Левитанты

Глава 1. Семерым по якорю

Таверна «Семерым по якорю» обосновалась на улице Доблести. Улица эта уже давно потеряла во времени тот сокровенный смысл, что был заложен в ее название граффом-градоначальником прошлых лет. На дорожном камне ее не осталось ни доблести, ни отваги, ни какого-либо иного качества, которое способно изумлять всех вокруг своим благородством. На смену доблести на улицу пришли беспорядки. Примером тому была та самая таверна, о которой и зашла у нас с вами речь.

Суматошному, шумному заведению было от силы с десяток лет, однако таверна уже успела обрести репутацию довольно отпетую. День ото дня здесь собирались громкие компании, пиво лилось рекой, а острые языки схватывались в праведной битве. Семь корабельных якорей то и дело снимались со стен и примерялись на плечи надутых от хмеля граффов. Дни здесь по шуму не уступали ночам, а ночи не уступали суматошным дням.

Этим летним вечером в углу таверны сидели двое. Первый выглядел лохматым и бодрым, второй был тучным, усатым и совершенно красным от бурлящего в нем нетерпения.

– И как скоро он придет? – спросил лохматый, оглядываясь на вход, полностью перегороженный граффами.

– Уже четверть десятого. С минуту на минуту будет, – ответил ему усатый, потирая пухлые ладони.

– Какой день он в Граффеории? – задал следующий вопрос лохматый, будучи ни кем иным, как Августом Ческолем, известным левитантом и искателем приключений.

– Второй день он тут, – произнес усатый. Того звали Олли Плунецки, и единственное дело, в котором тот преуспел, оказалось жульничеством. – Вчера я встретил его на вокзале, у бедняги глаза как факелы горели от пролетавших мимо левитантов с чемоданами, – Олли хихикнул. – Я сразу понял – наш клиент. Особого убеждения и не требовалось, он согласился чуть ли не раньше моего приветствия.

– А откуда он?

– Из Чехии. – Олли с пониманием дела кивнул. – Бывал я там однажды, весной. Объелся гуляша и уснул на берегу Влтавы. Хорошо было. У нас в Граффеории такого гуляша не делают…

Мужчина выставил пузо и принялся поглаживать пуговицы на тесном жилете, а Август посмотрел на него и усмехнулся.

Август Ческоль не разделял людей на плохих и хороших. Он разделял людей на тех, кому он доверял, и тех, кому не доверял. Олли Плунецки он не доверял, однако этот скользкий нюанс никоим образом не мешал иметь с кукловодом общее дело, из которого оба могли извлечь равнозначную выгоду.

Это самое общее дело выдумал Олли. После того, как полгода назад столица узнала про его обман, возрождать свою знаменитую лавку кукловод передумал. Да и его талантливая подмастерье канула в лету, что на корню обрывало его прибыльную торговлю. Но Олли нельзя назвать Олли, если под его хитроумным взором не укрывается пара-тройка халтур. И одну из таких халтур он и предложил однажды Августу – граффу-скитальцу и крепкому на язык болтуну.

Их общее дело состояло в следующем.

Граффеорию ежегодно посещали тысячи иностранцев. По местным законам любой иностранец без вида на жительство мог находиться на земле королевства не более семи полных суток. Что успевал сделать иностранец за эти семь дней? Побаловаться полученной от Белого аурума ипостасью, увидеть роскошь Мартовского дворца да попытать себя в ловкости при встрече с эфемером. А там уже и на вокзал выдвигаться было пора.

Олли Плунецки, хваткий на всякого рода дела с потенциалом на кругленькую сумму, выдумал целое предприятие. Поскольку брать сведения о Граффеории помимо кратких брошюр больше неоткуда, встреча с коренным граффом представляется для иностранцев полезной. И с не обычным граффом встреча, а с активным путешественником, который знает обо всех потайных местах королевства. Тут Олли и вспомнил про Августа. Сам же Олли взял на себя обязанности по поиску подходящих иностранцев, а также все хлопоты по расчетам, что для него было слаще всякого меда.

Много времени на размышления Августу не понадобилось. К постоянной работе он не стремился, а интерес к случайным заработкам проявлял с лихвой. Стать обозревателем, нести пользу гостям королевства – чем не достойное занятие? А с хитростью Олли Плунецки он как-нибудь да совладает.

– На сколько рей вы договорились с ним? – уточнил Август, делая глоток неподобающе кислого пива.

– На шестьдесят рей, – ответил Олли. – Их мы делим пополам, как и договаривались. Только прошу, Август, давайте обойдемся без ваших острот, этот иностранец довольно застенчивый, спугнем ненароком… А, вот и наш турист!

«Без острот, значит, – взгрустнулось Августу. – Вечер перестает быть соблазнительным…»

Он оглянулся на толпу граффов, что продолжали маячить у входа. Сквозь толпу пробирался высокий мужчина, он мягко расталкивал выпивающих зевак и обегал взглядом бар, выискивая кого-то. Олли приподнялся со стула, чуть не опрокинув пузом свой опустевший стакан, и старательно замахал руками. Мужчина заметил его и припустил ходу. В полумраке таверны он выглядел скромным великаном, и чем ближе он подходил к их столу, тем сильнее Август удивлялся его росту. Август и сам был совсем не приземистым, но на фоне него этот иностранец выглядел как башня Утвар на фоне Мартовского дворца. Оставалось только восхититься ловкостью мужчины – на своем пути он не задел ни одной свисающей с потолка люстры.

– Приветствуем вас, Густав! – воскликнул Олли и кинулся пожимать иностранцу руку. Макушка кукловода еле доставала тому до предплечья, и Август не смог сдержать усмешки, наблюдая за тем, как Олли встает на цыпочки и вытягивается. – Где вы по итогу остановились?

– Как вы и советовали, господин Плунецки, на Туристическом бульваре. В славной гостинице «Долина отражателей», – ответил иностранец. Его голос был низким и будто бы для сцены поставленным, а светлые волосы были короткими, словно только что кем-то подстриженными.

– Меня зовут Август Ческоль. – Левитант перегнулся через стол и следом за Олли пожал мужчине руку. – Добро пожаловать в Граффеорию.

– Да, да… Благодарю, – отозвался тот и протер свободной рукой взмокшие веки. – Сегодня в столице так душно, жара не спала до сих пор. И часто у вас в июне такая погода?

– О, нет, что вы! – Олли издал противный смешок. – Наши жаркие дни можно по пальцам пересчитать. В столице куда чаще идет дождь и дуют ветра северо-западные… Вы присаживайтесь, Густав, присаживайтесь. Не желаете ли что-нибудь выпить? В таверне варят отличное пиво, жажду утолит вмиг.

– Мне бы воды, – скромно улыбаясь, ответил иностранец и присел на третий стул. Его длинный торс возвысился над столом как пальма над карликовым островом.

Пока Олли бегал к бару за стаканом воды, Август затеял с иностранцем беседу. За языком он следил как подобает интеллигенту— и у него даже неплохо получалось, шутки он заглатывал еще в зародыше. Начал Август с вопроса о том, какая из восьми ипостасей досталась Густаву.

– Я штурвал, – получил он ответ.

– С навыком штурвала все просто, – приступил к пояснениям Август. – Двигаете вещи взмахом руки – вверх, вниз, в стороны, туда-сюда. Куда угодно.

– А вы, Август, с какой ипостасью? – спросил Густав, аккуратно раскладывая перед собой салфетку.

– Я – левитант. Летаю и куражусь, куражусь и летаю, – ответил он и заметил, как взблеснули в полумраке глаза у иностранца.

– Отправляясь сюда, я надеялся, что стану левитантом.

– Ну, тут уж как повезет. Дух Белого аурума сам решает, какой ипостасью наделить каждого человека. Этот камень поупрямее фактов будет. У меня есть подруга, графф, она с детства мечтала быть иллюзионистом, но ее ипостась…

– А правда, что прошлой осенью Белый аурум похищали? —внезапно перебил его Густав.

Август впал в ступор, не понимая, откуда иностранцу может быть известно о таком. И не успел он что-либо ответить, как мужчина удивил его снова:

– И правда ли, что именно вы нашли белый камень и самолично вручили его местной полиции?

Совершенно сбитый с толку, Август хотел было отделаться какой-нибудь невинной шуткой, но тут к их столику подошел взмокший Олли и вручил иностранцу полный воды стакан. Взглянув на усатого толстяка и на его лукавую улыбку, Августа осенило.

– Ваша версия, Густав, несколько отличается от того, что было прошлой осенью на самом деле, – проговорил Август, многозначительно смотря на подлеца Олли. – Что же касается особенных мест Граффеории, то я посоветовал бы вам побывать в Полилу-Лава, в городе левитантов. Хижины там стоят на кронах деревьев. Забавное наблюдение – стоит спуститься в Нижний лес…

– А как было на самом деле? – снова перебил его Густав. Он принял от Олли стакан и расположил его по центру своей салфетки. Его любопытный взгляд при этом не сходил с вытянутого лица Августа.

Вот оно как. Этот иностранец заявился сюда отнюдь не за туристической консультацией. Он пришел за историей про кражу Белого аурума. Август сделал глоток, стукнул кубком о стол и с укоризной посмотрел на Олли, который, и не подумав смущаться, ляпнул:

– Хо-хо-хо. Видите ли, Густав, мой товарищ довольно скромный…

Август поперхнулся, его громкий кашель заглушил последующие слова Олли. Скромным Август был в той же мере, в какой Олли – честным.

– Что за цирк вы здесь устраиваете, Олли? – не удержался от вопроса Август, как только его отпустил последний позыв к кашлю.

– С каких это пор вы, мой дорогой друг, интересную историю называете цирком?

Олли глядел на него с задором, от которого Августа уже начинало подташнивать.

– Где в этом заведении можно вымыть руки? – вклинился Густав, теребя от неловкости края салфетки, и пока Олли объяснял ему, в какой стороне находился туалет, Август заглотил свое пиво до дна. Следовало иностранцу отойти, как левитант накинулся на кукловода.

– Эй, дружище, так дело не пойдет. Мы с вами о другом договаривались.

– Вы должны рассказать приглашенному мной гостю о нашем славном королевстве, – пролепетал кукловод, прикидываясь дурачком. Хотя нет, подумал Август. Скорее всего он не прикидывался.

Едва сдерживая раздражение, левитант наклонился к толстяку, чтобы последующие его слова не услышали два иллюзиониста, сидящих за соседним от них столиком.

– Я не буду сливать подробности кражи Белого аурума иностранцу. От такого поступка изменой родине попахивает.

– Да какая тут измена? – растянулся в жабьей улыбке Олли. – Всего навсего любопытная история. Приукрасьте там чего-нибудь, приврите. Добавьте выдуманных подробностей. От вас никто и не требует говорить правду. Представьте только, сколько слухов, касаемых этой громкой кражи, ходило по всей Граффеории. И скольким слухам еще предстоит появиться.

Август нахмурился, а Олли ему подмигнул.

– Пофантазируйте душе на радость, мой дорогой Август. И помните о тридцати реях, что совсем скоро будут позвякивать в вашем кармане.

Олли отклонился на спинку стула и с довольством стал поглаживать свои пушистые усы. Август же перевел задумчивый взгляд на толпу левитантов, которые вздумали поводить хоровод прямо над барной стойкой.

– Откуда вы узнали, Олли, что именно я вручил Белый аурум в руки полицейскому?

– Ой, я вас умоляю. Неужели вы думаете, что среди желтых плащей не водится таких же как вы болтунов?

Внезапный треск отвлек их. Август повернулся на звук и увидел, как один из семи якорей, что висели на стене таверны, падает на в панике отбегающих граффов. Якорь рухнул, чудом никого не задев, а в воздух поднялся скоп из залежавшейся пыли.

– Я прошу прощения, – разнесся по залу поставленный голос Густава. Тот стоял неподалеку от проишествия и с ужасом глядел на свои трясущиеся ладони. – Я вымыл руки, а полотенца в туалете не оказалось. Пока шел обратно, решил просто их отряхнуть, чтобы высохли. Я штурвал…

– Друзья-граффы, все в порядке! – крикнул Олли, вытаскивая свое брюхо из-за стола и отправляясь на помощь своим тридцати реям. – Этот господин – гость королевства. Он с нами.

Кукловод подбежал к Густаву и взял растерявшегося великана под руку.

– Пойдемте, Густав, аккуратно. Ваши ручки лучше опустить, вот так. Советую больше не махать ими без острой необходимости.

Завсегдатаи таверны провожали их недобрыми взглядами, в то время как один из официантов, левитант по ипостаси, поднял упавший якорь, взлетел и благополучно возвратил его на торчащие из стен крюки.

– Штурвал – такая опасная ипостась, – проронил Густав, когда Олли усадил его обратно за стол. Руки мужчина спрятал под стол, что, по мнению Августа, было достаточно мудро.

– По сравнению с эфемерами штурвалы совсем не опасны, – заверил его Олли, хлопоча вокруг. – Будь вы эфемером, местным бегуном, вам пришлось бы контролировать скорость каждого вашего шага. Вот тут-то иностранцам приходится нелегко, постоянно врезаются в других людей. Или в каменные стены, последствия от чего довольно печальные.

– А вы, господин Плунецки, кто по ипостаси?

– Я – кукловод, – изрек Олли, горделиво проведя ладонью по лысой макушке. – Мы, кукловоды, способны давать неживому признаки живого. Истинный дар. Ходячие табуреты, слышали о таких?

– Понятно, – только и произнес Густав. Плечи он сильно сгорбил – видно, пытался сделаться как можно незаметнее, но с его ростом такая затея успехом не увенчалась.

– Август! – воскликнул Олли, подпрыгнув на своем стуле и чуть не опрокинув тем самым весь стол. – Вы хотели рассказать нам о краже Белого аурума. Нам не терпится узнать все подробности. А вы, Густав, слушайте. Сейчас вы мигом забудете о вашей ипостаси.

«И почему я вечно вляпываюсь в непонятно что?» – спросил Август у самого себя и прикрыл глаза.

Вобрав побольше воздуха в легкие, он приступил к рассказу. И где в этом рассказе была правда, а где – лишь смелая его фантазия, пойди-ка разбери.

Вернулся домой Август за полночь. В кармане его джинс надежно побрякивала стопка монет, все как и предрекал его недобросовестный компаньон. Вынув монеты, левитант пересчитал их и кинул на аллюминиевый поднос, на котором он хранил все свои сбережения. О банковских вкладах он ничего не знал и уверенно знать не желал. Поднос у заправленного мятым бельем матраса – лучше всякого там хранилища. «Чем же?» – спросит внимательный человек. «До него дела никому нет, вот чем», – ответит господин Ческоль человеку.

День был долгим, а благодаря Олли еще и чуточку скверным. Дюжина часов безмятежного сна – вот и все, что занимало мысли Августа в настоящий момент. Уложившись на одинокую подушку, он мигом уснул.

Стук в дверь полоснул слух спящего. Август вскочил и пробежал по комнате невидящим взглядом.

Где он? Гамак в лесу, приозерная поляна, замызганный номер гостиницы на Зыбучих землях? Граффу понадобилось время, чтобы вспомнить, где именно он предпочел спать эту ночь. Опознав в пустой комнате свою квартиру на Робеспьеровской, Август отыскал на полу джинсы с майкой, поднялся и уставился на будильник, который стоял рядом с монетным подносом. Четыре часа ночи. Четыре часа! Какое лихо притащило кого-то в такую рань?

Август наспех оделся и зашагал босиком в прихожую, прогоняя в мыслях сценарии изощренных пыток. Он любил вставать рано, но только при условии, что за ранним подъемом последует дальняя дорога или, на худой конец, плаванье с пресноводными черепахами. А сейчас что?

Неизвестный снова застучал в дверь.

Ну, если это Филипп стоит сейчас за дверью, то обстоятельство, что его нос был уже сломан, его никак не убережет. Если там Ирвелин, то Август сегодня же конфискует у нее все фортепьянные ноты – уроком будет. А если Мира…

Цепь мстительных размышлений прервалась, когда Август приоткрыл входную дверь. И тогда он понял, что до сих пор спал. Ведь прямо перед его помятой физиономией стояла принцесса, единственная дочь короля Граффеории.

Глава 2. Гостья

– Доброй ночи, господин Ческоль. Мы виделись с вами в прошлом году на Дне Ола. Могу я зайти?

Разрешения от опешившего хозяина принцесса дожидаться не стала. Она ловко протиснулась между косяком и левым плечом Августа и встала позади него.

– Закройте дверь. Мне необходимо переговорить с вами. Без свидетелей.

Взять врасплох такого человека как Август непросто, однако у внезапной гостьи это получилось, на зависть всем остальным жителям королевства. Дверь он закрыл, следуя повелительным ноткам в голосе принцессы, потом включил в прихожей голую лампочку, криво свисающую с потолка, и развернулся.

Ошибки быть не могло. Перед ним стояла сама принцесса Граффеории, пусть и в довольно потасканном виде. Одета она была в изношенный мужской сюртук, в каких ходят лавочники, на голове – шляпа с облезлой тульей; волосы забраны, да так крепко, что разглядеть их цвет из-под шляпы не представлялось возможным. Руки и ноги полностью скрывались за безразмерной тканью костюма, но признак, по которому Август узнал принцессу, оставался на виду.

Все прирожденные Олы были знамениты своими подбородками. Они у королевской четы выступали вперед, оставляя рот далеко позади, что придавало потомкам Великого Ола вид гордый и непоколебимый. Вот и у его сегодняшней гостьи подбородок будто вытянули вперед, а на правой его стороне сидела аккуратная родинка. Август запомнил ее тогда, в День Ола.

– О чем вы хотите со мной поговорить? – спросил Август.

О чем принцесса Граффеории хотела поговорить с ним, безработным путешественником? С шутом и бездельником, добавила бы его соседка Мира.

– Мы здесь будем говорить? В прихожей? – выдала гостья, скептически оглядывая голую покачивающуюся лапочку. – Давайте пройдем в приемный зал, или что у вас там. Мне представляется, что в нем нам будет комфортнее.

Упомянутый приемный зал находился у Августа в полупустой комнате, где он проснулся на мятом матрасе пятью минутами ранее. Левитант провел туда свою гостью, держась на почтенном от нее расстоянии, а потом озадаченно огляделся.

Безусловно, ему следовало предложить коронованной особе куда-нибудь присесть, только вот помимо матраса в его квартире присесть было некуда – ни дивана, ни какой-нибудь захудалой табуретки. Два своих стула он отнес в кофейню «Вилья Марципана» на прошлой неделе, ему они были без надобности. Сам же Август всегда сидел на подоконнике, либо обустраивался прямо на полу.

Так и не решив проблему, Август простодушно развел руками.

– Вы недавно сюда заехали? – поинтересовалась девушка, рассматривая неприглядную комнату. – Почему у вас нет мебели?

– Скоро пять лет стукнет, как я живу здесь, – осведомил ее Август, отметив про себя, что эта дама только и делает, что задает ему вопросы, когда как задавать их следовало не ей, а ему. – По какому вопросу вы пришли? Вы ведь дочь короля, так?

Гостья вздернула нос и посмотрела Августу прямо в глаза.

– От вас скрывать свою личность я не собиралась. Да, я – Ограта из династии Олов. – Она прошла вглубь комнаты и окинула брезгливым взглядом лежащий у ног матрас. – Как вы можете здесь жить? А за той дверью находится кухня?

– Она самая, – ответил Август, начиная раздражаться, и повторил: – Чем я обязан вашему вниманию? Какой у вас ко мне вопрос?

Легким шагом гимнастки принцесса подошла к окну. Оттуда виднелся зеленый двор, где цвела старая, как этот дом, черемуха. Певчие птицы уже начинали свою трель, уместившись на раскидистых ветках.

– Пообещайте мне, господин Ческоль, что просьба, которую я озвучу сейчас, не дойдет до чужих ушей.

Она отвернулась от окна и властно посмотрела на Августа. Левитант привык, что в его обществе девушки обычно приходили в смущение, уводили глаза, застенчиво хихикали, но принцесса Ограта, как Ирвелин Баулин когда-то, и не думала смущаться. Напротив, она смотрела на него как государь смотрит на своего слугу.

– Обещайте, – приказала она, не дождавшись своевременного ответа.

Август, ощутив себя дорожной пылью на ее сюртуке, бестолково кивнул.

– Есть один графф, – начала гостья без предисловий. – Его держат в заточении, в тюрьме. И этого граффа обвиняют в убийстве. – На этот моменте Август сглотнул. Дело обретало неожиданный поворот. – Но графф этот не виновен, он никого не убивал, однако сейчас я не могу этого доказать.

Ограта смотрела на Августа не отрываясь. Говорила она приглушенно, но настолько повелительно, что левитант был готов поверить, что он сам совершил вышеупомянутое убийство, хотя и понятия не имел, о чем идет речь.

– Я намерена освободить его. И сделать это нужно до тотального сканирования, которое назначено на ближайшее воскресенье. Мне нужна ваша помощь, господин Ческоль.

– Вы же дочь короля, – напомнил ей Август. Вдруг, в самом деле, подзабыла. – Вы можете обратиться к своему отцу и сказать ему все то же самое, что сказали мне. Вы же его дочь, он прислушается.

– Мой отец не должен знать, что я знакома с Постулатом, —заявила гостья.

Очевидно, решил Август, Постулатом звался тот, кто сидел за решеткой. Ну и имечко у этого бедолаги.

– Мне нужен человек, который имеет на моего отца определенное влияние, – продолжала принцесса. – Слово которого для отца весомо.

– Вы меня извините, уважаемая госпожа Ограта…

– Зовите меня Моль. Незачем моему имени звучать здесь слишком часто.

– Моль? – заулыбался Август. – Если позволите, вы не совсем похожи на…

– Зовите меня Моль, – повторила гостья жестким, как стук молотка, голосом.

– Ну хорошо, как скажете. – Август почесал взлохмаченный затылок. – Эмм… Моль. Уверяю вас – ваш отец даже о существовании моем не знает, не говоря уже о доверии к моему…

– Речь не о вас, – перебила его гостья. – Речь о вашем друге, Филиппе Кроунроуле.

– А Филипп-то тут при чем?

Ответила Моль с заминкой. Она принялась вышагивать вдоль пустой белой стены и в нерешительности теребить пальцы.

– То, что я сейчас сообщу вам, незаконно. Однако я готова поступиться любыми условностями, лишь бы освободить Постулата.

Все ясно, подумал Август. А Постулат-то этот счастливчик, в него влюблена сама ее младшее величество.

Август ждал. Принцесса мешкала, учащенно дыша и вышагивая туда-сюда – благо, свободным местом его квартира располагала в достатке. Торопить ее он не собирался. Если решила нарушать закон, пускай нарушает его по собственной воле.

– Ваш друг, – наконец заговорила Моль, – он… иллюз.

Август готов был поклясться, что ему не удалось скрыть нахлынувшего на него разочарования.

– Вы хотели сказать иллюзионист? Верно, ипостась Филиппа – иллюзионист. И поверьте, если в этой информации и есть что-то незаконное, то только чрезмерная сосредоточенность, с которой Филипп работает над иллюзиями. Видите ли, и на минутку отвлечь его нельзя. Бывает, подойду к нему, а он скорчит такую гримасу, будто подошел я к столетнему старцу…

– Да нет же! – шикнула на него принцесса. – Не иллюзионист, а иллюз! Это секретный отряд, который отвечает за безопасность короля. Поэтому-то я и знаю Филиппа.

Дерзкая улыбка застыла на точеном лице Августа.

– Вы уверены? Вы говорите сейчас о Филиппе Кроунроуле, серьезном брюнете со сломанным носом?

– О нем, – подтвердила гостья и скрестила руки, рукава на которых были чересчур длинными.

– Он отвечает за безопасность? Что это значит? Личный охранник? – Август нашел опору в виде второго подоконника. – Да Филипп худее меня! Какой из него…

– Нет, иллюзы – это не охрана. Они… сопроводители. – Моль с шумом выдохнула. – Господин Ческоль, это все, что я могу сказать вам. Поверьте, я итак нарушила целый перечень указов, которые подписала лично. Для нашего дела вам достаточно знать, что Филипп Кроунроул имеет на моего отца определенное влияние.

Августу захотелось рассмеяться, открыто и громко. Только он помнил, что перед ним стояла сама ее младшее величество, в своей плоти и крови, и подобное поведение она может не одобрить. Еще, чего доброго, его самого в тюрьму отправит. Поэтому вместо смеха он изобразил задумчивое выражение и деликатно уточнил:

– И все же, госпожа Моль, какая помощь вам нужна от меня?

– Вы попросите Филиппа Кроунроула убедить моего отца отпустить Постулата.

Очередной приказ, далекий от просьбы, его гостья произнесла с вызовом. Вместо того, чтобы испугаться, Август вдруг вспомнил о линейных уравнениях, над которыми так страдал на уроках арифметики.

– Погодите, правильно ли я понял вас? Вы просите меня, чтобы я попросил Филиппа попросить вашего отца-короля отпустить Постулата?

– Вы поняли верно, – кивнула гостья. Ирония, которой Август сейчас стрельнул в нее, пролетела мимо. Та даже и не подумала улыбнуться.

– Извините, но не слишком ли много переменных? Зачем же такие сложности? Вы можете сами обратиться к Филиппу, или к отцу…

– Я уже сказала, что к отцу я обратиться не могу. Он не должен знать, что я знакома с Постулатом. К господину Кроунроулу я обратиться тоже не могу – он выполняет поручения отца, а не мои, и будет обязан объясниться с ним. Озвучить причину просьбы и имя инициатора.

– А мою просьбу, вы считаете, Филипп побежит исполнять, а король его вмиг послушается?

– Вы – его друг, и вы никак не связаны с его работой и нашей семьей. Те сведения, которые вы передадите, Филипп будет обязан передать моему отцу, даже если он сам в них засомневается.

Август заторопился отвести взгляд в сторону, чтобы гостья не увидела возникшего в них предубеждения. Принцесса явно перечитала книжек и заявилась к нему просто от безделья. Вообразила себя феей и штурмует мирных поданных, чтобы те разделили с ней игру. Он даже не удивится, если узник по имени Постулат существует только в ее голове.

Тем временем госпожа Моль прибавила:

– За вашу услугу, разумеется, я заплачу. И довольно щедро.

Случайно или нет, взгляд ее прошелся по алюминиевому подносу, на котором поблескивали его скудные накопления. Не думает же она, что он беден, и ради денег согласится на любую авантюру?

– В какой именно тюрьме сидит Постулат? – спросил Август, оставив без внимания ее последнюю реплику.

– В крепости Фальцор. Эта крепость находится в северном округе, там держат заключенных до вынесения окончательного приговора, – продекламировала гостья. – Постулат заключен в Танцующую башню. Посадили его туда позавчера, за обвинение в убийстве господина Интрикия Петроса, фонарщика с улицы Пересмешников.

Столь исчерпывающий ответ заставил Августа засомневаться в своих преждевременных выводах. Поразмыслив немного, он спросил:

– С какой стати Филиппу исполнять мою просьбу и идти к Королю? Граффа по имени Постулат я не знаю, и об убийстве этого Интрикия – как его там? – ничего не знаю.

– Я выдам вам столько информации, сколько будет достаточно для убеждения Филиппа немедля отправиться с докладом к Королю, – заявила Моль.

– А кто расследует это дело? Случайно не детектив Ид Харш?

– Нет, дело об убийстве Интрикия Петроса расследует Доди Парсо.

– Она и упекла Постулата в Танцующую башню?

– Да.

Август помнил Доди Парсо. Она присутствовала на допросе у Ида Харша, тогда, в конце ноября. Строгая сыщица с волосами цвета плавленой меди. Вместе с тем он помнил, что эта сыщица ему совсем не понравилась, больно суровой показалась.

– Ааа! – закричала принцесса, и образ детектива с рыжими волосами тотчас испарился из сознания Августа. Вместо него он увидел, как Моль резко взлетела под потолок, облезлая шляпа ее съехала с головы и упала прямо на что-то серое и пушистое. Или на кого-то. – Что это? Крыса?

Август улыбнулся, как улыбался всякий раз, когда встречал брата по ипостаси.

– Вы тоже левитант? Вот же совпадение!

– Прогоните крысу, немедленно!

– Успокойтесь, никакая это не крыса, – сказал Август, нагибаясь и приподнимая шляпу. Оттуда прямо к его голым ступням выпрыгнул серый кролик. – Это Кисель, кролик моего соседа господина Сколоводаля. Иногда Кисель сбегает ко мне через щель в углу кухни. Развлекается так. Погоди, дружище, где-то у меня здесь…

Под встревоженным взглядом девушки Август подошел к окну и вынул из-под батареи пачку сырного крекера.

– Еще осталось немного. Держи, нерадивое ты создание. И беги обратно к своему хозяину, а то он снова расклеит по всей парадной объявления с твоим фото. А оно, между прочим, не самое твое удачное. Беги давай.

Кролик схватил крекер и, сидя на задних лапках, с жадностью его сгрыз.

– Боитесь грызунов? – обратился Август к принцессе, которая продолжала висеть под потолком и в ужасе глядеть на кролика. Поскольку теперь она оставалась без шляпы, он увидел ее каштановую косу – длинную, до самых коленей.

– Не доверяю я им, – бросила она, хмурясь.

Кисель повел усами, принюхиваясь, отчего Моль поднялась еще выше. Потом он развернулся и запрыгал на кухню, и стоило его пушистому хвосту скрыться за плинтусом, Август поторопился затворить за грызуном дверь.

Моль опустилась на пол и уместила свою длинную косу на плечо. Подойдя к ней, Август протянул ей шляпу, которую та приняла без всякого выражения.

– Надо думать, вы согласны исполнить мою просьбу, господин Ческоль? – спросила она, будто нелепого происшествия с кроликом и не происходило.

– Прежде чем я дам свой ответ, расскажите мне все, что знаете об убийстве и о степени причастности к нему вашего Постулата. Мне нужно знать абсолютно все, без тайн и уверток. Я выслушаю вас, а там уже посмотрим.

Сказано это было подстать обращениям самой принцессы – с твердостью не меньшей, чем у бычьего кулака. Выдвинув сей ультиматум, Август взлетел над полом и расположился на подоконнике со всем удобством.

Особы вроде его сегодняшней гостьи предпочитали мгновенное повиновение, без условий и лишней суеты. «Кем возомнил себя этот напыщенный левитант?» – должно быть, думала сейчас она, сверля Августа ядовитым взглядом. А тот сидел себе на подоконнике и беспечно размахивал ступнями. Ну что за нахал.

Граффы переглядывались несколько долгих минут, прежде чем принцесса, откинув левый рукав и посмотрев на часы, обиженно произнесла:

– Ладно, пусть будет по вашему. Слушайте.

Глава 3. Сыщица, которая никогда ничего не записывает

Будильник разбудил ее. Прохладный ветерок из опущенной форточки прошелся по открытым ступням и завершил начатое – Доди спустила ноги с кровати и старательно потянулась, задев пальцами низкий потолок антресоли. После, согнувшись во избежание столкновения, девушка дошагала до торчащих поручней и спустилась по лестнице. Десять минут она потратила на утренние процедуры, пять – на натягивание шорт и майки, и ровно в четверть седьмого Доди выдвинулась на пробежку.

По ипостаси Доди Парсо была эфемером, бег – неотъемлемая часть ее жизни. Ветер прочищал лицо и мысли, и пока ее ноги бежали, голова учащенно думала.

Сегодня восточный округ столицы ловил застенчивое солнце: оно то выглянет из-за туч, то, передумав, спрячется. Распростертый по дорогам-валунам камень сверкал, непостоянный утренний свет на нем всячески изгибался. До парка Камелий Доди добежала по улице Средних Дюн. В начале пробежки ее занимали мысли о птицах, так звонко поющих по утрам, да о дальних приключениях, в которые она непременно отправится, взяв уже когда-нибудь отпуск. Следом в голову проникала работа. Текущие дела по очереди напоминали о себе, и, подчиняясь вдохновению, Доди снова и снова обдумывала каждое.

Сегодня ее мысли занимало только одно дело: убийство Интрикия Петроса, фонарщика с улицы Пересмешников. Все улики указывали на вину граффа по имени Постулат, и по воле Доди Парсо этого граффа заточили в крепость Фальцор, ожидать суд в ее неприступных башнях.

Несколько дней кряду Доди одолевали сомнения. Слишком уж просто. Да, в Граффеории бывали случаи, когда вся работа сыщика заключалась лишь в указательном пальце, который тот направлял на виновного спустя полчаса поисков. Бывали, и часто. Однако данное дело об убийстве никак не выходило у нее из головы. Слишком уж просто.

«Смотри туда, куда другие не смотрят».

В парке Камелий девушка присоединилась к потоку эфемеров, которые пересекали натоптанные тропинки в размеренном темпе. Время от времени кто-нибудь из эфемеров выбивался из стаи и устремлялся вперед, оставляя за собой лишь след из эфемерных теней.

Первую четверть часа Доди предпочитала бежать неспешно, напрягая свои мысли сильнее ног, а во время второй четверти она ускорялась, давая своей ипостаси выход. Когда время пришло, Доди побежала во всю прыть, и вместо нее по натоптанным тропинкам помчал вихрь. Зеленые кусты камелий появлялись и исчезали, их розовые бутоны соединились в одну сплошную неоновую линию. В эти стремительные минуты Доди чувствовала себя такой свободной, какой только может чувствовать себя человек. Этим эфемеры были схожи с левитантами. Расстояние для них никогда не являлось помехой – Граффеория была открыта им, вся и без остатка. И Доди черпала эту свободу как воду, насыщалась ей. Щеки ее краснели, прилипшие к лицу волосы пускались по ветру, а ее дух крепчал в догонку с напряженными икрами.

Обогнув парк по периметру, Доди вернулась домой, и следующий свой час она посвятила сборам. Теплая ванна, плотный завтрак из каши и трех бутербродов, глажка тяжелым утюгом рабочей формы. Свой желтый плащ Доди одевала только в случае, когда того требовали условности – полицейским ее ранга такое не возбранялось. А потому ее желтый плащ, чистый и выглаженный, всегда висел в платяном шкафу ее кабинета.

У выхода Доди заглянула в зеркало. Ее прямые волосы ровным строем огибали лицо и едва касались плечей; настолько же ровная челка прикрывала высокий лоб. Природная рыжина придавала коже бледно-сероватый оттенок, и Доди спешно нанесла румяна.

Ее саквояж висел на ручке двери. Надев высокие ботинки, которые больше походили на армейские, она закинула ручку саквояжа через плечо и вышла.

Чуть ли не каждый сосед детектива Парсо считал своим долгом поздороваться с ней, а Доди, в свою очередь, считала долгом поздороваться в ответ.

– Продуктивного вам дня, госпожа Парсо.

– Благодарю, господин Илс. И вам желаю того же. И берегите спину.

– Здравствуйте, Доди! Как пробежка? Камелии уже распустились?

– Вовсю цветут, Амма.

В полицейском участке кипела работа. Желтые плащи сновали по холлу в беспорядочном потоке; у стойки администратора собралась длинная очередь, граффы обмахивались от духоты шляпами и недовольно ворчали. Огромные потолочные часы с бронзовым грифоном в изголовье вот-вот отобьют восемь. Доди проходила мимо коллег и чинно здоровалась с каждым. Лифт она намеренно миновала и поднялась по запасной лестнице.

Оказавшись в своем кабинете на пятом этаже, она скинула саквояж на свой прибранный стол и принялась раздвигать шторы. По развешанным повсюду картинам в стиле позднего импрессионизма заходили солнечные лучи.

– А, Доди, вы уже на месте.

Она обернулась. У двери стоял ее начальник, Женевьевон Миль, и задумчиво почесывал свои седеющие бакенбарды. Доди поздоровалась и с ним, изумившись, что капитан сам пришел в ее кабинет, а не вызвал ее в свой, как действовал обычно.

– Что-то случилось, капитан?

Ответить Миль не успел: здание участка разошлось в сильнейшей тряске. Всему виной потолочные часы с грифоном из вестибюля, вольное изобретение иллюзионистов и кукловодов. С наступлением нового часа грифон распускал свои крылья и делал круг, отчего здание начинало трясти как при землетрясении. Парсо и Миль – граффы привычные, за годы службы они научились пережидать короткую болтанку без единого движения. Ноги врозь, руки в стороны – и равновесие их было непоколебимо. Только вот боевая трость Доди, та, что с набалдашником в форме головы беркута, не выдержала болтанку и рухнула с назначенного для нее крюка.

– Не то, чтобы случилось, Доди… – Тряска кончилась, и капитан, подойдя ближе, поднял с пола упавшую трость и повесил ее обратно. – Меня чрезвычайно беспокоит наш с вами коллега. Да-да, речь снова об Иде Харше. Беспокоит он меня давно, вы знаете. Я-то полагал, его помешательство на девяти пилигримах временно. Я думал, за месяцы тишины Ид поймет, что копать о пилигримах больше нечего, и с тем же рвением примется за другие дела, которые я ему поручаю.

Доди вздохнула и принялась аккуратно выкладывать свои вещи из саквояжа на стол.

Вот уже полгода как Ид Харш, детектив и ее товарищ, лишь изредка выходил из своего кабинета. Харш обложился пожелтевшими от времени газетами, нераскрытыми рапортами и донесениями, и все для изучения тайного общества под названием «Девять пилигримов». Стоит подчеркнуть, что действовал Ид не без оснований, Доди и Миль признавали это. Прошлой осенью пилигримы дважды обворовали Мартовский дворец. Один из пилигримов был схвачен, двое – сбежали и по сей день находились в розыске, а об остальных шестерых полицейским ничего не было известно. До Доди доходили слухи, что иногда Харш выбирался из своей берлоги и ездил куда-то. Куда именно – слухи не доносили, а Ид не рассказывал. Он и раньше не отличался особой коммуникабельностью, а теперь и вовсе закрылся под семью замками в своей скорлупе. Другие дела он брал с неохотой, работал по ним без свойственного ему энтузиазма, поэтому Доди ожидала, что рано или поздно капитан взбунтуется. Такое отношение к работе Женевьевон Миль терпеть не будет, даже от лучшего своего сотрудника.

– Если в ближайшее время его поведение не изменится, я буду вынужден уволить его, Доди, – объявил Миль со всей прямотой. —Из-за его помешательства тебе и Гарлану приходится работать в выходные, а его помощник Чват Алливут от усталости еле ногами передвигает! А пальцы его, Чвата-то, все уже черные от печатной машинки! – Капитан тяжело выдохнул и продолжил тоном куда более мирным: – Поговорите с Идом, Доди, может быть вас он послушает. Терять такой острый ум, как у Харша, мне не хочется. Нам нужно попытаться спустить его с небес на землю, понимаете?

Просить дважды Доди Парсо не нужно. Эта сыщица никогда не откладывала важные поручения на потом, и как только капитан ушел, Доди направилась в самый конец овального коридора. Твердо постучала, дождалась невнятного ответа и вошла.

Ид Харш стоял у картотеки. В момент, когда вошла Доди, его внушительная фигура медленно повернулась. Выглядел он ужасно, еще хуже, чем неделю назад, когда Доди заходила к нему с предложением сходить вместе на обед в таверну; ее предложение он, разумеется, отклонил. Сейчас некогда черные глаза словно обесцветились, стали мутными и отрешенными; коричневая рубашка висела на плечах помятой. Некоторые из ячеек огромной картотеки, у которой стоял Ид, были распахнуты – штук двадцать, не меньше, – и Доди стало очевидно, что сыщик рылся в них не первый час.

– Доди? Приветствую, – кинул он неряшливо и продолжил копаться в ближайшей к нему ячейке.

– Во сколько вы сегодня пришли на работу, Ид? – спросила Доди озабоченно.

– Я не приходил на работу, – ответил ей Харш.

Доди было решила, что он-таки спятил, выпал из реальности, потерял рассудок, или еще что похуже, поэтому, услышав дальнейшие его слова, даже обрадовалась.

– Сегодняшнюю ночь я провел в кабинете. Вчера закончил около полуночи, устал как собака, а потом подумал, что и в кресле можно неплохо вздремнуть. О, раз уж вы здесь, кликните там госпожу Плаас, пускай сварит мне кофе, да побольше. Голова раскалывается…

– Никого я кликать не собираюсь, – объявила Доди и с силой захлопнула дверь. От громкого хлопка Ид зажмурился, потом оскалился.

– Черт, Доди, говорю же, голова болит!

– Она у вас не болела бы, спи вы дома у себя в постели, а не в этом дровянике.

Доди повернулась к палисандровому бюро. Верхняя его часть была обставлена грязными чашками из-под давно выпитого кофе, на печатной машинке валялась полупустая пачка крекеров, содержимое которой засохшей кучей рассыпалось по выцветшим клавишам. Раньше такого беспорядка на своем рабочем месте Ид Харш не допускал.

– Чем вы занимаетесь?! – спросила она, отворачиваясь от разбросанных под столом комков мятой бумаги.

Решительная речь Доди Парсо не застала Харша врасплох. Он привык к ее строгим выговорам, которые, надо признать, всегда обрушивались по делу. Убрав руки от ноющих висков, ответил Харш со внезапной охотой. Даже глаза его стали менее тусклыми.

– Мне удалось залезть в архивы библиотеки имени Святой Софии, в самую засекреченную ее часть. Теперь я знаю, что у девяти пилигримов есть свой символ – девятиконечная звезда. Сами пилигримы называют ее «звезда о девяти концах». Но я как и прежде подвергаю сомнению девятого их участника, Окто Ола. Граффа с восемью ипостасями. Не существует его, ведь если бы существовал, давно бы дал о себе знать. – Ид подглядел в одну из папок, которую держал в руках. – Место, где они обитают, пилигримы средневековья нарекли «осиным гнездом». Звучное название, не находите? С Нильсом Кроунроулом пока глухо, но я планирую на этой неделе опять наведаться к его семье, в их поместье на западе…

Доди не выдержала:

– Ид, да вы даже не уверены в том, что в похищении Белого аурума повинны эти ваши пресловутые пилигримы! Все, на чем вы основываетесь, строится на словах кучки подростков!

– К вашему сведению, Доди, – спокойно отреагировал на ее выпад Харш, – тем граффам уже за двадцать. – И глянул на нее с неким подобием усмешки. – Вы не намного их старше, между прочим.

Доди совсем не сконфузилась.

– Веских доказательств, что к делу о краже Белого аурума причастны так называемые «девять пилигримов», нет ни у них, ни у нас, – настаивала она.

Харш как-то странно на нее посмотрел. Выждал пару секунд, скинул все бумаги, которые держал, обратно в ячейку, нервно махнул рукой, отчего все выдвинутые ящики закрылись разом, и прошагал до палисандрового бюро.

– Зачем вы пришли ко мне, Доди? – спросил он, не оглядываясь. Тональность его голоса изменилась.

– Я пришла сюда по настоятельной просьбе капитана. Он направил меня поговорить с вами, напомнить, что помимо дела о краже Белого аурума, на данный момент закрытого, у вас есть и другие заботы.

– Все расследования, которые мне поручают, успешно раскрыты, а своим свободным временем я имею право распоряжаться по своему разумению.

– Расследованиями, которые вам поручают, занимается ваш младший помощник Чват Алливут!

– И что с того? Парень отлично справляется. На то он и помощник, не так ли?

– Капитан Миль считает, что дело советника по культуре…

– Да бросьте вы, Доди! – перебил ее Ид, резко обернувшись. – Вы полагаете, что я предпочту заниматься пропажей побрякушек жены советника вместо того, чтобы раскрывать замысел преступников, что смогли дважды ограбить Мартовский дворец? Я дал обещание Королю! В тот день, на аудиенции во дворце, я обещал ему найти все ответы. Для чего пилигримы похищали Белый аурум? Для чего им частично оживленная кукла? В чем заключается их цель? И где они прячутся?

– Ид, послушайте. – Доди приблизилась к бюро. – Вы были на аудиенции с Королем в декабре. В декабре! На дворе – июнь. Уже как полгода эти ваши пилигримы не давали о себе знать, полгода Белый аурум во дворце и полгода на камень никто не покушался.

Прежде чем ответить, Харш убрал со своего кресла подушку с кисточками, взятую взаймы у госпожи Плаас, тяжело сел и беспардонно закинул ноги на стол, сдвигая ботинком грязные чашки.

– Двое преступников до сих пор на свободе – с этим-то вы поспорить не можете, Доди. Допустим, вы правы, и девять пилигримов лишь клочок минувшей истории. Забудем о них. Но о Пруте Кремини, нашем прошлогоднем воре, забывать нельзя. – Ид взмахом руки поднял с бюро пучок карандашей, забытый вчера Чватом, и принялся методично покручивать карандаши перед собой. – Как вы считаете, стал бы Кремини самолично лишать себя памяти, если ему нечего было скрывать? Здесь не обязательно быть знаменитым сыщиком, чтобы понять – их шайка что-то задумала. Что-то такое, ради чего пойманный вор избавил себя от всех воспоминаний. Теперь Прут Кремини как новорожденный, только сорокалетний, да еще и в тюрьме. И врагу не пожелаешь оказаться в такой страшной ситуации. А чтобы решиться на нее, должна быть серьезная причина. Серьезная и опасная. Поиском этой самой причины я и занимаюсь.

Он ловко поймал карандаши и кинул их на стол.

– Да и не забывайте, Доди, про ту девушку-кукловода, подмастерье Олли Плунецки. Узнав о высокой степени ее ипостаси и о том, что именно она частично оживила куклу по имени Серо, пилигримы завербовали ее. Подмастерье у них, я уверен. И нам ее нужно оттуда вызволять.

Доди слушала Харша внимательно, как слушала любого, кто к ней обращался, и на этот раз перечить ему она не захотела. К Иду Харшу она относилась как в старшему товарищу. Старшему. Доди всегда считала его умнее и ловчее себя, несмотря на надменность, с которым она привыкла говорить с ним. Если быть откровенной, то надменно она разговаривала со всеми, даже с капитаном, чей авторитет не подлежал для нее сомнению. Такой уж она была. Прямой, жесткой и требовательной – ко всем, и в первую очередь к себе.

– Ид, – произнесла она наконец, посмотрев ему прямо в глаза. – Капитан грозится уволить вас. Вы понимаете, насколько это серьезно?

Доди ожидала увидеть на его лице смятение, или злость, или панику, но никак не снисходительное выражение, подстегнутое дугами на кустистых бровях.

– Миль не уволит меня. Если он не уволил меня тогда, осенью, когда по моей вине подорвалась репутация всего полицейского участка, то сейчас-то и подавно. Расследования ведутся, преступники ловятся, на Белый аурум никто не покушается. К тому же Миль знает, что никого не найдет мне на замену. Я нужен ему, я нужен столице. – Харш откинулся на спинку кресла и скрестил руки за шеей. – Если вы пришли ко мне только из-за спеси нашего капитана, то уверяю вас, что причин для беспокойства нет.

Доди повела плечами. Поправила манжеты, пригладила ладонью медные волосы.

– Просьба капитана – не единственная причина, по которой я пришла сюда. Я пришла за вашим советом, Ид.

– Вот как? – Харш с готовностью скинул ноги со стола, словно только и ждал от нее этих волшебных слов. – В таком случае, я с радостью вам его дам, свой совет. Но сначала сбегаю за кофе. Для хорошего совета голова мне нужна бодрой.

Пока Харш отсутствовал, Доди села в кресло напротив бюро и углубилась в раздумья. Стоит ли знакомить Ида с ее делом об убийстве фонарщика? Тем более сейчас, когда он помешался на поиске девяти пилигримов. В состоянии ли он помочь ей, дать дельный совет?

Отправив взгляд в окно, за которым грелась под утренним солнцем набережная реки Фессы, Доди усмехнулась сама себе. Неужели она позволит временной мании усомниться в Харше? В том, кто когда-то вдохновил ее, молодую студентку, стать полицейским?

Да, она расскажет Иду об этом деле, и прямо сейчас.

Доди закрыла глаза и заглянула в свое вместилище дум. Так она называла пространство, куда помещала все сведения о деле, обо всех делах, когда-либо ею ведомых. Ведь Доди никогда ничего не записывала. В ее вместилище – бесконечная череда полок, а на них – бесчисленная череда улик: следы с места преступления, показания свидетелей, списки вещдоков. И даже там, в мешанине бескрайних заметок, у Доди царил порядок. Все сведения и улики находились на положенных им местах.

Когда Ид уселся напротив с большой чашкой кофе, Доди открыла глаза и вскинула строгое лицо.

– Меня беспокоит дело о недавнем убийстве господина Интрикия Петроса, фонарщика с улицы Пересмешников.

– Чват упоминал о нем, – отозвался Ид, сделав шумный глоток. – Вы вроде бы раскрыли дело? Подозреваемый сидит в крепости Фальцор, ждет суда.

– Да, все так, – подтвердила она.

– Тогда в чем же необходим мой совет?

– Я не уверена, что поймала настоящего убийцу.

– Ну, так бывает и у меня, посещают порой сомнения. – Харш снова сделал глоток. – В такие минуты я вспоминаю о том, что решать, виновен человек или нет, полагается не мне, а последующим инстанциям. Прокурору, уполномоченному телепату, адвокату и судье…

– У того парня нет адвоката.

– В таком случае, адвоката ему предоставит полиция.

– Да, но он не сможет защитить его без тотального сканирования, – утвердила Доди. – Все улики указывают на вину Постулата.

– Тогда в чем-же проблема, не возьму в толк?

– Я допускаю, Ид, что совершила серьезную ошибку.

Харш собрал свои темные брови на переносице. Сделав очередной глоток, он отставил чашку на верхнюю часть бюро и произнес:

– Доди, расскажите мне все с самого начала.

Глава 4. Две скамейки на улице Пересмешников

Доди хорошо помнила тот ночной звонок от своей помощницы Веры.

– Извините, что беспокою вас так поздно, детектив. Вам следует срочно явиться на улицу Пересмешников. У нас убийство.

– Через пять минут буду, – ответила Доди и кинулась к гардеробу.

Как она и обещала, через пять минут ее ноги, обтянутые в брюки с ровной строчкой, стояли на улице, что за три километра от ее дома. Квартал представился тихим. Повсюду стояли жилые невысокие дома со скромными палисадниками, пара торговых лавок на углу, неподалеку виднелся белый купол часовни. В блеклом свете фонарей Доди разглядела группу желтых плащей, мечущихся вокруг двух скамеек. Сыщица подошла ближе. Среди полицейских Веры пока не было, и Доди обратилась к офицеру по имени Круаз.

– Доброй ночи, детектив Парсо. Хотя для этого граффа ночка выдалась не особо доброй…

Хлопотавшие вокруг места преступления плащи расступились, и Доди увидела интеллигентного на вид граффа. Тот обмяк на одной из скамеек, ноги спущены вниз, а туловище лежало вдоль длинной скамьи. Черный цилиндр слез с его головы, из кармана пальто высовывались черные перчатки, а руки лежали рядом с шеей. На первый взгляд графф как будто бы спал: ни крови, ни ран, ни признаков борьбы на его теле и одежде.

– Что с ним произошло? – спросила Доди, натягивая латексные перчатки, которые вручил ей Круаз.

– На первый взгляд, граффа задушили. И довольно умело. Произошло это недавно, часа два назад.

– Его имя?

– Интрикий Петрос. В кармане его пальто лежал паспорт. Он был фонарщиком на этой улице, проработал им девятнадцать лет.

– Ипостась?

– Иллюзионист.

– Возраст?

– Сорок один год.

– Семейное положение?

– Холост.

Доди присела на корточки и вгляделась в шею убитого.

– Следы удушения есть, но они слабо выраженные, – констатировала она.

– Верно. Вот я и говорю, задушили умело, – сказал Круаз. – Мы когда подъехали, то подумали сначала, что он просто уснул. Даже тормошили, чтобы разбудить.

– Кто вызвал полицию? – задала следующий вопрос Доди, продолжая осматривать господина Петроса.

– Женщина, отражатель, вон из того дома с теплицей. Окна ее гостиной как раз выходят на эти две скамейки. Говорит, последний месяц ее мучает бессонница, и сегодня ночью она время от времени подходила к окну. Лежащий без движения графф показался ей подозрительным, и она вызвала нас.

Доди выпрямилась и оглядела округу. Дом их свидетельницы выглядел ухоженным, а сад перед ним – плодородным. Соседствовал с этим домом мрачный на вид особняк, с фасадом, будто вымазанным сажей. Напротив, с другой стороны улицы, стояла ровная линейка из невзрачных домишек, один невзрачней другого.

– Ясно, – ответила она. Описания улицы она скрупулезно занесла в свое вместилище дум, разместив их на отведенной новому делу полке.

Отвлек Доди скорый характерный свист. К ним приближалась ее помощница Вера, она летела по ночному небу и напевала что-то, совершенно неуместное. Приземлилась она ловко, сразу на две ноги, и это учитывая ее туфли с высокими, как бутыль, каблуками.

Милейшее создание эта Вера. Она была младше Доди всего на два года, но смахивала больше на ее дочь, чем на ровесницу. Сыщица поздоровалась с Верой и предпочла не замечать возмужавшего вдруг Круаза – тот выпятил грудь, расправил плечи и как будто бы между прочим взбил свою белесую челку.

– Здравствуйте, детектив Парсо. Офицер Круаз. – Вера улыбнулась ему, а офицер (Доди могла поклясться) приподнялся на носках, желая казаться выше своего среднего роста. – Я летела вовсю прыть, на какую только способна моя степень ипостаси. Вы знали, что совы в это время года чрезвычайно активны? А где убитый? Ох…

Обнаружив, что стоит почти вплотную с бедолагой Петросом, Вера в ужасе отскочила в сторону. Цокот от ее каблуков разнесся по всему туманному переулку, вдобавок она, споткнувшись, чуть не уселась на вторую скамейку.

– Осторожнее, Вера! Это ведь место преступления.

– Я извиняюсь, детектив, – запищала она, еле как удержав равновесие. – Но я впервые… Ох…

– Ваш испуг, Вера, понятен, – поучительно заметила Доди, пока отводила свою помощницу подальше от скамеек. – Однако если желаете и дальше работать в полиции, вам необходимо побороть свой страх. Продолжим, Круаз. – Доди указала на ленточные ограждения. – Раз убитый лежит здесь, почему оцеплены обе скамейки?

– Судя по свидетельствам женщины-отражателя, на второй скамейке сидел наш убийца. – Круаз даже голос изменил, добавил в него нелепую хрипотцу, отчего Доди непроизвольно закатила глаза. – Около полуночи женщина выглянула в окно первый раз. На этой, первой скамейке, сидел Петрос, живой и невредимый, а на второй скамейке сидел другой графф.

Оставляя без внимания кашель Круаза, который неминуемо настиг его после фальшивой хрипоты, Доди озадачено покосилась на вторую скамейку, пустую.

– Странно. Если два граффа находились здесь вместе в полночь, они наверняка разговаривали. Эти скамейки стоят не впритык, между ними расстояние в метра два. Зачем садиться на разные скамейки? Ведь придется говорить громче, чтобы слышать друг друга, и тем самым заиметь ненужных свидетелей в лице жителей ближайших домов.

– Это странно, детектив, я согласен, – сказал Круаз, откашлявшись, и почесал затылок. Вера тем временем обходила скамейки и всячески избегала взглядом фигуру Интрикия Петроса.

– А если они пришли не вместе и не знали друг друга, – делилась соображениями Доди, – то обстоятельство, что оба сели здесь в полночь только для того, чтобы передохнуть, кажется неслыханным совпадением. Где свидетельница?

– У себя дома, ждет вас.

– Хорошо. Вера, пойдете со мной. – Доди отошла подальше и принялась водить взглядом от одной скамейки к другой. – А эти скамейки, Круаз, заводские или произведены материализаторами?

– Заводские? Эмм… Не знаю. Но завтра же выясню.

Доди кивнула.

– Обязательно выясни.

– И последнее, детектив. – Круаз снова почесал затылок, после чего приблизился к ней и вполголоса сообщил: – Отпечатки на шее указывают на то, что господина Петроса задушили его же руками. Без перчаток.

Доди понадобились доли секунды, чтобы сделать выводы.

– Значит, мы ищем штурвала, которому суждено сесть в тюрьму не только за убийство, но и за намеренное манипулирование человеком.

– Задушен своими руками? – переспросил Харш. – Где-то я уже сталкивался с подобным…

– Судя по отпечаткам – да. Но стоит не забывать, что подобный трюк преступник мог провернуть специально, чтобы сбить полицию со следа. Чтобы мы принялись искать штурвала, а не граффа с другой ипостасью.

– А этот графф, которого вы поймали, он?..

– Он не штурвал, – ответила Доди.

– А как вы на него вышли?

– Через показания свидетельницы и первую скамейку.

Ранее осунувшееся лицо Харша вспружинилось. Он раскинул руки и с удобством уместил их на твердых подлокотниках.

– Очень любопытно.

Доди продолжала, не без радости отметив пробудившийся интерес у ее собеседника.

– Дом нашей единственной свидетельницы стоит прямо напротив двух скамеек, и из своего окна женщина смотрела граффам в спины. Но тот, второй, неоднократно оборачивался.

– То есть она разглядела лицо подозреваемого?

– Была полночь, – напомнила Доди. – Свет от фонарей уступает в надежности дневному свету, но все же да, она смогла разглядеть лицо. По ее описанию на второй скамейке сидел молодой мужчина в красной фуражке и с продольным шрамом на пол лица. Также свидетельница упомянула о дипломате, который лежал на скамейке рядом с мужчиной.

– Как я понимаю, у того Постулата на лице имеется шрам?

Доди медленно кивнула и прибавила:

– Однако мы не можем утверждать, что виновен именно он, ведь свидетельница видела их, когда Петрос был еще жив, а между первым ее выглядыванием на улицу и вторым, когда Петрос уже лежал без движения, прошел целый час.

– Вторую улику вы получили через исследование скамеек, – проявляя нетерпение, подытожил Харш.

– Именно. Выяснилось, что несмотря на идентичный внешний вид, две скамейки имели разную природу. Вторая скамейка, на которой сидел Постулат, была заводской, а первая скамейка, на которой нашли Интрикия Петроса, была изготовлена материализатором, неким мастером Гоместом. Он заключил контракт со столичной администрацией на поставку уличной мебели. Таким образом, скамейка, на которой сидел Интрикий Петрос, была созданиалом. А значит, сохранила на себе память.

– Попался! – хлопнул в ладоши Харш.

Предметы, созданные материализаторами – созданиалы – несли полиции Граффеории полезную службу. Созданиалы сохраняли на себе память, которая тончайшим слоем ложилась на их поверхности. У старых, видавших виды созданиалов таких слоев могло накопиться с излишек – сколько людей пользовались вещью-созданиалом, столько на ней и слоев. Старые слои считать было почти невозможно, а свежие, легкой пленкой окутавшие вещь, чтению поддавались весьма неплохо.

Поскольку чтение слоев созданиала под силу только материализатору, который создал вещь, Доди вызвала мастера Гоместа на допрос. И тот считал память с созданной им скамейки, на которой нашли тело Интрикия Петроса.

– Вы знаток в этой области, Доди, – заметил Харш, с довольством потирая ладони. – Если бы дело Петроса передали мне, о скамье-созданиале я бы додумался в лучшем случае к осени. Ну, не томите! Что же считал материализатор?

– На верхнем слое дерева сохранились две ипостаси, – продолжала Доди и обратилась корпусом вперед. – Ипостась иллюзиониста, то есть самого Интрикия Петроса, и ипостась левитанта. На той скамье, на которой нашли убитого, незадолго до его смерти сидел левитант.

– А наш обвиняемый?..

– Ипостась Постулата – левитант, – на выдохе сообщила Доди и опустила взгляд на разбросанные под ногами клочки бумаги.

– Ага, – отозвался Харш и быстро проговорил: – Незадолго до убийства свидетельница видит Петроса и Постулата, сидящих на разных скамейках. У Постулата есть красная фуражка и шрам. Примерно через час она видит лежащего без движения Петроса, а мастер–материализатор считывает с его скамьи образ левитанта. Две прямые улики, и обе указывают на Постулата.

– Парню грозит тотальное сканирование, – выдавила из себя Доди и подняла лицо. – Если я не предоставлю следствию хоть что-то в пользу его невиновности.

– Если он и впрямь невиновен, тотальное сканирование это сразу покажет. В тюрьму его не посадят.

– Да, но последствия тотального сканирования!.. Их ведь не исправить. У граффа исказится память, могут замедлиться реакции… Не говоря уже о том, что тотальным сканированием можно и убить.

– Ну, не сгущайте понапрасну краски, Доди. Телепат Алиса Фанку настоящий профессионал, на ее процедурах не умер еще ни один арестант.

Девушка выдохнула и с печалью в голосе добавила:

– Ид, ему всего двадцать пять.

Сердобольности в ней таилось куда больше, чем в Харше. Тот лишь руками развел.

– Ладно. А что говорит сам Постулат? Его версия произошедшего той ночью.

Доди быстро заглянула в свое вместилище и с готовностью заговорила:

– Постулат работает в свечной лавке, а Интрикий Петрос – их постоянный покупатель. В ту ночь, как утверждает Постулат, он вылетел на прогулку. Говорит, прогулки после захода солнца обычное его занятие, якобы мысли перед сном успокаивает. – Ид скривил рот, а Доди продолжала: – Постулат снимает жилье недалеко от улицы Пересмешников, у часовни, а для Интрикия Петроса, то бишь фонарщика, улица Пересмешников – место работы. Это одна из тех улиц, где каждую ночь он зажигал фонари.

Ид продолжал слушать ее со снисхождением, но Доди предпочла этого не замечать.

– Летая недалеко от дома, Постулат решил опуститься на одну из ближайших скамеек и перевести от полета дух. На соседней скамейке уже кто-то сидел, и сперва Постулат не обратил на граффа особого внимания. Но вскоре Интрикий Петрос чихнул, Постулат обернулся к нему и узнал покупателя, которому частенько продавал твердый парафин. Он к нему сразу подсел, поздороваться, у граффов завязалась короткая беседа. На вопрос Постулата, что Интрикий здесь делал в столь поздний час, тот ответил уклончиво. Сказал, что закончил работу и теперь ожидает одну встречу. Постулат удивился, но подробнее расспрашивать не стал. И вскоре улетел, оставив Петроса на скамейке в одиночестве.

– Встреча? В полночь? Посреди улицы? – Ид скрестил на груди крепкие руки. – Мда, версия Постулата…

– Да, я знаю, – перебила его Доди, – версия слабовата.

– Как кусок пресной солонины, – добавил Харш не без усмешки.

– По крайней мере, его версия объясняет, почему они, Петрос и Постулат, в начале сидели на разных скамейках, и почему скамья-созданиал сохранила на себе память левитанта.

– Одинокие прогулки посреди ночи? И это его алиби? Да бросьте… – Харш намеривался осмеивать версию Постулата и дальше, однако выражение лица Доди, которое становилось все воинственней, остановило его. – Ладно, хорошо. Скажите тогда, почему вы думаете, что Постулат может быть невиновен?

– Нет мотива для убийства, – ответила Доди и, предвосхищая его вопросы, разъяснила: – Я допросила всех сотрудников той свечной, где работает Постулат. Все в один голос утверждали, что между Постулатом и Интрикием были самые доверительные отношения, какие только могут быть между продавцом и постоянным покупателем. И отпечатки на шее Интрикия, – прибавила она. – Они не Постулата, а самого Интрикия.

– Вы склоняетесь к версии со штурвалом?

– Графф с ипостасью штурвала мог манипулировать руками Интрикия на расстоянии. Поэтому скамья-созданиал и не сохранила на себе память о штурвале.

– Левитант тоже мог его придушить, в перчатках, а после приложить к шее Петроса его же руки. – Ид кинул взгляд в окно, за которым пролетела парочка левитантов. – Так, а что с дипломатом. Свидетельница видела дипломат, который лежал рядом с подозреваемым.

– Постулат утверждает, что рядом с ним лежал не дипломат, а самый обычный рюкзак. В нем он держит воду и утепленные вещи.

– Ясно, – скептически отозвался Харш.

– Обвинение Постулата – решение слишком простое… – принялась рассуждать Доди, но Ид не дал ей договорить.

– Простое? Да эта версия существует только благодаря вашим знаниям о созданиалах! Если бы не ваша догадка, Доди, полиция до сих пор бы искала граффа неизвестной ипостаси с красной фуражкой и шрамом на щеке. И ведь… Будучи… – Ид замер на полуслове. Его черные глаза ухватились за изумрудную шинель, висевшую на вешалке. – Постулат был в красной фуражке? – вдруг переспросил он.

– Да, – ответила Доди, напрягаясь.

– Если он, Постулат, намеренно шел в полночь на убийство, то зачем же он надел красную фуражку? Красную! Это же ярчайший атрибут, по которому случайный свидетель обязательно его запомнит. Преступники предпочитают блеклую одежду, невзрачную. – Ид минуту-две молчал, а потом уставился Доди прямо в глаза: – Либо Постулат задушил Интрикия вопреки своему плану – в ходе потасовки, например, – либо Постулат – не наш убийца.

Доди выпрямилась, ее фигура застыла в решимости.

– Думаю, мне стоит вновь допросить Постулата.

Глава 5. Светский четверг

Весь свой следующий день Август провел в полетах. Когда Моль ушла, заново уснуть он даже не пытался. Он выждал время, пока ее младшее величество наверняка покинет Робеспьеровскую, накинул на майку клетчатую рубашку и отправился летать.

Жаркого лета столица Граффеории не знала. Бывали дни, как вчера, знойные и безветренные, что относилось скорее к неосторожному исключению, а бывали дни, как сегодня, – такие дни можно с уверенностью назвать по-граффеорски летними. Ветер, сбивающий с ног, и редкое солнце, которое от лета к лету играет с граффами в бесконечные прятки.

Август летел над зелеными крышами и двигал ногами как самый обычный пешеход, а под ним длинные улицы соприкасались с другими длинными улицами, образуя бескрайний лабиринт. Граффы перемещались по этому лабиринту как муравьи, волнами сбивались в кучи, а после – разъединялись; каждый из них словно отчаянно пытался отыскать выход. Долетев до Мартовского дворца, Август принялся кружить вокруг башни Утвар, чем схватил озабоченные взгляды дворцовой стражи. Следующим порывом ветра левитанта чуть не прибило к северному окну башни, и, сделав в воздухе кувырок, он стремительно рванул вверх. Столкновения Август с успехом избежал, как и готовящуюся погоню одного из стражников.

Граффеория ускользала в воронке, в то время как левитант разрывал облачное небо надвое. Когда приятная прохлада обернулась колючим холодом, Август принялся сбавлять темп. Завис он высоко-высоко, на бездонной плоскости пролетающих мимо птиц. Облака здесь скользили совсем рядом, путаясь с дыханием и туманом. Неподалеку мелькнул другой левитант, но Август оставил его без внимания – между ними, левитантами, существовало одно негласное правило: на такой высоте не беспокоить друг друга, дать возможность полетать в одиночестве. Ведь именно для этой цели левитанты поднимались настолько высоко.

Август медленно летел по небу и думал. Наступит вечер, и он отправится к Ирвелин Баулин на светский четверг, еженедельное собрание четверых соседей по Робеспьеровской 15/2. Там будут и Мира, и Филипп. Августу предстоит подловить момент и отвести Филиппа на приватный разговор – Моль строго-настрого ему запретила посвящать в ее просьбу кого-то помимо иллюзиониста.

Филипп – иллюз? Подчиненный при самом Короле?! Умереть ни встать! Или встать да сразу помереть.

Вот и новая причина, по которой Филипп с таким рвением старался не допустить, чтобы желтые плащи прознали о его кузене Нильсе и его содействии в краже Белого аурума. Узнай Король о таком, Филиппа сразу же уволили бы. Так или не так?

Под ногами Августа пролетела шумная стая птиц, и мысли его сбились. Несколько минут он наблюдал за стаей, как та волнами уносилась к вершинам Дюр, а когда птицы превратилась в маленькую ускользающую точку, Август спикировал и вихрем полетел к земле.

Его рубашка натянулась парашютом, русые волосы отбросило к затылку; руки по швам, ноги чуть согнуты. Тем, кто побаивался высоты, подобный трюк мог бы показаться самоубийством, но этот неугомонный левитант вытворял кульбиты и поопаснее. Август не боялся высоты, он жил на ней, седлал высоту как скаковую лошадь, сначала пришпоривая ее, а после – грациозно ослабевая хватку. Вот и сейчас, приближаясь к зеленым крышам, Август резко вышел из пике и направил тело по горизонту. На этой плоскости левитантов было уже больше, они кружили по ветру и разбредались кто куда. Приземлился Август на покатую крышу почты. Усевшись на холодную черепицу, он согнул под собой ноги и принялся любоваться своим королевством.

К полудню левитант заявился к Олли Плунецки, который обосновался на чердаке заброшенной пекарни. Олли сообщил ему, что договорился о новой встрече с женщиной-иностранкой. «Она из Англии, – сказал он, прихлопнув ползущего по стене таракана. – Вся из себя манерная, даже не шепелявит, и это без переднего-то зуба. Удручена тем, что заполучила ипостась эфемера. Не знает, как подступиться к такой ипостаси, ведь она до смерти боится скорости. Даже машину не водит из-за этого своего страха, а тут – на тебе, эфемер. Наш клиент, дружище».

– Мне снова нужно выдумывать историю, как я героически спас Граффеорию от революции? – в лоб спросил Август, отпрыгивая в сторону от кого-то усатого и ползучего. По правде говоря, ввязываться в эту авантюру снова желания левитант не испытывал, ему вдоволь хватило того рослого чудака. Однако других перспектив на прибыль у Августа пока не было.

– Нет, здесь все обещает быть гладко. Тот-то, вчерашний наш иностранец, с первого же рукопожатия дал мне понять, что история Белого аурума интересует его больше всего. А с англичанкой разговор был другим, ее интересует только ее ипостась. Она даже Белый аурум произносит как «белый ай рум». Проблем с ней не возникнет.

После незатейливого офиса Олли Плунецки Август отправился на обед, в рыбный ресторанчик на улице Сытых голубей, а подкрепившись, полетел на собрание лагеря кочевников-левитантов. И с чего это Мира называет его бездельником?

Собрания лагеря кочевников-левитантов проходили у реки во время отлива, на плотине под Гибким мостом. Собиралась кучка энтузиастов, с наружностью подстать Робинзону Крузо, немытых и диковатых, но деятельных и свободных, за что Август и привязался к ним. На июль лагерь запланировал полет к Крылатому Ущелью, горному разлому, скрытому на востоке. Об ущелье ходили легенды всякого разного сорта, и каждый уважающий себя путешественник имел его в списке своих регалий.

Предводителем лагеря был графф по имени Паул, заметный тип с длиннющими светлыми дредами. Августу его дреды напоминали свешанную с макушки лапшу, к тому же весьма неаппетитную. Паул очень ответственно подходил к организации каждой их вылазки, по этому-то он и стал главарем. Будь на его должности Август, никакой организацией и тем более предварительными встречами лагерь бы не занимался. Будь Август главарем, их лагерь вылетал бы в точку назначения уже через час (или через пять минут, что вероятней). Но поскольку Август являлся всего лишь участником (на удачу других участников), кочевники-левитанты в третий раз за месяц собрались под Гибким мостом.

Вода в реке ушла в отлив, обнажая погрязшие в вязком иле сваи моста. Проезжающие по мосту машины то и дело заглушали речь Паула, и кочевники образовали круг потеснее. Сегодня лагерь обсуждал количество палаток, необходимых для вылазки, размеры котелков для ухи и необходимое снаряжение.

Облокотившись на плешивый откос плотины, Август слушал Паула вполуха. Его походный рюкзак был всегда собран, а содержимое в нем не менялось с тех пор, как он отправился в свое первое путешествие десятилетие назад.

Сейчас же левитанта занимали мысли о неком Постулате, о заключенном в башню узнике, которого ошибочно обвиняли в убийстве. По рассказу принцессы, Постулат как и Август был левитантом, как и Август вляпывался в приключения, а незадолго до убийства Интрикия Петроса оказался не в то время не в том месте – как и Август, большую часть своей жизни. Август чувствовал некое родство с этим граффом, странную связь, хоть и не слышал о Постулате до сегодняшнего утра. Даже внимание окруживших его Герды и Кастолы, единственных девушек в лагере, не смогло отвлечь парня от мрачноватых раздумий. На их вопросы он отвечал односложно, а когда Герда слегка толкнула его, хохоча над собственной шуткой, то еле удержался, чтобы не упасть.

– Решено! Пригласим на наш ночлег кукловода из Долины пуха, пусть бдит за зверьем. Согласен, Август?

С десяток голов повернулось к нему. Август дернул головой и ответил, толком не расслышав вопроса:

– Согласен, Паул. Как скажешь, Паул.

Тип с дредами сощурил и без того узкие глаза и какое-то время молча смотрел на Августа. Остальные кочевники принялись наперебой предлагать дополнительные меры защиты от медведей, от белобоких оленей и еще Великий Ол знает от кого, не замечая замешательства со стороны предводителя.

– Тебя что-то тревожит, Август? – спросил наконец Паул. – Ты потерянный какой-то.

– Меня? Тревожит? Ничего меня не тревожит, – солгал Август, взлохмачивая волосы, которые наоборот следовало бы пригладить.

– Обычно ты без умолку болтаешь со всеми, – перекрикивая общий гул, рассуждал Паул. – А сегодня ты тихий прямо как Дзуфий.

Он указал на стоящего в отстранении мальчика в очках, совсем молодого, самого молодого из всех кочевников-левитантов.

– Не выспался, – бросил Август и посмотрел на мальчишку.

Дзуфий был младшим братом Герды. Точнее, он был ее обузой, которую Герде приходилось терпеть по велению их родителей. На беду старшей сестры Дзуфий тоже уродился левитантом и обожал дальние полеты. Год тому назад он объявил о желании вступить в ряды лагеря кочевников-левитантов. Паул принял мальчика с условием, что всю ответственность за него будет нести Герда, эту же ответственность взвалили на нее и родители. И вот уже год, как Дзуфий летает по Граффеории вместе с их лагерем, и вот уже год, как брат с сестрой друг с другом не разговаривают.

– Ладно. – Паул махнул на Августа рукой и повернулся к основной массе слушателей. – Что с котелками? Алюминиевые легче, сможем побольше с собой прихватить. Или нержавеющая сталь? У меня есть один такой котелок на три литра, созданиал от моей тетки-материализатора. Суп в нем целые сутки не остывает. Вещь, друзья…

– Здорово, Дзуф. – Август подошел к мальчику. Он привык, что тот всегда стоял в стороне, поскольку с ним редко кто разговаривал. – Как твои дела?

– Школу прогулял сегодня, – ответил мальчик не без гордости.

– Разве у вас не каникулы сейчас?

– Учимся до конца июня.

– Ясно. А родители в курсе твоих прогулов? – спросил Август, вызывая в самом себе отвращение. Ведь когда-то и он был злостным прогульщиком.

– Родители в командировке, в Броге. А сестре до меня дела нет. Могу делать все, что захочу.

Мальчик поправил очки и скрестил руки, выказывая тем самым не то упрямство, не то желание выглядеть таким же взрослым и независимым, как Август, который стоял перед ним в точно такой же позе. Август лишь усмехнулся. Ему нравился этот пацан, и нравилась его смелость – какой иной мальчик сможет проводить столько времени со взрослыми граффами, которые даже не разговаривают с ним?

– Имей ввиду, что за десять прогулов отчисляют, – поделился Август опытом, а Дзуфий только моложавыми плечами пожал.

Стоило Паулу объявить, что сбор лагеря окончен, Август пулей взлетел на мост, а оттуда – на Робеспьеровскую. Петляющие закоулки, черный фонарь, бронзовый грифон вместо ручки. И малиновый ковер, который сопровождал каждого гостя парадной дома 15/2. На втором этаже Август замолотил в пупырчатую дверь. Хозяйка квартиры номер пять открыла чуть погодя.

– Ты решил выломать мне дверь? – поинтересовалась Ирвелин Баулин вместо теплого приветствия. – Учти, Филипп потратил на новую дверь три сотни рей. Если ты вздумал выломать мою, будь готов оплачивать.

О, родная невозмутимая Ирвелин! И как он жил без нее раньше? Она стояла посреди тесной прихожей и радовала его огромными карими глазами.

– Твоя дверь выдерживает жестокие бои Миры, поэтому мои нежные постукивания сродни для нее ласке, – усмехнулся Август и вразвалочку, как он делал это в последние шесть месяцев, прошел в гостиную. – Что будет на ужин? Или опять голый чай?

– Фаршированные яйца будут.

Подойдя к дымящейся духовке, Ирвелин натянула рукавицы и распахнула дверцу. Гостиная наполнилась гарью и дымом, а в следующую секунду Август увидел нечто скользкое и пахучее, комком лежащее на подгорелом противене.

– Фу! – Август не постеснялся исказить лицо. – Уговорила, я согласен на чай. И знаешь, стоит задуматься над проведением светских четвергов у Миры на постоянку. Она хотя бы готовить умеет.

– Не хочешь – не ешь, – сказала Ирвелин отстраненно, будто и не обидевшись. – Я по маминому рецепту делала. Подгорели немного, правда…

Август уже хотел придраться к слову «немного», но передумал, сфокусировав взгляд на круглом дубовом столе.

– А где мы все усядемся? Твой стол опять завален всяким барахлом.

– За стол и сядем, – снимая рукавицы, ответила Ирвелин. —Книги можно сдвинуть на середину.

Массивный круглый стол занимал весь центр гостиной. Сегодня его толстые ножки держали целую орду из книг, сваленных вперемешку. Август упал в кресло с вытянутыми как лань подлокотниками и с сомнением оглядел стол.

– Как успехи с «зорким полем»?

– Дело движется, – ответила Ирвелин, пытаясь отскоблить липкие комки от противеня. Смотреть на это отвратное действо Август не смог и благоразумно отвернулся. – Как раз в июне в столицу должен вернуться внук Феоктиста Золлы, того самого автора «Истории Граффеории: правда и все, что за нее выдают». Я навещу его, поспрашиваю про его деда и книгу.

– Если он захочет с тобой говорить, – добавил Август.

Ирвелин промолчала. Несколько минут гостиную наполнял только скрежет металлической лопатки.

С недавних пор Ирвелин Баулин вознамерилась продолжить дело своего отца. Она решила доказать, что «зоркое поле», место, где в XVI веке Великий Ол выкопал Белый аурум, находилось вовсе не под Мартовским дворцом, как это было описано во всех доступных учебниках. «Зоркое поле» находилось под их алым домом, под Робеспьеровской 15/2. В попытке это доказать отец Ирвелин много лет назад украл Белый аурум из дворца, после чего был схвачен полицией и депортирован из королевства без права на возвращение. И сейчас Ирвелин взяла на себя его ношу, а Август так до конца и не понял, зачем.

– А на степень ипостаси ты сдала? – поинтересовался он.

– Сдала, в понедельник. Теперь я отражатель с пятнадцатой степенью ипостаси.

– Ва! Даже года не прошло! Получается, сегодня празднуем?

– Наверное. Я взяла из «Вильи-Марципана» бутылку красного клекотского вина. Пришлось пообещать Тетушке Люсии еще один стул.

Радостный клич Августа заглушил звонок в дверь, и Ирвелин пошла открывать. Увидев в прихожей белые манжеты, Август поднялся и поприветствовал иллюзиониста рукопожатием. Филипп выглядел как обычно: аккуратно, статно, лишь с некоторой долей усталости после рабочего дня.

– Чем это у вас так пахнет? – прикрывая манжетами свой сломанный нос, спросил он.

Август с довольством заулыбался:

– Фаршированными яйцами!

Филипп в изумлении приподнял брови, но от комментария воздержался, заметив гордое выражение на лице Ирвелин.

– Это деликатес, между прочим, – промычала она.

Августу не терпелось поговорить с Филиппом, но в присутствии Ирвелин сделать он этого не мог. Присаживаясь обратно в кресло, левитант решил, что для уединенной беседы он дождется удобного момента. Например, когда Мира начнет разглагольствовать о своих цветочных конфузах: как ее арка из цветов упала в пруд посреди свадьбы герцога Ларуанского или как букет невесты того же герцога унесло ветром прямо во время переплетения новобрачных рук. На самом же деле в том конфузе виноват был не ветер, а братец жениха, по совместительству проворный штурвал, но его преступление осталось никем нераскрытым. Мира любила делиться историями со своей работы флориста, так будет же от ее болтовни хоть какой-то прок.

Только Август перестал думать о Мире, как в дверь постучали. «Легка на помине», – подумал левитант и развернул кресло к прихожей.

Мирамис Шаас влетела в гостиную с огромным подносом пышной выпечки.

– Привет вам всем! У меня выдался свободный час, и я испекла слоек с конфитюром. Что это за запах? Ирвелин, ну и бардак! Откуда столько книг? Ты библиотеку Филиппа ограбила?

Белокурая голова пронеслась рядом с Августом, остановилась у дубового стола и с почестью опустила поднос на вершину книжной кучи. Поскольку Ирвелин отказалась освобождать стол, граффам пришлось самим сгрудить карты и книги в центр, а чашки и блюдца расставить по краям.

– Когда ты, Ирвелин, закончишь со своим зорким полем, я открою шампанское, – буркнул Август, пытаясь расчистись себе место на столе.

Она ничего ему не ответила. Только потянулась за одной из книг, торчащих из-под груды других.

– Осторожнее! – кинул Филипп, хватая Ирвелин за руку и притягивая к себе. В следующий миг башенка из книг повалилась прямо на то место, где секундой ранее стояла отражатель, а мирин поднос как по горке скатился к чашкам.

– Ну что за бардак! – повторила Мира, уперев руки в бока, а через секунду уже поднимала все с пола навыком штурвала и беспокойно ворчала себе под нос, пока Ирвелин стояла ни жива ни мертва в цепком захвате Филиппа.

– Отпусти ее уже, Фил, а то она еле дышит в твоих объятиях, – бросил Август, хватая с подноса слойку и откусывая ее. – Хвала небесам, хоть что-то съедобное.

– Съедобное? – повернулась к нему Мира.

– Вкусное, – поспешил поправиться Август. – Вкусное, разумеется. Разве не так я сказал?

Филипп осторожно высвободил Ирвелин, а потом галантно отодвинул для нее ближайший стул.

– Я сяду там, – кинула она и поспешно перешла на противоположную сторону. Выглядела Ирвелин взволнованной, но вряд ли кто-то из присутствующих это заприметил.

С удобством рассевшись вокруг стола, граффы принялись за чай и за долгожданные разговоры.

– А вы слышали про эпидемию ушной хвори на юге? – Мира откинула прядь кудрявых волос назад. – Скверная болячка. Говорят, уши от нее зеленеют, и ходишь как тролль. Мне сестра рассказала.

– В кофейне слышала, что это вид отита такой. И уши не зеленеют, а синеют, – ответила Ирвелин, которая единственная из всех четверых ковыряла вилкой в яичной подгорелой жиже.

– Ты ездила к сестре в Прифьювург? – спросил Филипп. Он отламывал кусок от слойки, да так грациозно, словно хватался за драгоценное ожерелье, а не за кусок теста.

– Нет, Капа мне звонила вчера, – ответила Мира, отхлебывая чай. – Она звонила как обычно, чтобы пожаловаться на своих детей, а потом на маму. Потом снова на детей, и снова на маму. Сокрушалась, что в детском саду, куда ходит мой младший племянник Ковл, слишком низкие заборы – два с половиной метра, – и дети-левитанты регулярно сбегают. Вот и Ковл позавчера сбежал. Мальца нашли, в здравии и все такое. Хотя о полноценности его здравия можно сомневаться после того, как сестра встретила его дома… Слава Великому Олу, ко мне пришел Фрой, и я закончила сей увеселительный разговор.

– Фрой? Клиент?

До сих пор слушая вполуха, Август приподнял лицо.

– Фрой – это просто Фрой. Мы познакомились с ним на цветочной ферме в прошлую пятницу. Он как и я, штурвал, и страшный энтузиаст. Подумывает об открытии собственной фермы у Вечного залива.

Три пары глаз молча уставились на Миру. Та даже и глазом не повела.

– Ой, да перестаньте! Вы думали, я до конца дней своих буду изливать слезы по Нильсу? Ну уж нет! Пусть продолжает себя вести как главный придурок Граффеории. Я, знаете ли, девушка свободная, и имею право общаться с тем, с кем захочу.

Граффы не нашлись, чем ответить Мире. Филипп только неловко повел плечами и спрятал свой сломанный нос в чашке. Ирвелин покрепче взялась за вилку и принялась противно пилить ей по тарелке. Август же завис взглядом на Мире, которая продолжала непринужденно болтать; он не мог взять в толк, отчего этот незнакомый Фрой кажется ему тупее березового пня.

– Он что, собирается стать садовником? – невпопад спросил Август, перебивая Миру. – Парень-садовник?

Мира осеклась. Ее инопланетные глаза сузились до ширины иголки.

– Фрой и сейчас работает садовником, – громче необходимого пояснила она. – Ты что-то имеешь против этой профессии?

– Да не то, чтобы… Это я о тебе беспокоюсь, Мира. Видишь ли, чтобы выкопать картошку многого ума не надо…

– Неужели? А чтобы быть безработным лентяем, ума нужно еще меньше!

– Вот здесь я в корне с тобой не согласен, – произнес Август и запихнул в рот слишком большой кусок слойки.

Он сразу же его проглотил, и поскольку стадия жевания, столь важная, была пропущена, кусок пробкой встал поперек его горла. Август вскочил и в панике подлетел над полом, лицо его посинело; он делал попытки вздохнуть и в ужасе замахал руками. Подоспевший Филипп схватил его, с силой опустил на пол и завел его руки за спину. Точечный удар между лопатками, еще один, и дьявольский кусок вылетел из горла на паркет. Август с жадностью вздохнул, с наслаждением ощущая в легких теплые волны дыхания. Ирвелин подбежала и протянула левитанту стакан воды. Август буквально выдернул стакан из ее руки и залпом осушил.

Все то время, пока Август спасался от удушения, сидевшая напротив Мира не сдвинулась ни на миллиметр. Она с прищуром наблюдала за происходящим и как ни в чем не бывало потягивала чай.

– Я не согласен, говорю, – спустя три стаканы воды прохрипел Август. Он с силой поставил стакан и уставился на Миру. – Быть безработным и продолжать жить в свое удовольствие – это надо-таки уметь. Крутиться, вертеться, выдумывать. Извилины нужны и навыки разные. А садовники что? Посеял, полил, выкопал да продал, реи свои получил. Если подсуетиться, можно распихать часть урожая по карманам и унести себе домой. Проще простого.

– Садовники своим трудом несут пользу для общества! – повысила голос Мира. – А вы, бездельники, что несете? Наглядный пример, каким человеком быть не следует?

– Свободу мы несем! Жизнь вдали от стереотипов! Совершенно необязательно, знаешь ли, жить так, как твердят другие.

– Ага, лучше круглые сутки беззаботно летать и всюду раздражать своим присутствием…

– Угомонитесь! – вмешался Филипп, стукнув кулаком по столу, да с такой силой, что несколько книг Ирвелин снова слетели на пол. С осуждающим выражением иллюзионист посмотрел сначала на Августа, потом на Миру; оба не спускали друг с друга разъяренного взгляда, подобно собакам, которые вот-вот сорвутся с цепи. – Сил больше нет слушать ваши перепалки! Предлагаю закончить на сегодня и разойтись, пока все остаются живы.

– Нет, – торопливо сказал Август, отворачиваясь от Миры. —Мне нужно поговорить с тобой, Филипп. Наедине.

Август резко вышел из-за стола и кивнул в сторону балкона, игнорируя растерянные взгляды соседей. В его крови бурлили чувства, от которых он хотел поскорее избавиться. «Пойдем, раз нужно», – чуть погодя ответил Филипп и отправился вслед за Августом.

Маленький балкон Ирвелин встречал лиловый закат. Горшки с жасмином теснились у кованой оградки, на одиноком табурете под бледными лучами томилась стопка фортепьянных нот. Август еле сдержался, чтобы не пнуть табурет. Вместо этого он обошел его и накинулся на ограду.

– Что с тобой? – спросил Филипп, прикрывая балконную дверь.

– Мне нужно поговорить, – сказал Август, оставляя его вопрос без ответа.

– Это я уже понял. – Филипп встал рядом с ним. – Слушаю.

Некогда приятное, щекочущее душу любопытство от предстоящего разговора у Августа исчезло. В эту минуту он ощущал лишь непонятную злость, которую он намеривался обуздать при помощи данного им обещания. Без прежней охоты Август поведал Филиппу о своей утренней гостье.

– Ограта? К тебе приходила принцесса Ограта?

– Знаю, звучит как сюр, – хмыкнул левитант. – Но да, сегодня утром я имел удовольствие разговаривать ни с кем иным, как с ее младшим величеством. В целях конспирации она просила называть ее Моль…

– Опиши ее, – то ли попросил, то ли потребовал Филипп.

– Ну… ростом невысокая, подбородок выпирает чуть вперед, родинка вот здесь. – Август указал на место под правым уголком рта. – Особа довольно высокомерная. И боится кроликов.

– Кроликов?

– Ко мне опять пробрался кролик господина Сколоводаля, и Моль как взлетит от испуга. Левитант она, да.

Филипп отошел от ограды и принялся вышагивать по балкону, но поскольку балкон Ирвелин был слишком мал, уместнее было бы сказать, что Филипп принялся крутиться вокруг себя.

– Допустим, это была принцесса. И зачем она рассказала тебе о граффе по имени Постулат и убийстве фонарщика?

– Чтобы обратиться с просьбой, – ответил Август, после чего развернулся и посмотрел на друга серьезнее. – К тебе.

– Ко мне?

Левитант сглотнул. Последующее слова он произнес шепотом.

– Филипп. Она сказала мне, что ты – иллюз.

Крутиться иллюзионист перестал. Его ноги застряли между горшками, а лицо превратилось в камень. Синие глаза, до сих пор ясные, потемнели.

– Ничего не понимаю, – только и вымолвил он.

– Поверь мне, приятель, тогда я тоже ничего не понял.

Граффы замолчали. Вечер на Робеспьеровской выдался тихим, а потому их молчание никто не заглушал, что добавляло моменту неловкости.

– Не имею понятия, кто такие иллюзы, – отозвался первым Август. – Гостья сказала одно: у иллюзов есть определенное влияние на Короля. То есть… у тебя, Филипп, есть влияние на Короля. Согласно словам принцессы.

Филипп стоял к нему спиной и смотрел в комнату, где Мира крутила руками, убирая со стола посуду навыком штурвала, а Ирвелин сидела на полу и безмятежно наблюдала за плавным полетом своих чашек.

– Дело в том, – продолжил Август, поскольку Филипп вел себя как истукан с острова Пасхи, – что Моль уверена в твоей готовности помочь ей. После того, как ты узнаешь кое-что… У меня есть сведение об этом Постулате, которого обвиняют в убийстве граффа.

Август замешкался, сдвинул кроссовком несколько горшков и тихо произнес:

– Этот Постулат – иностранец, Филипп.

Принцесса правильно разыграла карту. Услышав последнее слово, Филипп стремительно развернулся к Августу, отчего чуть не столкнул левитанта вниз.

– Эй, осторожнее!..

– Иностранца обвиняют в убийстве и держат под стражей? Откуда он?

– Из какой он страны я не знаю, – кинул Август, сторонясь друга в целях безопасности.

Глаза Филиппа забегали по раскиданной под ними Робеспьеровской. Подступали сумерки, черные фонари зажглись и виделись им с балкона маленькими солнцами.

– Если она знала, что заключенный – иностранец, ей следовало немедля доложить об этом Королю.

– По неведомой мне причине, Король не должен знать о ее знакомстве с Постулатом. Поэтому она и обратилась к тебе. Слушай, вся эта история кажется…

– Мне стоит сейчас же уйти, – заявил Филипп.

– Эм… Ну… – Август растерялся. Он не выложил Филиппу и половины положенного: об Интрикие Петросе, об их случайной встрече с Постулатом на улице Пересмешников, как Постулат ушел от Петроса, пока тот был еще очень даже живой. Август намеривался пересказать всю историю, услышанную от принцессы, однако Филипп, кивнув сам себе, заспешил в гостиную.

– Погоди, Филипп! Дослушай хотя бы…

– Малейшая вероятность того, что Граффеория держит за решеткой иностранца, обязывает меня сейчас же уйти, – проговорил Филипп на удивление спокойно. – Договорим потом, Август. Ты молодец, что сообщил мне. Чего не могу сказать о дочери короля.

Филипп Кроунроул вернулся в комнату, обмолвился парой слов с сидящей на полу Ирвелин, махнул на прощание Мире и исчез в прихожей. Август же продолжал стоять на маленьком балконе. Его снова накрыло злостью, и теперь уже на иллюзиониста.

***

Август знал Филиппа четыре года. Никогда бы он не подумал, что ему понравиться иметь дело с чопорным иллюзионистом, на вешалках которого висят костюмы с отутюженной строчкой. Август помнил день, когда увидел Филиппа впервые: тот затаскивал чемоданы в парадную дома 15/2 вместе со своим кузеном Нильсом. Уже тогда Филипп понравился Августу куда больше хмурого кузена, однако иметь с Филиппом что-либо общее помимо винтовой лестницы в их парадной левитант желания не проявлял. Как это обычно бывает, граффов сплотил случай.

Однажды Август связался с неотесанными типами с Рынка Змей (хотя нельзя доподлинно утверждать, что такое случалось лишь однажды). Взятки, грабежи, продажа фальшивых рей… Рынок змей – царство беззакония и обмана. Август обо всем этом знал, но визитами на сей Рынок порой баловался.

В один такой визит Август попал в подвал маститого, как он тогда считал, материализатора. Тот сколотил целое состояние на созданных им кипарисовых компасах. Август прослышал о них вслед за доброй половиной завсегдатаев Скользкого бульвара, и отказать себе в таком изыске не посмел. Его собственный компас тогда захирел, а после слухов о том, что кипарисовые компасы точны и прочны как никакие другие, ноги Августа сами собой приземлились у забитой досками двери в дымящийся подвал. По доброй традиции здешних мест компасы оказались дефектилисами – созданиалами с изъяном, и каждому, кто приобретал их, грозило уже через неделю заблудиться где-нибудь в лесной глуши.

Августу повезло – купить кипарисовый компас он не успел. Но тут, право, как посмотреть. Купить-то компас он не успел, но в тот момент, когда Август договаривался о сделке, в подвал ворвалась бравая кучка желтых плащей. Они заковали в наручники и жулика-материализатора, и Августа, которого судьба-злодейка сделала единственным покупателем в тот час. Просидел за решеткой Август целые сутки (и нельзя доподлинно утверждать, что такое случилось лишь однажды). На второй день заточения Август вдруг увидел своего соседа, Филиппа Кроунроула, чьи белоснежные манжеты шли вразрез с плесенью на стенах изолятора. Филипп внес за Августа залог – две сотни рей! – и не задал тому ни единого вопроса. Сказал только, что это в первый и последний раз, и продолжал говорить так всякий раз, когда снова и снова выручал левитанта из переделок.

С тех самых пор Август считал Филиппа своим другом.

Да, Август знал Филиппа четыре года. Но знал ли? В этом граффе загадок было больше, чем в закрытой банке консервов, пролежавшей на полке с дюжину лет. Чего только стоит семья Филиппа…

Вот так семейка! В декабре, после осенней истории с Белым аурумом, Августу посчастливилось познакомиться с ними. С каждым из рода Кроунроул. Людей высокомернее Августу встречать еще не приходилось, и вряд ли когда-нибудь он захочет увидеть их вновь.

Глава 6. Поместье «Гранатовый шип»

Семья Кроунроул обосновалась на далеких землях запада. Увидев их особняк, который бордовым камнем возвышался на снежном холме, Август присвистнул. Поместье «Гранатовый шип» одновременно и ужасало, и восхищало. Неприступная ограда, почище тюремной, выметенные тропы, спускающиеся с холма подобно проливам горной реки. Запорошенный сад, конюшни, ворота на железной цепи… Слуги-эфемеры открыли ворота, как только Филипп скинул капюшон. Август, потоптавшись в нерешительности, уверил Филиппа, что он вполне сможет подождать его и здесь, в холоде и ветрах, однако тот, тяжело вздохнув, взял левитанта за рукав и потащил с собой за ворота.

На кой черт Филипп взял его с собой, Август так и не понял. Иллюзионист обмолвился лишь о том, что нуждался в услугах свидетеля. На кой черт Филиппу понадобился свидетель для беседы в кругу семьи?! Отказать иллюзионисту Август не смел из соображений всемирного равновесия – столько раз Филипп его выручал, что неплохо бы вернуть ему должок. Хотя бы его часть.

Утопающие в снегу теплицы окружали особняк у подножия. Проходя мимо, Август разглядел множество бесплодных деревьев внутри. Гранаты. Ремесло, которым вот уже два столетия занимались граффы из рода Кроунроул.

Первой, кого Август встретил в вестибюле особняка, была родная сестра Филиппа, Присса-младшая. Когда она спустилась к ним по огромной волнообразной лестнице, Август тотчас же ее узнал: развивающиеся каштановые локоны, смуглая кожа и россыпь милых веснушек. Совсем недавно сей облик он видел на Ирвелин, чья внешность подверглась изменениям силами иллюзиониста. Присса оказалась хохотушкой, весьма славной, и благодаря ее писклявому и совершенно беспричинному смеху Август смог немного расслабиться.

Обед должен был начаться в полдень, и новоприбывших повели напрямую в столовую. Вели их по бесконечным однообразным коридорам: направо, налево, снова направо и далеко вперед. Август даже не пытался ориентироваться и запомнить дорогу назад, хотя стоило бы – чем ближе они подходили к столовой, тем мрачнее казались коридоры. Потолочные лампы сменились на восковые фонари, которые пускали по стенам блеклый коричневый свет, и Август решил, что их привели в старую часть поместья – туда, где до сих пор не имелось электричества.

Переступив порог столовой, Август ощутил себя жуком: таким же крохотным и таким же незваным. Столовая была огромной и как будто бы нежилой. Длинные узкие окна впускали синеватый свет, а за ними ровным маршем падал послеполуденный снег. Никого из семьи Филиппа здесь пока не было, по залу сновали только повара в белых колпаках, однако убранства столовой Августу оказалось вполне достаточно, чтобы захотеть отсюда немедленно свинтить.

Тяжелые люстры нависали над длинным столом, вокруг которого выстроились стулья с высокими спинками. Повара заполняли стол кубками и блюдами с серебряными подносами, а по холодным стенам блуждали блики от пылающего очага. Единственное, о чем хорошем подумал тогда Август, так это о том, как его носки приятно разбавляли сей жуткий интерьер. Для этого обеда он одолжил у Филиппа один из его бесцветных костюмов. Ростом Филипп был чуть пониже, и брюки иллюзиониста едва прикрывали у Августа щиколотки, являя миру его ярко-желтые носки с изображением воздушных шаров.

– Куда мне сесть? – шепнул Август Филиппу, когда они шли вдоль пустых стульев.

– Сядешь рядом со мной, на место Нильса.

Перспектива быть на месте Нильса не показалась Августу привилегией, но левитант послушно расположился на твердом сиденьи, полагая, что для остроумных возражений случай был не самый удобный.

Перед Августом лежали начищенная до блеска тарелка цвета слоновой кости, несколько видов кубков – повыше, пониже, поуже, пошире, – острые вилки и тонкие как струны ножи. Август даже приложил к одному ножу свой указательный палец, для сравнения, но тут же убрал, заметив у дверей движение.

Согласно церемониалу, сперва на обед заходили молодые представители рода Кроунроул. Филипп заранее сообщил Августу имена всех членов своей семьи, только вот левитант умудрился забыть абсолютно каждое. Пытаясь вспомнить хотя бы одно имя, Август скованно кивнул младшей сестре Филиппа, которая махала ему с бешеной энергией. Остальные граффы чинно обступили предназначенные для них стулья и сели. На шее граффа, который сел напротив Филиппа, висел ослепительно сверкающий плащ. Этот плащ смотрелся в окружающей обстановке еще комичнее ярко-желтых носков Августа, и левитант не смог скрыть своего уважения, подмигнув странному граффу.

Следом за молодежью в зал стали проходить представители старшего поколения. Мать Филиппа Август узнал сразу – ее дочь, Присса-младшая, унаследовала от матери смуглый цвет кожи и живую мимику. Женщина подошла к Филиппу и мягко похлопала сына по плечу, а после присела рядом. Двое мужчин-близнецов, черные волосы которых были слегка задеты сединой, приходились Филиппу отцом и родным дядей, но кто есть кто понять было пока сложно. Один из близнецов не шел, а плыл по воздуху в паре сантиметров от пола; он же бросил на Августа взгляд, настроение которого было противоречивым – то ли этот левитант поприветствовал Августа с сухим почтением, то ли испепелил его до состояния угольков. Впрочем, долго размышлять об этом Августу не пришлось: последней в обеденный зал вошла бабушка Филиппа, баронесса Присса Кроунроул, и столовую вмиг накрыло тишиной, вязкой как свежесваренный клейстер.

Август был наслышан о ней, и все, что он слышал, оказалось отнюдь не преувеличением. Совершенно седые волосы баронессы были уложены в безукоризненного вида прическу. Несмотря на почтенный возраст, от нее веяло не старостью, а мудростью и лоском. Присса-старшая прошла вдоль стола медленным шагом, который доходчиво иллюстрировал, кто был хозяином в этом доме. Прежде чем сесть, баронесса прикоснулась к спинке стоявшего во главе стула и осмотрела всех присутствующих. На Августе ее взгляд продержался чуть дольше.

До этого дня Август считал себя человеком не трусливым, однако орлиный взгляд этой женщины заставил его сконфуженно втянуть голову в плечи. Чуть дольше она смотрела и на Филиппа, после чего она села также медленно, как и шла, с грацией расправила на коленях белоснежную салфетку и дала знак повару, который ожидал у кухни.

– Господин Феофаат, прошу вас повременить с разлитием напитков. Сегодня на обеде присутствует гость, и в начале мой внук Филипп представит нам его.

Ее голос подействовал на Августа вровень с ее взглядом. Властный, не терпящий нареканий голос заполонил собой весь огромный зал, от холодного пола до куполообразного потолка. Господин Феофаат, повар с выправкой солдата и причудливой черной бородкой, кивнул баронессе и отступил вглубь кухни.

– Здравствуй, бабушка, – заговорил Филипп. – Сегодня я пригласил к нам на обед своего друга, Августа Ческоля, поскольку сегодня мне предстоит сообщить вам не самые приятные вести. Август выступит свидетелем. – Филипп сделал паузу. – Вести касаются Нильса.

Иллюзионист не отводил глаз от бабушки, и Август восхитился его смелостью. Сам же он уперся взглядом в накрытое серебряным подносом блюдо.

– Давно мы не слышали о Нильсе, – ответила Присса-старшая, склонив голову к одному из близнецов. Тот ощетинился, но промолчал, и Присса-старшая продолжала: – Хорошо. Предлагаю сперва отобедать, а уже потом делиться новостями. Приветствую вас в «Гранатовом шипе», господин Ческоль. Надеюсь, наши угощения придутся вам по вкусу. Господин Феофаат, можете начинать.

Железное выражение лица баронессы лишь на миг сменилось намеком на улыбку, которую она обратила в сторону Августа. Левитант улыбнулся в ответ, правда своему искаженному отражению на подносе.

В следующую секунду все вокруг Августа зазвенело и зазвякало, стеклянный звон кубков буквально оглушал. Стоявшие в отдалении повара-штурвалы взмахами рук поднимали подносы с блюд: подносы кружились вокруг своей оси, пролетали над головами господ и ровной очередью отправлялись на кухню. Официанты в бордовых ливреях прохаживались от граффа к граффу и разливали вино. Смекнув, что еду здесь принято накладывать самим, Август наложил себе целую гору тушеного с чесноком мяса.

– Получается, вы с моим братом соседи? – услышал Август обращенный к себе вопрос, в то время как сам он набивал себе рот. Вопрос задал молодой человек, сидевший спереди, тот самый графф в сверкающем плаще. – Раньше Филипп соседом был мне. По комнате. Соседа зануднее не придумаешь, как считаете? – Он заулыбался. – Я – Спиридон, старший брат Филиппа. По ипостаси я иллюзионист, так же как и мой младший братец, хотя, поверьте, я гораздо изобретательнее.

Спиридон был плотным граффом с широким подбородком. Коротко стриженные волосы оголяли смуглый лоб, на котором уже тонкой линией прорисовывались морщины. Сколько ему было лет? Чуть больше тридцати, возможно. Внешность Спиридона стала поводом для очередного удивления. Схожесть Филиппа с родным братом не шла ни в какое сравнение с его поразительным сходством с Нильсом, его кузеном. Хотя цвет глаз, ярко синий, у родных братьев был идентичным.

Внезапно Август вспомнил, что у Нильса у самого была родная сестра. Левитант закрутил головой, якобы высматривая новое блюдо, и косым взглядом заприметил девушку, сидевшую рядом с одним из близнецов. Ее веки больше чем наполовину прикрывали глаза, а вид ее казался воинственным, словно сидела она не на семейном обеде, а на дипломатических переговорах. А все из-за длинной шеи, которая делала ее похожей на цаплю. Как же ее звали?…

– Спир, для кого этот маскарад? – спросил Филипп, указывая вилкой на плечи старшего брата.

– Я упражняюсь, Филипп. Этот плащ висит на мне трое полных суток, без малейшей подпитки. Как видишь, даже сегодня от его блеска можно ослепнуть.

– Мой рекорд – пять суток, – деловым тоном произнес Филипп, откусывая кусок заплесневелого сыра.

– Поверю только тогда, когда сам увижу.

– Нет ничего проще. Можем запланировать на новогодние выходные.

– Как в старые добрые времена, а, Фил? Соревнования по иллюзиям! Не боишься сесть в лужу, как в прошлом году? Твоя пустыня исчезла спустя десять часов. Да и песок постоянно просвечивал…

– Мальчики, угомонитесь, – вклинилась женщина справа от Филиппа, та, кого Август принял за их мать.

– И как тебе у нас? – спросил Спиридон у Августа, в то время как Филипп ушел в беседу с матерью.

– Любопытно, – нашелся с ответом Август после некоторого раздумья.

Спиридон хмыкнул и принялся за еду.

– То ли еще будет.

Короткие диалоги пронеслись по столу неспешным течением. Присса-старшая разговаривала с одним из близнецов, который носил очки и сидел справа от нее. Второй близнец сидел слева, жевал зелень и исподлобья на них посматривал. Когда звон кубков сошел на нет, а официанты скрылись на кухне, баронесса грациозно сомкнула перед собой свои длинные пальцы и обратилась к Филиппу.

– Мы готовы выслушать тебя, Филипп. Какая у тебя новость?

Август вдруг ощутил всем своим прежде не трусливым нутром, что ему совсем не хочется присутствовать здесь во время рассказа Филиппа. Может, отпроситься в туалет? Или пожаловаться на духоту и выйти на улицу?

– Осенью в столице кое-что произошло, – тем временем начал Филипп. – Из Мартовского дворца был похищен Белый аурум.

– В ноябре. Мы знаем, братец, – перебил его Спиридон. – Через каких-то пару дней камень был найдет и возвращен во дворец. Никто не пострадал. Знаешь, Фил, «Гранатовый шип» не настолько далеко от твоей достопочтенной столицы, чтобы мы жили здесь как в пещере. Газеты получаем, радио слушаем…

– Дай ему закончить, Спиридон, – протрубила баронесса, не глядя на старшего внука, и Филипп терпеливо продолжил:

– Вам известно далеко не все. Бабушка, я с горечью должен сообщить вам, что Нильс… имеет отношение к этой краже.

– Что значит «имеет отношение»? – нервно бросил Спиридон уже без тени усмешки.

Филипп сделал глубокий вздох. Август видел, как напряглись его плечи и шея.

– Кража Белого аурума была совершена при участии Нильса.

Здесь Август понял, что бессовестно ошибался. До этого момента обстановка в столовой была вполне себе радушной, если сравнивать ее с обстановкой, что накрыла длинный стол после новости Филиппа. Лицо Приссы-старшей окаменело, на нее страшно было взглянуть. Остальные смотрели на Филиппа и, казалось, боялись пошевелиться. Даже хохотушка Присса-младшая сменила улыбку на озабоченное выражение.

– Нильс действовал не в одиночку, – говорил Филипп, не отводя взгляда с бабушки. – С ним были другие граффы. Группа граффов. Один из них был пойман, сейчас он сидит в тюрьме. Нильсу и остальным удалось сбежать, но личность Нильса желтые плащи раскрыли. Теперь он в розыске.

– Ты уверен в том, о чем говоришь? – начал высказываться близнец в прямоугольных очках. – Будь оно так, имя Нильса уже мелькало бы в новостной сводке. Как и наша фамилия.

– В новостях ты про Нильса не прочтешь, отец. По крайней мере, пока, – ответил Филипп. – За то, что я… кхм… в некотором роде поспособствовал возвращению Белого аурума во дворец, сыщик столичной полиции, который вел это дело, сделал для нашей семьи поблажку. Имя Нильса не будет обнародовано до тех пор, пока он не будет пойман. Его ищут без огласки. Скоро и сюда приедут с допросами, это лишь вопрос времени. Поэтому я и поспешил сообщить вам первым. – Филипп слегка повернул голову к другу. – Сказанное мной может подтвердить Август.

Все взгляды сомкнулись на левитанте. Август сглотнул, его отражение на серебряном подносе сильнее исказилось, а волосы по ощущениям встали торчком. «Мне нужно подняться? Или не нужно. Что мне следует сказать?» Искоса он заметил, как баронесса махнула подбородком и приготовилась говорить, а потому Август заставил себя на нее посмотреть.

– Во имя Великого Ола и ныне царствующего его потомка, короля Ноорманта Третьего, во имя поданных его граффов и вверенных им в дар ипостасей, во имя воды озер и земли Королевства, во имя жаркого огня и свободного ветра, во имя живых, мертвых и безвременно пропавших, подтверждаете ли вы, господин Август Ческоль, те слова, что произнес минутой ранее мой внук Филипп Кроунроул?

Кажется, после такой формулировки вопроса, ответь Август кривя душой, на его голову тотчас же низвергнется вся кара небесная. Стоит ли уточнять, что Августу понадобилось время, чтобы обдумать свое свидетельство. И хочет ли он отвечать? Не безопасней ли извиниться перед всеми этими странными людьми и дать деру?

Август видел, как Филипп сжимал и разжимал кулаки, его острый подбородок то поворачивался к нему, то отворачивался.

– Господин Ческоль? – обратилась баронесса после минутного молчания гостя.

– Ну что за недоумок.

– Феликс, следи за языком!

– Бабушка, вы просто напугали Августа всеми своими «во имя», – раздался с другого края стола писклявый голос Приссы-младшей. – Не стоило…

– Ему что, пять лет? Его позвали свидетелем быть, а не испуганной марионеткой!

– И все же не стоило…

– Феликс, сядь!

Август хлопал глазами и наблюдал за раскинувшимся перед ним безобразием. Не то, чтобы его сильно оскорбило слово «недоумок» – ему приходилось слышать в свою сторону эпитеты и пострашней, – но вот обстановка, в которой это слово было произнесено, его, право, удивила. Оказывается, все эти бароны и баронессы не особо и отличились от них, простых смертных, как только дело касалось семейных заварушек.

Общий гул прекратился лишь тогда, когда Август отодвинул ногами свой стул, чей громкий скрип могли услышать даже в вестибюле поместья.

– Слова Филиппа о том, что Нильс замешан в краже Белого аурума, я подтверждаю, – произнес он громко и почти что торжественно, полагая, что кара небесная настигнет его скорее, если он промолчит еще хотя бы секунду.

Близнец слева от баронессы аж побагровел. Ошибки быть не могло: этим неприязненным типом был Феликс Кроунроул, отец Нильса.

Выдержав тяжелую паузу, которая последовала за свидетельством Августа, баронесса медленно кивнула.

– Хорошо, господин Ческоль. Благодарим вас. Можете сесть.

Август не хотел садиться. Он хотел сейчас же уйти, ведь миссия, ради которой от заявился сюда, была исполнена. Он уже открывал рот, чтобы сообщить об этом, как кто-то сильно потянул его за рукав.

– Сядь, Август, – шептал Филипп. – Прошу тебя, садись.

Август с неохотой вернулся на свое место, отметив про себя, что Филипп, безусловно, теперь до гроба его должник. За длинным столом опять зашелестели голоса, которые левитант не слушал, и шелестели они до тех пор, пока рука баронессы Кроунроул не поднялась над столом, как белый флаг над полем боя.

– Да, семья, нам есть что обсудить. Весть мы получили крайне тревожную. Однако. Прежде чем что-либо предлагать вслух, следует сначала это хорошенько обдумать.

– Да что тут обдумывать, мама? – еще пуще взъерепенился Феликс Кроунроул. – Самим надо отыскать этого недопырка! Отыскать и запереть в подвале, чтобы не смел показываться кому-либо на глаза. Желтые плащи его не найдут, и наше имя останется чистым. У пацана одна дурь в голове, посадить его под замок – будет ему уроком. Посидит взаперти, пострадает, быть может образумится. Обустроим для него комнату, еда по часам…

– Не слишком ли жестоко по отношению к собственному сыну, Феликс? – отозвалась мать Филиппа.

– Жестоко? Жестоко?! По сравнению с тем, что сделают с ним желтые плащи, мое предложение – щедрая благодать. Слышала о тотальном сканировании, Лаоса? А о Безликой тюрьме?

– В Безликую тюрьму не сажают воров, Феликс. Нильс же не убийца, – спокойно ответила Лаоса Кроунроул, и Август понял, в кого Филипп уродился таким терпеливым.

– А я не удивлюсь, если мой горе-сын кого-нибудь и убьет! Я так и знал, что не стоило разрешать ему переезжать в столицу. Я знал! А вы посмели…

– Феликс, замолчи! – вмешалась Присса-старшая. Высказываться следом она не торопилась, а только с укором смотрела на своего сына. Август ожидал, что отец Нильса не потерпит столь оскорбительного к себе отношения и вспыхнет, однако тот с силой сомкнул губы – да так, что они побелели, – и уставился на девушку, сидящую рядом с ним.

– А ты что скажешь, Лола? – выплюнул в нее вопросом Феликс. – О твоем брате ведь говорим!

Лола. Более неподходящее имя для этой строгой, с длиннющей шеей девушки подобрать было сложно. Услышав вопрос отца, Лола чинно положила себе в рот кусок запеченной дыни, вытерла тонкие губы и повернулась к нему. Бесчувственнее голоса Августу еще слышать не приходилось.

– Ты знаешь, отец, что я уже давно потеряла веру в своего брата. То, что мы услышали сегодня от Филиппа, нисколько не удивило меня. Куда больше я удивлена тем, как мой брат умудрился сбежать от полиции, с его-то неуклюжестью.

– А ведь ты права, Лола, – вторил ей Спиридон. – Да, Нильс – эфемер, но и среди желтых плащей эфемеров в достатке. Как же он от них сбегает?

– Я видел, как Нильс использует свою ипостась, – отозвался Филипп. – Теперь степень его ипостаси куда выше средней.

Спиридон хмыкнул.

– Ты точно о Нильсе сейчас говоришь, братец?

– Осторожней, Спиридон, твой иллюзорный плащ тускнеет, – невпопад сообщила Присса-младшая, с довольством облизывая ложку. – Сейчас как исчезнет, а под ним у тебя ничего и нет. Как в тот раз, помнишь? Но сегодня у нас гости, Спир. Сегодня неудобно.

Август рассмеялся, да так громко, что на его смех обернулись даже слуги. Присса-младшая глянула на него взглядом проворной птички и засмеялась в ответ, а Спиридон, надувшись, наспех стал проверять плотность своей иллюзии.

– Присса! – воскликнул близнец в очках, Леопольд. – Кажется мне, что ситуация для веселья неподходящая.

– Извини, отец, – перестав смеяться, сказала Присса-младшая и продолжила облизывать ложку. Август тоже успокоился, с радостью ощутив снижение в крови гормонов стресса.

– Филипп, – Леопольд отвернулся от дочери и обратился к сыну, – нет ли у тебя догадок, где может находиться Нильс?

Филипп мотнул головой, и все семейство Кроунроул наконец-то затихло. Август даже свое дыхание начал слышать. Вскоре из-за стола поднялась баронесса, но левитант на нее больше не смотрел. Уровень гормонов берег.

– Мой покойный отец, Патруф Кроунроул, известный всей Граффеории врач, несомненно ощутил бы горечь от всего здесь произнесенного, если был бы сейчас жив. Полагаю, нашей семье предстоит готовиться к неизбежному, и мне нужно время, чтобы все обдумать. А ты, Феликс, и думать забудь о своем сыне как о заложнике. За твои слова мне в одинаковой степени стыдно, как и за поведение Нильса. – Феликс раболепно опустил глаза, но Август видел, как ожесточенно надулись его ноздри. – Господин Ческоль, благодарю за ваше свидетельство. Если пожелаете остаться у нас на ночь, гостевые комнаты «Гранатового шипа» в вашем распоряжении. А сейчас прошу меня извинить.

Как только Присса-старшая покинула обеденный зал, стулья остальных членов семьи заскрипели. Оставаться на ночь в этом дивном месте Августу не улыбалось. Слава духу-истине, он был левитантом и мог в любой момент улететь обратно в столицу, никого не обременяя поиском транспорта. Он уже намеривался сообщить об этом Филиппу, но тот его опередил.

– Мне нужно переговорить с бабушкой с глазу на глаз, – бросил Филипп, поднимаясь вслед за всеми. – Подожди меня здесь, Август.

И пренебрегая его согласием, которое левитант давать не собирался, ринулся вдоль стола к выходу.

– Очаровательно, – буркнул Август сам себе.

Вокруг него сновали официанты, они вполголоса судачили о чем-то и убирали со стола опустевшие тарелки с кубками. Август осмотрелся в поисках Приссы-младшей, единственной из Кроунроулов, с которой у него еще оставалось желание существовать в одной комнате. Последней столовую покинула Лаоса Кроунроул, и Август понял, что Присса-младшая уже ушла.

– Очаровательно, – буркнул он снова и встал. Он подождет Филиппа снаружи у гранатовых теплиц, пусть даже эти теплицы сейчас сносит снежным буяном. Всяко лучше атмосферы этого дома.

Август вышел в дверь, откуда, как он помнил, он вошел в столовую часом ранее. Миновал темный длинный коридор, потом еще один. Он шел и думал о Филиппе и Нильсе, двоюродных братьях, похожих друг на друга как две капли воды. Оба граффа выросли в этом поместье, оба воспитывались в строгости своей бабушки-баронессы и оба мечтали отсюда уехать. Первым высказал желание оставить дом Филипп, а Нильс, будучи самым строптивым из Кроунроулов, поспешил уехать вместе с братом. Братья уехали в столицу, на Робеспьеровскую, и теперь Августу стало ясно, почему. Он даже часа не смог вытерпеть среди этих снобов. Что же говорить о целой жизни?

Внезапно до Августа дошло, что он потерялся: он не помнил коридора, по которому шел. Вернувшись в предыдущий коридор, где тройка восковых фонарей почти потухла, левитант поплелся к створчатому окну: сейчас он откроет окно и вылетит.

Но створки окна не поддавались, как бы сильно Август их не толкал.

– Очаровательно!

Следующая дверь, через которую перешагнул левитант, была занавешена тяжелыми красными шторами. Злясь с каждой минутой все сильней, Август пошел напролом. За первым слоем штор показался второй слой, и левитант уже заносил руку, чтобы раздвинуть их, как замер, услышав приглушенные голоса. Они доносились спереди.

– …должны отыскать его. Слышишь меня?

– Я тебя отчетливо слышу, отец. Давай сбавим…

– Да ты хоть понимаешь, чем эта выходка Нильса грозит нам? Нам двоим, Лола. Тебе и мне. А? Понимаешь?

Молчание.

– Ничего ты не понимаешь!

Опять молчание. Август сделал шаг назад.

– Напомню тебе кое о чем. Благодаря врачебной халатности полувековой давности моей матери неизвестно, кто ее подлинный старший сын – я или Леопольд. Отсюда следует, что неясно, кто из нас двоих унаследует титул после ее смерти. Кто станет бароном, а? Я или мой непревзойденный братец? И чьи отпрыски примут на себя будущие титулы? Да, Лола, моя мать сейчас работает над завещанием. Она сама будет решать, кто из сыновей достоин быть старшим. Не по праву рождения, так сказать, а по праву достойного поведения. И как я выгляжу в глазах своей матери теперь? Отныне я отец того, кто навсегда опозорил ее честь! Честь ее рода! За кого же будет ее голос?

Снова молчание.

– Я тебе скажу, за кого. За Леопольда. Следом титул барона перейдет к Спиридону, а поскольку всем известно, что семьей обзаводиться Спиридон не желает, с его смертью бароном станет Филипп. Ты этого хочешь?

– Против Филиппа я ничего не имею, – емко вставила Лола.

– А я имею! У него будет семья, Лола. И дети, чье рождение на корню избавит тебя, мою дочь, от права стать баронессой. —Молчание. – Я найду этого проходимца, клянусь тебе. И позабочусь о том, чтобы его не отыскали. Ни желтый плащ, ни какой-нибудь другой графф.

К ужасу Августа последняя фраза прозвучала так близко, словно произносивший ее Феликс стоял в паре шагов от него. Левитант отпрянул, закрутил головой, и на миг красные шторы вокруг слились в один кровавый шатер. За какой шторой выход?

– Ты пугаешь меня, отец.

В его распоряжении были секунды. Умел ли Август распоряжаться секундами? Нет, не умел. И в следующий же миг запутался ногой в шторе и начал неминуемо падать.

– Что ты задумал? – раздался голос Лолы совсем рядом.

Как только плечо Августа коснулось холодного пола, он догадался взлететь. Но до потолка долететь он не успел, красная штора распахнулась слишком скоро, и внизу, под ним, показались две темные макушки. Август замер прямо так, в горизонтальном положении, уповая на то, чтобы никто из двух Кроунроулов не решил поднять головы.

Лола остановилась, глядя в спину своего отца. Тот остановился следом, но к дочери не поворачивался.

– Как только я все обдумаю, я дам тебе знать, – сказал Феликс и, отдернув штору, вышел в коридор.

«Иди за ним, иди же!» – командовал про себя Август, наблюдая, как Лола смотрит перед собой и не двигается. Ее прямые темные волосы ниспадали на костлявые плечи, обе руки были сжаты в кулаки. Ни движения, ни малейшего шороха. «Так выглядит воин перед битвой», – подумалось Августу.

Долго висеть в лежачем положении было неудобно, и левитант выпрямился, ненароком задев одну из штор ногой. От нечаянного прикосновения штора пошла рябью до самого низа, и Август едва сдержался, чтобы не ругнуться. Он устремил взгляд вниз, на Лолу, уверенный в том, что она вот-вот посмотрит наверх. Шторка колыхалась, а сестра Нильса знай себе смотрела вперед и не двигалась. Тяжело выдохнув, она еще крепче сжала кулаки и исчезла в водовороте из красной ткани.

Поразившись своей удаче, Август выждал время, чтобы родственники Нильса ушли, да подальше, опустился вниз и вынырнул в коридор. Ему понадобилось полчаса, чтобы отыскать вестибюль, и каких-то несколько секунд, чтобы навсегда вылететь в парадные двери.

Полгода прошло с той поездки, целых шесть месяцев, а Август до сих пор не рассказал Филиппу о том случайно подслушанном разговоре. Причину своего молчания объяснить он не мог. Возможно, ему казалось, что ничего серьезного этот разговор за собой не нес – подумаешь, к поискам Нильса присоединился еще один графф. А возможно, ему стыдно было признаться, что теперь он знал об их семье вещи, о которых знать ему не следовало.

А может быть эта беседа просто не его ума дело.

Глава 7. В стенах Танцующей башни

Башня, нарекаемая граффами Танцующей, была самым высоким строением крепости Фальцор. И самым кривым. Ее каменный столп изгибался так, будто замер в незавершенном танце, благодаря чему башня и получила свое название.

Доди Парсо стояла в глухом дворе крепости и скользила взглядом по необычно сложенной башне. Внутри располагались камеры для заключенных, которые ожидали суда. Решетки на неказистых окнах были ржавыми и такими же как башня кривыми, а наверху, на последнем этаже, окон не значилось. Из рассказов Ида Харша сыщица знала, что в верхней камере роль окна исполнял решетчатый люк, встроенный на крыше. Узник, сидящий на самом верху, мог видеть только облака да звезды; ветер заключенного не беспокоил, зато когда в столице лил дождь, камера неминуемо затапливалась, отчего койка-место там крепилось на двух уровнях от пола.

В этой камере и сидел Постулат.

– Проходите сюда, детектив Парсо, – позвал ее усатый надзиратель, указывая на вход в башню. – И приготовьтесь к долгому восхождению.

Внутри Танцующей башни было темно и сыро. Здесь Доди поняла, насколько башня была узкой.

– Тут у нас комната надзирателей. Камеры начинаются со второго этажа, – в увлеченной манере заговорил ее провожатый. – А это лестница. – Графф указал на мрачные ступени, длинной дугой огибающие нижнюю комнату. – По ней-то мы с вами и пойдем. Сколько на ней ступеней – даже не спрашивайте. Много. Если интересно, могу спросить у Гибла, старшего в башне. Эй, Гибл!

Доди сохраняла молчание. Ей показалось, что она по ошибке зашла в музей, а не в ныне функционирующую тюрьму. Для полной картины надзирателю не хватало указки, как у экскурсоводов. Однако вместо указки на его ремне грозно болталась трость желтого плаща, что исключало ошибку.

Старший надзиратель по имени Гибл был занят телефонным разговором и сердито замахал своему дотошному подчиненному.

– Ай, ладно, – улыбнулся провожатый, подкручивая свои императорские усы с обеих сторон. – Пройдемте наверх.

Лестница тоже была узкой. Разойтись по ней при встречном движении не представлялось возможным. Ее усатый провожатый, звали того господин Чеетмур, шел впереди и с достоинством озвучивал номер каждой камеры, мимо которой они проходили.

– Камера 3Т, здесь сидит заключенный по кличке Вепрь. Кабан кабаном. Отражатель по ипостаси. Целыми днями сидит в углу камеры и мастерит перед собой отражательные барьеры – для того, чтобы ни один надзиратель к нему и на полметра не подошел. Забавный малый, тихий. Приношу ему по две порции галет.

Они прошли по лестничному ободу на этаж выше.

– Камера 4Т, здесь сидит телепат. Обокрал чертову дюжину домов. Спросите – как? Втирался в доверие, а потом считывал в мыслях людей тайники, где те хранили свои ключи. Воровал в течение трех лет. Сообразительный, но больно хитрый. Постоянно угрожает нам тотальным сканированием, поэтому мы часто закрываем его глаза повязкой. Одна порция галет.

Поднявшись еще выше, граффы остановились.

– А здесь камера 5Т, она сейчас пустует.

Детектив не стала скрывать своего удивления.

– Раз у вас есть свободные места, почему Постулата поместили в верхнюю камеру? – спросила Доди, заглядывая в зарешеченное окошко. – Как известно, верхняя камера Танцующей башни не приемлема для нормального житья.

– Так его, Постулата-то вашего, сначала в камеру 5Т и посадили. Да-да, в эту самую, куда вы сейчас смотрите. Только Постулат-то ваш оказался с приветом. – Доди обернулась к надзирателю. Тот сложил руки на груди, повел усами и со знанием дела пояснил: – Он не давал спать своим соседям, из камеры 4Т и 6Т. Каждую ночь летал от потолка к полу, от пола до потолка, бил руками, ногами и всем, что попадется под руку. Страшный поднимал шум. Мы сделали ему первое предупреждение, второе. Без толку.

– А причину столь странного поведения не выясняли?

– Выясняли, конечно. На каждом обходе Постулат твердил, что он ни в чем не виновен и поэтому торчать в этом бараке он не собирается. Мы же ему отвечали, что виновен он или нет – это суд решит, и если не виновен – его отпустят на все четыре стороны. А камера 5Т, к сведению, одна из самых комфортных в Танцующей. Смотрите, какая раковина здесь глубокая, целиком вымыться даже можно. А на унитазе даже крышка имеется.

– Ваши доводы на него не подействовали, я полагаю, – задумчиво произнесла Доди.

– Верно, госпожа. Как о стенку горохом. Спустя неделю его пребывания в башне Гибл принял решение переселить Постулата в верхнюю камеру. Она всегда здесь использовалась в качестве наказания. Вот и сейчас пригодилась. – Чеетмур усмехнулся. – Находясь там, Постулат мешает спать одному себе.

Доди подняла взгляд наверх, будто сквозь холодный потолок могла увидеть ту самую верхнюю камеру, о которой шла речь.

– Пойдемте дальше, – позвал надзиратель и затопал по лысым ступеням.

Поднимаясь выше, Доди ощутила волнение. Оно подступало медленно, крадучись, как заприметившая добычу лисица. Последующие рассказы Чеетмура об арестантах она пропустила мимо ушей – на их судьбу повлиять она не могла. Ее волновал тот, чья судьба была неразрывно связана с ее собственной. Когда они достигли вершины, их лица уперлись в глухую дверь с крохотным окошком.

– Камера 9Т, – запыхавшись, объявил Чеетмур. Он подошел к двери и громко постучал по грязным решеткам. – Эй, Постулат! К тебе посетитель.

– Кто? – услышала Доди гулкий голос, исходивший как будто из просторного помещения с бассейном.

– Детектив из полицейского участка. Госпожа Доди Парсо.

Представление гостя Постулат оставил без ответа. Надзиратель глянул на Доди так, словно произнес: «ну, и что я вам говорил?» и отошел в сторону, освобождая для нее место у двери. Приблизившись к камере, Доди посмотрела в окошко и еле удержалась, чтобы не охнуть. По долгу службы ей часто приходилось слышать о верхней камере Танцующей башни, но увидев камеру воочию, она, честное граффеорское, растерялась.

Весь пол холодной камеры был залит водой. Темная, мутная ее поверхность слабо отражала свет, который заходил внутрь рассеянным конусом через потолочный люк. От сырости и запустения кое-где на каменной кладке проступал мох. С решеток на люке капало. Узник сидел на возвышении, которое принималось здесь за кровать, и поскольку эта кровать висела в паре метров от пола, бесцветное белье на ней оставалось пока сухим. Постулат опирался спиной на камень, а лицо его, скрытое тенью, было обращено к люку.

– Здравствуйте, господин Постулат, – начала Доди, проглатывая комок, который образовался у нее в горле после увиденного.

Ответного приветствия не последовало. Постулат даже не шевельнулся.

– Вы наверное помните меня, – продолжала она.

– Вы – та сыщица, благодаря которой я сижу здесь, – произнес узник.

Доди сделала несколько глубоких вдохов.

– Верно. Но сегодня я пришла к вам, чтобы добиться…

– Любопытные создания эти птицы, – перебил ее Постулат, не отводя глаз от люка. – Знаете, в птицах больше вечности, чем в нас. Их предки населяли землю задолго до рождения первых людей. Они летали вокруг света, обзаводились потомством, видели долгий лед. Вероятно, в их птичьей памяти до сих пор сидят воспоминания о тех далеких эпохах. Ну а мы, люди, зная об этом, все равно считаем себя властелинами.

«Неужто спятил?» – предположила Доди, а вслух сказала:

– Я пришла к вам, чтобы узнать, о чем вы говорили с Интрикием Петросом в ту ночь, перед тем, как Петрос был убит.

– Я уже все рассказал. И вам, и кучке других бездельников.

– Мне нужны подробности, – твердо произнесла Доди. – Слово за словом.

– Зачем вам это?

– Чтобы добраться до правды. Чтобы избежать ошибки и не допустить к тотальному сканированию невиновного человека.

– Вы детектив, а не адвокат. Вам нет дела до моей свободы.

– Мне есть дело до своей репутации, господин Постулат. Если окажется, что по моей вине тотальному сканированию подвергли невиновного, я потеряю авторитет, над которым усердно работала много лет.

Узник повернулся к ней. В камере стоял полумрак, кровать была далеко от двери, однако Доди отчетливо разглядела в его темных глазах заинтересованность. Несколько минут он молча смотрел в сторону двери, а Доди стояла и ждала, время от времени оборачиваясь на надзирателя. Тот сидел на верхней ступени лестницы, протирал свою боевую трость краешком формы и делал вид, что не слушает их, хотя его правый заостренный ус то и дело поворачивался на голос.

– Как именно вы собираетесь добраться до правды? – спросил Постулат.

Доди терпеливо повторила:

– Мне необходимо узнать все подробности вашего разговора с Интрикием Петросом. Его слова, его взгляды, обстановка вокруг.

Вдруг Постулат взмахнул руками, да так резко, что по мутному зеркалу воды пробежала едва заметная рябь. Не успела Доди удивиться, как узник оттолкнулся от стены и спрыгнул с возвышения. Воды он не коснулся – вытянув руки вперед, он вышел из пике и пролетел прямо над ее кромкой. Он сделал по камере круг и подлетел к двери, его лицо остановилось прямо напротив лица Доди, а его босые ноги ушли под дождевую воду, по самое колено.

– Простите, пригласить вас к себе я не могу. У меня не прибрано.

– Господин Постулат, ваши ноги…

– Скоро вода уйдет, не беспокойтесь. Вон там под раковиной есть слив. Работает этот слив, как видите, паршиво, но узникам Танцующей башни приходится довольствоваться малым.

Как и в прошлую их встречу, заметный шрам на щеке Постулата перенял на себя все внимание Доди. Шрам резал правую сторону его лица от уха до крупных губ, а сама линия была неровной и крепко натянутой. Еще в тот раз Доди подумала, что шрам выглядел так, словно по лицу Постулата прошлись тупым ножом, да с размаху.

Сегодня длинные темно-русые волосы Постулата лежали на плечах спутанными, эти самые плечи прикрывала полосатая роба, а в остальном левитант выглядел как прежде: спокойно и довольно чудаковато.

– С чего мне начать свой пересказ сегодня? – спросил он и улыбнулся, задействовав только левую сторону лица, отчего могло показаться, что он насмехается.

– Давайте начнем с самого начала. Лишним не будет, – ответила Доди ровно, успев привыкнуть за время допросов к искривленной улыбке граффа. – Вы утверждаете, что в ту ночь, когда Петрос был убит, вы просто прогуливались по улице Пересмешников?

– Я левитант, госпожа Парсо. И мне нравится летать по ночному небу. Если выражаться точнее, в ту ночь я не прогуливался по улице Пересмешников, а пролетал по ней. И чтобы передохнуть, я приземлился на скамейку. – Он дотронулся рукой до подбородка и изобразил задумчивость. – Какой по счету раз я это говорю, как по вашему?

– Когда вы приземлились, на другой скамейке уже сидел Интрикий Петрос. Правильно?

Постулат опять улыбнулся, на этот раз шире, отчего шрам его сильнее натянулся.

– Все правильно.

После он опустил взгляд вниз, к стоящим в воде ногам, и не спеша заговорил.

– Я знал Интрикия Петроса. Он часто заходил к нам в свечную на Скользком бульваре, покупал свечи и твердый парафин. Ему нравились те, что без запаха. В ту ночь я узнал его по высокой шляпе, цилиндром их называют, кажется. Он закашлял, я повернулся. Узнал. Потом поднялся и подсел к Интрикию на его скамейку. Я спросил у него, что он делает здесь в такой поздний час. Он ответил, что только что закончил работу, а теперь он ожидает встречу. С кем – не уточнил. Потом я спрашивал о его работе, интересовался, большой ли сейчас спрос на услуги фонарщика. Он плечами пожимал. Говорил, что спрос-то большой, фонарей в столице хватает, а вот фонарщиков – маловато. Не прибыльное нынче дело, вдобавок трудоемкое, отсюда и дефицит. Еще он сказал, что без тщательного ухода фонари не будут светить так, как им должно, в темное время суток граффы останутся без света, и поэтому его работа – его прямой долг. Видно было, что про ремесло свое он с гордостью говорил, и постоянно оглядывался на переносную лестницу, которую он оставил у ближайшего фонаря. Либо он просто смотрел в ту сторону, ожидая кого-то, не могу точно…

– Лестница? Раньше вы не говорили о ней.

– Говорил, – подняв на нее взгляд и улыбнувшись, сказал Постулат.

– Я уверена, что слышу о лестнице впервые.

– А я уверен, что рассказываю о ней уже раз шестой, до мозоли на языке, – заявил левитант, не снимая кривой ухмылки. – Фонарщики, знаете ли, всюду со стремянкой ходят, чтобы забираться по ней к фонарю. У Интрикия она из вишневого дерева была, аккуратная, на вид устойчивая, но больно низкая. Он на цыпочки вставал, чтобы до плафона достать. Таскался с ней постоянно. Всегда, когда он заходил в свечную, в его руках была эта лестница.

Доди старалась сохранить уверенное выражение, когда как в ее внутреннем вместилище все мысли беспорядочно засуетились. Как она могла забыть о лестнице? Почему ее нет в перечне вещдоков? Стоп! Да ведь никакой лестницы из вишневого дерева у скамеек не было! Значит, ее кто-то оттуда забрал…

Доди обернулось к надзирателю, словно он мог ей чем-нибудь помочь. Поймав ее взгляд, Чеетмур лишь быстренько отвернулся.

– О чем еще вы с ним говорили? – вернув себе контроль, задала следующий вопрос Доди. На верхней полке вместилища появилась и заалела надпись «лестница».

– Больше ни о чем. У меня Интрикий ничего не спрашивал.

– Как вы попрощались?

– Я сказал, что мне пора. Он сказал, что непременно зайдет во вторник за плетеными фитилями. Мы попрощались, я поднялся в воздух и полетел по направлению дома. – И добавил, с деланной грустью в голосе: – За фитилями он больше не зайдет, я полагаю.

– Откуда у вас этот шрам? – задала Доди следующий вопрос, после которого Постулат впервые нахмурился.

– А новые вопросы сегодня будут, товарищ детектив? Или я так и буду говорить одно и то же?

– Ответьте на мой вопрос, – строже прежнего произнесла Доди.

После некоторой паузы Постулат дал ответ:

– Дело давнишнее. Подрался в баре.

– Из-за чего?

Узник опять криво улыбнулся. Кому – Доди, ее вопросу или самому себе, было не ясно.

– Не думаю, госпожа Парсо, что давнишняя драка может пролить свет на недавнее убийство.

– Со всем уважением, господин Постулат, но что именно может пролить свет на недавнее убийство – решать мне, а не вам.

Несколько минут было слышно только капли, падающие с решеток люка, да сопение притихшего надзирателя.

– Я заступился за одного граффа, которого обижал другой графф. И заимел после этого шрам. Печать храбрости, так называет шрам моя тетка.

Постулат провел рукой по правой щеке, ровно по рваной линии от рта до уха, и его глаза заблестели. Доди продолжила допрос, а в ее голове, на передней полке, рядом со словом «лестница» появились новые – «драка в баре».

Из крепости Фальцор Доди вышла озабоченная. Она не могла оставить Постулату никаких гарантий, и попрощались они довольно скомкано. Надзиратель Чеетмур проводил ее до выхода из крепости и задал лишь один вопрос:

– Вы правда допускаете, что этот чудила невиновен?

– Допускаю, – только и ответила она.

До полицейского участка Доди решила дойти обычным шагом. Она нуждалась во времени для размышлений. Хмурый летний день не предвещал приятной прогулки, и Доди, перешагивая через лужи, всецело ушла в размышления об убийстве.

В участке она первым делом дошла до офиса овального коридора. За одним из десятков столов, что был закидан цветными маркерами и немыслимым количеством обертки от жвачки, сидела ее помощница Вера.

– Удалось разузнать что-нибудь свеженькое? – спросила Вера. Она только что закончила печатать и обратила к Доди свое изумительное кукольное личико.

– Вера, скажи, на месте преступления находили деревянную лестницу?

– Лестницу?

– Да, из вишневого дерева. С такими фонарщики работают, чтобы подниматься к плафонам.

Задумавшись, Вера отставила печатную машинку на угол стола и закопошилась в записях, которые валялись вперемешку с оберткой от жвачки. Все ее записи были помечены цветными стикерами, а заголовки старательно обведены розовым карандашом. Доди часто заморгала. Каждый раз, когда она подходила к столу Веры, от изобилия цвета у нее рябило в глазах.

– Помню я что-то о лестнице, некое упоминание, но чтобы полиция ее находила… Сейчас, сейчас…

Она взяла в охапку верхние листы, скинула их под стол к выставленным там туфлям и принялась за нижнюю стопку.

Вера являлась двоюродной племянницей капитана Миля, и в придачу человеком, чья удача служила ей не хуже ее родословной. Поразительно удачливая – так ее называли в участке. И как же ее еще называть, когда Вера могла случайно споткнуться о важнейшую улику, которая раскроет личность преступника в следующие пять минут? Так, весной она наступила на перстень с инициалами, который лежал в грязи на месте ограбления. Инициалы принадлежали неряхе-вору, и Доди его посадила уже к следующему закату. Сама же Доди к врожденной удачливости своей подчиненной относилась скептически и никогда не называла Веру так, как ее называли в участке. Но работать с ней Доди нравилось, хоть она и не понимала, почему.

В прошлом году, когда перед капитаном Милем стоял выбор, кому в подчинение отдать свою удачливую племянницу – Иду Харшу или Доди Парсо – долго он не размышлял. Наверное, племянницу свою он любил, поскольку отправил ее не к Харшу.

– Ничего не могу найти. Но я еще поищу, детектив. Помню, кто-то упоминал… Наверняка.

– Ищи, Вера. Я подожду.

Вокруг мельтешили секретари и младшие офицеры, многие из которых украдкой поглядывали на Доди. Кажется, совсем недавно она ходила среди них, работала дежурным эфемером и подготавливала отчеты о регулярных патрульных обходах. Теперь же Доди имела свой личный кабинет на пятом этаже и разделяла обеды с капитаном полиции. Косые взгляды, обращенные к ней, сегодня она не замечала. Вместо них перед ее собственными глазами стояла жуткая камера с мутной водой и узник со шрамом.

Доди потратила на Веру еще пятнадцать безрезультатных минут, намекнула ей на приборку своего рабочего места и спустилась на этаж ниже. Там, у стойки с кофемашиной, стоял офицер Круаз. Он пытался совладать с молочной пеной, которая вылилась из кружки прямо на его ботинки. Заметив подходившую Доди, он отряхнул ботинки и вылил остатки молока в чашку.

– Будете кофе, детектив Парсо?

– Нет, Круаз, я к тебе на минутку.

Когда она задала ему тот же вопрос, что задавала Вере, Круаз сомкнул белесые брови и откинул голову к плечу – как делал всякий раз, когда задумывался.

– Лестница из вишневого дерева… Хм. – Он сделал глоток. – Не помню такой. Когда наша группа приехала на вызов, у скамеек было пусто. Не считая Петроса, конечно. Такую крупную вещь, как лестница, я бы сразу заметил и занес в список вещдоков.

– Сегодня Постулат сказал мне, что Интрикий Петрос облокотил свою лестницу на ближайший к скамейкам фонарь.

Круаз откинул голову к другому плечу, помолчал чуть и произнес:

– У фонаря было пусто, как и во всем переулке. Вероятно, к нашему приходу кто-то уже успел своровать эту лестницу. – Он посмотрен на нее и прищурился. – Однако же странно, что Постулат сказал вам о лестнице только сегодня.

– Он утверждает, что и раньше говорил мне о ней.

– И вы об этом забыли? – Круаз рассмеялся, от чего на его ботинки вылилась новая порция кофе. – Парень со шрамом до сих пор не понял, по всей видимости, с кем заимел дело.

Доди оставила замечание офицера без комментария. Сейчас ее интересовало другое.

– Дежурные эфемеры на тренировке?

– Да, я только что оттуда. Блефлок гоняет всех с восьми утра, мокрого места на мне не оставил. А что? Опять хотите присоединиться?

– Хочу. Мне нужно хорошо подумать.

– Это во время тренировки с боевыми тростями-то?

– Именно.

Круаз хмыкнул, и Доди, оставив его допивать кофе в одиночку, отправилась в кабинет за своей боевой тростью. Оттуда – по лестнице вниз, в подвальные помещения участка. Для умственной нагрузки нет ничего лучше нагрузки физической.

Два дня. До тотального сканирования Постулата оставалось два дня. У нее есть сорок восемь часов, чтобы понять, что же произошло в ту ночь на улице Пересмешников.

Глава 8. Плохой день

– Левитанты, Ирвелин. Мы – левитанты, а не птицы. Мы не можем целыми сутками по небу летать, нам передышка нужна.

– Мне просто любопытно, как долго ты, Август, можешь летать без приземлений.

– Это зависит от того, как скоро я захочу в уборную. Если навскидку, часа три-четыре. А если перед полетом выпью весь бочонок ежевичного пунша Тетушки Люсии, то и получаса не пролечу.

В семь часов пополудни Август сидел вместе с Ирвелин за центральным столиком кофейни «Вилья-Марципана». Предстоящим вечером Ирвелин должна играть здесь на рояле – на том блестящем черном красавце, что стоит в пыльном углу, – а Август зашел сюда, чтобы скоротать вечер за тремя кусками яблочного пирога, который здешняя кухарка, госпожа Лооза, печет в возмутительной степени божественно.

– Какого это – летать? – задумчиво спросила Ирвелин, сложив руки на стопку из фортепьянных нот. – Вот бы на денек стать левитантом…

– Ой, не начинай, – жуя пирог, сказал Август. – Слезливая прелюдия Миры о том, как она мечтает стать иллюзионистом, надоела мне до зуда в ушах.

– Я не о том. Мне интересны все ипостаси, и какого это, жить с каждой из них.

– Тогда тебе нужно быть Окто Олом. Помнишь, да? Графф с восемью ипостасями сразу. Вот у кого не жизнь, а сплошное веселье.

– Нет, спасибо, – вставила Ирвелин и уставилась на трещину в столе. Ее взгляд остекленел, и Август воспользовался моментом и доел последний кусок, еле как запихнув его в рот.

– Внук Феоктиста Золлы тоже левитант, – вдруг сообщила Ирвелин.

– Рад за него, – кинул он, после чего принял на себя многозначительный взгляд Ирвелин.

– Завтра он возвращается в столицу. Внук Золлы. И я хочу попросить тебя, Август, пойти к нему вместе со мной.

– Зачем?

– Для разговора с этим граффом мне нужен союзник. Болтун, который умеет заговаривать зубы. Такой, как ты, – Ирвелин улыбнулась.

Откинувшись на спинку стула, который тут же издал страдальческий скрип, Август протер рукавом рот и глянул в огромные глаза Ирвелин со снисхождением.

– Не знаю, есть ли в этом смысл. Меня привлекать. Тебе всего лишь нужно разузнать о книге его деда, зачем тебе союзник-говорун?

– О книге, которую в прошлом запретили распространять. В некоторых деревнях ее даже сжигали. Этот внук не захочет откровенничать, я уверена в этом, не захочет себя подставлять. – И добавила, полушепотом: – Очень тебя прошу, Август. С меня десять порций яблочного пирога.

Дать ей ответ левитант не успел. Входной колокольчик звякнул, и в кофейню вошел Филипп. Его обстоятельная фигура в бежевом костюме обратила на себя внимание всех посетителей, а через мгновение все дружно отвернулись, и только Август с Ирвелин продолжали на него смотреть.

– Я тебя ищу, Август, – подойдя к ним, сообщил Филипп и кивнул в знак приветствия Ирвелин.

– И вот он я, на твое счастье, – широко, до самых своих торчащих ушей улыбнулся Август. – Чем обязан?

Филипп стал оглядываться в поисках свободного стула, но тут со своего места резко поднялась Ирвелин, сгребая со стола все фортепьянные ноты.

– Мне пора готовиться к выступлению, – обронила она и заторопилась к роялю. Проводив ее взглядом, Филипп уселся на ее место.

– Что это с ней? – спросил Август, наблюдая за нервными попытками Ирвелин поставить ноты ровно на пюпитр. «Обиделась на меня, что ли?» – подумалось ему, но как только Филипп заговорил, про Ирвелин левитант тут же забыл.

– Август, я хочу озвучить ответ на просьбу твоей полуночной гостьи.

– Которая Моль?

– Если она склонна себя так называть, – кивнул Филипп.

– И каков же ответ?

Ветерок острого любопытства пронесся от его лохматой макушки до самых ступней.

– Ее просьба отклонена. Из крепости Фальцор никого выпускать не будут.

– Как? Ведь тот Постулат – иностранец.

– Нет, Август. Моль подняла ложную тревогу. Постулат – графф по рождению. Да, у него есть поддельный паспорт, надобность которого мне непонятна, ведь в королевском реестре указан порядковый номер его граффеорского паспорта. И не сомневайся – документ подлинный.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

К их столику подошел Клим, рыжий и совершенно равнодушный к окружающим официант. Пока он брал у Филиппа заказ, граффы молчали, а как только отошел, Август поближе придвинулся к другу и спросил:

– Получается, Постулата подвергнут тотальному сканированию?

– Получается, так.

– Моль будет в ярости, – ухмыльнулся Август, уже видя, как родинка на лице принцессы трясется в остервенении.

Больше из Филиппа нельзя было и словечка вытянуть. Кем являлся его источник информации? Откуда он знал порядковые номера граффов? Пока Август пытался хоть что-то разузнать, по залу кофейни проносилась фортепьянная музыка: Ирвелин сидела за роялем с ровной, как у балерины, осанкой, а ее руки выводили плавные воздушные пируэты. Филипп же был неподкупен. Он пил свой мятный чай, который принес ему Клим, и успешно изображал глухого.

Весь сегодняшний их диалог получился скользким. Как только Август касался двух запретных тем – о семье Филиппа и о тайном его ремесле, – темные брови иллюзиониста мгновенно сталкивались. Ближе к концу диалога Август даже приноровился вовремя затыкаться – видок у этих темных бровей в содействии с кривым носом выходил испытывающим. Своей же жизнью Август делился охотно. Поведал другу о ближайших вылазках лагеря кочевников-левитантов и про новое предложение Олли.

– Не связывался бы ты с ним, – советовал Филипп. Со времен истории с куклой по имени Серо он крайне негативно отзывался о кукловоде.

– Это Олли со мной связывается. А реи-то нужны, так что…

– Попробуй найти себе достойное дело, достойную работу, – перебил его Филипп. – Я слышал, на стройке в пригороде требуются левитанты…

– Летать куда-либо по расписанию? Я легче дождевыми червями буду питаться.

– …четыре рабочих дня и три выходных, жалованье выплачивают каждую неделю. Вполне сносное предложение, – закончил иллюзионист поучительно, не замечая или не желая замечать его возражений.

Август только глаза закатил.

– Им там на этой стройке весьма повезет, если я к ним не сунусь. Лишнюю жизнь сберегу.

– Ты что же, до конца дней своих будешь работать на таких, как Олли Плунецки? – спросил Филипп, молотя длинными пальцами по столу.

– Если даже и собираюсь, тебе-то что? Решил брать пример с Миры и поучать всех вокруг?

Брови Филиппа снова столкнулись. Да и отутюженные лацканы на его пиджаке как будто стали острее. Под синими глазами пролегли тени, и Август вдруг ни с того ни с сего вспомнил о Нильсе.

– Моя жизнь – это только мое дело, Филипп. С кем хочу – с тем и связываюсь, – заявил Август непривычно серьезным тоном. – А ты мне, кстати, до сих пор долг торчишь. За ту декабрьскую поездку в «Гранатовый шип». Плату я принимаю яблочными пирогами.

Последними фразами Август намеривался остудить пыл друга, да и свой заодно, только вот Филипп смягчаться не собирался. Он вернул свои брови на положенные им места, залпом допил свой чай и поднялся.

– Ладно. Увидимся в четверг, – спокойно сказал иллюзионист, словно их скользкого диалога и не было. От стола он уже отошел, как внезапно обернулся и добавил: – Надеюсь, за это время ты не успеешь наделать глупостей.

Филипп вышел на улицу, а пыл Августа разгорелся с новой силой. Ну, это уже ни в какие ворота! Этот черствый интеллигент что, возомнил себя его отцом? Или матерью? Или каким еще опекуном? Большую часть своей жизни Августа справлялся без назойливых поучений. И сейчас он справится.

Его негодующие мысли были сбиты Ирвелин, которая села напротив Августа во время своего антракта. Уместив руки перед собой, отражатель вцепилась в левитанта упрямым взглядом – тем самым, который еще с осени вводил Августа в неловкое замешательство.

– Ты пойдешь со мной к внуку Золлы?

«Да что им всем от меня нужно?» – взбунтовался про себя левитант, и еле сдержал грубый ответ.

– Знаешь, Ирвелин, сходи-ка ты к нему сначала одна. Вдруг этот джентельмен сразу же расколется и выдаст тебе подробную биографию своего деда. Если же нет, – поторопился добавить Август, заметив разочарование на лице Ирвелин, – в следующий раз я пойду вместе с тобой.

Отражатель промолчала. Какое-то время она теребила воротник на своем платье, а после гордо поднялась и вернулась за рояль, хотя не пришло и половины антракта.

Поднявшись следом, Август вышел из кофейни. По запруженной граффами улице Доблести золотилось закатное солнце, а внутри самого Августа все почернело. Оттолкнувшись от земли, он полетел на Робеспьеровскую. Настроение его было испорчено, и видеться ни с кем сегодня он больше не хотел.

Алый дом имел сегодня те особенные оттенки, которые мог подарить ему исключительно закат летний – от сияющего как рубин красного до благородного винного. Летом жасмины на балконах распускались белоснежными лепестками и свисали с прутьев извивающей лозой; тяжелый бронзовый молоток в виде грифона поблескивал, ослепляя каждого, кто на него посмотрит. Но сегодня Август всего этого не замечал. Он приземлился перед домом на верхней ступени, схватился за молоток и вошел в парадную так резко, что чуть не сбил с ног граффа, как раз в этот момент выходившего.

– Осторожнее, господин.

Незнакомец отошел вглубь парадной, учтиво пропуская левитанта. Август ему не ответил и паровозом пронесся вперед, но у подножия винтовой лестницы остановился. Он увидел Миру, которая закрывала дверь квартиры номер два. Стоя вполоборота, она что-то говорила тому, с кем Август только что столкнулся, и бросала в Августа полные осуждения взгляды. Левитант оглянулся. Незнакомец отвечал Мире и улыбался.

Августу потребовалась секунда, чтобы все понять. Еще секунду он потратил на решение отвернуться и молча уйти – с нынешним его настроением оно виделось самым правильным. Определенно, так и нужно было поступить. Но осуждающий взгляд Миры все продолжал по нему скользить, и Август, вопреки здравому смыслу, подошел к граффу у выхода.

– А вы, должно быть, тот самый садовник. Фрой, кажется? – нарочито вежливым голосом сказал он. – Меня зовут Август Ческоль, я друг и сосед Миры. Чрезвычайно раз нашему знакомству, чрезвычайно!

Графф по имени Фрой не ожидал столь резкой перемены в настроении незнакомца и не сразу пожал руку, протянутую Августом. Ладонь у Фроя была шершавой, а рукопожатие настолько крепким, что Август слышал, как хрустнули его фаланги, каждая по-очереди.

– Мне тоже очень приятно, – ответил Фрой.

Крепкий блондин в очках. Руки и ноги его как будто были шире положенного. В одной руке он бережно держал букет из садовых роз, чем напомнил Августу послушного волкодава, которого вывели на прогулку. Для чистоты ассоциации Фрою недоставало только язык высунуть.

– Мира говорила о вас, – добавил Фрой. – Вы – путешествующий левитант.

– В яблочко, – усмехнулся Август. – Путешествую и летаю. Вот и все мои достижения.

– А я по ипостаси…

– Штурвал, как Мира. Я знаю, – перебил Август, чем заметно смутил парня. В этот момент к Фрою подошла Мира, она отбросила назад свои белокурые кудри и произнесла:

– Помимо путешествий и полетов Август еще заядлый любитель потрепать языком. А нам уже пора. Так что побеседуете в следущий раз, мальчики.

Цепким захватом она взяла Фроя под руку и повела его, растерянного и смущенного, к выходу из парадной.

– Вижу, ты все еще носишь браслет, подаренный тебе Нильсом, – бросил Август им вслед, что вышло громко и совершенно некстати. – Красиво смотрится с этим платьем. Так элегантно.

Спина Миры замерла. Фрой же обернулся, посмотрел сначала на Августа, а потом на левую кисть Миры, с которой свисал браслет из дюжины кристальных бусин.

– Нильсу было бы приятно узнать, что ты не забыла о нем, – не мог угомониться Август. Он ощутил, как вспыхнули его уши. – Знак внимания, как никак.

– Замолчи, Август, – услышал он шепот Миры, которая продолжала стоять к нему спиной. А Фрой все смотрел на браслет и не двигался.

– Вот скажи, Фрой, как ты считаешь, есть ли смысл носить подарок от человека, который тебя отверг?

Август вовремя увидел поворот Миры, вовремя сообразил, что именно она намеривалась сейчас сделать. Но несмотря на это, пошевелиться он не посмел. Он стоял с поднятым лицом и видел, как Мира махнула рукой, как букет из садовых роз выскальзывает из рук Фроя и как он стремительно летит прямо левитанту в лицо. Через миг стебли роз сильно ударили по его щеке, расцарапав шипами кожу, и кучей упали под ноги.

– Пойдем, Фрой, – твердо сказала Мира и вышла из парадной, не удостоив Августа даже мимолетным взглядом.

Фрой какое-то время молча смотрел на раскиданные под ногами Августа цветы. Потом он растеряно посмотрел на Августа, дернулся раз, второй, а на третий дошел до двери и вышел.

До квартиры номер «6» Август добрался как во сне. Очнулся он в прихожей. Взглянул на голую лампочку, свисающую с потолка, в свою полупустую комнату, где кроме матраса и жидкого на вид одеяла ничего не было, вздохнул и со всей дури, скопившейся у него внутри, пнул платяной шкаф. От удара шкаф затрясся, шаткая дверца его распахнулась и больно ударила Августа по плечу. Выругавшись, графф хлопнул по ней, и та отскочила обратно.

В комнату он вошел с ясным намерением расшвырять повсюду то немногое, что находилось здесь. Однако когда он вплотную подошел к матрасу, то заметил Кисель – кролика господина Сколоводаля. Тот, проныра такой, снова пролез через щель в углу кухни и теперь, щелкая усиками, глядел на взбесившегося левитанта.

– Опять в поиске приключений, дружище? – усмехнулся Август, почувствовав, как при виде зверька его злоба медленно отступала. Подойдя к окну, он принялся доставать из-под батареи новую пачку крекеров.

На сей раз выгонять кролика Август не стал. Он свалил на вчерашнюю газету половину пачки и спустил ее своему незваному гостю. Остальную же часть принялся есть сам, забравшись с ногами на подоконник.

– Понимаю тебя. Я бы тоже сейчас сбежал.

Кролик едва слышно пискнул.

– Куда? Да куда угодно, лишь бы подальше от Робеспьеровской.

Старая черемуха во дворе утопала в цвету. Стайка крикливых детишек устроила вокруг нее игру в догонялки. Август набивал рот крекером и наблюдал, как одна девочка-эфемер обходит всех в каждом туре, а один мальчик, иллюзионист, сидел на траве поодаль от игры и пытался воссоздать своим даром цветение черемухи. Выходило у него слабо, иллюзорное деревцо было едва заметным, а на его полупрозрачные ветви то и дело натыкались бегающие ребята. От соприкосновения с его иллюзией их обдувало холодом, но товарища они не ругали, а только хихикали и бежали дальше. Обернувшись, чтобы рассказать кролику о маленьком иллюзионисте, Август увидел опустевшую простынь. Кисель доел весь крекер и вернулся к своему хозяину.

Ночью Август не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, пытался расслабить голову и ни о чем не думать, но мозг упрямо отказывался слушаться, проматывая события вечера как бесконечную кассетную пленку.

Никогда больше он не попросит Филиппа выручить его, слишком уж много этот иллюзионист на себя берет. А Ирвелин нужно понять, что у него, Августа, и свои дела имеются. «Ты умеешь заговаривать зубы, сходи со мной». Самой пора бы научиться разговаривать с другими людьми, полезный навык. А садовник Фрой? Ну до чего же преданный пес! Брось ему гнилую кость, он и за ней побежит…

В дверь постучали, и Август распахнул глаза. В комнате стоял полумрак, а на белой стене напротив отражались тени от веток черемухи. Левитант поднялся и натянул мятую рубашку, прекрасно понимая, кого ему предстояло встретить у себя на пороге.

Сегодня принцесса Граффеории вырядилась гадалкой с Рынка змей. Длинные дешевые шали, одна на другой, длинные дешевые бусы и аляповатые кольца, надетые чуть ли не на каждый ее палец. Но как бы сильно принцесса не старалась, ее облик не скрывал родинки на выпирающем подбородке, которая ярче прежнего намекала о присутствии королевской крови в парадной алого дома.

На сей раз Август молча впустил принцессу к себе, и на сей раз принцесса заявилась с сопровождающим – с ходячим стулом, который с завидной преданностью ступал вслед за хозяйкой. Его изящная спинка крутилась наподобие торса надутой от важности персоны, а деревянные ножки послушно ступали там, где за секунду до ступали каблуки принцессы.

Моль вошла в комнату, ходячий стул остановился ровно за ней. Август ткнул по выключателю, и гостья, махнув шалью, села. Вид у нее был недовольный.

– Что у вас с щекой, господин Ческоль? – спросила она вместо приветствия, увидев на точеном лице царапины.

– И вам доброй ночи, госпожа Моль, – ответил Август, облокачиваясь на стену и скрестив руки. – Чем обязан вашему вниманию сегодня?

– Постулат до сих пор заточен в камеру Танцующей башни.

– Знаю.

– Вы выполнили мою просьбу?

– Выполнил.

Моль сощурила глаза.

– Тогда почему же Постулата не освободили?

– Потому что ваш Постулат – не иностранец вовсе, а самый настоящий графф.

– С чего вы это взяли?

– С того, что умею слушать. – Принцесса посмотрела на него надменно, а Август, зевая, пояснил: – Мне Филипп Кроунроул это сказал, после того, как разузнал о Постулате в Мартовском дворце. Или где-то там еще…

– У Постулата поддельные документы, – торопливо вставила принцесса. – Я сама помогала их сделать.

– Очень мило с вашей стороны, госпожа Моль, но Филипп про них тоже разузнал. Про поддельный паспорт. Но, как выяснилось, помимо подделки у Постулата есть и подлинник. Удивительные чудеса.

Девушка громко дышала и бурила взглядом усмехающегося левитанта. Ну правда, без смеха смотреть на нее он не мог. Эти безвкусные бусы, эти шали, что больше принцессы размера на четыре…

– Я не верю вам, – произнесла Моль после коротких раздумий.

– Воля ваша, – Август почесал заспанные глаза. – Мне, знаете ли, все равно. Вашу просьбу я выполнил, Филиппу все передал. Спасательная операция ваша не удалась, и в воскресенье подозреваемого в убийстве граффа отведут на тотальное сканирование. Я ничего не упустил?

Интересно, это тени в его комнате настолько сгустились, или принцесса начала наводить на него порчу? Она смотрела на Августа так испытывающе, что он готов был увидеть очередной колючий букет, летящий ему прямо в лицо. Но вместо букета она кинула в него «мне надо подумать» и поднялась с ходячего стула.

Во дворе со старой черемухой светало. Фальшивая гадалка подошла к окну, стул мелкими шажками затопал за ней. Август, продолжая подпирать стену, от нечего делать стал размышлять, у кого из кукловодов принцесса могла приобрести такой элегантный ходячий стул. Не у Олли Плунецки, конечно, его ходячие табуреты отличались вырезкой топорной и грубой. И не у мастеров Мартовского дворца – глупо было бы с ее стороны использовать дворцовую мебель при конспирации. Возможно, у мастера Керинна приобрела, с Верхнего проспекта. Подобные изящные штуковины в его стиле.

– Мне снова понадобится ваша помощь, господин Ческоль.

Моль обратила к нему серьезное лицо, и Август совсем развеселился.

– Неужели? И что на этот раз? Попросите меня переговорить о Постулате с моим соседом Эрмом Сколоводалем, который втайне ото всех работает дворцовым пекарем?

– Вы поможете мне организовать побег, – выпалила принцесса, от чего даже у ходячего стула, казалось, подкосились ножки.

Улыбка так и застыла на ошарашенном лице Августа. Он часто заморгал.

– Я помогу вам… что?

– Организовать побег Постулата из крепости, – повторила Моль спокойно, будто просила его вытянуть руку, чтобы она смогла погадать. – У меня есть план, и чтобы его осуществить, мне нужен еще один человек. Еще один левитант.

К своему неудовольствию Август понял, что принцесса не шутила.

– Завтра посреди ночи мы подлетим к Танцующей башне и приземлимся на ее крыше. Там…

– Я сэкономлю ваше время, принцесса, – перебил ее Август, отходя от стены. – Ни на какую крышу приземляться я не буду и никого вызволять из тюрьмы – тоже.

– Я вам заплачу, – заявила Ограта, указывая взглядом на его алюминиевый поднос, на котором лежали монеты прежней скудной стопкой. – Прилично заплачу. Вы несколько лет не будете ни в чем нуждаться.

– Не все в этом мире можно купить за деньги, сударыня, – холодно ответил ей Август и многочисленно указал на дверь. – А теперь я попрошу вас уйти. Не сочтите за грубость.

Было видно, как принцесса слепо пытается придумать, что бы помимо денег сложить на чашу весов. Беглым взглядом она осмотрела полупустую комнату, подоконник, матрас, ведущую на кухню дверь… Она не знала, что еще ему предложить. И под руку с этим осознанием, не сказав больше ни слова, Моль зашагала к выходу. Выражение она приняла самое непроницаемое. Август дождался, когда лакированные ножки ходячего стула переступят его порог, и захлопнул за гостями дверь.

– Ну и денек, – пробормотал он себе под нос и без сил рухнул на матрас.

Уснул левитант мгновенно.

Глава 9. Соглашение

Проснулся Август к обеду следующего дня. Про ночную гостью он вспомнил не сразу – решил сначала, что дочь короля в образе гадалки приснилась ему. Доковыляв до раковины, Август принялся умывать лицо, и стоило ему задеть левую щеку, как он скривился. В зеркале отразились мелкие царапины с застывшей на них кровью. Ухмыльнувшись своему отражению, левитант отвернулся.

Чувствовал он себя паршиво. Груз вины наваливался ему на плечи, груз второй вины – сдавливал грудь. А груз третьей заставлял улететь заграницу и не появляться на Робеспьеровской в ближайшее десятилетие. Августу захотелось немедленно избавиться от них. Хотя бы от одной.

Парадную алого дома освещало полуденное солнце. Обойдя перила винтовой лестницы, Август остановился у забитой пуговицами двери с номером «5». Ирвелин была дома и открыла ему, хотя левитанту и пришлось простоять в ожидании с десяток минут.