Князь Никто

Пролог

Светлейший князь-протектор Аристрах Иоаннович Голицын свернул свежий номер «Вестника Российской Империи» и посмотрел на меня. Во взгляде его не было неприязни, только бесконечный холод и безразличие.

– Как себя чувствуешь, Никто? – спросил он, глядя на меня с ледяным любопытством. А ведь ты даже не знаешь, кто я, мальчик… Сколько тебе, двадцать семь? Тридцать? Надо же, я начинаю терять счет годам…

– Как себя чувствуешь, Никто? – повторил свой вопрос Голицын, уже с долей брезгливого раздражения.

– Почему ты не бросишь делать это? – глухо спросил я, не поднимая головы.

– Не брошу делать что? – его голос такой же, как у его отца. Звучный, глубокий, полный достоинства и внутренней силы. Обладатель такого голоса никак не может быть низким и вероломным человеком. Да. Никак не может. И именно таким голосом ты зачитывал мне приговор, Иоанн, лучший друг и названный брат.

– Читать мне газеты, светлейший князь-протектор, – я никак не мог привыкнуть к новому звучанию своего голоса. Как будто ворона каркает.

– Это мой долг, Никто, – молодой Голицын встал со стула. Отряхнул несуществующие пылинки со своего белоснежного кителя. Молодой еще совсем. Для него пока все это чертовски важно – тяжелый шелк придворных мундиров, отороченная горностаем мантия, золоченый эфес шпаги. Перстень с красным камнем – знак благости Всеблагого Отца, широкий золотой ободок обручального кольца и три тонких серебряных – трое детей. Трость из черного дерева с шаром – знак распорядителя церемоний… Некоторые из медалей и нагрудных знаков были мне незнакомы. – В отличие от тебя, у меня есть честь и достоинство.

– Честь… – прокаркал я. – Ты даже не знаешь, кто я…

– Как себя чувствуешь, Никто? – еще раз повторил ритуальный вопрос Голицын и посмотрел на часы. Если сейчас я отвечу, что хорошо, то он уйдет. Если отвечу, что плохо, то он тоже уйдет, но вместо него явится невесомая стерильная медсестра в сопровождении пары здоровенных ликторов и сделает мне укол. Золотая жижа, омерзительное изобретение моего друга и соратника Прошки Брюса. Злая пародия на эликсир бессмертия. Прошки Брюса больше нет, зато его отравой меня пичкать продолжают. Чтобы я оставался в живых и слушал, как лощеный отпрыск моего бывшего друга и моей бывшей невесты каждую неделю зачитывает мне новости. Чтобы знал, как этот мир живет без меня. Без моего рода. Без моей крови.

– Лучше не бывает, – выплюнул я и отвернулся.

Голицын ушел. В янтарной гостиной Дворца Кукушки, запасной летней резиденции рода Голицыных воцарилось привычное молчание. Начался новый день. Через пару часов мелодично звякнут часы, и молчаливый пожилой слуга принесет мне завтрак. Впрочем, может он бы и поболтал, но, кажется, у него отрезан язык. Когда часы пробьют полдень, в гостиную явится стайка юных девиц. Княжна Алиса со своими подругами. Будут гонять чаи, вышивать и щебетать о своих девичьих делах. Или княжич Николай с своими приятелями.

Голицыну не о чем беспокоиться. Уста мои навсегда замкнуты Хрустальным замком и Вороньим Граем. Если я даже просто попытаюсь назвать свое имя или рассказать правду о его отце или Бархатной смуте, как они теперь это называют, то мой рот будет исторгать только противное воронье карканье. На моих немощных руках – надежные Навьи цепи. А альков, ставший моим последним пристанищем, отделен от гостиной прочной металлической решеткой. Голицыны и их приятели привыкли ко мне, как будто к какому-нибудь бесполезному пуфику или торшеру. Никто из них не знает, кто я такой. Но они ревностно исполняют волю первого князя-протектора Российской Империи, моего бывшего друга и сподвижника, даже после его смерти.

А после ужина потянутся долгие часы бесконечной ночи. Последний год я почти не могу спать. Только всматриваться в ночной мрак и ждать.

Ждать и иногда касаться пальцами глубоко спрятанных в единственном кармане моего рубища сокровищ. Крохотный обломок мела. Кровавая капля граната с серьги, оброненной несколько лет назад княжной Алисой. Сухой стебелек асфоделя, букет этих цветов стоял в календы ноября, Дни поминовения и печали. Щучья чешуйка, налипшая однажды на тарелку с моим обедом. Уголек из камина, стрельнувший прошлой зимой в тот вечер, когда княжич привел сюда свою подружку и устроил ей романтический ужин. Огарок восковой свечки длиной с фалангу пальца. Такие всегда зажигают в день Нисхождения Благодати, и мне удалось стянуть его так, что никто не заметил. Все это выглядит невинным мусором на дне кармана. Но только до тех пор, пока я не заполучу последний недостающий ингредиент…

– Деда Никто! – раздался от решетки громкий детский шепот. Я открыл глаза. Обед уже закончился, а ужин был еще далеко. Княжна Алиса и две ее подружки убежали купаться по случаю жары, а меня оставили одного.

– Здравствуй, маленькая княжна, – я растянул пересохшие губы в улыбке. Анастасия. Младшая дочь Голицына.

– Моя бонна уснула, и я убежала! – гордо заявила девочка. Она была очаровательна в своей непосредственности. Пушистые пшеничные волосы уложены изящными локонами, белое платьице, сшитое как будто из одних только кружевных оборок, тонкая золотая цепочка со знаком защиты Всеблагого Отца, похожий на цифру восемь, положенную на бок. Ясные серые глаза сияют от осознания своего дерзкого непослушания. Ей не разрешали ко мне подходить, но иногда она своевольно убегала и составляла мне компанию. Она могла бы быть моей внучкой, если бы

– Ай-яй-яй, девочка, – я покачал головой. – Тебя накажут!

– Не накажут, – маленькая княжна топнула ногой. – Я видела, как бонна пьет из коричневой бутылки. И сказала ей, что если она будет много ябедничать, то я расскажу маман про это, и ее уволят. Деда Никто, ты расскажешь мне сказку?

– Какую сказку ты хочешь услышать, маленькая княжна? – спросил я, уже заранее зная ответ. Она всегда хотела слушать только одну историю.

– Про семерых братьев! – она подтащила бестолковый бархатный пуфик поближе к решетке.

– А ты помнишь, что рассказчику нужно платить? – я строго свел брови.

– Конечно, деда Никто! – фарфоровое личико стало очень серьезным и сосредоточенным. – Голицыны всегда исполняют свое слово. Я принесла тебе серый камень, – она раскрыла ладонь, на которой тускло блеснул гладкий бок полупрозрачного кабошона. «Неужели?» – ворохнулась в душе искра надежды. – Только я тебе его сейчас не отдам! Сначала сказка, потом оплата!

– А ты умеешь торговаться, маленькая княжна, – я улыбнулся в бороду, чтобы скрыть волнение.

– Сказку! – потребовала девочка и с нетерпеливым видом завозилась на пуфике, устраиваясь поудобнее.

– Ну что ж, слушай… – я откашлялся. Маленькая княжна замерла, сложив руки на коленях.

Я рассказал ей о злом Императоре-кровопийце, выжимавшем последние соки из стонущей под его гнетом страны. Бросившем в горнило чужой войны сыновей, отцов и братьев, только чтобы потешить свой нрав и других правителей, таких же злых и безжалостных. И о семерых закадычных друзьях, ставших названными братьями и поклявшихся освободить Империю от обезумевшего от своей власти повелителя.

Рассказал, как разъехались они по разным концам страны, как собрали они простой люд и дали им веру в то, что вместе они смогут сокрушить зло. Как один за другим поднимались лазурно-белые флаги воли и свободы. И как один за другим падали оплоты Императора.

В моей сказке семеро победили. С триумфом они вошли в столицу, окружили дворец Императора и вынудили его признать свое поражение. А потом правили страной вместе, все семеро, рука об руку. Долго и справедливо.

Княжна как завороженная слушала мой каркающий говор. Я говорил… говорил… А перед глазами моими проплывали совсем другие картины. Как опустил взгляд, отдавая команду о моем аресте безликим громилам из Багряной Бригады, светлейший князь Иоанн Голицын. Как обнаружил пустоту за моим плечом, там, где должен был стоять, прикрывая мне спину, названный брат мой и возлюбленный сестры моей князь Север Долгорукий. Как подскакивает, катясь по помосту, отрубленная голова Прошки Брюса, единственного, кто не предал и остался со мной до конца. Как длинные костлявые пальцы Императора прилаживают усыпанный самоцветами орден на парадный мундир графа Велимира Оленева, владеющего одинаково искусно клинком, ружьем и нежным словом. Как безликая толпа рукоплещет палачам, хладнокровно расправляющимся со всеми членами моей семьи. Без устали свистят топоры, и кровавый ручеек стекает по пыльной брусчатке лобного места… Как дергается и замирает в петле безжизненное тело Кузьки, моего бесконечно доброго денщика, заботливого, как тысяча мамочек. Который заменил мне погибшего на чужой войне отца и последовавшую за ним в скором времени мать.

– А у кого-нибудь из семерых же была маленькая дочка, которая потом станет самой доброй Императрицей? – спросила девочка, когда я замолчал.

– Конечно, маленькая княжна, – я снова улыбнулся в бороду.

– Тогда это буду я! – заявила девочка. – Мой папа сказал, что через неделю моя помолвка с наследником Императора! И мне уже сшили небесно голубое платье в серебряных звездах!

– Наверняка это самое красивое платье, которое когда-либо видел этот мир! – проговорил я, изо всех сил скрывая свое нетерпение. Но маленькая княжна не торопилась. Она принялась болтать о том, как она подложила бонне в туфлю маленький камешек, и той приходилось скрывать хромоту, чтобы светлейший князь не сделал ей замечание.

Я кивал, улыбался, качал головой, а сам неотрывно смотрел на детский кулачок, в котором была зажата моя надежда.

Нежный перезвон часов возвестил о скором ужине.

– Ой, мне пора бежать! – княжна вскочила с пуфика и шагнула к решетке. – Я люблю твою сказку, деда Никто. Вот твоя оплата!

Ее маленькие пальцы разжались, и на мою иссохшую и покрытую пятнами ладонь выкатился полупрозрачный серый камень. – Я взяла его в мастерской придворного ювелира. Вот видишь, как я люблю твою сказку! Ты сказал, что подойдет любой серый камень, но это же нечестно – подобрать простую гальку на дороге?

Я едва сумел сдержать крик радости. Это была невероятная удача, один шанс на миллион! На моей ладони, еще влажный от потной детской ладошки, лежал дымчатый турмалин.

– Ты очень щедра, маленькая княжна! – срывающимся от волнения голосом проговорил я. Но девочка, кажется, не заметила, как я изменился в лице, и как задрожали мои руки. Она развернулась на пятках своих атласных туфелек и вприпрыжку поскакала к высокой двери из черного дерева, инкрустированного серебряном и каплями медового янтаря.

Я всмотрелся в свое сокровище. Да, это точно он, никакой ошибки быть не может. Видимо, сама судьба желает, чтобы задуманное удалось. Иначе как еще объяснить, что среди тысяч и тысяч серых камней маленькая княжна выбрала именно серый дымчатый турмалин. Не особенно дорогой, но очень редкий камень. И единственный, который мне подходит из серых камней.

Я почувствовал на щеке прохладное касание сквозняка и торопливо сунул свое сокровище в карман. Молчаливый слуга подкатил свою тележку к решетке и стал выставлять на стол мой нехитрый ужин.

Потом он отойдет в сторону, сядет на табурет и будет молча смотреть, как я ем. Потом заберет посуду, составит на поднос и укатит свою тележку обратно. И если я откажусь от ужина или буду вести себя как-то странно, то об этом обязательно узнает Голицын.

Я неторопливо ковырялся ложкой в тарелке. Мне стоило нечеловеческих усилий, чтобы не заглотить чертов ужин как галка, чтобы слуга убрался уже и перестал пялить на меня свои бесцветные чухонские глаза. Медленно, как всегда. С чуть брезгливым и скучающим выражением лица, как полагается на официальном приеме с участием простолюдином. Я допил морс и поставил стакан на стол. Поднялся. Звякнула хрустальная цепь на моих руках.

Выдох-вдох. Я прикрыл глаза и начал считать.

Я слушал, как слуга забрал со стола посуду. Потом едва слышно скрипнула сервировочная тележка, покатившись в сторону двери. Негромкий стук дерева о дерево.

Один. Я сунул руку в карман и коснулся пальцами своих сокровищ. Мне не терпелось прямо сейчас броситься чертить Лунное Колесо… Но после ужина ко мне еще могли зайти. Или мажордом князя, имевший право пользоваться этой гостиной для своих нужд, если она не была занята кем-то из Голицыных. Или княжна Алиса, которой иногда вдруг хотелось почитать в одиночестве. Или…

Я умею ждать. Только как же это трудно, когда твой путь на свободу лежит у тебя в кармане, а за круглым столом Янтарной гостиной именно сегодня решили собраться за бриджем сам Светлейший князь и трое его ближайших приятелей.

Часы уже давно прозвенели полночь, а молодые аристократы, отягощенные титулами и орденами, все еще метали карты на полированное дерево стола.

Я забился в самый темный угол своего алькова, чтобы Голицын не заметил радости предвкушения на моем лице. Но вряд ли он вглядывался. Бросил дежурный равнодушный взгляд и отвернулся.

Скоро, юный Аристарх Иоаннович. Нет-нет, ты не будешь жалеть о своей заносчивости и умолять меня о пощаде. Тебя просто не станет. Как не станет и твоих детей. Да, маленькой княжны тоже, как ни жаль. Хотя может быть, она вернется уже моей внучкой. И будет с такой же жадностью слушать сказку о семерых братьях с настоящим финалом. Счастливым.

Я сидел неподвижно, слушая, как похохатывая, молодые аристократы собирают со стола карты. Как, звеня шпорами, неторопливо идут к выходу. Как обсуждают планы на завтрашнюю охоту и последующий Императорский Пикник. В этот момент уголки моих губ дрогнули. Скоро Ничто обратит в ничто ваши планы, господа. Совсем недолго осталось.

Хлопнула, закрываясь, дверь. Шаги и смех удалились. Наступила ватная тишина.

Я сидел неподвижно. Я столько лет ждал этого момента, что сейчас меня на мгновение обуял страх. Но лишь на миг его ледяные пальцы коснулись моего сердца и сразу же отпустили.

Пора.

Я взял в дрожащие пальцы кусочек мела. Совсем крохотный, мне хватит только на одну попытку. Я опустился на хрустнувшие и сразу занывшие колени и принялся тщательно выводить на темно паркете сложный узор Лунного Колеса. На последнем изгибе мел закончился, оставив лишь белую пыль на пальцах.

Гранат на символ погребального костра. Чешуйка на символ гнилого болота. Стебель асфоделя на символ надгробия. Дымчатая слеза турмалина – на символ безутешной вдовы. Огарок свечи – в центр, на перекрестье всех линий.

Я тяжело поднялся. Прикрыл глаза, сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы хоть немного замедлить ритм колотящегося испуганной птицей сердца. Теперь слова. Их всего три.

Я размеренно произнес формулу, вызывающую к жизни Трижды Забытых богов. Настолько древних, что даже имен у них не было. Только прозвища.

Печальник. Полуденница. Повелитель Червей.

Император отнял у меня мою силу. Наложил оковы на мои слова. Закрыл путь ко всем источникам. И только об одном он забыл. Впрочем, нельзя его за это судить. О них все забыли. Недобрые древние покровители страны, на месте которой возвела свои города и деревни Российская Империя. Изворотливые, окаянные, несущие слезы, смерть и разрушение. Могущественные и дикие силы, которые предпочли предать забвению, чтобы даже случайно, по незнанию или недомыслию не навлечь на себя их гнев или благость, которые мало подчас, мало чем друг от друга отличались…

Опаленный фитиль свечи задымился, а потом на нем вспыхнул язычок пламени. Но не теплого оранжевого цвета, как в камине зимней ночью. И не синего, как в газовом рожке. А мертвенно-серого, как болотные огни. Кто-то из трех явился на мой зов.

– В твоих жилах течет золото, мешающее тебе умереть, – раздался над моим ухом молодой насмешливый голос. – Ты за этим позвал меня, поддельный бессмертный?

– И тебе привет, Повелитель Червей, – сказал я, гордо выпрямляя спину.

– Тогда что тебе от меня нужно? – спросило божество, показываясь передо мной в полный рост. В пустых глазницах серебряного черепа – тысячи копошащихся червей. Ниспадающий истлевший саван вместо одежды.

– Я хочу троекратного возмездия, Повелитель Червей, – сказал я. – Я желаю, чтобы ты перенес мой дух на сто лет назад. Чтобы я смог уничтожить своих врагов еще до того, как они увидят этот свет. Я хочу стереть их, как они стерли меня. Предать забвению. Навсегда.

– Ты коварный прохвост, старик, – Повелитель Червей расхохотался. – Но мне нравится ход твоих злокозненных мыслишек. Но я не всемогущ. Чтобы перенести твой дух, мне потребуется тело, в жилах которого течет твоя кровь. Молодое, сильное, но бесплодное. Ты знаешь подобного человека в своем роду?

– Знаю, – я кивнул. – Иероним, старший брат моего отца. Бесполезный, бездарный и бесплодный. Его семя не породило даже выкидышей. Он до конца своих дней отравлял нам жизнь, прожигая в праздности свои дни. Подойдет такой человек?

– Мне все равно, поддельный бессмертный, – Повелитель Червей захохотал. Между его почерневших зубов тоже извивались черви. – Я закину твой дух на сто лет назад, и если он не найдет себе подходящий сосуд, то ты просто останешься скитаться в серой мути между жизнью и смертью. Ты готов на такой риск?

– Да, Повелитель Червей, – я сделал шаг вперед.

– Оказавшись в новом теле, ты снова станешь подвержен страстям юности, которые могут затмить твою память, – сказал владыка смерти и забвения. – Ты готов к этому?

– Да, Повелитель Червей, – я сделал еще шаг вперед.

– И последнее, – полы ветхого савана затрепетали как будто на сквозняке. – Ты должен будешь заплатить за свою просьбу. Раз ты призвал меня, то ты знаешь цену?

– Да, Повелитель Червей, – я шагнул к нему практически вплотную. Ноздри защекотал сладковатый запах тлена.

– Тогда приступим… – в каминной трубе завыл ветер. Деревья за окном застонали. Небеса исторгли раскатистый гром.

Дверь распахнулась, и в Янтарную гостиную ворвался Светлейший Князь Голицын, в ночном исподнем, без тени прежнего гонора на лице.

– Что здесь происходит?! – закричал он. – Нет! Нееет!!!

Поздно, сын моего бывшего друга. Костяные пальцы Повелителя Червей уже коснулись моего лба. Смертная стужа охватила мое тело, сознание начало погружаться во мрак. Последнее, что я увидел, были полные паники глаза Голицына.

Почти мертвыми уже губами я произносил имена.

– Князь Иоанн Голицын, князь Север Долгорукий, граф Велимир Оленев, барон Ярослав Витте, архонт Всеблагого отца князь Алесь Белосельский-Белозерский…

Глава 1. Кое-что о маленьких семейных секретах

Меня разбудил назойливый щебет какой-то пичужки. Еще не открыв глаза, я понял, что все получилось. Не было ставшей привычной скручивающей боли в пояснице. Не ныли даже в неподвижности все суставы. Не было вечного вкуса горечи во рту, мешающего ощутить вкус пищи. Не было саднящей сухости в горле. Не болело вообще ничего, и еще толком даже не освободившись от сонного оцепенения, я ощущал себя бодрым и полным сил юнцом. Я лежал с закрытыми глазами, представляя себе, как я сейчас встану со своего огромного роскошного ложа… Впрочем, может быть, до моего рождения он еще не заказал себе ту неприлично роскошную даже для нашего дворца кровать с колоннами в форме голых девиц и муаровым балдахином… Но вряд ли его вкусы сильно отличались, а к фонду семьи он доступ имел чуть ли не с самого рождения. Так что я выскользну из-под неприлично дорогого шелкового белья, капризным тоном прикажу слугам немедленно набрать мне горячую ванну. С ароматной шапкой пены до самого потолка. И буду нежится там, пока вода не остынет. А потом прикажу подать себе завтрак. Французские тосты с нежнейшим трюфельным паштетом. И цветочками сладкого сливочного масла. И кофе, много ароматного кофе, целый кофейник. И вазочку с прозрачным клубничным конфитюром. И восхитительные бриоши с начинкой. И… От гастрономических мечтаний мой рот наполнился слюной, губы сами собой растянулись в улыбке. Ах, какое же это счастье – улыбаться и не чувствовать, как при этом покрываются глубокими трещинами твои губы…

Грубый тычок под ребра резко и неожиданно вернул меня с небес на землю.

Что еще за ерунда? Кто это настолько обнаглел, что смеет так обращаться с княжеским сыном?!

В этот момент мне в нос ударил густой смрад, мало чем похожий на запах покоев княжича. Ядреная смесь из прелого сена, гнили, тухлого мяса и кошачьей мочи.

Что за шутки?!

– А ну поднимайся, ленивая задница! – сварливо сказал кто-то незнакомый и заперхал. Слова свои он подкрепил еще одним чувствительным тычком под ребра. Я отбросил в сторону одеяло, моментально осознав, что ни о каком шелковом белье речи не идет. Грубое шерстяное одеяло, колючее и жесткое. Тут же я почувствовал, что какие-то мелкие твари кусают меня за задницу и за ноги. И догадался, наконец, открыть глаза.

Я лежал на матрасе, набитом сырой соломой. Подо мной были грубо сколоченные деревянные нары. Роль спальни выполнял крохотный загончик из криво сбитых досок.

И поверх этих самых досок надо мной маячила меланхолично жующая конская голова.

Да уж. Похоже, мой дядя изрядно набрался вчера вечером, и его бросили спать в конюшне… Что ж, с ним это бывало…

– Да почему же тебе приходится по три раза-то повторять?! – визгливо заорал все тот же голос, хозяина которого я пока не рассматривал. А зря, потому что он в этот момент подхватил какую-то палку и со всей дури огрел меня через одеяло. Сознание в этот момент раскололось как будто надвое. Память о старом и немощном теле заставляла сжаться в клубок и прикрыть голову руками. Юный здоровый организм, в который было перемещено мое сознание, требовало вскочить и дать сдачи охреневшему обидчику.

Получилось нечто среднее – я быстро сел, сбросив с себя кишащее клопами одеяло, и посмотрел, кто это тут оказался настолько смелым, что лупит палками княжеского сына.

Передо мной стоял мужчина средних лет с помятым и как будто стекшим вниз лицом. Тяжелые брыли тянули уголки губ вниз, из-за этого лицо казалось несчастным, обиженным или просто чем-то недовольным. Круглые навыкате глаза с тяжелыми набрякшими мешками были прикрыты грубыми круглыми очками с толстенными линзами. Из-за этих линз глаза казались еще больше и еще круглее. Как будто у рыбы. Он был какой-то и толстый и тощий одновременно. Над поясом свешивалось объемное брюхо, зато руки и ноги были такими тощими, что даже просторная одежда этот факт скрыть не могла.

– Ты что это себе позволяешь, холоп? – брезгливо спросил я. Понятия не имею, кто по профессии этот оборванец, но явно не аристократ.

– Что? – пузатик выронил палку. На лице его последовательно отразилось гнев, удивление, непонимание, а потом он наконец заржал, тряся брылями. Да еще и так громко, что лошадь, до этого момента мирно жевавшая что-то в соседнем загоне, нервно затопотала копытами и заржала тоже.

– Ты с глузду что ли съехал, убогий? – отсмеявшись, с трудом проговорил он. – Какой я тебе, холоп? Кем ты себя возомнил? Княжеским сыном? Или выше брать, самим Императором?!

– Уйди с дороги, мне надо домой, – сказал я и встал. Рост мой неожиданно и неприятно меня удивил. Я был значительно ниже этого неприятного мужика. По моим расчетам, дяде должно быть в это время около двадцати, а он никогда не выглядел хлюпиком… Или этот пузан на самом деле настоящий великан, хотя сначала мне так не показалось…

– Домоооой? – протянул мужик и снова потянулся за палкой. – Ты дури что ли обкурился вчера? То-то я смотрю, ты последнее время завел дружбу с какими-то проходимцами! Домой он собрался. А где это ты другой дом нашел, прощелыга мелкий?

Что-то было не так. Ну не стал бы простолюдин себя так вести с аристократом, даже если тот напился до беспамятства и уснул в его конюшне! Да даже если бы аристократ в яме с навозом уснул, с ним бы все равно разговаривали, кланяясь и заискивая. И не размахивали бы палками точно… Я опустил глаза и посмотрел на себя. Это никак не могло быть тело моего двадцатилетнего дяди. Это было… Куда я, черт побери, попал?!

Тело мое было худым, даже тощим. Похоже, что меня не особенно-то хорошо кормили, потому что ладони смотрелись совсем даже не крохотными. А может это просто по контрасту с тощими запястьями… Одет я был в мешковатые коричневые штаны, подпоясанные куском веревки, потому что по ширине в них вполне можно было бы запихать второго меня, и замызганную рубаху, которую, кажется, сняли с огородного пугала. Обтерханные рукава болтались бахромой ниток, на самом видном месте – уродливая заплата из черной ткани, пришитая криво и косо. Может, сам же бывший хозяин тела и пришивал. Сколько мне было лет? Шестнадцать? Четырнадцать?

Вот же дряньство… Что-то явно пошло не так. Почему я не оказался в теле своего настоящего родственника, а попал в этого оборванца?

– Опомнился, аристократ обдристанный? – мужик издевательски скалился. На его сползшем лице это выглядело тошнотворно.

Похоже, мои планы на роскошную жизнь в родовом поместье по какой-то неведомой причине рухнули. Надо было перестраиваться, и быстро. Ну это ничего. За последние несколько десятков лет я привык к унижениям.

– Ой-ой, – я сделал испуганные глаза и втянул голову в плечи. Залепетал. – Простите, простите, приснилась какая-то чушь… Я уже опамятовался!

– То-то же! – мужик повернулся ко мне спиной.

– А есть что-нибудь покушать? – захныкал я, плетясь следом.

– Если на работе где накормят, пожрешь, – бросил мне через плечо мужик. Как к нему хоть обращаться-то? Ладно, пока выкручусь как-нибудь… – Хватай тачку и погнали. Сегодня, говорят, на Большой Подьяческой кто-то помер.

Тачку… Я по-быстрому огляделся, но не так, чтобы стало понятно, что я тут все впервые вижу и таращусь, как селянин на Исаакиевский Собор. Тачка. Какая здоровенная. Он мне предлагает одному ее тащить? В такую надо лошадь впрягать…

– Пошевеливайся! – прикрикнул пузан и снова огрел меня палкой. Из глаз полетели искры, больно было, просто жуть! Но ни бросаться в драку, ни огрызаться я не стал. Не время, ох не время еще… Сначала следовало разобраться в ситуации, понять, куда именно забросил меня Повелитель Червей. Да что там! Я пока даже не был уверен, в Петербурге ли я вообще!

Я схватился оглобли и попытался сдвинуть здоровенную телегу с места. К моему удивлению, это оказалось не так уж и сложно. Похоже, тощее тело подростка, в которого я попал, было не таким уж и слабеньким. Вот только еще бы желудок не прилипал к спине от голода…

Я выкатил повозку из закутка в центр просторного помещения. С удивлением обнаружил, что катится она, металлически позвякивая. Будто к ее дну приделан десяток-другой бубунчиков и колокольчиков. Похоже, что это все-таки не конюшня, а что-то другое. А лошадь тут стоит, потому что… Ну, потому что больше поставить негде. Но вот чем занимается мой… хм… хозяин?… я пока не совсем понимал. Пока пузан возился с засовом на воротах, я спешно оглядывался. Ага. Стены из неоштукатуренного красного кирпича. Справа – грубо сколоченные нары. Пустые. Без всяких там удобств, в виде хлипких подушек и убогих матрасов. Самый дальний от входа угол больше всего похож на контору. Там стоял обшарпанный стол-бюро, стул, который когда-то явно украшал собой более богатый дом, но потом его выкинули на помойку, где пузан его и подобрал. Закопченный бок буржуйки. Дверь в стене, наверное, в спальню хозяина. Пара здоровенных сундуков. На досках деревянного пола – слой соломы. Ничего из этого не помогло мне сориентироваться, а в то ли время меня забросил Повелитель Червей. Или сейчас я обнаружу, что вместо жандармов – стража, не генералы, а воеводы, а солдаты носят остроконечные шлемы и вооружены тяжелыми прямыми мечами.

Ворота со скрипом распахнулись. И я торопливо поволок свою повозку на выход.

Узенькая улица. Все тот же потемневший и покрытый мшистыми пятнами красный кирпич. Потемневшее дерево. Кое-как уложенная брусчатка.

Где же я, черт меня возьми?!

Пузан шагал впереди, опираясь на палку. Его длиннополая хламида развевалась на промозглом сыром сквозняке, который гулял по между этими жуткими стенам, похоже, вне зависимости от погоды. Завидев нашу крохотную процессию, замотанные в грязные тряпки нищие уползали в какие-то темные подворотни. А с помятых и пропитых лиц потаскух при одном звуке только бубунцов моей повозки сползали их дешевые блудливые улыбки. Убирались с дороги какие-то темные личности, прячущие лица под тканевыми масками, женщины с тусклыми лицами и пузатыми корзинами испуганно жались к стенам, грязные и оборванные дети расползались по норам, как тараканы на свету.

Я сделал мысленную пометку. Наше ремесло внушает страх.

Гул большого скопления людей впереди становился все отчетливее. Рынок? Или площадь?

Очень хорошо, как только мы выйдем на открытое пространство, все сразу же встанет на свои места. Только вот из-за извилистости улицы мне пока не было видно, что же там впереди…

Тащить тачку мне было все еще нетрудно. Я постепенно приноравливался не наезжать колесами на торчащие булыжники и обходить на всякий случай лужи, чтобы не завязнуть. Изначально вонь, шибавшая со всех сторон, прямо-таки вышибала у меня из глаз слезы. Такое впечатление, что обитатели этих мест никогда не моются, специально держат самых вонючих животных, устраивают помойки прямо под окнами. И испражняются на любом углу, где припрет. В молодости мне случалось бывать в нищих кварталах. Но знатоком этих мест и завсегдатаем притонов я так и не стал. Раньше казалось, что к счастью. Теперь… теперь вот я понял, что может быть, стоило больше обращать на них внимания.

Узкая улочка закончилась внезапно. Я остановился, и край тачки больно ударил меня в крестец.

– Кит! Кит! – выкрикнул я, не успев вовремя себя одернуть. Но душу захлестнул такой восторг, что поделать с этим я ничего не смог. В небе над площадью, утыканной грубо сколоченными прилавками, кривобокими ларьками, телегами со снедью, сеном и дровами, гордо поблескивая серебристым боком пролетал величественный дирижабль.

– Что встал?! – прикрикнул мой пузатый начальник и опять замахнулся палкой. Я как будто бы испуганно втянул голову в плечи и потащил повозку дальше. То и дело поглядывая на огромный летающий корабль. В душе пенистым шампанским вскипала радость. Я все-таки попал куда надо. Последнего летучего кита император приказал демонтировать, когда мне было лет пять. Помню, когда я был совсем маленьким, то всегда выскакивал на балкон, чтобы проводить в рейс каждого небесного исполина… И даже плакал, когда мне сказали, что больше я никогда этого зрелища не увижу. За что получил выволочку сначала от отца, а потом от бонны.

А значит сейчас, за несколько лет до моего рождения, дирижабли еще бороздили небеса над Российской Империей, не уступив пока что место нелепым, но юрким самолетам. Длинные и хищные сигары военных, пузатые и неспешные киты рейсовых лайнеров, сдвоенные и кольцевые махины грузовиков.

И еще я наконец-то понял, где я. Этот нищенский рынок – Сенная Площадь. Ее легко можно опознать по часовне Всеблагого Отца, шпиль которой был сейчас покрыт все еще свежей позолотой. А значит дыра, из которой мы выползли – Вяземская Лавра. Пристанище всякого отребья, ворья, беглых каторжников и дешевых шлюх. Помесь ночлежки для нищих и притона для всяких темных личностей. В газетах, которые мне на протяжении долгих лет читал светлейший князь-протектор несколько раз сообщали, что эту язву на теле имперской столицы окончательно выжгли, но она все равно возрождалась. Снова и снова. И теперь, получается, я – один из ее обитателей.

Почему я оказался здесь, а не в поместье моего деда – это другой вопрос, который мне еще только предстояло выяснить. Всякие мысли, конечно, закрадывались, но имело смысл разузнать все точно.

На звон нашей телеги народ на Сенной площади тоже реагировал нервно. Оборачивались, сжимались, как будто искали убежище, куда бы спрятаться. Но расслаблялись, увидев, что повозка пустая. Только черная тряпка какая-то на дне.

Моего хозяина… Ох, как же меня коробило даже мысленно так называть этого отвратительного пузатого дядьку, похожего на обрюзгшую свинью на тощих ножках! Но пока я еще не знал, как его называть. Впрочем, ответ на этот вопрос пришел неожиданно быстро.

– Хэй, Пугало! – распихивая народ локтями, к нам спешно шагал рослый подтянутый мужичок с выправкой бывшего военного. У него были вислые седые усы и уродливый шрам через все лицо. Правый глаз не закрывался, нижнее веко вывернуто так, что кажется, что из под глазом висит капля крови. Одежда тоже выдавала в нем военное прошлое – выцветший синий китель со споротыми знаками отличия, черные штаны и наброшенный на плечи плащ. «Пугало, – мысленно повторил я и бросил взгляд на своего пузатого начальника. – Подходящее прозвище…»

– Здорово, Кочерга, – Пугало остановился и оперся на палку. – Тебе опять что-то от меня надо, раз ты мне опять свои целые зубы демонстрируешь?

– Вот злой ты человек, Пугало! – вояка улыбнулся еще шире. – Не зря тебя люди не любят… Нешто я не могу старого друга поприветствовать, раз заметил?

– И тебе не хворать, коли не шутишь, – буркнул Пугало. – Все? Или кому-то кости перемывать будем, как у друзей и полагается?

– Тут такое дело… – Кочерга замялся и поковырял брусчатку носком сапога.

– Ага, значит все-таки дело! – осклабился Пугало.

– Ой, не язви, – раздраженно отмахнулся Кочерга. – Да, дело. На пять рублей, между прочим!

– И кто тебе нужен на этот раз? – на лице Пугала появилось самодовольное выражение.

– Девушка, – прошептал Кочерга, склонившись к уху Пугала. – Чем моложе, тем лучше.

– Изващенцу какому-нибудь повезешь? – Пугало презрительно сплюнул.

– Обижаешь, – Кочерга развел руками. – Я такими делами не занимаюсь. Племяш на врача учится.

– Нешто врачам своих трупов не дают? – спросил Пугало. – Кстати, а почему девушка-то?

– Так он женским врачом хочет стать, – важно проговорил Кочерга. – Должен понимать, как у них там все устроено.

– Ты мне чушь не пори, ладно? – взгляд Пугала стал холодным и колючим. – Племяш у него… Выдумает тоже. Откуда у тебя шестой по счету племяш в Петербурге? Ты же из Сартовской области приехал! Зачем тебе на самом деле труп?

– Пугало, ну вот что ты пристал с расспросами? – теперь уже сплюнул Кочерга. – Тебе что, бесхозного трупа жалко? Я тебе деньгами плачу…

– А ты, друг мой, мне нотаций не читай и жизни меня не учи, – назидательно заявил Пугало. – Бесхозные, скажет тоже… Я кому попало трупы не продаю!

– Так нешто я кто попало, Пугало? – на перекошенном шрамом лице появилось выражение горькой обиды. – Мы же с тобой третьего дня бутылочку беленькой уговорили да шансоны на Фонтанке распевали!

– Вот, – Пугало ткнул узловатым пальцем в лицо Кочерге. – А ты мне врешь про племяша!

Я слушал их перепалку, и до меня постепенно стало доходить, чем занимается Пугало. И я, получается, вместе с ним. Мы собираем трупы. Каждое утро мы берем вот эту самую повозку и идем на обход закрепленных за нами улиц. Если находим тело прямо на улице, подбираем. Кто-то платит, чтобы мы забрали мертвого из его дома. После обеда заглядывает жандарм и смотрит, нет ли среди мертвых тел кого важного. Если есть, то забирает. А всех остальных мы к вечеру грузим на повозку и везем к котельную на Фонтанке. В котельной чиновник считает тела и выдает по рублю за каждого. Потом бесхозные мертвецы отправляются в печь. Только вечером повозку тащит лошадь, а не я.

Мне как-то раньше не приходило в голову, что этим вообще кто-то занимается. Ну что ж, иногда новые знания бывают полезны…

– Так что, мы договорились? – с надеждой спросил Кочерга.

– А ты расскажешь правду, за каким хреном тебе труп? – колючий взгляд Пугала вперился в лицо Кочерге.

– Но это же… между нами, да? – шепотом проговорил Кочерга. Пугало с самодовольным видом кивнул. – Ну ладно…

Глава 2. Кое-что о женских чарах

На этот раз Кочерга говорил так тихо, что подслушать его речь мне не удалось. Сумел разобрать только несколько фраз «ритуал посвящения», «малинник» и «князь Вяземский». Когда тот замолчал, Пугало посмотрел на него странно, а потом расхохотался так громко, что заглушил шум площади, и, кажется, все покупатели, продавцы и зеваки обернулись на нас. Кочерга густо покраснел.

– Мне кажется, тебя разводят, – отсмеявшись, сказал Пугало. – Но теперь ты точно не врешь.

– И? – с надеждой вопросил Кочерга.

– Зайди вечером, – кивнул Пугало. – Если своей тачки нет, отправлю Ворону тебе подсобить.

На слове «Ворона» он мотнул головой в мою сторону. Это что ли так меня называют? Запомню, на всякий случай…

И потянулся рабочий день. Оказалось, что легко тащить эту чертову тачку, только когда она пустая. Но вот после того, как мы взвалили на нее тело древней старухи с Большой Подьяческой, безымянного бродяги из подворотни Малинника и размалеванной шлюхи с перерезанным горлом, которую нам пришлось вытаскивать из канализационного люка, спотыкаться я стал гораздо чаще.

Мы вернулись домой, сгрузили наш скорбный груз на нары и продолжили. До часа прихода жандарма у нас скопилось восемь тел. Меланхоличный жандарм брезгливо осмотрел их все и махнул рукой. Никто, мол, не нужен, увозите.

И тут у меня случилась передышка, потому что Пугало уселся за бюро и принялся что-то записывать в здоровенной конторской книге. Я забился в ту же самую нору, где и спал, сразу за стойлом лошаденки, чтобы перевести дух, подумать и сжевать, наконец, бутерброд, который сунула мне тайком сердобольная старушка с Большой Подьяческой.

Во-первых, несмотря на усталость и некоторую оторопь от произошедшего, менять свои планы я был не намерен. Да, путь в мир аристократии теперь пока что для меня закрыт, но это же не значит, что нельзя что-то придумать. Времени у меня теперь было предостаточно, что же касается возможностей… Конечно, волею судеб меня занесло в тело тощего подростка, но разум и опыт-то свой я не утратил! Кроме того, теперь меня не сдерживают тюремные чары, а значит моя сила снова при мне. Кстати…

Я собрал пальцы в горсть, приблизил к губам, прошептал три знаковых слова. Раскрыл ладонь. В воздухе над ней едва заметным контуром проступили и тут же погасли линии символа Зело. Я нахмурился. Да, сила моя была при мне, вот только почему такая слабая?

Я снова посмотрел на свое тощее запястье. Ах да… Я же щегол еще желторотый. До полной силы мне еще расти и расти. Упрямо закусил губу. Ладно. Ладно. Значит придется проявить чуть больше смекалки, только и всего.

Дожевав свой бутерброд, я выглянул из своего «загончика». Пугало все еще сидел за столом и скрипел пером по бумаге. Долго оставаться с этим человеком мне совершенно не хотелось. Можно было просто сбежать, но для начала следовало все же выяснить собственный статус. Если я клейменый холоп, то первый же жандарм, которому я попадусь на глаза, моментально вернет меня обратно. Если я батрак, то дело, конечно, упрощается, но просто сбегать глупо. Могу сменить шило на мыло и оказаться в гораздо худших условиях.

Я изо всех сил напряг память, вспоминая то немногое, что я знал о Вяземской Лавре и прочих окрестностях Сенной Площади. Среди отчаянной молодежи в пору моего развеселого студенчества эти места пользовались популярностью. Сюда ходили в поисках дешевой любви, приключений и просто пощекотать нервы. Правда, потом любителям всего этого приходилось в лучшем случае лечить стыдные болезни и подсчитывать украденные украшения и пуговицы. А в худшем – их тела вылавливали из Фонтанки, распухшие и изуродованные. Но ходить я сюда не любил не поэтому. Мне просто претила тошнотворная атмосфера безысходности, царившая на этих улицах. Смотреть на опустившихся на самое дно людей, только чтобы осознать, как же хорошо я на самом деле живу? Нет уж, оставьте это кому-нибудь другому.

Меж тем, слух-то у меня был, так что разговоры про окрестности Сенного рынка мне слышать, конечно же, приходилось.

Все как один рассказчики заявляли, что это только снаружи кажется, что в трущобах царит сплошной хаос и анархия. На деле же, у этих мест всегда был хозяин. Тот, кто командует местными ворами и попрошайками, следит, тот, кому платят дань все местные харчевни, притоны, скупщики краденного, тряпичники, перешивающие ворованные вещи и прочие обитатели домов, которые занимаются здесь своими темными делами.

Еще один важный момент, который так или иначе всплывал в разговорах – это совершенно неограниченные возможности, таящиеся в доходных домах, улочках и переулках Вяземской Лавры. Мол, это только кажется, что там собрались беспомощные и калечные жители Петербурга. На деле же, если нужно совершить что-то невозможное, то за самыми отчаянными исполнителями шли именно сюда. Редкие ингредиенты, уникальные вещи, запрещенные препараты и прочие товары, которые нигде не найдешь в свободной продаже, здесь могут запросто быть свалены кучей на заднем дворе какого-нибудь грязного притона. С одной стороны, я в эти россказни не очень верил, с другой… надо бы проверить.

Третий факт из не самых очевидных, который я смог вспомнить, это строгая иерархия, почище аристократической, которой здесь подчинено все и вся. Только в отличие от той же аристократии, равным которым стать не получится, если ты не рожден с определенной фамилией, стать графом или герцогом трущоб может любой человек, у кого достанет мозгов и умения обойти всех остальных. И что власти у этих «аристократов» может быть гораздо больше, чем у какого-нибудь законопослушного обывателя, пусть даже и зажиточного.

Ну и , разумеется, я не мог не вспомнить, что по слухам именно здесь прячутся все попавшие в опалу, беглые с каторги и последователи запрещенных мрачных культов, практикующих человеческие жертвоприношения и прочие мерзости.

Теперь же мне предстояло познать этот новый для себя мир изнутри. Правда, задавать вопросы нужно было осторожнее, чтобы не попасть впросак и не оказаться запертым в приют умалишенных где-нибудь на Пряжке.

– Эй, Ворона! – рявкнул Пугало из-за своего бюро. – Поди сюда!

Я торопливо выскочил из своего закутка.

– Я весь внимание, – тихо сказал я, склонившись над ухом Пугала.

– Смотрите-ка, какие умные слова он знает… – презрительно пробурчал он. Как будто нимало не удивившись. Похоже, что парень, в тело которого я переселился, был для него настолько пустым местом, что он вообще даже не прислушался. – Значит так, Ворона, есть для тебя поручение. Возьмешь вот это, – он пододвинул к краю стола маленький кожаный мешочек, – и отнесешь его в распивочную «Три сороки». Отдать нужно Соньке-Арфистке. Повтори!

– Взять мешочек, найти в распивочной «Три сороки» Соньку-Арфистку и отдать ей, – отрапортовал я.

– Только никому другому! – Пугало погрозил узловатым пальцем. – Скажешь ей, что, мол, Алоизий Макарыч передал. Запомнил?

– Алоизий Макарыч, – повторил я. – Да, Пугало!

– Ты как меня назвал, гаденыш? – немедленно взвился он. – Ты мне что ли друг закадычный или мы с тобой в буру играем по четвергам? А ну-ка повтори, как меня зовут?!

– Алоизий Макарыч… – на удачу сказал я, хотя не был уверен, что эта передачка не от кого-то другого.

– То-то же… – Пугало сел на место. – Вернешься, получишь карманные деньги. Все, бегом! Метнулся кабанчиком!

Я схватил мешочек и рванул наружу. Спрашивать, где конкретно находится эта самая распивочная, ясное дело, не стал. Явно же, я должен знать, где это. Значит, разберусь по дороге. Благодаря первому рабочему дню, как-то я здесь все-таки уже ориентировался. Сначала ноги понесли меня на Сенную Площадь. Но уже через несколько шагов меня одолело любопытство. Интересно, что это такое отправил в мешочке Пугало неведомой пока что Соньке-Арфистке?

Я нырнул в какой-то темный отнорок, вытащил из кармана кошелек и аккуратно развязал шнурок. Мешочек был нетяжелый, значит там не монеты. Да и вряд ли Пугало отправил бы малохольного пацана одного деньги куда-то относить. Содержимое издавало сухой стук, вроде деревянного. Я вытряхнул на ладонь несколько предметов, и не сразу понял, что это. Продолговатые штучки белого цвета… Как будто с утолщением на концах. Вроде коротких палочек, размером с треть пальца примерно… И тут до меня дошло. Это же фаланги человеческих пальцев! Я быстро ссыпал их обратно и завязал кошелек.

Поиски немного затянулись. «Трех сорок» не оказалось среди питейных заведений, выходящих на площадь. Знающий человек обнаружился только с третьего раза. Он ткнул мне в арку подворотни, где нужно искать, и я нырнул туда.

В вонючем дворе-колодце, который, кажется, все лошади Петербурга использовали в качестве общественного туалета, я, наконец, обнаружил дверь, над которой было краской крупными буквами написано искомое название. А для тех, кто читать не умеет, были еще нарисованы три черно-белых птицы, которые и в самом деле были похожи на сорок.

Я открыл дверь и спустился по узкой лестнице в подвал, ожидая увидеть мрачный притон с сырыми и покрытыми плесенью стенами и толпой доходяг, глушащих из надколотых стаканов, а то и прямо из бутылок, дешевое пойло, которое воняет еще хуже, чем моча, которой, кажется, поливают землю в этом дворе ежедневно и с утра до ночи.

Не угадал… Причем настолько, что замер столбом на пороге и привлек к себе внимание, кажется, всех посетителей. Никакой плесени и мрачного кирпича. Стены и пол были устланы цветастыми коврами, с потолка свисали узорчатый мозаичные лампы с длинными красными кистями, вокруг низких столиков на гнутых ножках возлежали на подушках гости. Никто из них не был оборванцем или забулдыгой. Трое точно были аристократами. Угадывались фамильные черты Болконских, Бестужевых и Витте. Остальные – просто весьма обеспеченные горожане – дорогие костюмы, запонки на отутюженных рубашках, цепочки от карманных часов…

– Мальчик, тебе чего? – белозубо улыбнувшись спросила черноволосая девушка в красном цыганском платье и с серебряным подносом, уставленным кубками цветного стекла и пузатыми бутылками.

– Мне нужна Сонька-Арфистка, – смущаясь проговорил я. Я понял, что краснею, и взгляд мой, помимо моей воли фокусируется на низком вырезе платья.

– А, ты же Чижик! – цыганка расхохоталась. – Не признала тебя, богатым будешь! Возьмешь меня замуж, как разбогатеешь? Ты же обещал, когда крохой был, помнишь?

Теперь я почувствовал, что покраснело вообще все лицо, до кончиков ушей. Я хотел что-то сказать, но смог только упереть глаза в пол и повторить, что мне нужна Сонька-Арфистка.

– Деловой стал, не могу просто! – цыганка поставила поднос перед компанией аристократов и подошла ко мне. Не успел я опомниться, как она схватила меня за руку и потащила куда-то вглубь заведения, сквозь несколько слоев тонких газовых штор, потом повернула в темный коридор. Я шагал следом на деревянных ногах, а предательский отроческий организм рисовал мне в фантазии картины, как я прижимаю эту черноволосую прелестницу к кирпичной стене, срываю с нее одежду, прижимаюсь губами к ее губам… Отогнать видение у меня никак не получалось, чертово юное тело при приближении этакой красотки вело себя и дико. За долгие годы старческой немощи я успел уже отвыкнуть от этого. Что ж, еще и с этим предстоит разобраться тоже.

– Так что, Чижик, возьмешь меня… замуж? – в полумраке сверкнули ее белые зубы. Она намеренно сделала паузу перед словом замуж, чем вызвала во мне прямо-таки бурую, которая собиралась захлестнуть меня с головой.

– Какая ты быстрая, – чуть охрипшим от волнения голосом сказал я. – Надо сначала товар посмотреть, подумать… Потрогать…

Она снова расхохоталась, быстро чмокнула меня в щеку и, звеня монистами, упорхнула обратно в зал. Оставив меня перед полукруглой деревянной дверью.

Наверное, мне сюда. Я постучал, потом взялся за ручку. Дверь скрипнула и открылась. Изнутри пахнуло густым жаром и запахами ароматических смол и сушеных цветов.

Ах вот кто такая Сонька-Арфистка… А я думал, что сказки. Что не существует таких давно, сожгли на кострах еще лет триста назад…

К моей удаче, хозяйка этой комнаты не была похожа на встретившую меня цыганку, значит. Она была очень высокая и очень худая. Сложно было сказать, сколько ей лет. Лицо было гладким, без морщин, глаза огромные, как два черных колодца, волосы замотаны черным платком. На шее – множество ниток деревянных и костяных бус, на худых запястьях – кожаные браслеты с выжженными узорами. Простое черное платье без пояса.

– Входи, – сказала она. От ее голоса у меня по спине пробежали мурашки. Он не был каким-то особенным, низким или высоким. Он был… потусторонним. Похожим на тот, которым говорил со мной Повелитель Червей. По ее лицу я понял, что видит она меня не в первый раз.

– Вот, – сказал я, доставая из кармана мешочек. – Вам передал это Алоизий Макарыч.

– Здоров ли старый хрен? – спросила она, не обратив внимания на мешочек.

– С утра был здоров, – осторожно ответил я.

– Заглядывал? – женщина мотнула острым подбородком в сторону мешочка.

– Да, – честно ответил я.

– Эх, любопытствующая молодость! – она вздохнула и протянула руку, чтобы забрать передачку. Когда коснулась моей кожи дернулась резко, схватила меня за запястье. Заглянула в глаза.

По коже пробежал мороз, будто она в самую душу смотрела. Но взгляд я не отвел. Она отвела.

– Что-то странное с тобой, – сказала она задумчиво. – Как будто сила в тебе просыпается. Или… Да нет, ерунда, пустое. Показалось, наверное. Тебя покормить? А то знаю я, как Пугало тебя кормит. Одни кости остались, в чем только душа держится…

На слове «душа» ее глаза снова затуманились, как будто она о чем-то задумалась. Или о чем-то догадалась.

– Было бы очень здорово, – сказал я, чтобы прервать неловкое молчание.

– Тогда подожди чуть-чуть, я быстро, – она вышла из комнаты через занавеску из длинных ниток деревянных и костяных бус. Шелестя и постукивая они бусы пропустили ее и сомкнулись, так что разглядеть, что было в соседней комнате я не смог. А в той, где она меня встретила, не было ничего примечательного, ничего, что бы выдало род ее занятий, кроме запаха. С другой стороны, символы Черной Троицы – Бабы Скворчи, Бабы Трандычи и Бабы Морочи на стенах никогда не рисовали. Только мукой овсяной или ржаной глухой ночью на мостах и на перекрестках.

– Вот, возьми, – Сонька-Арфистка возникла рядом неожиданно, я даже не успел понять, почему не услышал шелеста бус, когда она в комнату обратно входила. Она что-то вложила мне в руку. Что-то теплое, шершавое и на шнурке. – Может быть, он тебе нужнее, чем мне. А теперь пойдем, я попрошу Рубину на кухню тебя провести и накормить как следует.

При упоминании Рубины краска опять бросилась мне в лицо. Странное это было чувство. С одной стороны, меня бесило, что я не управляю чем-то в своем теле, с другой – это было такое счастье – снова чувствовать себя молодым.

Сонька шла по коридору впереди меня. Но направлялась она не в ту же сторону, откуда мы пришли, а в противоположную, наверное, чтобы видом моим оборванным не смущать публику в зале. А может и своим тоже… Иногда она оглядывалась и странно на меня смотрела. Как будто хотела о чем-то спросить, но не решалась.

Коридор повернул. Потянуло ароматными запахами жареного мяса и специй.

– К матери своей что не заходишь? – спросила вдруг Сонька, когда мы шли по темному коридору. – Загордился или поссорились?

Глава 3. Кое что о целях и средствах, которые они оправдывают

Этот простой вопрос заставил мой мозг прямо-таки взорваться. Что ответить? Презрительно оттопырить губу и отвернуться? Сказать, что не ее дело? Пожаловаться, что много работы, некогда? Но главная мысль, которая затмевала все остальные, была, о том, что МОЯ МАТЬ ЖИВА! То есть, не моя, а этого парня, в голове которого я поселился. Но все же это ниточка, которая может привести меня к ответу на вопрос, какого черта я оказался здесь, а не в покоях моего бесполезного дяди!

Я буркнул что-то невразумительное и отвернулся. Настаивать на другом ответе она не стала и просто продолжила свой путь на кухню. Не отвлекаясь более на разговоры.

Рубина, увидев меня, лукаво улыбнулась, чем опять вызвала в душе целую бурю эмоций и жар, хлынувший в уши. Но в этот раз я уже был к этому готов. Тело у меня, конечно, мальчишеское, но разум-то нет.

– Конечно я накормлю моего Чижика, как же иначе? – цыгана снова рассмеялась и принялась уверенно порхать по кухне, собирая на стол. – Я сегодня повара отпустила, так что из горячего только остатки вчерашнего жаркого, но есть солонина, свежий хлеб и соус, так что с голоду не помрем.

Я смотрел, как она ставит на стол узорчатую, под стать обстановке заведения, тарелку. Выгребла из котла на плите ароматно благоухающую мешанину из мяса и овощей. Выглядели эти остатки не сказать, чтобы эстетично, но рот мой все равно наполнился слюной. Я смотрел, как Рубина уверенно отпластала хрустящую горбушку от румяной краюхи свежего хлеба. От запаха у меня закружилась голова. Я смотрел, как острый нож вгрызается в бледно-розовую плоть окорока, истекающего ароматным соком… Как тяжелая серебряная ложка в руках Рубины ловит в здоровенной стеклянной банке крохотные яркие помидорки… Как пупырчатые маринованные огурчики укладываются ровным рядком на мозаичной поверхности тарелки… Как льется из стеклянного кувшина вишневый морс…

Кажется, голод оказался еще сильнее, чем моя внезапно вспыхнувшая к Рубине страсть. Я даже не заметил, как ушла Сонька-Арфистка. Теперь в кухне мы были втроем – я, очаровательная задорная цыганка и тарелка с едой.

Я сглотнул, чувствуя, как руки мои дрожат от нетерпения. Теперь главное, не забыть правила приличия. Честно говоря, мне хотелось наброситься на еду и заглотить ее всю сразу, урча и чавкая.

Но я же все-таки аристократ, и не могу себе такого позволить. Даже в момент страшного голода.

Я устроился на широком табурете за крохотным столиком, придвинутым к кирпичной стене. Рубина устроилась напротив, и, блестя глазами, смотрела, как я ем. Смущения от ее дразнящего взгляда отошло на второй план.

– Как быстро ты вырос, Чижик, – сказала она. – Даже как-то неудобно теперь называть тебя Чижиком. Вроде совсем недавно ты был совсем мальчишкой. А сейчас… такой взрослый взгляд. И манеры как у аристократа…

Я молча улыбнулся ей, старательно поглощая еду. Это доставляло мне такое неприличное удовольствие, что мне стоило прямо-таки гигантских усилий, чтобы не застонать. Я понимал, что еда простая. Что в былые времена я бы только презрительно поморщился, узрев такое угощение. Но сейчас мне казалось, что чуть подгоревшее рагу из мяса и картошки, корка свежего хлеба и шмат копченой свинины – это самое вкусное, что я когда-либо в жизни пробовал.

Я перевел дух и сделал глоток компота, чем вызвал новую волну захлестнувшего меня с головой удовольствия.

– Зови тогда Вороной, как Пугало, – сказал я со сдавленным смешком.

– Ну нет! – Рубина снова расхохоталась. – К твоим белокурым кудрям это прозвище совсем не подходит!

Белокурым кудрям? Я вдруг понял, что до сих пор не видел своего лица.

– А давай я тебе погадаю? – вдруг спросила Рубина, и не дожидаясь ответа, схватила меня за руку. – Ах, яхонтовый мой, удивительная судьба тебе уготована! Счастье и горе идут за тобой рука об руку, я вот сейчас рукой взмахну и скажу горю: «Брысь, нечисть желтоглазая!» и останется рядом с тобой только счастье. Ах, какая печаль для несчастной Рубины! Вижу целый хоровод прекрасных женщин в шелке и кружеве, что будут благосклонности твоей искать! Разве смогу я с такими соперничать? Много слез из-за тебя прольется, много сердечек разобьешь…

– Да брось, Рубина, – я попытался вырвать у нее свою руку. Я видел, что ей просто нравится дразнить юного парня. Что она вовсе даже не питает к нему никаких особенных чувств. Кроме, разве что, какой-то материнской симпатии. – Ты же просто выдумываешь все. А денег у меня все равно нет, так что даже если я попадусь в твои кружевные сети, взять с меня нечего…

– Ты и правда вырос, – Рубина перестала улыбаться и посмотрела на меня потемневшими серьезными глазами. Я легонько пожал ее пальцы и улыбнулся одними кончиками губ. Она резко вскочила, так быстро, что мониста зазвенели на ее шее. – А знаешь, что в этой жизни правда важно, Чижик? Деньги! Любовь, честь и достоинство, преданные друзья – все это чушь! Будут у тебя деньги, Чижик, все остальное тоже будет.

Я мог бы с ней поспорить, но зачем? У меня были преданные друзья, честь и достоинство, любовь… И с чем я остался? Безымянный старик на цепи, экзотическое украшение одной из гостиных князя-протектора. И смогу ли я теперь снова поверить, что честь и преданность на самом деле существуют, а не пустой звук? Я шел на Императора под знаменем идеи и высокой цели сделать мир лучше, а проиграл жирному пенсиону и высоким должностям.

А деньги…

Деньги…

Рубина права, вот что. Мне действительно нужны деньги. Много денег. Или даже очень много денег. Когда я обдумывал свой план, я рассчитывал на то, что уж в средствах-то я нуждаться не буду. Моя семья богата. Не как изворотливые нувориши Меньшиковы, конечно, но уж точно могли себе позволить не задумываться том, что у нас будет на ужин из пятидесяти персон.

Мне даже в голову не могло прийти, что я окажусь в теле нищего бастарда в Вяземской Лавре. Этот парень, имени которого я до сих пор не знаю, только два дурацких «птичьих» прозвища, точно какой-то мой родственник, скорее всего, сын деда и какой-то девушки. И родился он позже моего отца, потому что тому сейчас должно быть лет восемнадцать… С другой стороны, хорошо, что я оказался в Петербурге, а не где-нибудь на Кавказе, где мой дед довольно много бывал. Или, скажем, я оказался бы в теле какой-нибудь из многочисленных сестер моей матери. С точки зрения договора – все верно, кровь матери во мне есть, а значит я запросто мог бы сегодня проснуться Лизонькой или Настенькой. И пришлось бы мне учиться обращаться с корсетом, веером, мушками и прочими милыми светскими премудростями, которыми мужчины никогда не забивают голову.

– О чем задумался, Чижик? – Рубина снова уселась напротив меня, глаза ее весело заблестели.

– Да так, о своем… – пробормотал я и встал. – Надо мне бежать уже, а то Пугало с меня живьем шкуру спустит.

Я выскочил из «Трех сорок» гораздо более суетливо и торопливо, чем мне самому хотелось. И попрощался с Рубиной как-то скомканно. На самом деле, мне очень хотелось посидеть на кухне вместе с ней еще, поболтать, пофлиртовать, чтобы обвыкнуться с всплесками эмоций своего юного организма в безопасной компании… Хотя не знаю, почему счел Рубину безопасной. Не исключено, что какие-нибудь аристократы, лишившиеся из-за ее умелой стрельбы глазами и белозубой улыбки кошелька, часов и фамильного перстня, со мной бы не согласились. Но пока я гол, как сокол, я с ней точно в безопасности. «Интересно, а откуда вообще взялось выражение „гол как сокол“? – подумал я. – Ни разу не видел голых соколов…»

Я нырнул в мрачную подворотню Вяземской Лавры. Сумерки сгустились лишь самую малость, летом в Петербурге небо практически не бывает темным, но в закоулках трущоб всегда темно. Даже в белые ночи. Хаотично настроенные доходные дома практически смыкались верхними этажами. А в некоторые из узких проходов между ними едва можно было протиснуться. Не заблудился я только чудом.

– Где тебя носило так долго?! – не поворачиваясь к двери буркнул Пугало. Он сидел на стуле и опять что-то записывал при свете неяркой настольной лампы. – Пришлось без тебя жмуров до слона везти!

– Простите, Алоизий Макарыч, больше не повториться, – не задумываясь, отозвался я и юркнул к себе в загончик. На мое счастье, он был, похоже, так занят, что не стал привязываться и придумывать мне какое-нибудь новое поручение. А мне как раз надо было побыть одному и привести мысли в порядок.

Я прижался спиной к шершавым доскам и обхватил колени. Закрыл глаза. Прошел уже почти день, а я еще ничего не сделал, чтобы приблизиться к своей цели. Меня, конечно, извиняло то, что я осваивался с новым телом и занимался работой, которая неожиданно свалилась мне на голову. Но все же…

Когда я строил планы, сидя за решеткой в Янтарной гостиной Голицыных, мне представлялось, что все это будет сильно проще. Что я буду идти по прямой к своей цели, как бронепоезд… Никуда не отвлекаясь и не сворачивая.

Но отсюда, из загона в конторе труповоза Пугало, моя цель выглядит гораздо менее достижимой. Я поймал себя на желании броситься лицом в тощую подушку, набитую соломой, и разрыдаться, как маленький капризный мальчик. Я же все так хорошо придумал! Почему все вот так?!

– Князь Иоанн Голицын, князь Север Долгорукий, граф Велимир Оленев, барон Ярослав Витте, архонт Всеблагого отца князь Алесь Белосельский-Белозерский… – прошептал я сквозь зубы, чтобы унять этот непрошенный эмоциональный порыв.

Все они еще не родились, их души пребывают в блаженном нигде, прежде чем заселиться в младенческие тела, которые должны появиться в результате счастливых и не очень аристократических браков. Если я собираюсь вмешаться в этот ход событий, то мне перво-наперво нужно выбраться из этих трущоб.

Деньги.

Рубина тысячу раз права, мне нужны деньги. Не пять рублей за проданное на сторону тело девушки раз в неделю и по рублю за труп в котельной, а настоящие деньги. Целое состояние. Разрыдаться от усталости – оно, конечно, может и не повредит, но к цели меня никак не приблизит. Даже с учетом, что мой носитель оказался значительно моложе, чем я рассчитывал, вряд ли его рыдания вызовут хоть у кого-нибудь желание поделиться своим состоянием. А значит рыдать не имело смысла…

Кстати об этом теле… Я же до сих пор не знаю, как я выгляжу!

Я тихонько выбрался из своего закутка и проскользнул в уборную. Ну, то есть это, конечно, громко сказано… Уборная у Пугала представляла собой крохотный загончик, в котором стояла бочка с водой, таз, кувшин и ночная ваза, больше похожая на обычное помятое ведро. Зато там висело потемневшее от времени зеркало.

Я опять почувствовал непрошенное волнение. Даже пульс в висках застучал. Я выдохнул и сделал шаг вперед.

При тусклом свете, который падал из косого окна я вряд ли смог бы внимательно, до черточки, себя разглядеть. Но пока что не до хорошего, хоть общее представление получить…

Из мутноватого, покрытого черными язвами зеркала с отколотым нижним правым углом на меня смотрел… я. Исхудавший до впалых щек и кругов под глазами, со слипшимися и повисшими сосульками волосами, которые даже в таком убогом виде отливали пшеничным золотом, я был похож на себя в этом же возрасте. Почти как двойник или брат-близнец. Во всяком случае, если вернуть меня в мое отрочество, настоящее, а не как сейчас, то мы с этим парнем отлично могли бы развлечься, воплотив в реальность пьесу про князя и воришку, которые поменялись местами. И пока князь куролесил в трущобах и учился добывать еду, воришка никак не мог справиться с привычкой хватать и прятать ценные вещи.

Я улыбнулся, и отражение улыбнулось мне тоже. Получается, что мне дана вторая молодость? И я смогу прожить еще одну жизнь, исправить собственные ошибки, очаровать тех девушек, которые не обратили на меня внимания, потому что я скромничал из-за отсутствия опыта… Снова наслаждаться вкусной едой, вином, верховыми прогулками и задорными пирушками… А может… Я понял, что теперь улыбаюсь совершенно искренне. Все-таки, проведя почти полвекка в немощи, забываешь, как это удивительно – чувствовать что-то, кроме боли.

Мутная вода, которую Пугало не выплеснул после вечернего умывания, вдруг забурлила. От неожиданности я отпрянул и больно стукнулся об доски спиной. Из воды показалась костлявая рука, вместо плоти на которой извивались черви. Пальцы несколько раз щелкнули, сложились в щепоть, потом раскрылись так, словно хозяин этой кошмарной руки требовал плату. А потом рука снова скрылась под водой.

Мимолетная радость угасла.

Намек Повелителя Червей был понятен и прозрачен. За все придется заплатить. Не сейчас, конечно, время расчета еще не настало. Но обманывать своего жуткого благодетеля я не собирался. Значит, пока дело не сделано, нечего и думать о вторых шансах. Потом. Когда у меня все получится… Если останется время…

Я еще раз посмотрел на себя в зеркало. Подмигнул отражению, а потом поднял таз, выплеснул грязную воду в желоб и тихонько вернулся к себе в закуток. Судя по погашенной в главной комнате лампе, Пугало уже уковылял спать. Значит и мне пора. Хотя… Мне же что-то дала с собой Сонька-Арфистка, а я даже не посмотрел, что там такое.

Я полез рукой в карман и достал нечто продолговатое с острым краем на коротком шнурке. Или даже скорее ремешке.

В моем закутке было темнее, чем в уборной, так что внимательно рассмотреть загадочный предмет не удавалось. А творить свет магией я пока что остерегался. Скорее всего, у меня бы получилось, конечно, но всему свое время. Мне еще только предстоит понять, что из моих сил и умений в этом теле доступно, а что еще только предстоит наработать.

Похоже, что это коготь. Медвежий или кого-то схожего по размеру. А на одной из его граней выцарапан какой-то узор. Я ощущал эту неровность пальцами, но рассмотреть пока что не мог. Что это? Какой-то амулет? Надо будет при свете разглядеть внимательнее…

В этот момент в дверь настойчиво и громко постучали.

С места я не двинулся. Вряд ли в такой час кто-то пришел в гости ко мне. Было слышно, как кровать Пугала заскрипела. Как он шаркает тапками по полу, усыпанному соломой и что-то ругательное бормочет вполголоса.

– Кого там еще черти принесли? – сварливо спросил он.

Из-за двери что-то ответили, я не расслышал.

– Утром приходите, придумали тут! – крикнул Пугало.

Голос за дверью произнес длинную фразу, разобрать которую я опять-таки не смог. Мне было слышно только, что там разговаривают, но вот отдельные слова из этого бубнежа вычленить не удавалось.

– Ладно, – буркнул Пугало. Лязгнул засов. Заскрипели ржавые петли. – Давайте, что там у вас… ох…

На несколько секунд повисло молчание. Потом по ушам ударил оглушительный щелчок. И почти сразу еще один. Об доски грузно ударилось что-то тяжелое. Снова заскрипела дверь, а потом снаружи раздались торопливые негромкие шаги.

Я не шевелился. Неведомый визитер дважды выстрелил и ушел, прикрыв за собой дверь. Но что там с Пугалом?

Я вскочил, как развернувшаяся пружина и выскочил в комнату. В полумраке было видно, что на полу перед дверью лежить что-то, похожее на большой мешок. Я бросился к бюро и включил лампу. Чертов скряга, не мог нормальный светильник установить? Эта подделка под так любимые аристократами «волшебные фонари» света давала, разве что письменный стол осветить, чтобы было видно, как перо по бумаге ходит. В остальной же комнате стало, кажется, только темнее.

Я бросился к двери и торопливо задвинул засов. Потом присел рядом с Пугалом. Даже в таком свете было понятно, что он мертв. На светлой ночной рубашке расплывалось кровавое пятно. Вторая рана зияла прямо посреди лба.

Глава 4. Кое-что об имперской бюрократии

Лошадь тревожно металась и взвизгивала в своем стойле. Звук выстрелов напугал, это понятно. Скоро успокоится, она старенькая, у нее сил не хватит долго нервничать. Я смотрел на тело Пугала. Он смотрел в потолок удивленно выпученными глазами. Рот сполз куда-то на бок, брыли складками расползлись по шее. В общем-то, мне не было никакого дела до того, кто именно его застрелил. Я не собирался долго находиться в его компании. Впрочем, его смерть, пожалуй что, развяжет мне руки и откроет некоторые возможности.

Раз убийца выстрелил и ушел, значит ему просто сунули рубль и пистолет и сказали адрес. Или вообще только пистолет дали и разрешили потом себе оставить. До содержимого дома этому человеку дела не было. Но это означает, что есть еще и наниматель. Который обязательно заявится, чтобы… Чтобы что?

Я еще раз окинул взглядом обиталище Пугала. Это место было ну никак не похоже на подходящее хранилище спрятанных сокровищ или штаб-квартиру тайного общества. Я, конечно, могу ошибаться, но что-то мне подсказывает, что в убийстве Пугала никакого грозного секрета нет. Скорее всего, либо его мерзкий характер кому-то надоел, либо… Я вспомнил его разговор с Кочергой. Ну да. Ясно же, что к труповозу из нищего квартала проявляют интерес либо подпольные алхимики, которым нужны человеческие кости, либо антропоманты-шарлатаны, устраивающие сеансы предсказаний на человеческих внутренностях, либо извращенцы всех мастей, про которых даже думать противно. Судя по его манере разговаривать, особой сговорчивостью в вопросе продажи тел кому попало, он не отличался. За что, скорее всего, и получил свои две пули.

«А ведь он принципиальный был тип, надо же! – с некоторой долей уважения подумал я. – Наверняка мог бы раздавать мертвую плоть направо и налево, но даже Кочерге, с которым они, судя по разговору, неплохо приятельствовали, он прямо-таки мозг съел чайной ложкой, прежде чем согласился на сделку…»

А может быть, причина в чем-то другом, и я слишком мало знаю о том мире, в который попал. В любом случае, смерть Пугала для меня мало что меняет… Только если…

Я посмотрел на бюро. Точно. Бумаги!

Кто бы там ни явился, нужно опередить его и изучить содержимое письменного стола.

Конечно же, бюро было закрыто на замок. А ключ… я оглянулся на тело Пугала на полу. Тощие голые ноги торчали из-под ночной рубахи. Нда, вряд ли он носит их с собой. Скорее всего, прячет где-то в своей спальне. Обшаривать ее – бессмысленная потеря времени. Рядом с повозкой был ящик с инструментами, и какие-то железяки из него торчали…

Я быстро метнулся в «хозяйственную» часть конторы. Выхватил из ящика короткий металлический штырь, сплюснулый на конце. Понятия не имею, для чего этот предмет используется, но для моих целей он подходил как нельзя лучше.

Дерево послушно хрустнуло, расщепилось, и дверца бюро откинулась, превращаясь в поверхность стола.

Так. Теперь надо и не спешить, но и рассусоливать не следовало. В бюро у Пугала царил полный порядок. Тусклый свет лампы освещал ровные стопки журналов учета, аккуратно составленные письменные принадлежности – бутылочки чернил двух цветов, коробка с перьями, коробка с карандашами… Один из внутренних ящиков закрыт на ключ. Не задумываясь, сунул в щель железный штырь, тонкая дверца жалобно хрустнула и открылась.

Ага, а вот и то, что мне нужно…

Серьезные документы с официальными имперскими печатями, проложенные для сохранности тонкой папиросной бумагой. Я извлек всю стопку и принялся последовательно перекладывать.

«…сим удостоверяется, что помещение в кирпичном доме по адресу… бла-бла-бла… на правах неисключительной собственности… А.М. Гупало сроком на девяносто лет». Хм, неслабо.

Паспортная книжка на имя Алоизия Макаровича Гупало…

Паспортная книжка на имя Демьяна Найденова… Похоже, это мой документ. Согласно ему, мне пятнадцать. Я отложил бумагу в сторону.

Дальше… Ага, батрацкая грамота! Значит, никакого клейма на мне нет, одной заботой меньше… Я прочитал документ внимательнее. Согласно ему, Пугало уплатил за меня приюту семь рублей двадцать копеек, за что я был передан ему в бессрочное пользование с настоящего момента и до совершеннолетия, а дальше – как сам пожелаю. Это надо уничтожить и заменить другой бумагой…

Проклятье, какая же тусклая эта лампа!

Я, совершенно не задумываясь, прищелкнул пальцами и пробормотал короткое заклинание. Над столом возник шарик яркого света. Ох ты ж! С улицы могут заметить слишком яркий свет в окне. Стекло, конечно, грязное, но если заглянуть, то можно увидеть, чем я тут занимаюсь.

Я погасил магический свет, вскочил и огляделся. Никаких штор, ставень или еще чего-то подобного не имелось. Но это ерунда, одеяло тоже сгодится. Я вытащил из своего закутка одеяло и приладил его на окно. Снова сотворил светильник. Это было едва ли не первое заклинание, которому нас научили в университете. Чтобы отсутствие света не мешало студентам прилежно грызть гранит науки. Хорошо, значит это тело примитивную магию творить может.

Я направился к столу, но замер рядом с телом бывшего хозяина этого заведения. Оставлять его лежать перед дверью было по меньшей мере глупо. Значит до утра нужно найти какой-нибудь схрон…

Наверняка здесь должен быть холодный подпол или что-то вроде. Надо просто внимательно посмотреть.

Ну да. Сразу за нарами для трупов доски пола немного отличались от всех остальных. При ярком свете было особенно заметно. Я подошел ближе, рассмотрел. Ага, вот тут в щели веревка. Если ее поддеть…

Догадка оказалась верной. Щит, сколоченный из досок, прикрывал тайную емкость в полу, размером примерно как три гроба. Тайник не ахти какой, но сгодится. Я схватил тело Пугала за руки и поволок к этой яме. Завтра он отправится в печь вместе с остальным «уловом». Но до тех пор полежит здесь.

Уф. Тяжелый какой… Я посмотрел на лицо бывшего начальника. Глаза его все еще были открыты, он смотрел на меня как будто с немым укором. Ну, прости, Пугало. Выпью за упокой души твоей стакан вишневого морса как-нибудь. Наклонился и закрыл ему глаза. Накрыл яму крышкой, запрятал веревочный хвост обратно в щель, накидал соломы, чтобы не привлекать к этому месту лишнего внимания, в том случае, если… Я понятия не имел, кто сюда придет. Но если убийство и впрямь заказное, а не просто месть какого-нибудь лишенца за то, что Пугало недостаточно вежливо с ним поговорил, то гостей стоит ждать прямо с утра. И до тех пор мне надо все закончить…

Я вернулся к бюро. Так, на чем я остановился?

Разобрав последовательно все бумаги. Итак, меня зовут Демьян Найденов, и я числюсь батраком у Алоизия Макаровича Гупало. Мне пятнадцать.

Если утром нагрянет проверка с каким-нибудь канцеляристом, то меня просто вышвырнут на улицу или вернут в приют, потому что шестнадцати мне еще нет. Значит начать следует с того, что подправить немного свой возраст.

Я придвинул к себе паспортную книжку Демьяна Найденова. Так, для начала нужен нож для перьев…

Вообще, конечно, я никогда не был особенным специалистом в подделке документов. Но исправить одну цифру на другую – плевое дело. Любой школьник или студент это умеет. Чуть-чуть подчищаешь, аккуратно выводишь недостающие завитки, посыпаешь песочком… Готово! Как новенький!

Добро пожаловать в совершеннолетние, Демьян Найднов с прочерком в графе «отец».

Кстати, а почему прочерк? Это ведь тоже можно исправить!

Я обмакнул заточенный кончик пера в чернильницу и, подражая почерку неизвестного канцеляриста, выписывавшего этот документ, вписал в пустую графу отчество «Алоизович». Эх, осиротел ты только что, Демьян Алоизыч! Папку твоего тать в ночи застрелил…

Теперь батрачья грамота… Не нужна, уничтожить ее немедленно! Я приблизил бумагу к губам, прошептал нужные слова и подул. Лист без звука и дыма распался в невесомую пыль.

Сделано.

Дальше.

Я взял чистый лист бумаги и задумался. До бюрократической реформы, установившей четкие стандарты по гражданским документам, еще лет двадцать, а то и больше. А до этого никто особенно не следил, как оформлены те или иные бумаги. Унифицированы были только паспорта и патенты. В остально я сейчас волен насочинять всего, что моей душе угодно. Никому никогда дела не было, как там оформляют сделки и договоры те, у кого к фамилии нет приставки «князь», «граф», «барон» или иного обозначения принадлежности к дворянскому сословию. Чтобы написать, к примеру, верительную грамоту себе от князя Вяземского, мне потребуется его печать. А вот изобразить на бумаге усыновление Алоизием Макаровичем Демьяна Найденова – это запросто!

«Сим удостоверяется, что отрок Демьян Найденов, имеющий паспортную книжку номер такой-то, является моим сыном, похищенным цыганами еще во младенчестве. Поелику я счастлив от воссоединения семьи, то завещаю моему вновь обретенному отпрыску…»

Я выводил каждую букву, подсматривая на почерк Пугала в одной из конторских книг. Вообще-то, этот предмет назывался «каллиграфия». И подражать нам нужно было вовсе не чужому почерку, разумеется. Что, впрочем, не мешало нам во студенчестве регулярно грешить подделыванием писем от преподавателей, убегая в самоволку в кабак.

Я смахнул песок с готового документа и критически посмотрел на него. Слишком уж новеньким выглядит. Подозрительно. Надо бы чуток подправить.

Я потер края листа бумаги пемзой, надорвал край, сложил вчетверо. Потер об штаны. Расправил, разгладил. Надо бы пятно какое посадить что ли?

Потратил еще несколько минут, чтобы придать поддельному усыновительному акту достоверный вид. Перелистал документы еще разок, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Можно было бы, конечно, еще и завещание отдельно написать. Но я решил, что незачем. Умирать Пугало не собирался, других детей у него, судя по документам, не было. Да даже если и были… В любом случае, всякие тяжбы о наследстве – дело небыстрое, а мне всего-то надо выиграть несколько дней.

Я сложил все бумаги аккуратной стопочкой и вернул на место. Взломанный замок, конечно, может вызвать подозрения, но как-нибудь справлюсь. Надеюсь, когда дело дойдет до обысков, меня уже не будет в этой грязной конуре.

Я придирчиво осмотрелся, затер кровавое пятно на полу в том месте, где лежало тело Пугала, и погасил магический свет.

Контора снова погрузилась в темноту.

Я направился сначала обратно к своему закутку, но остановился. Можно же не спать теперь на этом клопами засиженном матрасе! Наверняка спальня Алоизия Макарыча устроена с большим комфортом!

Особой роскоши за дверью не нашлось. Там была квадратная комната с узкой кроватью у стены и большим шкафом у другой. Окно прикрыто простецкой занавеской из рогожки, над изголовьем кровати – положенная на бок восьмерка Всеблагого Отца и путанка из прутьев и перьев, отгоняющая плохие сны. Я хихикнул. Да уж, похоже, Пугалу было все равно, чьей благодатью пользоваться – новомодной всеобщей веры или старых духов-покровителей.

Хотя если он всю жизнь занимается тем, что возит на повозке мертвые тела, то не мудрено, что ему хочется что угодно сделать, лишь бы во сне тем же самым не заниматься. Вот уж кто насмотрелся…

Последнюю мысль я додумывал, уже засыпая. Стоило мне положить голову на подушку, как глаза сами собой начали слипаться.

Разбудил меня требовательный стук в дверь. Ну вот, началось!

Я вскочил и поплелся открывать. По дороге старательно зевал и тер глаза кулаком, изо всех сил изображая полнейшую безмятежность.

– Кого там принесло еще? – сварливо буркнул я, подражая манере Пугала.

– Ээээ… – за дверью замешкались, потом кто-то между собой пошептался, потом голос зазвучал еще менее уверенно. – Алоизий Макарыч?

– Батя уехал час назад по делам в Петергоф, – еще более сварливо сказал я. – Вечером приходите!

За дверью снова зашептались, теперь уже громче. Похоже, пришло два человека. И один из них, собственно, тот кто стучал, был не в курсе, что именно он должен тут увидеть. И требовал разъяснений от второго. Второй громким шепотом науськивал. Во всяком случае, я отчетливо услышал слова «этот щегол врет».

– Мальчик, открой немедленно дверь! – строго сказали снаружи. – Я чиновник третьего класса, мне надо убедиться, я меня есть право осмотра дома, если что-то вдруг что-то случилось!

– Так у меня ничего не случилось, – сказал я и громко зевнул. – Сейчас позавтракаю и пойду на работу. А вы мешаете!

– Не смей мне дерзить, маленький гаденыш! – прошипел человек за дверью. – Немедленно открой!

– А откуда я знаю, что ты и правда канцелярская крыса, а не бандит какой-нибудь? – спросил я. – Документы свои мне в окно покажи!

– Зачем тебе документы, ты же читать не умеешь! – выкрикнул второй голос. Незнакомый. Мужской, но сварливый, с истерической ноткой.

– Ну как хотите, некогда мне с вами тут болтать… – я потоптался на месте, делая вид, будто отхожу от двери.

– Мальчик, стой! – кулаки снова забарабанили по двери. – Если я покажу документы, ты откроешь дверь?

– Валяй, показывай, – я снова громко зевнул и подошел к окну. С той стороны на меня таращилось длинное лошадиное лицо, подбородок которого упирался в жесткий воротник черной чиновничьей формы. Он держал в руке какую-то бумагу, но сквозь грязное стекло буквы было не разобрать. За его спиной маячил еще один человек. Невысокий пузан с круглой лысиной, обрамленной клочками пегих волос. На плоском как блин лице выделялся только нос картошкой багрового цвета. Настолько нелепый, что казалось, что его у основания стянули бечевкой.

– Вот, видишь?! – бюрократ потряс своим документом. – Я сотрудник Спасского полицейского округа по гражданским делам Супонин Митрофан Георгиевич. Должен убедиться, что у тебя все в порядке. Открывай дверь!

– Ну ладно, уговорил, – хмыкнул я. – Только быстро, а то мне работать надо.

Этих двоих я не боялся. Даже примитивной магии, которой владеет практически каждый дворянин чуть ли не с пеленок, мне будет достаточно, чтобы обратить этих двоих в бегство. Может быть, конечно, рядом с дверью, прижавшись к стене, семеро громил только и ждут, чтобы я отодвинул засов, но это вряд ли. Если бы планировался налет на труповозную контору, его бы довели до конца еще ночью.

Дверь скрипнула и распахнулась. Длиннорожий бюрократ переступил порог и бесцеремонно отодвинул меня с дороги. Быстро и пристально оглядел помещение. Толстячок вкатился следом, подозрительно прищурился и бросил злой взгляд на меня.

– Я же говорю, у меня все в порядке, – сказал я, еще раз зевнув и потерев глаз. – Убедились? Могу я теперь позавтракать? Батя мне велел одному сегодня работать…

– Что еще за батя? – визгливо взвился толстяк.

– А ты кто вообще? – развязно сказал я, чтобы мой вопрос можно было счесть как, собственно, требованием предъявить документы, так и оскорблением и намеком на «выметайся из чужого дома, толстяк!»

– Я же говорю, он врет! – толстый упер руки в жирные бока и исподлобья посмотрел на меня.

– Я вру? – как будто неподдельно удивился я. – Но у меня и правда все в порядке, ну, разве что я проспал чуть-чуть…

– Куда, ты говоришь, делся Алоизий Макарыч? – спросил бюрократ.

– В Петергоф уехал по делам, – я пожал плечами.

– Ты точно в этом уверен? – бюрократ вожделенно уставился на бюро. Я его прикрыл, так что отсюда не видно было, что замок сломан.

– Так я за ним когда дверь закрывал, он мне подзатыльников надавал и велел идти работать, – сказал я. – А я спать завалился, подумал, что на пять минуточек. Вы же не скажете, что я спал еще, когда вы пришли?

– Что ты плетешь, Ворона?! – заверещал толстяк. – Ты куда тело дел?!

Глава 5. Кое-что о классовом неравенстве

Повисла тишина. Лицо бюрократа еще больше вытянулось, только по его протокольному выражению было не очень понятно, это он меня порицает или в первый раз слышит, что есть какое-то еще тело.

– Тело? – я похлопал глазами. – Какое тело? Батя сказал мне, что на Садовой вроде нужно забрать какого-то старичка, но так-то я обход еще не начинал, вот сейчас позавтракаю, и…

– Да никакой он тебе не батя! – круглое лицо толстяка побагровело и сравнялось по цвету с носом. – Он врет! Да посмотрите же на него, Митрофан Георгиевич!

– Мальчик, сколько тебе лет? – вкрадчиво спросил бюрократ.

– Шестнадцать, – ответил я. – Я уже взрослый, вы не смотрите, что тощий, это я просто еще не позавтракал.

Про завтрак я сказал специально. Мне нравилось смотреть, как толстяк прямо-таки закипает от злости. Ну что ж, кто был заказчиком ночного убийства – понятно. Видимо, план был такой: толстяк втюхивает канцеляристу, что слышал что-то подозрительное, надо бы проверить. Тащит его к дому, в расчете на то, что у порога валяется бездыханное тело Пугала. Забрать-то его некому, это его работа, а он сам мертвый лежит. И раз уж все так сложилось, толстячок невзначай под руку чернильной крысе скажет, что «это так печально, кто же будет заниматься таким нужным делом в нашем районе?»…

– А можно посмотреть твои документы? – еще более вкрадчивым голосом сказал бюрократ. Толстяк тоже порывался что-то сказать, но длинная рожа Супонина стала настолько кислой, что он прикусил язык.

– Пожалуйста, – я дернул плечом. – Вы садитесь вон там, на сундуке. В ногах правды-то нет.

Толстый опять открыл, было, рот, но канцелярист, судя по всему, двинул ему в бок локтем. Он сдавленно пискнул, и ничего не сказал. Они оба послушно направились к указанному сундуку и взгромоздились на него. Пока шел к бюро я слышал, как они шепотом о чем-то спорят.

Я открыл бюро, вынул пачку документов и, не торопясь, вернулся к этим двоим. Бюрократ немедленно нацепил на нос очки и принялся шелестеть бумагами. Толстяк пытался заглядывать ему через плечо.

– Ну что ж, Демьян Алоизович… – сказал он, пожевав губами. – Это все бумаги? А что насчет приходной книги?

– А у тебя допуск-то есть, крыса чернильная? – ровным тоном спросил я. Да, я не очень хорошо помнил табель о рангах столетней давности и знаки различия чиновничьих классов. Но кое-какие знания на этот счет у меня в голове все-таки были. Приходные книги и прочие финансовые документы могли просматривать только по особому распоряжению налогового департамента. И чиновники с довольно высоким классом. А эта лошадиная рожа, сдается мне, прозябает в жалком чине канцеляриста в должности какого-нибудь клерка.

– Что ты… – лицо бюрократа еще больше вытянулось. От возмущения он стал похож на выброшенную берег рыбу и забыл все подходящие случаю слова.

– Что я что, Митрофан Георгиевич? – я злорадно улыбнулся, но подумал, что вряд ли эта улыбка на подростковом лице возымеет эффект. Надо бы немного добавить авторитетности. Я незаметно прищелкнул пальцами за спиной и одними губами проговорил формулу. В общем-то, «Эффект Медузы» совершенно безвредная штука, но на неподготовленные мозги способен оказать весьма шокирующее действие. Так и получилось. Бюрократа вжало в стену, казалось, он бы даже рад был через нее просочиться или забраться в сундук. Понятное дело, что мелкий клерк из трущоб мало имел дело с аристократами. Серьезного чиновника из какого-нибудь Адмиралтейства такой ерундой не проймешь. Но Супонину оказалось достаточным поднимающейся за моей спиной едва заметной тени с шевелящимися змеями вместо волос и вспыхнувших на мгновение красным светом глаз. Заклинание слабенькое, рассчитано только на одного. Толстяк ничего не заметил, и не понял, что это произошло с таким вроде бы уверенным в себе бюрократом.

– Что это с вами? – невинным голосом спросил я, забирая бумаги из ослабевших пальцев бюрократа. – Перегрелись на солнце? Может вам водички принести?

– Нннет, – деревянно ответил бюрократ. На самом деле он неплохо держался. Во всяком случае, не трясся, как мелкие брехливые собачонки, модные среди пожилых дворянок. Он явно все еще был в шоке, но вроде как овладел собой и сделал некоторые выводы. И продолжать давить на меня явно больше не собирался.

– Значит, мои документы в порядке? – безмятежно спросил я.

– В полнейшем, Демьян Алоизович, – ответил бюрократ и осторожно сполз с сундука.

– Эй, что еще за шутки?! – возопил обманутый в лучших чувствах толстяк. – Что значит, в порядке?! А разве он не должен получить патент на свое имя?!

– Как признанный сын держателя патента, нет, не должен, – чеканно ответил бюрократ.

– Да никакой он ему не сын! – рожа толстяка еще больше побагровела.

– Его документы говорят обратное, милейший, – бюрократ бросил тоскливый взгляд в сторону двери.

– Но где тогда Пугало? Может он подтвердить эти самые документы?! – толстяк неловко спрыгнул с сундука и встал между бюрократом и дверью.

– Обратитесь в сыскное бюро, – раздраженно бросил бюрократ, пытаясь обойти толстяка. – Дайте уже пройти! Вы меня пригласили быть чему-то свидетелем. Я пришел…

– Но Ворона врет, я точно это знаю! – снова повторил свой аргумент толстый. – И Пугало ни в какой Петергоф не уехал, что ему делать в Петергофе?!

– Послушайте, – бюрократ устало стащил с носа очки и сунул их в карман. – Или говорите уже, что вы имеете в виду, или перестаньте морочить мне голову. Мне надо работать… Да и Демьяну Алоизовичу тоже.

Я мысленно поаплодировал и своей выходке, и быстрой соображалке чернильной крысы. Сначала он испугался, но быстро сложил один плюс один и решил, что ссориться с аристократом, пусть даже бастардом на непонятно каких условиях и по каким причинам засевшим в этой клоаке всея Петербурга, ему хочется сильно меньше, чем послать по матери какого-то мелкого дельца. Собственно, обращение «чернильная крыса» тоже было в каком-то смысле паролем. Такое обращение к служителям формуляров и протоколов могли позволить себе только дворяне. Он, конечно, может стукнуть куда следует… Но это было бы важно только в том случае, если бы я планировал прилежно заниматься очисткой бедных кварталов от мертвых тел и дальше.

– С моим батей что-то случилось? – тревожно спросил я, сверля толстяка взглядом. – Вы что-то знаете?!

– Ах ты гаденыш… – прошипел он, и пальцы его скрючились, как будто он уже схватил меня за шею и душит. Понимаю тебя, жирный, я бы тоже злился, если бы мои планы расстроила какая-то блоха.

– Немедленно прекратите, – угрожающе проговорил бюрократ. – Ваше поведение заставляет меня думать, что вы нездоровы…

Я стоял перед толстяком и смотрел ему в глаза, готовый в любой момент отскочить в сторону, если ему вдруг все-таки придет в голову на меня броситься. Тот весь трясся от бешенства, глаза его налились кровью, как у взбесившегося быка, пальцы сжимались и разжимались… Ну?

Он отвел взгляд первым. Решимость таяла на глазах, краска с лица отхлынула, напряжение спало. Сходство с быком осталось в прошлом, он снова стал похож на безобидного пузана, только на лице теперь появилось выражение несправедливо обиженного ребенка.

– Всего хорошего, Митрофан Георгиевич, – я распахнул перед незваными гостями дверь и вежливо склонил голову. Бюрократ вышел первым, едва заметно кивнув. Потом толстяк. Перед тем, как я захлопнул дверь, он успел бросить на меня полный ненависти и подозрительности взгляд. «Добро пожаловать в клуб, жирный, – подумал я. – Ты мне нравишься еще меньше. И за жизнь Пугала ты еще заплатишь…»

Я задвинул засов, привалился спиной к двери и выдохнул. Ну что, ж, первый раунд я выиграл, несмотря даже на субтильный внешний вид и наряд оборванца.

Но игра еще не закончена. Теперь надо найти сбережения моего так называемого отца и избавиться от тела.

Некоторое время я в раздумьях простоял над повозкой. Как-то не очень авторитетно будет выглядеть, если я впрягусь в нее сам. Так что я решительно направился к лошадиному загону.

Кляча не особенно обрадовалась перспективе работать, но особенно не возражала. Пришлось некоторое время повозиться с упряжью, чтобы разобраться, как вся эта конструкция устроена. Мне раньше приходилось иметь дело только с седлами, все эти хомуты и супони не входили в обязательный набор навыков дворянина.

Впрочем, ничего особенно сложного и непонятного в этом не оказалось.

Я похлопал смирно перенесшую возню неопытного запрягальщика лошаденку по крупу. Накинул для вящего эффекта хламиду Пугала и напялил его шляпу с обвисшими полями. Видок у меня наверное тот еще теперь… Хотя точно не хуже, чем без этого антуража труповоза.

Если кто-то и удивился, что вместо Пугала на промысел собирателя трупов вышел тощий юнец, то ничем это не проявил. Заслышав звяканье моей повозки, прохожие привычным образом старались с моего пути убраться, разглядывать, кто там сейчас конкретно сопровождает страшную телегу, никто не стремился.

Я обошел почти весь вчерашний маршрут, заглядывая в сливные колодцы и темные подворотни. Улов мертвецов оказался невелик. Бродяга в рванине, которого я сначала принял за кучу мусора, а потом некоторое время еще сомневался в том, что он мертв. Очень уж густой запах перегара над ним стоял. Молодой парень, младше меня даже, явно убитый в уличной драке. И дремучая старушка, тело которой, похоже, просто выволокли из дома и бросили. Каких-то внешних признаков насильного умерщвления не было – ни следов на шее, ни проломленного черепа. Похоже, она скончалась просто от старости, а соседи или наследники решили не заморачивать похоронами, мол, приедет труповоз и сам заберет.

Я немного волновался насчет визита жандарма. Но тот даже не спросил меня, куда делся хозяин. Посмотрел на мою добычу. Кивнул со скучающим видом, и ушел. Интересно, а если бы на нарах среди остальных лежал труп Пугала с дыркой посреди лба, он бы как-то иначе отреагировал? Или опять покивал бы с неизменной брезгливостью на лице и ушел? Непыльная у него тут работенка, как я посмотрю… С другой стороны, а зачем ему напрягаться? Очевидно же, что у него в конторе есть некий розыскной лист. Если какой-то труп подходит под описание, то он его и забирает. А если запроса нет, то зачем создавать себе лишний повод для телодвижений, когда можно просто вернуться к себе, сесть на стул и продолжить читать газету?

В животе урчало, напоминая, что я так и не поел, но это потом, потом. Сначала нужно было завершить начатое, а уже потом…

Я снова повесил на окно одеяло. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь беспризорник с улицы подсмотрел, как я вытаскиваю из тайника под полом тело Пугала и корячусь, закидывая его на нары, а потом растрепал о том, что видел, всем окрестным сплетникам…

Оставалась одна проблема – лицо. Вряд ли чиновник, который принимает тела в котельной, не удивится, увидев одним из своих клиентов того самого мужика, который обычно эти самые тела привозит. Да еще и с пробитой головой. Можно было взять нож и изуродовать его до неузнаваемости, но почему-то не хотелось. Как-то склочному, но принципиальному Пугалу удалось завоевать мое уважение, хоть и после смерти. Значит настало время проверить, могу ли я творить что-то кроме примитивной магии.

Сам по себе «Резец Пигмалиона» не особенно сложен, можно даже к себе применять, если перед зеркалом встать. Другое дело, что результат напрямую зависит от скульпторских навыков. А то очень легко можно сотворить вместо нормального лица козью задницу. Думаешь, что всего-то нос хотел укоротить и подбородок сделать помужественнее, а на выходе получаешь приплюснутую пипку и утиный клюв. Держится эффект, конечно, всего-то двенадцать часов, но отменить изменения нельзя. Придется половину суток ходить с тем, что налепил.

Интересно, сработает ли заклинание на трупе?

Я вызвал знак «Зело». Он замерцал едва заметно, как и в прошлый раз. Эх, много же усилий мне потребуется, чтобы вернуть свое прежнее могущество! Ну ладно, может и этой струйки магии будет достаточно. Мне и надо-то всего лишь минутку…

Я склонился над лицом Пугала и прошептал формулу «резца». Кончики пальцев заискрились. Ага! Все-таки работает! Как-то, но работает!

Усталость навалилась сразу же. Каждый миллиметр движения пальца отнимал столько сил, как будто я пытаюсь продавить гранит.

К середине задуманных манипуляций я был насквозь промокшим от пота и дышал, как загнанная лошадь. Я вытер лоб рукавом, чтобы глаза не заливало, но продолжил.

Теперь на лице Пугала не было дырки от пули, брыли не висели по бокам лица, как уши у спаниеля, а превратились в жизнерадостные круглые щеки. Я немного повозился с глазами, но ровно не получилось, в результате один глаз остался полуоткрытым, как будто мертвец за мной подглядывает. На последнем издыхании я выдавил ямочку на подбородке и рухнул на пол.

Искры и сияние погасли. А я упирался кулаками в пол и пытался унять взбудораженный желудок. Если бы мне было чем блевать, то я бы уже залил тут этим весь пол.

Сухие спазмы сотрясали мое тело, комната кружилась, как бешеная карусель, в глазах темнело. Хорошо, что хоть сознание не потерял…

Когда вся эта круговерть меня отпустила, и я снова смог подняться на ноги. Не очень твердо, держась за нары, я подумал, что это никуда не годится, конечно. Примитивная магия фактически может оперировать только иллюзиями, разрушить ей можно разве что лист бумаги или, скажем, носовой платок. Глаголица, основа основ магической науки, при грамотном применении способна на очень многое, вплоть до боевого применения при должной фантазии. Но вот доступна она становится только в более зрелом возрасте. В университете на первом курсе мы не практиковали, а только учили знаки и жесты. Практические занятия начались на третьем. И я не припомню, чтобы они настолько выматывали… Впрочем, третий курс – это двадцать один год. А мне сейчас шестнадцать. Ну, то есть пятнадцать, если верить паспортной книжке. А то и еще меньше, возраст могли завысить, когда продавали. А на вид я подросток подростком. Угроватый, руки и ноги длинные, ладони кажутся слишком большими из-за худобы запястий… Это все можно поправить нормальным питанием и физическими упражнениями. Но возраст подправить нельзя. Магия – это тебе не близорукий бюрократ, которого можно обмануть парочкой умело нарисованных закорючек. Она же не глазами смотрит. И не в паспорт вовсе…

Я наконец решился отцепиться от нар и проверить, могу ли я стоять без поддержки. Голова еще слегка кружилась, но я мог! Все-таки, молодость – это удивительная вещь! Как мало мы ее ценим, пока юные. И совершенно не задумываемся, как бысто все заживает, как легко восстанавливаются силы, и как жадно мы впитываем знания и умения.

Я посмотрел на результат своих стараний. Красавца из Пугала, конечно, не вышло, но я и не пытался. Но опознать в трупе бывшего труповоза было уже нереально. И вместо дырки на лбу было корявое родимое пятно. Полностью стереть ее мне все-таки не удалось. Я сунул руку в карман, и пальцы мои снова наткнулись на теплую поверхность подарка Соньки-Арфистки. Почти забыл про него. А с ним ведь тоже предстоит еще разобраться…

Сонька-Арфистка! Идея вспыхнула в голове, как фейерверк на Стрелке Васильевского острова в День военного флота. Если я не ошибся, и она действительно мамячка, как называли всех служительниц Черной Троицы, значит в ее силах должно быть помочь мне стать старше. Баба Скворча может принять в жертву несколько лет, а Баба Мороча – состарить. Во всяком случае, считается, что они могут. Правда, как и у всякой грозной магии, у прямого вмешательство в судьбу и нити жизни, тоже есть цена…

Я дал себе мысленный подзатыльник. Отдохнул? Вот и займись делом. Надо четыре тела погрузить на повозку и довезти их до котельной. А про планы свои я подумаю на обратной дороге. Как и с когтем этим разберусь…

В дверь постучали, когда я перетаскивал третье по счету тело – благоухающего сивухой бродягу. Теперь уже нечего было волноваться, что Пугало кто-то узнает, так что я смело распахнул дверь, даже не глядя, кто там.

Худую женщину, с замотанной в платок головой и увешанной многочисленными бусами, я узнал сразу же. Сердце от радости даже подпрыгнуло – вот же она, судьба! Сама пришла, значит идея была верной!

– Алоизия Макаровича нет дома, – с тупеньким видом сказал я.

– Я не к нему, – сухо произнесла женщина, сверля меня своим жутковатым темным взглядом. – Я к тебе.

– Вообще-то мне надо еще в котельную тела отвезти… – задумчиво проговорил я. Тут женщина неуловимым движением приблизилась вплотную и схватила меня за запястье.

– Кто ты такой? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.

Глава 6. Кое-что о личных тайнах и второй жизни

Пауза затянулась. Мрачные глаза Соньки-Арфистки сверлили мое лицо, словно стремясь прожечь насквозь, проникнуть в самое нутро и достать из моей головы то, что как ей кажется, я скрываю. Я, не мигая, смотрел на нее, почти физически ощущая, как прогибается панцирь моей защиты. Кровь аристократического рода надежно хранила меня от подобных бесцеремонных вторжений, но сопротивляться было, прямо скажем, нелегко. Если бы в свое время я поддался на убеждения Белосельского-Белозерского и отказался от Щура-хранителя в пользу Всеблагого Отца, то сейчас стены чертогов моего разума уже давно пали. Разлетелись бы под натиском жрицы Черной Троицы, как хрустальный фужер от высокой ноты.

Отступила. Отвела взгляд своих чудовищных черных глаз. Но руку мою не отпустила.

– Так кто ты такой? – повторила она.

– Что значит, кто такой? – решил сыграть дурачка я. Просто чтобы оттянуть время. Прежде чем переходить в наступление, нужно все-таки понять, какими аргументами она располагает. Только лишь житейская проницательность и обостренное злыми старухами чутье? – Это же я. Демьян Найденов. Чижик или Ворона, как тебе больше нравится…

– Я знаю Чижика с самого рождения, – глаза Соньки стали похожи на узкие щелочки. – Ты кто угодно, только не он. Он бы кинулся в драку при одном упоминании матери. А ты обрадовался, просиял, как начищенный пятак.

– Случается, знаешь ли, переоценка ценностей… – неопределенно ответил я.

– Он не смог бы сопротивляться, – уголки ее тонких губ слегка дернулись.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – я гордо вздернул подбородок. Мое подростковое тело слишком волновалось, сердце заколотилось, пальцы начали отчетливо подрагивать. Прежний я боялся Соньку. Но показывать ей это я не собирался. Собственно, я отпирался, только чтобы понимать, с чем я все-таки имею дело. Возможно, чтобы усыпить ее бдительность, мне следовало бы начать хныкать, канючить и ползать перед ней на коленях.

– Ты думаешь, я жалею о маленьком говнюке? – усмехнулась Сонька. – Ничуть. Этот паршивец спустил бы на меня цепных псов Всеблагого Отца, если бы его хоть кто-то воспринимал всерьез.

Я промолчал. Очень соблазнительно было поверить в ее слова сейчас, но это вполне могло быть уловкой, чтобы вывести меня на чистую воду. А точно определить, правду она говорит или лжет, ее морщинистые покровительницы хранят ее не менее надежно, чем мои. Меня так и подмывало начать задавать вопросы. Спросить о своей матери. Вежливо прощупать вопрос о так необходимой мне сейчас услуге. Но открывать рот я не торопился, пока до конца не понял отношения этой женщины. С ней нужно быть ох каким осторожным! Она может стать хоть и опасным, но незаменимым союзником, но как враг она способна на такие немыслимые каверзы, что и представить сложно.

– Я давно подозревала, что ты какой-то дворянский бастард… – Сонька отпустила мою руку и подошла к груженой трупами телеге. На меня она больше не смотрела. – Есть что-то такое в лице… Как его грязью ни замазывай. Так ты знаешь, кто твой отец?

– Сонька… – начал я, потому что вечно отмалчиваться все равно не получится. Так или иначе мне придется затеять нужный мне разговор. – Со мной случилось что-то странное…

– Да что ты говоришь?! – с поддельным удивлением воскликнула она. Коснувшись пальцем носа одного из трупов. Ни тени брезгливости или страха. С другой стороны, что еще можно ожидать от женщины, которая носит бусы из человеческих костей?

– Кажется, я стукнулся головой и потерял сознание, – неуверенным тоном начал я. – А когда очнулся, то понял, что ничего не помню. Кто я, чем занимаюсь… Но рассказывать Пугалу ничего не стал, чтобы он не сплавил меня в желтый дом. Сделал вид, что все по-прежнему. Как-то подстроился. Пугало поверил. Рубина вроде тоже поверила. А вот тебя провести мне не удалось.

– Ну-ну… – Сонька склонила голову на бок, с весьма ироничным видом. Не похоже, чтобы она мне верила. – И откуда же ты узнал, что тебя зовут Демьян?

– В паспорте прочитал, – быстро ответил я. – Подгадал момент, когда Пугала дома не было, и…

– Чижик никогда не умел читать! – длинные пальцы Соньки замерли над исправленным лицом Пугала. Между бровей пролегла тонкая морщинка недоумения.

– Значит ты права, и я больше не Чижик, – зло бросил я. Нужно было немедленно отвлечь ее от трупов на телеге! Не хватало еще, чтобы она каким-нибудь хитрым черномагическим финтом свела на нет результаты, которые мне так дорого стоили. – И еще я теперь могу вот так…

Я медленно свел ладони перед своим лицом, едва заметно пошевелил губами, и между руками заплясали тонкие голубоватые молнии. Это были не молнии, конечно. И даже не искры. Просто светящееся подобие. Иллюзия, лишь слегка холодившая ладони. Но нужный эффект этот финт возымел, Сонька оставила трупы в покое и шагнула ко мне. Ирония и настороженность в ее взгляде сменилась на любопытство пополам с опасением. Она может быть сколь угодно знающей и проницательной, но вряд ли ей известно, что магия в аристократах сама по себе проснуться не может. Не бывает так, чтобы ударился головой и проснулся с могуществом. На каждом этапе требовался сложный ритуалы инициации, а потом – долгие часы зубрежки и тренировок. Так то в каком-то смысле «заделать» бастарда с простолюдинкой было совершенно безопасно. Если его не извлечь из трущоб и не обучить, то он так и останется ничем и никем. Но сказки, конечно, ходили всякие. И сами аристократы не спешили разубеждать плебс в их несоответствии действительности.

– Значит не врала твоя мать все-таки… – в темных колодцах глаз Соньки отражались отблески пробегающих между моими ладонями молний.

– Послушай… – я опустил руки, и искристое сияние погасло. – Мне нужна помощь. Очень нужна. Только сейчас мне очень надо закончить работу. Если я не отвезу трупы в котельную, то к утру они начнут страшно вонять. Кроме того, вон тот в тряпках, кажется, умер от холеры…

– От самогона он умер, – уголки губ Соньки снова дрогнули. – И что же за помощь тебе нужна?

– Сонечка, милая, я клянусь, что расскажу тебе все, – взмолился я, глядя на нее снизу вверх. – Только давай не прямо сейчас, а? Если я опоздаю, то…

– А куда делся Пугало? – перебила меня женщина.

– В Петергоф с утра уехал, – брякнул я.

– В Петергоф? – брови Соньки опять сошлись на переносице.

– Да не знаю я, куда он делся! – почти выкрикнул я, позволив эмоциям подросткового тела взять верх над своими. – И мне плевать, если честно. Чем меньше его вижу, тем меньше затрещин получаю. Так я приду к тебе вечером?

– Приходи, – она медленно, как бы нехотя, кивнула. – Только заходи со стороны кухни, а не в главный вход. Вечером у Рубины самая гульба начинается.

– Заметано, – торопливо покивал я, почти выталкивая Соньку за дверь.

– Так ты все-таки знаешь, кто твой отец? – она успела подставить ногу, прежде чем я захлопнул дверь.

– Знаю, – буркнул я. Даже если я сейчас скажу ей свою фамилию, ничего не изменится. Все неприятности моего рода еще не начались. Открывать ей всю правду я не собирался, а вот «бросить кость» было бы неплохо. Так что, почему бы и н сказать ей эту фамилию? Я открыл рот, но вместо человеческого языка из него вырвался громкий вороний грай.

Я захлопнул дверь и привалился к ней лбом. Не хотел показывать Соньке свою реакцию. Сказать, что я был ошарашен – это ничего не сказать. Этого просто не могло быть. Наложенные на меня в будущем чары, никак не могли переместиться сквозь время. А это значит… Я не знал, что это значит.

До слона, котельной с четырьмя могучими трубами на Фонтанке, я добрался без приключений. Лошадка понуро волокла повозку, груженую накрытыми черной тканью трупами. Спешащие по Московскому проспекту прохожие в мою сторону старательно не смотрели, а я не смотрел на них. Голова моя была занята совершенно иными мыслями. Самостоятельно проверить, на какие именно темы наложены чары у этого тела я не мог. «Вороний грай» срабатывал только при наличии слушателя.

Хм… Пожалуй, теперь я понимаю, откуда у этого мальчишки взялось прозвище «Ворона». Но это означало и еще кое-что. Что он не был просто неизвестным бастардом, плодом однократного греховного соития моего деда с какой-то местной девицей. Это значит, что в судьбу его уже вмешивались аристократы. И наложили запрет мо меньшей мере на одну важную вещь – называть фамилию того рода, чья кровь течет по его жилам. А значит настоящий Демьян Найденов знал, из какой фамилии происходит. И еще черт знает что он мог знать. Вряд ли по молодости лет он замешан в большом количестве тайных дел, но какие-нибудь обязательно всплывут в самый неподходящий момент. По закону подлости.