Распутин: черное и белое
Глава 1. Смерть Ларисы Максимовой
«Я это пережил! И сейчас, две недели спустя, начинаю понимать, что не сойду с ума, не повешусь, не дам сгноить себя на каторге из-за крови бешеного пса. Пусть моя душа больше не видит света, и мир затянулся чернотой – но я живу. И даже знаю, чем наполнить невыносимые дни. Дневник подвернулся под руку случайно, я раскрыл его… вот вновь пишу. Теперь у меня есть цель – я растопчу змею, а там будь что будет…»
Сколько ни силься, но слезы горя пробьются сквозь сомкнутые ресницы, если им тесно в душе. Быстро смахнув их, темноволосый молодой человек резко отодвинул толстую, обернутую кожей тетрадь. Отброшенное перо запачкало чернилами недописанную страницу…
В дневнике оставались пропуски. На белые листы не легла черными строчками самая темная страница жизни. Писать о том, что произошло тогда, не получалось – сердце запрещало. Да и смысла не было – страшный вечер на всю жизнь врезался в память Аркадия Максимова.
***
Тот мартовский вечер терзал их запоздалым мокрым снегом и весьма неприятным ветром – Аркашу и друга его Дениса Агеева. А приятели и рады были побороться с некстати вернувшейся зимой. Весело скользили в переулках в темноте по раскисшему снежному месиву – нараспашку, шапки набекрень. И Аркаша, сам едва державшийся на ногах, то и дело ловил под локоть хохочущего Агеева, рывком помогая ему обрести равновесие.
– Нет, Денис, – фыркал Аркадий, – ты скоро… тебя скоро… просто в темном углу поймают и вздуют…
И он прыснул как мальчишка, вспомнив последнюю жареную статейку «Д. А.».
– Э, нет! Ты… что же ты думаешь… – несмотря на то, что Агеев едва держался на ногах, язык его работал неплохо. – Журналистика, друг мой – тонкое дело. Виртуозное искусство! Все равно что ваша литература… да только романчиками со стихами состояние не наживешь, если не улыбнется фортуна, а газета – да… Но искусство нужно. Ты понимаешь? Я ж не вру, я сочиняю сюжет… Вдохновенно!
Он восторженно икнул.
– Врешь, все ты врешь, всегда врешь… – не слушал Аркаша.
Агеев вдруг обиделся.
– Да что ты понимаешь, ты… сыщик! Скажи, где… где в твоей службе хоть чуток творческого вдохновения? Это только в книжках бывает… Шерлок Холмс ты наш!.. А мы, того… Куда сейчас? К тебе, что ли?
– Ко мне, – бездумно ответил Аркадий, тащивший приятеля под локоть. И молодые люди, мокрые от весеннего снега, свернули на освещенный проспект. В дом Максимова ввалились в обнимку, в уютном тепле сразу потеряли последнюю устойчивость. Полусонная Анфиса, впуская барина с гостем, даже зевок прихлопнула, удивленная – редко серьезного Аркадия Николаевича можно было узреть в подобном виде. У Аркаши же сладко кружилась голова.
– Лариса-а-а! – закричал он на всю квартиру. – Я вернулся, свет ты мой!
Жена не откликнулась.
– Я сейчас.
Агеев, проходя в гостиную, пьяно хихикнул: мальчишеская влюбленность Аркаши в собственную жену ужасно смешила его – вроде не первый год вместе живут. Журналист попытался придать себе светский вид, насколько позволяло нынешнее состояние.
– Ларочка, ты где? – слышался из другой комнаты напевный голос Аркадия, показавшийся Агееву отвратительно слащавым.
Денис скучающе разглаживал усы, но внезапно отчаянный крик сорвал его с дивана. А вот теперь что-то похожее на всхлип… Переступив порог небольшой комнаты, Агеев только головой покачал. Лариса лежала на ковре – застывшая, без движения. «Все как в бульварных романах», – первое, что пришло в голову «Д. А.».
Мертвенно-бледная женщина в черном, кровь, револьвер в маленькой ручке… ажурная перчатка… Красиво и страшно. И Аркаша, предсказуемо-горько рыдающий на коленях перед мертвой женой…
Можно быть талантливым сочинителем и иметь безошибочный нюх на скандалы, но даже это не сделает тебя удачливым журналистом, если нет влюбленности в работу, собачьей хватки и внутренней раскованности. Ничего запретного, подавай публике все, чего она жаждет! «Д. А.» знал за собой все эти прелестные качества и гордился своим бойким пером. Да, многие из его шедевров не совсем верно (мягко говоря) отражали действительность, но главное – читатели получали то, что хотели. И он, хваткий журналист – тоже.
Опьянение не мешало. Быстрый взгляд карих глаз Агеева привычно скользнул по комнате в поисках интересного. Нашел. На столе белела записка с ровными строчками напечатанных на машинке четких букв.
«Дорогой Аркаша! Прошу никого не винить в моей смерти, кроме меня самой. Я мечтала найти небесного старца, а попалась в когти дьяволу. Разорвать сети, которыми он меня опутал, возможно, лишь разорвав нити, связывающие меня с жизнью. Я изменила тебе – не по своей воле. Прощай и прокляни тот день, когда я встретилась с ним!»
Быстро трезвеющий журналист досадливо поморщился. «Нити, связывающие меня с жизнью…», «прокляни тот день…»
Он прошептал почти неслышно:
– Как все знакомо и театрально-пошло…
А потом дух захватило… словно искра пробежала! Денис вспомнил, как Аркадий жаловался на жену – любопытная особа вдруг жарко увлеклась популярнейшим старцем Григорием Распутиным. Так вот оно что! Доувлекалась… Вот кого она дьяволом называет. У Агеева был свой интерес к этой странной личности. Да еще какой…
А все же не до конца он стряхнул с себя пьяный угар, иначе бы не воскликнул:
– Да это ж сенсация!
Для самого неожиданно выскочило, как чертик из табакерки. Резким ударом по руке Аркадий заставил приятеля выронить записку, а потом Агеев с его помощью вылетел из комнаты.
– Негодяй! – неслось ему вслед.
Денис Агеев перевел дыхание и пошел искать свою шляпу в прихожей. Аркадий быстро перестал занимать его мысли. Журналист знал, что сегодня ему предстоит бессонная ночь.
Глава 2. Знакомство
Стук колес то и дело встревал в причудливое мельтешение черно-белых обрывков страшного сна. И поезд тоже становился зловещим персонажем сонной фантазии. Начинающаяся болезнь брала свое. В висках стучали молоточки, и это были отзвуки четких ударов по клавишам печатной машинки.
«Лариса, ты же никогда не печатаешь на машинке…»
Чей-то невнятный, монотонный голос подсказывал: «Волновалась, дрожали пальцы, писать не могла, чернила портили бумагу…»
«Но почему тогда я не нашел…»
Максимов резко проснулся. В первые секунды не мог понять, куда и зачем он едет, а потом неотвратимостью ударил неумолимый факт – Ларисы больше нет. Лариса с дырой в груди лежит в гробу, ее похоронили, похоронили, похоронили… а он сорвался и мчится в Москву.
На коленях лежала газета. Кровавая драма в лучшем стиле бульварных романов – прекрасная молодая особа стала жертвой негодяя Гришки Распутина… Аркадий тихо возненавидел Агеева.
«А ведь ее даже похоронить нельзя было по церковному», – подумал он с горечью, когда уже плелся в поисках адреса, выясненного еще в Петербурге. Собственно, к церкви, к обрядам ее Максимов был равнодушен, но жгла тоскливая обида. «Она не сама. Ее убили… Убили… Убил бес, которого называют святым… Он для них – свой, а мою Ларису отвергли после смерти».
Возникший перед молодым человеком нарядный Новодевичий монастырь не вовремя напомнил детство. Аркаша жил тогда в Москве, ходил гулять на Новодевичьи пруды, и монастырь, сказочный и трогательный, казался ему продолжением фантастических няниных историй. Всегда веселых, ярких, счастливых… Сейчас он даже приостановился, пораженный тем, что разбитое сердце еще способно возродить в себе отзвук былого отрадного чувства. Аркадий невольно потянулся перекреститься, но тут же, нахмурившись, быстро заложил руку за спину. «И угораздило же изверга остановиться в этих местах…»
Распутин гостил сейчас в Москве у кого-то из своих поклонников. Обитал неподалеку от Новодевичьего монастыря в большом белокаменном доме. Потом Аркадий никак не мог припомнить, что говорил швейцару, проводившему его в гостиную. Вдруг стало страшно. Невозможность справиться с волнением напомнила гимназические годы, когда вот так же трясся он перед сложным экзаменом. Отворилась дверь… Но к удивлению Аркадия, вошедший человек не был Распутиным.
– Простите, сударь, – вежливо заговорил, представившись, хозяин дома, – дело в том, что к Григорию Ефимовичу ходит очень много посетителей, не всегда… э-э, с благородными намерениями. И поэтому мне хотелось бы узнать…
Оборвав фразу, говоривший замер в испуге. Только что он с легким недоумением созерцал осунувшееся, болезненно-бледное лицо гостя, его растрепанные волосы, темными прядями прилипшие ко лбу. Но вдруг это лицо исказилось в злобе.
– Я не намерен… вы слышите… не намерен!.. давать никаких объяснений. Немедленно позовите сюда мужика, который разыгрывает Божьего посланника. Иначе я сам его разыщу и выволоку за бороду, где бы он ни таился!
Хозяин дома ничего не успел ответить, потому что на крик Аркадия явился тот, кого он так яростно к себе требовал.
– Пойди, милый, – тихо попросил он хозяина дома.
– Но, Григорий Ефимович…
– Пойди, пойди, я с барином поговорю.
Хозяин еще помялся, кинул опасливый взгляд на посетителя. Потом вышел, осторожно притворив за собой дверь.
Аркадий жадно рассматривал Распутина – тот оказался вовсе не таким, каким он его воображал. Черная, лохматая страшная фигура, которая, казалось, вот-вот взмахнет огромными крыльями и наведет тень на всю Россию, уступила место худощавому, болезненного вида человеку, похоже, не отличавшемуся физической силой. В желтоватом лице Григория не было и намека на румянец, его длинная борода и постриженные в кружок темно-русые волосы оказались аккуратно причесанными. Спокойные глаза на простом русском лице, слегка затемненные нездоровой тенью, смотрели прямо и внимательно. Время от времени Распутин их слегка прищуривал.
В первый миг Аркадия поразило неожиданное несоответствие настоящего образа и вымышленного, но затем он прошептал:
– Так вот ты чем их всех берешь!
Обычно Распутин приветствовал гостей троекратным лобызанием, но нынешний посетитель сильно гневался, поэтому Григорий ограничился простой речью.
– Ты ко мне, дорогой, никак с какой обидой? – говорил он негромко, сильно окая. – Так все зубоскальство опять, поди. Я уж привык, а поначалу тяжко мне было. Никого я не трогаю, ничего мне не нужно… Покоя бы чуток, да не дают.
Аркадий вместо ответа размеренным, тысячу раз проигранным в уме движением вытащил револьвер и наставил его на Распутина. Но тут же напускное хладнокровие рассеялось, и рука затряслась. Григорий не испугался, лишь удивился:
– Ты что это, милый?
– Ларису Максимову помнишь? Так вот – ответишь сейчас за нее!
Вновь черным смерчем поднялась в душе ненависть. Убить?! Так легко и просто? И остаться без цели в опустошенной жизни? Изверг умрет мгновенно, без мучения, толком не поняв ничего, а он, Аркадий, так и будет гореть на медленном огне – да почему же? Нет, надо иначе… Мстить так уж мстить.
Распутин отвернулся к иконе в углу, медленно перекрестился и обиженно зашептал:
– Батюшка Никола Угодник, эк, видишь, крутит человека. Помоги ж ты ему, сердечному!
Аркадий услышал. Ненависть вдруг как-то разжижилась, разбавилась недоумением: что же это вообще такое? Он вытер лоб, потом, не понимая, что делает, спрятал оружие. Развернулся, пошел на ватных ногах прочь. И ни одной связной мысли…
Глава 3. Под гнетом ненависти
Вышел потерянный – свежий весенний воздух не отрезвил. В голове туман. Муторно. Шел и шел вперед, не думая, ничего не сознавая. Что-то цепко впилось в плечо. Рывок назад. Что-то темное и тяжелое пронеслось перед самым носом. Едва устоял на ногах. Сердце забилось сильнее от запоздалого испуга. Обернулся. Молодая особа, невысокая, рыжеватая, безмятежно улыбалась во весь рот.
– И куда вы смотрели, сударь, позвольте полюбопытствовать? Он же гнал как сумасшедший!
– О Боже! – некое чувство будто и впрямь к Богу шевельнулось в душе Аркадия. – И вправду чуть не задавил. А вы… спасли меня… Ну и сильная же у вас рука, сударыня. Позвольте же приложиться к ней в знак глубокой признательности.
Уже потом, вспоминая это происшествие, Аркадий удивлялся: в том полубредовом состоянии оно подействовало каплей сильнодействующей микстуры – встряхнуло и оживило. Инстинкт самосохранения сослужил хорошую службу. И на девушку он отвлекся: подобные личности – женского пола особенно – всегда любопытны.
Ему, как следователю, уже приходилось общаться со всякими рода авантюристками. И в этой девушке с лукаво прищуренными серыми глазами почудилось что-то вызывающе смелое, бесшабашное. Не красавица, но именно такие девчонки порой сводят мужчин с ума. Кто она? Курсистка? Купеческая дочка? Чья-нибудь молоденькая жена?
Девушка уверенным движением поправила прядь непослушных волос – не светлых и не темных, с рыжинкой. И неожиданно кивнула в сторону дома, где гостил Распутин.
– Вы оттуда идете?
– Да…
– Интересный мужик, – вполголоса заключила незнакомка. И решительно заявив «прощайте!», крепко пожала Аркадию руку.
Остаток дня, встреча с московской родней, соболезнования, утешения – все опять прошло как в дремоте. Аркадий явно заболевал.
На следующий день проснулся с обновившейся злостью на мир Божий. Даже мелькнула мысль отправиться к Москве-реке… Но топиться все же не пошел. Проведя день в беспорядочных и бездумных прогулках по родному городу, вечером завалился в «Яр». И вновь увидел его… То же самое лицо, цвет и длина волос. Только теперь это был уже не хилый тихий мужик, но пьяный разнузданный детина. Какая-то кралечка-милашка уютно устроилась у него на коленях, другая так и вилась рядом. Увидев новое лицо, мужик закричал:
– Здорово, милок! Давай к нам сюда.
Волна отвращения заставила Аркадия содрогнуться, и он почти выбежал из «Яра». Думал только об одном: «Лара! Как могла она так ослепиться им? Не может быть! Не верю!»
***
Из дневника Аркадия Максимова:
«В Москве я слег. Конечно, сильно простудился, но кажется, что я и сам хотел заболеть. Сейчас, когда пишу, все это вспоминая, уже спокоен. А тогда метался в горячке и кричал на весь свет, что всех ненавижу. Алексей Владимирович был в это время в Москве проездом. Он пришел и сидел у меня… не помню сколько, но долго. Я знал, конечно, что, будучи сыном его старого друга, вызываю в нем некое подобие отцовских чувств, но, признаться, все же не ожидал такой заботы.
Родственники мои переполошились. Еще бы –государственный деятель запросто посещает обыкновенного следователя. Стало быть, и я в их глазах стал важной птицей. Неледин не произносил пустых утешений (да я тогда и не воспринимал никаких утешений), но клал руку мне на лоб. И, казалось, если не рассудок мой, то душа охотно принимала это безмолвное участие. Потом он снова приходил, говорил о всяких пустяках. Но я тогда уже почувствовал, что все не так-то просто.
Впрочем, долго писать тут не о чем. Вскоре я понял, чем еще вызвано сочувствие Алексея Владимировича. Кроме участия, так интересоваться моим горем побуждала его ненависть к этому человеку… Наш разговор я запомнил слово в слово.
– Все, кто не слепы, видят черную тучу над Россией. Все… кроме двух человек, в том числе и того, кто должен быть зорче всех, видеть дальше всех.
Я, конечно, понимал, о ком он говорит.
– Но он предпочитает не видеть ничего, кроме миражей, и не слышать никого, кроме своей жены, погруженной в истерический религиозный мистицизм. Он допустил до себя этого человека… и погубил все. Наш долг, дорогой мой друг, исправить то, что еще можно исправить.
Дальше Алексей Владимирович говорил, что и он, и я, хотя и разнимся в общественном положении, но по долгу службы находимся на страже государства. Врагов России надо давить! Он еще много и убедительно говорил. Я пообещал, что сделаю все, что в моих силах. Опыт службы в сыскной полиции пусть у меня и невелик, однако я знаю свое дело. У меня есть счет, который я готов всегда предъявить. И какой счет!»
Глава 4. Женщины возле старца
Следующая запись была сделана Аркадием через две недели, уже в Петербурге. К тому времени и Распутин вернулся из Москвы.
«Меня допустили к дневникам наружного наблюдения. За Р. наблюдение ведется уже давно под видом охраны. Записи есть довольно интересные. Необходимо все тщательно проверить».
За этими скупыми строчками Аркадий стойко скрывал досаду: по записям агентов полиции о наблюдении за Гришкой выходило, что у того бывали десятки человек ежедневно. Всех бы проверить – да невозможно. Это угнетало. Угнетало и другое – несколько уже проведенных бесед, на которые Аркадий очень рассчитывал, не дали результата. А вот от людей, подтверждавших демоничность «старца», интуиция уберегала, воя волком. Уж больно они сами удобно и угодливо вырисовывались, набивались на разговор.
Аркадий завел пухлую книжечку, которая запиралась на миниатюрный замочек – для личных кратких записей по делу. Дело, понятно, секретное, ведь его плоды будут представлены не кому-нибудь, а самому государю на рассмотрение. Это лучшая месть за Ларису. И служба на благо России…
В книжицу были аккуратно переписаны имена и адреса посетителей Распутина, показавшихся Аркадию наиболее интересными. Он привык доверять собственным суждениям и наблюдениям. Но, увы. Несколько жирных минусов уже стояли напротив некоторых фамилий.
Отложив дневник, Аркадий со вздохом открыл записную книжку. Да, плохо, очень плохо…
***
Горина Мария, «22 года, дочь врача, Вятской губернии», встретила Аркадия с участием. Тот сразу отметил – на авантюристку не похожа. Хорошенькая, опрятная, выглядит несколько старше своих лет. Глаза ясные, любопытные. Не всполошилась при слове «полиция». Манеры Гориной были приятными, голос – негромким, речь – ровной. При имени Распутина понимающе, с легким укором, посмотрела на Аркадия, чуть склонив голову набок.
– Бывала ли у старца? Конечно. Один раз. Нет… потом еще раз приезжала.
– У старца?
– Все его так называли, – охотно пояснила Горина. – Мне все равно, как называть. Я просто знаю, что это добрый человек – вот и все.
– Каким образом вы с ним познакомились? – Аркадий приказал себе быть сдержанным, как ему и приличествовало.
– Я в Петербург приехала место искать – после смерти отца тяжко стало. Но ничего у меня не вышло. Совсем уж собралась обратно, да на счастье встретила Зину. Зина – подруга детских лет. Ей в жизни больше, чем мне, повезло. Замуж вышла удачно, живет теперь в достатке. Оказалось, принадлежит к кружку Распутина. Я, собственно, равнодушна была ко всем разговорам о старце, не до того, но из-за Зининых восторгов стало, знаете ли, любопытно. Попросилась с ней к нему в гости. Поехали. В тот день у Распутина много было посетителей.
– Кто был у него?
– Так сразу не скажу, представлялись, да я забыла. Княгиня какая-то. И тут же крестьяночка – милая такая, аккуратненькая девочка. Чиновник особых поручений с женой… Интересные люди. Очень все религиозные. Я все это несколько со стороны воспринимала…
– Что именно?
– Да проповедь. Сначала Распутин рассказывал о своих странствиях, о Иерусалиме. Это было интересно. Говорят, он почти неграмотен, но речь его… знаете ли, яркая. Не как в книгах. Простая такая, но очень увлекает. Еще час целый говорил о том, почему мы должны быть милосердны к ближним. Я, знаете ли, не слишком-то религиозна. Но Бога чту. И смотрю – совсем простой, бесхитростный мужик. Но потом подумала – языком работать все мастера, а что стоит за этим? Сможет ли делом помочь? Решилась, попросила старца… он до ста человек в день, говорят, принимает, быть может, гувернантка кому-то нужна. Пусть поспрашивает. А у меня образование хорошее. Через день… да-да, не позднее, приходит записочка… Да вы сами посмотрите.
Мария повозилась в комоде, после чего протянула Аркадию клок бумаги. Писал Распутин неграмотно, неразборчиво и совсем без знаков препинания. Впрочем, ясно прочитывалось, что место для Гориной было им найдено.
– И вот теперь я при деле. Семья приятная, богобоязненные. Хорошие дети. Конечно же, я посетила старца еще раз, наедине, и поблагодарила. Держался он скромно. Пробыла я у него не более четверти часа.
Аркадий хотел еще что-то спросить, но Горина опередила, глядя на него в упор светлыми глазами.
– Вам, наверное, трудно понять… да… когда не знаешь, будет ли у тебя завтра кусок хлеба… В Неву бы я, конечно, не бросилась и в содержанки не пошла, однако… Нет, не знаю, что стала бы делать. А тут хороший дом, жалование… Как только сговорились, так сразу и поспешила к старцу – благодарить.
– И что же было потом?
– А ничего. Выслушал, благословил и отпустил с миром.
Аркадий, уезжая от Гориной, раздумывал. Это актерство «старца»? Или дамочка лжет?
Позже проверил семью, взявшую Горину на службу – да, люди и впрямь достойные, уважаемые.
«Ладно, – решил, – будем дальше искать».
***
Анна Крутик, отмеченная Аркашей как известная в Питере кокотка, снимала на удивление скромную квартиру. Очень миловидная особа. При имени Распутина переменилась в лице.
– Вы что же это, господа? – заговорила нервно и невнятно. – Для чего занимаетесь клеветой на святого человека? Ведь вы погубить его хотите!
– Да что вы такое гово…
– Да-да, погубить! – Анна очень разволновалась. – Все высматриваете, вынюхиваете… Потом вон статьи пишете – гадкие!
– Но…
– Вы думаете, сударь, я не понимаю, зачем вы ко мне приехали? Ах, вы же знаете мое прошлое (а кто не знает!), вот и решили, что я спуталась со старцем!
– Но, Анна Ивановна…
– Ах, оставьте, я не буду с вами любезничать! Григорий Ефимович открыл мне глаза на мерзости моей жизни. Вы, наверное, думали, что у меня тут мильоны? Да, мне неплохо жилось, но теперь все мои деньги – пу-у-ух… лебединый… нету их! Вернее… есть, да только у тех, кому нужнее! – вон, война идет. А я… с Божьей помощью и так проживу… господа… Уходите. Ничего плохого про старца от меня вы не услышите. Он душу мою спасает, он Христа нам открывает. Оставьте его, оставьте наконец, дайте ему жить спокойно. Прощайте!
Она едва не разрыдалась – истеричная особа. Очень разозлился тогда Аркадий на эту «кающуюся Магдалину»…
***
Ольга Зондельфельд разглядывала его с откровенным, но холодным любопытством.
– Не каждый день ко мне сыщики ходят, – объяснила она. – И надо же, какие приятные молодые люди, оказывается, нынче служат в полиции.
Сощурив без того раскосые глаза, она пристально глядела на следователя с видом ученого, рассматривающего редкий экземпляр изучаемой им флоры.
Аркадий придал себе вид неприступной суровости. Но после первого же вопроса лицо Ольги вдруг стало скучающе-кислым, и сыщик почувствовал даже легкое разочарование из-за того, что интерес прекрасной дамы к его особе угас.
– И вы тоже, – почти отмахнулась она и закурила. – Я-то думала, сейчас господин следователь посвятит меня в леденящие душу и кровь петербургские тайны! И что вы так носитесь – все! – с этим мужиком? Не понимаю.
Аркадий разглядывал ее блестящие короткие волосы, тонкие пальцы, небрежно постукивающие по папироске, чтобы стряхнуть пепел. И вдруг ощутил себя полным дураком…
– Но вы же сами посещали его дом, Ольга Карловна?
– Посещала. И что из того? Мне тоже было любопытно, что там за чудо-юдо такое. У Распутина почитатели собираются часто, есть среди них и мои знакомые. Скучно. Не понимаю. Он что ни на есть самый обыкновенный. С причудами некоторыми, конечно, юродивый вроде. Но такого добра на Руси всегда хватало. Странник бывший, о Боге все учит и учит. Само собой, не каждому обличения понравятся. Да и кто из знати потерпит мужицкие поучения? Но многие носятся с ним как с блаженным.
– А чего вы, собственно, от него ожидали?
– Да вот невольно подумалось: а ну как начнет сейчас при всех обличать? Что с мужем развелась… да и за всех… рыцарей моего сердца. Нет, какое там… так все проповедовал, ни о чем… А вы никак смутились, молодой человек? Или мне почудилось?
«Смеется надо мной!» – подумал Аркаша с досадой. Эта синеглазая львица с насмешкой в изучающем взгляде, видимо, приноровилась держать мужчин в непонятном напряжении.
Ольга Карловна вдруг рассмеялась с хрипотцой.
– Вы же жаждете его скомпрометировать, да? Потому и ко мне заявились. Вы, может быть, подумали, что я интрижку со «старцем» завела? Какая же, право, нелепость! Хоть убейте, но я никак не могу понять, отчего вдруг по Руси пошли слухи о какой-то его необыкновенной мужской силе? Сплетни это все, друг мой. Мужичишка хлипкий, сразу видно. Да и не к чему ему это вовсе – он духом в небесах парит.
Раздвоенность в мыслях становилась все сильнее. Ольга Зондельфельд, опытная красавица, сделавшая, похоже, удовольствия религией и философией своей жизни, изъяснялась цинично и откровенно, и Аркадий верил ее наблюдениям. Образ тихого и болезненного московского Распутина вполне соответствовал оценке Ольги Карловны. Но… как же тогда та сцена в «Яре»? И Лариса, бедная Лариса!
***
Из дневника Аркадия Максимова:
«Алексей Владимирович недоволен мной. Да и то, чем быть довольным. За столько времени я не продвинулся ни на шаг!
Я ничего не понимаю… Как же это можно умудряться обделывать свои пакостные делишки таким образом, что половина вроде бы добросовестных свидетелей не видит ровным счетом ничего, а половина лжет и выгораживает дорогого «старца»? Да-да, я уверен – лжет и выгораживает. Но те, кто отзывается о нем с осуждением, путаются в показаниях и при более тщательной проверке оказываются недостойными доверия.
Хотя… разве заслуживает доверия купчина, которого я застал в обнимку с любовницей, и он плакал пьяными слезами, умиляясь «святости старца»? Бил себя в грудь и кричал, как мы перед «ним» низки.
«Умнее надо быть, друг мой, – сказал мне Алексей Владимирович. – И ведете вы это дело как-то… как сказать – чистенько слишком. Ведь вы же действуете по моему личному поручению и кроме меня ни перед кем отчитываться не обязаны».
Как-то очень неприятно было услышать это «чистенько»…»
Тут перо зависло в воздухе, потом полетело в чернильницу, разбрызгивая черные капли по столу. Чего же проще! Нужно все проверить самому. Давно пора. Уж его-то, Аркадия, никто не обманет. Прикинуться сторонником Распутина, войти в его кружок, а там… Он только надеялся, что у него хватит внутренних сил для игры.
Глава 5. Дочь Распутина
Свежим весенним утром Денис Агеев отправился на вокзал и вернулся в свою квартиру уже не один. С ним была девушка, улыбающаяся во весь свой пухлый ярко-розовый ротик, как живое олицетворение погожего апрельского денька.
– Что ты так веселишься, Матреша? – не вытерпев, поинтересовался Агеев, угощая гостью с дороги наливкой.
– Я счастлива, Дениска, – девушка сцепила пальцы на затылке и прогнулась назад гибким телом, откидываясь на спинку стула. – Свобода! Ты не представляешь, что это значит!
– Отчего же не представляю?
– Оттого, что ты всегда был свободен. Ведь когда не испытываешь недостатка в чем-то, конечно же, этому и не знаешь цены.
– Да-а-а, свободы уж у меня всегда было с избытком, – усмехнулся Денис. – Ни отца, ни матери, никому не нужен, гуляй не хочу, и дела никому нет.
– Ой, не прибедняйся, Дениска. Все равно мою судьбу с твоей не равнять.
– Видела Гришку? – поменял тему Агеев.
– Да, приходилось. И впрямь, темный человек. Непонятный какой-то.
– Ну, не нам его с тобой разгадывать, Матреша. Отдыхать будешь? Или сразу за дело?
– Я не устала. Да если б и устала, пожалела бы тебя – ты ж от нетерпения на стенку лезешь.
– Так дело-то какое! Сама напишешь?
– Не люблю писать. Сам знаешь, меня этому без большой охоты учили.
– Не беда. Пойдем-ка в кабинет.
В кабинете Агеева Матрена забралась в мягкое кресло и, расслабившись, даже зевнула пару раз.
– Не спи! – предупредил Денис, усаживаясь за печатную машинку. – Говорил же – отдохни сперва…
– Я не сплю, – сказала девушка, закрывая глаза. – Записывай. Зовут меня Матрена. Отчество своего не назову, так же, как и фамилии, ибо они вымышлены людьми. Сколько себя помню, жила я при женском монастыре под Тобольском. Родителей не знала. Но недобрые земляки со мной не церемонились – им известно было, что я чья-то нагулянная дочка. Когда мне исполнилось шестнадцать, окружающие вдруг стали странно на меня поглядывать и как-то по-особому со мной разговаривать.
Агеев, с завидной скоростью барабаня по клавишам печатной машинки, одобрительно кивал. А Матреша продолжала:
– Однажды я поссорилась со старой бабкой, монастырской приживалкой. Я никогда не была кроткой и смиренной, и мне не доставляло никакого удовольствия выполнять навязанные работы. Сестры думали, что я непременно постригусь, что у меня не может быть другой судьбы, но мне этого ужасно не хотелось. Вот и заспорила со старухой. Очень уж ей моя молодость и живость не нравились.
Матрена приостановилась и о чем-то задумалась. Улыбка давно уже сошла с пухлых губ. Правдив ли был ее рассказ? Сейчас, во всяком случае, она вспоминала что-то по-настоящему пережитое.
– Матрешка, не грусти. Давай дальше, – подбодрил Агеев. До переживаний девушки ему не было дела, но он вошел в азарт.
– Не грущу. Так вот… Я в сердцах высказала все, что думаю о монастырях и об их послушаниях. Сказала, что убегу с первым же встречным. – Матрена, поморщившись, передернула плечами, и продолжила уже бойко и уверенно: – Старушка сильно рассердилась и в сердцах выкрикнула, что, мол, яблочко от яблони недалеко падает. Что я такая же выросла, как и папенька мой. Тогда я вцепилась в нее, кричала во все горло, и сама уже не помню, что кричала. Она перепугалась, несколько раз назвала меня бесноватой. А потом призналась, что я Гришки Распутина дочь. Что будучи в этих местах на богомолье, он соблазнил здешнюю крестьянку. И назвала мне имя моей матери… Денис, обойдемся без имени.
– Да, можно и так.
– Тем более, что в деревне ее в то время уже не было. Да-да, так и пиши. Она, родив меня и подкинув в монастырь, скоренько из наших мест испарилась. Но родственников нетрудно было разыскать, они мне все рассказали. По словам моей матушки, Гришка прикинулся боголюбцем и нищим странником, увлек девицу, говорил ей о Божественном, а потом взял ее чуть ли не силой. Я, когда родилась, оказалась никому не нужна. В монастыре меня не столько любили, сколько жалели. А вообще-то, скорее, терпели, у меня вздорный характер. Узнав, что я дочь мужика, который вошел сейчас в такую силу, решилась попытать счастья. Раздобыла денег, приехала в столицу, чтобы добиться встречи с отцом. Но меня не пустили даже на порог…
Тут Матрена сладко зевнула, устроилась поудобнее и, прижавшись щекой к спинке кресла, явно собралась задремать.
– Ты сам все это как-то покрасивее преподнеси, Дениска, – пробормотала она. – На то и работа твоя.
Агеев, довольно ухмыляясь, несколько раз перечитал Матрешин рассказ. Потом он принес плед и накрыл им спящую девушку.
– Отдохни, отдохни… неплохо поработала. А теперь мне надо поработать. В редакцию вместе пойдем.
Глава 6. Неудачный маскарад
Ольга Зондельфельд, как и предполагал Аркадий, едва его выслушав, высокомерно рассмеялась.
– Вы что же это, спасаться решили, Аркадий Николаевич? Священное Писание жаждете на скрижалях сердца запечатлеть? Странно, но этот полуграмотный мужик знает его наизусть. Не верите? Что же, сами убедитесь.
– Так вы согласны, Ольга Карловна?
– Ввести вас к Распутину? Отчего же нет?
– Все дело в том, что я… – Аркаша даже слегка смутился под пристальным взглядом синих глаз. – Я бы не хотел появиться там в настоящем облике.
– А-а, понимаю, маскарад. Как в рассказах Конан Дойла! Что же, ваше право.
Ольга Карловна погладила изящную собаку, которая, задрав узкую морду и положив передние лапы на колени хозяйки, преданно смотрела на нее.
– Каждый развлекается как умеет, не правда ли, Цеззи?
***
В маленькой квартирке унтер-офицерской вдовы несколько хорошо одетых человек слушали простого мужика. Не притронувшись к налитому хозяйкой чаю, увлекшийся рассказчик, сильно окая, повествовал о святынях Киевских монастырей. В уголке поодаль от всех сидел молодой крестьянин со стриженными в кружок волосами. Он легонько трогал иногда длинную бороду и глаз не спускал с рассказчика.