Русская война. 1854. Книга 5

© Антон Емельянов, Сергей Савинов, 2024

Глава 1

Через неделю после ночи высадки

– Как вы, Владимир Алексеевич? – я заглянул в палату к Корнилову, едва только адмирал пошел на поправку.

– Такое чувство, что меня несколько раз проткнули, – признался больной.

– А вас и проткнули, только не шпагой, а осколками, – заметил я. – Мы все считаем вас героем, но… Я собрал офицеров флота, и мы единогласно решили, что с этого момента капитаны и адмиралы лишаются права стоять во время боя на открытой палубе. А то погибли бы вы, тьфу-тьфу, в самом начале сражения, и, думаете, никто бы не растерялся? Да в ближайшие минуты после такого даже с самыми лучшими командирами на любом флоте царил бы хаос!

– И какое решение вы видите? Спрятаться в каюте и воевать по картам? Увы, Григорий Дмитриевич, так это не работает. Не видишь поле боя, принимаешь решения с задержкой, и все… Вражеский храбрец на мостике отправит вас на дно.

– Ну, не обязательно сразу прибегать к крайностям. Мое предложение – защищенная рубка. У того же «Парижа» или любого его бронированного собрата центр тяжести сидит довольно низко. Так что можно построить на палубе что-то высокое, с броней и обзором. И без всякого риска вы будете видеть поле боя даже лучше, чем любой ваш обычный враг!

– Эм… – Корнилов на мгновение задумался, а потом только рукой махнул. – Вот умеете вы, Григорий Дмитриевич, удивить. И хочется спорить по привычке, но понимаешь, что есть в вашей задумке смысл. А главное, вы же свои слова всегда быстро в жизнь превращаете. Так ведь?

– Так, – кивнул я. – «Париж» настолько обгорел, что от него один скелет остался. Так вот мы этот скелет металлом усиливаем и наращиваем – благо сталь из Константинополя готовы везти в любом количестве.

– Вы что же, туркам своим печи новые поставили?

– Нет, конечно, – я покачал головой. – Но новый металл нам нужен не в таком большом количестве, эту малость и тут можно переплавить. А вот для брони обычная мягкая сталь даже и получше будет, мы ее в несколько слоев стелим, и хорошо получается.

– «В несколько» – это сколько? – Корнилов как будто что-то заподозрил.

– Лист – 5 сантиметров, такие ставим по верху бортов в два слоя, а внизу, чтобы и защититься получше, и остойчивость судна заложить уже…

– Сколько?

– До четырех, если брать ниже ватерлинии, – признался я. – Хотели больше, вот только наши паровые машины и такой корабль тянут с трудом, 7 узлов по ветру, не больше. Но мои инженеры уже думают над чем-то помощнее, а для обороны проливов и этого должно хватить. Теперь пусть хоть месяц стреляют без остановки – хрен пробьют!

– Даже четыре листа по пять сантиметров – все равно мощь[1]! Это же сталь! Невероятно, конечно, с какой скоростью наука несется вперед, – Корнилов поморщился, его раны еще давали о себе знать. И я тут же вспомнил, что собравший адмирала заново Пирогов просил не задерживаться больше десяти минут.

– Я, наверно, пойду.

– Стойте! – остановил меня Корнилов. И как остановил! Резко, сильно, будто снова оказался на мостике своего флагмана.

– Что?

– Вы так и не рассказали главное! Что союзники? Что турки? Как вы держитесь уже неделю? И… – тут он замялся. – Есть ли новости с большой земли?

– Как держимся? – в памяти прокрутились все последние события. – В ту же ночь в море вышли пароходы Бутакова, расставляя новые мины. С «Чибисов» и «Адмирала Лазарева» тоже ставили, уже на дальних подступах. Думали задержать врага хотя бы немного, но… Он больше и не пошел по морю, переключив все усилия на поддержку высаженных ранее частей. Свозят им пушки, ядра, новые полки прибывают из самых разных уголков мира каждый день.

– Значит, сдержали их на море.

– Вы сдержали! Честно, я не верил, что это возможно, но…

– Моряки молодцы. Сколько пожаров потушили, как стреляли – без этой самоотверженности ничего бы не вышло.

– И каждый из них получит знак воинской доблести, и больше никогда ни они сами, ни их семьи не будут считаться обычными мужиками. Великий князь пообещал от имени Романовых.

– Если так, то получат, – кивнул Корнилов. – Даже если Михаила потом и прибьют дома, такое слово нужно держать. А что на суше?

– Турки пока заняты своими делами, так что с той стороны оставили только казачьи разъезды, всех собрали на западе и… Держимся, – тут я поморщился. – В первый день было много потерь. И у врага, и у нас. Каждый пытался переть вперед. Горчаков, Липранди и Хрущев надеялись сбросить союзников в море, а те – расширить плацдарм. Но ни у кого не вышло. Вы не видели, но там сейчас все побережье – это сплошные линии укреплений. Возьмешь одну, сразу утыкаешься в следующую. Даже если заливать их огнем из пушек, то рано или поздно выходишь из зоны прикрытия своей артиллерии, и уже враг начинает выкашивать штурмовые группы.

Я не мог рассказать Корнилову, но именно так я и представлял сражения Первой Мировой: бесконечные окопы, позиционная оборона, когда даже удачные атаки чаще всего заканчиваются лишь большими потерями. И какое тут могло быть решение? Создавать механизированные группы прорыва, как у Брусилова или уже во Второй Мировой? Так подобную задачу с нашим техническим уровнем пока не потянуть. Мы, конечно, стараемся расширить отряды броневиков Руднева, но дело это не быстрое… И тут я вспомнил еще одно решение, подревнее.

Его в свое время придумали французы, когда пытались взломать немецкую оборону. Как говорил Огюст Дюбай, «окте и маинтё» или, как потом повторили англичане, «байт энд холд». Суть простая… Ведь в чем основная опасность эшелонированной обороны? Ты пробиваешь ее первый слой, идешь дальше, вязнешь, а потом вражеские контратаки стачивают атакующие силы, которые даже нормально закрепиться не могут. И вот генерал, который прошел еще через франко-прусский позор, предложил: а что, если мы захватываем первую линию укреплений и… не идем дальше? Наоборот, закрепляемся и ждем тех самых контратак. Французы попробовали, и немцы, у которых в уставах было прописано сразу же пытаться отбить захваченные участки, начали нести нетипично высокие потери.

– В общем, мы решили немного схитрить, – я принялся рассказывать, как мы переработали под себя тактику из будущего. – Собираем артиллерийский кулак, прорываем позиции союзников, а потом роем окопы и ждем. Они сначала ждут продолжения, что дает немного времени закрепиться. Потом идут в контратаки, и тут уже мы собираем свою жатву. Потом еще кусок фронта, недалеко, рядом. Не чтобы продвинуться, а чтобы лучше расстреливать новые контратаки.

– И враг ничего не понял?

– За эту неделю мы взяли у них совсем небольшой плацдарм, и да, они словно не замечают ничего другого. Каждый день теряют под тысячу солдат, а мы просто ждем. Вот только… Что-то мне подсказывает, что тот командир, который вел их в атаку в прошлый раз, уже попробовал бы разрубить этот узел.

– Снова ядовитые газы? – поморщился Корнилов.

– Пока их нет, но атака возможна. Так что готовимся: разрабатываем специальные маски с фильтрами и запасом воздуха для дыхания. Мы давно пытались сделать что-то подобное для полетов на большой высоте, и вот пришло время использовать наработки хоть в каком-то виде.

– А сами мы так можем? Ядами?

– Можем, – кивнул я. – Но при обычном распылении все будет сильно зависеть от ветра, так что я больше склоняюсь к тому, чтобы использовать начиненные ядом бомбы с дирижабля. Тут тоже работаем.

– Сложно создать такой газ?

– Обычный хлор – не сложно. Но нам нужно соединение, которое в идеале убьет врага и максимально быстро распадется, чтобы не пострадали свои же. Так что работаем! Если мы и дойдем до такого оружия, то в отличие от врага сделаем все, чтобы свои не пострадали из-за случайности!

– Мне кажется, ты считаешь Кокрейна чудовищем, раз он приказал использовать такое оружие, – Корнилов внимательно посмотрел на меня. – Так вот не позволь своим чувствам помешать тебе оценить истинную сущность и опасность этого человека. Да, ему плевать на обычных людей, для него это просто инструменты, чтобы добиться главного – победы. Любой ценой! Но в то же время он и себя не щадит. Если ты не знал, то это он повел «Британию» на абордаж. Старик, а стоял почти за самой первой линией и кричал, кому куда идти. И если бы не случайная пуля, то кто знает, смогли бы мы продержаться так долго.

– Его убили?

– Не думаю. Его сразу же оттащили назад, так что, скорее всего, рана. А вот сможет он встать на ноги и вернуться в строй или же нет, зависит уже от английских врачей.

– Как вы? – Чарльз Вуд поприветствовал заглянувшего к нему Томаса.

Адмирал щеголял шелковой черной повязкой на правом глазу, и лорд невольно подумал, что тот еще больше стал похож на Кутузова. Вот только что-то прошлое сражение привело его совсем не в Париж. Или это пока Бородино, и нужно лишь подождать?

– Спасибо, мой лорд, – адмирал поклонился, хотя это и далось ему непросто. – Чертова старость. Какой-то осколок выбил глаз. Всего лишь глаз, но этого хватило, чтобы я целую неделю провалялся без возможности подняться. И врачи говорят, что еще месяц мне не стоит ходить.

– Вот и не ходите.

– Но осада… Я слышал, мы застряли. Каждый день в атаках, но никакого результата. Дайте мне флот, и на этот раз мы проломим русскую оборону.

– Четыре корабля преградили фарватер. Наши корабли, Томас! А еще русские снова поставили свои проклятые мины. Так сколько еще кораблей Ройял Флит нам нужно будет потопить, чтобы прорвать их оборону? И это только в Дарданеллах. Дальше Босфор…

– Босфор ничего не стоит, с юга он беззащитен.

– За ним Черное море, – Вуд продолжал. – И главные русские армии. Вы знаете, что тут их стоит тысяч двадцать, а на Дунае – в десять раз больше. Мы пока продолжаем войну, но, я скажу вам по секрету, делаем это только чтобы было проще договориться о мире. Благо новый русский царь еще не осознает всей ситуации и готов слушать то, что говорят ему правильные люди.

– А султан?

– Он, как узнал о переписке Аали-паши с нами, так повесил его в тот же день.

– И готов сменить сторону?

– Нет, но он усиленно делает вид, что продолжает бороться с заговором, и в ближайшие месяцы не двинет в бой даже ополчение.

– Понятно, ждет, чем все закончится.

– Ждет после того сражения, когда вы не смогли, как обещали, продавить оборону русских! – поправил адмирала Вуд.

– И что мы будем делать?

– Я – завтракать, вы – лечиться, солдаты – сражаться. Каждый займется тем, что должен. И будем ждать вестей с севера… Ну, а не повезет, попробуем еще раз. Вы вовремя приказали подобрать тот русский самолет, что сбил ваш газовый брандер. Наши инженеры уже нашли там немало интересного, так что, возможно, мы еще получим оружие, которое перевернет исход этой войны.

– Новое оружие? – глаза Кокрейна блеснули.

Пожелав Корнилову выздоровления, я прошелся по остальным раненым. Как же много их было. Пилоты, солдаты, артиллеристы – всем досталось в последнем сражении, да и сейчас, несмотря на все хитрые стратегии, нет-нет, и кто-то отправлялся в лазарет или на тот свет.

– Григорий Дмитриевич, – на выходе меня встретили Анна Алексеевна с Михаилом.

Девушка дерзко блеснула глазами, а вот великий князь смутился. Мы с ними так ни разу и не поговорили на тему отношений и чувств, но сейчас я неожиданно осознал, что и говорить тут нечего. Возможно, раньше между мной и Анной была какая-то искра, но сейчас… Я ведь теперь невольно сравнивал любую девушку с Юлией, и пока это сравнение было точно не пользу живых.

Анна что-то почувствовала и нахмурилась, а вот Михаил так ничего и не заметил. Просто собрался, а потом неожиданно огорошил меня тем, что к нам приехал Горчаков. Правда, не родственник нашего Петра Дмитриевича, а представитель другой ветви рода. Некто Александр Михайлович, который до недавнего времени был послом в Вене, но потом оказался приближен новым царем и вот отправлен сюда.

Для Михаила это был просто обычный чиновник, на которого при желании можно не обращать особого внимания, а я… Я не мог не думать, что скоро буду говорить с будущим «железным канцлером» Российской империи. С тем, кто придет на смену Нессельроде и станет последним, а возможно, и самым известным среди тех, кому была присвоена эта должность.

Что я еще слышал об этом человеке? «Питомец мод», как назвал его один сокурсник с бакенбардами. Автор фразы «Россия сосредотачивается» – это когда нас попытались втянуть в войну за Италию, но Александр Михайлович смог выдержать линию: и остаться в стороне, и показать, что Россия не выключается из европейской политики. Чего тоже многим бы хотелось. Он же без единого выстрела вернул нам Черноморский флот, от которого в моей истории Россию заставили отказаться по итогам Крымской войны.

Размышляя о том, каким окажется Горчаков в этой реальности, я прошел в штабную палатку, где как раз с ним и столкнулся. Уже пожилой, ему было 57 лет, лицо мягкое, в очках, но глаза умные и цепкие.

– Полковник, а вас я и искал, – Горчаков крепко пожал мне руку сразу двумя ладонями и увлек в отдельную комнату. – Вам ведь уже передали, что я тут с посланием от императора?

– Именно поэтому я здесь, – несмотря на все уважение к собеседнику, я знал, для чего он приехал.

– Довольно сухо, не находите? – Горчаков ни капли не смутился. Кажется, он навел обо мне справки и подготовился к разговору. Ну да, все же передо мной еще даже не министр и тем более не канцлер – просто чиновник, который умеет хорошо делать свою работу.

– А как иначе? Мы же оба знаем, что Александр Николаевич решил закончить войну. Адмиралы и генералы не могут противиться не то что приказу, а одному его желанию. Мне же, недавнему поручику, терять особо нечего. Приказ от Меншикова у меня есть, прямо запретить мне сражаться за Родину вы же не будете? Не будете.

– Александр Сергеевич не прогадал, когда решил, что вашего упрямства может хватить, чтобы довести дело до конца.

– Он понимал, что мое положение больше держится на моих изобретениях, а не на чинах или царской милости. Это развязывает руки.

– Вы довольно искренни, – вот тут Горчаков удивился.

– Не то что при австрийском дворе, верно? – я продолжал ходить по грани. Хотелось четко понять, чего от меня хотят получить, а еще… Что за человек на самом деле этот будущий «железный канцлер».

– Вы слышали обо мне, – Александр Михайлович задумался. – И ждали этого разговора.

– Если честно, я больше ждал появления лично Михаила Дмитриевича, но раз государь решил послать не боевого генерала, а вас, то мои шансы выше, чем могло бы показаться. Так?

– И проницательны.

– А Пушкин не врал, когда писал, что вы умеете сходиться с людьми. Вам хочется верить.

После упоминания поэта Горчаков неожиданно замкнулся, а я вспомнил, что в будущем он весьма неохотно жертвовал на его памятник. Кажется, между этой парочкой пробежала довольно жирная кошка. Надо иметь в виду.

– Может быть, к делу? – нарушил я паузу.

– Что ж, можно и так, – Горчаков поправил очки. – Государь уверен, и тут я с ним полностью согласен: России нужен мир. Нужно время, чтобы прийти в себя, и если и вмешиваться в новые конфликты, то только когда мы будем готовы к ним лучше наших противников.

Я вывел для себя еще одну черту Горчакова – осторожность. Иногда это приносило пользу, но иногда… В памяти всплыли новые воспоминания о его деятельности. Многие считали, что Александр Михайлович, придя к власти на волне поражения, всегда хотел отплатить Австрии за ее предательство. Это же привело его к поддержке Пруссии и дружбе с Бисмарком, что сначала даже позволило выйти из навязанных условий Парижского мира, но что дальше?

Россия обрела флот на Черном море, но оказалась в полной зависимости от экономики Пруссии. А новый Тройственный союз? Чем-то он походил на Священный союз Александра I, вот только при его внуке и Горчакове мы оказались там совсем не на первых ролях. И это привело к закономерному финалу. Россия поддерживала решения, выгодные союзникам, но когда пришло ее время… Когда нам была нужна поддержка после русско-турецкой войны 1877-78 годов, чтобы закрепить итоги Сан-Стефанского мира, Пруссия и Австрия остались в стороне. Опять.

Берлинский конгресс стал итогом всей работы Горчакова, украл победу, которую добыли наши солдаты на поле боя. И вот сейчас разве он не пытается сделать то же самое? Из добрых побуждений, но… Сколько это будет стоить России? Я как-то разом заметил, что у Горчакова дрожат при каждом движении свисающие толстые щеки, а вид в очках так походил на моду тех, кто собирался вокруг великого князя Константина. А ведь они и будут дальше работать вместе.

Все эти мысли пронеслись в голове всего за мгновение, но теперь я смотрел на своего собеседника не как на будущую легенду, а как на противника. Или… Еще ничего не решено, и таланты Александра Михайловича, которые точно есть, по-прежнему могут принести пользу Родине? Но удастся ли мне перетащить его на свою сторону? Впрочем, если не спешить…

– А вы уверены, что наши враги готовы лучше? – я обвел рукой виднеющиеся вдали глади Дарданелл. – Они пришли к нам, но это мы взяли проливы. Мы всего лишь двадцатью тысячами держим в напряжении армии Англии, Франции и Турции, вытягивая все силы с других направлений.

– Вы правильно сказали, – Горчаков ни капли не смутился, – что у вас двадцать тысяч. Если быть точным, в строй сейчас могут встать всего шестнадцать с половиной, но это не так важно. Вот только что будет, если вы проиграете, если вас сотрут в порошок? Вы же не будете спорить, если я скажу, что другие части готовы гораздо хуже? И что тогда будет ждать Россию?

– Россию будет ждать мир на долгие годы, если вы усилите нас.

– А разве проблема только в людях? Я видел, как вы модернизируете «Париж», видел, как все до единой ракеты, снаряды и бомбы в тот же день идут на передовую. Вы держитесь, но, будь у вас в запасе, скажем, еще год, разве не сражались бы вы лучше?

– Но и враг подготовится.

– Так опередите его! Но без сражений, мирно. Чтобы одной силы вашего имени, чтобы одного вида кораблей и бронированных машин оказалось достаточно, чтобы наши дипломаты и без смертей смогли добиться справедливости. Армия – это аргумент, но стоит ли начинать спор именно с него?

Я думал, как перетащить на свою сторону Горчакова, а тот, кажется, пытался сделать то же самое со мной. И ведь был смысл в его словах, немного, но был.

– То есть вы предлагаете отступить? – продолжил я. – Отдать все, за что мы проливали кровь, и просто готовиться, чтобы сделать это еще раз? Поверьте, как бы убедительно ни звучали ваши слова, те же проливы без боя нам никто не отдаст. За некоторые вещи можно только бороться!

– Я успел поговорить с вашими офицерами и понимал, что вы не согласитесь. Надеялся, что вы сможете посмотреть не на год, даже не на десятки, а на сотни лет вперед. На то, что в итоге дало бы империи больше, но…

Горчаков еще говорил, но его слова больше не действовали. Они могли бы задеть кого-то другого, вот только будущий канцлер не учел, что я на самом деле видел будущее. Видел, как дипломатия без зубов может потерять даже то, что добыто силой орудий.

– …итак, ваш выбор, – Горчаков поморщился, словно почувствовав изменения внутри меня. – Отступить и дать мне закончить войну на разумных условиях. Или же пойти вперед – победите врага, докажите, что сила на вашей стороне, и принудьте его к тому миру, что кажется правильным вам самому. Это выбор, который государь дал вам как признание ваших успехов.

Он ждал моего ответа. Выбор без выбора. Потому что сдаться – это признать бессмысленность подвига всех тех, кто умер тут, так далеко от дома!.. И ведь этот погрязший в венских интригах человек так и не понял наших врагов – почувствовав кровь и слабость, они не отступят, наоборот, обретут второе дыхание и продолжат погоню. И ради чего тогда умерла Юлия? Чтобы в лучшем случае России разрешили поставить одну крепость в проливах или чтобы вообще дотянуть до нового парижского позора?

А второй вариант – пойти вперед? Отказаться от тактики, когда мы перемалываем армию врага с минимальными потерями, и просто за день погубить все, что у нас есть. Да, мы не сгинем просто так, врагу придется умыться кровью! Возможно, этот ужас даже станет неплохим аргументом на будущих переговорах и позволит тому же Горчакову выбить для России лучшие условия. Даже без продолжения войны, но…

Оба эти варианта не имели никакого смысла!

– Я выбираю третий вариант.

– Его нет.

– У меня есть приказ светлейшего князя, и я должен его выполнить, – я напомнил о своем статусе.

– Князь отстранен от должности.

– Тем не менее, он успел отдать приказ. Или все же прямо прикажете сдаться?

– Будете упорствовать? Тогда мне придется вас арестовать и отвезти в Санкт-Петербург.

– Думаете, сможете?.. – я начал и резко замолчал.

Передо мной стоял красный, вышедший из себя Горчаков, а я думал о том, а так ли я нужен на передовой именно сейчас. Доделка «Парижа», новые снаряды, планомерная работа по уже утвержденной стратегии – с этим справятся и без меня. Нужно просто не мешать, чтобы хватило времени… И я могу его выиграть! Если повезет, то в процессе доведу до ума пару новинок, а то и помогу будущему канцлеру понять, в чем разница между болтовней в Вене и тем, что на самом деле творится на земле.

Решено!

– Вы хотите поднять бунт? – Горчаков не выдержал.

– Я сдаюсь, – я неспешно вышел из палатки, чтобы вдохнуть полную грудь влажного морского воздуха. – Как вы сказали, можете меня арестовать и отвезти в Санкт-Петербург.

А там еще посмотрим, чья возьмет!

Глава 2

Сижу над ползущими внизу облаками и не забываю посасывать кусок вяленого мяса. Как леденец, только вкуснее, даже иногда забываешь, что наши ребята остались там, на передовой, а мне пришлось отправиться в столицу. Еще одна причина жевать мясо – это то, как недовольно морщится Горчаков. Привык, что в Вене все картинно следуют правилам приличия, а тут я…

– Может, не стоило забирать с передовой «Адмирала Лазарева»? Хватило бы и «Севастополя». Или даже на «Ласточке» могли бы долететь. С пересадками, но я бы потерпел, – Александр Михайлович долго думал, как бы меня уколоть, и вот нашел способ.

– Нет сейчас задач на фронте для «Китов», – я покачал головой. – По крайней мере, тех, с которыми не смогли бы справиться «Чибисы» или «Севастополь». А вот чтобы привезти в Санкт-Петербург все необходимые грузы, а потом дотащить не меньше обратно – лучше «Адмирала» не найти.

– Мы разве не напрямую в столицу летим? – Горчаков нахмурился, а я подумал, что как-то не складываются у меня отношения с этим родом. Сначала Петр Дмитриевич, потом его брат, сместивший Меншикова, теперь вот будущий канцлер.

– Надо будет остановиться в Севастополе… На профилактику «Кита» перед большим перелетом, потом закинем по пути пару грузов в Стальный, и дальше можно уже без остановок.

– Нельзя заставлять государя ждать! Или вы, Григорий Дмитриевич, забыли, что не просто путешествуете, а арестованы за нарушение приказа?

– Просто арестован, – напомнил я. – Приказ, который я отказался исполнить, все же не был отдан. Ну и остановки – это необходимость. Разве на лошадях вы ездите двадцать четыре часа в сутки или все же делаете перерывы по пути? Ночевка, смена упряжек…

– Делаю, – Горчаков буравил меня взглядом. – Вот только что-то мне подсказывает, что «Адмирал Лазарев» в отличие от лошадей смог бы справиться и так.

– Похвальная вера в современную технику. Вам бы еще найти специалиста по ней, который смог бы подтвердить ваши слова. А пока его нет, придется довериться мне.

– Хорошо. Допустим, Севастополь я понимаю. Но к чему тратить время в Стальном? Вернее, и это я понимаю, вы хотите заглянуть на свои шахты и заводы, вот только зачем это мне?

– Вам это нужно, чтобы бункеровать там «Адмирала» углем. Севастополь, как бы там ни было, все еще под угрозой осады, и я не буду забирать из него ценный ресурс больше, чем это необходимо.

– Вы упрямы.

– Так ради дела!

– Но что за дело? За что вы сражаетесь, Григорий Дмитриевич?

– Вы так и не поняли? Что ж, скажу еще раз: мы многого добились, и я постараюсь сделать все возможное, чтобы всякие прекраснодушные идиоты рядом с престолом не спустили все это в нужник! И ведь ради чего? Ради каких-то своих глупых либеральных идей?

– Вы не любите либералов? – неожиданно Горчаков хихикнул. – Очень странно.

– Почему?

– Потому что я назвал бы либералом вас самого.

– Смеетесь?! – я сказал это так громко, что остальные члены команды принялись озираться.

Их было не так много. Тех, кого мне удалось захватить с собой без вреда для полевой работы. Например, я бы не отказался от Уварова или Алехина, но они нужны в небе. А вот для десанта пока задач не было, так что Степан согласился составить мне компанию. Рядом с ним сидел Митька – он бы тоже остался, но в последнем бою молодой казак лишился двух пальцев на левой руке. Посекло осколками – не смертельно, но на пару месяцев он теперь на земле, а значит, я пригласил его с собой со спокойной совестью. Такая вот у нас команда инвалидов.

Но есть и здоровые. Стоящий за штурвалом Лесовский или Достоевский, у которого пока не было своего личного научного проекта. Десять парней из новеньких: еще слишком молодые, чтобы отправить их в небо против врага, зато верные, чтобы мне было на кого опереться в случае чего. И отдельно от всех сидели те, кого я не очень желал видеть. Горчаков настоял на сопровождении от жандармов, я звал с нами Дубельта, но тот не захотел оставлять армию и отправил с нами Зубатова. Тот за последние месяцы успел дорасти до капитана и вполне подходил для миссии по званию. И вот нет-нет, да зыркал на меня исподлобья. Вполне злобно, словно на самом деле примеривался пристрелить меня при необходимости.

– Вы так удивились, – Горчаков немного выждал, пока я успокоюсь после его заявления. – Но почему?

– Где я и где либералы? – ответил я вопросом на вопрос.

– И опять мне кажется, будто вы придумали что-то, совершенно не похожее на реальность, – Александр Михайлович бросил взгляд на блестевшее под нами Мраморное море. – Время у нас есть. Вы позволите мне ввести вас в курс современной российской политики, как она есть на самом деле?

– Как ее видите вы.

– Допустим, – Горчаков задумался. – Но вы же не будете спорить, что у меня на этом поприще побольше опыта, чем у вас?

– Не буду.

– Тогда я начну с того, что любой стране нужно развиваться, чтобы соответствовать вызовам времени. Сейчас, наверно, даже больше, чем раньше.

– Наверно.

– Так вот чтобы двигаться вперед, стране нужен ресурс. Люди, которые смогут это движение обеспечить. Либерал, чем бы ни обросло это слово у вас в голове, это тот, кто хочет этого движения. Причем, что особенно важно, он хочет этого бескорыстно для себя.

– То есть если не бескорыстно, то не либерал?

– Если вы про деньги или власть, то да. Если добавить их в уравнение, то для подобного человека нужно будет придумать какое-то другое слово, но мы ведь говорим не о таких. На этом спокойном веку дворян-либералов становилось все больше в нашем обществе, не большинство, но достаточно, чтобы они смогли стать силой, которая запустит изменения.

– Если вас послушать, то либералы – это такие идеальные люди. А все остальные хуже?

– Они другие. Сейчас, если оценивать общество со стороны, большинство составят патриоты-консерваторы, но в чем их особенность? Они часть сложившейся системы. Любые изменения – это ухудшение их текущего положения. Взять реформы Киселева, которые Николай начал в 30-е годы. Кто больше всего противился изменению статуса крестьян? Крупные землевладельцы. Так и со всем остальным: доверяя изменения тем, кто их не хочет, разве мы заранее не обрекаем их на неудачу?

В словах Горчакова была своя логика, но логика без фактов не имеет значения.

– И тем не менее со всеми этими проблемами страна развивается. Вот вы сказали про крепостных: в 30-е годы их было до 40 процентов населения страны, а сейчас дай бог 20. И никаких резкий телодвижений, которые могли бы перевернуть жизнь всей России. Не факт, что в лучшую сторону.

– То есть вы считаете нормальным, что половина европейских стран смотрит на нас как на рабовладельцев? – Горчаков бросил на меня победный взгляд. Кажется, этот аргумент был довольно моден в Вене.

– Во-первых, – я начал загибать пальцы, – мне плевать, что о нас думают в других странах, мы же если и будем меняться, то для себя, не для них. Во-вторых, крепостное право все же отличается от рабства и, ставя между ними знак равенства, мы играем на руку тем, кто использует этот аргумент против нашей Родины.

– Но из-за этого аргумент ведь не перестает быть аргументом, так? – Горчаков все больше и больше подстраивался под меня, подмечая, что для меня важно, а что я готов пропускать мимо ушей. Действительно, талант.

– А вот здесь есть вопросы, – заметил я. – Аргумент – это то, что едино для всех, входит в некую общую систему координат. А то, что используют против тебя, но игнорируют у других, я бы назвал скорее оружием. И тогда, в-третьих, а так ли плохо крепостничество или у него есть свои плюсы?

– Неужели вы поддерживаете крепостничество?

– Я за то, чтобы признаваться честно самому себе, о чем мы говорим. Об этической составляющей? Тогда у меня даже сомнений нет – я против! Или об экономической? И тогда нужно отключиться от эмоций и посмотреть те же выводы комиссии Киселева. Я ведь их тоже читал, и там прямо говорилось, что без крупных помещичьих хозяйств уровень добычи хлеба в стране упадет в несколько раз. Малые хозяйства просто не смогут сравниться с крупными, и это факт. Мало хлеба – это в лучшем случае падение экспорта, в худшем – голод. И тогда можно вернуться к этике: кому от этого станет лучше?

– И что же, ничего не делать?

– Делать! Но при этом четко понимать, что это не то, на что нужно просто решиться, а серьезная задача, с которой нужно именно работать. Последовательно! Как минимум, закладывать способы повышения урожайности за счет механизации и селекции.

– С механизацией я понимаю, это вы про свои машины. А что такое селекция? Судя по латинскому звучанию, это выбор. Выбор растений?

– Да, отбор лучших семян, как, например, это делают с лошадьми. Насколько я знаю, сейчас в сельском хозяйства этим никто не занимается на регулярной основе, в том числе в масштабе государства. Но вот если построить зерновые станции, если выдавать зерновой материал, который будет давать больший урожай, то ситуация изменится. А если к этому сверху добавить удобрения, то мы точно сможем нивелировать риски подобной реформы.

– Хорошо! – Горчаков поднял руки, предлагая не углубляться в детали. – Я согласен с вами, что любому делу нужна научная основа, и в ваших предложениях точно есть смысл. Как минимум, я обязательно передам их государю, он много думает об этом вопросе. Но в то же время вы как будто совершенно забываете про такую важную вещь, как порывы души. Внутреннюю готовность людей к переменам, а без нее, какие бы механизмы и семена вы ни дали деревне, ничего не сработает.

Горчаков замолчал, ожидая, что я буду спорить, но я молчал. Вместо этого я вспоминал, как процесс освобождения крестьян шел в реальности. Сначала тайные комитеты, где царь внедрял мысль о необходимости отказа от крепостничества в головы дворянства, потом первые добровольцы, изъявившие желание что-то изменить… Им уже спускался приказ: создавать открытые комиссии и готовить свои предложения. Санкт-Петербург, Прибалтика, Тверь, Москва – эти успели вызваться добровольно, а как процесс пошел, так остальным уже спустили прямое указание. Действительно то, о чем сейчас говорит Горчаков – Александр II при всех моих сомнениях в его адрес действовал не напролом, а пытался хотя бы создать запрос в обществе.

Правда, в итоге все благие начинания оказались втоптаны в грязь. Когда пришло время собирать и обсуждать все идеи губернских комитетов, оказалось, что большинство если и рассматривают идею освобождения, то только без земли. Подобное не устраивало царя, и его министры нашли изящный выход: просто пригласили на итоговую встречу в Санкт-Петербург лишь либеральных дворян, тех, кто хотел именно «правильных» изменений. Неудивительно, что после такого о поддержке на местах говорить не приходилось.

– А теперь, Григорий Дмитриевич, давайте посмотрим на всю страну целиком, не только на проблему крепостничества, – Горчаков заметил мою задумчивость и решил дожать. – Стране нужны перемены, нужны люди, которые будут готовы бескорыстно на них работать. Но их мало, еще слишком мало, чтобы этого добиться, и что тогда? Ждать, давая России все больше и больше отставать от других великих держав? Нет! – Александр Михайлович начал горячиться. – Но тогда нам нужна причина, чтобы основная масса дворян тоже захотела перемен. Чтобы они признали, что текущее состояние страны не может дать ей того, что они так в ней ценят – величия.

Он замолчал, не договорив – такие вещи не говорят вслух – но я и так все понял. Патриоты-консерваторы не хотят перемен сейчас, но если Россия проиграет, то в их среде поднимется новая волна. А Горчаков и такие, как он, просто смогут ее подхватить и направить в нужную сторону. Вернее, не смогут! Но они-то про это еще не в курсе…

– А знаете, что я думаю про либералов, – я вернулся к тому, с чего мы начинали. – Вы, Александр Михайлович, сказали, что они должны быть бескорыстными, чтобы ограничения статуса и службы не влияли на их суждения. И это выглядит справедливым. Вот только мне кажется, что есть еще одна важная, даже важнейшая черта, которая должна быть в таких людях.

– И какая? – Горчаков нахмурился, не понимая, к чему я веду.

– Честность, – ответил я. – Причем не формальная, а честность перед самими собой. А то ведь так легко, встав на путь изменений, свалиться в бонапартовщину. Когда цена не имеет значения, когда ради цели можно преступить любые законы, хоть человеческие, хоть божьи.

– Вы словно чего-то боитесь?

– Я представил то будущее, о котором говорите вы. Представил, как бескорыстные либералы начали менять Россию, не ради нее самой, а только ради своих идей. Когда тысячи смертей на этом пути больше не будут иметь значения, когда можно убить хоть самого царя, лишь бы не идти на компромиссы.

– Вы преувеличиваете возможные неприятности, – Горчаков покачал головой, прогоняя неприятные видения. – Таких людей никто не поддержит – ни народ, ни дворянство.

– Преуменьшаю. И вы забыли упомянуть наших соседей: им ведь будет гораздо проще и выгоднее поставлять оружие и деньги таким вот борцам за свободу прямо в столице, чем возить их на тот же Кавказ. А оправдать любое зло в собственных глазах совсем не сложно, иначе гордыня не была бы одним из смертных грехов.

– Вы рассказываете, словно сами это видели… – Горчаков снова тряхнул головой, теперь уже резко, будто испугался. – Я все же думаю, что подобное извращение либеральных идей невозможно, ибо противоречит самой их сути, желанию помочь своей стране, но… А каким бы могло быть решение?

– Честность, как я и сказал, и самое простое ее проявление – следование законам. Пока эти ваши либералы признают единые правила, пусть и в ущерб себе, им можно верить. Не соглашаться, но хотя бы слушать, спорить, искать вместе истину. Но как только они решат, что выше всего, то все… Они станут врагами.

Горчаков пару секунд молчал, а потом внимательно посмотрел на меня.

– А все же я был прав, – на его лице мелькнула улыбка. – Вы либерал – вы не ищете корысти, как и говорил я. И в то же время вы готовы следовать законам, даже если не согласны с ними, как говорили вы сами. Вы ведь поэтому сдались и позволили себя арестовать?

Я поморщился – вот умеют некоторые испортить вкус победы. Именно победы, потому что я пусть и не убедил ни в чем Горчакова, но точно заставил задуматься. Да и все остальные на дирижабле, кто невольно слушал наш разговор, тоже погрузились в свои мысли. Интересно о чем?

Возле одного из окон «Адмирала Лазарева» сидел мужчина и думал о том, сколько людей он уже убил на своем пути. Тех, кто считал его другом или просто товарищем… Сколько раз он нарушал слово, чтобы добиться своего… И вот какой-то капитан – нет, уже полковник – пытается убедить других, что этот путь – ошибка… Глупец! Недолгие сомнения развеялись без следа. Верит, что богу есть до них дело – глупость! Каждый сам за себя! Каждый может выбирать свой путь, и в этом нет гордыни или преступления.

Родина, вера – пустые слова. Нет, бог есть, но человек – это венец его творения, и его жизненный путь никак не должны ограничивать подобные малости. Это оковы, от которых нужно избавиться. Что он и сделал! Выбрал новую родину, выбрал новое служение – сам! Без оглядки на глупые правила, и именно это решение сделало его особенным. Лучшим!

Вечером мы пролетели огни Константинополя, ночью прошли над Черным морем, а утром… Утром я увидел такое знакомое крымское побережье. Изгибы берега, леса и макушки кораблей в уже ставшей родной бухте. Севастополь, я вернулся!

Увы, времени у нас было немного. Новый глава всех войск в Крыму, Михаил Дмитриевич Горчаков, стоял в Бахчисарае. Когда он узнает о моем появлении, то может вмешаться, а мне хотелось бы обойтись без этого. Хватит мне представителей этого семейства! Так что я тепло поприветствовал техников и, со спокойной душой оставив им «Адмирала», поспешил в мастерские проверять, что тут есть такого, что можно было бы прихватить с собой.

Блоки генераторов – беру. Ящики с лампами, крепления для них и провода для разводки – конечно! Из соседнего зала донесся знакомый гул… Я подошел, и точно – Леер гонял на тестовом стенде турбину. Он больше всех остальных верил в эту идею, но вот доработать клапаны впрыска топлива прямо в камеру сгорания никак не получалось. То не хватало рассеивания, то давление скакало, то еще чего.

– А, Григорий Дмитриевич? – Генрих Антонович, погрузившись в дела, даже не удивился моему появлению. – А я вот только услышал, что летите, так сразу новая идея пришла, как можно турбину заставить работать.

– И давно про наше появление известно? – у меня появились нехорошие предчувствия.

– Около получаса назад «Адмирала Лазарева» пилоты из молодежи заметили, сразу передали в город, но генерал Кирьяков – его комендантом поставили – не разрешил празднество устроить. Наоборот, приказал всех отогнать от мастерских, а сам послал гонцов в Бахчисарай к Михаилу Дмитриевичу. Хотел пилота, чтобы побыстрее, но те отказались и мне рассказали. Вот только зачем?

Инженер, как всегда, был больше погружен в собственные мысли, чем в окружающие его совершенно не важные мелочи. А я подумал, что совсем не зря решил подстраховаться.

Глава 3

Прищемил палец пружиной, а на лице все равно улыбка до ушей. Просто приятно работать на своем месте, когда все мелочи рядом, все под рукой. И пусть те же передатчики мы начали собирать только в проливах, но и тут было все, чтобы повторить. Оставалось только поставить антенну, кинуть провода да подогнать всякие мелочи.

– Митька! – уже через десять минут я вышел на нашу частоту. – Тут?

– Тут, ваше благородие! – через мгновение отозвался казак.

Генрих Антонович оторвался от турбины и удивленно расширил глаза.

– Что это? – он подумал и на всякий случай перекрестился.

– Радиопередатчик. Помните, мы с радиоволнами работали? В итоге вот такие штуки получаются.

– И где он? – инженер кивнул на приемник, явно имея в виду Митьку.

– В небе над городом, – ответил я. – Были у меня подозрения, которые вы как раз и подтвердили. Так что решил подстраховаться и хотя бы быть в курсе ситуации.

– Это правильно, – закивал Генрих Антонович. – Не понимают ничего, а даже ко мне пытались лезть, свои правила устанавливать. Но я их сразу прогнал, а некоторые побоялись. Ну да не будем их судить, человек слаб, давайте я вас провожу и хотя бы по пути расскажу, что придумал. Тут ведь какое дело… – инженер принялся шарить под столом в поисках мундира. – Мы ведь раньше пытались все время смесь для поджига сразу в камеру сгорания подать. И я подумал: а зачем спешить? Что, если ее подготовить заранее в отдельной камере – там ведь и давление поддержать проще, и состав! А оттуда уже в двигатель! И еще можно не газ использовать, чтобы не было таких высоких требований по давлению, а взять что-нибудь попроще вроде керосина. Вы, наверно, не слышали, это в 1846-м Абрахам Геснер предложил точную схему добычи фотогена. Его еще в 18 веке из нефти у нас гнали, но по готовой схеме ведь проще, да?

Я слушал увлекшегося инженера и изо всех сил боролся с тем, чтобы не врезать себе по лбу. Действительно, такой простой ответ. И зачем я уперся в двигатели на газу? Чтобы не распыляться на разные виды топлива? А вот то, насколько это усложняет процесс, не учел… Или сразу полез работать с непосредственным впрыском топлива! Сложно, запредельно сложно для нашего уровня технологий. А что было бы гораздо проще? Карбюратор! И, кажется, Генрих Антонович придумал именно его.

– Отмена мундира, – я тряхнул головой. – Сначала соберем и проверим в деле ваше изобретение.

– Но как же генерал Кирьяков?

– И с ним тоже кое-что проверим, – на этот раз я выдохнул, собираясь с мыслями.

Отдал пару приказов Митьке, чтобы продолжал держать меня в курсе, а потом с головой погрузился в процесс: как бы ни была хороша идея карбюратора сама по себе, наверняка же можно найти что улучшить. И да, сразу и нашел. Так, Генрих Антонович хотел перекрывать подачу топлива с помощью обычной заслонки и сейчас мучился с резинками, пытаясь собрать что-то достаточно надежное из каучука. Я же предложил самый простой игольчатый клапан и поплавок. Пришло достаточно топлива, поплавок надавил на иголку, как в бачке унитаза, и та перекрыла шланг. И больше не нужны были никакие массивные механизмы и противовесы. Будущий карбюратор разом полегчал минимум на полкило.

Следующим местом, которое я внимательно разглядывал, была форсунка для дозированной подачи топлива в смесительную камеру, она же жиклер в будущем. Вернее, что-то мне подсказывает, что в этом времени у нее будет другое название, в честь нового изобретателя. И ведь заслужил Генрих Антонович – в 1855-м ведь в принципе еще не было ничего подобного, а он сделал. Причем не просто узкий канал, а по форме что-то вроде песочных часов, чтобы максимально разбрызгивать проходящее топливо.

И дальше было еще что-то хитрое.

– А это разреживатель, – Генрих Антонович заметил мой взгляд. – Схема почти как с крыльями наших «Ласточек» и «Чибисов»: там ведь мы тоже разрежаем воздух сверху крыла и создаем несущую силу. А тут… Мы сужаем камеру рядом с местом выхода топлива. Когда подаем внутрь воздух, в этом месте он ускоряется, и создается то самое разрежение. И за счет этой разницы давления топливо засасывается в камеру и улетает дальше в цилиндры.

В мое время это называли диффузором, но разреживатель, пожалуй, звучало понятнее. И ведь как ловко еще недавно самый обычный инженер наложил одну теорию на другую.

Мы еще немного поколдовали над устройством. Добавили дроссельные заслонки, чтобы регулировать поток воздуха, а вместе с ним и подачу топлива.

– Гениально, Григорий Дмитриевич, – инженер не мог найти себе места. – Даем больше воздуха, и он захватывает больше топлива. Даем меньше – меньше топлива. А я ведь все думал, как же попроще сделать, чтобы управлять этим процессом! Казалось, еще целую вечность голову ломать, а вы пришли и все сделали.

Генрих Антонович подозрительно засопел.

– Все сделали вы. Мои добавки, верно, улучшили ваше творение, но точно не переписали его на меня, – успокоил я инженера. Он ведь теперь у меня не только за идею работает, но и за процент от изобретений. – Тем более работа не закончена. Вы же понимаете, что, например, на старте двигателя или при маневрах нам нужно будет больше топлива в смеси. А на холостом ходу меньше. И завязывать все это только на поток воздуха было бы неправильно, так что нам еще точно есть что и куда тут улучшать.

– Но разве можно все такие показатели отслеживать и в моменте вносить изменения в работу? – инженер вроде бы и был рад новым горизонтам, но пока даже не представлял, как туда двигаться. Что ж, тут я могу помочь.

– Магнитное излучение, электричество, – напомнил я. – Представьте еще один игольчатый клапан прямо внутри вашей форсунки. Ставим внутри магнит, который может нашу иголку освобождать или стопорить. Подаем напряжение – он работает, топливо пошло. Отпустили – и нет его.

Я не очень много знал про инжекторы, но почти рабочий карбюратор пробудил полузабытые воспоминания. И вроде бы Генрих Антонович задумался, погружаясь и осознавая новую огромную задачу.

– Это будет интересно… – наконец, выдохнул он.

– Но сначала давайте соберем то, что есть, – я помог инженеру скрутить улучшенный карбюратор, потом еще полчаса мы помучились, соединяя его с прототипом турбины. И еще столько же ставили насос, чтобы подтягивать керосин из бочки, где Генрих Антонович собрал результаты работы своего перегонного куба.

Запуск… Мы несколько секунд смотрели, как ревет вырывающийся воздух и крутится винт. Закрепленный на платформе динамометр для оценки мощности двигателя в итоге не выдержал и хрустнул. Мы с Генрихом Антоновичем словно проснулись и молча бросились все выключать. И в этот самый момент услышали крики Митьки. Оказывается, он уже какое-то время пытался предупредить меня о приближении крупного отряда военных во главе с самим Кирьяковым, но из-за шума турбины мы ничего не слышали.

Ну и не страшно, главное, мы успели.

– Генрих Антонович, сможете новые такие с нуля собрать? – я внимательно посмотрел на инженера, дождался кивка и продолжил. – Тогда эту турбину и куб прикажите перенести на «Адмирала Лазарева», постараюсь и сам поработать с ними в столице. А потом сравним, что у кого вышло. А пока… Надо пойти… Поговорить.

Я накинул снятый в процессе работы мундир. Сбил с плеча металлическую стружку, а потом вышел на улицу навстречу холодному вечернему ветру. После жара мастерских, после доброго дела – так приятно. Несколько минут я стоял и жмурился, ловя потоки морского воздуха, и тот, словно осознав, что его не боятся, начал теплеть и успокаиваться.

– А вот и вы, Григорий Дмитриевич, – с главной улицы на территорию мастерских первым вышел Кирьяков.

Генерал придерживал шляпу, чтобы ту не сдуло, и немного наклонялся вперед. Рядом с ним, пожимая плечами – мол, ничего личного, но приказ есть приказ – шагал Зубатов. Вот еще одна причина, почему мне бы хотелось видеть рядом Дубельта, а не его. Леонтий Васильевич, конечно, тоже выполнил бы приказ, но кто бы его тут смог отдать генералу третьего отделения? Точно не Кирьяков и даже не Михаил Дмитриевич, занявший место Меншикова.

– Вы по какому вопросу?

– По слову царя пришел заковать вас за невыполнение приказа и проследить, чтобы в столицу вы были отправлены именно таким образом.

Следующие за Кирьяковым офицеры начали переглядываться. Я вот, если честно, до конца так и не изучил свои дворянские права, но что-то мне подсказывало, что такой приказ существенно выходит за их рамки.

– Что ж, прошу показать приказ, – я не двигался с места, ожидая развития ситуации.

К моему удивлению, Кирьяков ни капли не удивился и действительно вытащил бумагу с соответствующими распоряжениями.

– Подпись Михаила Дмитриевича вижу, – я оценил, кто именно решил поучить меня жизни. – А вот подписи Александра Николаевича нет. Тогда прошу извинить. По приказу царя я арестован и должен явиться в столицу, и пока этого не сделаю, любые другие указания выполнять не намерен.

– Григорий Дмитриевич, я ведь знаю, что вы заступались за меня после Альмы, – неожиданно миролюбиво ответил Кирьяков. – Я знаю про ваши заслуги, но… У меня приказ от генерала, и он написан на бумаге с печатью. А вашего, прошу прощения, я не вижу. Так что давайте договоримся по-хорошему.

Я не ответил, а просто продолжил стоять.

– Поручик Доманов, арестуйте полковника Щербачева, – генерал все-таки пошел до конца, а я не тронулся с места.

Сопротивляться я не собирался: не для того я сюда прилетел и не для того ждал. А вот проверить, что окажется для местных важнее, закон или боевое братство, хотелось. Мы не были друзьями ни с кем, кто стоял сейчас рядом с Кирьяковым. Они не вызвались пойти к берегам Турции ни со мной, ни с подкреплением Корнилова, но… Мы все равно проливали вместе кровь, мы видели друг друга на передовой. Имеет ли это значение?

– Полковник Щербачев не оказывает сопротивления, и он сам следует в столицу, – поручик Доманов отвел взгляд. – Не вижу возможности выполнить приказ, генерал. Готов отправиться на гауптвахту за несообразительность и нерасторопность.

– Поручик Толстой, – Кирьяков кивнул еще одному боевому офицеру, стоящему рядом. Артиллерийские погоны, короткие усики и бакенбарды совсем не выдавали в молодом франте будущего писателя. – Вы-то сможете выполнить приказ?

– Никак нет, – тот вытянулся во фрунт. – Полковник уже делает то, что должен. Не вижу возможности исполнить приказ генерала и не нарушить монаршью волю. Готов понести наказание и отправиться в действующую армию искупать свою вину.

Лев Николаевич в отличие от первого поручика решил просить что-то большее, чем гауптвахту.

– В действующую армию? – Кирьяков внимательно посмотрел на молодого офицера. – А разве не вы рассказывали свои товарищам об ужасах войны и даже какие-то повести об этом готовили?

– Рассказывал, готовил, – Толстой ничего не отрицал. – Но я тут поговорил с парой офицеров, прибывших с передовой, и понял, что ошибался.

– Война не так страшна?

– Война страшна всегда. Но если ты сражаешься не чтобы она продолжалась, не ради славы, а ради мира, чтобы эти ужасы не коснулись обычных людей, то это большая разница.

Мне стало очень интересно, с кем это граф успел так продуктивно пообщаться, и тут из рядов окружающих Кирьякова офицеров выступил Горчаков. Александр Михайлович выглядел очень задумчивым, словно тоже хотел что-то проверить. И увиденное ему не понравилось.

– Василий Яковлевич, – аккуратно позвал он Кирьякова. – Я знаю о приказе моего двоюродного брата, Дмитрия Михайловича, и знаю, что он исполняет волю государя так, как ему кажется правильным. Но мы с вами не обязаны следовать каждой букве его приказания, если при этом будет выполнен дух.

– Вы не обязаны, а я – боевой офицер, – Кирьякову не нравилось то, что ему поручили, но он собирался выполнить приказ.

Почти как на Альме. Возможно, не очень талантливый и умный, но храбрый и упертый. Тогда он до последнего лично прикрывал отход войск, а тут был готов выполнить приказ, который не принимал ни один из его подчиненных. И кто-то другой мог бы делать это ради каких-то карьерных перспектив, но я не видел предвкушения в глазах генерала. Только страх: он ведь верил, что я вернусь, верил, что ему придется ответить за это решение, и все равно не отступал.

Как недавно Горчаков задумался о чем-то своем, так сейчас и я по-новому посмотрел на его слова о русском обществе. Ведь Кирьяков такой не один… Упрямый, храбрый, который, если решит, будет бороться с чем угодно. До самого конца.

– Господа, давайте заканчивать, – к разговору неожиданно присоединился Меншиков. Александр Сергеевич выглядел немного помятым, явно собирался в спешке, но, главное, он появился как нельзя вовремя, а значит, Митька передал ему мое сообщение.

– Ваша светлость, у меня приказ… – напомнил Кирьяков.

– Вот именно, светлость. Или ты решишь арестовать спутника князя? Нет, тогда обсудим все уже после моего возвращения из столицы.

И опять я пожалел, что не изучил все, что только можно, о дворянах. Впрочем, суть была понятна и так. Статус князя в империи – это не хухры-мухры. Я-то рассчитывал, что Меншиков просто проследит, чтобы со мной не перегибали палку, а он и вовсе сумел сохранить мне свободу. Причем к удовольствию всех участников ареста. И тех, кто смог со спокойной душой отступить в сторону, и тех, кого в итоге не тронули.

– Спасибо, – первым делом сказал я, как только Кирьяков со свитой развернулись. – И что вы имели в виду, когда сказали про «возвращение из столицы»?

– Мне нужно в Санкт-Петербург, вы же подвезете? – Меншиков вел себя так, словно ничего и не случилось. Ни отставки, ни его интриги с моим назначением… В реальной истории он после отставки перестал бороться и ушел в сторону, сейчас же светлейший князь еще точно не собирался опускать руки. И… Я неожиданно понял, что за освобождение мне все-таки придется заплатить. Весом! С новым гостем, который точно придет не с пустыми руками, места на дирижабле станет немного меньше.

– Подвезем! – я решительно кивнул. – Но могу выделить не больше двухсот килограммов.

– Триста, – Меншиков с улыбкой повысил цену за мое спасение. – И рассказы о том, как вы повоевали.

– Триста, – согласился я. Можно будет выложить пару генераторов: если что, соберем их уже на месте. – И рассказы.

Несмотря на счастливое завершение ситуации, в Севастополе мы решили не задерживаться. «Адмирал Лазарев» поднялся в небо еще в тот же день, и мы неспешно двинулись вдоль побережья.

– Почему вдоль моря? – тут же обратил внимание Горчаков.

– Я еще от Корнилова слышал, что союзные силы у Евпатории начали собирать местных. Обещают все, что угодно, и многие верят.

– Армия сдержит их, в чем проблема?

– Армия сдержит, если будет сражение. А если они начнут грабить тех, кто поддерживает нас?

– Так разве не получится, что они воюют против своих же?

– Против нас же пошли, и так ли велика разница? Сделав первый шаг на сторону врага, очень легко продолжить. А еще нам все равно нужно избавиться от лишнего груза перед Стальным, так что… – я указал рукой на пять ящиков с флешеттами.

Немного. Остальное уходило на сдерживание врага под Габа-Тепи, но здесь ведь, может, и такой мелочи хватит, чтобы у кого-то включились мозги.

Через час мы оказались на месте. Около десятка кораблей в гавани, прикрытые береговыми батареями, и раскинувшийся во все стороны лагерь. Англичане с французами действительно собрали всех, кто еще был готов их слушать.

– Как работаем? – Лесовский напряженно повернулся от штурвала.

– Высота – километр сто, – я не собирался рисковать. – Прожектор на флаг, флешетты приготовить к сбросу.

Лейтенант и другие пилоты из команды тут же принялись действовать. Один запустил генератор и запитал от него дуговой прожектор. Другой выпустил огромный имперский флаг, который растянулся за «Адмиралом» на все двадцать метров. Все остальные бросились вытаскивать кассеты с флешеттами и заряжать их в устройство сброса.

– Ветер? – я присел за прицел.

– Три узла!

– Хорошо, – я подправил угол сноса, и теперь оставалось только выйти на цель.

– А красиво выглядит… – светлейший князь с Горчаковым подошли к заднему обзорному окну и теперь смотрели, как в лучах электрического света играет огромное полотнище.

Черно-желто-белое, с черным двухглавым орлом. Официально его утвердят только через три года, но сами цвета использовал еще Александр I, добавивший к петровским черному и оранжевому еще и серебряную полоску.

– Красиво! – согласился я. – И смертельно опасно! Пусть помнят!

В эту ночь в Евпатории не спали. Сначала пришел сигнал, что дозорные заметили идущий вдоль берега российский «Кит». Все схватили винтовки, готовясь отражать атаку, но враг и не подумал спускаться.

– Джон, прикажи Аббасу, чтобы поярче жег костер, – коммандер Ларсон иногда позволял себе мечтать, как сбивает огромный летающий корабль. Пуля, если направить ее верной рукой точно в цель, порой творит самые настоящие чудеса. Главное, все правильно рассчитать…

И коммандер Ларсон не сомневался в своем расчете. Яркое пламя – это хорошая цель. Пусть только «Кит» пойдет в атаку, и тогда его лучшие стрелки не оставят тому и шанса. Вот только русский корабль продолжал держаться под самыми облаками, на все такой же недосягаемой для пуль высоте…

«Трусы»! – мелькнуло в мыслях у Ларсона, и в этот момент в небе словно вспыхнуло новое солнце.

Яркий луч, которого просто не могло быть, осветил хвост русской машины. Нет, не хвост – флаг. Огромный! Невероятный… Тьма верхней полосы словно вырастала из самой ночи. Золото средней сияло словно украденное солнце, а нижнее серебро казалось чертой, что разделяет жизнь на «до» и «после».

Страшно… Но он приносил присягу королеве и никогда не сдастся.

– Аббас и остальные местные дали деру, – где-то рядом Джон вернулся на свое место. – Как увидели флаг, так начали что-то бормотать, а потом рванули во тьму. Даже лошадей своих не стали…

– Ну и пусть. Меньше ртов, – коммандер Ларсон продолжал следить за небом, когда раздался странный пугающий свист, а потом Джон замолчал. – Джон!

Ларсон, чертыхнувшись, полез вперед и нашел своего солдата лежащим, уткнувшись лицом в землю. Словно напился… Вот только сегодня они не пили, да и не течет из черепов после алкоголя красная густая кровь.

Глава 4

Смотрю во тьму, считаю до пятнадцати. По три секунды на каждый ящик – и все. Груз флешетт улетел вниз. Частично в море, но минимум половина точно накрыла лагерь. Страшная смерть… Когда стреляют ракеты, то огонь словно провожает воинов в последний путь. А флешетты убивают тихо. Только свист и крики: боль тех, кого зацепило, и страх тех, кто испугался оказаться следующим.

– Из внешнего лагеря многие разбежались, – заметил Лесовский, тоже вглядываясь в темноту.

– Утром вернутся, – Горчаков не верил, что одна атака может принести много пользы.

– Может, да, а может, и нет, – я не спорил. – Но даже если мы вправили мозги хотя бы паре человек, то уже не зря слетали. А теперь на север.

Лейтенант не стал играть с турбинами, а развернулся на одном руле по широкой траектории и направил «Адмирала» в сторону Стального. Впереди ночь, когда мы пройдем большую часть пути, и уже утром окажемся на месте. Я еще раз проводил взглядом разворошенный союзный лагерь, играющие рядом с ним волны, а потом постарался уснуть. Пусть и кажется, что в полете остается только ждать, это совсем не так…

Проснулся я от того, что кто-то спорил.

– И все же вы не понимаете главного, – голос Александра Михайловича Горчакова звучал тихо, но уверенно. – России нужны реформы. В своем текущем виде мы почти дошли до предела, а что за ним? Крах!

– Давайте не будем пугать друг друга общими словами, – Александр Сергеевич Меншиков тоже был предельно спокоен. – Все же сейчас не общественное выступление, а личная почти дружеская беседа. Так что оставим «крах» в стороне.

– Зачем же? Ведь именно, пока такие консерваторы, как вы, не верят в него, мы и топчемся на месте!

– Вы твердите про крах, чтобы вместе с ним говорить про необходимость перемен. Как по мне, это лишнее. Лучше просто расскажите: что бы вы хотели изменить в России, чтобы она стала сильнее? Я ведь не только консерватор, но и патриот.

– Нам нужно отменить крепостное право, дать стране конституцию и парламент, закрыть военные поселения и ввести всеобщую воинскую повинность, разрешить университетам самим выбирать себе деканов и ректоров, основать государственные, а не только церковные школы, убрать висящие цепями внешние пошлины и… разобраться с финансами. Второй год войны, канкринский рубль уже давно не работает, и только самые наивные верят, что смогут обменять все свои кредитные билеты на серебро.

Я невольно отметил, что будущий канцлер только что вскользь коснулся практически всех предстоящих реформ Александра II. Действительно, они не сами по себе появились, а витали в воздухе. Вот только Меншиков, кажется, совершенно не выглядел впечатленным.

– Это интересно, – заметил он. – Часть прожектов вы просто перечислили, а к другим добавили столько эмоций. Или пошлины и финансы касаются вас лично?

– Нет, просто в мою бытность в Вене именно их чаще всего ругали при обсуждении России, и я невольно дал воспоминаниям себя увлечь.

– Вам стоит обращать внимание на такие моменты, – Меншиков посмотрел на Горчакова словно недовольный учитель на ученика. – Тем более в такой ситуации. Просто представьте ее в реальности – отсутствие пошлин, чужие капиталы в нашей стране, и все это можно свободно обменивать на серебро.

– В Россию хлынут огромные деньги, на которые мы проведем любую необходимую модернизацию. И это еще не все. Стабилизация курса рубля, практически полное отсутствие инфляции…

– А из России хлынет серебро. Его будут вывозить за товары, за кредиты, просто потому что какой-то подлец придумал хитрую аферу и за наш счет получил возможность обеспечить себе старость.

– Останавливать реформу только потому, что мы боимся подлецов – разве это не слабость?

– Не стоит их недооценивать, – Меншиков покачал головой. – Все же мы с вами чиновники, не инженеры, как… – князь кивнул в мою сторону, и я порадовался, что в сумраке мои приоткрытые глаза совсем незаметны. – Мы должны учитывать не только механизмы общества, но и конкретных людей.

– Значит, учтем. Если дело только в людях, то нам всего лишь нужно будет оказаться умнее.

– Не только в людях. Я, скажу честно, не специалист в этих экономических теориях, но на мой взгляд… С одной стороны, вы хотите привлекать капитал для развития страны, и это хорошо. С другой, низкая инфляция внутри России сделает кредиты для наших собственных промышленников тяжелее, чем для иностранцев.

– Что вы имеете в виду?

– Допустим, вы дали по миллиону в кредит мне и Наполеону. Через год во Франции этот миллион в лирах обесценится до семисот тысяч, а я буду должен все так же полную сумму.

– Это… Тоже учтем! Но вы не против самой реформы?

– Не против, но я пока совсем не увидел ее преимуществ относительно того, что есть сейчас. Смешивание кредитных и настоящих денег, с одной стороны, может принести пользу, но и опасности точно есть. Так что, если появится документ, где все это будет учтено, я с большим удовольствием его изучу…

– А что вы думаете про остальные реформы, о которых я говорил? – если до этого Горчаков собирался до смерти спорить со старым князем, то теперь… Ему на самом деле стало интересно его мнение.

– Так давайте обсудим, – Меншиков улыбнулся. – Вы начали с освобождения крестьян. Что сейчас не так?

– Несвобода и невозможность использовать их в современных производствах. Вы же понимаете, что стране нужна индустриализация, а без рабочих рук все это не имеет смысла.

У меня от этих слов едва челюсть не упала. Вроде бы до Сталина еще восемьдесят лет, а мысли такие в воздухе уже витают. И… Если честно, я раньше искренне верил, что реформаторы 50-60-х боролись с крепостничеством исключительно ради своих идеалов и идеи свободы, но, как оказалось, и тут не обошлось без банальной экономики. Промышленникам были нужны рабочие, и они продавили их появление.

– Двадцать процентов, – неожиданно сказал Меншиков.

– Что? – Горчаков сначала растерялся, но потом, кажется, вспомнил наш с ним разговор. – Вы про то, что крепостных стало в два раза меньше за последние десятилетия?

– Именно. И если бы не война, то к новому десятилетию их количество и вовсе бы опустилось до погрешности.

Новое десятилетие – это как раз 1861 год, как иронично это звучит.

– Но у нас нет времени столько ждать. Реформа нужна уже вчера, – Горчаков не собирался сдаваться.

– И что принесет спешка? Потерю доверия дворянства? – Меншиков закусил усы.

– Если им объяснить, они поймут.

– Или нет. Обидятся и станут базой для каких-нибудь радикальных течений.

– Разве что единицы. Что они изменят?

– Возможно, но есть еще и проблема хлеба. Малые хозяйства никогда не дадут его в том количестве, что нам нужно…

– Полковник Щербачев мне о том же говорил, – теперь уже Горчаков глянул в мою сторону. – Но он же и предложил решение: механические машины, которые смогут облегчить труд.

– Что ж, – Меншиков задумался. – Если Григорий Дмитриевич сможет показать такое хозяйство на практике, я буду готов поверить в эту идею.

– А что насчет конституции и выборов? – Горчаков воспользовался моментом и прыгнул к самой опасной теме.

– Нет! – тут же решительно покачал головой князь.

«Упрямый осел!» – мелькнуло во взгляде Горчакова, но вслух он высказался гораздо вежливее.

– Почему?

– А зачем?

– Чтобы люди могли сами определять свою судьбу! Чтобы городами правили те, кому доверяют. Чтобы в парламенте сидели люди, которым их классы доверили право представлять свои интересы. Один человек, пусть даже и царь, не может оценить всю полноту чаяний своего народа. А выборы дадут ему для этого инструмент.

– Инструмент ухода от веры и от ответственности, – буркнул Меншиков.

Я неожиданно осознал, что, возможно, впервые – оказавшись вдали от земли и привычных дел – два таких разных представителя дворянства смогли по-настоящему искренне друг с другом поговорить.

– При чем тут вера? – не понял Горчаков. – А насчет ответственности вы и вовсе зря. Если такой человек не оправдает доверие народа, то его просто не изберут во второй раз. Так что тут, наоборот, ответственности больше, чем сейчас, когда любой генерал-губернатор отвечает только перед царем.

– Вы не понимаете? – Меншиков был искренне удивлен. – Царь – это образ бога на земле, и как в святых может быть часть небесной благодати, так только у поставленных царем людей может быть право властвовать.

– Но это же неправильно! Устарело! Вы еще вспомните времена, когда князьями могли быть только те, в ком течет кровь Рюриковичей.

– Тогда было время языческое, но суть – правильная, – Меншиков продолжил. – Вот вы говорите про свободу, выбор, но… А что делать людям, когда этот выборный их подведет? Когда они поверят словам, а он на деле будет заботиться только о себе? Ждать несколько лет, терпеть и надеяться, что новый окажется не таким? А если уже совершенные ошибки будет невозможно исправить? Станут ли слова, что «вы сами его выбрали», утешением? Мне кажется, нет.

– А мне кажется, что вы берете частный случай.

– Хорошо, тогда посмотрим в целом. Выборная система сейчас – это уровень крестьянской общины, когда каждый знает каждого, и старосте в случае чего всегда придется нести ответ перед обществом. Натягивая ее на всю Россию, что мы теряем? Возможность знать кандидатов и возможность требовать с них за ошибки – то есть саму суть. Да и… Мне вот лично кажется, что лучше копировать себе систему управления с бога, чем с крестьян.

– Как и во всех остальных делах, тут есть риски, – Горчаков потер вспотевший лоб. – Но ведь и польза есть. Я уже понял, что сама идея свободы не имеет для вас смысла…

– Почему же? Для меня важна свобода, и поэтому я поддерживал начинания того же Киселева, но мне в то же время хочется, чтобы она была не сама по себе, а вела нас к богу. Чтобы не превращала в животных.

– Хорошо, вам важно, что за ней стоит. И мы с вами уже сошлись на том, что свобода крестьян даст новую кровь нашей промышленности. А что вы думаете насчет выпуска пара? – Горчаков решил сменить тему. – В стране ведь рождается новый класс – промышленники, буржуа – который в других странах, получив деньги, возжелал еще и власти, и на этом пути не побоялся замарать руки ни кровью, ни революцией. При этом отказаться от этого класса мы тоже не можем, он дает стране силу. Так почему бы не дать им иллюзию власти – малое, чтобы сохранить большее?

– Не работает.

– Что?

– Не работает такой подход. Ты можешь подкармливать хищника и думать, что вы стали друзьями, но, если покажешь слабость… Он тебя сожрет.

– Игнорирование проблемы – это тоже не решение.

– Так ее никто и не игнорирует. Разве вы не поняли, что именно делал царь Николай с этим молодым зверем?

– Я бы сказал, что промышленники пока находятся в черном теле и хотят большего по примеру того, что видят в других странах.

– И они получат это, если Россия станет их страной, – Меншиков пожал плечами. – Но пока это не так, и Николай Павлович предложил им вполне достойный способ найти свое место в обществе. Хочешь торговать – страна защитит и прикроет тебя. Но вот в управление Россией лезть нельзя. Мы же все изучали античную историю и знаем, чем закончилась подобная практика.

– Но почему? Чем промышленники и банкиры хуже дворян? Не как класс, а как основа для страны?

– Тем, что их интересы – это торговля. Не Россия. Но если очень хочется, то и тут варианты есть. Стань частью общества, получи дворянство, заключи выгодный брак, и уже твои дети смогут шагнуть на ступень выше. Кто-то, впрочем, продолжит торговать, но кто-то станет и высшей аристократией империи.

– И зачем все это затягивание? Ведь те, кто не хочет ждать, превратятся во врагов.

– А такие люди и не были нашими друзьями. Зато те, кто пройдут весь путь, перестанут быть чужими. Научатся смотреть в будущее, планировать не на год вперед, а хотя бы на поколение.

– Если вы сможете их удержать… – Горчаков не вытерпел и тихо буркнул, оставив последнее слово за собой.

Меншиков услышал, но не подал виду, только усмехнулся в свои седые усы. А там и не до разговоров стало, когда внизу потянулись огромные квадраты обработанной пашни. Зеленые – там уже начали всходить посаженные пораньше картошка и бобы. Черные – это подготовка к пшенице. Вскопать на глубину сантиметров двадцать, насытить удобрениями и выдержать так до середины мая.

Я не устоял и, перестав притворяться спящим, поднялся и подошел поближе к окну, чтобы разглядеть поля во всех деталях. Сколько мы километров перепахали? Сколько плугов отлили? Сколько моторов пустили на трактора и сеялки?

– Гордишься, Григорий Дмитриевич? – ко мне тихо подошел Меншиков.

– Горжусь, – честно ответил я.

Вот ведь – думал, что просто завод построю, а к нему немного полей для прокорма, но не учел менталитет. Люди сейчас любят землю и готовы на ней работать. Дали им ее, дали возможность обрабатывать, и вот… Кажется, в последнем отчете Обухов что-то писал про 800 десятин. Невероятная цифра.

– И это сделали ваши машины? – к нам присоединился Горчаков. – Сколько человек тут работает?

– Тысяч пять, – ответил я на глаз, хотя, учитывая, какой поток сюда тянулся из Крыма и с соседних территорий, наверняка уже больше. Сильно больше!

– И что, соседи не протестуют? – Александр Михайлович сразу уловил возможную проблему.

– Протестуют, наверно, но мне сам Николай Павлович дал разрешение. Пока работают, пока приносят пользу – выдачи со Стального нет.

– А сколько урожая планируется? – поинтересовался Горчаков.

И вот тут я уже не знал, что ответить, но неожиданно это сделал Меншиков.

– Сейчас двадцать процентов посевного клина выделена под просо, – бегло начал он. А ведь и Александр Сергеевич любит землю и все что с ней связано! – По пять процентов под бобовые и картофель. Столько же под яровые рожь и пшеницу.

– А озимых сколько будут сажать?

– Под тридцать процентов от клина, – с улыбкой пояснил князь. – И если Григорий Дмитриевич не ошибся, когда приказал выбирать для посева зерно получше – прям специальных людей только для этого посадил – то и урожай будет больше.

– Рожь-пшеницу собирают по сорок – сорок восемь пудов с десятины… – задумался и Горчаков. И этот, оказывается, в сельском хозяйстве не профан. Я невольно вспомнил, как читал Александру Михайловичу лекции про урожаи, как тот меня слушал и… Стало немного неуютно от осознания того, как часто будущий канцлер действительно в чем-то не разбирается, а когда просто притворяется, чтобы лучше понять собеседника. Опасный человек.

Я тряхнул головой, возвращаясь к разговору, и заодно мысленно перевел названные меры в привычные. Значит, 650–780 килограммов с гектара. Вроде бы и немало, но я-то помнил и цифры из будущего. 30–40 центнеров с той же площади, и это был не лучший результат! То есть за счет удобрений и селекции можно было улучшить урожайность почти на порядок! Ладно, на полпорядка: когда в конце приписываем нолик, а потом делим на два. Но все равно!

– …итого примерно 40 тысяч пудов урожая за год и тысяч тридцать рублей прибыли, – Горчаков продолжал считать. – И вы, Григорий Дмитриевич, все это оставите здесь? В деревне с одним заводом?

– Вы еще сено забыли посчитать, – заметил я. – Его тоже можно собирать и продавать.

– Я серьезно, – Александр Михайлович нахмурился.

– Я тоже, – я выдержал его взгляд. – Вы вот с князем обсуждали то, что промышленности и стране нужны свободные руки… – Горчаков с Меншиковым переглянулись, но я уже продолжал. – Так вот так они и получаются! Не сами по себе, а когда вкладываешь в них деньги. И этот хлеб пойдет не столько на рынок, сколько на еду для завода и всех, кто сюда приехал и еще приедет. Кстати, завод тут не один… – я принялся загибать пальцы. – Первый делает моторы. Второй собирает из них трактора для полей, третий делает оборудование для шахт, четвертый – для обработки стали. Потом, собственно, сам сталелитейный, рядом с ним открыта линия для производства рельсов и поездов. Будем тянуть линию к Таганрогу и выходить в море.

– Не слишком ли громко называть сараи, где собирают немного техники, заводами? И что будет, когда они сделают все, что вам здесь нужно? – Горчаков пока еще не верил в Стальный и будущий Донбасс.

– Сделаем тут, будем делать для всей России. Потом для всего мира. И вы сами посмотрите, такие ли уж это сараи, – я указал вперед, где за полями тянулись вверх огромные кирпичные трубы.

Где-то они стояли действительно над самыми обычными деревянными сараями – все же времени с тех пор, как я высадил здесь Обухова, прошло не так много. Где-то успели возвести более современные корпуса. Дерево, камень, сталь и черная рябь в воздухе от тонн сжигаемого каждый день угля.

– Настоящий ад на земле, – Меншиков грустно покачал головой.

– Или наша цена, чтобы построить новый рай, – Горчаков, словно в противовес князю, постарался взглянуть на город-кузницу по-другому.

Я ничего не сказал, ушел к Лесовскому, чтобы помочь тому правильно зайти на причальную мачту. Обычно-то мы садимся против ветра, но сейчас при таком подходе мы бы попали в идущий из труб дым. Не самые лучшие впечатления, особенно учитывая, что «Адмирал Лазарев» пока не может похвастаться герметичностью гондолы. Так что пришлось сделать лишний круг, замерить скорость ветра и потом заходить уже сбоку, стараясь ее скомпенсировать.

Ничего, вот поставим местным рацию, чтобы они могли наводить садящиеся дирижабли и самолеты с земли, и сразу станет легче. А пока пришлось попотеть, но мы справились. «Адмирал» жестко зацепился за уловитель мачты, и мы сбросили якоря, чтобы нас поскорее подтянули к земле.

– Григорий Дмитриевич, помните, вы тут только по пути на суд, – Горчаков придержал меня перед спуском. – Так что грузимся углем, как вы обещали, и летим дальше.

– Полная загрузка! – крикнул я подходящим техникам, а потом повернулся к Александру Михайловичу. – Это займет пару часов, я как раз успею вернуться.

Будущий канцлер кивнул, а я, позвав с собой Степана и Достоевского, спрыгнул на землю и открыл дверь грузового отделения. Удачно мы придумали сделать ее пониже, чтобы тяжести можно было затаскивать не через главную рубку, а отдельно.

– Что брать? – мои сопровождающие приготовились загрузиться по полной.

Глава 5

Стою, оглядываю свои запасы и невольно улыбаюсь. Много мы можем интересного сейчас притащить Обухову, но… Я невольно вспомнил разговор Горчакова и Меншикова, когда они говорили о судьбах России. И вроде бы много умного сказали, но с другой стороны, зачем болтать про теории, когда сначала все можно пощупать своими руками.

Два часа… Успею!

– Пока ничего не берем, – я отвел взгляд от комплекта передатчиков и, развернувшись, решительно двинулся к ближайшему комплексу заводов. Степан и Михаил Михайлович молча направились следом.

На входе стоял татарин с оружием, но, видимо, узнав меня, молча отошел в сторону, освобождая дорогу. Мы прошли внутрь и увидели линию по производству моторов. Громко, шумно, жарко. Этап отливки деталей, этап шлифовки, этап сборки. За столами стояли серьезные мужики и уверенно занимались своими делами, лишь иногда отвлекаясь, чтобы протереть лицо от угольной пыли. Еще и солнце жарило сквозь незастекленные окна.

Удар гонга! Люди, спокойно завершив все процессы, отошли от своих мест и неспешно, с достоинством двинулись к выходу в сторону длинного одноэтажного здания, от которого даже на расстоянии пахло едой. В тот же момент к оказавшимся в простое станкам бросились техники, проверяя и смазывая все, что только можно.

– Был я в Питере на заводах, так здесь – рай, – задумчиво почесал затылок Степан.

– Григорий Дмитриевич, я тут услышал, что рабочие говорили про обед, – Достоевский тоже был удивлен. – Это правда, что на него целый час выделяется? И смены всего по восемь часов?

– Правда, – ответил я. – Смена восемь часов, есть завтрак и обед. Ужин уже за свой счет, если захотят. Ну, или дома.

– Я понимаю обед, чтобы домой не уходили, но завтрак-то зачем? – удивился Степан.

– А это чтобы не опаздывали. Бесплатная еда для выработки дисциплины, не одними же палками ее вбивать, – я попробовал пошутить, но настроение при этом было странное.

Вроде бы и получилось создать более-менее приличные условия для этого времени, но они все равно сильно отличались от того, что я бы сам хотел тут видеть. Оставался вопрос: а можно ли лучше? Не физически, а с точки зрения конкуренции. Не получится ли, что, вложив слишком много в людей, я в итоге проиграю другим компаниям, которые не будут на это тратиться?

– Идем… – я махнул рукой, приглашая Степана с Достоевским идти дальше.

Мы заглянули еще на пару предприятий, когда меня нашел запыхавшийся управляющий и чуть ли не на коленях принялся просить пройти в башню к Обухову. Я уже давно на нее посматривал, отметив, что о собственном статусе Павел Матвеевич не забывает. Здание Главного управления заводов Стального выделялось вытянутой вверх формой и действительно напоминало невысокую башню, где третий этаж расползся в стороны, будто шляпка боровика.

– Подождите! Господин полковник! Colonel! – по пути прямо передо мной выскочил мужчина с бородой, усами и кудрявой прической, так плавно переходящими друг в друга, словно это грива льва.

– Мы знакомы? – я на мгновение задержался.

– Меня зовут Хиггс! Мистер Сэмюэл Хиггс, почти как моего работодателя Кольта. Я хотел бы обсудить с вами деловое предложение от моего…

– Не интересно, – по привычке из будущего я на ходу отмахнулся от надоедливой рекламы. Кажется, вышло не очень вежливо, зато время зря не потратили.

Оставив американца удивленно таращить глаза, я ворвался в башню к Обухову и уже через минуту крепко обнимал Павла Матвеевича.

Павел Матвеевич Обухов нервничал. Сначала он опасался, что не справится с поручением оказавшегося неожиданно влиятельным бывшего капитана. Потом на него стал давить Стальный. Нет, Павел Матвеевич любил свои завод! Заводы… Но их стало слишком много, слишком быстро они появлялись, а еще эти поля и город, который рос вокруг невероятными темпами. Иногда Обухову казалось, что он самозванец, что любой другой на его месте справился бы лучше, и, когда все вокруг, наконец, это поймут, то его погонят взашей. А то и палок прикажут дать, несмотря на чин.

В чем-то ему повезло с помощниками. Роберта Васильевича Мусселиуса, преподававшего артиллерию в морском училище в Кронштадте, Обухову рекомендовали еще в Петербурге. Николай Карлович Краббе и Евфимий Васильевич Путятин, как оказалось, давно присматривались к Павлу Матвеевичу. Именно они хотели отправить его в Златоуст набираться опыта, и они же, узнав, что он выбрал предложение полковника Щербачева, не обиделись, а, наоборот, предложили помощь своего человека.

Роберт Васильевич, несмотря на свой небольшой практический опыт, взял на себя организацию бумажной работы, он же предложил и множество идей, которые очень помогли в развитии Стального. Например, башня Главного управления, чтобы подчеркнуть статус Обухова в глазах гостей, или же незастекленные окна заводских помещений. И ведь сколько пользы: проветривание, о котором столько говорил полковник Щербачев, много света и экономия без вреда для дела. На юге ведь все равно тепло.

И вот, увидев, как над Стальным снижается «Адмирал Лазарев», Павел Матвеевич почувствовал, что его ждет серьезный разговор.

– Григорий Дмитриевич, может быть, чаю? – начал Обухов, встретив своего старшего партнера.

– Нет времени, у меня всего пара часов, – Щербачев и порадовал, и расстроил. Порадовал тем, что уже скоро возможная экзекуция подойдет к концу, и расстроил тем, что не будет никаких экивоков, все выскажут прямо и в лоб. Вот только полковник удивил… – Начнем с ваших вопросов. По тому, как реализуются некоторые этапы плана развития города, я бы хотел узнать, что именно вас в них смущает. И не стесняйтесь.

– Тогда вот… – Обухов выдохнул, а потом вытащил из-под стола записку, которую еще с полмесяца назад составил при помощи Мусселиуса. Все же какой дельный человек, и тут помог воплотить мысли Павла Матвеевича в правильные слова.

– Итак, – Щербачев пробежался взглядом по листу. – Вы хотите сделать рабочий день больше, платить меньше. Еще есть сомнения, зачем расселять работников из бараков в отдельные дома и… В принципе, основная мысль мне понятна. Павел Матвеевич, у меня к вам вопрос: если бы лично вам ничего не платили и поселили в мусоре на улице, вы бы стали лучше работать?

Обухов побледнел. Вот все его опасения и оправдались.

– Нет, – тем не менее, он гордо вскинул голову.

– Вот и остальные люди не животные, – Щербачев почему-то не стал дальше давить и спокойно продолжил. – С одной стороны, мы заставляем их строго следовать своим правилам, с другой, и давать нужно не меньше. Вспомните, как рабочие шли на работу на Юговском, как делали свое дело там и как здесь. Была разница?

– Была. И есть. Но это же такие деньги!..

– Деньги, которые мы вкладываем в качество. Если из-за мотора встанет какой-то из ваших станков, сколько рублей мы потеряем? А если мотор заглохнет у «Чибиса» в бою? Сколько людей погибнет ради экономии? Нет, это совершенно неприемлемо. А еще… – неожиданно Щербачев хитро улыбнулся. – Мы с вами первые.

– Что?

– Мы первые в огромном новом направлении. Мы можем задавать грани того, каким оно будет. Причем в рамках небольшого завода эти затраты совершенно не опасные, – от слов про «небольшой завод» Обухов чуть не поперхнулся, а Щербачев тем временем продолжал. – А вот нашим конкурентам, когда они рано или поздно появятся, придется сразу начинать с чего-то большого. С достаточного качества, без которого у них ничего не купят, и с хорошей зарплаты. Иначе разве пойдет к ним хоть кто-то на худшие условия, когда можно по-нормальному работать у нас?

– Не пойдут, – Обухов даже представить не мог хоть кого-то из своих нынешних рабочих на Юговском.

– И тогда любому нашему конкуренту придется сразу выложить целую кучу денег, – Щербачев улыбнулся. – А это не все потянут. А если и потянут, то хотя бы люди рядом с новыми заводами станут жить лучше, а это и само по себе неплохо.

– Кажется, я понимаю, – закивал Обухов.

– И тогда сразу перейдем к конкретным пунктам, которые нужно будет поправить при расширении завода, – Щербачев посмотрел на одного из своих сопровождающих, и тот, вздохнув, принялся записывать. – Для начала окна и вентиляция. Как сейчас – это, конечно, экономно, но надо разделять. А то зимой померзнете – раз, и лишняя пыль еще ни одному производству не помогала – это два. Вы же, Павел Матвеевич, у себя в печах сквозняк с улицы не устраиваете? Так и тут. Считайте, что люди – это ваш металл, которому вы должны создать правильные условия, чтобы получить настоящую сталь.

– Люди как сталь? – Обухов на мгновение оторопел от такого сравнения, а потом у него по спине побежали мурашки. Он больше не боялся. Работать с людьми – это не его, а вот сталь уже давно стала сутью жизни еще молодого инженера. И как он сам раньше не догадался?

– Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей, – неожиданно пропел Щербачев, а потом спокойно вернулся к делу. – Как поставить вентиляторы и обеспечить приток свежего воздуха в помещения, понятно?

– Пока нет, но рассчитаем и сделаем! – Обухов не сомневался, и Щербачев это почувствовал.

– Дальше угольная пыль. Я понимаю, что в шахтах и печах от нее не избавиться, но вот в рабочих помещениях нужно что-то делать. Там это мусор и… – кажется, впервые у Щербачева не было ответа, но тут подал голос его помощник.

– Может, генераторы поставить? – предложил он. – Запитаем их от турбин, а дальше уже станки и машины будут работать от электричества. Разделим грязное и чистое производство.

– Так и сделаем, – Щербачев легко согласился с новой идеей. – Только турбины и генераторы не будем ставить на каждый завод, а соберем их отдельно, а потом от этого помещения и запитаем все, что нужно. В том числе и жилые дома.

– Жилые дома? – второй спутник Щербачева закашлялся.

– Ну да, чтобы свет был по ночам, чтобы радио можно было поставить, например. Или насосы запитать, чтобы вода была… – тут Щербачев заметил, как и сам Обухов начал растерянно чесать голову. – Впрочем, это все не к спеху. Главное, заводы, а остальное – когда будет время. И раз уж мы перешли к делу, то вот новый двигатель, который вам нужно будет освоить.

И полковник выложил листы с размерами и схемами простого двухтактового двигателя на одну-две лошадиные силы. Повышение давления за счет хода поршня, низкая температура детонации, никакие требования к топливу. Кажется, если что-то могло гореть, то это уже можно было заливать или засыпать в бак.

– Вы хотите наладить производство малых двигателей? – уточнил Обухов. – Я понимаю их неприхотливость. Но кто поставит себе такой вместо полноценной паровой машины?

– Тот, кому большой двигатель не нужен. Представьте ваших же рабочих. Захочет ли кто-то из них собрать себе машину с таким двигателем, чтобы поездить по округе и посмотреть мир? Или ближайшие крестьяне, которые засматриваются на наши трактора, но пока не могут себе позволить ничего подобного. Да и не нужны им такие гиганты, а вот небольшая машина, чтобы облегчить жизнь, вполне пригодится.

– То есть нужны двигатель и раздатка, а дальше они уже сами… – задумался Обухов. – В принципе, новые люди постоянно приходят, так что часть их можно будет пустить и на новую линию.

– Сколько сможете делать в месяц? – тут же спросил Щербачев.

– По обычным вышли на две тысячи, эти проще… – Павел Матвеевич вгляделся в предложенную схему. – Почти все штамповка, так что сможем давать столько же к лету.

– А сто тысяч?

От такого вопроса Обухов чуть не подавился. Сначала ему показалось, что Щербачев шутит, но нет, он на самом деле собирался выпускать эту несуразную машину в таких огромных количествах.

– Сталь для станков и машин есть. Люди идут. Если получится сделать тот самый дом с электричеством и от него подключать новые корпуса, то дело пойдет быстрее. Пожалуй, до конца года можно будет попытаться.

Про себя Павел Матвеевич тихо пожалел, что вот его самого на проверку такого объема работы может не хватить. Но Щербачев словно почувствовал это и поднял еще одну тему, которая раньше даже не приходила Обухову в голову.

– Школы… – полковник ходил из стороны в сторону. – Я тут узнал, что сейчас всем образованием в стране занимается церковь… Поможем ей! Для всех детей рабочих должны быть классы. Также нужно учить и взрослых, кто захочет узнать новые науки и в итоге стать вашими помощниками. Понимаю, что все это будет не быстро, но… Пока вам помогут солдаты. Многие раненые после этой войны не захотят возвращаться домой и будут приезжать к вам. Так вы учитывайте, что большинство из них эту технику использовали своими руками в реальном бою. Они и в отдел технического контроля смогут пойти, проверять все, что выходит с линии. И в перспективные разработки, подсказывать, что могло бы пригодиться, чего не учли. В общем, надеюсь, и вы поможете им, и они вам.

– Конечно…

Павел Матвеевич только сейчас осознал, что его то ли работодатель, то ли товарищ по компании на самом деле смотрит на мир немного по-другому. На его заводе люди живут, а не выживают. Моторы и другие товары не просто собираются, а проверяются так, чтобы каждый в мире знал, что крепче и надежнее их нет и ничего не будет. А еще он заботился о людях. Не просто строил свою промышленную империю, а старался найти в ней место всем, кто был рядом. Чтобы каждый мог помочь ей, а она ему.

Павлу Матвеевичу неожиданно стало стыдно от некоторых «улучшений», которые они придумали и хотели воплотить в жизнь вместе с Мусселиусом. И… Пожалуй, от этого петербургского профессора и инженера будет лучше избавиться. Пусть едет домой, пусть там предлагает все свои идеи, а здесь у них все будет по-новому.

Когда я вышел из башни Главного управления, до возвращения на «Адмирала Лазарева» оставалось еще полчаса. Как раз можно было успеть сделать кое-что полезное, а то при всей скорости развития Стального мне все же хотелось большего. И так некоторые планы пришлось придержать. Например, та же связь… Хотелось бы ее и сюда поставить, и радио запустить, но не делаем мы пока достаточно передатчиков и приемников. А главное, не хватает людей, которые смогли бы всем этим заниматься. Ну да хочется верить, что в этом деле мне еще помогут мои пилоты и военные техники, когда придет время им уходить на гражданку.

– Эй, американец! – так и не найдя взглядом знакомую львиную прическу, я просто позвал торгового представителя Сэмюэла Кольта, и тот, словно дьявол, тут же выскочил из ближайшей подворотни. И ведь ждал меня, не терял надежду.

– Господин полковник, вы все-таки решились рассмотреть мое предложение? Скажу сразу, господин Кольт будет приглашен на церемонию коронации нового императора России и, скорее всего, получит там большой заказ. Но мы не забудем и малых партнеров, уж поверьте. А вам самим разве неприятно будет получить оружие с того же завода, что и ваш царь?

Ловко он. Кольт, конечно, и вправду будет на коронации, но как эту новость уже продают даже самые мелкие торговые представители. Впрочем, лично меня не особо впечатлило. Ни идея одного оружия с царем, ни сами кольты – в текущем их виде уж слишком много у них пока осечек.

– Вы сюда зачем приезжали? – я проигнорировал все встречные вопросы.

– Металл. Он у вас неплохого качества, и господин Кольт, возможно, хотел бы заключить договор о поставках для своего будущего завода в России. А то знаете, ваши уральские дельцы порой хотят совершенно неразумные суммы, – американец мгновенно подстроился.

– А как насчет того, чтобы не продать, а купить?

– Я думаю, нам ничего не нужно, – мистер Хиггс разом поскучнел.

– Даже если я предложу вам свой новый двигатель? – теперь уже я играл в искусителя. – Задержитесь в Стальном еще на месяц, посмотрите, что будут собирать в новом цехе. Цену, скорость, характеристики. Если будет интересно, то я продам господину Кольту лицензию за один рубль при одном небольшом условии.

– Каком? – мистер Хиггс даже сделал шаг вперед.

– Вы будете десять лет поставлять по миллиону таких двигателей в Россию.

– Бесплатно?! – возмутился американец.

– За деньги. По цене, по которой их же будет продавать Стальный. Скажу сразу, это будет не очень дорого, но издержки покроет, и даже в плюс выйдете.

– В плюс за миллион единиц в год. Звучит подозрительно хорошо, господин полковник, – мистер Хиггс широко улыбнулся. – Но теперь я точно должен узнать детали и, как вы и предложили, задержусь тут на месяц.

Вроде бы договорились. Я развернулся и со спокойной душой двинулся обратно к дирижаблю. Вот теперь я точно сделал тут все, что можно, и пора лететь дальше в Санкт-Петербург. На встречу с новым царем, его ближним кругом и всеми теми неприятностями, что они подготовили мне и России.

– Постойте, полковник! – меня нагнал крик мистера Хиггса.

– Да?

– Почему вы так спокойно обсуждаете мирные закупки, когда у вас идет война сразу с двумя великими державами?

– Война, когда, несмотря на все их старания, мы осадили столицу Турции и взяли проливы? – я пожал плечами. – Мы – империя, войны случаются, но это совсем не значит, что в это время нам стоит прекращать думать о будущем.

– Англия и Франция скупают оружие по всей Европе…

– А мы делаем свое и… Всем тем, кто сейчас распродает своим запасы, стоит задуматься. А что, если царь Александр, как его дядя, снова решит дойти до Парижа? Придется ведь ответить за каждый подаренный нашим врагам патрон или поданный рубль.

– И они боятся этого, – мистер Хиггс ходил кругами, словно раздумывая, говорить мне то, что хотел, или нет.

– Вы привезли какие-то новости? – спросил я прямо.

– Говорят, в Вене некоторые круги недовольны нерешительностью короля Франца-Иосифа.

– Неужели хотят, чтобы тот исполнил союзнический долг перед Россией?

– Скорее наоборот. Чтобы помог вашим врагам, чтобы у России не было сил и возможностей за этот долг спросить.

– Какие-то еще детали?

– Я был в Вене месяц назад, и что-то мне подсказывает, что новости с юга могут заставить ваших врагов поторопиться. Решить проблему кардинально…

– Значит, Вена, мистер Хиггс, я запомнил… – я задумчиво склонил голову, и американец улыбнулся, довольный, что оставил меня в должниках.

Бесплатно для себя. И я ведь ничего поделать не могу с тем, что узнал. С другой стороны, расстояние от Стального до Вены – две тысячи километров. Вроде бы и много, но «Адмирал Лазарев» в зависимости от ветра выдает от шестидесяти до ста километров в час, можно долететь чуть больше чем за сутки.

Вариант? Вариант!

Глава 6

– Мы никуда не полетим! – стало первым и главным ответом на мое предложение.

Правда, я думал, что останавливать меня будут Горчаков и Зубатов, однако против неожиданно выступил пресветлый князь Меншиков.

– Но почему?

– Вы не понимаете, полковник? Так я расскажу! – Александр Сергеевич ходил из стороны в сторону словно тигр в клетке. – Представим, что американец прав, и Вена взбунтуется против Габсбургов. Прольются реки крови, и кого обвинят в этом, когда все увидят летающий над Австрией русский «Кит»? Если же никакого бунта нет, то и это ничуть не лучше. Наше появление подтолкнет заговорщиков к действиям, и новая революция, которой можно было бы избежать, снова поразит самый центр Европы. Тут ведь дело не в обиде или даже этой войне, нужно смотреть в будущее. С кем мы сможем иметь дело, когда все закончится, а кто по самой своей природе станет нашим врагом.

– Я понимаю, что нужно думать о будущем, но… Царь Николай остался в стороне во время революции 1830 года, и это стоило нам Польского восстания. И Франции, которая стала полноценным союзником Англии. Зато помог Австрии в 1848-м, и пусть Франц-Иосиф быстро об этом забыл, тем не менее, это подарило нам еще 5 лет мира. И никаких новых врагов. Так, если сдержанность не работает, может, и к черту ее?

– Нельзя так просто сравнивать столь разные события, – Меншиков грустно покачал головой. – Я видел много войн. Пока они идут, в груди горит ярость, жажда славы и справедливости. Но вот война заканчивается, ты сначала скучаешь, потом смиряешься, а после этого… Как озарение – осознаешь, что мир лучше. Понимаешь, что ради него ты и сражался, и что ради него иногда можно пойти на уступки. Если есть хотя бы шанс…

– Если в Австрийской империи случится революция, шанса не будет, – неожиданно тихо возразил Горчаков.

– Что вы имеете в виду? – повернулся к нему Меншиков. – Вы же сами еще недавно были в Вене, и никаких панических новостей ни от вас, ни от кого-либо еще я не слышал.

– Когда я уезжал, ситуация держалась на трусости министра Буоля и твердой руке Софии Баварской, матери Франца-Иосифа, но… Еще до приезда сюда до меня дошли слухи, что в Вену вернулась Сиси, и вместе со всеми остальными новостями это выглядит не очень хорошо.

– Кто такая Сиси? – осторожно уточнил я.

– Елизавета Австрийская, жена императора, – пояснил Горчаков. – Известна тем, что отбила будущего мужа у старшей сестры, с которой тот и был изначально помолвлен. Что говорит о ее принципах. А еще Елизавета замечена в тесных связах с венгерскими дворянами и промышленниками, которые и могут стать движущей силой нового переворота.

Я невольно вспомнил, что уже слышал это имя. В моей истории Елизавета стала той, через кого с Францем-Иосифом договорились о превращении Австрийской империи в двуединую Австро-Венгрию. Впрочем, случиться это должно было только через восемнадцать лет, когда Австрия уже проиграет войну Сардинии и Франции за свои итальянские земли, а потом и Пруссии – за лидерство среди германских народов. Сейчас же добром Габсбурги на такое ослабление не пойдут, а значит, заговорщики если и будут действовать, то только силой.

– Пара сплетен – это не повод рисковать дипломатической обстановкой на Дунае, – Меншиков не собирался отступать от своего мнения.

– Еще у меня есть письмо купца 3-й гильдии Никифорова[2], который лишился своего товара в румынских землях и через посольство просил царя о денежной помощи. Не слишком надежный источник, но вместе со всем остальным… – Горчаков на мгновение задумался.

– И что он пишет? – поторопил его Меншиков.

– Рассказывает, как радовались в посольствах Англии, Франции и Сардинии, когда узнали о смерти Николая. Пили до утра и делили наши земли, отмеряя, что кому больше нужно. Ну и о Польше не забыли, нарезав им надел аж до самого Курска.

– Еще? – Меншиков помрачнел. И чего он? Как будто ждал от врагов чего-то другого?

– Устраивали драки на панихиде по императору Николаю, хотели отменить службу.

– Еще.

– Помните, после Альмы союзники захватили вашего адъютанта и карету с гербом? Ее возили по улицам: прямо не говорили, но многие радовались, что вас пленили и скоро выставят в клетке на площади.

– Еще.

– Бояре Валахии ездят на поклон в Лондон и Париж, выступают перед парламентами и просят избавить их от разорения и тирании из России. А среди простого народа с декабря ходят слухи, что Австрия объявит нам войну и для этого объявляет новый набор. Что точно правда, более того, необходимое количество солдат они собрали за считанные месяцы, в основном за счет сербов. Наш купец пил с ними и спрашивал, как же они со своими братьями-русскими собираются воевать, и те отвечали, что на самом деле никакой войны не будет. Как дойдут до наших, так и перейдут на верную сторону с австрийским оружием в руках, чтобы дальше уже вместе гнать супостата.

Тут я невольно улыбнулся: сербы всегда умели себя подать и не боялись сражаться.

– Что ж, все понятно, – Меншиков задумчиво закусил ус.

– Что понятно? – мне вот пока ничего не было очевидно. Кроме того, что князь встал на нашу сторону, но вот почему?

– Картина всегда складывается из отдельных мазков. Сами по себе они ничего не значат, но вместе могут превратиться в рисунок, который нам нужно уметь прочитать, – Меншиков вздохнул. – Что мы видим? Элиты Австрии и занятых ею территорий готовы предать. Я и сам об этом слышал, но то одиночные истории. А когда о том же начинает писать обычный купец – дело дрянь. Дальше простые люди. Мы видим, что они уже не столько боятся войну, сколько смирились с ней. И, наконец, набор сербов. Очевидно, что ни на какой восточный фронт Франц-Иосиф их не отправит, а значит, набирает для себя. Чтобы прикрыть их штыками свой тыл и свой трон, потому что изнутри видит, насколько серьезна опасность.

– Значит, летим? – выдохнул я.

– Летим, – принял решение Меншиков.

– Летим, – как-то по-молодецки махнул рукой Горчаков.

Зубатов, как мой надзиратель, хотел было что-то возразить, но только вздохнул. Ну, а я приказал Степану пробежаться по местным, поискать ветеранов, вдруг кто решит к нам присоединиться. Если выгрузить лишнее, еще человек двадцать мы вполне могли принять на борт. А три десятка десантников, как показала моя авантюра в Константинополе, это уже вполне себе сила, с которой можно наворотить дел. Главное, оставалось придумать как.

Когда я рассчитывал, что Степан легко найдет нам ветеранов, то не очень верно представлял себе местные реалии. Тут действительно были те, кого по ранению списали из армии и кто не захотел ехать домой, но большинство таких солдат уже даже мысленно оставили службу, погрузившись в возможность заниматься землей. Земля… На ее зов тут готовы откликнуться в любой момент, а мне ответило всего шесть человек. Все ветераны, заработавшие шрамы еще под Севастополем: двое из моего Владимирского полка и четверо из тех, кто был рядом.

– Сможете встать в первый ряд штурмовиками? – честно спросил я, пройдясь перед строем мужиков. А то на эту роль смог бы пойти я, Степан, ну, может, еще Лесовский, если вытащить его из-за штурвала дирижабля. А остальные наши – они же пилоты. Молодые, тощие – храбрости-то им не занимать, а вот крепости, чтобы удержать строй, может и не хватить.

– Справимся, ваше высокоблагородие, – кивнули все шестеро.

Кстати, да, я теперь не просто «благородие», а «высоко». Все-таки полковник, шестой класс в табели о рангах, нужно понимать.

– Броню и оружие получите. Жалование за операцию положу сто рублей и еще столько же за каждый месяц сверху, если придется где-то задержаться. Хватит?

Солдаты переглянулись и вновь закивали. Сто рублей – это немало, жалование поручика почти за год. Я мог бы дать и больше, но как бы не смутить мужиков. Пусть лучше будет приятным сюрпризом, когда вернемся.

– Если погибнете, – я коснулся еще одного важного дела, – семьи ваши получат по тысяче рублей. Прослежу, чтобы получили их, и никто не обидел после этого.

Если до этого ветераны улыбались, то теперь от улыбок не осталось и следа. Смерть – это всегда серьезно.

– В паре слов расскажите, где служили, что умеете, – я продолжил общение с ветеранами.

– Аким, – хрипло ответил старший из них. Высокий, с длинными, рано поседевшими волосами. Видно, что еще недавно был бородатым, но ее быстро сбрили, чтобы соответствовать армейским правилам. – Я с Новгородчины, служить начал еще с прошлой войны с турками. Мог уже уйти, срок вышел, но духу не хватило бросить своих, так и оказался в Севастополе. Бутырский полк 17-й Пехотной дивизии, 16 тысяч нас было до Инкермана, а потом… Много нас тогда полегло, и если бы не бронированная платформа вашего высокоблагородия, то и я бы на тот свет отправился. А так вытащили врачи, из армии выписали, ну, я и решил, что лучше в новый город поближе к своим поехать, чем обратно домой. Там же все, кого я знал, уже давно ушли, а новые – чужие они мне.

Солдат замолчал, а я невольно задумался о его судьбе. Получается, записали в рекруты Акима в 28-м году: если тогда ему было 16, то сейчас уже все 44. Вся жизнь вдали от дома… Потерянные люди, которым некуда возвращаться, которые стали обузой для государства, а могли бы, наоборот, быть опорой России. Тот же Аким ведь столько всего повидал. Как не боялся турецкого штыка, так и местных взяточников бояться не будет. А знания? Через руки одного лишь моего корпуса столько новинок прошло, да и остальных что-то да зацепило. А дисциплина? Готовность и умение работать целый день и целый год, если будет нужно, если ради дела. Кому как не таким людям на гражданке первыми осваивать новые технологии и пускать их в дело.

Я сжал кулаки, надеясь, что у Обухова получится наладить дело с ветеранами, а нет… Сам буду включаться, но точно найдем для них место.

А тем временем вслед за Акимом представились и остальные мужики. Петр, Савва, Илья, Трофим и Узбек – у всех них была такая похожая судьба. Даже жалко немного снова тащить их в мясорубку, когда мирная жизнь почти нашла каждого.

– Ваше высокоблагородие, – Аким, разом напомнив каждого из моих ефрейторов, каким-то образом заметил мои сомнения. – Вы как будто надумали нас жалеть, так не надо. Мы ведь не просто так отозвались на слова вашего казака. Мы шестеро – отрезанные ломти, не смогли вернуться, бывает такое. Кто нашел себя, те и остались на месте. А для нас помереть в бою – это не беда, а, наоборот, славное дело.

– А не слишком ли ты ладно говоришь для простого солдата? – неожиданно я обратил внимание на такую очевидную странность.

– Говорили, что я бастард баринский. Хотя брешут, он-то после 12 года для всех школу построил, всех там и учил, просто одни там штаны просиживали, а я… книги читал. И тогда, и потом, когда возможность была.

– И как твоего барина звали, который тебе не отец? – я внимательно посмотрел на Акима.

– Не важно это, ваше высокоблагородие, – тот отвел взгляд в сторону и…

Договорить мы не смогли, неожиданно подошел Степан с новым пополнением. В отличие от ветеранов эти были молоды, никогда не служили, а лица ясно выдавали местное происхождение.

– Григорий Дмитриевич, – Степан довольно улыбался. – Вот еще десяток, татарчата крымские. Пришли на службу к Обухову, хотели за порядком следить, заводу помогать, но постоянных мест для них пока нет. Услышали мой клич, что тебе нужна помощь, и отозвались.

– Как зовут? – я посмотрел на старшего среди новеньких. Молодой парень, взгляд черный, дерзкий, но… Нет в нем злобы, а только надежда, что наконец-то смог найти для себя достойное дело.

– Максим, – отозвался парень. – Максим Амиров.

– Воевал против нас в Крыму, Максим?

– Хотел, – парень не стал врать. – Но дед отговорил. Мудрый он, сказал, что вместе с вами я больше славы смогу получить.

– Правильно сказал, вот только… – я посмотрел на Степана. – А сдюжат ли они? Для штурмовиков слишком щуплые. На ракеты ставить? Так с ними и наши пилоты справятся, у них и опыта больше.

– Винтовки дадим, – казак не сомневался в полезности пополнения. – Эти, может, и похуже наших кавказских стрелков будут, но тоже неплохи.

– Мы лучше! – встрепенулся Максим, но я только поднял руку, и спор замер на корню.

– В деле проверим, – озвучил я свое решение. – Занимайте места, в ближайшие полчаса вам выдадут все необходимое вооружение и припасы. В ночи будем вылетать, а пока… Чапай думать будет.

Максим не знал, кто такой Чапай, но, кажется, это была какая-то русская шутка. Не очень понятная: похоже, кроме самого полковника ее так никто и не понял. Странный он, конечно, но и правильный. Умеет воевать.

Максим походил среди команды «Кита», тихо поспрашивав, а безопасно ли на нем путешествовать. Было немного страшно лезть в небо, туда, где только всевышний и птицы. Но если русские не боятся, то и он не будет. Молодые парни-пилоты ничего не стали рассказывать Максиму, а вот техники, закидывающие в недра летающей машины уголь, наоборот, охотно поведали о недавних приключениях. О том, как летали на другой конец света, как видели за один день сразу три моря, как жгли английский лагерь у Евпатории… Кулаки Максима сжались, когда он вспомнил своих друзей по деревне, что пошли не с ним, а поверили в слова чужаков. Впрочем, они сами сделали свой выбор, сами нашли свою судьбу, а он нашел свою.

Так он несколько месяцев прожил в этом страшном новом городе, где даже по ночам не прекращали свой грохот паровые машины. И вот сам полковник Щербачев пригласил его к себе в отряд. Понятно, что дело будет срочное и кровавое, раз он решил брать случайных людей, но все равно такие шансы бывают только раз в жизни. Главное, не испугаться и сделать все как должно… Парни зашушукались, когда им выдали новые винтовки и броню, так что Максиму пришлось на них прикрикнуть, чтобы не позорили свои семьи.

А потом к ним пришел казак, раскидал по рукам странные рюкзаки с тканью и повел за собой. Сначала учил эту ткань правильно складывать, потом начал показывать, как правильно прыгать с поставленных друг на друга ящиков, и только в самом конце объяснил, что теперь они будут делать все то же самое с высоты полета. Даниф, который решил показать норов и сложил ткань в свой рюкзак как придется, тут же бросил его на землю и принялся перебирать. Вслед за ним под насмешливым взглядом казака и остальные перепроверили, все ли они сделали правильно.

Затем был прыжок. Для них подняли в небо дирижабль и пинками под задницу – очень обидно – выкинули вниз. Немного утешало, что солдаты-ветераны, которые прыгали вместе с ними, тоже орали. После был второй прыжок – вот тогда, уже точно понимая, что их ждет, они по-настоящему испугались. Первый раз на фоне этого был так, игрушки. Но никто не сдался, и их снова погнали в небо. Третий, четвертый прыжки, и ничего, привыкли. Даже приземлялись почти туда, куда указывал им сверху казак. А потом тренировки закончились.

Полковник и два старых аристократа, с которыми они все это время что-то обсуждали, приняли решение. И они полетели. В ночной темноте попрощались со Стальным, утром ушли повыше, чтобы облака скрывали их от возможных наблюдателей с земли, а под вечер Максим даже увидел ленту Дуная. Было так непривычно: дед рассказывал, какая это великая и огромная река, а ему казалось, что вот, можно сжать ее в своем кулаке. Словно он не простой парень из обычной деревушки, а настоящий полубог. Максим оглянулся: многие сидели сейчас, тоже сжимая кулаки. То ли, как и он, представляли, что управляют рекой, то ли мышцы затекли. Все-таки были в полете и свои неприятности.

– Четыре часа еще… – тихий голос полковника привлек всеобщее внимание. – Мы прилетим к Вене, столице Австрии, в три часа ночи, когда самый крепкий сон, когда нас меньше всего ждут…

«Как будто кто-то в принципе может ждать такого налета», – хмыкнул про себя Максим, а потом неожиданно подумал, что сам полковник как раз ожидал бы.

– А ведь мы вылетели из Стального как раз, чтобы именно в это время тут оказаться, – рядом раздался тихий шепот Данифа. – Как он сумел так точно все рассчитать?

– Ну, на лошадях же у нас получается прикинуть, когда и куда приедем, – ответил ему Даут.

– Так то лошади. А тут небесная машина, потоки ветра… Сколько же всего здесь нужно знать и учесть.

Максим засопел. Ему было обидно, что такая правильная мысль о силе их нанимателя не пришла ему самому. Зато он принял очень важное решение: когда они закончат, он откажется от награды и будет просить, чтобы русский полковник оставил его при себе. Любой ценой… Дальше были еще несколько часов полета, а потом, наконец, показались стены огромного города. Вена. Столица Австрийской империи. Дед рассказывал, что этот город стоял тут еще во времена Римских императоров, и сам Марк Аврелий когда-то нашел в нем свою смерть.

Максим всматривался в древнюю крепость, пытаясь увидеть в небольших светлых домах следы истории и былого величия. Но их не было. Просто большой город, в котором жили люди, желающие им смерти и которых они прилетели остановить.

– Сколько же тут солдат… – Даниф принялся считать влаги австрийских полков, висящие над разными кварталами, и сбился. – И что мы тут сможем сделать? Тридцать человек против многих тысяч.

– Полковник знает! – твердо ответил Максим.

Глава 7

Я не знал, нравится ли мне план, который предложил Меншиков. Но другого у нас не было, так что пришлось положиться на чутье старого князя, который словно вспомнил молодость и был готов бросаться из одной авантюры в другую.

– Степан, удачи, – я пожал руку казаку, который вместе со своим отрядом должен был взять под контроль и заминировать главное газовое хранилище Вены.

Новомодные фонари на центральных улицах австрийской столицы запитывались из огромной подземной цистерны со светильным газом, спрятанной под старыми крепостными стенами. В будущем Франц-Иосиф прикажет снести их, чтобы расширить город и проложить известную для всех туристов Рингштрассе. Ну, а мы в случае чего немного ускорим этот процесс.

– И вам удачи, Григорий Дмитриевич, – казак сжал меня в своих медвежьих объятиях.

И да, удача мне бы не помешала. Я вел вторую группу, которая должна была высадиться на Ам-Хоф. Сейчас это торговая площадь, но своей западной половиной она выходит на Венский Арсенал. Во время попытки революции и Венгерского восстания 1848 года именно здесь толпа вломилась в здание, вытащила на площадь военного министра Латура и вздернула его на ближайшем столбе. Так себе история, но по словам Горчакова, который провел в Вене несколько лет, новый министр внутренних дел Александр фон Бах словно назло молве и страхам стал, наоборот, часто тут бывать. Даже ночью, особенно по пятницам и субботам, как сегодня.

В общем, шансы встретиться с этим человеком у нас были. А кто такой Александр фон Бах, даже если забыть про министерское кресло? Умеренный консерватор, глава жандармерии, тот, кто удержал Австрию на грани революции, но в итоге потерял свое место из-за военных неудач в Италии. Хотя, казалось бы, при чем тут он… Как бы там ни было, именно этот человек, если у нас получится поговорить, сможет точно ответить на вопрос, что сейчас творится в Вене.