Алиса видит сны

Глава 1. Алиса включает ночники

Я боюсь реального мира.

Он смотрит на меня по вечерам из окна и тянет свои мрачные путы. Я зажигаю свет и закрываю тяжёлые чёрные шторы. Иногда я добавляю к ним стол или стул, что смогу поднять. Один раз я сдвинула шкаф, тогда в нём ещё почти не было вещей, он был лёгким. Теперь я его уже не подниму.

Стараюсь себя не изводить. Сегодня достаточно стула со спинкой. Завтра смогу обойтись шторами.

Мир не проберётся ко мне из окна. Это всё разыгравшийся разум, я знаю. Но иногда мне спокойнее, когда между нами больше преград.

Я предпочитаю фигурные ночники большой люстре на потолке. Она давно запылилась, там, наверно, перегорели лампочки. Я включала её только когда приходила хозяйка квартиры – проверить, как тут новый жилец. Ей не обязательно погружаться в мои причуды, поэтому я убирала стул и включала люстру.

Но вот уже пара лет как она не ходит, а только звонит. Я выгляжу благонадёжным жильцом в её глазах, и это хорошо.

Теперь я всегда живу при свете моих маленьких сторожей. На самом деле, они не приносят мне спокойствия, но всё равно нравятся. Маленькая настольная лампа с кружевным абажуром перекочевала ещё из родительского дома. Она уютная, меланхоличная. Напоминает посиделки в духе прошлого века. Её я не выключаю никогда.

Вторым гостем в этом доме стал светильник в виде Дарта Вейдера из Звёздных войн. В тот день я хотела взять Люка, он всегда мне больше импонировал, но на полке остался только его отец. Можно сказать, мне просто не оставили выбора.

Я никогда и никому не говорила – я не люблю "Звёздные войны". Их любили все вокруг, а я не хотела выделяться. Просто не хотела. И теперь у меня живёт Дарт Вейдер.

После него я больше не ходила в магазины, и заказывала светильники в сети. Там тебя никогда не ставят перед жёстким выбором, всегда есть варианты. И я потихоньку обросла лампами. Есть учебная классика – безликая лампа на подножке, есть моргающий всеми цветами дискошар, есть медвежонок, держащий луну, есть космонавт с бьющим из шлема светом.

У меня много ламп. В моём доме очень светло, и всегда по-разному. С ними мой дом – только мой.

Но утром я гашу их все и открываю шторы. Одеваюсь быстро, почти не глядя, пью холодный сладкий чай, заготовленный с вечера. В нём ещё остаётся капля моего уюта наедине со светильниками, и горчинка моих страхов. Поэтому он холодный, вкусный и бодрит.

Я спускаюсь вниз на гремящем лифте и вечно думаю о том, сколько этажей осталось. Живу на седьмом, подо мной ещё шесть, и если трос не выдержит… Что ж, мне больше не придётся бояться. Но потом остаётся пять, четыре. Этажи летят незаметно, ведь я уже приземлилась.

И тогда с мерзким скрежетом передо мной распахиваются последние врата, защищавшие мою крепость. С этого момента я – часть этого "реального мира". Я не могу унести с собой во вне ни стул, ни шторы, ни лампы. Только привкус чая на языке.

В этот момент, ради забавы, я всегда отмечаю, что дома было страшнее. В моём доме, в моём уютном углу, окружение кажется далёким и пугающим. Там можно бояться, что мрачные путы захватят мой мир.

Здесь я иду до остановки и жду бурлящую махину автобуса. Толкаюсь уже наравне со всеми, готовясь к давке в метро. Я не выделяюсь, я как все. Как все остальные, которые вечером вернутся в свои дома, смотреть в свои окна и не ждать от них беды.

К спуску в метро я уже достаточно ассимилирована толпой. Когда все вместе – не так страшно, что тебе под землю. Не нужно считать ступени или этажи, не нужно вглядываться в конструкцию высоких потолков или с ужасом взирать на толстенные гермодвери. Я могу просто отметить, что они есть. Уже к концу первого года я перестала назойливо представлять себя героиней "Метро 2033", и мне полегчало.

На станциях свои вихри. Они людские, живые, галдящие. Ты просто ищешь свой и вливаешься, дальше можно даже подремать, течение само вынесет. Один раз я, действительно, уснула, и мой же вихрь разбудил меня болезненным тычком под рёбра.

Моё главное правило в метро – обходить взглядом центральные станции, особенно кольцо. Там нужно мелькнуть незаметно, не рассматривать фрески, лица. Потому что сойти с ума в метро было бы большой ошибкой. Я не пробовала, но откуда здесь иначе столько самоубийц?

Хорошо, что обычно ехать мне недолго. Две ветки, одна пересадка, и я снова на поверхности. Тут людей по утрам ещё больше, чем рядом с моим домом, но они все идут в разнобой. Больше нет крупных вихрей и течений, каждый гнёт в свою сторону.

Я снова считаю, на этот раз шаги – чтобы точно знать, что я дошла. Это просто, когда ходишь в одно и то же место. Двести тринадцать, я стараюсь никогда не сбиваться, чтобы быть уверенной.

Потом проходная и ещё сорок шагов – я не люблю это число, от него веет трауром. Каждый день я обещаю себе, что поищу другую дорогу, с другими шагами. И каждый день откладываю. Вру себе, что не хочу опаздывать, но на самом деле тоже боюсь. В начале дня лучше быть "в себе", иначе я ничего не пойму.

Я на территории небольшого бизнес-центра. Тут несколько зданий, моё самое крайнее. Я думаю… Нет, тут я скорее уверена – в нём четыре этажа. Я работаю на третьем. Внутри больше не считаю – там узкий коридор, где нашей конторе отведено шесть комнат. Моя дверь третья справа.

Когда захожу внутрь, я всегда улыбаюсь. Здороваюсь с Алией Вадимовной и Никитой. Раньше мы сидели тут втроём, но недавно добавился ещё один человек.

Максим молчаливый, и я ему завидую. Никто не обращает внимания на то, что он редко здоровается, обычно просто кивает в ответ. Не заводит пространных бесед о погоде, и редко говорит что-то кроме "да/нет". Никто не корит его за молчание, не даёт советов и не пытается втянуть в разговор.

Считается, что Максим поглощён работой. Но с моего места можно разглядеть его монитор – я часто вижу, как он просто смотрит в экран. Водит руки над клавиатурой, аккуратно перебирает кнопки как на пианино. Со стороны может показаться, что он печатает, но я вижу чистейший белый лист и больше ничего.

– Алисочка, дорогая, хорошая погодка для отдыха, правда? Куда едешь на выходные? – совсем забыла, что сегодня пятница. Алия Вадимовна всегда разговаривает со мной немного свысока. У неё такой безапелляционный тон, будто она уже увидела меня насквозь, просчитала всю мою жизнь, составила чёткий план – а я его уже негласно придерживаюсь. Всё это она пытается завуалировать приторно ласковыми окончаниями.

Я никогда не знаю, что говорить в ответ, и это дико пугает меня. Я плохо умею врать, как ни странно. Но и выделяться из её планов не хочу. Насколько легче живётся, когда ты можешь полностью соответствовать чужим ожиданиям.

Я очень завидую Максиму.

Кладу рюкзак под стол и вешаю в небольшой шкафчик серую куртку. Мучительно обдумываю ответ – мне осталось всего несколько секунд до того момента, когда пауза слишком затянется и станет неприличной.

– Да, потрясающая погода, даже не верится, что уже осень, – тут мне нужно проявить больше энтузиазма. Но я не умею врать. Я не заметила погоду на улице. – Пойдём с друзьями в парк.

Она считает меня молодёжью в классическом понимании – парки, друзья, тусовки, шашлыки. Конечно, в этом мнении виновата я сама. Не могу же я сказать ей – "Алия Вадимовна, когда я доберусь до дома, я буду долго включать и выключать пару десятков своих ламп, пока не добьюсь нужного освещения, потом заставлю окна всеми стульями, которые отыщу, и буду радоваться, что целых два дня не нужно распахивать по утрам шторы. И в этот момент я буду почти счастлива, зарывшись в свой шизоидный уют. А что вы так странно на меня смотрите? Нет, в психушку не поеду, дома приятнее. К врачу схожу, спасибо, контакты есть".

Поэтому мои ответы всегда строятся на банальном. На том, что я недавно почитала или увидела в кино. Как ведут себя люди моего возраста. Они "тусуются".

Пока я усаживаюсь на своё место и жду, когда загрузится мой медленный компьютер, беседу подхватывает Никита. Тут я могу отвлечься и передохнуть – Никита любит поболтать. Он заводит долгую тираду о шашлыках и нерадивых "туристах", которые грозят спалить все парки. Я не знаю, насколько он прав – я не бываю в парках. Мне кажется, что я там не бываю, сложно сказать наверняка.

Смотрю на долго висящий стартовой символ Виндовс и замираю в предчувствии нового рабочего дня.

Скучная работа в офисе – моя мечта. Потому что мне нужна максимально простая работа. Место, где все мои действия будут заранее определены, статичны и настолько рутинны, насколько это вообще возможно. Потому что в моей жизни не достаёт рутины, потому что я не справлюсь со сложными задачами.

Потому что мне сложно быть мной. Что уж говорить об остальном.

Стартовый экран пропал, и пока грузится рабочий стол, я начинаю нервничать. Мне нужно увидеть мою почту, обязательно нужно, и я всегда боюсь не успеть. Если оно начнётся раньше, в этот день я ничего не пойму.

Нервничаю, одёргиваю вниз руку, чтобы по привычке не начать грызть ногти у всех на виду, и снова думаю о том, как просто было бы перестать быть мной. В последние месяцы эти мысли всё чаще не дают мне покоя. Я не хочу умирать, этого я тоже боюсь, но постоянно думаю. Как. Было бы. Просто.

Почта загрузилась, я пробегаюсь глазами по первым строкам последних прибывших писем и выдыхаю. Успела. Я вижу, что должна делать сегодня. На что это должно быть похоже.

Теперь нужно снова послушать разговор, скоро ко мне обратятся.

– Я бы выбирал активный отдых. Велосезон ещё не закрыт! – звучит бодрый голос справа. Я смотрю на его светлые волосы, на гладко выбритый подбородок, на мощные скулы, под которыми часто ходят бугры, когда он не улыбается. Я смотрю куда угодно, только не в глаза.

Никита – правильный парень. Тот самый "сын маминой подруги", которого всегда ставят в пример в классических семьях. Даже Алия Вадимовна не лезет к нему с советами, хотя она старается залезть везде, где дотянется. Никиту она только хвалит и ободряет.

Никита не лезет расписать мою жизнь по полочкам, выяснить, что я за человек. Он вообще редко обращает на меня внимание, будто я ещё один пустой стол в нашем кабинете. Если бы Алия Вадимовна не твердила моё исковерканное имя по десятку раз в день, я уверена, он бы его и не помнил. Такие, как Никита, никогда не смотрят на меня.

Но я стараюсь смотреть, когда он говорит. Может показаться, что я делаю это из вежливости, но, на самом деле, я просто не выделяюсь. Принято смотреть на говорящего, и, если я не буду этого делать, рано или поздно, ко мне возникнут вопросы. Или того хуже – ненужные подозрения.

– Здоровый образ жизни – залог долголетия, – радостно выдаёт банальность Алия Вадимовна. Потом достаёт крохотное красное зеркало и долго поправляет идеальную причёску – пышный каштановый пучок. Она выглядит на все свои сорок с хвостиком, и кладёт на лицо такую тонну штукатурки, что даже со своего места я чувствую запах её косметики. Он перебивает приторно сладкие духи.

Тут я тихо охаю, проводя рукой по волосам, потому что понимаю, что опять забыла расчесаться. У меня длинные, немного вьющиеся волосы, и без расчёски они похожи на воронье гнездо. Пару лет назад я попробовала постричь их ножницами, но, судя по всему, вышло ужасно. Алия Вадимовна несколько дней пыталась записать меня к "своему мастеру", и с тех пор я зареклась трогать волосы. Пусть делают, что хотят, лишь бы не привлекали лишнего внимания. Их нужно просто расчёсывать и мыть.

К сожалению, моё замешательство не остаётся без комментариев. Алия Вадимовна снисходительно протягивает мне расчёску – чистую, запасную, которая хранится в ящике стола – и улыбается, кивая на дверь. Будто мой внешний вид – ещё одна зона её ответственности. Она начальница нашего отдела, и следит буквально за всем.

За всем, кроме Максима. Ему позволительно приходить на работу взъерошенным, иногда небритым, в неглаженной клетчатой рубашке. Хотя чаще он выбирает чёрные футболки и свитера. Мне кажется, они ему идут. У него чёрные волосы и серые глаза, и, когда никто не видит, я тайком разглядываю его. Не знаю, почему, но это лицо приковывает моё внимание. Это лицо хочет казаться строгим и нелюдимым, и я жалею, что у меня не такое. Но в те моменты, когда он зависает над пустым листом, я вижу совершенно другое – гладкое и умиротворённое. Будто он сидит у безмятежного озера, по которому расходится рябь лёгкого дождя, и мечтательно смотрит в даль.

Я не знаю этого человека и, думаю, никогда не узнаю. Но мне интересно, о чём он может думать в такие моменты. В них он особенно напоминает мне Саймона Тэма, доктора из сериала "Светлячок", который я обожала в детстве. Но вряд ли Максим прячется от Альянса на пиратском корабле или в нашей конторе. Не всем так "повезло"с тараканами в голове, как мне.

Максим наш единственный сисадмин и технически подчиняется только генеральному. Поэтому к нему не лезут – никто не разбирается в его работе.

Я встаю, натягиваю вежливо-неловкую улыбку, когда беру протянутую мне расчёску, и чуть ли не бегом иду в уборную. По дороге снова случайно смотрю на Максима – сейчас он точно работает, и выглядит недовольным. Потом кабинет скрывается за дверью, я оказываюсь одна в длинном коридоре.

Если бы каждый поход в уборную вызывал у меня страх, я бы давно свихнулась. Поэтому я выкидываю все мысли из головы и просто иду. И выдыхаю, когда оказываюсь внутри – всё выглядит так, как должно.

Белые кафельные стены, кабинки, огромное зеркало во всю стену. Моё беспощадное воронье гнездо и затравленный взгляд.

Я бы задержалась тут чуть дольше, но в начале дня хочу хоть что-то успеть по работе. Ответить на письма, внести их в таблицу, отправить бумаги. Будет ещё несколько звонков – моя самая нелюбимая часть. Но работа простая, и на том спасибо.

Умываюсь ледяной водой, чтобы взбодриться, прогнать этот взгляд, который может выдать меня с потрохами. Я не пользуюсь косметикой, чтобы всегда была возможность умыться.

Возвращаюсь тоже без приключений, и это немного поднимает мой боевой дух. Есть шанс, что мне повезёт, и до конца рабочего дня я буду почти как все. Пятница – это почти прекрасно.

В кабинете полным ходом идёт обсуждение последних летних Олимпийских игр. Я снова неловко улыбаюсь, будто извиняясь за то, что совершенно не разбираюсь в спорте. Но внутри я ликую – ещё долго никто не будет требовать от меня ответов. Реакций.

Углубляюсь в работу и перестаю следить за происходящим. Меня съедает монотонность, и я почти не существую.

Выныриваю на поверхность всего один раз, когда в обед Алия Вадимовна буквально пихает салат мне под нос. У неё негодующе-озабоченный вид. Не потому, что она беспокоится о моём здоровье. Думаю, в её мире просто нельзя не есть.

Я снова благодарю, снова улыбаюсь, снова ловлю нить их беседы. Но после обеда я могу сослаться на дела – смешно, меня ведь считают ответственным работником. Я исполнительная и стараюсь ничего не упускать. Когда у меня есть такая возможность – ведь иначе я не выкручусь.

Потерять эту работу для меня – то же самое, что окончательно сгинуть.

Поэтому наспех глотаю салат, говорю какие-то стандартные фразы, не требующие долгих раздумий и формулировок, и ныряю назад. В ту часть мира, где всё просто и привычно. Где я знаю, что мне нужно делать.

Со стороны может показаться, что мне нравится моя работа. Но на деле у меня просто не хватает сил её ненавидеть. Ведь на это, действительно, нужны душевные силы, нервы, время – которыми я не обладаю. Я слишком сосредоточена на том, чтобы выживать, и у меня нет возможности жить.

Не знаю, зачем мне выживать при таких раскладах. Но на днях я подписала бумагу, частично запрещающую думать такие мысли. Только на таких условиях мой психолог согласился работать дальше, а не звать "компетентных коллег"из других заведений.

Мне немного полегчало, когда я поставила эту подпись. Будто этот мнимый бумажный запрет может, и правда, что-то запретить. Но он снял с меня груз – теперь я не обязана искать причину выживать, это за меня сделал договор. Жаль, что от мыслей он не избавляет.

Так и кончается мой рабочий день. Я справилась. Я смогла.

Собираюсь быстрее, чем обычно. Наверно, все думают, что я спешу к друзьям. Бар-алкоголь-отдых, обычный пятничный круговорот людей моего возраста без чётких хобби и целей в жизни. Не рушу этот стереотип, киваю, улыбаюсь. И почти слетаю по лестнице, потому что улыбка была искренней.

На улице мне приходится замедлиться, чтобы снова считать шаги. Сорок, проходная и кивок, двести тринадцать. Спуск, глаза в пол, поток людей. Мигающий свет пролетающих станций. Одна пересадка. Подъём, автобус, подъезд.

Я дома. Боже мой, Я ДОМА!

Обхожу свои лампы, запахиваю шторы. Неожиданно, я так рада, что не трогаю стулья. Включаю первый попавшийся ситком, достаю из холодильника позавчерашнюю гречку, глотаю не грея, чтобы заглушить голод.

Ложусь в полумраке перед экраном и окончательно выдыхаю. Мне почти спокойно. Не улавливаю момент, когда день заканчивается сном.

Глава 2. Алиса прерывает тишину радиоэфира

В моей квартире одна комната, и она почти пуста. Почти – не считая моих светильников. Я не коплю вещей, не собираю сувениров, ношу одну одежду годами, пока она годна к носке. У меня нет фотографий или картин на стенах, они могут послужить ненужным триггером.

Квартира выглядит точно также, как выглядела, когда я въехала. Хозяйка считает меня аккуратной чистюлей, но правда в том, что у меня ничего нет. Старенький ноутбук и моя чашка с кроликом для кофе – всё, что мне нужно здесь. Эту чашку мне подарил одноклассник перед выпускным. Он счёл это классной шуткой – подарить Алисе белого кролика. Кажется, он хотел так "подкатить", но у нас не получилось. Конечно, не получилось. В школе я старалась быть серой тенью. Говорила мало, не выделялась, не заводила друзей. Странно, что он вообще меня заметил.

По инерции я ему улыбалась. Я стараюсь делать это вежливо и максимально отстранённо, чтобы чужой взгляд не мог за меня зацепиться. И обычно все проходят мимо, но Влад был цепким. Настолько, что смог подловить и довести меня до ближайшего кафе. Я не упиралась слишком сильно, потому что, думаю, это только подогревает собеседника.

Он взял мне кофе, и затянул длинный монолог о себе. Я кивала. Улыбалась невпопад, и старалась казаться настолько пресной и скучной, насколько и была в действительности. Видимо, он пытался добиться от меня других реакций, но в итоге сдался, к моему несказанному облегчению. Оставил в память о себе эту чашку и пропал из моей жизни, как и все люди, которых я встречала.

Чашку я почему-то оставила. Она перекочевала со мной сначала в студенческую общагу, где я не выдержала и трёх лет, потом в эту квартиру. Я всегда пью из неё кофе, и больше не хожу в кафе. Тем более с кем-то.

Я серая тень даже для себя самой.

Ещё у меня есть тетрадь. Обычно я прячу её под диваном. Не потому, что кто-то может найти – ко мне давно никто не ходит. Я прячу её от самой себя.

Когда она в темноте и пыли, можно представить, что её не существует вовсе. Что она – очередной плод моего больного воображения. Я там даже не убираюсь. Вдруг пыль сожрёт её без остатка.

Иногда я хочу её выкинуть или сжечь. Да, лучше бы сжечь, чтобы не осталось следов… Но глупость этой ситуации в том, что я всё равно заведу новую. Не эта, так другая тетрадь будет меня мучить. Она как неистребимая часть меня, позорное, постыдное свидетельство, что я точно не в себе.

И что я никогда не смогу полноценно отдаться единственному занятию, которое мне нравится.

Даже в почти пустой квартире у меня есть покрытые пылью тайны. Хотя, разве бывает иначе? Наверно, именно в таких квартирах и живут психи, как я. У нормальных, живых людей не может быть идеальной пустоты. Жизнь оставляет следы повсюду. Магнитики на холодильнике, глупая статуэтка, которую подарили друзья на очередной новый год, а выкинуть жалко. Фотографии, книги, открытки, игрушки…

Если вы в пустой квартире, не нужно радоваться чистоплотному хозяину – с ним явно что-то не в порядке.

Я провожу выходные в экране ноутбука. Я безумно благодарна этому веку за доставку еды на дом и сериалы. Будь моя воля – я бы не покидала ни квартиры, ни этого экрана. И ютуб. Ютуб – величайшее достижение человечества.

Два дня меня настолько нет в окружающем мире, что почти не страшно. Любая возможность сбежать от себя и раствориться в чём-то ином для меня бесценна. Иногда мне кажется, что та Алиса, которая собирается из разрозненных кусков меня и идёт на работу – совсем не настоящая. Потому что это странные куски, и они будто совсем не мои. Можно я не буду в них собираться?

Но понедельник всегда неминуемо наступает. В ночь воскресенья я оттягиваю его как могу, и каждый раз панически, каждой клеткой своего несчастного тела ощущаю неумолимость времени.

Но хотя бы в этом я как все. Понедельники принято не любить, и тут я по-настоящему не выделяюсь.

Встаю поутру, распахиваю шторы. Мучительно долго смотрю в окно, пытаясь привыкнуть к тому, что вижу. Обмануть себя снова не выходит. Я боюсь и никогда не привыкну.

Рука тянется к столу, где всегда стоит мой вечерний чай, но сегодня она ловит пустоту. Чашка сиротливо лежит в мойке, грязная и пустая. Я долго смотрю на неё с опаской. Стоит ли считать это плохим знаком?

Просто забыла. Чай можно купить у метро. Стаканчик "ту гоу", как у всех вокруг. Я не обязана каждый день поступать абсолютно одинаково. Ведь не обязана? Где-то в груди неприятно скребётся.

Одеваюсь, спускаюсь, выхожу в мир. Осеннее солнце поднимается над многоэтажками, вырывая их из лап рассветных сумерек. Серый мир только начинает набирать краски. Почти тепло, но промозглый ветер уже заявляет свои права, застёгивает куртки и пальто, наматывает шарфы на прохожих.

Автобусную остановку видно от моего подъезда, поэтому здесь я никогда не считала шагов. Это территория так хорошо изучена, что выглядит мнимо безопасной. Подъезды вокруг гудят домофонами, хлопают стальными дверьми, выпускают наружу моих попутчиков. Всё как обычно, только без привкуса сладкого чая на языке.

К остановке медленно подкатывается бледно зелёный автобус. Я успеваю разглядеть его номер и успокоиться, что сегодня прибуду вовремя. Успеваю поймать несколько скользящих взглядов тех, кто уже готовится толкать и пихаться, чтобы попасть на сидячее место. Успеваю шагнуть чуть ближе к дороге, чтобы быть в числе первых у двери…

И успеваю почувствовать горький запах полыни, неведомо как затесавшийся среди царства бетона и асфальта. Автобус пронзительно гудит зазевавшимся прохожим, и этот звон ещё долго эхом гуляет внутри меня.

А потом яркость резко идёт вверх, будто кто-то незримый выкручивает регуляторы. Картинка сужается, и тьма наступает из соседнего дома. Я ещё вижу людей, толпящихся вокруг, раскрывающиеся двери автобуса – кусок нормального утра, которого у меня сегодня не будет.

Я обречённо моргаю. Отчаянно моргаю с надеждой развеять наваждение. Но это никогда не помогало, и я падаю.

Когда я открываю глаза после секундной передышки, небеса уже ало-красные, настолько щедро залитые цветом, словно это густая кровь, и сейчас она начнёт проливаться на мою голову. Тьма клочками рассыпается по синему полю до самого горизонта. Я стою по пояс в траве совершенно одна.

Мой печальный опыт подсказывает, что лучше не оставаться на месте. Даже если нет дороги, нужно идти. Проклятое слово "опять"барабанным боем стучит в голове, вытесняет все прочие мысли и чувства. Меня накрывает волна апатии, сквозь которую впервые не пробивается страх, и я просто бреду вперёд.

Я говорила, что моя жизнь – это проклятие?

И вот оно во всей красе. Со мной не всё в порядке. Я не нормальная. Я снова тону в своём бреду.

Здесь я не могу считать шаги, потому что на самом деле я еду в автобусе. По крайней мере, очень на это надеюсь. Потом еду в метро. Иду до работы, показываю пропуск на проходной, поднимаюсь в офис, улыбаюсь коллегам.

Я хочу верить, что всё будет именно так, но вижу перед собой только залитое синей травой поле. И небо, которое вот-вот разразится кровавым дождём.

Бреду к горизонту час или два, время стирается. Тишина кажется пронзительной и давит по ушам. Даже трава под моими ногами не шуршит – потому что она не настоящая. И я не настоящая, и всё вокруг. Это плод моего больного воображения.

Есть расхожее мнение – если вы хотите понять, снится ли вам мир вокруг – посмотрите на руки. Считается, что во сне вы их не увидите. Я услышала этот совет ещё в детстве, и с тех пор каждый раз смотрю на руки. Они на месте, такие же тонкие и бледные, как и всегда.

Они не трясутся от страха, и это ободряет. Неделя, которая начинается с моего "трипа", вряд ли будет хорошей. Зато сейчас, за плотной пеленой безразличия, которая вдруг свалилась на меня, я почти не тревожусь. Это лучшее, что могло выдать в такой день моё еле живое сердце.

Я просто иду, ничего не происходит. Так не бывает, но у меня зарождается робкая надежда, что на этот раз всё обойдётся. Что может случиться в поле, где нет ни души, кроме меня?

Ответ на этот вопрос не приходится ждать долго. Моё буйное шизофреническое воображение всегда умеет удивить. В тот момент, когда мне на плечо падает первая кровавая капля, я слышу издалека охотничий рог. Звук рождается из-за спины и волнами разносится над полем, плещется громче в рассыпанных вокруг сгустках тьмы.

Синее море оживает в предвкушении стучащих копыт, идёт буграми и вздымается вверх под несуществующим ветром. Ещё не вижу погони, но уже чувствую, как ускоряется сердце, как растворяется спасительная преграда апатии. Как мои ноги начинают идти быстрее помимо воли – но куда я могу убежать, скрыться в бескрайнем поле?!

Оглядываюсь в последний раз, чтобы больше не смотреть за спину. Мне чудятся далёкие серые фигуры, на самом горизонте. Снова слышу протяжный вой, на этот раз он пробирает до самого нутра, которое загнанным зверем отзывается на опасность.

Сегодня я загнанный зверь – а значит, я буду пытаться выжить во что бы то ни стало. И я бегу по бушующему морю, вытирая с лица горячие капли чужой крови. Я всегда, всегда поддаюсь правилам этой игры. В ещё одной глупой надежде, что тогда смогу её избежать.

Но сейчас я просто бегу, бегу, бегу. Задыхаясь, до чёрных кругов перед глазами. Они сливаются с клочками тьмы, которыми всё также усыпан синий океан, и я уже не понимаю, где верх и низ, и в какую сторону я должна попасть. Передо мной раскинулось полотно Ван Гога, но я не в силах оценить красоты своего безумия.

Я слышу стук серых копыт гораздо ближе, когда мои лёгкие хотят разорваться. Я хочу вскрикнуть, но вместо этого оборачиваюсь. И тут же падаю.

Синяя трава на ощупь напоминает мох. Он окутывает мои руки, моё тело и лицо – боли больше нет, и лишь страх заполняет меня до краёв, прорвав завесу апатии. Раньше в моём бреду за мной никто не гнался…

Я с трудом поднимаюсь снова вверх, отчаянно закрыв глаза. Чувствую спасительное дуновение осеннего ветра. Топот всё ещё вдали, у меня есть время. И я начинаю считать, так и не размыкая ресниц.

Двести тринадцать шагов. Пауза, проходная. Ещё сорок.

Может, сегодня обойдётся?

Я тут же падаю опять. У самой земли меня подхватывают крепкие руки. Я хочу орать, но сил уже нет.

Вся решимость покидает меня, но руки сжимают плечи и тянут вверх. Открываю глаза. И вижу Максима.

Вижу бежевые стены коридора в нашем офисе. Потрёпанный ковролин на полу, грязный плинтус, подпирающий потолок. Вереницу распахнутых дверей. Слышу бодрые, немного нервные голоса – сегодня ужасный аврал. А я опять опоздала.

Всё вокруг такое нормальное, обыденное, реальное. Синего поля и алого неба никогда не существовало. Я тщетно пытаюсь успокоить дыхание. Прячу страх своего безумия за неловкой улыбкой.

Смотрю в серьёзные серые глаза и пытаюсь спрятать себя на самом дне своих. Чтобы ни единого проблеска не выдавало меня. Но он долго молчит и вглядывается, не разжимая рук на моих плечах – будто сможет найти то, что скрыто ото всего мира.

Мы впервые смотрим друг на друга так долго и открыто, и мне действительно становится не по себе. Я хорошо прячу свои кошмары. Возвращаясь в "настоящее", я веду себя как обычно, не выделяюсь. И я слишком привыкла, что никто и никогда меня не спрашивает.

Когда Максим открывает рот, меня пробивает дрожь, и стены офиса снова плывут. Я почти уверена, что он спросит про то синее поле. Или откуда кровь на моём лице…

– Поймал.

С трудом отрываюсь от его глаз, опускаю взгляд ниже и вижу тень улыбки на лице. Хочу что-то сказать, но во рту пересыхает, а мир всё ещё напоминает кошмарную мешанину из моего бреда и обрывков реальности. Я теряю и не могу найти дорогу.

– Алиса, ты в порядке? – он наконец-то разжимает руки, и я чувствую меньше опоры. Моё молчание слишком затянулось, и я глупо киваю. Я не в порядке. – Тебя всё утро ищут.

– А который час? – вырывается у меня как кашель. Идиотский вопрос – часы были на проходной. И ещё одни, электронные, висят в конце коридора и моргают тем самым красным светом, который недавно облил меня с головы до пят.

Зато я снова выплываю в реальность. И понимаю, что впервые за год, что Максим здесь работает, мы разговариваем наедине. Успеваю нервно заправить прядь за ухо, когда он отвечает:

– Половина десятого. Сеть рухнула, и последняя таблица зависла на твоём компе.

Прядь снова выбивается на лицо, и Максим переводит взгляд на неё. Я почему-то дёргаюсь, выдавливаю что-то между "ой"и скомканным потоком извинительно-благодарных реплик, глотаю слова, огибаю его и бегу в наш кабинет.

По пути я больше не оборачиваюсь, наученная горьким опытом сегодняшнего утра, краснею и врываюсь внутрь к огнедышащему дракону. Алия Вадимовна рвёт и мечет над своим столом.

– Алиса, сколько можно опаздывать?! – рявкает она, но я слышу в голосе облегчение. Сейчас замершее течение рабочего дня оживёт, встанет в нужное русло, и она снова окажется у руля. Алия Вадимовна не любит терять контроль. – Я введу штрафные санкции!

Я извиняюсь, изображаю раскаяние – почти искреннее, ловлю укоризненный взгляд Никиты, и встраиваюсь в поток. В черновиках на моей почте находится недостающая таблица, которую я должна была отправить в пятницу, и тут же улетает генеральному. Максим чинит нашу сеть, всё идёт как положено, не считая моего потерянного утра. Но даже здесь есть, чему порадоваться – я вернулась в себя до того, как приступила к работе. И не наворотила глупостей, которых не смогу разгрести.

По понедельникам у нас поток заказчиков и тендеров. Все хотят начинать новые контракты с началом недели. Мы бегаем в мыле, исторгаем сладкоречивые потоки вежливости по телефонам и изображаем успешный успех нашей скромной фирмы.

Я так рада, что вернуласьвовремя, что тоже втягиваюсь в бодрую энергетику выспавшихся работников. Уже к обеду тон Алии Вадимовны смягчается, и я снова становлюсь "Алисочкой", и один раз мне улыбается даже Никита. Он договорился о крупной поставке, и теперь щедро распыляет свою гордость на всех окружающих. Его ждёт крупная премия, а потом и новое место в конторке покрупнее. Никита у нас засиделся, он птица амбициозная, скоро его размаху будет тесно в этом скромном кабинете.

За весь день я бросаю взгляд на Максима лишь дважды. Мне всё ещё не по себе от его спокойного утреннего "поймал". Он стал финалом моего трипа и каким-то образом вписался в эти воспоминания, будто на мгновения связал два моих мира в один. И это страшно.

Один раз я ловлю его ответный взгляд, но по каменному лицу не могу считать эмоций. Чёрные волосы взъерошены, густые брови нахмурены. Я отворачиваюсь от сверлящих серых омутов быстрее, чем стены кабинета снова поплывут. Я уже тонула и больше не хочу.

Сегодня я исполнительный работник, и пусть эта реальность останется единственной. Хотя бы до вечера.

Офис пышет единой машиной, все механизмы отлажены, и даже такие ржавые винтики, как я, не подают скрипу. Весь день я ловлю этот ритм и двигаюсь как все. Я почти забываю об утреннем кошмаре, пока в окно не стучатся ранние осенние сумерки. Пока не гаснут белоснежные экраны, и машина не замирает до следующего утра, исторгая радостный гомон работников в коридор.

Они спешат на свободу, довольные своей продуктивностью. И лишь я замираю у погасшего монитора в страхе перед дорогой домой.

– Молодость – не время для офисных вечеров, – рука Алии Вадимовны покровительственно опускается мне на плечо. Я не слышала, как она подошла, и вздрагиваю. – Дорогая, ты меня беспокоишь временами.

Я паникую. Я была уверена, что ничем не выдала себя сегодня. С трудом поднимаю глаза наверх и опять натягиваю неловкую улыбку. Наверно, в офисе её считают моим фирменным знаком. Алисочка, которая всегда неловко улыбается. Алисочка, которая тихо говорит. Алисочка, которая никогда не конфликтует. Что там нужно для полного набора? Креативность, ответственность, умение работать в команде. Да, с этим я подкачала.

– У тебя есть молодой человек? – в лоб спрашивает она.

Конечно, Алия Вадимовна, между офисом и моими шизоидными трипами, я нахожу время для всего. Как мой парень относится к тому, что я могу выпасть прямо посреди свидания? Да нормально, он привык. Все любят психичек.

С души падает камень – я выдала себя не больше, чем обычно. Просто, насмотревшись телевизора, всяких модных приговоров, такие, как Алия Вадимовна рвутся спасать серых мышек. Вот только мне нужны не её советы, а своя палата в клинике. Или пуля в лоб.

– Пока ничего серьёзного, – уклоняюсь я. Чужая рука выпускает меня из хватки, но на лицо заползает хитрая улыбка. Противная улыбка человека, решившего, что вскрыл чужой секрет.

– Так кто-то есть! – она радуется так искренне, что я тут же укоряю себя за внутренний выпад в её сторону. Она довольная возвращается к своему столу и натягивает узкое ей красное пальто. – Начало отношений такая трепетная пора… Постарайся завтра не опаздывать, хорошо? В пятницу освободимся пораньше.

– Но я не говорила… – замолкаю. Пусть думает, что у меня кто-то есть. Иметь отношения – это нормально.

Я наконец поднимаюсь, вытаскиваю свою куртку из шкафа и смотрю вслед начальнице. Мой взгляд по инерции провожает её до двери и падает на стол Максима, который как на зло стоит рядом с ним.

Он всё ещё работает, но рука с мышкой замерла. Либо у меня начинается паранойя, либо он слушал наш разговор. Вот чёрт! Кажется, я опять краснею и пулей вылетаю из кабинета, бросив тихое "пока"у двери.

– Пока, – доносится до меня уже из-за спины. Прежде мы никогда не прощались, и только что я сама прервала тишину радиоэфира. Чёрт, чёрт....

Отсчитав положенные сорок шагов до проходной, я замираю как загнанный кролик. Не могу взять себя в руки, и стою прямо на проходе. Моим плечам опять достаётся, вслед летят скомканные ругательства.

Обычно в день не бывает двух "выпадов", но этот день больше не кажется мне обычным. Решаюсь быстро – раз в месяц я могу позволить себе отдохнуть. Достаю телефон и открываю приложение такси. В избранном всего два адреса. Всего два места, где я бываю.

Машина подъезжает уже через минуту, я влетаю на заднее сидение и выдыхаю. Я почти справилась. Дорога до дома будет дольше, по вечерам город всегда стоит, но монотонный поток за стеклом успокаивает. Я пристёгиваюсь – всегда пристёгиваюсь, будто это сможет меня удержать – и прикрываю глаза. Размеренная качающаяся пробка медленно несёт меня в тихую гавань безвременья.

Глава 3. Алиса встречает Кролика

Вхожу домой в полной темноте. После яркого лета ранний осенний мрак всегда врывается непривычно. Кажется, наверху кто-то устал от пёстрых красок и теперь выключает рубильник преждевременно. Смешно, но я совершенно не боюсь темноты – только если это своя темнота. Захлопываю дверь, бреду по коридору по памяти, на ощупь включаю первый ночник.

Долго любуюсь растёкшимся жёлтым светом, прежде чем включить следующий. Слушаю, как в тишине моё едва успокоившееся сердце вновь набирает темп. Даже мой дом не в силах спасти меня от себя самой. Я могу чувствовать здесь безопасность, но не могу остановить поток мыслей, образов, воспоминаний. И отголосок утреннего охотничьего рога вновь звучит в голове. Он говорит, что мне нужно бежать.

Бежать в первую очередь от себя. На втором светильнике я останавливаюсь, разуваюсь и прямо в куртке сажусь перед ноутбуком. Я даже забываю задёрнуть шторы, и в окне отражается свет загоревшегося экрана и моё испуганное лицо перед ним.

Страх так давно поселился в моих пальцах, что они мелко дрожат, когда я вытягиваю руку вперёд. Никто не замечает, потому что ко мне никто не приглядывается так пристально. Я никому не позволяю в меру своих неловких сил.

День становится долгим, вдвое дольше обычного. Я кошусь на диван, под которым пылится тетрадь, но одёргиваю себя. Я не буду. Не сейчас. Пожалуйста.

Был один совет, дурацкий совет, как перестать бояться.

Передо мной загорается почти пустой рабочий стол Винды.

Нуу… Можно сказать, что сегодня мне вожжа ударила под хвост. Или утренняя погоня заставила бежать быстрее, искать хоть какую-то спасительную ниточку, что привяжет меня к реальному миру. Позволит хотя бы частично с ним примирится.

Аккаунт я завела уже очень давно. После другого трипа, от которого я отходила не один день. Тогда я тоже жаждала спасения. Даже набрала номер психолога, отзывы о котором читала не один месяц. А вот войти сюда, в новенький аккаунт, и начать, я не смогла.

Сегодня у меня больше решимости. Я всё ещё загнана. Я хочу искать выход. И утренние серые тени скользят на периферии…

Два раза кликаю по ярлыку и открываю сайт анонимного чата. Напротив моей пустой аватарки появляется жизнерадостный зелёный кружок. Я онлайн.

Не помню, где именно я отыскала этот чат, но он идеально подходит для таких, как я. Ты просто заходишь в сеть, и загадочные алгоритмы рандома подбирают тебе собеседника. Ты всегда можешь закрыть диалог, можешь соврать или выложить всю правду о себе – полная анонимность и никакой ответственности.

Первые минуты ничего не происходит. Смотрю на расплывчатый силуэт своей аватарки – ни лица, ни фото. На этом сайте у меня только имя и номер. Интересно, что это может сказать обо мне? Придёт ли в таком чате хоть одно сообщение… Дурацкая затея, нужно идти спать.

Я почти успеваю успокоиться, убаюканная мерным миганием зелёного, когда тишину нарушает звук входящего сообщения. Мой дом больше не территория безвременья, сюда постучался кто-то извне.

Тут же хочу закрыть ноут. Нет. Для меня это слишком. Я не могу его открыть, я не могу.

Нажимаю на мигающий кружок и читаю. Щёки мгновенно обжигает. Что я ждала? Но этот хлёсткий удар под дых заставляет меня остаться. Что бы ни было в этой норе.

Black_Rabbit: Привет, Алиса) Исследуешь глубину кроличьей норы, или так, мимо проходила?

Боги…прости, прозвучало немного пошло, но я не это имел ввиду)

Thirteenth_Alice: Упала лет двадцать назад, а дна всё никак не достану🤪

Ну здравствуй, Кролик.

Что я пишу?? Буквы сами вырываются из-под пальцев. Это я, и одновременно совсем не я. А кто-то определённо гораздо смелее. Добавляю смайлик, чтобы не выглядеть слишком серьёзной.

Всё ещё сижу за ноутбуком? Это какое-то наваждение. Быть может, я уже немного умерла сегодня, чтобы попасть сюда.

Black_Rabbit: Ахахаха, да, тут законы физики работают иначе. Честно говоря, я и сам не в курсе в какой стороне это дно) Но куда бы не повернул, все равно движешься к нему))

Thirteenth_Alice: Ну дно твёрдое и материальное, на нём проще, чем барахтаться в полёте. Скорее бы приземлиться…

Или не выглядеть слишком честной? Нет, тут смайлик уже не подойдёт.

Black_Rabbit: Звучит тревожно. Еще ненароком зашибёшь себя или какого-нибудь дноходца.

Thirteenth_Alice: Дноходца? Я думала, дно пустое. Ведь все хотят наверх. А тут можно и задохнуться.

Black_Rabbit: Пустое? Как бы не так! Снуют туда-сюда со своим особо важным мнением и нескончаемо бухтят. Не могут они наверх, вот и топчутся злые у себя на дне.

Я улыбаюсь, неожиданно для себя самой. Будто я сходу попала в какую-то игру, правил которой не знаю.

Могла ждать от незнакомцев что угодно, но не этот странный разговор. В игре я могу быть откровеннее, чем где-либо. Мне это нравится? Не понимаю своих чувств, но я уже играю. В который раз за день падаю в неизвестность.

Black_Rabbit: А всех летающих за версту чуют! Так что ты осторожней. Лучше уж разбиться, чем оказаться среди них.

Thirteenth_Alice: Они не чуют падающих. Падающие – всегда тени, и никому нет дела до теней. Но оно и к лучшему, правда?

Ты первый за многие годы, у кого получилось поговорить с тенью. Я сама зачем-то разбила барьер молчания.

Первая бомба в моей груди плавно опускается на землю. Всего десять минут за экраном, и этот взрыв пока тихий. Но осколки рвут мне лицо.

Black_Rabbit: Я бы хотел уметь обращаться тенью.

Долго молчу. Включаю и выключаю настольную лампу. Путаюсь в тяжести наших метафор. Больше не контролирую дыхание, не контролирую ничего вокруг себя.

И отпускаю…

Thirteenth_Alice: Я бы хотела, чтобы у меня не было такой нужды.

Кролик, все тени разбиваются. Рано или поздно. Или в полночь.

Разве ты не хочешь быть наверху?

Black_Rabbit: Я не очень хорошо летаю. Зато высоко прыгаю! Хоть на какое-то время можно почувствовать себя свободным, пока лапы не касаются земли))

Thirteenth_Alice: Тогда тебе точно не нужно в тени. Ты знаешь запах свободы…

В мире теней всё пахнет отчаянием. Когда единственная свобода – единственный доступный выбор – решение разбиться быстрее.

Black_Rabbit: Думаешь тут иначе? Ха. Это не мир источает этот запах, а те, кто его населяют.

Уж прости, что говорю сплошными метафорами, они иногда могут описать гораздо больше.

Мне кажется, что мы схоже звучим. Спасибо тебе, это приятное и редкое чувство, Алиса))

После этих строк меня прорывает. Глаза нещадно щиплет, и дрожащие руки выводят сообщение, самое искреннее, что я когда-либо кому-либо говорила.

Thirteenth_Alice: Никогда не думала, каково "тут". Я трачу всё время и силы на то, чтобы казаться "как все", делать вид, что я лечу и карабкаюсь наверх, а не падаю. Жду, когда разобьюсь… И совсем не чувствую других, за стеной.

И вдруг ты постучался ко мне. Спасибо за метафоры.

Только через них я могу сказать то, о чём мне запрещено думать. О чём я думаю постоянно, но никак не сделаю. Теперь я подписала договор со своим психологом, и точно не сделаю, пока мы не закончим наши сессии…

Black_Rabbit: Как же я тебя понимаю

Моё еле живое сердце бухает в груди совсем как настоящее…

Black_Rabbit: Но я бы не хотел разбиваться. Если бы я так сильно не боялся одиночества, то мечтал бы стать тенью, незримым ни для кого.

Я хочу ещё что-то написать, сказать спасибо или просто слова, совершенно любые… Но руки на мгновение каменеют над клавиатурой, а потом обхватывают плечи, и горькая солёная волна сносит меня с горизонта.

Я захлёбываюсь и тону уже в этом мире, еле держась на стуле, срывая и вновь натягивая куртку, укрывая ею лицо. Прячась от своей боли, которая разрушает плотину немоты вслед за Кроликом. Прячась от сладкого слова "понимаю", которое я никогда не хотела слышать, которое я так жаждала знать.

Мои вены вскрываются и растекаются по полу разноцветными пятнами. И новые чувства, такие живые и настоящие, наполняют их неведомо откуда. Они режут нутро тупым ножом жёлтого света моих ночников. Я не могу их принять и не могу отказаться.

Я вижу спасательный круг, который кинули мне прямо в лицо. Вижу и не могу схватиться. Все мои реальности взрываются одновременно, и их ударная волна способна меня убить.

Я бы так хотела не хотеть разбиться…

Я бы хотела ответить Кролику, но сегодня уже не смогу.

Я так и не достаю тетрадку. Засыпаю далеко за полночь перед ноутбуком, совершенно без сил, с открытой перепиской. И с открытой душой, которую я давно похоронила.

Глава 4. Алиса находит дно

Пронзительная трель будильника отдаётся резкой болью во всём теле. Я с трудом поднимаю голову и первое, что вижу – опять эта переписка. Дёргаюсь как от удара током и резко закрываю ноутбук.

Спина разгибается с трудом, на щеке отпечаток клавиатуры. Разбереженная вчера душа прячется за заслоном сокрушающего бессилия.

Упорно отказываюсь понимать, как обычная переписка с незнакомцем, наша странная игра в метафоры, смогла меня добить. Как всего несколько сообщений… У Кролика странный язык. Может, я выдумала его? Может, это новый виток моей шизофрении, и на самом деле ничего не было.

Залезать в ноутбук и проверять я не стала. Меня ждёт очередной день, когда я буду из последних сил изображать нормальную. Молиться всем богам и дьяволам, чтобы не вылететь на изнанку. Ходить, считать шаги, стараться понять, что ещё от меня хотят коллеги и этот безумный мир. Дышать ровно и размеренно. Пытаться выжить непонятно ради чего.

И меня ждёт вечер и незнакомый человек, первый в жизни, кому я хочу сказать правду. Ждёт ли? Рискну ли я снова заговорить?

Расчёска. Лифт. Автобус. Одна пересадка. Двести тринадцать, проходная, сорок, три этажа, третья дверь. Я всё ещё без сил. Я не здесь почти так же сильно, как во время трипов.

Я ору внутри.

– Привет, – новый голос совсем рядом. Звучит эхом в пустой голове и почти забивает мой собственный немой крик.

Не сразу понимаю, что это сказал Максим. Я не привыкла слышать его голос. Поворачиваюсь медленно, как в бреду, и киваю в ответ. Слов не выдавить.

Вдруг мне отчаянно хочется, чтобы он и был тем самым Кроликом. Чтобы то самое понимание, как незримая рука помощи, было прямо здесь, рядом. Чтобы…

Я не знаю, что бы я стала делать. Но ищу в серых глазах искру узнавания, следы возможного разговора. Не понимаю, что именно я могу там искать – двери заперты, в его жизни прошлым вечером ничего не поменялось. Я смотрю и не двигаюсь слишком, неприлично долго.

Но он прямо смотрит в ответ. Я не могу читать по его лицу, хотя мне кажется, что он тоже чего-то ждёт. Моего ответа? Сейчас бы выдать одну из тех неловко-вежливых улыбок, которыми я так часто разбрасываюсь в этих стенах.

Надо бы, но я не могу. Я почти уверена, что сквозь мои пустые глаза на светлый ламинат выливается всё моё отчаяние. И прямо сейчас где-то на самой глубине этой пустоты настоящая я. Та, кого я и сама толком не знаю.

Максим замер, затаил дыхание. Будто видит этот отвратительный поток. Будто он хирург, вскрывающий скальпелем труп и с интересом изучающий его. Чтобы назвать причину очередной глупой смерти.

Потому что смерть всегда глупа.

Я с трудом торможу полёт странных ассоциаций. Мне больше не до вежливости, так и выдать себя недолго. Всё ещё не сказав ни слова, я отворачиваюсь и разрываю наш немой разговор.

– Алисочка, дорогая! – как всегда не вовремя и не к месту прилетает с противоположного стола. Можно ли понадеяться, что вечно сующая во всё свой накрахмаленный нос женщина средних лет не заметит моего состояния и "вот этого всего жутко странного", что только что не было у нас с Максимом? Можно ли мне хоть на мгновение побыть оптимисткой? – Надо срочно разослать договоры. Сбегай, завизируй и вызови курьера.

Я сбрасываю куртку на стул и всё-таки натягиваю эту долбанную улыбку. И только подняв глаза под гул загрузки старенького компьютера, я ловлю и её взгляд и сразу чувствую – не пронесло. Она всё видела, всё поняла по-своему и только чудо удержало её от расспросов.

Моя улыбка тут же тухнет, как воскресная яичница в холодильнике, которую я так и не заставила себя съесть или выкинуть.

Когда я выйду, внимание Алии Вадимовны накинется голодным хищником на нашего айтишника. Кажется, впервые за год. Поэтому я киваю и медлю, будто задержка сможет его спасти. Жду, когда загрузится компьютер, просматриваю почту, так и стоя у своего стола. Наконец забираю договоры, которыми уже нетерпеливо помахивает начальница, и иду.

В пустом коридоре я снова останавливаюсь, оглядываюсь, часто дышу. Хочется схватиться за стену, удержаться на плаву, потому что меня продолжает нести… Но это слишком подозрительно, это я не могу себе позволить вне дома, это не нормально. Глубоко дышу. Иду дальше.

Преодолеваю этот день с трудом и многого от себя не требую. Не смотрю никому в глаза, все важные звонки оттягиваю как могу, все рабочие переписки отодвигаю на завтра. Мой вчерашний заряд продуктивности прощально машет мне из надвигающегося тумана.

Никиты сегодня нет, и в кабинете царит небывалая тишина, прерываемая лишь деловыми звонками. Алия Вадимовна меня больше не трогает, и впервые мне действительно наплевать, что она думает обо мне. Пусть думает это молча. Я сегодня расчесалась, хватит и этого.

Ровно в шесть я отрываюсь от потухшего экрана и обнаруживаю, что в кабинете я одна. Влезаю в куртку и убегаю.

Три пролёта, сорок шагов, проходная, ещё двести тринадцать. Бурлящее, пихающееся метро, пересадка, автобус. Лифт, двери, замок. Много, много проворотов ключа. Долгий выдох. Я падаю на пол прямо в прихожей.

Не знаю, сколько сижу так. Будто я пропадаю из всех миров одновременно, и это почти блаженство…

В следующее мгновение нахожу себя уже в комнате, рука по локоть утопает в пыли, пытаясь нашарить проклятую тетрадь. Если падать в бездну, то без остатка. Поэтому я не торможу себя. Карандаш лежит там же, изгрызанный обрубок, который я не меняю уже много лет – он пережил предыдущую тетрадь. Но вместо него я хватаю новенькую, невскрытую пастель.

Давно моё безумие не было настолько цветным.

Очередную страницу заполняет бушующее синее море травы, штормовые волны которого затмевают горизонт. И кроваво-красное небо, проливающееся вниз дождём моих страхов. И бледный ветер из-под копыт призрачных всадников, так и не догнавших меня в то утро… Инструмент сам порхает в моих пальцах, но держит так крепко, что не уйти, не разжать, не оторваться. Я вновь и вновь погружаюсь в свой трип, чувствую и живу его. Опять и опять, и опять. Безумие прорывается в эту реальность, стирая границы, разматывая крупицы моего сознания по белой бумаге, обрывая нити, что держат меня в мире "нормальных".

Я окончательно прихожу в себя уже за полночь и тут же отшвыриваю тетрадь в сторону. Меня сильно мутит от одного взгляда на неё. Ногой толкаю и снова хороню в царстве пыли и детских кошмаров. Жаль, что не навсегда.

Она – самое реальное доказательство того, что я не в себе.

С трудом поднимаюсь на ноги и только сейчас скидываю куртку. Она тоже в пыли, но сил больше не осталось. Пусть пыльная куртка будет моей единственной проблемой завтра. Так и не закрыв шторы, под светом единственного ночника я проваливаюсь в глубокий сон. И уже там, где-то на грани с явью, меня охватывают липкие путы неприятных предчувствий.

Первым делом я не слышу будильник. Подскакиваю с постели во вчерашней одежде, уже ощущая накатывающие волны ужаса. На телефоне пропущенный с работы, на часах девять.

Все утренние ритуалы я всегда делаю в нужном темпе. Мне нельзя спешить. Я могу сбиться, могу неверно сосчитать шаги. Может случиться что угодно.

Вторым делом я пропускаю чай. Судорожно отряхиваю одежду, трясу куртку и вновь закидываю на плечи. Бегу к остановке, и только там вспоминаю, что не погасила светильник. Он будет гореть весь день, и чёрт знает что ещё случится.

Третьим делом… Делом? У метро мой телефон опять разрывается звонком. Трясущимися руками я роюсь в рюкзаке в его поисках и не замечаю, как мир вокруг сужается и плывёт. Всё ещё нервничаю из-за грядущей гневной тирады Алии Вадимовны, которая может расползтись на половину дня, и тихо падаю. Падаю, падаю, плыву…

Слишком часто. С самого детства не было так часто.

Надо мной снова кровавое небо. Теперь оно больше похоже на неумелый рисунок пастелью, который вчера выходил из-под моих пальцев. Кривыми мазками оно закручивается к горизонту, вдали плывут насыщенные бордовые облака. Металлический привкус на языке вызывает лёгкую тошноту.

Но на этот раз небо не только сверху. Красно-алая каша под моими ногами по мягкости напоминает мох. И гробовая тишина до боли сдавливает уши. Пока её не нарушает всё тот же охотничий рог.

На этот раз он гораздо ближе, но в багряных сумерках я едва могу различить свои ноги. Вместо телефона руки сжимают пустоту, и я снова бегу.

Слышу свист и пронзительный вой собак, почувствовавших свою добычу. Они лают так близко, что впору запускать обратный отсчёт. Могу ли я умереть здесь? Погибну ли я в реальности? Сойду под рельсы очередной безымянной жертвой бурлящего нутра мегаполиса, в котором я так и не научилась жить.

Один неловкий шаг здесь, пропасть, туман, зубы на шее – как острое лезвие колёс на стальных рельсах.

Замедляю шаг. Может, это и будет лучшим выбором? Я хотя бы попробовала бороться, а не молча смирилась в реальном мире… Раздавленная не обстоятельствами, а самой собой.

Здесь голодные гончие бегут по моему свежему следу. Здесь пахнет кровью и страхом. Здесь всё такое настоящее, и волосы липнут к намокшему лицу…

Уже слышу голоса, улюлюкание и хриплое дыхание целой своры псов. Помимо воли опять ускоряюсь. Наверно, я боюсь боли. Этот инстинкт заложен в нас всех, даже в самых пропащих. Даже во мне, не желающей летать, мечтающей о последнем падении. Жаждущей разбиться на осколки, которые уже никогда не соберутся в целого человека.

Я забываю всё это и бегу. Бросаю позади все иные мысли и страхи, и оставляю себе лишь один, самый важный порыв – продолжать быть живой как можно дольше. Если моё "дно"где-то близко, то ещё не здесь.

Алая пелена кажется удушливой, мне не хватает воздуха, в боку нестерпимо колет, а ноги утопают в мягком мхе – двигаться вперёд становится всё труднее. Сердце покрылось ледяной коркой и больше не делает удары – по крайней мере, мне кажется именно так.

Мимо меня проносится серая тень. Это человек, но движется слишком быстро для этого вязкого места. Ещё одна жертва погони или часть кавалькады, идущей за мной? Но почему тогда он прошёл мимо, будто и не заметив никого на своём пути?

Ответ находит меня быстрее, чем хотелось бы. Я вновь вижу серую тень, замершую и обретшую вполне человеческие очертания – чёрную фигуру окутывает плащ, трепещущий в сильных порывах ветра. Капюшон скрывает голову, под ним – чёрно-красная пелена, за ней не разобрать лица. Мужчина это или женщина, взрослый или ребёнок. Он выше меня на полголовы, и это всё, что я могу отметить.

От неожиданности при виде его я резко останавливаюсь. Колени подгибаются, хочется рухнуть в объятия мха под ногами и уже никогда не вставать. Это и спасает меня.

Ветер больно ударяет в лицо, тут же унося выступившие слёзы, и только сейчас я замечаю, что стою на краю обрыва. Следующий шаг мог стать моим последним.

– Нужно спускаться, – голос раздаётся совсем рядом. Мужской, хриплый от долгой погони, но слишком спокойный. От него волна холодного пота прокатывается по спине, и я на мгновение перестаю дышать.

В моих трипах бывают люди, хотя и не часто. Разные люди, редко похожие на людей. Я стараюсь не разговаривать и обходить их стороной, насколько это возможно. От них стоит ждать чего угодно, но я не жду хорошего.

Я не знаю, встречаю ли я их в реальном мире в этот момент, говорю ли с ними. Но, когда молчишь, легче не ошибиться.

Смотрю на чернеющий провал перед собой, дна которого не разглядеть. И всё же спрашиваю:

– Зачем?

Мне совсем не хочется погружаться в этот мрак ещё сильнее. Вдруг я больше никогда не найду выхода на поверхность.

– Ты можешь прыгнуть в пропасть. Тогда ты тоже им не достанешься, – он не поворачивается в мою сторону, меряет шагами край обрыва, вглядывается в бездну перед нами. И кажется, будто бездна внизу живая, бурлящая, вглядывается в нас в ответ.

Нет, я не хочу упасть. Не так, не буквально. Я боюсь боли.

– Не достанусь кому?

– Подожди ещё минуту и сама увидишь, – он наконец замирает, приняв решение, опускается на колени, вгрызается пальцами обеих рук в алую землю и заносит ногу над провалом. Одну, потом вторую, и вот уже только его руки остаются на поверхности, а вся фигура тонет там.

А я слышу топот копыт по мягкому мху…

– Ты идёшь? – его голова с чёрным провалом капюшона вновь показывается над землёй. – Здесь есть, за что уцепиться. Если лезть аккуратно.

На секунду со всей силы закрываю глаза и мечтаю очнуться. В метро, на проходной, на лестнице, в офисе. Где угодно, только не у бездны, один взгляд на которую высасывает последние силы.

За эту секунду ничего не меняется. Спасения ждать неоткуда, моё безумие поглотило остатки реальности. И я лезу.

Колени мгновенно намокают, когда касаются этого странного мха. Стараюсь не вдыхать металлический запах, которым пропитано всё вокруг, и не думать, отчего он такой знакомый, а земля красная и мокрая. Так пахло, когда мать впервые разрезала свои руки.

Впиваюсь пальцами как можно глубже, разворачиваюсь спиной к пропасти и опускаю ногу вниз.

Её хватает чужая рука, и я чуть не взвизгиваю. Рука тут же толкает мою ступню на первый выступ. Твёрдый, широкий, устойчивый – и я доверяюсь. Уже не дёргаюсь, когда мой внезапный спутник помогает поставить вторую ногу.

Мы идём вниз.

В алом тумане вершина, с которой мы бежали, тут же сливается с небом. Все звуки пропадают, и я слышу только своё учащённое дыхание. Мне ужасно страшно.

Но всё те же руки аккуратно подхватывают меня, когда я слишком долго шарю в поисках новой ступени. Один раз нога соскальзывает, и я кричу, но голос мгновенно уносит ветер. Сердце всё ещё не бьётся и будто вообще пропадает из груди.

Минуты растягиваются в вечность, и мне кажется, что этот обрыв, этот камень вперемешку с землёй – всё, из чего будет состоять жалкий остаток моей жизни.

Я всегда считала себя пассивной. Немой рыбой, плывущей по течению. Странной рыбой, не умеющей дышать под водой и постоянно захлёбывающейся. Я не принимала решений, я только бежала от всего – от проблем, от родителей, от чужого взгляда и самого мира. Искала путь наименьшего сопротивления, как принято говорить.

И только сейчас я понимаю, что всегда боролась. Мне сложно выходить на улицу – но это необходимо для выживания, поэтому я выходила. С моей болезнью мне место в жёлтых стенах, но я в них до сих пор не попала. Пусть для других это зовётся обычной жизнью, но для захлёбывающейся рыбы это всегда была отчаянная борьба. Я себя недооценивала, как бы смешно это не звучало.

Если этот трип станет моим финалом…

– Спустились, – доносится снизу от моего ангела-хранителя. Ещё пара рывков, и я стою на твёрдой земле. Я добралась до дна и не разбилась.

Опускаюсь, сажусь на землю и обхватываю колени трясущимися руками. Роняю голову, дышу и, кажется, улыбаюсь.

Здесь я и дождусь возвращения в реальность. Не сделаю больше ни шага в этом алом аду.

– Идёшь?

Открываю глаза и вижу протянутую мне руку. Робкая улыбка растворяется в тумане, которым окутана вся бездна. Чёрный провал под его капюшоном всё так же непроницаем.

– Зачем? – глухо повторяю свой недавний вопрос.

– Они и здесь догонят, лишь вопрос времени.

Время – это всё, что нужно мне, чтобы выбраться. Чтобы очнуться.

– Как знаешь, – спустя мгновение он пожимает плечами и отворачивается. Уходит вдаль, не прощаясь. Скоро я не разгляжу даже его тени, и останусь здесь совершенно одна.

Эта перспектива опять оживляет все страхи. Я тоже поднимаюсь, ноги тяжелы как никогда и гнутся с трудом, но я делаю шаг.

– Подожди, – кричу ему вслед. – Куда ты идёшь?

– Вперёд, – отвечает он, не оборачиваясь. Только сейчас я догадываюсь оглядеться.

Справа почти отвесная стена, по которой мы спускались, уходит далеко, насколько может видеть глаз. Слева в десятке шагов от меня новый обрыв. И серая дорога, вьющаяся между ними, на которой нет ни следа живого, кроме цепочки, оставленной этим человеком. И кто бы он ни был, я не хочу быть здесь одна.

С трудом нагоняю его. Он ступает неспеша и уверенно, не глядя по сторонам, не сомневаясь. Он не похож на потерянного и бегущего, и я совершенно не понимаю, как мы оказались в одной лодке. Кого же мне подкинуло моё безумие?

Если это мой кошмар, то всё, чем он наполнен – это часть меня, моего подсознания и воображения. Но ни одна часть меня не может так уверенно идти в неизвестность.

– Где мы? – сама не знаю, зачем я это спрашиваю. Ответ очевиден – в моём бреду. Так не всё ли равно?

– На дороге, – я слышу лёгкую усмешку в голосе. Видимо, для него ответ также очевиден, и короткую реплику он не продолжает.

Предпочитаю больше не спрашивать его ни о чём. Мне не станет легче от ответов, я просто хочу очнуться. Но туманный кошмар не заканчивается, мы всё идём вперёд по бесконечной дороге. Кажется, она расширяется, но сложно сказать в полумраке.

Есть ли в этом мире солнце? Почему я так редко вижу его в бреду? И оно никогда не похоже на себя, будто мой воспалённый мозг не готов принимать тёплый ярко-жёлтый шар, и взамен рисует мне всякую пакость.

Слышу шум воды впереди, мой невольный спутник сбавляет шаг. Ещё через несколько мгновений мы набредаем на сам поток – бурная река льётся водопадом с вершины и перегораживает наш путь. Вода абсолютно чёрная, будто поглощает те немногие краски, что сохранились в бездне. Мне неприятно на неё смотреть, и я отворачиваюсь, блуждаю взглядом по мгле вокруг. Нужно было выбрать другую сторону.

Он тоже замирает. Дорога окончена… Но почему я всё ещё здесь?

– Нужно отдать что-то ценное, чтобы идти дальше, – вдруг говорит он, молчит недолго и добавляет чуть тише. – Я видел это место, во снах.

– У меня ничего нет, – в тон ему отвечаю также тихо, уже шепчу. Мне так дико в этом месте, как не было никогда и ни в одном моём бреду.

– Жизнь, душа, разум, – перечисляет он. – Здесь это ценные монеты.

– Не то, с чем я готова расстаться, чтобы пересечь реку.

– А на что ты готова, чтобы не достаться Охоте? – чёрный провал капюшона смотрит на меня в упор. Я пытаюсь разглядеть глаза под ним, но вижу лишь пустоту.

– Пойдём в другую сторону?

– И снова окажемся здесь, – он отворачивается и делает шаг ближе к бурлящей реке, но ни единой капли не касается его одежды.

– Тогда я останусь тут.

– Оставайся, – его тон всё также равнодушен. Он не спаситель, а обычный беглец. – Я не обязан тебе помогать.

Никто не обязан. Никто и никогда не пытался. Надежда – самое глупое и жестокое, что придумали люди. В идиотской попытке сбежать от одиночества.

Сама не замечаю, как бормочу всё это вслух. Как стою у самого края обрыва, которого ещё мгновение назад так боялась. Ветер цепляет мои спутанные волосы и как флаг развевает их над чернотой.

– Решение сдохнуть сейчас или потом за тебя не примет никто другой, – доносится жёсткий голос из-за моей спины. – Это не вопрос помощи или надежды, это твоя зона ответственности.

Он срывает что-то со своей груди и бросает в воду. Не раздаётся всплеска, река мгновенно проглатывает этот предмет, чем бы он ни был. Но мужчина замирает, сделав шаг, и снова поворачивается ко мне.

– Спрошу последний раз – ты идёшь?

И я чётко понимаю – ничего хорошего не ждёт меня по ту сторону реки. Но и здесь время может сыграть против.

Решаюсь и делаю шаг ближе. Глупо повторяю:

– Мне нечего отдавать, – имея ввиду, что не отдам душу.

– Тогда отдай им свой страх.

И те же руки, которые ещё недавно помогали мне не сорваться в пропасть, хватают за плечи и кидают в бурлящий поток. Сегодня все мои метафоры перестают быть метафоричными.

Я лечу, падаю и тону. Я захлёбываюсь, не в силах сделать вдох. Я машу руками, но не всплываю на поверхность. Я умираю?

И тогда страх уходит – будто чужая рука выключает зудящий звон в голове. Я раскидываю руки и мягко качаюсь на волнах, меня несёт ладья под беззвёздным мрачным небом, и в строгом взгляде лодочника, седого старика в челне, мне видятся отблески пламени. Я закрываю глаза и больше не думаю…

И вечность спустя распахиваю их в собственной постели.

Сады Тартара

Я видел это место во снах, десятки, десятки раз. Будто оно всегда манило и ждало меня. Я бежал от любого постоянства, стабильности и тёплого угла. Никогда не шёл по прямой, не прокладывал свои пути к мифическому предназначению, никогда в него не верил и поднимал на смех всех, кто говорил иное.

Назвать мою жизнь Путём не поворачивается язык. Короткие забеги вразнобой на сомнительные дистанции, без цели, ради выгоды, ради интереса – я не отказывал себе ни в чём. Носился как пёс с высунутым языком за костью повкуснее. Никогда ни к чему не стремился, и брал всё, что захочу, не ценив ни грамма полученного.

Однако именно тут, стоя на берегу, я вдруг сложил свою жизнь в мозаику, и она всегда была закономерным путешествием в это место. У меня нет и не было других вариантов. Так всё же был Путь, только он пропащий.

Жаль, что я понимаю это только здесь, где уже не удастся так легко сбежать от ночного кошмара. С другой стороны – ну что бы это изменило? Даже зная всё наперёд, я бы жил свою жизнь так же, считая это единственно возможным для себя вариантом.

Просто мой новый забег подлиннее. Причина, по которой я здесь, глупее. А выживать и крутиться я умею давно. *крутиться как уж? Нет, слишком много животных-метафор на одну страницу текста. Живой человек так не скажет. Пусть останется только пёс. Не люблю собак…*

Попробую выбраться и на этот раз.

Сзади плещется чёрная вода, обошедшаяся мне так дорого. Я всё же дошёл до того, что собственная жизнь ценнее чем то, что я в ней обрёл. Я отдал за право входа сюда последнюю память об отце – медальон, который он сделал для меня в детстве. Я расплатился не золотой побрякушкой, а всеми чувствами, что были с ней связаны. Цена велика, но моя жизнь дороже. Отец бы понял меня…

Лодка скрылась из виду, как и тот берег обрыва, где я ещё мог свернуть.

Тишина в этом тумане особенная. Давящая *это уже пошлая банальность. Почему у всех и всегда тишина "давит"?! Вот и ко мне эта дрянь привязалась, будто других слов нет*. Она подкрадывается со спины и пробирается под плащ холодным потом. Она уже приставила клинок к моему горлу и ждёт первого неловкого движения. Она коварна, как мой худший враг.

Потому что ни один враг не зайдёт за мной так далеко. Ни один, кроме меня самого.

Я замер посреди серой дороги, уходящей за сумрачный горизонт. Есть ли время на отдых или Охота никогда не спит? Идёт по следам ещё тёплого грешника, слишком много возомнившего о себе. *нет, ерунда, это точно вычеркнуть.

Когда ищешь голос героя, бывает тяжело. Он уже начал с тобой говорить, ты стучишь по клавиатуре с бешеной скоростью, а сам ловишь ворон, вместо того, чтобы чувствовать. И одно проклятое "кар!"в голове. Это как подхватить незнакомую мелодию – нужно больше нот. А фальшивить ведь нельзя, иначе к середине книги текст превратиться в фарш, который не собрать обратно ни во что живое.*

Я плюнул на всё и уселся в пыли на дорогу. Мне нужен отдых, мне нужно время и пусть весь мир летит к чертям. Да, вместе со мной.

Я мог бы сказать, что не знаю, куда меня загнала Охота. Но прикидываться дураком не в моих привычках. Это приключение не для слабонервных, и девчонке, случайно попавшейся мне на пути, очень не повезло. Может, и не стоило ей помогать? Сорваться с обрыва – лёгкая и быстрая смерть – было бы проще для таких, как она.

Снова вспомнился её пронзительный, глубокий взгляд. Но моя жалость к другим людям никогда до добра не доводила. Вытащить свою шкуру из этой переделки уже будет непосильной задачей, слабые попутчики мне не нужны. Хорошо, что я больше её не вижу.

Я не вижу больше ничего. Серая бесконечная пелена затмевает горизонт, съедает мои мысли, лёгкой рукой уносит страхи. Невозможно всю жизнь бояться во сне, и продолжить бояться наяву. Во снах я никогда не заходил дальше врат, но сейчас я почти рад двигаться к ним – сны покинут меня, так или иначе.

Бездна ждёт меня.

*кажется, меня тоже.....

Глава 5. Алиса ищет выход

Я открываю глаза в полумраке. Страха всё ещё нет, хотя безумие – погоня, спуск, река – сейчас кажется реальнее, чем всё, что меня окружает. Этот трип отличался от всего, что было со мной когда-либо. Он не разматывается ватой по моей реальности. Он плотный, насыщенный, слишком настоящий.

Я впервые сомневаюсь, какой из миров называть "реальностью".

Долго лежу, глядя в потолок, в немом ожидании, что меня снова накроет. Но этого не происходит.

Я оглядываюсь, удостовериться, что я именно там, где ожидаю. Моя квартира выглядит как обычно. Шторы плотно задёрнуты, около них стоит стул – ровно так, как я ставлю всегда. Горит всего один светильник – настольная лампа с абажуром, обычно я не выключаю её. Хотя теперь случаются сбои.

Всё выглядит как всегда, кроме одного. Я не помню, как всё это делала. Меня не было сутки?

Судорожно хватаю телефон, смотрю на часы и в тот же момент звонит будильник. Но я продолжаю пялиться на экран, ищу несоответствие, которое зудит на краю сознания. Проверяю входящие – последний звонок от Алии Вадимовны, тот самый, после которого меня не стало в этом мире. Я всё-таки успела взять трубку и что-то ответить. Я приехала на работу, я прожила целый день, о котором не осталось воспоминаний только у меня.

А потом я замечаю, за что именно неосознанно цеплялась. Дата.

Подскакиваю с постели, чувствую острый приступ тошноты. Голова тут же начинает кружиться, и я медленно сажусь назад. Захожу в календарь, потом снова во входящие, не в силах поверить. Но нет, везде дата одинакова.

Сейчас утро пятницы, меня не было три дня.

Такого не случалось…никогда.

Ладно, страх возвращается. Он лучше всего прочего доказывает мне, где настоящее. Если бы моё безумие было правдой… Ведь я отдала свой страх. Только за что? Где я оказалась?

В аду. Сейчас я в форменном аду. Я не представляю, как приду на работу, как буду говорить с людьми, смотреть им в глаза. Ведь все три дня я что-то делала и что-то говорила, но теперь это потеряно. Я потеряна. Меня спалят.

Можно делать вид, что всё в порядке, когда ты отсутствовала всего несколько часов. Можно понять по контексту, что ты успела натворить. Можно "влиться в поток". Но не три дня спустя!

Меня поймут, прочитают и упекут. Я помню, как закончила моя мать.

Бегу до ванной, корчусь над унитазом. Из меня выходит какая-то еда – значит, я ела, но уже не понять, что именно. Перед глазами только красная пелена из моего кошмара. Во рту пыль серой дороги, окованной с двух сторон скалой и обрывом. В ушах звенит.

Привести себя в порядок стоит титанических усилий. Я одеваюсь, расчёсываюсь, глотаю чай, заготовленный с вечера. Внутри дрожит каждый орган, меня всё ещё тошнит, даже приторно сладкий чай не помогает. Я собираюсь как на эшафот.

Я не распахиваю шторы. Каждый день этот маленький, неприятный ритуал позволяет мне примириться с наступившим днём. Так создаётся ощущение, что я впускаю его в свою жизнь не резко, по крупицам готовлю себя к вторжению мира извне.

Но сегодня это не поможет. Я буду не готова в любом случае.

Хватаюсь за ручку двери, и даю себе обещание. Если я переживу этот день, то снова наберу врачу. "Позвони мне, когда будешь готова говорить"– так она закончила нашу встречу.

Я готова! Я хочу кричать это – я готова! Готова!!

Меня припёрло к скале, и иного выхода не осталось. Если я хочу выжить, я должна бороться лучше. Я ведь хочу? Я должна хотеть.

Что-то новенькое для меня.

В лифте тошнота наконец-то отступает. К первому этажу я уже могу сохранять маску внешнего спокойствия. На работе эта маска будет решающей, без неё я пропаду окончательно.

Еду на транспорте в каком-то трансовом состоянии. Страх притупился, руки не дрожат. Люди вокруг кажутся нездешними созданиями, хотя на самом деле лишняя только я. Вихри больше не подхватывают и не несут в нужном направлении, сама выбираю знакомую дорогу.

Я даже шагов не считаю. Это действие тоже призвано меня успокоить, но какой в нём толк сейчас? Когда я могу пропасть не на час или два, а на дни, недели, месяцы. Навсегда.

Поднимаюсь на поверхность своей станции метро и замечаю вдали деревья в маленьком сквере. Их обсыпало золото наступившей осени. Краски такие яркие, что я на мгновение замираю, любуясь. Такое со мной тоже впервые со школы.

Моросит лёгкий дождь. Капли не падают, а будто кружат в воздухе вокруг меня. Танцуют – приходит неожиданная мысль, и я чувствую робкую улыбку на лице. Потом тычок в бок и чужое ворчание о считающих ворон девицах, застывших прямо на проходе.

Нет, не считаю шаги. Просто иду чуть медленнее, чем обычно. Чувствую аромат города – загазованный, асфальтный, кипящий. И одновременно мокрый, осенний, свежий. Почему-то думаю, что не хочу, чтобы этот октябрь стал моим последним. Сейчас – честно и искренне.

На проходной мне улыбается охранник. Совсем юный мальчик, щуплый, рыжий с веснушками, я вижу его впервые. И вдруг тоже улыбаюсь в ответ.

Пара случайных улыбок трескает мою маску. Она не сыпется, но уже не похожа на ту отстранённую, неловкую вежливость, которую я привыкла являть этому страшному миру. Должно быть, я окончательно двинулась. Я точно пропаду.

Третья дверь, захожу в кабинет медленно.

– Привет, – тут же встречает меня улыбка с порога. Максим.

Его улыбка другая, совсем не та, что только что вылетала из меня. Она хочет казаться дружелюбной, но я вижу усталость и синяки под глазами. Почему он всё равно мне улыбается, и что я успела натворить – мой немой вопрос не пробивается наружу. Надеюсь, он не читает по глазам.

– Алисочка, дорогая, наконец-то! – врывается Алия Вадимовна, и я не успеваю ответить. – Скажи, моя хорошая, ты успела вчера добавить к документам на тендер сертификаты, которые я тебе на почту отправила?

Под конец её тон становится требовательным. Прямо в куртке я замираю у входа и медленно, очень медленно поднимаю на неё глаза. Она стоит у своего стола, скидывая узкое красное пальто. Она пахнет духами и пудрой. Она ещё не смотрит на меня, но уже встала на след.

Она меня погубит?

Я не помню. Я не знаю. Я не была в этом мире…

Я должна что-то ответить.

– Конечно, – вдруг вырывается из меня. Достаточно спокойно, чтобы окружающие не заметили моего ужаса. Иду к своему столу на негнущихся ногах. Не представляю, что я буду делать, если это не так.

Но она продолжает как ни в чём не бывало, будто мой ответ ничего не значил.

– Нужно срочно отправить повторно, я раздобыла нам ещё один сертификат. На этот раз мы тендер не упустим!

Тендер. Тот самый, из-за которого офис гудит вторую неделю. Самая крупная поставка месяца, и сегодня последний день подачи документов. Я знаю эту историю, я могу представить, чем занималась эти три дня. Собирала бумаги, возможно, ездила на производство, договаривалась. Это не моя задача, но в цейтнот Алия Вадимовна иногда отправляет меня её выполнять.

Облегчение, которое волной окатывает тело, не описать словами. Вдруг осень за окном становится ещё ярче, насыщеннее, ароматнее. После дождя выглядывает солнце, и его лучи падают прямо на мой стол. Я кидаю куртку, падаю в кресло и дышу полной грудью. Моё спокойствие и моя улыбка настоящие.

Пока жду загрузки Винды, смотрю в окно и снова вижу деревья. Их ветви почти достают до стекла, и жёлтые листья играют лучами в крохотных каплях на ветру. Почему я никогда не замечала этого?

Потом я открываю таблицу, в которую вношу готовность бумаг к отправке и вижу, что действительно успела вчера всё сделать. Забираю с почты новый сертификат, внимательно вглядываюсь в текст.

Работаю. Работаю как обычно, но впервые получаю от этого настоящее удовольствие. Какая-то новая уверенность поселилась в груди. Пусть этот гость со мной ненадолго, но сегодня я не пропаду.

В обед я ем так много, будто все три дня голодала. И только после вспоминаю про утреннее обещание позвонить врачу. Пока решимость не покинула меня, беру телефон и набираю сообщение в мессенджере. Ответ приходит ещё до конца обеда – есть время на завтра.

Я тут же соглашаюсь. Я не даю себе шанса отступить.

Смахиваю пустые коробки в мусор и поднимаю глаза. Около моего стола стоит Максим, и серые глаза уже не выглядят такими усталыми. Они пристально изучают меня, на этот раз без улыбки, и я снова вспоминаю про скальпель.

На самом деле, черты его лица достаточно мягкие. Крупные, красивые, чёткие. Но только выражение его светлых глаз под чёрными ресницами наполняет их истинным смыслом. И отыскать его я не могу, сколько десятков укромных взглядов не брошу на его стол.

А вот так близко, получив себе всё его внимание – я ещё не пробовала. И лучше бы мне не стоило начинать.

– Ты не пользуешься соц сетями? – я не сразу понимаю суть его вопроса, потому что уплыла в собственных мыслях.

– Нет, – выдаю совсем тихо, чтобы нас никто не слышал. Но Никита погружён в свой телефон, азартно набирая сообщение и улыбаясь, а Алия Вадимовна куда-то вышла. Слушать нас некому.

– Странная Алиса, – он хмыкает, а я пугаюсь. Тратить столько времени и сил, чтобы выглядеть как все, а потом погореть на такой мелочи! Ну кто бы мог подумать, что коллеги начнут искать в интернете серую офисную мышку. – Странная Алиса, – повторяет он, будто смакуя это сочетание на языке, и слегка склоняет голову на бок. Чёрная прядь волос падает на лоб. – Я нашёл твою страницу в контакте, но ты не заходила уже много лет.

– Там очень шумно.

Сейчас я должна сделать усилие и выдать ту офисную улыбку – неловко, вежливо, отстранённо. Неуверенно и глупо, только так я смогу отогнать его от моего стола. Потому что в его глазах я вижу искру интереса, которая растёт от моих тихих, необдуманных слов. Эта искра способна сжечь меня, спалить мой дом и разрушить жалкое подобие "нормальной"жизни.

Я пытаюсь, но губы не поддаются. Смотрю на него как кролик на удава, и чувствую себя совершенно беспомощно. Жалею о той тысяче взглядов, украдкой брошенных за этот год. В отсутствии взаимности эта игра казалась безопасной. Просто очередной фантазией, обречённой на хранение в несуществующем чулане моей души, куда заколочен вход даже для меня самой. Максим никогда не смотрел на меня в ответ. Всё было стабильно.

– И где же ты находишь свой тихий уголок на просторах сети?

Нигде. Нигде не бывает тихо или безопасно для таких, как я.

Почему-то вспомнился Кролик. Должно быть, он уже давно забыл про меня.

Надо соврать что-то правдоподобное. И скучное.

– Прячусь в реале за закрытыми шторами.

Скальпель вскрывает меня, и наружу выливается правда. Надеюсь, она достаточно отталкивающая.

– Тогда придётся по старинке, – вот теперь он улыбается искренне, будто ждал от меня чего-то именно в таком духе. – Дашь свой личный номер?

Он говорит это так просто, так обыденно. Ведь люди постоянно обмениваются номерами, и не видят в этом трагедии. Этот жест ничего не значит в нормальном мире, ни к чему не обязывает. А я второй раз за день проваливаюсь в бездну из последнего кошмара, но теперь никто не поставит мою ногу на твёрдый выступ.

Он буквально не оставляет мне выбора. Его глаза продолжают вгрызаться в меня, и искра в них не гаснет. Я не могу придумать повода для отказа. Не могу дать ненастоящий номер. Не могу открыть рта, опасаясь сказать лишнее.

Беру первый попавшийся листок и пишу. Одиннадцать цифр моего личного пространства, куда я не пускаю никого. Просто? Обыденно? И смерти подобно.

Пишу и протягиваю Максиму, стараясь больше не смотреть в глаза.

На самой глубине души из чулана доносится стук моего сердца.

Он забирает бумажку, слегка касаясь меня тёплой ладонью, отчего стук ускоряется, а ритм становится рваный. Меня снова тошнит.

Я не работаю после обеда. Создаю видимость, но на самом деле просто вожу мышкой и щёлкаю по пустому рабочему столу. В голове пустота, которую заполняют только оранжевые краски осени за окном. Аритмия не проходит.

Добираюсь до дома без приключений, если не считать телефона. Теперь он пугает, прожигает карман и будто дрожит в напряжении вместе со мной. В ожидании звонка или сообщения, которое сотрёт мой хрупкий мир в труху.

Поэтому дома я соблюдаю все ритуалы с максимальной точностью, надеясь, что они принесут хоть каплю спокойствия. Включаю почти все светильники и морщусь от яркого света, залившего мою крохотную комнату. Ещё плотнее сдвигаю шторы, так и не распахнутые с утра. Варю попавшиеся под руку макароны, но не ем, так и оставляю в кастрюле, залив маслом. Включаю ситком, но смотрю на точку над монитором.

Засыпаю около десяти, накрыв телефон двумя подушками. Максим так и не звонит.

Елена:

Расскажите, как вы?

Алиса:

Почти не чувствую рук с утра. Они вроде есть, двигаются послушно, но как будто не мои…

Елена:

Как вам от этого? Тяжело? Страшно?

Алиса:

С утра у меня нет больше сил бояться. Я хожу как в тумане из последнего кошмара… Но я готова с вами работать. Я очень хочу выбраться.

Елена:

Хорошо. Тогда расскажите для начала об этом кошмаре. Сможете? Что там происходило и с чего началось?

Алиса:

Хорошо....

Я опаздывала на работу, когда всё началось. Потом я упала в красный туман, который пах кровью. Там было всё иначе… Не знаю, как объяснить словами. Но это не похоже на мои обычные галлюцинации. Оно было реальным, пугающим. И опасным. Да, я впервые чувствовала, что моей жизни угрожают, что я могу умереть в "ненастоящем мире". И я побежала потому что… Потому что не захотела умирать там. Я поняла, что никогда не сдавалась так легко, что боролась. И раз я всё ещё здесь – я боролась успешно, в меру сил. Я боролась? Звучит смешно. Может, я просто боюсь смерти гораздо сильнее, чем думала.

Елена:

То есть этот раз отличался от прошлых. Вы уже говорили, что бывают галлюцинации, в этот раз было по-другому. Как вы это поняли? Может по яркости красок вокруг?

Алиса:

Раньше трипы были больше похожи на сны, на сюрреализм. Я всегда могла отличить, где реальный мир… В реальном мире солнце не может стечь мне на подоконник, фрески не оживают и не уходят в горизонт навстречу трём лунам, стены не вырастают в горы до самых облаков за считанные мгновения. Люди не оборачиваются волками. Я всё понимаю, это невозможно, это мой бред…

А на этот раз что-то неуловимо изменилось. Картина была всё ещё невозможной, но как будто ожила.

А самое страшное – я впервые пробыла там дольше нескольких часов. Меня носило три дня. Значит – это возможно. Значит, я могу там пропасть и больше не вернуться "в себя".

Елена:

Это то, чего вы больше всего боитесь – потерять себя? Разве там вы перестаёте быть самой собой?

Алиса:

Потерять себя? Мне не кажется, что я у себя…есть.

Елена:

Можете рассказать какие мысли вам сейчас приходят в голову? Любые, даже если кажутся глупыми – часто именно в таких мыслях и скрываются самые важные для нас смыслы.

Алиса:

Что я – это набор кусков, которые никогда не собираются в полноценную личность. Есть нормы обычных людей, которым я должна соответствовать, чтобы продолжать пытаться жить среди них. Есть мои страхи, есть мои трипы. Есть слова, которые необходимо говорить, выражения лица, которые будут удобны для всех. Я не думаю о себе, я собираю куски пазла в человека, который способен делать вид, что живёт. А моё безумие мешает мне собираться.

Елена:

А что значит собираться для вас? И не является ли это самое безумие ещё одной частью, кусочком пазла? Я заметила, что вы говорите именно "моё безумие", значит, вероятно, оно и есть отчасти вы? Если представить себе пазл, который не собирается никак, то это бывает или потому что мы ставим кусочки куда-то не туда, или если какого-то кусочка или нескольких не хватает. А ещё бывает сложно собирать пазл, если перед нами нет картины того, что должно получиться. Или есть, но совсем от другого пазла. Тогда мы будем удивляться, отчего у нас выходит совсем не похоже на эту картину, когда оно совсем и не должно быть похоже. Как думаете, почему в таком случае ваш пазл не собирается?

Алиса:

Думаете, я собираю не свой пазл? А какая я сама, как это должно выглядеть? Честно, мне никогда не приходилось думать об этом… Все усилия уходят на то, чтобы выглядеть нормальной и не вызывать к себе интерес других людей.

Я была уверена, что безумие порождается мной, но является ли это моим куском?? Если так, то я бы хотела от него избавиться.

Болезнь всегда казалась мне препятствием, с которым приходится жить, если существование в постоянном страхе перед новым приступом можно назвать жизнью.

…

В своих приступах я не могу ничего контролировать. Как, впрочем, во всей остальной жизни.

Елена:

Свои ли пазл вы собираете или чей-то чужой – можно понять только самому. Так же, как и понять, ваш ли конкретно этот кусочек или откуда-то ещё. Вопреки расхожему мнению психологи не могут залезть никому в голову и дать точный ответ. Но я могу наблюдать и делиться с вами этими наблюдениями, направлять и поддерживать.

Давайте попробуем разобраться, будем действовать по той же логике собирания пазлов, и поищем кусочек, с которого начнем. Я понимаю, что в обычной жизни вам тяжело уделить этому время и силы, поэтому давайте делать это на наших с вами встречах, с моей поддержкой.

Вы говорите о страхах и отсутствии контроля. Может, здесь мы найдём первую деталь пазла? Подумайте, хоть что-то же вы контролируете? Даже в трипах? Например, куда направить взгляд? Или открыть-закрыть глаза?

Алиса:

Да, я контролирую глаза. Руки, ноги, жесты, всю себя, когда я в трипе. Я могу выбирать, что мне делать и куда идти.

Елена:

Я думаю, это уже довольно много. Представьте, что вот этот контроль уже ваш. Можете вообразить его в виде пазла и представить, как кладёте на воображаемый стол, где будете собирать свою картину?

Алиса:

Хорошо. Я кладу его на стол. Кусочек маленький, а пазл огромный, из сотен деталей. Кажется, у меня есть ещё несколько, но они не стыкуются между собой. Я не уверена, что они из одного набора…

Елена:

Даже один кусочек уже хорошее начало. Возможно эти детали и правда из разных наборов. Или просто пока им не нашлось места, пока не хватает тех частей, к которым их можно прикрепить. Прислушайтесь к своим ощущениям от них, эти детали ваши или чьи-то чужие?

Алиса:

В первую секунду мне хочется сказать, что чужие… Но я просто не знаю себя? Никогда не вглядывалась, никогда не думала, что это может пригодиться. Эти детали – то, что я леплю на себя. Без разбору, без системы – это мой способ выживать. Получается, они как мои костыли, вот только я тогда неходячая.

Елена:

Разве? Ведь костыли нужны и тем, например, кто сломал ногу и временно не может ходить. Или тем, кто долго не ходил, возможно, передвигался на коляске, но вот начинает заново учиться ходить. Разница только в том, ходить ли на костылях всё время, или, когда будете готовы, заменить их сначала на трость, а уже потом и вовсе пойти самостоятельно. Мне кажется, если вы захотите по-настоящему, то со временем сможете ходить сами. Просто не стоит требовать от себя мгновенного результата. Вы довольно хорошо научились пользоваться костылями, а кто-то на вашем месте просто лежал бы в постели, не пытаясь встать. А вы каждый день встаёте и двигаетесь, идёте по будням на работу, несмотря на все сложности. Мне это видится волевым поступком, достойным уважения.

Алиса:

…

Елена:

Вижу вы поняли мою мысль. Вы уже задумывались о чем-то подобном?

Алиса:

Раньше мне казалось, что я плыву по течению и захлёбываюсь. Но в последнем кошмаре я поняла, что всё ещё быть на плаву уже результат.

Елена:

Да, это действительно так. Мне кажется, это понимание – ваш большой шаг к себе. Может быть, этот кошмар и нужен был для того, чтобы вы пришли к этому пониманию? Возможно, вы уже начали двигаться к себе ещё задолго до кошмара, может быть, поэтому и оказались в нём? Знаете, путь к себе настоящему не бывает простым. Как в народных сказках, когда герой преодолевает препятствия, ищет царевну или иглу Кощея. И если он проходит все трудности – обязательно достигает цели. Вы бы хотели найти себя?

Алиса:

Я никогда не думала об этом раньше. Найти себя в потоке безумия не казалось целью, когда я старалась только выжить и оставаться за пределами стен различных учреждений… Не знаю, мне сложно сейчас ответить на этот вопрос. Я хочу отдохнуть от нескончаемого страха. Хочу попробовать, как это – жить обычно, раз уж я не готова умирать.

Елена:

Тогда предлагаю вам побыть с этой мыслью, возможно, ответ сам придет к вам в какой-то момент. В конце концов, найти себя, собрать по кусочкам – тоже во многом способ справляться со страхами. Страх растет и захватывает человека, когда нет опоры, нет ориентиров и вокруг неизвестность. А опора, найденная внутри, в самом человеке, гораздо прочнее и устойчивей любых других.

Глава 6. Алиса принимает вызов

Вечером молчащий до этого телефон меня предаёт. За сутки я почти уверила себя, что Максим спросил номер просто так. Что ничего не случится, мой мир выстоит, переживёт и эту напасть. Я перестаю прятать телефон под подушками и сторониться его, когда в укутанную вечерним светом квартиру врывается звук входящего сообщения.

В этот момент я стою у плиты, руки с мелко нарезанной картошкой дёргаются, обсыпая кухню осколками. Замираю посреди картофельной катастрофы и хочу провалиться хоть куда, лишь бы не пришлось смотреть на экран. Именно в это мгновение я впервые чётко осознаю, что хочу и не хочу одновременно узнать, что там написано.

Будь я нормальной… Мне кажется, я могла бы мечтать о таком внимании. О разговоре, переписке, быть может, даже встрече с человеком, который… Продолжение этой мысли я запрещаю себе думать. Я не нормальная. Я не могу желать и получать то же, что другие люди. Для меня это очередная опасность, новое испытание – и не больше.

После сессии с психологом мне стало лучше, ощутимо лучше. Но этот путь так далёк, что я не вижу ему конца. Жизни не хватит, чтобы моё "лучше"стало похоже на обычную жизнь, если такое вообще возможно.

А поэтому нет и ещё раз нет. Я должна слиться как можно аккуратнее. В конце концов, именно в этом я профи. Сливаться мне удавалось всегда, тем более в переписке это ещё проще, чем в живом разговоре. Я справлюсь, сегодня я справлюсь со всем.

Чувствую, как запертое в чулане сердце не хочет со мной соглашаться, и стучит всё сильнее. Но ведь этого чулана не существует?

Сметаю картошку в мусорное ведро, выключаю плиту и бросаю до завтра идею о готовом супе на всю неделю. Можно обойтись и растворимым. Медленно иду в комнату, сажусь на потрёпанный диван, скрывающий в пыли под собой мои тайны, включаю ещё один светильник – ближайший, до которого могу дотянуться, в виде луны на деревянной подставке. Белые лучи разбавляют жёлтое царство.

И только тогда достаю телефон, разблокирую экран. Сообщение, действительно, пришло от Максима. Только это не текст, а файл в Телеграме. Решаю, что тянуть не имеет смысла – чем дольше я оставляю его непрочтённым, тем больше вопросов у него будет. Чем раньше я начну, тем больше времени будет у меня до утра понедельника, когда снова придётся смотреть ему в глаза. Если повезёт, то совсем не придётся…

Открываю диалог, сообщение отражается прочтённым, мой таймер начинает тикать. Файл, который он отправил мне вместо приветствия – это музыка…

Я никогда не слушаю музыку. Если она играет в транспорте или на улице, я быстрее прохожу мимо, закрываю уши, стараюсь отвлечься. И совсем, совсем никогда не включаю её сама. Можно сказать, что я боюсь и её тоже. Исключение составляет только музыка в кино – когда на фоне картинка, живое действие, которое подстраивается под мелодию, она кажется безопаснее.

Не знаю, насколько быстро музыка, которая вызовет сильные эмоции, утянет меня в трип. Возможно ли это в принципе – я никогда не проверяла. Но в моём случае лучше остаться в неведении, чем напороться лишний раз. Никогда не чувствовала в себе желание включить музыку и слушать, заставки сериалов не в счёт. Иногда я их не пролистываю.

Смотрю на трек в смешанных чувствах. Могу закрыть и сделать вид, что его не было. Могу почитать текст, и этого будет достаточно, чтобы понять скрытый намёк. Могу честно сказать, что мне такое не нравится, и получить ещё один шанс оттолкнуть Максима. Могу…

Дрожащей рукой нажимаю "плэй". Тихая музыка наполняет не комнату, а моё нутро. Она по капле падает сразу туда, не встречая никаких преград. И крохотные молоточки бьют по струнам не рояля, а самой души. Потом к мелодии добавляется мужской голос с лёгкой хрипотцой…

Я не падаю, я растворяюсь в потоке, мягко качаюсь на волнах, закрываю глаза. Снова хочется плакать, но слёз больше нет. Во мне не осталось воды, соли, страхов, боли. Пусть на краткий миг, но прекрасная мелодия выносит из меня все эмоции, оставляя их плавать вокруг, почти не касаясь моего сердца в чулане. Оно бьётся упоительно медленно, почти сладко, в такт музыке.

Ускоряется лишь на одной строке. "You just need to heal, Make good all your lies…"[1] – я снова пугаюсь как пойманный за руку вор. Человек, перекинувшийся со мной едва ли десятком слов просто не может знать меня настолько глубоко. Ведь не может?!

Но потом чарующий голос успокаивает меня вновь. Sleep, sugar… Sleep, sweetie… Как давно мне не было так спокойно. Так уютно в своём одиночестве, куда на мгновение прорвался чужой голос. Like waves of sweet fire, you're safe within…

Когда последняя нота затихает, ещё долго сижу оглушённая. Это было так красиво, что не хочу больше подбирать слова для своих ощущений.

В этот же момент приходит новое сообщение от Максима.

"Спокойной ночи, Алиса. Пообщаемся завтра?"

Я не хочу отказываться.

Утром я распахиваю шторы, впервые в жизни делаю это в воскресенье. Мне нужен глоток мира извне, маленький шаг наружу, чтобы смириться с неизбежным. Сегодня мой дом не моя крепость, и тут будет звучать чужой голос, пусть и через буквы.

Это совсем не то, что было с Кроликом. Максим реальный, настоящий, живой. Я увижу его завтра, наш разговор что-то может изменить в однообразной череде ежедневных "привет". Оборвать или… Не важно. Я всё ещё не хочу отказываться от этой возможности. Если вечером я ещё могла посчитать своё решение импульсивным, то здесь и сейчас, при свете дня, я чувствую, что хочу этого разговора.

Хочу. И гори оно всё огнём.

Солнечный свет заливает моё маленькое убежище. В окно смотрят другие дома, нависающие надо мной, другие жизни, другие люди. И бесконечно голубое небо, которое не рассекает ни единое облачко. Приоткрываю форточку и впускаю вместе с образами звуки улицы. Удивительная погода, удивительная осень, и яркие краски, которые до сих пор не дают мне покоя.

Этим утром красиво всё вокруг. И даже сердце продолжает отстукивать ритм вчерашней мелодии. Я открываю дверь чулана и позволяю ему быть.

Обжигаюсь о сковородку, в которой жарю яичницу, но боль не мешает мне. Скорее напоминает, что я жива. Я чувствую, думаю, существую. Что я сама – нечто большее, чем сгусток страхов, правил и безумных трипов. Кажется, ещё один крохотный кусочек пазла возникает на столе передо мной. Я не знаю, где его место, но очень хочу найти.

Ставлю на свой реальный стол цветастую тарелку с подгоревшими яйцами. Цветы на белой тарелке синие, на скатерти – красные, огромные. Такие же на вышивных кухонных полотенцах, которыми я пользуюсь. На самом деле, уже ничего из этого не белое, как и сама кухня, когда-то бывшая именно такой. Со временем она посерела, испачкалась, пошла жёлтыми разводами. Будет странно сказать, что прежде я не замечала этого?

Ни кричащих цветов, ни бело-серого, ни разводов. Это была просто кухня, на которой я иногда ела и готовила чай на утро. Ещё реже я её убирала, но при этом продолжала не замечать. Я настолько не живу в мире вокруг, что на мгновение меня охватывает ужас. Но тревожное спокойствие этого утра сглаживает все углы.

Отмечаю цветы и скатерть, пока ем недосоленные яйца. Думаю, попробовать заказать посуду, пусть в этом доме появится что-то действительно моё.

Телефон просыпается и вибрирует. Глотаю слишком большой кусок и долго кашляю. Не сразу беру его в руку, оттягиваю тот момент, когда хрупкая магия этого странного утра может рухнуть. Дышу глубоко, и какая-то новая, неопознанная часть меня внутри танцует.

Максим: Что за твоим окном?

Страх отступает, и приятное тепло вчерашнего вечера обволакивает меня пушистым пледом. Кутаясь в него, подхожу к окну и почти не чувствую холодных дуновений из открытой форточки. Кажется, улыбаюсь…

Алиса: Золотой пожар. Он раскрасил серую улицу одинаковых многоэтажек и замёл листьями дороги.

Максим: Недолговечный, как бабочка-однодневка, но оттого ещё более прекрасный. Все вещи, которые кончаются – прекрасны, потому что конец учит нас их ценить.

Алиса: Разве конец – это не грустно?

Максим: Грустно. Но ведь за ним всегда следует новое начало. Это приятная грусть. Твой пожар за окном отцветёт, а потом его укроет снежный вихрь, который будет блестеть на солнце. За ним всё родится вновь.

Ещё одна мысль капает во внутреннюю копилку. Могу ли родиться вновь я?

Максим: И часто ты смотришь на жизнь только через окно?

Вот так просто, совсем не зная меня, он попадает в точку. Если бы я могла – я бы и окном не пользовалась. Смотреть на то, что тебе недоступно – это неприятная грусть.

Но пальцы уже спешат вместо меня вывернуть наружу ещё один кусочек правды. Они совсем перестали слушаться, будто в последние недели ими управляю не я.

Алиса: Чаще, чем стоило бы…

Максим: Ты сама как осень. Не та яркая, что сейчас за окном, а глухой ноябрь, закрывший дома на все замки, погрузивший серую улицу в туманный полумрак. В ожидании, когда снег укроет твои следы.

Молчу. Смотрю в окно, как ветер поднял упавшие листья, и солнце ярко играет в оранжево-красном танце. Так ярко, будто он будет длиться вечность, и конца этой игре не будет…

Максим: Извини, я не хотел тебя обидеть. Поздняя осень – притягательная и таинственная пора.

Алиса: Тогда ты февраль. Вьюжный, пронизывающе холодный и отчуждённый. Февраль, который скрывает, что скоро придёт март и капель.

Максим: Ха, один-один. Но я совсем не такой, Алиса.

Теперь моё имя звучит в голове его голосом. Звучит совсем по-новому.

Алиса: Никто не знает, каков февраль на самом деле. Непредсказуемый, как погода – сегодня вьюга, завтра подснежники.

Максим: Спасибо, я рад, что даже со своим угрюмым, отстранённым молчанием умудрился тебе понравиться.

Телефон падает из рук на последнем слове. Сказать, что я горю внутри – это не сказать ничего. Ухожу в комнату, потом возвращаюсь на кухню. Хожу быстро, а руки сами заламывают передо мной причудливые фигуры. Не могу найти себе места, не могу спрятаться от слов, которые уже прозвучали, не могу вернуть свои назад. Дёргаю шторы в бесполезной попытке спрятаться, но вместо этого случайно срываю их с крючков.

Они падают вниз, погребая меня под ворохом пыльной ткани, а кухню целиком заливает солнце, только что игравшее в осеннем танце за окном. Оно тоже нечастый и непрошенный гость в моём убежище, но даже солнце не врывается сюда так беспардонно.

Мне плохо. А сердцу хорошо…

Замерший ненадолго телефон гудит новым сообщением. Высунув голову из-под чёрных складок, я громко чихаю и смотрю на него с отчаянием. Сладким, тревожным, почти паническим отчаянием.

Если сейчас опять возьму в руки телефон – отчётливо это понимаю – я приму свою ошибку и его слова, приму, что всё случилось так, и не иначе. Что февраль меня обыграл так быстро и легко. Что я горю и уже никак не смогу оправдаться, какую бы глупую чушь не ляпнула в ответ.

Приму и мне придётся идти дальше.

Максим: Не переживай, наш интерес глубоко взаимен.

На глупую секунду я забываю обо всём. На дурацкую секунду, длящуюся целую вечность, я чувствую себя обычной девушкой. Той, кто пойдёт завтра на осточертевшую работу с улыбкой на лице, кто сможет сходить с симпатичным коллегой в парк на прогулку, а потом за мороженым в кафе. Кто сможет смеяться над его шутками, рассказывать свои мечты, и не вырывать руку, когда к ней потянется чужая рука…

Идиотская бесконечная секунда, за которую перед глазами проносится жизнь, недоступная мне.

Алиса: Надеюсь, этот интерес сугубо дружеский. Романы на работе не к добру.

На этот раз пальцы послушны как никогда. Они даже не дрожат.

Максим: Хорошо, можем начать с дружбы. Знаешь, я не жду, что будет просто.

Я сойду с ума окончательно прямо на этой дурацкой кухне. Мозги растекутся по цветастой скатерти, какой будет узор! Уж точно лучше, чем этот красный кошмар сейчас.

Алиса: Дружба – это всегда тяжело и хрупко.

Максим: Значит, раньше у тебя были плохие друзья, Алиса.

У меня не было никаких. Никогда и никого не было. Потому что мне нельзя никого заводить.

Максим: Это многое объясняет. Давай я просто не буду о них спрашивать и стану не таким другом, с которым тяжело.

Алиса: А если тяжело не с другими, а со мной?

Максим: Я не жду, что будет просто. Но солнце выглядывает и в ноябре, особенно если его очень ждать.

Мы больше не общаемся в этот день. Смею надеяться, что он даёт мне передышку, но не могу перестать всё время таращиться на проклятый телефон. Вешаю шторы назад, плотно запахиваю и больше не открываю. Перед сном на повторе слушаю трек, который он скинул мне вчера. Тихие звуки музыки убаюкивают переливающуюся всеми ночниками пыльную комнату.

Утром я расчёсываюсь дольше, чем обычно. Заканчиваю только тогда, когда расчёска перестаёт застревать в спутанном клубке, ровно спускается ниже лопаток. Почему-то зависаю у шкафа с одеждой, но в конце раздражаюсь на саму себя и хватаю первый попавшийся не грязный свитер. Такой же мрачно синий, как ноябрьская ночь. Сейчас на улице холодно, и никто не требует от нас дресс-кода. Влезаю в почти истёршиеся на коленях джинсы, укрываю всё это великолепие серой курткой и бегом выхожу в подъезд. Уже в лифте вспоминаю, что чай так и остался покрываться тонкой плёнкой на кухонном столе.

Улица встречает меня пронизывающим ветром, и я радуюсь выбору свитера. Спешу на остановку, получаю привычные тычки локтями, утреннее бурчание спящих людей, наполняющих транспорт. Мне чудом достаётся место у окна, но за ним печальная картина – ни следа вчерашнего буйства красок. Теперь деревья стоят полуголые, на них падает серое безжизненное небо. Октябрь подходит к концу…

Беру заветный чай у метро. Не хочу, чтобы его отсутствие превратилось в плохую примету или очередной страх. Терпеть не могу горячие напитки, язык обжигает так сильно, что я не замечаю ни вкуса, ни сахара.

Поездка в метро тоже проходит без происшествий. На поверхности я привычно считаю шаги – двести тринадцать, проходная. Там снова тот юный парень, который улыбается мне. Я вымученно поднимаю уголки губ в ответ.

Сорок шагов, третий этаж, третья дверь.

– Привет, – конечно, он уже здесь. Максим почти всегда приходит раньше меня.

Его тон спокойный, расслабленный. Будто и не было вчера никакого разговора, и мы всё ещё не знаем, как звучат другие слова в наших устах.

– Привет, – я бросаю совсем короткий взгляд, чтобы не дать ему прочесть ни единой эмоции, которые ураганом сносят меня после этих выходных.

– Алисочка, дорогая… – уже несётся на меня из другого угла. Рабочий день начинается.

Я улыбаюсь вежливо и неловко, я шлю почту, я готовлю бесконечный ворох документов, я звоню по телефону с этой же приклеенной улыбкой "офисной Алисы", маской, скрывающей мой ноябрь.

В такую погоду полдень всегда подкрадывается незаметно. Низкое тучное небо, моросящий дождь, не желающий разойтись до полноценного ливня или угаснуть совсем – о приближении обеда не сообщает даже голод.

– Пообедаем вместе? – он стоит рядом с моим столом так, будто делает это каждый день. Присаживается на самый край, ладонь ложится на беспорядочную стопку бумаг, голова чуть склоняется в мою сторону, и еле заметная улыбка играет на лице. Тёмная прядь падает на лоб, и я смотрю на неё, а не в глаза. Я ужасно хочу узнать, потеплели ли его глаза также, как слова, но не рискую.

Я никогда не хожу на обед. В соседних офисных зданиях на первых этажах есть столовые и пара кафешек для корпоративов. Насколько я сужу по разговорам – там уютно и вкусно. Еду оттуда мне приносит Алия Вадимовна, никогда заранее не спрашивая пожеланий, я только отдаю ей деньги и неловкость во взгляде. Как бы там не кормили, даже возможность самой выбирать блюда не выманит меня наружу раньше времени… Я не хожу на обед. По понятным причинам.

Оглядываю наш кабинет – он уже пуст, и никто не видит эту неожиданную сцену.

– Если Алия принесёт тебе очередной винегрет с борщом, я не выдержу. Ненавижу запах свёклы, – усмехается Максим. Я тоже не люблю свёклу, неужели она кормит меня ею? Не замечала раньше…

– Там же дождь… – я говорю это так же неуверенно, как капает неопределившаяся с утра погода.

– И холод, всё как ты любишь.

Максим подхватывает куртку со спинки стула и протягивает мне.

– Брось, это же не свидание. Просто деловой обед двух коллег, ещё даже не друзей.

Я сдаюсь слишком быстро. Буквально бросаю все утренние мысли киснуть за своим столом и встаю без них, легче на несколько кило. Хватаю протянутую куртку и иду за Максимом, считая шаги. Сама не понимаю, зачем это делаю, но простое монотонное действие успокаивает.

На шестьдесят третьем передо мной распахиваются стеклянные двери, и непривычная буря из ароматов кофе, пирожных и мяса заставляет живот урчать в предвкушении. Мы проходим с подносами вдоль линии с едой, и я набираю всё, что сильно пахнет. На моей тарелке жирные куски шашлыка подпирают блестящую в масле селёдку, пышущая паром тарелка супа едва помещается рядом с тремя сортами пирожных. Никаких салатов, которые так любит носить мне начальница, никаких полезных овощей и ограничений. Зато есть грибы в каком-то ярко красном соусе. Понятия не имею, как я это съем. Удивляется даже Максим.

– Сколько лет ты не ела? – спрашивает он, когда мы усаживаемся за угловой столик у окна.

Кажется, до того, как осень разлила в моём сознании красок, я вообще не чувствовала вкус еды.

– Парочку уж точно, – тихо хмыкаю в ответ. С рабочего номера пишу Алии Вадимовне, что сегодня мне не нужно ничего брать. Уверена, что она не удержится и всё равно принесёт.

Сначала мы едим молча, за что я жутко благодарна. Откусываю от всех тарелок понемногу и уже точно понимаю – мне не съесть эту гору. И не каждое блюдо оказывается таким же чудесным на вкус, как на запах. Можно принести их домой и пару дней просто нюхать?

Когда я замираю с очередным куском на вилке и начинаю сомневаться, а стоит ли продолжать, Максим говорит:

– Давно ты тут работаешь?

Откладываю вилку. Немного хмурюсь и вспоминаю – а правда, сколько? Половину жизни, не меньше. Остальное я топлю в тумане, безуспешно стараясь забыть. Работа здесь – мой самый спокойный, самый удобный период жизни. Я очень держусь за это место и этих людей. И Алия Вадимовна даже не представляет, насколько я ей в действительности благодарна. За то, что взяла девчонку без законченного высшего, за то, что почти не нагружает меня больше, чем мои скудные, по её мнению, мозги могут потянуть… И главное – за то, что её было так легко изучить, так элементарно предугадать.

– Скоро пять лет.

Максим удивлённо задирает бровь, но никак не комментирует. А я думаю, что он начинает складывать собственную мозаику обо мне. И, кажется, у него получается успешнее…

Получалось бы, если бы он знал главное обстоятельство, которое регулярно переворачивает мою жизнь с ног на голову. Если бы знал, что контроля над этой жизнью и над этой мозаикой у меня нет.

– Затянуло тебя здесь, – и вот он опять смотрит в глаза. Сначала ловит мой взгляд, а потом цепляет его своим арканом и не отпускает. Но на этот раз он старается делать это мягче, и меня уже не режет скальпель хирурга. А в голове снова играет мелодия той песни, которую он прислал в субботу. Теперь я почти не боюсь музыки. – А я пришёл ненадолго, но задержался.

Хочу спросить почему, но резкий стук сердца в самом горле мешает говорить. Конечно, не из-за меня. Такого не бывает. До моего памятного падения в реальность на прошлой неделе, февраль не знал оттепели.

– Полгода назад написал заявление об увольнении, но до Алии не донёс, даже не распечатал. Обстоятельства изменились, – говорит это без тени улыбки, чуть жёстче. И сразу улыбается, слегка прищурив глаза. – Хочешь, пришлю тебе файл, поменяешь в шапке имя?

Это был удар под дых, и я резко выдыхаю. Снова набираю воздух, и снова выпускаю весь без остатка. Наверно, со стороны кажется, что я пытаюсь успокоиться после внезапного предложения. На самом деле я тону в нахлынувших волнах отчаяния. Где-то на периферии снова крутятся кадры старой плёнки "какой могла бы быть твоя нормальнаяжизнь". Это удар, и мне больно.

Передо мной возникает кружка чая. Максим достаёт её из ниоткуда и придвигает к моим сцепленным рукам, забытым на столе.

– Прости, я слишком часто забегаю вперёд, – говорит он тише, спокойнее. Я цепляю чашку и делаю глоток. Чай прохладный, сладкий, как я обычно пью. Это совпадение случайно, но я дышу чуть ровнее.

– Меня всё устраивает, я не планирую увольняться, – стараюсь говорить ровно, но ощущение, что Максим мне не верит, не пропадает.

– Планируешь встретить здесь старость нашей дорогой Алии? С возрастом люди становятся невыносимыми.

– Тогда её возраст уже пришёл, – слова тихо вылетают из моего рта и вызывают у него улыбку.

Он доедает бефстроганов на своей тарелке, я пью чай, с грустью глядя на еду, которая больше в меня не лезет. И больше не пахнет так чудесно и ярко, как эта странная осень. Люди вокруг расходятся назад по офисам, мы остаёмся почти вдвоём. По стеклу рядом барабанит разошедшийся дождь.

– Где-то там внутри, глубоко под туманами и дождями ноября живёт настоящая Алиса, – вдруг говорит Максим, и я вздрагиваю. Чуть не опрокидываю чашку чая, а он продолжает, снова глядя на меня в упор: – Она не ходит в офис, работает на фрилансе, варит по утрам капучино и долго стоит с горячей чашкой у окна, когда оранжевые листья заливает вода. Она тихо улыбается своим мыслям, а к обеду, когда выходит солнце, и дома уже не спрятаться от палящих лучей, она спускается работать в кафе. По вечерам она ходит в кино на некассовые фильмы, в которых мало экшена и шуток, зато они бередят её душу. Она шутит сама, но в эти моменты ни единый мускул не дрогнет на её лице. У неё одна или две самых близких подруги, с которыми она смеётся в парке, и иногда ходит на концерты и вечеринки. Ходит так редко, что подругам впору обидеться. Она мечтает покорить как минимум Эверест, но выбирает себе отпуск в горах Алтая, и в лесах Карелии. Она улыбается своим мыслям так уютно, что хочется тут же обнять. И так загадочно, будто знает все тайны мироздания, и когда-нибудь тебе расскажет…

Кажется, я не дышу всё время, что Максим говорит. Передо мной в красках рождается картина, и каждое новое слово добавляет тот самый штрих. Ни одного мазка мимо.

Весь его монолог я просто не нуждаюсь в воздухе.

– Я одного не знаю. Чем занимается эта Алиса?

Рисует… – чуть не вырывается у меня. Потом лёгкие резко наполняются кислородом, и я беру себя в руки.

– Разве она чем-то занимается? Выдуманным персонажам не нужны деньги, чтобы выживать.

Но Максим не обращает внимания на мои слова, всё его внимание вдруг поглощает чашка чая, обвитая моими побледневшими пальцами. Я стараюсь их расслабить.

– Всё-таки чай, не капучино? – не могу понять, спрашивает он или говорит утвердительно.

– Эликсир уменьшения, – шутки вокруг моего имени могли бы быть смешными, если бы не были такими…горькими.

– Пойдём, Алия будет раздуваться и фыркать паром, если мы опоздаем ещё сильнее, – он встаёт и протягивает мне руку. Пытаюсь найти причину её не касаться, растерянно цепляюсь взглядом за свои недоеденные тарелки. Максим кивает и зовёт девушку со стойки, просит упаковать всё с собой.

На второй раз руки уже не предлагает, но мне всё равно на мгновение кажется, что стеклянно-оконные стены кафе немного плывут, как в тот раз, когда он поймал меня.

К счастью, на этот раз обходится без падений, каких бы то ни было. Мы возвращаемся в кабинет отдельно, чтобы не вызывать лишних сплетен.

Я улыбаюсь вежливо и неловко, я шлю почту, я готовлю бесконечные бумаги. Я дотягиваю до вечера и выбегаю из кабинета в тот момент, когда он совершенно пуст.

По дороге я сбиваюсь, впервые за долгое время, и не считаю шаги. Меня не покидает ощущение, что я уже приняла решение, которое повлияет на мою жизнь. Одно или несколько. Шаги, которые сделала я сама, и которые сделали за меня…

Возможно ли сделать шаги за другого человека, или мы сами и только сами причина и следствие всего происходящего вокруг? Если я шагаю в неопределённость, если не знаю, во что и как всё может вылиться – о каком контроле за своей жизнью может идти речь? Все действия всегда происходят в неопределённости, частичной или полной.

Как пытаться контролировать шторм. Всё, что ты можешь сделать – попробовать не утонуть. Как я, всю свою жизнь.

Рядом на дороге звенит неприятный гудок трамвая. Кто-то гневно кричит на неловкого водителя. Передо мной вьётся очередь людей, спускающихся в метро. Яркость резко идут вверх, становясь до боли ядрёной. Из туннеля впереди наползает тьма.

Она сливает толпу в огромную двухвостую змею с шипами голов-зонтов, крадёт из поля зрения дома по бокам, дорогу, трамвай. Мои ноги, руки, грудь. Последними в ничто проваливаются глаза, и я падаю.

[1] Максим прислал Алисе песню "Sleep, sugar"Poets of the Fall

Глава 7. Алиса не видит

Закрываю, открываю, закрываю глаза. Ничего не меняется, вокруг царит мгла, а я продолжаю падать. Без ощущения опоры мы – ничто.

До сих пор не чувствую страха.

Выставляю вперёд руки, шевелю ногами, прислушиваюсь к своим ощущениям. Я падаю не вниз, а вправо. По мне хлещет ветер. Он бьёт больно, но вместе с тем несёт, не даёт мне опуститься.

Падаю в непроглядном чёрном потоке целую вечность. Может, я действительно упала в реальном мире? А боль и страх моё сознание заменило новым трипом? Как часто было в моём детстве, когда я не могла принять весь ужас, который творился вокруг…

А если я не упала, если я еду домой как ни в чём не бывало. Вхожу в квартиру, включаю свет, как все обычные люди, и не зашториваю окна. Ем свой ужин, получаю новое сообщение от Максима. И отвечаю…

Отвечаю черти знают что, потому что настоящая я застряла в бреду! Во тьме, в падении, в ничто. А какая-то другая я продолжает неосознанно жить мою жизнь.

Иногда по сюжетам трипов я могла хотя бы предположить, чем на самом деле занималась в реальности в этот момент. Но с каждым годом это становится всё сложнее, или воображение мне отказывает – я не могу соединить в единую картину настоящее – работу, ужин дома, дорогу – и сюр, творящийся здесь.

Возможно, я упускаю реальность всё дальше. И в один прекрасный день просто не очнусь. Закончу как моя мать, и даже не пойму этого. И каждый шаг на сближение с Максимом приближает и мой конец.

Холодный пот прошибает меня изнутри, он волной прокатывается по сердцу, лёгким, желудку, вызывая болезненные спазмы. Но туман перед глазами не рассеивается, а бешеный полёт не замедляется.

А потом что-то острое царапает мне ногу. Будто я налетела на торчащее рядом лезвие или выступ заточенного камня. Я раскрываю рот, но ветер уносит мой крик. С трудом опускаю руку по телу, нахожу ногу – джинсы порвались и намокли. И боль такая настоящая – никогда прежде я не испытывала её здесь.

Инстинктивно я сжимаюсь, и внутри, и снаружи. Обхватываю колени руками, утыкаюсь в них головой в слепой надежде, что и это безумие имеет конец.

В такой позе меня и ловят чужие руки. Они жёстко хватают за ступни, тянут на себя, вырывая моё безвольное тело из вихря. Перехватывают выше, дёргают за талию так сильно, что одним рывком выходит весь воздух. Набрать его снова очень тяжело.

Опять кричу, и голос уносится дальше, а я остаюсь на месте. Меня вырывают из потока, и я слепо шарю руками перед собой, пока они не натыкаются на твёрдый камень. Чужие руки отпускают, и я вся оказываюсь на земле. Она неровная, местами острая, холодная и слишком напоминает ту скалу, по которой мы спускались в последнем выверте моего безумия…

– Совершенно не обязательно на меня падать, чтобы привлечь внимание, – и этот низкий голос я сразу узнаю. Он идёт справа сверху и без труда перекрывает шум урагана над нами. Я поднимаю голову, но всё ещё ничего не вижу.

Хочу сказать, что не делала это специально, что это он меня поймал, но судорожно шарю глазами по сторонам. Вижу только тьму.

– Не ожидал тебя снова встретить, – продолжает он, чуть смягчившись. А потом добавляет: – Таким, как ты, здесь не место.

– Тогда скажи, как выбраться, – опираюсь на руки и пытаюсь подняться. Меня ужасно шатает, я будто всё ещё не обрела опоры. Здесь внизу ветер уже не так силён, но я с трудом стою прямо.

В ответ человек без лица тихо смеётся.

– Вон обрыв, будет больно, но не долго.

– А если я решила не умирать? – поворачиваю голову на голос. Обрыва, о котором он говорит, я не вижу. Но знаю, что он рядом, когда ощущение взгляда из бездны возвращается как в прошлый раз. В кромешной темноте оно настолько пронизывающее, что я опять хочу кричать. Будто всё моё нутро вопит, желая разорваться на куски от безутешного ужаса.

Одна бы я точно не сдержалась.

– Ты можешь попытаться, – он недолго молчит. – Но я не гарантирую, что попытка будет успешной. Идём?

Я еле стою, шатаясь в пустоте. О прогулке не может быть и речи.

– Как идти в такой темноте? – мой голос звучит жалко.

– Ты ничего не видишь? – сейчас он удивлён. И его удивление неприятно отзывается в пылающем нутре. – Совсем?

Делаю неуверенный шаг вперёд, беспомощно вытягиваю руки. Пелена кромешного мрака перед глазами не рассеивается. Шагаю ещё, и он хватает меня за локоть.

Он видит, а я нет. Я ослепла.

– Ещё несколько таких шагов, и ты решишь все свои проблемы. Но не тем способом, который хочешь выбрать.

Холод сковывает мне руки и ноги.

– Мы можем остаться здесь? – шепчу резко осипшим голосом. Я не хочу этого, но идти вперёд без глаз смерти подобно.

– Я говорил, тогда Охота найдёт тебя. И ты пожалеешь, что не шагнула вниз.

Охота… Кто это? От кого мы бежим? И почему он считает их страшнее, чем смерть?

Мои вопросы повисают в воздухе, потому что я не хочу их спрашивать. Я всё ещё чувствую его руку на локте. Хватка твёрдая, а рука такая горячая, что почти обжигает моё ледяное тело.

Я могу застрять здесь надолго, я могу вернуться в реальность через неделю. Или никогда. Или реальность – эта мгла вокруг меня, мои незрячие глаза, боль в ноге, и чужая горячая рука. А всё остальное сон, который скоро развеется. Даже в темноте это не похоже на мои обычные трипы. Это кажется настоящим.

– Идём, – еле слышно выдавливаю я. Хватка разжимается, снова остаюсь во мраке одна. Меня слегка подталкивают сзади в нужном направлении. Не представляю, как идти дальше.

Хватает меня шага на три. Не знаю, где в этот момент мой спутник, в отсутствии голоса я больше не чувствую его. Спотыкаюсь и падаю, еле успевая выставить руки. Камень внизу такой ледяной, что я почти не чувствую боли.

Замираю, вслушиваясь в завывания ветра над головой. Где-то сзади тихо подкрадывается отчаяние. Я всегда боялась темноты – той, в которой я могу быть не одна, в которой томится неизвестность, а я совершенно беззащитна.

– Так далеко не уйдём, – заключает озадаченный голос справа. По привычке поворачиваю голову на звук, но там чёрная пустота. Я пропала, теперь точно и бесповоротно.

Понимаю его заминку и не осуждаю. Я обуза, со мной он уязвимей, медленней. Я никто, и он спокойно бросит меня здесь. Странно, что не бросил раньше…

Я не в праве просить незнакомца о помощи.

Он молчит или уже ушёл? Не слышу шагов очень долго.

А потом слышу – раздражённый вздох совсем близко. Горячая рука опять ложится на моё плечо, спускается ниже, берёт за кисть. Пальцы жёсткие, огрубевшие, но касаются мягко. Трачу последние силы на то, чтобы не выдернуть свою ладонь. Ощущение чужой руки рядом с моей так непривычно, так забыто, что вызывает оторопь.

Он тянет меня вверх, и я поддаюсь как безвольная кукла. Встаю прямо насколько это возможно. Закрываю глаза – какой от них толк, если я больше не вижу – и пытаюсь под веками спрятать закипающие слёзы. Жизнь в очередной раз доказывает, что всех моих усилий недостаточно, и усталость сгибает плечи.

Мою руку поднимают вверх, выше моих плеч и кладут на шерстяную ткань.

– Держись двумя руками и постарайся шагать со мной в ногу, – делаю, как он говорит. – Полегче, что ты вцепилась как коршун, я никуда не сбегу.

– Почему? – уже не думаю, как бестактно это спрашивать, мне наплевать.

– Сам не знаю, – чувствую, как он пожимает плечами в ответ и вдруг усмехается. – Ты же решила не умирать, кто я такой, чтобы тебя отговаривать.

Он идёт, и я подстраиваюсь под шаг. Выходит далеко не с первой попытки, и я несколько раз спотыкаюсь о жёсткую обувь, падаю на тёплую спину. В этом ледяном аду она кажется спасительной.

Совершенно незнакомый человек уже второй раз помогает мне. Я точно его выдумала, это не может быть реальностью. Но все мои чувства твердят обратное.

Под гул ветра мы идём очень долго. Слух не обостряется, зато оживает воображение. По спине идут мурашки от постоянного ощущения уже десятков взглядов вокруг.

– Как тебя звать? – голос спереди звучит по-прежнему спокойно, и на мгновение вырывает меня из холодных волн ужаса, в которых я тону.

– Алиса… – имя уносится прочь, и внезапное эхо чужих голосов шёпотом повторяет его на свой вкус со всех сторон. В конце оно падает в бездну и пропадает там в тишине… Нет, это просто ветер. – А ты?

– Дэмиан. Ну, будем знакомы, Алиса, – и ветряной хор вторит ему.

Сомнения, одни ли мы здесь, перерастают в уверенность. Без глаз каждая частичка мглы вокруг оживает, шевелится, копошится. Сверлит мою спину, вытянутые руки, лицо злобным взглядом. Опасным холодом, могильным духом. Я могу ждать только живого человека в темноте реального мира. В безумии же это может быть что угодно…

Мысли, что я уже сошла с ума, мешает только одно – твёрдые плечи, за которые я держусь. Они поднимаются и опускаются в такт нашим шагам, они не сгибаются от усталости и не дрожат под заунывное эхо местного ветра. Плечи незнакомого человека, который может быть и не человеком вовсе.

Тут же спотыкаюсь и опять падаю на спину передо мной. Удерживаюсь на ногах, цепляюсь ещё крепче. Никогда в жизни ни за кого так не держалась.

У меня не было шанса узнать, могу ли я довериться хоть кому-то. Никогда и никого я не имела права подпустить так близко, чтобы дышать ему прямо в спину, падать на неё и не бояться разбиться о камни внизу. Ни разу так и не увидев его лица…

– Дэмиан, – я больше не могу выдерживать эту орущую тишину, – а ты…человек?

Спрашиваю первое, что приходит в голову. И только после осознаю, что несу…

– А ты? – плечи хмыкают в ответ. Очень странный вопрос – разве по мне не видно? Ведь я выгляжу и веду себя вполне по-человечески. – Что для тебя будет критерием?

И тут я снова замолкаю. Ответ, который казался очевидным, не сходит с языка. Вся история моей жизни – история моего безумия – доказывает, что внешнего сходства недостаточно.

Что делает нас людьми, и почему я с уверенностью говорю о себе так. Я – человек, потому что…

Ну а почему?

Дорога выравнивается, и я больше не спотыкаюсь. Мы ускоряем шаг, и мгла вокруг замирает, как замирает моё воображение, бросая все силы на поиски невозможного ответа. Даже ураганный ветер над нами смолкает, погружая меня в темноту и тишину. Только звуки наших шагов, две пары ног в унисон.

– Руки и ноги есть. Голова, туловище, – продолжает Дэмиан, когда пауза слишком затягивается. – Волосы, гениталии, – опять усмехается, отчего его плечи слегка подрагивают в моих добела сжатых пальцах. – Всё в рабочем состоянии, как и у тебя. Хожу, дышу, жру, сплю. Делает нас это людьми, Алиса?

Я должна сказать "да". Ещё минуту назад я спрашивала его именно об этом. Но теперь я понимаю, что такого скудного знания мне недостаточно, чтобы понять, за кого я держусь во мраке.

Если зрение не вернётся ко мне… Внешний вид больше не будет иметь значения. Если оно не вернётся…

Я не хочу об этом думать. Безумие отобрало – реальность вернула, всегда работало именно так. Моих скромных сил уже не хватит, чтобы принять новые правила.

– Мораль, – говорю я неуверенно, – наличие морали делает нас людьми. Способность отличить хорошее от плохого, добро от зла.

– Интересное место мы выбрали для такого разговора. Мораль здесь не в почёте.

Снова не спрашиваю, где мы. Я могу ждать от своего подсознания чего угодно. Избыток знания только усугубит моё положение.

– Даже монстр понимает, что не нужно отгрызать собственную лапу – это плохо, – говорит Дэмиан. – Не нужно нападать на того, кто тебе помог. Поделиться своей добычей с голодающим – это добро. Можно долго продолжать, но тогда получается, что монстр тоже человек? Или не человек я. Или ты… Или мораль должна быть определённого толка, чтобы стать человечной?

Слова и понятия, казавшиеся с самого детства очевидными, звучат совершенно иначе. Не знаю, что отвечать, но, чем дольше тянется наше молчание, тем сильнее возвращается прежний ужас. Его питают новые, неприятные предчувствия.

Хочется разжать руки и больше ничего не касаться. Но тогда мрак окончательно сомкнёт на мне свои острые лапы, проглотит, не оставив и следа моей мысли в этих мирах. А спина и плечи передо мной живые. Чужие, живые, неизвестные и опасные – и сейчас это мой единственный шанс, который нельзя упускать без боя.

– Да не бойся ты так, – вдруг говорит он тоном помягче, – хотел бы убить и сожрать – не возился бы с тобой столько. Видимо, есть у меня какая-то мораль, которая играет тебе на руку. Даже если я монстр, а не человек.

– Человек, даже самый плохой, всегда знает границы, за которыми начинается настоящее зло. И попытка остаться по светлую сторону этих баррикад делает нас людьми.

– Какая ты наивная, Алиса… – говорит вроде с очередной усмешкой, но плечи не двигаются, а звучит горько. – Самое большое зло творится тогда, когда человек абсолютно уверен, что "границу"нашёл. Именно в этот момент он перестаёт критически мыслить и берёт в руки меч праведного гнева. Или силу "святого слова". Или самые светлые порывы своей несчастной души – и идёт ошибаться. Становится монстром для кого-то другого, тоже нашедшего свои границы.

– Отличить добро от абсолютного зла могут все, но не все готовы это признавать.

– Вот только в мире людей не бывает абсолютного добра и зла. Не бывает очевидных ответов на сложные вопросы. Всегда есть недопонимание, эмоции, трагедии, обстоятельства. И нет монстров в ночи, на которых можно навесить всех собак. Пока этими монстрами не станут ослепшие праведники.

– Тогда зло – эти монстры, которые перестали быть людьми…

– И вот ты выбираешь сторону. Готова осуждать и идти в бой. Ты в шаге от того, чтобы стать такой же – так работает эта логика, хотя мораль так и осталась моралью. Просто рассыпалась о глухую стену недопонимания, отсутствия тяги к эмпатии, глаза, застланные пеленой мнимой тяги к свету.

Я часто дышу и совсем потерялась. Я заглянула в бездну и опять падаю. Она украла моё зрение, и пристально смотрит моими глазами в самую душу. И я барахтаюсь в сером мареве ночного кошмара.

Звуки, шорохи, тихое эхо – всё возвращается после слов Дэмиана. Мы больше не одни, и никогда не были одни в этом жутком месте. Шаги становятся тише, а гул вокруг оглушает. И чужое страдание заливает меня до краёв.

– И на какой стороне ты? Ты нашёл свои границы?

Я продолжаю спрашивать своего спутника. Я мучительно не могу остановиться, пока его тёплое тело – всё, что есть у меня в этой мгле.

– Я вне этой системы. Хотелось бы верить. Я человек, Алиса?

Он так часто повторяет моё имя, что даже от этого мне становится не по себе. Но оно, как якорь, как его плечи, держит меня на месте.

– Не больше, чем я сама, – слова вылетают вперёд мысли. После мы долго молчим.

Молчим слишком долго, пока я могу терпеть непустую пустоту вокруг. Уже не важно, через сколько дней я вновь вернусь в реальность – лишь бы вернуться. В тот непростой мир, где всё ещё сложнее, чем мне казалось.

Молчим слишком долго, пока я могу не сбиваться с рваного ритма наших шагов. Не знаю, в какой момент он стал таким неровным, но, держась за плечи, я угадываю темп и почти не падаю.

Молчим так долго, пока мои уши не раздирает ужасный крик вдали. Пока Дэмиан не останавливается, а я врезаюсь в его спину. Пока последняя капля мнимой безопасности не разлетается в прах.

Крик замолкает в ту же секунду, но эхо в моей голове подхватывает и несёт его без остановки. Я больше не слышу ничего, кроме него. Лишь вечно длящийся истошный крик в кромешной черноте. Мне дурно, хочется блевать и вылезти из своей кожи.

Мой спутник молчит и не двигается, будто этот вопль парализовал и его. Живая мгла вокруг протягивает к нам грязные щупальца, откусывает по частям остатки самообладания и скоро доберётся до плоти.

– Дэмиан… Мы здесь одни?

С трудом ворочаю языком, мой рот пересох. Мучительно не хочу спрашивать, не хочу знать ответа – кажется, что только он теперь отделяет меня щитом от происходящего вокруг.

Дэмиан не отвечает, но начинает двигаться – берёт мою руку, снимает с плеча. Его ладонь обжигающе горячая, но я терплю это вынужденное прикосновение. Убираю вторую руку сама и теряю всякую опору.

– Алиса, теперь ты должна идти так, будто всё видишь, – жарко шепчет он мне на ухо, и я хочу орать от ужаса в ответ. – Открой глаза, сожми мою руку и шагай. Дорога ровная.

Оказывается, я всё это время отчаянно жмурилась, до боли в лице, и не замечала этого. Не желала принимать слепоту, укрывшись иллюзией под сомкнутыми веками.

Открываю глаза – ничего не меняется. Мгла сковала всё тело. Стою, не в силах сделать шаг. Чужой крик долбится в стены моей головы, гулкий в панической пустоте.

– Иди, – уже настойчивей повторяет Дэмиан. Но как я могу?

С каждым шагом в этом проклятом бреду всё становится только хуже.

– Алиса, доверься мне.

И опять моё имя якорем привязывает меня к реальности, не давая уплыть безвозвратно на волне моих страхов.

– Ты могла не верить мне до, не верь мне после. Но доверяй сейчас.

– Почему? – говорю одними губами, не понимая, какой ответ хочу услышать. У меня нет ни единой гарантии, что Дэмиан мне поможет. Или что не бросит в удобный ему момент. Проще откупиться чужой жизнью, чем своей.

– Потому что у тебя нет выбора, – тихо рявкает он. И я делаю первый шаг.

Ужасный крик больше не звучит в голове. Я сосредоточена только на шагах. Дэмиан держит руку слегка впереди, будто всё ещё ведёт меня. Я никогда в жизни не была настолько беспомощна.

– Держи голову прямо. Когда сожму ладонь, подними ногу чуть выше, на дороге камень, – шепчет он, и я держусь не за руку – за сам голос. Моя новая, единственная, последняя опора. Голос незнакомца, которому я не хочу доверять. – Чуть направо, мы слишком близко к обрыву.

Без зрения меня не покидает чувство, что обрыв начинается сразу за моей рукой. Бездна тянется к ней, чтобы ухватить и дёрнуть.

Сжимаю пустой кулак. Не понимаю, почему она медлит.

– Почему мы так идём? Кто-то смотрит? – давлю свой ужас в виде слов наружу, но легче не становится.

– Да, – спокойно отвечает Дэмиан. Больше не говорит ничего, но я снова слышу дикий вопль в голове. На этот раз он мой.

Запинаюсь на ровном месте и чуть не падаю, но его рука удерживает меня на ногах. Не знаю, как. Моих сил больше нет.

Зато обостряется слух. Когда я держалась за плечи моего спутника, он не был мне необходим – я пряталась за чужой спиной. Но сейчас, лицом ко мраку, с распахнутыми настежь глазами, тело реагирует на угрозу. И пытается мне помочь…

На этот раз я слышу не шорохи вблизи, не того, кто смотрит на моё слепое перепуганное лицо. Я разбираю далёкий стук лошадиных копыт.

– Охота, – шепчу я всего одно слово, и на этот раз дёргается невозмутимый Дэмиан. Мы едва не отрываем рук, но в следующее мгновение уже он цепляет мою ладонь, сжимая её до боли. Ускоряет шаг.

Из моего незрячего глаза медленно течёт одинокая слеза.

Топот ещё далеко, но я слышу его так явственно, что все остальные ощущения и воспоминания стынут, уходят на второй план. Мне даже мнится, что я вижу то алое небо, залившее всё перед глазами.

– Здесь есть ступени, нам придётся спускаться ниже.

Ступени. Над бездной. По которым я должна сходить слепой. За руку с незнакомцем.

– Ты сдурел, – вырывается из меня. Мне не спуститься. Вторая слеза догоняет первую.

– Наконец-то живые эмоции, поздравляю, Алиса, – зато он находит повод опять усмехнуться. – А я уж думал, что ты просто перепуганная кукла.

– Хам, – шепчу я, но не чувствую запала. Отнюдь не злость съедает меня с потрохами.

– И сволочь без морали. И твой единственный шанс. Двадцать шагов прямо! – шёпотом командует он в ответ, и в голосе больше нет улыбки. Я иду, и внутри меня вместе со страхом закипает ответный гнев. – Если ты так и не начнёшь мне доверять – отпускай руку и оставайся здесь.

Мгла совсем не так темна, теперь она залита кровью. Я не разжимаю ладонь. Отсчитываю последние шаги перед пропастью. Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать…

– Теперь ты решаешь, умру я или нет?

– Странно, но я уже всё решил.

И Дэмиан разворачивает меня лицом к бездне. Я почти вижу её – такое можно видеть даже без глаз. Мы делаем ещё пять шагов и замираем. Жду, что он снова толкнёт меня, как в тот раз.

– Первые ступени обычные, но места здесь мало, с трудом хватит на двоих. Ниже они становятся шире и круче, высотой в половину твоего роста, перил нет, – быстро говорит он, пока мы подходим к самому краю. Времени на раздумья он мне не даёт.

Всё ещё слышу далёкий топот копыт десятка лошадей. Чувствую на себе липкий взгляд, но не могу понять, чей – моего спутника без лица или неведомого нечто, что следит за нами сейчас. Внутри я уже падаю, что мне терять…

Отпускаю все чувства, ощущения, кроме его ладони, которая теперь сжимает меня в ответ с такой же силой, как и я её. Весь мой мир – только в ней.

Не думаю. Слушаю тихий голос Дэмиана.

– Ещё пара шагов… Сейчас. Ещё. Шагай. Ещё.

Заношу ногу над пустотой, цепляюсь за Дэмиана, и нутро стынет от каждого маленького падения в неизвестность. Но каждый раз я приземляюсь успешно. И уже отчётливо вижу, что красное небо мне не почудилось. Остальное, включая лестницу, всё ещё утопает в чёрной дымке, но зрение понемногу возвращается.

Рискую слегка повернуть голову в сторону Дэмиана, отсчитывающего наши шаги. У чёрной фигуры по-прежнему нет лица.

– Сейчас пойдут ступени круче, скоро придётся карабкаться. Теперь глубина шага – по середину твоего колена.

Мы замедляемся, но продолжаем идти. Видит ли нас до сих пор загадочное нечто? Я моргаю, смахивая старые слёзы, и картина всё больше проясняется.

Когда глубина ступеней становится выше колена, мы разворачиваемся и начинаем лезть, держась руками за промёрзшую землю. Здесь она чуть теплее, чем в начале нашего пути.

Я сама отпускаю руку Дэмиана, и он чуть заметно кивает, понимая, что я вернула себе глаза. Спускаемся бок о бок, уже гораздо быстрее, когда я слышу дикий скрежет камней сверху. С того места, где мы были всего пару минут назад.

Не успеваю среагировать, когда меня дёргают в сторону. Тут же чужая грудь накрывает меня с головой, мимо звонко проносятся камни, чеканя каждую ступень на пути в бездну. Когда их шум стихает далеко внизу, Дэмиан выпускает меня, отряхивая плащ. На долю секунды мне кажется, что в неровном красном свете я могу разглядеть его глаза под капюшоном.

Вполне человеческие светлые глаза…

А потом гигантское щупальце, похожее на хвост в шерсти и сбившейся чешуе с заострённым наконечником, обвивает его тело восемь кругов, подхватывает и срывает вверх.

Я безнадёжно хватаю полу плаща, но его выдирают из моей руки. Что-то кричу. Теряю равновесие и опору, и падаю вниз. Боли уже не чувствую…

Удара тоже нет. Я лежу на мягком, сжимаю в руке своё одеяло. Лежу в полной темноте и пугаюсь, что опять лишилась зрения. Не могу понять, в каком я из миров. Больше ни один из них не кажется настоящим.

Нет, не так. Теперь оба выглядят настолько реальными, что я уже не могу их отличить. Где живу я, а что моя иллюзия?

Глаза привыкают к темноте, и я различаю тусклый свет луны, пробивающийся через полузакрытые шторы. По инерции встаю, включаю Дарта Вейдера, задёргиваю шторы плотнее. И долго сижу на кровати, глядя в пустоту.

Сады Тартара

Всё-таки есть у меня пресловутая мораль. Проклятье.

Я бы мечтал о том, чтобы девчонка не слышала, как я ору. Но боль затмила все мысли, и мне плевать. Будто тело медленно разрезают на куски, а мой крик выжигает последние остатки рассудка.

Мгновение назад я ещё помнил о ноже, спрятанном в голенище сапога… Помнил, пока не стал воющим зверем, зависшим над бездной. Всё, что угодно, лишь бы боль прекратилась!

Твою же мать…

Глава 8. Алиса узнаёт одиночество

На телефоне нет новых сообщений. На компе тоже.

Я очнулась ночью того же дня, в три после полуночи. Заснуть я больше не смогла и к утру вымотана до последнего предела. Сил нет, встаю с трудом