Тонкая грань. Курьер

Глава 1

Руки, ноги Этого повсюду

Со всех сторон глаза, головы, лица

Всюду слушают чуткие уши;

Мир собою покрыв, стоит Он.

(Бхагавад-Гита.)

Февраль

…Двадцать минут. Это всё, что у него было.

Так много, для того, кто может умереть через минуту. Он уже не раз думал о смерти: один гулкий выстрел, одна дырка в черепе, и всё – мира больше нет. Что тогда будет? Туман? Тьма? Ничто?

Впрочем, сейчас не важно.

Он пошел к морю. Там со временем происходило необъяснимое колдовство, особенно в фиолетовых сумерках: минуты растекались и длились часами. Может, потому что тот живой исполин, тот организм, чьё тело – вода и соль, был настолько древним, настолько бесконечным, что суета невольно отступала перед его величием. Туман окутал набережную, накрыл её своей неподвижностью, проглотив не только берег, пальмы и пирс, но и саму реальность. Сегодня море было вратами в сновидение.

«Если долго сидеть на холодных камнях, то можно заснуть на берегу и уйти из этого мира, навсегда раствориться в тех далях, что иногда снятся магам». Впрочем, есть еще один вариант – отморозить задницу.

– Ну, здравствуй! – сказал он морю. – Можешь не отвечать. Я знаю: таких, как я, было много… И все думали, что умеют общаться с тобой…

На самом деле он не умел общаться с морем, просто приходил на его пустой берег, чтобы помолчать вместе с застывшей водой. Вся его долгая и никчемная жизнь была для древнего сознания моря не более чем вздох, длилась не дольше, чем отблеск падающей звезды. Так… одна промелькнувшая мысль из миллионов мысленных конструкций, один порыв ветра в сердцевине смерча. Ничтожная вспышка беспокойного разума, посмевшая надеяться услышать ответ вечности…

И все же море было радо ощущать его. Особенно, сегодня, в фиолетовых сумерках. Мрачные синие пальмы склонились над головой почти с угрозой, ветер рванул пряди волос, но потом, словно застеснявшись, резко утих. Скомканная пачка сигарет – бумажное перекати-поле набережной, подхваченная порывом ветра, – полетела вдоль берега, нещадно ударяясь легким бумажным телом о холодные камни. Только что спокойная зеркальная гладь моря взбунтовалась; три волны, одна за другой, с силой ударились о пирс, плюнув человеку в лицо брызгами. Он рассмеялся:

– И я рад видеть тебя…

В прошлый раз он сидел на этом самом берегу месяц назад. Собирался умирать и прощался с миром. Потому что его ждали… Впрочем, это тоже неважно. Тогда он увидел нечто СТРАННОЕ: в грозовых тучах, нависающих над спящим морем, образовался просвет. В просвет вели ступеньки. Прямо над ним проплыло чудо из чудес: небесный остров, на котором возвышался величественный дворец. Строение не было видно целиком, но и тот небольшой фрагмент, что приоткрылся в просвете, навсегда врезался в память.

Стены дворца были сделаны не из камня или дерева, а из прозрачного материала. Лёд? Хрусталь? Алмаз? Винтовые лестницы уходили в небо, жидкая радуга стекала по ступенькам в этот бренный мир, где на берегу сидел онемевший свидетель. Он видел танец розовых лепестков, сопровождающий движение острова; он вдыхал аромат таких сладких и тонких духов, что не имел сил их выдохнуть; слышал далекие голоса и музыку, такую легкую и текучую, что она почти сливалась с шумом ветра. Он смотрел на железных колоссов, охраняющих дворец от врагов, и сочинял речь, которая бы умилостивила их неподвижные лица и заставила бы опустить оружие.

…потому что он очень хотел попасть во дворец.

Потом все внезапно закончилось: облака проплыли, растаяли, как легкая дымка на ветру; сумерки уступили место ночи, и он убедил себя, что дворец – лишь греза, которая привиделась уставшему разуму. Он украдкой посмотрел на море: оно тоже застыло, удивленно провожая проплывающий остров.

Это было (или не было?) месяц назад.

Сегодня он просто пришел к морю, и это было важно, если вообще что-то может быть важным. Важно для него самого.

Пахло водорослями, живой рыбой, дымом костра и еще чем-то весенним, вроде цветка магнолии. Он знал, что магнолии не цветут в конце февраля, и все же, ему так хотелось… Воздух, плотный и насыщенный, мог бы послужить пищей богам. Вдохнув морской запах, Гость больше не хотел есть, не хотел спать, не хотел идти на вокзал и не хотел возвращаться домой. Он желал одного: сидеть здесь вечно, спокойным и целостным, как древнее море, вечным и пустым, как космос, холодным и твердым, как эти пляжные камни.

Стоя на пирсе, долго смотрел на черную воду под ногами, видел всю её глубину. Он хотел бы нырнуть в это слитное пространство, хотел погрузиться в живую колыбель, стать ее частью, чтобы потом миллиарды лет волной исступленно биться о берег, шуметь пеной, брызгать каплями и кишеть рыбой. Море было полно эротики, даже такое спящее и холодное, с колючими снежинками над поверхностью. Эротики иного плана, чем человеческая. Море было бесполо и самодостаточно; оно не нуждалось в соединении с кем-то или чем-то другим. Его переполняла осторожная сила, свойственная столь величественному осознанию. Оно никогда и никому не доверяло, и ничего не хотело, просто проявляло запретный интерес. Интерес к мимолетному человеческому сознанию.

Вначале он отступил на шаг, обрызганный холодными каплями, потом равнодушно отметил, что вода затекла в левую туфлю, и отступил еще на шаг. Следующая волна почти накрыла с головой, подарив массу неприятных ощущений. Мокрые волосы, покалывание во всем теле, капли, стекающие за воротник куртки, мокрые джинсы. Ну, хватит… Он отпрыгнул назад и море утихомирилось. Оно стало ласковым, нежным, несмелым, оно подзывало и молило о внимании. Как истерзанный любовник, ластилось и обещало быть покорным. Он представил, как снимает одежду и погружается в ледяные темные воды. В какой-то миг показалось, что если делать все не так, как обычно делают люди, то можно дышать под водой. Он, обнаженный, зайдет к своему бестелесному любовнику и станет частью воды. Сядет на песчаном дне, и, оттуда, сквозь толщу воды, будет три тысячи лет смотреть на звезды. Созвездия будут проплывать, корабли будут тонуть, жизнь будет идти, существа рождаться и умирать, цивилизации сменять друг друга, а он никогда не умрет, потому что сольётся с морем в холодном оргазме.

Но у него было всего двадцать минут. Его ждали люди, вокзал и автобус. Ночь стала чернильно-синей, словно хотела своим мраком скрыть кокетство морских волн. Пальмы разогнулись, отпуская его, понимая, что человек уходит, значит, интересного зрелища не предвидится. Им вдруг стал интересней ветер и кричащие в небе птицы. Море сделалось совершенно равнодушным, устыдившись своих самонадеянных игр. Оно притихло и занялось обычным неделаньем: волны с холодным отчаяньем бились о пирс, пена клубилась, черная вода облизывала холодные камни, выбрасывая на берег обглоданный водой мусор.

– Мне надо возвращаться, я – Курьер. – Объяснил он морю. – Мне очень не хочется, но что поделаешь?

Он собирался бросить монетку, чтобы оставалась надежда на возвращение, но не стал. К черту приметы! Море больше не хотело ни его самого, ни монеток, ни дурацких объяснений. Море потеряло к нему интерес.

Он побрел вдоль берега, подгоняемый холодными порывами ветра. Птицы замолкли, провожая неудачника. Пальмы покрылись пылью и сделались колючими, чтобы пальцы неудачника не прикасались к ним. Грустно улыбнувшись, он с силой пнул морскую корягу:

ЧТО-ТО ОН ДЕЛАЛ НЕ ТАК…

На вокзале понял, что его время кончилось… Было слишком тихо; он переполнился подозрениями. Клочья ночи нанизали чернильную темноту на спящие дома города, и город приобрел неестественную объёмность.

Он перестал быть привычно трёхмерным.

Там, где улицы уходили во тьму, открывались выходы КУДА-ТО ЕЩЁ. Гость не осмелился даже протянуть руку в эту тьму. Очень тихо и осторожно Курьер проскользнул по освещенным улочкам, с некоторой долей мазохизма воображая себя героем компьютерной игры. Он – ненастоящий, а лишь образ на экране; мир не настоящий. Настоящая только тьма.

Ему потребовалась вся имеющаяся в запасе ясность сознания, потому что на вокзале его могли ждать…Те, кто не любил курьеров. Он уже видел этих людей: стояли возле пальмы у пригородной кассы, курили, переговаривались, пили колу и выжидательно посматривали на привокзальную площадь, – это было три года назад. Они выстрелили дважды, потом не спеша сели в серую старую «десятку» и уехали, затушив окурки о ствол пальмы. Тогда мишенью был другой человек.

Он называл этих существ «доберманами». Они лоснились собственной важностью и мнимым всесилием. Упивались ремеслом палачей, как голодные звери свежей кровью. Верные цепные псы, для них не имело значения, на кого охотиться. Их жизнь обрела смысл в преданном служении; в своих смелых снах они воображали себя самураями. Он презирал «доберманов», как величественный орел презирает охотника с ружьём. Но они могли выстрелить, докурив очередную сигарету. Пах-х-х! – и зимнее море больше не увидит своего любовника.

Вокзал представлял собой растянутую вдоль набережной букву «п», обросшую ларьками, кафешками и скамейками. Там всегда пахло едой, асфальтом, бензином и сладкой ватой. Там были люди, чемоданы, автобусы, и всё это вибрировало на волнах деловой сосредоточенности. Там жил особый вокзальный дух. Курьер не любил это место, несмотря на его уют, комфорт и красоту нового зала ожидания. Вокзал был анальным отверстием города и всегда охотней выкидывал лишних людей, чем принимал новых. Особенно зимой. Особенно ночью. Особенно под присмотром «доберманов».

Сегодня вокзал словно вымер, – нет людей, стоянка пуста, ни одного автобуса, ни одной машины такси. В воздухе ощущался легкий запах жареных пирожков, но он доносился, подхваченный ветром, из глубин соседнего железнодорожного вокзала. Здесь же ощущалась неприятная пустота, словно вокзал превратился в местный бермудский треугольник. И даже пальмы не желали быть свидетелями происходящего; заботливые городские службы укрыли их специальным материалом.

Готовился заговор?

Он глубоко вздохнул. Этот сон слишком затянулся. Завтра он проснется кем-то другим: библиотекарем, например, или автослесарем. Или, может быть, мусорной корзиной. И он не будет предметом охоты для «доберманов», просто будет радостно жить, есть свой хлеб, любить как все на земле, плакать, торговаться на рынке, копить деньги на похороны… Нет, никогда этого не будет. Потому что его ждал автобус, ночной вокзал, посты, холодный пот, жаркая сосредоточенность и мокрое стекло, сквозь которое видны несущиеся мимо города.

Он стоял посредине ровной асфальтированной площадки, и видел своё отражение в вечной лужице бензина; улетая вместе с мелким мусором, танцующим вальсы с ветром. Он словно видел один и тот же сон с погруженными в грезы сторожами и бездомными. Хотелось сделать одно единственное НЕ-ДЕЙСТВИЕ: намотать ткань и плоть вокзала на ось своего тела, стать огромным и плотным, тяжелым и застывшим. Он бы проглотил десяток автобусов, он бы забеременел залом ожидания, оброс бы ларьками с запахом снеди, вдыхал бы тьму, застрявшую в углах и укутал бы себя асфальтовым покрывалом стоянки… Но его время в этом городе кончилось.

Он понял это, когда увидел двоих, куривших у пальмы. Серые куртки, черные брюки, туфли с узкими носками. Квадратные лица, короткие стрижки, оттопыренные карманы. Типичные «доберманы».

Они старались не смотреть на него.

Вернулся на вокзал через час. Тревога и нехорошее предчувствие тугими жгутами стянули грудь. Шел, пригибаясь к земле, словно взвалив на плечи все грехи мира. Слух преследовали запредельные звуки: отдаленный шум, или даже скорее гул, стук, шорох. И шёпот. Шёпот многотысячного спящего города. Курорт-соня вливал в уши свой навязчивый гомон. Шум, как змея, вползал вереницей звуков в мозг, и хотел, чтобы Курьер УЕХАЛ. Уехал прямо сейчас, без ничего. Это означало бы смерть, оттянутую на пять часов.

Несмотря на полное царствие ночи, вокзал немного ожил. Стояло два автобуса, старый Мерседес с местными номерами и ставропольская Сетра. Два собрата-труженика, два неизменных друга и соперника. Он хорошо знал оба автобуса, помнил лица всех водителей и их сменщиков. Курьер мог бы сейчас сесть на один из автобусов и пуститься в долгий путь домой.

Ни черта он не мог бы! Узник своего обязательства, сам посадил себя на цепь. Да и вообще, был ли у него дом? Куда он мог вернуться, не опасаясь за свою жизнь?

Возле автобусов царила обычная для ночных пассажиров суета: торопливое вползание людей и сумок в черный зев, неспешный перекур счастливцев, занявших свои места. Все шло своим чередом. Ничто не могло остановить эту посадку, и никто не задержит автобус. «Забудь, – сказал он себе. – Это не твой экспресс домой. Ты не войдешь в это замкнутое пространство, зная, что два «пса-людоеда» уже протерли все глаза, ожидая жертву». Иначе автобус может не доехать до конечного пункта назначения.

Он остановился на том же месте, что и в прошлый раз. Ровно посередине вокзальной площади. Сзади стояли автобусы, – запряженные лошадки для глупых людей, так и не отрастивших крылья. Справа было здание вокзала, ведущее вялую ночную жизнь. Не сезон. Не сезон для ресторанного бизнеса, не сезон для курорта и не сезон для КУРЬЕРА. Прямо перед ним была стена ларьков и мелких магазинчиков. Там не было ничего, кроме подозрительной тьмы и тумана. А вот слева, возле пригородных касс он увидел Посыльного! Это была женщина; плотно сбитая, короткая стрижка, спортивный костюм, мужские кроссовки. Он уже как-то забирал у нее Посылку. Прошлым летом. Тогда на ней был открытый сарафан и сандалии. Он помнил ее улыбку, загар и смешной выговор, не похожий на местный акцент.

Лунный свет падал на ее макушку. Свет падал и на его кроссовки, только что купленные, чистенькие, с магазинным запахом. Он не тратил времени даром; за час преобразился, насколько смог: вывернул куртку наизнанку, натянул капюшон на голову, в бутике приобрел ярко-зеленые кроссовки и широкие рэпперские штаны. Она скользнула взглядом и не узнала его. Что ж, хорошо, значит, голодные псы тоже пускают слюну в напрасном ожидании. Хотя он не слишком на это надеялся, – они не ушли, они были здесь, на вокзале. Вокзал пропитался их черной «доберманской» аурой: её клочковатые следы витали повсюду, смешиваясь с туманом. Вдохнул воздух: воздух пах «доберманами». Курьер всегда узнал бы запах направленного на него оружия, – оно пахло СМЕРТЬЮ. То, что «псов» не было видно, ни о чем не говорило. Курьера не проведешь! Хорошо знакомый с обманом очевидностью, он не верил в то, что видел. Никогда.

Застыл, ощущая, что внутри его живота трепещет бабочка. Ее крылья прорывались сквозь тело, холодными движениями обмахивая его руки и ноги. Вокзал стал жидким, готовым растечься под его весом. Туман ожил, радостно приветствуя гостя. Вокруг него клубились воронки плотной тьмы, и сама ночь с ужасом отступила, оставив Курьера наедине со свихнувшейся реальностью. Он стоял, не шевелясь, просто наблюдал за бабочкой. Она билась и судорожно трепетала, словно пойманная силками его тела. Бабочка не причиняла ему ни боли, не удовольствия, лишь неприятно щекотала. Они были как два разных организма из разных слоев мира. Одно изображение, наложенное на другое. Насекомое умирало, задохнувшись от неестественности среды. Он выдохнул ее остатки в жадную тьму и присел на корточки, черпая из асфальта дневное тепло и устойчивость.

Курьер увидел «доберманов». Четко и ясно, словно здание вокзала стало лишь голограммой, за которой пряталась истинная реальность. Они сидели в зале ожидания, заняв удобную наблюдательную позицию, у широкого окна с игровыми аппаратами.

Ожидали…

Он развернулся и пошел прочь от вокзала. Свернув на широкую дорогу, пробежал несколько сот метров и нырнул под небольшой мостик. Пути отступления он приметил ещё в прошлый раз. Там, под мостиком, дорога, разделившись, шла в трех направлениях. Спустился вниз по пути, что вел к местному архитектурному исполину: огромному морвокзалу. Там дремали яхты, танкеры, скутеры, катера и прочие заманчивые средства передвижения. Только, вот беда: ему нужно было совсем другое направление… А он так хотел плыть по морю. Пусть даже в утлой лодчонке, и встречать рассвет, и заигрывать с волнами…

Завернул в первый же дворик, чтобы прилипнуть спиной к большому раскидистому дереву. Это была старая и мудрая ива. Показалось, что здесь, как и на пляже, пахнет цветущей магнолией, а может быть гиацинтами. Дворик спал и был счастлив своим покоем. Курьер представил себя Гарсией Маркесом, осознавшим, что у него остался всего один день жизни. Нет, он бы не рисовал под светом звезд, и не омывал бы розы слезами, и не давал бы дурацких наставлений тем, у кого впереди иллюзия вечности. Он бы пошел к морю. И гулял бы по волнам, целуясь с закатом, глубоко дышал и громко пел, не оглядываясь на то, что его услышат. Он бы взлетел, оставив этот мир потеть в сексуальном бреду и задыхаться в запахе не смытого в унитазе дерьма. Он был бы невероятно тих и самоудовлетворен, и подарил бы все, что имел морю и земле. Свое тело в первую очередь. А потом бы стал ветром, что разбрызгивает морскую пену и сыплет на влюбленных лепестки цветков, и принес бы всему миру легкий аромат цветущих в феврале магнолий. Или стал бы огромным танкером, режущем поверхность воды, как нож режет теплое масло. Или, на худой конец, чайкой, испражняющейся в зеленую поверхность моря.

Время остановилось, показалось, что он прирос к дереву, и прошло уже несколько веков. Дерево корнями впивалась в сочную землю, а кроной цеплялось за звезды на ночном небе. Казалось, стоит тряхнуть сильней, и звезды начнут падать, укрывая горящее тело. Так плохо ему еще никогда не было. Колесо мироздания совершило финальный круг и пришло время миру измениться. Что-то должно произойти, причем столь грандиозное, что человеческой фантазии не хватит вообразить и сотую часть. Курьер улыбнулся полной луне, укрывшей лик грозовыми тучами: может теперь больше не надо беспокоиться о Посылке и «доберманах»? Он ведь умирает… Пусть обосрутся от злости, прочитав его некролог.

Но он не умер.

Звезды посыпались, укрывая его горящие ноги своей прохладой. Кто сказал, что звезды – это разгоряченные плазменные шары? Это он – разгоряченный плазменный шар. Это внутри него шла термоядерная реакция. Курьер вдохнул побольше звездной пыли, готовый выродить новую Вселенную, и стал медленно падать в никуда, теряя все, что видел, что имел и что помнил…

– Эй, парень…

Он вернулся. Моментально осознал, кто, что и где. Он – чокнутый ублюдок, потерявший сознание в курортном городишке. Идиот, сидит себе под раскидистой ивой и воображает, что звезды падают с неба. Открыт для всех – для воров, убийц, «доберманов», представителей власти. Он последний лох, у которого сорвало крышу совершенно без повода.

Курьер чуть не взвыл от ужаса. Да, возможно в мире что-то происходило: больные планеты сходили с орбит; взрывались сверхновые; истомленный онанизмом, Млечный Путь выплескивал себя за границы известной Вселенной. И что с того? Какое он, обычный курьер, имеет к этому отношение? Никакого. Зато он отвечает за свою жизнь, раз уж она ему дана. И еще, он должен выполнить ДЕЛО: доставить гребаный груз, чего бы это ни стоило. Как, черт возьми, он мог забыть о таких простых, но насущных вещах?

Его трясло мелкой противной дрожью. «Романтик недоделанный, ты чуть не сдох прямо здесь, в центре февральского рая». Кровь молотила по вискам, он практически оглох, слушая только бешеный ритм своего сердца. Но всё вернулось на круги своя: звезды сияли, проглоченные голодной тьмой ночного неба, твердь находилась там, где ей положено находиться – под ногами глупого Курьера, а дерево не росло до самого неба. Какой больной сказочник нашептал ему этот кошмар? Море шумело сзади, мирный курортный дворик (три многоэтажки и гаражи) спал крепким сном. Жизнь как жизнь, никаких необычностей. И все же, в мире что-то произошло. Эта уверенность не покинула его, даже после того, как сознание окончательно очистилось. И сердечный удар тут не причем, как и дурная дедушкина наследственность.

– Эй, что случилось?

Он не сразу понял. ЧТО ИМЕННО она имеет в виду? Случилось с ним, случилось с «доберманами» или случилось с миром вокруг? Не важно. Главное, звезды перестали сыпаться с небес, как сухие осенние листья, и тьма спряталась в закоулках. Земля и асфальт не расплывались, он был жив и пока не обнаружен свирепыми ищейками.

Перед ним стоял Посыльный.

Но как эта женщина его нашла? Хороший вопрос. Если она нашла, могли найти и «доберманы». Он начал злиться на ее неосторожность, на собственную глупость и на злой ветер, который нагло сбросил капюшон куртки и сейчас бесцеремонно хлестал лицо волосами. «Все ревнуешь к морю?» – усмехнулся он ветру и перестал злиться. Все объяснялось просто: где-то между ларьками автовокзала существовал ПРОХОД, совсем узкая тропинка, которая привела эту женщину сюда. Она просто срезала путь, примерно прикинув, в какую сторону он ломанулся.

Ну что ж, не плохо, если за ней нет хвоста. Если «хвост» есть, он собственноручно убьет ее прямо здесь. Смертельно надоела эта игра в прятки и догонялки. Сколько он уже в нее играет? Пять лет. Всегда один, всегда осторожен, всегда точен, всегда безупречен до мельчайших деталей, – от этого зависела его жизнь. И пять лет Курьер успешно избегал неприятностей, пять лет вовремя привозил Посылки, не опоздав и на минуту, ни разу не привел «хвоста», и не получил пули. И если сегодня с ним случилось что-то странное, то это уж никак не из-за его расхлябанности. Либо он болен, либо болен мир вокруг. Но он не позволит глупой бабенке испортить ему дело. Во-первых, кто позволял ей идти за Курьером, пусть даже другим путем? Во-вторых, кричат ночью во весь голос только совершенные отморозки.

–Тихо!!! – он затащил её в тень дерева и хорошенько встряхнул: – Совсем спятила! Что орешь?!

И все же он был рад. Рад, что появился Посыльный, что «псов» пока не видно. И самое главное: ночное коловращение мира прекратилось. Скорее всего произошло это благодаря ее дурацкому "ЭЙ!". Ну и ладушки. И все же он впился в нее глазами:

– Ты ничего не заметила?

– Нет…

Теперь она задрожала, как осиновый лист, подозревая себя в каком-то ужасном проступке. Он мог испугать человека. Что-то ВЫХОДИЛО из его организма, что-то нематериальное, но вполне конкретное, наваливалось черной тучей на людей, заставляя их поджилки трястись от ужаса. Он втянул запах и поморщился: пахло потом, мылом и дешевыми духами. «Нет, так нельзя с Посыльным, с тобой в следующий раз не захотят работать!». Курьер ослабил хватку и нежно погладил ее короткую стрижку:

– Я хотел сказать: у тебя не кружилась голова или что-то в этом роде?

– Нет. – Она освободилась от его неудобных объятий, раз и навсегда прицепив на Курьера ярлык «опасный идиот». – У меня ничего не кружится, и, вообще, нельзя ли помягче!

Помягче?! Он бы захлебнулся от смеха, если бы курорт-соня позволил громко хохотать. Помягче… Он хотел рассказать ей, что видел как звезды упали к его ногам, что идет Апокалипсис, и что «…завтра грянет чума, и пойдет пировать, поджигая дома. Всем раздаст по кресту и на страшный суд отправит строем». Неужели она слепа и глуха, или послание было столь индивидуальным, что только Курьер мог его слышать? Ничего, завтра, когда настанет Египетская Тьма, реки потекут вспять, каменные гаргульи расправят крылья, Великий Мао встанет из могилы, и, собрав армию зомби, пройдет маршем по планете, он будет тем, кто, злорадно потирая руки, вечно ворчит: «А ведь я предупреждал!»…

Впрочем, он сам не верил в Апокалипсис. Это слишком просто. Кресты, убиенные младенцы, терзания плоти и наказание Божие, – это для мазохистов. Власть Сатаны, полчища саранчи, змеи и драконы, – это точно изобрели прожженные садюги. Вряд ли что-то произойдет в реальности. Человеческая глупость воистину неистребима, а пока она есть, то мир, закрученный вокруг нее, никуда не денется. Земля не провалится в ад, ибо нет такого ада, который выдержит теток, подобных той, что сейчас стояла перед ним.

– На! – Она презрительно сунула пакет.

Посылка для Курьера. Небольшой пакет, сантиметров пятнадцать, коричневая мягкая бумага. Тяжелый, но не слишком плотный. Что там: наркота, лунный грунт или прах усопшего местного авторитета? Он никогда не открывал Посылки, это был ЗАКОН. Меньше знаешь, дольше живешь. Поначалу мучило любопытство, но, где-то через год Курьер потерял интерес к человеческим отходам, просто отвозил Посылки и получал деньги, упаковка оставалась неприкосновенной. Всегда. И каждый раз он молил, чтобы это была не бомба или ядерные отходы. «Будет тикать, – выкину!» – шутил он с Посыльными и видел вымученные улыбки на их лицах. Наверно, им было глубоко безразлично, бомба там, или что ещё… Их страх был поддельным: в конце концов, не им же тащиться с пакетом под мышкой всю ночь на автобусе, или потеть холодными водопадами на таможне в аэропорту.

Он принял пакет аккуратно, но без лишнего внимания. Хотел промолчать, но без последней нотации не получилось:

– Во-первых, за нами следили. Там, на вокзале, двое ребят в зале ожидания. Ты должна была их узнать: квадратные лица и особый блеск в глазах: ОХОТНИКИ. Ты поленилась их заметить, курица. Во-вторых, если я ушел с вокзала, за мной НЕ НАДО ИДТИ, это понятно? Надо убраться с открытого места, засесть в местных кустах и заниматься чем-нибудь полезным: носик пудрить, например. И ЖДАТЬ. Ждать, пока я сам подойду. И, в-третьих, будь бдительной, обращай внимание на то, что происходит в мире. Ты совсем не слышишь моря, города, воздуха…

…Да, и тебе не падают звезды к ногам, и потусторонние бабочки не дохнут в твоем чреве. С тобой все в порядке, слишком в порядке. «Перед кем я распинаюсь?».

Он замолчал. Она не поняла ничего, кроме того, что этот курьер конченый параноик. Может, так оно и было?

– Пакет должен быть в месте назначения завтра.

– Я знаю, детка. Но я задержусь. Передай своим ребятам, что на вокзале меня ждали «доберманы». Они поймут, о чем речь. Я сейчас возьму такси и доеду до первой станции, а там сяду на проходящий автобус. Всё, иди, и больше не дури.

Ему очень-очень хотелось доехать на такси до самого дома. И никаких пыльных, пропахших бензином и ворами автобусов. Никаких остановок на убогих станциях с вонючими сортирами, никаких перекуров и чемоданов. Но такси было мышеловкой для курьеров, – именно в такси их и брали, именно там их грабили. Именно в такси и стреляли. Если уж и взлететь к Небесам, то не от взрыва бензобака, решил он один раз, и никогда не изменял принятому решению. Это помогало ему быть ЖИВЫМ.

Он накинул капюшон и пошел к трассе, даже не попрощавшись с морем. Та тонкая нить, что привязала его к курорту-соне, оборвалась сегодня на вокзале. Та тонкая грань, которую он был готов переступить, слившись со стихией, отдалилась в неизвестность. Он бы заплакал, если б вспомнил, как это делается.

***

Нырнул в черную пасть автобуса; темно и тепло – то, что надо, как в норке. Еще бы чашку горячего шоколада и красивую эротику по видео… Он продрог, ожидая запоздалый транспорт к дому. Сначала стоял на пустой ночной трассе, вглядывался в совершенно черное пространство, потом стал пританцовывать, напевая полумолитву-полустих: «Где же ты, мой милый автобус, я твой транзитный пассажир». И вот, когда «милый» наконец появился, тихо урча мотором, Курьер был откровенно рад. Он бы даже поцеловал пыльные шины, если б проклятые приличия позволяли.

Большая часть пассажиров спала. Им снился дом и удобная кровать, деньги и секс, ад и море, дети и волки. «Это хорошо!» – сказал он, растирая пальцы, чтобы кровь в них снова ожила. Сел на пустое сидение. Соседей впереди не было, сзади дремал какой-то небритый дядька. Несколько отчаянных курильщиков выползли из брюха Икаруса, но быстро вернулись, – ветер и холодные снежинки напрочь отморозили все их желания. Он разместился на двух сидениях. Готовился заснуть, не снимая кроссовки, кутаясь в легкий куртец, ожидая, когда придет тепло, но затылок и шея упирались в холодное стекло, и тело мелко задрожало. Там, в середине живота, где билась крыльями-лезвиями мертвая вокзальная бабочка, образовалось странная пустота. Некий сосуд, готовый быть заполненным. Только вот чем?

Он пытался поесть на станции, но так и не смог ничего проглотить: пирожок пришлось отправить в мусорную корзину. Наивный, думал, что голоден, но все было куда сложней. Если образовавшийся «сосуд» и надо было заполнять, то чем-то БОЛЕЕ КАЧЕСТВЕННЫМ, чем дорожный пирожок с картошкой. Может манной небесной? Или энергией звезд? Он не знал. А бабочка умерла и спросить было не у кого. Так что, мистер Кроули… отложим магию до лучших времен.

Он через кожу впитал атмосферу автобуса: запах, энергию, тепло и грязь, – «доберманами» не пахло. Дети, шумное семейство на задних сиденьях, грустная, усталая от жизни женщина справа от него, сонные студенты с наушниками в ушах, – обычный контингент для Икаруса. «Доберманы» остались в матрице курорта-сони, тереть до боли глаза, высматривая жертву, и лакать колючие снежинки, падающие на язык. Возможно им достанется от босса; возможно они разозлятся не на шутку, но они потеряли Курьера, и это факт. Как и все псы, они не слишком хитры и проворны, лиса машет хвостом у них под носом и удирает в нору.

Автобус наконец сдвинулся с места, увозя в брюхе спящего Курьера. Прощай, Норфолк…

Ему снились португальские готы, – бормотали что-то о своих танцах под луной и вечных богах. Кожаные, черные, мрачные. Он подыграл им на свирели, а потом пустился в пляс по огненному кругу. Женщины в длинных одеждах ударяли его полами платьев и косами, смеялись и молились Одину. Он не возражал. С него сняли одежду и поставили в центр. Под пятками разгорался огонь, но пламя только слегка согревало, не причиняя боли. Все было очень хорошо, Курьер не боялся за пакет, потому что проглотил его и теперь драгоценный груз поместился в пустой сосуд в его желудке, который породила бабочка. Вот так… В его теле был потайной карман.

Готы красили лица синими тенями и приносили жертвы португальским демонам. Женщины летали на метлах, управляясь с ними покруче Гарри Поттера, а он все играл и играл на пастушьей свирели, позволяя своему телу вырастить прозрачные крылья в память о почившей бабочке.

…Есть Путь, но нет того, кто следует по нему… …Есть Путь, но нет того, кто следует по нему……Есть Путь, но нет того, кто следует по нему……Есть Путь, но нет того, кто следует по нему…

Мертвые принцессы выброшены в Космос.

Так жаль. Он бы выплакал целое ожерелье из слез. Курьер, кажется, разрешил великую буддистскую загадку: что будет с кулаком, если разжать пальцы, и он готов был, повинуясь коанам, вытащить четыре района Токио из своего рукава, но голос сказал: «Проснись, они ждут».

Он вздрогнул, стряхивая, словно мелкую пыль, остатки сна из своей головы. Вроде все было неплохо, кроме того, что Курьер окончательно замерз. Холодные предрассветные сумерки уже завладели ночным миром. Пассажиры спали, представляя собой жалкое и беззащитное зрелище. И он уснул, хотя и знал, что это лишний риск; пакет предательски вывалился из подмышки и теперь лежал между его спиной и сиденьем. Ноги съехали вниз и попали во власть навязчивого сквозняка. Он мысленно выругался. «Красавец! Уснул, как сурок. Кто угодно, самый паршивый воришка, мог прихватить пакет, и полетела бы тогда твоя буйная головушка, Курьер».

И еще его беспокоил голос во сне. О-н-и ж-д-у-т. Что бы это могло значить? Отмахнулся, – просто странный сон, такое уже бывало. А вот есть хотелось всерьез. Он пожалел, что выкинул пирожок. Теперь у него в груди и в солнечном сплетении поселилась жгучая пустота. Кто-то высосал его изнутри, пока он спал?

«Ничего страшного, ковбой, это просто ГОЛОД. Пока ты бегал от «псов», забыл, чего хочет организм. Теперь пришло время телу заявить о своих потребностях. Потерпи, до родного города осталось совсем немного». А там он купит шашлык, бутылку хорошего красного вина, салат с креветками и большое мороженое. Поедет домой, насвистывая что-то из кельтских баллад. Торопясь, откроет дверь, обнимет и поцелует Персика, включит камин и музыку, – может, португальских готов, а может, что-нибудь американское, только медленное. И долгая зимняя ночь закончится. Потом позвонит Виктору и отвезет Посылку или попросит кого-нибудь прислать за пакетом. В конце концов, у Виктора целая армия «шестерок», надо же им иногда впрыскивать адреналин в кровь.

Автобус уже минут десять колесил по городу, сонному и пустому в пять утра. Чистому и притихшему, как никогда. Снова вернулось ощущение – ЗДЕСЬ ЧТО-ТО НЕ ТАК. И что-то (или кто-то) ждет Курьера, притаившись за видимостью обыкновенной жизни. Пустота, поселившаяся в солнечном сплетении, распространилась по всему телу, словно накрыло холодной волной, причем с такой силой, которой он и не помышлял сопротивляться. Неожиданно пришла мысль о невозможности покинуть автобус. Только выйдешь и обнаружишь, что голодные лангольеры сожрали местный вокзал, и там теперь пространственная дыра.

Автобус – единственное, что осталось от привычной реальности, мир изменился, ты ведь помнишь, курьер. Нельзя выходить. Железный зверь проглотил тебя, и теперь его кишки твой единственный дом. Здесь уютно, есть общество и твой пакет будет в полной сохранности. Просто НЕ ВЫХОДИ, он ведь едет в бесконечность, ты можешь быть вечным пассажиром.

– Ну, уж нет, я выйду!

Возможно, он слишком громко высказал свои мысли, – несколько пассажиров зашевелились, а водитель обернулся, вопросительно поглядывая.

– Сон приснился.

Он, кажется, всё объяснил водителю и себе: просто паршивый сон. У Курьеров такое бывает: не спишь ночами, дрожишь, а потом, на тебе, – дурацкий кошмар. Только одна ремарка: воображаемый брат, агитирующий навечно остаться в брюхе автобуса, разговаривал с ним не во сне. Может в полудреме? А может у него температура? Обиженное море не простило своего несмелого любовника и послало БОЛЕЗНЬ. Его продуло или что-нибудь в этом роде. Пощупал лоб, – лоб, как лоб, – сухой и прохладный. Ничего не говорило о том, что это бред.

Пора было выходить. Обычно ему нравился этот момент: все самое неприятное уже позади. Ты все ещё грязный, голодный и усталый, но от дома отделяют десять минут на такси. Предвкушение приятной теплой волной разливается по телу: наконец-то мир на время оставит его в покое. Люди в автобусе просыпаются и суетятся, собирая пожитки. Глупцы, они обременяют свои путешествия чемоданами, авоськами и баулами; они не видят из-за своих свертков других городов; они не разговаривают с пальмами и не любуются морем. Но они ощущают нечто близкое к чувствам Курьера: тихая радость по поводу завершения пути. Они не умеют приветствовать город, но они удовлетворены переменами.

Он вдохнул свежий морозный воздух: норд-ост и где-то около нуля, вокзальная площадь завалена снегом. Пятеро пассажиров ждут автобус, пританцовывая на ветру. Курьер ступил на родную землю и снова ощутил болезненный укол в солнечном сплетении.