Принц, его свита и Я

Глава 1

Я о многом сожалела, пока была слепа. Зря я надела цветные линзы, которые обещали придать глазам «бирюзовый оттенок», а сделали их красными, как у кролика. И на серебристую кофточку не стоило тратиться. Возможно, я всё та же неудачница и мне вообще не надо было идти на вечеринку. Ведь покорение Вовы К. не стоило потраченных усилий. И обернулось такими потерями…

Слепота – это не просто «когда ты не видишь». Одноклассники потом спрашивали, как это – быть слепым. Ну, так. Ты заточен внутри собственного тела. Будто поломан. Как телевизор без изображения. Понимаешь, что зрение было самой главной твоей настройкой. Без него ты просто набор хаотично включающихся остальных четырёх чувств. Они, как ни стараются, не могут показать тебе мир. От этого кажется, что всюду кроется какой-то подвох. Но это если красиво говорить. А если по существу… Я была слепа всего три дня. Да и то не полностью, размытые очертания предметов я различала – будто окружающий туман местами был более плотным. Что-то шевелилось перед глазами. Я могла отличить «человека» от «тумбы», даже если они одного размера.

Когда я ложилась спать накануне, зрение было немного нечётким, но я решила, что это из-за того, что долго смотрела в монитор. Однако, открыв утром глаза, я увидела лишь пульсирующую черноту. Я решила, что ещё слишком рано, тёрла глаза, моргала. И только когда не нашла взглядом светящиеся цифры электронных часов, стала звать маму.

Ковид в разные игры играет, это лотерея. Со мной он явно смухлевал: два дня не проявлял себя ничем, кроме небольшой температуры. Даже обоняние не пропало. Не было ни насморка, ни кашля. А на третий день я открыла глаза, а кругом темно. Я сказала прибежавшей маме:

– У меня что-то с глазами.

Она спросила:

– Сколько пальцев я тебе показываю?

И я ответила:

– Мам, я не вижу даже тебя.

Она прерывисто втянула воздух, но сразу же взяла себя в руки.

– Так… Так. Звоню в скорую. – Она уже пикала клавишами телефона. Потом мама дважды продиктовала адрес диспетчеру и, меряя комнату шагами, слушала его едва различимый голос в трубке. И вставляла время от времени раздражённо: – А я откуда знаю!.. Нет, просто ничего не видит!.. Поторопитесь!

Потом она села на кровать, взяла меня за руку и попросила:

– Только спокойно!

– Да я спокойная.

– Вот и хорошо.

Загрохали дверцы шкафов. Что-то свалилось на пол, наверное, коробка с ботинками с верхней полки.

– Ма, что ты делаешь?

– Сумку собираю, конечно.

Все остальные органы чувств обострились сразу же, пытались помочь глазам, подменить их. Я почувствовала, что две приехавшие докторши пахнут по-разному! Ощутила, что носилки, на которых они меня спустили во двор, жёстче сидения в машине. Различила почти неслышный звон ампулы, от которой отломили колпачок.

– Ты как? – постоянно спрашивали меня по дороге, и я честно отвечала:

– Я ничего не вижу.

– Но в остальном как?

– Никак. Нормально.

В больнице каталка оказалась жутко скрипучей. У одного доктора густой, внушающий уважение голос. Второй только что покурил. Мне светили в глаза (я узнала об этом только потому, что предупредили), а меня саму просвечивали на томографе; его звук был чем-то средним между уханьем филина и шумом водопада. Потом мы ждали где-то – молча, моя голова лежала у мамы на коленях. В те минуты не было ужаса ожидания, я не кусала ногти и не молилась. Кажется, я вообще ни о чём не думала. Тупила. Может, это был шок. Так что, когда доктор сказал деловито: «Дня за три, я думаю, зрение вернётся», – я не испытала облегчения. Потому что ещё даже не успела испугаться.

– У неё кровоизлияние в стекловидном теле обоих глаз, – продолжал врач, – попросту говоря, инфаркт глаза, но лёгкий. Девочке крупно повезло. Коагулянты и капельницы должны с этим справиться.

Я осознала, наконец, чего удалось избежать. Докатило: а ведь это могло быть навсегда? Навсегда – остаться – без зрения.

Но за три дня, пока я ничего не видела, я успела прожить целую жизнь. Чёртову слепую жизнь. Поесть и сходить в туалет самостоятельно – это, оказывается, был праздник, который я могла позволить себе каждый день и который не ценила. Когда прозрею, буду славить каждый приём пищи. Буду целовать книги и экран телефона за то, что могу читать. Улыбаться людям просто потому, что вижу их.

Первый день тянулся бесконечно. Три капельницы по полчаса – вот и все развлечения. Принюхивалась к запахам из столовой: вот это – капуста, а это – тушёнка.

Мама почти не отходила от меня, кормила с ложечки, совала то ложку, то салфетку, то градусник. Старалась быть весёлой. Я боялась, что моя болезнь брякнет по ней так, что её саму госпитализировать придётся, но она ничего, держалась, не плакала. Съездила домой, привезла мне одежду (от шока половину нужного не положила). На обратной дороге она купила мне чипсы с перцем. Мама клала мне в рот кусочки, и как же громко они хрустели на зубах! Я услышала, что и она хрумкает под шумок.

– Мам, ты тоже, что ли, ешь? Тебе не стыдно объедать слепого ребёнка? – пошутила я.

– А откуда ты знаешь, что я ем? Ты же не… – начала она.

– Хрустит, вообще-то. У меня теперь знаешь какой слух? Я слышу даже, как ты сейчас облизываешь палец.

– Серьёзно?

– Абсолютно.

Вдруг над головой грянул тот самый густой, вызывающий уважение голос:

– Вы совсем с ума сошли? Вы что делаете?

– А что мы делаем? – искренне удивилась я.

– Ладно, девочка не знает, что от глутамата и соли поднимется глазное давление! Но мама тоже хороша. Такая инфантильность!..

Мы с мамой пристыженно молчали. Ну да, товарищ доктор, моя мать не идеальна. Она, как вы верно заметили, бывает инфантильной.

Тревога пришла на второй день. Первый я провела вроде как в суете, хотя всё время лежала, а наутро началась пытка: лучше мне или ещё нет? Я без конца прищуривалась и напрягала глаза, но с ужасом понимала: улучшений нет, вообще никаких. Редкие всполохи на чёрном фоне. Руку свою не вижу. Весь день я гоняла: а может, врачи ошиблись? А если они сказали, что всё поправимо, просто чтобы меня подбодрить? Я стала часто спрашивать, сколько прошло времени. Оно шло слишком медленно. Я не захотела обед. Я вертелась на постели, как червяк. Меня раздражала болтовня соседок-малолеток. В какой-то момент полились слёзы; я размазывала их, удивляясь тому, что раньше не замечала, какие они горячие. Мама позвала врача, и он хмыкнул:

– Ты чего хочешь? Ещё только день прошёл. Лечение идёт успешно.

И при этом он как-то так отрегулировал этот свой густой голос, что я успокоилась. И мне даже стало стыдно. Но это продолжалось буквально пять минут. Доктор ушёл, и меня снова стала наполнять тревога. Что значит «всё будет хорошо», если я вообще ничего не вижу?! И снова страшные мысли полезли в голову. Да, без зрения мозг может нарисовать такие картинки от себя, что только держись! Он распоясывается.

В общем, когда пришли мои одноклассницы Катя и Юля, я была не в лучшей форме. Сперва я услышала, как они тихо переговариваются в коридоре. Слов было не разобрать, но голоса встревоженные. Потом скрипнула дверь, раздалось тихое шуршание, топот их ног.

– Привет, Алекса! – сказала Катя громко, как глухой.

– Мы пришли тебя проведать! – добавила Юля.

– Привет…

«Господи, сделай так, чтобы девочки не начали задавать маме всякие вопросы про её работу. Сделай так, чтобы мама не называла меня при них Шурой. Пусть она меня не опозорит». И мама не подвела. Сказала: «Пойду куплю себе кофе в автомате» – и ушла.

Меньше всего мне нужно, чтобы одноклассники раскусили, какая она на самом деле.

Я подумывала поинтересоваться, как там Вова К., но не хотелось, чтобы девочки решили, что я за ним бегаю. Это он за мной пусть бегает. Вместо этого я спросила:

– А что это шуршит?

– Шарики. Правда красивые? – спросила Катя. И паузу, которая повисла после этого в воздухе, можно было потрогать руками. Клянусь, я услышала, как Юля толкнула её в бок.

– Уверена, что красивые, – дипломатично сказала я, хотя зачем мне шарики, которых я не вижу?

– И все ребята тебе на открытке пожелания написали. Чтобы поправлялась. И Вова К. тоже…

Я, между прочим, из-за него ослепла. А он мне – открытку подписал? И тут меня прорвало:

– Вы серьёзно? Вы издеваетесь, что ли? Как я должна её читать?!

Я почуяла запах кофе. Это мама вернулась. Стоит, видимо, в дверях с круглыми глазами и молчит.

Одноклассницы тоже молчали. Я не должна была так…

– Вы извините, девчонки, – сказала я, – ковид сильно бьёт по нервной системе. Я из-за него сейчас нервная.

– Да ты что! Не извиняйся! – затараторила Юля. – Ты просто знай, что одноклассники переживают за тебя и ждут, когда ты вернёшься…

На той злополучной вечеринке Вова К., по всем расчётам, должен был подпасть под мои чары. И я была на высоте. Просто всё провалилось, так бывает.

Родители Вовы арендовали кафе и напечатали в типографии пригласительные билеты: «Приходи на мою вечеринку поиграть в «Кальмара»!» И раздавал он их не всем. Я, хоть в классе и новенькая, билет получила. Немного работы над собой, и вот результат: самый популярный мальчик пригласил меня на день рождения. На празднике он должен был, по моим планам, похвалить мой прикид и предложить свою дружбу.

Чтобы у Вовы К. не осталось шансов выкрутиться, я приобрела на маркетплейсе цветные линзы (выбрала, конечно, те, что со скидкой 90 %). Потом, вместо того, чтобы спать, я штудировала платформу уценённых товаров. Просеивала тонны шлака в поисках одной жемчужины. И она нашлась. Я наткнулась на объявление: «Продам серебристую кофточку Prada на молнии за символическую цену». Чтобы найти на сайте одно такое объявление, нужно прочесть тысячу. «Готова купить!» – сразу же написала я. Утром владелица ответила: «Да, приходите», – и я успела заскочить к ней перед школой. Жила она через два дома, и уже скоро я стояла в её прихожей.

– Почему вы отдаёте такую классную кофточку? – спросила я, примеряя это чудо. Она села идеально!

Женщина пожала плечами:

– Дочке купила, но ей что-то в ней не понравилось.

Вот так вот. Просто «не понравилось». Есть на свете настолько заевшиеся принцессы, что им лень сдать в магазин не подошедшие дорогущие вещи. Я протянула женщине 300 рублей. Для неё – «символическая» сумма, для меня – состояние.

Я таскала эту кофточку в рюкзаке весь учебный день, думая, какое неизгладимое впечатление она произведёт вечером на Вову К. Придя домой, я спрятала её в подъезде, в почтовом ящике под номером 105. Это мой тайник. Маме не нужно знать про мои обновки. В этой квартире никто не живёт, а замок на ящике легко отгибается пальцем.

Вечеринка была назначена на пять. В четыре я сказала: «Мам, я на день рождения». Она ответила: «Угу», – не отрываясь от монитора; смотрела турецкий сериал.

На первом этаже я осмотрелась – никого; достала из почтового ящика кофточку, стала стаскивать через голову рубашку в клеточку. Вдруг лифт зашумел, спускаясь вниз. А я, как назло, застряла в рубашке, она ни туда ни сюда. Но я смогла и стащить её (оторвав пуговицы), и натянуть свою Prada, а сверху и куртку. И даже нацепить на лицо выражение «стою тут, ничего не делаю». В фильмах бывают такие сцены: герой успел потушить пожар в комнате, припрятать трупы и принять непринуждённую позу за секунду до того, как к нему вошли.

Когда из лифта вышли соседи сверху, я приветствовала их вежливым «здрасьте», комкая в руках рубаху. Мне не впервой переодеваться в подъезде на скорость. Это моя новая суперспособность. А вот надевать линзы в таких условиях мне ещё не доводилось. Никогда не доводилось. Но, оказалось, ничего сложного: снять защитную плёнку, подцепить пальцем из ячейки маленький мокрый кружочек и залепить себе смело прямо в глаз. Я посмотрелась в зеркальце: глаза стали не то чтобы бирюзовые, но да, скорее голубые, чем серые.

До кафе я дошла пешком. Почти не волновалась. Катя прислала по дороге СМС: «Ты где?» И сразу же: «Я скажу, чтоб вот это без тебя не начинали, пока не сфотографируешься!» – и фото: целая армия из жёлтых и красных суши, выложенных в форме треугольника.

Перед входом я сделала пару глубоких вдохов и, помня об осанке и лёгкой улыбке, вошла в зал. Я думала, они будут за столом, но никто не сидел. На высоких столиках стояли тарелки, графины с разноцветными напитками, а одноклассники толпились вокруг. Фуршет, значит. Что ж, тоже хорошо. Не придётся сражаться за место возле Вовы К. за столом, можно будет настигнуть его везде и в любую минуту.

По залу расхаживал мужчина в неоново-розовой робе с капюшоном и сплошной чёрной маске на всё лицо. На одноклассниках были такие же маски, только они сдвинули их на затылок.

– Следующий конкурс: «Морская фигура, замри!» И пусть проигравшие пеняют на себя, – голосом робота объявил розовый в микрофон.

Юля протянула мне маску:

– Зацени. Я взяла тебе символ «квадрат». Главные же там вроде были квадраты?

Как здорово, что я совсем недавно посмотрела этот сериал!

– Алекса, где тебя носит? Давай скорей! – Катя потащила меня к столу с суши. – Легко, думаешь, было их сберечь?

Одноклассники столпились вокруг стола, фотографировались с нами и сосредоточенно поглощали суши прямо руками. «Алекса! Давай к нам в команду, когда будут перетягивать канат!», «Айда со мной на конкурс с шариками!» – предлагали мне.

– Наденьте маски, или покинете игру! – наигранно мрачно сказал аниматор. Мы все не без сожаления надели – в чёрном пластике было много мелких отверстий, так что всё в них видно – и стали подтягиваться к нему. На одних масках красовались круги, на других – треугольники.

В этой суматохе одинаковых чёрных лиц я потеряла Вову К. Но его светлые волосы с другими не спутаешь. Я подошла и протянула ему свёрток. С презентом я выкрутилась легко: нашла в бабушкином шкафу иллюстрированную книгу «Моби Дик», вообще новую, и просто завернула её в подарочную бумагу. А что, книга всегда уместна, к тому же это классика.

Зря, получается, я надевала линзы: лица-то всё равно не видно. Но девчонки хоть похвалили мою Prada.

Потом мы играли в «Морская фигура, замри!» под команды аниматора. Тем, кто не успевал застыть, он замогильным голосом говорил: такой-то выбывает! Мы с Володей вылетели первыми и стали наблюдать, как одноклассники борются за свою «жизнь».

Вова был в голубой рубашке, которая не только напоминала униформу игроков из «Кальмара», но и красиво сочеталась с его светлыми волосами.

Когда я только пришла в их класс, сразу заметила эту шевелюру и, ещё даже не разглядев лица, решила: вот кто тут главный сердцеед. И я не ошиблась. Вова К. явно волнует своих одноклассниц. Дело не только в волосах, от него самого исходит что-то такое. Мама сказала бы, сильная энергетика.

Не просто же так он вручил мне приглашение? Да ещё и смотрел при этом в глаза. Всё уже на мази. Мне всего-то нужно – додавить его сегодня.

– Володя, не нальёшь мне сока? – попросила я.

Но тут суровый аниматор в розовом приказал нам приступить к следующему испытанию – перетягиванию каната.

Вова встал со мной в одну команду – я чувствовала на затылке его дыхание, – и мы принялись вчетвером тащить верёвку, тужась и пыхтя, пока соперники не повалились на пол. Потом мы играли в «Сосчитай шарики» и во что-то типа классиков, только это называлось «Стеклянный мост». Вечеринка получилась хоть куда, но Вове совершенно некогда было обращать на меня внимание. Ничего, решила я, возьму своё во время дискотеки; я хорошо танцую, не зря же я ходила в танцевальную студию три года.

Но когда я зашла в туалет и приподняла маску, чтобы осмотреть лицо, из зеркала на меня смотрели два красных глаза. Чёртовы уценённые линзы оказались слишком ядовитыми, или я не помыла руки, когда их надевала, но глаза были не просто воспалёнными, а кроваво-красными. Линзы я выкинула в ведро, но, как ни плескала в лицо водой, краснота не прошла.

Я не стала искушать судьбу и понеслась в гардероб. Написала СМС Кате: «Заболеваю, пришлось свалить». Забрала куртку и пошла домой.

От прогулки легче не стало. Я переоделась в подъезде в порванную рубашку, а дома, проскользнув мимо мамы, сразу закрылась в комнате. И, только очутившись на кровати, поняла, что и правда заболеваю. Ломило лоб, руки и ноги.

Утром я проснулась с температурой, на которую смогла списать маме красные глаза, и осталась дома. Вова К. прислал мне: «Как здоровье?» – и фотки с вечеринки, на которых у всех были одинаковые чёрные лица. Я хотела написать что-то игривое в ответ, но мне стало и правда очень фигово.

А ещё через день, проснувшись, я поняла, что ничего не вижу. Так я и очутилась в больнице.

Глава 2

Меня зовут Алекса Голицына, и мне четырнадцать. В прошлой жизни меня звали Шура. Саша. Но та жизнь закончилась несколько месяцев назад. И я об этом совсем не жалею. Я сама решила строить себе новую.

В июне мы с мамой переехали в пустую бабушкину квартиру (не хочу говорить, по какой причине она пустует, мне это тяжело). Мама тоже начала новую жизнь – разошлась с папой. Но, в отличие от меня, она не действует, а хандрит. Хотя речь сейчас не о маме. Пока я почти ничего не видела и ворочалась на койке, я думала в основном о себе. Не потому, что эгоистка такая. Может, эта слепота – повод не грустить, а вспомнить, чего я достигла за последние месяцы. Проанализировать, правильно ли складывается эта моя новая жизнь. Сделать работу над ошибками.

Понятно, что если кто-то решил расстаться с прошлым, то оно было, мягко говоря, не очень. И я не исключение. Своё прошлое я вообще стараюсь забыть. Я его тщательно скрываю. От одноклассников, учителей. «Прошлое» – это лишь последний год, но столько всего произошло за это время!

Нет, до восьмого-то класса всё было нормально. Мы жили в Кингисеппе, потому что папа служил там в воинской части. Почти у всех моих одноклассников отцы служили там. Я не знаю, была ли я популярной. Я была «средняя» и не задумывалась, что могу быть какой-то не такой. Не приходилось. Мы с одноклассниками гурьбой бежали на обед, зимой кидались снежками, ходили друг к другу в гости – как сейчас говорят, «без звонка». За косы меня – да, дёргали. Но не больше, чем остальных.

Но потом папу перевели служить в город Сосновый Бор. И я провела в их школе целый год. Долгий треклятый год. В Сосновом Бору всё резко поменялось. Новое, съёмное жильё. Новые одноклассники. И с ними всё пошло не так в первый же день. Когда всех после линейки рассадили за парты, учительница сказала:

– Ребята, познакомьтесь с новенькой, – и показала на меня: – Пройди к доске, пожалуйста.

Я (которой мама, как обычно на первое сентября, заплела косы с бантами) встала у доски и стала произносить подготовленную накануне речь:

– Я Шура. Точнее, Александра. Я приехала к вам из города Кингисеппа. Дело в том, что мой папа недавно получил звание капитана…

Я хотела сказать ещё о многом. О том, что папа не просто так перевёлся, а с перспективой получить штабную должность в Петербурге буквально через год-два. Что я мечтаю стать актрисой, ходила в танцевальную студию и надеюсь завести тут новых друзей. Но тут я заметила, что все смотрят на меня с лицами «когда ты уже закончишь?», и замолчала.

– Ладно, садись куда-нибудь, – сказала учительница, и я пошла по рядам.

Несколько девочек сидели за партой в одиночестве, но стоило мне притормозить рядом с кем-нибудь, как они, сердито зыркнув, говорили: «Тут занято», «Сядь куда-нибудь ещё». Наконец, учительнице надоело, что я телепаюсь по классу, и она ткнула пальцем в одну:

– Так. Александра сядет с тобой.

Девочка неохотно подвинулась.

Ну, я и не надеялась, что все прямо вот полюбят меня с первого взгляда.

И то, что на перемене со мной никто не заговорил, – ну, бывает. Первый день же. Правда, раз девочки всё же подошли и, улыбаясь, спросили, от кого у меня кофточка. Я, обрадовавшись, что привлекла их внимание, честно призналась: от двоюродной сестры, бабушкиной внучки от её второй дочери… Одна сказала:

– Оно и видно, что от бабушки. – И все засмеялись.

– А у вас в Кингисеппе все банты носят? – такой был второй вопрос.

Ответ им не требовался, они сразу отвернулись. Я видела потом, как одна, показывая на меня пальцем, что-то шептала другой, и они смеялись. Я поняла уже, что банты здесь только у меня одной. Но ещё долго не могла осознать, что такие мелочи, как кофта и бант, делают меня какой-то не такой.

А потом пошло-поехало. Нет, не могу сказать, что надо мной там прямо вот издевались. Ногами не пинали, в лицо не плевали, волосы не выдирали. Полностью игнорировать – такого тоже не было. Нет абсолютно точного слова, чтобы описать, как ко мне относились одноклассники-сосновоборцы…

Но однажды я решила пресечь такое отношение раз и навсегда. И даже вроде как неплохо получилось. Но я так и не поняла самого главного: почему они так? за что? Я действительно не смекаю до конца. Сейчас, в больнице, я, разумеется, выгляжу не очень: старая футболка, кое-как заплетённая коса, глаза красные. Но просто поверьте: я вполне симпатичная, не середнячок, а выше. Никакие дефекты внешности мне не предъявляли, уродкой никто не обзывал. Семья – обычная. Была. Папа – военный, мама – домохозяйка. Успеваемость – хорошистка, самое то. И вот так сходу они стали меня презирать из-за кофточки? Я правда не понимаю. Одноклассники ведь даже не дали мне шанса поговорить с ними.

Я не ною и не давлю на жалость. Просто сейчас я валяюсь на больничной койке, времени поразмышлять – вагон, вот в голову и лезут воспоминания.

– Ма, мне нужно, чтобы ты привезла кое-что… И это… Может, дома переночуешь?

На самом деле мне ничего не нужно. Я просто решила сбагрить маму домой хотя бы на время. Кто тут устал, так это она. Она нечасто выходит из квартиры, а тут – целыми днями надо быть в больнице. Так что я составила в уме список «жизненно необходимых» вещей.

– А если я тебе понадоблюсь?

– Это больница. Уж кто-нибудь даст слепому ребёнку стакан воды!

После её ухода ко мне вкатили капельницу, других дел до вечера не намечалось.

– А вы можете отвести меня в коридор? – спросила я медсестру. Голос её мне показался добрым. – И посадить где-нибудь на лавочке? Хочу сменить обстановку. А кто-нибудь потом доведёт до палаты.

Кое-как, с её страховкой, я сползла с кровати, натянула на ощупь кофту, и мы отправились в путь. Я двигалась медленно, ощупывала ступнёй землю, прежде чем поставить ногу, и, как слепая лошадь в потоке машин, опасливо замирала, заслышав катящиеся каталки-капельницы. Но сестра не ворчала. Мы брели уже довольно долго, когда я, наконец, почувствовала обалденный тонкий аромат.

– Тут растёт цветок? Какой он?

– Да не знаю. Куст. Листья как у магнолии, только не магнолия. Бутоны как у розы, только не роза.

– А скамеечка рядом есть?

– Есть.

– Бросайте меня здесь!

Она оставила меня рядом с этой магнолией-не-магнолией. Койка уже порядком надоела. Буду сидеть, вдыхать этот запах и думать всякие мысли, раз читать не могу. Мимо меня время от времени проплывали, словно едва различимые облака, медсёстры в белом.

В прошлой жизни я была очень наивной. Я ведь действительно хотела понять, что со мной не так! Думала – соображу, если буду анализировать, за что именно одноклассники меня обидели. Не могут же меня не любить совсем-совсем ни за что! Но потом однажды я поняла: это бесполезно.

На открытом уроке в начале сентября классная задала вопрос:

– Какой фильм у вас самый любимый?

Я сидела на первой парте, поэтому и отвечала первой. Недолго думая, я сказала правду:

– Мне очень нравится фильм «Мэри Поппинс, до свидания!».

Я готова была и отстоять свою точку зрения. Когда классная спросила, что именно привлекает меня в этой картине, я сказала, что мне нравится и книга, по которой он снят, и прекрасная игра актёров. Я могла бы ещё что-то добавить, но спиной уже чувствовала: я говорю что-то не то. Никто не смеялся в полный голос, в спину не летела жёваная бумага, но им мой ответ не понравился. Но почему? Отличный же фильм. Действительно хороший. В результате я стушевалась и сказала:

– Пожалуй, у меня всё.

– Тогда дадим слово следующему.

И понеслась! Мои одноклассники стали называть фильмы, о которых я ни сном ни духом. Одно я понимала: все они иностранные, все они для взрослых и сняты недавно, и там любовь и криминал. Мне вот такое папа смотреть не разрешает. А если мне говорят: «Ты это пока не смотри», – я и не смотрю. У нас в семье это как-то нормально. Дело не только в послушании. Мне действительно нравятся фильмы для детей.

Немного ясности вносила учительница, которая говорила одноклассникам: «Это не фильм, а сериал!», «Твой фильм для аудитории 18+. Почему тебе родители разрешают его смотреть?». Но они всё равно обсуждали хорроры, триллеры, фэнтези, а я сидела как оплёванная на первой парте, боясь обернуться. Я чувствовала вину перед «Мэри Поппинс»: я начала её стесняться.

Потом на перемене одноклассники направились гурьбой в столовую, и я тоже, на некотором расстоянии. Одна из девочек поманила меня пальцем: ты, иди к нам! Ну вот, возможно, налаживается контакт.

– Напомни, как тебя зовут? – спросила она.

Шедший рядом мальчик опередил меня.

– Мэри Поппинс её зовут! – подсказал он, гыкая.

Я только хотела возразить, что меня зовут Саша, как девочка заговорщицки спросила меня:

– А знаешь что?..

– Что? – спросила я, склонившись к ней.

– А ничего, Мэри Поппинс. До свиданья! – И она оттолкнула меня. Не чтобы уронить, а чтобы обидеть.

Как же они смеялись! В столовой я села, конечно, отдельно.

Я помню всех сосновоборских одноклассников по именам, но не хочу их произносить. Я переименовала их в буквы. Так вот, эта девочка была – Икс (Х).

Я нащупала в кармане кофты открытку, которую принесли Катя и Юля. Это я сперва бухтела: «Зачем вы её подписали?» – а потом стала держать поближе к телу. Поглаживая скользкие, едва различимые выпуклости на бумаге, я испытывала невероятную радость и одновременно жгучий стыд за то, что вспылила.

Я вдруг осознала, что прежде, ну, в прошлой жизни, ни разу не получила открытки. Только от бабушек и тётушек, но не от одноклассников! И, что примечательно, тогда мне и в голову бы не пришло такого ждать.

В прошлом году я заболела в те же даты, только не ковидом, а простудой. Неделю не появлялась в школе – лёжа в кровати, изнывала от соплей. И не то чтобы о визитах с шариками, а даже о простой эсэмэске не мечтала. И когда вернулась после недельного отсутствия, меня не приветствовали ни радостными возгласами, ни даже заинтересованными взглядами. Да попросту никто и не заметил. Только Х., белокурая злыдня, обернулась со своей парты и сказала:

– А, ты вернулась. Я думала, твоего папу-прапора опять куда-то перевели.

– Он не прапорщик, он капитан… – стала я объяснять, но она уже отвернулась.

Так что эта открытка, на самом деле, огромное достижение. Точнее, для Шуры это было бы чем-то из области фантастики, а для Алексы – будет норма. Ну подумаешь, с Вовой К. вышла осечка! Мне зато шарики принесли. Ша-ри-ки. Милые, милые девчонки.

Ковид этот поганый… Сижу тут, беспомощная, куксюсь. А ведь всё так хорошо, меня ждут в школе. У меня всё теперь по-новому. А всё равно себя жалко. Господи, что у меня в голове? Это даже не каша. И хорошо, и плохо. Слёзы всё-таки потекли. Приехали! Надеюсь, никто меня сейчас не видит. Я стала тереть глаза. В кармане, как назло, кроме открытки, ничего.

И вдруг голос прямо над ухом сказал:

– Что-то случилось?

Вот чёрт! Это, значит, он рядом сидит и любуется, как я хлюпаю? Давно ли он подошёл, интересно? Да что там слёзы, у меня уже и сопли пошли. Вообще прелестно!

– Нет. Ничего. Это… спасибо.

– А тебе врача не надо?

– Не надо.

– А то смотри!..

Голос мальчишеский. Участливый. Не басистый, не писклявый. Не знаю, как правильно сказать. Может, бархатистый. Приятный, в общем, голос. А у меня сопли в кулаке. Шёл бы он уже, не хочу позориться.

– На́ вот салфетку. – Мне в руку ткнулась мягкая бумажка. Я схватила её, стала отирать глаза. Потом скомкала и сунула в карман, но не нашла его с первой попытки. Так и продолжала сжимать салфетку в руке.

– Глаза лечишь, да? Видишь плохо?

– Почти совсем не вижу. – Тут я спохватилась: – Но это пока. Из-за ковида. Скоро, сказали, всё нормально будет.

– Зачем же тогда плакать?

– Я и не плачу.

– Вот и хорошо. – Он сказал это без иронии.

Хватит уже о моих слезах. Я сменила тему:

– А как ты понял, что я не вижу?

– Это как бы глазное отделение. – Он помолчал и добавил: – И ещё у тебя кофта наизнанку.

Я поняла, что он улыбается. И тут я засмеялась. Нервы совсем никакие. И он тоже засмеялся. Потом сказал:

– У тебя ещё тут осталось.

К щеке прикоснулась салфетка. Он осторожно провёл ею под глазом. Я почувствовала на коже и салфетку, и его палец. Незнакомый мальчик, которого я не вижу, потрогал меня за лицо. Меня это поразило. Он прикоснулся совсем легонько, но при этом, не знаю, как сказать, уверенно. И сразу же щека отозвалась, потеплела. Может быть, если бы я видела его, такого эффекта не вышло бы, но тут я растерялась. Было неожиданно. Неловко. И очень приятно. Только покраснеть мне не хватает!

– А ты тоже глаза лечишь? – спросила я как можно непринуждённее.

– Нет. Я в травматологии. У вас тут просто тихо, народу мало. Я здесь иногда тусуюсь.

– Поранился?

Он помолчал, прежде чем ответить.

– Колено разбил.

– Упал?

И снова пауза. Ой, может, я лишнего хватанула?

– Ага, играл в футбол.

– Извини.

Может, мне не надо было спрашивать?

Я изнывала от того, что кофта моя наизнанку, что лицо заплаканное и наверняка красное. Ещё и пургу несу. Наверное, решил, что я дура.

– Не, это ты извини. Я затупил. Знаю, что ты не видишь, но при этом думаю: неужели непонятно, что у меня колено забинтовано?

Я слегка сощурилась, надеясь, что это незаметно, и вгляделась. Но каких-то определённых очертаний не уловила. Понятно, что человек, но внешность не разглядеть, даже цвет волос и глаз. Смутная фигура без особых примет и даже черт. Волосы, кажется, светлые.

– Не вижу. Но сочувствую. Поправляйся.

– Да ничего страшного. Меня тоже вылечат.

Мне хотелось поговорить с ним ещё, пусть даже я в таком виде. Он какой-то очень… уравновешенный. Говорит спокойно, не спеша. Солидно даже. И тут меня ожгло: может, он вообще взрослый? С чего я взяла, что мальчик? Он будто прочёл мои мысли и сказал нарочитым басом:

– Позвольте представиться: Макс. Повреждение передней крестообразной связки и смещение мениска. Учусь в девятом «Б».

Я почувствовала, как его ладонь прикоснулась к моей. Это он мне руку хочет шутливо пожать. Рука под стать хозяину – твёрдая, уверенная. И снова его прикосновение отозвалось во мне неловкостью и теплом.

И я потрясла его кисть и ответила в тон:

– Рада познакомиться. Алекса. Кровоизлияние в стекловидном теле. Тоже учусь в девятом «Б».

– А школа?

– Четыреста двенадцать.

– А у меня четыреста восемнадцать, это рядом совсем.

К нам приближалась, позвякивая, каталка. Бодрый и строгий женский голос сказал:

– Стрепетов, шуруй в своё отделение!

– Ладно, меня гонят, – вздохнул он и добавил шёпотом: – Давай тут снова вечером затусим?

– Окей.

Он ушёл. Его зовут Максим Стрепетов, у него мелодичный голос. Он играет в футбол и прикосновением осушает слёзы. И он учится в соседней школе. О… мой… бог!..

Глава 3

Памятным в прошлой жизни был и день 22 декабря. Накануне в школе сделали объявление: в спортзале пройдёт новогодняя вечеринка для восьмых классов. Программа такая: 1) конкурс сказочных костюмов; 2) дискотека. Когда классная сказала об этом, по рядам сразу же покатился восхищённый девчачий шепоток.

– Вопросы? – спросила учитель.

– А музыку можно самим выбирать? А медленные танцы будут? – загалдели одноклассницы.

Я тоже подняла руку и спросила:

– Вечеринка тематическая. Но какая тема? Какие сказки?

– Да хоть русские, хоть зарубежные. Просто костюмы сказочных персонажей. Вы вольны в выборе нарядов, – сказала классная.

– А ты разве не в своём будешь, Мэри Поппинс? – Х. обернулась ко мне.

Многие захихикали. Всю алгебру я размышляла. Я спрашивала про костюмы не потому, что хотела вставить свои пять копеек. Родители, когда собирали мне сюда чемодан, не положили в него карнавальные наряды. Но я придумала, как выкрутиться. Я могу быть Красной Шапочкой. Это вполне достижимый костюм. Мама сошьёт мне элементарную пышную юбку из остатков её синего атласа: два шва, одна резинка. На белую блузку можно намотать шнурок, типа это корсаж. Ну, и у меня есть старый красный картузик1. Небольшая плетёная корзинка в руках, которая зря пылится на шкафу, – вот и Красная Шапочка.

На переменке девочки стали слетаться в стайки и шушукаться. Они никогда не собирались все вместе, всегда разбивались на несколько группок. Надо идти страху навстречу, в конце концов, за спрос денег не берут. Я сунулась в одну из компашек и спросила:

– Красной Шапочкой быть, случайно, никто не собирается?

– Что? – не поняли они.

– Я хочу костюм Красной Шапочки. Просто сказала, чтобы не получилось повторений.

Они как-то странно на меня посмотрели.

– Ой, да будь ты кем хочешь! – сказала одна и скривилась: не мешай, мол.

Я отошла ещё недостаточно далеко, поэтому услышала за спиной:

– Ей-то это вообще зачем? У неё даже парня нет.

Но они тут же позабыли про меня:

– Так. Значит, с М. танцую я, если что.

– Так сказали же, что медленных танцев не будет.

– Да будут!

– Я тогда с Щ. танцую.

Я вообще, пока сюда не приехала, не думала, что мальчики – это парни. Но в сосновоборской школе девочки произносили это слово беспрестанно. С какой-то нездоровой радостью. Со смаком раскатывая первую «а», делая на неё максимальный упор: «Мой пА-А-Арень подарил мне фломастер», «Мой пА-А-Арень живёт на улице Кутузова». У всех них поголовно есть парни! Или они только собираются обзавестись парнями. Или с ними расстаются. Парень мог быть вообще вымышленным; некоторые мальчики из класса, я клянусь, даже не знали, что они чьи-то парни. Девочки жонглировали этим словом очень ловко. И делили мальчишек, как призы. Главное, чтоб «парень» был. Хоть в каком-то контексте. Чтобы произносить это слово в разговорах.

У некоторых, кстати, был прямо вот «парень-парень». З. ходила гулять с нашим одноклассником Ю. в парк, а Л. провожал до дома другой одноклассник. Это делало их избранными.

Я сперва не очень во всё это врубалась, но полненькая Света В. (ей я сохранила имя) помогла мне кое-что понять. Однажды, ещё в сентябре, когда мы вместе сидели на задней парте, она шёпотом спросила:

– А ты как со своим парнем общаешься?

Я не поняла:

– В смысле?

– Ты же приехала из Кингисеппа?

– Ну да.

– Так, значит, твой парень там остался? Как ты с ним общаешься? По скайпу? В телеге?

– Никак не общаюсь.

– То есть вы расстались?

И тут я поняла, что Света не рассматривает такой вариант – парня у меня нет. Вообще. Я ей так и сказала:

– Не обзавелась я парнем в Кингисеппе.

Она пристально посмотрела на меня и спросила:

– Так а почему тут не заведёшь?

Я промолчала. Две девочки на парте перед нами многозначительно переглянулись. Потом новость разошлась по классу: «Шура эта, вы не поверите, – сидите? – она без парня». И вот результат: возник вопрос, зачем мне идти на танцы, если парня-то нет. Да и цели его заполучить.

Так вот, костюмированный вечер. Я всё равно решила пойти. Мама ловко скроила и сшила мне юбку в духе Красной Шапочки, и белая рубашка к ней подошла, и со шнурком всё получилось. В назначенное время я появилась в спортзале, где была густо «полита» серебряным дождиком ёлка. И не сильно даже выбивалась из массы. Да что там, мой костюм был лучше остальных. Некоторые девчонки вообще непонятно что на себя напялили. Если судить по паричку с синими волосами – Мальвина, но при этом в джинсах. У другой – ободок с кошачьими ушками и заячий хвост. Кто-то просто нацепил пёстрый картонный колпачок – вот и весь костюм.

Нам и Деда Мороза пригласили, на которого одноклассники реагировали вяло. Мы водили хоровод и отвечали на вопросы викторины. Наконец, Дед Мороз сказал:

– Пришло время, ребята, наградить участника нашей вечеринки в самом эффектном костюме! И думаю, что никто не будет спорить с тем, что им должна стать… Красная Шапочка! Александра!

Ну вот, я сделала солидный такой вклад в собственную популярность. Под жидкие аплодисменты я вышла к Морозу и получила от него маленького плюшевого зайчика с глазами-бусинками. Я поклонилась слегка одноклассникам. Я хотела сказать: «Спасибо, мне очень приятно…», но увидела, что на меня уже никто не смотрит, а девчонки опять о чём-то шушукаются. Так что я положила игрушку в корзинку (пригодилась всё-таки) и просто отошла от ёлки.

Но вот вышла классная и объявила:

– Ну а теперь начинаем дискотеку!

Свет сразу же приглушили, а по стенам заелозили разноцветные круги от прожектора, который установили на столе. И всех девочек из зала как сдуло. Они упорхнули стайкой за дверь, похватав свои пакеты и сумки, которые были свалены на скамейке у дверей.

Куда они? Они же хотели танцы.

Но вот одноклассницы вернулись. И это были уже совсем другие девочки. Ни колпачков на резинках, ни кошачьих ушек, ни хвостиков. Всё это они поменяли на кофточки с пайетками и блестящие короткие юбки. Яркие колготки и многочисленные браслеты. Туфли на каблуках и огромные серьги. Многие и запрещённой косметикой воспользовались: тут и там мелькали нарумяненные щёки, поблёскивали мерцающие яркие тени. Все девочки переоделись за каких-то пару минут. Заиграла музыка, и это была песня Красной Шапочки: «Если долго-долго-долго…»! Мне как раз в тему, но уже не хотелось.

Вот несколько одноклассниц, горделиво улыбаясь, уже встали в круг и стали танцевать. Другие оправляли платья и блузки и тоже готовы были влиться в дискотеку. А я стояла рядом. В своём красном картузе и синей юбке из двух швов, и с корзинкой.

Красную Шапочку уже сменили другие исполнители, а я всё не могла надивиться тому, как неожиданно изменились мои одноклассницы. И, главное, дружно.

– А ты почему до сих пор не переоделась? – прокричала мне Х., перекрывая певицу.

– Так я не знала, что нужно снова переодеваться. Сказали же, костюмированная дискотека!.. – крикнула я в ответ.

– Ну да. Сначала костюмы, а потом дискотека. Переодевайся, – пожала она плечами.

– Но мне не во что, – призналась я.

Я была уверена, что мы станем танцевать в костюмах мальвин, пиноккио и котов в сапогах. Х. прикрыла глаза, сверкнув при этом золотистыми тенями:

– У тебя нормальная одежда-то вообще есть? – и уплыла в танце.

Я смотрела на этих див и всё не могла осознать. Это же костюмированный вечер сказочных персонажей. А они вот так резко сменили курс. Я вот решила, что раз сказали… Раз тема мероприятия заявлена… А они переоделись. Абсолютно все. Как нечто естественное. Об этом просто нужно было знать? Для них вот это – вещи, о которых и не спрашивают, это подразумевается. Чего мне не хватает, чтобы их понять? Это какой-то ген, которого нет у меня одной? Со мной что-то не так?

Я не стала сдаваться сразу. И вошла в круг танцующих. Плевать. Я никаких законов не нарушила, всё сделала как надо. Имею право веселиться.

Но вот Х. зацепилась трикотажной юбкой за мою корзинку.

– Ты совсем, что ли? – возмутилась она. – Ещё корзину притащила.

Тут музыка сменилась, заиграл медленный танец. И сразу двух девочек пригласили танцевать: топталась, положив руки на плечи своему парню, З., то же самое делала со своим Л.

Х. впилась напряжённым взглядом в толпу мальчиков. Пацаны всю дорогу держались отдельно, и, кажется, больше никто покидать свой круг не собирался. Но вот от их группы отделился один мальчик из храбрых. И Х. сразу же сделала стойку. Потом она в сердцах оттолкнула меня. Мальчик замялся немного поодаль.

– Он ко мне шёл. А ты заслонила меня своей корзиной! – зашипела Х. коброй. – Свали уже в лес со своими пирожками. Не позорь, а?

Я не выдержала, побежала оттуда. Вот так. Я победила в конкурсе, но я всё равно позорище. Я была тут единственным сказочным персонажем, но именно я лишняя. Мне каким-то образом надо было знать, что на сказочной вечеринке сказочным персонажам не место. Что надо было переодеться тайком. Накраситься. Все же знали. А я нет.

Уже в гардеробе меня нагнал одноклассник, насчёт которого эта кобра решила, что он по её душу. Он отдал мне корзинку, которую я забыла. Я даже не поблагодарила. Сорвала с крючка свою куртку и надела её, лишь когда отбежала уже далеко от школы.

Глава 4

– Шура, ты как? Мне сказали, ты тут сидишь.

– Ма, ты чего вернулась? Я думала, ты дома переночуешь.

– Не смогла.

– Может, тогда голову мне помоем?

– Нельзя. Ни греть голову, ни наклонять – ничего.

– Но она грязная!

– Ничего не грязная.

– Я же чувствую. Дай хоть шарф или платок.

– Хорошо, пошли в палату.

– Футболку нормальную привезла, зелёную?

– Ты про зелёную не говорила.

– Да как так-то? А какую привезла?

– Ты чего как на шарнирах?

– Ничего я не на шарнирах. Ковид вообще-то бьёт по нервной системе, слышала?

Когда мы пришли в палату, нас уже ждали.

– Давай ложись, гулёна, – сказал внушающий уважение густой голос, – будем ставить капельницу.

– Я потом смогу сходить ещё погулять? В коридор. – Я распласталась на кровати и дрыгала ногой, чтобы стряхнуть шлёпанец.

– Уже не сможешь.

– Почему?

– Это новая капельница, на два часа. Её уже после отбоя снимать будут.

– Что-о-о? Два? Может, поставим завтра?

– Мадемуазель, с вами всё в порядке? Вы же так торопились вылечиться! Если передумали, дайте знать. То говоришь, что тебя мало лечат, то – «завтра».

– Ладно-ладно. Колите.

– Премного благодарен.

– Мам, давай пройдёмся по коридору, – попросила я на следующий день.

Я ощупала косынку, которую попросила повязать мне, как бандану, убедилась, что волосы не торчат, и мы пошли черепашьим шагом по больнице. Я держалась за мамину руку, но курс задавала сама. И курс этот был на приятно пахнущий цветок, точнее на скамейку, возле которой он рос. Всё-таки совсем чуток я стала видеть; по крайней мере, растение казалось мне уже более густым тёмным облачком, чем вчера. Мы прошлись по отделению пару раз туда-сюда, когда, поравнявшись с нужным местом, я сказала:

– Давай присядем здесь?

Мама помогла мне опуститься на скамью, и мы просто сидели молча. Не знаю, в капельнице ли было дело, ковид ли ослабил хватку, но когда я проснулась, то, ещё не открыв глаза, поняла, что чувствую себя лучше. Появилась словно лёгкость какая-то. Будто в меня по капле влилось что-то хорошее. И что-то теперь было во мне – что-то очень сложное, но и совершенно очевидное. И настолько всеобъемлющее, что меня аж распирало от самых разных чувств. Это было воспоминание о том, как Макс прикоснулся к моей щеке.

Я стала придумывать речь: «Мам, я хотела бы побыть немного одна, если ты не против, послушать музыку», – но за меня всё сделал врач.

– Вот вы где, – сказал он вдруг. – Мамочка, можете сходить со мной и подписать оставшиеся документы?

Я поняла, что мама вскочила при его появлении, потому что наушники упали с шорохом на пол.

– Саша, давай я отведу тебя в палату, – засуетилась она.

– Не надо! Я прекрасно тут посижу. Под цветком. Никто меня не украдёт.

– А откуда ты знаешь про цветок? – ахнула мама. – Ты видишь его?

– К сожалению, нет. Просто он пахнет.

И вот мама с доктором ушли. Я сижу одна, в наушниках, но музыка не играет. Прикрыла глаза. Если он подойдёт сейчас, то подумает, что я умиротворённая и задумчивая, хотя я как натянутая тетива. Но придёт ли он – вот в чём вопрос. Мы договорились встретиться вчера. Я не спросила, как часто он бывает в нашем отделении. А если он сейчас на процедурах? Мне остаётся только ждать. И чем дольше я ждала, тем неприятнее становились вопросы, которые я себе задавала.

Наконец, я спросила себя: а почему ты вообще решила, Алекса, что он придёт? «Давай затусим» – это вообще-то ни к чему не обязывающее выражение. Мама с папой, бывало, шутили: «В нашем возрасте, когда говоришь кому-то, что надо бы встретиться, это означает вроде как до свидания». Ну вот, может, и «давай затусим» – это, по мнению Макса, «пока-пока». И вот я опять будто не новая уверенная Алекса, а скудоумная Шура, которая не врубается в то, во что врубаются все остальные. Опять эта паршивая растерянность и беспомощность. Я же начала новую жизнь, я изменилась. А в голове бухало: «Да он вообще забыл уже, что он тебе говорил», «Он и тебя уже забыл».

– Алекса? – услышала я.

Точнее, нет, не так. Я ощутила его присутствие за секунду до того, как он произнёс моё имя. Какие-то вибрации в воздухе. Он пришёл. Я дёрнула наушники.

– Привет незрячим, – сказал он.

– Привет хромым, – в тон отозвалась я.

– Я вчера приходил, но тебя не было.

Не забыл! Он приходил! Он искал меня!

– Да капельницы эти…

– Кино тут смотришь? – А с чувством юмора-то у него всё в порядке.

– А ты в футбол пришёл поиграть? – Я снова становилась собой, Алексой.

– До футбола ещё как до Луны пешком.

– Ну, ничего. Подлатают тебя, и будешь снова гонять. Отдыхай пока, релаксируй.

– Да в том-то и вопрос. Отдыхать нельзя.

– Не поняла.

И снова он примолк. Я исправилась:

– Ты извини, я просто в футболе не шарю. Почему нельзя отдыхать?

Он повозился на скамье.

– Меня приглашают на просмотр в футбольную академию «Зенита». Их тренер в наш клуб приезжал, всех отсмотрел, я ему понравился. Будет отбор, но он сказал, что, судя по тому, какой у меня уровень, вопрос решённый, возьмут.

– А когда это?..

– Сборы-то? Тридцатого октября. Так что мне ускоряться надо, а не релаксировать.

А-а, вон оно что! Вот почему он переживает. Но пока я думала, что сказать, женский голос прокричал:

– Молодёжь, обед! Не рассиживаемся. Александра, тебе мама пошла еды набрать в столовую, сейчас придёт. А ты, Стрепетов, сам доковыляешь.

Мама, когда вернулась, спросила:

– Ты чего такая?

– Какая?

– Сияющая.

– Так ты ж вернулась! Не бросила меня, калеку.

– Смешно. Цепляйся за пояс, у меня в руках тарелки.

Я чухала за ней вагончиком по коридору.

– А что ты не спрашиваешь, что врачи говорят?

– Что они говорят?

– Анализы гораздо лучше. Реакция на лечение хорошая. Через неделю, наверное, будут говорить о выписке.

Да я и дольше готова это терпеть, мамуль. Даже ноги будто ватные. Он не взял меня за руку, и говорили мы про футбол. Но он пришёл! Ко мне пришёл, не просто так.

После того как я выскочила на улицу в костюме Красной Шапочки, я простыла. Так что каникулы я провела дома. И не было чувства, что я что-то упускаю, наоборот, я готова была болеть ещё долго, только чтобы не видеть никого.

Проблема, как я понимала, была не только в том, что я не прихватила нормальной одежды на дискотеку. У меня вообще не было нормальных, по их мнению, вещей. Войти в это сообщество в моих одёжках – нереально. Почему, интересно, у них такой ажиотаж насчёт шмоток? Атомная станция так, что ли, на них влияет?

Так я готова была на эту уступку, на этот их дресс-код. Я спросила родителей:

– Может, купим мне новой одежды?

– А с твоей что? – спросил папа.

– Да она какая-то детская.

– Ну а ты кто, взрослая? Рано о тряпках печься, – буркнул он.

Я попыталась объяснить, что просто хочу быть модной, но получила лишь все эти бла-бла-бла: не надо следовать стадному инстинкту, не по одёжке судят человека. Ну и коронный вопрос: «А ты вообще знаешь, как тяжело деньги достаются?» С папой разговор всегда короткий.

Мама сказала:

– Саша, давай вернёмся к этому разговору, когда я начну получать дивиденды.

– Какие дивиденды? – спросил папа. – Ты хотела сказать, убытки?

Это он припомнил маме её магазин. Мама со своей подругой ещё год назад решили, что будут торговать через интернет одеждой для младенцев.

– И что в результате? – спрашивал папа и сам себе отвечал: – Только потратились, а ничего не продали.

Они с мамой стали чаще в этом Сосновом Бору срываться друг на друга. Всё-таки есть в этом городе что-то губительное.

Вещи, которыми затарились мама с подругой, уже какое-то время лежали в бабушкиной квартире в Питере. Подруга, которая «взяла на себя маркетинг и продажи», к магазину быстро охладела, сказала: «Не до того мне». Ещё и потребовала, чтобы мама освободила её жилплощадь от своих вещей. Так что мама вдобавок потратилась на то, чтобы перевезти всё это барахло из Кингисеппа к бабушке.

– Вообще отлично, – съязвил папа, – теперь мы эту квартиру даже сдать не можем!

– Да если бы я была в Питере, я бы всё продала! – отрезала мама. – Да только я-то – здесь!..

– Ну да, ну да. Конечно, виноват я.

Каникулы были долгие. Никто из одноклассников не поинтересовался, почему я сбежала. Да ни у кого из них и телефона моего не было: зачем он им? Время сгустилось, текло медленнее, чем обычно. Я жила как в киселе. Родители почти всегда сидели по разным комнатам. Когда папа приходил со службы, то припадал к телевизору. Мама читала или раскладывала карты Таро, а когда звала всех есть, то выяснялось обычно, что отец уже перекусил и не хочет. «Вообще-то я могла бы женой профессора быть», – однажды тихо сказала мама, после чего родители двое суток вообще не разговаривали.

Негатив подпёр меня со всех сторон. С одной стороны – школа, в которой просто мрак; с другой – чужая холодная квартира, где вечно кислые предки. Я так и буду всегда одна в этом Сосновом Бору, так и буду всегда носить детскую одежду, пока не вырасту из неё. К одиннадцатому классу она, может, задушит меня, и я хоть перестану мучиться.

После каникул я пришла в класс, ни на что уже не надеясь; даже мысли больше не было понравиться кому-то. Я даже не буду пытаться понять их. Пошло оно всё к чёрту! Проживу без их драгоценного внимания. В своей одежде, в своём вакууме. Но тут-то меня вниманием и одарили.

Одну парту у нас во время каникул забрали, поэтому учительница уплотнила нас – снова подсадила ко мне (а я давно-о-о уже сидела одна) волоокую толстушку Свету К.

Только мы уселись с ней за парту, в класс вошли Х., та самая девочка-кобра, и её подруга Y. Увидев меня, Х. стала что-то шептать Y. и показывать на меня пальцем. А потом закатила глаза на публику и громко сказала, ни к кому не обращаясь: «О госсспд…». Это было чересчур даже для неё. Чтобы докопаться, они обычно использовали хоть какой-то повод, а тут сразу с места в карьер. Проходя мимо меня, Х. нарочно смахнула мои учебники на пол.

– Осторожней! – сказала я.

Но она сощурилась:

– Сама осторожней!

Я аж обомлела. И тут она произнесла странное:

– Ну что, довольна теперь?

У меня вообще мозг погнулся. Чем я должна быть довольна? Красная и злая от бессилия, я поднимала свои учебники, пока она усаживалась через парту от меня.

– Что это с ней? – пробормотала я.

Света К. сказала на зевке:

– Из-за Комарова злится.

Комаров – этот тот мальчик, который вроде как хотел пригласить Х. на танец, а потом принёс мне в гардероб корзинку. Раз уж он, сам того не желая, сыграл такую важную роль в моей судьбе, я и его буду называть по фамилии.

Я сказала:

– Это что же, Х. все каникулы бесилась, что я толкнула её корзинкой и помешала Комарову пригласить её на танец? – и стала чертить ось координат карандашом по линейке.

– Да нет. Она же хотела с ним встречаться. А потом Комаров сказал, что ты ему нравишься. Понятно, что он хочет встречаться с тобой.

Уже позже я поняла: возможно, Света была мне послана в той школе кем-то вроде ленивого ангела-хранителя. Или оракула. Опять глаза на истинное положение вещей раскрыла мне она. Опять я обо всём узнала от неё. Света была как бы промежуточным звеном между мною и одноклассницами. Одевалась она не лучше меня, была медлительной, какой-то тягучей, но парень при этом у неё был. Держалась всегда как-то особняком – но при этом её девочки привечали. Света могла, если хотела, запросто влиться в их компанию. Просто она не всегда хотела. Этакая толстая кошка, которая гуляет сама по себе. Я так и не разгадала секрет этой её независимости.

Грифель хрустнул. И мой мозг тоже. С чего Света так подумала? Я так и спросила.

– Ну, он же на дискотеке хотел тебя пригласить. И побежал потом за тобой.

– Ты что-то путаешь. – Я посмотрела на Свету, не издевается ли. Вроде не шутит.

– Не-не, инфа – сто процентов. Он потом говорил, – тут Света назвала имя ещё одного нашего одноклассника, – что будет твоим парнем. Девчонки это слышали. Х. разозлилась.

Толика истины в Светиных словах была: Х. действительно разозлилась.

Я посмотрела на Комарова, который сидел через проход. Шатен. Слегка волнистые волосы. Черты лица, которые, наверное, называют тонкими; всё скорее укладывается в треугольник, чем в овал. Всё такое… аккуратное. Нос, рот, глаза заострённые. Он поймал мой взгляд и сразу же отвёл глаза.

Я попыталась посмотреть на него как бы в другой оси координат. Как на парня. И ничего не изменилось. Вот, сидит всё тот же одноклассник Комаров. Чертит в тетради. Просто стало жутко неловко. Так что теперь? Он позовёт меня гулять? Как-то обозначит свои чувства? Записку напишет?

Урок закончился, но записки он мне не прислал. Да и не смотрел на меня больше.

Зато потом, во время обеда, когда я, как всегда, села одна, три одноклассницы подошли ко мне и сказали: «Так ты теперь, значит, с Комаровым?» Я не знала, что ответить. Думала, они начнут издеваться, но они остались пить компот за моим столом. И вели себя вполне дружелюбно! Фантастика, но факт.

За день ко мне подходили ещё несколько раз девчонки на перемене, говорили, что знают, что я теперь «с Комаровым». Не уточняли. Не задавали наводящие вопросы. Не интересовались моим мнением. Они просто ставили меня перед фактом, что знают: «Слышала, ты с Комаровым…» Я говорила: «Э-э-э, ну вообще-то…», «Я, если честно, и не в курсе». Но им мой ответ и не требовался. Это была дичь какая-то. Паломничество непонятно зачем и почему. Будто поздравляют с именинами, а они в другой день или не у тебя. Но знаете что? Мне было приятно. Ко мне в кои-то веки обращались не с вопросами: «А ты когда собираешься выкинуть эту рубашку?», «А сумку новую тебе купить не хотят?» Вместо презрения был интерес, пусть и странный. Это что же, чтоб к тебе относились нормально, достаточно просто сказать: «Да, у меня есть парень»? Нет, не может такого быть.

Но главная странность была в том, что Комаров ко мне не подошёл ни разу за весь день! Он поставил мне три отметки «нравится» в социальной сети, и на этом всё. Я переживала, что делать, если он заговорит со мной, ведь я даже не знаю, нравится ли он мне. И как вообще это происходит? Он должен спросить: «Так ты согласна?»

На литературе я ещё раз осторожно покосилась на него. Надо же, был просто одноклассник, а тут встречаться хочет.

На биологии З. спросила, не хочу ли я вместе с ней препарировать прожилки на листе традесканции (ради чего нам велели разбиться на пары), а после уроков Ю. и Н. предложили пойти домой вместе.

А вот девчонки, которые ходили вместе с Х. (Y. например), конечно же, меня не поздравляли. Когда я оказывалась рядом, из их стайки доносилось: «убожество», «чмо», – произнесённое как бы между собой, но так, чтобы я расслышала.

Виновник всего этого, Комаров, провожать меня не увязался, ушёл домой в компании мальчишек. Да даже и хорошо. Мне надо было как-то переварить эту мысль, иначе я бы умерла от смущения. Но вечером он поставил лайк ещё одной моей фотографии. В ту ночь я почти не спала. Не из-за того, что я нравлюсь мальчику. Мне было лестно, что я весь день была в центре внимания. Не само внимание меня радовало (внимания-то мне ой как хватало!), а то, что оно было хоть немного положительным. Я прикидывала: у меня может быть парень. Самую малость я стала своей. Будто приобщилась к какому-то другому миру, в котором существуют мои одноклассники.

Поделиться новостью с родителями мне и в голову не пришло. Зачем? Мама станет кудахтать, предлагать мне погадать, давать прогорклые советы, вспоминая свою юность. А папа разозлится на обеих: вот ещё удумали, пусть делает уроки и не забивает себе голову всякой ерундой!

Факт: одна-единственная новая клёвая шмотка в те дни решила бы гораздо больше моих проблем, чем все папины советы, вместе взятые.

– Ужи-и-и-и-ин! – донеслось из коридора.

– Мам, а возьмёшь мне два компотика?

Мама ушла в столовую, а я растянулась на кровати и настроилась на частоту «болтовня соседок-шестилеток».

И вдруг я снова почувствовала его рядом. И опять ещё до того, как он подал голос! Это был Макс. Он здесь! Он нашёл меня. Я аж поперхнулась, вся кровь бросилась в голову. Ой, а косынку-то я не повязала. Я ж как чудище, наверное.

– Хай, – тихо сказал он. – Я попрощаться. Меня выписывают.

Я приподнялась на кровати.

Как – попрощаться? Разве ему не нужно ещё долго лечиться? Но вслух я сказала:

– Ого! Вот это тебе повезло! Поздравляю. А меня только через неделю.

– Ты давай, это, поправляйся скорей. Всё будет хорошо.

– А тебе хорошо… вернуться.

Ну вот, только он появился в моей жизни, как его забирают.

Но это было ещё не всё.

– Я тебе вот принёс. – Он сунул мне в руку что-то круглое. Я попыталась ощупать это и услышала: «пи-и-и-ип!».

– Что это?

– Котёнок-антистресс. Типа, сжимаешь его, и становится веселее. Мне подарили, когда я сюда загремел. Талисман. Глупость, конечно, но…

Так. Из минусов – его выписывают. Я с непокрытой грязной головой и всё в той же кофте, в которой он видел меня в последний раз. Из плюсов – мамы рядом нет. Да о чём я? Главное, что он пришёл! Да ещё с подарком. Это же… Это… Надеюсь, у меня не слишком ошалелый вид?

– Совсем не глупость. Тебя же выписывают. Значит, и мне поможет.

– Врачи мне тоже немного помогли, – засмеялся он.

– Так что? Значит, скоро снова в школу? – как можно небрежнее спросила я.

– В неё, родимую. Пока тренировок не будет, только учиться и придётся.

Мы немного помолчали.

– Ладно, мне пора, – сказал он. – Давай тут… прозревай. Береги себя. Ещё увидимся.

Я напрягла руку, представив, что он сейчас похлопает меня по ней. И он похлопал! Легонько и осторожно.

«Пи-и-и-ип!» – это я непроизвольно стиснула свой антистресс.

Он ушёл. Я откинулась на кровати. Я как оглушённая рыба. Оглушённая и слепая глупая рыба. Мысли метались в голове, натыкаясь друг на друга.

Расспросить соседок, как он выглядит? Нет уж, на показания малышни опираться нельзя.

Господи, когда уже я буду видеть нормально?!

Какая же глупость была так надрываться ради Вовы К.!

Макс сказал, «увидимся». Это чудесно.

Надо намутить себе какой-нибудь прикольный джемпер. Может, и джинсы новые.

Когда вернулась мама, я усердно жамкала своего котёнка, пытаясь представить себе, как выглядит Макс Стрепетов. Мне всё же кажется, у него светлые волосы. И ещё человек, который так спокойно и доброжелательно разговаривает, конечно же, не будет уродом. В нём есть какая-то уверенность; это, наверное, и потому, что он красивый. Опять же, он футболист. Уроды же не играют в футбол, или нет?

Об тумбочку звякнула посуда.

– Ой, игрушка. Откуда? – спросила родительница. – К тебе опять одноклассники приходили?

– Ага. – Я не сильно-то и соврала.

И вдруг я поняла.

– Мам. Я тебя вижу.

– Как, как видишь? Хорошо?

– Немножко, но хоть вижу.

Не во всех подробностях, конечно, но я, по крайней мере, могу её узнать. Длинные тёмные волосы, тонкая фигура. Выражение лица пока не разглядеть. Зрение до этого возвращалось по крохотной капле, а тут прямо прорыв. Я поднесла котёнка к лицу. Это круглый шарик с двумя выступами; наверное, это ушки.

– Обход! – раздался густой, внушающий уважение голос.

– Доктор, она видит!

Он в ладоши не захлопал, не заахал. Спокойно сказал:

– Ну, вообще-то так и планировалось.

Потом присел на кровать:

– На фонарик смотрим. Глаза вправо. Влево.

– А когда меня выписывать будут?

– Я же говорил. Через неделю, не раньше.

– Но я вижу уже.

– Что я тебе сейчас показываю? – Передо мной маячило что-то продолговатое.

– Градусник.

– Почти. Ручку.

– А сейчас? – Теперь это было что-то округлое.

– Э-э-э…

– Фигу я тебе показываю. Неделю, не меньше.

После его ухода я снова пошла на ту скамейку. С помощью мамы, но почти сама. Сказала, что хочу посидеть одна, буду слушать музыку.

Мне хотелось побыть на нашем месте, посмаковать некоторые моменты и детали нашего общения. Слишком много как-то обрушилось всего: и котёнок, и «увидимся», и прикосновение к щеке. Надо всё это вспомнить, прочувствовать, осознать. Почему одно мимолётное прикосновение так меня ошеломило? Не волшебный же у него палец! Нет, тут дело не в прикосновении, а в человеке, в том, что от него исходит. А что исходит-то? Ну, во-первых, участие. Доброта. Он не просто пожалел, он поддержал меня, причём так, что тепло стало, и было совсем не стыдно принимать его помощь. Ну, доброта, ну и что? Мне вытерли слёзы – и я прямо в себя прийти не могу? Нет, тут не только это. При том, что он такой спокойный, заботливый и вежливый, он совсем не лошок, это точно. Он явно из крутых. Лохи в футбол не играют. Но Вова К. тоже из крутых, однако как быстро его сдуло на задний план после того, как я пообщалась с Максом… Чувство юмора? Пфф… Не смешите меня, на этом вообще далеко не уедешь.

Чем дольше я сидела на этой скамейке, тем чётче осознавала: есть некий компонент, который невозможно вычленить и который перевешивает все остальные положительные качества. Он не определяется глазами, обонянием и разумом, но это явно что-то серьёзное.

Вот к какой мысли я пришла на лавочке: это что-то серьёзное. Звучит банально, но это так. Отношения с Комаровым были придуманы даже не от любопытства, а от безысходности. Это я типа мимикрировала под своих одноклассниц, чтобы сойти за свою. Чтобы не нападали.

Вова К., на которого было потрачено столько усилий, – это желание взять реванш. Доказать другим и себе, что могу, что крутая. Трофей такой. А Макс Стрепетов – это Макс Стрепетов. Это совсем другое. Он мне нравится, я хочу с ним общаться. Найду его. Главное, не налажать.

Мысли снова вернулись к насущному. Первая встреча самая важная. Надо будет столкнуться с ним как будто невзначай. И выглядеть хорошо. Одеться, конечно, красиво. Чтобы понял, что я не такая, как в больнице, с грязной головой и в кофте наизнанку. Я, конечно, разыщу его страницу в соцсети, чтобы выяснить, как он выглядит, чем интересуется. Но при встрече сделаю вид, что не узнала его. Пусть сам меня окликнет, а я такая: «Ой, Макс, это ты! Надо же, я тебя именно таким и представляла». Спрошу, как здоровье, что с его академией. Я всё же думаю, что он блондин с прямыми волосами.

Но есть нюанс. Он учится в другой школе. Чтобы столкнуться с ним, мне нужен повод.

– Шура, пойдём уже? – Я не слышала, как мама подошла.

Взяла её руку, и мы пошли.

– Погадаешь мне на Таро? – вдруг спросила я.

– Ты же в это не веришь.

– Настроение такое.

– Понимаю.

– Так что? Погадаешь?

– Потом как-нибудь. Состояние сейчас не то, чтобы гадать.

– Тоже тебя понимаю. Я так, вообще.

Где-то за неделю до того, как я пошла на день рождения к Вове К., мама предложила мне разложить карты. Я обычно отказываюсь, а тут согласилась, – всё равно красила ей ногти на ногах (она сама не может, а признать, что ей нужны очки, стесняется, вот и придумывает, что у неё «неуверенные руки»). Деваться было некуда, и я сказала: валяй, прорицай. Мама оживилась, стала раскладывать мне «Кельтский крест» из семи карт, но я остановила её:

– Э-э-э, придержи коней. Сейчас начнёшь шарманку на полчаса. Лучше гадай по одной карте.

– Одну так одну, – согласилась она и через секунду бодро заявила мне: – Тебе выпала карта «Слепота».

– Вот спасибо. Лучше бы не соглашалась.

Но мама стала убеждать, что «Слепота» – это как бы метафора. Что карта на самом деле говорит о некоей душевной слепоте, о каких-то шорах, что она в итоге намекает на некое прозрение, духовный рост и всё такое. И только в крайне редких случаях предвещает реальную слепоту. Я точно не поняла, после слов «метафизическая слепота» я не слушала.

Когда я была совсем слепа и размышляла о всяком, я подумала и о том, что, может, мамины Таро не ерунду-то говорят. Вот ведь как получилось: меня постигли и настоящая, и ненастоящая слепота. Может, отняв зрение, мне раскрыли глаза? Может, Макс Стрепетов был послан в моё отделение, чтобы я поняла, что много важного не видела?

Глава 5

Да и отношениями то, что было с Комаровым, назвать, конечно, нельзя. После того как мне сказали, что я ему нравлюсь, прошла неделя, потом вторая, а он так и не подошёл ко мне. Лишь иногда я ловила на себе его взгляд во время урока, и всё. И это была лучшая фаза наших с ним отношений. Я боялась момента, когда он… Что делать-то тогда, господи? А так – и парень есть, и общаться с ним не надо.

Зато одноклассники проявляли ко мне интерес. Мальчишки толкали Комарова в бок, когда я проходила мимо, тыкали в мою сторону пальцем и смеялись. А девочки… Вот девочки изменили отношение кардинально. Стали общаться почти на равных. Участливо спрашивали: «А он тебе уже что-нибудь сказал?», «А что ты ему ответишь?». Стали звать меня сходить вместе на улицу, в туалет, в столовую. Мне и такая доброта была в диковинку. И даже Х. и Y. не то чтобы подобрели, но перестали до меня докапываться, чувствуя, что я сейчас в фаворе.

И вот наступил великий момент. Когда я надевала куртку в гардеробе, ко мне подошёл Комаров. Вид у него был смущённый. Отводя глаза, он спросил, в какую мне сторону. Я, обмирая внутри от страха, прошептала:

– На улицу Правды.

– Пойдём вместе? – тоже шёпотом спросил он.

Я кивнула, и мы пошли. Спину мне через куртку грели взгляды одноклассниц.

До моего дома мы добрались практически молча, и только у подъезда он спросил, уставившись в землю:

– Может, завтра, ну… погуляем после школы?

Я снова кивнула, в горле пересохло.

– Ну ладно, тогда пока.

Я буквально взлетела по лестнице, а дома юркнула в комнату прямо в куртке и плюхнулась на кровать. Был страх, но присутствовала и радость: ну вот, всё и случилось. Пройден важный этап. Родители не поинтересовались, почему я такая странная; судя по их хмурым лицам, они недавно опять повздорили.

На следующий день в школе меня встретили заговорщицкими улыбками и подмигиваниями. Стоило сесть за парту, как сразу же меня обступили несколько девочек:

– Ну что? Ну что? Признался?

– Да как-то непонятно, – ответила я.

– Но что сказал-то?

– Сказал: «Пойдём погуляем?»

– Это считай, что признался.

Даже Х. подошла, чтобы послушать, и не вставляла свои ехидные комментарии, была вроде как на одной волне со всеми.