Последний декабрь
Глава 1
«Это должно закончиться… должно прекратиться… Сегодня…»
Пятьдесят миль в час.
Шестьдесят.
Стрелка бьет к семидесяти. Мотор ревет о помощи на последнем издыхании. Удивительно, что эта японская малышка вообще на такое способна.
Дорога ведет желтый хэтчбек все выше в горы Баварских Альп. Тьма поглощает в себя деревья густого леса, оставляя взору лишь блеск извилистого пути и влетающие в лобовое стекло будто перья ускользающей снежной птицы хлопья.
За очередным изгибом дороги зажигаются белые огни. Два маленьких шарика света в кромешной темноте, несильно увеличивающиеся по мере приближения. «Должно быть, машина. Еще далеко», – уверенно заключает водительница, исходя из уклона дороги и высоты расположения фар. Нога вдавливает педаль газа смелее.
Не далеко. И не машина. Свет фар слишком скоро дотягивается до источника.
Шерсть. Кровь. Рога. Возвышающееся над асфальтом словно гора черное нечто .
Руки машинально сворачивают руль на встречную полосу. И, можно было догадаться, на таком ледовом катке машину начинает мотать во все стороны. Жалкие попытки выровнять лишь усугубляют положение – контроль утрачен окончательно.
Секунда – миллисекунда – мгновение.
Свист шин. Крахмальный скрип стремительно проминающегося снега. Стук десятка веток, цепляющих вторгающегося в их мир гостя.
БАМ!
Дальше – лишь темнота.
Белые огни. Вовсе не огни – глаза – отражающие свет фар глаза среди черной клочковатой шерсти. Изгибающиеся длинные рога, добавляющие этому еще больших размеров.
Горный козел? Разве что гигантский козел, высота его с рогами была метра три, не меньше.
Олень? Лось? Стоял он, кажется, на своих двоих.
Гризли? С несоизмеримо длинных передних конечностей свисали огромные даже для медведя когти. И пасть… С обнаженных клыков на шерсть стекала свежая кровь…
Теплая кровь…
Стекает…
Щекотно стекает по лбу. Достигнув брови, следует по ней к кончику, продолжает свой путь по щеке. В лицо тычет свои тонкие хвойные отростки, напоминающие паучьи лапки, еловая ветвь, так бессовестно превратившая лобовое стекло в золотую паутинку. Желтые фары тупятся в стволы, правая мигает через раз, но тем самым не мешает лицезреть замявшую капот виновницу – вековую черную ель.
«Бедный Шмель…»
«Шмель» – так Герти называла свою миниатюрную «хонду» за пчелиный цвет и некоторую «пузатость». Трепетным мечтам о зеленом «торино» сбыться не посчастливилось, но, может, оно и к лучшему – впустую разбить шедевр автомобилестроения сейчас было бы в разы огорчительнее.
Из побелевшей кожи намертво вцепившихся в руль рук торчат куски стекла, иные разлетелись по салону. Лицо саднит, но в остальном на вид тело, кажется, в порядке. Скачок адреналина спадает, и ее сильно клонит в сон. Снаружи завывает вьюга – холод и мрак, внутри – тепло и есть немного света, это убаюкивает.
Из бездны сознания вытягивает застревающий в ушах нечеловеческий вой: пронзительный, исходящий откуда-то из глубин черного леса. Вытягивает не до конца, настырно припоминая ужас увиденного: вспышки глаз, длинная шерсть как на ее новой дубленке, толстые рога, окровавленные клыки и когти. За образами на тело накатывает леденящая волна. Жадный глоток воздуха, и перед глазами снова затянутое вязью трещин стекло. Огромная сущность на дороге походила на самое настоящее чудовище из сказок, коим матери грозят своим детям за непослушание.
«Почудилось… Может, медведь тащил тушу оленя? Точно, потому и размеры такие».
Встретить гризли не хотелось, но и мучительно умирать на морозе заманчивым не представлялось. «По крайней мере, сейчас гризли сыт и наверняка крепко спит»,– в поддержку того думается ей. Наверняка.
Открытию двери ничто не препятствует, но почему выйти не удается затуманенный разум понимает не сразу.
«Ремень безопасности? Серьезно, Герти?» – бранит она себя.
Раз на третий попытка отстегнуться знаменуется удачной, позволяя вывалить свою тушу в неглубокий снег. Идти вниз – единственное верное решение в голове. Идти вниз подальше от дороги и источника воя, к низине, где обычно селятся люди.
От декабрьской стужи не спасают ни джинсы-клеш, ни бордовая овчинная дубленка до колен. Мороз просачивается под слои одежды, к коже, от нее в нутро. Ветер, к нему в напарники, уныло завывает меж высоких деревьев, до треска раскачивая верхушки. Звездное небо сегодня могло бы даже показаться красивым, если бы не страх, накатывающийся во все больший и больший ком с каждым сделанным шагом.
Хруст веток, уханье сов, мелкий топот и свист – с разных сторон они раздаются все чаще, что уже перестают походить на обычные звуки леса. Хотя, много ли довелось Герти шастать в ночи по зимним лесам? Это вряд ли. Но все рецепторы накаляются до предела, равно как и каждая мышца тела.
Сердце на мгновение останавливается: по стволу проскользнула черная тень.
Ей, кажется, привиделось, но шагу Герти прибавляет. Снег по мере спуска становится только глубже, колени уже ноют, а тени, меж тем, попадаются на глаза все чаще и чаще с разных сторон. Высокие, низкие, насыщенно-черные и едва заметные. Их когтистые лапы, и мелкие топотки, и свист меж их клыков, и хруст их костей.
«Почему так?! Почему все должно закончиться именно так?! Я НЕ ЭТОГО ХОТЕЛА! НЕ ТАК!»
Ей страшно; в панике она несется вниз меж деревьев уже изо всех сил, в голос рыдая. Герти чувствует себя дичиной, ради свежего мяса которого ведется охота всем вражеским лесом: медведь ли, чудовища ли – какая разница.
Черная полоса леса внезапно обрывается.
Герти падает прямо в снег. Ей хочется отдаться чувствам и закричать в полную силу, но, поднимая глаза, она улыбается со слезами на этот раз радости. Теперь когтистые лапы чудовищ не дотянутся, потому что здесь нет места лесному мраку – здесь свет луны ложится на заснеженную долину; множась от снежинок, он позволяет увидеть все вокруг, даже вершины гор вдали, нависающих над низиной. Бескрайний звездный небосвод и читаемый простор позволяют вдоволь надышаться. И главное, то, из-за чего с уст сходит полупрозрачный выдох облегчения, – охотничий домик на склоне. На вид пустой: ни света, ни следов, даже дыма из трубы не выходит. Но оно и неудивительно: желающих поохотиться в такой снежный сезон встретишь нечасто. Герти заглядывает в окна – не шале, но вполне уютно: камин, софа, небольшая кухонька. Продрогшая путница с порога спешит к камину, но на полпути замирает в ужасе от замеченного боковым зрением. «Только бы показалось». – Желанию не суждено сбыться: медленный поворот шеи, веки распахиваются шире.
Белые огни.
Бездушные глаза без зрачков совсем как у мертвого оленя с дороги смотрят точно на нее. Ямы в глазницах, впадины на щеках, бледная, обескровленная кожа сомнений не оставляют – это преследующая с леса тень мертвеца.
Кровь разогревающе приливает к голове – вот и подоспел очередной выброс гормона, заставляющий действовать. Герти вскрикивает и срывается с места прочь, к гризли, чудовищу, на холод – только бы подальше от зловещей тени. Сердечный пульс учащенно бьется в ушах, дыхание сбивается, ноги уже онемели от крутого спуска и низких температур, но позволь секундную передышку, и тьма поглотит тебя навеки.
«Почему я?! Да что с этим местом не так?!»
Пока грудь разрывает тяжелая одышка от мерзлого воздуха в легких, разум силится найти спасение. Отвлечение не играет на руку: один камешек, выглядывающий из-под сугроба, – и она уже летит в объятия холодного пуха, колюче проезжается щекой по снегу, кубарем летит под уклон.
«Это ад, – снизошло озарение за миг до спотыкания. – Это мой собственный ад…»
Рыже-красные лучи рассвета мягко рассеиваются, проходя через украшенное росписью морозца окно. Засоня жмурится от света и переворачивается на бок, еще глубже зарываясь в плед. Возвращающаяся в тело чувствительность шепчет: «Тебе не шесть, Герти, а это вовсе не мамин дом». Смутные воспоминания последних событий пробуждают менее щадяще.
Жгучее трение скулы о снег, неподвластная ноша тела, летящая под уклон. Темнота.
Некто тащит под плечи в гору – явно не стиль гризли или тени, а значит, человек, а значит, подоспела подмога. Организм позволяет себе вновь перейти в режим энергосбережения.
Потрескивание горящих поленьев и доходящие волны тепла. Ссадины на лице щиплет. В этот раз пробуждают отнюдь не приятные хлопки по щекам. Перед глазами плывет.
– У тебя нет аллергии на ацетилсалициловую кислоту? – настойчиво требует ответа незнакомец. – Ответь, тебе можно Аспирин?
– Да…
Горечь таблетки теряется за глотком воды.
Незнакомая клетчатая обивка дивана.
Герти поднимается, дабы осмотреться, и в ту же секунду об этом жалеет: о себе напоминают ноющее плечо и тягучая ломота во всем теле. С трудом, но силы осмотреться она все же находит: камин, диван, кухня, стол – тот самый дом на склоне. И тот самый дверной проем, где ночью стоял… «призрак»? Не успевает она и сопоставить все факты, как дубовая дверь распахивается и с ледяными порывами метели входит он…
Что ж, с румянцем на щеках, в светлом свитере на рубашку, а не в старомодной ночной сорочке, и с дровницей-переноской вполне себе сойдет за человека. Единственное, что выступает в защиту разыгравшегося воображения, – зрачки, а точнее: их пугающее отсутствие на белесой, словно заиндевевшей, радужке.
«Слепой?» – в мыслях предполагает Герти.
Закрыв проход стуже, незнакомец удивительно точно для невидящего проходит к камину и, присев на корточки, начинает подкидывать в несмелое полымя поленья из дровницы, подталкивать те кочергой. Стоило бы, наверное, подать голос, дать знать о своем пробуждении, да только подходящий момент упущен и сейчас это делать несколько неловко.
Не отвлекаясь от поддержания огня, молодой человек, на вид которому около двадцати, спрашивает неожиданно спокойным голосом:
– Как ты себя чувствуешь?
Герти сомневается в том, адресован ли вопрос ей, но все же решается ответить:
– Нормально. – Даже одно простое слово исходит от нее довольно несуразно.
Так же резко его голос в ущерб предшествующему соболезнованию приобретает горячности.
– Собиралась меня ограбить? Проще простого обокрасть слепца, не правда ли? Что уже успела утащить? И не думай бежать, у меня твой паспорт, с которым я пойду прямиком в участок, если не вернешь все, что взяла, на свои места!
«Разве мой паспорт не остался в бардачке?..» – сомневается в его угрозе Герти.
Невиновная подозреваемая еще раз бегло оглядывает убранство охотничьего домика. Глаз цепляется лишь за головы козлов и прочей живности на стенах, но исключительно из-за их жути.
– Да что тут красть? Послушай, я вовсе не пыталась…
Не дав толком объясниться, он, не поднимаясь из приседа, разворачивается и грубо перебивает:
– Тогда отвечай, что ты делала ночью в моем доме!
Все же слепой, поскольку смотрит не на нее: глаза, вопреки грозному лицу, пусты.
– На дороге было…
Что сказать, Герти не находит и судорожно трет виски. Она всегда плохо переносила спешку, в такие моменты ощущая себя скотиной, подгоняемой на убой. Из-за нервов ее речь превращается в неказистые обрывки.
– Я попала в аварию… Машина съехала с дороги… Я просто искала укрытия – холодно…
Собеседника они успокаивают на мимолетное мгновение, но недоверие снова натягивается на его лицо.
– Укрытия? Почему тогда испугалась и сбежала?
И тут Герти начинает мяться. Вряд ли мнительный незнакомец поверит в ее россказни про не то медведя, не то козла и погоню теней.
– Мне показалось, ты… – «тень», – опасен.
Если судить по выражению его лица, вряд ли ответ вышел убедительным.
– Опасен?
– Я не ожидала никого здесь встретить: ни света, ни следов, ни дыма из трубы. Как ты вообще здесь живешь? Будто скрываешься от кого-то. Как преступник.
Лучшая защита – это нападение, так? Герти избрала именно такую тактику.
– Право, я выгляжу как преступник? – спрашивает он чуть в огорчении.
Герти смятенно жмет плечами.
– Не знаю…
Она и не думала, что подобный выпад способен кого-то задеть, но ответ странный незнакомец принимает на личный счет и холодеет.
– Света не было, потому что, очевидно, мне он не нужен и, к тому же, я уже спал. Дом долго держит тепло, нет нужды поддерживать очаг всю ночь. А следы… Все, за чем я хожу, – дрова из поленницы.
Герти уж не стала заикаться, что называть теплом бы ту мерзлоту не спешила. Спрашивает другое:
– А вода?.. Еда?..
На столе стоит керамический кувшин, в умывальнике тоже наверняка не пусто.
Слепец мрачнеет и начинает хрустеть костяшками.
– Маринэ должна была привезти продукты… Еще и линию оборвало. Боюсь, что-то не так.
Наличие у странного незнакомца пассии удивляет Герти, но, по крайней мере, делает его не таким жутким в ее глазах.
– День только начался, – пытается успокоить она его, глядя на окно.
– Уже вечер.
– Что?
Часы с кукушкой неутешительное подтвердили: почти полпятого. Окно окрашено не лучами восхода, а лучами заката.
– Выходит, я проспала весь день?
– Выходит, так, – безрадостно отзывается безымянный спаситель. – Если ты и правда попала в аварию, тебе нужна настоящая медицинская помощь, а не антисептик и таблетка Аспирина. Попробую дозвониться до скорой.
Красный телефон находится в спальне – это Герти уже успела заметить, – туда и уходит хозяин дома.
Три стрекота диска, и томительное ожидание в гробовой тишине.
– Бесполезно. Ни гудка, – по возвращении обезнадеживает он. – Пешком до общины не дойти. Обычно правят за пару часов, а тут… – По всей видимости ситуация действительно из ряда вон, раз молодой человек так взволнован. – Скорее всего произошло что-то серьезное: сход лавины или вроде того. Боюсь, ты здесь застряла.
– Ладно. Подожду здесь, пока все не наладится, если ты, конечно, не против.
Уголок его губы в усмешке дрогнул.
– Можно подумать, у меня есть выбор. Я заварю нам чай?
– А ты… можешь? Мне уже лучше, я могу… – проявляет вежливость она, на которую он снова обижается:
– Разумеется, я не немощный.
«Что за чувствительная натура?» – поражается Герти.
Вечереет в это время года в Баварии стремительно. Кровавые лучи за окном сменяет пустота гудящего мрака. За круглым столом и двумя кружками горячего чая из местных трав двое наконец находят время друг другу представиться.
– Мое имя Йонас, Йонас Фаульбаум. Здесь живу уже… – на секунду задумывается, – лет двенадцать так точно. Дом не мой, принадлежал друзьям. Одну из них… – Он опускает подбородок и чувствительно стихает в голосе. – Убили. Второй обезумел от мести и пустился по следу убийц. Предполагаемых убийц. С тех пор, а было это почти десять лет назад, мне о нем ничего не известно.
Конец истории звучит как-то совсем уж безнадежно.
– Оу… сочувствую…
– Не бери в голову. Я просто должен был объясниться за свою острую реакцию. Этот дом и все, что в нем находится, – единственное, что у меня от них осталось. Возможно, однажды мой друг вернется, я не знаю… Хотелось бы, чтобы все оставалось на своих местах.
Слишком долгая пауза едва не провоцирует Герти на ответ, но собеседник возвращается:
– Как бы то ни было, несправедливо было нападать на тебя. Еще и после аварии.
– Все в порядке, я понимаю. Пожалуй… Ладно, моя очередь… Меня зовут Герти Шмитц, и я хотела… вернуться в родную гавань, а в итоге попала в аварию. – Она в самоиронии вскинула руками. – В этом вся я.
Чуть ободрившийся собеседник усмехается.
– Куда именно? Ленгрис? – Герти подтверждает мычанием. – Немного не доехала. Сколько тебе? У меня хорошая память на голоса и имена, но тебя в школе не помню.
– Двадцать шесть, но я в нее и не ходила. Мы уехали как раз, когда мне исполнилось шесть.
– Сверстники. Школа у нас довольно неплохая, так что ты многое упустила, – в шутку говорит он.
– Правда? Расскажешь?
На удивление за чаем разговор пролетел незаметно. Невольно повстречавшиеся обсудили и шебутную жизнь в Мюнхене, и горячо любимую Герти машину, желтая груда от которой сейчас покоится где-то в снежном лесу. Отсутствующий взгляд собеседника нисколько ее не смущал, напротив, не приносил дискомфорта, как бывает обычно при общении с малознакомыми людьми. Однако фактами о себе Йонас делиться не спешил и на все вопросы о прошлом отвечал односложно.
– Твои друзья в Бога не верили? – праздно любопытствует Герти, когда замечает бледные квадратные и крестообразные следы на старых деревянных стенах.
Он определенно не понимает вопроса. Герти только тогда вспоминает, что ее кивок на стены не может быть учтен.
– Крест сняли. И предположу, там были иконы.
– Нет, – смешком вырывается из него. – Они, пожалуй, набожными не были, но в Бога верили. Это я снял.
Герти заинтригована.
– Зачем?
– «Не сотвори себе кумира», – цитирует он заповедь.
– А-а, так ты протестант, значит, – быстро догадывается она, но тот неопределенно мычит. Из сомневающихся. – Ты же их все равно не видел, разве так уж принципиально было снимать?
– Больная тема, – вздыхает Йонас. – Члены моей семьи – потомственные священники. Католики.
Герти удивляется, ведь обычно католические священники дают обет безбрачия, но вдаваться в тонкости не осмеливается.
– Я нахожу их взгляды довольно… устаревшими. Ленгрис последние годы пользуется невиданной популярностью у туристов, здесь много приезжих, но Преподобные не считают своим долгом пускать их даже покаяться. Они верят в праведность лишь исконных жителей этих земель, а прочих не воспринимают. Это абсурд! Запрещать людям взывать к милости Господней – разве это по-христиански? Я уже молчу об иерархии и жажде почета. Ни одна месса не начинается без упоминания, что наш род берет начало от Виттельсбахов1, и не заканчивается без поцелуя руки пастора Еремиаса!
– От Виттельсбахов?! – выпадает Герти.
– Да-да, тех самых. Поэтому для Фаульбаумов сделано исключение на безбрачие. И, думаю, наша семья является хорошим примером, почему исключения не должны быть допустимы. Так что сейчас я уже и не знаю в кого верю, католик я или протестант, да и есть ли вообще во всем этом смысл.
– На мой взгляд, что те, что другие жертвы властей, – не подумав, брякает Герти. На другой стороне стола брови в непринятии сдвигаются. Отступать уже поздно, поэтому она пытается объяснить свою позицию: – Верой в высшее легко заставить человека делать то, что тебе угодно. Постись и не чревоугодничай, потому что мы не хотим расхлебывать проблемы с голодом. Не прелюбодействуй, чтобы не распространять по стране всякую заразу. Не убий, но, если вера того потребует, то все же убей, как было во время Религиозных войн. И мое самое любимое: – заостряет она внимание тоном и выставленными указательными пальцами, – «Не верь в иных богов». – И ударяет ладонями по столешнице. – Даже капли свободомыслия не допускается.
Выросший в набожной семье молодой человек посмеивается с ее речей.
– Собрала ты, конечно, все в одну кучу, – со снисхождения начинает он, – но некоторый смысл в твоих словах имеется. И все же человеческая натура такова, что требует веры. Так в какого же бога веришь ты?
– Я?..
Замечая в лице собеседника какое-то неясное любопытство, скептик понимает, что попал в капкан. Критиковать гораздо проще, чем занять позицию. Пока думает, Герти потягивается, звучно всасывая сквозь зубы воздух.
– Я считаю так: либо разум человека не обладает силой познать сущность истинного бога, либо… Бога вообще не существует.
Только последнее слово сходит с ее губ, как сквозь завывающую за стенами вьюгу слышится знакомый ужасающий вопль, не принадлежащий ни человеку, ни животному. Визгливый как резание стекла, громогласный словно клич динозавра.
– Ты тоже это слышал? – шепотом спрашивает она.
В туманных глазах собеседника, направленных сквозь стену, застыла оторопь.
– Да… – так же тихо отвечает он.
– Думаешь, это гризли?
– Гризли сейчас должны быть в спячке.
– Может тогда шатун?
Его глаза начинают хаотично плясать, утаивая за пеленой тысячи беспокойных мыслей.
– Все возможно. Очаг сегодня гасить не будем – звери боятся огня. Ты слишком крепко спишь, поэтому следить буду я.
Следом за истошным воплем была лишь заунывная песнь метели. Но и того хватило, чтобы захватить в тиски страха сердца двоих, оставшихся один на один на поле брани с безжалостным декабрем.
Ночью мороз и не думал спадать, только усилился, оборачивая наледью окно во все более толстый слой. Сильные ветра взяли домик в окружение наметенными сугробами, но внутри сохранялось тепло. До поры, до времени…
Началось с конечностей. Стопы и ладони промерзли до онемения. Герти все ерзает на спине, кутаясь в два слоя пледов, но холод стремительно распространяется по телу, что игнорировать его уже становится невыносимо. Подняв веки, она обнаруживает, что в комнате темно – костер прогорел. Пытается встать – безрезультатно: тело парализовано, что даже пальцем не шевельнуть. Дискомфорт перерастает в удушающий страх: в доме ощущается присутствие постороннего.
За подлокотником медленно вырастает черная фигура. Сначала козлиная морда с высокими, закругляющимися рогами, следом покрытое клочковатой шерстью туловище человека. Вытянутая пасть раскрывается, и меж несвойственных для травоядных клыков пролезает длинный острый язык.
Во власти у Герти остались лишь глаза. Они мечутся поочередно: то на нависающего зверя, то на дверь спальни.
«Как его зовут?! Черт!.. Да как же…». – Имя нового знакомого все вертится на языке, да только вспомнить его никак не получается. Она пытается закричать: «Эй! На помощь!», однако ни писка не в состоянии вымолвить потухшие голосовые связки.
Рогатое чудовище раззявило пасть настолько широко, что нижняя челюсть, того гляди, отвалится. Тело не слушается приказов мозга, бьется в судорогах. Герти до последнего пытается вымолвить хоть один вскрик, но каждая ее потуга тщетна.
«Йонас!» – вспомнила вдруг она.
– Йонас! – кричит уже вслух.
– Герти!
Он трясет за плечи, появившийся во мраке словно из ниоткуда. Взбудораженная страхом девушка безотчетно вцепляется в него, как утопающий цепляется за спасательный круг, – тело оттаяло.
– Что, что случилось?! – в беспокойстве спрашивает Йонас.
Чуть отдышавшись, Герти приходит в чувство и, осознавая нарушение границ едва знакомого человека, отстраняется. Оглядывается: поиски зла приводят к трофейной голове горного козла на месте раззявиной клыкастой пасти. Показалось. Опять просто показалось.
Вихрь противоречивых чувств срывает с места. Толстые шерстяные носки – ничто против холодных половиц. Замерзла не она одна: Йонас взялся разжигать костер.
– Не расскажешь, что произошло? Ты кричала и билась в припадке. На мои попытки разбудить не просыпалась.
– Это все не по-настоящему, – бубнит она себе под нос, – это мое наказание… Мой лабиринт с минотавром…
– Что? – Бросив разведение огня, он устремляет на собеседницу поблескивающие словно льдинки глаза. – Что ты имеешь ввиду? Причем здесь Кносский лабиринт?
Окружение перед Герти расплывается во время откровения.
– Я не всю правду тебе рассказала. Я не просто хотела посетить Ленгрис. Я хотела… здесь разбиться.
Тишина после ключевого, переворачивающего все слова затягивается.
– Разбиться?
– На машине. Думала доехать до серпантина и гнать, что есть мочи, пока Шмель не впишется в поворот и… Без шансов на выживание.
– Но, почему?..
Вопрос заставляет вернуться во вне и перевести взгляд на собеседника.
– Скука. Бессмысленность. Жестокость. Почему нет? «Почему нет?» – спрашивала я каждого пойманного прохожего. В этом мире столько боли и зла. Как получается у них жить с этим? Откуда в них силы вставать по утрам? Как они не устали? Как хватает им духу жить так дни, годы, десятилетия? Или вы и вовсе ничего не чувствуете? Ответь мне, прошу, я чувствую себя в бесплотной пустоте, где нет никого, потому что я не слышу ответа на свой вопрос.
Он совершенно точно не знает, что ответить. Шмыгнув носом, Герти на ожидаемое молчание кивает, но вдруг Йонас отвечает:
– Забвение.
– Забвение?
– Если не слушать новости по радио, избегать сближения с людьми, не жалеть себя и отгонять всякие мысли о прошлом. Жить одним днем, выполнять рутинные дела по наитию и не задумываться. С годами к этому привыкаешь, – такое предлагает он.
Рваными рукавами лонгслива Герти вытирает стоящие в глазах слезы и с нервным смешком вопрошает:
– Что же в таком случае от меня останется? Болванчик? Шпиц?
– Зато сможешь находить счастье в мелочах, – в отличии от нее, говорит Йонас тихо и спокойно.
– Каких мелочах? – с искренней растерянностью вырывается от нее вопрос. – Кренделе с утра? Кормежке уток? Комедийном шоу ровно в семь? Этого недостаточно. Прикажешь бороться со вселенской печалью кренделем? А вселенское счастье… Разве оно возможно?
– Разумеется, возможно, – с непоколебимой уверенностью в голосе заверяет тот. – В близких, в друзьях, в семье. Вспомни самое лучше, что у тебя было, и ты почувствуешь эту теплоту.
Но Герти лишь беззвучно мотает головой. Что еще можно было ожидать от религиозного человека? Что блаженный поймет ту безразмерную дыру в ее груди?
– Это неважно. По моему следу уже идет минотавр.
– Что ты имеешь в виду?
– Ждал меня тогда на дороге, весь в крови. Потому и тебя испугалась, была на нервах. И сейчас вот, стоял надо мной с раскрытой пастью… Поглотить хочет… – всхлипывает она. – И правильно. Я заслужила.
– Подожди… – вдруг прерывает Йонас. – Насколько высокий? Ты уверена, что это не лось?
– У лосей нет клыков и когтей. Я уж всяко думала: и о лосе, и о медведе с тушей оленя. Но сейчас знаю наверняка: это был минотавр.
Йонас бледнеет сильнее и во мраке вновь приобретает сходство с призраком. Развернувшись к так и не зажженному камину, в суете приговаривает:
– Нет, нет, нет…
В топку мигом залетает трут, тут же мнущиеся старые газеты. Но в тонких трясущихся руках Йонаса огниво бесполезно.
Герти спешит к нему на выручку и чуть ли не с боем отбирает инструмент. Лишь на пятый раз скрежет по огниву выпускает достаточное количество искорок, чтобы бумага вспыхнула. После маленькой победы она обнаруживает Йонаса всего съеженного, зарывшегося пальцами глубоко в волосы.
– Что происходит?
– Связь не появится, – как приговор оглашает он. – Мы должны добраться до семьи, только они помогут. Утром попробуем вывести твою машину.
Все же смелой в заявлениях девушке разговаривать с религиозными и особенными по восприятию людьми прежде не доводилось. Под гнетом вины за необдуманно произведенное впечатление Герти аккуратно кладет свою руку на его запястье в попытке утешить.
– Йонас… Я полагаю, это зло метафорично: минотавру нужна лишь душа Тесея. Тебе ничего не грозит.
– Ты не понимаешь, мы все в опасности, Герти. Это не твой минотавр, это – Крампус.