Смерть знает твое имя

В оформлении переплета и форзацев

использованы иллюстрации Александры Глущенко.

Концепция обложки и японский текст: А. Григорян, проф. Такада Эйскэ / 高田 映介 (Университет Кобе, Япония).

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Александр

Маленький белый самолет на встроенном в спинку впереди стоящего кресла экране приближался к воображаемому горизонту, медленно продвигаясь вдоль зеленой линии, повторяющей кривизну земной поверхности, к пункту своего назначения. Александр легонько ткнул пальцем в экран, и надпись TOKYO сменилась на иероглифы —「東京」. Его всегда восхищала графическая соразмерность этого слова: назвать город «восточной столицей» стоило лишь ради того, чтобы соединить в одно целое два похожих друг на друга символа.

В салоне было тихо, если не считать ровного успокаивающего гула двигателей и системы кондиционирования. Большинство пассажиров уже пару часов как мирно спали. В кресле рядом с Александром дремал, запрокинув голову и чуть приоткрыв рот, пожилой японец в сером костюме в английскую клеточку – его респектабельный вид и гладко выбритое лицо не соответствовали обстановке и расслабленной позе. Александр бросил взгляд через проход: ближайшее к нему место в соседнем ряду пустовало, а у иллюминатора сидела молодая японка в свободном светлом пуловере – на вид студентка или недавняя выпускница университета. Ему вспомнилось японское выражение «поступать в реальную жизнь»[1] – как если бы жизнь была еще одной ступенью обучения или должностью в крупной компании, и он невольно улыбнулся. Девушка тоже не спала: она сидела выпрямившись, будто на экзамене. Александру была видна темная прядь ее волос, едва заметно колыхавшаяся в потоке прохладного воздуха, шедшего из кондиционера. Ощутив на себе его взгляд, она слегка повернула голову – настороженно, точно небольшое животное, почуявшее опасность.

Александр поспешно опустил глаза, прежде чем возникла неловкая ситуация, и уставился на потрепанную туристическую карту Токио, лежавшую перед ним на раскладном столике. Эту карту он взял на стойке в аэропорту Нарита несколько лет назад, еще в свою первую студенческую поездку: карта оказалась на удивление удачной, и он сохранил ее с тех пор и возил с собой в качестве своеобразного талисмана. Правда, она не помогла ему в прошлый раз устроиться на постоянную работу в Банке Нагоя, – возможно, стоило попытать счастья в столице.

Он начал аккуратно сдвигать карту в сторону. Спавший рядом мужчина пошевелился и издал сдавленный тихий всхлип, как будто во сне ему привиделось что-то неприятное. Рука Александра замерла. Из-под карты выглядывало напечатанное на газетной странице миловидное улыбающееся девичье личико. «Кэйко Хасимото, 17 лет, учащаяся старшей школы». Он огляделся, но никто из его соседей не просыпался, а девушка в соседнем ряду снова отвернулась и смотрела не отрываясь в иллюминатор, не до конца прикрытый шторкой. Из-под шторки пробивались лучи солнца, выхватывавшие из полумрака изящные, почти кукольные ладони, покоившиеся на раскладном столике, отчего казалось, что от них исходит слабое свечение. Ее лица теперь совсем не было видно, и прямые черные волосы почти полностью сливались с темнотой. У Александра пересохло во рту, и он потянулся за пластиковым стаканчиком, в котором оставалась пара глотков минеральной воды. Его рука еще немного сдвинула карту.

Строгое точеное лицо, волосы, собранные в тугую прическу, высокий лоб, между бровями сосредоточенная морщинка, – видимо, привычка хмуриться в моменты задумчивости появилась у нее еще в раннем детстве, так что даже неважная газетная печать сохранила тонкую вертикальную полоску. «Аюми Ито, 25 лет, служащая банка Мидзухо». Милая девушка, – вероятно, за ее строгой внешностью скрывалась чувствительная натура.

Александру вспомнилась его бывшая коллега из Банка Нагоя, Ёрико Каваками, – у нее тоже всегда был такой вид, будто к ней не подступишься. По правде сказать, первое время Александр думал, что она презирает его за то, что он иностранец, но впоследствии выяснилось, что Ёрико не было свойственно ни капли пресловутого высокомерия, которое нередко проявляют служащие японских компаний к сотрудникам «не-японцам». Кто бы мог подумать, что у нее случится роман с самым легкомысленным из сотрудников банка, который не пропускал ни одной симпатичной девушки.

Должно быть, эта Аюми Ито была похожа на Ёрико: безупречно выполняла свою работу и редко заговаривала о своих истинных чувствах, а на окружающих производила впечатление холодной и замкнутой красавицы. Дома у нее наверняка остался небольшой аквариум. По вечерам, возвратившись с работы, она смотрела на маленьких пугливых рыбок, снующих среди медитативно покачивающихся в воде нитей водорослей. Про аквариум, разумеется, Александру ничего известно не было, но ему отчетливо представились несколько юрких рыбок, прячущихся в подсвеченных лампами водных растениях.

Прямо под фотографией Аюми на карте была отмечена крупная станция Итабаси линии JR[2], над которой вилась едва различимая лента Сякудзии-гавы – притока главной реки Токио, Сумиды. От минеральной воды во рту остался противный кисловатый привкус. Александр плотно прижал карту ладонью – послышался тихий шелест приминаемой бумаги. На мгновение ему показалось, что светло-голубая краска из реки струится между его пальцами слабым голубоватым свечением, – очевидно, это был эффект тусклого освещения в салоне.

В щель под шторкой иллюминатора едва просачивался солнечный свет. Но Александр и так знал, что рядом с фотографией Аюми Ито напечатаны еще два фото. «Мэйко Маэда, 21 год, студентка факультета инженерно-технических наук Токийского университета». Грубоватое неженственное лицо, или так просто казалось из-за непослушных растрепанных волос, взгляда исподлобья, плотно сжатых пухлых губ и упрямо выдвинутой вперед нижней челюсти – сразу было ясно, почему эта девушка выбрала для себя такую мужскую профессию. «Мисаки Савадзири, 29 лет, администратор гостиницы». В школе ее, наверное, дразнили из-за присутствия в фамилии иероглифа «сири» – «ягодицы»[3], а родители еще и додумались назвать ее «прекрасным цветением». Приветливая улыбка сотрудницы сферы услуг, но усталое, не по возрасту изможденное лицо – свидетельство того, что ей редко удавалось хорошенько выспаться. Александру невольно подумалось, что ее жизнь, должно быть, была очень одинокой.

От станции Итабаси на северо-восток тянулась железнодорожная линия Сайкёсэн, пересекавшая реку Сякудзии. Она упоминалась в статье как основной топографический ориентир. Расстояние от нее до места обнаружения тел навскидку было чуть больше полукилометра. Александр представил себе реку Сякудзии: узкий мутный канал, заключенный в отвесные бетонные стены с отверстиями ливневой канализации, поверху увитые плющом. На берегах по обе стороны – либо густая растительность, либо высокие ограждения из сетки-рабицы. В стародавние времена через реку был перекинут деревянный мост, давший название всему району: «Итабаси» означает всего лишь «мост из деревянных досок». Теперь он заменен железобетонной конструкцией, а реку Сякудзии можно перейти практически где угодно: мосты располагаются примерно через каждую сотню – пару сотен метров. Их, кажется, даже слишком много… впрочем, с чего они решили, что тот человек пришел именно со стороны железной дороги?

Александр нахмурился и потер переносицу. На туристической карте река Сякудзии даже не была подписана, а пешеходные мосты через нее обозначались тонкими линиями – едва ли там были указаны все, иначе река больше походила бы на уложенную на землю лестницу. Так или иначе, даже в этом случае тот человек должен был обладать немалой физической силой. Справа от железнодорожного переезда находился мост Яцухаси с перилами, украшенными фигурными металлическими птичками, – это Александр узнал из газетной статьи, потому что на одной из птичек была обнаружена кровь. Это означало, что он переходил реку и случайно задел ограждение, оставив на нем кровь, – по крайней мере, в тот раз он, скорее всего, действительно пришел со стороны станции Итабаси. Он перешел мост, чтобы спуститься к воде по технической лестнице из металлических скоб, которой пользовались работники коммунальных служб. Спуститься, сбросить в реку свою ношу и подняться наверх никем не замеченным – как ему это удалось? Конечно, место там не самое людное, но все-таки вокруг пусть малоэтажная, но плотная городская застройка… Неужели никому не случилось проходить мимо? Или же люди проходили, но просто не обратили внимания?..

Александру вспомнилось, как однажды, возвращаясь затемно из бара после посиделок с коллегами, он наклонился погладить уличную кошку: испугавшись, кошка шмыгнула под одну из стоявших на парковке машин, и он подумал, что она может пострадать, когда машина тронется с места. Встав на колени прямо на асфальт, Александр принялся светить в пространство под машиной фонариком айфона, как вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Выпрямившись, он встретился глазами с прохожим: тот стоял чуть поодаль, склонив голову набок, и смотрел на Александра одновременно участливо и подозрительно: «Прошу прощения, вы что-то потеряли?»

У Александра мгновенно возникло ощущение, что этот человек готов был сию же минуту позвонить в полицию. «Н-нэко га… – пробормотал он, в растерянности позабыв все японские слова. – Там кошка…» Удовлетворившись его ответом, прохожий, чуть помедлив, ушел.

Нет, они не могли просто не обратить внимания.

Проходившая по салону стюардесса остановилась рядом и шепотом попросила девушку в светлом пуловере опустить шторку иллюминатора до упора. В ответ послышалось произнесенное шепотом «сумимасэн»[4], затем тихий шорох. Фотографии в газете превратились в два темных прямоугольника с едва различимыми овалами лиц. Кэйко Хасимото и Аюми Ито, школьница и банковская служащая – этих двух женщин ничто не связывало, кроме того, что месяц назад, вечером второго февраля, их изуродованные тела были обнаружены под мостом Яцухаси.

Их нашли школьники, на спор спускавшиеся к реке по технической лестнице. Один из них заметил колыхавшиеся в мутной воде странные водоросли – схватив их пальцами, он вытащил из реки голову Кэйко Хасимото. Автор статьи в «Майнити симбун» восхищался мужеством мальчика, который не швырнул голову обратно в реку, а нашел в себе силы подняться наверх и показать жуткую находку своим товарищам. Перепуганные подростки бросились к ближайшему отделению полиции, и менее чем через час из похожей на остывший латте воды были извлечены тела.

Голова Аюми Ито также была отрезана. Помимо этого, у обеих девушек конечности были отделены от тел и разрезаны в области локтевых и лучезапястных суставов. Аналогичным образом отрезанные ноги были разделены по коленным и голеностопным суставам. Оба тела были распилены пополам – так, что разрез проходил по нижней границе ребер. Затем все части были аккуратно сложены и скреплены веревками. Узел на шее Кэйко оказался недостаточно тугим и, видимо, развязался в воде, потому-то школьник так легко и достал ее голову. Ее не успело унести течением. Одежда девушек – школьная форма Кэйко и костюм Аюми с форменным платком в красно-белую полоску – была аккуратно сложена и помещена в непрозрачные зип-пакеты, в которые в аптеках и комбини[5] упаковывают средства женской гигиены и нижнее белье. Следов сексуального насилия ни в том, ни в другом случае обнаружено не было. Могло ли хотя бы это утешить их близких?..

Автор статьи особенно отмечал, что глаза у обеих убитых девушек были открыты, «отчего создавалось впечатление, будто бы они смотрели на вещи, не принадлежащие этому миру». По всей видимости, журналист лично присутствовал при извлечении тел из воды в качестве корреспондента криминальной хроники, а не только переписывал слово в слово полицейский отчет.

Спустя двое суток, поздним вечером четвертого февраля, под мостом Адзумабаси в двухстах метрах от Яцухаси – по другую сторону железной дороги – были найдены тела Мэйко Маэды и Мисаки Савадзири. Как и в первом случае, женщины не были знакомы друг с другом. Мэйко жила на станции Готанда на юго-западе Токио и каждый день ездила в Тодай[6] на метро до станции Хонго-Сантёмэ. Путь, должно быть, занимал у нее минут сорок-пятьдесят, если учитывать, как любят молоденькие девушки заглядывать в магазинчики всякой всячины в подземных переходах и на станциях. От университета было недалеко до района Итабаси – но все же не настолько, чтобы она могла оказаться там случайно. Мисаки Савадзири последние несколько лет жила в районе Синагава, снимала там крохотную студию неподалеку от отеля Shinagawa Prince Hotel, где и работала администратором в крыле «Таканава». Полиции удалось выяснить, что после работы она всегда заходила в один и тот же комбини возле станции, чтобы купить фрукты, готовую еду и каппу-рамэн[7]. Правда, название магазина в статье не указывалось. Коллеги говорили о Савадзири-сан как о скромной отзывчивой женщине, при возникновении спорных ситуаций всегда старавшейся сделать для клиентов больше, чем того требовали ее прямые обязанности. Она усердно изучала английский, чтобы еще лучше соответствовать своей должности, но иностранный язык давался ей с трудом – поэтому, возможно, ее карьера не продвигалась.

В полумраке текст газетной статьи и линии на туристической карте стали едва различимы. Гул двигателей вместо того, чтобы убаюкивать, почему-то раздражал. Александр потер глаза кончиками пальцев, пытаясь сосредоточиться.

Тела Мэйко и Мисаки обнаружила поздним пятничным вечером влюбленная парочка: парень по фамилии Аодзаки (в сноске было указано, что все фамилии изменены) провожал свою подругу домой после свидания в ночном баре в районе Икэбукуро. Оба были порядком навеселе и, переходя реку Сякудзии, заблудились на извилистом мосту Адзумабаси: перейдя мост, они обнаружили, что вернулись туда же, откуда пришли. Это очень развеселило девушку, и она, дернув своего спутника за рукав, со смехом бросилась от него наутек. Он стал ее преследовать, но, добежав до противоположного берега, девушка ловко увернулась от его рук и побежала в обратную сторону. Так они развлекались, пока она не устала и, запыхавшись, не остановилась, ухватившись за перила моста. Тогда-то она и заметила в реке кое-что странное.

– Глянь! – Она указала пальцем куда-то вниз. – Это похоже на…

Он внимательно вгляделся, куда она показывала, и cначала ничего не увидел: стояли густые сумерки, а от выпитого алкоголя и быстрого бега перед глазами у него все качалось и плыло. Но спустя несколько секунд из клубившейся над водой темноты проступила маленькая белая рука – она как будто пыталась ухватиться за бетонное ограждение декоративной клумбы с водяной осокой, выступавшее над поверхностью воды. Аодзаки-кун остолбенел.

– М-может быть, это м-манекен? – пролепетал он. – Не может же быть, чтобы…

Его девушка отрицательно помотала головой.

– Это точно не кукла – видишь, какая гибкая? – Она подняла свою руку, и ее кисть безвольно повисла – точно так же, как у той, в реке. – Да и откуда бы там взяться манекену? Послушай, а что, если это – та самая женщина?

– Та самая женщина? – переспросил дрожавшего от нервного озноба Аодзаки-куна усталый полицейский средних лет, записывавший его показания. – Что это значит?

– По правде говоря, я и сам не знаю, – пробормотал тот. – В том баре в Икэбукуро… бармен рассказал одну историю – обычная городская легенда, тоси дэнсэцу, так я сперва подумал. Собственно, из-за нее мы и решили прогуляться по мосту Адзумабаси, – вообще-то, проще было бы поймать такси, а не тащиться пешком от Итабаси.

– Вот оно что. Бармен, значит?

– Его звали Óни, Óни-кун.

– Óни-кун? Что, прямо вот так и звали?

– Так было написано на его бейдже, а имени я не запомнил, – пробормотал Аодзаки, сжимаясь под недоверчивым взглядом полицейского. – Ну да, и правда, фамилия редкая. Я и сам обратил на это внимание, но он сказал, что он родом из Тохоку, из города Йокотэ.

– Из Йокотэ, значит? – Полицейский сделал пометку в своем протоколе. Вообще-то, свидетель должен был сам записывать собственный рассказ, но Аодзаки-кун был в тот момент на это совершенно не способен.

– Да, с северо-востока…

– Расскажите, пожалуйста, подробнее.

В газетных статьях этот разговор приводился по-разному: где-то о нем было лишь вскользь упомянуто, где-то было написано более развернуто, а автор статьи в «Асахи симбун» расписал все так, будто бы лично присутствовал в полицейском управлении. Читая, Александр живо представлял себе сцену опроса свидетелей, дополняя ее фразами, которые казались ему уместными, и в какой-то момент поймал себя на мысли, что для чего-то пытается в точности восстановить ход совершенно неизвестных событий.

Итак, в одном из многочисленных ночных баров в районе Икэбукуро Аодзаки-кун и его подруга заказали два коктейля: он – гимлет с джином, она – сайдкар с сакэ, и, когда бармен, вежливо улыбаясь, поставил перед ними их заказ, Аодзаки обратил внимание на иероглиф на его серебристом бейдже.

– Óни-сан? – удивленно спросил он и тотчас осекся, испугавшись своей бестактности.

«Óни» буквально означало «черт», «демон», а в подобном заведении могло быть воспринято и как оскорбление.

– Я родился в городе Йокотэ в префектуре Акита, – мягко улыбнулся бармен (по-видимому, этот вопрос задавали ему по нескольку раз на дню). – В школе надо мной частенько смеялись из-за фамилии. Зато на празднике Сэцубун[8] в канун весны, когда устраивалось школьное представление с разбрасыванием соевых бобов и изгнанием демонов óни, пока все мои одноклассники бросали бобы и кричали, надрывая горло: «Óни ва сото! Фуку ва ути!» – «Демоны вон! Счастье в дом!», я вместе со старшими ребятами бегал за ними в красной оскаленной маске и размахивал колотушкой.

– Вот оно как… – протянул Аодзаки. От пары глотков гимлета у него уже немного шумело в голове, – видимо, сказывался напряженный рабочий день в конце недели.

– Надо же, как интересно. Так, значит, все óни в Японии происходят из региона Тохоку, – заметила девушка Аодзаки-куна и рассмеялась.

– Вообще-то, – все так же вежливо улыбаясь, отозвался бармен, – это недалеко от истины, ведь считается, что демонические врата кимон[9], через которые в мир приходят демоны и злые духи, находятся именно на северо-востоке.

– По правде говоря, было в нем что-то такое… – добавил Аодзаки-кун и замолчал, подыскивая нужное слово.

Полицейский насторожился:

– Подозрительное?

– Н-нет, не то чтобы. Скорее, какое-то неуловимое обаяние. Знаете, есть такой тип людей: стоит им только заговорить с вами, как вам тут же начинает казаться, будто вы знаете их чуть ли не всю жизнь.

– А-а… вот вы о чем…

Полицейский рассеянно постучал шариковой ручкой по бланку, отчего в показаниях Аодзаки-куна появилось несколько лишних точек и галочек.

Собравшись с мыслями, Аодзаки-кун продолжил свой рассказ.

Похоже, на его девушку «неуловимое обаяние» бармена подействовало практически мгновенно.

– А я родилась в Токио, в Итабаси. Всю жизнь живу в четвертом квартале возле парка, – весело отозвалась она на его слова.

Аодзаки легонько толкнул ее под локоть – еще немного, и она продиктовала бы симпатичному парню свой адрес.

– Там в начале весны так красиво цветут сакуры над каналом, – продолжила она болтать как ни в чем не бывало. – Да отстань ты, Аодзаки-кун! Чего ты пихаешься? А под конец сезона цветения вся поверхность воды усыпана лепестками! На некоторых из них поблескивают капли воды – как настоящие драгоценные камни!

– Действительно, красота, и как поэтично вы это описали – сразу представляешь себе серебристые капли, подрагивающие на бело-розовых лепестках, – согласился бармен. – Если не ошибаюсь, вы имеете в виду небольшой парк сразу за мостом Адзумабаси, верно?

Аодзаки растерянно моргнул: редко встретишь кого-нибудь, кто так хорошо разбирался бы в географии Токио: здесь ведь можно всю жизнь прожить и плутать по дороге к ближайшей станции. Не зря же его называют «городом-лабиринтом».

– Я слышал одну историю про мост Адзумабаси… – добавил их собеседник. – Вам повторить коктейли?

– Да, пожалуйста.

Бармен слегка поклонился.

– По правде сказать, я даже думал потихоньку расплатиться и уйти оттуда, пока он смешивал в шейкере сахарный сироп с лаймовым соком, мне от него и его болтовни как-то не по себе стало, но моя девушка очень хотела послушать историю, о которой он упомянул.

– Что это была за история, можете рассказать подробнее? Если это, конечно, имеет, по-вашему, отношение к делу, – устало поинтересовался полицейский.

Читая газетные статьи, Александр проникся к полицейскому сочувствием: наверняка его смена уже давно закончилась, а ему приходилось терпеливо выслушивать сбивчивый рассказ нетрезвого и насмерть перепуганного свидетеля, да еще и самому писать подробный протокол. Бармен. Александр мог бы поклясться, что это был высокий для японца худощавый парень с приятными чертами лица. Как раз из тех людей, которые, стоит им заговорить с вами, сразу кажутся давно знакомыми. Он уже встречал его два года назад – только звали его тогда иначе, и работал он официантом в ресторанчике «Тако» – «Осьминог» – на маленьком рыбацком острове Химакадзима в префектуре Айти. Впрочем, похоже, он часто менял работу – так же часто, как свои имена.

Александр обернулся, чтобы снова взглянуть на свою соседку в светлом пуловере: ему стало интересно, сидит ли она все так же в напряженной позе с выпрямленной спиной, как будто ожидая вопроса на собеседовании. Но девушка уже спала, свернувшись калачиком в кресле, подтянув под себя ноги и прикрыв лицо рукавом. Теперь она еще больше походила на крохотное – не больше кошки – животное, медленно плывущее в голубоватом свечении ночных ламп.

– До: зо[10]. – Бармен поставил перед парой еще два коктейля. – Я добавил в сайдкар сладкое сакэ «Минаката», которое варят в городе Вакаяма. Надеюсь, вы оцените по достоинству его неповторимый вкус.

– Действительно, очень вкусно! Сладко! Как будто с белым вином! Аодзаки-кун, попробуй! Правда же, на вкус как белое вино?

– Эм… – начал было Аодзаки, но она, не слушая его, уже обращалась к бармену:

– А что это за история про мост Адзумабаси? Расскажете?

– Что ж… – Бармен улыбнулся уголками рта, и его лицо приобрело немного лукавое выражение. – Говорят, в конце восьмидесятых неподалеку от того моста жил один человек по фамилии Накагава, разбогатевший на торговле акциями. Но, как вы помните, в то время индекс Токийской фондовой биржи, достигнув своего исторического максимума, в конце 1989 года внезапно обрушился, и многие люди разорились или потеряли работу. Для страны это стало началом тяжелого экономического кризиса. Накагава-сан, оказавшийся в числе тех, кто потерял значительную часть своих сбережений, не смирился с поражением, которое нанесла ему судьба. Он был азартным человеком, так что неудивительно, что он увлекся игрой в патинко[11]. Каждый день ранним утром он переходил мост Адзумабаси, чтобы успеть к открытию зала патинко неподалеку от станции Итабаси. Накагава-сан мечтал стать профессиональным игроком и вернуть себе таким образом деньги, потерянные на бирже.

– Известная история, – фыркнул Аодзаки.

– Как говорится, это началось не сегодня и закончится не завтра, – кивнул бармен. – Однако жена Накагавы-сана была очень недовольна тем, что он играл в патинко. Днем ей приходилось тяжело работать, а вечером, когда Накагава-сан возвращался домой, она то ругала его, бросая ему горькие упреки, то умоляла найти себе хоть какую-нибудь уважаемую работу и прекратить гоняться за призраком богатства. Но Накагава-сан не слушал и только отмахивался от ее слов. С каждым днем он становился все сильнее одержим игрой и все больше терял связь с реальностью. Даже когда ему улыбалась удача и он выигрывал, он тотчас тратил все на новые металлические шарики, чтобы засыпать их в автомат и играть, пока зал не начнет закрываться и его настойчиво не попросят на выход. Однажды он даже подрался с охранником, хотя и имел довольно тщедушное телосложение. Дошло до того, что Накагава-сан начал потихоньку воровать деньги у собственной жены, хотя ее заработок оставался единственным, благодаря чему им еще не пришлось жить на улице. В конце концов…

– Неужели он разорился и утопился в реке?! – испуганно вскрикнула девушка Аодзаки-куна, прикрывая рот ладонью.

«Ну конечно, “Накагава-сан”, – подумал Александр. – Пишется как「中川」, “середина реки”. Вся эта история – выдумка от начала и до конца».

Бармен в ответ на это лишь загадочно улыбнулся:

– В конце концов терпение его жены лопнуло, и однажды утром, когда Накагава-сан направлялся, по своему обыкновению, к станции Итабаси, она догнала его на мосту Адзумабаси, схватила за рукав и стала умолять вернуться домой и отказаться от своего пагубного пристрастия. Накагава-сан грубо вырвал руку и оттолкнул жену, но она была настойчива, снова схватила его за куртку и резко дернула. Из кармана Накагавы-сана посыпались металлические шарики. Они падали на тротуарную плитку, звонко отскакивали от нее, катились в разные стороны и с плеском падали в воду. Накагава-сан бросился собирать их, но куда там: шарики проскальзывали у него между пальцами, как живые, норовили подкатиться под ноги, отражали лучи восходящего солнца и слепили ему глаза. Они все сыпались и сыпались из его кармана, как будто там находился автомат патинко. Увидев, что ее муж, как одержимый, ползает на четвереньках по мосту, шаря по земле руками и что-то бормоча себе под нос, его жена не на шутку встревожилась и попыталась остановить его. Накагава-сан пришел в ярость. Вскочив на ноги, он схватил ее за шею, изо всей силы сжал пальцами горло женщины и задушил ее.

– Какой ужас…

– Столь ранним утром вокруг было безлюдно. Накагава-сан сбросил тело своей жены с моста Адзумабаси и скрылся с места преступления. Говорят, с тех пор там начал появляться призрак. В отличие от большинства призраков, которые предпочитают темное время суток, он появляется ранним утром. Люди, переходившие мост Адзумабаси, направляясь в сторону станции, встречали призрак женщины средних лет с изможденным лицом и заплаканными глазами. Она пыталась схватить их за одежду и умоляла вернуться домой. Когда прохожий вырывался и уходил прочь, она бросала ему в спину металлические шарики от патинко.

– Ничего себе, – пробормотал Аодзаки-кун, – не хотел бы я с ней повстречаться.

– Верно. Одному моему знакомому такой шарик попал по затылку, и у него вскочила большая шишка, – невозмутимо сообщил бармен.

– Вот поэтому мы и пошли пешком через мост Адзумабаси, – вздохнул Аодзаки-кун, с тоской глядя на полицейского. – Из-за этой дурацкой истории.

– Понятно, – кивнул полицейский.

Александру представился заваленный бумагами простой белый стол с потертыми углами и органайзером из «Сэвэн-Илэвэн»[12], набитым неработающими ручками. Бежевые стены, на одной из них – круглый циферблат часов и большая школьная доска, вся пестрая от разноцветных листков для заметок, испещренных именами, адресами и номерами телефонов – на стене вокруг доски тоже налеплено множество таких листков. На стеллажах пухлые офисные папки; на архивном шкафу, под самым потолком, большая кукла Дарума[13]: левый глаз закрашен, правый так и остался слепым, и непонятно, действительно ли Дарума не исполнил загаданного желания, или же его просто забыли после празднования Нового года и оставили пылиться на шкафу. Однажды, стоя вечером на одной из токийских остановок под моросящим дождем – Александр не мог вспомнить, где именно, – он видел через окно обстановку местного полицейского участка. Немолодой дежурный офицер вышел на улицу и задумчиво курил, время от времени стряхивая пепел на землю.

Табачный дым медленно клубился во влажном вечернем воздухе, и казалось, что перед полицейским, почтительно склонив в благодарственном поклоне голову, колыхалась призрачная женская фигура.

Александр

Плотный пакет с красным логотипом Почты Японии доставили Александру на работу. В графе «Отправитель» значилось: «Токио 114–0023, Кита-ку, 5 квартал, ***. Ямада Итиро». Проверив в интернете адрес, Александр обнаружил, что там находился старинный буддийский храм секты Дзёдо-сю[14], расположенный менее чем в километре к северо-востоку от станции Итабаси и совсем близко от моста Яцухаси – минутах в пяти-шести ходьбы прогулочным шагом. Подборка изображений включала фотографии самого храма и прихрамовой территории, на которых не было ничего необычного: павильон тэмидзуя с чашей для ритуального омовения рук, площадка перед храмом, вымощенная прямоугольными каменными плитами, аккуратные пешеходные дорожки, подстриженные кусты камелий и массивные каменные фонари торо, на вид очень старые и покрытые трещинами от пережитых землетрясений. Имя «Ямада Итиро» было, скорее всего, не настоящим, а взятым наугад из учебника японского для иностранцев.

В пакете обнаружились газеты – от англоязычной «Джапан таймс» с совсем краткой заметкой о происшествии до «Асахи симбун» со статьей на целый разворот – целая подборка, посвященная серии «смертей, потрясших всю страну». Несмотря на осторожное обыкновение японской полиции рассматривать каждый найденный на улице труп как «ненадлежащим образом погребенное» или попросту выброшенное тело до выяснения обстоятельств случившегося, во всех четырех случаях насильственный характер смерти, кажется, не вызывал ни малейших сомнений, и, хотя в Японии в последние годы ужесточилось законодательство в области «защиты личной информации», в статьях были размещены фотографии и имена жертв. Для каждой подобной публикации нужно было получать разрешение родственников или законных представителей – объяснить подобную скрупулезность можно было только из ряда вон выходящей серьезностью дела. Возможно, подобной откровенностью полицейские хотели сообщить убийце, что им известно достаточно, чтобы вскоре найти его и осудить по всей строгости закона, однако у Александра сложилось иное впечатление – как будто пребывающие в растерянности стражи порядка надеялись, что благодаря широкому освещению событий в прессе среди читателей газет отыщутся новые свидетели: у убийцы должны были иметься знакомые, на худой конец – соседи, которые не могли не заподозрить неладное, и, в конце концов, не мог же он проехать пол-Токио со своей страшной ношей и остаться совершенно незамеченным.

Во всех статьях был процитирован комментарий начальника Национального полицейского управления Японии: «Мы крайне серьезно относимся к этим ужасным злодеяниям. Как глава полиции, я заявляю, что мы делаем все возможное, чтобы преступник был пойман, и чувствую свою личную ответственность перед семьями жертв». Хотя в самих заметках авторы по традиции старательно избегали слова «убийство», они со свойственной им журналистской непосредственностью все же окрестили таинственного преступника «убийцей-демоном из Итабаси» – «Итабаси но сáцудзинки»[15].

Все девушки были убиты в разное время, но благодаря воде реки Сякудзии их тела сохранились относительно хорошо: начало февраля в этом году выдалось необыкновенно холодным, и столбик термометра едва ли поднимался выше двух-трех градусов Цельсия. Первой, как установила судебно-медицинская экспертиза, погибла Мисаки Савадзири – она была зарезана, по всему ее телу были обнаружены множественные глубокие колото-резаные раны. Судя по всему, женщина не оказала какого-либо выраженного сопротивления (из этого замечания Александр сделал вывод, что судмедэксперты, по всей видимости, не нашли под ее ногтями частиц кожи или волос убийцы). На ее останках обнаружились следы побоев, но пока было не ясно, были ли они нанесены до или после ее исчезновения – главным образом потому, что никто не знал, в какой именно день она исчезла. Возможно, она страдала от домашнего насилия.

Поскольку две жертвы из четырех были совершенно одинокими, а родители студентки Токийского университета Мэйко Маэды жили в провинции и не каждый день созванивались с дочерью, их хватились не сразу – к тому же все они исчезли в выходные, что еще больше затрудняло установление времени, когда именно они пропали и сколько дней и часов провели в руках убийцы. После Мисаки Савадзири погибла Мэйко Маэда, затем банковская служащая Аюми Ито и последней – самая юная из жертв, Кэйко Хасимото.

Мэйко Маэда и Кэйко Хасимото были убиты точными ударами в сердце, нанесенными необычным трехгранным клинком, похожим на старинный короткий кинжал самураев – танто[16]. Автор статьи осторожно предположил, что это мог быть ёрои-доси[17], редкая разновидность танто с более коротким, около 15–20 сантиметров, лезвием – такие использовались в старину, чтобы пронзать доспехи и наносить колотые раны в ближнем бою. Ёрои-доси был схож с европейской мизерикордией, или «кинжалом милосердия», также имевшим короткий трехгранный клинок. В средневековой Европе начиная с XII века «кинжалом милосердия» добивали поверженного противника, избавляя его таким образом от предсмертных мук. Александру показалось, что автор статьи, подробно описывая сходство японского и европейского оружия, пытался ухватиться за эту спасительную «иностранную нить».

В раневых каналах обнаружились следы железа, но действительно ли это была тамахаганэ – «алмазная сталь», из которой изготавливались традиционные клинки, по результатам исследований сказать было невозможно.

На теле Аюми Ито было обнаружено множество проникающих ранений, нанесенных тем же клинком, – по всей видимости, смертельным оказалось глубокое ранение в живот. Вероятно, женщине в последний момент удалось распознать намерение убийцы и увернуться от удара в сердце, и, даже будучи смертельно раненой, она пыталась спастись бегством, но преследователь нанес ей еще несколько ударов, так что в конце концов она скончалась от потери крови и болевого шока.

Также было отдельно сказано, что в крови старшеклассницы Кэйко Хасимото обнаружилось высокое содержание триазолама – транквилизатора бензодиазепинового ряда, входившего в состав некогда популярного в Японии снотворного препарата под названием «Хальцион»[18]. Раньше он использовался для лечения тяжелой бессонницы и тревожных расстройств, а также для подавления агрессии, суицидального поведения, в лечении шизофрении и психозов. «Долгие годы “Хальционˮ оставался большим хитом среди работников компаний и домохозяек, – замечал автор статьи. – Его называли “таблеткой, которая вырубает на раз-дваˮ. В последние годы выяснилось, что некоторые данные о его безопасности были сфальсифицированы – к тому же он запятнал себя как опасный психотропный препарат, в преступном мире использовавшийся в сочетании с алкоголем для совершения ограблений и изнасилований. Было доказано, что “Хальционˮ может вызывать зависимость. Тем не менее благодаря высокой эффективности его все еще прописывают, и он не полностью исчез с аптечных полок, а число людей, использующих “Хальционˮ, довольно велико». Далее журналист выдвигал сомнительное предположение, что в случае Кэйко Хасимото убийца-демон проявил своеобразное милосердие, позволив ей умереть наименее мучительной смертью.

Забыв об инвестиционном портфеле, который он планировал подготовить для одного из VIP-клиентов, Александр погрузился в чтение статей, недоумевая, кто мог их ему прислать. Кто-то из бывших коллег из Банка Нагоя? Может быть, для них бы и не составило труда выяснить адрес его нынешней работы, но зачем бы им вообще понадобилось это делать? И какое он, обыкновенный банковский служащий из России, мог иметь отношение к токийской криминальной хронике?..

Среди крупных газет и таблоидов ему неожиданно попалась университетская газета Тодая. Сначала Александр хотел отложить ее в сторону, но с обложки на него смотрело уже знакомое непривлекательное лицо.

«Мэйко Маэда, студентка кафедры механоинформатики факультета инженерно-технических наук нашего университета, удостоена стипендии Google PhD. Поздравляем!»

Даже на фото, сделанном по такому радостному поводу, Маэда не улыбалась, а ее брови были нахмурены, как если бы она продолжала обдумывать свои исследования. Александр рассеянно перевернул страницу. «Студентка последнего года обучения бакалавриата, основываясь на когда-то произведших фурор в научном мире работах профессора механоинформатики Хирокуми Миуры[19], собрала действующую модель сумеречной цикады хигураси. Хитиновые пластины и крылья изготовлены из тончайших кремниевых листков. Крошечное насекомое может ползать по земле и забираться по стволам деревьев, перебирая лапками, а также летать благодаря энергии, вырабатываемой химическим двигателем, где происходит экзотермическая реакция, – «искусственной мышцей», расположенной в основании крылышек. Также цикада, изготовленная Маэдой-сан, способна издавать мелодичное стрекотание и пение, неотличимое от пения настоящего самца цикады, что было показано в изящном эксперименте, в котором самки цикад предпочли искусственного самца настоящим. Мы от всего сердца поздравляем Маэду-сан с этим достижением и получением престижной стипендии и желаем ей дальнейших успехов…»

«Такая талантливая молодая девушка…» Александр вздохнул. Его рабочий день подходил к концу. Кроме газет, в пакете ничего не было – никакой поясняющей записки, ни единой карандашной пометки на полях: он специально просмотрел каждую страницу в поисках хоть какой-нибудь дополнительной подсказки, но газеты выглядели так, словно их даже ни разу не разворачивали, просто купили в комбини или в киоске перед станцией и сложили в почтовый пакет. Он мог поспорить, что на них не нашлось бы ни единого отпечатка пальцев отправителя.

Бармен. Тот человек, которого Александр встретил в своей последней (тогда он не сомневался, что больше туда не вернется) рабочей поездке в Японию, любил рассказывать тоси дэнсэцу, в которых на поверку оказывалось больше правды, чем думалось сначала.

«Он знал, что в реке под мостом Адзумабаси были спрятаны два трупа. Откуда-то он это знал и отправил туда этого дурачка Аодзаки, или как там его на самом деле звали».

От этой мысли у Александра похолодели ладони.

– Кисё Камата[20], – едва слышно проговорил он.

Вокруг станции Икэбукуро, согласно Google-картам и различным сайтам для туристов, нашлось несколько десятков различных идзакая[21] и баров, из которых Александр отметил двенадцать наиболее, по его мнению, подходящих для ночного свидания – не слишком дешевых и на первый взгляд с достаточно уютной обстановкой, работавших всю ночь до самого утра. Учитывая, что район Икэбукуро считался вторым после Кабуки-тё[22] кварталом красных фонарей в Токио, он опасался, что их окажется больше, хотя и не был вполне уверен, что ночной бар, где работал бармен с необычной фамилией Óни (ну да, конечно, регион Тохоку…), попал в его список. Взглянув на усеянную красными значками карту, он подумал, что при желании их можно было бы обойти за несколько вечеров – если учитывать, впрочем, что бармены работают посменно, на это могло бы потребоваться больше времени. Пожав плечами, он щелкнул значок «Завершение работы». В конце концов, это было делом японской полиции.

Александр

В лесу было темно. Под ногами похрустывали опавшие веточки. Стояла тишина, которую можно услышать только в роще криптомерий: бамбук постукивает даже при слабом ветре, а кроны сосен всегда издают приглушенный шум – лишь криптомерии величественно молчат. Александр вдохнул полной грудью прохладный, пахнущий хвоей воздух и запрокинул голову. В недосягаемой вышине на фоне темного неба покачивались верхушки исполинских деревьев. Он зашагал вперед, не вполне уверенный, правильной ли идет дорогой, чтобы выйти из леса. Земля под ногами то поднималась вверх, то полого спускалась. Где-то запела цикада: сначала тихо зажужжала, затем издала несколько робких пощелкиваний, спустя несколько мгновений ей ответила вторая, и первая, осмелев, застрекотала громче. К ним присоединились другие, невидимые в темноте, скрытые в безмолвных зарослях – их хор то затихал, становясь похожим на напряженное гудение электричества в больших городах, то внезапно нарастал, как шум морского прибоя, перемежался все усиливающимися пощелкиваниями и короткими музыкальными трелями, вздымался, подобно громадной волне, и, достигнув пика, обрушивался, стихал, как та же волна, шурша, отползает обратно в море, перекатывая мелкие камешки на берегу.

Александр ускорил шаг и снова посмотрел вверх: ветви деревьев проплывали в безоблачном зимнем небе – тускло светящемся, словно источавшем холод. Хор насекомых, проснувшихся в конце зимы, окутывал лес защитным коконом, упрямо отталкивая опускавшееся на землю ледяное дыхание. В вышине промелькнул силуэт ночной птицы. Она появилась и исчезла столь стремительно, что трудно было сказать, действительно ли это была птица, или ему так только показалось, – может быть, это была всего лишь тень бесшумно упавшей ветки. Цикады смолкли. Александр остановился, прислушиваясь, пытаясь уловить тихий стрекот хотя бы одного насекомого. Его охватило чувство безотчетного одиночества и потерянности.

В глубине леса послышался плач. Александр повертел головой, пытаясь определить направление, откуда исходил звук. Повсюду высились одинаковые ровные стволы. Плач повторился. Это была женщина – она произносила какие-то слова, но он не мог разобрать, что именно она говорила. Испугавшись, что она замолчит и он никогда не сможет отыскать ее, он бросился бежать – на этот раз точно зная, что выход из рощи и городские улицы остались за его спиной, а он со всех ног мчится в самую чащу. Опавшие ветви криптомерий шуршали и хрустели – пару раз он на них едва не поскользнулся, но удержал равновесие и продолжил свой путь. В это мгновение – когда он задержался, взмахнув руками, и даже схватился за шершавый древесный ствол – ему показалось, что вдалеке между деревьями стоит человек. Силуэт был женским, но лицо незнакомки скрывалось в темноте.

– Эй! – попытался крикнуть Александр, но у него перехватило дыхание, и он закашлялся. – Эй, постойте! Маттэ-курэ ё!

– Таскэтэ-курэ! – ответил ему слабый голос из глубины чащи. – Спасите меня, пожалуйста, спасите!

Он побежал дальше, думая только о том, чтобы не влететь с размаху в какое-нибудь дерево. Стволы мелькали перед ним, едва различимые во мраке, и несколько раз он почувствовал, как на лицо ему налипла прошлогодняя паутина громадных пауков-кругопрядов, дзёрогумо, но не стал задерживаться даже для того, чтобы снять ее.

Наконец деревья поредели, и он оказался на открытом пространстве. Перед ним предстала отдельно стоящая криптомерия: ее чудовищный ствол у самого основания разделялся на несколько стволов поменьше, каждый из которых был в обхвате примерно как какое-нибудь обыкновенное старое дерево. Это была фукудзёдай-суги – «криптомерия, стелющаяся по земле», или дай-суги – «великая криптомерия». Однажды он видел такую в Киото, и проходивший мимо пожилой японец, заметив застывшего в удивлении иностранца, любезно сообщил ему, что этой криптомерии не менее четырехсот лет. «Дети часто играют здесь без присмотра взрослых, под защитой ками[23]-сама, живущих в стволе дерева. Днем им ничто не угрожает, но, когда тень великого дерева удлиняется, это означает, что пора отправляться домой. Говорят, что с наступлением ночи его тень поглощает весь город, так что не задерживайтесь здесь слишком надолго, господин американец».

Александр медленно перевел дыхание. Это дерево было ёрисиро – местом обитания божеств ками-сама, и его ствол окружала толстая веревка симэнава из рисовой соломы[24] с подвешенными к ней бумажными лентами сидэ, которые имитировали молнии, – они слегка колыхались, издавая сухой бумажный шорох, хотя ветра не было, и оттого казалось, что ленты шевелятся сами по себе. Где-то неподалеку должен был находиться храм. Почему-то Александру казалось, будто бы он знает, что это за храм, но, сколько ни напрягал он свою память, ему не удавалось вспомнить, какому божеству он был посвящен.

– Таскэтэ-курэ! Кто-нибудь, пожалуйста…

Он не сразу заметил женщину, ничком лежавшую на переплетенных корнях криптомерий. Одежда на ней по цвету почти сливалась с землей, ее темные волосы, казавшиеся мокрыми, как будто она только что вышла из душа, растрепались, и хорошо были видны только узкие белые ладони выброшенных вперед рук. Ее пальцы ожесточенно скребли землю, и было слышно, как под ними ломаются хрупкие сухие веточки криптомерий.

Александр осторожно приблизился, стараясь двигаться как можно тише, и присел на корточки рядом с распростертым на земле телом. Сощурился, силясь разглядеть, что с ней случилось. Теперь он видел, что женщина была одета в темно-синюю рубашку, черную шерстяную жилетку и юбку-карандаш ниже колен. Обычная униформа банковской служащей. Она с трудом повернула голову – движения у нее были дерганые, как у механической куклы, – и приоткрыла рот, силясь что-то произнести, но вместо слов издала только хриплый свистящий звук. Она дышала часто, глотая воздух, как выброшенная на берег рыба; глаз, обращенный к Александру и окруженный размазанной тушью, закатился, так что не было видно зрачка, к щеке прилипло несколько хвоинок. Он положил ладонь ей на спину и тотчас почувствовал под пальцами липкую влагу и слабое, словно бы электрическое покалывание. Тусклое голубоватое свечение, подобно сигаретному дыму, струилось между его пальцами, мягко обтекая их тонкими взвихряющимися нитями.

– Я… – пробормотал Александр. – Пожалуйста, потерпите немного, я приведу помощь. Все будет хорошо.

– А-а-а… – глухо прохрипела в ответ женщина, попытавшись повернуть к нему лицо. – Таскэтэ-курэ… онэгай…[25]

Ее тело судорожно дернулось, она из последних сил приподнялась, и если бы он не поддержал ее – снова упала бы на корни. Теперь он сидел на земле, обнимая женщину обеими руками, ее голова безжизненно свесилась ему на плечо. Голубоватое свечение усилилось и колыхалось перед его глазами мягкими переливающимися волнами, но темнота вокруг вместо того, чтобы рассеяться, сгустилась еще сильнее. Продолжая придерживать женщину левой рукой, правой он осторожно провел по ее груди, прикрытой форменной жилеткой. На мгновение замерев, его рука продвинулась ниже и, коснувшись неровного края разреза в шерстяной ткани, погрузилась в тепловатую липкую влагу. У Александра перехватило дыхание. Он не мог заставить себя посмотреть вниз – на то место, где примерно должна была находиться вторая пуговица ее жилетки. Он зачем-то попытался нащупать эту пуговицу, но онемевшие от холода пальцы соскальзывали, и когда он наконец нашел маленькую круглую пуговицу, то не знал, действительно ли это была именно вторая. Рядом с ней ткань тоже была порвана, и ему не хотелось снова попасть пальцами в рану и причинить женщине боль.

– Ито-сан, – позвал Александр, – Аюми, вы меня слышите?

Вернувшись с работы, она каждый вечер смотрела на серебристых рыбок минами-мэдака, плавающих в круглом аквариуме. Заметив ее, рыбки подплывали к поверхности воды, ожидая, когда она насыплет им корм. Говорят, эти рыбки очень умны и способны узнавать в лицо того, кто их каждый день кормит.

– Ито-сан… вам очень больно?

Какой глупый вопрос. Разумеется, она испытывала сильную боль.

– Тебе нельзя здесь находиться, – произнес спокойный, немного грубоватый женский голос откуда-то сверху. Казалось, он доносился из кроны дерева ёрисиро.

Александр нерешительно поднял взгляд. На одной из горизонтальных ветвей, уставившись на него круглыми немигающими глазами, сидела большая птица. Он сделал глубокий вдох и медленный выдох. Его дыхание превратилось в пар. Ему показалось. В нагрудном кармане рубашки у него лежал айфон, но, даже если бы ему удалось дозвониться до «скорой», он не сумел бы толком объяснить, где находится. В роще криптомерий на северо-западе Токио, где-то неподалеку от станции Итабаси. По своим размерам эта роща, впрочем, больше походила на настоящий лес. В храме в такой час наверняка уже никого нет. Нужно было как-то донести девушку до дороги – там он обязательно найдет помощь даже в такое позднее время. Ему казалось, что он слышит отдаленный шум машин, едущих по городской автомагистрали. Он сможет остановить кого-нибудь и довезти ее до больницы.

– Держитесь, Ито-сан. Я обязательно помогу вам…

Она не ответила.

– Она стала жертвой убийцы. Этого нельзя было изменить. Такова ее судьба.

Вздрогнув, он вновь поднял голову, пытаясь разглядеть в темноте говорившую с ним незнакомку. В расщелине громадного ствола криптомерии было установлено маленькое святилище сэцумацуся[26] – когда-то выкрашенное в красный цвет, а теперь выцветшее от дождей и ветра, оно казалось почти черным. Подвешенная на нем веревка истрепалась, открепилась с одного края и теперь просто свисала, слегка раскачиваясь в воздухе. Вокруг него колыхалось голубоватое свечение. На мгновение Александру показалось, что голос доносится из-за закрытых дверец святилища.

– Тебе не страшно, гайдзин?[27]

Это была птица. С ним говорила птица, сидевшая в ветвях.

Осторожно подсунув руки под безжизненное тело женщины, Александр приподнял ее над землей и медленно выпрямился. Ноги у него дрожали. Вся его одежда насквозь пропиталась кровью и липла к телу, а в холодном воздухе отчетливо ощущался запах – он никогда раньше с ним не встречался, но точно знал, что так, должно быть, пахнет на бойне. Удушливый запах внутренностей и большого количества еще теплой крови, от которого во рту возник неприятный металлический привкус.

– Это дело тебя не касается. Оставь ее здесь и уходи.

«Дурацкая птица. Лучше бы ты сама улетела и оставила меня в покое».

– Отказываюсь. О-котовари дэсу. – Произнеся эту фразу подчеркнуто официальным тоном, Александр помотал головой и отступил назад, боясь запнуться о корни и упасть вместе со своей ношей.

– Вот как…

Деревянная дверца святилища, скрипнув, чуть приоткрылась. Внутри клубилась пронизанная светящимися голубоватыми нитями чернота.

Развернувшись, Александр бросился бежать. От еще не согретого весной воздуха перехватывало дыхание, и каждый вдох отдавался в груди резкой болью. Тело Аюми Ито казалось ему невесомым – оно словно бы постепенно растворялось в окружающем пространстве. Она не произносила ни слова, только тихонько стонала, когда он случайно запинался или слишком резко менял направление, огибая вдруг выступившее перед ним из темноты дерево.

– Потерпите еще немного, Ито-сан… – услышал он собственный сбивчивый шепот.

Он чувствовал, что кто-то его преследует, но не слышал звуков погони. В какое-то мгновение он обернулся, но за его спиной возвышались только молчаливые криптомерии, застывшие на фоне источавшего холод неба. Под ногами едва слышно похрустывали сухие веточки.

Всего лишь птица.

Деревья перед ним внезапно расступились, образовав широкую, полого поднимающуюся вверх аллею, и вдалеке на фоне усыпанного мерцающими звездами неба возникли очертания исполинского мона с массивными резными карнизами – ворот, ведущих на территорию храма. По-видимому, он выбрал неверное направление – уверенный, что бежит к дороге, в действительности он лишь углублялся в заросли.

– Ничего, Ито-сан. Все будет…

В это мгновение в правое плечо ему впились острые как иглы когти. От резкой боли у Александра потемнело в глазах. Он отчаянно дернулся, пытаясь вырваться, одновременно чувствуя, что когти сжимаются еще сильнее, и, запутавшись в одеяле, свалился с кровати на пол.

Еще какие-то доли секунды перед его глазами недвижимо стояли громадные древесные стволы, чудовищные ворота с врезавшимися в окружающее пространство выступающими карнизами и далекое небо, помаргивавшее звездами. Он ощущал хвойный запах лесной подстилки и тяжелый запах убийства, а его собственная погруженная в сумрак комната казалась ему призрачной и нереальной, но постепенно сон окончательно развеялся.

Поморщившись, он ощупал правое плечо – в мышцах пульсировала боль. Видимо, во сне он как-то неудачно повернулся, и ему защемило нерв.

– Вот как, значит… – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Александр высвободился из одеяла и поднялся на ноги.

На полу были разбросаны упавшие с края кровати газеты, которые он читал до поздней ночи.

Закончив срочные дела на работе, Александр сделал все необходимые приготовления, купил билеты до Токио, как можно скорее оформил визу и взял двухнедельный отпуск за свой счет.

Акико

Над входом в коридор, ведущий в зал выдачи багажа аэропорта Нарита, висел большой постер с надписью на японском «Окаэринасай!»[28] – «Добро пожаловать домой!», и ниже на английском для иностранцев: «Welcome to Japan!» – «Добро пожаловать в Японию!». Пожилой мужчина в сером костюме, сидевший рядом с ним в самолете, куда-то подевался, – возможно, они разошлись еще на паспортном контроле, или же он прошел вперед и затерялся среди множества других деловых костюмов. Александр поискал глазами девушку в пуловере: та шла в нескольких шагах позади него, немного неуверенно переставляя ноги (видимо, еще не пришла в себя после долгого перелета), опустив голову и держа обеими руками сумочку, сшитую из ярких лоскутков ткани. На сумочке позвякивали брелоки. Теперь было видно, что на девушке короткая юбка, немного выше колена, и белые кроссовки на высокой подошве – не самый удобный наряд для путешествия, но Александр уже не удивлялся, даже когда видел японок, путешествующих в традиционной одежде. Заметив, что Александр на нее смотрит, она приветливо улыбнулась. Он задержался, дожидаясь, когда она с ним поравняется.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? Вы заблудились?

Английский у нее был так себе, но понять было можно.

– Ну, я как-то… не то чтобы…

– О, так вы говорите по-японски?

– Немного.

– У вас отлично получается. Вы впервые в Японии? – Она заметно оживилась.

– Да, – соврал Александр.

– А что же приехали в такой холодный сезон? Сакура зацветает только через месяц, – сказала она и на всякий случай пояснила на английском: – Черри блоссом. Черри блоссом ва мада дэсу.

– Так уж получилось. А вы…

– Я тоже первый раз была в России. Москва очень красивая. Но я ужасно боюсь летать. Почти всю дорогу нервничала. – Она снова улыбнулась, на этот раз немного виновато.

– Понимаю…

– Наверное, это заметно было.

Александр удивился ее предположению («В общем-то, справедливому…»), будто он за ней украдкой подсматривал, но на всякий случай ответил:

– Нет-нет, заметно совсем не было. Вы хорошо держались.

На большом плазменном экране под потолком зала выдачи багажа сначала шел ролик нового экспресса «Скайлайнер» от аэропорта до станции Уэно, где прекрасный принц в синей форме проводника подхватывал на руки девушку, спешившую на поезд и потерявшую туфельку, затем он сменился рекламой пива «Асахи», после чего начался трейлер к очередному перезапуску игры Final Fantasy VII, на экране появился Сефирот[29], и Александр рассеянно прочитал по губам произнесенную им фразу: «Давно не виделись, Клауд…» Выражение узкого мертвенно-бледного лица Сефирота показалось Александру укоризненным. Он отвел взгляд от экрана.

– А вы учитесь или уже работаете? – поинтересовалась девушка.

– Работаю в одном большом российском банке, директором по работе с VIP-клиентами. Занимаюсь в основном долгосрочными инвестиционными стратегиями.

– О-о-о, надо же… – Глаза девушки округлились. – Это очень ответственная работа! Должно быть, вы хорошо зарабатываете?

В России этот вопрос мог показаться невежливым, но из уст японки прозвучал совершенно буднично, хотя Александру всегда было трудно привыкнуть к тому, что разговоры о финансах ничем не отличались от обсуждения прогноза погоды. Он немного помедлил с ответом:

– Да, наверное, можно и так сказать.

У стены рядом с ними стоял вендинговый автомат с напитками. Александр достал из сумки кошелек и закинул в автомат несколько стоиенных монет, оставшихся еще с прошлой поездки.

– Что вам взять?

– Ой, что вы… мне неловко…

– Мне будет приятно угостить вас, правда.

– Тогда горячий напиток с медом и лимоном.

Он взял ей горячий напиток «Сантори» в веселенькой желтой бутылке, а себе – горячий черный кофе. Хотелось латте, но бутылка с латте была ярко-оранжевой. Как сказал однажды его бывший коллега из Банка Нагоя: «Сладкие вкусы и яркие цвета не мужественны, так что, если хочешь произвести впечатление на девушку, выбирай черное и горькое». Сделав глоток кофе, Александр поморщился.

– Одна моя японская знакомая рассказывала, что ее бабушка боялась летать на самолетах, потому что верила, будто бы инженеры договорились с демонами-óни, которые за умеренную плату таскают самолет по воздуху, ведь любому ясно, что такая железная штуковина сама по себе летать не может. Если óни недоплачивают, то они, по мнению бабушки моей знакомой, в отместку роняют самолеты на землю или портят оборудование, разбивая его вдребезги своими колотушками. Так что, в отличие от машин и кораблей, у которых есть надежная опора, самолеты и правда весьма ненадежны.

– Но ведь считается, что самолеты намного безопаснее кораблей и машин! – энергично возразила его случайная попутчица. – И к тому же в Нарита самое лучшее техническое обслуживание – я даже передачу про это смотрела!

– Неужели? – Александр недоверчиво приподнял бровь, стараясь не засмеяться.

– Да! Кажется, это было по Nippon Television[30], точно не помню… – она нахмурилась, отчего ее лицо приобрело забавно-сосредоточенное выражение, – это ведь очевидно: кто бы решился летать на самолетах, если бы их носили на своих плечах óни!

– И вы ни разу не видели чертей с колотушками, когда смотрели в иллюминатор?

– И правда, ни разу не видела! – Она рассмеялась.

– И даже не знали, что в действительности у самолета нет никакого двигателя, а его тянет за собой призрачная повозка Оборогурума?

– Конечно же, не знала! Ой… вы так забавно шутите! Простите…

– Александр. Можно просто Алекс. Вот вы и перестали бояться самолетов, верно?

– Верно! Арэксу-сан, – еще не окончив смеяться, повторила девушка и на западный манер протянула ему руку, – Акико Коянаги, приятно познакомиться[31].

Он пожал ее изящную белую ладонь, сжав пальцы чуть сильнее и задержав ее в своей руке чуть дольше, чем того требовал этикет. На ее лице отразилось мимолетное замешательство.

– Коянаги-сан… «Светлое дитя» и «маленькая ива», если не ошибаюсь? По-моему, вам очень подходит это имя.

– Вы и в кандзи разбираетесь, а говорите, знаете японский совсем немного. Меня назвали в честь маминой старшей сестры. – Девушка сделала глоток медового напитка. – Очень вкусно, спасибо вам большое. Тетя была актрисой, снималась в фильмах «Стрекоза, ты тоже счастлива?» и «Таю[32], путешествующая во времени». Может быть, вы их смотрели?

Александр отрицательно покачал головой:

– К сожалению, нет.

– Они были весьма известны… по крайней мере в Японии. Мне говорили, в России тоже смотрят японские фильмы.

– Да, кажется… я не то чтобы…

Лента выдачи багажа вздрогнула и задвигалась, люди потянулись к ней, и Акико тоже сделала несколько шагов вперед.

– В сорок два года тетя покончила с собой, – добавила она рассеянно, как будто ее мысли унеслись вдруг куда-то далеко.

– Ох, мне очень жаль. Примите мои соболезнования.

– Затяжная депрессия. – Акико слегка повернула к нему голову, и Александр вдруг поймал себя на мысли, что она необыкновенно красива. – Все были потрясены.

Она отвернулась. Александр, проследив за ее движением, понял, что черный с розовым чемодан, замотанный в стретч-пленку, принадлежит ей, обогнал ее и, подхватив чемодан с ленты, поставил его перед девушкой.

– Тетя наглоталась снотворного. Типичная актерская смерть. Полицейский эксперт говорил, очень странно, что у нее не было рвоты, – наверное, потому, что последние несколько лет она сидела на антидепрессантах. По-видимому, организм привык, и она сразу впала в кому, – медленно рассказывала Акико, ковыряя десертной ложкой многослойный воздушный тирамису в стеклянном стаканчике, который Александр взял ей в «Старбаксе», обнаруженном ими на третьем этаже терминала аэропорта. По всей видимости, эта история давно мучила ее, так что в конце концов она решила поделиться ею со случайным попутчиком-иностранцем. – Тетя мирно лежала на диване, на ее губах замерла легкая улыбка. Нашедшая ее домработница сказала, что сначала подумала, будто хозяйка спит и видит приятный сон. Она пожалела ее будить, прибралась в доме и только потом забеспокоилась.

– Как грустно…

– Да, очень грустно. – Девушка кивнула. – Она была еще такая молодая. К тому же на вид ей никто не дал бы и тридцати. Только вот знаете что, Арэксу-сан… – Она отправила в рот кусочек тирамису и ненадолго так и замерла с ложкой во рту, затем, сделав глоток зеленого чая, серьезно посмотрела на Александра. – Незадолго перед смертью у тети появился некий таинственный поклонник. Вообще-то, раньше у нее было множество поклонников, они даже преследовали ее. У нас это называют фанаты-монстры, но в последние годы ее популярность стала падать. Многие думали, что именно из-за этого она и впала в депрессию.

– Должно быть, это было очень тяжело для актрисы…

– Верно… однако, – Акико помолчала, – этот новый поклонник постоянно присылал тете цветы, роскошные букеты. Не похоже было, чтобы он ей особенно докучал, – по крайней мере, она никогда не жаловалась. Тетя умерла в начале октября, и на столе возле дивана, на котором она лежала, стоял букет из белых паучьих лилий.

– Цветов поминовения?

– Верно. – Она медленно кивнула. – Прекрасный дорогой букет, перевязанный траурной серебристой лентой[33] с именной надписью. Но там не было написано, от кого этот букет. Только кому он предназначался.

– Может быть… – Александр сделал глубокий вдох, чувствуя, что его сердце бьется все чаще. За компанию он взял себе фруктовое желе, но оно так и стояло перед ним на столе нетронутым. – Может быть, поклоннику вашей тети было известно что-то относительно того, что она собиралась… сделать?

– В газетах писали, что это могло быть самоубийство на почве несчастной любви. – Акико вздохнула. – Конечно, популярность тети была уже не такой яркой, но журналисты тотчас набросились на эту историю. Не было обнаружено никакой любовной переписки, ничего, только…

– Да?..

Почувствовав внезапную заинтересованность, Александр наклонился к девушке, не сводя с нее взгляда и одновременно боясь, что может ее этим смутить.

– Тетя жила в районе Тиёда, неподалеку от большого синтоистского храма Канда Мёдзин. Знаете, его посещают крупные предприниматели, чтобы помолиться об успехе сделки[34]. Я часто навещала ее, даже когда она была в депрессии. По правде сказать, мне очень нравилось ездить в этот фешенебельный район, там любой может почувствовать себя настоящей знаменитостью. Тетя любила готовить, но в то время она забросила готовку и заказывала к моему приходу еду из ресторана. А незадолго перед тем, как наглотаться таблеток… – она помедлила, подбирая слова, – …она была совсем другой.

– Совсем… другой?

– Да. Она казалась очень умиротворенной. Последний раз я навещала ее в середине сентября, и она сама приготовила острые куриные крылышки с нарезанной морковью и сельдереем и картофельный салат. В выходной день даже известной актрисе можно поесть вредной американской еды. – Акико улыбнулась. – А спустя две недели ее не стало.

– Вы думаете, этот ее поклонник…

Акико едва заметно пожала плечами.

– В газетах и на телешоу разное говорили. Вплоть до того, что тетя и тот человек, по слухам, планировали совершить двойное самоубийство, но в действительности он лишь манипулировал ее чувствами и специально довел до самоубийства, а сам сбежал. В таких случаях всегда находятся какие-нибудь «слухи» или «непроверенная информация» – просто потому, что никто не хочет брать на себя ответственность за собственную переперченную ложь. – От Александра не ускользнуло, что Акико немного поморщилась, произнося эти слова, – как будто и правда собиралась чихнуть от перца. – В одной статье даже приводились показания женщины, которая якобы видела молодого человека, выходившего из ее дома как раз около предполагаемого времени ее смерти. Но тетя жила в большом многоквартирном доме, так что, даже если кто-то и выходил из него в то время, нельзя с уверенностью утверждать, что он посещал именно ее. Простите, наверное, я вас утомила…

– Нет-нет, что вы, все в порядке. Но вы так и не сказали, какова ваша собственная версия произошедшего.

– Это может показаться странным, но я думаю, что ничего нельзя было изменить. Актриса Акико Одзаки приняла твердое решение уйти из жизни – и это было ее собственное решение, кто бы что ни говорил. Может быть, она просто хотела навсегда остаться такой же красивой, какой ее знали поклонники, и угасшая популярность или отчаяние не имели в действительности никакого значения. Тот человек, присылавший ей цветы, помог ей обрести гармонию с собой. Можно сказать, что она умерла счастливой. В конце концов, перед смертью она улыбалась.

За стеклянной стеной кафе неторопливо, мигая синими лампочками, проехал похожий на бамперную машинку с аттракциона красный полицейский робот.

– Думаю, вы правы, Коянаги-сан, – постаравшись вложить в свои слова максимум убедительности, медленно произнес Александр.

Александр

В два часа дня он проснулся в самом дешевом номере отеля Shinagawa Prince Hotel. С Акико Коянаги они попрощались в аэропорту: Александр проводил ее до поезда линии JR «Собу», и уже на платформе девушка смущенно предложила ему записать номер ее телефона. «Обязательно позвоните мне, если решите посетить Иокогаму. Я живу неподалеку от Китайского квартала и с радостью проведу для вас экскурсию. Сходим вместе в Иокогама-кантэйбё, это наша главная достопримечательность, храм китайского бога Гуань-ди. Китайцы очень его почитают, и там продаются всякие чудесные талисманы из нефрита. У меня есть маленький нефритовый Бисю[35]из этого храма, – говорят, он должен привлекать деньги, но пока что-то не очень работает. Вам как сотруднику банка должно понравиться». Она рассмеялась. Он пообещал позвонить ей в ближайшее время, как только немного освоится в Токио, после чего направился к платформе Нарита-экспресса, чтобы доехать до Синагавы.

Добравшись до отеля, удобно расположенного практически сразу напротив станции, и оформив регистрацию, он затащил свой чемодан в номер и, не разобрав вещей, без сил рухнул на высокий матрас. Светильник в форме старинного храмового фонаря тётин, подвешенный над кроватью, был почему-то включен, – видимо, горничная зажгла его, решив, что в вечернее время гостю так будет удобнее. Александр не потрудился его выключить, и красноватый свет фонаря на протяжении всей ночи вторгался в его сон, а когда он ненадолго выныривал из забытья, ему казалось, будто бы он лежит на полу в полутемном помещении какого-то храма, а над ним раскачивается огромный бумажный фонарь, внутри которого потрескивает пламя.

Теперь, приняв наконец горячий душ, он стоял перед зеркалом в сияющей фарфоровой белизной ванной комнате и угрюмо смотрел на свое осунувшееся, покрытое двухдневной щетиной лицо. Тип, не вызывающий ни малейшего доверия. Вероятно, вчера он все же выглядел немного лучше, раз уж сумел заинтересовать симпатичную девушку. Хотя японка могла счесть его «европейскую» щетину мужественной. Он потянулся к электробритве. Большинство ночных баров в Икэбукуро открывалось в восемь часов вечера и работало до пяти утра. Если повезет, то за два-три вечера ему, возможно, удастся разыскать разговорчивого бармена. Вряд ли расспросы помогут – в лучшем случае он ничего не выяснит, в худшем – навлечет на себя подозрения. Электробритва тихо жужжала – привычный, успокаивающий звук. Александр не сомневался, что полиция с барменом уже побеседовала.

– И что, как ты думаешь, он им рассказал? – вслух поинтересовался он у своего отражения, с каждой секундой приобретавшего все более благопристойный вид. – Еще одну историю про призраков? Вот полицейские обрадовались.

Вытерев лицо мягким махровым полотенцем и нанеся терпко пахнущий хвоей гостиничный крем после бритья, Александр еще раз взглянул на себя в зеркало. Он мог бы позвонить ей и сегодня же поехать в Иокогаму. Всего-то час езды на поезде. Снять там номер на пару дней – для начала. Прогуляться с Акико по китайскому кварталу, слушая ее беззаботную болтовню, подняться на колесо обозрения Cosmo Clock 21 или на маяк «Марин-тауэр», если погода будет хорошей и не будет сильного ветра с залива… впрочем, если девушка боится высоты, эти варианты не подходят. В любом случае в Иокогаме полно мест на любой вкус, где можно весело провести время, хотя Акико не была похожа на любительницу ночных клубов. Скорее ей подошла бы романтическая ночная прогулка на корабле или ужин в панорамном ресторане. Потом она рассказывала бы подружкам про роман с иностранцем – это почти всегда бесперспективно, зато есть что вспомнить.

С мокрых волос на спину скатилось несколько холодных капель, и Александр вдруг понял, что дрожит от холода. Позади послышался тихий всплеск. Он схватился рукой за гладкий край раковины и резко обернулся.

Девушка лежала в тесной прямоугольной ванне, согнув в коленях ноги, чуть запрокинув голову и опираясь затылком на свернутое в тугой валик полотенце. Ее длинные темные волосы, еще сухие на макушке, колыхались в мыльной воде, похожие на странные морские водоросли. Локоть покоился на краю ванны. Александру казалось, что он даже видит мелкие, чуть подрагивающие водяные капельки на нежной светлой коже. Фаянс скрипнул под его пальцами. Его била крупная дрожь. На поверхности воды, заполнявшей ванну, плавали хлопья мыльной пены – там, где она оседала, виднелись красные разводы, как если бы тушь тонкой струйкой вливали в воду. Он зажмурился и снова открыл глаза: Акико Коянаги смотрела прямо на него отсутствующим взглядом – точно так, как если бы она видела вещи, находящиеся за пределами этого мира. Ее голова не была соединена с телом, лишь аккуратно приставлена к нему, и ее маленькая рука медленно сползала вниз, исчезая в зефирно-белых хлопьях. Лопаясь, пузырьки пены издавали едва слышное шипение.

Оттолкнувшись рукой от раковины, Александр с силой распахнул дверь, так, что она с грохотом ударилась о стену, и выбежал из ванной. Его била крупная дрожь. Оглядевшись, как будто где-то в гостиничном номере мог притаиться убийца, он медленно опустился на край кровати и тупо уставился на стоящий на буфете литровый белый чайник и разложенные перед ним пакетики с чаями сэн-тя и ходзи-тя[36]. Дверь ванной тихонько скрипнула, покачиваясь на петлях.

Несколько стеклянных офисных зданий за приземистым комплексом станции возвышались на фоне пасмурного февральского неба, затянутого серыми облаками, похожими на грубые мазки огромной кистью. Весна по лунному календарю – праздник Сэцубун – наступила уже почти месяц назад, но в этом году зима, похоже, решила задержаться дольше обычного. В воздухе висела прохладная дымка. Александр поежился в своем коротком шерстяном пальто, подтянул шарф к подбородку и огляделся. За его спиной остался громоздкий комплекс отеля «Принц», где раньше работала администратором Мисаки Савадзири. Девушка за стойкой ресепшена, которая с милой улыбкой предложила ему туристическую карту и предупредила, что на улице холодно, возможно, знала ее. Может быть, они даже были подругами. Профессиональный этикет запрещал проявлять личные эмоции перед клиентами.

– Скажите, пожалуйста, какие здесь есть поблизости комбини?

– Комбини?.. – удивившись неожиданному вопросу, уточнила менеджер.

– Да, магазины, где покупают продукты сотрудники отеля.

– Сотрудники?..

Ее приветливая улыбка слегка угасла, и Александру показалось, что на ее лицо на мгновение легла тень неподдельной печали – хотя, вполне возможно, это была всего лишь прихотливая игра света.

В лобби было пустынно, у соседней стойки регистрации стояли, переговариваясь вполголоса, двое молодых японцев в деловых костюмах. Должно быть, сослуживцы, приехавшие в командировку.

– Я люблю только самые качественные продукты и чтобы было не слишком дорого, – сказал Александр первое, что пришло ему в голову, – наверное, вам и вашим коллегам известен лучший магазин в округе?

– А-а… – протянула девушка. – Да, разумеется, уважаемый господин гость. Здесь неподалеку есть «Сэвэн-Илэвэн», нужно только перейти дорогу и пройти немного налево. Там все довольно дешево. Еще «Кинокуния» прямо перед входом на станцию, слева, если будете идти от отеля. Там много японских десертов и фрукты. Готовую еду тоже можно купить, но все-таки немного дороже, чем в «Сэвэн-Илэвэн». Зато выбор больше и все очень вкусное. – Она кивнула, как бы соглашаясь с собственными словами. – Желаю вам хорошо провести этот вечер.

– Спасибо, – Александр кивнул в ответ, – вам также.

Она вновь с едва заметным усилием дежурно улыбнулась и еще раз склонила голову в вежливом поклоне.

Переходя национальную автомагистраль номер пятнадцать «Токио – Иокогама», на которой уже начала собираться вечерняя пробка, Александр с досадой подумал, что еще в России ему нужно было внимательнее слушать банковские тренинги на тему общения с клиентами – сейчас эти знания пригодились бы ему как нельзя кстати, чтобы по крайней мере не вызывать у собеседников недоумения. В японских компаниях, в том числе в Банке Нагоя, искусству омотэнаси[37], или «экстраординарному сервису», также всегда уделяли достаточно много времени, но Александр, как он сейчас про себя отметил, усвоил лишь внешнюю, формальную сторону этого навыка, не изучив его глубоких философских и психологических основ. Он вздохнул. Не возвращаться же теперь в отель, чтобы попытаться исправить неловкость, – может выйти только хуже.

«Сэвэн-Илэвэн» он исключил сразу: до него было недалеко, но, если речь идет о магазине, который человек посещает регулярно, крюк в двести метров имеет значение. Вероятнее всего, Мисаки Савадзири заходила в «дорогой» комбини на станции. Он обошел полукруглую площадку, мимо которой одно за другим медленно двигались старомодные городские такси, и зашел на станцию. Перед эскалаторами действительно находился магазин – судя по виду, не комбини даже, а небольшой супермаркет. Взяв у входа корзину, Александр шагнул внутрь. Что он вообще собирался здесь обнаружить?

– Господин посетитель, попробуйте клубничное дайфуку[38], пожалуйста!

Вздрогнув от неожиданности, он обернулся: за прилавком стояла приветливо улыбавшаяся полная женщина в белом фартуке. Судя по акценту и внешности, китаянка.

– Н-нет, спасибо.

– Клубничное, банановое и с каштаном. Попробуйте, это бесплатно! – Не переставая улыбаться, она протянула ему нарезанное на аккуратные четвертинки дайфуку на бумажной тарелочке.

Александр рассеянно взял два кусочка и отправил в рот. Дайфуку было сладким и невероятно вкусным. Он сообразил, что последним, что он ел, был завтрак в самолете и это было еще вчера.

– Спасибо большое.

– Возьмите остальные.

– Нет-нет, мне этого достаточно, – попытался отказаться Александр.

– Берите, не стесняйтесь, – в тоне женщины сквозь профессиональную вежливость послышались строгие нотки.

– Спасибо.

– Обязательно приходите еще, хорошего вам дня. – Сложив руки на животе, продавщица церемонно поклонилась.

Жуя сладкое крахмалистое дайфуку с каштаном, Александр двинулся вдоль полок с продуктами. В магазине и правда имелся большой выбор не слишком дорогой готовой еды: он положил в корзину кацу-сандо – сэндвич со свининой в панировке – и кусок бисквитного рулета с кремом и зеленым чаем маття, решив, что, во‑первых, странно будет вообще ничего не купить, а во‑вторых, все это можно будет съесть на ходу. Одинокая женщина, слишком устававшая на работе для того, чтобы готовить, вполне могла покупать себе здесь что-то к завтраку или к ужину. Может быть, на каждый день это и получалось немного дороговато, но все же лучше, чем тратить кучу времени на готовку. Прямо над десертами на полке выстроились бутылочки и алюминиевые банки с горячими напитками. Александр взял себе латте.

Для такого часа в магазине было довольно много посетителей. Он старался не задерживать ни на ком взгляд, чтобы не выглядеть как назойливый иностранец. Перед полками с йогуртами и молочными десертами стояла, понуро склонив голову, девушка в неброском темном пальто с клетчатыми рукавами, толстом, обмотанном вокруг шеи сером шарфе и черной шапке, надвинутой почти до бровей, так что между краем шапки и верхом закрывавшей лицо медицинской маски оставалась только узкая прорезь для глаз. На лямке сумочки, перекинутой через плечо, висел розовый кружевной обруч с бантом, резко выделявшийся на фоне всего ее образа. Александр догадался, что девушка, скорее всего, работает в мэйдо-кафе где-нибудь на Акихабаре или в другом шумном районе, с утра до вечера раздает рекламные листовки на улице, зазывает посетителей нарочито писклявым «Ирассяймасэ-э-э!»[39] или исполняет роль услужливой официантки-«горничной» для мало что понимающих туристов, – вероятно, некоторые из них путают ее с проституткой. Ее плечи чуть приподнялись и вновь бессильно опустились, затем она наклонилась и взяла бутылочку питьевого йогурта. В магазине было тепло, но вокруг девушки словно бы сохранялось пространство, заполненное холодным уличным воздухом. Рядом с ней стоял мужчина средних лет и непримечательной внешности: его взгляд рассеянно скользнул по баночкам с йогуртами, по «горничной», задержавшись на ней на долю мгновения. Александр отвернулся и направился к кассам.

До начала ночной жизни в Икэбукуро оставалось еще несколько часов. Совершенно не представляя, чем их заполнить, он поднялся на эскалаторе в шумный холл станции, прошел мимо турникетов и билетных касс, небольших магазинчиков, лапшичных и пекарен, постоял некоторое время возле треугольного столба со стилизованным изображением чаек, летящих среди облаков, и тремя желтыми циферблатами часов, где все обычно назначали встречи, и заглянул в книжный, где первыми, на кого он обратил внимание, были две школьницы, оживленно обсуждавшие выставленный прямо перед входом большой глянцевый артбук по манге «Токийский гуль». Судя по доносившимся до него обрывкам разговора, они прикидывали, от скольких чашек капучино в «Садза» им нужно будет отказаться, чтобы приобрести книгу. Александр зашел в магазин и, встав чуть поодаль от школьниц, принялся рассматривать выставленные на полках книги – он оказался перед секцией, посвященной традиционной японской кухне.

– Четыреста двадцать иен… – вслух размышляла полноватая девочка в очках с толстой оправой. – Это, получается, восемь…

– Погоди, я так не умею, – вторая ткнула пальцем в экран айфона.

Школьная форма сидела на обеих как-то угловато: синие плиссированные юбки, ноги обтянуты плотными белыми гольфами поверх телесных колготок («Как будто это можно не заметить…»). Челки у обеих были собраны заколками – у той, что в очках, с розовым цветком сакуры, а у ее подруги – с фиолетовым цветком асагао, сделанным из шелковой ткани. Вероятно, вместе покупали их в каком-нибудь торговом центре и договорились носить в знак дружбы – девочки так часто делают, в какой бы стране они ни жили.

– Три с половиной тысячи – грабеж, конечно… на что они рассчитывают?

– В «Тамилс», кстати, чашка капучино стоит всего триста пятьдесят. Можно еще и тост с джемом к ней взять.

– Там невкусный.

– Привереда, – хихикнула та, у которой в волосах красовался асагао. – Да, всего восемь чашек, и можем взять один на двоих.

– Восемь чашек лучшего на всей Синагаве капучино с воздушной пенкой, – возразила «сакура».

– У тебя что, совсем нет самообладания?

– С нарисованным на пенке сердечком, – добавила та. – А один тамошний бариста умеет рисовать корицей мордочку котенка.

– Честно говоря, мне не нравится еда в виде животных. Глупая мода, фу!

– И вообще, зачем покупать книгу, если можно взять в киоске утреннюю газету, которая стоит как всего одна чашка кофе. Или вообще в кафе бесплатно почитать.

– О чем это ты?

– Об убийце-демоне из Итабаси, разумеется.

Услышав эти слова, Александр, притворившись, что листает заинтересовавшую его книгу (это было руководство по приготовлению маринованных овощей цукэмоно, полное сложных иероглифов), сделал пару как бы случайных шагов в сторону беседующих школьниц.

– Об убийце-демоне из Итабаси?

– Именно. Он убивает молодых женщин ударом ножа в сердце.

– Я слышала, что он использует старинный кинжал танто. – Девочка перелистнула пару страниц книги-образца, которую держала в руках, и рассеянно опустила взгляд, как будто надеялась прочесть в ней какой-то ответ. – Может быть, он из какого-нибудь благородного рода?

«Сакура» пожала плечами:

– Или сумасшедший, насмотревшийся анимэ про период Сэнгоку[40]. Не так уж сложно найти подобное оружие в антикварном магазине или купить в интернете, для этого не нужно состоять в родстве с императорской семьей. Современные катана кадзи точно их делают…

– Катана кадзи?

– Мастера-оружейники.

– Ты столько редких слов знаешь, сразу ясно, что отличница. Но все-таки…

«Сакура» украдкой бросила взгляд на Александра:

– Или он иностранец, одержимый японской поп-культурой.

Александр про себя понадеялся, что выражение его лица не выдаст, что он понимает их разговор.

– Представь, что этот человек прямо сейчас за нами наблюдает.

«Асагао» резко захлопнула книгу и вернула ее на выкладку.

– Прекрати. Что это на тебя нашло?

В книжном, в отличие от комбини, было пусто, только за кассой со скучающим видом стоял невысокий парень с широким лицом, торчащими во все стороны вихрами и в толстых роговых очках, – наверное, специально приобрел оправу в магазине подержанных вещей, чтобы выглядеть как настоящий книжный червь. С «сакурой» они бы составили хорошую пару. Сквозь монотонный гул станции и отдаленный рокот отправлявшихся и прибывающих на Синагаву поездов пробивалось тихое гудение ламп дневного света, установленных на потолке.

– Скольких девушек он уже убил?

– В газетах разное пишут, они ведь зарабатывают, распространяя пугающие сплетни. Якобы в последние месяцы в Токио стало пропадать без вести больше молодых женщин, и многие из них наверняка стали жертвами «убийцы-демона из Итабаси». Но нашли пока что только четверых. Одна из них, кстати, здесь неподалеку работала. В отеле «Принц».

«Асагао» неопределенно кивнула:

– Четверка, значит. Число смерти[41].

– Об этом они тоже не забыли упомянуть, как будто случайных совпадений люди боятся больше, чем страшных мистических закономерностей, – фыркнула «сакура». – Вот только вряд ли он на этом остановится. Ну так что, может быть, все-таки лучше «Асахи» или «Ёмиури»?[42] Дешевле получится…

Выйдя из комплекса станции, Александр еще раз перешел дорогу, поскольку с его стороны тянулось лишь унылое бетонное ограждение железнодорожных путей, за которым время от времени раздавался шум проезжающих поездов, и побрел вдоль офисных зданий, втиснутых между ними ресторанчиков и парковок. Четыре женщины, чьи судьбы никак не были связаны друг с другом и между которыми, на первый взгляд, не было ничего общего, убиты, – не считая домыслов журналистов, это все, что известно полиции, даже если в настоящих полицейских отчетах и содержались еще какие-то детали, которые не могли быть раскрыты до окончания следствия. Александр не обладал специальными познаниями в криминалистике, но интуитивно чувствовал, что, будь в этом деле больше зацепок и ясности, статьи в газетах не были бы столь пространными. Если бы у этих женщин нашлись общие знакомые, в современном мире не составило бы никакого труда это выяснить. Фантазия приходит на помощь тогда, когда не хватает фактов.

Женщины не были ни ограблены, ни изнасилованы, и при этом все они были лишены жизни предположительно неким старинным оружием – кинжалом ёрои-доси. Затем их тела были расчленены, а отделенные части вновь связаны друг с другом при помощи веревки. Ни мотивов, ни того, каким образом «убийца-демон» выбирал своих жертв и как знакомился с ними, никаких свидетелей – намеков на это в статьях, разумеется, не было. Однако Александр знал кое-что еще, чего точно не знала полиция: в этой истории был каким-то образом замешан бармен, рассказывающий городские легенды. Возможно, японские обыватели, читавшие статью в «Асахи симбун», могли решить, что это изобретательная выдумка корреспондента, которому хотелось дополнительно приукрасить репортаж о жутком преступлении. Можно было подумать, что «убийца-демон из Итабаси» – герой популярной манги или анимэ.

Между двумя современными зданиями притулилось старинное синтоистское святилище, – по-видимому, перенесенное сюда когда-то со своего изначального места после землетрясения. Перед входом были установлены новенькие красные тории и сидела пара позеленевших от времени каменных фигурок комаину[43]. Надпись на табличке гласила: «Храм Такаяма Инари, Синагава»[44]. Александр поднялся по невысокой каменной лестнице, чтобы символически омыть руки и ополоснуть рот в красивом тэмидзуя с гербом-моном томоэ[45], похожем на три вписанные в круг запятые – когда-то он видел такой же в храме Хатимана в Нагоя и запомнил его название. Вокруг тэмидзуя росли кустики священного растения сакаки[46] – его плотные темно-зеленые листья поблескивали от осевшей на них влаги. Массивные деревянные столбы, поддерживавшие навес, были украшены резными цветами и листьями пионов, а вода лилась в резервуар из открытой пасти фигурки китайского морского дракона с длинными завитыми усами и рогами, напоминающими оленьи.

Александр взял бамбуковый ковш и долго лил из него воду сначала на левую, а затем на правую руку, пока пальцы не окоченели и он почти не перестал их чувствовать.

«Что должна ощущать женщина, когда на нее смотрит убийца? Да и отличается ли его взгляд от взгляда случайного прохожего? Почему эти женщины доверились своему убийце и пошли за ним?»

В ногу ему что-то мягко ткнулось. Опустив глаза, он увидел рыжего котенка с коротким хвостом, который настойчиво терся о его штанину. Заметив, что на него обратили внимание, котенок посмотрел на пакет из комбини и требовательно мяукнул. Александр сделал вид, что не понял намека. Котенок мяукнул еще раз, выдохнув облачко пара, и потеребил лапкой его штанину. Вздохнув, Александр вытащил из пакета кацу-сандо, убрал белый хлеб и листья салата, счистил, как мог, панировку и отдал котенку кусок свинины – как сообщала надпись на упаковке, «вкусный, сочный, рекомендованный шеф-поваром для начала вашего прекрасного дня». Котенок, урча, оттащил его в сторону и принялся жадно уплетать.

– Ну, и как тебя зовут? – укоризненно спросил Александр, доставая из пакета бисквитный рулет и банку латте.

Его взгляд упал на белую мисочку, стоявшую прямо на деревянном настиле рядом с сайсэнбако – ящиком для сбора пожертвований. На мисочке было выведено хираганой слово «Кицунэ». Так, значит, котенка звали Кицунэ, «лис», – по-видимому, из-за окраски, напоминавшей цвет лисьей шерсти. Или потому, что это был храм Инари, а помощниками богини считаются лисы. Александр коротко усмехнулся. Котенок вздрогнул от неожиданности и обернулся, прижав уши.

– Да ешь, ешь, я не собираюсь у тебя ничего отнимать. – Он откусил от бисквитного рулета и поморщился от его приторной сладости.

Котенок еще некоторое время пристально смотрел на него злыми янтарно-желтыми глазами, потом отвернулся и вновь принялся за отнятый у Александра завтрак.

Проглотив кусок бисквитного рулета и запив его почти таким же сладким латте, Александр поднялся по каменным ступеням к святилищу, поклонился, бросил несколько монеток в сайсэнбако, дернул за веревку, заставив круглый храмовый колокол издать громкий дребезжащий звук, вновь дважды поклонился, дважды хлопнул в ладоши, молитвенно сложил руки и, зажмурив глаза, прочитал про себя короткую молитву, обращенную к богине Инари – единственному божеству, в которое, по шутливому замечанию его начальника из Банка Нагоя господина Канагавы, верили банковские работники.

С неба посыпался мелкий снег: его кристаллы кружились в воздухе, похожие на невесомую блестящую пудру.

Юи

Когда она сломала каблук, ей следовало сразу же вернуться домой. Смехотворно было надеяться, что собеседование пройдет удачно: если день не задался с самого утра, не стоит и мечтать, что дальше он пойдет как по маслу. Говорят же, что день – это маленькая судьба. Если уж судьба несчастливая, нужно смириться и дождаться следующего утра. К тому же, едва выйдя из дома, она увидела на газоне мертвого воробья – тот лежал на земле у самого края каменного бордюра. Если не приглядываться, можно было и не заметить. Мама учила ее в таких случаях несколько раз провести ладонями по плечам, будто стряхиваешь невидимые соринки, – чтобы дух умершего не увязался за тобой, но она слишком спешила, чтобы это сделать. Теперь маленькая растрепанная птичка со свернутой шеей и зажмуренными глазами неотступно преследовала ее в мыслях. Должно быть, он с размаху ударился в стекло или о высоковольтный провод. Бедный маленький воробышек.

Юи попыталась пошевелить руками, но ее руки были заведены за спину, а запястья связаны веревкой – не слишком туго, но достаточно для того, чтобы сильно ограничить движения. Он явно делал это не впервые и достиг в своем мастерстве совершенства. Колючие ворсинки, торчавшие из веревки, противно царапали кожу, и рукам было жарко – почему-то именно это беспокоило ее сейчас больше всего. Неужели она сама позволила ему это с собой сделать? Юи жалобно застонала, попыталась сглотнуть слюну, заполнившую рот, но вместо этого надсадно закашлялась и едва не задохнулась. Он засунул ей в рот платок и тоже обвязал веревкой – как будто она уже была покойницей с подвязанной нижней челюстью. Волосы на затылке, наверное, превратились в сплошной колтун – придется теперь состригать. Совсем недавно, готовясь к собеседованию, она побывала в парикмахерской. Как жаль… О чем она только думает? Юи изо всех сил зажмурилась, чтобы не разрыдаться.

«Вот и пришел твой черед встретиться с Буддой[47], Юи Курихара».

По крайней мере, он не насмехался над ней, и эти прощальные слова были произнесены им серьезно, даже торжественно. А ведь она обратилась к нему за помощью – в такой важный день… заранее сказала ему, когда закончится собеседование, чтобы он ее встретил.

Слезы все-таки потекли из ее глаз крупными, обжигающими кожу каплями. Вокруг царила темнота, было прохладно и ощущался густой аромат сожженных благовоний, перебивавший затхлый запах сырости, плесени и чего-то еще – Юи не могла сказать точно, что именно это был за запах, но он вызывал у нее подкатывавшую к горлу тошноту. Она смутно догадывалась, что это могло быть, но не допускала, чтобы эта мысль оформилась в голове, чтобы не потерять сознание, и благодарила судьбу за то, что из-за отсутствия яркого света очертания окружающих предметов были не слишком определенными, так что можно было твердить про себя, что в нескольких метрах от нее лежат просто мешки с мусором. Она сидела на полу, привязанная к четырехгранной деревянной опоре, угол которой врезáлся ей в спину. Ноги у нее тоже были связаны и согнуты в коленях, как если бы она сидела в позе сэйдза[48], но она их почти не чувствовала, – видимо, затекли и онемели от холода.

Он запер ее в той пристройке, которую она приняла за домашнее святилище. Она еще удивилась, впервые увидев ее: нечасто встретишь настоящее святилище во дворе частного дома – пусть даже такого старого на вид и построенного в традиционном японском стиле, с черепичной крышей, местами поросшей мхом. К тому же такое большое – настоящий синтоистский храм. В ответ он рассмеялся и сказал, что, когда родители умерли, он решил переделать хозяйственную пристройку, превратив ее в домашнее святилище. «Необычно, ведь правда? Хочешь посмотреть?» Он сказал это так беззаботно – но Юи отчего-то стало страшно, и она отказалась. Может быть, она почувствовала слабый, удушающий запах, исходивший от строения? Или виной всему была большая криптомерия, росшая прямо перед ним и даже в светлое время дня отбрасывавшая на него густую тень?..

Дом окружал когда-то прекрасный, теперь же запущенный сад с сильно разросшимися деревьями и извилистыми дорожками из плоских камней тоби-иси[49], между которыми пробивалась первая весенняя трава, которую никто не подстригал. У самого входа стоял большой, покрытый пятнами лишайника каменный цукубаи[50] с мерно постукивавшей бамбуковой трубкой и четырьмя иероглифами「吾唯足知」, представляющими собой сокращенную запись выражения «варэ тада тару кото о сиру» – «я довольствуюсь тем, что имею»[51], возле которого рос клен момидзи и виднелись среди травы цветущие нарциссы.

Она сосредоточилась, пытаясь услышать постукивание трубки о край цукубаи, и спустя некоторое время ей удалось его различить, но звук был таким слабым, как если бы доносился из мира призраков. Ей представилось, что сейчас из погруженных в густую тень зарослей сада выйдут Китаро и его друзья и освободят ее[52].

«Ты встретишься с Буддой, Юи Курихара. Еще утром у тебя была мечта, а к вечеру тебя не станет. Так уж устроена человеческая жизнь. Ты думаешь, что еще слишком молода, чтобы умереть, но такова твоя судьба: сакура цветет всего шесть дней, а на седьмой день ее лепестки опадают, не увядая. Судьба так жестока, но в этой жестокости заключена красота. Представь себе бледно-розовые лепестки сакуры, на которых дрожат серебристые капли воды. Это ведь так красиво».

На улице было еще холодно, иногда по утрам шел мелкий, колючий снег, устилавший землю хрупкой белой пеленой, похожей на рисовую бумагу. Весна в этом году будет поздней. Когда Юи была совсем маленькой, она однажды заблудилась на станции Синдзюку. Мама оставила ее подождать возле туалета, но там, видимо, была очередь, и Юи – обычно всегда такая послушная – не выдержала и отправилась посмотреть бижутерию в магазинчике неподалеку. У магазинчика, как это часто бывает на крупных узловых станциях, имелось два выхода, ведущих в параллельные коридоры. Увлекшись рассматриванием брошек и заколок со стеклянными кристаллами, посыпанными блестящей пудрой перьями и искусственным жемчугом, она не заметила, как прошла магазинчик насквозь и оказалась в другом коридоре – а когда поняла это, уже не представляла, как ей вернуться обратно. Мама никогда не ругала Юи – в смысле, не ругала ее так, как родители обычно ругают детей, и уж тем более никогда не шлепала. Вместо этого всякий раз, когда дочь бывала виновата, она некоторое время молчала, глядя на Юи пристальным страдальческим взглядом, словно та причинила ей невыносимую боль, а затем начинала долгую нотацию, в которой припоминала каждый самый ничтожный раз, когда Юи ее расстраивала. Кончалось все обычно тем, что из дочери, которая так дурно поступает со своей матерью, уж точно ничего хорошего не выйдет ни в семейной жизни, ни по части карьеры, потому что ни один пристойный мужчина и тем более начальник не станет терпеть пренебрежительное отношение. В такие моменты Юи хотелось зажмуриться, упасть перед матерью на колени и умолять, чтобы та ударила ее, но она знала, что это приведет лишь к новой нотации. Когда мама говорила, она употребляла только самые вежливые обороты речи, на ее губах всегда сохранялась полуулыбка, а голос был тихим и мягким, и со стороны, наверное, можно было подумать, что она просто что-то объясняет дочери, но слова, которые она произносила, складывались совсем не в то, о чем можно говорить с улыбкой. Каждое ее слово было похоже на крохотную булавку, вонзавшуюся прямо в сердце.

Юи огляделась и пошла по коридору, который показался ей знакомым, в надежде вернуться к магазинчику с украшениями. Ее обгоняли люди, спешившие по своим делам, люди шли ей навстречу, не замечая ее; с расположенных на нижних и верхних уровнях станции платформ доносился низкий грохот отправлявшихся и прибывавших на Синдзюку поездов. Юи попыталась разобрать надписи на указателях, но тогда она еще не умела читать ни кандзи, ни хирагану, поэтому ей были доступны лишь написанные катаканой слова «линия», «эскалатор», «экспресс», «камера хранения»… В глазах у нее рябило от цветных прямоугольников, обозначавших разные линии, и указывавших во все стороны, вверх и вниз стрелок. На электронных табло сменялись названия направлений, номера платформ и время отбытия и прибытия поездов. Из-за слез, навернувшихся на глаза, надписи и витрины многочисленных магазинов – книжных, где продавались в основном развлекательные книги в дорогу, аптек с большими зелеными крестами, пекарен, от которых шел теплый аромат сдобы, – в другое время Юи обязательно остановилась бы возле первой попавшейся и принялась упрашивать маму купить булочку с заварным кремом или сладкий рулетик с корицей… все это расплывалось, превращаясь в невнятную мешанину бесформенных пятен. Мама, наверное, уже ее хватилась. Юи всхлипнула и вытерла слезы ладонью. Можно было найти полицейского и попросить его о помощи, но ей было стыдно признаться, что мама оставила ее подождать возле туалета, а она не дождалась и пошла рассматривать украшения. Может быть, просто сказать ему, что она случайно отпустила мамину руку и потерялась в толпе?

Юи остановилась возле большой квадратной колонны со светящимися рекламными экранами с каждой стороны и повертела головой. Полицейского поблизости не было. Наверное, он дежурил на платформе. Увидев ближайший выход на платформу номер четыре линии Сайкёсэн, она поднялась наверх. Холодное дуновение ветра освежило ее горевшее от волнения лицо. Недавно уехал поезд, и наверху было совсем немного людей. С неба сыпал мелкий снег, ветер задувал его под навес платформы, и пассажиры, стоявшие у края, морщились и отступали подальше от желтых ограничительных линий. Одна женщина в полусапожках на высоком каблуке, в расстегнутом пальто краснокирпичного цвета, из-под которого виднелся подол ярко-синего платья, стояла неподвижно, слегка наклонив голову, словно пребывая в глубокой задумчивости. На ее гладких волосах, собранных в хвост, и короткой челке поблескивали снежинки. Юи прошлась вдоль платформы: ни полицейского, ни дежурного, как назло, нигде видно не было. Они жили в Кавасаки, а мама работала в самом центре Токио, в юридической консультации на станции Итигая. Оставить Юи было не с кем, а в государственный детский сад хоикуэн[53], работавший с восьми утра до шести вечера, ее записать не удалось – в тот год мест в нем просто не оказалось. К счастью, начальник мамы пошел ей навстречу и разрешил приводить Юи с собой на работу: тихая девочка, сидевшая в углу за столом и рисовавшая цветными карандашами в блокноте, никому не мешала. Своих детей у начальника не было, и он часто покупал для Юи всякие сласти, карандаши, фломастеры, раскраски и прочее в таком роде, так что ее уголок издали напоминал клумбу со множеством мелких цветов.

Путь из Кавасаки до офиса в Итигая обычно занимал больше часа, и на пересадочной станции Синдзюку мама всегда старалась успеть забежать в туалет – у нее со времен учебы в университете были небольшие проблемы с мочевым пузырем: ранней весной съездила с группой студентов в Сиракава-го[54], простыла и заработала цистит. Тот магазин с бижутерией, мимо которого они частенько проходили, Юи приметила уже давно и не раз порывалась в него заглянуть, но мама всякий раз слишком спешила, так что посмотреть на все эти сияющие драгоценности, казавшиеся Юи украшениями сказочной принцессы, никак не удавалось.

Она подошла к краю платформы и запрокинула голову. Крошечные прозрачные снежинки падали ей на лоб и щеки и превращались в холодные капли. Юи зажмурилась. Мама, наверное, уже просто в ярости. Понять, что она сердилась, могли только те, кто хорошо ее знал, – настолько безупречно она владела собой. Когда Юи выросла, она пришла к выводу, что папа, наверное, ушел от них именно по причине прекрасного маминого самообладания. Она плохо помнила его лицо, но в голове у нее до сих пор звучал его голос, читавший ей сказку Кумико Моити[55] о том, как в лесную прачечную к барсуку пришла девочка с лейкой и попросила ее хорошенько вычистить, а когда барсук отдал ей чистую лейку, оказалось, что девочка была духом дождя, который живет на небе.

Снежинки оседали на ее веках, таяли и холодом стекали по вискам. У папы был приятный, немного хриплый голос – оттого, что он много курил и по пятницам любил пропустить пару бокалов пива в баре с коллегами. Он и мама были совершенно разными людьми. Как странно, что Юи вообще появилась на свет.

– Дзё-тян[56], что ты здесь делаешь? Ты потерялась? – В голосе женщины полностью отсутствовала обычная для взрослых заискивающе-покровительственная интонация, с которой обычно обращаются к детям.

Юи открыла глаза. Перед ней стояла сотрудница станции в форменной одежде, с прямоугольным бейджем на лацкане пиджака. Юи не могла прочитать ее имя, но один из иероглифов показался ей похожим на каменный фонарь торо из буддийского храма. На шее у нее был бело-синий платок, завязанный в красивый пышный бант. Будучи маленьким ребенком, Юи привыкла к тому, что, разговаривая с ней, посторонние взрослые – особенно женщины – ласково улыбаются, но сотрудница станции не улыбалась. Напротив, выражение ее лица, обрамленного коротко подстриженными черными волосами, было строгим: тонкие губы маленького рта плотно сжаты, а приподнятые, как у маски театра Но, брови нахмурены, как будто она на что-то сердилась. Она смотрела на Юи пристальным внимательным взглядом, словно пытаясь прочитать ее мысли. Ее глаза показались Юи совершенно черными, как два колодца с ледяной водой. И такими же безнадежными.

– Ты потерялась, дзё-тян? – повторила сотрудница станции. – Где твои родители?

– Моя мама… – пролепетала Юи и вдруг неожиданно для самой себя призналась: – Мама пошла в туалет и сказала мне ее подождать. Но я… – Тут она осеклась.

Женщина, слегка склонив набок голову, еще мгновение посверлила ее взглядом, затем приподняла левую руку и посмотрела на наручные часы с тонким синим ремешком. Голос диспетчера по громкой связи сообщил, что поезд в сторону станции Омия отправится через восемь минут.

– Идем. – Она протянула Юи руку, и та послушно за нее взялась.

Не говоря больше ни слова, сотрудница станции развернулась и быстро, почти бегом, зашагала по платформе, таща за собой Юи. Ее пальцы крепко сжимали ладонь Юи, больно впиваясь ногтями в кожу, и девочке показалось, что при желании она с легкостью может сломать ей руку, раскрошив кости, как сухое зимнее печенье хигаси. Каблуки женщины звонко щелкали по гладкому покрытию платформы. Подойдя к лестнице, ведущей на нижний уровень, она начала спускаться, дернув Юи так резко, что та едва не упала, но сотрудница станции придержала ее, даже не обернувшись. Сначала Юи подумала, что женщина ведет ее к дежурному, но они миновали «Зеленое окно»[57] с лаконичной эмблемой JR, где продавались билеты на сегодня, и помчались по просторному холлу, ловко избегая столкновений с пассажирами, потом сотрудница станции резко свернула в раскрытые двери книжного магазина, провела Юи вдоль стеллажей, и они оказались в параллельном коридоре. Почти сразу же Юи увидела идущую им навстречу маму. Пальцы сотрудницы станции тотчас разжались, и, прежде чем Юи успела что-нибудь сказать, она уже отвернулась и удалялась в противоположную сторону, видимо спеша поскорее вернуться к своим рабочим обязанностям. Несмотря на царивший вокруг шум, Юи показалось, что она слышит резкое щелканье ее каблуков по кафельному полу.

– Юи-тян! – выдохнула мама, тоже заметив дочку.

Юи внутренне сжалась, приготовившись к выговору, но мама почему-то не спешила ничего ей говорить – вместо этого она с тревогой смотрела в том направлении, где скрылась сотрудница станции. Затем она проговорила только: «Пойдем, Юи-тян, иначе мама опоздает на работу», и они направились на пятую платформу, чтобы ехать в Итигая. Спустя несколько минут раздалось объявление, что поезд в сторону станции Омия линии Сайкёсэн задерживается в связи с тем, что на путях произошел несчастный случай, и пассажиров просят перейти на поезда линии Такасаки и Кэйхин-Тохоку. Мимо Юи и ее мамы пробежал запыхавшийся сотрудник станции в синей форменной фуражке.

– Наверное, опять кто-то на пути бросился, – пробормотала мама.

Юи в мельчайших подробностях помнила все, что произошло в тот день, хотя тогда она даже в школу еще не ходила. Можно сказать, это было самое яркое воспоминание ее детства. Много лет спустя ей удалось отыскать в старых новостях упоминание о произошедшем несчастном случае: молодая женщина, домохозяйка, бросилась под поезд с платформы номер четыре на станции Синдзюку. В интернете нашлась короткая заметка из «Ёмиури симбун»: на черно-белой фотографии были запечатлены несколько сотрудников станции, среди них – и та самая девушка, которая помогла Юи. Она смотрела с фотографии тем же неподвижным внимательным взглядом, и ее глаза казались двумя глубокими заброшенными колодцами. Юи почувствовала, как под этим взглядом из прошлого ее сердце начинает биться чаще. На светлом бейдже можно было разглядеть иероглиф, показавшийся ей похожим на буддийский храмовый фонарь торо —「凛」– Рин, «жестокий холод». Иероглифы фамилии терялись в тени, отбрасываемой лацканом форменного пиджака.

Юи всхлипнула и попыталась изменить положение тела, чтобы стало хоть немного удобнее, но стягивавшая лодыжки и запястья веревка не позволяла этого сделать. Наверное, сейчас она была похожа на Окику-муси – гусеницу, в которую воплотился дух связанной и утопленной в колодце девушки-служанки. Неужели он действительно собирается убить ее? Раньше ей почему-то казалось, что подобное может произойти только в фильмах, которые любил смотреть ее бывший парень. Невозможно поверить, что еще утром у нее была мечта, а уже к вечеру ее не станет. С того самого дня Юи хотела работать служащей на станции Синдзюку, – конечно, скромная мечта, что ни говори. Ее сверстницы мечтали стать кто актрисой, кто знаменитой мангакой[58], были мечты и попроще, вроде врачей и преподавателей. Одна девочка мечтала стать полицейской, как ее отец, – ей-то Юи и рассказала о своих планах на будущее.

– Станционной служащей? – удивилась будущая офицер полиции. – Это же скука смертная. Каждый день объяснять пассажирам, как пользоваться билетным автоматом, и сообщать о найденных забытых вещах…

– Зато можно приносить людям пользу, – возразила Юи. – Разве это не самое главное?

Одноклассница задумалась. Затем, слегка наклонившись вперед, медленно произнесла:

– Ну, если так подумать… то эта работа чем-то похожа на работу полицейского.

– Разве?

– Полиции ведь тоже приходится иметь дело со всякими вещами вроде тех, которые люди забывают в метро. Среди них и всякие гадости попадаются. Папа рассказывал, что как-то раз на станции Гиндза нашли мужскую сумку, сделали объявление, но за пропажей так никто и не явился. Спустя несколько дней сумку передали в полицию, а там внутри оказалась дорогая женская юката[59], вся в пятнах крови, и длинные деревянные палочки сайбаси[60], тоже перепачканные запекшейся кровью.

– Так это было… ох, ну ничего себе…

Юи с горечью призналась себе, что в тот раз она не испытала особенного волнения – ей показалось, что подруга рассказывает всего лишь тоси дэнсэцу, одну из страшных токийских историй, не имеющую никакого отношения к реальной жизни.

– Да, именно, – подруга-полицейская с энтузиазмом кивнула, – это было убийство. Повар, работавший в одном из дорогих ресторанов в квартале Гиндза, убил свою жену во время ссоры, заподозрив ее в измене. Удар был такой силы, что палочки вонзились прямо в сердце и женщина умерла мгновенно. Должно быть, он решил, что поезд увезет улики подальше от места преступления, но сумку нашли почти сразу же, а его вычислили по камерам наблюдения. И о чем только люди думают…

– Да уж…

– Папа называет таких «любителями». Говорит, человек так теряется после убийства, что совсем ничего не соображает и совершает ошибки одну за другой. Таких преступников всегда с легкостью ловит полиция.

– Но ведь есть и другие, – возразила Юи.

– Верно, – подруга кивнула и, помолчав немного, добавила: – Есть те, кто планируют убийство заранее и тщательно продумывают, что они будут делать дальше. Таких преступников можно назвать «профессионалами», они никогда не убивают случайно и не теряют голову. Такие по-настоящему безжалостны.

– Вот как…

– Да, именно.

Они сидели друг напротив друга за столиком в кафе неподалеку от школы. Подруга-полицейская рассеянно ковыряла пластиковой вилкой пышные панкейки, политые кленовым сиропом. Над двумя чашками сладкого капучино вились едва различимые усики пара. Через большое окно в помещение лился яркий солнечный свет. На улице было тихо, только в аккуратно подстриженной траве вдоль дороги стрекотали неугомонные насекомые. Прохожие не торопясь двигались по тротуару, несколько человек стояли на остановке автобуса. Женщина в легком платье и босоножках, державшая в руке пакет из магазина «Кинокуния», прижимала к уху серебристый сотовый телефон, улыбаясь чему-то, что говорил ей собеседник. Казалось, в том мире за окном просто не могло произойти ничего подобного.

– А тот мужчина… жена правда ему изменяла?

– Кто знает. – Подруга Юи пожала плечами. – У меня был парень, который ревновал меня ко всем моим друзьям, хотя причины никакой не было. Даже ударил меня однажды. – Она подняла руку и легонько прикоснулась указательным пальцем к левой щеке. – Так врезал, что в скуле трещина была, а лицо опухло так, будто меня ужалил шершень-убийца. Пришлось пропускать школу. Отстал только после того, как папа с ним поговорил. А так сразу и не скажешь, на вид – тщедушный очкарик. Ревность, знаешь ли, придает сил… представь себе – палочками нанести удар в самое сердце, на такое не каждый якудза способен, а тут – самый обычный человек. Наверное, от ревности у него совсем в голове помутилось, какая разница, изменяла ему жена на самом деле или нет. Папа говорит, что истинная причина преступления скрыта в самой психике преступника, а не во внешних обстоятельствах.

– Вот как…

– Да что ты все только поддакиваешь, Юи-тян! – рассердилась подруга-полицейская. – Ведешь себя так, будто тебя это совсем не касается!

– А разве… – удивилась Юи, – разве меня это касается?

Подруга хмыкнула, но продолжила свой рассказ:

– Папа рассказывал, что однажды повара навестил молодой человек, представившийся постоянным посетителем ресторана, где тот работал. Вообще-то, в полицейской тюрьме[61] навещать его могли только родственники, но они отвернулись от него сразу после произошедшего, и полиция пошла ему навстречу. Все-таки он не был жестоким человеком, просто его ослепили чувства. Он очень жалел о содеянном, плакал с утра до вечера и твердил, что сам не знает, что на него нашло – как будто им овладел злой дух и перед глазами будто красная пелена была. Но после разговора с тем молодым человеком он успокоился.

– Вот как…

– Да прекрати уже!

– Извини. – Юи виновато опустила глаза. – Я просто не понимаю, какое это имеет отношение к работе станционной служащей…

– Ты правда не понимаешь? – Подруга-полицейская обвела взглядом помещение кафе, и Юи машинально повторила ее движение.

Через столик от них сидела еще пара школьниц. Перед одной из девочек лежала раскрытая тетрадь – она склонилась над ней так низко, что длинная, крашенная в рыжий цвет челка полностью скрывала ее лицо, а вторая ей что-то объясняла. Еще в кафе был одинокий юноша в строгом костюме – на вид студент старшего курса или преподаватель, хотя, может статься, просто офисный служащий. Он с задумчивым видом смотрел на подвешенную на стене за кассой меловую доску, на которой разноцветным мелом было написано меню и нарисованы десерты, и вертел в пальцах серебристую ложечку для кофе. Перед ним стояла чашка эспрессо.

Теперь, сидя со связанными руками и ногами в деревянной пристройке одного из домов в частном секторе неподалеку от станции Синдзюку, Юи представляла себе эту сцену так же отчетливо, как если бы она произошла сегодня утром. Ей показалось, что она даже различает слабый кофейный аромат, витающий в воздухе, и видит подсвеченные лучами солнца крошки печенья на столе, отбрасывающие крохотные причудливые тени.

Ватанабэ

Александр внимательно рассматривал фотографии на небольшом информационном стенде, переводя взгляд с одного лица на другое. Со стенда на него смотрели четверо мужчин средних лет, – возможно, если бы он встретил их на улице, решил бы, что они обычные работяги: не из тех, что на особенно хорошем счету у начальства, вероятнее всего любящие пропустить вечером несколько лишних кружек пива или рюмок сакэ в компании друзей и, может статься, время от времени имеющие небольшие проблемы с законом. В любом случае, даже если бы он в точности не знал, кем они являются в действительности, ни с одним из них ему бы не захотелось познакомиться поближе. Лица на фотографиях были откровенно отталкивающими. У одного из преступников верхнюю губу надвое разделял уродливый рваный шрам, придавая ему сходство со злобным демоном со старинных гравюр эпохи Эдо. Рядом с фотографией самого молодого, долговязого и тщедушного на вид парня были указаны его характерные привычки: «грызет ногти» и «нюхает свои руки». Надписи сопровождались соответствующими рисунками полицейского художника – несмотря на то что рисунки были сделаны в стиле манга, Александр невольно поморщился. Первые три фотографии, помимо возраста, примерного роста, времени, когда был сделан снимок, и особых примет, сопровождала поясняющая надпись крупными иероглифами: «Убийца. За любую информацию, полезную для расследования, денежное вознаграждение три миллиона иен[62]. Звоните по номеру местного отделения полиции. Звонок бесплатный». Четвертое фото, на котором был запечатлен сорокалетний мужчина с узкими глазами, приплюснутым носом и почти без бровей, было немного больше других, заключено в ярко-желтую рамку, и надпись рядом с ним тоже отличалась: «Убийца. Разбойные нападения с применением огнестрельного оружия. Главарь банды. За любую информацию, полезную для расследования, денежное вознаграждение шесть миллионов иен!!! Звоните по телефону…»

– А так сразу и не подумаешь, сколько горя они принесли…

Он обернулся на голос и встретился взглядом с полицейским, стоявшим чуть поодаль и тоже задумчиво рассматривавшим лица объявленных в розыск преступников. На вид офицер был еще совсем юным, как будто только вчера окончил университет и полугодовой курс в Полицейской академии. После разглядывания грубых физиономий закоренелых преступников видеть обычное лицо было неожиданно, так что Александр слегка опешил и сначала невежливо уставился офицеру прямо в глаза, в которых читалась доброжелательность, смешанная с любопытством, прежде чем пробормотал:

– Да уж, я бы никогда не догадался… особенно насчет этого… – Он указал пальцем на мужчину, за информацию о котором предлагалось целых шесть миллионов иен. – Такой страшный преступник!

Полицейский сдержанно улыбнулся:

– Вы, наверное, здесь по работе. Американец?

– Нет. – Александру вспомнилось, что японцы и раньше почему-то часто принимали его за американца и называли «амэрикадзин-сан», – может быть, просто потому, что с их точки зрения русские и американцы были на одно лицо. – Я из России.

– О-о, вот как, – многозначительно протянул полицейский. – Честно говоря, я почти ничего не знаю о вашей стране, хотя в Токио люди отовсюду приезжают. Разве что как-то раз пригласил свою девушку в ресторан русской кухни в квартале Гиндза.

– И как? Вашей девушке понравилось?

– Мы с ней вскоре расстались, – сказал офицер и тут же смущенно рассмеялся, схватившись пальцами за козырек форменной фуражки. – Как неловко получилось: будто мы расстались из-за русской кухни!

– Точно не из-за нее? – стараясь не улыбаться, уточнил Александр.

– Нет-нет, русская кухня очень вкусная, правда! Как это… соря… – он нахмурился, пытаясь выговорить непривычный звук – …сорянка… и пиросики… К тому же в ней гораздо больше вегетарианских блюд, чем в японской, и моей девушке это подходило.

– Вот как… у вас почти похоже произнести получилось.

– Это вы просто из вежливости так говорите.

Он почувствовал, как тягостное напряжение последних дней постепенно оставляет его, и уголки рта сами собой поползли вверх. Когда полицейский смеялся, то казался совсем мальчишкой, и зубы у него, в отличие от зубов у большинства японцев, были на удивление ровные – только один из верхних резцов был чуть повернут боком. Александру пришло в голову, что мать, должно быть, специально отвела сына к стоматологу еще школьником, чтобы ему немного искривили зуб[63].

– А вы ничуть не удивились тому, что я разговариваю по-японски.

– Да-а, – офицер кивнул, – вообще-то, это довольно необычно: иностранцы редко могут сказать что-нибудь кроме «коннитива» или «аригато:»[64], но вы столько времени стояли перед этим информационным стендом, – он кивнул на плакаты с информацией от полицейского управления, – вряд ли вы просто любовались этими лицами.

– Я… долго здесь стоял? – переспросил Александр.

Полицейский взглянул на свои наручные часы.

– Выходит, больше двадцати минут. Я уже некоторое время наблюдаю за вами – сначала подумал, вы просто рассматриваете изображения, а потом понял, что вы читаете, – он указал пальцем на иероглиф「真」, «макото», означающий «истину», в имени одного из преступников, – вы удивились, увидев этот знак в имени подобного человека, – так мне показалось. Так что я сделал вывод, что вы владеете японским.

– Вот оно как…

– Туристы обычно так внимательно афиши театра Кабуки рассматривают. А вас, получается, преступники интересуют.

– Да нет, не то чтобы… – попытался возразить Александр, но по выражению лица своего собеседника понял, что его слова прозвучали неубедительно.

Полицейский перестал улыбаться, и его взгляд посерьезнел, из-за чего он сразу стал выглядеть старше. Нет, он все-таки не был юношей, еще вчера окончившим Полицейскую академию. На европейский взгляд, японцы всегда кажутся моложе своих лет. Александр посмотрел на его серебристый нагрудный знак, на котором по обе стороны от эмблемы Национальной полиции Японии располагались по две золотые полоски. «Зачем я это делаю? Все равно ведь не разбираюсь в их рангах…»

– Старший офицер полиции[65] Такэдзи Ватанабэ[66], – представился молодой человек.

– Ватанабэ-сан. – Александр поклонился. – Александр. Можно просто Алекс.

– Арэксу-сан. – Полицейский ответил поклоном. – Имя у вас тоже похоже на американское.

«А ведь и правда…»

– Судя по лицам этих людей, – старший офицер Ватанабэ кивнул на заинтересовавший Александра стенд, – нельзя сказать с уверенностью, что они преступники. Но все же, встретив их, вы бы проявили осторожность. Мы, люди, судим в первую очередь по внешности – так уж устроена наша психика. Если человек похож на тэнгу[67], а его одежда неопрятна, вряд ли он с первого взгляда вызовет доверие. Особенно у молодой женщины.

Александр, внимательно слушавший рассуждения полицейского, кивнул в знак согласия.

– Так что убийца-демон из Итабаси, о котором говорит вся Япония, точно не из их числа.

– Убийца-демон из Итабаси?

– Да. Он, должно быть, весьма привлекательный мужчина, – офицер Ватанабэ подошел к стенду поближе и задумчиво потер пальцами подбородок, – к тому же наделенный немалой физической силой. Наверняка занимается спортом, кэндо[68] или чем-нибудь в этом роде.

– Почему именно кэндо?

– Полагаю, – полицейский искоса взглянул на Александра, – это должно подходить к его характеру. Он ведь не обычный скромный служащий или простой рабочий, которого толкнула на путь преступления тяжелая жизнь и отчаяние от собственных неудач. И не обманутый муж, в порыве ревности убивший свою жену. Такие люди обычно испытывают трудности с самооценкой. Напротив, он, должно быть, человек с высоким мнением о себе. И у него, скорее всего, нет проблем с деньгами.

– Прямо-таки Юкио Мисима, только романов не пишет.

– Кто знает! – Полицейский коротко рассмеялся. – Кстати говоря, Мисима-сан занимался кэндо и описал это в одном из своих романов. Человек может быть талантлив в разных вещах. Как бы то ни было, этот убийца – эстет, а не грубый ремесленник.

Александру живо представились жуткие газетные описания разрубленных на части тел несчастных девушек, утопленных в реке Сякудзии. Словно прочитав его мысли, офицер Ватанабэ добавил:

– Говорят, японский хорек итатси крайне брезглив и никогда не наступает в грязь. Но кто может сказать, что такое чистота с точки зрения хорька? Животные закапывают в землю и прячут под корнями деревьев сырые куски мяса, а потом находят их и съедают с большим удовольствием. Человеку стало бы плохо от одного только вида и запаха подобного угощения. То, что делает убийца с телами своих жертв, может казаться обывателю работой безумного мясника, но для него это – пример высокого искусства.

– Вы так… считаете? – Александр внимательно посмотрел на полицейского, но лицо его было совершенно непроницаемо.

Старший офицер Ватанабэ ответил не сразу. Мелкий снег перестал, и на улице немного посветлело. Мимо них то и дело проходили спешащие по своим делам люди. Одна девочка, на вид ученица первого или второго класса, обратила внимание на полицейского и показала пальцем на его блестящий нагрудный знак. Молодая женщина, которая вела ее за руку, коротко извинилась и потащила девочку дальше. Офицер Ватанабэ шутливо отдал девочке честь и с улыбкой проводил ее взглядом.

– Знаете, считается, что для того, чтобы поймать преступника, нужно научиться думать и чувствовать, как преступник. Как бы самому «стать преступником». Сорок лет назад эту систему разработал один американец, работавший в ФБР[69]. Вначале коллеги над ним посмеивались, называя фантазером, но впоследствии выяснилось, что его методика хорошо работает и благодаря ее применению раскрываемость преступлений стала гораздо лучше. Сейчас не только полицейские эксперты, но и журналисты наперебой пытаются составить психологический портрет убийцы-демона из Итабаси, однако…

Александр вспомнил газетные статьи, которые он читал, – действительно, каждый автор пытался хотя бы в нескольких предложениях описать предполагаемого убийцу. Там были и шаблонные предположения, что он, возможно, подвергался в детстве издевательствам со стороны других детей или же его отвергла девушка (что легко опровергалось отсутствием сексуального насилия, а также тем, что у убитых им женщин не было никаких общих черт, да и разброс по возрасту жертв, несмотря на их молодость, был довольно велик). Были и неожиданные догадки, – например, что убийца с помощью веревок превращал своих жертв в «куклы-марионетки», воплощая таким образом в жизнь сюжет некой безумной пьесы. Сходились «профайлеры» в одном – все они утверждали, что убийца обладал немалой физической силой и, даже если он и был обычным офисным служащим, вежливо склонявшимся в поклоне перед своим начальником, он наверняка проводил много времени в спортзале. Кэндо и другие традиционные виды спорта, впрочем, никто не упоминал, – возможно, из подсознательного нежелания связывать столь чудовищные преступления с чем-то «исконно японским». В любом случае в мегалополисе Токио с населением около четырнадцати, а если учитывать всю городскую агломерацию Большого Токио, порядка сорока миллионов человек даже под самое необычное из предложенных описаний подходило слишком много людей.

– Однако?.. – переспросил Александр.

– Однако у этой методики есть один существенный недостаток, который в большинстве случаев не играет никакой роли, – заключил офицер. – Обычно преступники все же не так умны, как те, кто пытается их поймать. Человек с легкостью может перевоплотиться в того, кто в чем-то ему уступает, но очень трудно поставить себя на место интеллектуально превосходящего противника. Мотивы такого человека могут находиться за пределами нашего понимания.

Александр зябко поежился – то ли от проникающего под ткань пальто цепкого февральского холода, то ли от слов, сказанных полицейским. Офицер Ватанабэ заметил это и виновато рассмеялся.

– Простите, пожалуйста. Я вас заговорил. Все же не каждый день встретишь иностранца, который бы так хорошо владел японским и интересовался не только туристическими достопримечательностями.

– Нет-нет, что вы, все это очень интересно, – поспешно заверил его Александр, подчеркнув свои слова энергичным кивком.

– Если у вас возникнут проблемы, вы всегда можете ко мне обратиться. – Ватанабэ извлек из нагрудного кармана визитку и небрежно протянул ее Александру, на западный манер зажав ее между средним и указательным пальцами одной руки, однако все же склонил в вежливом поклоне голову.

– Спасибо, – несколько удивленно поблагодарил Александр.

«Проблемы? Что он имеет в виду?»

– Берегите себя. О ки о цукэтэ кудасай[70].

«Белые перчатки полицейских означают – “У меня чистые руки”», – промелькнуло в голове у Александра.

Александр

Сидя в кафе на станции Икэбукуро, он рассеянно крутил в пальцах простенькую визитку полицейского. «Ватанабэ Такэдзи». Имя состоит из иероглифов «военный» и «самурай». Должно быть, давая такое имя, родители очень хотели, чтобы их сын стал служителем закона. Странно, что из чувства противоречия он не выбрал для себя карьеру школьного учителя. Все же японцы гораздо послушнее европейцев. Или у них просто больше уважения к старшим. Или же это был тот редкий случай, когда два поколения имели одинаковый взгляд на будущее.

На визитке был указан адрес и телефон полицейского отделения на Синагаве. Александр сунул ее в карман и вздохнул. Перед ним на столе были разложены сегодняшние газеты, которые он взял в киоске на станции, стояла большая чашка дымящегося двойного эспрессо и тарелка с сэндвичем с ветчиной и сыром. Заведение называлось незамысловато – Ikebukuro Jazz Café. На стенах, на узеньких полках, расставлены старые джазовые пластинки, как будто оформлением занимался Харуки Мураками. Прежде чем заняться поисками нужного ему ночного бара – он решил начать с бара под названием Moonlight, расположенного ближе всех к станции, а затем двигаться по раскручивающейся спирали, уходя от станции все дальше и заглядывая в каждое перспективное заведение, делая вид, будто бы он турист, интересующийся авторскими коктейлями, – Александр хотел изучить новые материалы об «убийце-демоне из Итабаси», если они вообще появились. Может быть, убив четырех девушек и наделав шума в японском обществе, привыкшем к тому, что Токио считается самым безопасным городом мира, он на какое-то время заляжет на дно.

Александр сделал глоток эспрессо и поморщился – кофе был чрезмерно крепким и горьким. Не стоит и надеяться на это – однажды почувствовав вкус крови, зверь всегда будет его искать… Схватив стакан воды, поданный вместе с кофе, Александр поспешно запил эспрессо, но привкус горечи во рту все равно остался.

Девушка за барной стойкой обратила внимание на его движение и вопросительно приподняла брови, но Александр успокаивающе помахал ей рукой, показывая, что все в порядке. Его вдруг охватило тоскливое ощущение собственного бессилия. Зачем он вдруг все бросил и примчался в Токио? Только потому, что некто неизвестный, подписавшись вымышленным именем, прислал ему подборку статей, а ему показалось, что он может чем-то помочь в этом деле? Он всего лишь банковский служащий – не полицейский, не частный детектив. Он даже детективных романов в жизни не читал, предпочитая любым художественным произведениям экономические новости и биржевые сводки. В конце концов, если всерьез заниматься инвестициями, изучение котировок акций и прогнозов занимает все свободное время. С каким бы удовольствием он сейчас, придя ранним утром в банковский офис, анализировал какой-нибудь график с зелеными и красными «японскими свечами»[71] – вместо того чтобы сидеть в крошечном кафе в центре Токио. Взяв со стола свежий номер «Ёмиури симбун», он без особой надежды пробежал глазами заголовки.

«Япония выиграла тринадцать медалей на зимних Олимпийских играх в Пхёнчхане. Фигурист Юдзуру Ханю выигрывает все чемпионаты подряд», «Япония готова обсуждать безвизовый обмен между Хоккайдо и Сахалином», «Токио рассматривает перспективы расширения инвестиционного сотрудничества с Москвой», «Министр по делам северных территорий попросил об отставке в связи с состоянием здоровья», «У восточного побережья произошло землетрясение магнитудой 5,7», «В соцсетях набирает популярность флешмоб со смешными спящими домашними животными», «Убийца-демон из Итабаси: рассказ бармена из Икэбукуро»…

Пальцы у Александра задрожали, и газетные страницы издали тихий шелест. Он отложил газету в сторону и сделал еще один глоток невкусного кофе, от которого, впрочем, его сердце забилось еще чаще. Ему вдруг показалось, что свет ламп в простых конусовидных абажурах потускнел и сгустившийся в практически пустом помещении полумрак навалился на его спину и плечи ощутимой тяжестью.

– Прошу прощения, у вас точно все хорошо, уважаемый господин клиент?

Официантка все-таки подошла к его столу и теперь стояла совсем близко, обеими руками прижимая к форменному переднику круглый оранжевый поднос и вопросительно склонив набок голову. Вероятно, студентка, устроившаяся в пристанционное кафе на арубайто[72].

– Да, все в порядке…

– Простите, но вы так внезапно побледнели.

– Нет-нет, все правда в порядке. Не беспокойтесь, пожалуйста.

– Я принесу вам наш фирменный пудинг из заварного крема за счет заведения, – девушка говорила уверенным тоном, в котором не было и намека на вопросительные нотки, – и еще одну чашку двойного эспрессо.

– Спасибо вам большое. – Александр почтительно склонил голову, решив, что лучше с ней не спорить.

Так, значит, кто-то из любопытных журналистов все же решил побеседовать с барменом, который рассказал Аодзаки-сану и его подруге о фантастическом случае на мосту Адзумабаси, в результате чего они обнаружили тела двух погибших девушек, сброшенные в реку Сякудзии. Александр открыл «Ёмиури» на нужном развороте.

УБИЙЦА-ДЕМОН ИЗ ИТАБАСИ: РАССКАЗ БАРМЕНА ИЗ ИКЭБУКУРО

В начале февраля этого года население Японии было потрясено смертями четырех молодых женщин: администратора гостиницы Shinagawa Prince Hotel Мисаки Савадзири, подававшей надежды студентки факультета инженерно-технических наук Токийского университета Мэйко Маэды, служащей банка Мидзухо Аюми Ито и ученицы средней школы Кэйко Хасимото, чьи тела были обнаружены в водах реки Сякудзии в специальном районе Токио – Итабаси. В настоящее время полиция продолжает расследование этих трагических случаев. Правоохранительные органы прилагают все усилия, чтобы как можно скорее выяснить причины произошедшего.

Тела Мисаки Савадзири и Мэйко Маэды были обнаружены поздним вечером четвертого февраля вблизи пешеходного моста Адзумабаси. Подробнее об этом происшествии вы можете прочитать в утреннем выпуске нашей газеты от пятого февраля этого года. Тела двух женщин, разделенные на фрагменты, обнаружили офисный работник Ючи Аодзаки (имя и фамилия изменены) и его невеста, которые случайно заметили руку несчастной Савадзири-сан, показавшуюся над поверхностью воды и «пытавшуюся ухватиться» за бетонное ограждение одной из установленных в реке декоративных клумб. Невольно приходят на ум истории о мстительных призраках и оживших мертвецах, вернувшихся с того света. Тем не менее то, что Аодзаки-сан и его спутница оказались в это время на мосту Адзумабаси, похоже, не было случайностью.

«Надо же, это не одному мне пришло в голову», – рассеянно подумал Александр и внимательно вчитался в чуть рябившие в плохом освещении иероглифы, отпечатанные на сероватой газетной бумаге.

Мы решили побеседовать с барменом по фамилии Óни, который работает в одном из заведений в районе Икэбукуро. Именно в том баре, где проводили вечер Аодзаки-сан и его невеста перед тем, как обнаружить тела Мисаки Савадзири и Мэйко Маэды. Óни-сан любезно согласился ответить на наши вопросы. Стенограмма разговора приводится без существенных сокращений.

– Спасибо, что согласились ответить на вопросы газеты «Ёмиури», Óни-сан. Скажите, вам известна история про «убийцу-демона из Итабаси»?

Óни: Звучит как название какой-то городской легенды.

– То есть вам ничего не известно о трагических случаях, произошедших в районе Итабаси в начале февраля, а также о том, что двое молодых людей, которым вы рассказали городскую легенду о призраке женщины, появляющемся на мосту Адзумабаси, тем же вечером обнаружили под этим мостом два расчлененных женских тела?

Óни: Неужели под тем самым мостом?

– Именно.

Óни: К сожалению, об этом мне ничего не известно. Однако должен заметить, что история женщины-призрака вовсе не городская легенда. Эту историю рассказал мне один из посетителей бара «***», встретивший однажды на мосту Адзумабаси призрак женщины, который бросал в него металлические шарики от игры в патинко. Один из таких шариков едва не попал ему в глаз, и у него на щеке образовался большой кровоподтек. Увидев этот кровоподтек, его начальник решил, что тот подрался, устроил ему разнос за неопрятный внешний вид и лишил премии – но, согласитесь, лучше уж лишиться премии, чем собственного глаза.

– Сколько виски с содовой выпил этот посетитель, прежде чем рассказать подобную историю?

[Óни пожимает плечами.]

– Однако вы не отрицаете, что рассказали ее Аодзаки-сану?

[Корреспондент газеты показывает бармену Óни фотографию Аодзаки-сана.]

Óни: В нашем баре по вечерам бывает довольно шумно. Есть, конечно, постоянные посетители, однако большинство людей, которые приходят сюда, совершенно мне не знакомы. Сложно запомнить все лица, которые так быстро сменяют друг друга, как будто у тебя перед глазами тасуют колоду игральных карт. Может быть, это проблема большого города, где человек может так легко затеряться в толпе.

– Иными словами…

Óни: Полагаю, что я рассказал историю разорившегося игрока в патинко и его несчастной жены, превратившейся в мстительного призрака, нескольким посетителям. Однако лишь господин Аодзаки решил отправиться на место происшествия.

– Вы хотите сказать, что это было просто совпадение?

Óни (удивленно): Так вы верите в истории о мстительных призраках? Все дело в том, что людям нравятся таинственные истории, особенно когда им хочется отдохнуть от работы и немного расслабиться. Слушая нечто подобное, они охотнее делают заказы, и прибыль заведения растет. В районе Икэбукуро много ночных баров, и конкуренция между ними весьма высока. Работа хорошего бармена состоит не только в том, чтобы смешивать коктейли, но и в том, чтобы людям хотелось приходить сюда снова и снова. Газета «Ёмиури» была основана в 1974 году, верно? Это одна из старейших газет Японии, с тех времен она ежедневно освещает события общественной, культурной и политической жизни страны. Вы по праву можете гордиться тем, что работаете в столь уважаемом издании.

– Спасибо вам, но мой личный вклад так ничтожен. Однако все же…

Óни: Это не так. Корреспонденты и редакторы газеты «Ёмиури» действительно не упускали ни одного мало-мальски значимого события в течение всех этих лет. Если вы разыщете в архиве утренний номер от 26 февраля 1992 года, то сможете прочитать в нем печальную историю Накагавы-сана, который всего за три года из успешного брокера превратился в ничтожного человека, одержимого игрой в патинко и погрязшего в долгах. Накануне он, как обычно, отправился к станции Итабаси, ведомый своей пагубной страстью, а его жена пыталась задержать его на мосту Адзумабаси. Придя в ярость, Накагава-сан схватил женщину за горло и стал ее душить. Когда она перестала сопротивляться, он решил, что она умерла, и, испугавшись содеянного, сбросил ее тело в реку Сякудзии. Однако жена Накагавы-сана не была мертва – она всего лишь потеряла сознание. Река Сякудзии не слишком глубокая, и в то время она представляла собой скорее густо заросший водорослями и речной осокой канал. Упав в холодную воду, жена Накагавы-сана быстро пришла в себя и стала звать на помощь. Прохожие помогли ей выбраться на берег и предложили доставить в больницу, но женщина отказалась и направилась прямиком в зал патинко, где имел обыкновение проводить время с утра до позднего вечера ее муж. Не обращая внимания на удивленные взгляды людей, она шла по узким улочкам мимо частных домов, затем вышла на более оживленные улицы деловых и развлекательных кварталов, окружающих станцию, быстро отыскала нужный ей зал патинко и вошла внутрь. Оторопевший охранник окликнул ее, но она будто его не услышала. Пройдя между рядами шумных автоматов и игроков, не отрывавших взглядов от ярких экранов в надежде на джекпот, она наконец отыскала своего мужа.

– Выходит, убив – вернее думая, что он убил собственную жену, – этот человек пошел в патинко?

Óни: Верно. Он был по-настоящему одержим этой игрой, ведь ему казалось, что он вот-вот сможет вернуть свое благосостояние и уважение окружающих. Так что его нисколько не заботило случившееся с женой, ведь она хотела встать между ним и его мечтой. В тот самый момент, когда она подошла к нему и позвала по имени, его игра как раз закончилась двойным выигрышем и из автомата в поднос с грохотом посыпались металлические шарики. Накагава-сан наклонился, чтобы подставить в лоток дополнительный поднос, но, услышав знакомый голос, машинально поднял голову. Перед ним стояла его жена: в насквозь промокшей одежде, испачканной кровью, а на ее шее – в тех местах, которые он сжимал пальцами, – явственно проступили багровые кровоподтеки. Увидев ее, Накагава-сан как подкошенный рухнул на пол с открытым ртом, не успев ничего ей ответить. Его сердце, мгновение назад радостно забившееся благодаря крупному выигрышу, остановилось. Именно так закончилась эта история.

– Все равно это похоже на тоси дэнсэцу.

Óни: Возможно. Но здесь не замешаны мстительные призраки. Первый крупный выигрыш Накагавы-сана – больше миллиона иен – рассыпался по всему полу. Владелец зала патинко распорядился отдать его жене Накагавы-сана как наследнице, и она смогла раздать часть долгов мужа. Можно сказать, что Накагаву-сана настигла его карма. Однако в жизни ведь нередко случается такое, что и расскажешь кому – не поверят.

– Это точно… – пробормотал себе под нос Александр, складывая газету.

– Наш фирменный пудинг из заварного крема, пожалуйста. – Официантка с едва слышным стуком поставила перед ним тарелочку с колыхавшимся на ней политым жидкой карамелью десертом и еще одну чашку кофе. – До: зо. – Девушка поклонилась.

– Спасибо вам большое.

Когда она отошла в сторону, он отправил в рот ложку пудинга и запил его кофе – благодаря приторной карамельной сладости горечь напитка притупилась. Он почувствовал, как на него накатила теплой волной признательность официантке, и тут же пожалел, что в Японии не принято оставлять чаевые. Его мысли между тем не переставая крутились вокруг бармена по фамилии Óни, или как там его зовут на самом деле. Допустим, он его разыщет и это окажется его старый знакомый – на данный момент у Александра не было никаких веских оснований, чтобы утверждать, что это именно он, кроме смутного предчувствия, которое вполне могло его обманывать. Захочет ли тот вообще с ним разговаривать? А если захочет – что он ему расскажет? Александр, несколько лет проработавший в японском The Bank of Nagoya, слишком хорошо знал, как виртуозно умеют японцы с вежливой улыбкой уходить от прямого ответа на вопрос, если по какой-то причине им не хочется на него отвечать.

«Что, если…» От неожиданного предположения у Александра внутри все похолодело. Что, если полиция, а вслед за ней и журналисты подозревают бармена из Икэбукуро в совершении всех этих ужасных преступлений? Судя по всему, других подозреваемых у них не было, равно как и свидетелей, а испуганный Аодзаки, которого Александр представлял себе как типичного тщедушного салари-мана[73], уж точно не подходил на роль жестокого убийцы. Он зачерпнул еще одну ложку пудинга. За окном кафе, в сгущавшихся сумерках, освещенных огнями фонарей и неоновой рекламы, мельтешили холодные капли дождя и спешили по своим вечерним делам люди. Его взгляд выхватил из потока прохожих молодую женщину с прозрачным зонтом, в короткой куртке с пушистым меховым воротником, короткой юбке и красных туфельках на высоком каблуке. Женщина явно мерзла и пыталась поплотнее закутаться в куртку, но зонт мешал ей и норовил выпасть из рук. Она спешила, и ее ноги в тонких колготках телесного цвета казались совершенно голыми и беззащитными, словно она убегала от кого-то, преследовавшего ее на темных улицах.

Решив не допивать невкусный кофе, Александр сложил газеты аккуратной стопкой, сунул в купленный на станции портфель для бумаг на молнии, который сразу же сделал его похожим на иностранца, давно работающего в Японии, расплатился с отзывчивой официанткой и, выйдя из уютного «джазового кафе» и сверившись с навигатором, зашагал в сторону первого отмеченного им ночного бара.

Рин

В заведении под названием Moonlight, «Лунный свет», несмотря на раннее время, было много посетителей, и для Александра нашлось место только у барной стойки, что, впрочем, его вполне устроило. Слева от него сидели двое молодых салари-манов в деловых костюмах: они оживленно болтали и курили дешевые сигареты «Хоуп» с характерным сладковато-травянистым запахом. Справа, чуть поодаль, расположилась компания из нескольких человек – тоже сплошь мужчины, которые уже, видимо, успели сделать повторный заказ пива и потому вели себя непринужденно, говоря громче обычного и развязно жестикулируя. Казалось, что сигаретный дым и рассеянный лиловый свет приглушают звуки.

Александр заказал себе легкий авторский коктейль «Белый кролик» с лондонским сухим джином и лимонным соком, решив, что нужно постараться свести к минимуму количество выпитого за вечер алкоголя, и окинул взглядом небольшое помещение. Вряд ли Аодзаки-кун привел свою подругу именно сюда: бар больше походил на место, где после работы отдыхали непритязательные мужские компании офисных работников низового звена. Ни один из молодых людей за барной стойкой не был похож на его старого знакомого – рыжеволосого бармена с острова Химакадзима. Что, если все-таки рискнуть и спросить у одного из них – вдруг он сможет получить хотя бы какой-то намек, который облегчит его поиски?..

«Неужели ты надеешься, что в Токио все бармены знают друг друга?»

Его вдруг охватило беспокойство от мысли, что придется обойти несколько – а то и несколько десятков – подобных ночных заведений, в каждом заказать напиток, пусть даже и слабоалкогольный, и просидеть минут пятнадцать-двадцать с нарочито незаинтересованным видом. До него долетели обрывки разговора веселой компании по соседству, прерываемые взрывами смеха.

– Грудь у нее что надо – неудивительно, что начальник от нее без ума!

– А тебе и завидно?

– С чего это ты взял? Девчонки на работе говорят, грудь у нее ненастоящая.

– Э-э, так ты сиськам ее завидуешь? Они что, больше, чем у твоей жены? Я-то думал, злишься, что ее взяли на должность, на которую ты сам метил!

Хохот, звон бокалов.

– Мало того что женщина, еще и наполовину кореянка!

– У этих ничего настоящего – чуть не с детства начинают делать пластику!

– Что ты имеешь против кореянок? Я встречался с одной, все у нее было настоящее.

– А что ж тогда не женился?

– Мать была против. Вбила себе в голову, что над нашими детьми будут издеваться в школе. Кто бы вообще заметил, что они хафу?[74] Да и фамилия была бы японская…

– Ну ты и слабак!

– Э-э?

– Получается, потерял девушку из-за дурацких предрассудков!

– Да ты только что сам говорил, что у них сиськи искусственные, а теперь обвиняешь мою мать в предрассудках! Вот уж точно – сам прошел пятьдесят шагов, а смеешься над тем, кто прошел целых сто![75]

– Да это не я… это девчонки в офисе так говорят…

– Что они такое говорят?

– Говорят, если бы на нее напал убийца-демон из Итабаси, он не смог бы попасть ножом в ее сердце – нож бы утонул в ее силиконовых сиськах!

– Ничего себе! Женщины бывают по-настоящему жестоки!

Александр покачал головой, пытаясь привести в порядок свои мысли, и немного отпил из бокала: по вкусу «Белый кролик» больше напоминал лимонад, но по телу почти мгновенно разлилось приятное ощущение расслабляющего тепла.

Примерно четыре года назад, когда он только начал работать в Банке Нагоя, они с коллегой по имени Такизава Рюноскэ, работавшим в отделе финансового мониторинга, шли к станции метро после пятничных посиделок в баре. Как-то так вышло, что они свернули на одну из узких боковых улочек, которыми изобилуют центры больших городов, и Александру показалось, будто он очутился в каком-то другом, ночном мире, существующем незаметно от глаз тех, кто привык ходить по широким улицам деловых кварталов, освещенным дневным светом.

– Такизава-сан, – Александр слегка потянул коллегу за рукав, чтобы привлечь его внимание, – вам не кажется, что здесь никогда не наступает утро?

– Никогда не наступает утро? – переспросил Такизава и рассмеялся. – А это интересная мысль, Арэкусандору-сан! Звучит очень поэтично!

Призывно накрашенные девушки, стоявшие у распахнутых настежь дверей увеселительных заведений, за которыми в темноте клубился сигаретный дым и алкогольные испарения, провожали их равнодушными взглядами. Александру хотелось остановиться и, протянув руку, осторожно дотронуться до их кукольных тел, чтобы убедиться в том, что они настоящие, но Такизава спешил на метро, стараясь успеть до закрытия станции, и, вопреки обыкновению, не обращал на девушек никакого внимания. Стояла поздняя осень, было уже довольно прохладно, и девушки, должно быть, мерзли в своей «форменной одежде», призванной не столько прикрыть, сколько открыть их плечи, руки и ноги на обозрение потенциальным клиентам. К одной из них, одетой в миниатюрную «школьную форму» с темно-синим шейным платком и луз-сокс – собранными в складки хлопчатобумажными носками, подошел мужчина средних лет в деловом костюме и теплой куртке, и «школьница», приветливо улыбнувшись, взяла его за руку и потянула в зиявшую за дверью темноту. Рядом с клиентом она казалась совсем крохотной и беззащитной, и Александру подумалось, что мужчина с легкостью может сломать ее, если только захочет.

«Совсем как настоящую куклу».

– Эй, тут свободно?

Голос явно принадлежал молодой женщине, но говорила она уверенно, с резкими, почти грубыми мужскими интонациями. Александр повернул голову и увидел стоящую возле пустого стула девушку – несмотря на отсутствие макияжа, ее овальное, словно выточенное из дерева лицо напомнило ему старинные гравюры или маски театра Но с нарисованными бровями хикимаю[76]. Выражение ее лица было сосредоточенным и строгим, как будто она обдумывала какой-то важный вопрос или была чем-то недовольна.

– Эт-то-о… – протянул Александр.

– Ты что, не понимаешь по-японски, гайдзин?

– Нет-нет, я понимаю. Присаживайтесь, пожалуйста, здесь не занято.

Она хмыкнула в ответ что-то неопределенное, уселась на высокий барный стул и заказала себе виски со льдом. Александр молча, украдкой разглядывал ее. Трудно было сказать, сколько ей на самом деле лет, – возможно, около тридцати, но, может быть, она была существенно старше, просто выглядела молодо: с японками никогда не скажешь наверняка. Одета женщина была скромно даже для офисной служащей – тонкая черная шерстяная кофта поверх застегнутой под горло белой рубашки с узким галстуком, черная шерстяная юбка прикрывала колени. Волосы пострижены в каре, зачесаны назад и схвачены тонким темным обручем, в ушах серьги-гвоздики с крошечными синими камешками. Она явно была не из тех, кто пытается привлечь к себе внимание мужчин, да и вообще не походила на посетительницу общественных заведений вроде этого. Александр решил, что больше всего она похожа на одну из аскетичных христианских миссионерок, раздающих религиозные буклеты в парках и оживленных деловых центрах, или на строгую школьную учительницу.

Когда перед ней поставили бокал виски, она кивнула, отпила немного и повернулась к нему.

– Так ты здесь один?

– Да… то есть… да, вообще-то, да.

– Работаешь в Японии?

– Н-нет, я турист.

Она ничего на это не ответила – казалось, она обдумывает его слова. Ее внимательный, немигающий взгляд и вся угловатая фигура источали холод, отчего возникало ощущение, что вокруг нее кружатся капельки холодной февральской мороси. Запястье ее левой руки обхватывал узкий ремешок часов с круглым циферблатом, на котором вместо цифр поблескивали такие же синие камешки, как в ее сережках. Наверное, она купила их комплектом.

– А вы…

– Работаю здесь неподалеку. – Она едва заметно повернула голову в сторону выхода, не отрывая от Александра пристального взгляда. Кубики льда в бокале тихо звякнули.

Он посмотрел на ее пальцы, обхватившие цилиндрический бокал: длинные и тонкие, с хорошо выраженными суставами, они казались очень сильными, – может быть, потому, что женщина слишком крепко сжимала предмет, словно бы тот был живым и мог в любой момент выскользнуть на пол.

«Как хищная птица держит добычу».

– Вы работаете допоздна… должно быть, у вас очень утомительная работа, – решился наконец Александр, стараясь говорить громко, но при этом подчеркнуто вежливо.

– Я работаю на станции Икэбукуро. Работа там сутки через двое, и это чертовски утомительно.

Она явно пренебрегала правилами этикета, предпочитая говорить напрямую.

«Интересно, у нее есть парень или, может быть, муж?..» – рассеянно подумал Александр.

Ее глаза угрожающе сверкнули, как будто она прочитала его мысли, но, вероятнее всего, в них просто отразился свет подвешенных над барной стойкой ламп.