Он звал волков

«ОН ЗВАЛ ВОЛКОВ»

Солнце-альбинос стояло над мчащими темными водами.

– Тумас Транстрёмер

ГЛАВА 1

ПОХОРОНЫ

март, 2019 год

«Ты не знаешь, как на самом деле это страшно –

когда твой ребенок пропадает.

Ты ничего об этом не знаешь, пока не столкнешься сам.

И тогда ты почувствуешь, как страх сжирает твои кости»

– из книги Йоргена Янссона «Мы спасены в надежде»

В детстве Эсбен почти каждый день ходил вдоль этой тропы, но теперь она казалась ему чужой. Он шел, утопая в снегу ногами, нес чемодан и хмурился от сильного ветра. Свободной рукой нервно сжимал в кармане черного пальто билет со вчерашнего киносеанса. Менее суток назад он находился в Мальмё и даже не думал о том, что в четыре утра ему придется подняться с постели в своей однокомнатной квартире, запереть дверь на оба ключа и отправиться в Раттвик.

Вернуться в Раттвик.

Звонок сестры накануне заставил Эсбена выйти из зала, где показывали «Здесь была Бритт-Мари1». Кайса никогда не звонила так поздно. У Эсбена появилось плохое предчувствие сразу, как только он увидел на экране телефона ее имя. Последнее время они редко созванивались.

– У тебя все в порядке? – спросил Эсбен, прижимая трубку к уху.

В ответ ему послышался судорожный вздох.

– София… София умерла.

Эсбен почувствовал слабость в ногах.

– Что?

– Вчера вечером. Сердечный приступ.

Эсбен крепче сжал телефон и медленно покачал головой, словно слова Кайсы не могли быть правдой.

– Ты здесь? – тихо спросила она.

– Да. Да, я просто…

– Завтра похороны. Тебе стоит купить билет до Раттвика.

Эсбен привалился к стене, зажмурился и прикрыл глаза ладонью.

– Конечно. Черт возьми, это…

– Я знаю, Эсбен.

– Когда ты поедешь?

– С минуты на минуту. Я уже собрала вещи.

– Ты на машине?

– Да.

Эсбен открыл глаза и двинулся в сторону лестницы. Ноги плохо ему подчинялись.

– Будь осторожна, хорошо?

– За меня не волнуйся.

Он убрал телефон в карман, вышел на улицу и замер на месте. После теплого помещения холодный мартовский воздух больно заколол щеки. Эсбен стоял под табличкой кинотеатра, комкая пальцами пальто, которое держал в руках. Выходя из зала, он сразу забрал его с собой – точно знал, что уже не вернется. Известие о смерти Софии обездвижило его, лишило способности думать. Если и было в этом мире нечто нерушимое, нечто вечное, то это их тетя, которая всю жизнь требовала, чтобы к ней обращались исключительно по имени, ее двухэтажный дом в богом забытом городе, ее белые хлопковые рубашки, кофе в пуровере на завтрак, льняные салфетки на коленях, когда она садилась за стол.

Вернувшись в квартиру, Эсбен вслепую собрал вещи и написал скомканное сообщение начальству о том, что не появится на работе утром. Он думал, что не сомкнет глаз, но все же усталость оказалась сильнее тревоги, и в три часа ночи Эсбен смог заснуть. В четыре утра он очнулся на диване в гостиной, принял холодный душ, оделся, взял вещи и отправился на центральный вокзал, чтобы через несколько часов оказаться в Раттвике и, продираясь мимо навьюченных снегом вязов, прокладывать дорогу в место, которое в детстве считал домом.

Эсбену двадцать четыре. Последний раз он был в Раттвике шесть лет назад. С тех пор прошло не так много времени, но теперь он едва ли узнавал эти места. Воспоминания о тихом городе оказались вытеснены беспокойной жизнью в Мальмё, стеклянными фасадами, уличными представлениями и концертами, кофейными барами на каждом шагу, гулом сирен и гомоном шумных мигрантов. На середине дороги Эсбен остановился, протянул руку к снегу, зачерпнул немного и растер лицо. Ресницы намокли и слиплись, в глазах защипало, но стало легче дышать. Он знал, что возвращаться будет тяжело, но не предполагал, что настолько. Не только из-за Софии. За год до того, как Эсбен уехал, случилось нечто ужасное, и все вокруг дышало и пахло тем событием. Эсбен мог поклясться, что ощутил тяжелый запах бузины, как только остановился поезд, почувствовал вкус вишни в сиропе на языке, когда ступил на землю.

Он зашагал дальше и подумал о Кайсе. Последний раз они виделись почти полгода назад, в сентябре, когда она отмечала свое двадцатипятилетие. Эсбен приезжал к ней в Стокгольм на пару дней. София тоже была там. Она выглядела здоровой и полной жизни. Знать бы тогда, что это их последняя встреча, но жизнь никогда не дает такой возможности, никогда не уступает и не бывает милосердной.

В детстве София звала Эсбена вороненком за темноту глаз и взлохмаченность волос. Теперь ему в пору было зваться вороном – высокой фигурой в пальто до пят с петлей серого шарфа на шее. Он был худощав, его лицо часто выражало задумчивость, которая порой перерастала в меланхоличность. Во время учебы однокурсницы Эсбена твердили, что он – воплощение юного Марлона Брандо, но в ответ получали лишь скептичный взгляд и раздраженный вдох. В одежде он был небрежен. Эсбен никогда не надевал пиджак, как положено, а только набрасывал его на плечи, рубашки всегда носил навыпуск, закатывал рукава, не заботясь о том, что ткань помнется. Вся беспечность Эсбена сводилась лишь к его пренебрежению собственным внешним видом и пристрастию садиться за руль машины одного из приятелей, не имея водительских прав. Отсутствие ветра в голове не прибавляло Эсбену серьезности, а лишь обнажало его апатичность, некую отрешенность, которую не следовало путать с пассивностью. Он был остроумен, умел быть настойчив и груб, мог постоять за себя, о чем свидетельствовал первый год обучения в университете Мальмё, когда ему постоянно приходилось вступать в перепалки с горсткой однокурсников, возомнивших, что он чем-то хуже них, если приехал в большой город из замшелости волчьего угла.

Эсбен знал, что и Кайсе в первые месяцы учебы в Стокгольме пришлось трудно, но, несмотря на это, она бы ни за что не полезла в драку. Его сестра считала это выше своего достоинства. Кайса была гордой. На любые выпады в свою сторону она отвечала хладнокровным молчанием, потому что придерживалась мнения, что выскочки не стоят ее внимания. Ее вспыльчивость и горячность проявлялись в другом: она не умела молчать, когда в беду попадали близкие ей люди. При их последней встрече Эсбену показалось, что у Кайсы не все в порядке, но она заверила его в обратном, когда он заговорил об этом. Эсбен решил не давить на сестру и уехал ночным поездом прочь, преследуемый чувством вины из-за того, что ему не удалось выяснить причину ее подавленного состояния.

Он был уверен, что Кайсе тоже тяжело возвращаться в Раттвик. Тяжело из-за того, что случилось почти девять лет назад. Эсбен старался не думать об этом, но воспоминания, живые и громкие воспоминания дали о себе знать, когда из-за поворота показался дом с темно-зеленой черепицей. Они с Кайсой часто коротали вечера на его просторной террасе, играя в хельму2, потягивая глёг3, приготовленный для них Софией на основе виноградного сока вместо вина. Эсбен ускорил шаг и ощутил дрожь где-то под сердцем. Впервые он ясно осознал, что возвращаться не хочет. Он хочет бежать. Прочь из этого омута с чертями, прочь и навсегда.

Но бежать было некуда. Эсбен поднялся по ступеням, досчитал про себя до пяти, а потом дернул дверную ручку. Оказалось заперто. Он постучал. Тишина за дверью сменилась чьими-то быстрыми шагами. Эсбен засунул руки глубоко в карманы и качнулся на носках – он всегда делал так, когда нервничал.

Дверь ему открыла Кайса. Она была в черном платье с отложным воротником, длинные темные волосы стянула тугой черной лентой в хвост. Кайса замерла на несколько секунд, а потом шагнула навстречу, чтобы крепко обнять брата. Эсбен стиснул ее в ответ. Ему в нос ударил сладковато-древесный запах ее волос. Кайса была ненамного ниже его, но отчего-то показалась Эсбену такой маленькой и хрупкой в этот момент, что он чуть ослабил объятия, чтобы не сделать ей больно.

– Как ты добрался? – спросила Кайса. – Без проблем?

– Да. Все нормально.

Кайса отстранилась, тоже вышла за порог и прикрыла дверь, отрезая от них с Эсбеном негромкие голоса, которые слышались из глубины дома.

– Кто у тебя там?

– Нильс и Эмилия, – Кайса грустно улыбнулась. – Если эти имена все еще говорят тебе о чем-то.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет.

Она обхватила себя руками за плечи и задержала взгляд на верхушках деревьев через дорогу от дома. Лицо ее выглядело взволнованным и усталым. На бледных щеках выступил едва заметный румянец.

– Почему ты позвонила только вчера?

Кайса перевела на Эсбена виноватый взгляд.

– Прости. Я просто знала, что это будет тяжело для тебя. Снова приехать сюда.

– Для тебя тоже.

Они помолчали, но не из-за того, что им было нечего сказать друг другу. Наоборот – слишком многое.

– Йоханнес тоже здесь?

Кайса покачала головой.

Эсбен взглянул на нее с недоумением. Он думал, что сестра приехала вместе со своим женихом.

– Ты добиралась сюда одна? Посреди ночи?

Кайса повернулась к двери.

– Мы потом поговорим, ладно? Идем в дом. Здесь холодно. Тебе нужно привести себя в порядок. Церемония начнется через час.

Она первой скрылась в доме, и Эсбен последовал за ней. Он разулся, поставил чемодан у порога, повесил шарф и намокшее от снега пальто на свободную вешалку, но Кайса тут же сорвала их, чтобы убрать просушиться. Эсбен провел языком по пересушенным губам и осмотрел узкую прихожую. Комод цвета молочного дуба стоял на прежнем месте, возле него – две тумбы для обуви, корзина для зонтов и скамья с встроенным ящиком, где когда-то хранились шарфы и перчатки. Эсбен и Кайса провели в этом доме почти все свое детство, но почему-то теперь он казался незнакомым, будто бы чужим.

– Ты идешь? – из гостиной послышался голос Кайсы.

Эсбен провел рукой по волосам, бросил взгляд в зеркало над комодом и прошел в большую комнату, совмещавшую в себе гостиную и столовую. У окна, скрестив руки на груди, стоял мужчина. В кресле из ротанга сидела женщина. Эсбен узнал их. Женщина почти не изменилась – ей уже было за пятьдесят, когда Эсбен видел ее последний раз. Она лишь осунулась еще больше, а ее некогда рыжие волосы потускнели, приобрели песочный цвет. Мужчина постарел. У его глаз и возле носа пролегли бороздки морщин. Он тоже был рыж – его волосы горели огнем – но женщине он не приходился ни сыном, ни братом. Родственниками они не были. Только соседями. Его звали Нильс Сандберг. Он жил в небольшом одноэтажном доме вверх по улице. Фамилию женщины Эсбен никак не мог вспомнить. Он знал ее имя. Эмилия. Она была местной сумасшедшей.

На краткий миг присутствующие впали в оцепенение. Эсбен неловко замер в арочном проеме, снова качнулся вперед-назад. Эти люди не были просто добрыми знакомыми, они были тенями прошлого, которое Эсбен так тщетно старался забыть. Первым оживился Нильс. Он вскинул брови и шагнул вперед с широкой улыбкой. Руки он протягивать не стал – вместо этого заключил Эсбена в крепкие объятия. Когда Нильс отстранился, то улыбка уже сбежала с его лица.

– Черт возьми, даже не верится, что вы оба снова здесь.

Эсбен несколько раз кивнул.

– Жаль, что мы видимся при таких обстоятельствах, но я рад, что вы приехали, – Нильс хлопнул Эсбена по плечу и опустился на угол дивана. – Дерево держат корни.

– Корни крепятся к почве, – добавила Эмилия и посмотрела Эсбену в глаза. – Почва в больших городах гнилая.

Ее взгляд был неподвижен. Она напомнила Эсбену восковую фигуру из музея мадам Тюссо, где он был пару лет назад во время поездки в Амстердам вместе с университетскими приятелями.

Кайса тихо вздохнула и осторожно тронула Эмилию за тонкое запястье.

– Вы не поможете мне на кухне?

– Конечно, дорогая.

Эмилия поднялась со своего места, еще раз пристально взглянула на Эсбена, после чего направилась вслед за Кайсой.

Нильс покачал головой.

– Здесь совсем ничего не изменилось, – сказал Эсбен, присаживаясь на диван возле него.

– В таких местах редко что меняется.

– Как это произошло? София… Кайса совсем ничего не успела мне рассказать.

Нильс потер переносицу.

– Насколько я знаю, ваша тетя почувствовала себя плохо позавчера вечером. Она успела позвонить Улле… Ты помнишь Уллу?

Эсбен ощутил болезненный укол под ребрами. Конечно же он помнил Уллу Янссон. Разве мог забыть? Он утвердительно кивнул.

– София сказала, что скорая помощь ей не требуется, но Улла настояла и вызвала ее сама по пути к дому вашей тети. Когда она добралась, то было уже поздно. София оставила дверь открытой, поэтому Улла смогла войти в дом, а когда оказалась внутри, то…

Эсбен стиснул губы и опустил невидящий взгляд в пол.

– Я соболезную вам. Тебе и Кайсе. Я понимаю, как это тяжело для вас – потерять столь близкого человека.

– Если бы только была возможность проститься с ней, – прошептал Эсбен. – Мне нужно было столько ей сказать. Я не… – он взглянул на Нильса. – Я не уверен, что говорил Софии, как на самом деле благодарен. Я…

– Она это знала. Поверь мне.

Эсбен с трудом сглотнул.

– София спасла нас. Когда наши родители погибли, она была единственным человеком, который согласился принять меня и Кайсу.

Уголки рта Нильса тронула печальная улыбка.

– Она была очень доброй и воспитала вас хорошими людьми.

Было странно вновь сидеть плечом к плечу с этим человеком. Прошлое наваливалось на Эсбена, выскребалось из всех углов комнаты, тянулось за ним от самых железнодорожных путей. Нильс Сандберг. Когда-то Эсбен посещал его тренировки по хоккею с мячом – складывал в спортивную сумку коньки и защиту, брал клюшку и шел на ледовый каток, а через несколько часов, взмокший и уставший, возвращался обратно.

– Кайса сказала, что ты все это время жил в Мальмё, – сказал Нильс, разглаживая несуществующую складку на черной траурной рубашке. – Работал там?

– Да. Устроился стажером в юридическую клинику. Знаете, помощь мигрантам и все такое.

– Вот как.

– А вы? Все еще работаете тренером?

– Все еще. Местным детям тут нечем заняться. Одни выбирают хоккей, другие – бейсбол, а третьи спускаются вниз по улице и губят свои жизни в Яме.

Эсбен помнил это место – небольшую часть города с парой тройкой покосившихся домов. Крутые ребята из школы часто проводили время в Яме, а точнее – в котловане около леса, кладбище старых вещей и трухлявых деревьев. Взрослые называли эту часть Ямы «гиблым местом», а их дети – «мышиными норами». София строго-настрого запрещала им с Кайсой показываться там.

– Последнее время мне помогает Сив, – добавил Нильс после короткого молчания.

– Ваша дочь? Она еще здесь? В Раттвике?

Нильс провел рукой по рыжей щетине.

– Она закончила школу пару лет назад, но пока так и не определилась, чем хочет заниматься. Она не торопится. Хочет сначала накопить достаточно денег.

В гостиную вернулись Кайса и Эмилия. Кайса опустила на небольшой кофейный столик фарфоровый чайник и четыре кружки, Эмилия – глубокую тарелку с мягкими вафлями.

– Ты не хочешь переодеться, пока чай заваривается? – Кайса посмотрела на брата. – Осталось не так много времени.

– Да, конечно.

– Можешь оставить вещи в своей старой комнате. Там… В общем, увидишь.

Эсбен с недоумением посмотрел на сестру, а потом проследовал в коридор за чемоданом. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он думал о том, что сказал ему Нильс. Действительно ли он хороший человек? Где вообще проходит эта грань между хорошим и плохим? Когда ты всю жизнь притворяешься тем, кто не совершал никаких непоправимых поступков, то трудно поверить в свою порядочность.

На втором этаже было четыре двери. За одной скрывалась ванная, за второй – спальня Софии, две другие вели в прежние комнаты Эсбена и Кайсы. Эсбен крепче сжал ручку чемодана и приоткрыл дверь в свою старую спальню с таким видом, словно на него оттуда могло наброситься огромное чудовище. Внутри оказалось нечто пострашнее чудовищ – его прежняя жизнь. Эсбен сразу понял, что хотела сказать ему Кайса. В его бывшей спальне совсем ничего не изменилось. Это была небольшая комната с темно-коричневыми джутовыми обоями, большим окном, занавешенным плотными шторами цвета венге; у одной из стен стояла деревянная кровать с несуразными ножками, застеленная стеганым покрывалом, возле нее ютилась квадратная тумба, на которой пристроилась настольная лампа с бамбуковым абажуром. Эсбен опустил чемодан на пол, подошел вплотную к письменному столу и обвел взглядом широкую пробковую доску, к которой кнопками крепились фотографии, клочки бумаги с заметками, написанными детским почерком, вырезки их журналов и газет. Эсбен слабо улыбнулся, вытянул руку и бережно разгладил скрючившийся от времени листок со школьным расписанием. Он перевел взгляд на фотографии, и ощутил тяжелый ком в горле, наткнувшись взглядом на один из снимков десятилетней давности. Он был сделан в старом школьном автобусе, который некогда пережил пожар и так и был заброшен возле одной из городских ухабистых дорог. Это было их место. Их убежище от взрослых. На почерневшем от огня кресле расположилась Кайса с учебником по литературе в руках. В тот день было прохладно, и кто-то из них накинул на ее плечи свой пиджак. Не кто-то. Клеменс. Он сидел позади Кайсы в одной только рубашке и широко улыбался, выглядывая из-за ее плеча. Лицо у него вышло чуть смазанным, но улыбка, черт возьми, эта улыбка…

Эсбен поспешно отвернулся и потряс головой. Он попытался сосредоточиться на чем-то другом, вперился взглядом в плакат с Одри Хепберн над кроватью, но мыслями продолжал возвращаться в тот майский день, когда холодный дождь стучал по пыльному брезенту, которым были прикрыты дыры на месте передних окон автобуса. Эсбен приказал себе собраться, взвалил чемодан на кровать и открыл его в поисках костюма, который взял с собой для похорон. Он переоделся и заправил рубашку в брюки, потому что на этом всегда настаивала София. Повязал галстук. Впервые в жизни Эсбен пожалел о том, что не курит. Ему требовалось чем-то занять руки, занять себя. Он подошел к окну, распахнул его, сдвинув в сторону шторы, и увидел, что к дому приближаются две фигуры. Эсбен прищурился, пытаясь разглядеть лица людей, но они были еще слишком далеко. Оставалось только ждать. Снаружи шел снег, летел крупными хлопьями, похожими на огромных пушистых бабочек, солнце скрылось за тяжелыми тучами, все вокруг было тусклым и безжизненным. Эсбен успел забыть о том, что в Раттвике всегда не хватало света. Город напоминал черно-белую фотографию в реальной жизни, и единственным ярким пятном был густой лес, окружающий его. Большую часть времени местные жители вели тихую жизнь, и оживлялись только летом, когда на берег озера Сильян съезжались туристы.

Руки непроизвольно сжались в кулаки, когда Эсбен смог разглядеть в размытых незнакомцах людей, которых меньше всего ожидал и меньше всего хотел видеть. Он отступил назад, не сводя настороженного взгляда с мужчины и женщины, а потом отвернулся от окна и быстро зашагал прочь из комнаты. Ему хотелось быть рядом с остальными, когда произойдет взрыв.

– Что такое? – спросила Кайса, как только Эсбен вновь спустился вниз.

Выражение лица брата заставило ее напрячься. Они всегда тонко чувствовали эмоции друг друга.

– Сюда идут Норберги.

– Что?

– Я только что видел их в окно.

Кайса наморщила лоб и взглянула на дверь.

– Они же понимают, что делают только хуже? – спросила она.

– Змеи выползают из гнезда, когда в их городе что-то случается, – мрачно заметил Нильс, прокручивая в руках горячую кружку.

– Это не их город, – быстро отрезала Кайса и направилась к двери.

Эсбен пошел за ней.

– Не могу поверить, что они решили заявиться в такой день, – зашептал он, а потом чертыхнулся, потому что налетел на корзину для зонтов в прихожей.

В дверь позвонили, когда бледная ладонь Кайсы коснулась узкой ручки. Эсбен сжал плечо сестры и кивнул.

Людвиг и Юханна Норберг. Эсбен не смог бы их забыть даже в том случае, если бы очень сильно захотел. Они стояли на пороге дома, и ему ужасно хотелось захлопнуть дверь.

– Ох, – вздохнула Юханна, – нам так жаль.

Из-под ее шерстяного приталенного пальто выглядывало красное платье. Юханна улыбалась белозубой сочувственной улыбкой. В руках она держала сверток. Рядом, всем своим видом выказывая пренебрежение, стоял ее муж.

– Нам тоже, – процедила Кайса. – Нам тоже жаль.

Юханна отбросила светлые волосы на спину и снова вздохнула.

– Фредерик не смог прийти, но он тоже выражает глубочайшие соболезнования.

Эсбен заметил, что Кайса стиснула зубы.

– Что ж, мы ему признательны, – сказала она.

– Мы ненадолго, – продолжила Юханна. – Просто хотели сказать, что эта новость весьма опечалила нас, – она перевела взгляд светлых глаз на Эсбена. – Если что-то понадобится, то вы всегда можете обратиться к нам. Мы с Людвигом будем рады вам в любое время. София была нашим добрым другом.

Лицо Эсбена обдало жаром.

– Спасибо, но нам вряд ли понадобится ваша помощь, – сухо отозвался он.

Людвиг криво усмехнулся, но ничего не сказал. Снег сыпался на его волосы, тронутые сединой.

– Не будем вас задерживать. Должно быть, у вас еще много дел, – сказала Юханна и протянула Кайсе сверток. – Это вино. Итальянское. Я уверена, что вы захотите выпить, когда все закончится.

Кайса плотно сжала губы, принимая подарок. Бумага захрустела под ее пальцами.

– Спасибо. Вы очень добры.

Юханна улыбнулась, поправила волосы и первой пошла прочь. Людвиг задержал холодный взгляд на Эсбене.

– Мои соболезнования, – глухо бросил он и стал спускаться по ступеням вслед за женой.

Кайса захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.

– Что это вообще было? – недоуменно воскликнул Эсбен.

– Жест гребаной доброй воли. Вот что.

В коридоре показалась Эмилия.

– Дорогие, нам пора, – прошелестела она. – Время пришло.

Когда пастор закончил с речью, началась настоящая снежная буря. Огонь в лампадах то и дело погасал, собравшиеся плотнее кутались в верхнюю одежду. Людей было не очень много. Большую часть Эсбен даже не знал или попросту не помнил. Они с Кайсой стояли возле самого гроба и смотрели на крышку одинаково опустошенными взглядами. Эсбен придерживал сестру за локоть. Она дрожала. По ее лицу бежали слезы. Эсбен старался держаться, но внутри у него все мучительно съеживалось, а к горлу подбиралась тошнота. Он не сразу рассмотрел лицо женщины, возникшей рядом. Эсбен обратил на нее внимание лишь тогда, когда она позвала его и Кайсу по имени.

Это была Улла Янссон. Эсбен знал, что эта встреча рано или поздно произойдет, но он даже не думал, что это подействует на него таким образом. Он остолбенел и перестал различать звуки. Всего на секунду ему почудилось, что Улла совсем не изменилась, но первое впечатление было обманчиво – ее голубые глаза утратили былой блеск, а лицо превратилось в изможденную маску.

– Здравствуйте, – выдавил Эсбен.

Улла слабо улыбнулась и в следующую секунду по-матерински нежно заключила его и Кайсу в объятия. Она шептала слова соболезнований и утешений, а Эсбен не чувствовал ничего, кроме тяжелой вины, поднимающейся вверх по горлу. И пусть несколько лет назад Улла, смаргивая горячие слезы, твердила ему, что он ни в чем не виноват, Эсбен думал иначе.

– Вы так повзрослели, – сказала она, касаясь ладонями их влажных щек. – Мне так жаль, что я не успела добраться до ваше тети вовремя. Она ведь… Она позвонила мне, когда почувствовала себя нехорошо.

– Вы не виноваты, – Кайса покачала головой.

– Нам всем будет ее не хватать. Бедная София. Ее сердце пережило слишком много боли, – Улла тяжело вздохнула. – Хорошо, что вы смогли приехать.

– Иначе было нельзя, – ответил Эсбен.

– Конечно, – Улла отвела руки от их лиц. – Нет ничего важнее семьи. Как вы? Держитесь?

– У нас нет выбора, – ответила Кайса.

Улла промокнула уголки глаз рукавом плаща, а потом поманила кого-то рукой из толпы. Эсбен обернулся. К ним приближался высокий мужчина в куртке, накинутой поверх темно-синего свитера.

– Йорген, а я уже тебе потеряла. Зато погляди, кого нашла, – обратилась Улла к супругу.

– Меня поймал Нильс, – ответил Йорген и поспешно вытянул ладонь вперед, чтобы пожать руку Эсбену, затем он кивнул Кайсе. – Крепитесь, ребята. Крепитесь.

Эсбену показалось, что под ним только что произошло маленькое землетрясение. Его ноги размякли, а сердце трепыхалось в груди, как тряпка на сильном ветру. Больше всего его поразило лицо Йоргена. Казалось, оно утратило все признаки жизни. Раньше Йорген все время шутил и улыбался – об этом свидетельствовали морщинки-лучики у его глаз. Он хохотал над передачами по телевизору, разыгрывал сыновей и жену, никогда не упускал возможности сострить в компании друзей. Теперь его лицо ничего не выражало. Трудно продолжать смеяться, когда с твоим ребенком случается несчастье.

– Ты звонил Мартену? – негромко поинтересовалась Улла.

– Да. Его не отпустили.

– А где он? – спросила Кайса.

– На дежурстве, – ответила Улла.

– Он теперь у нас полицейский, – вставил Йорген.

– Полицейский? – переспросил Эсбен.

Улла утвердительно кивнула.

– Сколько вы пробудете в Раттвике? Заглядывайте к нам на ужин. Я уверена, что Мартен захочет повидаться. Да и нам не мешало бы поговорить. Так много времени прошло с тех пор, как… С тех пор, как вы уехали, – предложила она.

– Хорошая идея, – поддержал жену Йорген. – Вам лучше быть среди друзей.

– Мы были бы рады, – сказала Кайса. – Спасибо.

Буря утихла. Из-за темных облаков высунулись солнечные лучи, заскользили по снегу и ветвям влажных деревьев.

– Кто это? – вдруг спросил Эсбен, кивком указывая на смуглого мужчину в сопровождении двоих подростков.

Улла присмотрелась, потом улыбнулась.

– Это Альваро Кастро с сыновьями. Они переехали сюда недавно. София помогала мальчикам с алгеброй.

– София? Неужели? Она вновь взялась преподавать? – в изумлении спросила Кайса.

Улла чуть замялась.

– Я думаю, что ей было немного одиноко. Альваро хороший человек. Его дети тоже.

– Кажется, они приехали сюда из Осло, до этого жили в Мексике. Им было тяжело первое время на новом месте, а ваша тетя никогда не оставляла людей в беде, – добавил Йорген.

Эсбен опустил голову. Ботинки расплывались перед его глазами, превращаясь в два черных пятна. В следующее мгновение Эсбен почувствовал крепкую руку на своем плече, а когда поднял взгляд, то увидел перед собой лицо Йоргена.

– София навсегда останется с вами. Пусть незримо, но она будет рядом.

Эсбену показалось, что мужчина вот-вот процитирует какую-нибудь строку из Библии, но он тут же вспомнил, что Йорген отказался от веры в то самое лето.

Янссоны отошли в сторону. Пастор сказал еще несколько слов. Где-то совсем рядом запричитала Эмилия. Кайса прижалась к брату. Эсбен сжал ее озябшие руки под своим пальто. В груди у него тлело сердце.

– Нам надо выпить, – хрипло прошептала Кайса, когда на крышку гроба упали первые клочья сырой заснеженной земли.

В маленькой комнате дома с зеленой крышей горел ночник. Эсбен и Кайса лежали на кровати. Ее волосы были мокрыми после душа. Его глаза были мокрыми от слез. В большом шкафу на первом этаже Эсбен нашел два серых свитера, которые София когда-то купила племянникам на ярмарке. Вязать сама она не умела. Они надели их. Раньше они были им чуть велики, теперь пришлись впору. Рядом с настольной лампой стояла пустая бутылка из-под итальянского вина.

– Почему ты бросил? – еле слышно спросила Кайса.

В руках она держала старый хоккейный шлем.

– А почему ты бросила стрельбу?

Кайса отложила шлем в сторону, приподнялась на локтях и внимательно посмотрела на брата.

– Эсбен, мне было девять. Туда водил меня папа. После того, что с ними случилось… Мне больше не хотелось этим заниматься.

– Прости. Глупый вопрос.

– Ты не ответил. У тебя ведь хорошо получалось. Мне всегда казалось, что хоккей – это твое.

Эсбен пожал плечами.

– Не знаю. Просто утратил интерес или вроде того.

Кайса вздохнула, натянула одеяло до подбородка и положила голову Эсбену на живот.

– Так странно, – прошептала она.

– Что?

– Лежать с тобой вот так вот снова.

– Пожалуй.

– Напоминает детство.

Эсбен обвел взглядом комнату. В полумраке она казалась еще меньше, чем была. Эсбен задержал взгляд на пробковой доске, но при таком освещении было невозможно увидеть ту фотографию, которую он с таким трепетом рассматривал утром.

– Здесь слишком много вещей, которые напоминают детство.

– Ты прав.

– Почему София оставила наши комнаты прежними? Она ведь совсем ничего не изменила. Совсем.

Кайса подняла на него задумчивый взгляд.

– Я думаю, что Улла была права. Ей было одиноко, а с тоской мириться проще, когда есть что-то, что напоминает о прежних временах.

– Возможно.

– Думаю, что так и есть.

Эсбен уперся затылком в стену и уставился в потолок невидящим взглядом. Ворот свитера колол ключицы и шею.

– Да. Просто думать об этом… тяжело. Как будто мы ее бросили.

– Это совсем не так. Ты знаешь.

Эсбен зажмурился. Он не хотел просто знать. Он хотел быть уверен.

– А вино дрянь.

– Что?

– Вино, говорю, отвратительное.

Эсбен рассмеялся, но не узнал своего смеха и поежился.

– Ты видела Норбергов на кладбище?

Кайса горько усмехнулась.

– Нет. Я и не рассчитывала, что они придут.

– Хорошо, что у них не хватило совести.

– В совести ли дело?

Когда речь заходила о Норбергах, то о совести говорить не приходилось. Такое проявление эмоциональных переживаний было им чуждо.

Эсбен несколько раз моргнул. Веки казались ему тяжелыми и горячими, как будто под них насыпали раскаленный песок.

– Сумасшедший был день.

– Завтра будет такой же. И послезавтра.

Эсбен коснулся волос Кайсы, пропустил влажные пряди сквозь пальцы. Среди всей суматохи от него не укрылась одна вещь. Его сестра за весь день ни разу не воспользовалась телефоном. Он набрал в грудь побольше воздуха.

– Ладно, что у тебя случилось?

– В смысле?

– Даже не знаю. Ты срываешься из Стокгольма глубокой ночью и едешь сюда. Не проверяешь почту, не запираешься с телефоном в ванной, не…

Кайса прервала его.

– Эсбен, сегодня мы хоронили нашу тетю.

– Утром ты обещала, что мы поговорим.

Кайса погрузилась в молчание. Эсбен знал, что ей нужно время, чтобы собраться с мыслями, поэтому терпеливо ждал, рассматривая крючковатые тени на полу.

– Я порвала с Йоханнесом.

Эсбен быстро посмотрел на Кайсу, но увидел только ее затылок.

– Что? Почему? Разве вы не были помолвлены?

– Уже нет.

– Ты расскажешь, что произошло?

Кайса прижала колени к груди.

– Да нечего рассказывать. Обычная история. Он слишком много времени уделяет работе. Она приходит в их пустую квартиру и проводит вечера в одиночестве, коротая время в компании китайской еды и бокала вина. Потом таких вечеров становится все больше, и она начинает думать, что это не то, что ей нужно. Пытается поговорить об этом, но он уходит от разговора, прикрываясь важными совещаниями и вечерними встречами с друзьями.

На последних словах голос Кайсы дрогнул, и Эсбен осторожно погладил ее по спине.

– Что случилось той ночью, когда ты уехала?

– Я сказала ему, что ухожу. Все случилось после того, как я узнала о смерти Софии. Не знаю. Это как будто заставило меня сдвинуться с мертвой точки. Йоханнес… Он никогда по-настоящему не понимал меня. Когда я сказала, что наша тетя умерла, то он почти не воспринял это всерьез. Я рассказывала ему, что она сделала для нас с тобой. Он знал обо всем, но все равно повел себя, как последний… В общем, я разорвала помолвку, а он пришел в ярость.

Эсбен напрягся.

– Он ведь ничего тебе не сделал?

Кайса тихо шмыгнула носом.

– Нет. Только кричал и все время спрашивал, что же подумают люди.

– Козел.

– Так что теперь мне придется искать новое жилье и деньги на него. Я не уверена, что забрала все свои вещи из квартиры, но возвращаться туда я больше не хочу.

– Постой, – Эсбен нахмурился. – Я думал, что у тебя есть работа.

– Была. Я уволилась месяц назад, а в этот вторник у меня должно было быть собеседование, но…

– Но ты здесь.

– Да и к черту.

– Ты можешь пожить у меня.

– В Мальмё? – она вдруг тихонько рассмеялась.

– А что?

– Ты же знаешь, что этот город не для меня.

Эсбен закатил глаза.

– Можно подумать, что у тебя есть выбор.

Кайса ущипнула его за руку.

– Я что-нибудь придумаю. Не беспокойся.

– Да куда уж мне, – проворчал Эсбен.

Кайса перевернулась на спину. Теперь он мог видеть ее лицо.

– Я хочу остаться в Стокгольме. Он напоминает мне о родителях. О всех хороших вещах. Ты понимаешь?

Эсбен понимал. Когда-то он не пожелал переехать в столицу по этой же причине. Когда-то там было слишком много хорошего.

– В любом случае, – Кайса устало провела по лицу ладонью, – еще слишком рано об этом думать. Нужно закончить все дела здесь. Это наверняка растянется на пару недель.

– Да. Наверняка.

Эсбен подумал о том, что утром ему придется связаться с начальством и попросить о внеплановом отпуске или вымолить разрешение работать удаленно.

– Ты можешь выключить свет?

– Конечно.

Эсбен перегнулся через Кайсу и щелкнул выключателем. Комната полностью погрузилась во тьму. Некоторое время они лежали в тишине, и Эсбен почувствовал, что засыпает.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросила Кайса.

– М?

– О Клеменсе.

Эсбен живо распахнул глаза.

– Эти мысли вертятся в голове весь день. Я ничего не могу поделать. Особенно после встречи с его родителями. Они были так… разбиты. Я и не ожидала другого, но это просто… – она замолчала.

– Я знаю.

Эсбен и сам не мог выбросить из головы выбеленные скорбью лица Уллы и Йоргена. Он думал о них по пути с похорон, думал о них за ужином, во время которого у него кусок в горло не лез. И даже теперь, лежа в кровати, Эсбен не мог перестать раз за разом прокручивать в памяти встречу на кладбище.

– Как ты думаешь, Эсбен… – Кайса запнулась. – Он может быть все еще жив?

– Я бы очень хотел, чтобы это было так.

– Ты не видел листовки?

– Листовки?

– Да. С его лицом. Я видела пару. Нильс сказал, что когда-то они были расклеены по всему городу. Я и сама это вспомнила. А ты?

Эсбен прикусил щеку изнутри. Последний год. Тогда с каждого столба, с каждого забора и почтового ящика на него смотрели глаза Клеменса. Под его взглядом он шел на занятия и возвращался обратно. Это было самое тяжелое время. Кайсу взяли в Стокгольмский университет. Эсбену предстояло провести целый год без нее – они еще никогда не разлучались столь надолго. После окончания учебы он должен был переехать к сестре в столицу, но, оказавшись там одним ясным июльским утром, понял, что не сможет там ни учиться, ни жить. Тогда он и выбрал Мальмё. Один из самых опасных и криминально развитых европейских городов. В этом и было его отличие от Кайсы. В Стокгольме она пыталась найти в себе силы жить дальше. Кайса цеплялась за все хорошее. Он бежал от этого.

Эсбен попытался вдохнуть и не смог.

– Помню.

– В голове не укладывается, что Улла и Йорген не перестали его искать. Я хочу сказать, что с нами с тех пор столько всего случилось. Мы вырвались отсюда, уехали, а они продолжали… продолжают поиски.

– Они сказали, что Мартен стал полицейским. Ты думаешь, что это из-за Клеменса? – осторожно спросил Эсбен.

Кайса посмотрела на свои руки. Они дрожали.

– Я не знаю. Возможно, – она грустно улыбнулась. – Если подумать, то Мартен всегда был таким.

– То есть?

– Он всегда стремился всех спасти. Даже меня.

– Это будет дико. Увидеть его вновь.

Они оба немного опасались этой встречи.

– Так хочется, чтобы София сейчас была рядом, – угрюмо сказала Кайса. – Она бы нашла нужные слова.

– Она бы сказала, что мы с тобой чертовы нытики.

Кайса почти беззвучно рассмеялась.

– Это я и имею в виду.

– Нам нужно поспать. Ты почти сутки на ногах без сна.

– Не думаю, что смогу.

– А ты не думай. Просто спи.

Эсбен взял в руки хоккейный шлем и убрал его на пол. Кайса прижалась спиной к стене. Закрыла глаза.

– Ты сыграешь мне завтра?

Эсбен не сразу понял, что она имеет в виду, а потом вспомнил про рояль в гостиной.

– Сыграю.

– Нам с Софией нравилось тебя слушать. Она всегда говорила, что это удивительно.

– Что именно?

– То, что ты оказался единственным, кто унаследовал музыкальный слух ее матери.

Они оба подумали об одном и том же. О вечерах в гостиной, когда за окном воздух трещал от холода, а они трое, стараясь согреться, пили обжигающий горло дымящийся чай. Тогда София просила Эсбена сесть за рояль и сыграть что-нибудь. Его не нужно было долго уговаривать. Он любил музыку.

Вскоре Кайса заснула. Во сне она подвинула ладонь к Эсбену и коснулась кончиком мизинца его запястья. Так она могла чувствовать его присутствие. Эсбен поправил ей одеяло. Кайса была права. Они будто вернулись в детство. Почти целый год после смерти родителей они делили одну постель – эту самую. Позже София освободила для Кайсы соседнюю комнату, которую раньше гордо звала своим кабинетом, но на протяжении целого месяца каждое утро находила племянницу на прежнем месте.

Эсбен задержал взгляд на пустой бутылке. На самом деле вино было хорошее. У Норбергов плохих вещей не водилось. Они жили на широкую ногу и могли многое себе позволить. Но было легче думать, что все связанное с ними – плохо.

Он подумал о Кайсе и о ее разрыве с Йоханнесом. У него бы никогда не хватило воли в одночасье разорвать отношения с человеком, который был рядом столько времени. По его прикидкам Кайса и Йоханнес были вместе около пяти лет. Или чуть больше. Они начали встречаться, когда его сестра заканчивала первый курс. Но что бы там не произошло – он был на ее стороне. Так всегда было. Они принимали сторону друг друга независимо от обстоятельств и чужих слов. Этому учили их родители. Этому учила их София. Она всегда говорила, что они самые близкие друг другу люди, и брат и сестра принимали это за непреложную истину, которую было незачем оспаривать.

Эсбен знал, что Кайса права. Она действительно справится и с поиском новой квартиры, и с работой тоже. Всегда справлялась. В тот год, когда исчез Клеменс, именно Кайса вытащила их. Она делала все, чтобы Эсбен не уходил в себя. Она была рядом каждую секунду, но оставляла его, когда чувствовала, что это необходимо. А ведь Клеменс был и ее другом тоже. И весь этот кошмар давался ей нелегко.

Эсбен ощутил горечь на языке и спрятал лицо в ладонях. Он пролежал так некоторое время, окруженный тишиной, темнотой и удушливыми видениями о том, какой была их жизнь. Она будто нарочно подсовывала им тяжелые испытания. Сначала родители, потом Клеменс. Теперь София. Эсбен не имел привычки себя жалеть, но и с ним случались минуты слабости. Это была одна из таких. Он ощутил смутное облегчение из-за того, что Кайса не видит этого.

Снаружи поднялся ветер. Застучал ветвями деревьев в окна. Эсбен натянул рукава свитера по самые пальцы. Он перестал казаться ему колючим. Волосы Кайсы щекотали ему щеку и лезли в глаза, но Эсбен не смел пошевелиться. Впервые за несколько лет он ощутил острое желание надеть коньки и выйти на лед. Ему хотелось устать до дрожи в коленях, выбиться из сил настолько, чтобы без единой мысли замертво упасть на кровать и проспать несколько дней. Эсбен соврал Кайсе. Он бросил хоккей не из-за того, что утратил желание им заниматься. Он ушел из-за Клеменса. Еще задолго до его исчезновения.

Эсбен повернулся на бок, уткнулся лбом Кайсе в плечо. Ее дыхание во сне было спокойным, и он понадеялся, что ей снится что-то хорошее. Кайсе нужен был отдых. Она была измотана. Он видел это.

Эсбен думал, что не сможет сомкнуть глаз, но когда снаружи стал заниматься рассвет, он уже крепко спал.

ГЛАВА 2

КОЛЫБЕЛЬНЫЕ

октябрь, 2004 год

Сердце Софии правда пережило много боли. На протяжении всей своей жизни она наблюдала за тем, как рушится и исчезает все, что ей дорого. Поэтому в тот день, когда ей сообщили о гибели брата и его жены, она была к этому готова. У нее не было никакого предчувствия. София просто знала. Поначалу она испытывала только опустошенность. Отчаяние пришло потом – в ту секунду, когда София увидела своих племянников. Она прилетела за ними в Стокгольм в конце сентября. Маленькие Кайса и Эсбен сидели на диване в гостиной, прижавшись друг к другу локтями, а напротив них расхаживал один из социальных работников в круглых очках. София привалилась к дверному косяку, почувствовала, что не может дышать. Ее подбородок дрожал. Она не чувствовала себя так со дня похорон мужа.

– Прошу прощения, – второй социальный работник тронул ее за запястье, – Меня зовут Эллен Линд. Мы можем поговорить?

София посмотрела на женщину невидящим взглядом, медленно кивнула. Они прошли в кухню. Окно было распахнуто, и в комнату проникал слепящий утренний свет. Пахло чесноком и базиликом. София задержала взгляд на семейном фото в рамке. Ее брат, Марко, держал за руку пятилетнюю Кайсу и смеялся в камеру. Эсбен сидел у него на плечах. Он хмурился, пытаясь распутать нитку зеленого воздушного шарика. Их матери в кадре не было – Эва делала снимок.

– Воды? – заботливо предложила Эллен Линд. Это была низкорослая женщина, ее брови и ресницы были настолько светлыми, что казалось, будто их и вовсе нет.

София покачала головой и опустилась на стул с высокой спинкой. Она так пристально взглянула на Эллен, что та отчего-то смутилась и неловко кашлянула. Женщина привыкла, что родственники погибших истязают ее барабанные перепонки рыданиями или не могут найти себе места, нервно расхаживая по комнате. София казалась ей чересчур спокойной, почти холодной. Эллен не знала, что через несколько часов, когда наступит ночь, эта отстраненная женщина будет выть, запершись в ванной. София включит воду, чтобы ее не слышали племянники. Она просидит на кафельном полу почти два часа, потом умоется и ляжет в постель к детям. Утром, когда настанет время подъема и ожидания такси до вокзала, она вновь будет казаться слишком спокойной.

– Я сочувствую вашему горю, – сказала Эллен. У нее тоже был младший брат. Одна только мысль о его смерти пугала ее до ужаса. Накануне, когда она знакомилась с подробностями гибели супругов Лундквист, ей пришлось посылать мужа за успокоительным. В отчете было сказано, что Марко и Эва Лундквист перевернулись на лодке, пересекая озеро Веттерн4. Сначала обнаружили тело мужчины. На поиски его жены ушло почти двое суток. У них остались дети. Девочка одиннадцати лет и мальчик, которому вот-вот должно было исполниться десять.

София поджала губы и взглянула на бумаги, разложенные на столе.

– Все готово?

Эллен снова смешалась.

– Да. Конечно. Я хотела рассказать о ваших правах и обязанностях, которые…

– Я знаю свои права и тем более обязанности.

– Мне в любом случае придется их озвучить. Это моя работа.

Вечером, когда социальные работники покинули квартиру, София помогала детям собирать вещи. Эсбен то и дело шмыгал носом, по его щекам и подбородку текли слезы. Кайса молча складывала их теплую одежду в большой чемодан. Ее лицо было таким белым, словно ее тоже вытянули со дна Веттерна вслед за погибшими родителями. Она не плакала.

– В Раттвике есть школа? – тихо спросила Кайса.

– Есть. Я преподаю там математику, – ответила София, убирая в свою сумку документы об опеке.

– Это хорошая школа?

София улыбнулась.

– Очень хорошая.

Кайса кивнула.

– А что еще там есть? – хрипло спросил Эсбен.

Она чуть не сделала глупость. Ей хотелось рассказать о большом озере Сильян, красивом и чистом, но София вовремя осознала, что какое-то время лучше избегать разговоров о любых водоемах.

– Раттвик – небольшой город. Он намного меньше Стокгольма. Там спокойно. Есть своя библиотека, несколько кафе, даже музеи и выставки. Театр под открытым небом.

– Как это? – нахмурился Эсбен.

– Он находится на месте старого карьера, где раньше велась добыча известняка. Теперь там проводят концерты или какие-нибудь другие мероприятия.

Эсбен кивнул и бросил в чемодан мятую пижаму. Кайса посмотрела на брата, покачала головой и принялась аккуратно складывать пижаму – рукав к рукаву, штанина к штанине.

Сердце Софии сжалось. Она была учителем и знала, как следует обращаться с детьми, знала, когда нужно быть непреклонной, а в каком случае можно дать слабину. Но этого было мало. С этого дня ей стоило вновь научиться быть матерью.

Когда вещи были собраны, София отправилась готовить ужин. У нее не было аппетита, но детям было необходимо что-то съесть. В холодильнике хранилось полно продуктов. Почти все это они выбросят утром, чтобы не везти с собой. На верхней полке София увидела два крупных яблока и решила приготовить оладья по рецепту, которым думала, что больше никогда не воспользуется.

Эсбен стоял в их с Кайсой комнате. Он запоминал. Взгляд метался от кроватей к письменным столам, взлетал к потолку и опускался к мягкому ковру. На его прикроватной тумбочке стояла подставка для карандашей и рисунков, где был закреплен альбомный листок с изображением большого медведя, за которого он получил высокую отметку на рисовании. Эсбен хотел забрать рисунок с собой, но передумал. Вместо этого он взял карандаш и написал над ухом медведя: «маме и папе». На кровати Кайсы остался большой плюшевый заяц, который ей на прошлое Рождество подарили родители. Сестра не пожелала его брать. Она сказала, что он будет присматривать за домом. Кто-то должен остаться за главного. Пусть это будет мистер Магнуссон. Эсбен сел на свою постель и обхватил себя руками за плечи. Он не мог поверить в смерть родителей. Ему отчаянно хотелось, чтобы все это было просто злой шуткой или ошибкой. Ведь это не могло быть правдой. Их мама и папа. Они не могли погибнуть. Не могли оставить их.

В комнату бесшумно вошла Кайса. Она села возле ног брата и положила голову ему на колени. Вскоре Эсбен увидел, как на пол капают ее слезы. Он ничего не сказал – только погладил сестру по длинным волосам. Они просидели так до тех пор, пока не услышали голос Софии из кухни. Она звала их ужинать.

В Раттвике даже время текло по-особенному. Эсбен и Кайса провели в нем всего неделю, но им казалось, что минул уже месяц. Это действительно был небольшой городок, где солнцу требовалось несколько часов, чтобы выпутаться из ветвей деревьев и подняться над горизонтом. Лес был огромен. Озеро было огромно. Эсбен и Кайса чувствовали себя крошечными. В первый день София показала им библиотеку и трассу для бобслея, затем отвела в школу, где их записали на занятия. Кайсу – в пятый класс, а Эсбена – в четвертый. Местная школа была гораздо меньше, чем в Стокгольме, но за ней располагался широкий стадион, который пришелся детям по душе. Понравился им и дом Софии – большой, двухэтажный, с просторной террасой и видом на лес. София разместила племянников в свободной комнате на втором этаже. Эсбену и Кайсе сначала показалось, что в ней уже кто-то живет. На столе громоздились тетради и смятые бумажки, а на постели, коркой в потолок, лежала книга в серой обложке.

– Эта комната принадлежала моему сыну, – сказала София. – Теперь она ваша.

Некоторые слова слишком тяжело произнести вслух при всей их простоте. Эти были как раз из таких. София вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Она стояла у лестницы в коридоре и смотрела вниз. Сколько раз ей хотелось оступиться и упасть.

София переехала в Раттвик вместе с мужем и сыном в девяносто восьмом году, оставив за плечами преподавание в Линчёпингском университете и суету большого города. Это не входило в планы семьи, но как-то ночью София поняла, что слишком много времени уделяет работе и слишком мало семье. В Раттвике они прижились быстро. София устроилась работать в школу, ее муж, Вигго – на лесопилку. Эрик пошел в восьмой класс. Все было хорошо чуть больше года, а потом началась черная полоса. У Вигго обнаружили рак легких. За этим последовала борьба, в которой Вигго сражался за жизнь, а София – за семью. Эрик стал подрабатывать на лесопилке. Вигго быстро угасал, и София каждый день прощалась с мужем. Она отпускала его медленно. По кусочку. С каждым разом ее сердце давало все больше трещин. Как-то Вигго сказал, что чувствует себя лучше. София не смела надеяться на чудо, но у нее появилась надежда, тихая, несмелая, но все же это была она. Жить стало чуть легче. София и подумать не могла, что все это время их подстерегало еще одно несчастье. Она развешивала белье на улице, когда из дома послышался крик мужа. София бросилась к нему, решив, что тому стало плохо. Она обнаружила Вигго с полными ужаса глазами и телефонной трубкой, зажатой в руке. Звонили с лесопилки. С Эриком произошел несчастный случай. Вигго сообщили, что его сын решил помочь в стяжке бревен после их погрузки. В момент, когда Эрик пытался забраться в кузов, несколько бревен покатилось вниз. Одно из них угодило прямо на юношу. Его придавило насмерть. София и Вигго слишком тяжело переживали это горе. Гибель сына еще больше подкосила Вигго. Не прошло и года – София похоронила мужа вслед за своим ребенком. Позже она всегда повторяла, что ее семью сгубили сигареты, вода и лес.

Вот почему ей хотелось оступиться на ступенях. Иногда горе пересиливает все.

Кровать была достаточно большой, чтобы на ней можно было спать вдвоем. На ее спинке гвоздем было выцарапано: «Я хочу проснуться». Эсбену и Кайсе не пришлось долго ломать голову над значением этих слов. Им тоже хотелось проснуться и освободиться от кошмара, в котором они находились. За неделю Эсбен и Кайса разобрали все вещи, но комната по-прежнему казалась им чужой. Эсбену все чудилось, что вот-вот позвонят родители и скажут, что скоро приедут за ними. Он прислушивался к каждому телефонному разговору Софии, а потом тяжело осознавал, что они больше никогда не услышат голоса ни мамы, ни папы.

Поздним субботним вечером Эсбен и Кайса лежали в кровати. От постельного белья пахло вербеной, между двух больших подушек ютилась глубокая тарелка с хрустящим ржаным печеньем. София сидела возле племянников с книгой в руках. Она только что дочитала им «Рони, дочь разбойника»5.

– Почитаешь нам еще? – спросила Кайса.

– Нет, моя дорогая. Вам уже пора спать.

– Завтра же воскресенье, – запротестовал Эсбен. – Еще только девять часов. Никто не ложится спать так рано.

София притворно нахмурилась.

– Что ж, юноша, может быть, в Стокгольме и не ложатся, но в этом доме другие правила, за нарушение которых вам полагается один щелчок по носу, – она отложила книгу на тумбочку и осторожно щелкнула Эсбена по кончику носа.

Кайса улыбнулась. София ей нравилась. Она была чуть-чуть строгой, конечно, но хорошо читала сказки. От ее рук вкусно пахло миндальным маслом. София редко улыбалась, но когда делала это, то лицо ее светлело, разглаживалось и становилось почти добрым.

В окно скреблись худощавые кисти старого ясеня. В первую ночь Эсбен и Кайса испугались этого звука. Держась за руки, они вместе подошли к окну, опасаясь того, что могут увидеть, но снаружи никого не оказалось – только ветви царапали стекло.

София убрала тарелку с печеньем на тумбочку, взглянула на племянников. Они молча посмотрели в ответ.

– Я выключаю свет, – она потянулась к ночнику, щелкнула выключателем, и комната мгновенно утонула во тьме. – Доброй ночи, дети.

София почти пересекла порог, когда Кайса позвала ее.

– Да?

– Ты бы могла немного посидеть с нами? Совсем чуть-чуть.

– Мы быстро заснем! – подхватил Эсбен.

София порадовалась тому, что в комнате было темно. Иначе бы они увидели, как она пытается сморгнуть выступившие слезы.

– Конечно, но не дольше десяти минут.

Она легла между детьми, обняла их обоих за плечи. Эсбен свернулся калачиком и положил голову ей на живот. Кайса осторожно сжала ее ладонь. У Софии защемило в груди. Она не ушла от них ни через десять минут, ни через двадцать. Она прислушивалась к их дыханию и сердцебиению. Вскоре София почувствовала у себя на коже их слезы. Дети плакали безмолвно – без шороха, без всхлипа. Они не хотели, чтобы их утешали – ведь в мире не существовало слов, способных утолить их скорбь. София не пела колыбельных с тех пор, как Эрик был ребенком, но той ночью она постаралась вспомнить нужные слова.

– Спите, мои дорогие. В небе так много звезд. Они, сияя, танцуют на лунном мосту, – ее голос вдруг дрогнул, но она постаралась справиться с этим. – В серебряных туфлях, что легче перышка, туманы крадутся, сны и грезы спускаются, бродят по миру… – София гладила детей по волосам и спинам, думая о том, что должна оберегать их. Они потеряли самое важное. Она научит их жить с этим. – Спите, мои дорогие, в мире довольно и грусти, и радости, чем больше узнаешь – тем меньше понимаешь во всем этом. Дарите сполна – но не ждите ответного дара, когда сны и грезы спускаются, бродят по миру.6

Ладонь Кайсы ослабла. Дыхание Эсбена стало глубоким и ровным. Дети спали, но София продолжала петь. Она воскрешала в памяти давно забытые строки и пела их до тех пор, пока не стал оседать голос. Ведь это меньшее, что она могла сделать. София заснула рядом, убаюканная своими же колыбельными и скрипом старого дерева за окном.

В тот день, когда Эсбен и Кайса впервые встретились с братьями Янссон, стояла ясная погода. Несмотря на прохладу, солнце светило ярко, его лучи жадно тянулись к влажной земле, рассеивая утренний туман. В доме стоял приторный тыквенный запах – София готовила вафли на завтрак. Из радио на подоконнике в гостиной доносилась одна из песен группы «Roxette». Эсбен бегал между этажами в поисках теплых носков, а Кайса сидела за кухонным столом, пролистывая школьный учебник по литературе, карандашом отмечая, что стоит изучить до понедельника, чтобы нагнать будущих одноклассников.

София вымесила тесто и выложила его в разогретую вафельницу. На поясе у нее был повязан ситцевый фартук, из кармана которого выглядывал пакетик ванили. Порой София убирала светлые волосы под косынку, когда что-то готовила, но сегодня они были собраны в небрежный пучок. Она поставила чайник и посмотрела на племянницу, сосредоточенно разглядывающую содержание учебника.

– Вы с Эсбеном куда-то собрались?

Кайса в очередной раз отметила что-то карандашом.

– Мы хотели немного погулять.

София кивнула. Ее племянникам не помешал бы свежий воздух, но до этого дня они без особого желания выходили на улицу.

– Хорошо. Позавтракаете и можете идти, – сверху послышался топот. – Если твой брат разыщет свои носки.

– Они лежат рядом с кроватью, – улыбнулась Кайса.

София рассмеялась.

– Я не удивлена.

Кайса закрыла книгу, сползла со стула и подошла к Софии.

– Очень вкусно пахнет. Мы раньше никогда не пробовали тыквенные вафли.

– Вот как, – София взяла большую тарелку и положила на нее первую порцию готовых поджаристых вафель. – Из тыквы много чего можно приготовить. Суп, например. Пирог или печенье. А какая ароматная из нее получается каша!

Кайса заглянула в тарелку, аккуратно потрогала золотистую вафельную корочку.

– А сок? Из нее можно делать сок?

– Конечно. И сок, и молоко из семечек.

На втором этаже хлопнула дверь. В кухне показался Эсбен с парой черных носков в руке.

– Дорогой, аккуратнее с дверьми, – попросила София.

Эсбен кивнул и уставился себе под ноги. София каждое утро просила его не хлопать дверью, а он каждое утро обещал, что этого больше не повторится.

Вскипел чайник. Приготовленные вафли горкой лежали на тарелке. София достала из старенького гудящего холодильника банку кленового сиропа и поставила на стол. Они сели завтракать. Эсбен и Кайса обсуждали, что им стоит взять с собой на прогулку, а София неторопливо пролистывала вчерашнюю газету, уделяя особое внимание некрологам. Она всегда так делала. Временами, когда она натыкалась на знакомое имя, на ее лице появлялось то сожаление, то злорадство. Вскоре с завтраком было покончено, Эсбен и Кайса надели теплые ботинки, похватали с вешалок куртки и вышли на улицу. С собой они взяли только термос и самодельную рогатку. Все это они положили в рюкзак, который теперь болтался на плече Эсбена, когда они шагали по размытой ночным дождем дороге.

– Налево или направо? – спросила Кайса, когда они дошли до развилки.

– Налево.

Им было все равно, в какую сторону идти. Раттвик был для них незнакомым местом, еще необжитым и неизвестным. По пути им встречались дома, похожие на жилище Софии – тоже двухэтажные, крепко сбитые, огражденные низкими старыми заборами. Эсбен и Кайса развлекали себя тем, что пытались угадать, кто живет во всех этих домах. Эсбену чуть ли не за каждой дверью мерещился какой-нибудь зловещий старик или одинокая вдова, чьи мужья один за другим умирали не своей смертью. Кайса поначалу подхватывала его выдумки, но потом они ей наскучили, и она перестала слушать брата. Вместо этого Кайса вглядывалась вдаль, представляя, что прямо за шапками густых лесных зарослей простирается их родной Стокгольм. Она вспоминала прошлую осень, когда они вместе с родителями были в Юргордене7. Сначала они отправились в местечко под названием Скансен8, где бродили часами, рассматривая старинные постройки – стекольную мастерскую, гончарную, пекарню. Но больше всего Кайсе в тот день запомнился поход в Юнибаккен9. Они с Эсбеном с большим удовольствием рассматривали сказочные декорации и наблюдали за представлениями, устроенными актерами. Все площадки были настолько красочными, что создавалось впечатление, будто в каждом домике действительно живут сказочные персонажи. После прогулки они с родителями посетили книжную лавку, а потом поужинали в кафе.

Кайса сощурилась до рези в глазах, пытаясь разглядеть за деревьями шпиль церкви Святой Клары10, но увидела только непроглядную тьму и волглость лесной чащи. Внезапно ее отвлек какой-то шум. Она прислушалась – это были голоса. Кайса взглянула на Эсбена и проследила его взгляд, направленный в сторону раскидистого вяза. Там были мальчишки. Двое. Примерно их возраста. Один был одет в красную куртку до колен – она была ему велика, рукава свисали до пальцев. Он держал в руках какой-то предмет и постоянно вертел головой, пытаясь рассмотреть что-то в листве. Второй мальчик сидел на примятой пожухлой траве и бросал в ствол дерева небольшие камни. Они отскакивали и падали обратно на землю.

– Да перестань же, Мартен! Ты ее спугнешь, слышишь?

– Отлично. Быстрее домой пойдем.

– Блин! Почему тебе обязательно так себя вести?

– А тебе почему?

Эсбен и Кайса остановились поблизости. Оказалось, что в руках мальчика в красной куртке был зажат фотоаппарат. Он осекся на полуслове и с любопытством посмотрел на Эсбена и Кайсу. Его приятель нахмурился. Он смотрел без любопытства. Настороженно.

– Кто такие?

Кайса вздернула подбородок и наморщила лоб.

– А вы? – резко спросила она.

Мальчик в красной куртке заулыбался.

– Я Клеменс, а это мой брат Мартен. Мы живем в… Ай! Больно! Ты рехнулся что ли?!

Клеменс недовольно посмотрел на брата, который секунду назад метнул в него маленький камешек и угодил им в колено.

– Ты им еще ключи в карман положи, – буркнул Мартен, поднимаясь с земли. Он оказался выше Клеменса почти на голову и явно был старше на пару лет. Мартен стряхнул с рукавов синего свитера налипшую траву, скрестил руки и пристально посмотрел сначала на Кайсу, потом на Эсбена. – Вы откуда тут взялись?

Эсбен поборол желание достать рогатку и самодельный снаряд, чтобы запустить его Мартену в лоб.

– Мы живем здесь. Недавно приехали.

– Откуда?

– Из Стокгольма, – ответила Кайса, не сводя глаз с Мартена.

– Из Стокгольма? Сюда?

Эсбен тоже скрестил руки.

– Да.

– И где вы живете?

– А тебе какое дело? – спросила Кайса.

– Мартен, перестань, – протянул Клеменс, становясь впереди брата. Он растянул губы в извиняющейся улыбке. – Нет, правда. Далеко отсюда живете?

Эсбен смерил Мартена взглядом, посмотрел на Клеменса.

– У Софии Лундквист.

Мартен вдруг расслабился и опустил руки.

– А, так это вы ее племянники.

– Откуда ты знаешь? – в недоумении спросила Кайса.

– Мы ваши соседи! – радостно сообщил Клеменс. – Отец нам про вас рассказал. Вы приехали сюда, потому что…потому что… – он замялся, неловко потер подбородок.

– Потому что наши родители погибли, – твердо сказала Кайса.

Эсбен тронул сестру за локоть.

Клеменс со свистом выдохнул, опустил глаза.

– Ну… в общем, да. Вы – Эсбен и Кайса? Приятно познакомиться! Мартену тоже. На его лицо не обращайте внимания. Он всегда выглядит так, точно унюхал что-то неприятное.

Мартен закатил глаза и протянул Эсбену ладонь. Эсбен помедлил, но все-таки крепко пожал ее. Кайса незамедлительно протянула свою. Мартен вскинул брови.

– Ты же девчонка.

– Твой брат очень наблюдательный, да? – сострила Кайса, обращаясь к Клеменсу.

– Всегда, – громко фыркнул тот.

После того, как все пожали друг другу руки, Эсбен поинтересовался, почему Мартен сначала так напрягся при их появлении.

– Я раньше вас тут не видел и решил, что вы живете в Яме.

Глаза Эсбена округлились.

– Чего?

– Это такое место на отшибе города, где живут разные…

– Бомжи и наркоманы, – подхватил Клеменс.

– Ты дурак? Сам ты бомж, – прыснул Мартен.

– Так правда же… Папа так говорит.

Мартен скривил губы.

– А еще он говорит, что ты умный.

– Очень смешно.

– Так что за Яма? – прервала их Кайса.

– Да нечего рассказывать. Просто это такое место, где живут неприятные люди. Им там очень плохо, поэтому они иногда воруют что-то. Полицейские постоянно туда гоняют.

– И ты решил, что мы из этой вашей Ямы? Мы на бомжей похожи по-твоему? – с чувством оскорбленного достоинства спросил Эсбен.

– Я же уже извинился.

– Вообще-то нет, – покачала головой Кайса.

– Нет?

– Нет.

Мартен пожал плечами, потом обернулся в сторону дороги.

– Вы еще долго будете гулять? Вам не пора домой?

– Мы? – переспросил Эсбен. – Да мы только вышли.

– Отлично. Тогда составите компанию моему брату? Одного его не отпускают, а у меня еще дела есть.

Когда Мартен ушел, Клеменс засунул руки глубоко в карманы куртки и состроил недовольное выражение лица.

– Вообще-то его тоже не отпускают одного, – он вздохнул. – Мартен возомнил себя взрослым, а самому двенадцать только в августе исполнилось.

– А тебе сколько? – спросила Кайса.

– В декабре будет десять.

– Эсбену в ноябре тоже. А мне одиннадцать было в сентябре.

– Ой, Эсбен, а ты уже знаешь, в какой класс попадешь? Мы можем быть одноклассниками!

Эсбену такая мысль понравилась.

– Завтра и посмотрим. Будет наш первый день.

– Хорошо бы.

– Это у тебя фотоаппарат? Что ты снимал? – поинтересовалась Кайса.

Клеменс дернул себя за ремешок на шее, к которому крепилась камера.

– Пытался сфотографировать бурого дрозда, но Мартен его спугнул, и он улетел. Я люблю птиц. У меня и диктофон есть.

– А диктофон зачем? – спросил Эсбен.

– Чтобы их пение записывать!

– Тебе это нравится?

– А то. Здесь полным-полно птиц. Лес же рядом, – щеки у Клеменса раскраснелись, светло-зеленые глаза заблестели. – У меня целая коллекция фотографий. Могу показать вам как-нибудь, если захотите, – он пошарил в карманах куртки и вытащил маленький красный диктофон.

Следующие полчаса Клеменс включал им разные записи с птичьем пением и объяснял, кто какими голосами поет.

– Это вот клест, слышите? А это серая овсянка. Сейчас найду самое классное. Так… Ага. Белая сова!

Они расположились под деревом. Эсбен вытащил из рюкзака термос, и все трое по очереди делали по глотку чая из большой крышки.

– Это здорово, что у тебя есть такое занятие, – сказала Кайса. – Ты так много об этом знаешь.

Клеменс большим пальцем погладил диктофон, лежащий у него на коленях.

– Спасибо. В Раттвике есть своя хоккейная команда. Я хотел заниматься, но у меня, типа, проблемы с дыханием, поэтому мне нельзя. Но это ничего. Если бы я ходил на тренировки, то времени на птиц бы у меня точно не было.

– Здесь есть хоккейная команда? – оживился Эсбен.

– Ага. Хоккей с мячом.

– И тренер есть?

– Конечно! А как же еще? Могу показать вам наш стадион завтра, а еще можем сходить на набережную. Там очень красиво. Я люблю там бывать, но Мартен нет. Одного меня не отпустят, а… – Клеменс вдруг густо покраснел и качнул головой. – Если захотите, конечно.

Кайса улыбнулась.

– Мы с радостью. Все равно нам будет особо нечем заняться после школы.

Лицо Клеменса озарила самая счастливая улыбка.

– Хорошо! А теперь… Я думаю, что теперь мне пора домой.

– Нам тоже, – кивнул Эсбен и взглянул на внезапно набежавшие тучи. – Скоро дождь пойдет.

Дождь и правда вскоре начался. Он застал их на полпути к дому. Клеменс быстро спрятал фотоаппарат под куртку и натянул капюшон на голову.

– Погода портится, – со знанием дела сказал он. – Скоро дожди так зарядят, что ни одного солнечного дня не будет. А потом наступит холод. И все.

– Скажи, Клеменс, а кто здесь живет? – спросил Эсбен, когда они поравнялись с одним из домов, чей двор был завален всякой всячиной, начиная от рыболовных сетей, заканчивая детским креслом-качалкой в виде деревянной лошади.

– Эсбен сегодня решил, что в этом доме живет старик, который сетями ловит детей и утаскивает к себе, – объяснила Кайса.

Клеменс рассмеялся.

– Почти. Здесь живет Эмилия Фальк. Она чокнутая. То есть… совсем. У нее реально не все дома.

– Это как?

– Ну… Она верит в разных духов. В троллей. В ниссе11 там…

– А что с ней случилось? – полюбопытствовал Эсбен. – Почему она такая?

– Прошлой весной она рассказывала местным ребятам, что в лес ходить нельзя, потому что там живут злые духи. Все над ней смеялись. И… и я тоже. Тогда отец объяснил мне, что когда-то давно, когда Эмилия была ребенком, она потерялась в лесу во время похода. Ее не могли найти несколько дней, а потом обнаружили в пещере в очень плохом состоянии. Вот после этого она так и не пришла в себя до конца.

– Ничего себе. Так у кого угодно крыша поедет, – вставил Эсбен.

– Ага. Не хотел бы я оказаться на ее месте. Отец запретил нам с Мартеном над ней смеяться. Да и мне, если честно, после этой истории самому перехотелось.

– Бедная. Жаль ее, – сказала Кайса, обернувшись на окна дома Эмилии. На мгновение ей показалось, что за одним из них дернулась занавеска.

Вскоре они оказались перед домом Клеменса. Он быстро забежал по ступеням и помахал им с крыльца. Эсбен и Кайса помахали ему в ответ.

– До завтра! – весело крикнул он, а потом скрылся за массивной дверью.

Они успели промокнуть до нитки. Сначала София отправила их по очереди под горячий душ, потом заварила горячий чай с травами и вручила племянникам по большой кружке. Эсбен и Кайса сидели в гостиной под одним теплым пледом, наблюдая за тем, как София развешивает их промокшую одежду сушиться.

– Мы познакомились с ребятами, – сказала Кайса, отхлебнув большой глоток из кружки.

– С какими?

– С Клеменсом и Мартеном, – ответил Эсбен.

София улыбнулась.

– Как хорошо. Они славные. Как раз ваши ровесники, – она опустилась в кресло. – И родители у них замечательные люди.

– Клеменс хотел показать нам стадион завтра. Можно нам погулять после школы? – спросил Эсбен. – Нам бы хотелось взглянуть.

– Разумеется. Почему бы и нет?

София почувствовала облегчение. Она надеялась, что ее племянники найдут себе друзей. Общение со сверстниками в такой непростой для них период было необходимо.

Кайса отставила кружку, поджала под себя ноги.

– Ребята рассказали нам про Яму. Это место в самом деле так называется?

София вздохнула и пристально посмотрела на племянников.

– В самом деле. И что же они вам про нее рассказали?

– Что там живут бо… – начал было Эсбен.

Кайса его перебила.

– Они сказали, что в это место ходить не стоит.

София распрямилась.

– Надеюсь, что это так. Яма – не место для игр. Там можно найти только неприятности. Ничего более.

Чуть позже, когда София оставила их наедине и отправилась подготавливать им вещи для школы, Кайса придвинулась к брату и заглянула ему в глаза.

– Ты ничего не заметил в Клеменсе?

Эсбен сдвинул брови.

– О чем ты?

– Я думаю, что у него совсем нет друзей.

– Как это? А мы кто по-твоему? – удивился он.

Кайса улыбнулась и потрепала его по плечу. Эсбен растянулся на диване и закинул руки за голову.

– Как ты думаешь… У меня получится попасть в команду?

– В какую команду?

– Да хоккейную же!

– Хочешь играть?

– Судя по всему, тут больше нечего делать. Если у меня не получится, то я всегда могу заняться изучением птиц, – он изобразил пальцами камеру.

– Я думаю, что у тебя все получится.

Эсбен просиял. Он прикрыл глаза, воображая, как выходит на лед, а с трибун доносится его имя. Он в форме, а в его руках клюшка. Все смотрят на него, а он рассекает по стадиону на коньках. Один из самых быстрых игроков в команде. Нет, самый-самый быстрый.

Кайса думала о родителях. Она все время о них думала и ничего не могла с этим поделать. Переключиться на что-то другое было сложно. Когда она попыталась, то почему-то мысли унесли ее к загадочной Эмилии и ее блужданиях по лесу. Кайса поежилась и плотнее закуталась в плед. Смогла бы она сама выжить, если бы заблудилась в лесу? Она попыталась представить, как прячется ночью в пещере от холода и диких зверей. Кайса очнулась лишь тогда, когда поняла, что Эсбен задремал, закинув на нее ноги. Она осторожно выбралась и на цыпочках вышла из гостиной.

Софию она застала на втором этаже. Она стояла у окна в коридоре, обхватив себя руками за плечи и смотрела вниз. Дождь успел закончиться. Снаружи густым пятном разлилась темнота. Кайса встала рядом с Софией и тоже выглянула на улицу.

– Я знаю, что подарить Эсбену на день рождения, – сказала она.

София посмотрела на племянницу.

– Что же?

– Коньки, – просто ответила она.

– Коньки? Он разве катается?

– Нет, но обязательно научится. Он хочет играть.

– Что ж, тогда купим ему коньки, – согласилась София.

Она подумала о своем брате. О Марко. Пусть последние годы они и не были столь дружны, как в детстве, но София на протяжении всей жизни чувствовала за него ответственность. Теперь она сожалела, что они так редко виделись с тех пор, как они с мужем и Эриком переехали в Раттвик. Но ничего уже нельзя было исправить. Тогда София повернулась к Кайсе и положила ладони ей на плечи.

– Вы с Эсбеном самые близкие друг другу люди. И что бы ни случилось, вы всегда должны помнить об этом, – горячечно прошептала она. – Порой случаются такие вещи, которые нельзя простить, но перед этим нужно хорошо подумать и убедиться – такая ли это вещь. Наша жизнь слишком коротка, чтобы размениваться на мелкие ссоры и глупые обиды.

Кайса внимательно посмотрела в ответ и кивнула. Эсбен всегда был рядом с ней. Он был ее частью. Иногда она даже не знала, где заканчивается он и начинается она сама.

– Волнуешься перед первым школьным днем?

– Немного. Я не все успела повторить, но думаю, что за неделю справлюсь.

– У тебя будет очень хороший учитель по литературе. Я знаю его. Он любит свое дело и отлично находит общий язык с детьми. Иногда он даже разыгрывает сценки из произведений в классе. Ребята сдвигают парты к стенам, расчищая место в кабинете, а потом весь урок читают по ролям.

– Правда? В нашей школе в Стокгольме такого не было.

– Правда-правда. Он тебе понравится.

Мимо окна пролетела какая-то птица, и Кайсе отчего-то подумалось, что Клеменсу хватило бы и доли секунды, чтобы угадать ее название. Они еще долго стояла у окна в абсолютном молчании. Женщина и девочка.

И последняя думала о том, что этот город не так уж и плох. Он сможет стать для них домом.

Клеменс лежал на полу в своей комнате. Красным светом горел ночник. Ему давно полагалось спать, но он не спал. Клеменс думал. Он раз за разом прокручивал в голове встречу с Лундквистами. Они показались ему хорошими. Теми, кто не сможет его обидеть. Ему бы очень хотелось, чтобы они стали друзьями. Клеменс перевернулся на живот и включил последнюю запись на диктофоне. Украдкой он записал свой разговор с Эсбеном и Кайсой на тот случай, если у них не получится подружиться. Клеменсу хотелось, чтобы у него остались хотя бы хорошие воспоминания.

Друзей у него не было. Не из-за того, что с ним было что-то не так. Он был самым обычным. Просто часть знакомых ребят играла в бейсбол, а другая увлекалась хоккеем. Клеменс был лишним в их кругу и отлично понимал это. У него были только фотоаппарат и диктофон. Иногда старший брат брал его гулять со своими приятелями, но это были друзья Мартена. Они водились с ним только поэтому.

Запись на диктофоне оборвалась со смехом Эсбена. Клеменс улыбнулся самому себе. На первом этаже работал телевизор. Родители смотрели какое-то шоу. Отец громко смеялся. Клеменс поднялся с пола и распахнул окно. Скоро пойдет первый снег, наступит зима, а вместе с ней – его день рождения. Может, на этот раз ему будет, кого на него пригласить. Вдруг на уровне его глаз что-то быстро проскользнуло. Даже во тьме Клеменс разобрал ярко-красное оперение. Он вновь улыбнулся. Это был кардинал. Маленькая птичка. Только ему не удалось разобрать самец это или самка. На такой скорости трудно было разглядеть характерную «черную маску», отличающую одних от других.

Клеменс переступил с ноги на ногу, высунулся в окно и попытался рассмотреть горит ли в доме Лундквистов свет. Он горел только на втором этаже. Клеменс попытался угадать, чья это комната. Спят ли сейчас Эсбен и Кайса. Если нет, то что делают? Вот бы у него был их телефон. Но что бы он сказал им, если бы дозвонился? Клеменс приказал себе успокоиться и быть нормальным. Еще не хватало, чтобы они решили, что он чокнутый.

В дверь с обратной стороны поскреблись. Клеменс прикрыл окно и поспешил впустить в комнату позднего гостя. Это был их пес Руне. Только вот никто не считал его за пса, когда видел впервые. В прошлом году его чуть не пристрелили местные охотники, потому что решили, что перед ними настоящий волк. Справедливости ради – в Руне действительно было нечто волчье. Взять хотя бы название породы. Волчья собака Сарлоса12. Их с Мартеном дед купил его щенком несколько лет назад, когда был еще жив. Он был охотником и всегда мечтал о такой собаке. У Руне были песочные глаза, торчащие уши, темно-серый волчий окрас. Руне не умел лаять, но и выть он тоже не умел. Иногда он лишь подвывал. Дед настаивал, что такую собаку нужно держать на улице, чтобы она знала свое место. Так и было поначалу, но после его смерти, Руне переселили в дом. Его больше не брали на охоту, одомашнили. Теперь он каждую ночь забирался к Клеменсу в постель и спал рядом с ним, позволяя обнимать себя за крепкую шею.

Клеменс нагнулся, потрепал Руне по холке. Пса он любил больше камеры и диктофона вместе взятых. Руне вытянул лапу и уперся ей Клеменсу в колено.

– Приятель, тебе давно пора спать.

Клеменс быстро стянул футболку через голову, бросил ее на пол, забрался в постель и хлопнул по матрасу ладонью. Руне мгновенно запрыгнул следом, тяжело задышал и опустил морду Клеменсу на живот. Первое время Мартен немного завидовал, что Руне предпочитает спать в комнате младшего брата, но быстро смирился с этим. Он знал, что Клеменсу одиноко.

– Знаешь, что сегодня случилось, Руне? Знаешь? Ни за что не догадаешься. Я познакомился кое с кем. Рассказать тебе?

Клеменс часто так делал. Разговаривал с Руне перед сном, потому что так было легче. Он был уверен, что пес его действительно слушает.

– … А потом начался дождь, и они проводили меня домой. Завтра мы опять встретимся. Теперь я надеюсь, что Эсбен попадет в один класс со мной, – тут Клеменсу в голову пришла мысль, которая тут же его расстроила. Прежде он об этом не думал. – Руне, а вдруг в школе он найдет кого-то другого, с кем захочет дружить? И Кайса тоже. Что же тогда делать?

Руне закрыл глаза и ткнулся лбом ему в сгиб локтя.

– Ты что спишь что ли? Я вообще-то с тобой разговариваю. Что будет, если все пойдет не так? Но это же не будет честно, правда? Я первый их нашел. Точнее… это Эсбен и Кайса нашли нас, но какая разница. Ру-не.

Клеменс постарался расслабиться. Он посмотрел на часы. Почти полночь, а он все еще не спит. Клеменс заерзал, выключил ночник и запустил пальцы в теплую собачью шерсть. Он снова себя накручивает. Мама всегда говорит, что он слишком много думает о плохом. Успевает выдумать проблему еще до ее появления. Мартен вот совсем не такой. Он уж точно никогда не тревожится по пустякам.

– Все будет хорошо, – тихо прошептал Клеменс. – Я ничего не испорчу. Ведь правда же, Руне? Ты мне веришь?

Он едва справился с желанием вновь встать и высунуться на улицу, чтобы еще раз посмотреть на окна соседнего дома. Вскоре на первом этаже затих телевизор. Клеменс услышал скрип лестницы – родители поднимались на второй этаж. Спустя несколько секунд дверь в его комнату приоткрылась – это заглянула мама. Клеменс притворился, что спит. Он делал так каждую ночь, и родители всегда верили ему. Или делали вид, что верили. Для Уллы никогда не было важным спят ее сыновья или нет. Главным для нее было видеть, что они находятся в своих постелях в позднее время; видеть, что они в доме и в порядке.

– Йорген, ты посмотри. Руне вновь к нему забрался, – раздался ее шепот.

Ее муж тихо рассмеялся.

– Твой отец был бы в шоке.

– Тише-тише. Ты разбудишь Клеменса.

Дверь снова закрылась, но голоса не стихли. Клеменс услышал, как отец отчитывает Мартена за то, что тот еще не в постели. Старший брат попытался что-то возразить. Уголки губ Клеменса дрогнули. Отец никогда не злился на них с Мартеном по-настоящему. Он просто не умел этого делать. Даже в тот день, когда Мартен случайно подпалил шторы в гостиной, отец ограничился шуткой о том, что они все равно ему никогда не нравились.

Родители закрыли дверь в свою спальню. Все стихло. Через маленькую щелку в окне проникал свежий ночной воздух. В комнате пахло дождем. Клеменс любил этот запах. Ему нравилось, как пахла сырая земля и мокрая листва. Той ночью Клеменс впервые засыпал с мыслями о том, чтобы утро наступило поскорее. Ему не терпелось проснуться, собраться и отправиться в школу, рассказать доклад, отсидеть все уроки, а потом отправиться на прогулку с новыми соседями. Он представлял, как это будет и желал лишь одного – чтобы все прошло нормально.

ГЛАВА 3

ГОЛОД ПАМЯТИ

март, 2019 год

«Каждый день мы ждали его домой.

Моя жена отказывалась запирать входную дверь.

Мы просто ждали».

– из книги Йоргена Янссона «Мы спасены в надежде»

В Раттвике не так уж много мест, куда можно сходить. Еще меньше, где можно найти свежие фрукты и овощи. Кайса знала всего одно такое, но и этого было достаточно. Рано утром, когда Эсбен все еще спал, она надела теплый шерстяной свитер и высокие сапоги, которые принадлежали Софии. В окна бил ветер, смешанный со снегом, поэтому Кайса прихватила из гардероба одну из теплых курток, которых было полным-полно на изогнутых вешалках. Она заправила волосы за уши, перекинула через плечо вязанную сумку, которую нашла на ручке двери кладовой и вышла на улицу. Под ногами захрустел снег. За ночь на крыльце вырос небольшой сугроб, а перилла покрылись ледяной коркой. Кайса переступила с ноги на ногу и подняла голову, чтобы взглянуть на солнце, но его едва ли можно было различить за плотными облаками. Она медленно двинулась вперед. Холодный ветер пробирал до костей, забирался за шиворот и холодными призрачными лапами скреб по щекам и шее. Кайса натянула на голову капюшон, сунула руки в карманы и ускорила шаг. Когда она добралась до фермерского рынка, погода окончательно испортилась. Оказавшись внутри крытого павильона, Кайса стряхнула снег с куртки, сдернула капюшон с головы и встряхнула волосами. Она огляделась. Ее губы тронула улыбка. Раттвик был одним из тех мест, где ничего не меняется. Или меняется, но происходит это так медленно, что трудно заметить. Рынок оставался прежним – те же выцветшие вывески, тот же запах домашней выпечки. Возможно, те же самые люди, что и тогда, в детстве, но этого Кайса с точностью не могла сказать. Она вдруг ощутила желание вернуться в прошлое, в один из тех дней, когда вместе с Софией и Эсбеном бродила между рыночных рядов со сладостями, присматривая торт на день своего рождения. Каждый год она выбирала один и тот же. «Принцесса». Бисквит, ванильный крем и марципан. София рассказывала, что раньше этот десерт назывался «Зеленым тортом», но позже поменял название на «Торт принцесс», из-за того, что был любимым угощением дочерей принца Карла13 – Марты, Астрид и Маргариты.

Кайса прошла вдоль рядов с рыбой и встала напротив прилавка с овощами. Она не успела рассмотреть его содержимое, потому что ее локтя кто-то коснулся. Кайса обернулась, и глаза ее распахнулись от радости и изумления. Перед ней стоял мужчина за сорок в длинной куртке цвета хаки. Он был неаккуратен – неровно остриженные каштановые волосы, мятый ворот рубашки, выбивающийся из-под расстегнутой куртки, щетина, съехавшие набок очки. В руках он держал головку мягкого сыра и плоскую коробочку засахаренных фруктов. Узкое лицо мужчины могло бы показаться некрасивым и отталкивающим, но тепло его улыбки скрадывало всю неряшливость облика, превращая изъяны в харизматичные отличительные черты.

– Боже мой! – воскликнул он. – Кого же я вижу? Кайса Лундквист!

Кайса широко улыбнулась ему в ответ. Она хорошо знала этого человека. Любимый учитель – как и первая поездка в парк аттракционов или первая любовь – не забывается. Его звали Юнатан Бергман. Он преподавал литературу. Даже спустя столько лет воспоминания об его уроках отзывались у Кайсы теплотой под сердцем. Она помнила его старомодный настольный набор – деревянный лоток для бумаг, подставку для карандашей и ручек, многоразовый перекидной календарь. Помнила и обветшалый кожаный портфель с застежками, в котором он носил домой сочинения учеников для проверки. В кабинете Бергмана всегда пахло цедрой – он предпочитал чай с лимоном. На стене рядом с классной доской размещалось широкое полотно с изображением детей из романа Харпер Ли «Убить пересмешника». Кабинет располагался на солнечной стороне, поэтому ранней осенью и поздней весной по партам и лицам учеников скользили теплые блики. В самые холодные дни, которых в Раттвике было немало, Бергман раздавал своим подопечным пакетики горячего шоколада и кипятил электрический чайник, чтобы все желающие могли немного согреться.

– Ох, это вы!

Кайса протянула руку для рукопожатия. Бергман склонил голову на бок, перехватил покупки под мышку и пожал ее ладонь.

– Как же я рад! – он вдруг несколько стушевался. – Слышал о вашей утрате. Очень соболезную тебе и Эсбену. Прошу прощения, что не удалось попасть на похороны. Я только на днях вернулся в Раттвик.

Кайса коротко кивнула.

– Спасибо. Вы все еще работаете в школе?

– Конечно. Я бы не смог заниматься чем-то другим. Особенно здесь. А как твои дела? Как поживает Эсбен? Вы оба живете в Стокгольме?

Они немного отошли от прилавка, чтобы не смущать других покупателей, и Кайса начала короткий рассказ о том, как сложилась ее жизнь. Бергман слушал внимательно, иногда кивал или одобрительно улыбался.

– А мне и рассказать нечего, – вздохнул он, когда Кайса закончила говорить. – Здесь все как прежде. Солнце встает вон там, а садится во-он там. Окна все еще скрипят от холода, а школьные собрания все еще проводятся в старом зале с фортепиано.

– Кажется, вы уже третий, кто это мне говорит. Что здесь ничего не меняется.

– Потому что это правда. Так что ничего удивительного, – взгляд Бергмана вдруг стал очень пристальным. – До чего же странно вновь видеть своих учеников. Обычно они уезжают, поступают в колледж и никогда не возвращаются. Видят Раттвик только на открытках, которые им по почте высылают родители или другие родственники.

– Здесь совсем никто не остается?

– Единицы. Из вашего класса осталось всего четверо ребят, включая Фредерика Норберга, но ему, понятное дело, незачем уезжать.

При упоминании этого имени Кайса нахмурилась, что не укрылось от Бергмана.

– Вы уже виделись?

– Нет, только с его родителями.

– Они пришли на похороны?

– Нет. Навестили нас перед ними. Принесли бутылку вина.

– Ну конечно, – фыркнул Бергман. – Вы надолго здесь останетесь?

Кайса обхватила себя руками за локти.

– На пару недель. Нужно разобрать вещи Софии, привести дом и ее дела в порядок.

– Она ведь оставила его вам? Дом.

Кайса кивнула.

– Что вы решили с ним делать? – Бергман чуть наклонил голову.

– Мы с Эсбеном поговорили и пришли к выводу, что будет лучше… будет лучше продать его.

Она отчего-то смутилась. Кончики ее ушей покраснели. Для Кайсы одна только мысль о продаже дома звучала дико, но это было единственным правильным решением. Они с Эсбеном жили в больших городах, и дом Софии существовал для них в другой реальности, в прошлом, в давно минувших днях их детства. Оставить дом себе, чтобы выбираться в него два раза в год было не лучшей идеей.

– Раттвик никогда никого не забывает. Он будет помнить вас всегда, – сказал Бергман, глядя куда-то за спину Кайсы. –Уже нашли покупателей?

– Нет, еще нет.

– Я верю, что у вас все получится, – он поправил очки. – Ты пришла сюда пешком? На улице какой-то кошмар. Я на машине, могу подбросить тебя до дома.

– Я еще даже ничего не купила…

Бергман махнул свободной рукой.

– Я помогу тебе. Мне все равно торопиться некуда. Еще слишком рано, чтобы садиться за проверку школьных сочинений. Я не готов к таким потрясениям с самого утра.

Кайса рассмеялась.

– Все настолько плохо?

– Ты даже себе не представляешь! Ненавижу интернет за то, что там можно найти краткое содержание к любой книге. Только вот краткие содержания на то и краткие, что из них выбрасывают половину сути и большую часть действующих лиц. Дети думают, что шибко умные или считают меня идиотом, но работу, написанную на основе сокращенной версии книги вычислить проще простого, – Бергман отрывисто усмехнулся. – По этой причине я оцениваю даже самые скудно написанные сочинения выше, чем такие подделки, – он вдруг понизил голос. – «Да, малыш, думать ты не умеешь, но хотя бы нашел время сесть за книгу». Сейчас это почти достижение.

Теперь они вместе бродили вдоль рядов с продуктами, продолжая разговаривать о школьных буднях. Бергман попросил Кайсу обращаться к нему по имени. «Все зовут меня просто Юнатан, кроме моих учеников, разумеется. Иначе мне становится не по себе». Чуть позже, когда они сквозь снег пробирались к машине, Кайса подумала, что встретиться с бывшим учителем – это все равно, что вернуться в свой залитый солнцем старый класс.

Также хорошо.

Часы появились в кабинете задолго до того, как Эрлинг Магнуссен стал директором школы. Они принадлежали прежнему владельцу маленького кабинета на первом этаже учебного заведения. Напольные часы немецкой фирмы «Hermle» служили не только для того, чтобы показывать время, но и позволяли не засыпать на рабочем месте – каждый прошедший час сопровождался громким боем. Это был секрет двух директоров. Прошлого и нынешнего. Когда-нибудь Эрлинг Магнуссен расскажет об этом кому-нибудь третьему.

Матео Кастро сидел на одном из стульев у директорского стола и смотрел на часы. Пятнадцать минут назад они пробили полдень. Мальчик нервничал. Он кусал губы и тер вспотевшие ладони о джинсы. Его брат, Рамон, сидел рядом и нервничал значительно меньше. Он выглядел раздраженным. С его щек не сходили красные пятна, а с костяшек пальцев – белые.

– Что теперь будет? – прошептал Матео и покосился на брата.

Рамон нахмурил темные брови.

– Ничего не будет. Успокойся.

– Ты врезал Магнусу!

– Он сам виноват.

– Да, но тебе не нужно было его бить!

В глазах Рамона сверкнула ярость.

– Ему следовало меньше трепать языком, – прошипел он.

Матео протяжно выдохнул и быстро потер лицо ладонями. Он запрокинул голову вверх и оттянул ворот кофты. Рамон сунул руки в карманы худи, скривил губы и вытянул вперед тощие ноги. Они сидели рядом. Братья-близнецы. Смуглая кожа, миндалевидные карие глаза, широкие брови, темные буйные волосы. В облике Рамона было две вещи, которых не было у Матео – родинка на левой щеке и маленькая серьга в ухе.

– Этот сукин сын расист! – не выдержал Рамон. – Чертов грязный расист.

– Dios! Vas а callarte?14

– Тебе все равно, когда с тобой так обращаются? Un burro sabe mas que tu…15

Матео выпрямился на стуле.

– А ты будешь каждому по морде давать? Серьезно?

Рамон неприятно рассмеялся и процедил брату в лицо:

– Если потребуется, то буду.

– Ты не успокоишься, пока мы не сменим еще десять школ?

– Мы не из-за этого постоянно переезжаем.

Матео громко фыркнул.

– Неужели?

– Только последний раз! Это не считается, – Рамон заговорил спокойнее и тише, чем прежде. – Мы везде чужие, Матео. Это ты понимаешь? Замечаешь все эти взгляды? Знаю, что замечаешь. Больше всего я бы хотел вернуться домой. Когда-нибудь я так и сделаю, но пока что мы должны защищаться, – его горячие пальцы мягко легли Матео на шею. – Мы с тобой. Если для этого нужно драться, то мы будем драться. Нельзя давать себя в обиду. Если проиграем сейчас, то нам всегда будет доставаться. Podemos hacerlo, hermano16.

Матео судорожно перевел дыхание и кивнул. Рамону никогда не составляло труда убедить его в чем-то. Это был юный Белисарио Домингес17, который не привык терпеть несправедливость. За дверью послышались шаги, но быстро стихли. Братья по-прежнему оставались одни. Часы показывали половину первого.

– Ты правда веришь, что мы справимся? – спросил Матео, ерзая на стуле. Он не умел сидеть спокойно.

– Само собой.

Матео запустил пальцы в волосы.

– Почему они так долго, как думаешь? Мы уже минут сорок тут торчим.

Рамон пожал плечами, выплюнул жвачку себе на ладонь и прилепил под сиденье.

– Не знаю, – он вдруг поднялся с места, обошел директорский стол и дернул на себя один из ящиков.

Матео несколько раз моргнул.

– Ты что делаешь?

– Ставлю все деньги мира на то, что старина Магнуссен хранит спиртное у себя в кабинете.

– Дурак, – прыснул Матео.

– Кто первый найдет, тот не моет сегодня посуду.

– Это какую? Коробку из-под пиццы?

Рамон улыбнулся. Их отец редко что-то готовил сам.

– Да плевать. Давай просто поищем.

Вопреки распространенному мнению, что один из близнецов тихоня, а второй обязательно сорванец, оба брата любили проделки и почти никогда не отказывали себе в удовольствии развлечься.

Матео, с грохотом отодвинув стул, вскочил вслед за братом. Они распахивали дверцы шкафчиков, заглядывали на полки, рассматривая благодарственные письма, фотографии и отчеты. Матео находил бумаги скучными, но Рамон изучал их с дотошностью палеографа.

– Ну и ну! – присвистнул он, выуживая папку в голубой обложке из стопки таких же.

Матео заглянул ему через плечо.

– Что там?

– Личные дела проблемных учеников или типа того.

– А наши там есть?

– Сейчас поищу, – Рамон сунул папку ему в руки и принялся изучать остальные.

Матео опустил взгляд и прочитал имя на обложке. Сив Сандберг. Что-то знакомое. Он раскрыл личное дело и посмотрел на фотографию на первой странице. Рыжая. Волосы точно пламя. Равнодушное выражение лица. Голубые глаза в светлых ресницах. Матео видел эту девушку в городе, но в школе – никогда. Он нашел год ее рождения – девяносто девятый. Это значит, что школу она уже закончила. Директору бы следовало избавиться от дел бывших учеников.

– Тут ничего, – сказал Рамон, складывая папки обратно, а потом присвистнул. – Нет, кое-что все-таки есть. Что я говорил! Шотландский виски! – он сдвинул документы в сторону, потеряв к ним интерес, достал с полки бутылку с черной этикеткой и покрутил ее в руках.

Матео рассмеялся.

– Отлично, наш директор алкоголик.

– А его заместитель – стерва, – добавил Рамон.

Братья переглянулись. Оба отлично знали, что слово «стерва» слишком мягкое по отношению к Юханне Норберг. Она разняла недавнюю драку. «Бедного» и «несчастного» Магнуса Острема отправили домой, а Рамон и Матео оказались в кабинете директора.

– Если никто не появится через десять минут, предлагаю достать ее вновь, – сказал Рамон, убирая бутылку на место.

Матео несколько раз кивнул и снова упал на стул.

– Так и поступим.

Они замолчали. Матео вновь вгляделся в напольные часы, чтобы в очередной раз подумать о том, что времени на самом деле не существует. Это просто цифры. Три глупые стрелки, бегущие по кругу. Люди в прошлом были глупцами, если решили, что двадцати четырех часов будет хватать для жизни.

В коридоре опять зазвучали шаги. Совсем близко к двери. Рамон нахмурился. Матео поджал губы. Братья приготовились себя защищать.

У них были зубы. И они умели кусаться.

Сив Сандберг курила и думала о своих проблемах. Рыжие волосы свесились на лицо, и она не пыталась их убрать. Сив сидела, ссутулившись, на низком ржавом заборе за школой и наблюдала за младшеклассниками, пихающими друг друга в плечи. Дети громко переругивались и смеялись. У ног Сив лежала раскрытая черная сумка, из пасти которой выглядывали полупустая пачка сигарет, смятая банка Åbro Original18, спутанные провода наушников и книга в твердой обложке – «Кладбище домашних животных»19.

В детстве она хотела заниматься балетом, но в Раттвике не было балетной школы, а о переезде не могло быть и речи. Чуть позже Сив увлеклась пением, но одних видеоуроков было недостаточно, чтобы овладеть этим мастерством. Чуть позже она стала зачитываться Гюго и мечтала переехать во Францию, но и этого не случилось. Ее мечты рушились одна за другой, оставляя на месте воздушных замков руины и пепелище. Теперь Сив курит «Lucky Strike» и превозносит Сартра20. Последняя запись в ее дневнике, который она бросила вести два года назад, когда окончила школу, гласила: «Я один на этой белой, окаймленной садами улице. Один – и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть»21. Это настолько сильно откликалось внутри Сив, что она даже подумывала сделать татуировку с этими словами. Ей отчаянно хотелось вырваться из Раттвика. Остальные видели в этом городе спокойствие, она же – трясину и мертвое затишье. День за днем она думала о другой жизни и ночь за ночью проживала ее у себя в голове, когда не могла заснуть. Сив могла часами лежать в постели и воображать себя на улицах Парижа или на площади где-нибудь в Праге. Эти мысли помогали ей справляться с настоящим, но вместе с этим вселяли еще больше ненависти к Раттвику. Сив хотела уехать сразу после школы, но у нее не было достаточно денег, чтобы поступить куда-нибудь учиться. Отец обещал помогать, но ей не хотелось пользоваться этим. Сив твердо решила, что заработает на обучение сама. На протяжении двух лет она помогает отцу на хоккейной площадке. Они часто ссорятся, но отец для Сив все равно самый важный и главный человек в жизни.

Так всегда случается, когда от ребенка отказывается мать.

Несмотря на выходящее за рамки дозволенности поведение Сив, отец никогда не поднимал на дочь руку. Он сделал это лишь однажды. Когда ей было восемь. Сидя за рождественским столом, в окружении соседей и нескольких папиных воспитанников-хоккеистов, она громко сообщила, что ненавидит свою мать и назвала ее таким словом, которое восьмилетним детям знать не положено. Отец тут же вывел ее из-за стола в спальню и отвесил ей пощечину. Сив не заплакала. Только посмотрела на него прямым и твердым взглядом. Ему тут же стало стыдно. Нильс Сандберг крепко прижал дочь к себе и несколько минут шептал, что ему жаль. Сив ответила, что ей тоже.

Тоже жаль, что ее мать… И она повторила то слово, которое нельзя произносить вслух.

Сив сидела за школой больше часа. Ей не хотелось возвращаться домой. Ей вообще ничего не хотелось. Вот бы покрыться льдом от пальцев ног до кончиков волос и перестать существовать. Иногда Сив чувствовала себя слишком маленькой. Иногда ей не хватало целого мира. Она потушила сигарету и немного оживилась, когда увидела человека, проходящего мимо. Они не виделись больше пяти лет, но Сив мгновенно узнала его. Эсбен Лундквист почти не изменился. Только стал выше и старше, но возраст порой не меняет людей. Она позвала его по имени и махнула рукой. Эсбен застыл, нахмурился и посмотрел на нее. Не узнал. Тогда Сив качнула головой и покрутила пальцем возле виска. Выражение лица Эсбена изменилось. Он подошел ближе.

– Сив?

– Я.

Она знала, что Эсбен запомнил ее ребенком. Настырной девчонкой с пожаром волос, осыпающей его глупыми прозвищами. Теперь она – нечто среднее между Ритой Хейворт22 и Линдси Лохан23. Голубые глаза, густо подведенные черной подводкой. Длинный клетчатый шарф, свисающий до самой земли.

– Ты присядешь? Или как? – спросила Сив.

Эсбен опустился рядом. Он погрузил руки в карманы пальто и тоже ссутулил спину. Некоторое время они сидели молча.

Сив первой нарушила тишину.

– Как тебе здесь?

– Странно.

Сив кивнула, достала новую сигарету и предложила Эсбену. Он не удивился тому, что она курит. Вероятно, был бы удивлен обратному.

– Не курю. Я думал, что ты уедешь отсюда сразу же, как появится возможность, – пробормотал Эсбен.

– А с чего ты взял, что у меня есть эта возможность?

Он пожал плечами и проводил взглядом черного кота, крадущегося мимо. Небо над ними было темное, в грязно-серых разводах. Метель закончилась совсем недавно, но грозилась начаться вновь.

– Почему ты сидишь здесь?

– Радуюсь тому, что я больше не часть этого, – Сив кивнула в сторону школы.

Эсбен фыркнул и потер переносицу.

– Я видел твоего отца. Он сказал, что ты теперь помогаешь ему.

– Вроде того.

– Нравится?

Сив отбросила волосы с лица, сощурилась.

– Нравится ли мне таскаться за малолетними засранцами и учить их держать клюшку? Большое удовольствие!

– Может, это твое призвание?

Сив ткнула его локтем.

– Заткнись, Лундквист.

Эсбен закатил глаза. Она обратила внимание, что взгляд Эсбена прикипел к пустой бутылке в ее сумке. Должно быть, от него не укрылся запах, исходящий от нее. Вишня и спирт. Девчонка, всюду таскающая с собой лимонные леденцы в карманах, превратилась в девушку, читающую истории короля ужасов и ненавидящую все, к чему прикасалась.

Эсбен наклонился и вытащил из сумки «Кладбище домашних животных» за корешок.

– Тебя не учили, что трогать чужие вещи плохо? – спросила Сив, но взгляд ее оставался равнодушным.

– Нравится Кинг?

– Нравится. Считаю, что его нужно читать, а не смотреть. Многие фильмы не то чтобы посредственность, но рассказывают о другом. Кинг работает с внутренним миром людей. В кино нас хотят напугать с помощью классных спецэффектов, знаешь, но они ведь совсем не страшные. Куда больше пугает реалистичность, с которой ты сталкиваешься в его книгах.

– Разве фильм «Сияние» не считается одним из самых…

Сив не дала ему договорить.

– Считается, но сам Кинг его терпеть не может. Я серьезно. Он ненавидит этот фильм. Ему не нравится ни Шелли Дюваль24 в главной роли, ни отношение к этому всему Стэнли Кубрика.

Эсбен раскрыл книгу, зашуршал страницами. На одной из них он увидел отпечаток помады, на другой – след от кружки с кофе. Сив не отличалась аккуратностью.

– Брось это. Лучше расскажи мне о том месте, где ты сейчас живешь. В каком-то большом городе, да?

– В Мальмё.

– В Мальмё, – повторила Сив. – Это ведь не так далеко от Копенгагена?

Эсбен кивнул.

– И что там?

Сив с любопытством уставилась на него.

Эсбен уставился вдаль и начал рассказывать. Сив не знала, но он ощутил укол под ребрами и с тоской подумал о своей пустой квартире, о пристани, о баре, мимо которого ходил каждый день, а по пятницам не лишал себя удовольствия заглянуть внутрь. Эсбен рассказывал о своей жизни около получаса. Иногда Сив задавала вопросы, а Эсбен про себя отметил, что она была единственной, кто ни разу не заговорил о Софии. И это было хорошо. Каждый норовил спросить его о похоронах или выразить сочувствие, что непременно загоняло Эсбена в капкан. Сив этого не делала.

Когда снова пошел снег, они поднялись и пошли прочь от школы.

Тогда Эсбен и увидел. К столбу была приклеена пожелтевшая листовка.

«Клеменс Янссон. Пропал 26 июня 2010 года.

Дата рождения: 11.12.1994 года.

Цвет глаз: зеленый.

Цвет волос: темно-русый.

Рост: 175 см.

Вес: 53 кг.

В день исчезновения был одет в белую футболку и синие джинсы. Всех, кто может сообщить какую-либо информацию о местонахождении Клеменса просим позвонить по указанным ниже телефонам».

На листовке было два изображения. Одна из последних фотографий Клеменса и фоторобот, составленный полицией. Второй рисовал картину того, как бы мог выглядеть повзрослевший Клеменс.

Эсбен замер, потом отступил на шаг, после чего приблизился на два. Он коснулся пальцами отсыревшего листка, еще раз скользнул взглядом по строкам. Последний раз он видел подобные листовки много лет назад, когда они были расклеены по всему городу, но тогда на них была лишь одна фотография.

– Его родители расклеивают новые каждый год. Перед очередной годовщиной его исчезновения, – тихо сказала Сив, стоя у него за спиной. – Вы ведь были друзьями?

Ужасное сердцебиение мешало думать и говорить, поэтому Эсбен коротко выдохнул:

– Да. Были.

– Что тогда случилось? В тот день, когда Клеменс…

Эсбен нетерпеливо качнул головой.

– Он исчез. Вот что случилось. Растворился в воздухе.

– Так не бывает. Не может человек просто «раствориться в воздухе».

Эсбен тяжело сглотнул и отвернулся, чтобы не видеть лица друга. Это было слишком тяжело. Со временем не стало лучше. Одно дело видеть старые фотографии с ним, но совсем другое – сталкиваться с его изображением на грязном столбе и читать приметы того, как он выглядел в тот последний день.

– Иногда все-таки бывает.

– У тебя были предположения насчет того, что произошло?

Эсбен нервно, почти зло усмехнулся.

– Были. До сих пор есть.

– И?

– Полиция все опровергла.

Сив закусила нижнюю губу.

– Я немного помню его.

Эсбен хорошо помнил Клеменса. Порой он думал, что хотел бы помнить больше. Временами – мечтал забыть. Терять друга всегда тяжело. Отпускать его в неизвестность – намного тяжелее. Хотя бы по той причине, что не можешь отправиться за ним. Не можешь ни позвать его, ни коснуться. Клеменса будто бы стерли, растворили, вытравили. Он на самом деле исчез. Бесследно.

В кухне пахло томатами, базиликом и чесноком. Кайса в старом джинсовом комбинезоне стояла у плиты. Приглушенно играло радио. Шторы были сдвинуты в стороны и закреплены прищепками. На улице уже успело стемнеть. По правую руку от Кайсы стояла бутылка белого сухого вина. Она купила ее по совету Юнатана. На столе лежала раскрытая упаковка мятного шоколада «Marabou». Кайса отламывала по чуть-чуть, пока варила томатный суп.

В прихожей послышался шум, хлопнула дверь, и послышался голос Эсбена.

– Я пришел!

Кайса еще немного убавила радио и крикнула брату в ответ:

– Очень за тебя рада!

Он прошел в кухню. С пунцовыми щеками от мороза. В его руках тут же оказалась бутылка вина.

– У нас какой-то праздник или снова заходили Норберги?

– Никто не заходил, я купила ее сама… Ты не поверишь, кого я встретила на рынке!

Эсбен достал штопор и принялся открывать вино.

– Удиви меня.

– Юнатана!

– М-м?

– Ну ты что! Школьного учителя.

Эсбен напряг память.

– А-а, ты про Бергмана говоришь? С каких пор ты зовешь его по имени?

– Он сам попросил. Мы ведь больше не в школе.

– Как у него дела?

– Все еще работает на прежнем месте. В его жизни почти ничего не изменилось. Чем дольше мы тут находимся, тем сильнее мне кажется, что время здесь застыло, когда мы уехали.

Эсбен поставил открыто вино на стол, подошел к буфету со слюдяным витражом, открыл дверцы и взял оттуда два бокала.

– Я тоже сегодня кое-кого встретил.

– Кого?

– Сив Сандберг.

– Дочь Нильса?

– Ага.

Кайса поставила на стол две тарелки с томатным супом-пюре и села напротив брата.

– Какую обидную кличку она придумала для тебя на этот раз? – насмешливо поинтересовалась она.

– Сегодня обошлось без кличек. Сив живой пример тому, что время в Раттвике все-таки шло своим чередом. Я едва узнал ее.

– Как она?

Эсбен зачерпнул ложку супа, подул на нее.

– Очень хочет отсюда уехать, помогает отцу, копит деньги, но это не главное. Я хотел поговорить о другом, – он потянулся к бокалу, сделал несколько глотков вина. – Мы видели листовку о розыске Клеменса. Сив сказала, что Янссоны каждый год развешивают новые.

– Что?

– Да.

– Боже мой.

– Я знаю, что последние несколько лет мы не заговаривали о том, что случилось, но чертова листовка… Я опять думаю обо всем этом.

Кайса накрыла руку Эсбена ладонью.

– Ты все еще уверен в том, что это сделали они. Верно?

– Да. Черт возьми, да. Они как-то навредили ему. Я не знаю. Не знаю специально или случайно. Но это были они.

Эсбен и Кайса придвинулись друг к другу, как заговорщики, которые боятся, что их могут подслушать.

– Это серьезное обвинение. Ты же знаешь.

– Знаешь, что еще серьезно? Убийство.

Эсбен смотрел на сестру неотрывно; зрачки его расширились.

– Ты правда веришь, что его нет в живых?

– А ты?

Кайса закрыла глаза. На ее щеках тоже выступил румянец, но совсем не от холода. Они никогда не говорили об этом столь прямо. За все девять лет – ни разу. Она знала ответ, но сказать вслух – это совсем другое. Это не то же самое, что подумать. У нее сложилось стойкое ощущение того, что она убьет последнюю надежду, если откроет рот.

– А ты? – нетерпеливо повторил Эсбен, запуская ладонь в растрепанные волосы.

Он редко перехватывал инициативу. Из них двоих ведущей всегда была Кайса, но только не в этот раз. Она стушевалась. Обхватила обеими руками наполовину опустевший бокал.

– Скажи мне. Не молчи.

– Я не думаю… не думаю, что он жив.

Эсбен выдохнул, кивнул и выпрямил спину. Взгляд его был лихорадочным, блуждающим.

– Но я не уверена, что все было так, как считаешь ты. Я не уверена, что это сделали они.

Эсбен вскинул брови.

– А кто еще? – возмущенно спросил он.

– Я не знаю, Эсбен.

– Или ты просто не хочешь в это верить?

– Послушай, было расследование. Им даже не были предъявлены обвинения.

– Все дело в привилегиях.

– Какие к черту привилегии, когда происходит такое?

– Я знаю, в чем дело. Ты просто защищаешь его.

Выражение лица Кайсы изменилось. Она возмущенно, почти яростно посмотрела на брата.

– Что? Я никого не защищаю!

Эсбен на мгновение закрыл лицо руками, потом осушил бокал до конца и налил себе еще вина.

– Ладно. Извини.

Кайса отодвинула в сторону почти нетронутую тарелку супа. Аппетит у нее пропал.

– Ты читал книгу, которую написал отец Клеменса и Мартена?

– Читал.

– Давно?

– Пару лет назад. В тот же год, когда она вышла. А ты?

– И я. Мне так хотелось прочесть ее, но внутри оказалось столько боли, что я не могла читать быстро. Порой я заставляла себя. Иногда мне хотелось избавиться от нее.

– Понимаю. Налить тебе еще?

Кайса подставила бокал.

– Я не представляю, что испытывают Йорген и Улла. Да и Мартен тоже. Когда я думаю об этом становится невыносимо. В конце книги Йорген пишет о том, что единственное, что принесет им хоть какое-то облегчение это…

– Узнать, что случилось, – закончил за нее Эсбен.

– Верно. Я так хочу чем-то помочь, но в моей памяти нет ничего полезного. Я помню еще меньше, чем тогда. Да и потом… Меня там даже не было.

Эсбен долго молчал. Потом поднял глаза на Кайсу и хрипло прошептал:

– Если бы я не отключился, то все было бы в порядке.

– Ты не можешь этого знать.

Она знала, что Эсбен винил себя все эти годы. Кайсе так хотелось снять этот груз с его плеч, но есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать. Человек, опоздавший на самолет, который потерпит крушение, будет винить себя в том, что остался в живых.

Эсбен подвинул к ней тарелку остывшего супа.

– Тебе нужно поесть. Давай.

Она не стала спорить. Ужин они заканчивали в тишине, прерываемой еле слышным звучанием радио.

Стояла глубокая ночь. Кайса не спала. Она лежала в одежде на застеленной постели. Из комнаты Эсбена не доносилось ни звука, но Кайса знала наверняка, что ее брат тоже не может сомкнуть глаз. Она думала об их вечернем разговоре и пыталась вернуться в прошлое. В памяти воскресали высокий столп огня, густота деревьев, громкий смех и песни. А потом – посреди всего этого – Эсбен с разбитым виском, вопросы и обеспокоенные взгляды. Поиски в лесу. Полиция. И вопрос, интересующий каждого жителя города: куда пропал младший сын Йоргена и Уллы?

Кайса перевернулась на спину. Рядом с ней лежал телефон. На экране мелькало непрочитанное сообщение от Йоханнеса. «Может поговорим?» Хватит с нее разговоров на сегодня. Да и говорить ей с ним больше не о чем. Она уже сказала ему все, что могла. Поставила точку. Не запятую, не многоточие, а огромную черную точку.

Она попыталась представить, каким бы был Клеменс – встреться они сейчас. У нее это плохо получилось. Он так и остался для нее мальчишкой пятнадцати лет, всюду таскающим за собой фотоаппарат и диктофон. Самым верным другом в ее жизни. Кайса была уверена, что они бы продолжали общаться. Продолжали бы поддерживать связь. Клеменс был одним из тех людей, которые входят в твою жизнь и остаются в ней навсегда.

Был.

Она не впервые думает о нем в прошедшем времени, но после разговора с Эсбеном это чувствуется острее. Но что, если он еще жив? Тогда, где он? Почему за столько лет не дал о себе знать? Клеменс бы ни за что не позволил семье и друзьям беспокоиться за него. Он бы сделал все возможное, чтобы попасть домой. Если был бы жив.

В этом Кайса была уверена.

Эсбен тоже не спал. Он даже не был в постели, а сидел за письменным столом, запустив руки в волосы. «Я не уверена, что это сделали они». Так сказала его сестра. Она так думала. Эсбен же был уверен в обратном. Он потянулся к давно остывшему кофе и сделал глоток. Можно ли доказать их вину теперь, когда прошло столько времени? Но как? Как это сделать, когда доказательств не нашлось даже тогда? Он не знал этого.

Рамон и Матео находились в своей комнате. Рамон перебирал содержимое ящиков стола, пытаясь отыскать серьгу на смену той, что сейчас торчали у него в ухе. Матео лежал на кровати, листая комиксы. Братья были ночными созданиями и часто ложились спать лишь под утро. Их отец честно пытался бороться с их режимом, но его попытки всегда оборачивались провалом. Его дети умели бунтовать и сражаться за свои права. Он сам научил их этому, едва они научились ходить. После разговора с директором Альваро попытался отчитать Рамона за драку с одноклассником, но сын не дал ему и шанса. «Расизм – последнее дело. Разве это не твои слова? Почему мы с Матео должны терпеть такое? Мы не собираемся унижаться. Если я могу с этим что-то сделать, то я буду. Слова здесь ничего не значат. Никто не воспринимает их всерьез». И все в таком духе. Альваро разрывался. С одной стороны он был рассержен, с другой – горд. Он воспитывал сыновей борцами. Ему нравилось видеть, что его усилия не прошли даром, но отцам было положено ругать детей за школьные драки, сбитый режим и слово «motherfucker», так часто звучавшее из колонок в комнате. Может, он и был никудышным отцом, но зато отношения с сыновьями у него были прекрасные. Они были друзьями. Рамон и Матео знали, что могут доверить отцу все свои переживания и секреты. Он поддержит их.

– Почитай вслух, – попросил Рамон, на корточках изучая содержимое очередного ящика, который он вытащил из стола.

– Ты идиот? Это же комикс.

– У меня отличное воображение. Давай.

Матео фыркнул и начал читать:

– «Это она сделала меня главным после того, как ты чуть не сорвал прикрытие команды, Дэдшот! И следи, куда тычешь пальцем, друг!»25 Дальше?

Рамон кивнул, и Матео продолжил читать. Спустя десять минут брат прервал его, объявив, что наконец-то отыскал серьгу.

Матео оторвался от чтения, чтобы оценить масштаб беспорядка, который учинил Рамон. Он вытряхнул на пол половину содержимого их стола, и теперь всюду валялись мятые тетради, обертки от шоколадных батончиков и чипсов, комиксы, маленькие фишки, кожаные ремни браслетов, принадлежавших Рамону, книги в мягких обложках, обломанные карандаши, провода, кубики «анти-стресс» Матео, обрывки записок и много чего другого. Матео слишком хорошо знал брата, чтобы предугадать, что ближайшие несколько дней весь этот мусор – иначе не назовешь – будет валяться у них под ногами.

Рамон перебрался на кровать к брату, скрестил ноги, вытащил из уха серьгу и заменил ее на другую – черный маленький крест. Матео взглянул на часы. Без пятнадцати три. Спать им осталось около четырех часов. В принципе неплохо.

– У меня идея, – сказал Матео, откладывая в сторону комикс.

– Валяй.

– Нам нужен шалаш.

– Чего-чего?

– Шалаш. Не знаю. Это прикольно, если будет какое-то место, о котором будем знать только мы.

Рамон задумался, а потом кивнул. Мысль брата ему понравилась.

– И где мы будем его строить? Около дома бесполезно. Смысла в этом аж никакого.

– Я подумал, что можно было бы устроить это в лесу. Не очень глубоко.

– Там, где точно будет ловить интернет.

– Типа того, да. Только… – Матео замялся.

– Что?

– Мы можем построить его на земле?

Рамон прекрасно знал о страхе брата. Матео до жути боялся высоты. Даже в детстве, когда у них была двухъярусная кровать, он без лишних слов уступил верхнюю полку брату. Обычно они любили подкалывать друг друга, но над такими вещами никогда не смеялись.

– Как скажешь, – ответил Рамон. – Нужно будет заняться этим. Придумать из чего сделать каркас и всякое такое.

– Ага-а, – протянул Матео. – Не думаю, что это будет очень сложно.

Дверь в комнату открылась, и на пороге возник их отец. Он обвел беспорядок в комнате обреченным взглядом и посмотрел на сыновей.

– Dios mío!26 Вы что тут устроили?

Рамон махнул рукой.

– Просто не смотри вниз, па, – посоветовал он.

Матео хихикнул.

– И куда же мне тогда смотреть? В ваши наглые глаза? – спросил Альваро, но на его лице появилась улыбка.

– Хотя бы.

Альваро плотнее закутался в видавший виды бордовый халат и сонно зевнул. Его черные вьющиеся волосы были спутаны, словно он только что выбрался из постели.

– Когда спать?

– Совсем скоро, – быстро ответил Матео.

– Ты таблетки принял?

– Так точно!

– Я не шучу. Принял?

Матео закивал.

– Да-да.

– Я проверю. Уроки сделали?

– Ага, – Рамон потянулся до хруста в костях.

– А математику?

– До единого примера.

– Buenos chicos27. Сейчас я иду в душ. Когда я пойду обратно, то хочу, чтобы вы уже спали. Идет?

Рамон и Матео пообещали, что они так и сделают. Альваро вышел, вновь прикрыв за собой дверь.

Многие дети растут избалованными, когда к ним так относятся, но только не сыновья Альваро. Пусть они и были не самыми примерными сыновьями, но меньше всего им хотелось расстраивать отца. Он относился к ним хорошо, уважал их личное пространство и считался с их мнением. Они старались платить ему той же монетой. Матео выключил свет и забрался под одеяло. Рамон еще немного побродил по комнате, спотыкаясь о разбросанные вещи и тихо чертыхаясь. Вскоре и он нырнул в свою постель.

– Сделаем большой шалаш, – тихо сказал он, – чтобы там можно было встать во весь рост.

– Да, мне нравится. А еще он должен быть крепким, чтобы стоял всю зиму и ничего с ним не делалось.

– Да-а, – зевнул Рамон. – Можно будет начать заниматься этим через пару месяцев. Пока что вокруг слишком много снега. Мы ничего не сможем сделать.

– Зато сейчас можно хотя бы выбрать место! – загорелся Матео. Спать ему совершенно расхотелось, весь сон ушел. Он завозился в кровати, подпер подбородок руками и уставился в темноту, пытаясь разглядеть очертания брата. – У отца полным-полно разных инструментов. Надо будет заглянуть в его мастерскую и посмотреть, что там есть.

– Завтра и посмотрим.

Матео был готов вскочить с постели в любую секунду и броситься к небольшой пристройке к дому, которая и носила гордое название «мастерская». Когда он заговорил вновь, то никто ему уже не ответил. Рамон крепко спал. Матео поджал под себя ноги и закрыл глаза, но сон все еще не шел. В голове было слишком много мыслей. Они проносились с такой скоростью, что Матео не успевал сконцентрироваться ни на одной из них. Им понадобится маленький холодильник, а где они его возьмут? Еще нудны подушки и одеяла – вдруг они захотят остаться в шалаше на ночь. А они непременно захотят. Фонарики тоже нужны. Или гирлянды? Или все вместе? Какой-нибудь проигрыватель, чтобы слушать музыку. А еще нужен тайник. Там Рамон будет прятать свои журналы, а ему самому пока прятать нечего, но и он что-нибудь придумает. Будет здорово. Это станет лишь их местом. Оно будет чем-то похоже на местные «мышиные норы», но об этом никому не будет известно.

Матео мечтательно улыбнулся, а потом тихо ойкнул. Что-то впилось ему в лопатку. Он нащупал рукой нечто крохотное и колючее. Это оказалась серьга Рамона, которую он снял и забыл убрать. Матео цокнул языком, потянулся к тумбочке и убрал серьгу в верхний ящик. Сначала он подумал о том, что отдаст ее брату утром, но потом ему в голову пришла другая идея. Ничего он отдавать не будет. Пусть серьга лежит себе у него в тумбочке. В следующий раз Рамону понадобятся целые сутки, чтобы ее найти.

ГЛАВА 4

ЗВЕРЬЕ, ЗВЕРИНЕЦ И ЗВЕРИНОЕ

март, 2019 год

«Наш старший сын Мартен поддерживал

нас с женой каждый день.

Он еще сам был ребенком, но ему удавалось

находить такие слова, которые мог

подобрать не каждый взрослый».

– из книги Йоргена Янссона «Мы спасены в надежде»

Фредерик Норберг был единственным человеком в Раттвике, который водил двухдверный автомобиль «вольво P1800».28 Машина была абсолютным раритетом, и досталась ему от деда. Ежедневно, когда Фредерик садился за руль, его внимание сосредотачивалось не на дороге, а на экране телефона, где одно за другим всплывали уведомления – твиттер, фейсбук, личная почта. Он читал сообщения дорогой, потому что в течение дня такой возможности могло не представиться. На приборной панели автомобиля лежал смятый пакетик, а внутри него то, что помогало Фредерику держать концентрацию на протяжении долгого времени. Ноотропы29. Таблетка вместо завтрака, таблетка в полдень, еще несколько до полуночи. Он носил их с собой в кармане шерстяного бежевого пальто и всегда заботился о том, чтобы они не заканчивались в неподходящий момент. Фредерик носил черные водолазки из мериносовой шерсти, кашемировые джемпера и джинсы шведского бренда «Acne Studios»; не расставался с коллекционной зажигалкой «IMCO»30 и кварцевыми наручными часами. Он был высокий, с вызывающей осанкой, светлыми густыми волосами, худощаво-скуластым лицом и карими глазами. От матери Фредерик унаследовал холодный расчет и умение оставить последнее слово за собой. От отца – горячий нрав и любовь к бурбону.

По наследству ему перешла тяга к юриспруденции – дед был прокурором, отец судьей – Фредерик стал адвокатом. В Раттвике громких дел почти не встречалось, поэтому Фредерику приходилось оспаривать налоги и штрафы, составлять претензии и давать консультации о вступлении в наследство. Но порой встречались такие дела, ради которых Фредерик поднимался с постели ранним утром в свой выходной и пропускал тренировку – пробежку вдоль леса под звуки метронома в наушниках. Такие дела, которые заставляли его садиться в машину на рассвете и ехать к северной части Раттвика.

Фредерик сбавил скорость неподалеку от Мышиных нор. В это время оттуда не доносилось ни звука. Никто не гоготал на всю округу, не надрывался от хриплого плача или грязной ругани. Все было спокойно, и это было на руку Фредерику Норбергу. Он заглушил двигатель, осмотрелся и заметил движение у двух высоких сосен. Фредерик выбрался из машины и зашагал по мерзлой траве навстречу женщине. Она не заметила его, поэтому вздрогнула, когда Фредерик подошел ближе.

– Я напугал вас?

Женщина попыталась улыбнуться.

– Немного. Я просто… задумалась.

Такая бледная, подумал Фредерик, окидывая собеседницу беглым взглядом. Она похожа на паутину, а не на человека.

– В таком случае приношу свои извинения. Сразу перейдем к делу?

Женщина нервно заправила за ухо прядь светлых волос. На ее щеках выступили розовые пятна.

– Конечно.

Фредерик видел, что ей холодно, но даже не подумал предложить переместиться в машину.

– Для всех моих клиентов действует единственное правило. Это предельная откровенность. Вы должны быть честны со мной. Справитесь?

Женщина кивнула.

– Хорошо.

– Ваш муж оказывает по отношению к вам насилие, так?

Фредерик всегда начинал с самого больного. Он не подступался на мягких лапах. Он нападал. Фредерик так хорошо преуспел в этом, что выражение «нападение – лучшая защита» в его случае нужно было воспринимать не то чтобы буквально, а в качестве единственно возможной модели поведения, учитывая, что защищаться ему не нужно было вовсе.

– Как я уже сказала по телефону…

– Да или нет?

– Да.

– Какого рода это насилие? Как я понял… не только психологическое.

Женщина поджала губы, потерла ладонью локоть.

– Он бьет меня.

Фредерик кивнул, не обращая внимания на неловкость собеседницы. Он встречал таких клиентов бесчисленное множество раз. Их вид давным-давно перестал вызывать в нем сочувствие.

– Вы сообщали кому-то об этом?

Женщина робко переступила с ноги на ногу.

– Нет.

– Я не говорю о врачах и полицейских. Кто-то из ваших друзей знает об этом?

– Нет, никто.

Фредерик прищурился и вновь окинул собеседницу взглядом. Потертая одежда. Воспаленные глаза. Сухое лицо. Очевидно, из тех, кто боится вставить слово наперекор и всегда молчит.

– Расскажите мне о нем. О вашем муже.

Женщина нахмурилась. В ее глазах скользнуло недоумение.

– Разве вы не встречались с ним?

Ее удивление было оправданным. Фредерик представлял интересы ее мужа в суде при бракоразводном процессе. Это был высокий, похожий на куницу, человек, который умудрялся обладать толстым кошельком при полном отсутствии мозгов.

– Я хочу увидеть его вашими глазами.

– Хендрик… Большую часть времени он отстранен от всего, что касается семьи. Ему нет дела ни до детей, ни до меня. Он совершенно не может себя контролировать, когда выпьет, становится грубым и жестоким. Вы же знаете подробности дела? Хендрик выставляет меня не в самом лучшем свете. Я боюсь, что он выиграет дело и заберет детей, но он никудышный отец. У нашей младшей дочери астма, за ней нужно все время присматривать, а он даже не знает, что за лекарства я ей даю. Они пропадут с ним. Хендрика ничего не интересует, кроме хоккея и тех девиц, с которыми… с которыми он… – женщина остановилась, втянула побольше воздуха в легкие, но так и не смогла закончить мысль. – Он плохой человек. Поверьте мне.

– Зачем же он пытается отсудить детей, если они ему не нужны?

– Из-за своего статуса в обществе. Ему важно, что о нем думают окружающие, а еще он не откажется от возможности втоптать меня в грязь. Вы – моя последняя надежда. Мой адвокат не сможет состязаться с вами и с версией Хендрика. Он уничтожит меня в суде. Что он вам наговорил? Что это я люблю прикладываться к бутылке, да? Что у меня мало средств к существованию? Боже, Хендрик просто… раздавит меня, – женщина заплакала. – Пожалуйста, я надеюсь лишь на то, что вы плохо сыграете, что вы… не будете защищать его интересы в полной мере. Мне сказали, что вы можете такое устроить, – она сунула руку в карман, лихорадочно порылась в нем и вытянула оттуда пачку денег. – Здесь десять тысяч крон.

Фредерик бросил равнодушный взгляд на деньги.

– Ваш муж платит больше.

Женщина быстро утерла лицо рукавом.

– Это все, что у меня есть. Прошу.

– Послушайте. Вам следовало бежать от него раньше. Вам следовало хоть кому-то рассказать о том, что он с вами делает. И тогда бы вам не понадобилась моя помощь.

Женщина растерянно захлопала глазами.

– Что?

– Всего хорошего.

– Но… деньги. Как же… – ее голос задрожал от гнева и отчаяния. – Вы не можете так поступить!

– Передайте их своему адвокату. Может, это даст ему стимул продумать вашу линию защиты получше.

Фредерик развернулся и двинулся к машине. Презрение к самому себе – такое случалось крайне редко – жгло ему щеки. Но он убеждал себя в том, что иначе люди ничему не научатся. Они так и будут надеяться, что кто-то другой решит все проблемы за них.

Женщина опустила взгляд на деньги, но ничего не смогла разглядеть из-за застилающих глаза слез. Она услышала, как хлопнула дверь машины и заревел двигатель. Женщина сделала два быстрых шага вперед, но это все равно бы не помогло ей остановить Фредерика.

Он оставил ее на ветру.

Каждая собака в Раттвике знала дом Бьерков. И каждой собаке было известно, что там нечем поживиться. Миа Бьерк и ее трое сыновей жили в Яме. Их дом стоял на окраине, и сразу за ним начинались злополучные Мышиные норы. Фундамент растрескался – в нем было не меньше трещин, чем в сердце Мии. Крыша дома была такой же худой, как и карманы каждого из семьи Бьерков. Крыльцо давно сгнило, на нем теснились два дешевых пластиковых кресла и старый зеленый диван с черными пропалинами от сигарет. Рядом с домом стояла пустая собачья конура. Пес Бьерков сбежал от них несколько лет назад, чтобы не умереть от голода. Его жестяная миска теперь лежала на подлокотнике дивана и служила пепельницей.

Ходили слухи, что не все дети Мии от одного мужчины, но она каждый раз опровергала их. С Куртом она познакомилась еще в школе, когда бегала курить за трибуны. Однажды зимой она выскочила на холод в одном платье, и он одолжил ей свою куртку. Миа возомнила, что перед ней настоящий рыцарь, но позже выяснилось, что Курт был всего-навсего точной копией ее отца, который поколачивал свою дочь время от времени. Мие было шестнадцать, когда она забеременела первый раз. Она бросила школу. Отец выставил ее из дома. Мие пришлось поселиться вместе с Куртом, его матерью и двумя склочными сестрами. Ребенок появился на свет мокрой осенью, когда листья под ногами превращались в грязь и напоминали раздавленных тараканов. Мальчика назвали Виктор. Он мало спал, а плакал так много, что Курт порой грозился сдать ребенка в питомник, если тот не будет вести себя тише.

Миа и Курт поженились через три года после рождения сына и переехали в дом на окраине Ямы. К тому времени Виктор перестал постоянно плакать. Большую часть времени мальчик молчал и смотрел в окно на ветви иссохших деревьев через дорогу. Иногда он играл пластмассовыми солдатиками, которые Миа купила ему на заправке в честь третьего дня рождения. Виктор рос послушным и хорошо знал свое место. Ему нельзя было шуметь. Ему нельзя было мешать взрослым. «Хватит таскать его на руках! Ты хочешь, чтобы он вырос педиком?» – раздраженно шипел Курт всякий раз, когда у Мии появлялось желание прижать сына к себе. Вскоре это желание позабылось и исчезло.

От рождения Виктору достались голубые глаза, но с возрастом они изменили свой цвет и стали серыми, как пепел. Может, так бывает, когда все, что ты видишь вокруг – это пыль и грязь. От матери ему достались темные, чуть курчавые волосы и нездорово-бледная кожа; он был нескладный и тощий, как жердь, с длинными пальцами и сумрачным выражением лица. Большую часть времени Виктор проводил наедине с собой, а когда стал старше, то предпочитал находиться подальше от дома.

Хуго родился спустя тринадцать лет после Виктора. К этому времени Миа превратилась в законченную алкоголичку, и мальчик чудом уродился здоровым. Курт угодил в тюрьму за угон машины, когда Миа была на восьмом месяце беременности. Но это не значило, что Миа и ее сыновья могли вздохнуть спокойно. В дом Бьерков повадились безработные дружки Курта, которые знали наверняка, что им не откажут в приюте. Дом заполонили пустые пивные банки, полиэтиленовые пакеты, набитые мусором, груды окурков, коробки из-под быстрого питания. В комнатах стоял удушающий запах, сигаретный дым, казалось, не рассеивался, а днями и ночами клубился под потолком. Миа чувствовала себя беззаботной. Целыми днями она сидела на крыльце, поджав под себя ноги и курила, вслушиваясь в пространные речи кого-то из бродяг, наводнивших ее дом. Кожа под ее глазами потрескалась, руки превратились в палки, а волосы в воронье гнездо. Она почти ничего не ела и отказывалась начинать день без бутылки спиртного.

Еще через пять лет – к тому времени Курт успел выйти из тюрьмы – Миа вновь забеременела. Свен родился недоношенным. Он не был желанным, как и его старшие братья. Дети чувствуют, что их не любят. Сыновья Бьерков не могли ощутить отсутствие любви, потому что никогда и не были любимы. Они не знали, что это такое.

По прошествии нескольких лет в доме Бьерков почти ничего не изменилось. Виктору исполнилось двадцать пять. Он видел мир в черно-белом цвете, и грань между этими двумя красками была удивительно тонка. Проснулся без гроша в кармане – черное, чудом наскреб на пачку сигарет – белое. Ему удалось отладить от дома большинство сомнительных людей, но иные из них время от времени прибивались к порогу, как в старые времена. Курт снова прозябал в тюрьме за то, что избил то полусмерти парня, с которым что-то не поделил в баре. Нельзя сказать, что для Бьерков настали легкие времена, но, по крайней мере, никто не занимал диван в гостиной и не устраивал скандалы по любому поводу.

Виктор сидел на крыльце в расстегнутой куртке и щелкал зажигалкой, рассматривая снежные холмы, когда перед его домом остановился автомобиль марки «вольво». Фредерик Норберг выбрался из машины, поднялся по трухлявым ступеням и опустился на диван рядом с Виктором. Из кармана пальто он вытащил четыре пачки сигарет и швырнул их на складной стол перед диваном. Не прошло и секунды, как Виктор потянулся к одной из них, вскрыл и жадно закурил.

– Я вовремя, да? – спросил Фредерик, наблюдая за сигаретой между скрюченных от холода пальцев Виктора.

– Ага, она сперла мою заначку, пока я спал. Ненавижу, когда она так делает.

Фредерик ухмыльнулся. Миа вечно таскала сигареты у старшего сына, когда кончались ее собственные. Она обкрадывала его карманы без зазрения совести, и дело редко ограничивалось только сигаретами. Она забирала деньги, которые Виктор зарабатывал, горбатясь по ночам в баре или закусочной, разгружая товары.

В окружении Фредерика – всегда аккуратного, в брендовых вещах и на дорогой машине – было сложно представить такого человека, как Виктор, но в школе они были неразлучны. Они учились в одном классе, часто проводили время вместе. В старшей школе они двигались по коридорам на манер наследного принца и его слуги в темных одеждах. Фредерик делился с Виктором обедами, покупал ему сигареты и одалживал деньги, зная наверняка, что не получит их назад. Он выгораживал Виктора перед учителями, оправдывал его прогулы, драки и плохие оценки. Постепенно Фредерик приручил его к себе, научил быть послушным и покладистым, заставил быть себе обязанным. Виктор следовал за ним всюду. Рядом с Фредериком могло быть сколько угодно богатых наследников своих родителей, но ни один из его свиты не был так предан ему, как Виктор.

– А ты чего сюда в такую рань притащился? Сегодня же суббота, – спросил Виктор, глядя в сторону леса.

Фредерик побарабанил пальцами по подлокотнику.

– Были дела утром.

– Опять разводишь придурков?

– Работаю.

Виктор хрипло рассмеялся.

– Я так и сказал.

Фредерик ухмыльнулся, сунул руку в карман и нащупал пластинку с таблетками. Он как раз закидывал одну в рот, когда входная дверь со скрипом приотворилась. На крыльцо высунулся смуглый мальчишка в грязной футболке и шортах великих на несколько размеров – ему приходилось поддерживать их, чтобы не свалились.

– Тебе чего, Свен? – рявкнул Виктор, сминая окурок о стол.

– Там мама проснулась. Тебя зовет, – промямлил мальчик.

– Не дозовется. Иди в дом.

Свен поджал губы.

– Она меня заругает, если не придешь.

Виктор закатил глаза.

– Так пошли ее.

Свен, которому совсем недавно исполнилось семь лет, испуганно уставился на брата.

– Как это?

– Так и скажи, чтобы…

Фредерик цокнул языком и перебил Виктора прежде, чем тот успел договорить:

– А где Хуго? Он не сможет тебе помочь?

Свен шмыгнул носом и показал пальцем в сторону деревьев, за которыми прятались Мышиные норы.

– Чего? Давно этот сопляк туда ушел? – нахмурился Виктор.

– Не знаю. Я еще спал, когда он собирался.

Фредерик посмотрел на Свена.

– Ты уверен, что твой брат пошел именно туда?

– Угу. Они с Улофом Эрбергом из седьмого класса собирались встретиться там, чтобы пособирать банки или бутылки… или все вместе. Я не запомнил. Он сказал, что за это денег дадут.

– Я сто раз говорил вам, что туда ходить нельзя. Почему ты не сказал мне, что Хуго пошел туда?! – прорычал Виктор.

У Свена задрожали губы.

– Не кричи… Я просто… Он сказал, что деньги будут. Сказал, что так можно будет купить новый… новый…

Виктор чуть ли не завыл со злости. Он сунул в рот еще одну сигарету и велел Свену вернуться в дом и передать матери, что он ушел.

Фредерик понял Виктора без слов и поднялся с места. Мышиные норы были опасным местом для детей.

Эсбен и Кайса сидели на полу в гостиной. На кофейном столике стояли две полупустые кружки крепкого чая. На коленях Кайсы лежало свидетельство о смерти Софии. Эсбен просматривал платежные документы.

– Тебе не кажется, что после ее смерти дом стал меньше? – тихо спросила Кайса, осторожно поглаживая пальцем имя тети между строк.

– Или мы просто выросли.

Кайса вздохнула, отложила свидетельство в сторону и взяла в руки старое фото, с которого улыбался рыжеволосый юноша. В одной руке он держал удочку, а другой махал из стороны в сторону, из-за чего кадр получился смазанным. Подпись под фото гласила: «Эрик, 1999». За год до трагедии. София пережила сына на девятнадцать лет. Кайса подумала, что это время было для тети вечностью.

– Ты помнишь ту ночь, когда к нам в дом постучался один из тех бродяг?

Эсбен грустно улыбнулся и кивнул. Он помнил. Конечно. Холодная мартовская стужа. Воющий ветер за окнами. Они с Кайсой проснулись от шума внизу и на цыпочках спустились на первый этаж. В кухне они застали удивительную картину. За столом сидел мужчина в грязной куртке, с взлохмаченными волосами и синяком во все лицо. Он что-то жевал и вытирал ладони прямо о штаны. Напротив него устроилась София. Она неторопливо помешивала ложкой чай и что-то негромко говорила. Мужчина большую часть времени молчал и лишь иногда осторожно кивал. Наутро, когда Эсбен и Кайса пристали к Софии с вопросами, она ответила так:

– Этот человек нуждался в помощи.

– А если бы он нас ограбил?

– Или убил?

– Вам нужно поменьше смотреть разной ерунды на ночь и побольше верить людям.

Эсбен нахмурился.

– Как ты вообще его впустила? Он живет там? В Яме?

София обняла племянников за плечи.

– Мне нет дела, где он живет. Я хочу, чтобы вы, дорогие мои, усвоили кое-что раз и навсегда. Нельзя судить о людях по их внешнему виду. Никогда нельзя. Однажды Ральф явился домой в таком ужасном состоянии, что мы с Эриком едва его узнали. Весна в тот год выдалась особенно грязной, Ральф застрял на машине в какой-то канаве, а когда попытался сдвинуть ее с места, то угодил прямо в лужу. С него текло в три ручья, одни глаза только и было видно.

– Что это был за человек? – спросила Кайса.

София пожала плечами и сняла с плиты турку.

– Он не представился. Спросил только нет ли у нас крошки заморить голод.

В тот момент поступок тети казался Эсбену и Кайсе какой-то дикостью. Родители учили их никогда не впускать в дом незнакомцев. Тем более таких грязных. Чуть позже, когда наступил апрель, и ручьи зазвенели громче, Кайса нашла на пороге резную статуэтку в виде пчелы и небольшой конверт. Она отнесла все в дом и передала тете. София развернула конверт, вытащила оттуда обрывок тетрадного листа и прочла вслух: «С благодарностью от грязного бродяги, которого вы не испугались впустить в свой дом».

Статуэтка все эти годы простояла на столике в гостиной. Эсбен дотянулся до нее и взял в руки.

– София всегда безоговорочно верила в людей, – сказал он, рассматривая деревянные крылышки. – Я до сих пор не перестаю этому удивляться. На ее месте многие бы разочаровались и в мире, и в окружающих.

Кайса подтянула колени к груди, опустила на них подбородок. В очередной раз ей захотелось, чтобы София оказалась рядом.

Эсбен сложил документы в папку и убрал к тем, что уже успел просмотреть.

– Что ж, с ними тоже все в порядке. Боюсь думать о том дне, когда мы возьмемся за чердак.

Кайса усмехнулась.

– Нужно начинать уже завтра, если мы хотим быстро справиться. Иначе это растянется на целый месяц.

В дверь позвонили.

– Для бродяг еще слишком рано, а? – спросил Эсбен.

Кайса фыркнула и поднялась с пола. Она отворила дверь. На крыльце стоял молодой человек в бордовом свитере. В руках он держал куртку. Кайса сразу узнала его. Это был Мартен Янссон.

– Прости, меня не было на похоронах, но я решил, что нужно зайти хотя бы сейчас, – сказал он.

У Мартена был тихий приятный голос. Он говорил сдержанно, без лишней торопливости, которая была так присуща его младшему брату. Впервые Кайса почувствовала легкое смущение в присутствии человека из прошлого. В детстве ни она, ни Эсбен не были особо близки с Мартеном. Если они и приходили в дом Янссонов, то все время проводили в комнате Клеменса. У Мартена в то время была своя компания, а младшего брата и его друзей он звал «мелюзгой», хотя был старше всего на пару лет. Тогда он носил «вареные» футболки, слушал «Led zeppelin» и стирал пальцы о гитарные струны.

– Не стоит… не извиняйся. Проходи, – Кайса отодвинулась в сторону, пропуская гостя в дом.

Мартен разулся, повесил куртку на вешалку и проследовал за Кайсой в гостиную.

– Черт возьми! – Эсбен не смог сдержать удивленного возгласа, он поднялся с места и протянул Мартену ладонь.

– Эсбен, – Мартен чуть склонил голову в знак приветствия и пожал руку. Внешне он казался спокойным и едва тронутым встречей, но его светло-голубые глаза сияли и этого нельзя было скрыть. – Соболезную. София была хорошим человеком. Мне жаль, что ее больше нет.

Кайса принесла третью кружку и маленький чайник с заваренным чаем. Все трое расположились в гостиной.

– Мы виделись с твоими родителями. Они сказали, что ты теперь полицейский, – сказала Кайса.

– Все верно.

– Разве здесь не тоска смертная? – Эсбен приподнял брови.

Мартен сделал глоток из кружки.

– Да, здесь почти ничего не происходит. Мелкие грабежи и ссоры между соседями. Вот и вся работа. Иногда приходится выезжать к Мышиным норам и разгонять пьяных подростков.

– Это место до сих пор так популярно? – спросила Кайса.

– Конечно. Теперь оно создает больше проблем, чем когда-то. Когда мы учились в школе, у нас не было колонок с усилителем, – усмехнулся Мартен. – Вы бы видели, что там творилось на новогодних праздниках. Мы с Исааком, моим коллегой, убили почти всю рождественскую ночь на то, чтобы растащить вусмерть пьяных старшеклассников по домам.

– София всегда говорила, что открутит нам головы, если узнает, что мы пошли туда, – вставил Эсбен.

– Мне кажется, что вам это не было интересно, – предположил Мартен. – Я имею в виду, что вы и… Клеменс постоянно придумывали какие-то свои игры.

Кайса улыбнулась.

– Их придумывал Клеменс. Почти каждый день он находил для нас какое-нибудь занятие. Мы с Эсбеном даже завидовали его воображению.

Они немного помолчали.

– Это Клеменс предложил сделать старый автобус нашим местом, – вспомнил Эсбен. – Однажды утром он прибежал к нам и сказал, что у нас теперь будет своя секретная база. Мы с Кайсой были в восторге, когда он привел нас туда.

Кайса мгновенно перенеслась воспоминаниями в тот июньский день, когда Клеменс привел их к сгоревшему школьному автобусу на обочине дороги. Внутри было грязно и пыльно, под водительским сиденьем они обнаружили мертвую крысу. На следующий день им пришлось устроить многочасовую уборку, но оно того стоило. Ведь у них появилось свое пристанище.

– Он все еще на прежнем месте? – спросила Кайса.

– Автобус? Нет, его убрали еще несколько лет назад. Он окончательно превратился в рухлядь, и кто-то из местных настоял, чтобы с этим беспорядком разобрались.

– Жаль. Я бы взглянула на него.

Эсбен подлил себе еще чая и взглянул на Мартена.

– Ты живешь с Уллой и Йоргеном?

– Нет. Уже давно нет. Я поселился недалеко от Эмилии Фальк. Ее бывшие соседи уступили мне дом за полцены несколько лет назад.

Эсбен хотел пошутить, что дом вблизи Эмилии должен был достаться Мартену даром, но сдержался.

– Тогда будем знать, где искать тебя на случай, если подростки устроят дебош под нашими окнами.

Мартен коротко рассмеялся.

– Тогда сразу звоните в участок. Большую часть времени я все равно провожу там.

– А у вас есть пробковая доска? Как в тех фильмах? – спросил Эсбен.

Кайса закатила глаза и ткнула брата локтем.

– Есть. Только вместо улик там висит расписание, кто из сотрудников покупает на всех перекусить, – ответил Мартен.

– Серьезно?

– Серьезнее не бывает.

– Тяжела жизнь местных полицейских, – сказал Эсбен с напускной деловитостью.

– Ты никогда не думал уехать отсюда? – спросила Кайса.

Мартен покачал головой.

– Мне нравится Раттвик. Не думаю, что я смогу жить где-то еще. Вы наверно отвыкли от такого маленького города, где на каждом шагу знакомые лица.

– Точно. Несколько дней назад я встретила Юнатана Бергмана, – вспомнила Кайса. – Это было так странно. Я хочу сказать, что он все это время жил в моих воспоминаниях и я не думала о нем, как о человеке, который продолжает существовать независимо от меня. Не знаю. Это звучит глупо.

Эсбен повернул голову к сестре.

– Дорогая, мир не крутится вокруг тебя.

Кайса щелкнула его по лбу.

– Я же не об этом!

Мартен прервал их.

– Мне кажется, что я понимаю, о чем ты. Вы двое все это время тоже были для меня лишь воспоминанием. Я не предполагал, что вы когда-то можете вернуться.

– Вот видишь, Эсбен. Тебе бы стоило мыслить шире, – сказала Кайса.

Эсбен состроил недовольное выражение лица.

– Вы совсем не изменились, – подметил Мартен, а потом посмотрел на часы. – Вообще-то мне уже пора. Мне еще нужно зайти к родителям.

– Заходи в любое время. Мы будем рады, – сказала Кайса на прощание и отправилась мыть кружки.

Эсбен и Мартен вместе прошли в коридор. Кайса включила музыку. До них донеслось ритмичное звучание какой-то песни.

– Ты еще катаешься? – спросил Мартен.

– М?

– На коньках. Я помню, что раньше ты катался.

Эсбен покачал головой.

– Я давно не стоял на льду.

– Понятно. Если все-таки захочешь попробовать, то в четверг вечером мы с ребятами из участка хотели посоревноваться друг с другом на озере. Нам не хватает одного человека для равного счета. Коньки и клюшку можно попросить у Нильса.

– Я это учту.

Они пожали друг другу руки.

– Передавай «привет» родителям.

– Передам.

С этими словами Мартен вышел за дверь, быстро спустился с крыльца и направился по заснеженной тропе к соседнему дому. Эсбен проводил его взглядом и вернулся в дом. Песня закончилась. Началась другая. На этот раз знакомая. Что-то из прошлого. Что-то из детства. И Эсбен вдруг осознал, что не слышал ее с тех пор, как они уехали.

Он вдруг понял, что это за чувство, о котором говорили Кайса и Мартен.

Виктор тащил упирающегося Хуго за капюшон куртки. Фредерик шел рядом, а еще один мальчишка, приятель Хуго, угрюмо следовал за ними по пятам, прижимая к груди пакет с жестяными банками.

– Ты умеешь слушать? Умеешь? Почему тогда не слушаешь? – шипел Виктор, переступая через бутылочные осколки в снегу.

– Да чего такого… – просипел Хуго.

Виктор остановился, нагнулся к брату и грубо встряхнул его за плечи.

– Ты думаешь, что мне доставляет большое удовольствие таскаться сюда за тобой? А? Сначала отрасти яйца, а потом уже выделывайся!

Фредерик спрятал улыбку в воротник. Ему почему-то стало смешно.

– Отцепись ты от меня! – воскликнул Хуго, пытаясь вырваться.

В это время в Мышиных норах не было ни души. При свете дня это место напоминало помойку. Тут и там валялись грязные обертки, окурки, мятые пластиковые тарелки, огрызки и салфетки. На некоторых деревьях пестрели граффити, посреди котлована стоял диван под красным брезентом. На снегу было полным-полно чужих следов, которые остались с ночи.

Виктор встряхнул брата еще раз с такой силой, что тот от неожиданности больно прикусил язык.

– Если ты сунешься сюда еще раз, то я за себя не отвечаю. Ты меня понял?!

– Да понял я! Понял. Отпусти!

Виктор ослабил хватку. Хуго шарахнулся от него в сторону.

– Ненормальный, – тихо процедил он сквозь зубы.

– Чего вякнул?

Виктор было сделал шаг к брату, но Фредерик ухватил его за плечи.

– Покури. И успокойся, – медленно сказал он.

Фредерик не раз заставал подобное. Виктор легко выходил из себя и срывался на братьев, потому что иначе заботиться о них не мог. Жизнь Хуго и Свена состояла из запретов, но не из таких, которые окружали самого Виктора в детстве. Он запрещал братьям убегать в лес, ходить в Мышиные норы, красть еду и забрасывать дома соседей мелкими камнями. Виктор запрещал им то, чем развлекал самого себя, когда был подростком.

Фредерик помог ему прикурить. Виктор озлобленно выпустил первый дым и молча зашагал вперед.

– Почему это место вообще так зовется? – негромко спросил приятель Хуго, ни к кому толком не обращаясь.

Виктор сплюнул себе под ноги.

– Потому что раньше здесь все было перекопано, и ямы со стороны напоминали большие норы. Почему именно «мышиные» – не знаю, но мыши ведь живут в норах? Так что логично.

– В норах живут не только мыши, – исподлобья произнес Хуго. – В них селятся лисы, сурки, а дикие кролики вообще строят целые лабиринты.

– Ты откуда такой умный-то взялся, а? – огрызнулся Виктор.

– Я думаю, что здесь всегда была свалка, поэтому и «мышиные», – предположил Фредерик.

– Когда это все вообще появилось? – на этот раз вопрос задал Хуго.

– Тебя еще на свете не было, – ответил Виктор. – Где-то в конце девяностых или начале двухтысячных. Типа того. Мне рассказывали, что название придумал какой-то парень, который и нашел это место. Его еще потом на лесопилке раздавило.

У Хуго и его приятеля глаза сделались круглыми.

– Чего? – протянули они в один голос.

– Придавило бревнами. Насмерть, – с каким-то мрачным удовольствием объяснил Виктор.

Хуго поежился и засунул руки в карманы.

– Жуть какая.

Они вышли к дороге и оказались почти у самого дома Бьерков. Хуго сделал шаг в сторону, но Виктор вновь уцепился за его капюшон.

– Ты идешь домой.

– Почему? Мне и погулять нельзя? – заканючил он.

– Нет. Нечего было меня злить.

– Почему ты всегда такой, а? Вот почему?

– Сам виноват.

Хуго обиженно засипел и махнул другу рукой. Тот поудобнее перехватил жестянки и шепнул:

– Я тогда пока заберу это домой, ладно?

Хуго безнадежно кивнул и зашагал к дому.

Виктор и Фредерик остались стоять посреди дороги.

– Младшие братья – это какой-то ад. Хорошо, что у мамаши хватило мозгов остановиться на третьем. В противном случае я бы повесился на этой ветке, – Виктор кивнул в сторону ближайшего дерева.

«Угадай, кому бы пришлось вытягивать тебя из петли», – подумал Фредерик, но вслух ничего не сказал.

Вечером, когда уже успело стемнеть, Эсбен направился к стадиону. Весь день он думал о предложении Мартена и решил, что ему бы не помешало немного размяться. Иногда ему до такой степени хотелось вернуться на лед, что аж зубы сводило. Эсбен хорошо помнил тот день рождения, когда София и Кайса подарили ему первые коньки. В тот момент он был абсолютно счастлив. За этим последовала череда долгих тренировок и первых разочарований, потому что не все получалось с первого раза. Но он был упорным. Вскоре Нильс взял его в команду.

Вход на стадион был расчищен от снега – кто-то хорошо постарался. Эсбен прошел в ворота, зашел в крытый павильон и остановился около ограждения. Он заметил на льду Сив в компании пяти мальчишек. Она что-то кричала и размахивала шайбой. Дети следили за каждым ее движением. Рыжие волосы Сив растрепались, щеки раскраснелись. Вдруг она размахнулась, швырнула шайбу в конец площадки и ткнула в нее пальцем. Один из мальчишек отделился от остальных и заскользил за ней.

– У нее хорошо получается, – из тренерской вышел Нильс Сандберг и остановился рядом с Эсбеном. – Она любит покричать, но дети ее и без этого слушают. Здравствуй, Эсбен. Увидел тебя в окно. Какими судьбами? Неужели решил покататься?

– Вроде того, но не сейчас. Я пришел одолжить коньки. Еще мне нужна клюшка.

Нильс улыбнулся.

– Хоккей, значит?

Эсбен отвел взгляд от Сив, рассекающей лед, посмотрел на Нильса.

– Да. Мартен Янссон пригласил меня поиграть с ним и его приятелями.

– А, Мартен. Да, они с ребятами часто играют, но предпочитают стадиону озеро. Я все зову их к нам, но они отказываются. Говорят, что на озере дышится лучше.

– Их там много? Кто играет.

– Нет. Куда уж там. Раньше они тренировались два на два, но один парень из участка переехал осенью. Теперь они вечно подыскивают кого-то четвертого для компании, – ответил Нильс. – Пойдем. Подыщем тебе что-нибудь.

Они прошли мимо двух небольших раздевалок и оказались в длинной комнате, где в ряд были выставлены клюшки и коньки. На длинной лавке Эсбен заметил коробку, набитую шайбами.

– Выбери себе подходящие коньки, а я найду приличную клюшку, – сказал Нильс. – Когда присмотришь что-то, вон в той коробке в углу возьми наколенники и налокотники. Тебе бы вообще полное обмундирование не помешало.

– Мартен тоже играет при полном обмундировании? – Эсбен иронически сощурился.

Нильс потряс в руке одну из клюшек.

– Мартен все выходные проводит на льду. Он собаку на этом съел. А ты сколько на коньках не стоял, парень? То-то и оно.

Эсбен не стал спорить, но ничего, кроме коньков, клюшки и перчаток не взял. Нильс посмотрел неодобрительно, но решил не навязывать свое мнение.

– Можете рассказать мне о ваших полицейских?

– Стало интересно, кто будет надирать тебе задницу на льду? – хохотнул Нильс.

– Очень.

– Во-первых, Исаак Лофгрен. Многие считают его хорошим парнем, но мне кажется, что он чересчур заносчивый. Сам родом из Мальмё. Мне рассказывали, что в прошлом он занимался подрывниками, получил ранение от какого-то мексиканца и перебрался сюда, чтобы передохнуть. Он вечно грызется с вашим новым соседом Альваро.

– Из-за чего? Из-за того, что он родом из Мексики?

Нильс покивал.

– Ага. Расистов никто не любит. Вот что я скажу.

Они вышли на улицу и медленно пошли к воротам.

– Кто еще?

– Еще девушка. Александра. Она местная. Старше тебя лет на шесть или около того. Александра брала у меня частные уроки пару лет назад. Теперь отлично катается.

Эсбен вышел за ворота.

– Спасибо за помощь, Нильс.

– Не сломай клюшку и не ударь в грязь лицом. Когда-то ты был моим лучшим нападающим.

На этом они расстались, и Эсбен неторопливо пошел обратно. Он не успел отойти далеко, когда его нагнала Сив. Она со всей силы хлопнула его ладонью по спине.

– Отец сказал, что ты не успел далеко уйти, а я как раз закончила.

Ее щеки все еще были красными, голос немного охрип.

– Привет. Всех детей успела распугать?

Сив возвела глаза к небу.

– Зато они чему-то научатся. Ты домой?

– Вообще-то нет, – Эсбен потряс коньками. – Я иду на озеро.

– Да, отец сказал, что ты снова решил встать на лед. Наши копы бросили тебе вызов? – она явно старалась его задеть.

– Они настолько хороши?

– Вообще-то чертовски.

– Ты когда-нибудь тренировалась с ними?

– Пару раз, да. Однажды мы с Александрой сделали ребят всухую.

Сив затолкала волосы под шапку и зашагала быстрее.

– Знаешь, я бы составила тебе компанию на озере, но я просто умираю от голода, – поделилась она.

Можно подумать он ее звал.

– Какая жалость.

Сив толкнула его плечом.

– Но я почти уверена, что ты справишься без меня.

Вместе они дошли до развилки. Сив махнула ему рукой, крутанулась на ботинках с высокой подошвой и исчезла в темноте.

На озере стояла такая глубокая тишина, какая бывает только ночью. Было безветренно и холодно. Эсбен взглянул на часы на запястье. Половина девятого. Природа бывает обманчива. Первым делом он осмотрелся и выудил из сугроба пустую банку из-под газировки. Она будет его шайбой. Эсбен оставил вещи на снегу, переобулся и вышел на лед. Ему вдруг показалось, что кто-то приделал ему чужие ноги. Он неуверенно заскользил вперед и едва удержался от падения. Это ничего. Шаг за шагом. Ему не нужно учиться. Ему нужно только вспомнить. Эсбен задышал ровнее, разогнался, а потом выставил конек боком и резко затормозил. Он катался около получаса. Когда ноги перестали казаться ему деревянными, а тело немного расслабилось, он вернулся к вещам на снегу, взял клюшку и банку. На протяжении двух следующих часов он отрабатывал удары, кружил по льду, вспоминая, как правильно делать подсечки. К концу тренировки вымоталось только тело, но не дух. Эсбен чувствовал себя так, словно только что преодолел Эверест.

Он завалился на снег, упал прямо на спину, раскинул руки и уставился в чернильное небо с россыпью звезд. До чего же ему этого не хватало. Эсбен вспомнил тот день, когда решил бросить хоккей; вспомнил, как тяжело ему это далось. В тот момент Эсбену казалось, что у него из груди вырвали сердце. Теперь оно вернулось на место и билось с такой силой, что было больно дышать. И ему нравилась эта боль. Ее хотелось сохранить и носить в груди вечно. Эсбену стало жарко, он сел и расстегнул куртку. Ноги гудели. Завтра утром он едва ли сможет встать, но такие мелочи его не волновали его в эту секунду.

В кармане зазвонил телефон. Кайса.

– Прости, я не рассчитывал, что так задержусь. Скоро буду дома.

– Что у тебя с голосом?

Эсбен зажал трубку между плечом и ухом и потянулся к ботинкам, чтобы переобуться.

– В смысле?

– Как будто бежишь от кого-то.

– Я просто катался.

– Катался? На коньках?

– Ага.

Кайса не смогла скрыть радости в голосе, когда воскликнула:

– Неужели! Ты на стадионе?

– Нет. Я ходил на озеро. Нильс одолжил мне коньки и клюшку.

– С ума сойти. Я столько лет пыталась вытащить тебя на лед, а стоило вернуться в Раттвик…

– Я уже иду домой.

Он отключился. Ему не хотелось говорить о том, почему он бросил хоккей. Не хотелось говорить о том, почему Мартен Янссон был единственным в мире человеком, способным заставить его к этому вернуться. На все были свои причины. Он думал о них, когда шел к дому. Вспоминал о принятом когда-то решении и о том, что подтолкнуло его к этому. В тот день Нильс разочаровался в нем, в своем лучшем нападающем. Он уговаривал Эсбена не бросать хоккей, уговаривал его еще раз подумать. Но тогда он все решил. Думать было не о чем. Он сделал это из-за Клеменса. Тренировки скрадывали слишком много времени. Ребята из команды – тоже. Клеменс никогда ничего не говорил, но Эсбен видел его переживания. Клеменс боялся, что теряет друга.

На полпути Эсбен почувствовал усталость и вновь ощутил холод. Коньки, зажатые в руке, показались ему самой тяжелой ношей. Он перехватил их поудобнее, закинул на плечо и вновь поднял глаза к небу. В Мальмё таких звезд не сыщешь. Их не бывает в больших городах. Порой самое маленькое скрывает в себе гораздо большие вещи. Нужно только суметь это отыскать. Иногда нужно хорошо постараться, но результат будет того стоить.

Эсбен вдруг осознал, что теперь для него не имеет значения, как пройдет тренировка в четверг. Ведь все самое важное вернулось к нему этим вечером, когда он до рези в глазах и до ломоты в теле, как сумасшедший, метался по озеру. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Что-то резко встало на место. Эсбен больше не позволит этому потеряться.

Бывают такие минуты, когда хочется побыть наедине с собой подольше. Это чувство нельзя объяснить, но каждый хотя бы раз в жизни испытывал его. Эсбен остановился перед крыльцом и сел прямо на заснеженные ступени. Он подумал, что следующим вечером обязательно придет на озеро вновь. Даже если боль в мышцах будет сильной. Все равно. Он преодолеет ее.

Кайса выглянула в окно и увидела тень на крыльце. Сначала она хотела выйти и позвать брата внутрь, но подумала и не стала этого делать. Если кто-то сидит у входной двери, но не торопится заходить в дом, то не стоит его беспокоить. Возможно, что этот человек думает о чем-то важном.

Поэтому Кайса улыбнулась и задернула шторы.

ГЛАВА 5

ПРЯТКИ

ноябрь, 2004 год

София отложила в сторону «Природу пространства и времени»31, когда в прихожей послышались шаги. Она поправила диванные подушки и пошла навстречу племянникам. Для нее это было чем-то новым. Следить за временем. Ждать, когда хлопнет дверь. После долгих лет, проведенных в уединении, было трудно привыкнуть к иному. Она не думала, что в ее жизни вновь появится смысл.

– Как прошли уроки? – спросила София, принимая из рук племянников тяжелые рюкзаки, набитые учебниками.

– Хорошо! Учитель по литературе похвалил мое сочинение, – похвасталась Кайса, расстегивая куртку. – Он читал его на весь класс.

– Это всегда приятно, когда твою работу ценят, – сказала София, – а как твои дела? – она взглянула на Эсбена.

Эсбен качнулся на носках и вздохнул.

– Мы писали контрольную по математике.

– И что же?

– Не думаю, что я справился хорошо. Я совсем не понял тему.

София вздернула брови.

– Почему не попросил меня объяснить?

Эсбен пожал плечами. Математика ему не нравилась. И ему вовсе не хотелось сидеть возле Софии несколько часов, скрупулезно разбираясь в материале. Он знал, что все равно ничего не запомнит.

– Клеменс позвал нас погулять, – сказала Кайса. – Можно будет?

София взглянула за окно. На улице было солнечно, мелкой крошкой с неба сыпался снег. Редкая погода для Раттвика в это время. Обычно ноябрь мрачный и холодный, с сильными ветрами и задувающими метелями. Солнце исчезает в конце сентября и не появляется до середины апреля.

– Можно, но я хочу, чтобы сначала вы вымыли руки и пообедали.

Эсбен и Кайса послушно побрели в уборную, задрали рукава водолазок по локти и стали наперебой подставлять ладони под теплую воду.

– Зря я сказал про контрольную, да? Она ведь теперь пристанет ко мне с уроками?

– Тебе бы это не помешало. Разве нет? – спросила Кайса, промокая руки махровым полотенцем.

Эсбен скривился, обтер ладони о брюки.

– Разве нет? – передразнил сестру, выскальзывая в коридор.

Кайса замахнулась и отвесила ему легкий подзатыльник.

На столе их ждал обед. Тефтели с брусничным соусом и картофель. Свежий хлеб с семенами льна в плетеной корзинке.

– По какой теме было сочинение? – спросила София, присаживаясь на стул напротив племянников.

– По «Бегущей к звездам», – ответила Кайса, обмакивая ломоть хлеба в соус. – Про мальчика, которого бросила мама. 32

– Но у него был хороший отец. Правильно?

Кайса улыбнулась.

– Отец и друзья.

– Это славная история. Мне она всегда нравилась куда больше, чем «Пеппи Длинныйчулок».

– «Пеппи» совсем для детей, – отмахнулась Кайса.

Для детей. София пристально посмотрела на племянницу. Ей захотелось возразить, сказать, что они с Эсбеном ведь в самом деле все еще дети. Она почти сказала это, но не смогла. Иной раз детство оканчивается быстрее положенного и с этим ничего нельзя сделать. Как бы ни хотелось.

Эсбен первым встал к раковине, чтобы намыть тарелку. Кайса сразу за ним. София в молчании наблюдала за их невысокими фигурами.

– Я хочу, чтобы вы вернулись до темноты, – сказала она, пока племянники надевали ботинки в коридоре.

– Поняли, – ответил Эсбен, дергая за дверную ручку.

– Мы вернемся, – пообещала Кайса.

Клеменс ждал их на дороге у своего дома. Он хмурился от яркого солнца и пинал снег носком ботинка. Шапка то и дело сползала ему на глаза, поэтому Клеменсу постоянно приходилось подтягивать ее вверх. Когда рядом послышались голоса Эсбена и Кайсы, он отвлекся от снежного бугра под ногами. Счастливая улыбка озарила его лицо.

– Привет! – радостно воскликнул Клеменс и снова поправил шапку.

Эсбен хлопнул друга по плечу в знак приветствия и завертел головой.

– А ты чего пса не взял? Обещал же, что возьмешь.

Клеменс грустно вздохнул.

– Его Мартен увел на прогулку. Подозреваю, что он сделал это нарочно, потому что я ему утром говорил, что хочу взять Руне.

– Ничего. В следующий раз возьмешь, – постаралась подбодрить его Кайса. – Куда пойдем?

Клеменс открыл рот, чтобы позвать друзей в лес, но удержал язык за зубами. Они уже несколько раз гуляли там. Клеменс боялся, что Эсбену и Кайсе наскучило в лесу. К тому же, каждый раз они помогали ему выслеживать и фотографировать птиц. Клеменс опасался, что они посчитают его чудаком, которому больше ничего не интересно.

– Не знаю. У вас есть идеи? – спросил он, стараясь не коситься в сторону леса.

Эсбен помолчал, потом передернул плечами. Ему хотелось прогуляться до стадиона, взглянуть на тренировку хоккеистов, но он знал, что это расстроит Клеменса.

– Давайте просто пойдем вперед? – предложила Кайса.

По большему счету ей было все равно, в какую сторону идти. Кайсе просто хотелось насладиться теплым днем и провести время в компании брата и друга.

Они двинулись вперед по тропе, рассказывая друг другу разные истории. Раннее детство Эсбена и Кайсы проходило в большом городе, поэтому они с любопытством слушали рассказы Клеменса о том, как дед таскал их с Мартеном на охоту.

– Я терпеть не мог ходить с ними, но выбора не было. Мартену нравилось, а я никогда не видел в этом чего-то классного. Со временем я научился переживать такие дни, потому что увлекся птицами. Дедушка учил Мартена стрелять, а я сидел где-нибудь у палатки и прислушивался к птичьему пению.

Эсбен хмыкнул.

– Убивать кого-то не круто! – с жаром добавил Клеменс. Он весь подобрался, насупился и явно был готов защищать и пернатых, и себя.

– Конечно, – поспешил согласиться Эсбен. – Ты прав.

– Так грустно, когда это делают для развлечения, – тихо сказал он, – но я верю, что однажды охоту навсегда запретят. Во всех странах. Во всем мире.

– А еще у людей отрастут крылья, и они улетят жить на Марс, – не удержался Эсбен.

Клеменс вспыхнул.

– Не слушай его, – поспешила вмешаться Кайса. – Это очень хорошая мечта.

– Почему ты всегда просишь всех, чтобы они меня не слушали? – недовольно спросил Эсбен.

– Потому что ты все время говоришь глупости.

– Очень смешно. Спасибо тебе, Кайса. Я век этого не забуду.

– Он любит драматизировать, – шепнула Кайса в сторону Клеменса. – Очень.

Клеменс только рассмеялся. Это не было похоже на настоящую ссору. Эсбен и Кайса постоянно подтрунивали друг над другом, но в этом не было ничего злого. Ему нравилось проводить время в их компании.

Дети шли вперед. Солнце светило ярко. Слишком уж ярко для этой поры. Кайса вырвалась вперед. Она же первой и почувствовала, что за ними наблюдают. Кайса остановилась и осмотрелась по сторонам. Она ощутила не страх. Скорее, это было нечто, больше похожее на беспокойство.

Эсбен и Клеменс озадаченно уставились на Кайсу.

– Ничего не чувствуете? – спросила она. – Что-то странное.

Клеменс тоже завертел головой.

– Ты о чем?

– Не знаю, но…

Эсбен обернулся и встретился взглядом с женщиной с темно-рыжими волосами. Она сидела на крыльце дома, который Эсбен мгновенно узнал.

– Это та старуха, – прошептал он. – Как ее там? Клеменс, ты нам про нее рассказывал.

– Эмилия Фальк.

– Что ей от нас надо?

Клеменс повел плечом, а потом смело зашагал к дому.

– Идем и спросим

– Спросим? Вот так вот?

– Что такого?

– Не знаю, но… разве она не сумасшедшая? – Эсбен поднял руку, чтобы покрутить пальцем возле виска, но вовремя опомнился, поэтому просто неловко подергал себя за капюшон.

Эмилия Фальк все еще не сводила с них глаз. На ней была тонкая куртка грязно-желтого цвета. На ногах – по резиновому сапогу. Один – красный, другой – зеленый в белый горошек. Она совсем не двигалась.

– Да нет же, – быстро зашептал Клеменс. – То есть… она не какая-то там психованная. Просто странная. И мысли у нее странные. Рассказывает много чепухи, но ничего опасного или страшного. Не бойтесь.

Эсбен насупился.

– Я и не боюсь, – буркнул он. – Пошли.

Кайса и Клеменс обменялись быстрыми улыбками.

Эмилия не шелохнулась, когда они подошли ближе. Только в ее взгляде что-то переменилось. Он будто стал теплее.

Клеменс вежливо поздоровался и представил женщине своих новых друзей.

– Эсбен… Хорошее имя. Сильное, – медленно проговорила Эмилия, и ее губы растянулись в слабой улыбке. – И Кайса. Мне нравится.

Эсбен поджал губы. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше. Он посмотрел на сестру, их взгляды встретились, но Кайса лишь покачала головой. «Отлично. Просто отлично. Так я и мечтал провести день», – раздраженно подумал Эсбен. Однако негодования его никто не заметил. Кайса с любопытством посматривала на Эмилию. Клеменс то и дело вертел головой, как какая-нибудь птичка.

Эмилия протянула к ним руки и качнулась вперед, сопровождаемая скрипучим звуком. Детям не удалось разобрать: так проскрипели ее кости или же звук издало дерево неподалеку от дома.

– В лес ходить нельзя. Вам это известно? – спросила она, ладонями касаясь локтей Кайсы и Клеменса.

Эсбен, повинуясь безотчетному инстинкту защищать сестру, вцепился в ее локоть с другой стороны и попытался оттащить от Эмилии. Кайса одарила брата суровым взглядом и осталась стоять на месте.

– Почему нельзя? – вежливо спросила она.

– Блуждающие огни. Заведут так далеко, что сгинете в самой чаще. Сперва вам покажется, что вы рядом, но на самом деле будете уходить все дальше и дальше. Не ходите в лес. Нельзя, – Эмилия несколько раз покачала головой и улыбнулась. – Будьте послушными. Тогда ничего плохого не случится.

– А вы их видели? Эти огни, – спросил Клеменс, испытующе глядя на Эмилию.

– Видала. Постоянно их вижу, но близко не подхожу. Можно совсем голову потерять и с ума спятить.

Эсбен не сдержался и тихо фыркнул.

– Будь здоров, дорогой, – сказала Эмилия, которая не сумела отличить смешка от чихания.

Кайса яростно зыркнула на брата.

– Он будет. Спасибо.

– Кто-то еще видел блуждающие огни? – вновь спросил Клеменс. Ему нравились такие истории. Он не видел в них ничего плохого. Их с Мартеном бабка была хорошей рассказчицей. В основном она пересказывала им старые сказки, но время от времени вспоминала и местные легенды.

Эмилия пропустила его вопрос мимо ушей. Она поерзала на месте, вытянула шею и несколько секунд пристально всматривалась за спины детей.

– В лес ходить нельзя, – вновь заключила она. – Особенно по зиме нельзя. Ветра там злые и голодные. Заскребут вас, зацарапают. Не вернуться домой из чащи зимнего леса.

Эсбен откашлялся.

– И что? Целую зиму никто в лес носа не кажет? – мысленно он вообразил себе предупреждающий знак у тропы, ведущей в лес: «осторожно, злые ветра!»

Эмилия вновь не услышала вопроса. Или просто сделала вид.

– Вам здесь не холодно? – спросила Кайса, когда повисло молчание. Тонкая куртка Эмилии не внушала ей доверия.

– Мне-то? Нет. Бывает и холодно, но я тогда в дом ухожу сразу. Только сейчас мне тепло. С вами вот поговорила – еще теплее стало.

«Она, должно быть, очень одинокая», – с грустью подумала Кайса.

Клеменс выступил вперед.

– А что это такое? Откуда огни берутся?

Эмилия посмотрела ему прямо в глаза.

– Предвестники беды. Предвестники смерти. Видеть их – дурной знак. Лучше не встречаться с ними вовсе.

Они постояли возле Эмилии еще немного, потом распрощались с ней и двинулись дальше, горячечно обсуждая такую непредвиденную встречу.

– Слушай, ты бы мог вести себя нормально? – Кайса тут же накинулась на Эсбена.

– А я и вел!

– Неправда. Ты все время корчил из себя идиота.

– Это я-то корчил? По-моему, это вы двое рты разинули и слушали, как вам лапшу на уши вешают.

Клеменс весело рассмеялся.

– Да интересно же! Ладно тебе. Тебе не понравились истории?

– Не знаю, – пробормотал Эсбен.

– Ты сейчас очень похож на моего брата, – сказал Клеменс, – а Мартен, между прочим, зануда страшный. Ты тоже такой?

– Ничего я не зануда.

– Это с каких пор? – улыбнулась Кайса.

– Ой, идите вы! – прервал их Эсбен. Он попытался сохранить угрюмое выражение лица, но губы его сами собой растянулись в улыбке.

Они добрались до мемориала, установленного в честь восстания полка Густава Васы33, и остановились передохнуть. Клеменс достал из кармана куртки половину белого шоколада в фольге, разделил плитку на три части и поделился с друзьями.

– Вам здесь вообще нравится? – спросил он, рассматривая сверкающий снег под ногами.

– Мне нравится, – сказала Кайса. – Здесь хорошо. Сначала было тоскливо и странно, но теперь лучше. Я хочу сказать, что это не так-то просто – привыкать к жизни в таком маленьком городе после Стокгольма.

– Вообще дикость, – добавил Эсбен, отламывая небольшую дольку шоколада от своей части. – Другой мир.

– Хороший или плохой? – осторожно поинтересовался Клеменс.

– Хороший, – ответил Эсбен. – Конечно же, хороший.

Клеменс счастливо улыбнулся. Сердце его забилось чаще при мысли о том, что его друзьям нравится место, где он родился и вырос. Он просто не мог представить себе жизни в том большом мире, который скрывался за плотными лесами Раттвика. Клеменс знал о существовании крупных городов. Они с семьей несколько раз выбирались в Стокгольм, другие оживленные города он видел в новостях по телевизору. Такая жизнь была ему не по душе. Клеменс не боялся ни шума, ни скорого темпа жизни, но ценнее и ближе Раттвика для него не могло быть города. Он любил быть вблизи природы, ему нравилось засыпать, вслушиваясь в перешептывание ветра меж деревьев в лесу, нравилось здороваться с соседями, проносясь летним утром на стареньком велосипеде мимо их домов, нравилось бродить вдоль озера зимой, зарывшись носом в теплый шарф. Этот мир действительно был хорошим. Самым лучшим. Клеменс был рад, что друзьям удалось увидеть Раттвик таким, каким его видел он сам. Или почти таким.

Домой Эсбен и Кайса, как и обещали, вернулись засветло. Они поужинали, почистили зубы и уже готовились ко сну, когда Эсбен случайно проболтался Софии о встрече с Эмилией. Он понял, что допустил ошибку сразу же, потому что выражение лица Софии изменилось в ту же секунду, когда она услышала о «блуждающих огнях».

– Бог ты мой! – воскликнула она в полном негодовании. – Это все полнейшая чушь! Ничего страшного ни в лесу, ни за лесом нет.

– Мы знаем, что это выдумки, но…

– Почему вас вообще понесло разговаривать с этой проклятой старухой?

Кайса почувствовала, как вспыхнули щеки.

– Просто мимо шли.

– Мимо шли? Хороша отговорка! Что еще она успела вам рассказать?

– Больше ничего, – быстро сказал Эсбен.

– Только это, – кивнула Кайса.

София рухнула в кресло и сделала глубокий вдох. Она терпеть не могла всех этих фантазий, всей этой небывальщины. Ей и в голову не могло прийти, что взрослый человек может верить в подобное, а еще хуже – рассказывать такое детям. София потерла лицо ладонями, потом взглянула на племянников. Они неловко жались друг к другу плечами, переминаясь с ноги на ногу.

– Чтобы больше я вас у дома Эмилии не видела.

– А ты и не видела… – негромко сказал Эсбен, но тут же стушевался, перехватив сердитый взгляд Софии. – Ладно.

– Ладно?

– Мы больше туда не пойдем.

– Еще не хватало, чтобы мои племянники слушали всякую ерунду! Вот будут вам кошмары по ночам сниться – ко мне не прибегайте.

София поднялась с кресла и принялась яростно взбивать подушки на кровати. «Им просто не хватает занятий. Здесь скучно. Раттвик – не Стокгольм. Ничего удивительного, что они бродят, где попало…», – думала она. Дети сидели молча. Поначалу они были уверены, что не сделали ничего ужасного, но с каждой секундой все больше верили в обратное. София смягчилась.

– Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Мы друг друга поняли, правда? Вам здесь скучно? Если хотите, мы можем сходить к озеру.

Кайса покачала головой.

– Нет. Нам нескучно. Просто мы не подумали, что делаем что-то плохое.

– Вы и не сделали, Кайса. Просто я переживаю за вас. Беспокоюсь о том, чтобы вы не попали в беду, не угодили в дурную компанию. Я хочу, чтобы вы были в безопасности.

София присела на постель между детьми и обняла их. Кайса прижалась щекой к ее плечу. Они просидели так несколько минут. В тесноте и полном молчании.

– Я сказала, что в лесу нет ничего страшного. Это не так, – серьезно сказала София. – Я имела в виду, что там нет ничего… странного, но в глубине живут дикие звери. В лесу можно заблудиться и пропасть. Я не хочу, чтобы вы гуляли там одни. Это понятно?

– Понятно, – эхом отозвались дети.

Они решили сыграть в прятки.

Неподалеку от леса была небольшая рощица, куда Эсбену и Кайсе ходить не возбранялось, поэтому в следующие выходные они вместе с Клеменсом направились именно туда. День выдался пасмурным и холодным. Серые тучи клубились над самыми верхушками деревьев, каждые полчаса шел снег.

– Догоняйте! – прокричал Эсбен, блуждая меж деревьев. Его ноги утопали в снегу, бег давался с трудом, но он все равно рвался вперед.

Клеменс нагнал его первым, следом – Кайса. Втроем они кубарем покатились по снегу, смеясь и награждая друг друга слабыми тычками. Снег набивался им под одежду, делая ее мокрой и тяжелой, но никто из детей не обращал на это ни малейшего внимания.

– В прятки! В прятки! – заладил Клеменс, поднявшись на четвереньки.

– Кто водит?

– Чур не я! – быстро отозвался Эсбен.

– И не я! – подхватил Клеменс.

Кайса хотела было сказать, что это нечестно. Правильным было бы рассчитаться, но у мальчишек так горели глаза, что она промолчала и согласилась быть водой.

– Считаю до двадцати.

– Не подсматривай, – предупредил ее Эсбен.

Кайса цокнула языком, зажмурилась и для верности закрыла глаза руками. Эсбен поспешил спрятаться за большим сугробом. Он быстро опустился на корточки, весь съежился и замер. Клеменс решил забраться повыше. Он осмотрелся и приметил дерево с крепкими, на его взгляд, ветвями. Клеменс поправил шапку, привстал на носочки, дотянулся до нижней ветки и обхватил ее ладонью, ствол дерева обнял второй рукой и обхватил ногами. Обычно он неплохо лазил по деревьям, воображая себя пиратом, которому нужно было забраться на мачту.

– Три тысячи чертей! Свистать всех наверх! – яростно прошептал Клеменс и подтянулся на руках, забираясь на ветвь.

Он карабкался все выше и выше и уже приметил место, где можно будет притаиться, когда с верхней ветки на него спустилось что-то черное и большое. От неожиданности Клеменс разжал руки, сорвался и полетел вниз.

– Клеменс! – закричал Эсбен и ринулся к другу. – Кайса, он упал! Иди сюда!

Вдвоем они окружили Клеменса. Он лежал на спине, тяжело дышал и смотрел в небо широко распахнутыми глазами. Из груди его вырывались хрипы.

– Ты в порядке?

– Что случилось?

Клеменс немного приподнялся на локтях и почти лихорадочно закрутил головой, пытаясь понять, что так напугало его. На ветви ближайшего дерева сидел большой ворон с блестящими черными перьями.

– Он меня напугал, – с какой-то обидой в голосе сказал Клеменс и кивнул на птицу.

– Повезло, что в сугроб упал, – заметил Эсбен. – Встать можешь?

Клеменс попытался пошевелить ногами, но тут же вскрикнул от внезапной боли в правой лодыжке.

– Не знаю. Нет.

– Что болит? – обеспокоенно спросила Кайса.

Клеменс присел и дотянулся до больной ноги. Осторожно ощупал ее пальцами сквозь плотную ткань штанов.

– Здесь.

Эсбен и Кайса помогли ему подняться.

– Опирайся о нас. Вот так. Мы отведем тебя домой, – говорила Кайса, придерживая друга за талию.

– Не торопись только, – добавил Эсбен. – Осторожно.

– Спасибо, ребята, – тихо сказал Клеменс. – Мне повезло, что вы были рядом.

Они медленно двигались по заснеженной тропе. На несколько минут из-за туч выглянуло яркое солнце.

Клеменс вдруг подумал, что мог оказаться в роще совершенно один. Лежал бы и лежал на снегу до самой темноты в полном одиночестве. Никто бы не пришел ему на помощь. Но теперь у него есть Эсбен и Кайса. Они его не бросят. Сердце Клеменса вдруг наполнилось теплотой и безграничной благодарностью. Он улыбнулся, несмотря на боль в опухающей ноге.

Улла убрала коробку молока в холодильник и присела на краешек стула. Йорген мыл посуду после ужина. В кухне горел приглушенный свет, пахло грибами, семгой и апельсиновым соусом. За окнами давно стемнело, тишина в доме прерывалась лишь шумом воды в раковине.

– Я так испугалась, Йорген, – тихо сказала Улла, когда муж выключил воду и повернулся к ней. – Подумала, что случилось что-то непоправимое.

У нее подкосились ноги, когда она в окно увидела очертания трех фигур в сгущающихся сумерках. Это было несколько часов назад, но перед глазами Уллы до сих пор застыла эта картина: ее младший сын, обмякнув, висит на плечах своих друзей и еле тащит ноги.

Йорген обмакнул руки полотенцем, подошел к Улле и мягко накрыл ее плечи теплыми ладонями.

– У него всего лишь растяжение. Проведет пару дней в постели. Все будет хорошо.

– Знаю.

– Вот видишь.

– Просто… Ты не почувствовал этого?

– Чего именно?

Улла сглотнула и положила ладони поверх рук Йоргена.

– Страха? Паники?

Йорген сделал шаг вперед и крепко обнял жену. Она прижалась щекой к его животу, закрыла глаза и зашептала:

– Я всегда так боюсь за них обоих. Стараюсь не думать о плохом, но я не переживу, знаешь, если что-то случится. Извини. Я знаю, что надумываю, но не могу перестать. Иногда это сводит меня с ума.

– С ними все будет в порядке, Улла.

– Откуда ты знаешь? От нас ничего не зависит. Мы не можем ничего контролировать.

– Послушай, Мартен и Клеменс умные и сильные мальчики. Они не позволят друг другу попасть в беду, а еще, как выяснилось, у них есть прекрасные друзья. Мы хорошо воспитали наших детей. Они знают, что не всему в этом мире стоит верить. Мы с тобой не всесильны – это так, но ведь и никто не всесилен. Это нормально, что ты переживаешь. Я тоже беспокоюсь за них, но стараюсь мириться с этим. Мы их родители, Улла. Мы всегда будем ощущать эту тревогу, но кроме нее есть и другие чувства. Правда же?

Улла чуть отстранилась, подняла голову, чтобы посмотреть мужу в глаза. Йорген всегда хорошо подбирал слова. Он был ее крепким якорем, ее поддержкой.

– Правда, – сказала она и слабо улыбнулась.

– Налить тебе вина?

Улла покачала головой.

– Можешь сделать мне чай?

Йорген поставил чайник, взглянул на часы и прислушался. Сверху не доносилось ни звука. Обычно в это время в комнате Мартена играла негромкая музыка.

– Половина одиннадцатого… Спят? – он с сомнением посмотрел на жену.

– Обведи сегодняшний день в календаре красным.

– Так и придется.

Улла немного расслабилась. Она чувствовала, что напряжение медленно отпускает ее. Когда Йорген поставил перед ней кружку жасминового чая, она выдохнула и мысленно сказала самой себе: «с твоими детьми все будет хорошо».

Дети не спали. Мартен сидел в комнате брата, забравшись с ногами в его постель. Клеменс лежал, стараясь не двигать больной ногой. Отец наложил ему повязку, мама принесла на ночь теплого молока. Все это случилось уже после того, как родители его отчитали. Вообще-то Клеменс редко расстраивал родителей. Куда больше хлопот им доставлял подрастающий Мартен. Клеменс же всегда ужасно переживал, если делал что-то, что заставляло родителей переживать или злиться.

– Не мог другое место выбрать, чтобы спрятаться? – сердито спросил Мартен.

Клеменс встретился с ним взглядом.

– Там было мало места…

– Не надо было играть.

– Почему?

Мартен возвел глаза к потолку.

– Ты соображаешь или нет вообще? Мама перепугалась не на шутку. Я видел.

– Но…

– Если бы ты шею сломал, а не просто ногу подвернул? Что тогда? А?

Отчитывая брата, Мартен на мгновение испытал удовольствие, которого тут же устыдился и быстро одернул себя. Тем более, что в глазах Клеменса заблестели слезы.

– Ничего… Ничего же не случилось, – прошептал он, опустив голову.

Мартен вздохнул, наклонился к брату и прижал его к себе.

– Это хорошо, что ничего страшного не произошло. Хорошо, что ты поправишься. Просто ты чертовски напугал нас всех.

Клеменс замер.

– И тебя тоже?

– Черт возьми, конечно! Пообещай, что будешь осторожнее.

– Я уже пообещал родителям.

– А теперь мне.

– Хорошо. Я даю слово, что буду осторожнее.

Мартен кивнул, разжал объятия и спиной привалился к стене. Они с Клеменсом редко проводили вечера вместе, но на этот раз ему захотелось побыть с братом подольше.

– Как твоя нога? Полегче?

– Если лежать спокойно, то не болит почти.

– Тебе повезло, что не перелом. Я однажды так руку сломал, что даже кость наружу вылезла.

Клеменс открыл рот от изумления.

– Да ну?

– Ага, – с гордостью отозвался Мартен.

– Это когда было?

– Давно еще. Ты совсем под стол пешком ходил.

– Как это случилось?

Мартен подтянул одну ногу к груди, опустил подбородок на колено.

– В рождественскую ночь. Мы были в гостях у кого-то из соседей, а у них крыльцо такое дурацкое… Я поскользнулся и упал.

Клеменс рассмеялся.

– В Рождество?

– В Рождество. В гипсе потом долго ходил.

Клеменс покачал головой, потянулся к столу, чтобы взять стакан с остатками молока на донышке. Рядом в белой тарелке лежало шоколадное рассыпчатое печенье, но сладкого Клеменсу не хотелось.

– Завтра придут Эсбен и Кайса. Поиграешь с нами?

– Даже не проси.

Клеменс допил молоко и чуть нахмурился.

– Почему?

– М-е-л-ю-з-г-а, – по буквам вывел Мартен.

– Перестань. Если бы я был старше, то не издевался бы над тобой все время.

– Да я же не все время.

Клеменс надул губы и пихнул брата в бок здоровой ногой.

– Конечно. Только семь дней в неделю.

Братья переглянулись и одновременно фыркнули. Если начистоту, то Мартен никогда открыто не издевался над Клеменсом. Подкалывал, конечно, но за рамки никогда не выходил. Между ними не было ни обид, ни неприязни. Просто Мартен был старше – и это во многом объясняло его поведение.

– Посмотрим телевизор? – предложил Клеменс.

Мартен перегнулся через брата, сунул в рот печенье и завалился на спину. Волосы закрыли ему лицо, и он растрепал их ладонью. Ему давно пора было стричься.

– Ага. Давай.

Когда Йорген и Улла поднялись на второй этаж, чтобы проведать детей, то обнаружили их обоих в комнате Клеменса. Мальчики спали, прижавшись друг к другу. Одеяло сбилось в их ногах, футболки были в крошках от печенья. Руне дремал возле постели, спрятав морду под большой лапой.

– Не станем их будить, – тихо шепнула Улла на ухо Йоргену.

– Не станем.

По маленького телевизору показывали «Отель для собак».34 Мартен очень хотел казаться взрослым, но все еще страшно любил мультфильмы.

Клеменс пару дней провел в постели, а затем еще неделю вынужден был сидеть дома. Эсбен и Кайса навещали его через день. Они приносили ему угощения – булочки с начинкой из марципана и взбитых сливок в хрустящей фольге или вафли с ежевичным сиропом, пересказывали последние школьные новости и помогали делать задание на дом. Янссоны вели себя очень гостеприимно. Улла приглашала Эсбена и Кайсу к столу, чтобы накормить ужином, а Йорген рассказывал забавные истории или просто шутил. Даже Мартен был настроен миролюбиво. Несколько раз он звал Эсбена на улицу, чтобы вместе выгулять Руне. В такие вечера они бродили по окрестностям Раттвика, разговаривали, пряча озябшие носы в хомуты шарфов на шеях. Поначалу Мартен держался слегка высокомерно, но это быстро прошло, когда мальчишки нащупали общие темы для разговоров – «Звездный путь» и хоккей. Такие прогулки не сделали их друзьями, но все же отчасти сблизили. Во всяком случае, они вполне могли поспособствовать тому, что одним воскресным днем, когда Клеменсу уже стало намного лучше, он присоединился к нему, Эсбену и Кайсе за игрой в старенькую «Монополию».

Ноябрь подходил к концу, и пусть холода давно пришли в Раттвик, многие с нетерпением ждали зиму, чтобы приблизить новогодние праздники. В силу того, что Раттвик был маленьким городом, его жители в канун Рождества объединялись, чтобы украсить к праздникам рыночную площадь, школу и набережную.

– Вам понравится Рождественская ночь, – пообещала София племянникам, когда они прогуливались вдоль озера. – Надо признать, что Раттвик превращается в настоящую волшебную страну.

– Это почему? – спросил Эсбен.

– Повсюду фонари и гирлянды, очень много света. Соседи ходят от дома к дому, поют песни, приносят угощения.

– Ого, – удивилась Кайса, – в Стокгольме такого не было, – она не помнила, чтобы к ним забредали соседи или какие-то чужие люди. Рождество считалось семейным праздником. Они отмечали его лишь вчетвером в своей квартире. И это было хорошо.

– Здесь много одиноких людей. Много стариков, которые живут совсем одни. Отсюда и появилась такая традиция. В ночь на Рождество они чувствуют себя менее покинутыми.

– Это же здорово! – воскликнула Кайса. – Мы тоже будем по соседям ходить? К Янссонам зайдем?

София улыбнулась.

– Отчего же не зайти. Вы здорово сдружились с мальчиками, да?

– С Клеменсом, – сказала Кайса.

– Он славный.

Эсбен скривился. Почему-то взрослые всегда говорили «он славный» или «она славная» или «они славные» не только, когда имели в виду, что человек хороший, а еще и в том случае, если не знали, что еще можно сказать.

По льду туда-сюда сновали люди на коньках. Они смеялись, держались за руки, бегали наперегонки. Эсбену вдруг отчаянно захотелось вновь опробовать новенькие коньки, которые София и Кайса подарили ему на день рождения в начале ноября, но при всех ему этого делать не хотелось. Не то чтобы он стеснялся, нет. Просто при свидетелях чувствовал некоторую скованность.

– О чем задумался? – Кайса коснулась его руки.

– Да так. Ничего.

– Знаешь, о чем сейчас думаю я?

– Нет. О чем?

Кайса перешла на шепот:

– О маме. И о папе. Представляю, что они сейчас идут рядом с нами. Мне бы очень этого хотелось. Знаешь, мне все кажется, что они просто куда-то уехали. В какой-то долгий отпуск или по работе что-то. Я не знаю. У тебя тоже так?

Эсбен уткнулся взглядом в рыхлый снег.

– Тоже.

София, которая шла позади племянников, слышала все до последнего слова. Она хотела ускорить шаг, обхватить детей за плечи, но решила предоставить им возможность поддержать друг друга без своего вмешательства. Они должны запомнить, что всегда могут положиться друг на друга. Жизнь преподносит много уроков, но самый ценный из них нужно выучить перво-наперво: нужно дорожить теми, кто рядом с тобой.

Вечером того же дня Эсбен затолкал коньки в старый рюкзак, некогда принадлежавший Эрику, и осторожно припрятал его на крыльце. Вернулся в дом и объявил, что ненадолго отлучится к Клеменсу, чтобы помочь ему с каким-то школьным заданием.

– Я тоже пойду с тобой, – сказала Кайса. – Через полчаса давай?

Они с Софией были заняты тем, что пытались ушить какое-то старенькое платье. Не то чтобы оно вдруг сильно приглянулось кому-то из них. Просто София поставила перед собой цель научить племянницу чему-то полезному. Кайса сидела на полу и пыталась ровно распределить портновские булавки вдоль швов по бокам.

– Милая моя, нам понадобится больше получаса, – усмехнулась София.

Кайса вздохнула и обреченно посмотрела на брата.

– Ладно. Иди без меня. Передавай привет.

Эсбен еле сдержал улыбку.

– Обязательно!

К Клеменсу он не пошел. Эсбен выскользнул из дома, взвалил на плечо рюкзак и направился к озеру, тихо насвистывая себе под нос. Ничего же страшного. Он покатается немного, а затем вернется. Всего полчаса. Может, сорок минут, но никак не больше! Путь до озера показался ему короче, чем днем, словно какая-то невидимая сила подгоняла его вперед, тянула к себе. Эсбен не так хорошо стоял на коньках, делал лишь попытки, но его так сильно влекло ко льду, что у него не оставалось сомнений: хоккей – это его. Нужно лишь немного – много – потренироваться.

На озере почти не осталось людей. Эсбен быстро переобулся, ступил на лед и сделал несколько скользящих шагов вперед. Замахал руками и чуть не упал. Наскоро осмотрелся. Никто на него не смотрел. Испытав облегчение, Эсбен вновь покатился вперед. У него было не так много времени. Было страшно предположить, что сделает София, если узнает, что он отправился на лед в одиночестве…

«Перестань думать об этом!» – скомандовал самому себе Эсбен и попытался при скольжении поднимать ноги выше, но на этот раз не удержался и распластался по льду. В это же мгновение он услышал девчачий смех. Подняться быстро ему мешала боль в колене. Эсбен рывком заставил себя сесть и повернул голову на звук.

На льду стояла девчонка. Какая-то совсем мелкая, глаза ее смеялись, щеки заливал румянец, из-под зеленой шапки выбивались рыжие волосы. Она стояла на коньках, уперевшись руками в бока.

Эсбен зло зыркнул на нее, но девчонка не струсила, а только вновь рассмеялась.

– Чего смешного?

Она перестала смеяться, оттолкнулась и плавно заскользила по льду.

– Ты смешной!

Эсбен поджал губы и присмотрелся. Девчонка была младше него на несколько лет. Может, даже в школу еще не ходила. Она была маленькая и нескладная, ее щеки усыпали веснушки, а когда девочка улыбалась, то в ее улыбке не досчитывалось двух передних зубов.

– Ничего не смешной, – огрызнулся он и поднялся на ноги.

– А вот и да! А вот и да!

«Вот же прицепилась!» – Эсбен попытался отъехать в сторону, но девочка последовала за ним. Он сжал кулаки и застыл. На щеках проявились пунцовые пятна.

– А вот и да! А вот и да! – не унималась она.

– Дура!

Обычно Эсбен не обзывал девчонок – его с пеленок учили так не делать, но в этой ситуации было слишком трудно удерживать язык за зубами.

– Ой, а где? – девчонка наигранно завертела головой, будто пытаясь что-то рассмотреть.

Эсбен сжал зубы, чтобы не обругать ее вновь. С каждой секундой ему было все сложнее контролировать себя.

– Сив! Вот ты где! – по льду им навстречу направлялся высокий рыжеволосый мужчина в пуховой спортивной куртке. В его руках была хоккейная клюшка. – Я уже тебя потерял! Мы же договорились, что ты не будешь уезжать далеко, – сказал он, останавливаясь напротив девочки.

Она прочертила лезвием линию у себя под ногами, но было невооруженным глазом видно, что ей не стыдно ни капли.

– Наверно.

Мужчина скрестил руки на груди. Он был рослый и широкоплечий, с бодрым лицом, легкой теплой улыбкой и лучистыми глазами. Его насмешливый взгляд был направлен на девочку.

– Наверно? Ах, наверно? – он выпустил клюшку из рук, подхватил девчонку, прижал к себе и попытался защекотать ее сквозь плотную куртку.

– Папа, перестань! Перестань! Ну! – она снова смеялась, пытаясь выскользнуть из могучих объятий.

Эсбен прикипел взглядом к хоккейной клюшке. Она была длинная, с глубоким изгибом лезвия и красной рукояткой. Пока отец кружил смеющуюся дочь, Эсбен будто бы невзначай подъехал ближе к клюшке и осторожно коснулся ее пальцами.

– Играешь? – приветливо спросил мужчина, выглядывая из-за плеча дочери, которая продолжала дергаться и заливаться звонким смехом.

Эсбен в смущении отдернул руку.

– Нет.

– Он и кататься не умеет! – тут же вставила девчонка.

Мужчина опустил дочь на лед и с укором посмотрел на нее.

– Сив…

– Правду говорю!

– Он же учится, а это уже хорошо. Ты тоже постоянно падала, когда училась ходить, но никто над тобой не смеялся, – мужчина улыбнулся Эсбену. – Меня зовут Нильс, а это моя дочь Сив. А как тебя зовут?

– Эсбен.

Нильс пожал ему руку. Его ладонь оказалась теплой и шершавой.

– Будем знакомы. Ты здесь один?

Эсбен потер шею.

– Да, но моя тетя живет недалеко.

– А кто твоя тетя?

– София Лундквист.

В верхней части Раттвика не осталось ни одного человека, который бы не слышал о том, что София Лундквист приняла к себе двух осиротевших племянников. Нильс Сандберг не был исключением. Он знал печальную историю детей и сочувствовал им от всего сердца.

– Понятно. У нас здесь не особо много занятий, да? – дружелюбно поинтересовался Нильс.

– Не особо, – подтвердил Эсбен.

– Но ты пришел кататься. Знаешь, что у нас есть стадион?

– Видел. Мне друг показывал.

– Там гораздо удобнее и безопаснее, – продолжал Нильс.

Сив повисла у него на руке, как обезьянка.

– Угу.

– Ты вообще никогда не играл в хоккей?

Родители учили Эсбена и Кайсу не разговаривать с незнакомцами, но Эсбен уже привык, что в Раттвике все было… несколько иначе. Взрослые проявляли поразительное участие, когда узнавали, кто они с сестрой такие. Одни хлопали по плечам и улыбались, другие смотрели сочувственно, третьи – самые раздражающие – начинали тараторить слова утешения. Но Нильс был каким-то другим. Подкупала его задорная улыбка.

– Никогда. Только по телевизору смотрел. Почему вы спрашиваете?

– А хотел бы научиться?

Эсбен несмело посмотрел на него.

– Конечно.

– Я тренирую ребят на стадионе. Поговори с тетей, спроси ее, что она думает по этому поводу. Если София будет не против, то можешь начать со следующей недели. Занятия проходят во вторник, четверг и пятницу.

Эсбен ощутил резкое покалывание где-то в груди, быстро облизал пересохшие губы.

– Правда?

– Конечно. Если захочешь заниматься, пусть София позвонит мне, и я скажу, что тебе нужно будет взять с собой. Мой номер у нее есть. Запомнил, как меня зовут? Нильс. Нильс Сандберг. Да это и необязательно. Просто скажешь, чтобы набрала номер тренера. Все понял?

Эсбен с трудом нашелся, чтобы ответить.

– Нильс Сандберг, – повторил он. – Я запомнил. Спасибо. Спасибо вам большое!

Нильс рассмеялся.

– Папа, но он даже не умеет кататься, – вновь повторила Сив. – Чему ты собрался его учить?

– Кататься. По всей видимости.

– А много к вам ребят ходит? – спросил Эсбен. Ему вдруг стало боязно выставить себя неумехой перед другими мальчишками и девчонками, если они тоже посещают занятия.

– Достаточно. Ты не переживай. Многие из них только учатся стоять на коньках. Сив просто любит воображать.

Сив надула губы и хмуро посмотрела сначала на отца, потом на Эсбена.

– Я не воображаю.

Эсбену ужасно захотелось показать ей язык, но он сдержался. Ему ведь не пять лет, а целых девять. Совсем уже взрослый.

Нильс поднял голову вверх, посмотрел на темнеющее небо. На улице становилось совсем зябко, ледяной ветер пробирал до костей.

– Идем, Эсбен, мы проводим тебя домой. Ты не возражаешь? Скоро совсем стемнеет, а ты здесь совсем один.

Эсбен кивнул и понадеялся, что Нильс и Сив не станут доводить его до самого крыльца. Это грозило его легенде о том, что он пошел помогать Клеменсу, с треском провалиться. Софии не стоило знать, что он в одиночку отправился на озеро. Да еще и нацепил коньки, на которых едва мог проехать дальше пары метров.

Все трое переобулись и вышли на тропу. Нильс нес спортивную сумку, где лежали их с дочерью коньки, клюшку он зажал под мышкой. Он было потянулся, чтобы взять рюкзак Эсбена, но тот вежливо отказался.

– Спасибо. Он легкий. Я справлюсь сам.

По дороге Нильс рассказывал о занятиях, о своих подопечных. Он старался заинтересовать Эсбена, потому что знал, что в состоянии тоски и скорби просто необходимо найти какое-то занятие, ухватиться за нечто такое, что позволит держаться на поверхности. Нильсу было хорошо знакомо это чувство. Однажды хоккей спас его самого. Спасает каждый день до сих пор. За его плечами было тяжелое расставание, в его груди покоилось разбитое сердце. Ребекка. Женщина, которую он так любил. Женщина, которую он так ненавидел.

Они распрощались у дорожки, ведущей к дому Софии.

– Можно вас попросить… – неловко начал Эсбен.

– О чем?

– Не говорите тете, что я был на озере один, ладно? Мне влетит.

Нильс усмехнулся.

– Тогда пообещай, что впредь не будешь так делать. У нас безопасный город. Все друг друга знают, но всякое может быть. Чего стоят эти проклятые Мышиные норы… – Нильс поморщился, но через секунду лицо его вновь прояснилось. – Мы друг друга поняли?

– Поняли! – отозвался Эсбен.

– Отлично. Буду ждать звонка.

По выражению лица Сив было ясно, что ей не терпелось ляпнуть какую-нибудь гадость, но они с Нильсом ушли раньше, чем ей удалось придумать что-то более-менее остроумное.

Эсбен направился к дому с улыбкой на лице.

ГЛАВА 6

КОЧЕВНИКИ

май, 2019 год

«Однажды Улле приснился сон, где ей явился Клеменс.

Он говорил, что очень хочет вернуться домой, но не может.

Улла проснулась среди ночи и проплакала до самого рассвета».

– из книги Йоргена Янссона «Мы спасены в надежде»

Мартен аккуратно разложил бумаги по папкам. Взял несколько стикеров, приклеил их на корки и написал для себя короткие заметки по текущим делам. Папки сдвинул на край стола и откинулся на спинку кресла. Мартену нравилась работа в полицейском участке. Только подумать – всего несколько лет назад он был просто мальчишкой, мыл полы в кафетерии и выгуливал соседских собак, а теперь носит звание детектива полиции. В участке он самый младший – единственный, кому еще нет тридцати. Поначалу коллеги опускали шутки по этому поводу, но Мартен быстро проявил себя с самой лучшей стороны, поэтому подколы живо сошли на нет. Он работал с завидным упорством, часто приходил в офис еще до рассвета и любил уходить позже всех. В связи с чем начальник участка Бьерн Алленг часто спрашивал Мартена, какого черта он столько времени проводит на работе. «Подробнее знакомлюсь с делами», – всякий раз отвечал Мартен. «С какими делами? Здесь ничего не происходит. Это же, мать его, не Мальме, а всего лишь Раттвик! Иди домой, Янссон. И заведи себе подружку!», – распылялся Алленг.