Ведро для большой семьи

Иллюстратор Леонид Зейгермахер
© Леонид Зейгермахер, 2024
© Леонид Зейгермахер, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0064-9411-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Кое-кто из моих знакомых говорил мне, чтобы написать хороший и единственный в этом смысле роман, или, к примеру, приличную повесть, надо много встречаться и беседовать с различными гражданами, долго ездить в трамваях и ловить во всем этом нечто важное, потом бежать домой и быстро записывать появившиеся мысли. Эти люди знают меня как загадочного, но, к сожалению, бесполезного человека. Я выздоровел, но не обещаю, что на страницах моего нового романа читатель не встретит каких-нибудь любимых моих персонажей. Они слишком часто появляются в нашей непутевой жизни, чтобы не участвовать в моем произведении. Таковы законы – никуда ведь не денешься без начальников, соседей, милиции, тайных агентов, пьяниц и естественно, без теток тоже никак не обойтись. Это я усвоил накрепко.
В холодильнике у меня хранится засохший бутерброд с колбасой, остался от какого-то праздника. Я его когда-нибудь обязательно съем. Я неоднократно бывал в традиционных монастырях и разговаривал с обитателями. Все они рассказывали мне о страшных мучениях, изувеченных больничных лестницах, пугали меня какими-то трагическими музеями. Каждый из них вцеплялся в меня мертвой хваткой. Это делалось для того, чтобы я лучше почувствовал, насколько худо им живется. Это раньше они жили в наивных избах, не зная вещевого голода, ходили в баню, ухаживали за огородом, топили печь. Они были здесь, словно матросы на родном корабле. Все, что окружало их, было очень и очень знакомое, все вызывало гордость и гордую печаль. Вещи – наволочки, одеяла, чистые рубашки – были убраны в старинный сундук. Это теперь – в погребе завелись крысы, радио сломано, все разорено, продукты кончились и от хозяйства остались только резиновые сапоги. Поэтому остается один лишь выход – всей семьей податься в монастырь, где все организовано и принимают даже бывших офицеров.
Утром я обычно играю на своем расстроенном пианино. Я сочиняю кое-какие простенькие симфонии и думаю, что инструмент надо будет все-таки настроить. Соседи на мою игру никак не реагируют, потому что у нас толстые стены, им ничего не слышно, но они, видимо, догадываются, чем я занимаюсь по утрам. Соседи у меня странные. У них несчастные глаза. Я, наверное, смог бы помочь им, но они не спешат делиться со мной своими трудностями.
Мои соседи так погружены в свою среду, что обнаружить их можно с большим трудом. Они живут целыми семьями в маленьких квартирах, точное число жильцов никому неизвестно. Я вижу их, только когда они бегут в ближайший гастроном или спокойно стоят на балконе, любуются исчезающей красотой.
Дети что-то нарисовали на дверях подъезда, это похоже на священные высокие рисунки, которые изображают безумные монахи. Дети развиваются сами по себе, учатся сливаться с толпой, учатся носить ритуальные наряды, учатся красть, обманывать перепуганных старушек.
Я выхожу из дома. Висит объявление, что собрание жильцов будет вечером. Я не хожу на эти собрания, потому что они обычно заканчиваются дракой. Я считаю, что виноват в этом наш председатель, это он провоцирует население, предлагая им разделить все имущество нашего кооператива.
Наш председатель принадлежит к тому разряду людей, которые все районное пространство готовы огородить костлявой дипломатической ширмой. Он очень любит издеваться над людьми. У него есть помощник, они похожи друг на друга, как близнецы.
Я пью кипяток из чайника, потом ставлю чайник на место, продолжаю свой путь. Дрожат каменные плиты, болваны торопливо скрываются под землю, прячутся в люки. Я изучаю трещинки в асфальте. Город волнуется, я слышу песню, такую длинную, что успеваю о многом подумать, пока звучит она. Роскошные мусорные ящики и грязные помойные баки принадлежат всему человечеству, я в этом абсолютно уверен. Меня раздражают мелочи, но все-таки я терплю дождевые бессонные ночи. Мой знакомый работает смотрителем, он договорился с начальством, что будет присматривать за какими-то пыльными вещами. Теперь он нарушает трудовую дисциплину, сидит в ресторане, а на работу совсем не ходит. Он талантливый человек, у него есть документ, что он мастер. Правда, он немного упрощает жизнь, разыгрывает какие-то свои пьесы, цитирует одному только ему известных поэтов. Иногда мне кажется, что он затевает что-то. Скорее всего, он самый обыкновенный алкоголик и обжора.
Я вижу чьи-то школьные ботинки, завернутые в газету. Они просто стоят на тротуаре. Я вижу грандиозное недостроенное здание, думаю, что я уже на следующей улице. Мужчина в кепке боязливо терзает свою жену, он делает это на виду у всех. Летают какие-то существа, летучие твари, похожие на лягушек с крыльями. Крутятся колеса, лопасти и шестеренки. В туманном магазине продают замороженное мясо. Я все еще гуляю, говорю глупые шутки. Воздух здесь имеет соленый привкус. Друзья здороваются друг с другом. Врачи пугают своих больных диагнозом. Трубы покрылись ржавчиной. В луже пульсирует неясная сумасшедшая жизнь. Люди идут с полными карманами, за пазухой у них тоже что-то спрятано, все отражается на лице, они уже нисколько не маскируются. Все спуталось, морочат друг друга, безумно хохочут в герметичной камере, трогают влажные стертые кирпичи пола, соблюдают традиции, хотя это нелегко. Достаточно взрослый человек в ушанке листает мою книгу, потому что она сводит его с ума, то есть фактически она необходима сейчас для его головы.
Я уже дошел до центральной площади, но все еще не могу решиться на героический поступок. У оперного театра – стрельба, неуклюже летают ласковые пули, прохожие вздрагивают от их чмоканья.
Я наслаждаюсь собственными мыслями и уделяю внимание облакам. По ночам я веду доверительные беседы с городскими красавицами. Мечутся жалкие тени. Это молчуны. Они все бегут куда-то. Они несутся сквозь цивилизацию, они напоминают несчастных родственников профессора математики, который мучается сам и мучает окружающих. Я знаю детские бесконечные противоречия молчунов. Я раньше не знал, что они могут создавать шум, оказывается, они хлопают в ладоши, когда другие хихикают, галдят, громко сокрушаются или культурно обсуждают чью-то личную высоту.
Надо сказать, молчуны – это не просто невзрачные безмолвные существа, они очень реальны, они вопросительно смотрят вокруг, многие из них работают надзирателями в тюрьмах.
Они любуются незнакомым сознательным хозяйством, разгуливают по чужим неуютным дворам, подбирают жирные ломкие кости, резко подходят к случайному человеку, который мирно сидит на скамейке, окружают его, заставляют говорить клятвы. У них бесцветная совесть, у молчунов. Все они носят в карманах черные гвозди и ждут каких-то житейских гарантий, которые освободят их наконец от всех лишних предрассудков. Осенью они обычно сидят всей толпой в чьей-нибудь душной квартире и совсем не торопятся оттуда уходить.
Своих домашних собак молчуны сдают в собачий питомник. Там всем командует седой инвалид. Это медленный грамотный старик, к нему сюда часто приходят внуки, чтобы повеселиться. Он пихает бедных собак в узкую дверь и запирает их на висячий тяжелый замок. Этот старик – бывший мой начальник, у него размытое бледное лицо, и я не могу рассмотреть на нем ни одной черты. Он ходит, опираясь на костыли и зло плюется во все стороны. Псы скулят и воют, хотят на свободу. Собаки находятся в неопределенных клетках, их кормят какой-то густой мутной кашей. Больше всего старик мечтает дожить до следующего утра, поэтому он издевается над этими несчастными животными. Он злобно бьет собак костылями. Он, словно строгий хозяин, придумывает для них новые пыточные ритуалы. Он напряженно вглядывается в глубину клетки, выбирая очередную жертву. Я даже иногда думаю, что он способен нацедить собачьей крови в свою эмалированную миску и выхлебать ее всю без остатка.
Перемещаются культурные ремесленники. Они хмурятся, как будто нервничают, но на самом деле это не так. У них тонкие руки, они считают себя свободными людьми, в толпе они распространяют скорбные мысли. Их совсем не волнует общественная мораль, они охраняют только нежность, потому что знают, что завтра можно просто сдохнуть. Каждый добросовестный ремесленник носит круглую шляпу и самостоятельно курит трубку. Ремесленники спешат согласиться с тобой, порой даже кажется, что они вообще никогда не спорят. Они поклоняются своим загробным богам. Они очень умны, постоянно думают о скромной роли женщин в нашем обществе. Своих детей они обеспечили велосипедами и другими интересными игрушками.
Совсем недавно я видел биологическую гирлянду. Я запомнил, что она была вся окружена великолепным пятнистым каркасом и накрыта толстым стеклом. Гирлянда фиксировала малейшие движения вокруг и была готова броситься навстречу любому врагу. Она была похожа на чудовищную ядовитую гроздь, в которой поселилась странная жизнь. Гирлянда тихо билась о толстое стекло и порождала какие-то опасные глухие предчувствия. Сотрудники лаборатории, которые показали мне эту штуку, ходили в белых халатах и веселились от всей души. Они были беспечными людьми, они напоминали ни о чем не подозревающих кроликов, которых просовывали в небольшое отверстие в стекле. Я помню, меня поразил сильный животный запах, который царил в лаборатории. Лаборатория располагалась в подвале. Сюда спускались профессора со своими кожаными саквояжами, они даже ночевали здесь, наблюдая за происходящими делами, они разогревали свой нехитрый ужин на маленькой электрической плитке. Ученые свято верили, что никто не вырвется из их лаборатории. Здесь все время гудел огромный трансформатор, он гудел как-то успокаивающе, вероятно, его специально поставили сюда, чтобы была спокойная атмосфера. Я так и не понял тогда, является эта штука растением или это какой-то необыкновенный зверь.
По мягкой земле, вооруженные биноклями, грустно ехали люди генерального штаба. Видимо, предстояла какая-то мучительная операция. Они увлеченно следовали выбранному дипломатическому курсу и утверждали, что боятся возвращаться обратно. Потом они будут мрачно праздновать очередную дурную победу. Я все знаю заранее. Я все делаю вовремя. Да, я все делаю вовремя. Я уже много раз сбивался с пути и боролся с самим собой, пытаясь заставить себя делать те или иные важные дела. Резко тормозил и преодолевал что-то. Еще мне приходилось опровергать различные служебные заявления, которые угрожали добраться до меня. Я подолгу стоял на таинственных ступеньках, пока ночные хищники грабили прохожих. Я всегда смотрел на мир непривычными глазами. Я слышал смех – смеялись те, кто ничего не понимал. Еще я пытался приблизиться к деревянному гению – это чудо мне открылось во сне. Вначале я испытал паническое чувство, я был, словно какой-нибудь смущенный пассажир, впервые пришедший на базар. Я чувствовал себя болваном, но это скоро прошло.
Деревянный гений выглядел, как пьяный солдат. Сперва я подумал, что это неправильно, я концентрировался на напускной интеллигентности и роговых очках. Этого здесь почему-то не было, в его глазах читались только какие-то глупые советы, которые тут же ускользали от меня. Он стоял на высоком круглом постаменте и был залит ярким светом от настольной лампы. Это была талантливо выполненная статуэтка. От мастера, который ее изготовил, потребовалось великое искусство. Как я уже сказал, статуэтка изображала пьяного солдата. Мне снилось, что я позвонил кому-то. Мной двигало скорее безразличие, чем любопытство. Оказалось, я звоню самому себе. Я был далек от помешательства, просто машинально набрал свой собственный номер. Я помню, во дворе дико закричала соседка – жулики украли у нее все белье – и я проснулся.