Утро туманное
© Колочкова В., текст, 2025
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Юлия Друнина. Есть круги рая
- Есть круги рая,
- А не только ада.
- И я сквозь них,
- Счастливая, прошла.
- Чего ж мне надо,
- Да, чего ж мне надо?
- Ни на кого
- Держать не стану зла.
- За все, что было,
- Говорю – «спасибо»!
- Всему, что будет,
- Говорю – «держись»!
- Престолы счастья
- И страданий дыбы:
- Две стороны
- Одной медали –
- «Жизнь».
Окно начало светлеть, и тяжкая бессонная ночь будто вздохнула запоздало – ладно уж, пора отступать, ничего не поделаешь… Хотя какая разница, ночь будет или утро. Или день…
Какая разница. Тягостному ожиданию все равно, оно одинаково выедает душу и днем и ночью. И утром. Хотя днем все же полегче – в суете, в телефонных разговорах, в движухе какой-никакой.
А сейчас утро на подходе, стало быть. Пусть. Окно уже не темное, а серое из-за тумана.
Наташа поднялась с дивана, медленно подошла к окну, стала смотреть, как грязно-розовый свет зари глядит на город через клочья тумана. Отвратительное зрелище, что еще можно сказать… Отвратительное. Лучше отвернуться, не смотреть…
Хотя в другое время ей бы показалась эта картинка красивой, романтической даже. И впрямь, что в этом ужасного? Ну, заря на фоне тумана… Ничего ужасного и депрессивного в этом нет.
Да… Но не сегодня. Не сейчас. Когда ночь прошла в пустом тревожном ожидании – лучше не надо всего этого.
А что надо? Заплакать? Завыть волчицей, кулак в рот засунуть и выть? И приговаривать хлипким от слез фальцетом – ну что же ты, Лялька, доченька, что же ты меня мучаешь, а? Где ты сейчас, Лялька, что с тобой, жива ли…
Мотнула головой, отгоняя дурное желание. Толку-то от этих слез. Не поможешь слезами. Расквасишься, только хуже себе сделаешь.
Снова обернулась к окну, и показалось, что туман немного рассеялся. Мягче стал, нежнее, уже не висит ватными грязными клоками. И в голове вдруг зазвучало ни с того ни с сего: «Утро туманное, утро седое…»
Откуда, откуда этот голос? Так некстати… Нежный такой голос внутри звенит, отчаянный даже. Вон как страстно и печально выводит: «Нивы печальные, снегом покрытые…»
Красиво. То есть в романсе красиво. А в жизни… В жизни все отвратительно. И туман этот… Нисколько он не рассеялся. Так и висит клочьями. Да и какие к черту нивы? Всего лишь унылый городской пейзаж за окном. Серые пятиэтажки спального района. Унылый октябрь. Унылая жизнь.
А голос-то все равно звучит нахально и все больше стремится вверх, застывает на самой высокой ноте: «Нехотя вспомнишь и время былое…»
К черту, к черту, замолчи, голос! Не хватает мне только этого – былое вспоминать! Оно и без того всегда со мной, присутствует назойливо в жизни, дразнит памятью. Все нервы уже измотало! К черту это былое, к черту!
И все-таки… Если опять о нем, о былом. Если вернуться в тот его миг, когда жизнь сломалась, когда она приняла решение поступить именно так. Ох, дура была… Какая она тогда была дура!
А ведь мама права была. Плакала, умоляла – не ломай себе жизнь, доченька. Она ж у тебя только начинается, и такое прекрасное будущее тебя ждет! Подумай только – тебя ведь одну после балетного училища в питерский Мариинский театр пригласили! Одну! Как самую перспективную! Уедешь в Питер, будет у тебя все… Да что там – весь мир к твоим ногам упасть может с аплодисментами, с криками «браво», с охапками цветов… Неужели от всего этого можно отказаться, доченька? Вот так одним махом все перечеркнуть? Послушай меня, подумай…
А она не захотела долго слушать и думать. Поступила по-своему. Все плакала и талдычила одно и то же – как же я ребенка своего убью? Какой аборт, мам, ты что? Я не могу, не могу, нет…
Вот. Не убила. Родила, когда еще восемнадцати не исполнилось. Понятно, что жизнь балетная кончилась. Вместо нее – Лялька. Упитанный младенец в коляске. Не было больше балетной девушки с покушениями на мировую известность Натальи Воронцовой, была доченька Олечка Воронцова. Лялечка. Лялька.
И она сама так решила. Да. Сама… Как мама ни умоляла, ни плакала…
Господи! Господи, прости меня, о чем это я сейчас думаю! Сама себя укоряю, что не убила свою дочь, господи! А вдруг с ней что-то случилось, вдруг несчастье какое? А у меня мысли в голове такие ужасные! Может, ее в живых уже нет! И что с того, что за ночь обзвонила все больницы и морги – это еще ничего не значит! Они ведь всем одно и то же говорят, а на самом деле тоже не знают… К ним же информация не сразу поступает, наверное!
Вздохнула прерывисто и отпрянула от окна, и начала быстро ходить из угла в угол, схватившись руками за голову. И проговаривала тихо себе под нос одну и ту же фразу – ну позвони же, позвони, Лялечка… Ну что ты, ей-богу… Ну поссорились мы с тобой давеча – что с того? С кем не бывает… И кто в свои пятнадцать с родителями не ссорился, скажи? Пусть я плохая мать, но я же волнуюсь, с ума схожу… Позвони же, слышишь? Ну? Или хотя бы одно короткое сообщение пришли, всего одно слово – «жива»…
Вскоре тихое отчаяние переросло в обиду, даже злобу – ну что это такое, в конце концов? Как можно так над матерью издеваться? Ведь можно просто предупредить – мол, ночевать не приду, у подруги останусь. И все! И не мотылялась бы сейчас мать по квартире, не обзванивала всех подруг и знакомых, не рвала бы себе душу вопросами.
Хотя… О чем это она. Когда это Лялька ее предупреждала? Не первый ведь раз такое… И даже опыт кой-какой приобретен, если уж честно. Например, что в полицию соваться бесполезно. Там скажут – ждите три дня. Придет. А если не придет, тогда… Будто за эти три дня не может ничего страшного с ребенком случиться! А еще скажут – воспитывать надо лучше. Больше внимания ребенку уделять. Еще и морды пренебрежительные при этом состроят. Знаем, проходили… И не докажешь им про это внимание и воспитание, и что характер у Ляльки такой… Просто слушать не будут. Что им Лялькин характер? Она ведет себя в свои пятнадцать, будто ей никто не указ. И она ей не мать, а посторонняя тетка, которая все время требует что-то занудливо, жить мешает. А то, что эта тетка ночами не спит и пялится в утро туманное, – ей по фигу…
Да уж, утро туманное, будь оно неладно. И нивы печальные, снегом покрытые. И нехотя вспомнишь… И время былое, да. Вспомнишь и лица, давно позабытые. Вот в такую минуту и вспомнишь – от безнадеги…
Да, Игорь, это я о тебе сейчас. О тебе, сволочь. О тебе. Это и твоя дочь, между прочим. Которую ты знать не захотел.
Да уж. Не захочешь, а вспомнишь…
– …Воронцова! Как думаешь, кого из всех в Мариинку пригласят? Наверное, думаешь, непременно тебя?
– Да ничего я не думаю, Алин…
– Ага, рассказывай! Ты же себя звездой балета мнишь, разве не так?
Наташа пожала плечами, показывая, что отвечать не собирается. С этой Алиной Загревской лучше вообще не связываться – себе дороже будет. Тем более она и впрямь ее соперница, вечная соперница, яростно претендующая быть лучшей. И набрасывается всегда первой – хочет и в перепалке выйти победительницей.
– Чего плечиком-то жмешь, Воронцова? Думаешь, если наша Княгиня к тебе благоволит, то ты от этого лучше всех, что ли? Просто ты к Княгине всегда подлизываешься, в рот ей смотришь, это понятно!
Княгиней все девчонки называли хореографа, Маргариту Павловну Князеву, строгую даму в солидном возрасте, в прошлом заслуженную артистку со всеми регалиями. Но надо отдать должное Алине – Маргарита Павловна и впрямь к ней благоволила, выделяла среди других. Но в остальном Загревская была не права, вовсе она к Княгине не подлизывалась! Просто любила ее, вот и все. Мало сказать, любила – обожала. Тем более сама Княгиня ее не щадила, и прикрикнуть могла, и даже хлопнуть ладонью пребольно куда вздумается. Хотя все понимали, что такая эмоция Княгини дорогого стоит… Каждая девчонка многое бы отдала за такое к себе внимание и за приглашение на индивидуальные занятия.
Некоторые даже ходили жаловаться к руководству – чего это, мол, такая несправедливость творится? Почему Маргарита Павловна только с одной Воронцовой занимается? Но Княгине на эти жалобы и на отношение к ним руководства было плевать, уж такая она была особа – неколебимая.
Алина Загревская хотела быть на ее месте, это понятно. И вполне могла бы… Ее тоже все хвалили и не понимали, почему Княгиня выбрала не ее, а Наташу Воронцову. И прыжок у нее получался лучше… Однажды Наташа даже осмелилась у нее спросить – почему так… На что Княгиня ответила задумчиво:
– Не знаю, как тебе объяснить… Не знаю… И впрямь у Загревской все данные есть, и техника у нее лучше, и прыжок… Но ведь балет – это же не механика, это ведь еще чувство… Понимаешь меня? Чувство в балерине должно быть, душа присутствовать, сексуальная энергетика, если хочешь. Чтобы смотреть на ее танец и забывать дышать. Чтобы глаз невозможно оторвать было.
– А во мне что, есть сексуальная энергетика?
– Хм… Ишь ты, сразу какое выражение выцепила! Ни больше ни меньше! Вот этим все и сказано, моя прелесть! – засмеялась громко Княгиня. – На ловца и зверь бежит! Есть в тебе секс, есть… От природы есть. Не все балетные этой коварной штукой одарены, тут уж ни убавишь, ни прибавишь. Тут и впрямь природу благодарить надо… Или есть это в тебе, или нет. А техника – это дело наживное. Просто работать надо много, стараться, жить в этом, всю себя отдавать… Не отвлекаться ни на что. Поняла меня?
– Да, поняла. Поняла, Маргарита Павловна…
Наташа потом долго разглядывала себя в зеркале, пытаясь увидеть тот самый секс. Даже маму об этом спросила, когда приехала домой на выходной. Мама улыбнулась, помолчала, потом проговорила тихо:
– Да не, в зеркале ничего не увидишь, доченька… Это не в зеркале надо смотреть, а в общей картине… В жестах, в движениях неуловимых, в улыбке, в глазах… Да не знаю я, как тебе объяснить! Не знаю! В общем, это природа – права твоя Маргарита Павловна. Сексуальность – штука неуловимая. Или есть она, или нет… Или дано, или не дано…
– Хм… А я думала, это не главное…
– Так и есть – не главное. Но вот помнишь, как выступала наша прославленная гимнастка Алина Кабаева? Вроде все движения те же, что и у других, а смотришь на нее – и душа замирает… И еще смотреть хочется, и еще! И радуешься, когда она всегда первая, когда самые высшие баллы получает! Природа – она ведь везде главную скрипку играет, тем более в искусстве. А в тебе есть природа. Есть. Тем более ты у меня прехорошенькая!
– Так Загревская меня красивее… Все так говорят…
– Ну и хорошо, и пусть. Но в Мариинку тебя возьмут, а не ее, вот увидишь. Да и с чего ты взяла, что она красивее? Вон у тебя какое личико чистое, милое… И волосы светлые, и глазки яркие, медово-ореховые. Ты очень даже симпатичная, что ты!
– Ой, мам, не знаю…
– Зато я знаю. Потому что верю в тебя, доченька. Ты еще на таких сценах будешь танцевать – даже представить боюсь! Тьфу-тьфу, как бы не сглазить…
А уже через неделю она увидела, как мчатся к ней с криком по коридору училища девчонки, визжат, потом обнимают, кружат, кричат радостно:
– Тебя, Наташка! Тебя берут! Не Загревскую! Мы так рады, Наташка! И ты будешь танцевать главную партию «Жизели» на выпускном!
– Что, правда? – не верила она своему счастью.
– Конечно, правда! – смеясь, обняла ее Таня Николаева. – И это дело надо отметить, Наташ! Может, сбежим сегодня из общежития в кафе, пирожных нажремся? Пусть нам хуже будет, но сегодня можно, с радости-то!
– Но у меня денег нет на кафе…
– Да мы скинемся, не переживай! На пирожное и шампанское наберем как-нибудь!
– Ура! Идем в кафе! – взвизгнули остальные девчонки и рассыпались тут же, увидев, как по коридору приближается к ним Княгиня.
– Что, обрадовали тебя уже, Наташ? – спросила с улыбкой.
– Да, Маргарита Павловна… Обрадовали… Только я поверить еще не могу…
– А ты поверь. И готовься. Готовься к другой жизни, девочка. К той жизни, в которой придется пахать до изнеможения, а все остальное – на второй план… Очень много работать придется, очень много! Ну, ты сама все понимаешь, что я тебе тут объясняю.
– Да, Маргарита Павловна. Я все понимаю. Я готова…
– Ну, вот и замечательно. Если сегодня в кафе сбежите – ладно, закрою на это глаза. Но чтобы утром в форме была! И никакого пирожного! Хотя два глотка шампанского можешь выпить, разрешаю. А теперь заниматься, Наташа, заниматься! Идем…
Вечером они все же удрали в кафе. Вчетвером. Самые близкие Наташины подруги – Таня, Света, Маринка. Сели за столик, принялись изучать меню.
– Ой, я бы отбивную с жареной картошкой слопала… – мечтательно проговорила Таня, сглотнув слюну. – Или лосося…
– Танька, перестань! – сердито глянула на нее Маринка. – Мы же сюда не жрать пришли, а Наташкино событие отметить! Давай переверни страницу, смотри туда, где салатики! И чтоб никакого майонеза или масла, поняла? Огурчик, помидорчик и зелень! И все!
Таня послушно вздохнула, проговорила грустно:
– Хорошо, закажу салат овощной… А курицу можно? И шампанское-то мы будем заказывать или тоже под запретом?
– Шампанское – обязательно! – кивнула Маринка. – Для того и пришли, чтобы звон бокалов услышать!
– А пирожное? – робко спросила Света, глянув на строгую Таню. – Можно я вместо салата съем пирожное?
– Ой, да ну вас! – махнула рукой Таня. – Заказывайте что хотите! Что я вам, воспитательница? Да и вообще… Праздник у нас или нет?
– Вот именно! – горячо поддержала ее Света. – Как говорится, однова живем! Когда еще вкусно пожрать придется?
– А на весы не испугаешься встать после этого «вкусно пожрать»?
– Не, не испугаюсь. Чего мне бояться-то? Это вон пусть Наташка боится, с нее теперь большой спрос. А нам-то чего…
Сделали заказ, огляделись вокруг осторожно. Наташа произнесла удивленным шепотом:
– Ой, девочки… Смотрите, тут живая музыка будет, похоже… Вон, парень на сцене гитару настраивает!
– Вот и отлично! – весело подхватила Таня, оборачиваясь назад к сцене. – Значит, еще и потанцуем! Удивим публику балетной грацией! Наташка, ты солировать будешь, ты ж у нас главная сегодня!
– Ой, да ну… Я стесняюсь… – махнула рукой Наташа.
– Не поняла… – улыбнулась Таня. – Что значит – стесняешься? На сцене выступать не стесняешься, а в кафе застеснялась?
– Но это же другое совсем… Там зрители на балет идут смотреть, а тут… Не, лучше не надо здесь танцевать. Сразу будет видно, что мы балетные.
Таня ничего ей не успела ответить – официант как раз принес заказ, принялся ловко расставлять тарелки на столе. Взяв в руки бутылку с шампанским, спросил с улыбкой:
– Вам с шумом или как?
– Конечно, с шумом! – скомандовала Таня, глянув на подруг. – У нас праздник сегодня! Открывайте так, чтобы пробка к потолку полетела!
– К потолку нельзя… Но я постараюсь, чтобы красиво…
Он открыл шампанское с легким хлопком, с брызнувшей из горлышка пеной, и девчонки взвизгнули коротко, ухватившись ладонями за щеки. Дождались, когда официант разольет шампанское и отойдет от стола, подняли бокалы, сдвинули их со звоном.
– Ну, Наташка, добрый тебе путь! – торжественно произнесла Таня. – Чтобы все у тебя получилось, чтобы весь мир у твоих ног… А мы тобой гордиться будем! Знакомством хвастаться! Надеюсь, нас потом не забудешь!
– Да, Наташ… – подхватила тут же Маринка. – Не забывай нас, ладно?
– И не гордись, не задавайся… – тихо продолжила Света. – Помни, что мы тебя любим…
– Конечно, девчонки! Конечно! – сквозь набежавшую слезу ответила Наташа, с грустью вглядываясь в их лица. – Я по вам очень буду скучать…
– Да некогда тебе будет скучать, – вздохнув, проговорила Таня, осушив до дна бокал. – Мы ж понимаем… И вообще, давайте лучше поедим, а то все остынет… Налетай, девчонки!
Они и впрямь «налетели», будто отрешились от всего, и только жевали молча, опустив глаза. Света аж стонала тихонько, разжевывая кусок сочной отбивной. А Таня произнесла чуть встревоженно:
– Э, вы мечите пореже, куда так торопитесь… Завтра животы болеть будут, не дай бог…
В этот момент с маленькой сцены грянула музыка – развеселая популярная песенка, звучащая в те дни отовсюду: «Если хочешь остаться – останься просто так. Пусть тебе приснятся сны о теплых берегах…» Народ в зале оживился, пошел танцевать. Кто-то парами танцевал, раскачиваясь, кто-то приплясывал более бодро, подпевая музыкантам.
Девчонки перестали жевать, с интересом разглядывали танцующих. Было в этом интересе и что-то снисходительное – мол, разве это танцы вообще… Ерунда, а не танцы…
Вдруг Света произнесла испуганно:
– Ой, девчонки… Там какой-то мужик явно к нашему столику идет… Наверное, сейчас приглашать будет… Ой, Танька, он на тебя смотрит! А ничего, он классный… Взрослый такой… Пойдешь?
Таня ничего не успела ответить – мужчина уже подошел, склонился слегка:
– Можно вас пригласить, девушка?
– Ой… А можно вы мою подругу пригласите? – выпалила Таня, показывая рукой на Наташу. – Это у нее праздник сегодня!
– Да с удовольствием! – улыбнулся мужчина, протягивая руку Наташе. – С большим удовольствием!
Наташа растерялась немного, глянув на Таню с досадой, но все же подала руку мужчине, тем самым давая согласие.
Ладонь у него была теплой и мягкой, движения уверенны и легки и запах одеколона умопомрачительный. И танцевал он хорошо, и ладонь его лежала на талии почти невесомо. Наклонился к ее уху, спросил с вежливым интересом:
– А какой у вас праздник, можно узнать? Наверное, день рождения?
– Нет… Просто меня сегодня пригласили в труппу Мариинского театра… Я там буду танцевать…
– Ах вот оно что! – с уважением и даже с неким восхищенным удивлением произнес мужчина. – Значит, вы балетные, понятно… А я смотрю и гадаю – откуда в этом задрипанном заведении такие грации объявились!
– Ну почему же задрипанном? Хорошее кафе…
– Да? Я думаю, вы просто не знаете, каким бывает хорошее заведение. Наверное, у вас такого опыта нет. Вам ведь нельзя, я полагаю? С этим все строго, да?
– Ну, не то чтобы… Хотя да, строго.
– А вы, стало быть, сегодня сбежали от этих строгостей?
– Ага. Сбежали. Отметить решили мой праздник.
– Вы, наверное, ужасно счастливы, да?
– Конечно, счастлива… Только еще не совсем осознаю это счастье. Все кажется, что оно не со мной происходит.
– Понятно… А как вас зовут?
– Наташа… А вас?
– А меня Игорь. Очень приятно, Наташа. И от души поздравляю вас с таким успехом!
– Ну, об успехах еще рано говорить, что вы!
– И тем не менее… Можно мне вас потом еще пригласить?
– Да, конечно. Вы хорошо танцуете.
– Спасибо! Комплимент от специалиста дорогого стоит!
Он проводил ее до столика и отошел. Только почему-то не за свой столик пошел, где ждали его друзья, а к выходу.
Тут же заиграла веселая разухабистая мелодия, и девчонки пошли танцевать и отплясывали с удовольствием, понимая, что притягивают взгляды. Да и то наверняка было интересное зрелище, это сочетание балетных спин, прямых плеч, лебединых рук и выворотных стоп с незамысловатой музычкой популярной песенки про «…билетик в кино, и на экране твой любимый герой… Вот это кино!».
Они даже подпевали, вытанцовывая знакомые балетные па. И веселились от души – так это забавно получалось… И даже сорвали аплодисменты, когда отгремел последний аккорд. Засмеялись, пошли стайкой к своему столику.
А у столика-то… О-па! Корзина цветов стоит! А рядом с корзиной – тот самый Игорь! Смотрит, улыбается.
– Это вам, Наташа! Пусть в вашей сценической жизни будет еще много цветов! И вы мне обещали еще танец… Помните? Вот как раз и мелодия соответствующая!
– Да, конечно… – обескураженно проговорила Наташа, пялясь на шикарные белые розы – целую корзину роз! Ведь это таких денег стоит – с ума сойти…
– Ну зачем же вы так потратились? – спросила тихо, когда вошли в толпу танцующих пар. – Мне неловко, правда… Мне никогда таких цветов не дарили…
– Да пустяки, перестаньте! Поверьте, вы большего стоите! Я уже горжусь, что с вами знаком… У меня сегодня счастливый вечер! А цветов в вашей жизни еще очень много будет, я думаю! Вы даже к этому привыкнете со временем.
– Спасибо…
– Это вам спасибо, Наташа. И простите мою настойчивость… Можно я завтра найду вас? Вы в котором часу будете свободны?
– Ой, я даже не знаю… Вообще-то у нас в училище строгий распорядок дня, времени свободного практически нет. Наверное, не стоит вам беспокоиться, Игорь.
– Да, я понимаю… Ну хоть на часок можете вырваться? Хоть на полчаса? Я так прошу вас, потому что знаю уже… Мне необходимо вас еще раз увидеть… Просто увидеть, и все… Неужели вы мне откажете в такой малости?
Голос его звучал так вкрадчиво, рука на талии была такой надежной и теплой, и запах дорогого одеколона дурманил голову. Никто и никогда с ней так не говорил… Как со взрослой. Никто и никогда… Нет, были всякие кокетливые разговоры с мальчишками из училища, но разве сравнишь! Это как шампанское с газировкой сравнивать. Или розы с ромашками, которые как-то нарвал с клумбы и принес ей Коля Старшинов из младшей группы. Смешно…
Она вдруг почувствовала себя другой. Взрослой. Той самой почувствовала, которой могут говорить такие слова: «Мне необходимо вас увидеть. Просто увидеть хотя бы»
А Игорь молчал. Ждал, что она ответит. И она таки ответила – со сдержанной радостью и сомнением:
– Ну, если только вечером… Часов в восемь… Ненадолго. В половине десятого у нас отбой. Режим строгий…
– Отлично! В восемь я буду ждать вас около училища. У главного входа.
– Нет, не надо у главного… Лучше за углом, где супермаркет.
– Понял… А можно я за ваш столик сяду? Подруги не будут против?
– Думаю, нет…
Он и впрямь перебрался за их столик и весь вечер их развлекал, и еще угощал шампанским, и фруктами, и пирожными. И вместе они вышли из кафе, дошли по тихим вечерним улицам до общежития. Прощаясь, он взял ее за локоть, слегка притянул к себе, шепнул на ухо:
– До завтра…
Она чуть кивнула, опустив глаза. Не хотела, чтобы девчонки слышали. Может, и зря не хотела. Может, они бы ее сумели отговорить от этого «до завтра»… Кто знает? И жизнь бы ее пошла по-другому…
Но как пошла, так и пошла, ничего назад уже не воротишь.
Всю ночь она не спала, прислушивалась к себе – происходило внутри что-то. Тревожное, непонятное. И в то же время такое счастливое – аж страшно становилось. Очень хотелось поговорить с кем-то, да не с кем… Девчонки спали как убитые. Заснула только под утро и не выспалась, конечно. Тем более и после пробуждения не ушла изнутри дрожь тревожная, непонятная. И счастливая. И надо было жить с этой дрожью весь день…
– Воронцова! Что с тобой? Ты же в гранд плие плюхаешься, будто на унитаз садишься! Ужас, Воронцова! Не узнаю тебя! – громко возмущалась Княгиня под сдержанный смешок девчонок. – Соберись, Воронцова! Иначе я тебя просто выгоню!
Кое-как дотянула до конца урока – и правда, сил совсем не было. Маргарита Павловна подошла к ней, спросила встревоженно:
– Что с тобой, Наташа? Плохо себя чувствуешь? Поздно спать легла? Или вчера злоупотребила шампанским от радости?
– Да, Маргарита Павловна… Злоупотребила. Голова болит с непривычки… Простите меня, пожалуйста. Я так больше не буду, честное слово.
– Ладно… Сегодня ложись пораньше, и чтоб завтра в форме была! Поняла?
– Да, конечно… Конечно, пораньше…
Опустила голову, чтобы не глядеть Маргарите Павловне в глаза. Потому что знала – это была заведомая ложь относительно «пораньше». Какое пораньше, если ее будет ждать Игорь в восемь часов! Что она, поздоровается с ним и тут же обратно убежит, что ли?
Ей даже в голову не пришла мысль, что ведь можно и не ходить… Что можно благоразумно лечь спать пораньше, а утром проснуться свежим огурчиком. Но как тогда быть с этой счастливой дрожью ожидания восьми часов, с этим волнением, перехватывающим горло до остановки дыхания? Ведь это все никуда не денется – понятно… Ляжешь спать, а заснуть все равно не получится.
– Ты чего так дергаешься, Наташ? – спросила Таня, когда стрелки часов показали половину восьмого. – На тебе прям лица нет… И все время улыбаешься как идиотка. Давай, раскалывайся, я же вижу, что с тобой что-то происходит!
– Ой, Тань… Мне уйти надо в восемь. Прикроешь меня, ладно?
– Куда это тебе надо уйти?
– Да меня Игорь ждать будет… Вчерашний знакомый из кафе, помнишь?
– Иди ты… – удивленно хлопнула глазами Таня. – Когда это он успел тебе свидание назначить? И молчала весь день… Что, и правда пойдешь?
– Пойду…
– На фига? Нет, он классный, конечно… Но он же старый, Наташка! Ему наверняка больше тридцати! Ты влюбилась в него, что ли? Когда успела-то?
– Не знаю… Сама не знаю, Тань. Только не пойти я не могу… Так прикроешь меня или нет?
– Ладно, что с тобой сделаешь… Только ты недолго, пожалуйста. Вчера нас Княгиня сама отпустила, а сегодня… Не дай бог, она узнает…
– Да, Тань, недолго! Конечно же, недолго! Если будут спрашивать, скажи, что ко мне мама приехала, ладно? Что я к ней ненадолго вышла.
– Да, ненадолго! Это самое главное, запомни!
Ненадолго не получилось. В восемь Игорь ее уже ждал в условленном месте, выскочил из машины, открыл перед ней дверь. Молча вырулил на дорогу, поехал быстро по городу.
– А куда мы едем? – тихо спросила она, стараясь, чтобы не дрожал голос.
– Не знаю… – так же тихо ответил он. – Просто едем… А куда ты хочешь? Может, посидим где-нибудь? Вон на том перекрестке неплохой японский ресторанчик есть…
– Нет, я не хочу в ресторан… Тем более я палочками есть не умею. Никогда даже не пробовала. Давай просто будем ехать, и все…
Он улыбнулся, глянул на нее с пониманием. Или ей показалось, что с пониманием. Но в следующий момент произнес тихо:
– Я весь день сегодня хожу как ненормальный… Едва восьми часов дождался. Поверишь – никогда со мной такого не было…
Она аж задохнулась от его слов. Захотелось проговорить отчаянно – и со мной такого не было! Никогда! И со мной!
Хотя… С ней-то все понятно. Ей семнадцать всего. Да еще строгие правила училища ничего такого не позволяют – не забалуешь со свиданиями. А ему-то ведь много уже лет, как же так получилось, что и у него такого никогда не было!
Эта мысль мелькнула в голове на секунду и тут же улетела. Может, потому что она сама не захотела ее впустить. Не захотела, и все. Просто поверила ему. Очень хотелось поверить…
– Ой, я же забыл… – вдруг спохватился Игорь. Протянул руку, достал с заднего сиденья что-то в пластиковой коробке, протянул ей. – Возьми, это орхидея… Нежный цветок. Она на тебя похожа. Такая же трогательная.
– Спасибо… – прошептала она, разглядывая подарок. – А что это там, на веточке? Блестит что-то…
– Это всего лишь колечко. Оно твое. Открой коробку, возьми. На твой тонкий пальчик должно подойти.
– Ой, зачем… Мне неудобно, что вы, Игорь. Оно ведь дорогое, наверное. Нет-нет, я не могу это взять…
– Перестань, Наташа. Ты меня обижаешь. Я так старался, когда его выбирал… Думал о тебе… Оно ведь такое красивое. Такое же красивое, как ты. И да, кстати! Говори мне тоже «ты», договорились? А то как-то странно получается, не находишь?
– Хорошо… Давай перейдем на «ты»… – прошептала она, осторожно доставая кольцо. – Какой камушек красивый, зелененький…
– Это изумруд. Я подумал, он очень подойдет к твоим медовым глазам. Ну, надень же его… Подошло?
– Да… В самый раз… У меня никогда колец не было. Это первое…
– Я рад. Стало быть, я запомнюсь тебе, как тот самый мужчина, который подарил первое кольцо.
– Да я и так тебя никогда не забуду! – выпалила она, не сдержавшись. – Я и так…
– И я тебя не забуду. Никогда… Хотя что мы сейчас говорим, будто прощаемся? Ведь мы не прощаемся, правда?
– Нет… Нет, конечно! Только… Мне скоро возвращаться пора. Я не могу долго…
– Хорошо, понял. Я тебя отвезу. Но не сейчас… Не сбегай от меня так быстро, Наташ. Еще хотя бы полчаса… А когда у вас бывает выходной день?
– В воскресенье… Я всегда воскресенье с мамой провожу. Уезжаю на утренней электричке, а вечером возвращаюсь обратно в училище.
– Ну, тогда я тебя украду у мамы в воскресенье… Скажешь ей, что с подругой проводишь выходной.
Сказал – будто приказ дал. Строгую установку. И будто спохватился, проговорил весело:
– Договорились? Когда тебя можно забрать, в субботу вечером или в воскресенье утром? Лучше бы в субботу… Боюсь, до воскресного утра не доживу.
– Хорошо… В субботу тогда… Так же в восемь часов.
– А сегодня у нас что? Четверг?
– Да…
– Ужас… Еще целых два дня…
– А куда мы поедем в субботу, Игорь?
– Это сюрприз. Приготовься, я умею делать сюрпризы.
– Ой, как интересно! Мне никто никогда не делал сюрпризов…
Они еще катались по городу, болтали весело, пока Наташа не произнесла робко:
– Мне уже пора, Игорь… Я и без того задержалась…
– Хорошо, хорошо! Сейчас отвезу! – с готовностью ответил он.
Через десять минут остановил машину в том же месте – за углом у супермаркета. Проговорил грустно:
– Ну, вот и приехали… Давай беги. Я буду тебя ждать в субботу…
Она послушно вышла из машины, направилась в сторону общежития. Через несколько шагов оглянулась, прижимая к груди коробку с орхидеей.
Он смотрел на нее с грустной улыбкой, положив руки на руль. Или ей показалось, что с грустной… Не видно в сумерках.
Таня не спала, ждала ее. Высунулась из-под одеяла, проговорила чуть насмешливо:
– Быстро ты управилась, и двух часов не прошло! Я уж думала…
– Как двух часов? Я думала, меня всего двадцать минут не было!
– Ну, так оно понятно! Счастливые часов не наблюдают! А что это у тебя, а?
– Это орхидея… Самый нежный цветок.
– Ух ты… А на пальце что?
– Это кольцо… С изумрудом…
– Класс! На первом свидании – уже кольцо! Если так дело пойдет, скоро замуж тебя отдавать станем? А как же тогда Мариинка, Наташ? Или одно другому не мешает? Балет балетом, а свадьба свадьбой?
– Да перестань, Тань… Я и сама еще толком сообразить не могу, что происходит! В голове сплошной туман…
– Синий?
– Почему синий?
– Потому что синий туман похож на обман. И ты тоже… Это… Не слишком увлекайся, ключи от задницы не теряй. Глупостей не наделай. Как-то это подозрительно все – сразу кольцо… А вдруг он тебя соблазняет, а?
– Тебя не поймешь, Тань! То про свадьбу говоришь, то вдруг подозрительно!
– Да это ж я так, от зависти… – тихо рассмеялась Таня, давая понять, что слово «зависть» нельзя принимать всерьез. – Между прочим, в кафе он меня сначала пригласил, помнишь? А я сама его тебе переадресовала. А если бы нет… Сейчас бы это колечко на моем пальце было, а не на твоем! Да не смотри на меня так, господи! Шучу я, шучу… Спать лучше ложись, а то завтра опять будешь в гранд плие на унитаз садиться. Княгиня тебе этого не простит… Выспаться надо, ложись!
В эту ночь она и впрямь спала как убитая. И утром проснулась радостная, полная сил. И в классе занималась так, будто нашло небывалое вдохновение. И гранд жете делала так, что Загревская от досады губы кусала. Никогда у нее таким не получался прыжок, никогда! Княгиня кивала одобрительно, хотя и молчала, будто боялась сглазить. Но и на том спасибо… Она вообще на похвалу скупа была, если уж на то пошло.
К вечеру субботы опять появились давешняя дрожь и волнительное теснение в груди, и Таня глядела на нее с пониманием. И предложила сама:
– Хочешь, свои джинсы тебе дам, фирменные? И блузку шелковую… У тебя ведь со шмотками не особо…
Она была права – шмоток особенных у нее не было. Скромно они с мамой на ее библиотекарскую зарплату жили – откуда им взяться-то? И все равно… Почему-то не хотелось у Тани одалживаться. Как-то это неправильно было, будто она собиралась Игоря обмануть.
– Нет, Тань, спасибо… В чем есть, в том и пойду. Ты лучше мне в другом помоги… Я маме сказала, что в этот выходной у тебя гостить буду. Подтвердишь если что, ладно? Ну, вдруг мама у тебя спросит…
– Договорились. Что для любимой подруги не сделаешь.
– Спасибо, Тань… Только не говори больше никому. Ни Маринке, ни Светке.
– Хорошо, не скажу. Светка такая болтунья, не дай бог Загревская что-то узнает. Тут же тебя заложит со всеми потрохами. Хотя ты ничего такого уж предосудительного не делаешь, и все же… Тебе сейчас лишние разговоры ни к чему.
Игорь ждал ее на том же месте – она еще издали увидела его машину. Он помог ей сесть на переднее сиденье, быстро тронулся с места. И опять протянул руку назад, положил ей на колени большой букет белых роз. От их запаха голова закружилась – не зря говорят, что розы пахнут счастьем! Так и есть, что ж…
Ехали молча, и молчание это ничуть не напрягало, а казалось прекрасно загадочным и немного волнительным. Иногда ведь молчание бывает красноречивее слов… Хотя она и не знала, как оно бывает. Просто интуиция подсказала – так нужно, так правильно. Ведь все слова еще впереди?
И сама не заметила, как выехали за город, и первой нарушила молчание:
– А куда мы едем, Игорь?
– На дачу. Ты ведь устала, наверное? Я хочу, чтобы ты немного отдохнула. В лесу погуляем… Там очень красиво, тебе понравится!
– Как интересно… У тебя есть дача, да?
– Нет, у меня нет… Это родительская дача.
– Ой… А что они скажут? Ты предупредил их, что не один приедешь?
– А родителей там не будет, они выходные в городе проведут.
– И что, мы будем совсем одни?
– Ну да… Почему это тебя так испугало? Ты боишься меня?
– Нет. Нет… Что ты…
– Ну вот и отлично. Пусть сегодня будет наш вечер. Только наш. А потом наш день… Только наш, представляешь?
Он протянул руку, сжал ее холодные пальцы, будто пытался придать сил – не бойся, я с тобой. Все будет хорошо, вот увидишь.
А она уже и не боялась. Страх ушел, его место заняли веселая бесшабашность и даже некая гордость за себя – вот она я, совсем взрослая, еду навстречу судьбе… Господи, как же быстро все происходит в этой судьбе, с ума бы не сойти! Такие крутые повороты! И потенциальный успех на большой сцене, и любовь! Ведь это любовь сейчас зарождается, а как иначе? И по Игорю это видно… А про нее и говорить нечего, господи!
Дача оказалась чудесной – как в кино показывают. Большой дом с балконом, а под балконом цветы, и гамак меж двумя березами, и заросли малины за домом, и беседка, увитая плющом. Только жалко, что дождь пошел… Так некстати! Так хотелось в гамаке полежать, погулять по участку!
– Кажется, это надолго… – тихо проговорил Игорь, глянув на небо. – Смотри, все тучами затянуло. Зато мы сейчас в доме камин разожжем, будем у камина сидеть, вино пить! Ведь это наш с тобой вечер, правда?
– Да… Наш вечер… – тихо подтвердила она.
– Ну, тогда помоги мне стол накрыть! – деловито продолжил он, вытаскивая из багажника объемистую сумку. – Я тут всяких вкусностей набрал, только не знаю, что тебе можно, а что нельзя… Брал все подряд, надеюсь, разберемся. Ты сыр любишь? Оливки? Ветчину? Копченую осетрину?
– Да я все люблю… Только не ем ничего такого.
– Что, совсем нельзя? Полный запрет, да? Каждый лишний грамм веса – катастрофа?
– Нет, не в этом дело… Просто мы с мамой скромно живем, ничего такого себе позволить не можем. Разве что в праздники – на Восьмое марта, на Новый год… А в училище вообще питание очень строгое, диетическое. Я привыкла… Представляешь, я даже не знаю, что я люблю, а что нет… Как можно любить или не любить, чего никогда не пробовал? А еще говорят – когда слаще морковки ничего не ел…
Он глянул на нее с жалостью и сочувствием. Правда, было еще что-то в его взгляде такое… Будто насмешливо-снисходительное. Она даже поежилась слегка под этим взглядом и проговорила быстро:
– Хотя, знаешь, иногда пирожного очень хочется! Или мороженого… Это я точно люблю, да! Только все равно мне нельзя…
– А я торт купил, смотри! «Киевский!» А вот насчет мороженого не сообразил… Но я исправлюсь, обещаю! Идем, будем поедать все эти вкусности! Надо ведь определить, что ты любишь, а что не любишь! Я вот, например, оливки терпеть не могу. Не понимаю их вкуса.
– А они какие? Кислые или сладкие?
– Ты что, ни разу не пробовала оливки?
– Нет… Я ж тебе говорю…
И опять он взглянул на нее со снисходительной нежностью, улыбнулся грустно, погладил по голове. Произнес чуть насмешливо:
– Бедная ты моя… Как говорится, искусство требует жертв… Но ничего, на сегодняшний вечер жертвы отменяются! Должна же ты распробовать эти проклятые оливки на вкус!
Пока накрывали маленький стол и разжигали камин, стемнело. А дождь за окном все лил, не переставал… И это было прекрасно – огонь в камине под шорох дождя… Сели в кресла напротив друг друга, Игорь разлил вино по бокалам. Произнес вкрадчиво:
– Давай выпьем за тебя… За твой предстоящий успех… Я рад, что мы вместе. Больше того – я горд…
– И я рада… То есть рада, что ты… Что мы с тобой…
Сбилась, застеснялась, отпила торопливо из бокала. Никогда она прежде вина не пила. Только шампанское. А оно такое вкусное оказалось, такое приятно терпкое… И так хорошо голову кружит! Легко, свободно. И тени от камина красиво пляшут по комнате, и музыка… Откуда взялась музыка? Это Игорь успел магнитофон включить… «Болеро «Равеля». Сначала вкрадчиво, потом все настойчивей, все яростней…
– Ты потанцуешь для меня, Наташа? – спросил вдруг. – Пожалуйста, очень прошу…
– Под «Болеро»? Но я это не танцевала… Это даже странно как-то…
– Ну и что? Пусть будет импровизация! Ну пожалуйста, я тебя умоляю!
– Ну хорошо… Я попробую…
Встала с кресла, вышла на середину гостиной, прислушалась к самой себе, к звукам ритмичной музыки. И начала танцевать. Сначала робко, потом будто ветром ее подхватило! Поймала кураж! И танец был ее собственный, ни на что не похожий. Ничего вокруг себя не видела. Только знала, что он на нее смотрит. С восхищением смотрит…
Потом села в кресло, спросила, чуть запыхавшись:
– Ну как?
Игорь помолчал немного, потом проговорил тихо:
– Ты чудо, Наташа… Ты чудо! У тебя и впрямь блестящее будущее. Позволь мне выразить свое восхищение… Хотя бы таким вот способом…
Он протянул ей бархатную коробочку, и она ахнула испуганно, замахала руками:
– Что ты, не надо! Ты уже подарил мне кольцо! Не надо!
– А это не кольцо, это серьги… Тоже с изумрудами – пусть будет комплект. Да ты посмотри, какие они изумительные!
Дрожащей рукой она взяла коробку, открыла. Серьги и впрямь были очень красивые, камни искрились зеленым светом, отражаясь от бликов огня – глаз не оторвешь. И прошептала огорченно:
– У меня же уши не проколоты, что ты…
– Ну, это не большая беда. Исправимая. Давай-ка лучше еще выпьем… И почему ты не ешь ничего?
– Не знаю… Не хочется. Потом…
– Ну, потом так потом. Тогда, может, потанцуешь со мной? Приглашаю тебя на медленный танец.
– Давай… – доверчиво протянула она к нему руки.
Только потанцевать они не успели. Потому что Игорь притянул ее рывком к себе, наклонился и стал целовать, и это было чудесно, и она понимала, что ждала этого и хотела… И вся подалась ему навстречу, обвила шею руками и даже не почувствовала, как он подхватил ее и понес куда-то. Торопливо понес, как добычу. Она же в тот момент не знала, что является всего лишь добычей! Не знала…
Для нее все было впервые, все красиво и нежно. Голова кружилась, душа улетала, сердце билось горячо – на разрыв. И состояние было как перед гранд жете – сейчас прыгнешь и застынешь в шпагате, и дальше будешь лететь, лететь… И даже короткая острая боль не испугала, будто была продолжением этого полета. И после – прерывистый шепот Игоря ей в ухо:
– Чудо мое, чудо… Счастье мое… Наташенька…
Счастье продолжалось всю ночь, и лишь под утро они оба уснули, изнеможенные. А проснулись оттого, что услышали голоса в доме:
– …Игорь, ты здесь? Где ты, Игорь?
Голос был женским, требовательно высоким. Игорь подскочил, начал одеваться быстро, потом повернул голову, пояснил коротко:
– Это мама… Я не думал, что она может приехать… Не собиралась вроде…
Наташа лежала ни жива ни мертва, натянув одеяло до подбородка. Когда Игорь вышел, подскочила быстро, тоже начала торопливо натягивать на себя одежду. Никак не могла справиться с пуговицами рубашки – чужая она была, непривычная. Танька все же настояла, чтобы она надела ее рубашку, джинсовую, модную. И джинсы свои дала, новые. Чтобы подруга выглядела поприличнее, стало быть. Да черт же возьми, как эта рубашка застегивается, господи? Ну да, впопыхах сразу не сообразила, что здесь не пуговки-петельки, а кнопки…
Наконец оделась, села на кровати, не зная, что дальше делать. Наверное, выйти надо… А вдруг нет? Вдруг Игорь сейчас поговорит с мамой, и она уедет? Вдруг не захочет ее знакомить? Может, для знакомства ситуация слишком двусмысленная?
Подошла к двери, прислушалась. Голоса были едва слышны, но различимы вроде.
– …Ну что же ты, Игорек, покажи свою пассию, мне очень даже любопытно! Давай, давай, не жмись! Если уж все так вышло… Я ж не знала, что ты не один!
– Ну мам… Ну зачем это, что ты… Что за прихоть такая, мам…
Прихоть? Он сказал – прихоть?
Наташа пожала плечами. Почему прихоть-то? Слово какое странное. Разве желание матери познакомиться с девушкой сына можно назвать прихотью?
– Давай-давай… Иначе я сейчас в спальню сама войду. Зря приехала, что ли?
Голос у мамы был веселым и насмешливым, и еще что-то в нем было… Какие-то особенные нотки, для Наташи обидные. Хотя она и сама себе не могла бы объяснить, что в них было такого обидного. Но было, и все тут.
– Ладно, мам… Если уж тебе так приспичило… – услышала она голос Игоря и отпрянула от двери, снова села на кровать. И глянула испуганно, когда увидела его в дверях.
– Пойдем, Наташ… С мамой тебя познакомлю…
И снова она тихо удивилась этой его интонации – будто была в ней досадная обреченность. Неловкость стыдливая. Но отогнала от себя удивление, улыбнулась, проговорила быстро:
– Ой, мне хотя бы причесаться надо… У тебя есть расческа?
– Да ладно, и так сойдет… Идем…
Он пропустил ее вперед, и она робко вышла в гостиную. Мама Игоря сидела в кресле, положив ногу на ногу, улыбалась. Она была очень красивой, и улыбка у нее была красивой, хоть и насмешливой. И эта насмешливость ей очень шла, будто была продолжением флера уверенности и властности, и бросающейся в глаза ухоженности. Холеное лицо, дорогая одежда, идеальная прическа волосок к волоску… И глаза через насмешливость очень внимательные, цепкие. Наташа даже немного поежилась под ее взглядом, улыбнулась неловко, оглядываясь на Игоря. А он произнес чуть с вызовом:
– Знакомься, мам! Это Наташа, звезда нашего балетного училища. Между прочим, скоро будет танцевать в Мариинке…
– Да что ты говоришь? Правда? – взметнула вверх брови мама. – Боже, как интересно… Поздравляю вас, Наташенька! У моего сына отменный вкус, надо сказать! Будущая звезда балета – это ж надо! Вот же какой сукин сын, а?
Игорь слегка поморщился, будто пытаясь пропустить мимо себя «сукиного сына», представил мать невозмутимо:
– А это моя мама, Наташ… Алла Вадимовна. Познакомься.
– Очень приятно, Алла Вадимовна… – присела в реверансе Наташа. – Очень приятно…
– Ух ты! А сразу видно, что из балетных! – продолжала ее жадно разглядывать Алла Вадимовна. – Какая осанка, какая грация… Очень мило, да… Садитесь, Наташенька, поболтаем, кофе выпьем! Игорек, ты не сваришь нам кофе?
Игорь, кивнув обреченно, ушел на кухню. Алла Вадимовна произнесла чуть задумчиво:
– Ишь ты, любитель искусства нашелся… Впрочем, его с детства тянуло к чему-то необычному. А ты что, влюбилась в него, да?
– Я… Я даже не знаю… – растерянно пожала плечами Наташа, не зная, что ответить.
– Влюбилась, значит. Бывает, что ж. Как же тебя угораздило, милая девочка? Он же тот еще шалопай… А впрочем, тебе виднее. Ты извини меня, что я так неожиданно нагрянула, я ж не знала… Вчера обнаружила, что кольцо потеряла – подарок мужа. Думала, где-то здесь, на даче, оставила. А может, и нет… Я та еще растеряха, вечно у меня что-то пропадает.
– Кольцо? С изумрудом? – испуганно спросила Наташа, чувствуя, что от страха готова провалиться сквозь землю.
– Нет… Почему с изумрудом… Оно с бриллиантом было… Да и бог с ним, с кольцом. Наверняка где-то дома болтается, да я толком и не искала. А почему вы так испугались, Наташенька? А, поняла… Наверное, это он вам колечко с изумрудом подарил, и вы подумали, что он его у матери стырил…
Алла Вадимовна рассмеялась, будто пошутила очень удачно, и проговорила сквозь смех, махнув рукой:
– Нет, нет, что вы… Мой сын не такой… Он порядочный шалопай, конечно же, но на такое не способен. В этом смысле он очень избирателен, да… И довольно щедр… Очень уж любит выпендриться. Ну же, что вы так засмущались, Наташенька? Расслабьтесь, все хорошо… И где же там Игорек с кофе, чего долго возится? Умираю, кофе хочу… А вы любите кофе, Наташенька?
– Нет. Я его совсем не пью. Мне больше какао нравится.
– Какао… Как мило… – сделала губы бантиком Алла Вадимовна. – И сама ты очень милая девочка… Видно, что неизбалованная, очень скромная. Наверное, работаешь много? Ведь балет – это весьма изнурительный труд…
– Да, много работаю. Иначе нельзя, иначе не получится ничего.
– Умница… Ты прелесть, Наташенька, просто прелесть… Жалко даже, ей-богу… Такая милая девочка! Так и хочется тебя предостеречь – не слушай моего сына, он обманщик…
Алла Вадимовна снова засмеялась, будто приглашая и ее посмеяться сказанной шутке. Наташе ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Но улыбка была вымученной, почему-то вовсе не хотелось улыбаться. Будто услышала в смехе Аллы Вадимовны что-то оскорбительное для себя.
Зашел Игорь с подносом, на котором стояли кофейник, сахарница и три чашки. Поставил поднос на столик, принялся разливать по чашкам кофе.
– А Наташенька не любит кофе, Наташенька любит какао! – с торжественной насмешливостью констатировала Алла Вадимовна, будто объявила о чем-то важном. Именно для Игоря важном. Будто этим объяснила ему что-то.
Игорь ничего не ответил, только глянул на мать сердито. Так сердито, будто едва сдерживался. И она тут же заговорила быстро, отведя взгляд в сторону:
– Все, Игореша, все… Сейчас выпью кофе и исчезну. Еще раз прости меня за вторжение. Я ж не знала, что ты здесь… Что не один… Конечно, это хамство с моей стороны, признаю, каюсь! Но и тебе предупреждать надо…
Прощаясь, она подмигнула сыну вальяжно, и вновь Наташа почуяла в ситуации что-то для себя оскорбительное. Да и вообще… Не знакомство с мамой сейчас получилось, а ерунда какая-то. Одна сплошная насмешливость.
Впрочем, Игорь быстро развеял ее настроение. Проводив мать, обнял крепко, прошептал на ухо:
– Прости, Наташ… Моя маман женщина сложная, с большими капризами, сама это заметила, я думаю. Но по большому счету она добрый человек… Не обижайся на нее, ладно?
– Ну что ты… Я вовсе не обижаюсь.
– Правда?
– Правда.
– Ведь у нас с тобой все хорошо?
– Да… Очень хорошо… А давай пойдем в лес гулять, а? Сто лет в лесу не была…
– Конечно, пойдем… Чуть позже… Я успел страшно по тебе соскучиться… Наташенька, чудо мое…
И опять они оказались в постели, и сказка продолжилась, и опять голова кружилась от счастья, и забылось давешнее чувство неловкости от разговора с мамой… Ну, мама. И что? Игорь же объяснил, что она женщина сложная, с капризами. Да мало ли почему она так насмешничала, может, это и есть те самые капризы, правда? Есть ведь такие люди, которые таким образом самоутверждаются? Пусть…
Сказка продолжилась до утра понедельника. Надо было встать раньше, чтоб доехать до города ко времени, но они дружно проспали. Потом собирались как по тревоге, но она все равно опоздала на занятия. Подбежала к закрытой двери класса, прислушалась… Ага, Княгиня аккурат про нее и спрашивает…
– А где Воронцова, кто-нибудь знает? Почему ее нет?
– Она… Она позже придет… К врачу пошла… – услышала она виноватый голос Тани.
– Да к какому врачу, Маргарита Павловна! – тут же звонко выкрикнула Загревская. – Ее вообще с утра не было!
– А где же она? Может, что-то случилось?
– Да ничего не случилось… Просто ей сеновал важнее, чем ваши занятия, вот и все.
– Загревская, прекрати! Как тебе не стыдно!
Наташа распахнула дверь, вошла в класс, проговорила тихо:
– Простите, Маргарита Павловна, я опоздала… Простите… Транспорт подвел…
– Ладно, вставай к станку, – с досадой проговорила Княгиня. – И начинаем, начинаем…
После урока Княгиня все же устроила ей выволочку – как без этого. Когда все девчонки выходили из класса, окликнула требовательно:
– Воронцова, останься!
Она подошла ближе, опустив голову, пролепетала виновато:
– Я больше не буду опаздывать, Маргарита Павловна, правда…
– Ой, да не в опоздании дело, Наталья! Я смотрю, что-то с тобой происходит, ведь так? В облаках витаешь, сосредоточиться совсем не можешь! В чем дело, объясни? Что, голова от успехов закружилась? Решила, что теперь все дороги перед тобой открыты, можно не работать? Так я тебя разочарую, милая… Вся работа еще впереди. Чтобы чего-то добиться, надо еще пахать и пахать. И в два раза, в три раза больше, чем раньше! Скоро выпускной спектакль, а ты ведущую партию танцуешь, не забывай!
– Да, Маргарита Павловна, я понимаю. Я буду работать, правда.
– Будет она работать… А почему круги под глазами, почему вид усталый? Плохо спала, что ли? Может, случилось чего? Так ты скажи…
– Нет, нет… Ничего не случилось. Просто у меня это… Критические дни…
Ловко она соврала про эти критические дни – Княгиня поверила. Вздохнула, проговорила тихо:
– Ладно, что ж… Сегодня пораньше спать ложись и поужинай нормально. Иди, Наташа, отдыхай… Приходи в форму…
Так и побежали дни – приходилось изворачиваться, чтобы бегать на свидания к Игорю. Только на дачу они больше не ездили, встречались в гостинице. Игорь сам предложил так встречаться, чтобы соблюдать все правила конспирации – сказал, что беспокоится за нее, вдруг про их встречи узнают, и будут неприятности в училище. Даже в гостиничный номер шли не вместе – сначала она туда уходила, а следом шел Игорь, отсидевшись в машине минут десять. Хотя ей было ужасно неприятно первой брать ключи от номера… Казалось, администратор за гостиничной стойкой смотрит на нее с презрением, будто все про нее знает. Не станешь же ему объяснять, что она не из тех девиц, которые с облегченной социальной ответственностью, правда? Что у них с Игорем любовь…
Так продолжалось два месяца, и до выхода выпускного спектакля оставалось чуть больше недели. Она уже и билеты пригласительные Игорю принесла – для него и для его мамы. Думала, он обрадуется… Еще и намечтала себе всякого разного! Будто бы они после спектакля пойдут куда-нибудь вместе, и он сделает ей предложение. Потому что пора ведь решать, что дальше, как все будет дальше… Может, им вместе в Питер уехать… Ведь Игорь и там работать сможет, он сам говорил, что в Питере у него дела есть, что часто там бывает по работе! А еще говорил, что без нее просто жить не сможет…
Да, намечтала. А он покрутил эти билеты в руках и произнес вдруг:
– Я не смогу прийти на твой спектакль, Наташенька. Очень сожалею, но не смогу.
– Как же так, Игорь? Почему?
– Я завтра улетаю. Срочная командировка образовалась.
– И надолго?
– Надолго. Только через месяц вернусь.
– Через месяц… – ахнула она, прижав ладони к щекам. – Как через месяц?
– Ну, что ж поделаешь, милая… Так надо. Может, и дольше меня не будет. Прилечу, а ты уже в Питере… И забудешь меня… Ведь у тебя все впереди, твоя прекрасная жизнь только начинается! Да, забудешь, и я пойму… И всегда буду вспоминать о тебе с нежностью… Надеюсь, и ты меня никогда не забудешь.
– Да почему вспоминать-то? Зачем ты так говоришь, Игорь? Ведь мы же… Мы все равно будем вместе, правда? Ты же сам говорил…
– Ну, во-первых, я этого не говорил, во-вторых… Зачем загадывать? Никогда не знаешь, как сложится жизнь. Она ведь такая вещь, довольно непредсказуемая. Сегодня может быть так, а завтра уже по-другому. Я реалист, Наташенька. Я живу сегодняшним днем. И потому считаю, что надо брать от жизни все, что она дает сегодня, и не думать, что будет завтра.
– Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Игорь… Совсем ничего не понимаю!
– Да что тут понимать, Наташенька? Сегодня мы вместе, и это прекрасно. И это главное, Наташенька, это главное… Ну же, иди ко мне… Главное – сегодня мы вместе… Зачем загадывать, что будет завтра? Надо ценить каждую минуту, каждую секунду, а мы теряем их на никчемные разговоры…
Конечно же, она поддалась его ласковому призыву и даже поверила в эту предлагаемую им правду – мол, есть только сегодня, только сейчас. Потому что хотела ему верить. Потому что не верить – это страшно. Это невозможно, это не про них… Потому что у них любовь. А когда любят, не врут… Да и что такое один месяц? Это же ерунда, когда вся жизнь впереди!
За три дня до спектакля она почувствовала себя плохо. Тошнило все время, тело не слушалось, ноги дрожали. На генеральном прогоне хлопнулась в обморок и очнулась только на кушетке в медпункте, увидела перед собой лицо врача Надежды Львовны. Сзади маячила встревоженная Маргарита Павловна, повторяла одно и то же:
– Что с ней такое? Что с ней? Что с ней? Ну же, скажите мне хоть что-нибудь!
– Да есть у меня предположение, конечно, только озвучить боюсь… – вздохнула врач, поворачиваясь всем корпусом к Маргарите Павловне.
– Да говорите же, что с ней такое? Говорите!
– Я думаю, она беременна. Но надо еще анализ сделать… Еще подтвердить надо…
– Что?! Что вы сказали? Как это – беременна? – переспросила Маргарита Павловна с возмущением. – Этого не может быть, что вы! Глупости какие, ей-богу!
– Да отчего же глупости? Я бы и сама рада была, если бы глупости…
– Но ведь этого не может быть, согласитесь, Надежда Львовна!
– Да отчего же не может? Вполне фертильный возраст…
– Да я ж не о фертильности говорю, я о том, что она… Да и откуда вообще? С чего бы? У нас через три дня выпускной спектакль, что вы!
– Ну, знаете… Это уж ваше упущение, Маргарита Павловна! На себя и пеняйте! Это вы не углядели, вы! А я что могу сделать? Только констатировать факт…
На Княгиню жалко было смотреть. Лицо ее дрожало, глаза моргали растерянно. Наташа заплакала тихо, отвернув голову к стене. Не до конца еще сознавая, что произошло, она плакала от жалости к Маргарите Павловне – никогда, никогда она ее такой жалкой не видела…
Спектакль она все же станцевала. Выложилась как могла. И только после спектакля состоялся их разговор. Трудный, неловкий, тягостный.
– Тебе надо пойти на аборт, Наташа. Если хочешь, я все устрою. У меня есть отличный врач… Да ты хоть сама-то понимаешь, что у тебя другого выхода просто нет?
– Но я… Я же не могу одна это решение принять, Маргарита Павловна… Не могу… Мне надо Игоря дождаться… Он в командировку уехал…
– Какого еще Игоря, господи! Услышь меня, Наташа, услышь! Да у тебя этих Игорей будет сколько захочешь! Пойми, ведь вся твоя жизнь сейчас на кону стоит! Или – или! Или ребенок, или балет! Ты не можешь так глупо распорядиться своим талантом, Наталья! В конце концов, ты перед богом обязана! Родить может каждая женщина, но не каждую женщину он в макушку целует! Не можешь пожертвовать своим талантом ради ребенка, и пусть тебе не кажется, что это жестоко звучит! Так жизнь устроена, что все время приходится выбирать… Особенно нам, балетным… Ты думаешь, ты такая первая, что ли? О чем речь, Наташ… Балет и материнство – вещи несовместимые. Да, жестоко, но это так… Да что я тебе объясняю, ты и сама должна понимать! Талант – это крест, и ты не имеешь права его с себя сбросить! Да, надо все время чем-то жертвовать, выбирать…
– Но ведь он есть, Маргарита Павловна, он живой…
– Кто живой?
– Так ребенок же… Наш с Игорем ребенок…
– Перестань говорить глупости. Нет еще ничего. Все можно исправить.
– Нет, нет, я так не могу… Мне надо поговорить с Игорем…
– Так позвони ему и поговори! Сейчас прямо позвони!
– Да я телефона не знаю… Тем более он в командировке.
– Понятно… А когда приедет?
– Через две недели.
– Ну, две недели – еще не поздно, я думаю… И, сдается мне, Наташенька, что твой разлюбезный Игорь скажет тебе то же самое – делай аборт… Вот увидишь! Я думаю, он даже в командировку не уезжал…
Она дернулась, будто Маргарита Павловна стегнула ее плетью. И тут же пришла в голову трезвая мысль – а ведь она это даже проверить не может. Ведь он просто исчез, и все. И домашнего адреса его она не знает. Только про дачу знает… Но ведь на даче могут быть его родители, можно у них про Игоря спросить!
Нет, а что тут такого? В конце концов, она с его мамой знакома… Может она просто взять и приехать, просто спросить, где Игорь? Вот завтра же утром сядет на электричку и поедет… Это недалеко. Станция Листвянка, она помнит… И дачный поселок так же называется. Да, завтра с утра и поедет!
Назавтра день выдался непогожий, ветреный. Небо затянуло серостью, и казалось, оно висит над головой очень близко и думает, вывалить эту серость дождем на землю или погодить немного.
Аккурат добралась до поселка, и дождь пошел. Подошла к калитке, увидела, как пожилой мужчина интеллигентного вида спешно заносит на веранду плетеные ротанговые кресла, и спросила громко:
– Простите… А могу я увидеть Аллу Вадимовну?
Мужчина обернулся, сощурился подслеповато. Потом проговорил приветливо:
– Аллочка в доме… Да вы заходите, заходите! Смотрите, какой дождь идет! Промокнете! Вы кто, дитя мое?
– Вообще-то я Игоря ищу… Я хотела у Аллы Вадимовны спросить…
– Игоря? А зачем вам мой сын, позвольте полюбопытствовать?
– Кто там, Володя? Ты с кем разговариваешь? – услышала она звонкий голос Аллы Вадимовны, и вот уже она сама появилась на веранде, глянула на нее быстро. И так же быстро заговорила:
– Добрый день, Наташенька… Пойдемте, пойдемте со мной, не будем мешать Владимиру Леонидовичу! У него много работы, знаете ли… Пойдемте поболтаем о своем, о женском…
– Но кто это, Аллочка? Что за девушка? И почему она ищет Игоря?
Алла Вадимовна улыбнулась ласково, огладила мужа по плечу, проговорила тихо, успокаивающе:
– Да пустяки, Володечка… Сущие пустяки… Она вообще-то ко мне пришла, не к Игорю… Иди, Володечка, иди!
Наташа сжалась от неловкости, понимая, что Алла Вадимовна никоим образом не хочет представлять ее своему мужу, отцу Игоря. Торопится увести. Вон, даже в глазах испуг затаился. И под руку ухватила так цепко, будто боялась, что она начнет вырываться.
– Пойдемте, Наташенька, я вас чаем напою… У меня отличное варенье есть, абрикосовое… Вы любите абрикосовое варенье, Наташенька? Знаете, я его с косточками варю, так вкуснее…
Впрочем, ласковая тональность ее голоса тут же исчезла, когда они зашли на кухню. Оглянувшись в сторону веранды, где остался отец Игоря, она прошипела почти злобно:
– Вы зачем сюда явились, хотела бы я знать? Разве вас кто-то звал? Если Игорь вас привозил сюда, то это ничего еще не значит! Или вы вообразили себе невесть что? Зачем вы явились, объясните мне! Что вы хотите?
– Да ничего… – растерянно пожала плечами Наташа. – Мне просто Игоря надо увидеть…
– Не надо вам его видеть. Зачем? Тем более он в командировке.
– Я знаю, но… Может, он уже приехал… Или ему как-нибудь позвонить можно…
– Зачем ему звонить, не понимаю? Что вы вдруг придумали ему звонить? Соскучились, деточка? И потому сюда заявились, да? А вы не считаете, что это просто наглость – вот так являться в дом…
– Но мне срочно с ним поговорить надо! Дело в том… Дело в том, что я…
– Я, кажется, догадываюсь. Вы беременны?
– Да… Я и сама не думала… И вот…
– А надо было думать, деточка. Думать сначала, а потом уже к женатому мужчине в постель прыгать.
– Женатому?! Вы сказали – женатому?
– Ну да… Вы разве не знали?
– Нет…
Алла Вадимовна надула губы, задержала дыхание и вскоре выдохнула озадаченно – пф-ф-ф… Потом внимательно посмотрела на Наташу, помолчала задумчиво и проговорила грустно:
– Что ж, это вполне в духе моего сына. Увлекся, как мальчишка, потом остыл… Не знаю, в кого он у нас такой ловелас… И вот что я вам посоветую, милая. Бегите-ка вы скорей на аборт. Это еще хорошо, что вы свои новости не успели Владимиру Леонидовичу вывалить, господи! Хорошо, что я вовремя на веранду вышла! Потому что моему мужу не надо такого стресса, не приведи господь… Он после инфаркта, мы с Игорем его бережем. И вы поймите, что нам совсем не до вас… Игорь тоже очень занятой человек, у него бизнес. У него семья, дети. Двое детей, жена третьим беременна, на позднем сроке уже. Как я понимаю, это у него от вынужденного воздержания такие чувства к вам разгорелись. Только и всего, деточка, да… Знаю, как вам обидно все это слышать и осознавать, но ведь это правда…
– Но почему… Почему вы мне это все не сказали, когда… Когда я была здесь, с ним… Когда вы приезжали, помните?
– А как же? Прекрасно помню. И что же? Вы меня сейчас обвиняете в чем-то? Я мать… Почему я должна была вам объяснять тогда что-то? Чтобы с сыном отношения портить? Он мне сын, понимаете? А вы… А вы чужой человек. И вообще, свою голову на плечах иметь надо, а не перекладывать ответственность на других. И решения самой принимать надо, глупо в этих делах с мужчиной советоваться, тем более с женатым. Так что искренне вам советую – бегите скорей на аборт…
– Но как же… Он ведь все равно должен узнать…
– Да что, что узнать? И почему – должен? – снова с раздражением проговорила Алла Вадимовна. И тут же сбавила тон, предложила почти миролюбиво: – Хотя, если вам это так важно… Я сама ему все скажу… Я вам обещаю, что непременно скажу, еще и выговор сделаю за… За такую легкомысленную неосторожность. В конце концов, он мог бы подумать о последствиях, эгоист несчастный.
Фраза про «эгоиста несчастного» прозвучала у Аллы Вадимовны почти с умилением. Даже с кокетливой гордостью за сына – вот он у меня какой, ай-яй-яй! Наташа услышала все это и не поверила ей, и снова заговорила торопливо:
– Нет… Нет, что вы… Я сама должна… Мне надо самой с ним поговорить… Пожалуйста, Алла Вадимовна! Я вас очень прошу! Дайте мне номер его телефона, пожалуйста! Ведь он скоро приедет, правда? Я ему сама позвоню!
– Нет, не звоните, не надо… Не дай бог, невестка моя что-то заподозрит, скандал устроит. Мы вот что сделаем… Вы тогда ждите, он сам вас найдет. Я ему скажу, что вы приходили и что очень хотите поговорить. В конце концов, ему тоже этот разговор полезным окажется. В другой раз осторожнее будет, да… Пусть, пусть испугается немного… А сейчас уходите, пожалуйста. Я боюсь, Владимир Леонидович может услышать, о чем мы тут беседуем. Уходите… Хотите, я вам зонтик дам? Хотя дождь уже кончился, кажется…
– Да, конечно… Я сейчас уйду. А Игорь… Когда он приедет?
– Господи, да не уезжал он никуда… Неужели вы сами еще не поняли? Он просто охладел к вам и исчез. Если сказать грубо – поматросил и бросил. Получил свое – и поминай как звали. А как вы думали? Он женатый человек, ему нельзя надолго в интрижке застревать. Не дай бог, беременная жена узнает… Он завтра же с вами встретится и все сам объяснит… Вам в восемь часов вечера удобно будет? Где вы там встречаетесь, я не знаю…
– Да… Да, в восемь… Он знает, где наше место…
– Хм! Наше место. Какая вы романтичная, однако. И поверьте, мне искренне жаль вас, деточка. Но что делать, такова жизнь… Пусть вам это уроком послужит. Все женщины получают такие уроки в молодости, не вы первая, не вы последняя. Думаете, со мной таким же макаром не обходились, что ли? О-о-о… Если рассказать… Так что не переживайте особо, все устроится как-нибудь. Переживете. Только умнее станете.
Наташа, опустив голову и прикусив губу, пережидала это жестокое нравоучение. Потом прошептала тихо:
– Так вы скажете ему, да?
– Скажу. Он придет. Завтра в восемь. А сейчас прошу вас, уйдите…
Потом она не помнила, как шла к станции. В голове было пусто, и тело не слушалось. Наверное, впервые за долгое время она шла, согнув спину, и это было ужасно неудобно, больно даже, но что-то будто давило на плечи – никак это «что-то» не сбросить, не распрямиться.
Домой к маме ехать испугалась – она сразу все поймет, и надо будет отвечать на тревожные вопросы. Поехала к Тане, и та лишь всплеснула руками, глянув ей в лицо:
– Что, Наташка, что? Как ты поговорила с матерью Игоря? Она дала тебе его телефон?
– Нет…
– Но почему?
– Потому что он женат, Тань. У него двое детей. Скоро третий родится.
– Да ты что… – тихо прошелестела Таня, распахнув глаза и прикрывая рот ладонью. – Но как же так, Наташ… А зачем он тогда… Ведь обманул тебя, получается… Зачем?!
– Я не знаю. Я сейчас вообще ничего не соображаю, Тань. Можно я лягу? Голова очень кружится, и тошнит…
– Да, да, конечно! Иди ложись на мою кровать! Хорошо, что родителей дома нет… Они только поздно вечером из гостей придут. А завтра утром мы вместе в училище поедем… О господи, беда-то какая… И что теперь будет, Наташ?
– Не знаю… Мать Игоря сказала, что он завтра со мной встретится. Вот завтра и видно будет.
– А зачем тебе с ним встречаться? Или ты все еще на что-то надеешься?
– Да ни на что я не надеюсь. Но он ведь должен знать… Он же отец ребенка…
– Ну-ну… – задумчиво отвела глаза Таня. – Ладно, иди ложись… Тебе поспать надо. Вон ты какая… Даже не бледная, а будто припыленная вся. Иди…
Вечером она почти бегом неслась к месту их обычной встречи. Увидела машину Игоря, и сердце зашлось… На миг показалось – все хорошо будет, все хорошо! Ведь приехал, приехал! Приехал…
Села рядом с ним на переднее сиденье, боясь повернуть голову. Знала, что он на нее смотрит. Смотрит и молчит. Наконец решилась взглянуть…
И не узнала его. Это был не Игорь. Нет, лицо то же самое, конечно. Только холодное и злое. Глаза как две голубые льдинки. И голос холодный, насмешливо-снисходительный:
– Только не надо мне ничего говорить, Наташ, я все знаю. И не надо меня ни в чем обвинять, и тем более плакать не надо. Да, у нас вспыхнула взаимная страсть… Разве не так? Это была всего лишь страсть, Наташа. Разве я говорил о любви, разве обещал тебе что-нибудь?
– Да… И говорил, и обещал…
– Разве? А я не помню… Но это уже не имеет значения. И не надо ничего мне сейчас говорить, пожалуйста! Не надо ни о чем просить и ни в чем обвинять меня! Все это пошло будет звучать, поверь. Банально и пошло. Просто послушай меня, и все!
– Я слушаю, Игорь. Я слушаю…
– Да, я понимаю, для тебя все это было впервые… Но ведь и меня к тебе потянуло именно поэтому! На твою чистоту потянуло, на твою юную прелесть… Ты тоже должна была осознавать, какая это сила, и только ты можешь ею распорядиться так, как считаешь нужным. Вот ты и распорядилась, ты пошла мне навстречу. Ты сама пошла, Наташ, правда? Так что я не виноват ни в чем. В проблеме твоей не виноват. Я имею в виду… Ну, ты сама понимаешь…
– Какая же это проблема, Игорь… Это не проблема, это же наш ребенок…
– Ой, только давай без этого, ладно? – раздраженно проговорил он, отворачиваясь. – Я всем этим деторождением по горло сыт. И вообще… Давай-ка учись поступать по-взрослому, смотреть на обыденные вещи без флера романтики. Если забеременела, значит, надо сделать аборт, вот и все. Это тоже, знаешь, полезно… Это сразу приводит в чувство, делает из глупой девчонки практичную женщину. Это жизнь, девочка. Это жизнь… Не ты первая, не ты последняя.
– Вот и мама твоя говорит то же самое… Ты с ней говорил обо мне, да?
– Ой, только не надо сюда приплетать мою маму! При чем здесь мама? И вообще, не делай большой проблемы из всего этого. Есть прекрасный выход – аборт.
– А если я не буду этого делать… Что тогда? – спросила неожиданно для себя сухим и глухим голосом, без слез. – Если я не буду убивать нашего ребенка?
– Тогда это будет твой ребенок, не наш. У меня уже есть дети, мне больше не надо. Получается, сама себе хуже сделаешь, только и всего. Да и зачем тебе это, не понимаю? У тебя впереди блестящее будущее и ни с того ни с сего захочешь его перечеркнуть? Но с какой целью? Чтобы мне досадить? Чтобы я жил и знал, что где-то без меня растет мой ребенок? Чтобы я жил с ощущением своей подлости? Этого ты хочешь, да? Но ведь это будет холостой выстрел в мою сторону, Наташ, уверяю тебя. Не буду я себя подлецом чувствовать. Не буду.
– А кем ты будешь себя чувствовать, а? Честным человеком будешь себя чувствовать? Убьешь своего ребенка – и будешь честным?
– О господи… – злобно простонал Игорь, откинув назад голову. – Ей-богу, бред какой-то… Тебе говоришь одно, а ты все равно свое продолжаешь талдычить… Приди в себя, моя дорогая, приди в себя! Ну что, что ты сейчас мне доказать хочешь, что?
– Да ничего я не хочу доказать…
– А если не хочешь, так делай, что тебе говорят. И если уж на то пошло, я сам смогу все устроить, никто ничего не узнает. Договорюсь, оплачу… И тебе денег дам. Много дам денег.
– Да не надо мне твоих денег, не надо! При чем тут деньги вообще? Не надо мне от тебя ничего…
Чтобы не заплакать при нем, выскочила из машины, быстро пошла прочь. В голове только одна мысль билась – не плакать, не плакать… Придется ведь объяснять как-то слезы девчонкам в общежитии, они ж не спят еще. Вот когда все уснут, тогда…
Ей и самой было странно, почему так сосредоточилась на этом «не плакать». Будто не на чем больше сосредоточиться было. Ведь проблема не решится оттого, будет она плакать или не будет? Да и не хотелось думать об этой проблеме. Игорь вот тоже сказал – проблема… Как можно вообще? Не может быть ребенок проблемой, он же не виноват ни в чем…
Лучше она потом маме расскажет. Мама умная, она поймет. Она услышит. И научит, что делать. Как быть…
И мама ее не услышала. Не поняла. Только испугалась очень сильно, даже вскрикнула от отчаяния:
– Наташка! Наташка, ну как же так! Ты что натворила, ты почему головой не думала? Откуда он вообще взялся, этот Игорь? Да как… Как он посмел вообще? Еще и женатым оказался, подлец!
– Но я же не знала, что он женат, мам… Я думала, он меня любит… А я его люблю…
– Ага, любит, как же! Да он развлечься просто хотел, отдохнуть от семейной жизни! Ведь это же ясно как божий день!
– Мам, ну я же не знала… Ну хоть ты меня не добивай, мам… Я и без того не знаю, что мне теперь делать, как дальше жить…
Мария Андреевна смотрела на плачущую дочь, пыталась изо всех сил сдержать гневливые эмоции. Они ведь тоже, эти гневливые, от безысходности выскакивают, как сухой горох из дырявого мешка. От безысходности да от чувства вины… Сама ведь дочь ничему не научила! А что девчонка в обыденной жизни знает-то, с какой ее стороной сталкивалась? Живет в своем училище, в строгом распорядке, пребывает в своей балетной ипостаси, и в жизнь-то некогда выйти, распознать все ее каверзы. Вот и ошиблась, и увлеклась обманным чувством, и плачет теперь… Она, мать, виновата, только она. Проглядела свою Наташеньку. Радовалась ее балетным успехам, а главное проглядела! И как теперь быть-то, и что теперь делать? Ведь у девчонки вся жизнь кувырком может пойти! Даже подумать страшно…
Села рядом, обняла дочь, прижала к себе. Вздохнула, проговорила тихо:
– Надо идти на аборт, этот подлец прав, Наташенька. Надо, что ж поделаешь. Другого выхода нет. Скрепись, перетерпи…
– Мам, но как же, что ты… Ведь этого нельзя! Нет, я не могу… Он ведь живой, как же я…
– Кто живой?
– Да ребенок живой! Как же я его убью, мам?
– Да не говори глупости, что ты. Все так делают, и никто таких глупых вопросов не задает. Тем более именно ты это сделать должна. Ты же не можешь поступиться своим будущим, оно ведь сейчас на кону стоит!
– Вот и Маргарита Павловна говорит – на кону… И никто мне объяснить не может, как я сама-то… Как я буду жить после этого? Нет, мам, нет… Если я это сделаю, никакого будущего у меня уже не будет. Это я точно знаю.
– Да какая связь, не пойму?
– Есть, есть связь… Я не знаю, как это объяснить, но есть… Если я это сделаю, то больше танцевать не смогу. Не получится у меня ничего, понимаешь? Танец – он ведь из души идет… А если душа испоганена будет, то и не получится ничего. Она будет помнить это и не даст мне танцевать…
– Глупости, Наташа. Какие глупости!
– Ну, пусть будут глупости… Я так чувствую, мам…
– Да что там ты можешь чувствовать! Ты просто сейчас в таком состоянии, что перед тобой весь свет померк, кажется. Поверь, все пройдет… Не надо сейчас принимать никаких решений! Просто переживи обман, успокойся! Прошу тебя, Наташенька! Ну дай себе хотя бы две недели подумать…
– Нет. Не буду я думать. И ты, мам, не плачь, ты не виновата ни в чем. Я сама должна принять решение, только сама… И это решение будет только мое, собственное. Завтра же пойду и все скажу в училище. Пусть вон Загревскую берут в Мариинку, пусть… Она ради этого готова душу продать, я знаю. А я не могу… И все, мам, не говори мне больше ничего. Не надо. Я все решила.
Вздохнула, улыбнулась сквозь слезы. На душе и впрямь стало легче, будто тяжкий груз сбросила. А мама встрепенулась, задохнулась слегка, чтобы возразить, уберечь, предостеречь… Да приказать жестко, наконец! Но осеклась на полуслове, уже понимая, что бесполезно. Дочь при всей ее нежности и обманной покладистости была в отца характером – если решила, как отрезала. Пусть хоть сто раз решение неправильным будет, но все равно спорить бесполезно!
– Ты пожалеешь об этом, сто раз пожалеешь… Вот помяни мое слово – пожалеешь… – только и сказала тихо, понимая, что и не надо бы говорить так, да само вырвалось. – Пожалеешь, пожалеешь… Не понимаешь еще, каково это – растить ребенка одной… И каково от мечты своей отказаться… Это сейчас кажется, что легко, а потом пожалеешь…
В училище Наташа больше не пошла. Просто осталась дома, и все. Объясняться с администрацией пришлось бедной Марии Андреевне, тем более она сама вызвалась, стараясь оградить дочь от плохих эмоций. А что делать? Хоть как-то ей помочь… Мать она ей или кто? Если мать, то уйми свою досаду и будь матерью. Как сейчас модно говорить – включай любовь безусловную. Принимай дочь, какая есть. Без цветов и аплодисментов, зато с округлившимся животом и мучительным токсикозом. Уж что бог послал… И утешайся, дорогая Мария Андреевна, кухонным разговором с подругой, разлюбезной Варюхой-горюхой, такой же матерью-одиночкой. И даже судьбы у вас с Варюхой схожи – обе замужем никогда не были, если не считать пары лет сожительства по большой любви, обе дочек произвели на свет в один год, вместе их растили, помогая друг другу. И даже дочки подружками стали – Варюхина Катя обожала Наташу, гордилась ее успехами, и Наташа Катю любила. И матери были как сестры, и дочери так же…
– Надо с него алименты стребовать, Маш! – рубанула ладонью воздух Варюха, глянув решительно. – Я так понимаю, ухажер Наташкин не бедный? Вот и пусть платит, если так! Пусть за подлость свою ответ держит!
– Да какая ж подлость-то, Варь… – вяло возразила Наташина мать. – Она ж сама, понимаешь? Она влюбилась…
– Да что она – сама! Ты ж знаешь свою Наташку! Опыта жизненного совсем нет, что она видела-то в своем училище? Вся жизнь по режиму… И ты тоже хороша! Не объяснила дочери как следует, откуда дети берутся!
– А я с себя и не снимаю вины… Да только я не думала, что все так будет… Она ведь ничего мне не рассказывала, я ж не знала! Ну, звонила, говорила, что на выходной у подружки останется… Мне даже в голову не пришло, что все так… Она ведь никогда меня не обманывала. Никогда…
– Ладно, чего уж теперь. Обратно ничего не воротишь. Теперь надо думать, как дальше жить.
– Ох, не знаю, Варь… Не знаю… Да и что тут думать? Что будет, то и будет. Лишь бы у меня сил хватило на все. Ты ведь знаешь, у меня сердце слабое, врачи говорят, нельзя нервничать. А как тут не станешь нервничать, скажи? Только подумаю, как оно все будет, и сразу тахикардия жуткая начинается. А вдруг помру в одночасье? Как моя Наташка тогда жить будет? Кто ей поможет?
– Ничего, не помрешь. И не прибедняйся давай, чего уж. Я тебе всегда помогу, знаешь ведь. И Катька моя всегда на подхвате. Вот бы алименты еще с этого подлеца стребовать, было бы еще лучше. Может, в суд на него подадим, а? Ну, чтобы отцовство установили?
– Да я уж говорила Наташке, не хочет она… Ни в какую…
– Гордая, стало быть. Ишь, какие нежности при нашей-то бедности. А без нее никак нельзя, а?
– Не знаю… Да и как это, без нее? Нет…
– Какая же ты нерешительная все-таки, Маша! Сама Наташку без алиментов растила, и теперь тоже ни на что смелости нету! Вот я со своего бывшего стребовала алименты как с миленького! И немаленькие, нам с Катькой на жизнь хватает. Да ты помнишь всю эту эпопею, что я тебе рассказываю…
– Да, помню. Ты молодец, Варь. А я не такая, что ж. Я, выходит, кругом виновата.
– Ну, виновата не виновата, а дело сделано. Если не хочет Наташка с ним связываться, значит, и не надо к ней приставать. Ей и без того сейчас плохо. А мы с тобой к этому разговору вернемся чуть позже…
Наташе и впрямь было плохо. Лежала в соседней комнате на кровати, отвернувшись к стене и сжав зубы. И думала только об одном – как бы не сорваться, не нахамить Катьке, которая ходила по комнате у нее за спиной и талдычила как заведенная:
– Ну как ты могла, Наташка, как ты могла! Нет, я понимаю, влюбилась… Но голова-то должна была работать в правильном направлении! Ты ж не девчонка-соплюшка уже, ей-богу! Не седьмой класс, первая четверть! Да если бы и седьмой… Даже соплюшки теперь знают, как надо себя беречь! Ну у меня бы спросила на крайний случай… Ну что ты молчишь, Наташка, скажи хоть что-нибудь? Натворила делов и молчишь…
– Отстань, Кать. Что случилось, то случилось. Поздно досадовать. Отстань…
– Да я-то отстану. А ты как теперь будешь?
– Молча, как. Придет время, рожу.
– А дальше?
– А что дальше? Буду своего ребенка любить… Он же ни в чем не виноват… Ради него жить буду…
Катя только рукой махнула, вздохнув. Села рядом, положила Наташе руку на плечо, огладила ласково. И произнесла уже с другой тональностью, более теплой:
– Ладно, Наташка, не отчаивайся. Проживем… Я тебя не оставлю, помогу, чем смогу. Проживем, Наташка…
Встречали ее из роддома весело. Катя все организовала – и ворох надувных шаров притащила, и цветы, и беседу с родительницами провела, чтобы не строили кислых печальных рож, а улыбались счастливо. Они и улыбались – а что еще оставалось делать? В конце концов – и правда радостное событие, девочка родилась. Ольга. Олечка Воронцова. Лялечка…
Наташа рьяно вступила в материнство, всю себя отдавала ребенку. Ничего вокруг больше не существовало, ничего не было важнее того, как Лялечка ест, как спит, почему вдруг плачет и отчего на лобике прыщик вскочил. Мария Андреевна только удивлялась, наблюдая за дочерью – откуда чего взялось… Но тут же и находила всему объяснение – просто характер у дочки такой, способный на самоотдачу. Раньше всю себя в балет отдавала, теперь – в ребенка. Без остатка, полностью. Та же самая одержимость, только объекты для нее разные. Наверное, по-другому она и не может… И кто его знает, правильно это, неправильно? Чтобы вот так – всю себя… Не оставляя ничего для собственных потребностей… Бывало, гнала ее из дома прогуляться, развеяться – так ни в какую! Как это она свою Лялечку оставит, да боже мой? Но ведь не на кого-то оставляет, а на родную бабушку, правда?
Впрочем, думать об этом Марии Андреевне было некогда. Приходилось работать на двух работах, чтобы прокормить дочь и внучку. Уставала, конечно, не без этого. Кое-как приплеталась домой, валилась с ног от усталости, слушая, как тревожно бухтит в груди недовольное сердце – плохо переносит нагрузки.
Мария Андреевна умерла, когда Лялечке исполнился год. Просто не проснулась утром, и все. Врачи определили причину смерти – сердечная недостаточность. Наташа во время похорон ходила как сомнамбула, даже говорить не могла, и только тогда заплакала, когда пришли с кладбища и сели за поминальный стол:
– Это из-за меня мама умерла, это я виновата, я знаю… Это я…
– Да ладно, не реви! – почти грубо ответила ей Варвара, опрокидывая в себя стопку водки. – Чего теперь себя казнить-то? Силы береги, тебе еще дочь растить… Жалко Машу, конечно, очень жалко. Толком и не пожила, зато смерть легкая досталась, во сне. Говорят, господь не всем такую легкую смерть посылает, только избранным… Которые к людям добры да душой искренни. А Маша такой и была… Не реви, Наташка, не реви!
– Да пусть она поплачет, мам… – заступилась за Наташу Катя. – Может, ей легче станет… Что ты, мам…
Варвара ничего не ответила, чтобы и в самом деле не выдать досады – винила она в душе Наташу, ох, винила. Погубила мать, теперь вот сидит плачет. Никого не послушала, по-своему сделала. А ведь делов-то было – всего на аборт сходить… Хоть и грех говорить такое, прости меня, господи, когда ребеночек в соседней комнате в своей кроватке спит! Грех, грех… И как теперь жить будет – с ребеночком? Ни денег, ни специальности, к жизни неприспособленная… Чего она умеет-то, господи? Даже на работу никто не возьмет – без образования, с ребенком… Разве что в кабаке голышом плясать – хоть тут балетные навыки пригодятся. Но это ведь такой путь, неизвестно куда привести может!
Впрочем, работа для Наташи нашлась – кассиром в соседнем супермаркете. Варвара договорилась, чтоб взяли. И с доброй старушкой соседкой Анастасией Федоровной договорилась, чтобы сидела с Лялечкой, пока ее в ясли не удастся пристроить. Хотя бы полгода…
И эти полгода прошли, и еще полгода, и еще… Наташа сидела на кассе с дежурной улыбкой – спина прямая, плечи развернуты, взгляд сосредоточен обманчиво. Потому что основное средоточие в голове было, в тревожных мыслях – как там Лялечка. Покушала ли, выспалась ли, не обижает ли воспитатель в садике. Неслась после смены в садик как ненормальная. Вся она была в ребенке, все только для Лялечки, солнышка, милой деточки. Для себя – ничего…
– Ну так же нельзя, Наташка, нельзя! – увещевала ее Катя, когда удавалось им увидеться. – Это хорошо, конечно, что ты такая честная мать, но зачем столько фанатизма-то! А о себе подумать когда? Что ты вообще сама о себе думаешь, скажи?
– А что я должна думать? Живу и живу…
– Дура! Ну вот же дура какая, а? Живет она… Да в том-то и дело, что не живешь! Никакой личной жизни у тебя нет, разве это нормально?
– Да какая личная жизнь, о чем ты… У меня же Лялечка…
– И что – Лялечка? Что, с ней посидеть некому, что ли? Вон, маме моей на выходной подбрось, она не откажет… Или соседке… Между прочим, у нас такая хорошая компания подобралась, на выходной в пансионат едем! Баня, шашлыки, то-се… Мужики приличные будут… Поехали, а?
– Нет, Кать, что ты… Как я Лялечке объясню…
– Да я ж тебе говорю – мама с ней посидит! Ничего с твоей Лялечкой не сделается!
– Нет, я не могу так… Я обещала ее на мультфильмы сводить…
– Фу, ненормальная… Ну что с тобой делать, а? Да ты посмотри на себя, посмотри! Глянь на себя в зеркало и ужаснись, как сама себя забросила! Уж который год ходишь в одних джинсах, зимой и летом! А лицо? Где твое лицо? Ты что, крем нормальный купить себе не можешь? Все на Лялечкины развлекухи уходит, да?
– Но она же еще маленькая, Кать… Ей же всего хочется…
– А тебе не хочется?
– Нет. Мне не хочется.
– Точно ненормальная… Ну как с тобой разговаривать? Как? И кого ты из нее растишь? Эгоистку-потребительницу? Она ж привыкнет и будет думать, что так и должно быть… Что по-другому нельзя…
– Да ладно, Кать, не сердись! Лучше я тебе похвастаюсь… Я ж Ляльку в танцевальную студию отвела, и там сказали, что у нее способности, представляешь? Посоветовали ее через год в балетном училище показать… Удивительно, правда?
– А что тут удивительного? Просто ребенку твои способности передались… А ты, стало быть, этим загорелась, да? Будешь теперь из Ляльки балерину лепить, если у самой не получилось? Отыгрываться будешь за упущенные возможности? Собственный гештальт закрывать?
– Ну о чем ты, Кать… Вовсе я не собираюсь… О чем ты… Даже обидно это слушать, ей-богу…
– А правду всегда обидно слушать, Наташ.
– Но ведь все это не так, как ты говоришь! Вовсе не так!
– Давай убеждай сама себя, ага. Давай…
– Кать! Я обижусь сейчас!
– Да ладно… И в самом деле, чего я к тебе пристала… Не хочешь, не надо, больше уговаривать не буду. Жизнь покажет, как оно все будет. Жизнь покажет…
Как бы то ни было, но с того дня, как Наташа начала водить Ляльку в кружок хореографии, жизнь ее и в самом деле изменилась. Нет, в ней не появилось ничего такого особенного – все та же касса в супермаркете, все та же дорога домой, тот же скромный быт, в чем-то даже убогий… Но ей казалось, что зажглось что-то внутри, какая-то искорка. И с трепетом подходила к зданию, где занималась Лялька, и стояла около двери, слушая голос преподавательницы, и повторяла про себя как заклинание: «…спинка прямая, головку вверх, держим спинку, держим… Присели, ручки плавные, за локотком следим…» Иногда ей самой хотелось ворваться в класс, поправить преподавательницу – да не так все, нет! Вот так же надо…
Когда приводила Ляльку домой, пыталась продолжить урок, но Лялька хныкала, сопротивлялась:
– Мам, я устала… Я не хочу…
– Но как же, Лялечка… Ведь тебе нравится танцевать, правда? Чтобы хорошо получалось, надо очень много работать… У тебя же способности, я это вижу! У тебя лучше получается, чем у других девочек!
– Да? – горделиво-заинтересованно переспрашивала Лялька. – Правда я лучше всех?
– Да, правда… Ты у меня особенная, ты талантливая. У тебя все получится. А хочешь учиться балету по-настоящему? В настоящей балетной школе?
Сказала – и сама испугалась. Будто вылетело из нее словами что-то внутреннее, затаенное. Будто зрело давно и вот вырвалось наружу.
– Я хочу, мамочка! Я хочу… – подпрыгнула радостно Лялька. – А там интересно учиться, да?
– Интересно. Но трудно. Там ведь жить надо… Балетная школа в областном центре, от нашего города целый час ехать на электричке…
– То есть ты со мной, что ли, не будешь?
– Я к тебе буду приезжать… Но давай не станем загадывать, еще ведь поступить надо… Еще могут не взять…
– Но ты же сама сказала, что я талантливая! Что я лучше всех!
– Ладно, посмотрим… Вот съездим и посмотрим…
Потом всю ночь не спала, мучилась воспоминаниями. Горько было вспоминать, конечно. Да и не позволяла себе вспоминать… А тут накатило вдруг. И когда заснула под утро, так ярко увиделось, как партию Жизели танцует! И прыжок такой нереальный… Будто сама на себя со стороны смотрит и задыхается восторгом. И душа поет – вот она, жизнь… Твоя жизнь, только несостоявшаяся. Мучайся теперь, сама виновата. Сама…
Проснулась от звона будильника, села на постели, потрясла головой. И проговорила сама себе тихо – не виновата я… Не виновата… Разве можно теперь винить себя, у меня же Лялька есть… Лялечка, доченька…
В ближайший выходной день она повезла Ляльку в балетное училище. Подходила к знакомому месту, внутри все тряслось от волнения. К счастью, вахтерша на входе оказалась той же самой бессменной Капитолиной Ивановной, узнала ее, всплеснула руками:
– Ой, да неужель Наташенька Воронцова? Не узнать тебя, совсем не узнать… А кто это с тобой, а?
– Это моя дочка, Капитолина Ивановна. Лялечка.
– Да, да… Слышала я про тебя, как же… Тут все тогда шептались, жалели тебя… Зато вон какой огурчик у тебя растет, загляденье! Так бы и съела с укропчиком да сметанкой!
Лялька испуганно спряталась за ее спину, и Капитолина Ивановна произнесла добродушно:
– Да не бойся, деточка… Не съем… Здесь никого не едят, не бойся…
– А Маргарита Павловна сегодня на месте, не знаете? – уняв волнение, спросила Наташа.
– Да работает, что ей сделается…
– А можно мы пройдем? Мне с ней поговорить надо.
– Да проходите, проходите… Чай, ты здесь не чужая…
Маргарита Павловна встретила ее не то чтобы холодно, но слегка отстраненно. Видимо, не забыла обиду. Оглядела ее с ног до головы, вздохнула, произнесла неопределенно-грустно:
– М-да… Значит, ты теперь мать… Одна ребенка воспитываешь?
– Да… Вот, это моя дочка, Оля Воронцова. Вы не могли бы ее посмотреть, Маргарита Павловна? Говорят, у нее способности…
– Ну отчего же не посмотреть? Посмотрю. Может, это яблочко как раз недалеко от яблони упало. Идемте в класс…
После просмотра Маргарита Павловна вынесла вердикт.
– Да, способности у девочки есть, безусловно… Хотя, если честно, ты лучше была. Помню, как я тебя увидела тогда, еще малявку… И сердце вдруг ёкнуло! Да, что-то было в тебе такое… Манкое, особенное. Чувствовался талант. Да плюс эта твоя одержимость… Ты ведь очень хотела трудиться, до самоистязания, до изнеможения, помнишь?
– Да. Помню, конечно. А в Оле… Разве в ней всего этого нет?
– Не знаю. Поживем – увидим. Я, конечно, могу ее взять к себе… Хотя это трудно будет, нынче конкурс большой. Если только на платной основе договориться… Ты как, потянешь?