Там, где цветут ирисы

Пролог

В Японии, где каждый цветок имеет свою уникальную символику, изумрудно-фиолетовый ирис является отражением рыцарского духа и неукротимой храбрости и занимает особенное место. Согласно мифам, он расцветает на полях сражений, где великие самураи бились до последнего вздоха. Ирисы ассоциируются со смелостью, напоминают о величии и мужестве. Листья растения, похожие на мечи, стали символом стойкости и отваги.

Женщина, обладающая именем Ирис, в японском варианте Аяме, несет в себе эту благородную символику. Она воплощает твердость и непоколебимость, способные преодолеть любые испытания, словно самураи на поле битвы. Ее душа, подобно цветку ириса, расцветает в крепости и мужестве и приобретает аромат изысканности и красоты.

Имя Ирис напоминает своей обладательнице о необходимости быть смелой и решительной, проявлять стойкость и мудрость перед жизненными трудностями, как цветок ирис раскрывает свою красоту, преодолевая препятствия.

Глава 1. Ирис

Меня зовут Ирис. История моей семьи тесно переплетена с Японией, Страной восходящего солнца. Мой дед, Хиро Айкаве, в семидесятых годах прошлого столетия прибыл на Дальний Восток в составе дипломатической миссии.

Хиро родился в ортодоксальной японской семье, образование получил в США. Вдохновленный идеями просветительства и демократии, после возвращения на родину он был готов решительно противостоять системе и даже изменить ее. Поездка на Дальний Восток представлялась ему одной из ступеней на пути к своей цели.

Но встреча с моей бабушкой и последовавшая борьба со своей семьей за возможность любить заставили задуматься о смысле его идеалов. Амбиции и стремление к новому разбились о семейные традиции. Из последнего письма Хиро к моей бабушке было понятно, что его бунтарский дух ослаб и он не может сопротивляться семье, которая определяла его жизнь. Он призывал принять свою судьбу.

Я живу в другом мире, поэтому не могу судить его выбор. Чтобы иметь на это право, нужно пройти путь человека в его ботинках. Как говорил великий режиссер Вуди Аллен, «хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Любовь не знает границ и правил, она приходит внезапно и непредсказуемо.

Моя бабушка Ханна, начинающая балерина, была поистине очаровательной и талантливой женщиной. Именно в ее лице Хиро Айкаве нашел свою любовь. Их связь была короткой, но яркой, как само солнце. И судьба приготовила для них непростые испытания.

В Японии у Хиро уже была невеста, и семейные традиции и обязанности оказались преградой его чувствам к Ханне. Как старший сын, он должен был следовать долгу и, если требовалось, даже пожертвовать своим счастьем ради семьи.

В мире, где любовь сталкивается с различными препятствиями, Ханна и Хиро оказались в плену предрассудков и стереотипов. А страх возможных последствий заставил их скрывать свои искренние и глубокие чувства от других людей.

Командировка Хиро на Дальний Восток закончилась, и он вернулся домой. С каждым днем надежда Ханны на возвращение возлюбленного угасала. Письма от него приходили все реже. И вот однажды перед ее дверью появился посыльный. Он принес драгоценный дар от Хиро Айкаве – меч тати, созданный известным японским оружейником Горо Нюдо Масамунэ для моего далекого предка – самурая.

И короткое письмо с извинениями за слабость и словами любви. Оно сохранилось до нашего времени. Так трогательно и одновременно грустно.

«Дорогая моя Ханна,

Я пишу эти строки, меня переполняют противоречивые чувства. С одной стороны, моя любовь к тебе, а с другой – чувство долга по отношению к семье.

Мне жаль, что я не могу быть решительнее в этой борьбе. Я готов смириться с судьбой и принять ее.

Понимаю, что мой выбор не позволяет удерживать тебя рядом со мной. Твоя свобода и счастье не принадлежат мне. Я прошу тебя принять от меня этот меч как символ нашей любви, которую мы однажды познали, и об обещании, которое я не могу выполнить. Ты заслуживаешь гораздо большего, чем я могу дать.

Я лишь смею надеяться, что ты однажды сможешь меня простить и обретешь свое истинное счастье в этом мире.

С любовью и сожалением, Хиро»

Как же грустно осознавать, что Хиро так и не узнал о том, что символом их любви был не меч, а сын, которого родила Ханна. Неизвестно, искала ли бабушка после этого встречи с дедом, писала ли ему. Могла ли новость о сыне что-то изменить? Одно можно сказать точно – встреча с Хиро навсегда изменила ее жизнь.

Окруженная осуждением со всех сторон, она столкнулась с враждебностью семьи и стала объектом клеветы. Собрав свои скромные пожитки и сына, она переехала в Москву, стремясь скрыться от интриг и злословия. Понятно, что о карьере артистки балета пришлось забыть.

Из дневника отца, оставшегося после его ухода, стало ясно, как много усилий пришлось приложить бабушке, чтобы в одиночку воспитать и обеспечить образованием своего сына. Она так и не простила деда и не смогла полюбить больше никого, посвятив всю себя единственному ребенку.

Из-за смешения кровей неудивительно, что внешность моего отца мало походила на японскую. Забавно, у него были светлые волосы. Единственное, что напоминало о его корнях, – это его азиатский разрез глаз, высокие острые скулы и древний родовой самурайский меч. Доподлинно мне не известно, как семье моего отца удалось сохранять реликвию такое долгое время. Он-то мне и достался в наследство после смерти моих родителей. Таким образом я стала обладательницей этого древнего артефакта.

Мои родители были большими поклонниками японской культуры. Папа преподавал японский язык в Ташкентском государственном институте востоковедения, готовил будущих специалистов по восточным языкам и литературе, истории, философии, культуре стран Востока и международным отношениям. А мама была востоковедом, глубоко погруженным в изучение культуры и традиций восточных народов. Поэтому неудивительно, что мне было даровано такое необыкновенное, прекрасное имя.

Я была очень подвижной, непоседливой девочкой, в моей компании было больше мальчиков. Мы весело дрались с ними, размахивая в воздухе палками. Я представляла себя настоящим самураем с мечом. Самурайский меч был надежно спрятан от окружающих, подальше от завистливых и алчных глаз, и я часто рассматривала лишь альбом с его фотографиями. Однажды он был выставлен в институте, где работали мои родители, и я имела возможность любоваться им, хотя строго запрещалось приближаться к нему. О, как мне мечталось иметь свой собственный меч!

Папа смеялся над моими фантазиями и часто повторял: «Ты – мой маленький самурай». Он ласково гладил мои волосы, целовал меня в макушку и просил не торопиться вырасти.

– Ирис, твое имя начертано твоей судьбой. В японской литературе у имени Ирис очень глубокий смысл, – говорил он. – Если бы мы жили в Японии, твое имя звучало бы как «Аяме». Правда красиво? Тебе нравится?

Я радостно кивала головой.

– В тебе течет кровь истинных самураев, и ты – мой маленький последний самурай, – с грустью произнес отец, будто предвидя мое будущее. – Ты любишь истину, ты гордая и смелая. С таким сильным и совсем не женским характером тебе будет нелегко. Иногда я сожалею, что ты не похожа на тургеневскую барышню. Но, видимо, у Вселенной есть свои планы на тебя.

Сейчас мне восемнадцать, я отражаюсь в зеркале: длинные волосы оттенка горького шоколада, падающие тяжелым каскадом; глаза слегка раскосые, беспощадные, каре-зеленые, глубокие, словно омуты; ямочки на щеках, пухлые кукольные губы и смуглая кожа. Я высокая и худая, мой рост – сто семьдесят сантиметров. Для девочки, которая раньше мечтала стать балериной, это скорее недостаток, чем достоинство. Однако сильные и стройные ноги – это, безусловно, преимущество.

В детстве мне часто говорили, что я похожа на маму. Однако по мере того, как я взрослела, сходство с моей бабушкой Ханной становилось все более очевидным. От отца унаследовала смуглую кожу, слегка раскосые глаза и упрямый характер.

Дедушка со стороны мамы говорил, что у меня неукротимый характер, как пламя, которое разгорается перед вызовами судьбы. Он отмечал, что я обладаю стойкостью и упорством, ясно вижу свою цель и решительно иду к ней, не признавая преград на своем пути. Даже перед трудностями и болью я остаюсь непоколебимой, не поддаваясь слабости. Попробуйте провести восемь лет в балетном классе у станка, и вы поймете, насколько нечеловеческой может быть моя выносливость.

Я – не тургеневская кисейная барышня, и это ясно не только по внешности, но и по духу. Мой дух стремится к высокому, к испытаниям и победам, будучи далеким от иллюзий и бесцельных мечтаний.

В отличие от многих девочек я не мечтала о принце и вечной любви. Я все еще помню, как любовь разбила сердце моей матери, лишив ее желания бороться за свою жизнь. Именно поэтому решила, что никогда не полюблю мужчину настолько сильно, чтобы потерять голову. И не позволю себе утонуть в этом чувстве. Во всяком случае, я так наивно полагала.

Вспоминается одна мудрая фраза из Священного Писания: «Человек предполагает, а Бог располагает». Моя бабушка говорила, что эта фраза отражает суть божественного промысла в жизни каждого человека.

Даже самые продуманные планы людей могут оказаться несовершенными и изменчивыми. Однако Бог всегда действует во благо всех.

Так и случилось. Против одной силы всегда найдется другая, и ее меч может быть острее и удачливее твоего. Перед очарованием любви мы все беззащитны. Нет лекарства против нее. Будь мы даже безмерно сильны, смелы и умны, в конце концов мы все подгибаем колени перед ее властью. Одним она дарует великое счастье, другим же разрывает сердце в клочья.

Глава 2. Ирис

На часах семнадцать тридцать, и я нахожусь в здании аэропорта Шереметьево, ожидая свой рейс по маршруту Москва – Токио. В эту минуту я не чувствую радости или волнения перед предстоящим перелетом. Никто не провожает меня в Москве, и никто не ждет в Токио. Будущее кажется мне туманным. В прошлом я пережила много боли и потерь, но я сознательно оставила все это позади и дала себе шанс начать все сначала.

Моя единственная надежда – это вера в то, что все, что ни делается, делается к лучшему. Мои воспоминания – это все, что у меня есть. Сейчас они прокручиваются у меня в голове, словно кинопленка, и наполняют меня эмоциями.

Я была единственным ребенком в семье и почти не помню своего детства. В голове возникают лишь обрывки воспоминаний, но одно из них особенно яркое: мне только исполнилось пять лет, и я машу родителям вслед. Поездка родителей в Чимганские горы на озеро Чарвак оказалась для них последней. Горы там очень красивые, но дороги, ведущие к ним, имеют множество опасных поворотов, а перевалы очень сложные. На рассвете часто случаются аварии. Говорят, папа был хорошим водителем, но их это не спасло.

Нелепая случайность разделила мою жизнь на до и после. Водитель фуры уснул и не справился с управлением, уйти от столкновения не было шансов. Папа пытался закрыть маму от удара, поэтому погиб на месте, мама была еще жива, когда прибыла бригада скорой.

Долгое время она была подключена к аппаратуре и, можно сказать, жила. Все время, что мама была в больнице, я провела у соседки. Гуля работала медсестрой в стационаре, где лежала моя мама, и брала меня с собой на дежурства, благодаря чему я могла проводить больше времени в палате у мамы. У соседки получилось договориться с врачом, чтобы меня пускали. В выходные Гуля приводила меня к ней на несколько минут. Иначе я истерила целый день. Только сейчас понимаю, сколько было доброты и терпения у чужого, по сути, мне человека.

Я расчесывала маме волосы кукольной расческой, рассказывала ей сказки. Мне казалось, что она героиня сказки про спящую красавицу. И вот придет принц, поцелует ее, и она проснется. Я носилась по коридору, заглядывала в палаты и спрашивала всех:

– А вы не видели принца? Он очень срочно мне нужен для одного важного дела.

Многие знали, что произошло, и не хотели меня расстраивать, жалели сироту и поэтому подыгрывали.

– Ирис, как только принц объявится, мы тебе скажем.

Когда мама наконец пришла в сознание, то просто смотрела в потолок и молчала. Это я потом узнала из рассказа бабушки, что после известия о смерти отца с ней случился припадок и ей стали колоть успокоительное. Поэтому на все мои вопли и просьбы мама никак не реагировала. Травмы тела заживали, но, видимо, сердце было разбито. И оно не выдержало, она умерла, так и не проронив ни одного слова.

На похоронах было несколько человек, и, кроме соседки Гули, я никого не знала. Я держалась за подол ее платья, уткнувшись ей в колени.

– Девочка моя, надо подойти к маме и попрощаться с ней.

– Нет, это не моя мама, не буду, не буду целовать ее, – голосила я.

Не помню, как долго продолжалась моя истерика. Я не попрощалась с мамой, так и не найдя в себе силы подойти к гробу. Потом какие-то люди с лопатами показывали на часы, торопя нас. Когда они закончили свою работу, Гуля взяла за руку и подвела меня к пожилой паре. Седовласый мужчина как-то холодно на меня посмотрел и отошел чуть поодаль, закурил. Женщина в черном платье прошептала:

– Боже, девочка моя, как ты похожа на свою маму, – из ее глаз текли ручьем слезы.

– Ирис, это твои бабушка и дедушка. Теперь ты будешь жить у них, – ласково сказала Гуля.

– Я не буду с ними жить, я их не знаю, – шепотом сказала я.

– Ирис, не всегда в жизни получается как хочется. Это твои родные, они позаботятся о тебе.

– Я хочу жить с тобой, – сквозь слезы шептала я.

– Все будет хорошо, ты их узнаешь получше и полюбишь.

Гуля слегка подтолкнула меня к бабушке. То ли подействовал зов крови, то ли ее добрые глаза, но через мгновение я уже рыдала в объятиях пока еще незнакомой женщины.

У отца не осталось родственников, которые могли бы позаботиться обо мне, и родители моей мамы оформили опеку надо мной. Чтобы пережить потерю единственной дочери, погрузились в мое воспитание.

Это много лет спустя я узнаю, каких неимоверных усилий стоило деду отстоять право на опеку. И если бы не его статус, должность, связи, то мыкаться мне по детским домам.

Я никогда не винила Бога за то, что так рано ушли мои родители, я всегда благодарила Его за возможность прожить эти годы с очень близкими и любимыми мною людьми.

Глава 3. Ирис

Я три часа стою у станка, оттачивая все элементы, каждое движение. Но то ли день не мой, то ли все и все против меня – ничего не выходит. Когда работаю одна, ставлю камеру, чтобы потом была возможность просмотреть видео и поправить все. Пересматриваю уже отснятый материал – и хоть рыдай. Чувствую себя нелепой корягой, жирным бочонком. Где легкость? Где воздушность? Уже и сорок потов сошло, а только толку нет. Я не чувствовала ног, ступни онемели и кровоточили от изнурительной работы.

Вода в душе обволакивала меня теплом. Мысли метались в моей голове. Все не так, а еще вес не уходит. Я, опять не в силах высушить волосы, падаю на свою кровать. Уходя к Морфею, я мысленно ругалась с бабушкой. Для меня она просто «ба», ну так повелось с самого начала. Она не обижалась на свое прозвище.

Бабушка у меня классная, но все пытается меня накормить. Готовит потрясающе, ну как ей отказать? Она заслуженный педагог, раньше преподавала химию в старших классах. Бабушка Анна была очень требовательной и жесткой в обучении. Возможно, сказывались гены. Так или иначе, я научилась читать и писать еще до того, как пошла в первый класс. Мне всегда была по душе поэзия, и я с легкостью запоминала стихи. Бабушка, заметив мои способности, приложила все усилия, чтобы их развить. Это позволило мне в будущем освоить несколько иностранных языков, включая японский.

Дед и ба гордились мной. Они то и дело приглашали в дом своих друзей, чтобы те оценили их внучку. Честно, меня это доставало. Я ребенок, и мне хочется играть, а вместо этого приходится забираться на табурет и декламировать стихи. А потом добавилась музыкальная школа по классу фортепиано. Но здесь что-то не задалось. Видимо, не хватило усидчивости, а точнее, желания.

Я помню тот день рождения тридцать первого декабря, когда мне исполнилось шесть. Деду подарили билеты на премьеру балета «Щелкунчик» именно на эту дату. Сам он, конечно, не пошел. С его слов, он не любил смотреть на мужиков в трико. Так мы с бабушкой попали на балет, и я заболела им. В прямом смысле. Я перестала есть, спать. Мы пересмотрели весь репертуар театра миллион раз. Моя одержимость балетом довела меня до ручки. Я таяла на глазах. Дед просил бабушку хоть что-нибудь сделать, а она рыдала. Бабушка Анна, когда увидела объявление о наборе в балетный класс при академии, вынесла на семейный совет вопрос, и было решено отправить меня в это заведение. Да, да. Но нас не приняли. Все просто: я обычная девочка, причем до всей этой истории моя медицинская книжка говорила о том, что я толстая девочка (это не шутка). Ничего особенного, но до Жизели и Одетты там ой как еще было далеко.

– Ваша девочка склонна к полноте, – говорила тощая женщина в очках, оглядывая мою бабушку с ног до головы.

– Да, я понимаю, что она сейчас похудела. Но это временно. И вы поймите, наследственность никуда не деть, не мучайте ребенка, – встревает в разговор какой-то мужик.

Я реву, бабушка что-то им выговаривает. В результате она хлопнула дверью, и мы на такси уехали домой.

Много лет спустя я, конечно, узнаю, что это не злая тетка и не какой-то мужик, а заслуженные артисты с кучей наград, лауреаты международных конкурсов со множеством всяких регалий и так далее и тому подобное.

Бабушка очень эмоционально рассказала о ситуации деду и потребовала его вмешательства. Она считала, что ее внучка безумно талантливая и перспективная девочка и они еще пожалеют, что не разглядели сразу это сокровище.

Сейчас я смеюсь над этим. Вот будь я на месте этих педагогов, я бы тоже не видела ничего в себе восемь лет назад. Но у бабушки глаз-алмаз. Откуда она могла знать тогда, что я буду украшением этой сцены? Мистика, да и только. Мне повезло. У дедушки были связи, и такие, что ему не смогли отказать. Даже несмотря на то, что во мне по-прежнему ничего особенного не было, меня приняли, с оговоркой.

– Уважаемая Анна Георгиевна, поздравляем вас. Ваша внучка зачислена в балетную школу. Несмотря на свою, так скажем, пухлость, она очень гибкая. Но примите к сведению, если вес начнет выходить за норму, ничто вам не поможет. Ее отчислят, – директриса проговорила последнюю фразу по слогам. Наверное, боялась, что бабушка ее не поймет. – Мы не можем позволить занимать место, возможно, какого-то другого очень талантливого ребенка. Так что первый год многое покажет, – Елизавета Павловна из-под очков многозначительно взглянула на нас.

– Это мы еще посмотрим, – резко сказала бабушка, выходя с гордо поднятой головой из кабинета директрисы, по привычке уже хлопая дверью.

Думаю, многие надеялись, что я сама сбегу. Но мой упрямый характер, трудолюбие, а главное, мое желание сделали свое дело. Уже через полгода скептицизма поубавилось, через два года я впервые услышала, как директриса шепталась с моей бабушкой, как она рада, что сразу разглядела во мне потенциал.

К тому же сын Елизаветы Павловны много лет ходил на дополнительные занятия по химии к моей бабуле. Выиграл несколько важных олимпиад и в этом году автоматом был зачислен в один из самых престижных медицинских вузов.

Его дедушка и по совместительству свекор Елизаветы Павловны жил через несколько домов от нас и дружил с моим. Летними вечерами они то у нас, то у него играли в шахматы, пили хорошее вино. Чаще, правда, у нас. Дед Давида любил стряпню моей бабушки. Ладно, проще сказать, кто не любил столоваться у нас. Дом был как проходной двор. У нас постоянно были гости.

Я до сих пор помню, как в далеком детстве мы с Давидом были не разлей вода. Он приезжал на праздники, выходные и на все лето к деду. И мы отрывались на полную катушку, доводя до кипения мою ба. Давид хоть и старше меня на несколько лет, но заводилой и инициатором всех злодейств, по мнению моей бабушки, была именно я. Дружба наша закончилась, когда родители его разошлись и посещения деда стали строго лимитированными Елизаветой Павловной. Чужая семья – потемки, как любила говорить моя ба.

Глава 4. Ирис

Будильник истошно вопит в пять пятнадцать. Я как сомнамбула плетусь в душевую – если не успею, то стоять в очереди. Это общага, и тут кто рано встает, тот и успевает. Чищу зубы, одновременно пытаюсь настроить воду.

– Су… – вода опять холодная – хочется выть от несправедливости.

– Ионова, ты там уснула, что ли? У меня сейчас мочевой пузырь лопнет, – долбится в дверь соседка по комнате, которую всю ночь где-то носило. И если бы об этом узнали, мне бы тоже досталось за недонесение нарушения дисциплины, и тогда – прощайте, выходные дома.

– Не-а, дай мне пять секунд.

Плевать на холод, я сильнее включаю воду и наспех принимаю душ. Одной рукой намыливаю волосы шампунем, другой открываю Наташке дверь, та несется к унитазу. Она матерится, тараторит что-то. Я не слышу из-за шума воды ни единого слова. Долетают только окончания фраз. Мои длинные густые волосы промыть холодной водой – это еще та задачка со звездочкой.

Выходя из душа, слышу только окончание повествования:

– Ты понимаешь, этот козлина даже такси не оплатил. Я просто в аху… Чтоб я еще раз, да чтобы его разорвало… Ну, ты меня понимаешь, Ирис, – сидя на унитазе, она с надеждой смотрит на меня глазами побитой панды.

Я, конечно же, машу головой. Хотя вообще не понимаю, о чем или о ком говорит Наташа.

– Натали, смой с лица этот боевой раскрас, ты на панду похожа, – советую ей, заматываясь в банное полотенце.

Наташка подходит к зеркалу и заходится от смеха, глядя на свое отражение. Самоирония человека просто зашкаливает. В этом ее обаяние. Натали невозможно поставить в неловкое положение или обидеть словом. Она все переворачивает в шутку. С ней легко. Она смеется так заразительно, что и я уже ржу вместе с ней. В нее невозможно не влюбиться. Тоненькая, хрупкая натуральная блондинка с длинными волосами и глазами летнего синего неба. За воротами академии любое модельное агентство с руками и ногами ее бы оторвало. Вообще-то, она самая талантливая из нашего потока.

Если у Семеновой потрясающая пластика, то у меня – превосходная техника. С самого детства мы соперничали с Семеновой и не собирались сдаваться. Но потом появилась Наташа, и для нас обеих все изменилось.

У нее был только один недостаток – лень. Если бы не эта лень, она, честно говоря, могла добиться больших успехов. Она очень пластична и артистична, владеет техникой и в девяти случаях из десяти попадает в образ. Тогда мы с Семеновой оказались бы далеко позади Натальи.

Поначалу в рейтинге она была третьей. А после травмы у Наташки шансов стало еще меньше. Она только к нам перевелась – и тут падение. Слухи ходили, что Семенова из зависти подговорила Петю, что стоял с Наташкой в паре, уронить ее. Все знали, что тот тайно вздыхал по Семеновой. Пете сошло все с рук, мальчиков всегда выгораживают. А девочек много, и нас не жалко.

Осенью в академии состоится несколько показательных выступлений. У Натали есть шанс один из тысячи попасть в основной состав спектакля, который откроет следующий учебный год.

Мы находимся на финишной прямой, и мы выпустимся. Ни я, ни Семенова не собирались сдаваться. Все роли распределены, костюмы заказаны, и теперь только чудо может помочь Наталье. Например, если меня или Семенову переедет поезд. Она это понимает и не унывает. В ней нет фальши и зависти, даже злиться на нее невозможно. Я бы с удовольствием назвала ее своей подругой, но здесь нет друзей, только конкуренты. Это балет, детка.

Первые два года в балетном классе дались мне легко, но потом учиться стало труднее. Занятия начинались рано, поэтому нам с бабушкой приходилось вставать в четыре часа утра, чтобы успеть приехать из пригорода. И так продолжалось до шестого класса.

Однако такой режим мешал восстанавливаться после репетиций, тогда Елизавета Павловна предложила бабушке переселить меня в общежитие. Жить там было сложнее, чем дома: по правилам, учащиеся до пятнадцати лет не могут выходить за пределы академии.

Я виделась с семьей только по воскресеньям и тяжело переносила разлуку с близкими. Мои дедушка и бабушка поддерживали меня как могли и даже предлагали уйти из балета. Однако я была твердо уверена в своем решении и не представляла своей жизни без него. Признаюсь, были моменты, когда нагрузка казалась невыносимой и хотелось все бросить. Но меня спасал мой характер, который помогал мне преодолеть эту слабость.

И большим плюсом было для меня, что вечерами могу самостоятельно работать в зале, оттачивая мастерство. Так что я даже была рада избавиться от гиперопеки ба.

Здесь, в академии, как в шахматах. Важно все: стратегии, с кем общаешься, как выстроены отношения с педагогами, репутация и так далее. Все всегда должно быть продумано до мелочей. Все имело значение. Чтобы перейти в следующий класс, мы каждый год сдавали экзамены. Вылететь было довольно просто: многое зависит от личных отношений с педагогом, который входит в комиссию и может значительно повлиять на ее решение.

До Наташки я недолго жила в комнате с девочкой. Она была старше меня. Так ее отчислили из академии в пятнадцать лет после восьми лет обучения: плоскостопие мешало осваивать программу, которая усложнялась с каждым годом.

Эту особенность заметили и на медосмотре при поступлении, но тогда комиссию впечатлили высокие оценки на других этапах отбора и протекция высокопоставленного чиновника. Я слышала, как прежде о ней говорили как об очень перспективной и талантливой балерине, мол, вторая Плисецкая или Уланова. Но в тот момент никто не вспомнил ни о прошлых успехах, ни о таланте. Ее просто вышвырнули, как расходный материал.

Несмотря на возможность перевестись в заведение попроще, девочка не стала этого делать: у нее пропало желание заниматься балетом. Разочарование просто ее убило. Убило в прямом смысле. Ходили слухи, что она наглоталась таблеток и ее не успели спасти.

Как-то мы с Наташкой засиделись до рассвета. Она, как всегда, нарушала все правила. Теплыми августовскими ночами звезды так близко, что казалось: протяни руки – и можно их достать. Мы что-то вспоминали, хихикали. Потом я повторяла немецкий, а она сидела на широком подоконнике полностью открытого окна, свесив ноги, и потихоньку курила.

Смотрела в ночь. Наши окна выходили на большой проспект в центре города. Она болтала ногами и наблюдала за тем, как люди в ночи растворяются, словно сахар в чашке черного кофе. С каждой минутой улицы редели, шум транспорта постепенно смолкал, и в какой-то момент город затих.

– Посмотри на забор, он хоть и кованный, ажурный, как во дворце, но за ним мы как в тюрьме, – она сказала это как-то обреченно. – Там жизнь кипит, я это точно знаю. Люди влюбляются, ходят за ручку в кино, обнимаются, целуются, занимаются любовью, а здесь пахнет нафталином. Мы восемь лет находимся здесь практически круглосуточно, ничего не жрем, портим желудки, гробим ноги, здоровье, чуть оступишься – и тебя выкидывают за ненадобностью. Карьера артистов балета такая короткая. Вот до сорока лет скачешь, скачешь по сцене, дай бог не в кордебалете. Повезет если, выступать будешь на лучших балетных сценах мира. Единицы могут работать в известных балетных труппах, но здесь все зависит не только от таланта, а в большей степени от того, с кем ты спишь.

– Цинично как-то, тебе не кажется? – говорю я, хотя в принципе с ней согласна.

– А после выхода на пенсию максимум, что ты можешь, – это работать хореографом, давать частные уроки, – продолжает она рассуждать. – Да, конечно, есть случаи в природе, но они редки, как дождь в Сахаре, известные примы могут переквалифицироваться в актрис театра или кино, сниматься в рекламе, открывать собственные школы, это если есть деньги, вернее, спонсор. С личной жизнью все гораздо печальнее. Ирис, ты помнишь момент, который случился в начале нашего знакомства: я сломала ногу и целый месяц провела в гипсе?

– Ага, – мычу я.

Еще бы не помнить. После этого педагог по классическому танцу, этакая старушенция Софья Карловна, унижала Наташку каждое занятие: игнорировала необходимость реабилитации после травмы; говорила, что теперь Наташку «не возьмут работать даже кассиром в „Дикси“», ну максимум, что ей светит, – стрип-клуб, жопой вертеть научилась, и хватит. Наташка тогда была в таком стрессе, и такое отношение в сложной ситуации стало для нее последней каплей. Она хотела уйти в середине года, и, думаю, она перевелась бы в другое учебное заведение, но, можно сказать, ей повезло, и не только ей. Софьюшка наша дала дуба прям на занятии, и нам заменили педагога. Мы дали ей ласковое прозвище – Кассандра.

– Вот, Кассандра классная, – сказала Наташка, затушив сигарету и пульнув окурок из окна вниз. – Только какая-то вся несчастная. Глаза грустные, как у одинокой побитой собаки, оттого и кажется, что ей далеко за пятьдесят. Что ни скажи, бурная личная жизнь очень красит женщину. Глянь на нашу Елизавету Павловну: очередной ухажер такую тачку дорогую подогнал, у нее аж глаза, как фары, загорелись, и такая вся прям вежливая, открытая миру. А они ведь ровесницы.

– Конечно, – согласилась я. – Кассандра дала тебе возможность спокойно закончить этот год и вылечить ногу. Кстати, она занималась с нами всеми, уделяла время каждому, давала ценные советы. Я в восторге от нее, – произнесла я, закончив свою длинную мысль. Мне совсем не хотелось обсуждать мать Давида.

– Да, ты, Ирис, прям эмпат этакий, все тебя восторгает и умиляет, как нам, циникам и бездарям, жить-то?

Мы прыснули от смеха. Наташка слезла с подоконника, к моему спокойствию, и в меня полетела ее подушка.

– Я вот, например, когда стану примой, обязательно заведу себе любовника, статусного и очень богатого, – продолжила Натали. – Буду выходить со спектаклей в бриллиантах, с огромными букетами. И как говорила героиня старого советского фильма: «Иду я красивая по улице, а парни вокруг так и столбенеют, а те, что послабее, так и падают, падают, падают и сами собой в штабеля укладываются», – Натали поплыла царской походкой к своей кровати.

Это выглядело так комично, что мы обе не удержались и заржали во весь голос. Через стенку нам постучали и заорали, причем матом. Никто даже не поверит, что будущие Жизели и лебеди могут изрекать такой отборный трехэтажный мат.

– Семенова, заткнись и спи, а то ты, наверное, подслушивать устала, – гаркнула Натали в ответ.

– Давай спать уже, осталось два часа до подъема, – я бросила в нее подушку, возвращая ей.

Поворачиваясь на бок и закрывая глаза, подумалось, что, встретив «своего» педагога, я была на седьмом небе от счастья! Тогда я поняла, что именно она научила меня чувствовать танец. Кассандра любила говорить: «Включите голову, артист балета – не тупая кукла, технически чисто исполняющая свою партию. Вы должны танцевать головой. Танцор ищет в каждой роли что-то свое, придумывает свою историю, поэтому одна и та же партия получается у всех по-разному».

В честь Первого сентября будет концерт, мы его между собой называем «смотринами». У меня партия Одиллии[1]. В этот раз Семенова прямо-таки урвала себе партию Одетты. Признаюсь, жаба меня просто душит.

Я спала и видела, как в белоснежном костюме танцую именно его. Но Кассандра сказала: «Ирис, я жду твоего черного лебедя, он твой. Я вижу тебя в нем. Вообще, в антагонистических ролях ты можешь раскрыться и засиять». То ли успокоить хотела, то ли она видела во мне то, что я так упорно старалась в себе не замечать.

Мы все себя мним положительными персонажами, но не всем же быть Белоснежками, кто-то должен быть и злой мачехой. И тут уже зависит от таланта и актерского мастерства – полюбит ли зритель отрицательного персонажа, посочувствует ли ему, найдет ли оправдание его поступкам. Но еще не вечер. И я опять укатила на всех парах к Морфею.

Глава 5. Ирис

После бессонной ночи тяжело пахать у станка. Кассандра, видимо, тоже не спала или не с той ноги встала.

– Раз, два, три… Ионова, тяни носок, Матусевич, ты что, коряга? Семенова, что это? Забыла проснуться? Вы совсем тут от рук отбились, смотрю! Я ко всем вам обращаюсь! – уже орала Кассандра. – Еще раз придется повторить замечание – вылетите из класса.

Шел третий час урока, и все монотонно, без остановки: батман, гранд батман, фуэте, плие и так далее. Элемент за элементом. Через полтора часа еще прогон в главном зале, а второе дыхание не открывается. Еще мгновение – и слышу голос преподавателя.

– Все, свободны, жду на отработку Семенову, Ионову и…

Все застыли в ожидании, что назовут именно ее фамилию.

– Гусева, Наташа Гусева, в шестнадцать ноль-ноль в этом зале, – сказала Кассандра и растворилась в дверях.

Завистливый шепот пронесся за спиной. Ну, это ожидаемо. Это значит лишь одно. У Натали появился тот самый один шанс из тысячи, которого с замиранием сердца ждет каждая. Натали пока в дубле. И стоит оступиться мне или Семеновой – она заменит одну из нас. И уж она-то свой шанс не упустит.

– Су… – шиплю я, глядя на юбку. – Я где-то зацепилась, и теперь на самом видном месте жуткие затяжки, – поясняю я Натали.

Мое сердце бешено колотится, словно я бегу стометровку. Я с трепетом смотрю на свою подругу, которая стала в этот момент для меня конкуренткой. От ревности и страха моя ладонь застывает в воздухе. Взгляд скользит по моей юбке, словно в ней скрыты ответы на все мои вопросы и сомнения.

Мысль о том, что Наталья превосходит меня, сжигает меня изнутри, словно пламя. В лице Семеновой я не видела достойной соперницы, но Наталья – это совсем другая история.

Когда в нашем классе появилась Наташа, я почувствовала, как зависть, словно зловещий демон, поселилась в глубине моего сердца. Страх поражения окутал меня, и я начала сомневаться в том, что действительно заслуживаю быть здесь.

Вопрос напрашивался сам собой: «А правда ли я здесь на своем месте? И неужели все мои успехи – это лишь результат усилий моего дедушки?» Зависть жгла меня, словно расплавленный свинец, оставляя ожоги на каждом миллиметре моего тела.

Перед глазами возникали образы Наташи, ее безупречные движения казались мне недостижимыми. Я пыталась скрыть свою тревогу под маской равнодушия, но она продолжала расти внутри меня, как река, несущая волны сомнений и страха.

Я всегда считала ее более талантливой. В ней было то, чего мне не хватало: Натали умела быть легкой на сцене, она парила в прыжках, как будто в невесомости.

И тут же становится стыдно за свои черные мысли.

– Ионова, ты же будущая прима, а ругаешься матом, как сапожник, – ржет Натали, как будто знает больше, чем говорит. – Забей на юбку, мелочи жизни это все. Я вот за то, чтобы танцевать Жизель в Большом, душу продала бы. Что там душу, я бы голая согласилась. А ты из-за затяжек расстроилась…

– И правда, фиг с ней, с юбкой, прорвемся. Я рада, что ты с нами. На рожу Семеновой в одиночестве смотреть не хочется что-то.

И мы побежали по лестнице вниз. Есть хотелось неимоверно.

– Я с утра даже воду пить боюсь перед взвешиванием. Не дай бог лишний грамм – прощай, балет! – поделилась я с Натальей.

– Да, жаль, что нет того, кто посоветовал бы, как правильно питаться. Так, чтобы желудок не угробить. Нам ведь не до того, мы просто перестаем жрать и пить совсем, только бы влезть в параметры. Ради кого бы то ни было не станут перешивать костюмы, – тараторила Натали. – Я их уже видела, Ирис, они потрясающие. Такие красивые… – Натали картинно закатила глаза.

– И это говорит человек, который ночью бессовестно жрал бургер, запивая колой. Наташка, ты ведьма, ешь и не толстеешь. Не то что я. От одного вида еды набираю.

– Ионова, тебе не говорили, что завидовать надо молча? А так, ну что есть, то есть. Наверное, все-таки ведьма.

Я остановилась, мне было неспокойно. На языке вертелся вопрос. И я хотела знать на него ответ.

– Наташ, можешь мне ответить? Только честно, – выпалила я.

– Постараюсь, Ионова, спрашивай. Хотя я догадываюсь, что ты хочешь знать, – с улыбкой ответила Натали. – Я экстрасенс, видела меня на ТНТ в прошлом сезоне?

– Я серьезно, – меня раздражала ее манера отвечать вопросом на вопрос.

– Да не ссы, Маруся. Понимаю, что сейчас каждый сам за себя. Знаешь, я здесь только три года и все это время вижу, как ты, словно робот, пашешь и пашешь в зале на занятиях, до и после них. Учишь языки, математика и химия просто отлетает от зубов, играешь в шахматы, а история искусств – вообще отдельная тема. Откуда столько в твоей голове? Ты вообще спишь? А может, ты вампир? – хихикнула Натали. – Я, честно, просто в аху… Мне бы таких бабушку и дедушку, вряд ли бы я здесь оказалась. Ну кто, если не ты, достоин быть первой? А? Вот в моей жизни тоже нет ничего, кроме балета, с шести лет, но такой работоспособностью меня Вселенная не наградила, хотя вроде и талантом не обделила. И кстати, ты дочитала «Трансерфинг реальности»?

– Да, ты же не отстала бы от меня, еще на прошлой неделе прочитала. Ну так при чем здесь это?

– Плохо читала. Я это к тому, что я просто верю, что во Вселенной все для меня. И если я получу главную роль или стану примой, то вовсе не потому, что придушила Семенову или выбросила тебя из окна. Хотя вот, глядя на недовольную рожу Семеновой, я уже сомневаюсь. Может, мне все-таки ее придушить? – Наташка приобняла меня и заржала. И я вместе с ней.

Вот такая она, какая есть, – искренняя и непосредственная. Это я замороченная. Мне даже стало стыдно за свои мысли. Она особо не говорит о своей жизни, не хочет жалости к себе. Но я-то знаю. Порой людей объединяют больше всего не общие интересы, а общие психологические травмы.

Она также в детстве потеряла родителей, но она хотя бы их хорошо помнит, ей было десять, когда их не стало. Только вот у нее не оказалось любящих и заботливых бабушки и дедушки. Над ней опеку взяла тетка по материнской линии. И не из любви к ней, а из чистой корысти. От родителей осталась трешка в центре, и она из какого-то захолустья со всем своим выводком тут же перебралась в город. Наташку спровадила в общагу и запретила ей нос казать в отчий дом. Да Натали и не рвалась, не было там ничего ее. Тетка только и мечтала, как бы избавиться от Наташки совсем, как в детской сказке про Белоснежку.

– Натали, вечером домой еду, хочешь со мной? – спросила я. Грустно было оставлять ее здесь, в общаге.

– Ионова, только не надо меня жалеть. У меня на эту ночь есть уже планы, – подмигнула белокурая бестия. – Увидимся!

Что это за планы, даже страшно было подумать. Махнув ей рукой, я побежала дальше, вниз по лестнице. Ржать с Наташкой можно вечность, а дополнительные занятия никто не отменял.

Глава 6. Артем

Когда я вошел в больничную палату, сердце мое сжималось от боли и тревоги. Мама, моя опора и свет в жизни, лежала неподвижно на кровати, окруженная аппаратами и стерильностью больничного пространства. Усталость и боль отражались на ее лице, но в глазах все еще горела нежность и любовь. На какое-то мгновение ее лицо даже прояснилось при виде меня.

Я подошел к кровати, взял мамину холодную руку в свою, словно стремясь передать свою силу и поддержку через прикосновение. Слезы застилали мои глаза, но я старался держаться, чтобы стать поддержкой и утешением для нее в этот трудный момент.

– Мама, мамочка, – прошептал я, голос дрожал от эмоций. – Я здесь, с тобой. Мама, я горжусь тем, какой ты была для меня всегда. Я буду помнить каждое слово, каждый момент, который мы провели вместе. Я буду помнить тебя всегда, – я сжал ее ладонь еще крепче, будто это могло хоть ненадолго удержать ее рядом со мной.

Мама слабо улыбнулась и сложила руку на моей руке, словно храня в ней всю свою нежность и любовь. Глаза ее наполнились слезами.

– Помни, мой мальчик, что любовь – это то, что остается после нас. Темочка, будь смелым, будь добрым. Живи свою жизнь без сожалений. Я всегда буду с тобой, даже если меня не будет рядом физически. Люблю тебя, мой дорогой сын, – она говорила шепотом, из последних сил.

Я склонился к матери, обнял и почувствовал ее последний вздох. В этот самый момент мое сердце словно разорвалось на части.

Если бы кто-нибудь в этот момент меня спросил о том, что я чувствую, потеряв только что самого близкого человека… Сложно. Я был переполнен эмоциями, которые трудно выразить словами. В моем сердце бушует горечь утраты, как будто кто-то вырвал кусок из моей души. Я ощущаю острую боль, которая словно пронзает каждую секунду, напоминая о том, что любимый человек больше никогда не будет рядом.

Глубокая пустота и одиночество охватывают меня, словно тень, следуя за каждым шагом. Все вокруг кажется безжизненным и серым. Мир потерял яркость и радость. Я лишился опоры и направления, потому что уход мамы изменил все мое представление о будущем и мире в целом.

В моем сердце бушует метель эмоций: горе, гнев, отчаяние, скорбь – все это смешивается в бурлящем потоке слез и страсти. Я чувствую вину за то, что не сделал больше для своего близкого человека. Меня одолевает горечь и жалость к себе.

Одновременно с этим внутри зародилась огромная благодарность матери. Мелькают воспоминания о совместно проведенных моментах и ценных словах, которые останутся в моем сердце навсегда.

В этот самый момент я ощутил на плече теплую увесистую руку. Это был отец, о котором я почти ничего не знал до вчерашнего дня. Он незаметно, тихо, по-кошачьи вошел в больничную палату. Я повернулся, пытаясь освободиться от его цепких пальцев, которые мертвой хваткой впивались в мое плечо. Я непроизвольно сжал кулаки и был готов его ударить. Видимо, понимая, что ему не рады, он убрал свою руку.

Со слов матери я знал о нем немного, только то, что он был успешным и сильным, с железной хваткой и волей. Человеком, который жил свою жизнь и на которого я сильно похож. И то, что о моем существовании он узнал якобы неделю назад, его не оправдывало для меня.

Я посмотрел ему прямо в глаза со всей детской ненавистью и непониманием того, зачем он теперь здесь. Ее больше нет.

Я ждал увидеть в ответном взгляде все что угодно, но только не это. Он был сломлен и опустошен, так же как и я.

– Артем, позволь мне хотя бы минуту побыть с ней.

Он посмотрел на безжизненное тело женщины, которую когда-то, возможно, любил. Я физически ощутил волну его горечи и понимание того, как важна она была для него всегда.

Отец подошел к кровати, где лежала мать, и взял ее холодную руку в свою. Слезы скатились по его щекам, и, скорее всего, сердце разрывалось на части от потери и вины. Взгляд отца был наполнен неподдельным сожалением и тоской, осознанием того, что он никогда не сможет исправить свои ошибки.

– Я здесь, дорогая, прости, что опять опоздал, – проговорил он шепотом. – Прости меня за мои ошибки и неверные шаги, за упертость и гордыню. Я исчез из твоей жизни, но это не значило, что я перестал любить тебя. Я любил тебя всегда, даже когда не мог быть рядом и показать это.

Я стоял у двери и все еще испытывал гнев и обиду на отца. Мне было трудно принять его приход в этот трагический момент, но, черт возьми, кровь водой не разбавишь, и где-то глубоко внутри терзало желание обнять и простить. Меня словно током шарахнуло, и я бросился к нему. В этом объятии ощущалась не только общая тоска и боль, но также и принятие того, что я не один на этом свете. Каждый из нас носил в сердце свои раны и тайны, но в этот момент мы смогли обрести каплю примирения, осознав важность любви, которая бывает разная, иногда сложная и болезненная, но всегда истинная.

Глава 7. Артем

Я запомню свой пятнадцатый день рождения навсегда. В этот самый серый мартовский день, который сливался с нашим горем, мы с отцом стояли у могилы, окруженной слякотью и холодной, мерзлой землей. Моросящий дождь со снегом стучал по зонту, словно проливая слезы вместе с нами. Едва долетев до земли, снег таял на свежей могиле, и, созвучно пятнам на ней, на наши лица ложились следы боли и печали.

Я ощущал, как каждая капля дождя становилась олицетворением моих слез, а каждый порыв холодного ветра выражал мое горе. Мой день рождения всегда был для меня праздником радости и счастья, а теперь он стал тенью трагедии, которая будет сопровождать меня всю жизнь, напоминая о потере и боли.

Несмотря на глубокую печаль, охватившую нас обоих, я почувствовал в этот момент странное родство с отцом. Горе разрывало наши сердца, но в то же время объединяло нас, несмотря на все годы молчания. Мы стояли рядом, поддерживая друг друга.

Отец с большим трудом смотрел на меня – его взгляд был наполнен сожалением и тоской. И я понимал его без слов, чувствуя, как наше молчание и боль становились мостом между нами в этот самый момент.

В тихом объятии у могилы матери мы оба почувствовали, что, несмотря на все различия и обиды, наше родство – это нечто неразрывное и священное. Печаль превратилась в связующее звено между мной и отцом, напоминая нам о ценности любви и семьи, которые так легко упускаются, но так сложно забыть. Мы еще долго стояли у могилы, но начало темнеть, и мы двинулись в сторону выхода. Шли медленно, не оглядываясь.

У ворот нас ждала очень дорогая машина отца с водителем. Я хотел своим ходом добраться до дома. Отец меня остановил. Мы ехали молча, каждый думал о своем. Вдруг отец заговорил:

– Артем, квартира принадлежит тебе, твоя мама позаботилась об этом заранее. Но ты несовершеннолетний и не можешь жить один. К тому же, пока будет оформляться опека и другие документы, тебе будет лучше пожить со мной и моей семьей. Они нас ждут. Запомни, мой дом – это и твой дом. Комнату Зина уже приготовила тебе, с одеждой и всем необходимым, думаю, разберемся завтра. Вот карта, там всегда будут деньги. Немного, но хватит, чтобы ты ни в чем не нуждался.

– Андрей Николаевич… – начал я.

– Папа, ну, можешь называть «отец», если будет так удобнее, только не по имени-отчеству. Давайте обойдемся без лишних формальностей, – предложил отец. – Артем, ты мой сын, и я в этом не сомневаюсь. Я бы никогда не усомнился в словах твоей матери. В свете последних событий я подумал и решил, что хочу, чтобы ты носил мою фамилию – Белов. Незадолго до того, как все произошло, твоя мама позвонила мне, и мы долго говорили. Пойми, она не желала причинять тебе боль, ее целью было защитить тебя. И она была не против того, чтобы ты официально стал моим сыном.

В воздухе повисла тишина, и я не знал, что сказать. Мне не хотелось сейчас вступать в спор или что-то доказывать. Я кивнул головой:

– Хорошо, как скажете, Анд… – И тут же поправился: – Как скажешь, отец.

– Тема, давай все обсудим чуть позже. Нам всем нужно немного времени, чтобы принять изменения в жизни. Я понимаю, тебе сейчас тяжелее всех. Нужно время. К тому же, предвидя, что ты соберешься ехать к себе, я вызвал бригаду строителей, и они уже сегодня начали ремонт в твоей квартире. Ну а это как минимум пара месяцев, – подмигнул мне отец.

– А как же школа, как добираться? – я просто опешил.

– Водитель будет тебя отвозить и привозить. Не волнуйся, у меня нет цели сломать в твоей жизни все. Пройдет время – сам решишь, как и где тебе жить. А пока – добро пожаловать в наш скромный дом.

Отец указал пальцем на жилище, к которому мы подъезжали. У меня округлились глаза. Такое я видел только на картинках. Видимо, он с юмором сказал о нем «скромный». Да и домом это можно было назвать с натягом. Дворец – никак иначе. Я увидел, как отец заулыбался, увидев мое замешательство. Я и в самом деле потерял дар речи.

В доме отца я чувствовал себя неловко и странно. После тяжелого дня похорон матери он привел меня, Артема, в свой дом, семью, где мне было бы легче пережить горе. Однако меня ждал сюрприз: мачеха и брат, которые, судя по их выражению лица, были не очень рады моему появлению.

Хотя все было хорошо, я ощущал себя как инопланетянин в этом чужом мире из стекла и холодных улыбок.

– Ирина Александровна, можешь звать меня просто Ирина, – с фальшивым дружелюбием мачеха протянула мне руку.

– Очень приятно, Ирина Александровна, – ответил я ей легким пожатием.

Жена отца смотрела на меня с недовольством, словно я был неожиданным гостем на их празднике. В ее глазах я видел напряжение и обиду – я был для нее не только напоминанием об измене мужа, но и потенциальным претендентом на наследство. Я чувствовал, что мое присутствие вызывает в ней страх и раздражение, и это делало мое пребывание здесь еще более неловким.

Мой брат Николай старше меня всего на три года, но смотрел на меня свысока, демонстрируя свое превосходство и неодобрение. Его холодность и высокомерие давали мне ясно понять, что я не принадлежу этой семье, что мое место не здесь, не среди них. Он молча пожал мне руку и продолжил пялиться в свой телефон.

Я скучал по нашей с мамой квартире, по ее уюту и теплу, которые так резко контрастировали с холодом и равнодушием здесь. Мне хотелось вернуться обратно, в привычную обстановку, где я рос, где каждый уголок напоминал о маме. Здесь же я чувствовал себя потерянным и чужим, словно заблудившимся в незнакомом лесу. Они даже не додумались сделать сочувствующий вид и высказать соболезнования, что не осталось не замеченным отцом.

В моей душе бушевали смешанные чувства – грусть по ушедшей матери, разочарование в отце, который зачем-то привел меня сюда, где никто не рад мне, и желание быть где-то, где действительно мой дом. Горечь и сожаление подкатывали, словно ком к горлу, и я еще никогда не чувствовал себя таким одиноким. Я мечтал о том, чтобы вернуться в свою настоящую семью – в объятия матери. Увы, это было невозможным, и от этого становилось еще хуже.

– Артем, знакомься, это Зинаида. Она помогает моей жене по дому. Зина тебе покажет твою комнату, расскажет, где что находится, что и как здесь происходит. Запомни, ты дома, пользуйся всем, что тебе нужно, спрашивать разрешения не обязательно. Пока тебе сложно, Зина поможет тебе адаптироваться ко всему.

Зина была полноватой пожилой женщиной, улыбчивой и доброй. Она была единственным человеком, который искренне радовался моему присутствию.

– Артем, пойдемте, я вам все покажу, – женщина ласково потрепала меня по плечу. – Примите мои искренние соболезнования.

– Спасибо. Можно вас попросить об одолжении? – спросил я Зину.

– Да, конечно.

– Можно на «ты» перейти, я не принц Датский, а вот мне бы вас удобнее было бы называть по имени-отчеству.

– Нет уж, я предлагаю просто перейти на «ты». Договорились, Артем?

– С удовольствием, – сказал я, пропуская Зину вперед.

Когда я впервые зашел в свою комнату, мои глаза расширились от изумления. Комната была размером почти с мою квартиру, окна поднимались от пола до потолка, поглощая свет и увеличивая пространство. Весь интерьер окутывал атмосферой роскоши и изыска – дорогая мебель, утонченные украшения, элегантные аксессуары.

Зина показала мне комнату, представляя каждый ее уголок. Ванная была словно из пятизвездочного отеля – мраморные стены, шикарная сантехника, все блестело чистотой и богатством. Гардероб уже был заполнен брендовыми вещами – рубашки, джинсы, дорогие аксессуары, туфли.

На стеллажах стояли книги различных жанров, а на стенах висели картины, олицетворяющие красоту и глубину искусства. Каждая деталь в комнате была тщательно подобрана.

IPhone последней модели лежал на прикроватной тумбочке. Я смотрел на эту комнату, так отличающуюся от моей скромной обстановки, и чувствовал себя в этом мире, словно сошедшем с обложки журнала, незваным гостем.

Мое сердце посетили смешанные чувства: восхищения этими богатствами и собственной скромностью. Эта комната стала для меня не только местом проживания, но и символом различия двух миров – мира роскоши и мира простоты. И этот новый мир, в который я так неожиданно попал, я стремился покинуть, чтобы ничто не мешало мне определиться с тем, кто я есть, как я себя вижу и кем хочу быть.

Мой отец богат, я – нет. И не то чтобы мне все вокруг не нравилось. Честно, это все круто. Но я хочу жить своей жизнью, иметь своих друзей, радоваться собственным достижениям без протекции отца. Если на все это богатство молча согласиться, то есть риск никогда так и не узнать, а чего же я стою на самом деле.

Окей, два месяца – не так уж долго. Пока побуду «богатеньким Ричи». Я тогда и предположить не мог, что два месяца растянутся на два года.

Все труднее было скрывать свое новое положение от одноклассников. В течение нескольких месяцев я пытался сохранить иллюзию, будто все по-прежнему и, пока оформляется опекунство, я временно живу у отца. Свою реальность я разбавлял выдуманными историями, чтобы укрыться от неудобных вопросов.

Я всем говорил, что мой отец – скромный юрист, живущий за городом. Отец же старался обеспечить мне благополучие и достойное существование, как он это понимал. Он заботился обо мне, но мое сердце все еще тосковало по материнской ласке и дому, который я потерял.

Каждый день водитель высаживал меня за два квартала от школы. А вечером я спешно уходил, чтобы пройти пешком окольными путями и не попасться на глаза знакомым. Уже находясь в машине, я снимал дорогие часы, переставлял сим-карту в старый телефон, переодевался в простую одежду, стараясь стереть следы роскоши, которые окружали меня дома.

Мой путь к школе был наполнен страхами – быть обнаруженным, быть осужденным за свое новое положение. Я учился скрывать болезненные различия между моей жизнью до и после этого переломного момента. Каждый день мне приходилось играть роль, которая все больше отдаляла меня от истины и самого себя. Мама меня учила не врать, да я и сам ко лжи относился плохо, и особенно к тем, кто врет. Я презирал врунишек. И что в итоге? День за днем я лгал, оправдывая себя тем, что два месяца пройдут – и я вернусь к обычной простой жизни и перестану врать. К сожалению, я не понимал, что все безвозвратно меняется, меняюсь я, и не в лучшую сторону.

Глава 8. Артем

Прошло чуть больше полугода со дня смерти мамы, и я продолжал жить у отца. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. С отцом мы не всегда ладили – то ли юношеский максимализм мешал, то ли извечные проблемы отцов и детей. То спорили, то молчали, но всегда мирились. Когда мама говорила, что мы похожи, мне не верилось, а сейчас я вижу, что она была права. Он очень занятой человек, и у него всегда не хватает времени на разговоры. Однако для меня он всегда находит возможность пообщаться. Мне кажется, отец стремился дать мне то, чего я, возможно, по его мнению, был лишен.

С братом Николаем общение у нас не сложилось, да и сложно было с ним. Он странный, весь в себе да о себе любимом, да еще его мамочка решила отправить в Лондон в частный колледж. Практически сразу после того, как я переехал к ним, он улетел в Англию. Он не приезжал на каникулы, и мачеха сама летала к нему, задерживаясь там на долгое время. Они с отцом видятся только на благотворительных мероприятиях. Насколько мне известно, им никогда не удавалось провести время вместе, не говоря уже о задушевных беседах или совместном отдыхе. Я теперь не удивляюсь, почему в жизни отца всегда были другие женщины.

Однако, несмотря на плотный рабочий график, он старался уделять мне как можно больше времени. В те редкие моменты, когда мы могли побыть вместе, мы отправлялись на рыбалку, прыгали с парашютом и часто летали на вертолете. Мы были в горах, на море и на океане.

Он всегда был окружен женщинами, но ни одна из них не задерживалась с ним надолго. Он был равнодушен к их чарам: сегодня одна, завтра другая. Другое дело – они. Что и говорить, он был при власти и деньгах. Для своих сорока пяти лет он выглядел превосходно: спортивный, умный, интересный. Женщины буквально млели, стоя в очереди к нему. Были и такие девушки, которые пытались со мной подружиться, но я не давал им такой возможности. Признаюсь, несмотря на то, как плохо ко мне относилась моя мачеха, я не испытывал злорадства. Мне было ее даже немного жаль.

Осенние каникулы были в самом разгаре, и они совпали с поездкой моего отца в Сочи. Однако с самого начала все пошло не по плану, и мы провели в городе на две недели больше запланированного. Прилетели ночью, и сегодня я опаздывал в школу и несся на всех парах, чтобы успеть до звонка. На пороге школы, как всегда, ждали меня Дэн, Ромка и Рафаэль, для нас просто Мистер Малой. Малой – потому что учился он в восьмом классе, а мы – в девятом. До меня донеслись окончание разговора. Малой обращался к Дэну:

– Ты слышал про этих ребят из соседней школы, с ними тусит прокурорский сынок Витек?

– Да, конечно, отморозки. Зачастили они к нам. С каждым днем все больше и больше наглеют, – ответил Дэн.

– Да, они стали заходить в нашу школу, требовать деньги у всех подряд. Даже у первоклассников отбирают, – Малой нервно дышал, светя, как фарой, своим фингалом под глазом.

– Жесть все это. Я слышал, что они просто могут избить толпой, если кто-то попытается им сопротивляться. Малой вон закусился с ними и получил по роже, его еще и на деньги выставили.

– Что все это значит? – произнес я, не в силах поверить своим ушам. Я поздоровался с каждым из них, и, глядя на своих друзей, я действительно не мог понять, что происходит. – Рафаэль, твои родители обращались в полицию? Ты же играешь на скрипке, и если твои пальцы пострадают, то что ты будешь делать? Мы-то справимся, а ты? – спросил я.

– Здесь действуют правила уличной жизни, а не законы. Как будто ты не знаешь! Бояться волков – не ходить в лес, – как-то неуверенно произнес Малой.

– Я думаю, что нам нужно что-то сделать. Давайте вернемся в класс. После уроков мы обсудим возможные варианты.

Только жизнь внесла свои коррективы. Звонок с урока – и осталась одна пара. Ничего особенного на перемене не происходило, и вдруг Леха Воронов по прозвищу Леший, кто-то еще из параллели закричал в голос в коридоре:

– Темный, там Малого и Ромку бьют, – Леха схватил меня за рукав и потащил к окну, показывая на местный дворик за пределами школы.

Друзья поспешили за мной. Признаюсь, увиденное меня напугало. Вокруг Малого и Ромки собралась группа незнакомых людей, среди которых был тот самый Витек. Вещи Малого были разбросаны по полу. Ромка старался защитить Рафаэля, принимая на себя все удары.

Я подбежал к ним, и Малой уже не пытался сопротивляться. Мой взгляд упал на руки Рафаэля, и я увидел, что они в крови. Я, Дэн и Леший ринулись в самую гущу драки. Однако противников было больше, они были старше, крупнее и лучше подготовлены физически. Мы пытались защищаться, но это только усилило напор нападавших, и они продолжали атаковать снова и снова.

Драка стала кошмаром, который я никогда не забуду. Наша попытка защитить своих вызвала гнев у нападавших. Они напали на нас без жалости, избивая так, словно мы были игрушками в их руках. Я пытался подняться, но снова падал. В какой-то момент я начал терять сознание. Страх отступил, осталась лишь боль. Когда я упал на холодный асфальт, то ощущал лишь удары и слышал крики, наполнявшие воздух.

Случайные прохожие, испуганные видом насилия, вызвали полицию. Вскоре на место прибыли служители закона, разделяя нас с нападавшими. Мы загремели в полицейский участок – я, Ромка, Леший, Дэн, Малой и те, кто не успел убежать, попав в этот замес. Среди тех, кто не успел сбежать, был и Витек.

Сидя в клетке полицейского участка, я понял, что причины и последствия своих действий теперь уже невозможно будет скрыть или замаскировать. У ребят были обычные родители, у Витька – отец-прокурор. И это значит, что под раздачу, скорее всего, попадем мы. Я видел только один выход – придется звонить отцу. Я не боялся его расстроить, но это означало лишь одно – все, что я скрывал, проявится. Мое сердце билось как у птицы, запертой в клетке.

Мы всей толпой сидели в ожидании, что будет дальше. Участковый уже позвонил в школу, и в кабинете у него сидел наш завуч Алексей Геннадьевич и писал объяснительные. Он не смог дозвониться до родителей Ромки, Дэна и Лешего. Мама Рафаэля приехала раньше всех, и Малого увезла скорая. Ему досталось больше, чем остальным.

– Это все из-за вас, вы за это ответите, – сказал я Витьку. Тот лишь ухмыльнулся.

– Мой отец прокурор, ну если ты не знаешь. Он сейчас приедет и разберется. И все получат по шапке: менты, вы и ваши предки.

– Уверен? – поднимая брови, спросил я. – Я знаю, кто твой отец, а ты, видимо, не знаешь, кто мой? – сказал я Витьку, развернувшись к нему и глядя прямо в глаза. Пришлось сплюнуть – разбитая губа кровила, глаз стал заплывать. Я и впрямь выглядел угрожающе в отражении оконных стекол.

– Да, на все сто, – уже с сомнением ответил Витек. – Мой отец – влиятельный человек в городе, смотри, он сейчас на ваших глазах сделает так, что будет вам очень страшно.

– Я бы на твоем месте не зарекался. Думаешь, в этот раз так легко будет все перевернуть? – ответил я с улыбкой. – У моего отца свои методы достижения справедливости.

Мы не успели договорить – в дверь вошел мой отец, его охрана и адвокат.

Мент, который несколько часов назад брезгливо отнесся к нам, прямо потек при виде моего родителя. Он резко выпрямился и побелел. Даже рядом стоящий прокурор, который мгновение назад угрожал всем скорой расправой и увольнением, замолк. И первым угодливо протянул руку моему отцу. Мой отец нехотя ответил легким рукопожатием.