Любовь, которая живет во мне
Любовь, которая живет во мне
Моя дорогая Соня,
эта книга для тебя…
Лишь тот, кто имеет силу, может давать её другим.
Кто умеет крепко стоять, того нельзя опрокинуть.
Кто умеет опереться, того нельзя свалить.
Лао Цзы
Когда меня в детстве спрашивали, на кого я похожа, на маму или папу, я не задумываясь отвечала, что похожа на тетю Валю. Мне рассказали об этом в моем уже вполне сознательном возрасте, я рассмеялась тогда, но не отказалась от своих детских слов. Валя – папина старшая родная сестра.
Мой первый дом
С моего рождения мы все жили вместе, в одной большой квартире: бабушка – мать Вали и моего отца, Валя с мужем и дочкой, мои родители и я. Квартира изначально была бабушки и дедушки, одного из руководителей завода. Деда ни я, ни моя сестра никогда не видели, он погиб на той страшной войне. После бабушка одна воспитывала детей и никогда больше не была замужем. Она всегда, даже в пожилые годы, была строгая и вместе с тем добрая, и очень красивая. Такая она и осталась в моей памяти и на старых фотографиях.
Мы жили дружно, не было ссор, выяснения отношений и недомолвок. Когда я выросла, я узнала страшную тайну: оказалось, что все-таки были разногласия и споры, например, выясняли, кто мыл окно на кухне в прошлый раз, и кто должен его помыть в следующий. Такие легкие разногласия…
Первый свой дом и нашу квартиру я помню очень хорошо, то был четырехэтажный дом времен постройки середины-конца тридцатых годов. Дом был заводской, поэтому его внешний вид всегда поддерживался в хорошем состоянии. Он был выкрашен в неяркий желтый цвет, перед домом и по всему периметру были высажены тополя, а во дворе – кусты сирени, что было очень популярным в озеленении того времени. К дому нужно было подходить с оживленной улицы, потом повернуть налево, еще немного пройти, зайти в подъезд и подняться пешком по широкой лестнице на третий этаж к нашей квартире. Перед домом днем, в любую погоду, на венском стуле с подлокотниками сидела очень старая женщина. В дождь она не сразу уходила домой и раскрывала над собой черный зонт, от яркого солнца пряталась вблизи в тени деревьев, в холодные времена года она тоже была на своем обычном месте, но не подолгу. Только сильно разыгравшаяся непогода могла запереть эту старую женщину дома. Ее тонкое лицо было изрезано глубокими морщинами, и ее волосы, абсолютно седые, чуть блестящие, аккуратно заправленные под шелковый платок летом или под пуховый зимой, с выпущенной струящейся прядью, привлекали внимание своей яркостью. Ее руки также были тонкими, с немолодой, словно помятая бумага светлой кожей, иногда они сжимали связку длинных серых металлических ключей на таком же сером жестком кольце. Ее взгляд был в основном застывший, она редко откликалась на приветствия, иногда кивала головой и очень редко поворачивала голову, чтобы посмотреть на проходящего мимо. Но и это было ей не нужно, она давно знала всех, кто жил в этом доме. Наверное, я лишь пару раз привлекла к себе ее внимание и видела почти выцветшую от солнца и от жизни, но пока еще сохранившуюся красивую нежную голубизну ее глаз. Ее взгляд был спокойный, почти ничего не выражающий, или лишь то, что тебя узнали. В ее взгляде не было явных чувств, не было ни жесткости, ни любопытства, словно она уже все прочувствовала и пережила раньше, а то, что перед ней было сейчас, ей уже неинтересно. Нельзя сказать, что она была некрасивая или пугающая своей старостью и почти полной безмолвностью. Она, безусловно, всегда обращала на себя внимание, ее присутствие на выбранном ею месте скорее означало, что всё в порядке, всё, как всегда. Эта женщина и ее постоянное присутствие словно слились с домом воедино, и воспоминания о моем далеком детстве вытягивают из памяти именно такую картину: желтый дом, георгины и она, будто ожидающая кого-то…Возможно, к ней, как и ко многим другим, не вернулся кто-то после той войны… Она жила в нашем доме в квартире на первом этаже, под окнами которой с чьей-то помощью был разбит палисадник с густо посаженными космеей и георгинами. Наверное, у нее были высажены и другие цветы, но именно эти я запомнила.
Во дворе дома, неподалеку от двух больших круглых клумб с невысокими яркими цветами в летнее время и с круглыми сугробами зимой, стояли лавочки для отдыха, за кустами сирени – прямоугольный стол с лавками для домино, и чуть дальше – детская песочница и качели. Во двор каждый день выходили бабушки с внуками и любители позабивать козла – по выходным. Никто из обитателей нашей квартиры не любил зависать в разговорах с соседями, поэтому, как бы мне не хотелось поиграть во дворе, со мной чаще всего на прогулки отправлялись в близлежащий парк.
Сестра
Я ходила хвостом за своей старшей сестрой, считала ее самой красивой и модной и верила ей во всем. Мы как-то ходили с ней в булочную и купили сушки с маком, вкусные, тонкие и хрустящие. По дороге домой она сказала мне: «Светка, не ешь сушки, лунатиком станешь». Пока еще сомневаясь, я спросила ее: «А как же ты?» Она ответила, что уже выросла большая, и с ней этого не случится. В общем, я поверила. И не ела. Успела попробовать одну. Спросила только, сколько еще лет мне нельзя будет есть сушки. Вечером, когда я, как обычно, рассказала родителям, как провела день, они ее отчитали, сказали, что так себя не ведут взрослые и воспитанные как она девочки, и детей обманывать нельзя. Я расстроилась ненадолго, но все равно она оставалась для меня авторитетом. Еще она научила меня незаметно разворачивать, вынимать висящую на нитке конфету и заново сворачивать обертку с фольгой. Шоколадные конфеты на разноцветных нитках мы с сестрой и моими родителями еще раньше развесили вместе с игрушками на новогоднюю елку. Сначала все было незаметно, но, когда родители обнаружили оставленные нами муляжи, спросили у меня, что я знаю про фантики без конфет на нашей елке. Я молчала, наверное, так выразительно, что они переглянулись, улыбнулись друг другу и перестали задавать вопросы, но я услышала, как чуть позже они говорили о том, что моя сестра была точно замешана в этом, но я ее ни за что не выдам. В следующий раз, когда сестра пришла проверять конфеты на елке, я сказала, что больше не хочу конфет, и лучше больше их не трогать, потому что мы не сможем объяснить, почему на елке висят бумажки. Она подумала и согласилась, сказав: «Ладно, все равно конфеты нам отдадут».
Из всех наших взрослых никто не мог даже предположить, что на длительное время моим ориентиром окажется сестра. Предположить никто такое не мог, но усилия прикладывал каждый, а уже потом начали разводить руками. Воспитательные моменты прерывались моими вопросами о том, относится ли все сказанное только ко мне или это общий вариант, и моя сестра в курсе. Сестра в этих случаях вырастала как из-под земли и недовольно спрашивала, причем тут она, ведь она уже выросла. Я довольно скоро начала понимать, что в коалицию с ней вступать было интересно, но делать это надо было осторожно.
Мои родители ставили сестру мне в пример, идеализировали в моих глазах ее способности, хвалили за поступление в физико-математическую школу и позднее – в университет. Возможно, что они наидеализировали ее до такой степени, что я стала немного сомневаться в себе, впоследствии отказываясь от аналогичного выбора. Конкуренция и мотивация, организованные таким образом, плодов не принесли, я по-прежнему с восторгом смотрела на сестру, считая ее самой-самой, не стремилась стать лучше ее потому, что невозможно обогнать образец, и у меня начали формироваться свои выборы. Мое обожание распространялось на многое, виденное мной: я хотела стать похожей на нее, когда вырасту, я хотела иметь такой же оттенок волос, я хотела улыбку, как у нее, я хотела так же одеваться, я навсегда полюбила свитера, которые она носила тогда по той моде. Крайне редко моя мама соглашалась забирать ее вещи, но когда те оказывались у меня, то становились одними из любимых. Ее серый с вышитыми снежинками свитер я износила почти до дыр, пока меня не убедили, что ему пора отправиться на дачу, по крайней мере.
Родня
Я была самая младшая, меня все любили и никогда не оставляли одну без присмотра. Я вспоминаю, что оставалась всегда очень довольной, когда меня поручали Валиному мужу, дяде Коле. Мы, держась за руки, вышагивали с ним по парку, рассматривали листья и иголки на ветках деревьев, наблюдали за птицами и белками, за утками и лебедями на пруду и даже катались на лодке.
Кроме самых близких моих родственников, тех, с которыми мы жили вместе в одной квартире, были еще и мамины, вот с ними-то и возникали проблемы время от времени. Они были такими людьми, которым невозможно угодить, все об этом знали, поэтому никто и не старался. Самым лучшим решением всех проблем, текущих и потенциальных будущих, оказались отстраненная вежливость, минимум общения и минимум каких-либо рассказов о том, как мы живем, на всех уровнях – от бабушки до меня. Родители мамы уже умерли к тому времени, и в роли капризных особ выступали мамины незамужние тетки.
Я не признавала наших родственников со стороны мамы, не любила навещать их вместе со своими родителями, а когда меня по каким-то причинам хотели сдать им на время, на день или полдня, я бежала с криками к Вале, обнимала ее за колени и вопила во весь голос, что останусь дома с ней. И она всегда подбирала меня, ну или почти всегда. Но были моменты, и я все-таки оказывалась среди не самых любимых для меня людей. Как-то, когда была в тех гостях, я сидела на подушке на широком подоконнике и смотрела в окно, за которым лил и лил унылый дождь. Я смотрела, как огромные капли падают в большую лужу, на поверхности которой появлялись и лопались пузыри, и длилось это время нескончаемо долго. Из окна был виден вход в подъезд, я не отрываясь смотрела почти в одну точку и ждала-ждала-ждала, когда же за мной придут мама и папа и заберут меня отсюда.