скандального развода убралась бывшая жена, и подумать: «Ладно, ее дурацкий хлам мы выбросим», а потом нанять машину и вышвырнуть на помойку непарные тарелки, устаревшую мультиварку и не до конца использованные тюбики, пустые флакончики и коробочки. Но для Франчески-то все, что я выброшу, останется частицей ушедшей навсегда матери. Осколком чувств, которые отец перенес на другую женщину со своим вкусом в шторах. В посуде. В жизни.

Мы с Нико осторожно затронули тему переезда, но решили не углубляться в нее, пока не наладятся отношения с Франческой. То есть отложили в самый долгий ящик, поскольку невозможно было представить, что примирение произойдет в обозримом будущем. Как раз в то утро Франческа резко потянула носом над своим школьным джемпером и фыркнула:

– Как мерзко пахнет. Чем ты его стирала?

Мне стало неловко, потому что теперь, когда мои финансы несколько выправились, я позволила себе заменить привычный дешевый стиральный порошок на чуть более качественный. Саркастическую оценку своих домохозяйских умений я пропустила мимо ушей и забормотала, что меня пока еще жаба душит покупать очень дорогие порошки. Последовавший яростный ответ свелся к «Вот мама всегда пользовалась “Персилом”, и мне плевать на всяких там жаб, тритонов и особенно на тебя», как будто девочка надеялась, что в ближайшее время я могу случайно наглотаться соляной кислоты.

– Что-то ты притихла, – заметил Нико, когда мы в тот вечер уселись ужинать. И попытался накрыть мою руку своей. – Все хорошо?

Я отдернула руку. Вот ведь странно: в присутствии Франчески у меня никак не получалось дотронуться до Нико, хоть я тянулась к нему всем телом в поисках поддержки.

Франческа же не сводила с нас бдительных глаз, метавших молнии ненависти. Поэтому оставалось только спрятать руки, дабы не разразиться рыданиями и не закричать: «Да, лучше не бывает! А что не так-то? Твоя дочь меня ненавидит. А в остальном все зашибись как блестяще». Это был совсем не тот сценарий семейных ужинов, который я описывала Сэму, уверяя, что теперь, когда я вышла за Нико, мы с сыном станем частью большой семьи.

Точно по сигналу, Франческа откинула назад длинные темные волосы и отодвинула тарелку:

– Терпеть не могу пасту карбонара.

Нико покачал головой.

– Вот уж неправда. Ты же всегда ела ее с удовольствием. – Подтекст «когда была жива мама» прямо-таки висел в воздухе, словно написанный огненными буквами в вечернем небе.

– Значит, мне не нравится карбонара, которую готовит Мэгги.

Молясь, чтобы и Сэм не воспользовался возможностью продемонстрировать свою придирчивость в еде, я попыталась смягчить момент.

– В следующий раз, когда соберусь готовить пасту, возьму тебя в помощь, и мы попробуем сделать по-твоему.

Франческа посмотрела на меня так, словно я предложила быстренько напялить скафандр и слетать на Марс. А тут еще Сэм, как нарочно, набрав полный рот воды, от души чихнул, выплюнув на тарелку Франчески полупережеванные спагетти. Та вскочила, опрокинув стул, и помчалась наверх. Прошло целых пять секунд, прежде чем от грохота двери, едва не слетевшей с петель, в серванте зазвенели синие кувшинчики Кейтлин.

– Сэм! Если тебе приспичило чихать, так хотя бы прикрой рот рукой и отвернись от стола.

Но Сэм лишь озорно расхохотался – любимая реакция десятилетних мальчишек. Изо рта опять посыпались кусочки бекона и грибов вперемешку с прядками спагетти.

– Да прикрой же ты рот, ради бога. Пакость какая. – Мой тон был резче обычного. Не хотелось, чтобы Нико думал, будто пригласил в свою жизнь неуправляемых дикарей.

Но Нико лишь вручил Сэму салфетку и велел:

– Иди-ка приведи себя в порядок, шкодник мелкий.

Сэм отправился в туалет внизу, а мы повернулись друг к другу и одновременно произнесли:

– Извини, – и хором рассмеялись.

Нико притянул меня к себе.

– Мне очень жаль. Она не должна так с тобой разговаривать. Но я не знаю, то ли обрушиваться на нее, как тонна кирпичей, то ли пытаться игнорировать.

Одно лишь ощущение его щеки, прижавшейся к моей макушке, прогнало из сердца часть отчаяния. Я хотела спросить, не жалеет ли он, что женился на мне, и отчего не предпочел и дальше просто встречаться. Но устраивать громкие разборки за изгвазданным столом, вопить и топать ногами и слышать то же самое в ответ мне совершенно не хотелось. Я предпочла расслабиться в объятиях любимого, наслаждаясь моментом, редкой минуткой, когда можно просто обнимать и любить друг друга, а не «выстраивать стратегию по созданию счастливой семьи».

Услышав, как в гостиной Сэм включил игровую приставку, Нико отпустил меня и принялся теребить обтрепавшиеся рукава свитера. Когда мы только начали встречаться, он извинялся за свою неряшливость: «Кейтлин на это всегда злилась», а мне нравилось видеть, как он счастлив в линялых джинсах и старых футболках. Я не могла представить рядом с собой, например, Массимо с его любовью к строгим темно-синим костюмам и рубашкам с непременными запонками.

Спустя пару распустившихся ниток и очередную прореху на рукаве Нико наконец поднял взгляд и зашевелил губами, словно пытаясь подыскать нужные слова и расположить их в правильном порядке.

– Не представляю, как с этим справиться, но через пару недель будет годовщина смерти Кейтлин. Мама хочет, чтобы мы все вместе пошли на кладбище, а потом пообедали у нее.

И кто после такого посмеет назвать мою жизнь безмятежной? Прогулка на кладбище с родными вдовца к могиле его первой жены.

– Ко мне это тоже относится или как?

– Тебе будут очень рады.

Ага. Как же. Не говоря уже о том, что сама идея офигенно странная. Мне вовсе не хотелось получать конкретные подтверждения того, что все – не исключая, возможно, и моего мужа – мечтают видеть Кейтлин живехонькой, ведь тогда им не придется, переламывая себя, включать в свой круг и свою жизнь постороннюю тетку. Нет, уж лучше я придумаю, как уберечься от этих родственных гуляний. Например, вдохнуть носом чили, перепутать жаропонижающую мазь с противогрибковой, порезаться струной для сыра…

– Думаю, выйдет весьма неловко. Франческа все равно не захочет меня там видеть.

Напряжение у Нико в глазах ослабло.

– Спасибо, что облегчила мне задачу. Я знаю, выход не идеальный. Надеюсь, нам хоть Франческу удастся уговорить. А то ведь до сих пор она наотрез отказывалась посетить могилу Кейтлин. А если сходит, то, может, наконец сумеет уложить в голове, что маму не вернуть, а жить нужно здесь и сейчас, и перестанет злиться.

– А ты?

– Мне повезло, я получил второй шанс. – Муж поцеловал меня в макушку. – И больше не злюсь. Просто жаль тех, кто с молодости хоронит себя и лишается жизни, которую мог бы прожить. Это я о Франческе, как ты понимаешь, – попытался пошутить он.

Я до сих пор не знала, какое выражение навешивать на лицо, когда речь заходит о Кейтлин. Меня плющило между стремлением оправдаться и чувством вины. Хотя мы с Нико начали встречаться намного позже смерти Кейтлин, этому никто не верил. По иронии судьбы мы и познакомились-то лишь потому, что у него болела жена, а моя мама помогала с уборкой и покупками. И сидела с Кейтлин до конца.

Когда я приходила за мамой, Нико приглашал меня войти, если она еще не освободилась. После первых двух раз, когда меня чуть не крючило от стараний не задавать вопросов, ответом на которые будет «дерьмо», «отстой» или «А ты, черт возьми, как думаешь?», я решила не стучать в дверь, а отправляла маме эсэмэску, что жду в машине. Мама, однако, предпочитала не тратить заряд аккумулятора и редко открывала сообщения. Так или иначе, в итоге мы с Нико познакомились в худший период его жизни, но скоро я стала каждый день с нетерпением ждать встречи. А потом Кейтлин умерла, маме уже незачем было ходить к ним в дом, а мне – ее встречать, и мы с Нико перестали видеться, а почти через год после этого случайно столкнулись в городе, выпили кофе и вспомнили, как нам нравилось общество друг друга.

Без сомнения, сложившаяся ситуация смущала не одну меня. Но, пожалуй, следовало поскорее выбросить сомнения из головы, чтобы имя Кейтлин не вилось между нами, как дурной запах, который все пытаются игнорировать.

– Слушай, а может, я сама приготовлю семейный обед? Пусть все поймут, что Кейтлин как была, так и остается частью нашей жизни, и никто не должен стесняться тоски по ней. Не возражаешь?

– Какая же ты милая. И мне с тобой очень повезло. А справишься? – Нико наклонился и поцеловал меня.

– Не беспокойся. Попрошу маму помочь. Она будет рада снова всех увидеть. И тогда вы сможете сосредоточиться на Франческе, не беспокоясь, что обед сгорит. Понадобится же и что-нибудь горячее: на кладбище довольно ветрено. Сообщишь своей матери?

– Разумеется, – кивнул Нико. – Или сама завтра перейдешь через дорогу? Если наберешься смелости. На самом деле мама дружелюбнее, чем кажется. Держу пари, она будет рада тебя видеть.

А вот я в этом была совсем не уверена. Именно потому, что Анна жила напротив, меня все чаще тянуло воспользоваться задней дверью. Впервые в жизни я смотрелась в зеркало, прежде чем выйти из дому. Что же касается дружелюбия, ни в одном из флюидов, исходящих в мою сторону от Анны, не было и намека на приглашение вроде «заглядывай на чашечку капучино с круассаном».

Видимо, чтобы стать своей в этой семье, новенького блестящего обручального колечка было мало. Мою маму Анна, скорее всего, по-прежнему считала прислугой, которой та и являлась, пока присматривала за Кейтлин, себе же свекровь четко отводила роль хозяйки дома и главнокомандующего. И разве мог ее впечатлить мой маленький швейный бизнес, когда Нико владел одним из крупнейших садовых магазинов в Брайтоне: «Ты удивишься, сколько люди готовы платить за крохотное лавровое деревце. Растения нынче – просто золотая жила. Он зарабатывает на них бешеные деньги». Однако по-настоящему Анна гордилась и хвасталась только Массимо. Стоило только любимчику-первенцу войти в комнату, как она кидалась к нему, умоляя отдохнуть после тяжких трудов: «Он ведь у нас, знаете ли, аудитор и на отличном счету в одной из лучших фирм в стране». Анна, без сомнения, считала себя утвердившейся на вершине социальной лестницы и с презрением смотрела вниз на отбросы вроде нас, Паркеров, взбешенная тем, что нам удалось перемахнуть через несколько ступенек и на равных войти в ее жизнь.

Но настоящей ровней мы для нее, конечно же, не были никогда. Она видела, как я приезжала за мамой на старой, потрепанной «фиесте». Знала, что мы живем в дешевом муниципальном микрорайоне. Нетрудно было догадаться, что Анна мигом пришла к выводу, будто я, оценив шикарный особняк с гардеробной и обширными подсобными помещениями, положила глаз на Нико и замыслила заманить его в свои сети.

Но винить Анну сложно. Я и сама иногда задавалась вопросом, не было ли у меня и в самом деле подсознательных намерений такого рода. Но рядом с любимым меня всякий раз захлестывали эмоции, а в душе все пылало, светилось и звенело, словно раньше мне было невдомек, какая огромная дыра зияла в моей жизни, пока Нико ее не заполнил. И даже неприязнь Франчески не заставляла пожалеть, что я повстречала Нико и поддалась его ласковому умению внушить мне веру в себя, не требуя ничего взамен. Короче, я опрометчиво согласилась первым делом с утра поговорить с Анной.

Но к тому времени, когда я выпроводила домашних кого на работу, кого в школу, у меня и конь не валялся. Чтобы привести себя в порядок и не походить на пугало – почистить зубы, выщипать брови, найти подводку для глаз, которая, разумеется, обнаружилась на ручке клетки для хомяка, – понадобилась целая вечность. Едва заскочив в туалет у входной двери, я услышала шорох на крыльце и скрежет ключа в замке. Меня окатило волной смущения: я ведь даже не удосужилась закрыть дверь, а теперь Нико или, того хуже, Франческа вернулись за чем-то и застигнут меня со спущенными до щиколоток штанами. Но, к моему ужасу, на пороге появилась Анна в роскошных черных креповых брюках, шелковой блузке и шарфике, повязанном вокруг головы, что придавало свекрови вид отъявленного пирата.

Боже праведный. Я предполагала, что у нее есть ключ от нашего дома «на всякий случай», но не думала, что такой случай наступит в обычное пятничное утро. Или я пропустила столб дыма, который валит у нас из крыши? Узрев самое начало процесса, Анна резко отшатнулась, будто застукала меня за противоестественными развлечениями с участием хомячка.

– Одну минутку! – крикнула я.

Наверное, свекровь перепугалась куда больше меня. Но если бы обитатели маминого дома дожидались своей очереди в совмещенный санузел, никто из нас не успевал бы вовремя на работу и в школу.

Чуть позже, поспешно натянув штаны, я обнаружила Анну на кухне. Она сидела, сверкая глазами на кавардак из тостов с маслом и джемом, оставленный Сэмом. Случайно задев пальцами крохотную капельку джема, свекровь дернулась, словно увидела таракана, затеявшего брачные пляски прямо у нее перед носом. Я демонстративно вытерла руки, чтобы Анна в список моих недостатков по сравнению с Кейтлин не добавила еще и ярлык грязнули.

– Извините, Анна. Я торопилась.

Честно говоря, я ждала извинений за то, что она свалилась к нам домой как снег на голову, но быстро поняла, что не дождусь. На самом деле по выражению темных глаз Анны, ощупывающих кухню, мигом стало ясно: свекровь явилась не полюбопытствовать, как у меня дела, а оценить мои навыки ведения домашнего хозяйства. Которые были вовсе не так очевидны, как, скажем, способность дышать или передвигать ноги. Вид у Анны был такой осуждающий, что я чуть не расхохоталась.

Потом я поправила пояс штанов и предложила:

– Чашку чаю?

– Я пью только кофе.

– Значит, кофе?

– Нет, спасибо.

Я едва сдерживалась, чтобы не разыграть целую комедию: «А может, чаю с крапивой? Смузи из шпината? Горячего шоколаду с капелькой бренди?» – но чайник все равно поставила. Мне-то самой совершенно незачем умирать от жажды. Выбирая в кухонном шкафчике кружку, я выискала самую уродливую, самую неуклюжую, такую, которую Кейтлин точно никогда бы не взяла. Иначе, заяви Анна: «Ой, это была любимая кружка Кейтлин!», я бы запросто шваркнула посудину об стену.

Впрочем, для запланированной атаки обаянием копать предстояло глубоко. Если я не хочу и дальше выбегать из собственной входной двери стремглав, как грабитель с парой ноутбуков под полой, то Анну следует привлечь на свою сторону. Я не из тех «домашних» женщин, которые скользят меж гостями с подносиками миндального печенья и горячо обсуждают наилучшее средство борьбы с известковым налетом на кранах, но, может, все-таки смогу убедить свекровь, что пекусь о счастье ее сына, а не о его бумажнике.

В том, что она отнеслась ко мне с подозрением, не было ничего удивительного. Сначала из уважения к памяти Кейтлин мы с Нико держали наши отношения в секрете. К тому же я ждала, что он вот-вот скажет: «Спасибо, что помогла мне пережить тяжелые дни после смерти жены, но теперь я, пожалуй, поищу себе кого-нибудь поутонченнее/поумнее/постройнее», поэтому мне даже в голову не приходило особо вытанцовывать перед возможной свекровью. Мы с Анной толком-то и не общались до того, как Нико поставил ее перед свершившимся фактом: он женится на дочери сиделки Кейтлин. Однако теперь пути назад не было. Придется показать свекрови, что я и без модной одежды могу быть прекрасной женой.

Интересно было бы знать ее мнение о Ларе, другой невестке. С той мы мало виделись, но и она не поразила меня теплом и дружелюбием. Блондинка с аккуратной прической и в блузках с непременными вычурными бантиками, она выглядела очень солидно. У меня не было особой уверенности, что Лара станет мне союзницей против Анны.

А союзник мне действительно требовался.

В итоге, вместо того чтобы покорять свекровушку байками о замечательных занятиях, которые мы запланировали «семьей», и вешать ей на уши лапшу насчет прогресса с Франческой, я, поддавшись панике, заговорила на единственную тему, которую Нико собирался, как мы и договорились, затронуть лишь в подходящий момент. Это было строжайшее табу, нарушать которое следовало с большой осторожностью и тем же тактом, с каким говорят о гробах с пожилыми родителями.

Заварив в уродливой кружке жидкий чай из пакетика, я выпалила:

– На днях мы с Нико обсуждали, не перебраться ли нам в другой дом. Подумали, что неплохо бы начать с чистого листа. – И в воцарившейся зловещей тишине продолжила молоть языком по поводу того, что полезно выбрать место, которое не будет так сильно напоминать Франческе о матери. Конечно же в Брайтоне, конечно же рядом с морем и недалеко от школы девочки…

С каждым моим словом Анна, казалось, становилась все суше и все больше уходила в себя, пока ситуация не стала напоминать худшее собеседование с работодателем, когда сама понимаешь, что несешь полную ерунду, но ума не хватает остановиться и уйти со словами: «Кажется, я сегодня встала не с той ноги».

Когда на тонком лице Анны удивление сменилось возмущением, я запнулась и смолкла. Она оперлась локтем о стол и медленно, театральным жестом опустила подбородок на ладонь.

– Нико не может никуда перебираться. Фаринелли живут здесь почти пятьдесят лет. Муж купил каждому из наших сыновей по дому, чтобы Нико и Массимо всю оставшуюся жизнь провели рядом друг с другом и напротив нас. Нико не переедет. Это его дом. Фаринелли обитают на Сиена-авеню с семидесятого года, с тех самых пор, как переехали в Англию. Мы выбрали этот район, потому что мы из Сиены, и название показалось нам добрым предзнаменованием. – Не дав мне ответить, Анна вскочила. – Очень плохо, когда для человека не важна семья.

Я попыталась дать задний ход:

– Анна, простите, я не хотела вас расстроить. Конечно, и дом прекрасен, и район, но я подумала о Франческе и о том, насколько ей станет легче принять меня, если мы переедем в новое для всех нас место. Ведь там уже не будет так много воспоминаний о Кейтлин. И это вовсе не должно произойти прямо завтра или даже в следующем году.

– Если бы ты вообще думала о Франческе, то никогда не потащила бы Нико к алтарю.

Последние слова она буквально прошипела, словно разъяренная кобра. От неожиданно яростного проявления враждебности у меня на глазах выступили слезы. Нет, понятно, что Анна отнюдь не торопится раскрывать мне объятия. Несомненно, для налаживания отношений понадобится время, да и выгляжу я, по ее представлениям, не очень: невзрачная фигура, непослушные волосы вечно взъерошены, сколько ни старайся их пригладить, плюс дурацкое пристрастие к яркому батику, бахроме и воланам. Но я не ожидала, что свекровь меня возненавидит. С трудом переведя дыхание, я заметила:

– Никто его к алтарю не тащил.

– Да неужели, – демонстративно фыркнула Анна. – Пистолет ты ему к виску, конечно, не приставляла, но Нико всегда легко поддавался влиянию. Слишком мягкий. Брат поразумнее и пожестче. Избавился от глупой первой жены, которая не хотела детей, и нашел женщину, которая понимает, что значит быть Фаринелли.

Если у меня и была крохотная надежда залучить Лару в союзницы, она оказалась столь же пустой, как и моя блестящая идея продать дом и найти что-нибудь новое для нашей забавной разношерстной семейки. Вся колода карт, выложенных на стол, обуглилась по краям под беспощадным лучом правды. Анна меня не приняла. Считает Нико слабаком, которого я вынудила жениться, набросившись на бедняжку, стоило Кейтлин умереть. Никогда еще я так не скучала по общему с сыном дивану-кровати и маме, дудящей в бутылку из-под соуса.

Глава четвертая
Лара

Поиски нашей кошки, попавшей почти месяц назад, ничего не дали, и я пока не могла смириться, что Мисти попросту нашла другой дом, где ей давали больше рыбки, или, того хуже, не смогла выбраться из плотной живой изгороди. Ради Сандро я старалась храбриться, но кошачьи миски пришлось убрать в шкаф, чтобы не ронять слезы всякий раз, проходя мимо них.

Мисти досталась мне в наследство от отца, которого три года назад отправили в дом престарелых. Глядя на кошку, я видела папу прежним, каким он был, когда я жила дома, когда он гладил ее по спинке, пока смотрел «Время вопросов» или слушал «Лучников». А не того растерянного старикана, который то и дело сражался с пуговицами или напряженно копался в памяти, прежде чем расплыться в улыбке, когда я входила в гостиную.

Переехав к нам, Мисти решительно игнорировала Массимо, который старался задобрить ее, подсовывая кусочки тунца, почесывая за ушком, крутя перед нею плюшевых мышей на палочках. Но зато к Сандро кошка так ластилась, словно его колени были созданы специально для ее серого задка. Поначалу Массимо шутил: «Эта тварь не понимает своего блага. Неблагодарная кошара. Кто, по ее мнению, покупает ей куриную печенку? Хорошо еще, хоть жена меня ценит».

Я смеялась и поддразнивала, что Мисти – единственное существо женского пола, которое отнюдь не считает Массимо замечательным. Он принимал вызов, обещая, что кошка полюбит его больше всех, стоит ему только включить свое неотразимое обаяние.

Несколько месяцев подряд он упорствовал, не в силах поверить, что существует хоть одно живое существо, неподвластное явлению природы по имени Массимо Фаринелли. Но любое рыбное подношение, попытки махать игрушкой или призывное «кис-кис-кис» Мисти встречала презрительным взглядом, а потом разворачивалась и уходила, чтобы запрыгнуть на колени к нашему сыну.

Сандро тоже пытался склонить сердечко Мисти к отцу, соблазняя ее кусочками курицы. Но та секунд на пять вспрыгивала на колени к Массимо, съедала угощение, после чего, пренебрежительно махнув хвостом, уходила, и мужу оставалось лишь смеяться или злиться, а Сандро втайне радовался, что хоть что-то у него получается лучше, чем у отца.

Теперь, спустя месяц после исчезновения Мисти, каждую ночь, когда я лежала в постели, мне слышался то предательский звон ее колокольчика за кошачьим лазом, то жалобное мяуканье на крыше гаража. Я на цыпочках спускалась проверить, но не находила и следа кошки. Когда я возвращалась в постель, Массимо обнимал меня и прижимал к груди, пока я рыдала навзрыд. Я была не в силах бросить поиски: как раз сегодня мы с Сандро еще раз обошли район, прикрепляя маленькие фотографии, на которых Мисти великолепными янтарными глазами смотрела в камеру, и умоляя читающих поискать у себя в сараях и гаражах. К горю по поводу исчезновения кошки прибавилась еще и печаль: отец все быстрее терял память, и его некогда острый ум постепенно превращался в пену, где бурлила неразбериха чувств, которые мне было трудно контролировать. Каждая канцелярская кнопка, которую я втыкала в столбик ворот, каждый плакат, который я прикрепляла к витрине магазина, вызывали у меня ощущение, что я пытаюсь отыскать не столько кошку, сколько самое себя. Все равно что предлагать награду за женщину, которой я была десять лет назад, до того, как Массимо завлек меня своим викторианским особняком, высоким положением на работе, желанием иметь детей. Тогда мне было двадцать пять и я жила вместе с отцом в доме 1930-х годов, Массимо же обрисовал мне заманчивую картину принадлежности к новому племени. У семьи, которая даже по самым незначительным событиям устраивает шикарные импровизированные барбекю с шампанским, всегда найдется кусок и еще для одного. Разительное отличие от нашего дома с простенькими тюлевыми занавесками, тупыми ножами и пластиковой посудой. А все мое мировоззрение ограничивалось благонамеренным советом отца: «Никогда не бери на себя слишком много».

Массимо же, помимо всего прочего, очаровал меня еще и тем, что без конца повторял: «Ты единственная женщина в мире, от которой я хочу детей».

Как же лестно, как проникновенно звучали его слова.

Тогда я не понимала, что Массимо хочет совершенно определенного ребенка: крепкого, спортивного и уверенного в себе, зеркальное отражение отцовских вкусов, способностей, интеллекта. Явно не такого сына, как Сандро, впечатлительного и беззащитного, который скорее раздражал Массимо.

Но теперь исчезновение Мисти подарило нам неожиданный проблеск света: муж стал к Сандро гораздо добрее, как будто начал наконец по-настоящему ценить нашего маленького чувствительного мальчика. Уже несколько недель Массимо не повышал на сына голос из-за раскиданных по дивану оберток от сластей или брошенного почему-то на лестнице носка. Появилась робкая надежда, что скорбь Сандро напомнила Массимо, как сильно он любит сына.

И теперь уже мне приходилось бороться с чувством обделенности, когда они вдвоем садились собирать лего, шли в кино или за мороженым, «чтобы отвлечься». Меня Массимо никогда с ними не звал. Просто подмигивал и говорил: «Сандро требуется немного папиного времени».

Я смотрела, как они идут по улице, – худенький Сандро рядом с мускулистым Массимо, такие разные телосложением, походкой и мастью. Вот только на этот раз сын вышагивал гордо, словно неожиданное внимание отца подпитывало его уверенность в себе, что ни разу не удавалось мне. Теперь, когда Массимо приходил домой, Сандро не прятался, а искал папу, чтобы выбрать фильм, который можно посмотреть вместе. А получив хорошую отметку в школе, с радостным видом хвастался сам, а не просил меня, как прежде, глядя в сторону: «Лучше ты скажи папе».

И Массимо единственный мог говорить с мальчиком о Мисти, не впадая в истерику. Я старалась избегать этой темы, боясь разрыдаться. А Массимо в последний раз, когда Сандро упомянул кошку, откинул ему волосы с лица и сказал:

– Послушай, сынок, кошки – свободолюбивые существа. Иногда они уходят ненадолго и возвращаются. А иногда, хотя в семье хозяев их очень любят, они находят другую семью, с которой предпочитают жить. И не забудь: Мисти уже одиннадцать лет. У нее была прекрасная жизнь. Может, она просто заснула где-то в тайном уголке и больше не проснулась.

У Сандро задрожали губы.

– Нет, Мисти объявится. Она не пойдет искать себе другую семью. Даже если ее примется кормить кто-то другой, она все равно будет скучать по нас. Одиннадцать лет на самом деле не такая уж и старость. И она была здорова.

Массимо подхватил его и, прижав к груди, похлопал по спине.

– Не переживай. Это нормально – расстраиваться, когда тот, кого ты любишь, умирает. Если Мисти не вернется, мы купим тебе другого питомца.

Сандро едва заметно улыбнулся, благодарный отцу за участие. Даже мне, невзирая на собственное горе, стало приятно, что Массимо не потребовал от мальчика перестать хныкать, быть мужественным, справиться с чувствами, а просто позволил сыну их выразить и спокойно выслушал. Одно слово понимания, крохотный комплимент, малейший намек на одобрение отца перевешивали любые мои попытки поддержать в ребенке чувство собственной значимости. Я заставляла себя радоваться поворотному моменту: теперь Сандро достаточно повзрослел, чтобы стать интересным отцу, а не просто требовательным, капризным малышом, отнимающим у Массимо мое внимание.

Как же я была наивна.

Глава пятая
Мэгги

После того как Анна в штыки приняла мое желание переехать, я выкинула белый флаг и предоставила Нико сообщить ей новость, что обед в годовщину смерти Кейтлин мы намереваемся устроить у нас. Он же с восхитительно наивной независимостью заявил:

– О, ради бога. У мамы иногда отключается здравый смысл. Если мы решим, что нашей семье необходим переезд, ей придется смириться. И если она не захочет прийти сюда в субботу на обед, пусть в одиночестве ест вареное яйцо. Ее попытка выиграть раунд за счет Франчески – не самая лучшая идея. Я не потакаю маме. И ты тоже не должна.

Двадцатое февраля – годовщина, которую не требовалось отмечать в календаре, – наступило. На улице стоял лютый холод, было пасмурно. И мне снова хотелось извиняться за само свое существование, за то, что я живу, дышу и тем самым напоминаю Франческе о ее утрате, так и не убедив девочку, что могу чем-то эту утрату восполнить. Хотя дочь унаследовала от Нико золотистую кожу и темные волосы, в остальном она была копией Кейтлин с ее угловатыми чертами лица и худосочностью. Моя мама определенно взяла бы девочку под крыло с намерением «немного подкормить худышку». Я предложила Франческе яичницу.

– Я не голодная.

– Тебе нужно хорошенько поесть, иначе быстро замерзнешь. На кладбище будет холодно.

– Знаю, – огрызнулась она, запихивая в рот горсть чипсов.

Нико взглядом призвал меня к пониманию, и я смирилась. Сегодня не стоило начинать войну. У меня душа болела за Франческу: личико бледное, пальцы постоянно блуждают, обдирая заусенцы до крови.

В свои тридцать пять я по-прежнему не могла представить себе мир без мамы, которая, слава богу, согласилась помочь мне с обедом. Она ворвалась как раз в тот момент, когда вся семья Фаринелли собралась у ворот, чтобы подняться на холм к кладбищу. Мама, вертясь во все стороны, кудахтала, как Сандро вырос и какой стал хорошенький и до чего в феврале холодный воздух, а у Франчески нет перчаток, и безуспешно пыталась всучить девочке свои митенки. Ей было все равно, что Фаринелли застыли, точно кегли перед шаром для боулинга; мама продолжала тарахтеть, одновременно любуясь белыми розами, которые держала Франческа, и гладя по голове Сандро, которому успела сунуть в руку несколько ирисок.

Впрочем, Лара, насколько я ее знала, наверняка поменяет вредные конфеты на дробленые ядрышки какао-бобов или высушенные на солнце абрикосы, едва моя мама отвернется. Бедный мальчонка в рубашке с жестким воротником и шерстяном джемпере. У меня шея чесалась от одного взгляда на Сандро, который топтался, наполовину запутавшись в мохеровом пончо Лары. Когда мимо прошел подросток с немецкой овчаркой, тянущей поводок, они оба прижались к изгороди.

Сандро выглядел совсем бледным и замерзшим. В год смерти Кейтлин ему было всего пять. Он едва помнил тетю. Я предложила оставить мальчика у нас и обещала присмотреть за ним, пока все остальные пойдут на кладбище, но, не дав Ларе ответить, влезла Анна:

– Нет-нет, он идет с нами, это же семейный день. – Как будто его там ждали водные горки и карусели, а не черный гранит надгробия и рой грустных эмоций, мухами вьющихся вокруг. У меня даже возникла злобная мысль, что Анна использовала общее горе как еще один способ исключить меня из семейного круга.

Стало легче, когда через парадную дверь в дом влетела мама и я смогла отгородиться от Фаринелли и сложной паутины их непростых отношений. Мама обвила меня руками.

– Забавно: я снова здесь, а подниматься по лестнице к Кейтлин уже не нужно.

Мне пришлось проглотить раздражение оттого, что даже маме отсутствие Кейтлин кажется странным.

Я помогла ей снять дубленку, поневоле задаваясь вопросом, не дрожит ли сейчас где-нибудь монгольский козопас без своего лохматого тулупа. Тут Сэм, завидев гостью с лестницы, завопил: «Бабуля!» – она обернулась, а я тихонько повесила дубленку в гардероб. Сэм чуть не сбил маму с ног, спрыгнув с последней ступеньки и стиснув в объятиях любимую бабушку. Из ее сумочки, как по волшебству, немедленно материализовалась шоколадка.

– Ух ты, соскучился по своей старой бабулечке?

Сэм кивнул и потащил маму к себе в комнату. Спустившись через некоторое время, она сказала:

– Я всегда говорила, что этот дом похож на шикарный отель. Вам следует подумать о приеме гостей. Здесь ведь есть отличная свободная комната с примыкающей ванной. А я могла бы каждое утро приходить и готовить завтраки.

Мама везде искала возможность заработать. Что-нибудь починить, смастерить, обменять… так она выживала, частенько отыскивая вещи на помойках, а потом пытаясь продать на барахолке. К сожалению, новый дом обрела только одна старая швейная машинка, а, например, трехногая табуретка, шезлонг и меховая подушка так и прижились у нее в квартире.

– Хотелось бы мне увидеть лицо Анны, вздумай мы устроить здесь хостел. Скажи, тебе хватает на жизнь после нашего отъезда? У меня кое-что припасено, если нужно.

– Да успокойся, милая. Обойдусь без твоих денег. Я нашла новую работу: присматриваю за одной несчастной старушкой, которая думает, что за ней скоро придут немцы, и упорно прячет драгоценности в банке с крупой. На днях утром у меня микроволновка чуть не взорвалась, потому что в каше оказались ее серьги.

Дай бог здоровья мамочке. У нее всегда находилась в запасе маленькая история или приключение, которыми непременно следовало поделиться. Благодарные клиенты нахваливали ее знакомым, и маму постоянно приглашали ухаживать за теми, на кого у родственников не хватало времени.

– Как там Нико? Ты уже привыкла к супружеству? А он привык к новой женушке? – Мама хрипловато рассмеялась, подкрепив шутку кашлем любительницы «Бенсон и Хеджес»[6].

Я не стала утаивать от нее слов Анны.

– Вот ведь чертова старая кошелка. Ну надо же, «потащила к алтарю». Да ему с тобой повезло, доченька. Надеюсь, ты объяснила свекрухе, что у тебя за спиной три поколения матерей-одиночек. Подумаешь, гребаная семейка Фаринелли полвека торчит на своей авеню! Да Паркеры уже более шестидесяти лет обитают в муниципальном районе Малберри-Тауэрс, не нуждаясь ни в каких мужьях. – И она победоносно откинулась на спинку стула, словно убедительно доказала полную несостоятельность Анны. Надо отдать должное, убеждать мама умела, хотя ее аргументы противоречили всем законами логики.

Пришлось рассмеяться:

– Вряд ли Анне понравится, что женщины нашей семьи исторически неспособны заполучить мужа.

Мамино лицо смягчилось.

– Но ты-то все-таки смогла, милая, и я этому рада. Нико хороший парень. Немного навороченный по части вкусов в еде, но для макаронника неплох.

Мама еще не оправилась от того единственного случая, когда Нико пригласил ее сюда на ужин и подал крохотных трехнедельных цыплят. Потом всю дорогу домой она бурно сокрушалась, что по цене одного такого «мелкого костлявого пушистика» могла бы в супермаркете купить четырех «нормальных курочек».

– Нико родился здесь, мама. Он британец, а не итальянец.

– Ой, да как скажешь. Лишь бы ты была счастлива. – Она замолчала, прищурившись. – Ведь ты счастлива, да?

Я сделала глубокий вдох, изо всех сил пытаясь сохранять серьезность, чтобы мама не подумала, будто я утратила паркеровскую выдержку и совершенно раскисла, заполучив штамп в паспорте.

– Конечно, счастлива! Нико замечательный. Осталось только победить остальную здешнюю мафию, и мы дружно ускачем в закат на маленьких упитанных пони.

– Ох, детка. Поначалу всегда трудно. – Мама погладила меня по руке. – Франческа, бедняжка, всего пару лет как лишилась мамы, да и до этого Кейтлин почти год болела. Несладко для малютки в таком возрасте. Дай ей время. Она придет в себя.

– Надеюсь, так и будет, – кивнула я.

– И не мучайся ты из-за этой Анны, – фыркнула мама. – Мадам готова по любому поводу страдать да руки заламывать, а вот нет чтобы рукава закатать да блевотину вычистить. Пороху-то и не хватает. Да и от другой невестки, как ее там, Лары, помощи кот наплакал. Скинула больную на меня, а сама только и пообещала Кейтлин, что с Франческой, дескать, все будет в порядке, можешь почить с миром.

Мне стало стыдно, что я дернулась, услышав, как мама при знакомстве назвала Анну «голубушка», что стеснялась маминых лишних килограммов и ее хмурого взгляда из-под полей шерстяной шляпы, которая ее старила. Доброта, практичность и стойкость гораздо дороже умения ловко повязывать шарф.

– Неужели Нико действительно был так безутешен? – Едва вопрос слетел с языка, как мне захотелось взять его обратно.

– Не забивай себе голову вопросом, кого он любил сильнее, Мэгс, – нахмурилась мама. – Сейчас Нико точно любит тебя. В конце концов, ему действительно нелегко пришлось. Да и всем им. Она ведь была так молода. Но Нико во многом полагался на брата, а Массимо постоянно его навещал и поддерживал. Я даже почувствовала себя виноватой, что у тебя не останется ни брата, ни сестры, когда меня не станет.

– О боже, мама, вот только не начинай!

Я закрыла тему, сунув голову в холодильник в поисках овощей для супа. Вскоре мы принялись дружно чистить и резать, а Сэм вертелся рядом, рассказывая бабушке, как играет за вратаря в школьной футбольной команде, как Нико собирается отвести его на настоящий матч, как ему нравится ходить в школу, к которой теперь мы жили ближе.

Когда суп забулькал, я накрыла на стол, гадая, не упадет ли Анна в обморок, если я подложу под тарелки бумажные салфетки, а не льняные. Мама намазывала маслом булочки, а Сэм в подробностях описывал ей гоночные машинки из игрушечного набора Сандро:

– Мне больше всего нравится «феррари», она итальянская. Я ведь теперь наполовину итальянец, правда?

Я поцеловала его в макушку.

– Ну, не совсем. Тем не менее приятно, что Ларе нравится, когда ты приходишь к ним и играешь с Сандро. – Хотя мне казалось, что она довольно бесцеремонно обозначает точное время визитов: «Сэм не хочет навестить нас? С полчетвертого до пяти». В нашем муниципальном доме дети сидели друг у друга, сколько хотели или пока родители не растаскивали их по домам.

– Ей нравится, когда я прихожу, потому что Сандро еще не освоился с автотреком, который Массимо ему купил. На виражах машинки разлетаются в стороны, и я помогаю Сандро расставить их по местам. Но она сказала, что мне лучше не приходить, когда Массимо дома.

– Это еще почему? – спросила мама.

– Не знаю, – пожал плечами Сэм. – Думаю, он считает меня слишком шумным.

– Еще чего! Такого-то мышонка?! – возмутилась мама. – Между прочим, любой нормальный ребенок покажется разбойником рядом с их молчуном-сынишкой. В жизни не видала такого тихого ребенка.

Я как раз собиралась спросить, что она знает о Ларе, когда послышался звук открывающейся входной двери. Я вытерла руки кухонным полотенцем и шепнула маме:

– Что-то больно быстро.

Мне показалось неправильным выпорхнуть в коридор с радостным вопросом: «Как делишки?», будто Фаринелли, прихватив чаю и булочек, отправились на пикник, поэтому я решила дождаться их на кухне.

По лестнице прогрохотали шаги Франчески, затем в кухню вошел Нико с усталым лицом и красными от холода щеками.

– Все нормально? А остальные где? – встревожилась я.

– Все еще там. Франческа прямо перед входом на кладбище закатила истерику, разрыдалась и начала топтать розы, – вздохнул он. – Никак не может смириться, что Кейтлин не вернуть. Я думал, поход на кладбище поможет, но, видимо, еще слишком рано.

Почувствовав мамин взгляд, который безмолвно требовал тут же все исправить при помощи некой женской магии, я обняла Нико. Когда он опустил голову мне на плечо, я подумала, будет ли когда-нибудь фраза «Нико и Мэгги» слетать у людей с языка так же естественно, как «Нико и Кейтлин», или мне вечно суждено оставаться «новой женой».

– Давайте-ка я поднимусь к Франческе, – предложила мама. Если кто и мог урезонить бьющегося в истерике ребенка, так это она.

Нико благодарно кивнул, как будто сам справиться уже не мог, и виновато произнес, когда мама вышла из кухни:

– Просто кошмар. Не представляю, что делать. Дочка словно застряла между двумя мирами. Кейтлин бы наверняка сумела исправить положение: она намного лучше меня разбиралась в таких тонкостях.

И снова желудок сжался, как будто, хваля Кейтлин, муж автоматически критиковал меня. В глубине души я понимала, что Нико просто огорчен собственной беспомощностью. Но когда я мечтала о нашей совместной жизни, то представляла себя другом, которому Франческа сможет довериться, этаким каналом связи между отцом и дочерью, который поможет Нико понять мысли девочки-подростка. Вместо этого я стала врагом, который обманом втерся в чужую семью, изображая уважение к Кейтлин, и мешает Франческе вернуться к привычному положению вещей.

Нико исчез наверху. Я представила, как он притаился у дочкиной спальни, ожидая, сможет ли мама сотворить волшебство.

Появление остальных Фаринелли не дало мне погрузиться в еще более мрачные размышления.

Первым на кухню вошел Массимо, потирая руки. Подошел, обнял меня за плечи и вполголоса спросил:

– Как Франческа?

– Мама и Нико сейчас с ней наверху, – пожала я плечами.

Он кивнул.

– Поверь, все наладится.

Жутко хотелось надеяться, что деверь прав.

Массимо потянул носом:

– Вкусно пахнет. Овощной суп? Отлично. Как раз горяченького-то и не хватает. На кладбище было холодно.

Я была благодарна ему за то, что он признал за мной право участвовать в общем деле.

– Присаживайся, сейчас заварю чай. – Я отчего-то смущалась, словно не имела права встречать гостей в доме Нико.

– А я вот думаю сбегать в соседний дом за бутылочкой вина. Думаю, нам всем не помешает немного взбодриться, – заметил Массимо.

Я в нерешительности застыла перед чайником, не желая пренебрегать предложением, дабы не показаться негостеприимной, но и опасаясь проявлять излишнее усердие, дабы меня не сочли чересчур прыткой. Винный шкаф у нас в гостиной был полон, но я плохо разбиралась напитках и боялась вместо дорогого изыска оскорбить гостей дешевкой, годной только для тушения мяса.

– Подожди немного, – попросила я. – У Нико навалом вина, он скоро спустится и сам что-нибудь откроет.

Массимо выдал ослепительную широкую улыбку, очень похожую на улыбку брата, хотя у Нико выходило сдержаннее и мягче.

– Не переживай, останется до другого раза. У меня запасы тоже солидные. Тебе пикпуль[7] нравится?

Не зная, то ли мы все еще говорим о вине, то ли уже обсуждаем новый вид бильярда, я пыталась выбрать между «мне нравится любое белое вино» и «я мастер барного бильярда», но тут меня спасла Анна, влетевшая вместе с Ларой и Сандро. Едва я вышла им навстречу, Анна протянула мне плащ, даже не удосужившись поздороваться. Выражение лица у нее было такое, словно она видит перед собой гардеробщицу, которая должна вручить ей номерок.

Пришлось напомнить себе, что у Нико хватает проблем и без разборок матери со второй женой, поэтому я, юркнув в одежный шкаф, пробормотала себе под нос несколько ядреных слов, присела в издевательском книксене и щелкнула зубами в том направлении, где вроде бы стояла Анна.

Когда я выбралась из своего ругательного убежища, Нико и моя мама спускались вместе с Франческой. Отчаяние на лице девочки заставило меня усомниться, так ли уж целесообразно отмечать годовщины мрачным паломничеством к могилам. Неудивительно, что у бедняжки случился нервный срыв. Вот, например, Дэвид Боуи запретил себя хоронить, и я тоже решила, что пусть уж лучше Сэм пожертвует мое тело медицинской науке, а сам будет вспоминать меня добрым словом от случая к случаю, вместо того чтобы каждый год скорбно таскаться на мучительные свидания с могилой.

Меня подмывало броситься к девочке и убедиться, что у нее все в порядке, но не хотелось выглядеть так, будто я пытаюсь заменить ей мать.

Поэтому я тихонько предложила:

– Горячего шоколаду, Франческа?

Та кивнула.

Нико одними губами произнес: «Спасибо».

Я перепоручила всё маме, а Сэма попросила привести Сандро. Моего сына больше притягивали машинки двоюродного брата, а вот тащить его к нам Сэму совсем не хотелось, и я, наблюдая, как Сандро поднимается по лестнице, робко скользя вдоль стены, понимала Сэма. Поразительно, насколько мало Сандро унаследовал от отцовского изобилия, от смелых и ярких красок и очертаний Массимо: блеклая пастель против насыщенных масляных мазков.

Пока я готовила чай для Анны и Лары, ворвался Массимо с целым ящиком вина и с размаху шлепнул его на стол:

– Думаю, в память о Кейтлин можно выпить по глоточку.

Нико запротестовал:

– У меня тоже полно разного вина, незачем было приносить.

– Да ладно тебе, вино действительно отличное. Благодарный клиент вручил, после того как мне удалось найти маленькую налоговую лазейку.

Нико пожал плечами, а Массимо хлопнул в ладоши:

– Так, кому налить? Мэгги, дорогая моя невестушка, не будешь ли ты так любезна найти бокалы?

День сегодня был явно неподходящий, чтобы во всеуслышание величать меня невесткой. Но, поскольку Лара и Анна явно не возражали, что я им прислуживаю, стараясь при этом меня не замечать, было здорово, что хотя бы один человек считает меня частью семьи. Я достала бокалы, а Массимо скривился и прошептал:

– Слава богу, что ты здесь, Мэгги. Поищи-ка у братца бокалы поприличнее. Пить пикпуль из этих просто святотатство.

Хорошо хоть, он не видел, как мы с мамой разбавляли в кружках лимонадом мерзкую красную бормотуху, которую получали бесплатно вместе с китайской едой навынос.

Нико позвал всех к столу. Я принесла суп и поинтересовалась у Лары:

– Сандро будет его есть? Или, может, сделать ему бутерброд?

Не дав ей ответить, Массимо отмахнулся от моего предложения:

– Ты заслужила отдых, Мэгги.

Сандро бросил взгляд на половник, сполз со стула, уткнулся лицом Ларе в колени и пробормотал:

– Не люблю суп. Хочу бутерброд с ветчиной.

Массимо пощекотал сына по затылку, оторвал его от Лары и усадил обратно на стул.

– Давай, приятель, садись нормально и ешь.

Мальчик застыл, стиснув руки с таким видом, как будто ему предстояло давиться луковой похлебкой с потрохами.

Я попыталась разогнать тучи:

– Да ладно, Массимо, мне совсем нетрудно сделать несколько бутербродов, – и наклонилась к Сандро: – В семь лет суп кажется слишком взрослым блюдом, правда, дружок?

– Ты очень мила, но для итальянских детей не готовят отдельно, – возразил Массимо, не дав Сандро ответить. – У нас нет такого понятия, как детская еда. Дети едят то же, что и мы.

Сандро сморщился, словно вот-вот заплачет. О господи. Похоже, я ненароком разворошила старые обиды. Часть меня восхищалась настойчивостью Массимо. С другой стороны, неужели так важно, если ребенок раз в две недели съест бутерброд вместо минестроне? Мои правила для Сэма ограничивались указаниями «не воруй» и «не сквернословь». Я никогда не навязывала ему еду, будь то горошек или суп.

Меня спас Нико.

– Подойди и сядь рядом со мной, – позвал он Сандро через стол. – Вот, возьми хлеб и макай в суп. От этого мышцы растут как на дрожжах.

Но мальчик только еще ниже опустил голову, уткнувшись в тарелку, куда я налила порцию меньше кошачьей.

Каждую ложечку супа Сандро запивал большими глотками воды, и я подумала, что надо было, не заморачиваясь, накормить всех рыбными палочками, желе и мороженым.

Остаток обеда прошел в беспокойном стуке ложек о тарелки под тихое бормотание Лары, заставляющей Сандро есть, односложные ответы Франчески, которыми она наказывала Нико, и болтовню мамы о том, как подорожали нынче свежие цветы, «которые и простоят-то всего пару дней». Я же пыталась выбросить из головы образ белых роз, истоптанных Франческой перед воротами кладбища: обтрепавшиеся лепестки рассыпались по мостовой, стебли помяты и сломаны.

Когда Анна постучала ногтями по краю бокала, мне на миг показалось, что она найдет тему для разговора, которая отвлечет всех от похоронных мыслей.

– Поскольку сегодня годовщина смерти моей дорогой невестки, пусть каждый поделится самым приятным воспоминанием о нашей Кейтлин.

Мне потребовалась вся сдержанность, чтобы не захрюкать от смеха. Все же ясно как белый день. Предполагается, что нежеланная вторая жена должна смиренно выдержать семейное почтение, выказываемое ее идеальной предшественнице. Я вскочила:

– Ну, это, пожалуй, без меня. – Мои слова упали в неловкую тишину. – Мама, помоги мне убрать.

Мама, кормившая Сандро кусочками хлеба, попутно подсовывая ложку супа, тоже подхватилась и быстро подставила тарелку Сандро под свою.

Нико сказал матери по-итальянски что-то непонятное, но интонация была явно упрекающей. Я принялась собирать посуду.

– Прошу вас, продолжайте. Приятно же вспомнить хорошие времена. Ну а мы с мамой пойдем на кухню.

Не желая доставлять Анне удовольствие от мысли, что она сумела меня достать, я стала аккуратно складывать тарелки, хотя на самом деле с наслаждением пошвыряла бы их одну за другой об стенку с воплем: «В бога душу мать, я же не виновата в смерти Кейтлин!»

Когда Массимо встал, чтобы заговорить, щеки у Нико порозовели от нерешительности. Я пребывала в несколько растрепанных чувствах. С одной стороны, мне было жаль мужа, которого дочь с матерью тащили каждая в свою сторону. С другой – хотелось заорать: «Да будь же ты мужиком! Скажи матери, чтобы шла лесом. Что я здесь останусь, нравится ей или нет. Если, конечно, она все-таки не умудрится превратить нашу жизнь в ад».

Не самая удачная мысль, учитывая, что браку-то моему было чуть больше месяца.

Глава шестая
Лара

Классика жанра от Анны: теперь, когда Кейтлин нет, возвысить ее до статуса святой, хотя при жизни свекровь то и дело скрещивала с ней шпаги по любому поводу, начиная с того, правильно ли она гладит Нико рубашки, и заканчивая тем, достаточно ли соли в пасте. Первым к фарсу присоединился Массимо. Хотя он, конечно, подстраховался.

– Прежде всего, предлагаю всем поднять бокалы за Мэгги и ее маму за обед, который они для нас сегодня приготовили. Было очень вкусно, спасибо. – Он поймал взгляд Сандро. Слава богу, Берил умудрилась ловко управиться с суповой тарелкой нашего сына.

Меня отчаянно тянуло последовать за Мэгги и Берил. От одной только перспективы выискивать прекрасное воспоминание о Кейтлин меня бросило в жар. В голову не приходило ничего, что удовлетворило бы собравшихся за столом.

Массимо решил сосредоточиться на жизненной силе и энергии Кейтлин, адресуя речь Франческе:

– У тебя была потрясающая мать. Каждое утро, еще только продирая глаза, мы с Ларой видели, как она уже возвращается с пробежки, вся такая разрумянившаяся, свежая, готовая к новому дню.

Я расстегнула блузку на животе, в очередной испытывая отвращение к себе за каждую макаронину, прихваченную с тарелки Сандро, за каждое печенье, тайком вытащенное из упаковки, за каждую проглоченную рыбную палочку.

Мой муж меж тем продолжал:

– Непостижимо, что можно так хорошо питаться, заниматься спортом и заботиться о себе – и умереть так рано. – Он глотнул вина. – Но Кейтлин не ушла совсем. Она оставила здесь частицу себя, прелестную дочку – тебя, милая Франческа. Я знаю, мама была бы в восторге от того, какая ты красивая и спортивная. Очень жаль, что она не увидела, как ты выиграла чемпионат округа по плаванию.

Конечно же, Массимо выбрал для похвалы спорт. Пресловутый спортивный ген Фаринелли, который позволяет им всем преодолевать любые препятствия на жизненном пути и добиваться отличных результатов хоть в боксе, хоть в футболе, хоть в теннисе или хоккее, заставляя остальных благоговейно аплодировать.

Всем, кроме Сандро.

Пока Массимо говорил, Франческа методично рвала салфетку на мелкие клочки. Вероятно, не стоило напоминать о событиях, которые пропустила ее мать. Я слышала, как племянница судорожно втягивает ноздрями воздух. На щеках у нее пылали розы гнева, словно девочка едва сдерживается, чтобы не послать нас всех к черту. И она имела полное право злиться, так рано потеряв мать. Я сама каждый день рождения встречала со смесью печали и ярости из-за того, что в четыре года осталась без мамы. И никакими восхвалениями вроде «красивая» и «фантастическая» не компенсировать, что ты обделена. В детстве я всегда была «бедняжкой, у которой умерла мама». Странным ребенком с папой намного старше других родителей, бородатым чудаком, на школьных мероприятиях вечно зажатым среди сумок и каблуков.

Я отогнала мысли о собственной утрате, когда Массимо привлек наше внимание, подняв тост за «прекрасную Кейтлин, которая ушла, но не забыта».

Следующей была Анна. Я видела, как Мэгги с мамой ходят по кухне. Они, скорее всего, слышали застольные речи, и Мэгги наверняка задавалась вопросом, в каком дурдоме оказалась, выйдя замуж, и вряд ли ее можно винить. Но если верить Анне, это был расчетливый ход и роман с Нико Мэгги завела еще до того, как Кейтлин умерла.

Я слышала, как Анна передразнивала Мэгги: «“Нам никто не верит, но мы познакомились совершенно случайно, а потом целую вечность не встречались”. Чушь собачья! И мамаша ее такая же лицемерка. “Кейтлин, бедненькая, дай подушку взобью”, – продолжала кривляться Анна, изображая Берил. – И все это время высматривала главное: как заграбастать выигрышный билет для доченьки и внучка. Неплохой результат для тетки, которая зарабатывает на жизнь пришиванием пуговиц».

Интересно, знает ли Берил истинную цену Анне. Она ведь неглупа и наверняка заметила, как Анна потянулась за нюхательной солью, когда выяснилось, что Берил не видит разницы между пенне и фузилли: «Так ведь все одно: макароны, разве нет?»

Но, в отличие от меня, Берил не собиралась становиться лучше – больше читать, быстрее думать, учить всякие па, чтобы красивее танцевать под дудку Фаринелли. Она просто считала забавными их выкрутасы и претензии. И время от времени позволяла себе отвечать легкой непочтительностью на самодовольство Анны. Надо было видеть гримасу, которую скорчила Берил, моя посуду, когда Анна принялась рассуждать, какой потрясающей хозяйкой была Кейтлин и какие «великолепнейшие» викторианские ножницы для винограда откопала на ярмарке антиквариата. Если свекровь вообще сочтет меня достойной хоть какой-то памяти, то, надеюсь, запомнит за нечто более примечательное, чем способность отыскать в корзине со старым барахлом садовые ножницы.

Тут Анна повернулась к Франческе:

– Твоя очередь, аморэ.

Мне захотелось вскочить и прекратить этот балаган скорбей. Я отчаянно пыталась дать Франческе понять, что она не обязана в нем участвовать; лучше принять свои чувства и утешаться воспоминаниями, а не потакать проклятой родне, которая вынуждает ее играть по предписанным нотам. Но девочка посмотрела на стол, затем встала, как будто собиралась поделиться чем-то гораздо бо́льшим, нежели случайное воспоминание.

На мгновение ее черты смягчились, явив нам округлое беззаботное лицо ребенка, а не колючего подростка, которым она стала. Затем, глядя на Нико покрасневшими глазами и снова насупившись, Франческа произнесла:

– Главное, что я помню о маме, – она всегда целиком и полностью была рядом. Для нее не было никого важнее меня. И я скучаю по этому. – Ее лицо исказилось страданием, голос предательски задрожал и стих.

Нико вздрогнул и потянулся к ней:

– Ты же знаешь, Чесси, я всегда с тобой. – Он попытался притянуть дочку к себе, но та его оттолкнула. – И теперь с тобой не только я, но и Мэгги. – Нико опустился на стул. Ему ведь всего сорок, на пять лет меньше, чем Массимо, но его легко принять за старшего сына: усталый, измотанный, в темных волосах уже полно седины, выглядит так, словно что-то жизненно важное утекло, улетучилось из него в сражениях с Франческой, выиграть которые ему не суждено.

Его хотелось пожалеть, ведь мне самой было очень хорошо знакомо ощущение, когда стараешься-стараешься, а результата ноль. Я думала, воспитывать ребенка будет легко, особенно если рядом Массимо. Его энтузиазм по поводу наследника заставил меня задвинуть подальше опасения, что из-за материнства придется отложить едва начавшуюся экономическую карьеру: ведь первый брак мужа потерпел неудачу именно из-за того, что Дон не хотела детей. Однако с тех пор «подходящего» времени вернуться к работе так и не нашлось. По крайней мере, в представлении Массимо и уж точно – по мнению Анны, которая была в ужасе от перспективы, что я рискну оставить Сандро на попечение «глупых неопытных девчонок, у которых и детей-то нет».

Кольнуло печалью оттого, с каким оптимизмом я поначалу воспринимала материнство и в какую рутину оно превратилось.

Сандро тут же забормотал, что ему нехорошо и болит живот. Мне не хотелось за столом вступать в дискуссию о том, чем это, по его мнению, грозит: Фаринелли, при всем своем презрении к чужим слабостям, были до ханжества щепетильны, когда речь заходила о телесных функциях. Я встала, чтобы вывести Сандро, но Массимо придержал меня за руку:

– Он может и подождать минуту. Не упускай возможности поделиться своим воспоминанием о Кейтлин. Франческа, для тебя ведь важно услышать, как много для всех нас значила твоя мама?

Франческа переняла и довела до совершенства способность Кейтлин смотреть на окружающих так, словно их удостоили невероятной чести находиться в ее обществе, словно ей жаль кислорода, впустую потраченного на мои слова.

Я села, шепнув Сандро, чтобы он шел в туалет, а я скоро догоню. Но он покачал головой и потянул меня за руку. Плечи у меня напряглись, мысли заметались. Следовало в зародыше прямо сейчас пресечь складывающуюся ситуацию, прежде чем она обострится, прежде чем мы двинемся по знакомой колее «Массимо против Сандро», а я буду метаться между ними, как обезумевшая марионетка. Тоскливая тяжесть неизбежности соперничала с ощущением безотлагательности.

Массимо похлопал Сандро по плечу. Только мне было видно, как крепкие пальцы другой руки впиваются в мальчика, отрывая его от меня.

– Давай, сынок. Пусть мамочка расскажет о тете Кейтлин. – Тон мужа был легким, но натренированный слух Сандро наверняка уловил отголосок угрозы.

Сын наклонился ко мне, задержав дыхание; живот у него вздулся. Господи, только бы Сандро не разрисовал стены суповыми брызгами.

Я похлопала Массимо по руке:

– По-моему, ребенка сейчас вырвет. Не мог бы ты увести его?

Муж раздраженно раздул ноздри, но во всеуслышание заявил:

– Где болит, сынок? Иди сюда, я посмотрю.

Совершенно необязательно было видеть Анну, чтобы знать, какое у нее выражение лица: «Бедная Лара, конечно, старается, но Массимо постоянно приходится вмешиваться. Мальчик такой болезненный, наверное, она его неправильно кормит».

Сандро, корчась, отодвинулся от Массимо и прижался ко мне, спина у него напряглась, костлявое плечико впилось мне в ребра. Я сунула руки под себя, чтобы удержаться и не схватить сына, не усадить на колени, не погладить успокаивающе по животику.

И тут ворвалась Берил, держа в руках рожок мороженого:

– Сандро, ступай-ка на кухню и съешь это, пока взрослые разговаривают.

Я готова была ее расцеловать. Она уволокла мальчика из гостиной, прежде чем Массимо среагировал, и муж не успел поставить Сандро на ноги, чтобы повертеть и потыкать его в разные места, а потом, как обычно, заявить: «Не придуривайся. Всё у тебя в норме».

Волна опасения схлынула, когда Сандро убежал, держась за руку Берил и прижимаясь к ее пышным бедрам, словно ища защиты в бурю.

Массимо был явно раздосадован, но откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и выжидающе уставился на меня:

– Ну, тогда слово тебе, Лара. Я знаю, как ты скучаешь по Кейтлин.

Я пыталась нащупать хоть что-нибудь, что угодно, только не ту мысль, которая вертелась у меня в голове, затмевая все остальные, и готова была сорваться с языка. Безнадежно огляделась, чувствуя, как Массимо ерзает рядом. Старый шрам от собачьих зубов на тыльной стороне ладони стянулся и зудел, как всегда в тревожную минуту. Сбоку стояла вазочка с подснежниками.

– Цветы, – выпалила я наконец, словно давая долгожданный ответ на приз в миллион фунтов. – Кейтлин выращивала замечательные цветы. – И приготовилась нахваливать ее нарциссы, гиацинты и крокусы.

Все что угодно, лишь бы ненароком не вырвалось, что главное воспоминание о Кейтлин – как я ненавидела ее саму и ее идеальную жизнь.

Глава седьмая
Мэгги

Теперь, когда уже не требовалось по утрам сидеть в своем магазине, размышляя, сколько платьев предстоит перешить, чтобы заплатить за новые футбольные бутсы Сэма, ко мне вернулась былая любовь к рукоделию. К середине марта Франческа стала намного враждебнее: выскакивала из комнаты, стоило мне войти; втискивалась между мной и Нико, если мы сидели рядом на диване; провоцировала Сэма дерзить мне. И вот тогда я обрела убежище в шитье.

Мне нравилось укрываться в своем личном пространстве, где не надо постоянно держаться в тени и оправдываться за то, что я все еще смею дышать. На работе я знала все ответы. Клиенты надеялись на мою помощь и не принимались яростно возражать, стоило мне найти решение. За долгие часы, проведенные над пуговицами, подрубкой подола и пришиванием крючков, ноющее чувство, что я недостаточно хороша, утихало – но вновь распускалось пышным цветом, как только я приближалась к жилищу, которое по-прежнему не могла считать домом.

И вот одним мартовским вечером хозяин помещения, где обретался мой магазинчик, долго шаркал ногой по полу, после чего выдавил:

– Мне очень жаль.

Как оказалось, он продал все здание и теперь заранее, за месяц, уведомляет меня, чтобы я успела собраться и съехать. На шелковую юбку, которую я чинила, закапали крупные, как горох, слезы. Я так долго за бесценок арендовала это маленькое помещение, что вряд ли теперь найду другое такое же по карману. А если брошу шить, то останусь без заработка и уж точно оправдаю возводимую на меня напраслину насчет охоты на богатенького мужа. Язвительные замечания в духе «быстро же она полюбила праздную жизнь» брызгами разлетятся по трем домам на Сиена-авеню еще до того, как я соберу свои подушечки для булавок.

Мне вдруг до дрожи захотелось позвонить прежним приятелям по муниципальному дому, закатиться в «Шляпу и перо» и наливаться водкой до тех пор, пока не удастся разглядеть в происходящем забавную сторону. Или, наоборот, в полной трезвости отправиться к маме, к которой Сэм каждую среду заходил после футбольной тренировки. Я позволила себе помечтать, как было бы здорово ворваться в старую входную дверь и плюхнуться на продавленный, но такой уютный мамин диван, пока она суетится с чаем и оладьями. В доме Нико все сиденья были спроектированы таким образом, чтобы домашние не засиживались, а поскорее вставали и шли заниматься делами. Сейчас же мне хотелось съесть готовое карри, куском индийской лепешки подбирая соус в коробочке из фольги, а не возиться с чесноком, травами и правильно сваренным куриным бульоном.

Но я стала женой, поэтому следовало идти к мужу. Когда я вошла, Нико уже вернулся из своего садового магазина. Он оторвался от ризотто, которое помешивал, и бросился ко мне:

– Мэгги! Что случилось? Все хорошо?

И, невзирая на понимание, что Франческа по-прежнему несчастна, мне кровь из носу сделалось необходимо сохранить веру, что все в конце концов изменится к лучшему, поэтому мое исполненное независимости лицо моментально искривилось. Нико протянул ко мне руки. Франческа, которая делала домашнее задание за кухонным столом, пулей вылетела прочь.

Как только у меня из глаз хлынуло, Нико, верно, пожалел, что не накупил оптом бумажных платочков. Во мне словно разверзлись хляби небесные, и слезы полились рекой. Я лишаюсь своего магазинчика и любимого занятия. В шкафу в гостиной, как упрек, по-прежнему висят изысканные костюмы Кейтлин – бежевые, черные, темно-синие. Франческа побеждает в войне, а значит, у нас с Нико так и не будет времени побыть вдвоем. Я очень хочу помочь падчерице, утешить, сделать ее жизнь лучше, чтобы девочка перестала страдать и злиться. Но не могу.

Поэтому напряжение не отпускает нас никогда, ведь Нико может понадобиться дочери в любой момент. Даже когда мы ложимся спать, не обходится без ежевечерней драмы: «Папа, у меня в комнате завелась уховертка / внизу слишком шумно / мне не уснуть / у меня болит голова». Хоть я и выросла в муниципальном доме, где через тонкие стены отлично слышно, как соседи пукают или занимаются любовью, самым эффективным средством погасить малейшие проявления либидо у нас с Нико оказался страх услышать за дверью шаги Франчески.

Муж посмотрел на меня с явным облегчением:

– Я уж подумал, что разонравился тебе, – и погладил меня по голове. – Прости, что, выйдя за меня замуж, ты не стала хоть капельку счастливее.

– Не глупи. Быть замужем за тобой замечательно. Просто я тебя постоянно подвожу. Конечно, мне никогда не заменить Кейтлин, но Франческа, по-моему, ненавидит меня, как никто прежде.

– Да перестань. Никакой ненависти она к тебе не испытывает. С чего бы? Ведь ты такая милая. А ей именно этого и не хватает. И знаете что, миссис Фаринелли? – произнес он, придвигая мне стул.

Хотя говорил он весело и сочувственно, на лице у меня наверняка промелькнул страх. Ведь мы были женаты всего два месяца, и я все еще ждала, когда он скажет мне, что это большая ошибка.

Но Нико наклонился и поцеловал меня.

– Мы устроим тебе мастерскую в мансарде. Там очень уютно. Кейтлин до болезни собиралась превратить ее в студию йоги, так что там уже провели электрику и побелили стены. Окно большое, от пола до потолка, поэтому очень светло. Можно заказать встроенные рабочие столы, полки и шкафы – все необходимое, чтобы максимально использовать пространство.

Собственная мастерская. О таком я даже не мечтала. Вечно пыталась что-то на что-то обменять, что-нибудь из чего-нибудь сварганить. В душе проклюнулся маленький росток надежды. Особое, только мое пространство. Возможно, получится даже шить на заказ, а не просто перелицовывать да чинить.

– И к тому же за аренду не надо платить – большой плюс.

– Ты уверен? Тебе не покажется, что тебя просто использовали?

– Не говори глупостей! Я тебе муж, а не домовладелец. Именно так и поступают пары: делятся проблемами и вместе ищут выход.

И тут я снова расплакалась. Мне столько лет приходилось в одиночку бороться за существование, выискивать такие решения, благодаря которым нам с Сэмом не надо будет перебиваться с хлеба на воду или садиться на шею матери, что сейчас слова Нико показались мне колдовской пылью, которая искрилась вокруг, добывая подходящие варианты прямо из воздуха.

– Однако там предстоит хорошенько прибрать, – нахмурился муж. – Возможно, даже придется попросить Франческу помочь. В мансарде много вещей Кейтлин. Бог знает, каких именно. Университетские учебники, снаряжение для ходьбы, дайвинга и верховой езды, альбомы для вырезок – она вечно собирала разные программки, билеты на самолет и всякое такое. Может, Франческа захочет оставить что-то себе.

Я совершенно не подумала, сколько воспоминаний вызовет у Нико разбор вещей Кейтлин. Учитывая, какой спортивной была она, удивительно, что теперь он остановил выбор на рохле вроде меня. Я-то ни разу в жизни не сидела на лошади: меня не привлекает транспортное средство без надежных тормозов. Вряд ли мне будет приятно слушать, как муж болтает с Франческой о достопримечательностях, которые они посмотрели, о пляжах, с которых любовались закатом, о вершинах, на которые взбирались. Мне не хотелось портить то общее, что у нас сложилось, без конца задаваясь вопросом, не было ли ему лучше с Кейтлин. Или обнаружить, что существует целый список мест, где Нико занимался сексом с первой женой.

Впрочем, следовало проявить должную благодарность, поэтому я попыталась высказаться дипломатически:

– Я бы рада поучаствовать, но, может, вам лучше разгрести завалы вдвоем? Не мне решать, что из вещей оставить, а от чего избавиться. Если места там достаточно, часть можно сложить куда-нибудь в угол, а мне хватит и остального пространства.

– Знаешь, наверное, тебе лучше присоединиться к нам, если, конечно, не возражаешь, а то мы так и будем откладывать. И вряд ли ты сможешь долго соседствовать с вещами Кейтлин в углу. Мне, например, вовсе не улыбалось бы хранить где-нибудь у себя барахло твоего бывшего. Время пришло. А те вещи, которые Франческа захочет оставить, она может сложить у себя в комнате.

Я обняла его. Теперь оставалось донести наш план до Франчески.

Глава восьмая
Лара

Заканчивается март, уже не за горами Пасха, а я не видела папу практически с Нового года, когда Массимо неожиданно оказался свободен и смог отвезти меня в деревню в Суссексе, где находится папин дом престарелых.

Не хотелось вспоминать тот день и ужасное поведение папы при Массимо. Отец выкрикивал какую-то неразборчивую чепуху про «сиреневые окна» и постоянно норовил ударить его тростью. На обратном пути я рыдала в машине, а Массимо ругательски ругал «неблагодарного старого хрыча», подробно описывая, сколько тратит на его содержание: «Знаешь, во что мне обходится его стрижка, хотя у него осталось три волосины? В семнадцать фунтов!»

После того визита у Массимо всегда находились отговорки, чтобы не везти меня туда: то он расстроен, то занят, то устал. Самое смешное, что самостоятельно я добраться не могла, поскольку папа всегда отговаривал меня учиться водить машину, боясь, как бы и я, подобно маме, не погибла в автокатастрофе. Конечно, поначалу у меня еще оставались подруги, которые могли меня подвезти. Но если они приходили к нам, Массимо всегда встречал их недружелюбно, а когда я собиралась куда-то пойти с ними, устраивал немыслимые сцены. Поэтому со временем все прежние знакомые растворились в тумане, сочтя нашу дружбу слишком тяжелым трудом. И меня все еще трясло от выговора, который Массимо закатил мне в последний раз, когда я потратила целое состояние на такси.

Так что теперь мне вообще не удавалось видеться с папой.

Но в последнее время Массимо, похоже, стал гораздо снисходительнее. Может, просто меньше нервничал на службе, но он то и дело приносил мне чай в постель, массировал плечи и даже заводил разговоры, не поработать ли мне в его фирме: «Давай подумаем об этом осенью, когда Сандро вернется в школу». Такое поведение резко отличалось от его обычного «в фирме все слишком переменилось с тех пор, как ты там была. Люди готовы друг другу глотку перегрызть. Не думаю, что ты справишься».

Вот и сегодня он был в хорошем настроении. Прочел Сандро сказку перед сном, открыл бутылку отличного сансера, а я поджарила морского черта с чесноком, как он любит. Идеальный вечер, чтобы обсудить поездку к папе.

– Знаю, тебе не захочется тратить на это выходной, но мне действительно нужно съездить к папе на Пасху. Ужасно думать, что все остальные проводят время с родными, а он сидит там один с казенным крашеным яйцом от дома престарелых.

Массимо проглотил кусок рыбы, промокнул уголок рта салфеткой.

– Ну зачем тебе расстраиваться на Пасху. Я же знаю, какая ты возвращаешься из поездок к отцу. Между прочим, выходных у меня всего четыре, и я подумал: а не съездить ли нам в Лондон? Снимем там гостиницу, покажем Сандро Лондонскую темницу[8] или Тауэр.

Я уставилась на мужа, пытаясь не выдать своих опасений. Лондонская темница? Да Сандро после этого еще несколько месяцев будет верещать от ужаса.

– Чудесная мысль. Я гляну, куда еще там можно сходить. Может, в театр или на какое-нибудь шоу, если не возражаешь. И давай тогда заскочим к папе вечером перед Страстной пятницей, если ты освободишься пораньше?

– Я, наоборот, собираюсь в четверг сидеть до последнего и все закончить, чтобы не пришлось работать в праздник. А папочка твой, по-моему, уже все равно не соображает, Пасха или не Пасха, разве нет? Так что съездить к нему ты можешь в любое время. Через неделю или две.

Массимо складывал салфетку. Потягивал вино. Выстукивал ритм ножом по краю тарелки.

Мы с папой не виделись уже три месяца. Надо навестить его во что бы то ни стало. Я старалась говорить спокойно, чтобы мои слова не выглядели мольбой или ультиматумом:

– Ну, тогда ты не против, если на следующей неделе я автобусом доберусь до Уортинга, а дальше возьму такси?

– На такси получится довольно дорого. Между прочим, плата за дом опять выросла. Думаю, нам следует избегать лишних трат.

Я сделала глубокий вдох.

– До сих пор ты с невероятной щедростью оплачивал уход за папой, но, может, пора проконсультироваться с юристом и получить разрешение содержать папу на деньги за его дом? Тогда твое финансовое бремя несколько уменьшится. – Я еле удержалась, чтобы не добавить: «И еще останется фунтов пятьдесят в месяц, чтобы я могла постоянно навещать отца».

Массимо вздохнул, словно разговаривал с умственно отсталой.

– Ты вряд ли представляешь, во сколько обходится пребывание твоего отца в этом заведении. – Муж похлопал меня по руке. – Он может прожить до девяноста пяти. Если я не буду приплачивать, собственные деньги Роберта быстро закончатся. И мне бы очень не хотелось, чтобы тесть в итоге оказался в какой-нибудь замызганной богадельне, где воняет тухлой капустой, а обитателей сутками держат в памперсах.

У меня сжался желудок. Я не могла допустить такой участи для отца с его элегантными запонками и любовью к хорошему лосьону после бритья. Он по-прежнему хоть и с трудом, но поднимался всякий раз, когда в палату входила медсестра. Надо было придумать, как правильно обеспечить папу, когда мы только начали сдавать его дом, а не полагаться всецело Массимо. Но и тогда, и сейчас мне трудно было противостоять мужу с его доводами: «У тебя и так достаточно забот. Я сам займусь денежной стороной. Именно этого хотел бы и твой папа. В конце концов, люди платят мне целое состояние, чтобы я присматривал за их делами. И позволь мне взять на себя часть твоей нагрузки, иначе ты снова сядешь на антидепрессанты».

На любую мою просьбу показать документы Массимо этак небрежно помахивал пальцами: дескать, я обо всем позабочусь, мне только в радость. Поэтому я понятия не имела, долго ли папа сможет платить за себя, если мне удастся вырвать у мужа финансовый контроль и получить доступ к отцовским деньгам.

Массимо с силой разминал рыбу на краю тарелки. Я рисковала испортить вечер. Завтра попробую еще раз.

Муж поднял взгляд:

– Если уж у тебя так много свободного времени, почему бы не сходить к врачу и не разобраться, почему ты не можешь снова забеременеть? На поиски треклятой кошки ты отправила кучу народу, но так и не удосужилась выяснить, почему у Сандро нет ни брата, ни сестры.

Пожалуй, не следовало на него так давить. Типично для Массимо: терпеть и даже принимать нечто важное для меня, пока ему не надоест, пока окружающие не привыкнут к его выдающейся чуткости, пока не закончатся восторги: «Какой замечательный отец, вы бы видели, как он пытался подбодрить малыша, когда у них пропала кошка!»

– Постараюсь записаться на прием, но доктор, которая специализируется на планировании семьи и бесплодии, пока в отпуске. – Я встала и отвернулась якобы за водой, а на самом деле – чтобы муж не увидел, как я краснею, солгав. – Когда она вернется, я к ней зайду. Возможно, она захочет осмотреть нас обоих.

– В семье Фаринелли никогда не было проблем с плодовитостью. – Массимо с грохотом отшвырнул нож. – А у Нико всего одна дочь только потому, что Кейтлин больше не хотела. Сдай все анализы, и посмотрим, что они покажут.

Я кивнула, как будто собиралась опрометью бежать записываться к врачу.

Но Массимо не мог контролировать всё.

Кое-что зависело и от меня.

Глава девятая
Мэгги

Впервые с тех пор, как я въехала в этот дом, у меня возникло ощущение, что я занимаю в нем положенное мне место, а не зажимаюсь с виноватым видом в уголке. Мне предстояло завести собственную мастерскую и сделать часть дома своей, не чувствуя себя самовольной захватчицей пространства, принадлежащего другой женщине. В прекрасном настроении я собиралась спуститься вниз к завтраку, когда услышал на площадке странные звуки. Они напомнили мне хрипы и стоны лисы, которую однажды в нашем районе сбили велосипедисты и она в агонии корчилась в канаве.

Звуки доносились из комнаты Франчески, и я бросилась туда. И застыла у дверей, опасаясь, как бы она не закричала, чтобы я убиралась. Но потом подумала: а вдруг девочке там по-настоящему плохо, и устремилась внутрь, одновременно зовя Нико. Шторы были еще задернуты, и я не сразу разглядела, что девочка скорчилась на кровати, полуприкрытая одеялом, и рыдает так, словно настал конец света.

– Франческа! – Я кинулась к ней и положила руку на горячую спину. – Что стряслось? – Я попыталась перевернуть девочку, но она еще сильнее зарылась в одеяло.

И тут я увидела большие пятна крови на простынях.

– Ах ты бедняжка. Это первая менструация?

Она кивнула.

– У тебя есть что-нибудь?

– Нет, – всхлипнула она.

В двери сунулся Нико:

– Что тут у вас?

Я приложила палец к губам и отмахнулась:

– Все в порядке. – Не хватало только его способности зеленеть и теряться при обсуждении «женских тем». Нико замер в недоумении, но из комнаты вышел. Слава богу, он мне доверяет. Я протянула Франческе халатик: – Ничего страшного, детка. Сходи в душ, и тебе сразу станет лучше. А я пока принесу прокладки.

К моему удивлению, она обвила меня руками, прижимаясь к плечу пылающей мокрой щекой:

– Я хочу маму. Очень хочу маму. Хочу, чтобы она была здесь.

Мне пришлось с усилием отогнать мысли о том, как справится Сэм, умри я завтра. Даже сейчас, в тридцать пять, мне было не представить, что мамы нет рядом: каким одиноким стал бы мой путь к алтарю, если бы она не стояла в первом ряду, благоухая подделкой под «Шанель», купленной на рынке? Уже больше трех десятилетий мама не устает твердить, какая я замечательная, хотя на самом деле ничего такого во мне нет. Но для нее я необыкновенная, неповторимая, особенная. Даже сейчас мама иногда в шутку называла меня малышкой. Но и мне, уже совсем взрослой, нравилось оставаться ее ребенком, ощущать защитный барьер между мной и внешним миром, знать, что есть на свете человек, готовый сделать для моего счастья все, не ожидая ничего в ответ.

А вот Франческа не успела впитать ощущение восторженного материнского поклонения от Кейтлин. И теперь стояла на пороге женственности, борясь с адской смесью детских и взрослых чувств на фоне бушующих гормонов, и рядом не было того единственного человека, который только и сумел бы помочь ей справиться.

Мне и самой хотелось плакать.

Никогда еще я не чувствовала себя настолько бесполезной, настолько неспособной поддержать человека. Пока у девочки потоком лились слезы, вместе со взрывом горя унося привычную гневливость и колючесть, я прижимала бедняжку к себе, убирала волосы ей с шеи, поглаживала по спине и, пытаясь унять бурю эмоций Франчески, шептала: «Ну-ну, ш-ш-ш, ш-ш-ш», как делала мама, успокаивая меня.

Постепенно рыдания утихли. Франческа чуть отодвинулась, стараясь не встречаться со мной взглядом. В попытке удержать момент единения между нами, хрупкий, как мыльный пузырь, я коснулась ее руки.

– Я все понимаю. Действительно понимаю. На твоем месте я тоже хотела бы маму. Свою, родную, а не чужую тетку, на которой женился отец.

Франческа закусила губу. Она не шевелилась, а слезы собирались у нее на ресницах, готовые снова политься ручьем. Интересно, сколько вечеров девочка плакала в подушку, пока мы с Нико сидели внизу и потягивали вино, после того как она в гневе уносилась прочь? Мы рассуждали, как «справиться с ее поведением», а она тем временем, наверное, зарывалась лицом в мамины блузки, отчаянно стараясь уловить след знакомого запаха. Перебирала драгоценности в шкатулке Кейтлин, распутывала ожерелья, примеряла кольца, пытаясь вызвать в памяти ее образ. А я только о себе и думала, злилась, что тринадцатилетний подросток мне мешает, и прикидывала, как попросить Нико поставить замок на дверь нашей спальни.

Наконец-то ко мне пришло осознание, что значит быть взрослой. И стать мачехой девочке, у которой умерла родная мать.

Если и пришло время наконец перестать сокрушаться, что в моем сказочном новом мире не обходится без мелких недостатков, то именно сейчас.

– Пойду-ка принесу тебе прокладки. А ты лучше сходи в гостевую ванную, чтобы никто не видел. Простыни я тебе поменяю. А пижаму просто кинь в корзину, потом постираю.

Франческа кивнула:

– Спасибо. – И еще раз обняла меня.

Глава десятая
Лара

В Страстную пятницу Массимо вскочил с постели в семь часов, чмокнул меня в щеку и заявил:

– Полежи-ка еще, красавица моя. А я сгоняю за пасхальным подарком. – Отчего у меня чуть не вырвалось: «А могли бы уже в полдевятого быть у папы». Но, с другой стороны, напомнив Массимо, что мы собирались «избегать лишних трат», мне удалось в выходные уберечь Сандро от мучительного таскания по самым жутким достопримечательностям Лондона.

Я снова откинулась на подушку, мысленно прокручивая в голове противоречия, свойственные мужу. Сначала ранящие или даже оскорбительные выпады, а потом куча продуманных жестов, чтобы их уравновесить. Но я это понимала с самого начала, еще когда он впервые разыграл для меня на работе целую сцену. В одно утро он очень радовал, заметив новую блузку. Затем выбивал почву из-под ног, сморщив нос из-за моей новой стрижки. Приносил мне кофе, когда я работала в обеденный перерыв. Зато потом несколько раз уезжал без меня, если я на пять минут позже выходила из офиса. Но всякий раз рядом с Массимо я была активным участником действа, а не пассивным наблюдателем, и поглощала его энергию, хорошую или плохую. И без Фаринелли, со всеми их семейными недостатками, очутилась бы теперь одна-одинешенька в своем мире, если не считать отца, который постепенно терял контроль над разумом. Оставалось утешаться тем, что, пусть я и предпочла бы отправиться к папе, усиленные хлопоты Массимо с пасхальным подарком добавляют еще одну песчинку на нужную чашу весов «любит – не любит».

Но к десяти часам меня уже мучил вопрос, куда подевался Массимо. Как и отец, я ненавидела ожидание и неопределенность. Поэтому, когда муж ворвался в дверь с большим рыжим щенком на руках, моей первой реакцией стало облегчение. Оно быстро сменилось удивлением, а потом страхом.

Лицо Массимо – красивое, надменное лицо – светилось от возбуждения.

– Посмотри, кого я нашел!

Я отпрянула, решив, что собака бегала по улице, а он ее поймал и притащил сюда, чтобы животное не попало под колеса. Но лучше бы просто привязал снаружи.

Муж подошел ко мне, удерживая щенка, который пытался вырваться у него из рук. Я стояла на второй ступеньке лестницы, и Массимо подтолкнул собаку ко мне, а я чуть не завизжала.

– Думаю, этот малыш заменит нам Мисти. Родезийский риджбек. Последний в помете. Почти полгода. Его хотели оставить для разведения, но у него оказался залом хвоста, поэтому щенка решили отдать. Я убедил хозяев, что у нас его ждет замечательная жизнь.

Я попыталась улыбнуться, но мне хотелось рвануть вверх по лестнице, запереться в спальне и сидеть там, пока муж не спрячет животное. Неужели он это всерьез? Ведь не мог же Массимо не знать, что я панически боюсь собак с тех пор, как в детстве меня укусила колли, и что я перестала ходить с Сандро в парк, поскольку жутко изводилась, когда вокруг бегали собаки. Даже если животные были на поводке, я постоянно следила за ними, боясь, как бы псы вдруг не вырвались из ошейников и не напали на нас.

К моему ужасу, Массимо позвал Сандро, который тут же выбежал из своей комнаты со смесью нетерпения и смятения на лице.

– Та-дам-м! Поздоровайся со своим новым питомцем Лупо. По-итальянски это означает «волк».

Лицо у Сандро помертвело, он поник, потом покосился на меня и скривил губы в улыбке. Сын нерешительно топтался на площадке, а Массимо восторженно манил его к себе:

– Только посмотри, какой он милый. Собака ведь лучший друг человека. А эта порода и вовсе считается отличным компаньоном. Ты полюбишь его, Сандро. Может, даже больше, чем Мисти.

Мы с сыном молчали, и энтузиазм Массимо поостыл. Но все-таки не стоило воротить нос от всех усилий, которые он явно приложил, стараясь нас подбодрить. Он же, верно, думал, что против собственной собаки я возражать не стану. И если рассуждать трезво, мне было известно, что большинство из них вполне воспитанные. К тому же мы много говорили о том, что незачем Сандро всю жизнь каждый раз застывать при виде идущей навстречу собаки. Поэтому я проглотила страх и, подойдя к Лупо, заставила себя погладить щенка по голове.

– Он замечательный, Сандро, посмотри, какой добрый и милый, – произнесла я, прижимаясь к стене холла, когда Лупо, свесив на сторону большущий язык, направился ко мне, неуклюже шлепая лапами. От страха у меня задрожали ноги и вспотела спина.

Я попыталась заговорить со щенком с той умильно-ласковой интонацией, которую часто слышала у собачников:

– Ах ты, песенька, славный мальчик.

– Эти собаки, Сандро, родом из Африки. Чтобы его забрать, мне пришлось смотаться аж в Уитстабл. – Нетерпение в голосе Массимо нарастало.

Но среди прочих дурацких черт, которые Сандро унаследовал от меня, – кривой клык, второй палец на ноге длиннее остальных, губы часто обветриваются и трескаются – в списке был и парализующий страх перед собаками. Массимо не должен был заметить, что Сандро не только не спускается, а пятится по лестнице, поэтому я захлопала в ладоши в притворном восторге, точно воспитательница в детсаду, готовая разразиться песенкой «Колеса у автобуса»[9]:

– Пойдем посмотрим, понравится ли ему наш сад. Он ведь долго ехал и наверняка уже хочет пописать, а нам не нужен беспорядок в доме. – И я поманила Сандро вниз по лестнице.

Массимо опустил щенка на пол в коридоре, где тот сразу же начал подпрыгивать и царапать меня за бедра. Мне хотелось расплакаться.

– Так что ты думаешь о подарке? – Массимо смотрел очень внимательно, и я заставила себя широко улыбнуться:

– Чудесный сюрприз! Вот уж думать не думала, что ты хочешь собаку.

– Я купил его для Сандро. Сыну будет полезно. И тебе пес станет отличной охраной, когда меня не будет рядом.

Вот до чего безумной стала моя жизнь: я готова была мириться с собакой, которой до жути боялась, лишь бы не разгневать мужа неблагодарностью.

Глава одиннадцатая
Мэгги

Даже если Франческа видела во мне только способ добыть гигиенические прокладки, чтобы не просить их у отца, за последние две недели ее отношение ко мне определенно смягчилось.

И вот теперь я лихорадочно обдумывала, стоит ли вовлекать девочку в уборку чердака, разрываясь между потребностью побыстрее довести обещанное рабочее место до ума и страхом разрушить столь неожиданно возникшее хрупкое перемирие с Франческой.

Однако середина апреля, крайний срок съехать из магазина, быстро приближалась, и Нико был непреклонен:

– Тебе необходимо место для работы, а нам необходимо, чтобы дом был домом, а не святыней.

Как ни странно, но стремление мужа «замести в угол» воспоминания о Кейтлин я восприняла не как знак его безмерной любви ко мне и готовности оставить прошлое позади, а наоборот – как указание, что теперь он попросту не позволяет себе слишком привязываться к кому-либо. Надеюсь, если я завтра вдруг умру, меня не вычистят из его жизни, набив моими вещами несколько мешков для мусора и пару плетеных корзин с одеждой для благотворительного магазина.

Пока Нико обсуждал с Франческой участие в уборке, я сидела внизу на кухне, готовясь услышать перебранку на повышенных тонах. Но падчерица, спустившись, застенчиво прислонилась к дверному косяку.

– А когда ты закончишь обустраивать мастерскую, не согласишься сшить мне платье для школьной вечеринки в конце года? Если, конечно, захочешь.

Я готова была вскочить со стула и пообещать сшить ей сто платьев, каждое нового цвета. Возможность заняться чем-то интересным для нас обеих, а не тем, что изобретал Нико под девизом «а вот тебе еще случай познакомиться с Мэгги поближе», наполнила меня надеждой на будущее, о котором еще две недели назад я и мечтать не могла.

* * *

Когда наступила суббота, Массимо и Сандро пригласили Сэма с собой в парк. Мой сынишка, кстати, отлично прижился в большой семье и, похоже, был готов насовсем перебраться в дом Массимо, куда его так и манили машинки, футбол и Лупо. Хотя вряд ли Сэму понравилось бы постоянно общаться с Ларой. Она был из тех, кого моя мама называет «бука»: с вечно пасмурным лицом, словно в постоянном ожидании, что вот-вот хлынет дождь, несмотря на безоблачное небо. Однако Массимо, похоже, ее обожал, то и дело обнимал и говорил: «Люблю тебя», даже если она всего-навсего приносила ему чашку чая.

При виде Сандро, который уныло плелся позади отца, то ведя ладошкой по стене, то останавливаясь, чтобы подобрать перо, у меня возникло подозрение, что Массимо доставляет удовольствие баловать моего помешанного на футболе Сэма. Стоило им оказаться рядом, оба с жаром принимались обсуждать игроков премьер-лиги, о которых я и слыхом не слыхивала. Нико это типично мужское увлечение было мало свойственно, он гораздо больше интересовался телепрограммой «Мир садовода», чем спортивным каналом, поэтому здорово, что Массимо был искренне увлечен футболом, а не просто притворялся, как я. Я старалась не думать, сколько потерял Сэм из-за такого папашки, как Дин, который предпочитал не обременять нас своим присутствием, ограничиваясь несколькими почтовыми открытками в год. Впрочем, по правде говоря, Дин никого и не строил из себя. Мастер на все руки, он работал на стройках, но ровно до тех пор, пока у него на руках не оказывалась сумма, позволяющая уехать на какой-нибудь экзотический остров и несколько месяцев обитать там в соломенной хижине. Он часто говорил мне: «Мэгс, ты слишком серьезна. Живи сегодняшним днем. Пока есть пиво и немного солнца, я король». Но когда он меня бросил, было все равно больно.

Я утешалась тем, что, хотя в отцы Сэму выбрала неудачника, зато отчима в конце концов нашла отличного.

И сегодня – в день, который мы отвели для разгребания завалов, – Нико снова поразил меня сердечностью: он очень беспокоился, что мне будет тяжело перебирать вещи его умершей жены, позабыв и думать, как сложно будет ему самому. Я обняла мужа:

– Мы справимся.

Меня больше волновала реакция Франчески. Я неловко застыла на лестничной площадке, пока муж ходил за дочерью. Но всякая неловкость рассеялась, когда я попыталась уцепиться за сложенную чердачную лестницу – упражнение, похожее на ловлю пластикового утенка на ярмарке, только в два раза труднее. Оставалось надеяться, что я сумею освоить маневр, иначе ежедневный путь в мастерскую грозил превратиться в настоящую занозу в заднице. Впрочем, зато мы нашли над чем посмеяться и в чем разобраться совместными усилиями, прежде чем погрузиться в предстоящую работу.

Я уже любила эту мансарду и с волнением представляла, как под окном поставлю стол для шитья, а в нише – полки для тканей, булавок и разных принадлежностей. В отличие от захламленной маминой квартирки, где я старалась ничего не передвигать, боясь, что из какой-нибудь древней футбольной бутсы выскочит крыса, это пространство ничем не напоминало привычный чердак, куда как попало сваливают ненужные вещи. Здесь было много света, а коробки стояли аккуратными рядами и были надписаны красной ручкой: «Бриджи/шлемы для верховой езды», «Малые веса/эспандеры», «Кассеты A – Й». Мне стало немного не по себе при виде этих крупных, четко прописанных букв. Такой уверенный командирский почерк мог быть у нападающей в нетболе или центровой в женском хоккее. Интересно, эти коробки с самого начала стояли здесь или Кейтлин начала сортировать вещи, поняв, что умирает, и намереваясь избавить домашних от хлопот?

Хотелось думать, что, начнись для меня обратный отсчет, я нашла бы более важные дела, чем раскладывать компакт-диски в алфавитном порядке. А может, теряя контроль над здоровьем, Кейтлин обретала хоть крупицу утешения и уверенности перед лицом великой неизвестности, точно зная, что «Абба» стоит рядом с «Аэросмитом».

Мне было трудно представить, каково это – знать, что жить тебе осталось всего ничего. Но сама я хотела бы провести свои последние месяцы, прыгая с парашютом, гуляя по Великой Китайской стене или ныряя к Большому Барьерному рифу, пусть даже в настоящий момент, когда я надеялась, что впереди у меня еще лет пятьдесят, эти занятия меня не привлекали. Увы, меня терзали удручающие подозрения, что последние свои недели я, скорее всего, проведу, избавляясь от старых замызганных футболок, посеревшего нижнего белья и дырявых носков, дабы не остаться в памяти близких обладательницей мешковатых трусов и растянутых лифчиков. Кроме того, наверняка придется перелистать фотоальбомы и убрать сомнительные снимки, которые могут испортить впечатление обо мне, тогда как защититься и объяснить, что на самом деле все не так плохо, я уже не смогу. Да и Сэму явно не стоит натыкаться на фотографии, где я в обнимку с бутылкой текилы выпадаю из кресла, а к щеке у меня прилипла макаронина, или танцую с надувным пенисом, или целуюсь с одним из длинной череды бездельников, ничем не лучших, чем его отец, хоть и менее веснушчатых.

Нико стоял уперев руки в боки, а Франческа смотрела на него в ожидании указаний. Я застыла у чердачного люка, боясь посягнуть на эмоции, витающие между коробками.

Наконец Нико повернулся к дочери:

– С чего хочешь начать? Может, посмотрим мамины кассеты?

У Франчески сделался такой вид, будто отец предложил ей надеть кринолин на вечеринку в честь окончания семестра. Кассеты устарели еще в те времена, когда я была подростком. Франческе они наверняка казались древними, как чугунный утюг. Моя мама не могла раскошелиться на DVD-плеер, поэтому, когда друзья давно перешли на компакт-диски, я еще долго вытягивала из нашего паршивого кассетника зажеванную ленту и заново сматывала ее карандашом. Но если пытаешься подружиться с падчерицей, не стоит подчеркивать, что помнишь жизнь без айтюнс.

Нико сам решил, что первыми надо перетащить к люку коробки с кассетами.

Я осмотрела другие коробки, выискивая такие, где окажется меньше эмоционального багажа. Совсем не хотелось наткнуться на фотографии, на которых Нико и Кейтлин разрезают свадебный торт, с любовью глядят на крохотную Франческу или чокаются бокалами с шампанским у рождественской елки.

И тут мне в глаза бросилась пометка «Франческа».

– Вот, смотри, здесь твое имя. Может быть, начнешь с этой коробки?

Вид у девочки был несколько неуверенный, и, честно говоря, я ее не винила. Бог весть, что оказалось бы в коробке с надписью «Мэгги». Скорее всего, штук двадцать полупустых флаконов разглаживающего кондиционера для волос, которым я довольно долго пользовалась, отчаянно стремясь выпрямить кудряшки, пока превосходящая сила природы все-таки не победила мой оптимизм.

Мой многозначительный взгляд, похоже, вывел Нико из ступора.

Он потянулся к коробке и принялся отдирать скотч.

– Пойдем, голубка, посмотрим?

Когда их темные головы сблизились, чтобы заглянуть внутрь, я занялась другими этикетками.

«Верхняя одежда»? Интересно, неужели Кейтлин была настолько организованна, что каждый апрель паковала шарфы, плащи и шапки с помпонами, дабы потом не тратить все лето на поиски шлепанцев, пробиваясь через завалы всевозможной шерстяной одежды?

Нет уж. Одежда была слишком личной штукой, слишком реальной. Мне не хотелось разглядывать каждый след грязи на сапогах Кейтлин и думать, а не в них ли она была, когда они с Нико шагали рука об руку по улице, укрывались под деревом от летнего дождя, целовались и обнимались, пережидая ливень.

Я подошла к коробке с надписью «Пособия» – непохоже на хранилище любовных воспоминаний. Внутри оказались книги Кейтлин о питании и фитнесе. Я вынула несколько самых верхних, просто чтобы проверить, не собираюсь ли ненароком выбросить драгоценное первое издание книги «Тростинка или толстушка»[10] или обязательные для каждой уважающей себя девушки брошюрки с рекомендациями, как «управлять метаболизмом» и «укрепить тело», а также множество совсем не забавной чепухи, о существовании которой даже не подозревала и без которой вот уже тридцать пять лет жила припеваючи.

– Ты ведь не планируешь изучать диетологию и спорт? – спросила я у Франчески.

– Исключено, – фыркнула та. – Не собираюсь тратить жизнь, приводя в форму кучу старых толстяков.

Я втянула живот.

Следующим мне попался огромный иллюстрированный том о значимости упражнений в психотерапии. Он напоминал огромные французские словари, которые мама как-то раз, пошатываясь, приволокла домой после уборки в местной библиотеке. Она надеялась их кому-нибудь втюхать. Никто так и не соблазнился, и мы сложили тома стопкой, используя их как подставку для клетки с хомяками. Наверное, Нико считал меня весьма ограниченной, раз у его первой жены хватало мозгов понять, как прыжки на месте сделают человека менее безумным.

Я посмотрела на мужа с другого конца чердака, надеясь, что меня ему хватит надолго. Они с Франческой сидели рядышком, копаясь в белом плетеном сундучке, и тихо ахали над крошечными пинетками, маленькими ползуночками с узором из тюльпанов, одноухим голубым кроликом. Вряд ли отец Сэма узнал бы нашего сына в толпе десятилетних рыжеватых и веснушчатых пацанов, не говоря уже о том, чтобы помнить его детские игрушки. Франческа гладила памятные вещи, прижимала их к лицу. У меня сжалось сердце при виде того, как она пытается удержать в памяти образ Кейтлин, цепляясь за тень присутствия, за остатки запаха, застрявшие в случайных предметах, которые пахли скорее пылью и сыростью.

Девочка достала несколько школьных тетрадей:

– Смотри, папа, мои сочинения в классе мисс Роланд!

Нико принялся читать вслух ее рассказ о новой собаке Полли-Долли, а Франческа смущенно ойкала.

– Это же вообще неправда! Мама не разрешала мне заводить собаку. – Она постучала по странице: – Глянь, какой толстой я нарисовала маму. Я ее такой и не помню.

Я старалась не слушать их разговор, шумно роясь в ящике. Обмен эмоциями между отцом и дочерью заставлял меня чувствовать себя кукушкой в гнезде на двоих.

– Слушайте, у меня от пыли уже в горле пересохло, – объявила я. – Спущусь-ка я в кухню и принесу нам чаю.

– Лучше я, – подхватился Нико и с готовностью вскочил, словно цепляясь за повод улизнуть на минутку.

Мне и самой очень хотелось убежать от этого горя, от сожалений и чужой любви, расползавшихся плющом из каждой коробки, которую мы открывали, но пришлось снова опуститься на колени и продолжать разбор. Под очередным слоем книг внезапно обнаружилась золотая шкатулочка для украшений. Хорошо, что я не выкинула сразу целую охапку старых пыльных книг о том, как перестать до дрожи бояться батута. Я взяла шкатулку и провела пальцами по крышке с узором в форме сердечка, выложенным из чего-то вроде рубинов. Открыла. Внутри было пусто, только мягкая подушечка на дне, но мансарду вдруг заполнила громкая классическая музыка, заставив меня подпрыгнуть. Франческа встрепенулась, любопытствуя, что же там такое нашлось. Я встала и протиснулась мимо велотренажера Кейтлин, перешагнула через коврики для йоги и наполовину сдутый мяч для пилатеса, дабы показать находку падчерице.

Она погладила голубой бархат внутри шкатулки.

– Очень красиво. Не помню такой у мамы. – Закрыла крышку, потом снова открыла ее. – А что за мелодия?

– Не знаю. Придется спросить у папы. Я в классической музыке совсем не разбираюсь. – Согласно заветам неписаного руководства «Как стать потрясающей мачехой», я ухватилась за возможность сближения: – А ты любишь классику? – Правда, меня пугало, что девочка примется называть композиторов, о которых я слыхом не слыхивала. Кажется, все Фаринелли любили за завтраком поиронизировать над газетными статьями об искусстве и культуре.

– Не очень, – сморщила нос Франческа. – Мама постоянно слушала оперу, но я не прониклась.

– Ну, может, войдешь во вкус позже. Шкатулку тебе отложить? Судя по клейму на дне, это настоящее золото, так что сохранить определенно стоит, – заметила я.

– Да, пожалуй, – кивнула девочка. – Там ведь можно мои сережки держать.

И она снова принялась просматривать свои старые школьные учебники. А я, чувствуя, что во мне больше не нуждаются, двинулась в обратный путь на другую сторону чердака. И там застыла в нерешительности, размышляя, взяться за сумку с надписью «Постельное белье» или открыть старомодный сундук, в котором вообще лежит бог знает что, способное выбить почву у меня из-под ног. Но тут в носу засвербело, я чихнула, и золотая шкатулочка вылетела у меня из рук.

Распахнувшись, она приземлилась на груду рюкзаков, и вновь раздались переливы скрипок и флейт.

– Прости-прости, это все из-за пыли. – Я пошарила рукой, молясь, что не повредила бесценную семейную реликвию.

Когда я подняла коробочку и перевернула вверх дном, проверяя, не сломалось ли что, мягкое бархатное донышко выпало и посыпались бумажки: билеты, открытка, какие-то записочки, сложенный буклет из Национальной портретной галереи. Я собрала их и уже хотела сунуть обратно, как вдруг заметила внутри на дне гравировку:

Моя дорогая Кейти-Киска!
Всякий раз, услышав эту музыку, я буду думать о тебе и жалеть, что мы не сделали другой выбор.
Вечно твой, П.

Я нахмурилась и пригляделась. Да, определенно, «П.». Вот уж чего мне совершенно не хотелось, так это знать, каким ласковым прозвищем Кейтлин награждала Нико. «Пупсик»? «Перчик»? «Паровозик»? Фу. Слава богу, Нико не придумал для меня аналог Кейти-Киски. Что-нибудь вроде Мэгги-Му. Или Мэгги-Маффин, если я еще больше раздобрею в ближайшее время. У меня когда-то был приятель, который называл меня Толстопопиком и навсегда отбил желание давать и получать прозвища.

«Жалеть, что мы не сделали другой выбор». Что это значит? О каком выборе речь?

Я смотрела на клочки бумаги в руке, на памятки из жизни Кейтлин. Она столько упустила. Наслаждалась бы она всеми этими концертами, музеями, обедами чуть больше, стремилась бы из каждой минуты выжать хоть чуточку больше удовольствия, если бы знала, как мало ей осталось этих минут? Решилась бы выпить еще бокал или рюмку и съесть еще одну сладкую сдобную булочку, зная, что завтра уже не наступит?

Я взглянула на Франческу, которая все еще листала учебники, сосредоточенно кусая губу. Хотя подробности отношений Нико с моей предшественницей ранили мне сердце, я перебрала билеты. Все они были в оперу. «Пелеас и Мелизанда» Дебюсси в Королевском оперном театре Ковент-Гарден. «Травиата» Верди в лондонском Колизее, «Так поступают все» Моцарта в Королевском театре в Бате. Я сунула билеты обратно в коробочку вместе с рекламным проспектом выставки в галерее Тейт «Поздний Тернер: освобожденная живопись».

Нико никогда не говорил со мной об опере. Явно считал меня в этом плане полной невеждой и старался придерживаться безопасных тем вроде шоу «Я знаменитость, заберите меня отсюда!»[11], последних фильмов о Джеймсе Бонде и выбора краски для столовой. Мне стало больно. Если бы я выросла в итальянской семье, где выходные посвящают музеям, концертам и кулинарии, то, наверное, тоже разбиралась бы в опере и искусстве. Маму, при всей ее сердечности и прочих замечательных качествах, гораздо больше интересовала «Улица коронации»[12] в сочетании с ведерком острых крылышек из «Кей-эф-си», чем культура и «ненашенская» кухня. Хорошо бы Нико и не ждал, что я стану разбираться в чем-то более сложном, чем песни Адель[13]. Мне не вынести, если Фаринелли вдруг всем семейством примутся пересказывать мне сюжет «Турандот» да еще и подпевать на итальянском.

Я украдкой взглянула на другие листки. Меню ужина в «Ритце». Боже, да меня порадовал бы и завтрак в «Премьер-инн»[14]. У меня сложилось впечатление, что Нико больше нравятся деревенские ресторанчики с непритязательным интерьером и безыскусной кухней, а не такие изысканные, супершикарные места. А может, он втайне считал, что мне комфортнее в заведениях попроще. Или боялся, как бы я его не осрамила, плеснув себе вина в стакан для воды или сунув в сумочку про запас бесплатные леденцы. Признаться, я и в самом деле могла бы так поступить, насмотревшись, как мама распихивает по карманам пакетики с сахаром и салфетки. Она-то даже мимо пластиковой ложки в кафе пройти не могла – вдруг пригодится.

Следующей была поздравительная открытка с довольно-таки похабной шуткой на лицевой стороне по поводу того, какое количество секса сделает его счастливым. Эта сторона Нико осталась мне неведома. Подобный юмор понравился бы скорее отцу Сэма. А мысль о том, как Кейтлин и Нико занимаются сексом, и вовсе вызвала у меня тошноту.

Билеты на Андреа Бочелли в Лидсе, ноябрь 2013 года. Концерт Il Divo[15] в Роттердаме, апрель 2012 года. Стыдно признаться, но лично я побывала только на одном живом концерте, и это было выступление One Direction[16]. Мы ходили с Сэмом.

Дальше мне попалась открытка с изображением Батского аббатства. Всегда мечтала провести выходные в Бате. Отец Сэма как-то раз решил устроить пир горой и отвез меня на ночь в паб в Дадли, где напился до бесчувствия. Видать, из-за долгого воздержания.

Я перевернула открытку.

Июнь 2012 г.
Моя дорогая Кейтлин!
Всякий раз, приезжая в Бат, я вспоминаю те замечательные выходные. И все еще пытаюсь придумать, как нам оказаться вместе навсегда!
С вечной любовью, твой П.

Я посмотрела на дату. Четыре года назад. Что Нико имел в виду под «как нам оказаться вместе»? Он ведь не собирался тоже умереть? Или думал о двойном самоубийстве, уже тогда зная о болезни жены? Я вспомнила, как мама рассказывала, что у Кейтлин все вроде бы шло хорошо, а на Пасху 2013 года вдруг начались боли в животе, и в феврале следующего года она умерла. Впрочем, что бы Нико ни имел в виду, это не мое дело.

Я услышала его голос с нижней ступеньки, быстренько положила все обратно в шкатулку и накрыла мягкой подушечкой. Сердце у меня виновато екнуло, ведь я, собственно говоря, сунула нос в замочную скважину, заглянув в любовные записочки мужа, в обрывки его жизни до меня.

До того, как в дверь его дома постучался рак.

Я высунулась из люка и взяла у Нико кружки с чаем, пока он поднимался.

Небольшой перерыв пошел ему на пользу: муж выглядел не таким измученным.

И сразу направился к Франческе:

– Ну, как ты тут?

– Хорошо. Все эти старые школьные учебники можно выбросить. Но ведь у меня больше никогда не будет возможности написать о маме или нарисовать ее, поэтому хорошо бы оставить картинки с ней, которые я рисовала до ее болезни.

– Детка, оставляй себе все, что захочешь.

– Представляешь, Мэгги нашла мне чудесную шкатулку для украшений! Ну, ту, что играет оперную музыку, когда открываешь крышку.

Нико выглядел озадаченным. Я сжалась, готовясь к пояснению вроде «О да, я ее купил, когда мы на выходных развлекались в Вене/Вероне/Париже».

Но он нахмурился:

– Не помню такой.

Я достала коробочку и открыла крышку.

Муж закатил глаза:

– Вот не знал, что бывают музыкальные шкатулки для украшений, да еще и с оперой.

– А что за опера-то? – поинтересовалась Франческа.

– Без понятия, – рассмеялся Нико. – Опера – это же просто галдеж. Я при всяком удобном случае отправлял туда с мамой твою бабушку. Бог знает, откуда взялась эта шкатулка.

Значит, сближаться с Анной на почве общей страсти к опере мне не грозит. Я старалась подавить неловкость из-за множества маленьких открытий о Кейтлин, которые постепенно совершала. И вовсе не стремилась обнаружить еще сто тысяч областей, где сочла бы себя неполноценной. К счастью, Франческа, вытащив пару крошечных резиновых сапожек с божьими коровками, отвлекла Нико.

– Я помню, как ты их носила! – воскликнул он. – Однажды забралась в такую глубокую лужу, что зачерпнула сапожками воды, и мне пришлось тебя разуть и босую нести домой на плечах.

Как ни благодарна я была за то, что мне не пришлось смотреть, как у мужа по лицу при виде шкатулки разливается сладостно-горькое сияние забытых воспоминаний, но все же не понимала, как мужчина может подарить жене красивую вещичку, да еще с памятной гравировкой, а потом напрочь забыть об этом. Он так оберегает мои чувства?

Ну не бежать же к нему с безумным видом, вырвав бархатную обивку и тыкая пальцем в надпись внутри: «Смотри, смотри, ведь ты же сделал для нее гравировку!» Тогда я сама буду выглядеть полной дурой, если верить противному ощущению, медленно разливающемуся в животе. Франческа встала и потянулась.

– Точно. Какую теперь коробку возьмем, папа?

– Решай сама, – сказал Нико и повернулся ко мне: – Ну, а у тебя, Мэгги, как дела?

Так и подмывало сказать: «С каждой минутой чувствую себя все более ущербной», но я выбрала ответ повеселее:

– Хорошо, хотя вряд ли тебе захочется что-то из этого оставить. Разве что университетские учебники. Может, подарить их библиотеке?

– Или отнести в контейнер для благотворительности, – пожал плечами Нико. – На автостоянке Моррисонов есть такой.

Мы перебрали еще пару ящиков, отложив в сторону все фотоальбомы. Я пообещала себе, что никогда не поддамся искушению их открыть, а сосредоточусь на том, как бы поскорее обрубить все концы, связанные с Кейтлин. Возможно, тогда я перестану чувствовать себя самозванкой, пытающейся обманом втереться в семью. Но, несмотря на благие намерения, мысли продолжали возвращаться к открытке. Меня поразило, насколько глубоко Нико был предан Кейтлин. Может, я для него просто домработница с привилегиями, а не второй шанс на счастье?

В конце концов Франческа подняла голову и простонала:

– Слушайте, а не хватит ли уже на сегодня?

Я сама была измотана, но с учетом того, что все это мы затеяли ради меня, считала себя не вправе роптать.

– Не возражаю. А, Нико?

– Мы управились с самой трудной частью. И в самом деле, давайте отдохнем, а завтра доделаем.

– А это не хочешь посмотреть напоследок? – показала я на старомодную картонную папку. – Может, там какие-то нужные документы?

Нико рассмеялся.

– Боже, это ведь еще до рождения Франчески. – Он подтолкнул дочку: – Смотри-ка, пока ты не родилась, я даже успевал писать ярлычки и подшивать все свои документы. Сейчас уже не такой организованный.

Продираясь сквозь мысли о том, кому вообще охота вечерами скрупулезно складывать квитанции на техосмотр автомобиля / гарантийные талоны бытовой техники / медицинские страховки, я поняла, почему ни одна из бумажек, выпавших из шкатулки, не укладывалась в мои представления о Нико.

Он фигурно выписывал заглавную «А» и делал забавные хвостики у букв «б» и «у», похожие на закрученные кверху усики.

Те послания писал не Нико.

А если не он, тогда кто автор любовных записочек к его жене и гравировки на шкатулке, которая была битком ими набита?

Глава двенадцатая
Лара

К маю Лупо вымахал в огромное чудище, очень кусачее и шумное, и пугал нас до полусмерти. Когда Массимо не было рядом, я не оставляла пса наедине с Сандро, который, к ярости отца, начинал трястись от страха и визжать всякий раз, когда Лупо к нему приближался. Я и сама была немногим лучше: при первой же возможности запирала пса в кладовке, бросив туда кусок отвратительной сушеной рыбьей кожи. Интерес Массимо к Лупо сводился к тому, чтобы демонстрировать пса, как дорогую игрушку, в парке, где аппетитные молодые мамочки обожают порассуждать о том, как отучить собак прыгать / безобразничать в доме / лаять в саду. Массимо же рассказывал им о тренировках со свистком и особо прочных собачьих подстилках, а также делился историями с зачином «было так досадно, когда…».

Однако не упоминал, что не открыл ни одной банки с собачьим кормом, ни разу не собирал какашки и не вытирал лужи, которые Лупо пускал от счастья при виде хозяина, входящего в дверь.

Зато муж очень радовался, что теперь у меня «появилось какое-то занятие». А по сути, воспользовался собакой, дабы похоронить любые разговоры о моем возвращении на работу, заявляя: «Ну, сама ведь понимаешь, нельзя же оставлять Лупо взаперти на весь день».

В плохие дни я жалела, что бросила работу и засела дома с Сандро. Уверена, если бы мы пригласили няню или отдали ребенка в ясли, это прибавило бы мальчику уверенности в себе. И мне, возможно, тоже. Я любила цифры, бухгалтерию и очень гордилась статусом «той, к кому стоит присмотреться». Той самой, из-за которой Массимо поддразнивали, говоря, что я дышу ему в затылок. А на нашей свадьбе не раз звучала шутка про «жениться на конкурентке». Но после рождения Сандро Массимо перестал говорить со мной о работе, призывая сидеть дома и не заморачиваться.

Многие знакомые мне женщины, вернувшись после родов на работу, потом лихорадочно пытались побыть дома с детьми хоть один день в неделю, беспокоились о плате за ясли и составляли сложные графики с участием бабушек и нянек, поэтому было бы черной неблагодарностью настаивать на моем возвращении к работе. Но хотеть-то этого мне никто не запрещал: как было бы здорово на пару дней в неделю обретать убежище в упорядоченных столбцах цифр с гарантированно предсказуемым математическим результатом, радоваться ощущению хорошо выполненного дела. Вновь окунуться в строгость и стройность числовых построений, а не вертеться в нелогичном мире, ставшем моей тюрьмой, ловушкой, куда загнал меня младенец, который, словно злясь на весь на мир, сердито вопил, не хотел спать, отказывался есть, яростно сжимая кулачки, а я держала его на руках, напевая, укачивая, успокаивая – и все напрасно.

Каждый раз, когда я заговаривала о работе, Массимо обнимал меня и принимался ласково убеждать: «Ты ведь только-только начала хоть чуточку высыпаться. Не желаю, чтобы ты выбивалась из сил и опять недосыпала. Да и Сандро еще не набрал нужный вес. Почему бы тебе не подождать, пока ему исполнится год?» А в следующий раз: «У ребенка слабая грудь, он слишком часто простужается. Какой смысл возвращаться, если все равно придется отпрашиваться, когда он заболеет». И так продолжалось до тех пор, пока Сандро не пошел в школу. А я к тому времени уже сомневалась, сумею ли хотя бы посудомоечную машину загрузить, не вызвав нареканий Массимо, не говоря уже о том, чтобы объяснить высшему руководству, почему компания не прошла аудит.

А теперь, благодаря «щедрому и продуманному» подарку Массимо, я не только вряд ли когда-нибудь вернусь на работу, но еще и дома придется быть постоянно настороже, чтобы жизнь не превратилась в сплошные взаимные обвинения.

Сегодня мне не удалось сдержаться. Лупо сделал лужу на полу как раз в тот момент, когда я ставила варить яйца. Пока я убирала под придирчивым и суровым взглядом Массимо в точном соответствии с его указаниями – возьми бумажные полотенца, тщательно вытри, брось в полиэтиленовый пакет, полей хлоркой, опять вытри, опять в пакет, выкинь пакет в мусорное ведро снаружи, вымой руки и почисти ногти щеточкой, – Лупо метался вокруг, пытаясь лизнуть меня в лицо. Я представила, как он, внезапно озлобившись, кусает меня за щеку, за нос, уродуя навсегда. Руки тут же затряслись, из головы вылетело, что Массимо любит яйца в мешочек, а для этого их надо варить не более трех с половиной минут.

Я уставилась в кастрюлю на проклятые яйца, размышляя, с чего хуже начать день: наплевать на оплошность и подать мужу яйца вкрутую или все же выкинуть их в помойку, заставив его ждать лишние три с половиной минуты, пока сварится новая порция в мешочек. Колеблясь, я теряла драгоценные секунды. А потом стало слишком поздно. Массимо оторвался от газеты:

– Ну, как там мой завтрак? Яйца готовы?

– Довариваются. Еще кофе?

Он кивнул и вернулся к «Таймс», лениво почесывая собаку за ушами. Хоть бы чайник поскорее закипел.

К счастью, мужа отвлекла газетная статья о гендерном равенстве на работе.

– Какая куча давно забытой чуши. Поддерживать в женщинах мнение, будто они могут выполнять ту же работу, что и мужчины, и за те же деньги. Женщины у нас в офисе вечно убегают пораньше, потому что у ребенка то отит, то гребаный концерт в школе.

Я кивнула, словно соглашаясь с его устаревшими взглядами, и едва удержалась от улыбки, вспоминая большой жирный крест, который на местных выборах поставила рядом с фамилией кандидата от зеленых. Маленькие бунты спасали меня от полного безумия.

Мне удалось идеально сварить яйца-пашот на шпинате, с каплей сливок и тертым чесноком, как нравилось мужу, прежде чем он заметил, как долго я это делала.

Тут внутрь проскользнул Сандро, взглянув сначала на Лупо, который теперь лежал под столом, затем на Массимо, чтобы убедиться, что отец поглощен газетой. Только тогда сын показал мне рисунки, которые сделал спирографом. Я кивнула, улыбнулась и поцеловала его в макушку, а потом громко сказала:

– Ладно, отвлекись-ка от домашнего задания, и давай завтракать.

– Но я не хочу завтракать. Я хочу рисовать.

Массимо поднял взгляд:

– Поторопись-ка лучше. Сегодня утром у тебя пробный урок дзюдо в спортивном центре.

Сандро помрачнел, глядя в пол:

– Не знал, что он будет на этой неделе.

Я отвернулась и принялась вытирать стол, постепенно тревожась все больше. Потом решила подбодрить сына:

– Уверена, когда ты начнешь, тебе понравится. Давай-ка я тебе яичницу сделаю. Сразу энергии прибавится.

Сандро встал прямо передо мной, опустив плечи и взглядом умоляя исправить ситуацию.

– Может, потом достанем краски, которые тебе подарили на день рождения?

Не на такое «исправление» надеялся мой ребенок, но большее мне не позволялось.

Сандро понуро убрался в игровую комнату.

Массимо отшвырнул нож и вилку:

– Значит, он предпочитает возиться с красками, вместо того чтобы бегать, прыгать и веселиться с ровесниками? Ну-ка, сейчас я с ним поговорю.

У меня сердце зашлось от того, с каким раздражением Массимо скрежетнул стулом по полу, вставая, и заорал:

– Сандро!

В ответ послышался шорох маленьких ножек, скользящих в носках по паркетному полу в игровой комнате: мальчик торопливо собирал свои драгоценные карандаши и великолепные мелки, которые ему неожиданно подарил Нико. Громко хлопнула дверь в коридор. Но по лестнице так никто и не сбежал. Значит, Сандро не успел улизнуть. Я закрыла глаза.

– Когда уже ты втемяшишь себе в голову, что единственный способ преуспеть в жизни – это многое уметь? – донесся до меня рев Массимо. – Нет смысла отсиживаться в игровой комнате и чиркать карандашиками. Тебе нужно как можно больше общаться с ровесниками, а не сидеть сиднем дома. А теперь иди и надевай спортивный костюм.

Сандро прошмыгнул наверх, в свою комнату. Меня затопило привычное ощущение, когда сердце отчаянно стремится к одному, будучи приковано к другому. Мой бедный мальчик не оправдал – в который раз – надежд семейства Фаринелли.

Я вытерла руки и пошла искать Массимо в игровой комнате. Энергия в нем бурлила, ожидая щелчка переключателя. И этот раунд еще можно переиграть. Хотя бы попробовать.

Нацепив на лицо бесстрастное выражение, я сказала:

– Массимо, знаешь, я сейчас вспомнила, что вчера постирала вещи Сандро. Спортивный костюм в сушилке. Ты пока завтракай, а я быстренько сбегаю за ним, чтобы вы не опоздали, – и помедлила долю секунды, пытаясь определить, прокатил ли мой повод зайти к сыну, или меня ждет новый всплеск ярости в духе «разбаловала пацана, сделала из него сопливую девчонку».

Ворчание Массимо я восприняла как согласие и кинулась наверх, гадая, когда успела стать такой лгуньей. Попыталась вспомнить, была ли мама кроткой и нежной, но в голову ничего не приходило. Зато вспомнилось чувство защищенности, уверенности, что она обо всем позаботится. Вновь накатило ощущение вины, что обо мне Сандро никогда не сможет сказать того же.

Я прокралась в комнату сына. Тот сидел, склонив голову к письменному столу, и фломастером рисовал дом. Мне даже не хотелось смотреть, какую полоумную семью он изобразит рядом. Я обняла своего мальчика, и он приник ко мне, словно ища защиты. Разве мог семилетний ребенок понять, что каждый раз, когда я отстаивала его интересы и прекословила мужу, обозначая свою позицию, менялся весь расклад, открывая Массимо множество новых способов навязать мне свою волю? Тяжело было вспоминать, как я сказала, что больше не хочу водить сына на футбольные тренировки. Объяснила, что мне невыносимо видеть его тощие, посиневшие от холода ножонки, страх на лице, когда к Сандро устремляется толпа вопящих мальчишек, унижение, когда он в очередной раз промахивается по мячу, а товарищи по команде издевательски свистят. Мне казалось, Массимо восхитится, что я поняла, насколько наш ребенок несчастен, и мы обсудим, в какую более подходящую спортивную секцию его можно отдать.

А не записывать вместо футбола на регби, чтобы «мальчишка перестал быть таким слабаком».

Я поцеловала сына в щеку и объяснила, что папа не сердился, а просто расстроился, поскольку мечтал найти в нем товарища по играм, ведь Сандро – единственный ребенок. И папе было семь лет давным-давно, поэтому он иногда не понимает, что Сандро, хоть и предпочитает сидеть один, вовсе не чувствует одиночества. Сын кивнул, но ничего не сказал.

– Ты понимаешь, о чем я?

Он снова кивнул, посмотрев на меня снизу вверх взглядом побежденного. Глаза у него были сухими.

Непонятно, что творилось у ребенка в голове. Но в любом случае ситуация была слишком сложной для семилетнего мальчика, который должен думать о фильмах Диснея, конструкторах «Лего» и «Меккано», верить в Деда Мороза, а не пытаться ухватить основы силовой политики. Но как ему понять мир, где один человек диктует, а другой уступает? Где Массимо старательно вбивает ближним в головы свои любимые принципы «мы прислушиваемся друг к другу» и «мы заботимся друг о друге», но только когда ему это выгодно. Как ребенку понять, почему я не вступилась за него перед отцом, когда тот издевался над его привязанностью к краскам и карандашам, почему не встала перед Массимо глаза в глаза, не ткнула пальцем ему в грудь и не заявила: «С меня хватит. Я от тебя ухожу и ребенка забираю»?

Может быть, став старше, он поймет, что уйти мне позволят только без него. Массимо ясно дал понять: он будет со мной сражаться и сделает все, лишь бы отобрать у меня сына. А я достаточно насмотрелась на семейку Фаринелли и отлично уяснила, что Анна и Массимо никогда не смирятся с поражением, а суть победы заключается для них не только в том, чтобы получить желаемое, но и чтобы противник валялся при последнем издыхании. И даже если мне каким-то чудом удалось бы разделить опеку, то половину времени Сандро все равно оставался бы наедине с Массимо, а меня уже не было бы рядом, чтобы предотвратить, подхватить, успокоить, пожертвовать собой, если потребуется. И эту половину времени предоставленный самому себе ребенок потратит на попытки предугадать, не станет ли поведение, приемлемое на прошлой неделе, поводом для взрыва на этой. Будет сидеть за ужином перед рыбой, которую ненавидит, и размышлять, что хуже: совсем отказаться от еды или съесть через силу, чтобы потом стошнило. Намочит со страху постель и останется лежать в мокром, но отца не разбудит.

1 Невероятная (ит.). – Здесь и далее примеч. пер.

2 Популярная песня Джеффа Барри, Элли Гринвич и Фила Спектора (1964).

3 Потертый (шебби) шик – стиль интерьера, для которого характерны пастельные тона, романтика и налет антикварности.

4 Инопланетные разумные растения-захватчики, описанные в фантастическом романе Джона Уиндема «День триффидов».

5 Крепость в старой части марокканских городов.

6 Марка сигарет.

7 Сорт винограда и вина родом из французского региона Лангедок.

8 Музей истории тюрем.

9 Ритмичная детская песенка-разминка, которую часто поют во время автобусных поездок.

10 Классическое руководство Коверта Бейли по фитнесу, изданное общим тиражом более пяти миллионов экземпляров.

11 Британское телевизионное реалити-шоу на выживание, российским аналогом которого является «Последний герой».

12 Самая продолжительная британская мыльная опера.

13 Британская певица, автор-исполнитель и поэтесса.

14 Британская сеть из более 800 отелей с ограниченным набором услуг.

15 Интернациональный квартет поп-исполнителей с консерваторской подготовкой и оперными голосами.

16 Англо-ирландская поп-группа.

Продолжить чтение

Послушная жена

Глава перваяМэгги, Брайтонский отдел регистрации, 15 января 2016 года

Глава втораяЛара

Глава третьяМэгги

Глава четвертаяЛара

Глава пятаяМэгги

Глава шестаяЛара

Глава седьмаяМэгги

Глава восьмаяЛара

Глава девятаяМэгги

Глава десятаяЛара

Глава одиннадцатаяМэгги

Глава двенадцатаяЛара