Майор Киборг

Глава 1

Римма отодрала усохшую доску, которой кто-то заколотил дверь. Пошурудила в замке огромным ключом, механизм пробурчал что-то невнятное, клацнул ржавыми зубами, щелкнув несмазанной челюстью и впустил в дом новую хозяйку.

Римма пригнулась и вошла в «родовое поместье». Дом осел, казалось, пол под крупной женщиной качался, как веревочный мост. Она побоялась, что половицы рухнут вместе с ней в подвал, и плюхнулась на скамью, стоявшую при входе. Лавка встретила гостью более радушно, только окнув от неожиданности. Римма включила фонарик на телефоне, скорее по привычке. В комнате с тремя окнами и без того было светло. Она вспомнила, что пока шла по деревне, даже не проверила, сколько осталось зарядки в сотовом. Пятьдесят процентов, нормально. Провода, тянущиеся к дому, видела, значит, свет есть. Она посмотрела на иконку сотовой сети. То появляющаяся, то исчезающая одна палка. Ядрена балалайка. И как Серега меня теперь найдет в этом Бермудском треугольнике. В правом углу, на полочке, устланной истлевшей тряпицей с остатками кружев по кайме, послышался шорох.

⠀

Римма догадалась, там когда-то ее прабабка держала иконы. Полуденное солнце вырвалось из серой ваты туч и воровато заглянуло в старый дом. Римма тут же выключила фонарик, чтоб не разряжать батарею. И, как можно осторожнее, подкралась к красному углу. Вниз, по стене, сиганул на паутине огромный паук. Римма пошатнулась, схватившись за стол у окна, в душе проклиная свое пластиковое колено и неповоротливость. В этот момент в дверь три раза стукнули чем-то металлическим.

– Кто там? – Римма дернулась к бедру, где привычно находилась кобура. – Тьфу, ядрена балалайка, ты в отпуске, майор Киборг, остынь, – адреналин погулял в крови и бросил женщину в дрожь. – Кто-о, я спрашиваю, – рявкнула она, чтоб успокоить нервы.

– Ой, это я, местный, стало быть, старожил, думал, вандалы всякие ходють, бродють, опять же, мирным людям жить мешають. Повадились, все желтые шары ищуть. Сдались им энти шары, опять же. Это я от них Феклин дом досками-то заколотил. А вы, стало быть, ейная родня?

– Понятно, где иконы, теперь. Стало быть, родня. Правнучка. А в деревне кто-нибудь остался? – Римма оглядела плюгавого старика в длинном поношенном, выцветшем, как и хозяин, плаще.

– А-то, остались. У нас тут места богатые, грибы опять же, брусника, земляника опять же, вот много морошки, опять же, в этом году. Надо вам за морошкой. Там гиблое место главное, опять же, обойти, я подскажу. Може и сам с вами снаряжусь. Он хитро улыбнулся и потер рукавом свой длинный в красных прожилках нос, будто хотел чихнуть. Открыл широко рот, зажмурился и резко продолжил: – Так много ягод, опять же, что без машины-то не увезешь.

– Да я не по этим делам, дед. Мне бы продать халупу. А машина будет, сослуживец попозже приедет.

– Сослуживец – это хорошо. Служивые люди, опять же, очень хорошо. Ну я попозже загляну, поспрашиваю пока.

Старик исчез среди кустов черноплодки, что разрослись вокруг дома, спрятав покосившееся строение от чужих глаз.

У Риммы резко закружилась голова. Как ненавидела она эти приступы. Туман в сознании испарился, она увидела перед собой дорогу, ту, по которой шла сюда от станции. Узнала пожженное грозой дерево, загнутое в узел. Отчетливо услышала конское ржание, визг хлыста, речь незнакомую. Навстречу все ближе катилась запряженная телега, в ней сидела девчушка в платье– балахоне и платке, повязанном на шапчонку, под уздцы рыжего мощного коня вел парнишка постарше. В длинной рубахе, жилетке расшитой, широких штанах и лаптях.

«В лаптях, он, ядрена балалайка, блин, че за театральная постанова».

– Свейки, – крикнул белобрысый мальчик, приветственно подняв хлыст, ничуть не удивившись незнакомке.

– Чего? – опешила Римма. – Говори на понятном.

– Пас ка ланкотес?

Римма не успела послать его куда подальше, как прорвался Сергей, завибрировал телефон. Римма вернулась в реальность.

Забыв о пластике, заменяющем коленную чашечку, и железном штифте, майор Киборг подорвалась к двери. Пол хрустел, чавкал и содрогался, но она преодолела без травм путь к выходу. Нагнулась, вынырнула через кособокий проем на ступеньку:

– Алло, алло, чих-пых тебя в рот, ты должен был часа два как приехать. Алло, я, чего, а-а? Я… – здоровая нога провалилась с хрустом между сгнившими досками крыльца. – Твою ж мать, а-а-у-э, не выйде-ет теперь цветочек аленький. Римма взвыла, мысленно кляня бабку Феклу, и пытаясь выбраться. От боли опять помутнело в глазах. Юлой закружились мухи перед глазами, она осела на ступени, нащупывая инстинктивно почву под застрявшей ногой. Она беспомощно болталась, огрызок доски зазубринами впился в плоть. Порвал спортивные штаны. Римма чувствовала неотвратимо новый приход. Она знала, стоило ей понервничать, хоть немного и это начиналось снова. Приступ тошноты, головокружение и

картинка реальной жизни выключилась, словно кто-то невидимый имел пульт, управляющий ее сознанием, и сейчас щелкал каналами в голове женщины. Щелк. Лесная дорога. Щелк. Холмы, присыпанные свежей землей пополам с песком на опушке среди корявых сосен. Щелк. Мужчина и женщина, одеты странно, по моде 60-х годов. У дамы в желтом коротком плаще высокий начес, возвышающийся стогом над головой. Мужчина в зеленом нейлоновом костюме с лампасами, Римма узнала любимый костюм отца, румынский. Он носил его до пенсии, не снимая. На голове вязаная тюбетейка. Оба в резиновых сапогах. Все углублялись в чащу. А следом за ними кружились в вихре золотистые огни, сбиваясь в стаю и рассыпаясь на мириады желтых огоньков. Обернитесь! Обернитесь! Хочу видеть лица! Ну! Щелк. В голове сумрак. Римма силилась разглядеть в этом тумане, куда идет пара. Дачные домики. Синий…Синий дом, сарай, синяя машина? Что это? Морг. Больница? Щелк. Открылась дверь в строение, и Римма вздохнула с облегчением. На двери появился рот, который отчетливо произнес: «Двадцать девять могил. Ищи синий дом. Первомай. В подвале тыквенные семечки. Десять лет перерыв. И снова могилы». Дверь хлопнула и замолчала. Снова прервал ее видения звонок.

– Серега! Спасай! – выкрикнула Римма.

– Я, судя по карте где-то рядом. Опять?

– Опять…

Римма начинала выходить из себя, уперлась здоровой ногой в порожек, схватилась за косяк и потянула застрявшую. От боли, видимо, подвернула лодыжку, опять! не смогла высвободиться. Накрапывал дождь. Она уселась на крыльцо под навес, достала блокнот из нагрудного кармана. Лишь бы отвлечься от панических мыслей и не упустить главную. Да уж, прошлая записная с Матерью драконов на обложке хотя бы подняла настроение. А эта… На нее пялился, ухмыляясь, с издевкой во взгляде, кот Базилио и подмигивала лиса Алиса. Вот-вот выпрыгнет с картинки и запоет: «А поле-е-е чуде-е-ес… В стране дураков». Приехала «коттедж» продавать, дура. И в ухо тут же промяукал Базилио: «…Крекс-пекс-фекс. Не прячьте ваши денежки по банкам и углам. И в полночь ваши денежки заройте в землю там…». Заройте денежки. Там. Что там за холмы? Мальчик с девочкой, одежда. Хм. Вообще не наша. Так, думай, майор, думай, так, крекс, блин, пекс, фекс. Клад? Ну не, слишком просто. Баба в желтом плаще. Тут рядом уже Московская область. Я в Смоленской. Что здесь было. Ноут бы сюда. Боль отступила, мандраж прошел. Римма вгрызлась в версию, которая уже становилась стройнее. Панические атаки всегда исчезали, как только с головой ныряла в работу. Смоленская область входила в Литовское Государство. Эх, или как там? М-м, Княжество! Хорошо учили в школе, ядрена балалайка. Так, думай, думай.

Римма порылась в кармане ветровки и выудила шариковую ручку. У парня был говор похож на прибалтийский. Дверь, твою мать, что ты мне хотела сказать? Блин, кто услышит, подумают ведь – психи на выгуле. Римма хихикнула. Записала:

«Тыквенные семечки. Смоленск. Двадцать девять могил. Десять лет перерыва». Точно, прабабка часто оговаривалась, Смялинис называла Смоленск, а Римма подшучивала да подтрунивала над заговаривающейся беззубой Феклой. Гордо величавшей себя литвинкой. Кто это такая, маленькой Римме было невдомёк.

Где этот обалдуй с энциклопедическими знаниями. И как его занесло в судебно-медицинскую экспертизу?

– Отдыхаешь, доча? Опять же, отдыхать в доме получше! Да и темнеть скоро будет. Электричеству вырубили уж год как. Свечу тебе принес, – вырос как гриб из-под земли дед в выцветшем плаще.

– Я тебе так скажу, ты лучшее из дому не выходь, желтые шары они безобидные для местных. А ты чужачка. Почем зря че уж приваживать темень. Откуда та темень, мне немыслимо. Но шо нечистое то дело – зуб положу, – дед сдвинул набекрень суконную шапчонку, нахлобученную будто на чучело, и по-рачьи уставился на на ногу Риммы. Та, вспомнив, что в тисках, напыжилась:

– Помогите, там у дома грабли видела. Может, поддеть доски – вот тут, самой никак.

– Ой, девка, вот я старый дурень, опять же, Глашу позвать, подсобить.

– Какую, на хрен Глашу? – взревела Римма. – Нога немеет.

– Так целителка, самое то, опять же, – насупился старик обиженно. Но за граблями пошел, сгорбившись. Приподнял инструмент, в руках остался черенок.

– Беда дело, Фекла что могла путное оставить после себя, одна поруха, ох-ох. Стар я, помощник никудышний. Опять же, темень, – дед вполоборота попятился к калитке, – а свечу возьми. Второпях вернулся, поставил в алюминиевой закопчённой кружке оплавленный огарок. И поспешил восвояси. Крикнув из-за забора:

– Глашу упрошу, она подсобит.

Старик зашуршал полами плаща и исчез среди деревьев. Дождливая морось увлажнила лицо, смочила губы. Римма проклинала аварию, после которой она стала неповоротливой как беременный утконос. Боль в голени и лодыжке становилась нестерпимой, в мышцах жгло и немело одновременно. Железный корсет на болтах в спине, казалось, заговорил металлическим голосом: «Ха-ха-ха, оперативник, прогуливаешь посещение пенсионного фонда». Римма откинулась назад из последних сил, превозмогая страх потерять сознание, дёрнулась, как дельфин, выброшенный разбушевавшейся волной на берег. Раздался мерзкий треск. Хрясть-хрусть. Нога на свободе. Огромная заноза торчит из штанов.

Римма вырвала щепку, сдержала слезы.

– Зря выдрала, голуба.

Девушка в странном кафтане из ткани, похожей на сукно, поверх сарафана сизого оттенка зашла в калитку. Поставила в сетчатой авоське на землю трехлитровую банку молока. В изморось от тары парило. Свежее, догадалась Римма. Девушка достала из кармана домотканую грубую тряпицу и стеклянный бутылек, похожий на музейный экспонат. Откупорила резиновую затычку. Пахнуло дегтем. Как от ихтиоловой мази. Римма поморщилась.

– Эка красна девица, – краснощекая незнакомка пальцем достала мазь и смачно намазала на импровизированный бинт. Без церемоний задрала штанину пострадавшей, наложила повязку и обмотала вокруг икры несколько раз.

– Жить будешь! А теперь в дом, свечу-то зажги, молочка хлебни и в люлю. А утром барин твой доедет и поговорим.

– Какой еще барин. Что с вами всеми тут творится? С какого перепоя?

– Ты и сама видишь далеко. Дальше носу своего и посмотри. Откудова я, откудова ты?

А с твоим приходом нехорошие силы пробудились.

– Глаша?

– Она самая.

– Глаша, спасибо тебе, а ты давно здесь живешь? Что за гиблое место? Шары золотые?

Девушка строго посмотрела, так, словно учительница на нерадивого ученика-второгодника.

– Завтра, – не глядя, суетливо выскочила со двора.

⠀

Римма как знала, взяла зажигалку, думала для костра. Мясо Серега привезет, шашлычки пожарят. Печку она в своей жизни даже не видела, как растапливают. Да и где искать в ночи дрова. Свеча покоптила, и занялась фиолетово-желтым пламенем в кружке возле кровати. Римма раздеваться не стала. Ватное, обшитое бордовой шелковистой тканью одеяло, отсырело. Под ним ватный матрас, набухший от влаги. Под ним скрипела панцирная сетка.

– Как в больнице, едрит твое на коляске. За шторкой на подоконнике увидела старую газету. Не усну, так хоть старую прессу почитаю, которой явно баба Фекла обезвреживала мух. Развернула у мерцающего огня свечи. Сразу же бросилось в глаза объявление. «В Московской области, в деревне Л. 5 сентября 1967 года найдена в своем доме зверски убитая пожилая пара. Подозреваемый задержан». Вляпалась, майор Киборг. И газеты – реликвия, такой и попу не подтереть.

Римма отпила молока, и тут же набухли веки. Она легла на койку и по телу разлилось тепло. Снился ей сон. Мужик в синтетическом зеленом костюме с лампасами ведет по лесной тропинке девчушку. В одежде точь-в-точь, что у той, в видении. Сидевшей на телеге. Чудная.

– Эй, стой! Повернись, я сказала! Стой, стрелять буду!

Девочка пыталась вырваться, но мертвой хваткой человек в вязаной тюбетейке прижимал малышку к себе.

– Повернись! – Римма рванула за мужчиной. Быстро нагоняла. Вихрем вокруг незнакомцев закружились желтые шары и выстроились в защитную стену между преследующей и путниками.

И тут она разглядела лицо. Морду. Преступника. Вспомнила его. Не может быть…