Хенемет-Амон

Пролог

Седьмой год Мен-Хепер-Ра

Желтоватые стены домов появлялись из мрака, но он не видел их. Крики людей, лязг металла и стоны отчаяния доносились отовсюду, но он не слышал их. Он не видел ничего, кроме тьмы перед глазами и свиста ветра в ушах. Топот ног по каменистой улочке тонул во всеобщем хаосе смерти. Сноп искр и языки пламени взмыли ввысь далеко впереди, разрывая покров темноты. Доставая на свет то, чего не следовало узреть никогда и никому.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Хриплое дыхание иссушало губы. Они потрескались, как камень в пустыне. Ладонь крепко сжимала рукоятку меча. Пальцы онемели. Он их не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Не ведал того, что будет. Но знал лишь одно – ему надо быть там. Чего бы это ни стоило. Как бы ни сложилась дальнейшая судьба. Ему надо быть там.

Улочка закончилась. Он выбежал на рыночную площадь и перевел дыхание. Каким-то чудом навесы и палатки местных торговцев еще стояли на своих местах. Темная ткань вяло покачивалась на ветру. Но это ненадолго. Скоро здесь не останется ничего. Вообще ничего. Только огонь… и песок. Словно в подтверждение, к небу взмыл очередной сноп искр и новые языки пламени. Они осветили окрестность, подобно Ра. Но Ра не было здесь. Великий бог сейчас далеко. Вступает в схватку со своим извечным врагом – змеем Апопом. И он выйдет из нее победителем. Как и всегда. Но когда сияющая лодка взойдет над горизонтом, совсем другая картина предстанет перед соколиным взглядом…

Справа раздался гул. Слабый и отдаленный, он постепенно нарастал, подобно мощному приливу. Он невольно скосил взор туда, хотя цель его была в другой стороне. Вновь вспыхнувшее пламя озарило округу. И он увидел их…

Они шли сюда. Ровная поступь. Стройные ряды. Горящие глаза на каменных лицах. И никакой суеты. Словно уже все было кончено.

«Быть может, так и есть? Все уже кончено?».

Налетел порыв ветра. Он всколыхнул ткани навесов и шатров. Заставил пламя отклониться в сторону, на несколько мгновений погружая площадь во тьму. И твердая поступь шагов в этом мраке казалась еще неумолимее. Еще страшнее. Скоро они будут здесь. А он должен быть там.

Не задерживаясь больше ни на миг, он развернулся и бросился в левую сторону. Огромные башни, подобно великанам-близнецам, нависли над ним. Стоны отчаяния и яростные крики, доносившиеся оттуда, смешались в единый, леденящий душу, гул. Казалось, это сами гиганты оплакивают то, что происходит у них под ногами. Тусклые факелы главной улицы освещали мостовую, залитую кровью. Он подскользнулся. Один раз. Второй. Ноги от сандалий до колен покрылись алыми разводами. Сердце разрывалось на части, воздуха не хватало. Но он продолжал бежать. Словно безумец, утративший все, кроме последней надежды. Он продолжал бежать. Ибо он должен быть там.

Тел становилось все больше. Крики и звон металла все отчетливее. Вот и подножие широкой лестницы, уходящей ввысь. Она словно вела к небесам…

Это нельзя было назвать боем. Скорее жестом отчаяния. Реки крови заливали желтые ступени, окрашивая их в оранжевый цвет. Сет был доволен. Полон жертвенный алтарь.

Он ринулся вперед. Перепрыгнул через первые ступени. Вонзил меч в спину врага. Резко выдернул клинок. Побежал дальше. Хопеш появился из темноты, чуть не снеся голову. Он увернулся, но даже не стал отвечать. Нет времени. Просто нет времени.

«Наверх… наверх… наверх…».

Теперь уже не было слышно биения собственного сердца. Лязг мечей вытеснил абсолютно все звуки вокруг.

Сверху рухнуло тело, едва не увлекая его за собой. Белый немес в красную полоску венчал голову воина. И нельзя было разобрать посреди хаоса и тьмы, не красный ли он от крови? С трудом уклонившись, он продолжил подъем. Кто-то толкнул плечом. Бронза просвистела над ухом. Но он бежал вперед. Багровые ступени мелькали под ногами.

Первый пролет преодолен. Массивная дверь, служившая входом в святилище, все еще была на замке. Он обвел площадку взглядом, полным безумия и отчаяния. Ее не было. Ее тут не было.

«Дальше. Дальше!».

И снова ступени, идущие ввысь. Но на этот раз по ним не текли реки крови. А запах смерти оставался позади. Однако это не давало покоя. Наоборот. Неведомая сила заставляла сердце сжиматься от страха. Сердце, готовое разорваться прямо в груди…

Одна ступенька. Вторая. Третья. Четвертая. Пятая. Пот стекал по лицу, смачивал ресницы и щипал глаза. Но все это было неважно. Он обязан найти ее.

Наконец, показалась заветная крыша.

«Она здесь… она должна быть где-то здесь».

Тяжело дыша, он вступил на плоскую поверхность. Судорожно начал обводить крышу взглядом, с трудом восстанавливая дыхание. Ощущая, как в висках бьют кузнечные молотки, а легкие горят, словно охваченные пламенем…

«Где? Где же?!…».

Он услышал ее прежде, чем увидел. И то была совсем не та, которую искал.

Воздух потряс смех. Настолько знакомый… Как же он надеялся не слышать его больше никогда. Смех, подобный хохоту довольной гиены. Он снова почувствовал тот неподконтрольный страх. Животный ужас, что сковывал его при встрече с ней. Однако сейчас он нашел в себе силы. Силы, способные если не изгнать этот страх, то хотя бы приглушить.

И тут он увидел ее.

Она стояла спиной к нему. Фигура, окутанная сумраком. Правая рука сжимала небольшой клинок, похожий на жало осы. Левая покоилась возле пояса, где находился еще один, точно такой же, меч.

– Мы снова встретились, – хриплым голосом молвила она.

Он вновь почувствовал, как по спине ползут мурашки. Как в тот раз. Однако с тех пор многое изменилось. Пальцы крепче ухватили клинок. Костяшки побелели.

– Где она?! – слова со свистом срывались с губ.

– Кто именно? – вновь злорадный смех, напоминающий хохот гиены, прокатился по крыше. – Я не знаю, о ком ты говоришь.

Смех внезапно оборвался. Медленно, она обернулась к нему. Он снова встретился взглядом с этими карими глазами, пронзающими насквозь. Глазами, в которых не было ничего, кроме жестокости и жажды крови. Красивое лицо уродовал звериный оскал, обнажающий белые зубы.

– Я не знаю, о ком ты говоришь, – повторила она. – Но я знаю, чего хочет Мен-Хепер-Ра.

Он вздрогнул. Она заметила это. Оскал медленно исчез с ее лица. Теперь оно вновь стало притягательным и красивым. И только глаза не давали обмануться этим прекрасным ликом.

– Ты тоже знаешь, – она не сводила взора с него, – и будет проще, если покажешь добровольно.

– Нет! – невольно крикнул он.

Она снова оскалилась, будто довольная ответом:

– Так и думала. Что ж… – рука с клинком медленно поднялась, – тем будет интереснее.

Не медля ни секунды, она дернулась вперед. Бронза пронзила пустоту, и воздух взорвался от звона скрещенных мечей.

Часть I. Аа-Хепер-Ен-Ра. Глава 1

Я не поступал неправедно ни с кем

И не творил я зла заместо справедливости.

Книга мертвых

Тринадцатый год Аа-Хепер-Ен-Ра

Лучи заходящего солнца окрашивали Уасет[1] в оранжевый цвет. Отражаясь от сырцовых стен, они придавали постройкам оттенок легкой желтизны. Несмотря на поздний вечер и длинные тени, в воздухе продолжал стоять зной. Раскаленный за день, он еще не скоро остынет. Лишь ближе к полуночи прохладный ветерок, дующий с Хапи[2], освежит Черную землю[3], принося долгожданное облегчение. Однако сейчас небесный лик Ра[4] оставался жарким даже на закате, а воды плодородной реки переливались в его свете, подобно драгоценным камням.

Она не могла этого видеть. Ведь перед ней стояла высокая стена, покрытая узорами скачущих антилоп. А небольшие решетчатые окна, сквозь которые лился солнечный свет, располагались слишком высоко. Но ей достаточно было представить. Положив мягкие ладони на шершавую поверхность, она закрыла глаза…

Вот Уасет готовится отойти ко сну. Желтоватые хижины бедняков с соломенными крышами ютятся где-то внизу. Рядами, отсюда кажущимися такими плотными, они выстроились вдоль Хапи на небольших возвышенностях…

Ей это не нравилось. Очень. Ей вообще не нравилось, как выглядит главный город Та-Кемет. Каждый раз, когда она смотрела на него, сердце охватывало пламя.

«Он напоминает огромную деревню нищих оборванцев! Бедняцкий пригород. Лагерь пустынных кочевников! Что угодно, но только не олицетворение величия нашей земли! И ради этого мы изгнали гиксосов[5]?! Ради того, чтобы созерцать это жалкое зрелище?! Уасет заслуживает большего. Та-Кемет заслуживает большего! Они должны сверкать, как лазурит в лучах солнца. Стать символом богатства, славы и процветания! Чтобы о них говорили. Все! От дитя до старца. От запада до востока. От Бабилима[6] до Пунта[7]! Они обязаны восхищать, а не повергать в уныние![5]Он напоминает огромную деревню нищих оборванцев! Бедняцкий пригород. Лагерь пустынных кочевников! Что угодно, но только не олицетворение величия нашей земли! И ради этого мы изгнали гиксосов[5]?! Ради того, чтобы созерцать это жалкое зрелище?! Уасет заслуживает большего. Та-Кемет заслуживает большего! Они должны сверкать, как лазурит в лучах солнца. Стать символом богатства, славы и процветания! Чтобы о них говорили. Все! От дитя до старца. От запада до востока. От Бабилима[6] до Пунта[7]! Они обязаны восхищать, а не повергать в уныние![6]Он напоминает огромную деревню нищих оборванцев! Бедняцкий пригород. Лагерь пустынных кочевников! Что угодно, но только не олицетворение величия нашей земли! И ради этого мы изгнали гиксосов[5]?! Ради того, чтобы созерцать это жалкое зрелище?! Уасет заслуживает большего. Та-Кемет заслуживает большего! Они должны сверкать, как лазурит в лучах солнца. Стать символом богатства, славы и процветания! Чтобы о них говорили. Все! От дитя до старца. От запада до востока. От Бабилима[6] до Пунта[7]! Они обязаны восхищать, а не повергать в уныние![7]Он напоминает огромную деревню нищих оборванцев! Бедняцкий пригород. Лагерь пустынных кочевников! Что угодно, но только не олицетворение величия нашей земли! И ради этого мы изгнали гиксосов[5]?! Ради того, чтобы созерцать это жалкое зрелище?! Уасет заслуживает большего. Та-Кемет заслуживает большего! Они должны сверкать, как лазурит в лучах солнца. Стать символом богатства, славы и процветания! Чтобы о них говорили. Все! От дитя до старца. От запада до востока. От Бабилима[6] до Пунта[7]! Они обязаны восхищать, а не повергать в уныние!».

Однако сейчас Уасет делал лишь это. Вгонял в тоску. По крайней мере, ей так казалось. И в ее планы входило все изменить. Придать городу красоты. Блеска. Величия. Такого, которого он заслуживает. Такого, которого еще не видывал свет.

«Клянусь Амоном[8], все было бы иначе. Если бы не он, то все давно было бы иначе![8]Клянусь Амоном[8], все было бы иначе. Если бы не он, то все давно было бы иначе!онКлянусь Амоном[8], все было бы иначе. Если бы не он, то все давно было бы иначе!».

Она подняла веки. Тонкие изящные брови нахмурились, а нежные ладони непроизвольно сжались в кулаки. Воспоминание о прошлом порождало огонь праведного гнева. Дыхание немного участилось. Тело слегка напряглось. И без того облегающее белое платье еще плотнее прилегло к коже, подчеркивая чуть полноватую, но женственную фигуру и красивую грудь. Золотой усех[9] с головами сокола по бокам тускло блестел в сумраке покоев. Блики от него играли на волевом подбородке. Прекрасные синие глаза, подведенные черной краской, метали искры. Она чувствовала, как на гладких, малость округлых, щеках проступает румянец.

«Тринадцать лет… тринадцать лет псу под хвост… неужели он и сейчас осмелится… неужели все-таки осмелится?! Нет! Не бывать этому! Клянусь памятью отца!».

Она закрыла глаза и заставила себя успокоиться. Дыхание вновь стало ровным. Смуглое лицо разгладилось от морщин. Напряжение отпустило, и она шумно выдохнула.

«Клянусь памятью отца…».

– Ты могла бы стать достойным Херу[10], – сказал он тогда, – жаль, что у меня нет такого сильного сына, как ты…

«Достойным Херу… Нет такого сильного сына, как ты…».

Позади раздались тихие шаги. Кто-то приближался. Кожаные сандалии аккуратно ступали по глиняному полу, однако ей не было нужды оборачиваться. Звук этих шагов она узнает из тысячи других. Осторожная и неспешная поступь крепких жилистых ног, так не свойственных простому зодчему…

Веки поднялись. Взгляд синих глаз снова уткнулся в стену напротив. Но мысленный взор видел Уасет, тонущий в оранжевых лучах закатного солнца.

Шаги стихли в четырех махе[11] от нее. Он покорно выжидал, пока она соизволит с ним заговорить.

Не оборачиваясь, она поинтересовалась. Ее голос отдавал легкой хрипотцой.

– Как он?

– У него лихорадка, о, госпожа моя, – ответил гость сладким тоном, подобно меду диких пчел, – слишком сильная. Возможно улучшение, но… – он многозначительно замолчал.

– Но, что? – нетерпеливо бросила она.

– Но неизвестно, будет ли оно. Пока что… все очень плохо.

– Ясно, – в ее словах не сквозило и толики сожаления.

– Врачеватель сообщил мне, что он не встанет с постели.

– Как долго?

– Быть может, что… уже никогда.

Она поджала губы. Ее глаза сузились.

– Этот нубийский[12] поход стоил слишком дорого, – процедила сквозь зубы она, – а он больше ни о чем другом не думает! Как и его сын!

– Госпожа моя…

– У него нет права на Та-Кемет! – дыхание перехватило, она задохнулась от ярости. Пальцы заскребли по кирпичу. – А он… а он… тринадцать лет я… ар!

– Не гневайся, моя прекрасная госпожа, – вкрадчиво произнес он, – они не стоят твоего божественного покоя.

Она вновь на мгновение прикрыла глаза и шумно вдохнула. Горячий воздух обжег легкие, но заставил сердце биться ровнее.

«Его голос… так приятно слышать его голос. Он успокаивает лучше самых нежных благовоний».

Она снова подняла веки. Дыхание пришло в норму.

Солнечный диск достиг горизонта, коснувшись его нижним краем. Ра готовился к очередной встрече с Апопом[13].

– Верно, – уже спокойно бросила она. – Голова должна быть ясной.

– О, моя богиня, она у тебя подобна чистому небу, – все так же вкрадчиво проговорил он.

Пальцы прошуршали по рисунку антилопы. Руки медленно соскользнули со стены, а затем она скрестила их на груди.

– Пусть у него нет прав, – слова тихо срывались с ее уст, – но я всегда просчитываю наперед. А это значит, надо действовать. Пока еще не поздно. Что скажешь?

– Храм Ипет-Сут[14]? – тут же предложил он.

– Может быть, но… – подумав, она решительно мотнула головой. Черные, как смоль, волосы парика описали дугу и вновь опустились, едва касаясь прямыми кончиками плеч. – Слишком рискованно… и ненадежно.

Она услышала, как зодчий скребет пальцами по бритой голове.

– Тогда мне придется подумать об этом еще немного, – молвил он, – но я обещаю скоро что-нибудь сообразить.

В воздухе повисла тишина, в которой были слышны лишь звуки их собственного дыхания.

Какое-то время она молчала. Ее красивые глаза отстраненно разглядывали кирпичную кладку, не замечая, как покои погружаются во мрак. Наконец, нежные пухлые уста разомкнулись. В словах, сорвавшихся с них, сквозила неприкрытая ненависть.

– Я должна найти решение. Слышишь, Сененмут? Причем как можно скорее! Я слишком долго терпела его… их… обоих!

– Все будет хорошо, госпожа моя. Обязательно, – успокаивающе произнес он, делая шаг вперед, – но тебе стоит успокоиться.

Она обернулась через плечо.

Покои утопали в густом сумраке. Очертания большой кедровой кровати смутно виднелись в дальнем углу. Прохладный подголовник из слоновой кости так и манил, чтобы прилечь. Но она не хотела ложиться… Не хотела ложиться одна.

– Ты останешься сегодня.

Голос стал чуть мягче, но зодчий прекрасно знал, что ее просьба равносильна приказу.

Сененмут низко поклонился:

– Твое желание закон для меня, госпожа.

Ее губы подернула вялая улыбка:

– Тогда принеси мирры и пива. Хочу немного отдохнуть. А потом скажешь, что имеется у тебя на уме.

– Уже лечу, словно на крыльях, – проворковал он, и тихо вышел из покоев. Почти бесшумно, как он это умел. Вскоре звук касания сандалий о глиняный пол растворился где-то в глубинах дворца.

Она же вновь обернулась к стене, закрыла глаза и представила город…

Солнце уже полностью покинуло небосвод, на котором стали высыпать мириады многочисленных звезд. Ни одно облачко не мешало созерцанию красот ночного неба.

Город погрузился во мрак. На улицах зажгли факелы. С высоты дворца они казались такими же маленькими яркими звездами, как те, что сияли наверху. Где-то вдали раздался громкий лай собаки. В зарослях прибрежного камыша шипел встревоженный крокодил. Квакали лягушки. Временами доносились оклики стражников, совершавших обход. Однако в остальном ничто не нарушало наступившей тишины. Уасет отходил ко сну.

Однако ей было не до сна. Голова оказалась переполнена думами. Мысли вились, словно разъяренный осиный рой, в котором глупое дитя поковыряло палкой. Она чувствовала, что едва сдерживаемый гнев готов снова вырваться из клетки, подобно голодному льву.

И лишь вновь раздавшиеся шаги Сененмута помогли совладать с яростной вспышкой.

«Он способен успокоить меня простым присутствием».

– О, Апоп ненавистный! – воскликнул Сененмут, заходя в покои. – Темно, хоть глаз выколи.

– Под кроватью должны быть кремнии, – не оборачиваясь, бросила она, – зажги огонь в треножнике.

– Сейчас все будет, госпожа моя, – пообещал зодчий, пытаясь на ощупь найти прикроватную тумбу из черного дерева, инкрустированную серебром.

Впотьмах он случайно ударился о ножку кровати в виде золотой фигурки льва. Сененмут едва не выронил кувшин с пивом, который держал в правой руке. С тонких губ посыпались приглушенные проклятия.

Не поворачиваясь, она издала беззвучный смешок.

«Он такой смешной, когда ругается».

До носа долетел приятный аромат пшеничного напитка, приправленного медом. Запах мирры благодатно действовал на нее. Кажется, гнев стал отступать, сменяясь усталостью.

Тихо ворча себе под нос, Сененмут поставил посуду на тумбу и полез под ложе, шурша руками впотьмах. Потребовалось несколько мгновений, чтобы он нашел искомые предметы и выполз обратно. Раздался стук камня о камень. Полетели искры. И вот у входа уже горел огонь в медном треножнике. Пламя тихо потрескивало, выхватывая из темноты частички окружения. Покои озарились приятным тусклым светом. Теперь Сененмут мог не бояться расплескать по полу пиво. Ухватив глиняный кувшин, он разлил хмельной напиток по двум алебастровым кубкам и покосился на нее. Она продолжала стоять, молча всматриваясь невидящим взором во тьму.

– Ра справится с Апопом и без тебя, – буркнул он.

– Верно, – тряхнув головой, ответила она и отошла от стены, – я устала.

Зодчий ухмыльнулся:

– Если долго стоять на одном месте, то можно пустить корни.

– Ха!

Сененмут плюхнулся на кровать и ухватил кубки обеими руками. За годы, проведенные рядом с ней, он научился легко улавливать настроение своей госпожи. Вот и сейчас, взглянув на нее, понял, что можно отбросить церемониальный тон.

– Так дай же своим прекрасным ножкам отдохнуть.

Криво усмехнувшись, она сбросила сандалии и расположилась на ложе возле него. Ниже колен тут же разлилась истома. Она ощутила, как сильно гудят ступни. Подголовник из слоновой кости приятно холодил кожу. Со стороны окна доносился слабый ветерок, начинавший остужаться под действием ночной темноты. Запах мирры и звук его голоса заставили полностью успокоиться. Голова стала ясной, но мысли не покидали ни на миг.

Она взяла протянутый кубок и отхлебнула напитка:

– Ммм… Прекрасно.

– Для тебя я всегда выбираю все самое лучшее.

– Я знаю, – она отпила еще немного, – ну, что предложишь?

– Выпьем пива, расслабимся, проведем отличную ночь…

– Я не об этом, – перебила она, – что будем делать с ним?

– А, – в голосе Сененмута невольно просквозило разочарование, – вот ты о чем. Хотела вроде отдохнуть?

– Хотела. Но дела все-таки важнее.

Сененмут притворно застонал:

– Может, отложим все это до завтра?

Она отмахнулась и совершила еще один глоток:

– Отдохнем, когда примем решение.

– Тебе и вправду стоит немного отвлечься…

– Сененмут! – она слегка повысила тон и сдвинула брови.

– Хорошо-хорошо, – сдался он, не рискуя спорить. – Так, чем тебе не нравится мысль с храмом Ипет-Сут? – зодчий в свою очередь отпил пива, осушив кубок едва ли не на треть. – Хапусенеб твой верный подданный. Он сделает все, как полагается. И даже лучше.

– Слишком ненадежно, – недовольная, что приходится повторять, ответила она, – мало ли, что может пойти не так? Я не хочу рисковать.

– Не понимаю твоих опасений, – проворчал Сененмут, отрешенно глядя в сторону.

– Потому, что я умею просчитывать наперед. А ты – нет, – подметила она, вертя кубок в ладони.

Зодчий вздохнул, но спорить не стал. Да и кто он такой, чтобы делать это? Его взор устремился вперед.

У противоположной стены виднелся огромный сундук из такого же черного дерева, как и прикроватная тумба. Ларь украшала синяя глазурь, а по бокам были нанесены желтые изображения Херу.

«В нем она хранит свои любимые драгоценности. А знает ли госпожа, что моя любимая драгоценность – это она сама? О, Амон, надеюсь, что знает. И я не могу расстраивать свою богиню. Значит, придется пойти на риск. Очень большой и серьезный… даже кощунственный, но…».

Сененмут вздрогнул и тяжко вздохнул.

Она покосилась на него:

– Что, мысли кончились?

Зодчий сдержанно улыбнулся:

– Есть еще одна. Она посетила меня, пока я шел впотьмах за выпивкой.

– О, – она согнула ноги в коленях и с нетерпением посмотрела прямо в его карие глаза, – тебе явился сам Джехути[15]? Так, рассказывай, давай!

Еще раз подметив про себя красоту ее синих очей, Сененмут наклонился и прошептал ей кое-что на ушко.

Услышав слова, сорвавшиеся с его уст, она ощутила легкое возбуждение. Изящные пальцы крепче обхватили алебастровый кубок. На щеках зарделся румянец. Однако взгляд стал ледяным и сосредоточенным.

– Что скажешь, моя прекрасная госпожа? – поинтересовался Сененмут, слегка отстраняясь и смачно глотая пиво.

– Хм… – ее рот слегка приоткрылся, холодный взор устремился в сторону, – интересно…

– На что только ни пойду для своей богини.

Она вновь обернулась к нему:

– Интересно, но опасно.

Сененмут пожал плечами:

– Кто не рискует, тот не пьет…

– Опять ты за свое! – поморщившись, перебила она, – Понабрался откуда-то этих словечек.

– Я же был простым зодчим! – извиняющимся тоном ответил Сененмут. – Со всякими оборванцами приходилось дело иметь.

– Ты уже не простой зодчий, – напомнила она, – так что прекращай.

– Как скажешь, госпожа, – притворно вздохнул тот, – значит, эта мысль тебе тоже не понравилась?

Загадочная улыбка промелькнула на ее пухлых устах:

– Я такого не говорила. Я сказала, что это опасно… но мне нравится.

– Ради тебя я хоть с Апопом сражусь, – Сененмут вновь приложился к кубку.

– Хочешь стать джати[16]?

Он аж поперхнулся, выплевывая пиво обратно.

Довольная произведенным впечатлением, она грациозно потянулась, словно дикая кошка:

– Вижу, что хочешь.

Сененмут отставил сосуд и ошеломленно воззрился на нее.

«Боги всемогущие, вот теперь… теперь риск полностью оправдан! И плевать на кощунство! Джати… Скажи мне кто об этом пару лет назад, в лицо бы рассмеялся!».

– Что с тобой, Сененмут? – наслаждаясь его изумлением, проворковала она. – Слишком душно, аль дар речи потерял?

– Ты это серьезно? – просипел зодчий.

Она вскинула тонкую бровь:

– А разве когда-то было иначе?

Он уже собрался склониться к ней, дабы впиться в эти манящие сладкие губы, но она сделала предостерегающий жест.

– Но сначала я поговорю с ним. Быть может, ничего и вовсе не понадобится.

– Конечно-конечно, – быстро закивал зодчий, – все будет так, как ты пожелаешь.

Она улыбнулась и в свою очередь отставила кубок:

– Тогда, пожалуй, на сегодня с делами можно закончить.

Ухватив Сененмута за шею, она притянула к себе. Тот впился в ее уста, с которых сорвался стон удовольствия. Дыхание участилось и стало глубоким, но на этот раз уже не от гнева. Усех был снят с шеи и бесцеремонно брошен на пол. Следом полетел и его схенти[17]…

Огонь продолжал приятно потрескивать в треножнике. По покоям разносился запах мирры, а с берегов Хапи прилетал слабый ветерок. Где-то там, во мраке ночи, Ра начинал свою яростную схватку с Апопом, чтобы на рассвете вновь появиться в сверкающей лодке на небе, заявив о победе.

Ей тоже предстояла битва. Битва за Та-Кемет. И она должна выйти из нее победителем. Иначе и быть не может. Ведь она – достойная дочь и наследница своего отца. Дочь, нареченная Хатшепсут.

[1] Уасет (Фивы) – одна из столиц Древнего Египта. Город располагался в 700 км к югу от Средиземного моря на обоих берегах Нила. Начиная с XI династии, город становится главной резиденцией фараонов и столицей всего царства вплоть до XXII (ливийской) династии.

[2] Хапи – древнеегипетское название Нила и одноименного бога-покровителя реки.

[3] Черная земля (на древнеегипетсокм «Та-Кемет») – название плодородной части Древнего Египта. Безжизненные пески Ливийской и Аравийской пустынь назывались Красная земля («Дешрет»).

[4] Ра – древнеегипетский бог солнца, верховное божество у древних египтян.

[5] Гиксосы – название народов, завоевавших часть Древнего Египта в XVIII-XVI вв. до нашей эры. В их число входили амореи, хурриты и, вероятно, хетты. Изгнаны фараоном Яхмосом I, основателем XVIII династии (Тутмосиды).

[6] Бабилим (Вавилон) – древний город в Южной Месопотамии, столица Вавилонского царства. Один из крупнейших городов в истории человечества.

[7] Пунт – известная древним египтянам территория в Восточной Африке. Был расположен на Африканском Роге (полуостров Сомали).

[8] Амон – древнеегипетский бог черного небесного пространства, воздуха. Позже, при Новом царстве – бог солнца (Амон-Ра). Считался покровителем Фив.

[9] Усех – древнеегипетское драгоценное ожерелье-воротник. Изготавливалось из бусин, драгоценных камней или металлов. Иногда имело фигурные изображения-символы по краям.

[10] Херу (Гор) – бог неба и солнца в облике сокола; человека с головой сокола или крылатого солнца.

[11] Махе – «царский локоть», ок. 52 см.

[12] Нубия – историческая область в долине Нила севернее суданской столицы Хартума и южнее египетского Асуана.

[13] Апоп – в египетской мифологии огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, изначальная сила, олицетворяющая Хаос, извечный враг бога солнца Ра. Каждую ночь происходит их битва в подземном царстве, из которой Ра выходит победителем, и наступает новый день.

[14] Ипет-Сут – Карнакский храм. «Избранное место». Крупнейший храмовый комплекс Древнего Египта, главное государственное святилище эпохи Нового царства.

[15] Джехути (Тот) – древнеегипетский бог знаний, Луны, покровитель библиотек, ученых, чиновников, государственного и мирового порядка.

[16] Джати – великий управитель, высшая должность в Древнем Египте. Правая рука фараона.

[17] Схенти – льняная набедренная повязка, спереди напоминающая фартук.

Глава 2

Саптах очень спешил. Черный парик из овечьей шерсти то и дело съезжал на его мясистое лицо, закрывая глаза.

– Да пропади он пропадом! – в сердцах бросил торговец, вновь водружая непослушный предмет на короткую шевелюру. – Побреюсь наголо и выкину этот кусок дерьма!

Придерживая парик одной рукой, и вытирая пот с широкого лба другой, он бегом завернул за угол рынка. Постоянный гвалт, царивший на торговой площади Хут-Ка-Птах[1], стал более приглушенным и уже не так бил по ушам.

Карие глаза судорожно осматривали длинный хлев. Верблюды прятались от жарких лучей солнца, скрываясь за соломенной крышей. Некоторые потягивали воду из лохани и равнодушно следили за толстым караванщиком. Другие почесывали бока задними ногами, про себя явно подумывая – а не плюнуть ли в этого растяпу? Или Мин[2] с ним? Третьи угрюмо нажевывали сушеное сено, издавая аппетитное чавканье.

Не задерживаясь взглядом на животных, Саптах посмотрел в сторону дальнего конца стойла и с облегчением выдохнул. Он еще не уехал. Хотя уже вывел свой одногорбый корабль пустыни на солнечный свет и проверял походные тюки.

– Эй! – заорал Саптах, взмахнув рукой и бросившись ему навстречу.

Парик вновь попытался съехать на лицо, однако в этот раз караванщик был начеку. Привычным движением, он водрузил предмет на место.

Человек обернулся. Черные глаза на гладком худощавом лице пристально вгляделись в торговца.

Саптах в очередной раз подметил, что его кожа слишком темная для жителя Та-Кемет, но слишком светлая для нубийца. Его можно было принять за техену[3], но у людей из западных пустынь не бывает таких пухлых губ.

«Интересно все-таки, кто его родители?».

Однако задавать подобные вопросы торговец не решался. Его знакомый не любил рассказывать о прошлом.

– Стой! – крикнул он, отпуская парик, ибо ощутил, что схенти вот-вот сползет с толстого живота. – Проклятье!

Человек засмеялся. Белые зубы сильно выделялись на фоне обветренного лица:

– Да жду я, жду, Саптах. Не спеши, а то парик потеряешь. Или вовсе с голым задом останешься! Верблюды оценят.

Словно в подтверждение, некоторые животные перестали жевать и с интересом воззрились на пробегающего мимо караванщика.

Торговец остановился, пыхтя, как вьючный мул и вымученно улыбнулся, поправляя парик:

– Спасибо, Саргон. Пропади это дерьмо пропадом!

– Что за спешка? – поинтересовался тот. – Забыл чего?

Саптах подтянул схенти и уже неспешным шагом направился к мулату. Его глаза невольно задержались на мече, висевшем у того на поясе. Длинный бронзовый клинок, украшенный серебряной гравировкой необычайной красоты. Как только торговец ни уговаривал продать это оружие, тот наотрез отказывался.

– Он слишком дорог мне, – каждый раз отвечал мулат.

Чем же был дорог ему этот меч, Саргон не уточнял, а Саптах не спрашивал. По той же причине. Его знакомый не любил рассказывать о прошлом.

– Да, забыл, – вымученно произнес торговец, останавливаясь рядом и переводя дух. Его голый округлый живот вздымался, подобно бархану.

Верблюд мулата презрительно фыркнул.

– Не вздумай плюнуть, горбун лохматый, – беззлобно проворчал Саптах, пытаясь отдышаться.

– Не бойся, не плюнет. Верно, Минхотеп? – Саргон легонько похлопал животное по шее, и тот довольно заурчал.

– Все еще не могу привыкнуть к тому, как ты назвал верблюда, – улыбаясь во весь рот и вытирая испарину, пропыхтел караванщик.

Мулат улыбнулся в ответ:

– Просто я думаю, что оно принесет мне удачу.

– Мин доволен[4], – хмыкнул Саптах, – как и я, что застал тебя.

– Видимо, это нечто важное, раз ты сорвался сюда в разгар дня.

– Да, видит Ра, так оно и есть, фух. Дай мне только пару секунд, – Саптах глубоко вдохнул и выдохнул.

Саргон терпеливо выжидал, пока тот придет в себя после вынужденной пробежки. С его весом это было нелегким испытанием. Тот, в свою очередь, глядя на крепкое тело мулата, прикрытое лишь белым схенти с узором льва, решил, что стоит немного похудеть.

– Ты, ведь, в Бабилим едешь, да? – наконец отдышавшись, уточнил Саптах.

Саргон кивнул:

– Точно. Передам парочку твоих безделушек торговцу в Хазете[5] и отправлюсь в Междуречье, – его глаза прищурились, – ты ведь обещал мне отдых.

– Так я и не отказываюсь, ты что?! – с жаром уверил караванщик.

– Славно. Тогда я еду в Бабилим.

– Великолепно!

Саргон вскинул брови и улыбнулся:

– Решил поехать со мной?

– Нет-нет-нет! – Саптах поднял пухлые руки перед собой. Золотые браслеты на них сверкнули в лучах солнца. – У меня и тут дел хватает, разгребать не разгрести.

– Жаль, – хмыкнул мулат, – вдвоем путешествовать не так скучно.

– О, на этот счет можешь не беспокоиться, – издал смешок Саптах, – я, собственно, поэтому тебя и искал.

– Да? – в глазах Саргона блеснул огонек любопытства.

– Ага, – кивнул торговец, – сопроводить кое-кого надо бы.

– До Бабилима? – удивленно уточнил мулат.

– До него родимого.

– И кого же это надо сопровождать?

– Сына одного вельможи из Уасет. Он едет учиться аккадской клинописи.

– Хм, – хмыкнул Саргон, – а я-то тут причем?

– Ну, тебе же не впервой в далекие края ехать? – скорее утверждая, нежели спрашивая, произнес Саптах.

– Не впервой, – признался тот.

– Ну, вот, – довольно заулыбался Саптах, – к тому же, отлично владеешь мечом. Кстати, не передумал…

– Не продается, – отрезал мулат.

– Жаль, – немного скис торговец.

– Я уже говорил…

– Помню-помню. Он тебе дорог.

– Точно.

– Хотя до сих пор не понимаю, почему? – воскликнул Саптах. – Ну, ладно это чучело горбатое… – верблюд издал внутриутробный звук, и караванщик пригрозил ему пальцем, – не смей плеваться!

– Я не продам меч, – нахмурился мулат.

– Ну, хорошо-хорошо, – примирительно протараторил торговец. – Так, что? Возьмешь паренька с собой?

Саргон задумался. Путь обещал быть долгим и нелегким. Стоит ли отягощать себя заботами о сыне вельможи? А если с ним, не дай боги, что случится по дороге…

Видя его сомнения, караванщик добавил:

– Тебе хорошо заплатят.

– Не знаю, Саптах, – задумчиво протянул Саргон, – такое путешествие небезопасно. Сам знаешь.

– О, да брось! – воскликнул торговец. – Ты же не караван, груженный разным добром поведешь. Кто на вас полезет-то?

Мулат все еще сомневался:

– Плата, говоришь, хорошая?

– Очень! Двадцать пять дебенов[6]!

– Сколько? – присвистнул Саргон.

– Серебром[7], – многозначительно добавил караванщик.

– Даже так? Похоже, этот вельможа невероятно богат. Или он хочет сделать своего сына писцом пер-А[8]?

– Да кто ж их там знает, богачей этих, – проворчал Саптах, вновь подтягивая спадающий схенти.

Несколько секунд мулат обдумывал предложение, но, в конце концов, желание получить щедрую награду взяло верх над осторожностью.

– Ну, хорошо. Серебро лишним не будет.

– Хвала богам, – с облегчением выдохнул Саптах, – спасибо, что выручил, дружище!

Саргон пристально глянул на торговца из-под полуопущенных век:

– А ты-то чего такой радостный? Тоже с этого что-то имеешь?

– А то! – довольно зарделся Саптах. – Это же я нашел, с кем отправить мальчика в путь!

– Мальчика? – оторопело переспросил мулат. – Ему сколько лет-то?

– А я разбираюсь что ли? Ну, на вид эдак десять.

Саргон нахмурился.

Увидев, как помрачнело лицо мулата, Саптах с тревогой поинтересовался:

– Что-то не так?

– Маловат для такого путешествия, – медленно произнес Саргон.

– Но… ты же, справишься, верно? – с надеждой в голосе спросил торговец.

– Я-то справлюсь, – угрюмо хмыкнул мулат, – а вот справится ли он?

– О, благодаря твоей помощи так точно! – с напускной уверенностью воскликнул Саптах.

Мулат шумно выдохнул через рот, издав подобие верблюжьего урчания. Минхотеп подозрительно покосился на хозяина.

Саптах вновь начал волноваться:

– Да все будет хорошо! Только представь, какую награду ты получишь! Сможешь купить себе дом с рабами! А?! – и тут добавил свой главный довод. – Оплата сразу.

– Сразу? – изумился мулат.

Это предложение казалось ему все более и более странным… но в то же время невероятно заманчивым. В конечном итоге, он не смог противиться искушению.

– Сразу, – кивнул торговец.

«Кажется, он и вправду нуждается во мне, – подумал Саргон, – интересно, смогу ли я выторговать для себя еще немного? Путешествие-то будет сложным. С десятилетним мальчишкой за спиной».

– Придется добавить к награде серебра, – решительно заявил Саргон.

У караванщика вытянулось лицо.

– Добавить? – переспросил он тонким голоском.

– Точно.

– Но…

– Никаких «но». Иначе вези его до Бабилима сам, – бросив это, мулат демонстративно начал опираться о верблюда, явно намереваясь тронуться в путь.

– Стой! Хорошо-хорошо! – быстро затараторил Саптах. – Все будет! Отсыплю тебе немного из своей доли.

Мулат сделал вид, что обдумывает предложение торговца. У последнего вновь выступила испарина на лбу. Явно боялся услышать отказ. Наконец, спустя пару мгновений, Саргон улыбнулся и отошел от Минхотепа.

– Ладно. Я согласен.

– Ф-у-у-х, спасибо тебе, дружище! – выдохнул караванщик.

– Серебром отблагодаришь, – хмыкнул тот, – веди его.

Саптах тупо уставился на мулата:

– Кого вести?

– Паренька своего, – нетерпеливо уточнил Саргон.

– Так… он не мой… да и приедет только завтра утром.

Мулат закатил глаза. Их белки напоминали яичную скорлупу.

– О, боги.

– Можешь переночевать в моем доме. Тут рядом, совсем недалеко, – участливо предложил Саптах, – лучшая комната виллы на втором этаже и отличное ячменное пиво. Да я ради тебя даже лавку сейчас закрою!

– Какая неслыханная щедрость.

– Хе-хе, за это дело я получу гораздо больше, чем за полдня торговли.

– Ладно, – буркнул Саргон, – надеюсь, это того стоит.

– Еще как стоит!

– Хорошо. Едем.

– Э-э-э… я на него не залезу!

– Не бойся, я подсажу, – усмехнулся мулат.

– Да и стойла у меня нет, – быстро добавил торговец, – давай лучше пешком, а? Тут недалеко же, говорю.

– Хрм, – проворчал Саргон. – Только подожди тюки сниму да Минхотепа обратно заведу.

– Конечно-конечно, – торопливо поддакнул Саптах, вытирая пот со лба, и про себя радуясь, что так быстро смог уладить прибыльное дело.

***

– Заходи и будь, как дома, – учтиво пролепетал торговец, открывая перед Саргоном дверь в свое жилище – небольшую, но уютную двухэтажную виллу.

Дом был обнесен невысокой стеной, выложенной из сырцового кирпича. Перед входом располагался маленький пруд, окруженный финиковыми пальмами. От гладкой поверхности воды отражалось синее небо, придавая той приятный голубоватый цвет. В кронах деревьев заливались пением белые трясогузки. Справа раскинулся небольшой сад из смоковниц.

– Хочешь отдохнуть в тенечке? – поинтересовался Саптах. – Принесу тебе смокву и кружечку пива.

– Нет, я лучше в дом, – пыхтя, как вьючный мул, ответил Саргон.

Оба тюка ему пришлось тащить на своем горбу. Руки торговца же были постоянно заняты тем, что не давали спадать парику с головы и схенти с причиндалов. Саптах сказал, что его вилла недалеко от рынка. Это «недалеко» растянулось на полгорода. Саргон был ужасно вымотан и раздражен.

«Своя ноша не тянет, говорите? Пха! Как бы не так!».

– Желание гостя закон, – весело произнес торговец, обходя пруд и двигаясь в сторону входа.

Саргон, крепко сжав губы, плелся за ним. Смуглое тело покрылось испариной и лоснилось, словно он недавно искупался в реке. Денек выдался жарким. На небе ни облачка. Ветра, как назло, тоже не было, что лишь усиливало зной. Тюки, полные походного снаряжения и провизии отнюдь не добавляли настроения.

Поэтому, когда они вошли в тень первого этажа, мулат с облегчением выдохнул и поставил скарб на глиняный пол.

– Можешь оставить вещи здесь, – предложил Саптах, – раб отнесет в каморку.

– Да, это было бы неплохо, – согласился он, утирая лицо предплечьем.

– Сатхекет! – заорал караванщик на весь дом. – Принеси пиво в комнату для гостей и…

Он не успел договорить. Нога в пыльной сандалии наступила в лужу непонятной жидкости, и Саптах, взмахнув руками, растянулся на полу пузом кверху.

«Вот теперь он точно походит на песчаный бархан».

Подумал Саргон, и невольно улыбнулся. Торговец по жизни оставался рассеянным. За исключением тех случаев, когда надо было считать деньги.

– О-о-о, – застонал караванщик, осторожно садясь на полу, – Птах-покровитель[9], что это?!

– Не знаю, – Саргон едва сдерживал смех.

Саптах провел пальцами по луже и поднес ладонь ко рту:

– Да это же пиво! О, всемогущая Хатхор[10], кто разлил здесь пиво?!

– Ты сильно ушибся?

– Да причем тут я?! Пиво пролили! Сатхекет!

– Я пойду наверх, прилягу, ладно?

– Да-да, конечно, – торговец начал подниматься, опираясь на стенку, – лестница наверх, и первая дверь направо. Сатхекет, шакалы тебя подери!

С трудом сдерживая смех, Саргон неторопливо поднялся, прошел по узкому коридору и толкнул тростниковую дверь.

Комната для гостей оказалась небольшим помещением прямоугольной формы, выходившим окном во внутренний дворик. Вид из него был серый и невзрачный – весь кругозор загораживала соседняя стена. А посмотреть вниз было невозможно. Отверстие располагалось слишком высоко. Слева стояла небольшая кровать на маленьких ножках. Подголовника не было, однако Саргона это ничуть не смутило. Он так устал, что готов был завалиться и на соломенную циновку. Справа примостился узкий столик. Грубо сколоченный и небольшой. Больше в комнате ничего не было.

Мулат вошел внутрь, прикрыв за собой дверь. С первого этажа доносились приглушенные голоса. Кто-то разговаривал на повышенных тонах. Очевидно, Саптах отчитывал Сатхекет за пролитое пиво. Саргон невольно улыбнулся, вспоминая момент забавного падения торговца. Каравнщик хоть и был хитрым ужом, когда дело касалось наживы, но в остальном оставался миролюбивым тюфяком.

Подойдя к столику, он отстегнул меч от пояса и положил его на столешницу. Серебряная гравировка загадочно сверкнула в солнечном свете. Он вспомнил слова матери, когда она отдала ему оружие.

– Храни его в память об отце.

– Меч принадлежал ему?

– Нет. Он немой свидетель его смерти.

Саргон не стал расспрашивать. Мать все равно бы не ответила. Она слишком замкнутая и неразговорчивая. А рассказывать об отце и вовсе не любила.

– Воспоминания причиняют боль, – говорила она.

Единственное, что она поведала, так это то, что тот родом из Бабилима, и Саргон носит его имя. Поэтому он и решил наведаться в Двуречье и поискать дом отца в царстве кашшу[11].

Раздался стук в дверь.

Саргон отвлекся от мыслей и обернулся:

– Входи.

Тростниковая преграда отворилась, и на пороге показалась щуплая девушка с овальным лицом и короткими темными волосами. Худенькое тело облегало грубое полотнище, оставлявшее маленькую грудь открытой. В тонких руках она держала небольшой поднос с чашей ячменного пива и тарелкой смоквы.

– Еда для господина, – тоненьким голоском произнесла девушка.

– Сатхекет? – догадался Саргон.

Та молча кивнула.

– Саптах не сильно ругался?

Девушка потупила взор:

– Не очень. Но я сама виновата. Не уследила.

– Поставь на стол.

Сатхекет послушно выполнила просьбу и установила поднос, невольно залюбовавшись мечом с серебряной гравировкой. От Саргона не укрылся ее взгляд.

– Понравился?

– Да, господин, – прошептала она, смущенно краснея и отходя на шаг.

Саргон улыбнулся и кивнул:

– Можешь идти.

– Я… – девушка сцепила руки перед собой, – господин Саптах сказал, чтобы я помогла почтенному гостю расслабиться.

Мулат окинул ее взглядом.

«Может… если бы я так не устал».

– Не нужно, – ответил он, – от меня сейчас мало пользы. Все, чего я хочу, так это поспать.

– Прости меня, господин… – едва слышно прошептала она, отступая к выходу.

– Доброго дня, Сатхекет.

Та кивнула и прикрыла за собой дверь.

Саргон тяжко вздохнул. В руках ниже локтей расплывалась ноющая боль.

«Не стоило тащить тюки через полгорода».

Он подошел к столу и отхлебнул пива из чаши. Оно оказалось приятным на вкус и принесло долгожданную прохладу.

Со стороны окна донеслось птичье щебетание. Саргон обернулся и увидел, что меж прутьев оконной решетки устроился бурый воробей. Птичка внимательно следила за ним своими черными глазками. Хвостик вяло покачивался на весу.

– Что, проголодался? – улыбнулся мулат.

Тот чирикнул, словно понял, о чем человек говорит.

– Хочешь смокву? – спросил Саргон и разломил плод пополам.

[1] Хут-Ка-Птах (Мемфис) – древнеегипетский город, располагавшийся на рубеже Верхнего и Нижнего Египта, на западном берегу Нила.

[2] Мин – в египетской мифологии бог плодородия и покровитель странствующих караванов.

[3] Техену – древнеегипетское название для территории в Северной Ливии, прилегавшей непосредственно к египетской границе, и населявшего его племени.

[4] Минхотеп – с древнеегипетского «Мин доволен».

[5] Хазета – Газа.

[6] Дебен – древнеегипетская единица измерения массы. Во времена Нового царства равнялась 91 гм.

[7] Серебро в Древнем Египте ценилось дороже золота, так как реже встречалось на территории этой страны.

[8] Пер-А – фараон.

[9] Птах – древнеегипетский бог, творец мира, бог правды и порядка, особенно почитался в Мемфисе.

[10] Хатхор – в египетской мифологии богиня неба, радости, любви, опьянения, материнства, плодородия, веселья и танцев.

[11] Кашшу (касситы) – древние племена, обитавшие в горных местностях Западного Ирана, в верховьях реки Диялы и ее притоков у северо-западных пределов Элама (юго-западный Иран). После захвата Вавилона хеттами установили свою власть над Междуречьем.

Глава 3

В просторных покоях стоял сумрак. Пламя от пары треножников разгоняло тьму, высвечивая кедровую тумбу. На ней стоял глиняный кувшин с ароматным напитком. Слева примостился высокий деревянный сундук. Ларь был покрыт черной краской, а поверх виднелся рисунок Херу в человеческом обличии и головой сокола. Через решетчатое окно влетал свежий ветерок, дувший с берега Хапи. День уже давно сменился ночью. Свет уступил свои владения тьме. Поэтому прохладный воздух беспрепятственно проникал внутрь, смешиваясь с запахами мирры и сладкого пива.

Он лежал на огромной кровати из черного дерева, инкрустированной серебром. Ложе поддерживали четыре толстые ножки в виде золотых львов. Голова покоилась на мягкой соломенной циновке, аккуратно свернутой под затылком. Наголовник из слоновой кости, так приятно холодивший кожу в душные ночи, сегодня только раздражал и вызывал дополнительную боль. Слегка затуманенный взор зеленых глаз был устремлен в потолок, на котором виднелась ручная роспись, посвященная его походу в северные земли Нубии…

Вот он стоит на боевой колеснице. В нее запряжена двойка прекрасных скакунов. Их головы венчают павлиньи перья. Они величаво развеваются на горячем ветру. Сам он, в сверкающем чешуйчатом доспехе, украшенном драгоценными камнями, гордо смотрит перед собой. Его не страшат ни сильные порывы, обжигающие лицо. Ни орды врагов, поджидающих впереди. Ему неведом ужас. Взгляд серьезен. Подбородок выпячен вперед. Его лик сияет, подобно Ра. Как и положено богу. Ведь он и есть бог. Воплощение Херу[1]. Он натягивает тетиву огромного лука. Пущенная стрела со свистом рассекает воздух и обрывает жизнь врага. Врага, посмевшего восстать против Та-Кемет. А впереди идут его верные воины. Стройные ряды внушают трепет. Прямоугольные щиты, закругленные на конце, защищают их тела, а копья и топорики повергают непокорных в пыль. Они заставляют их склониться перед истинным владыкой, на челе которого сияет позолоченый хепреш[2]…

«Чудесные воспоминания…».

С потрескавшихся губ сорвался тяжкий стон. Каждый раз, когда он возвращался в этот мир, словно утопленник, вынырнувший из реки, тело обдавал нестерпимый жар.

«Нет… Нет…Лучше подумать о чем-нибудь еще…».

В этот момент он почувствовал, как кто-то крепко сжал его правую руку. Чьи-то нежные ладони.

«Я узнаю их…».

Словно издалека, до слуха донесся знакомый мягкий голос.

– Тебе плохо, любовь моя?

Он, Аа-Хепер-Ен-Ра[3], Владыка Та-Кемет, нареченный Джехутимесу, медленно повернул голову.

Возле кровати на коленях стояла его любимая наложница Исет и, с нескрываемой тревогой и горечью, следила за ним. Повелитель невольно подметил, как она исхудала. Округлые щеки осунулись. Их покрыла нездоровая бледность. Под покрасневшими очами появились черные круги. Но для него она по-прежнему оставалась самой красивой женщиной на свете. О, эти прекрасные темные волосы, разделенные продольным пробором и плотно облегающие лицо. Они ниспадают ей прямо на пышную грудь. Идеальный прямой нос. Манящие губы…

Кажется, он вновь стал уплывать в воспоминания. Помимо своей воли…

Она была дочерью знатного вельможи из Уасет. А он оказался так несчастлив в браке, навязанном традицией Та-Кемет, что тут же попал под чары ее красоты. Предложил стать своей наложницей. При этом так волновался, словно он простой деревенский мальчишка, а не владыка долины Хапи. И она согласилась! Да, от предложения Херу не принято отказываться. Но уже тогда Джехутимесу дал себе слово – он не станет брать ее силой. Какой-то частичкой своего Ка[4] пер-А чувствовал, что согласие было искренним. Шло от чистого сердца. Как показало время – он не ошибся. И тем сильнее оказалась привязанность. Исет любила его таким, каков он есть. Тихим. Мягким. Слабым. Никогда не упрекала и не повышала голоса. Никогда не совершала попытки унизить. В отличие от Божественной супруги. Подарила ему долгожданного сына. В отличие от Хатшепсут…

«Чудесные воспоминания…».

Они были лучше, чем о нубийских походах. Светлые. Прекрасные. И только еще более крепкое пожатие заставило его вернуться обратно…

– Тебе плохо? – повторила Исет, едва сдерживая подступивший к горлу комок.

Ей было невыносимо горько смотреть на это изможденное, покрытое испариной лицо. Некогда красивые и так знакомые взору черты неумолимо менялись под ударом недуга. Но она не могла отвести взгляд. В груди щемило и кололо, словно в нее вонзали кинжал. Раз за разом. Все глубже и глубже. А затем острие безжалостно поворачивали.

– Все хорошо, – прошептал он, сжимая ее ладонь в ответ. На пересохших устах появилась вымученная улыбка. – Тебе нужно отдохнуть. Поспать. Я вижу, как ты устала…

Исет старалась изо всех сил, но почувствовала, что не может больше сдерживать слез. Глаза увлажнились против воли.

– Я буду здесь, – с трудом проговорила она, глотая комок, – я всегда буду здесь. С тобой.

Он снова вымученно улыбнулся.

Джехутимесу хотел отослать ее. Чтобы она отдохнула. Набралась сил… И не видела его таким. Не мучила себя. Она бы послушалась. Она всегда его слушается. Его любимая… его ненаглядная Исет… Но он не смог этого сделать. Одна лишь мысль о том, что может больше никогда не увидеть ее, вгоняла в ужас. И эта участь была страшнее смерти.

«Прав был отец. Я слаб не только телом, но и духом. И поздно уже что-либо менять».

Словно прочитав сомнения пер-А, Исет вцепилась в его тощую ладонь обеими руками:

– Нет! Не отсылай меня, мой господин! Я не могу без тебя, слышишь?! Не могу!

Терпеть больше не было сил. Горькие слезы полились из глаз, ручьями стекая по щекам, подобно водопаду. Лицо Исет заблестело в свете пламени треножников.

Джехутимесу ободряюще улыбнулся ей уголками губ.

«Я не хочу видеть ее слез… но и не могу отослать ее… о, эти муки… Усир[5], надеюсь, ты смилостивишься над нами…[5]Я не хочу видеть ее слез… но и не могу отослать ее… о, эти муки… Усир[5], надеюсь, ты смилостивишься над нами…».

Образ любимой начал расплываться перед глазами. Болезненная дрема снова начинала туманить разум. Однако уплыть в ее молочные объятия ему не удалось. В коридоре послышались спешные шаги.

Непроизвольно он скосил взгляд в сторону выхода. Спустя несколько мгновений в проеме показалась она. Все то же привычное белое платье, плотно прилегающее к телу. Да, она знала, как подчеркнуть свою красоту. На шее сверкал усех из золота с головами соколов.

Презрительный взгляд синих подкрашенных глаз скользнул по Исет. Пухлые губы разомкнулись, и она холодно бросила:

– Оставь нас.

– Нет, – испуганно ответила та, вцепившись в руку пер-А.

Очи Хатшепсут налились льдом.

– Я велела оставить нас.

– Нет!

– Великая царица приказывает тебе уйти!

– Я не покину его, – прошептала Исет. Ее тело пробила дрожь.

– Как ты смеешь ослушиваться меня? Наложница! – грозно зашипела она, словно потревоженная кобра.

– Я не брошу своего господина! – рыдая, крикнула та и уткнулась лицом в руку Джехутимесу. Ее слезы тут же высыхали от жара его тела.

«Ох, моя Исет… – … – подумал Аа-Хепер-Ен-Ра, – … – …Моя любимая, храбрая Исет… Не стоит злить Великую царицу…».

– Все хорошо, – с трудом пробормотал Джехутимесу, заставляя себя вернуться в реальность. – Мы недолго. Так ведь?

Супруга сдержанно произнесла:

– Конечно.

– Слышишь?

– Но… – всхлипнула Исет, – любовь моя…

Хатшепсут передернуло, но никто этого не заметил.

– Подожди снаружи, – пер-А нежно провел пальцами по ее руке, – потом сразу вернешься.

– Слушаюсь… господин мой…

Наложница с трудом поднялась, нехотя отпуская горячую ладонь. Она тщетно пыталась унять дрожь. Пошатываясь на затекших ногах, Исет вышла из комнаты, стараясь не смотреть на царицу. Та презрительно оглядела ее заплаканное лицо.

Когда Исет скрылась в коридоре, ее взгляд оценивающе пробежался по исхудалому телу Джехутимесу.

– Как ты? – спросила она чисто из вежливости.

– Не заметно… да? – прохрипел Аа-Хепер-Ен-Ра.

– Просто хочу услышать от тебя, – пожала она плечами.

– Нормально, – сухо ответил он. Так же сухо, как было во рту.

– Судя по виду, я в этом сомневаюсь, – она сделала несколько шагов вперед.

– Что тебе нужно, Хатшепсут?

Она округлила глаза:

– Вот, значит, как ты встречаешь свою любимую супругу? Я пришла озаботиться о твоем здоровье, а ты…

– Любимую супругу… – он закашлялся. – Давай обойдемся без этого.

– Хм. Как хочешь, – вяло пожала плечами она, – лекарь сказал…

– Когда ты в последний раз справлялась о моем здоровье? – резко перебил он. Лихорадка немного отступила, но пер-А чувствовал, что ненадолго. – Можешь не отвечать… Я знаю. Никогда… Лучше давай к делу. Зачем пришла?

«Чем быстрее мы уладим все свои вопросы, тем скорее ты уйдешь отсюда… и я снова смогу увидеть ее».

Скрестив руки на груди, Хатшепсут прошла через всю комнату и остановилась возле окна, устремив взор в кирпичную стену. Прохладный ветерок играл ее темными волосами. Снаружи пальмы шелестели листьями во мраке.

– Кто станет Херу?

– О, я знал, что тебя интересует только это, – просипел Джехутимесу, – не терпится, когда я стану Усиром[6].

– Вовсе нет! – наигранно возмутилась она. – Просто лекарь сказал, что ты можешь уже не встать.

– Лекарь может ошибаться.

– Знаю, но разумнее будет продумать все наперед.

– Вижу… ты уже продумываешь.

– Я забочусь о Та-Кемет, – холодно ответила Хатшепсут.

– А я не забочусь… да? – этот разговор начинал его утомлять похлеще нубийского похода и лихорадки вместе взятых.

– Ты не в том состоянии, чтобы заботиться.

– Не веришь в мое чудесное исцеление, сестренка?

Она не ответила.

Джехутимесу хмыкнул:

– Можешь не отвечать. Ты никогда не верила в меня. С чего бы начинать верить сейчас.

Она продолжала молча смотреть в стену.

– Помнишь нашу беседу в Ипет-Сут?

– Какую еще беседу? – не оборачиваясь, переспросила она.

– Накануне моего похода в Нубию, – Херу вновь закашлялся.

– К чему сейчас этот разговор?

Пер-А пропустил ее вопрос мимо ушей:

– Ты еще тогда назвала меня жалким слабаком… Даже Верховный жрец Хапусенеб это слышал… До сих пор представить не могу, что он подумал обо мне… Аа-Хепер-Ен-Ра позволяет себя пенять, как дворовую собаку… – с губ сорвался стон. – Именно тогда я решил, что отправлюсь в поход.

– Вот как? – в ее голосе засквозило любопытство. – Из-за меня?

– Нет, – Джехутимесу хрипло засмеялся, – ради тебя я не готов был шевельнуть и пальцем уже тогда… – он увидел, как напряглась ее изящная спина.

«А ведь когда-то она возбуждала во мне желание. Страсть. Забавно, правда?».

– Тогда ради кого? Уж не ради ли той наложницы?

– Исет? Нет… мне не нужно ей что-либо доказывать… ни тогда… ни сейчас…

– Так ради кого же? Ради жрецов?

– Нет… – кажется, лихорадка вновь начала усиливаться.

– Значит, для Та-Кемет.

– Ради себя… – возразил пер-А. – Чтобы доказать себе… самому, что я не тот, кем ты меня считаешь.

– Хм, – презрительно хмыкнула Хатшепсут. – Всегда знала, что на первом месте у тебя собственное «я», а не процветание Та-Кемет.

Джехутимесу не ответил на словесный выпад. Он почувствовал, как вновь начинает проваливаться в полубредовое состояние:

– Еще при жизни отец говорил, что мечтал о таком сыне, как ты… Жалел, что родилась дочкой… Помню твое лицо, когда нас связали узами брака. Смотрела на меня, словно на прокаженного… Как цыпленок на змею… До сих пор удивляюсь, что согласилась разделить ложе со мной…

– Хватит! – крикнула царица, резко оборачиваясь. Ее лицо так раскраснелось, словно это у нее была лихорадка, а не у него. – Сейчас есть более важные дела, чем пустые разговоры о прошлом!

– И какие же? – хмыкнул он, смотря в потолок.

«Эх, сейчас бы вновь встать на боевую колесницу…».

– Ты должен подумать, кто будет после тебя, – с трудом сдерживая гнев, проговорила Хатшепсут.

– Разве я этого не сделал? – невинно ответил он. – Какая оплошность с моей стороны… Проклятая болезнь… Из-за нее стало плохо с памятью. Но еще не поздно, верно? – он замолчал, неосознанно стремясь позлить ее.

Крылья носа царицы едва заметно дернулись:

– Ну?

– Уверен, ты знаешь ответ… – прошептал Джехутимесу.

– О, да, клянусь Амоном! – с придыханием ответила она. – Я давно должна была стать Херу!

– Правда?

– Ты прекрасно помнишь волю нашего отца, – ее голос резал, подобно металлу, – но все равно пошел наперекор ему.

Пер-А тяжко вздохнул.

– Да… и я не раз просил прощения… но тринадцать лет назад ты была не против…

– А что ты хотел от юной девчонки?! Напуганной и охваченной горем?! Я не знала жизни, не знала как тогда поступить… – она на миг прикрыла веки, – но с тех пор многое изменилось.

– Тут ты права… – тихо молвил Херу, – многое…

– И я заслужила вернуть себе то, что ты отнял у меня!

– Ты вступила в брак по своей воле… – Джехутимесу закашлялся.

– Ха! – Хатшепсут мотнула головой. – А у меня был выбор? Ты предоставил его мне? Нет! Все, чего ты можешь, так это вечно просить за все прощения! Но все равно поступаешь по-своему, – она шумно втянула ноздрями воздух и выдохнула. – Однако хватит пустых разговоров! Я знаю, в чем нуждается Та-Кемет. Что действительно нужно нашей земле. И мне точно хватить сил и воли, чтобы…

– Я объявляю своего сына наследником Та-Кемет, – прервал ее на полуслове пер-А.

Джехутимесу услышал, как дыхание сестры перехватило.

– Что… ты… что?

– Ты все слышала…

– Он сын наложницы! У него нет права на Черную землю!

– Знаю, – он медленно повернул голову к ней, – зато у Нефру-Ра есть.

Хатшепсут побледнела:

– Только не говори мне, что хочешь…

– Я уже передал свою волю Верховному жрецу… он уверил, что Амон… даст… согласие… на этот союз.

– Ты что… ты что сделал?

– У меня тоже не было права, – прохрипел пер-А, – но я стал Аа-Хепер-Ен-Ра… хоть за что-то могу сказать тебе спасибо.

– Ты не посмеешь!

– Херу сказал свое слово, – молвил Джехутимесу, отворачиваясь. Тело стало содрогаться от лихорадки. – А теперь, прошу, позови сюда мою Исет… Я хочу держать ее за руку.

Чувствуя, что закипает от гнева, подобно котлу с горячей водой, Хатшепсут спешно покинула покои супруга, не удосужив последнего даже мимолетным взглядом.

Джехутимесу был не против. Последние годы он лишь терпел навязанную законом жену. Хоть и в тайне признавал, что сам виноват. Это была плата. Плата за то, чтобы стать пер-А. И он терпел. Терпел в надежде, что Хатшепсут подарит ему наследника. Того, кто станет новым воплощением Херу. Поведет людей за собой. Приведет Та-Кемет к славе, которую та заслуживает. К которой не смог привести он сам. Но боги повелели иначе. Хатшепсут родила ему дочь, очаровательную Нефру-Ра. Он любил ее, несмотря на то, что та унаследовала частичку характера своей матери. Милая малышка со слегка вспыльчивым нравом. Но она не устраивала пакости. Не унижала его, как Хатшепсут. Хотя та постоянно настраивала дочь против отца. Нефру-Ра много времени проводила с Сененмутом… этим зодчим… который с повеления царицы стал ее наставником…

Хатшепсут говорила, что тот обучает их дочь письменности и обычаям веры, готовя Нефру-Ра будущее Верховной жрицы храма Амона-Ра. Джехутимесу пропускал эти слова мимо ушей. Он прекрасно знал, что назначение зодчего в наставники девочки – всего лишь повод, чтобы приблизить его к личным покоям Хатшепсут. Но пер-А было плевать. Он давно перестал испытывать какие-либо чувства к Божественной супруге, и для него не имело значения, с кем та развлекается по ночам. Его больше беспокоило, какие мысли может внушить Сененмут в неокрепший разум маленького ребенка…

Как бы там ни было, пер-А любил свою дочь. Однако истинным светом для него стал сын от Исет. Его прекрасной, ненаглядной Исет…

Которая вновь держала его за руку…

[1] В Древнем Египте фараон считался живым воплощением бога Гора (Херу).

[2] Хепреш – древнеегипетский царский головной убор. Известен как «голубая корона» и «военная корона». Красилась в синий цвет и украшалась желтыми и золотистыми дисками, символизирующими солнце.

[3] Аа-Хепер-Ен-Ра («Грандиозное проявление Ра») – тронное имя фараона Тутмоса II (Джехутимесу).

[4] Ка – жизненная сила, черты характера или судьба человека. Один из эквивалентов души у древних египтян.

[5] Усир (Осирис) – бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших.

[6] В Древнем Египте считалось, что фараон после смерти становится Осирисом.

Глава 4

Она влетела в собственные покои, едва не уронив медный треножник. Разъяренная и раскрасневшаяся, Великая царица метала молнии из глаз, подобно самой Сехмет[1]. Сененмут сразу понял, что разговор с Джехутимесу ничем хорошим не закончился.

Не глядя на него, Хатшепсут молча прошла и оперлась о стену с антилопами. Он отчетливо слышал ее глубокое дыхание. Блики от пламени из треножника играли на его встревоженном лице. Закинув руки за голову, зодчий лежал на постели и внимательно наблюдал за царицей. Та продолжала смотреть в пустоту, глубоко вдыхая прохладный воздух. В свете огня ее силуэт в облегающем платье ярко контрастировал с ночной темнотой.

«Надо быть настороже сегодня. Она явно не в духе».

Облизав пересохшие губы, он тихо спросил:

– Пиво будешь?

Она ответила не сразу, какое-то время храня молчание. Где-то в небе раздался пронзительный вопль сипухи[2], и он совсем не прибавил зодчему настроения. Треск от огня, всегда такой умиротворяющий, сейчас не производил никакого впечатления. Когда же с уст Хатшепсут сорвался ответ, в нем прозвучало столько металла, что можно было джет[3] резать.

– Да, пожалуйста.

– Сладкое?

– Нет. Хочу покрепче.

– Уверена?

– Покрепче! – злобно повторила она.

– Хорошо-хорошо, госпожа моя!

Он сел и поднял с пола еще один кувшин. Из него шел запах фиников.

Наполняя алебастровые кубки, Сененмут поинтересовался:

– Аа-Хепер-Ен-Ра явил свою волю?

– Да, – сухо бросила она.

Зодчий уже догадался, но, все же, рискнул спросить:

– И каков был его ответ, лотос мой?

– А что, по мне не видно?! – рявкнула Хатшепсут, поворачиваясь к нему лицом.

Руки Сененмута задрожали, и он чуть не пролил пиво на тумбу.

– Прости, о, богиня, должен был понять…

– Слабак! – она будто не слышала. – Немощный мерзавец!

– Ты ведь предвидела, что так может быть… – напомнил зодчий.

– Тварь!

Хатшепсут продолжала бесноваться, мечась по покоям, словно львица в клетке. Будь у нее на пути столик или табурет, непременно опрокинула бы. Сененмут чувствовал, что ее ярости необходим немедленный выход. Иначе она обрушит гнев на кого-то еще. Например, на него самого.

«Либо… надо потушить этот пожар прямо сейчас!».

Он развернулся, держа кубки в руках, и ослепительно заулыбался.

– Напиток для прекрасной богини готов, – проворковал зодчий.

Она резко остановилась и посмотрела на него. Сененмуту показалось, что ее синие глаза пронзают его насквозь, однако своего взгляда не отвел. Внутренне весь сжавшись, он протянул ей один из кубков. При этом постарался придать голосу максимально мягкие нотки.

– Вот. Покрепче, как ты и просила.

Зодчий подметил, как начинает спадать румянец с этих знакомых округлых щек, а упругая красивая грудь перестает вздыматься от тяжелого дыхания. Про себя он с облегчением выдохнул.

«Спасибо, Амон-Ра, кажется, ты снова спас мою задницу. Я вечный твой должник. Хотя ты давно обязан был испепелить меня за то, что я развлекаюсь с твоей Хенемет[4]».

Она взяла протянутый кубок. На пухлых губах заиграло подобие улыбки.

– Я говорила, что твой голос успокаивает получше аромата мирры?

– Нет, прекрасная госпожа моя, не говорила.

– Ну, вот теперь сказала, – Хатшепсут залпом осушила добрую половину кубка.

– Не упадешь? – рискнул подшутить он.

– Хм, – она махнула на него рукой, словно отгоняя муху.

– Понял-понял.

Сененмут вовсе не обиделся. Потягивая пиво, он внимательно следил, как царица пытается разделаться с напитком за раз. Зодчий готов был подхватить ее в любой момент. Однако этого не потребовалось.

Хатшепсут громко выдохнула и, отдав кубок, потребовала:

– Еще!

– Моя прекрасная звезда, мы должны…

– Еще, я сказала!

Он спешно повиновался. Отдал ей свой сосуд, а сам вернулся к тумбе за добавкой.

Когда стал наливать новую порцию, то услышал ее хриплый голос:

– Не волнуйся. Клянусь Хатхор, я не упаду.

– Просто беспокоюсь…

– Не напьюсь, говорено тебе!

– Все-все! Я понял.

Он наполнил алебастровый кубок до краев и обернулся к ней. Хатшепсут стояла посреди покоев и потягивала пиво, смакуя каждый глоток. Былой жажды и остервенения уже не было.

– Полегчало, – ухмыльнулась она, и в ее улыбке Сененмут заметил долю игривости.

– А я ведь и вправду решил, что ты захотела ублажить Хатхор.

– Хм, – царица отпила еще немного и утерла губы, – может, еще успеется, но тебя я все равно не перепью.

У зодчего округлились глаза:

– Считаешь меня пьяницей?

– Ха! – прыснула Хатшепсут, – ты и есть пьяница. Вспомни ту дыру, из которой я тебя вытащила. Как пытался залить горе дешевой брагой в пригородном трактире.

– Вот уж чего-чего, а это вспоминать я не хочу, – буркнул тот.

Он прекрасно помнил, что находился тогда на грани разорения из-за сорвавшихся планов строительства новой гробницы для писца. Однако его зодческие способности уже в те времена были подмечены юной Хатшепсут. В последствие она нашла в нем и другие дарования…

– Не обижайся, – она завлекательно улыбнулась.

Сененмут почувствовал легкое возбуждение. Напряжение спало.

– Как я могу обижаться на свою госпожу?! – воскликнул он, в свою очередь пригубляя напиток. Пиво пришлось кстати.

– Вот и не обижайся, – ее взгляд посерьезнел, – а теперь… давай поговорим о деле. Раз этот мерзавец решил оставить меня без того, что принадлежит мне по праву… опять… Придется пойти на то, о чем ты мне поведал.

Зодчий побоялся, что она сейчас снова распалится, но этого не произошло. Хатшепсут оставалась спокойной и расслабленной.

– О, госпожа, – он приблизился к ней, – ради тебя я на все пойду.

– Ну?

– Лучше всего это сделать утром, как только Ра полностью взойдет над горизонтом. Он любит в это время выходить на прогулку по Хапи.

Хатшепсут сморщила носик:

– Никогда не понимала его любви к катанию на лодках.

– На ладье, – поправил Сененмут.

– Неважно, – она пожала плечами, – кто с ним будет?

– Яхмеси Пен-Нехбет и…

Царица изумилась:

– Яхмеси Пен-Нехбет?

– Да, он самый, – кивнул зодчий, – разве ты не знаешь, госпожа моя? Он же наставник…

– Я помню, – нетерпеливо перебила царица, – удивлена, что он ходит за ним даже на прогулках по Хапи.

Сененмут вздохнул:

– Яхмеси прицепился к нему, как комар к смоле.

– Хмм…

Хатшепсут вспомнила этого сурового, но верного воина. Он ходил в походы на гиксосов не только при ее отце, но и во времена деда – его тезки пер-А Яхмеси. Пен-Нехбет весьма уважаемый и почитаемый старец как при дворце, так и во всем Уасет. С возрастом он немного размяк, однако оставался хорошим и опытным наставником. Какое-то время даже занимался воспитанием ее самой, хотя молодую царицу всегда больше интересовали государственные дела, нежели воинская дисциплина и порядок. Пока царевна Нефру-Ра переживала период младенчества, Пен-Нехбет исполнял роль ее воспитателя и наставника. Потом, когда малышка подросла, Хатшепсут передала ее на попечение Сененмуту, а Яхмеси отправила на покой… Но вскоре появился он, и Джехутимесу решил, что справедливый и опытный вояка станет идеальным наставником для своего новорожденного сына, вызвав бывалого воина с заслуженного отдыха обратно ко двору…

«Слишком идеальным, – подумала Великая царица, —от него уже исходят эти глупые воинственные замашки. Ничего удивительного. Каков учитель, таков и ученикнегоот него уже исходят эти глупые воинственные замашки. Ничего удивительного. Каков учитель, таков и ученик».

– Но это сыграет нам на руку, – вырвал ее из воспоминаний Сененмут.

– Правда? Интересно, как? – Хатшепсут отпила еще немного.

– Яхмеси Пен-Нехбет хоть и преданный вояка, но слишком стар, чтобы замечать всякие мелочи.

– С ними будет кто-нибудь еще?

– Да, лотос мой. Несколько гребцов, да парочка телохранителей.

– И?

Сенемут загадочно улыбнулся. Сейчас он походил на лисицу, задумавшую стащить утку из пруда.

– Но они не смогут помешать. Все произойдет, когда царская ладья отчалит от берега и выплывет на середину реки.

– И что дальше? – легкие нотки нетерпения прозвучали в ее тоне.

– А дальше он упадет в илистые воды Хапи, а престарелый Яхмеси ничем не сможет помочь, – лицо зодчего скривилось, – жаль, в том месте слишком глубоко, да и крокодилы рядом плавают… несчастье-то какое…

– Как же он в Хапи упадет? – хмыкнула Хатшепсут. – Удар хватит что ли?

– Почти, – подмигнул Сененмут, – корни бешеной травы[5] легко спутать со сладкими плодами моркови… а припадок с ударом от зноя.

– Интересно, – протянула Хатшепсут, устремив невидящий взор в сторону.

– Нет человека, нет… – начал было зодчий, но она тут же прервала.

– Ты опять за свое? Сколько раз говорить, бросай этот простолюдинский говор!

– О, прости меня, дурака, – спохватился он, – впредь постараюсь не осквернять твой божественный слух постыдными речами.

– Как ты собираешься это сделать? – Хатшепсут вернулась к обсуждению. – Ты же знаешь, что пищу постоянно проверяют.

– Проверяют только для него, – уточнил зодчий, – но Яхмеси то и дело угощает его своей.

– Вот как? – вскинула брови она.

– О, да, моя госпожа. Пен-Нехбет вечно твердит, что на свежем воздухе у него зверский аппетит. Сметает все подчистую.

– А если что-то пойдет не так?

– Что тут может пойти не так, моя богиня? – изумился Сененмут.

– Не знаю, – пожала плечами Хатшепсут, – но я всегда просчитываю наперед. Вдруг Яхмеси сам отведает яств?

Зодчий вздохнул:

– Не думаю, госпожа, что он станет есть сам. Пен-Нехбет последнее время часто жалуется на плохой аппетит. Старость. Он и хлебной крошки в рот не берет до самого вечера.

– Хм, – она вновь отвела взор, – тогда… это звучит хорошо. Пусть мне и не нравится, что приходится делать.

– У тебя нет выбора, о, богиня, – проворковал зодчий, – ты достойна быть Херу.

Царица посмотрела ему в глаза, затем поставила кубок на крышку сундука с драгоценностями и обхватила шею Сененмута руками.

– Мудрые слова, – прошептала она.

– Я доставил тебе удовольствие, моя госпожа? – он подался вперед.

– Хмм, – Хатшепсут приоткрыла уста, – ты можешь его продлить прямо сейчас.

– Твое желание для меня закон.

***

Саргон проснулся на рассвете, когда первые лучи солнца стали проникать в комнату для гостей. Меч с серебряной гравировкой переливался в пучках света, нежно лаская взор. Рядом стояла пустая чаша из-под пива, которую он осушил перед отходом ко сну. На глиняной тарелке виднелась половинка смоквы. Другую половинку они съели вместе с воробьем. Остатки вчерашнего пиршества валялись между прутьями окна в виде засохших крошек.

Потянувшись, мулат встал и расправил плечи. Руки ниже локтей ныли, но уже не так сильно, как вечером.

«Надеюсь, не придется опять тащить на своем горбу тюки до рынка. Этого еще не хватало».

Он забрал меч и пристегнул к поясу. Раздался стук в дверь.

– Да?

– Это Саптах.

– Входи.

Саргон провел ладонями по лицу, прогоняя остатки сна.

Тростниковая дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился Саптах. На нем были все те же непослушный черный парик и белый схенти, на котором мулат приметил пару новых сальных пятен. Судя по жиру, блестевшему у торговца на губах, тот уже успел плотно позавтракать.

– Мог и меня позвать, – укоризненно подметил Саргон, указывая пальцем на лоснящийся подбородок торговца.

– А-а-а, – отмахнулся тот, утирая рот тыльной стороной ладони, – то был всего лишь небесный барашек[6]. Так, что ничего ты не пропустил.

– Ну-ну. Надеюсь, хоть дашь еды в дорогу?

– Обидеть меня хочешь что ли? – насупился Саптах. – Я уже велел Сатхекет насолить парочку перепелок. Сейчас она хлопочет на кухне за салатом и луком.

– Если бы ты не заставил меня тащить тюки через полгорода, то поводов ворчать у меня стало меньше, – напомнил Саргон.

Саптах развел руками и виновато заулыбался:

– Ну не мог же я гнать моего Хепа ради мелочи какой-то!

Глаза мулата округились:

– Мелочи?! И что еще за Хеп?

– Это мой бык, – гордо приосанившись, заявил торговец.

– Ты назвал быка Хепом[7]?

– А что тут такого?

– Ничего, – хмыкнул мулат, – а еще удивлялся, почему моего верблюда кличут Минхотепом.

– То верблюд, а то священное животное, – подметил Саптах.

– Надеюсь, сегодня твое священное животное подбросит меня до рынка?

– Ну, конечно! – воскликнул караванщик. – Сегодня ведь за дебенами поедем! Телега уже запряжена. Дай мне только чуток минут, чтобы собраться.

– Я подожду внизу.

– Как скажешь, дружище, – Саптах вышел в коридор и скрылся за углом, напевая себе под нос поучения Птаххотепа[8].

Саргон еще раз проверил крепление, а затем окинул взглядом комнату. Его взор остановился на глиняной тарелке. Секунду поразмышляв, он взял вторую половину смоквы и положил ее между прутьями окна.

«Воробей будет доволен».

Улыбнувшись, он вышел и прикрыл за собой дверь. Саптах уже скрылся в своей комнате.

Спустившись, Саргон увидел, как раб-нубиец, пыхтя как вьючный мул, волочит тюки в сторону выхода.

Хмыкнув, мулат огляделся.

Впереди находился внутренний дворик с небольшим фонтаном чистой воды. На колоннах вокруг вилась виноградная лоза. Справа от входа был проход в другое помещение. Оттуда доносились аппетитные запахи свежей зелени, соленой птицы и рыбы. Видимо, кухня. Чуть помедлив, мулат направился туда и остановился в проеме, скрестив руки на мощной груди. Сатхекет хлопотала за готовкой. Прислонившись к косяку, Саргон стал наблюдать за девушкой. Та продолжала нарезать листья салата и жемчужный лук[9] в глиняную тарелку. На ней было все то же облегающее и грубое одеяние. Мулат подметил, что сзади Сатхекет очень хороша собой.

– Тебе досталось за пиво? – внезапно спросил он.

Девушка вздрогнула, выронив нож. Тот с гулким стуком брякнул о глиняный пол. Сатхекет развернулась и уставилась на мулата широко распахнутыми глазами. В них застыл испуг.

– Что? – прошептала она.

– Ты разлила пиво у входа.

– Я… я… не сильно, господин… – от волнения девушка стала заикаться.

– Точно? – вскинул бровь мулат.

Сатхекет быстро замотала головой:

– В-все х-хорошо, господин… н-ничего не было.

– Вот и отлично, – он распрямился, – еда для меня готова?

Она залилась краской:

– А… я… уже отдала… п-положили в тюки…

Смущение рабыни искренне развеселило Саргона.

– Вот и славно! До встречи, Сатхекет, – мулат рассмеялся и вышел из кухни.

Саптах уже поджидал у входа, переступая с ноги на ногу.

– Давай-давай быстрее! – подгонял он, – сынок вельможи ждать не будет. Или тебе моя кухарка дороже серебряных дебенов?

Продолжая смеяться, мулат подметил:

– Ты сам мне ее вчера предлагал!

– Так вчера и надо было. Дают – бери! А он, видите ли, устал! Вот и прислуживай гостям потом!

– Да не ворчи ты, Саптах.

– Не буду, если пошевелишься. Хеп там совсем уже изошел. А мне еще лавку открывать!

[1] Сехмет – в египетской мифологии богиня войны, палящего солнца и яростной мести, богиня-покровительница Мемфиса и супруга бога Птаха. В мифе о наказании Ра человеческого рода за грехи Сехмет истребляет людей. Лишь подкрашенное охрой (или красным гематитом) пиво, похожее на кровь, смогло опьянить и усмирить кровожадную богиню.

[2] Сипуха – вид хищных птиц семейства сипуховых, наиболее распространенная в мире птица семейства сипух. Из отряда совообразные. Верхняя часть тела охристо-рыжая, нижняя – белая. Оперение пушистое.

[3] Джет – папирус.

[4] Хенемет – «жена». Хатшепсут Хенемет-Амон – «Первая из почтенных, супруга бога Амона». Царица носила этот титул, являясь Верховной жрицей храма Амона-Ра. Сененмут иронизирует на эту тему.

[5] Бешеная трава – белена.

[6] Небесный барашек (Бекас) – небольшая птица с очень длинным, прямым и острым клювом. При полете может издавать звук, похожий на блеяние козы или овцы.

[7] Хеп (Апис) – священный бык в древнеегипетской мифологии, имевший собственный храм в Мемфисе.

[8] Поучения Птаххотепа – древнеегипетское литературное произведение жанра «поучения», является единственным сохранившимся в полном виде дидактическим произведением времени Древнего царства. Птаххотеп – древнеегипетский сановник, живший во времена V династии (XXV-XXIV вв. до н.э.). Позднее считался одним из великих древних мудрецов.

[9] Жемчужный лук – лук-порей.

Глава 5

Миновав пруд перед домом Саптаха, где щебетал довольный воробей, они вышли за стены, оказавшись на одной из широких улиц Хут-Ка-Птах. Здесь располагались прочие, похожие друг на друга, виллы торговцев различной степени достатка. Лик Ра только показался над горизонтом, поэтому тут царили сумрак и прохлада. Возле входа поджидала двухколесная телега, в которую был запряжен молодой, но крепкий бычок. Его тело покрывала бурая шерстка, а на рогатой морде застыло глуповатое, но дружелюбное выражение.

– Поздоровайся, Хеп, это Саргон, – весело проговорил Саптах, кряхтя и взбираясь в телегу, – в отличие от Минхотепа, он не плюется.

– Никто из нас не плюется, – закатил глаза мулат, однако потом шутливо добавил, – мое почтение.

Бычок издал короткое мычание и махнул хвостом.

Решив, что с приветствиями покончено, Саргон взобрался следом. Тюки с вещами и провизией уже лежали в дальнем углу.

– Готов, что ли? – поинтересовался торговец, вооружаясь тростинкой.

– Точно.

– Тогда поехали! Вперед, Хеп!

Тот послушно двинулся с места. Известняк приятно захрустел под колесами повозки и копытами бычка.

– Почему ты не купишь паланкин? – спросил Саргон, когда телега подпрыгнула на одном из камешков.

– Потому, что у меня токма два раба, – ответил Саптах, – то есть… один раб и одна рабыня.

– Не понял.

Торговец вздохнул:

– Ну, гляди. Чтобы тащить паланкин надо иметь четырех здоровых лбов. Двое спереди и двое сзади.

– Можно обойтись и двумя, – возразил мулат.

Хеп подъехал к каменному мосту, перекинутому через узкий канал и начал переходить на другую сторону. Вода была темной и илистой. Впереди виднелась окраина города, за которой сразу начиналась Дешрет – Западная пустыня. Утро выдалось безветренным, так что горячий воздух песков не обжигал их лица.

– Конечно, можно, – согласился караванщик, – но есть одна помеха.

– Да? И какая же?

– А ты глянь на меня!

Саргон пробежал по Саптаху оценивающим взглядом и констатировал:

– Славный мужичок?

– Пха! – хмыкнул тот. – Спасибо тебе за лесть конечно, но я не об этом.

– А о чем?

– Жирный я!

– Как смело ты о себе.

– Зато честно. Я всегда стараюсь быть честным, – тут он наклонился к мулату и заговорщически прошептал, – кроме тех случаев, когда дело касается дебенов.

– Мог и не уточнять, – ухмыльнулся Саргон.

Тем временем телега пересекла каменный мост, и Хеп свернул по другой улице на север. Выложенная известняком, она шла вдоль канала к рыночной площади на окраине Хут-Ка-Птах. Слева выстроились небольшие хижины бедняков из желтого кирпича-сырца с соломенными крышами. Иногда попадались дома и вовсе слепленные из грязи, в которых ютились самые нищие жители города. Правая же часть Хут-Ка-Птах, расположившаяся по ту сторону канала, сильно контрастировала с западной. Богатые двухэтажные виллы вельмож с роскошными садами, прудами и виноградными лозами. Каждая окружена глиняной стеной, которая расписана всевозможными узорами. Вот на одной красками запечатлен извечный бой Ра со злобным змеем Апопом. Могучий бог заносит для удара свое копье, чтобы поразить порождение Хаоса. На другой изображены крестьяне, собирающие финики и виноград, чтобы затем положить их в деревянные кадки на хранение. А вот, на третьей, виден лик самого Сета – бога ярости и песчаных бурь, войны и смерти. Тело человека с головой отца когтей[1]. Стена с росписью выходила на запад, в сторону пустыни.

Но больше всех выделялся и поражал воображение огромный храм Птаха. Издалека он напоминал настоящую крепость. Его стены, возведенные из кирпича, возвышались над всем городом на множество небиу[2], как символ власти и покровительства над городом. А возле главного входа в обитель великого бога горделиво стояли две статуи из чистого мрамора, посвященные хозяину этой земли.

Саргон представил, как находится на самой вершине, и у него невольно закружилась голова. Он не сразу сообразил, что Саптах продолжает разговор.

– Прости, – спохватился мулат, – я не расслышал.

Торговец хмыкнул:

– Засмотрелся что ли?

– Точно, – признался Саргон, вновь бросая мимолетный взгляд на святилище.

– Ты же видел его уже.

– Видел, но… не перестаю восхищаться.

– Д-а-а, – согласился караванщик, – в Нубии нечасто такое увидишь, а?

– Не часто. Но и там есть на что посмотреть.

– Правда?

– Стоит там один храм. Настолько высокий, что кажется лестница ведет прямо в небеса. А две башни смотрят на город, подобно огромным великанам.

– Хм… интересненько.

Саргон улыбнулся:

– Это видеть нужно, чтобы почувствовать. Как дом Птаха.

Они замолчали и какое-то время ехали в полной тишине. Известняк продолжал хрустеть под колесами телеги и копытами Хепа. Бычок неспешно вез их вперед в сторону рынка. Солнце взошло уже наполовину. Кожа начинала ощущать первые признаки жаркого дня. Из домов стали выходить люди. Прикрытые лишь набедренными повязками, они собирали инструменты, дабы отправиться на работу в поле или в храм под неусыпным надзором местных жрецов.

– Так, насчет паланкина, – внезапно вспомнил Саргон, прерывая неловкое молчание.

– Ах, да, – караванщик смачно шлепнул себя по лбу, – так вот, мы остановились на том, что я жирный.

Мулат улыбнулся:

– Да, путем беглого осмотра, мы в этом убедились.

– Именно! А это значит, чтобы поднять такую тушу, как я, надо не два раба, а четыре. Причем крепких. А это стоит немало

– Так купи! У тебя же есть золото!

– Конечно, есть! – Саптах жалобно покосился на Саргона. – А еще я жадный!

Мулат рассмеялся и похлопал его по плечу:

– Тогда и вправду лучше пусть Хеп тебя возит.

– Вот и я о том же! – просиял торговец. – Давай, моя рогата морда, вези нас вперед!

Хеп коротко промычал в ответ.

– Я частенько хожу в храм и молюсь за его здоровье, – добавил Саптах.

– Он тебе так дорог?

– Будешь смеяться, но… да, – вздохнул караванщик, продолжая улыбаться.

– Нет, – покачал головой мулат, – не буду.

Спустя несколько минут впереди показался въезд на рынок. Первые торговцы уже открывали свои лавки. Скоро окрестность заполонит шум и галдеж. Люди наперебой, стараясь перекричать друг друга, начнут зазывать покупателей посмотреть и купить свой товар. Пока же здесь было тихо.

– Когда прибудет парнишка? – спросил Саргон.

– Да уж здесь должен быть.

– Вот как? – мулат вскинул брови.

– Так мне сказали, – пояснил Саптах, – они будут ждать нас возле хлева.

Телега въехала на площадь.

Сенкара, худощавый торговец зелени и фруктов, чья лавка располагалась прямо у входа, окликнул их:

– Доброго утра!

– И тебе того же! – поприветствовал торговец в ответ. – Да благословит Ра день твой!

Саргон молча кивнул.

– Не хочешь обменять парочку лазуритов на мои финики?

– Сдурел что ли? – заржал, словно конь, Саптах. – Еще бы на салат предложил!

Сенкара в свою очередь рассмеялся:

– Ну, и как после этого Ра благословит мой день?!

Повозка проехала дальше, оставляя лавку позади.

– Во дурачок, а? – бросил Саптах.

– Точно, – согласился мулат, – но славный малый. Как и многие здесь.

– Рад, что так считаешь. Получше Нубии, а?

Саргон слегка нахмурился. Саптах увидел небольшую перемену в настроении друга и озабоченно поинтересовался:

– Что не так?

– Нубия мой дом. Но там все немного иначе.

– Это как это иначе?

– Не любят вас там, – коротко ответил мулат, – людей Та-Кемет.

– Эх, – вздохнул торговец, – да, могу понять. Им нас восхвалять особо не за что, но… на все воля пер-А, да живет он вечно.

Мулат не ответил. Его лицо лишь больше омрачилось. Они успели проехать еще несколько лавок. Далеко не все из них были открыты.

– С утра ты был веселее, – подметил караванщик, – в чем дело-то?

– Я не знаю, – задумчиво протянул Саргон. – Не могу объяснить, – тут он перевел взор на Саптаха, – предчувствие какое-то нехорошее.

– Предчувствие?

– Да, – кивнул тот, – словно в сердце сейчас кольнуло.

– Чет я не понимаю.

– Ладно, не бери в голову.

Торговец с тревогой покосился на друга:

– О, Птах-покровитель, только не говори, что передумал!

– Не бойся, – Саргон хмыкнул, но взгляд оставался серьезным, – я дал тебе слово. А я привык держать его.

– Фух! Хвала богам! – выдохнул караванщик. – Да все будет хорошо! Это я тебя дурацкими расспросами смутил. Вечно языком треплю, как метлой по дороге.

Саргон вяло улыбнулся, но промолчал. Саптах наседать не стал. Тем более, Хеп уже остановился возле его лавки – просторного и широкого шатра, в котором могли убраться целых четыре торговца зелени и фруктов. Под навесом виднелись ряды закрытых кувшинов, кадки и несколько крепких деревянных сундуков.

– Ну все. Приехали.

– Угум, – Саргон обернулся за тюками.

Саптах спрыгнул на землю и потянулся. Непослушный парик вновь съехал на глаза, а белый схенти едва не оголил причинное место.

– Проклятье! – ругнулся он, водружая предметы на места. – Выкину это дерьмо, будь оно проклято!

– Ты уже давно собираешься, – подначил мулат, забирая тюки. Вены на руках вздулись.

– И выкину! – уверенно бросил торговец. – Вот только побреюсь.

– Во всех местах?

– Ага-ага, шутник. Пошли, дебены ждут.

Придерживая парик, Саптах направился к хлеву за рынком. Саргон последовал за ним. Тюки были тяжелыми, но пока что их вес не давал о себе знать.

Завернув за угол, они оказались перед длинным рядом стойл. Верблюды продолжали равнодушно пожевывать сено, пить воду и чесать бока. Окинув новоприбывших надменным взглядом, они вернулись к своим более важным делам. И только Минхотеп, завидев хозяина, приветственно заурчал. Несмотря на скарб, готовый перекочевать на спину верблюда, животное радо было видеть мулата.

Как раз напротив стойла, где обустроился Минхотеп, их ждали два человека. Первый – невысокий, но крепко слаженный воин с короткими черными волосами. Из одежды на нем была лишь серая набедренная повязка. Зато на поясе сверкал небольшой бронзовый топорик. Рядом висели два мешочка, чем-то набитые под завязку.

«Наверное, наша плата серебром» – подумал Саргон, медленно приближаясь к незнакомцам.

Взгляд мулата плавно перешел на спутника человека с топориком. Судя по всему, он и был сыном знатного вельможи, который решил отправить ребенка на обучение в школу клинописи. На вид ему и вправду около десяти лет. Полностью бритая голова сверкала в лучах восходящего солнца. И только на висках оставались две пряди черных волос, заплетенных в длинные косички. Жители Та-Кемет называли это «локонами юности» – символ несовершеннолетия. Спокойный взгляд карих глаз. Волевой подбородок. Светлое юное лицо. Слегка выпирающие щеки придавали ему округлый вид. Мальчик носил плотную белую рубаху с рукавами, опоясанную у талии кожаным ремнем. Ноги были обуты в маленькие походные сандалии. Сын вельможи с нескрываемым любопытством наблюдал за ними. Как Саргон тащит тяжелые тюки, и как Саптах пытается заставить сидеть на голове ненавистный парик.

– Да благословит Ра этот день! – поприветствовал караванщик.

– Да благословит Ра, – сдержанно ответил мужчина с топориком.

– Доброго дня, – произнес мальчуган звонким голосом.

– Это тебя я должен сопроводить до Бабилима? – спросил Саргон, опуская тюки на землю.

– Все верно, – ответил за того топорник, – доставьте мальчика в школу клинописи.

Мулат развел руками:

– В Бабилиме должно быть полно таких школ. В какую именно?

– Та, что к западу от Эсагилы[4].

– Понял, – буркнул Саргон.

– Эса… чё? – встрял Саптах.

– Храм такой, – отмахнулся мулат, – долго объяснять.

– Ух, ты, – прошептал мальчишка, во все глаза рассматривая клинок с серебряной гравировкой, – можно потрогать?

– Мал еще, – сдержанно улыбнулся Саргон, – вот подрастешь…

– И ты туда же, – недовольно поджал губы он, – ото всех это слышу. «Вот подрастешь»… – мальчик вздохнул.

Саргон улыбнулся чуть шире:

– Славный малый. Как тебя зовут?

– Джехутихотеп.

– Хм. Хорошее имя для писца.

– Угу, – Джехутихотеп продолжал восхищенно коситься на меч.

– Кхм, – встрял в разговор Саптах, – простите великодушно, но, может, поговорим об оплате? Мне ведь еще лавку открывать.

– Да, конечно.

Топорник отстегнул от пояса два мешочка. Один бросил Саргону, второй – Саптхау. Последнему пришлось отпустить парик, дабы поймать заветный кошель, и он вновь съехал ему на лоб.

– Как договаривались, – кивнул воин, – двадцать пять дебенов наемнику, пятнадцать тебе. Серебром.

– Ты обещал накинуть, помнишь? – спросил Саргон у караванщика.

– Да-да, с тобой разве забудешь? – не обращая внимания на парик, торговец развязал мешочек и высыпал серебро на ладони. То засверкало в лучах восходящего солнца. Пересчитав плату, Саптах взял два дебена и протянул их Саргону. Остальное спрятал обратно в мешочек.

– Не густо, – съязвил мулат.

– Ты итак получил двадцать пять! – парировал Саптах. – Совсем меня ободрать решил?

– Ну, конечно, – буркнул Саргон, направляясь к стойлу, – я и забыл, что ты становишься хитрозадым ужом, когда дело касается платы.

– Именно! Дебенчики – это я люблю, – хихикнул Саптах, пряча мешочек в складках схенти. – Не забудь, кстати, передать мой лазурит торговцу в Хазете и стрясти с него плату.

– Я помню.

Мулат вывел Минхотепа из хлева и водрузил на горбатого один из тюков. Затем сунул туда и свой мешочек с серебром.

– Вы остановитесь в Хазете? – поинтересовался топорник.

– Проездом, – сказал мулат, поднимая второй тюк, – все равно надо будет пополнить запасы провизии.

Закончив с приготовлениями, он обернулся к Джехутихотепу:

– Давай подсажу.

Паренек воспользовался подставленными ладонями и запрыгнул верблюду на спину.

– Держись крепче.

– Ага, – Джехутихотеп с интересом рассматривал верблюда, – его можно погладить?

– Да, он не кусается.

– Только плюется, – встрял Саптах.

– Я сейчас сам в тебя плюну!

–Ха-ха!

Мальчик осторожно провел ладошкой по Минхотепу. Последний дружелюбно заурчал.

– Ну, мы поехали?

– Сколько займет путешествие? – поинтересовался топорник.

Мулат пожал плечами:

– Если без задержек, то около месяца.

– Задержек? – воин вскинул брови.

– Всякое может случиться в пути.

– Надеюсь, сын моего господина доедет до места назначения в здравии, – сурово произнес топорник, – тебе за это щедро заплатили.

– Ой, да не волнуйся, крепыш! – встрял в беседу Саптах. – Я Саргона хорошо знаю. Уж с год как мои безделушки сохраняет и никогда не подводил! Так, ведь?

– Точно, – подтвердил мулат.

«Надеюсь, и сейчас не подведу».

Воин кивнул:

– Тогда в путь, – и протянул Саргону руку. Тот с удовольствием пожал ее. Хватка топорника оказалась крепкой. – Легкого пути, господин Джехутихотеп.

Мальчик отвлекся от созерцания верблюда и перевел взгляд на своего спутника. В глазах паренька застыло выражение грусти и печали.

– И тебе, верный друг. Передайте маме и папе, что я люблю их.

– Конечно, господин.

Задержав на юнце взгляд, топорник кивнул на прощание и спешным шагом направился в сторону рынка. Его сандалии резво взбивали дорожную пыль.

– Любопытный мужичок, – произнес караванщик, глядя тому вслед.

– Да, – согласился мулат.

– Зато сразу видно – при дебенах!

Мулат хмыкнул и покачал головой:

– Кто о чем, а ты о дебенах.

– Ха! Клянусь Мином, а о чем мне еще думать? Я ж торговец!

– И то верно.

– Ну, до встречи через пару месяцев? – Саптах развел руками, приглашая обняться.

– До встречи, приятель, – улыбнулся Саргон, отвечая взаимностью.

– И не забудь про лазурит!

– О! – застонал мулат, вскакивая на верблюда. – Минхотеп, поехали скорее, иначе этот толстяк меня с ума сведет!

– Ага! Ты же меня знаешь! – хихикнул караванщик.

– Иди уже лавку открывай! – бросил мулат, трогаясь в путь.

– Счастливого пути, дружище! – крикнул на прощание Саптах и засеменил в сторону рынка. Он снова пытался удержать пресловутый парик.

– Держись крепче, – повторил мулат на ухо юному спутнику.

– Хорошо, – спокойно ответил Джехутихотеп.

Они быстро пересекли рыночную площадь и направились на север по дороге из Хут-Ка-Птах.

[1] Отец когтей – африканское название трубкозуба.

[2] Небиу – 8 ладоней, ок. 60 см.

[3] Этеменанки (с шумерского «Дом основания неба и земли») – зиккурат в Древнем Вавилоне, предполагаемый прототип Вавилонской башни. Высотой примерно 91 м. Была разрушена по приказу суеверного императора Селевкидов Антиоха I, споткнувшегося там во время жертвоприношений в III в. до н.э. Башня была разобрана, а из ее кирпичей построен театр.

[4] Эсагила (с шумерского «Дом поднятой головы») – храмовый комплекс, посвященный Мардуку, богу-покровителю Вавилона. Крупный культурный центр Древнего мира, расположенный в современном Ираке.

Глава 6

Хатшепсут открыла глаза и уставилась в глинистый потолок. По углам сгустились тени. Очи немного слезились ото сна, из которого ее что-то выдернуло, но вот что – понять она пока не могла. Голова плохо соображала. Великая царица провела ладонями по щекам и помассировала виски. Тяжко вздохнула.

В покоях стояли прохлада и полумрак. Комната находилась в западной части дворца, поэтому солнечные лучи еще не успели проникнуть внутрь и нагреть воздух. Справа на ложе храпел Сененмут. Пробежавшись по нему взглядом, она вновь невольно подметила красоту его поджарого и крепкого тела. Позади него виднелась прикроватная тумба из черного дерева. На ней стоял пустой кувшин из-под крепкого пива. Оттуда долетал остаток аромата фиников. До сладкого напитка они вчера не добрались. Хотя такая шальная мысль мелькнула в голове после их бурного соития. Но она так устала этой ночью… И слишком много выпила…

«Удовлетворить Хатхор полностью удалось… как и меня».

Она невольно скосила взор на сундук с драгоценностями, стоявший у стены напротив. Два алебастровых кубка валялись на крышке. Естественно, оба тоже пустые.

«Хороший вечер… хорошая ночь… надеюсь, сегодняшний день станет и вовсе прекрасным».

Хатшепсут закрыла глаза, готовая снова отойти ко сну. Рано вставать сегодня в ее планы не входило. Когда разум стал проваливаться в благодатную дрему, в дверь покоев тихонько постучали. Царица резко подняла веки. Видимо, именно этот звук разбудил в первый раз. Робкий, осторожный стук в дверь. Она прислушалась. Спустя несколько секунд неизвестный постучал вновь. Также тихо и аккуратно, словно дверь была из стекла, и незваный гость опасался ненароком ее разбить.

Хатшепсут застонала от негодования, а затем тряхнула храпевшего Сененмута за плечо. Тот проворчал нечто нечленораздельное, однако продолжил пребывать в объятиях сна.

– Проснись! – цыкнула она, вновь пихая зодчего.

Сененмут застонал и с трудом разлепил глаза.

– В чем дело? – прохрипел он, не вполне соображая, что происходит.

– Кто-то пришел.

– Да?

В этот момент стук в дверь повторился.

– Слышишь?

– Угу, – буркнул Сенемут, садясь и опуская босые ноги на прохладный пол.

В голове все шумело, подобно морскому прибою на берегах Уадж-Ур[1]. Он встряхнулся и провел ладонями по лицу.

«Не надо было столько пить».

Заложив руки за голову, скрестив стройные ноги и покачивая ступней, Хатшепсут наблюдала за тем, как любовник пытается придти в себя.

– Сходи узнай, кого там ветром принесло в столь ранний час.

– Иду, моя госпожа, – пробухтел под нос Сененмут, подбирая схенти с пола.

«А спать с царицей не так легко, как кажется… будь я проклят…».

Натянув одежду на чресла, он выдохнул и поднялся. Голова закружилась, а треножник стал двоиться в глазах.

«Зря я вчера столько выпил… соберись, давай… а не то полетишь с крыши вниз головой. С нее ведь станется».

С трудом восстановив равновесие и отогнав остатки сна, он заковылял к выходу. Шум в голове слегка поутих.

Остановившись у двери, зодчий прокашлялся и спросил:

– Кто осмелился прервать покой Божественной супруги?

– Стража, господин.

– Чего надо? – грубо молвил Сененмут.

– У Великой царицы просят встречи.

Он обернулся к Хатшепсут. Та продолжала посматривать на него, вальяжно устроившись на ложе и покачивая ступней.

– Там у тебя приема просят.

– Отошли, – бросила она, – слишком рано.

Сененмут почесал лысину:

– А если это что-то важное?

Хатшепсут перестала покачивать ногой, а затем провела руками по обнаженным грудям. Зодчий увидел, как затвердели ее манящие соски.

– Мне кажется, – томно прошептала царица, – у нас есть дела поважнее.

Чувствуя приступ возбуждения, Сененмут крикнул через дверь:

– Божественная супруга почтит просителя своим присутствием позже!

– Это срочно, господин! – взмолился стражник по ту сторону.

– Да в чем там дело?!

– Проситель не сказал. Он говорит, это не для чужих ушей.

Зодчий вздохнул:

– Ну и кто этот проситель?

– Яхмеси Пен-Нехбет, господин.

Сененмут вздрогнул.

– Кто-кто? – переспросил он.

– Яхмеси Пен-Нехбет.

Зодчий обернулся и изумленно уставился на Хатшепсут. Возбуждение как рукой сняло.

– Там Яхмеси пришел, – прошептал он вмиг пересохшими губами.

– Что? – царица перестала поглаживать грудь.

– Это Пен-Нехбет явился.

Хатшепсут резко села:

– Он здесь?

Сененмут молча кивнул.

– Ты сказал, что он должен быть на лодке вместе с ним! – медленно проговорила она, пронзая взглядом.

– На ладье, – непроизвольно поправил ее он, все еще пребывая в растерянности.

Глаза Хатшепсут угрожающе сузились до мелких щелей. В них заплясал опасный огонь.

– Ты еще поправлять меня удумал?!

– А… я… – Сененмут ощутил внезапную слабость в коленях. Будто пронес мешок пшеницы через весь город. – Прости меня, моя госпожа, я…

– За-мол-чи. Иначе швырну в тебя кубком.

Грудь Хатшепсут вздымалась в порыве сдерживаемого гнева, и теперь она уже не выглядела столь манящей и желанной.

– Передай, что я буду ждать его в тронном зале.

Однако Сененмут ее не расслышал. Целый ворох мыслей, подобно стае мошкары, взвился в голове. Зодчий стоял у входа в покои и отстраненно пялился в пол.

«Что же произошло? Почему Яхмеси Пен-Нехбет здесь? Он и вправду же должен быть сейчас с ним на прогулке по Хапи! Для чего ему встречаться с госпожой? Неужели что-то и вправду случилось? Но, во имя Амона, что?».

– Сененмут!

– А?

Он так глубоко погрузился в себя, что не услышал, как она обращается к нему. Зодчий перевел взгляд в сторону Хатшепсут. В этот миг на нее страшно было смотреть. Лицо раскраснелось. Глаза метали молнии. Изящные пальцы вцепились в кровать и теперь напоминали лапы хищной птицы.

– Передай, что я буду ждать его в тронном зале! – зашипела она.

– Я…

– Ты слышал, что я сказала?!

– Да, моя госпожа, – прошептал он.

Царица наклонила голову влево:

– У тебя язык отсох?

– Н-нет, лотос мой.

– Тогда, во имя Амона, воспользуйся им!

Зодчий, наконец, пришел в себя и передал стражнику через дверь:

– Божественная супруга снизойдет до своего слуги. Она встретится с ним в тронном зале.

– Слушаюсь! Я передам радостную весть господину Яхмеси Пен-Нехбету!

По ту сторону послышались шаги, спешно удаляющиеся от покоев царицы.

Хатшепсут встала и, обнаженная, подошла к сундуку с драгоценностями, взяла алебастровый кубок и швырнула его Сененмуту. Тот с трудом умудрился поймать его на лету.

– Налей мне пива, сейчас же!

– Осталось только сладкое, – промямлил зодчий, на негнущихся ногах направляясь к прикроватной тумбе.

– Знаю. Моя голова ясна, и память не отшбило. Или ты на это намекаешь?!

– Нет-нет, моя богиня! – трясущимися руками он поднял с пола кувшин. – Прошу госпожу простить своего верного слугу. Он что-то плохо соображает.

– Ха! – царица потянулась за платьем. – Тогда слуге стоит проветрить голову. Спрыгнуть с крыши, например.

Сененмут не выдержал и пролил часть напитка на черное дерево.

– Дерьмо, – вырвалось у него.

– Ар!

– Прости-прости, опять язык распускаю…

– Не порти тумбу! – рявкнула Хатшепсут, облачаясь в платье.

– Я куплю новую, – промямлил зодчий.

– Лучше за языком следи, – презрительно бросила Великая царица, прикрепляя усех.

«И то верно».

С горем пополам наполнив кубок, он поставил кувшин обратно на пол. Затем обернулся и протянул ей пиво в трясущейся руке. Та выхватила напиток и осушила сосуд несколькими большими глотками. Сененмут неотрывно наблюдал за царицей, нервно теребя пальцы.

Расправившись с пивом, Хатшепсут всучила ему кубок обратно. При этом сохраняла полное внешнее спокойствие. Никаких признаков гнева или растерянности. Но зодчий знал, что это впечатление обманчиво. Великую царицу выдавал огонь. Всепожирающее пламя ярости, бушевавшее в этих красивых синих глазах.

– Выпей пива и отдохни, – холодно молвила она, – я вижу, тебе это необходимо.

Сказав это, царица вышла из покоев, напоследок громко хлопнув дверью.

Сененмут в изнеможении рухнул на ложе. Кровать протестующее заскрипела, и зодчий испугался, что ненароком повредил ее. Но, проведя пальцами по доскам, с облегчением выдохнул. Страхи оказались напрасными.

«Что же там произошло?».

Его рассеянный взгляд скользнул по тумбе, на которой остались пятна от пролитого пива.

«Они же вытираются… вытираются ведь, да?».

Глаза невольно опустились дальше вниз и остановились на кувшине. Из него доносился приятный медовый аромат.

– Ты права, моя госпожа, – просипел Сененмут, утирая потное лицо, – мне и впрямь это необходимо.

Подняв сосуд, он наполнил кубок до краев и осушил его, чуть ли не залпом. Стало немного легче.

– Еще парочку… – прошептал он, вновь опрокидывая кувшин. – Оно сладкое, ничего не будет. Еще парочку… Спасибо, Амон-Ра, что спас мою задницу. Завтра же схожу в храм и принесу тебе жертвы.... Если она не прикажет скинуть меня с крыши… А с нее ведь станется… ох, страшна она в гневе… страшна, но прекрасна…

Он осушил очередной кубок и с удовлетворением подметил, что шум в голове практически прошел.

– Вот… уже лучше… немного… Проклятие, что же там произошло?

***

«Этот день должен был стать прекрасным…».

Она спускалась на первый этаж дворца в сопровождении двух телохранителей-меджаев[2]. Оба – крепкие и сильные воины в белоснежных схенти, плотных кожаных рубахах и черных коротких париках из овечьей шерсти – были вооружены длинными копьями. Бронзовые топорики на поясе грозно блестели в свете факелов. В левых руках они держали округлые щиты, обитые медью.

Шагая по крутой лестнице, Хатшепсут гадала, что же заставило ее бывшего наставника попросить срочную встречу в столь ранний час. Учитывая то, что Яхмеси Пен-Нехбет должен сейчас быть на царской ладье и сопровождать его на прогулке по Хапи, ничего хорошего ждать не приходилось. Она это чувствовала. Буквально каждой клеточкой тела. Всеми частями своего Ка. И это сильно раздражало.

«Во имя всех богов-покровителей Уасет… ничего не могут сделать, как надо! Во всем приходиться разбираться самой».

Гнев бушевал внутри, словно кипящий котел, однако внешне она ничем себя не выдавала.

Яхмеси сидел на узкой скамье возле входа в тронный зал и с растерянным видом рассматривал настенный рисунок, посвященный победе Аа-Хепер-Ка-Ра[3] над войсками гиксосов.

«Я помню… Помню так хорошо, будто это было вчера».

За доблесть, ум и отвагу Владыка Та-Кемет приблизил к себе бывалого воина, понюхавшего запах крови еще во времена своего тезки – объединителя долины Хапи, пер-А Яхмеси. В какой-то момент, связь переросла в тесную дружбу, и Джехутимесу не колебался ни секунды, когда пришла пора выбирать для юной царевны Хатшепсут опытного наставника…

Пен-Нехбет и не думал даже, что боги уготовят ему судьбу пережить своего друга, воплощение Херу. Почтенный Аа-Хепер-Ка-Ра давно стал Усиром, а он, дряхлый старик, из которого уже сыпется песок, все топчет эту бренную землю.

Не раз долгими вечерами за кубком прохладного пива, он мысленно возвращался к тем временам, когда они были молоды и полны сил. Как его топорик нещадно разил врагов, покусившихся на земли Та-Кемет, а мощный лук пер-А прикрывал ему спину.

Вот он сходится в схватке с противником. Тот, в плотной рубахе с металлическими пластинами, грозно машет хопешом[4] перед собой. Его доспех сверкает в лучах полуденного солнца. Он рубит быстро. Резко. Яхмеси едва успевает отбивать удары топором. Вокруг раздается громкий лязг. Крики и стоны раненых. Грохочут колеса колесниц. Воздух содрогается от ржания коней. Повсюду пыль, и кровь течет рекой. Но он сосредоточен на враге. Гиксос не намерен отступать. Очередной замах. Лязг металла ударил по ушам. Яхмеси рубанул в ответ. Враг отбил, но раскрылся. И в тот момент сзади напал второй… тут же пронзенный стрелой из лука. Не медля ни секунды, Пен-Нехбет обрушил свой топор на голову противника. В лицо брызжет кровь и серая масса. Он оборачивается назад. Пер-А улыбается ему со своей колесницы и уже прилаживает к тетиве новую стрелу…

– Джехутимесу, – шептал в моменты легкого опьянения старик, – мне так тебя не хватает…

Глаза бывалого воина увлажнялись от чувств, но он даже не пытался противиться им. Лишь глубже погружался в воспоминания о славных деньках. И о том, как незаметно и быстро пролетели эти годы.

Он успел не только вырастить царевну Хатшепсут, уже ставшую Великой царицей и Божественной супругой, но и понянчить ее дочь, малютку Нефру-Ра. А затем новое воплощение Херу, Аа-Хепер-Ен-Ра, Владыка Джехутимесу, поручил ему воспитание собственного сына. Несмотря на то, что Яхмеси уже отправился на покой в свою виллу на восточном берегу Уасет. Однако от предложения пер-А не принято отказываться. К тому же, Джехутимесу хотел привить мальчику воинские навыки и дисциплину. А кто с этим справится лучше, чем бывший воин, узревший столько славных битв?

«Кто с этим справится лучше? – подумал Яхмеси Пен-Нехбет, невидящим взором разглядывая настенный рисунок. – Не знаю… но я не справился. Слишком стар, видимо, стал. Теряю хватку».

Хатшепсут сразу подметила выражение сильной тревоги и озабоченности на этом знакомом морщинистом лице. Сцепив руки между костлявых колен, Яхмеси терпеливо ждал, пока она соизволит явиться к нему. Старческое тело прикрывал светлый схенти, украшенный зелеными нитями. На шее тускло блестело ожерелье из бусин.

Завидев царицу, Пен-Нехбет хотел упасть на колени, но Хатшепсут жестом его остановила.

– Не надо, Яхмеси. Ты заслужил быть выше этого.

– Госпожа, – старый воин поднялся и склонил голову.

Она натянула на уста лучезарную улыбку, однако глаза оставались холодными.

– Пройдем в тронный зал и поговорим.

– Прости меня, Хенемет-Амон, я не стал бы тебя тревожить без причины.

– Знаю, поэтому и пришла. Уверена, у тебя есть на то повод и зла не держу, – сложив ладони перед собой, молвила та, – идем.

Подойдя ко входу в тронный зал, она кивнула телохранителям:

– Никто не должен нам мешать.

– Как пожелаете, Великая царица.

Меджаи загородили своими телами проход, когда Хатшепсут и Яхмеси скрылись внутри.

Это было просторное помещение с высоким потолком, свод которого поддерживали колонны из мрамора. Пол устилал красный ковер с изображениями желтых скарабеев. Узкой дорожкой он проходил через весь зал до небольшого возвышения, на котором находился трон Владыки Та-Кемет. Полностью покрытый золотом, с подлокотниками в виде львиных голов, он сверкал в пламени треножников, располагавшихся по обе стороны от него. Сидение было мягким и слегка вогнутым. Невысокую спинку украшала роспись с ликами Херу и Усира.

Стены зала покрывала синяя глазурь, поверх которой были нанесены изображения скачущих антилоп, а на потолке виднелись рисунки цветков лотоса, растущих в илистых водах Хапи.

– Что ж, – Хатшепсут повернулась к Яхмеси, – теперь нам никто не сможет помешать. Говори, зачем ты просил встречи со мной?

Старый воин посмотрел ей прямо в глаза. В эти знакомые, синие глаза. Они так напоминали ему о Джехутимесу… великом и горячо любимом Аа-Хепер-Ка-Ра. Царица была полной копией своего отца. Не только внешне, но и нравом. Сильная, решительная… За исключением одного. Она была женщиной.

– Госпожа Хенемет-Амон… – Яхмеси на секунду запнулся, однако затем взял себя в руки и произнес, – сын Херу пропал.

[1] Уадж-Ур – «Великая Зелень», древнеегипетское название Средиземного моря.

[2] Меджаи – элитная стража Древнего Египта. Изначально состояла из иноземцев, но затем в нее стали брать и египтян. Исполняли функции охраны дворцов фараона, святилищ, стражи порядка и элитных военных подразделений.

[3] Аа-Хепер-Ка-Ра («Великий в создании Души Ра») – тронное имя фараона Тутмоса I, отца Хатшепсут и Тутмоса II.

[4] Хопеш – разновидность холодного оружия, имел внешнее сходство с серпом, с заточкой на внешней стороне клинка. Заимствован египтянами у гиксосов.

Глава 7

Минхотеп взбивал крепкими ногами илистую воду, поднимая вверх фонтаны брызг. Повсюду, куда ни глянь, росли белые цветы лотоса и квакали лягушки. Воздух посреди Та-Меху[1] был тяжелым и влажным, затруднял дыхание. Ослепительный лик Ра, плывущего по небу, только усиливал духоту. Саргон не любил бывать здесь. Каждый раз, когда пересекал эту болотистую местность, он желал проскочить ее как можно быстрее. Верблюд полностью разделял настроение хозяина, подсознательно ускоряя ход. Даже в пустыне Биау[2] было не так плохо. Ведь воздух там сухой и лишен влаги, что хотя бы позволяет легче дышать. Вдобавок ко всему посреди желтых песков нет целой стаи кровососущих гадов. Настоящий рой мошкары взлетал над их головами каждый раз, когда Минхотеп случайно задевал цветок лотоса или камыш.

– Как же здесь душно, – подметил Джехутихотеп, стойко перенося неприятные условия.

– Точно, – сказал Саргон, ощущая, что тело покрывается липкой испариной.

Паренек махнул рукой перед лицом, отгоняя назойливый гнус. Убивать насекомых не было смысла. Их слишком много.

– А долго нам еще ехать по этому месту?

– Скоро прибудем в Пер-Бастет[3]. Оттуда и до Биау недалеко.

– Пер-Бастет?

– Угум.

– Там ведь почитают Бастет, да?

– Точно, – ответил Саргон, при этом слегка помрачнев.

Джехутихотеп почувствовал легкую перемену в настроении спутника и поинтересовался:

– С тобой все хорошо?

– Нормально.

Мулат взял себя в руки. Ему не хотелось раскрываться перед незнакомым мальчишкой. Однако было поздно. Тот заподозрил неладное и просто так отставать не желал.

– Ты чем-то прогневал Бастет?

– Нет, – удивился Саргон, – с чего ты взял?

– Просто тебе неприятно говорить о ней вслух.

– Дело не в богине, – отрезал мулат.

– Да? А в чем тогда? Расскажи!

– Не хочу говорить.

– В твоем голосе звучит тоска, – задумчиво подметил Джехутихотеп, – словно ты по кому-то скучаешь… Как и я начинаю скучать по своему дому, – он вздохнул.

Саргон с любопытством посмотрел на бритую голову паренька, сверкающую в лучах солнца:

– Хм.

– Кто она? – внезапно спросил тот.

– Что? – поперхнулся Саргон.

– Та, о ком ты думаешь.

– С чего ты взял, что я о ком-то думаю, – нарочито грубо поинтересовался мулат, – и почему именно «она»? Мало ли, о ком я могу думать?

– Аг-а-а, – подловил довольный Джехутихотеп, – значит думаешь!

– О, – Саргон закатил глаза.

– А «она» потому, что ты погрустнел, когда вспомнил о Бастет. И я очень сомневаюсь, что имя богини как-то связано с мужчиной.

– И откуда ты такой умный?

– Я же еду учиться на писца, – напомнил мальчик, – мне положено быть умным.

– Пхм.

– Так, кто же она?

– Отстань.

– А вот и нет! Я приставучий, словно влажный листочек смоковницы.

– Заметно, – буркнул Саргон, смачно шлепая рукой по шее. На пальцах осталось с десяток трупиков мелкой мошкары.

«Десятерых одним ударом».

– Я умный и приставучий, – продолжал гордо нахваливать себя Джехутихотеп.

– А если я не отвечу?

– Тогда я стану докучать всю дорогу, – пообещал мальчуган, а затем зловеще добавил, – а я это умею. Та еще пытка, скажу.

– Мне проще тебя выбросить, и топай до Бабилима сам, – проворчал мулат.

– А ты этого не сделаешь!

– Да ну? – изумился Саргон. – Интересно, почему? Потому, что мне заплатили?! Так я могу вернуть тебе кошель обратно.

Джехутихотеп хмыкнул:

– Кто же в здравом уме откажется от дебенов серебром?

Мулат не ответил.

«И откуда ты такой выискался? Джехутихотеп… Сам Джехути во плоти![4][4]».

Тем временем паренек добавил:

– Да и не такой ты человек, чтобы других в беде оставлять.

– Вот, как? – с интересом уставился на него Саргон.

Мальчик выждал немного, будто размышляя о чем-то, и спустя пару секунд произнес:

– У тебя сердце доброе.

У мулата округлились глаза:

– С чего ты взял, что у меня доброе сердце?

– Все просто. Ты слишком сильно любишь своего верблюда. А я еще не встречал злых людей, любящих зверей. Да, Минхотеп?

Животное одобрительно что-то проурчало и продолжило взбивать ногами брызги. Впереди на горизонте посреди болот замаячили очертания города. Видимо, они приближались к Пер-Бастет.

Саргон невольно улыбнулся и покачал головой.

«Эх, Джехутихотеп, если бы все было так просто. Ты умен, но слишком юн».

– Так, кто же она? – вернулся к расспросам паренек.

– Ты опять за свое?

– А то!

– Неважно, – уклончиво ответил мулат.

– Твоя супруга?

– Нет.

– Любовница?

– Нет! – резко бросил Саргон, но тот ничуть не обиделся.

– Значит, мать. По другим ты бы так сильно не тосковал.

Саргон издал рык, отдаленно напоминающий ворчание недовольного льва, чем несказанно позабавил мальчишку.

– Ее зовут Бастет? – весело спросил тот.

– Да, да, – в конце концов, сдался Саргон, – и да, она моя мать.

– Хм… странно… но красиво.

– Настоящего имени она не помнит. Это прозвище.

– Все равно красиво, – серьезно подметил Джехутихотеп.

– Спасибо.

– А какая она?

Мулат ненадолго задумался, окунаясь в воспоминания. Кваканье лягушек стало чуть тише. Минхотеп слегка напрягся, будто прислушиваясь к мыслям хозяина.

– Смелая, – наконец, проговорил он, – решительная… но вспыльчивая и упрямая.

– Прямо как Бастет, – хмыкнул Джехутихотеп.

– Точно, – улыбнулся Саргон.

– А она красивая?

– Ну, отец мой так считал.

– А отец твой кто?

– Это я и сам пытаюсь узнать, – хмуро ответил мулат.

По его тону мальчик понял, что расспросы будут бесполезны. Саргон почти ничего не знал о своем отце.

– А где твоя мать сейчас?

– Ты когда-нибудь замолкаешь? – усмехнулся мулат.

– Только если занят чем-то интересным.

Саргон вздохнул:

– В Нубии.

– Она родом оттуда?

– Точно.

– Хм… а твой отец не из Та-Кемет?

– Он из Бабилима.

– А, так вот почему ты едешь в Междуречье! Хочешь узнать о нем побольше.

Саргон потрепал мальчика по голове:

– Смышленый.

– А то! Я же на писца учиться еду!

– Угу, я помню.

Солнце продолжало нещадно палить, заставляя испарения подниматься над водой. Ее гладь ослепительно сверкала в ярких лучах, вынуждая щурить глаза. Голоса лягушек стали еще тише, словно они решили немного отдохнуть, а затем, набравшись сил, возобновить хоровую песнь.

– Кстати, – произнес Саргон, дабы заполнить затянувшуюся паузу, – раз пошла такая откровенность. Кто твой оте…

– Здесь крокодилы водятся? – внезапно перебил Джехутихотеп.

– Крокодилы? – недоуменно переспросил мулат.

– Ага, – паренек стал оглядываться по сторонам, однако солнечные отражения от воды так слепили глаза, что трудно было что-либо различить дальше нескольких махе.

– Бывают, – все еще не понимая резкой смены темы, ответил Саргон, – а что?

– Моя сестра очень боится крокодилов.

– Вот как? А сам ты?

– Не знаю, – честно признался тот, – вблизи я с ними не встречался.

– Хм.

– Хотя люблю прогуливаться по Хапи на нашей ла… – он кашлянул, – лодке.

– Если не лезть в заросли камыша и не совать ноги в воду, то бояться нечего, – сказал Саргон.

Он слегка задумался.

«Эта странная заминка… с чего бы вдруг? Не хочет говорить? Не нравится мне это…».

Вновь нехорошее предчувствие кольнуло в груди. Но оно исчезло так же быстро, как и в прошлый раз.

– Твоя правда, – произнес Джехутихотеп, продолжая оглядываться. – Надеюсь, Собек[5] нас сбережет.

– Все мы чего-то боимся, – пожал плечами мулат, – моя мать, вот, боится гиен.

– Правда? – в голосе мальчика прозвучали нотки интереса. – А почему?

– В детстве едва не сожрали.

– О, Амон-Ра! – искренне воскликнул Джехутихотеп. – Хвала богам, что она осталась цела!

– Точно, – согласился мулат.

– Иначе кто бы меня сейчас сопровождал до Бабилима, правда?

– Ха! А ты наглец!

Паренек улыбнулся:

– Мой наставник говорил, что иногда наглость может стать полезной.

– А кто твой наставник? – внезапно спросил в лоб мулат.

– А…

Тот не успел ничего толком ответить. Внезапно Минхотеп дико взревел, оглушая наездников. Верблюд встал на задние лапы, продолжая истошно вопить. Саргон от неожиданности выпустил поводья и полетел в илистое болото. В воздух тут же поднялся целый каскад капель. Вода смягчила падение, однако спину пронзила острая боль. Из легких выбило воздух. Мулат громко хватал его ртом, пытаясь прийти в себя и восстановить дыхание. При этом он искал глазами верблюда. Животное, продолжая испуганно реветь, понеслось от него в сторону. Он не смог разглядеть, куда именно. Солнечные лучи, отраженные от поверхности воды, слепили глаза. Боль, пронзившая спину, слегка отпустила, и Саргон сел, оказавшись по грудь в воде. Вся кожа была перепачкана илом. Он навис на губах, так что пришлось сплевывать.

– Джехутихотеп! – хотел крикнуть мулат, но из-за сбившегося дыхания с уст сорвался лишь жалкий хрип.

Саргон закашлялся, с трудом поднимаясь из воды.

– Проклятие! Что произошло?

Боль в пояснице усилилась вновь, но оставалась терпимой. Воздух, полный влаги и зноя, не давал нормально отдышаться. Блики слепили глаза.

Прикрыв очи ладонью, и продолжая попытки прийти в себя, Саргон позвал снова. На этот раз голос прозвучал более уверенно.

– Джехутихотеп!

Мальчик не откликнулся.

– Да где же ты?!

Ответом Саргону было шипение. Мулат замер. Угрожающее и зловещее шипение. Словно несколько кобр расправили разом свой капюшон. Этот звук он узнал тотчас. Его нельзя спутать ни с чем другим.

«Крокодил».

Не медля, Саргон кувырнулся в сторону, а уже через миг острозубая пасть клацнула в нескольких пальцах от него. Поднимая фонтан брызг, Саргон отскочил еще дальше, споткнулся о скрытую корягу и полетел под воду. На глаза и лицо снова налез ил. Мутная жидкость наполнила рот. Мулат быстро поднялся на ноги, делая несколько шагов назад и сплевывая воду. Грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Марево не давало толком отдышаться. Отражения слепили глаза. А где-то рядом под толщей грязи и жижи скрывался крокодил.

Саргон выхватил меч и замер. Вода потоком стекала по телу, принося облегчение. Смывая пот. Однако он по-прежнему ощущал недостаток воздуха. Стараясь восстановить дыхание, мулат пытался рассмотреть, что происходит вокруг, силясь пробиться взглядом через ослепительный блеск отражений. Его бронзовый меч с серебряной гравировкой сверкал, подобно лику Ра. Вокруг наступила тишина. Звенящая и давящая. Он не слышал ни рева Минхотепа. Ни голоса мальчика. Вообще ничего. Только громкое биение своего сердца, шум крови в ушах, да звук капель воды, падающих с тела в болото.

Тук-тук, тук-тук…

Кап-кап-кап…

А затем он почувствовал… Почувствовал правой ногой возле колена… Рябь пошла по поверхности…

Он прыгнул вперед. Из-под воды вынырнула зубастая пасть и клацнула челюстями. Саргон успел оказаться с боку плотоядной твари и уже занес свой клинок, намереваясь вспороть крокодилу спину. В тот момент в лицо мулату прилетел сильный удар чешуйчатого хвоста. Саргона отбросило в сторону. Он едва не выронил меч. В ушах зазвенело. Он даже не слышал собственного дыхания. Тяжелого и прерывистого. Инстинктивно махнул наотмашь клинком перед собой, заставляя крокодила отступить. Рептилия, уверенная в том, что добыча полностью оглушена, уже и не думала прятаться под толщей ила и воды. Не сводя с мулата своей острозубой вытянутой морды, она начала заходить ему с левого бока. В голове Саргона промелькнула мысль ринуться наутек, но он быстро отбросил ее. Крокодил способен сделать мгновенный рывок и утащить под воду. Поэтому он остался сидеть по грудь в болоте, выставив меч перед собой и не сводя взора с зеленого ящера. В ушах продолжало звенеть. По щеке стекала кровь.

Крокодил внезапно остановился. Хитрые глаза на довольной морде немигающе уставились на свою жертву. Из приоткрытой пасти вырвался приглушенный рык. Саргон понял, что сейчас тварь совершит роковой бросок, и приготовился. Весь мир для него перестал существовать. Время будто замерло. Он чувствовал, как сам Ра с интересом наблюдает за их смертельной схваткой с высоты небосвода.

«Если не промахнусь, то выживу… но руку могу потерять…».

Саргон задержал дыхание. Крокодил едва уловимым движением дернул хвостом, приготовившись к прыжку.

И в этот момент раздался звонкий голос. Мулат услышал его, словно тот шел из-под толщи воды. Настолько сильно продолжало гудеть в ушах.

– Эй, не трогай его!

Что-то наподобие куска грязи прилетело в морду ящера. Крокодил на долю секунды отвел взгляд, и в этот момент мулат кинулся вперед, вонзая клинок тому в основание шеи. Рептилия издала злобное шипение. Зеленый хвост вновь ударил Саргона по лицу. На этот раз по левой щеке. Однако удар оказался слабее предыдущего. Мулат сумел сохранить равновесие. А уже через секунду ящер затих.

Саргон с силой выдернул лезвие из туши. По воде тут же разлилась алая кровь. Звон в ушах начал проходить, теперь напоминая отдаленный шум прибоя. Руки слегка дрожали. Из груди вырывалось тяжелое дыхание. Сердце билось о ребра.

– О, боги Уасет, с тобой все хорошо? – послышался знакомый голос. В нем угадывалась сильная тревога.

Саргон отвел глаза от мертвой гадины и поднял голову. Примерно в пяти махе от него стоял Джехутихотеп. Вода доходила ему до груди. Лицо мальчишки покрывала бледность.

«Или это просто отражения слепят мои глаза?».

– Нормально, – выдавил из себя мулат, шумно хватая воздух ртом. – Нормально.

– О, Амон-Ра, – с облегчением произнес тот, – я очень испугался за тебя.

– Да, – наконец, унимая дыхание и сердцебиение, выдавил Саргон, – я тоже… и не только за себя.

На одеревеневших ногах он поднялся. Голова слегка кружилась, однако шум в ушах полностью стих. С грехом пополам, мулату удалось восстановить дыхание. Сердце успокоилось.

Джехутихотеп сделал пару шагов вперед, с нескрываемым любопытством осматривая тело крокодила. Ящер лежал, угрожающе приоткрыв зубастую пасть. Однако теперь он не представлял никакой опасности.

– Не надо тебе рисковать, – сказал Саргон, убирая меч обратно на пояс.

Мальчик перевел взгляд на него:

– Но я не мог просто стоять и смотреть! Это же неправильно! Он чуть тебя не съел!

Саргон вздохнул:

– Он бы и тебя сожрал, если б дотянулся.

– Но все ведь обошлось, видишь? Собек хранит нас! – улыбнулся Джехутихотеп.

Его настроение передалось и спутнику.

Мулат вымученно ухмыльнулся:

– Неунывающий храбрец. Тебе в воины, а не в писцы надо.

Тот улыбнулся еще шире, но промолчал.

– Кстати, где Минхотеп?

Вдалеке послышалось громкое урчание.

– Он недалеко, – ответил паренек, – но очень сильно испугался. Я как-то удержался, когда верблюд побежал вперед…

– Ты удержался? – в изумлении перебил мулат.

– Да, – смущенно кивнул Джехутихотеп.

– Как тебе удалось?

– Не знаю, – честно признался парнишка, – я вцепился в поводья, что есть сил. Наверное, сам Амон-Ра хранит меня… А потом я стал успокаивать верблюда.

– И он послушал?

– Не сразу, – мальчик потупил взор, – но затем остановился, я спрыгнул и к тебе побежал.

Саргон подошел к Джехутихотепу и легонько потрепал его по плечу:

– Храбрец, – повторил он, – и спасибо тебе.

Тот просиял:

– Вместе нам никто не страшен!

– Точно. А теперь пойдем отсюда.

– Ага, – быстро согласился паренек. – Только смотри! У тебя кровь на щеке!

Мулат провел пальцами по тому месту, куда прилетел удар хвоста крокодила. На них осталась алая жидкость. Однако рана была неглубокой.

– Просто царапина, – успокоил он, – доберемся до Пер-Бастет, там и перевяжу.

– Тогда поехали! – с нетерпением молвил Джехутихотеп.

– Верно, – мулат подхватил его на руки.

– Эй, что ты делаешь?

– Чтобы Собек тебя не утащил.

Мальчик залился громким смехом.

[1] Та-Меху – дельта Нила.

[2] Биау – Синайский полуостров, с древнеегипетского «Горнодобывающая страна».

[3] Пер-Бастет (Бубастис) – древнеегипетский город, располагавшийся в Нижнем Египте на юго-востоке дельты Нила.

[4] Саргон иронизирует над именем мальчика. Джехути – древнеегипетский бог мудрости.

[5] Собек – древнеегипетский бог воды и разлива Нила, ассоциирующийся с крокодилом, считается, что он отпугивает силы тьмы и является защитником богов и людей.

Глава 8

В тронном зале воцарилась тишина. Тяжелая и гнетущая. Было слышно, как потрескивает пламя в треножниках. Звук от огня слабым эхом отражался от каменных стен.

Яхмеси Пен-Нехбет склонил голову на грудь. Внезапно ему стало нелегко смотреть в эти знакомые синие глаза. Ноги налились свинцом. Возникло острое желание присесть хоть куда-нибудь. Однако он твердо решил не показывать слабости перед Божественной супругой.

«Меня назначили наставником сына Херу, значит, я должен испить эту чашу до дна».

Ни один мускул не дрогнул на лице Великой царицы, однако щеки ее покрыла бледность.

– Что ты сказал? – ледяным тоном переспросила она.

– Сын Херу пропал, – глухо повторил Яхмеси, не поднимая головы.

– Что, значит, пропал?

В голосе Хатшепсут послышались резкие нотки. Настолько резкие, что воину казалось, они режут по живому.

– Его нигде нет, госпожа Хенемет-Амон.

– Яхмеси, ты соображаешь, что ты говоришь?

Тон царицы оставался ледяным. Спокойным. Это сбивало Пен-Нехбета с толку. Заставляло чувствовать себя еще неуютней. А бывалый воин не привык быть в образе провинившегося мальчишки. Нет. Уж лучше пусть она повысит голос на него. Накричит. Прикажет высечь плетью или вовсе отрубить голову. Только не это ледяное спокойствие!

Шумно втянув носом воздух, Яхмеси проговорил:

– Госпожа. Каждое утро мы отправляемся на прогулку по Хапи…

– Да, я знаю, – перебила Хатшепсут, – на царской лодке.

– Ладье, – невольно вырвалось у того.

Старик пребывал в полной растерянности, пусть и пытался отчаянно скрыть ее.

– Меня поправлять не надо, – отрезала царица.

Пен-Нехбет бросил мимолетный взгляд на Хатшепсут и снова опустил голову. В очередной раз он подметил про себя, сколько же силы и властности в этой женщине. Прямая осанка. Приподнятый подбородок. Острый взгляд синих глаз из-под полуопущенных ресниц. Все в ее голосе и манере держаться подчеркивало решительность, твердость Ка. То, чего так не доставало нынешнему воплощению Херу.

«Да помилуют меня боги, и сам Аа-Хепер-Ен-Ра, за такие дерзкие мысли… но Джехутимесу был прав. Дочь пошла в отца… Такая же сильная… только более жесткая».

– Прости, госпожа, – Яхмеси постарался, чтобы голос звучал ровно.

– И что произошло дальше? – она не обратила на извинения внимания.

– Он не пришел на пристань в назначенный час…

Хатшепсут вскинула брови:

– Быть может, просто спит в своих покоях, а тебя решил не предупреждать? Мало ли что придет в голову мальчишке?

– Нет, моя царица, – покачал головой старый наставник, – я проверил.

Ее глаза сузились:

– Что ты проверил?

– Когда сын Херу не пришел на пристань в назначенный час, я отправился во дворец. В его покои… – он запнулся. Несмотря на ровный тон, слова давались с трудом.

– Говори, Яхмеси, – повелела Хатшепсут.

– Стража сообщила, что он не покидал их с прошлого вечера.

Царица презрительно дернула плечами:

– Я же говорила. Спит, как царская мышь[1] на солнышке.

– Мы вошли туда, – тихо сказал Яхмеси.

До сих пор Хатшепсут пыталась делать вид, что ничего серьезного не произошло. Что старый воин просто ошибся или в силу возраста зря нагоняет панику без причины. Однако где-то в глубине Ка она предчувствовала – сие не так. Она поняла это уже тогда, когда спускалась из своих покоев в тронный зал. Каким бы старым ни был Пен-Нехбет, он не стал бы беспокоить царицу без видимой причины. Уж он-то знал, как она не любит, если ее дергают по мелочам. Столько лет был наставником. И вот сейчас она осознала – то была лишь попытка внушить себе, что на самом деле все в порядке. Сын Херу никуда не пропал, а просто решил поспать подольше или над всеми подшутить. Теперь же Хатшепсут ощутила, как сильно забилось сердце в груди. Тем не менее, она ничем не выдала себя.

– Вы вошли в покои, – спокойно повторила она, – и что дальше?

– Они были пусты.

– Он мог покинуть их раньше.

– Стража клянется, что сын Херу не выходил.

– Куда же он подевался? Выпрыгнул из окна? С такой высоты? Но тогда он переломал бы себе ноги! Да и не добрался бы до него без чужой помощи. Слишком высоко.

– Я не знаю, Хенемет-Амон, – впервые за их разговор голос Яхмеси дрогнул.

На несколько мгновений вновь наступила тишина. Пламя потрескивало в треножниках.

Хатшепсут поджала губы:

– Ты кому-нибудь об этом рассказал?

Яхмеси покачал головой:

– Нет, госпожа. Я и страже велел молчать.

– Мудрое решение. Не стоит распускать слухи, пока мы во всем не разберемся.

– К Аа-Хепер-Ен-Ра я тоже не пошел, – добавил Пен-Нехбет, – ему нужен покой. Да хранит Ра его Хат[2].

– Правильно, – голос царицы стал печальным, – мы все молимся Амону за его выздоровление.

Яхмеси кивнул:

– Поэтому попросил встречи у тебя, госпожа.

– Ты верно поступил, мой старый друг, – ласково заверила Хатшепсут. – Я обо всем позабочусь и сделаю все необходимое, чтобы он нашелся, как можно скорее. Благодарю за то, что поведал мне.

– Это моя вина, – произнес старик, с трудом сохраняя ровный тон, – не уследил.

– О, Усир, не терзай себя понапрасну, – ободряюще сказала царица, хотя взор ее источал лед, – не стал же бы ты всю ночь сидеть у него под дверью?

– Да, госпожа. Но я его наставник. Я должен был…

– Довольно! – мягко, но решительно прервала Хатшепсут, вскидывая руку. – Твоей вины здесь нет. И никто тебя за это не осудит. Мы найдем его. И если это какая-то шутка, то хорошенько побеседуем с ним. Что не стоит своими выходками поднимать на уши весь Уасет!

– Да, моя царица, – понуро ответил Яхмеси.

– Иди домой и отдохни, – улыбнулась Хатшепсут, – а я позабочусь об остальном.

– Слушаюсь, Великая царица, – не рискуя смотреть ей в глаза, Яхмеси поклонился.

– Ступай. И да хранит тебя Амон.

Пен-Нехбет еще раз поклонился и, тяжело перебирая ногами, направился к выходу. Сутулые плечи и понурая голова выдавали сильные переживания, нежданно свалившиеся на него.

С бледным лицом и пламенем гнева в глазах, Хатшепсут смотрела ему вслед.

***

Сененмут нервно мерил шагами комнату, когда в покоях появилась царица. Он тут же замер, будто наткнулся на невидимую стену, и воззрился на свою госпожу. Разум отчаянно пытался понять, чем закончилась встреча Хатшепсут с Яхмеси Пен-Нехбетом и в каком настроении сейчас пребывает Божественная супруга. Это позволило бы ему выбрать верную манеру общения. Обычно сие хорошо получалось. Во многом, поэтому он и смог так стремительно возвыситься. От простого зодчего до приближенного к Великой царице. Очень приближенного. Однако сейчас все попытки проникнуть в душу Хатшепсут оказались тщетными. Они буквально разбивались о непроницаемую маску на ее лице, словно волны о скалы. И лишь легкая бледность на щеках и нехороший огонек в глазах давали Сененмуту намек – ему нужно быть крайне осторожным с тем, что будет срываться с его уст.

Зодчий непроизвольно провел языком по пересохшим губам. Легкий хмель от сладкого пива мигом улетучился из головы.

– Как… – начал было он, однако подобрать нужные слова оказалось непросто, – как прошла встреча с Яхмеси, моя госпожа?

Голос Сененмута постоянно подрагивал и готов был скатиться до мышиного писка. Ледяной взгляд Хатшепсут вызывал нестерпимое желание провалиться сквозь землю.

Скрестив руки на груди, она сделала шаг вперед и холодно бросила:

– Тебе лучше сесть.

Ее тон окатывал, словно ледяная вода из ведра. Ноги Сененмута подкосились, и он рухнул на кедровое ложе.

– Он сбежал, – коротко бросила она.

– Кто? – просипел Сененмут.

– Неужели не догадываешься? – прошипела Хатшепсут, при этом оставаясь внешне абсолютно спокойной, чем еще больше вогнала его в ужас.

– Он?

– Именно.

– Не может быть, – пролепетал зодчий, проводя руками по лысине, – он ведь должен быть сейчас на ладье…

– Сененмут!

Тот умолк.

Хатшепсут подалась вперед. Она сохраняла полное хладнокровие. Тем не менее, он ясно видел огонь, бушующий в ее глазах. И этот контраст сильно пугал.

– Ты меня плохо слышишь? – медленно проговорила царица. – Яхмеси приходил именно из-за этого. Сын Херу пропал.

– А, – Сененмут отчаянно пытался взять себя в руки, – а его покои?

– Проверены, – она выпрямилась, – и они пусты.

– Надо расспросить стражу, – начал было зодчий, но осекся. Взгляд госпожи буквально пригвоздил его к ложу.

– Думаешь, я этого не сделала? Те два истукана клянутся всеми богами, что он не выходил из собственных покоев со вчерашнего вечера!

– Но как же он тогда покинул их? – на лице Сененмута сквозило искреннее изумление.

– Не знаю, меня там не было! – Хатшепсут передернула плечами. – Спрыгнуть он не мог. Иначе переломал бы себе все кости.

– Боги, что происходит?

– Я сама пытаюсь понять. У тебя есть мысли? – она пристально посмотрела на него.

Сененмут сокрушенно покачал головой. Слишком много всего свалилось на него в один миг. Сначала план, казавшийся таким надежным, пошел крахом. Потом явился Яхмеси Пен-Нехбет и сообщил, что сын Херу пропал. Да и само исчезновение окутано тайной. Зодчий просто не мог сейчас нормально соображать.

«А ведь все так хорошо начиналось…».

– Нет, – выдохнул он, непроизвольно останавливая взгляд на кувшине с пивом. Сененмута охватила внезапная жажда, однако он не рискнул наливать себе без разрешения.

Хатшепсут досадливо скривилась:

– Так и знала, что все придется делать самой. От тебя никакого толка, Сененмут.

– Прости меня, моя госпожа, – промямлил тот.

– Видимо, стоит отдать должность джати кому-то другому. Тому, кто более достоин.

Зодчий вздрогнул и затравленно посмотрел на Великую царицу:

– Я…

– Что? – она развела руками. – Почет и уважение необходимо заслужить. Или ты думал того, что делаешь, будет для этого достаточно? Не стоит заблуждаться. Я легко смогу найти тебе замену.

Сененмут похолодел:

– Как мне вымолить твое прощение, о, богиня…

– Замолчи!

Зодчий внутри весь сжался, однако сейчас, первый раз в жизни, осмелился прямо ослушаться Хатшепсут. Он понял, что если продолжит сидеть, как немой шезеп[3], и неловко оправдываться, то не сносить ему головы. В лучшем случае, вышвырнут из дворца пинком под зад. И тогда ему опять придется перебиваться строительством мелких гробниц для не особо знатных писцов. А в худшем…

«Я слишком часто думаю об этой сраной крыше…».

Да, в мыслях он еще позволял иногда смачно ругаться. Особенно когда был сильно взволнован.

Обливаясь потом, Сененмут заговорил, придавая своему голосу те медовые нотки, кои так успокаивали его госпожу во время приступа гнева:

– Моей царице… моей богине стоит унять тревогу. Ведь только ясный ум позволит ей принять верное решение.

Хатшепсут вскинула руку. Сененмут умолк. Хенемет-Амон же, вновь нацепив непроницаемую маску на лицо, устремила задумчивый взгляд в стену с антилопами. Со стороны окна прилетали едва уловимые дуновения прохладного ветерка, не успевшего раскалиться под лучами восходящего солнца. Глаза Хатшепсут были слегка прищурены. Она медленно и, даже, вальяжно перебирала изящными пальцами правой руки.

С улицы доносилось щебетание птиц, обычно привносящее в разум покой и умиротворение. Но Сененмуту сейчас было не до того. Он с трепетом ожидал, к какому решению придет его госпожа.

Наконец, та медленно проговорила:

– Надо его найти. И чем быстрее, тем лучше.

Зодчий кашлянул в кулак:

– Но… моя богиня… ты же сама хотела, чтобы его не стало.

Хатшепсут перевела ледяной взгляд на зодчего, заставляя того вновь съежится, подобно сушеному финику.

– Я не хотела. Сколько раз говорить? Но сейчас это лучший выход из всех возможных.

– Да-да, моя госпожа, – быстро поддакнул тот, – ты единственная, кто должна быть Херу.

– И я не откажусь от этого.

– Но зачем искать его? Итак же пропал… какая разница…

– Сененмут, – на долю секунды уголки губ царицы подернула усмешка, – мне кажется, события сего утра полностью затуманили твою голову.

Зодчий вымученно улыбнулся и сладко проворковал:

– Просто красота моей госпожи сводит с ума!

– Хм.

Кажется, она слегка оттаяла. Совсем чуть-чуть. Однако Сененмут не рисковал продолжать разговор, послушно выжидая разъяснений царицы.

Спустя некоторое время она продолжила:

– Пен-Нехбет, и те два стражника, знают об исчезновении сына Херу, – ее голос вновь стал задумчивым, – и пока пусть так все и остается. Незачем придавать событие огласке. Это только навредит и посеет ненужную смуту. Необходимо разузнать, куда он подевался. Но чтобы как можно меньше лишних ушей проведали о случившемся. А затем…

– Что затем? – не выдержал Сененмут.

Хатшепсут перевела взгляд на него:

– А затем сделать то, что должно.

– Но как?

– А это уже будет зависеть от будущего, – отрезала она.

– И с чего начать поиски? – спросил зодчий, немного осмелев.

Царица ответила не сразу. Она снова повернулась лицом к окну. Когда же Хенемет-Амон заговорила, на ее пухлых устах заиграла загадочная улыбка.

– Не с чего, а с кого.

– Н-не понимаю, моя госпожа.

– Кому, как не матери должно быть известно, куда подевалось ее чадо.

– Думаешь, Исет знает? – неуверенно молвил Сененмут.

– Понятия не имею, – продолжая ухмыляться, ответила Хатшепсут, – но теперь у меня есть повод узнать. Нужно с ней поговорить.

– Она же вечно с пер-А!

– Джехутимесу часто проваливается в забытье, – отмахнулась царица, – ему все хуже и хуже, так что он ничего не заметит.

Зодчий продолжал сомневаться в успехе этой затеи, однако решил, что настало удачное время, чтобы подсластить еще немного.

– Твоей мудрости позавидуют сами боги!

Та перевела взгляд на него и, продолжая ухмыляться, бросила:

– Я знаю.

***

Исет осторожно дотронулась до лба Джехутимесу. Он оказался сухим и горячим. Пот перестал выделяться уже несколько часов. Наложница хотела разбудить пер-А, дабы дать испить ему холодного пива, однако в последний момент передумала. Господину нужен сон. Пусть он тяжелый, полный безумия и бреда, но, все же, сон. Она продолжала держать его за руку, не сводя глаз со своего Повелителя. Исет видела, как пер-А медленно угасает. Как проклятая болезнь иссушает его тело, с каждым днем забирая все больше и больше жизненных сил. И ей казалось, что она гаснет вместе с ним. Подобно звездам на небе перед рассветом. Он – Усир, а она – его Исет[4]. Любимая пер-А уже не могла лить слез. Они полностью иссякли, как высыхают каналы в месяцы шему[5]. Но ком в горле продолжал стоять, затрудняя дыхание. Тело бил озноб. И эта дрожь словно передавалась в душу. Затуманивала разум. Она будто плыла по течению посреди непроглядного мрака. А тот тусклый свет, что с трудом рассеивал его, готов был сгинуть в любой миг. И это причиняло нестерпимую боль. Обрекало на отчаяние…

– Госпожа Исет, – раздался тихий голос позади.

Наложница вздрогнула и обернулась.

В покоях стоял меджай и внимательно смотрел на нее сверху вниз.

– Мой господин спит, – прошептала она, – прошу, не мешай ему.

– Великая царица Хатшепсут Хенемет-Амон просит явиться к ней. Она ждет в тронном зале.

– Нет, – испуганно ответила Исет, – я не могу оставить господина одного.

– Просьбу Великой царицы стоит принять, – мягко посоветовал меджай.

– Попросите госпожу прийти сюда, – сдавленным голосом взмолилась наложница, вновь поворачиваясь к пер-А.

Страж коснулся ее плеча и все так же мягко произнес:

– Это ненадолго. Его Величество Аа-Хепер-Ен-Ра не заметит твоего отсутствия. Великая царица задаст лишь один вопрос.

– Я могу передать ответ через тебя, – прошептала Исет. – Мне незачем самой идти к ней.

– Прости, госпожа. Но Божественная супруга намерена поговорить с глазу на глаз, – чувствуя ее колебания, меджай добавил, – когда Херу проснется, ты снова будешь держать его за руку.

Исет растерялась. Она не хотела уходить. Не хотела покидать своего господина ни на миг. Но у стража приказ. Он вынужден будет повиноваться. А ее неподчинение может разбудить Джехутимесу. А ведь ему так необходим сон и покой… Исет решилась. Медленно, она разжала пальцы, выпуская из рук сухую ладонь. Внутри все перевернулось. Ее словно засунули под пресс для зерна. С превеликим трудом она заставила себя встать и отвести взгляд от любимого.

«Я скоро вернусь. Потерпи. Я скоро вернусь!».

– Я помогу, – учтиво сказал меджай, придерживая наложницу за предплечье, – это ненадолго.

Прежде, чем выйти из царских покоев, Исет обернулась. Херу продолжал покоиться на ложе из черного дерева, забывшись болезненным сном. Грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Глаза оставались закрыты.

«Я скоро вернусь, любовь моя. Я скоро вернусь».

[1] Царская мышь или фараонова мышь – египетский мангуст.

[2] Хат – бренная оболочка человека в представлении древних египтян.

[3] Шезеп – статуя, изображение, сфинкс.

[4] Усир (Орион) – звезда Осириса. Исет (Сириус) – супруга Осириса.

[5] Шему – обозначение в древнеегипетском календаре времени жары, периода, начинавшегося в Верхнем Египте в начале февраля, а в дельте Нила – в середине февраля.

Глава 9

Пер-Бастет встретил их злаковыми полями, раскинувшимися подобно золотистому морю. Местные крестьяне, не жалея сил, работали под лучами палящего солнца, намереваясь вырастить богатый урожай ячменя, пшеницы и льна. Будет из чего печь хлеб, варить пиво и шить одежду. А если еще удастся принести хорошие жертвы богам, то они даруют людям куда больше благ, нежели есть. Напитают Хапи плодородным илом и прогонят ненавистные суховеи Сета обратно в пустыню.

Когда Минхотеп, слегка отряхиваясь от воды, вступил на дорогу, ведущую меж полей в город, путники выдохнули с облегчением. Туча мошкары осталась позади, подарив на прощание с десяток зудящих укусов. Воздух хоть и сохранял влагу, но как будто стал чуть менее тяжелым.

– Пополним запасы на рынке, – молвил Саргон, – впереди нас ждет переход через Биау, и до Хазеты остановок больше не будет. Так, что надо подумать о провизии.

– А ты купишь мне пиво? – с надеждой спросил Джехутихотеп.

– Пожалуй, – мулат потрепал его по голове, – ты заслужил.

Непроизвольным движением Саргон дотронулся до правой щеки. Туда, куда прилетел мощный удар хвоста крокодила. Кровь течь перестала, а рана покрылась сухой коркой. Мулат недовольно поморщился, однако про себя решил, что покупать бинты уже не придется.

Впереди замаячили первые хижины. Возведенные из простого сырца, они ютились вдоль грунтовой дороги и нестройными рядами уходили вглубь по обе стороны от нее. Сухая солома на крышах отливалась приятной желтизной.

Джехутихотеп с интересом рассматривал лачуги местных бедняков.

Возле первого дома, стоявшего справа от них, сидел пожилой человек. Сидел прямо на земле. Солнечные лучи отражались от бритой головы. Лоб испещрили многочисленные морщины. Кожа на лице была сморщенной, как у вялого фрукта. Загорелое тело прикрывала лишь грязная набедренная повязка. Судя по виду ей было столько же лет, сколько и хозяину. Крестьянин громко стенал и завывал на всю округу, однако на него мало, кто обращал внимания. Улица оказалась почти пустой. Большинство местных сейчас находилось на полях за городом. В карих глазах старика застыли слезы и горечь.

– Что это с ним? – спросил Джехутихотеп.

– Не знаю, – ответил мулат.

Его удивили интерес и сочувствие, прозвучавшие в голосе мальчика.

«Для сына вельможи он слишком добр к крестьянам».

– Так давай узнаем! – воскликнул паренек. – Быть может, мы сможем ему чем-то помочь!

– Хм, пожалуй, – согласился Саргон. Вид несчастного старика и его не оставил равнодушным.

Поравнявшись с крестьянином, он остановил Минхотепа. Верблюд недовольно фыркнул, но подчинился.

– Сиди тут, – бросил мулат, спрыгивая.

– Ладно, – мальчик продолжал во все глаза смотреть на старика.

Минхотеп же окинул бедняка равнодушным взглядом и начал быстро начесывать бок.

Саргон приблизился к старику и присел рядом с ним:

– Что произошло?

Крестьянин вздрогнул и воззрился на мулата. Кажется, он только сейчас заметил его. Стенания прекратились, однако голос бедняка сильно дрожал. Давясь слезами, он ответил:

– Кошка…

– Кошка? – кажется, Саргон начал догадываться.

– Да, – вяло кивнул тот, – моя кошка… моя миу[1]…

– У тебя умерла кошка, – мягко произнес мулат, кладя руку ему на плечо, – скорблю вместе с тобой. Нужно принести дары богине Бастет и…

– Не умерла! – внезапно выкрикнул крестьянин, ударяя кулаком по пыльной земле.

– Не понимаю, – покачал головой мулат. – Что же тогда…

– Убили ее! – бедняк прикрыл лицо руками и застонал.

Саргон опешил.

«Не может быть… Кто оказался таким безумцем, что посмел посягнуть на священное животное? Да еще и в самом Пер-Бастет!».

Он осторожно спросил:

– Ты уверен?

Старик опустил ладони на худые колени:

– Она сидела на дороге, – кивком указал он, – там, где сейчас стоит верблюд. Та скотина на колеснице… – голос бедняка вновь приглушили рыдания.

– Он был на колеснице?

– Да, – шмыгнув носом, подтвердил старик, – обычная колесница с медной обивкой. Покрыта патиной[2].

– Может, он просто не заметил твою кошку? – предположил мулат. – Спешил и…

– Он расхохотался мне в лицо! – выпалил крестьянин. – Он прекрасно видел мою миу! – бедняк взвыл, ударившись затылком о стену дома. В глазах, поднятых к небу, светилось отчаяние. – Все видел и наехал нарочно. Поганый техену! Что я ему сделал?! Что она ему сделала?!…

– Техену?

– Да, – промычал он.

– Почему ты решил, что убийца техену?

– Бородатый, в красном плаще и пером аиста в длинных волосах… кто еще носит такие ублюдские одежды?!

– Как твое имя? – спросил Саргон.

– Какая разница?

Крестьянин опустил веки, пытаясь сдержать поток слез, но они хлынули сквозь них, подобно соленому водопаду.

– Просто скажи, – ласково попросил мулат.

– Сененмен, – тихо прошептал он.

Саргон встал и подошел к верблюду, развязал один из тюков и опустил туда руку.

– Что ты делаешь? – прошептал Джехутихотеп.

– Ищу серебро.

– Которое тебе дали в виде платы за мое сопровождение?

– Угум.

– Но зачем тебе оно понадобилось?

– Хочу дать ему немного.

– Это не вернет старику кошку, – покачал головой паренек.

Саргон вскинул на него решительный взгляд:

– Не вернет. Но серебром можно оплатить погребальный обряд. Принести жертвы Инпу[3] и молитвы Кебхут[4]. Успокоить несчастного.

Джехутихотеп расплылся в улыбке:

– Я же говорил, у тебя доброе сердце.

Мулат вяло улыбнулся в ответ:

– Может быть.

Достав, наконец, искомый предмет, Саргон развязал мешочек, выудил оттуда один дебен и положил кошель обратно. Серебро заманчиво засверкало на ладони. Сжав ее в кулак, мулат вернулся к опечаленному старику и сунул тому в руку драгоценный металл.

– Вот. Держи.

Сененмен вздрогнул, ощутив на своей коже приятный холодок серебра. В изумлении он уставился на дебен.

– Это… – непослушными губами прошептал он.

– Для твоей кошки, – ободряюще улыбнулся мулат.

Старик воззрился на путника. В его заплаканных глазах читались непонимание и благодарность. Непонимание, какое дело постороннему человеку до его горя. И благодарность за такую бесценную поддержку.

– Как… как мне тебя… отблагодарить, юный воин? – прошептал Сененмен дрогнувшим голосом.

Мулат улыбнулся и встал:

– Похорони свою миу. Это и будет твоя благодарность.

Не давая ему времени на возражения, Саргон резво вскочил на верблюда и приказал двигаться дальше. Минхотеп послушно затопал по грунтовой дороге, взбивая ногами пыль. Путешественники чувствовали на себе изумленный взгляд старика.

Оба ехали, молча, погруженные в мрачные раздумья. Хижины бедняков мелькали по обе стороны тракта, но они их даже не замечали.

Джехутихотеп, полный сочувствия, вспоминал лицо несчастного Сененмена, и как на нем появились проблески надежды, когда ему в руку упал серебряный дебен.

Саргон же, сдвинув брови, размышлял о случившемся с иной стороны.

«Техену на колеснице раздавил кошку средь бела дня в Пер-Бастет. Да причем сделал это нарочно! Зачем? Хотел отомстить? Но как бедный старик мог насолить какому-то жителю пустыни? И разве он не знает, что убийство животного карается смертью?».

Случай с Сененменом оставил неприятный осадок на душе. На какое-то время мулат даже забыл о своем намерении пополнить запасы провизии прежде, чем отправиться в Биау. И только когда хижины бедняков остались далеко позади, сменяясь шатрами да лавками, мулат вспомнил об этом. До слуха стали долетать шум и гам. Галдеж местных торговцев, пытающихся перекричать друг друга и продать покупателям свои лучшие товары, заглушал любые посторонние звуки. Минхотеп заходил на рынок.

Это была широкая площадь треугольной формы. Слева и справа располагались ряды палаток со всевозможной утварью. Люди сновали от одного продавца к другому в поисках необходимых предметов для хозяйства.

Молодая крестьянка в грубом одеянии выбирала глиняные горшки. Продавец, полноватый тип с овальным лицом и двойным подбородком, пытался всучить ей самый большой из них. Разумеется, и самый дорогой. На горшке виднелась роспись в виде степного кота, который душит фи[5]. Девушка отчаянно пыталась доказать, что ей не нужен такой огромный горшок, да еще и с красивым рисунком. Для хранения зерен ячменя сгодится и нечто попроще. Но толстяк не унимался. В хитрых глазах сквозила решимость и надежда вытрясти из бедной крестьянки последние кидеты[6].

Напротив располагалась лавка торговца джет. Двое храмовых писцов в белоснежных схенти и черных париках закупали целую партию писчего материала. Причем особо не торгуясь. По прилавку уже звенели золотые дебены.

Обведя площадь взглядом, Саргон заметил большой храм впереди. Прямоугольное сооружение из красного гранита возвышалось над рынком, символизируя власть жрецов над этим местом. Вход в святилище украшали большие статуи из меди в виде кошек, а высокий свод поддерживали толстые колонны. Возле них маячило несколько стражников-меджаев в полном боевом облачении.

«Храм Бастет».

Взгляд мулата скользнул вправо и остановился на лавке торговца пивом, фруктами и зеленью. Она располагалась недалеко от шатра продавца писчих материалов. Недолго думая, Саргон направил верблюда туда и остановился в нескольких шагах от цели.

– Не слезай, дабы не потеряться, – попросил он Джехутихотепа.

– Ага. Здесь людей, как фиников в кадке. Посижу тут, – заверил его паренек, осматривая площадь, кишащую народом.

– Точно, – мулат спрыгнул на землю.

– Но помни, ты обещал мне пиво!

– Ага, – Саргон оглянулся через плечо и подмигнул, – сладкое и медовое.

Тот закивал:

– Как раз такое я и люблю!

Завидев крепкого мулата, торговец тут же защебетал аки белая трясогузка, собираясь продать сразу все, что только можно найти под крышей его большого шатра. Однако Саргон решительным жестом прервал все его попытки. Вглядевшись в суровое и непроницаемое лицо покупателя, хозяин лавки понял, что обычные увещевания здесь не помогут. Они разобьются об эту маску, как вода о скалы. Сдавшись, торговец поинтересовался, что нужно благородному мужу. Саргон попросил восемь ячменных лепешек, четыре кувшина медового пива и два пучка зеленого лука.

«У нас еще остались перепелки, которыми угостил Саптах. Так, что до Хазеты должно хватить».

Попросив уложить товары в тюк, Саргон отвел взгляд и невольно посмотрел в сторону храма. В голове промелькнула одна мысль…

– За тюк придется немного доплатить, – донесся до него голос продавца.

– Вот, – Саргон протянул несколько медяков.

– Пожалуйста!

Расплатившись и поблагодарив, мулат вернулся к Минхотепу и водрузил на него новую суму. Верблюд недовольно заурчал.

– Знаю, знаю, – извинился Саргон, – в Хазете отдохнешь.

– Мы отправляемся в Хазету? – спросил Джехутихотеп.

– Да, – Саргон сел рядом, – только в храм заедем.

– В храм? – удивленно переспросил паренек. – А зачем?

– Хочу доложить об убийстве кошки и богохульном техену.

– Правое дело, – живо согласился Джехутихотеп, – и почему мне самому эта мысль в голову не пришла?

– Не все сразу, – улыбнувшись, молвил мулат, – не все сразу.

Корабль пустыни медленно стал пересекать площадь, аккуратно лавируя между людьми. Некоторые с опаской смотрели на верблюда, но Минхотеп был абсолютно равнодушен к снующим прохожим. Все его внимание привлекла кормушка с сеном и лохань воды, стоявшие возле невысокой кирпичной стены, которая огораживала земли храма. У входа несли стражу два меджая. Обитые бронзой щиты и наконечники копий ярко блестели в лучах солнца. На поясе у каждого виднелся хопеш. Под кожаным доспехом угадывались мускулистые тела. Головы покрывал белый немес[7] с красными полосами. Пытливые глаза на суровых и загорелых лицах внимательно следили за приближающимся верблюдом.

– Я быстро, – заверил Саргон, спешиваясь.

– Ага. А Минхотеп пока перекусит. Да?

Верблюд фыркнул и подошел к кормушке с сеном.

– Что тебе нужно? – сурово поинтересовался один из меджаев. – Хочешь вознести молитвы Бастет? Сейчас не время для посещения…

– В пригороде убили кошку, – прервал его мулат.

Стражник вскинул брови:

– Откуда тебе это известно?

– Хозяин рассказал.

– И кто твой хозяин? – встрял в диалог второй меджай.

Саргон недобро покосился на него:

– Хозяин кошки. Я человек свободный.

– Что же хозяин кошки сам не пришел? – поинтересовался первый.

– Убит горем утраты, – пояснил мулат.

– Хм, – задумался меджай.

– И у него не было денег на погребение, – добавил Саргон.

– Не было? – вновь встрял второй. – А сейчас появились чтоль?

Мулата начинал раздражать этот самоуверенный гусь:

– Я дал ему один дебен.

– Какой ты у нас добрячок, – ехидно ухмыльнулся тот.

Саргон сжал губы в тонкую линию. В глубине души возникло желание съездить по роже этому петуху, чтобы стереть в прах его мерзкую улыбочку.

– Помолчи, Нефернен, – задумчиво произнес его товарищ.

Мулат едва сдержал ироничную усмешку.

«Нефернен… просто идеальное имечко для такого типа[8]».

– Кто хозяин той кошки? – спросил меджай.

– Крестьянин Сененмен.

– Он сообщил, кто убил его животное?

– Да, некий техену на колеснице, обитой медью с патиной.

– Техену на старой колеснице, – медленно повторил меджай.

Мулат кивнул.

– Не видал такую, – подал голос Нефернен, – хотя торчу тут с самого утра. А дорога через Пер-Бастет всего одна. Техену, или какой другой хмырь, не проехал бы мимо незамеченым.

– Я заступил недавно, – поправил меджай, – говоришь, ты никого не видел? – повернулся он к товарищу.

– Вообще никого, – покачал головой тот.

– Может, Сененмен что-то напутал? Всякое могло приключиться. Жара, горе утраты.

– Не уверен, – возразил Саргон, – он хоть и выглядел плохо, но разум его был ясен.

– Тебе-то откуда знать, добрячок? – опять встрял Нефернен. – Ты лекарь что ли?

– Помолчи, – спокойно оборвал его меджай, а затем обратился к мулату, – мы займемся этим и сообщим жрецам. Убийство священного животного на землях богини Бастет не останется безнаказанным.

Саргон слегка поклонился:

– Благодарю, достойные мужи.

Меджай улыбнулся:

– Да осветит Ра твой путь.

Вернувшись к верблюду, мулат вскочил на Минхотепа, который уже прилично поубавил содержимое местной кормушки.

– Что они сказали? – спросил Джехутихотеп.

– Сказали, что разберутся, – неуверенно ответил Саргон.

– Мне не понравился вон тот, слева, – шепотом произнес мальчуган, взглядом указывая на Нефернена.

– Точно, – согласился мулат, выводя верблюда на дорогу, ведущую с рынка, – мне тоже.

– Он напомнил наставника моей сестры, – добавил Джехутихотеп, – такой же скользкий и хитрый.

– Правда? Он был и твоим наставником?

– Нет, – вздохнул паренек, – меня воспитывал опытный воин былых сражений.

– Так вот почему ты такой храбрый, – подметил мулат.

Они проехали вдоль стены храма Бастет и свернули по дороге на восток, ведущую из города. Шум и гам местного рынка стал понемногу стихать. По правую сторону по-прежнему возвышались стены святилища из красного гранита. По левую – роскошные двухэтажные виллы вельмож с раскидистыми садами и колоннами, по которым вились виноградные лозы.

– Да, – Джехутихотеп немного погрустнел, – мой отец хотел, чтобы я был храбрым и стойким, – а затем тихо добавил, – в отличие от него самого.

– Твой отец не стойкий? – переспросил мулат.

– Нет, – грустно ответил тот, – не очень.

[1] Миу – так древние египтяне часто называли кошек.

[2] Патина – налет на меди и бронзе в результате коррозии металла.

[3] Инпу (Анубис) – древнеегипетский бог погребальных ритуалов и мумификации (бальзамирования), «страж весов» на суде Осириса в царстве мертвых, знаток целебных трав.

[4] Кебхут – богиня бальзамирования и чистой прохладной воды в древнеегипетской мифологии. Дочь Анубиса, помогавшая ему в процессе мумификации.

[5] Фи – рогатая гадюка.

[6] Кидет – одна десятая дебена (дебен 91 грамм).

[7] Немес – головной убор в виде платка. Уши оставались открытыми, два конца свисали на грудь, третий – на спину.

[8] Нефернен – с древнеегипетского «какой красивый».

Глава 10

Исет осторожно вошла в тронный зал. Ее сандалии бесшумно ступали по красному ковру с изображением золотых скарабеев. Когда же она сделала несколько шагов, то застыла, как вкопанная. Темные глаза широко распахнулись. И без того бледное лицо приняло цвет слоновой кости. Дыхание участилось, заставляя вздыматься красивую грудь.

Впереди на возвышении сидела Великая царица. Блики от пламени треножников играли на ее каменном лице. Волевой подбородок смотрел вперед, а в синих глазах горел огонь. Не менее обжигающий, чем тот, что освещал широкие просторы тронного зала. Руки покоились на подлокотниках трона, а пальцы сжимали драгоценные головы львов. Золотой усех тускло блестел в сумраке, белоснежное платье плотно облегало тело. Прямая осанка лишь дополняла образ грозной и непреклонной супруги пер-А. Исет про себя невольно подметила, что Хатшепсут и выглядит, как настоящее воплощение Херу. Только без пшента, хека, нехеха и урея[1].

Исет ощутила, как почва медленно уходит у нее из-под ног.

Великая царица заговорила. Ее голос эхом отразился от стен зала. В нем звучали металлические нотки.

– Пока Аа-Хепер-Ен-Ра не может заниматься государственными делами я, на правах Божественной супруги, буду исполнять этот долг перед Та-Кемет. Приблизься, Исет.

Наложница почувствовала легкий, но решительный толчок в спину и двинулась в сторону трона. Тело плохо слушалось. И не только потому, что она не спала вот уже несколько дней. Не только потому, что все ее мысли были о Джехутимесу. Исет не могла отвести взгляда от этого угрожающего лика. Этого каменного лица и свирепого огня в синих глазах. Когда же она подошла на расстояние нескольких махе, рука телохранителя Хенемет-Амон легла наложнице на плечо. Исет ощутила, как тот аккуратно, но настойчиво давит вниз, заставляя становиться на колени. Ее снова пробила дрожь. Она не хотела подчиняться. Ведь есть только один на этом свете, перед кем она готова склониться. Склониться по собственной воле. Тот, кто хочет, чтобы она держала его за руку… Однако Исет подчинилась. Силы оставили ее. К тому же, чем быстрее закончится это безумие, тем скорее она вернется в царские покои. К своему любимому Джехутимесу. Ее колени соприкоснулись с красным ковром. Властный взгляд Хатшепсут на непроницаемом лице продолжал неотрывно следить за ней. Меджай оставался позади.

– Случилось несчастье, – молвила царица.

Исет вздрогнула и потупила взор. Она не желала встречаться глазами с Божественной супругой.

– Какое несчастье может быть хуже, чем болезнь любимого Херу? – прошептала она.

Крылья носа Хатшепсут едва заметно дернулись, выдавая скрываемый гнев, однако эта вспышка оказалась мимолетной. В следующий миг непроницаемая маска вновь вернулась на ее лицо.

– Разве тебе ничего не известно?

– Нет, госпожа.

– Где твой сын?

Исет вскинула голову и посмотрела Великой царице прямо в глаза. На какой-то момент ей показалось, что это пламя, пылающее в них, начинает перекидываться и на нее. Пожирает своими ненасытными языками, обжигает кожу и причиняет боль. Однако наложница не отвела взгляда. Более того, она почувствовала прилив сил.

– Где твой сын, Исет? – грозно повторила Хатшепсут.

– Он на прогулке по Хапи со своим наставником, – спокойно ответила та.

– Он не явился на причал. Яхмеси Пен-Нехбет уже поведал мне все.

– Тогда в храме Амон-Ра. С достопочтимым Хапусенебом. Учится приносить жертвы нашему великому…

– Хватит!

Царица с силой ударила по подлокотнику трона. Непроницаемая маска слетела с лица. С уст сорвался злобный рык. Казалось, сами золотые львы ожили под ее руками и готовы накинуться, да растерзать несчастную наложницу. Хатшепсут подалась вперед. Щеки покрыл бардовый румянец. Очи метали молнии.

– Ты принимаешь меня за глупую овцу?!

Исет вновь отвела взор и быстро покачала головой. Озноб усилился и теперь его не могло скрыть даже темное платье.

Глаза царицы сузились:

– Я жду от тебя ответа, Исет!

– Нет, – с трудом произнесла наложница, – прости, госпожа.

– И все же ты вынуждаешь меня повторять вопрос. Где твой сын?!

Исет молчала. Она не знала, что ей ответить. При этом продолжала отводить взгляд.

Хатшепсут выпрямилась, облокотившись о спинку трона. Румянец на щеках начал спадать, вновь превращая лицо в подобие непроницаемого камня… Словно золотая погребальная маска древнего царя. Вот только ее хозяин не намеревался отправляться в последний путь…

– Он вошел в свои покои вчера вечером, – холодно начала рассказ царица, – и с тех пор оттуда не появлялся.

Из-за спины Исет показался меджай. Второй. Он медленно прошествовал к возвышению. Его сандалии глухо шаркали по глиняному полу. Наложница невольно стала следить за телохранителем Хатшепсут. На саму царицу она по-прежнему не смотрела. Медленным движением меджай достал из-за пояса хопеш. Бронза грозно блеснула в пламени огня. Его язычки играли на лице телохранителя, которое сейчас было точной копией своей госпожи. Каменная маска, лишенная всяческих чувств. Телохранитель аккуратно положил хопеш в треножник лезвием вниз.

Исет похолодела. Страшная догадка промелькнула в голове.

«Неужели… Амон-Ра, неужели все это происходит со мной? Они не посмеют… Она не посмеет!ОнаНеужели… Амон-Ра, неужели все это происходит со мной? Они не посмеют… Она не посмеет!».

Однако наложница поняла, что напрасно искала утешения. Напрасно понадеялась на то, что Хатшепсут не рискнет причинить вред любимице Херу. Теперь в намерениях царицы сомнений нет. Ее никогда не страшил гнев слабовольного пер-А. А теперь, когда он прикован к собственной постели, ей и вовсе нечего бояться. Исет это поняла. И корила себя, что поняла слишком поздно. Надо было оставаться подле него. Возле любимого Джехутимесу. Туман горя и страданий окутал ее разум. Окутал с тех самых пор, как господина свалила страшная болезнь…

«Но я не сдамся. Ради него я не сдамся. Я должна держать его за руку…».

– Стража клянется в том, что сын Херу не покидал своих покоев, – продолжал монотонный голос Хатшепсут, – а когда Яхмеси посетил их, то они были пусты. Уйти сам он не мог. Значит… ему помогли покинуть дворец. Поэтому я вновь спрашиваю. Теперь в последний раз. Где твой сын, Исет?

Наложница молчала. Она закрыла глаза, мысленно представляя, как вновь находится в царских покоях возле ложа пер-А.

– Ты понимаешь, что это значит? – продолжал доноситься сквозь тьму голос царицы. – Это пропажа не сына крестьянки. Не сына писца или хери-теп-аа-сепат[2]. Не сына джати. Это даже не исчезновение священного зверя. Это сын Херу! Где он, Исет?!

«Я не скажу… я не скажу… я не скажу! Тебе я ничего не скажу!».

– Что ж, – тон Великой царицы стал ледяным, – ты не оставляешь мне выбора. Ради блага и будущего Та-Кемет мне придется это сделать.

Исет услышала, как раздался противный лязг. Лязг от соприкосновения бронзы хопеша с металлом треножника. Он резанул слух. Словно плетью ударили по нежной коже. Наложница вздрогнула. Всепоглощающее пламя, что она видела в глазах Хатшепсут, вот-вот перекинется на нее. Наяву. И рядом не будет любимого господина…

В следующую секунду рука меджая плотно зажала ей рот.

***

Когда стена святилища из красного гранита осталась далеко позади, впереди замаячила окраина города. Поднялся слабый восточный ветер, и Саргон с Джехутихотепом ощутили на себе дыхание пустыни. Пока еще не такое жгучее и горячее, как посреди обители Сета, но уже сейчас предвещающее нелегкий путь до Хазеты. Виллы вельмож по левую сторону от дороги также остались позади. Теперь тракт шел меж небольших полей за чертой Пер-Бастет. Трава, покрывавшая землю, была не такой бурной и высокой, как в Та-Меху. Здесь не работали крестьяне, пытавшиеся в поте лица вырастить урожай пообильнее. Зато эти луга прекрасно подходили для выпаса мелкого скота. Вот и сейчас, откуда-то с севера, доносилось приглушенное блеяние коз и овец.

– Скоро будет жарко, – предупредил Саргон.

– Да уж это будет намного лучше, чем в Та-Меху, – буркнул Джехутихотеп.

– Точно. Но голову тебе лучше прикрыть. В одном из тюков есть немес.

– Нет-нет, мне он не нужен, – гордо возразил мальчуган, – ты его лучше себе оставь.

– Твоя смелость сейчас глупа, – возразил мулат, – а раз такой умный, то должен знать, что от храбрости до глупости один шаг. Да и привычен я к жаре.

– Но…

– Не обсуждается. Ты наденешь немес, как только приблизимся к Биау.

– Хорошо, я понял, – вздохнул Джехутихотеп, чувствуя, что спорить бесполезно.

– Молодец.

– Эй, смотри-ка! – внезапно паренек указал пальцем вперед.

Мулат проследил за его жестом и нахмурился. Впереди, примерно в пятнадцати махе, у обочины на траве стояла небольшая колесница, в которую были запряжены две серые кобылы. Судя по их впалым бокам и тощим ногам, хозяин животных не сильно заботился о пропитании скакунов. Возможно, поэтому сейчас они жадно щипали траву. Однако вовсе не удручающий вид лошадей заставил Саргона нахмуриться. Мулат невольно коснулся рукоятки меча, когда увидел, что колесница обита бронзой, а металл покрывает толстый слой патины. Возле повозки стоял высокий и поджарый мужчина. Скрестив руки на обнаженной груди, он прислонился спиной к борту колесницы. Из одежды на нем была лишь тонкая набедренная повязка, да кожаные сандалии на ногах. Однако за спиной виднелся походный плащ. Красного цвета. А в темные волосы, космами спадающими на плечи, было вставлено перо аиста…

– Это же он, – прошептал Джехутихотеп, – тот самый техену.

– Вижу, – молвил Саргон, крепче сжимая клинок.

Техену повернул голову в их сторону и скользнул по спутникам равнодушным взглядом темных глаз. Густые брови придавали лицу суровый вид. Острый нос походил на клюв хищной птицы. Тонкие губы были плотно сжаты в линию. На поясе виднелся небольшой обоюдоострый кинжал.

– Что мы будем делать? – спросил паренек.

– Ты – ничего.

– О-о-о, – застонал мальчуган.

– А я, – продолжил Саргон, не обращая внимания на реакцию Джехутихотепа, – побеседую с этим мерзавцем… по душам.

– Неужели я никак не могу тебе помочь?

– Последи за Минхотепом.

– Ладно, – с досадой сдался паренек.

Мулат остановил верблюда в двадцати махе от колесницы и спешился. Не сводя глаз с мужчины в красном плаще, Саргон стал медленно приближаться к нему, при этом продолжая держать ладонь на рукоятке меча. Житель пустыни равнодушно наблюдал, как к нему подходит неизвестный путник.

– В чем дело? – хрипло спросил он. – Тебе что-то нужно?

– Точно, – хмуро бросил мулат, останавливаясь в пяти шагах от него.

Горячее дуновение из Биау заставляло волосы техену слегка покачиваться на ветру. Повсюду стрекотали кузнечики. Издалека продолжало доноситься блеяние коз и овец.

– Ты убил кошку, – Саргон решил не ходить вокруг да около.

Тот непонимающе дернул плечами:

– Какую еще, к шакалам, кошку?

– Бедняка Сененмена.

Житель пустыни скривился в недоброй усмешке и сплюнул на землю:

– Впервые слышу. Да и с нищими вшами якшаться не входит в мои правила.

Мулат закусил нижнюю губу. С каждой секундой этот человек становился ему все более противен. Хотелось собственноручно прирезать убийцу на месте, но он сдержался.

– На западе Пер-Бастет, – процедил он сквозь зубы, – ты наехал колесницей на кошку. И ты прекрасно видел, что миу сидит на дороге.

Несколько секунд техену пристально смотрел Саргону в глаза, а затем с его уст сорвался хриплый смех. Мулата аж покоробило от отвращения.

– А даже если и так? Что с того? Я спешил. Мое время стоит дорого. И я не намерен терять его из-за какой-то сраной кошки.

– Что ты сказал?! – Саргона словно обухом по голове уадрили. – Как ты смеешь?! В Та-Кемет это священное животное! Тем более в Пер-Бастет! За убийство миу тебя надо казнить!

Техену вновь смачно сплюнул на землю:

– Твои тупые суеверия меня не волнуют. Можешь хоть паука себе в зад засунуть и ему поклоняться. Я же скоро буду далеко, – тут он слегка подался вперед, его глаза налились кровью, – проваливай отсюда, верблюжатник, пока те рожу не разукрасили.

Саргон презрительно хмыкнул:

– И кто же это сделает? Ты?

– Может, и я, – оскалился техену, демонстрируя желтые зубы, – а, может, и он.

Тут житель Дешрет кивком указал в сторону Пер-Бастет. Как раз в этот момент до слуха Саргона донесся стук колес по грунтовой дороге. Отойдя на пару шагов назад и держа руку на мече, мулат обернулся. По тракту во всю прыть неслась колесница, взбивая облако пыли. В повозку были запряжены два крепких вороных коня, а управлял ими старый знакомый меджай. Тот самый, что стоял на страже возле входа в храм Бастет и открыто подшучивал над ним. Нефернен.

Верблюд заблаговременно ушел с дороги и остановился в поле неподалеку. Джехутихотеп с интересом наблюдал за происходящим, крепко сжимая поводья. Паренек был наготове. Он твердо решил вмешаться, если его спутнику потребуется помощь.

Колесница меджая остановилась в нескольких махе от Саргона, и воин сошел на землю.

Завидев мулата, Нефернен нахмурился:

– Ты чего тут забыл, добрячок?

– Я нашел преступника, – холодно бросил он.

– А-а-а, ты все о кошке? – хмыкнул меджай, скрещивая руки на груди.

– Кто этот баран? – встрял техену, указывая пальцем на Саргона.

– Непредвиденная проблема, – вновь хмыкнул меджай.

– Ты не собираешься взять его под стражу? – спросил мулат, хотя уже догадался, что Нефернен заодно с этим мерзавцем.

Не обращая внимания на вопрос, страж обратился к жителю пустыни:

– Как тебя угораздило задавить миу, Пэми?

Техену, которого звали Пэми, развел руками:

– Это че, так важно что ли?

– Да, гиены тебя подери, это и вправду так важно! Теперь полгорода на уши встанет!

Пэми нацепил на уста омерзительную улыбку:

– Я задавил одну кошку, но взамен привез другую.

С этими словами он полез за борт колесницы и выудил оттуда небольшой тюк. Развязав его, техену вытащил на свет маленькую статуэтку богини Бастет. Из чистого золота. Она легко умещалась у него на ладони. Фигурка так ярко переливалась в лучах вечернего солнца, что Саргон невольно засмотрелся на ее красоту.

Нефернен шумно втянул ноздрями воздух:

– А ты знаешь, как подсластить мне Ка.

– А то! – хмыкнул Пэми. – И, надеюсь, плата будет щедрой.

– Об этом можешь не беспокоиться, – вяло махнул рукой меджай, – твоя награда уже ждет тебя.

– Что все это значит?! – наконец, произнес мулат, оправляясь от удивления.

Нефернен перевел холодный взгляд на него:

– А сам еще не понял, добрячок? За эту прекрасную вещицу я выручу огромные деньги в Хазете.

– Вы украли статуэтку богини?!

– Мы? – захохотал Нефернен во все горло. – Нет, я ничего не крал. Я лишь приобрел дорогую вещицу у подозрительного типа по пути в город. Всего за десять серебряных дебенов. А уж откуда она у него взялась, меня не касается.

– Ты должен покарать его за кражу и убийство! – яростно выпалил мулат.

– Если Бастет нанесено оскорбление, то пусть она сама его и карает, – Нефернен продолжал открыто издеваться над ним.

Саргон почувствовал, как внутри закипает праведный гнев. Несмотря на то, что их было двое, а он один. Да к тому же неподалеку ждал юный мальчишка, за которого он был в ответе.

– Раз тебе так нужна была эта вещь, что же не выкрал ее сам? – проскрежетал зубами мулат. – Или у тебя кишка тонка? Какой же ты тогда меджай?!

Казалось, гневная тирада нисколько не задела Нефернена. Он продолжал ехидно ухмыляться.

– Умный меджай я, умный! Кража чужими руками отведет от меня все подозрения. Ведь я только и делал, что торчал на посту возле храма. И вокруг было полно народа, кто это видел. Так, что меня не в чем заподозрить. А его, – тут он кивком указал на Пэми, – выслеживать никто не будет. Ловить техену, что искать ветра в поле. А вот ты, – глаза меджая сузились, – откуда ты только выискался, добрячок? Ты проблема. И нам придется ее решить. Уж слишком много знаешь.

Саргон окончательно понял, что схватки не миновать. Тогда он предпринял последнюю попытку – расколоть этих двоих. Посеять смуту, дабы не пришлось сражаться с ними одновременно.

Мулат повернулся к техену:

– Ты мог бы сам продать фигурку и получить за нее куда больше, нежели десять дебенов.

Пэми осклабился:

– Какой баран станет покупать из рук техену безделушки? Да еще и в Та-Кемет. Сразу скумекают, что я ее уволок. А десять дебенов щедрая цена для меня.

Сказав это, он осторожно положил статуэтку в тюк и прислонил к колеснице. А затем достал из-за пояса кинжал. Медь грозно сверкнула в лучах солнца.

Саргон понял, что план полностью провалился, когда до него донесся ехидный голос Нефернена:

– Не стоило тебе совать нос в это дело, добрячок.

[1] Пшент – корона древнеегипетских фараонов. По происхождению представляла собой две соединенные короны: красный «дешрет» символ власти над Нижним Египтом и белый «хеджет» – над Верхним.

Хека – крюк-скипетр.

Нехех – плеть.

Урей – принадлежность царского убора фараонов, представлявшая собой крепившееся на лбу вертикальное, подчас весьма стилизованное изображение богини-кобры Уаджит – покровительницы Нижнего Египта.

[2] Хери-теп-аа-сепат (номарх) – должность управителя нома (сепат, провинции) в Древнем Египте.

Глава 11

Крик боли и страдания вырвался из груди молодой женщины, когда раскаленный металл коснулся кожи у запястья. Однако он оказался приглушен ладонью меджая. Исет в отчаянной попытке попробовала вырваться, но телохранитель царицы держал ее крепко. Она хотела укусить руку, сжимающую рот, но при первой же потуге страж так сильно сдавил ей челюсть, что потемнело в глазах. А затем вернулась боль. Нестерпимая, жгучая боль, разливающаяся от левой кисти по всему телу, подобно пожирающему пламени. Из глаз снова потекли слезы, хотя казалось, она навсегда утратила способность плакать. Слишком много было пролито их перед ложем любимого господина. И мысли о пер-А, ее Херу и Повелителе давали сил держаться и переносить эту немыслимую боль. Но она не знала, сможет ли терпеть вечно…

Поджав губы, Хатшепсут с внешним спокойствием следила, как меджай подносит раскаленное лезвие хопеша к руке Исет. Как с уст любимой наложницы Джехутимесу срывается крик. Но этот крик не выходит за стены тронного зала. Его никто не слышит по ту сторону глиняных стен. Он остается здесь, разбиваясь о ладонь верного телохранителя. Великая царица продолжала гордо восседать на троне, нацепив на лицо маску из камня. Однако внутри бушевал огонь, который можно было заметить лишь по вспышкам в глазах. И этот огонь являлся отнюдь не только признаком ярости и гнева. Нет. Дров в пламя бушующих чувств подкидывало и кое-что еще. Сомнения. С каждой секундой, которую Исет стойко переносила под пыткой, Хатшепсут все больше и больше обуревали сомнения. А действительно ли та знает, куда подевался ее сын? Быть может она, как и все, пребывает в неведении?

Когда поток мыслей, хлынувших в разум, готов был затопить Великую царицу и смыть непроницаемую маску с лица, сквозь крики и стоны прорвались несколько слов. Однако они потонули в воплях боли и отчаяния.

Хатшепсут резко вскинула руку:

– Достаточно!

Страж послушно убрал хопеш.

– Что ты сказала?

Исет не ответила. Она готова была рухнуть на красный ковер. И только рука меджая, сжимавшая плечо, не позволила этого сделать. Во всем теле пульсировала боль. Ее прошибал сильный озноб. На лбу выступила испарина. Внутри все жгло, будто кто-то невидимый продолжал прикладывать к ней раскаленный металл. На глаза упала пелена, так что она смутно видела лишь очертания Божественной супруги. И эта пелена накрыла разум. Накрыла против ее желания…

С губ невольно сорвалось всего одно слово. Оно шепотом пронеслось по тронному залу, подобно слабому дуновению ветерка.

– Бабилим.

– Что?! – Хатшепсут подалась вперед. – Говори!

Однако Исет уже не слышала. Ее сознание стремительно погружалось в темноту. Во мрак, который она встретила с облегчением. Ведь посреди него не было ни боли, ни страданий. Лишь всепоглощающая тьма. Голова наложницы упала на грудь.

– Что с ней? – встревожено поинтересовалась царица.

Меджай, державший Исет за плечо, дотронулся до ее шеи:

– Жива, госпожа Хенемет-Амон.

Хатшепсут выдохнула:

– Что она сейчас сказала?

Телохранитель поднял на нее взор и отчетливо произнес:

– Бабилим, моя царица.

Та вздрогнула, однако быстро взяла себя в руки:

– Ясно. Отведите ее в темницу.

Меджай с сомнением посмотрел на Хатшепсут. Та нахмурилась.

– Вы слышали мое повеление? Отведите ее в темницу.

– Госпожа, это наложница Херу.

– И?

Телохранитель замялся:

– Его Величество Аа-Хепер-Ен-Ра будет недоволен, если узнает…

– Не узнает, – резко перебила Хатшепсут, – а если и узнает, то мне будет что ему рассказать. Джехутимесу точно не обрадуется, когда услышит, как его ненаглядная Исет совершила вопиющее самоуправство и отправила единственного сына в Бабилим. Уверена, это не прибавит ему любви к ней. Я же действую только во благо Та-Кемет!

– Слушаюсь, Великая царица, – покорно склонился меджай.

– Уведите ее!

Воины подхватили под руки лишившуюся чувств наложницу и вышли из тронного зала. Царица обхватила виски руками и закрыла глаза. С пухлых губ сорвался тихий стон.

«Бабилим. Бабилим… Ах, ты гремучая змея! Неужели о чем-то догадалась? Правду говорят, матери что-то чувствуют, когда их чадам угрожает опасность. Сама бегала к Нефру-Ра, когда на них с Сененмутом напал крокодил… И как Исет удалось незаметно вывести его из дворца?… Ладно, еще будет время об этом узнать. Важнее то, что делать дальше?… Что дальше?!».

Она просидела на троне несколько минут, продолжая держать пальцы у висков. Блики от пламени в треножниках играли на бледном лице. Золотой усех тускло блестел в сумраке зала.

Наконец, Хатшепсут медленно опустила руки на колени. Огонь, бушевавший в синих глазах, полностью потух. Его сменила решимость и осознание того, что следует предпринять. Уста царицы разомкнулись. С них сорвался шепот.

– Быть может, так даже лучше.

Резко поднявшись, она уверенным шагом двинулась к выходу.

***

Яхмеси Пен-Нехбет стоял в своей опочивальне на втором этаже виллы недалеко от восточного края Уасет. Из фруктового сада, раскинувшегося под окном, доносилось веселое щебетание птиц. Слабый ветерок ласково шумел в листьях финиковых пальм. В обычный день старый воин непременно бы пододвинул к окну стул из тростника, налил в фаянсовый кубок пшеничного пива и насладился тишиной да красотами своего дома. Однако сейчас он не обращал на них никакого внимания. Сосредоточенный и, немного печальный, взгляд Яхмеси остановился на древнем деревянном сундуке возле небольшой кровати. Его покрывала черная краска, облупившаяся во многих местах. Все-таки ларь был чуть ли не ровесником ему самому. Мысли о Джехутимесу, его старом друге пер-А, невольно погрузили старика в воспоминания…

Вот он вновь сходится с гиксосом, который размахивает хопешом, словно безумец. Пластинчатый доспех сверкает на солнце и слепит глаза. Вокруг грохот колесниц, ржание коней, крики раненых и реки крови. Стрелы свистят над головой, и он знает. Одна из них пущена им. Воплощением Херу. Яхмеси знает, что пер-А стоит на колеснице и прикроет спину. Поэтому смело кидается вперед. Принимает удар меча на свой топор. Лязг эхом отозвался в голове. Он продолжается. Вновь и вновь. Выпад. Отражение. Рубящий удар. И снова лязг. Гиксос намерен снести голову точным взмахом. Яхмеси принимает атаку на древко. Топорик трещит, но чудом держится. Воин откидывает руку неприятеля, заставляя того раскрыться. Заточенная бронза опускается на голову врага. И вновь в лицо брызжет кровь…

Где-то неподалеку залаяла собака, заставляя Яхмеси вернуться в настоящее. Он невольно провел сухой ладонью по лицу. Словно часть крови гиксоса, пролитая в прошлом, осталась между складками морщин.

«Прости меня, Аа-Хепер-Ен-Ра. Я не углядел. Не сберег твоего сына».

Тяжело вздохнув, он наклонился вперед. В спину вступило в районе поясницы. Яхмеси сжал губы и замер, терпеливо выжидая, пока боль уйдет. В последнее время она досаждала ему слишком часто. Раздражала, подобно назойливой мухе. Появлялась внезапно и сковывала члены.

«Старею».

Наконец, спустя минуту она утихла. Выждав еще немного, Яхмеси ухватился за крышку сундука и осторожно отбросил ее. Та со стуком откинулась назад. Внутри лежала поношенная и выцветшая накидка. Такой же старый, белый немес в красную полоску и бурдюк из-под воды. Однако воина в первую очередь интересовало не это. Опустившись на колени, он протянул руку в сундук и достал бронзовый топорик. Осторожно проведя пальцами по лезвию, Яхмеси с удовлетворением подметил, что металл остался таким же острым. Как тогда, когда он опустил его на голову ненавистному гиксосу. На секунду ему показалось, что лезвие покрыто запекшейся кровью. Но то были лишь блики оранжевых лучей. Солнце стремительно продвигалось к горизонту. Ра готовился к очередной битве с Апопом.

Яхмеси горько хмыкнул:

– Пожалуй, и мне предстоит еще одна.

Опираясь о кровать, старик медленно поднялся. В глазах немного потемнело. В груди защемило, а дыхание слегка перехватило. Пен-Нехбет прикрыл веки, терпеливо выжидая, пока самочувствие придет в норму. Так он простоял дольше минуты, прижимая руку с топориком к груди. Мошки перед глазами улеглись, дыхание восстановилось. Однако возле сердца неприятно покалывало.

– Пустяки, – обращаясь к самому себе, прошептал Яхмеси, – я еще могу. Да… да… я еще могу…

Он осторожно втянул носом воздух. Тихо выдохнул ртом. Покалывание утихло.

– Вот так. Хорошо.

Старческая рука крепче сжала рукоятку топорика. Яхмеси прислушался, как за окном поют птицы.

– Я иду, малыш.

Захлопнув крышку сундука, Пен-Нехбет развернулся и медленно вышел из комнаты.

***

Нехси сидел за широким деревянным столом и изучал письмена на желтом джет, выведенные черной краской. Свет яркими пучками струился из небольших отверстий под потолком и падал прямиком на писчий материал. В остальном же в помещении царил прохладный сумрак.

Напротив темнокожего нубийца на плетеном стуле из тростника ссутулился смотритель хозяйства Амона Дуаунехех и с опаской поглядывал на главного казначея Его Величества Аа-Хепер-Ен-Ра. На стене, прямо над Нехси, висела голова льва. Тот лично убил зверя во время охоты и повесил у себя в качестве трофея. Дуаунехех невольно представил, как эта жутковатая разинутая пасть венчает бритую макушку нубийца и нервно сглотнул.

«Да, вот ему бы очень подошел этот головной убор. Такой же опасный и благородный, как и он сам».

Не вполне отдавая себе отчет, смотритель начал нервно теребить пальцы, однако Нехси этого не видел. Стол скрывал ладони Дуаунехеха от темных и пронзительных глаз нубийца. К тому же он всецело был занят изучением отчетного письма. Несмотря на прохладу, смотритель чувствовал, как лоб медленно покрывается испариной.

«Хорошо, что свет не падает на меня, и он этого не заметит».

Дуаунехех тихо вздохнул, будто боясь сдуть джет со стола, а затем непроизвольно поправил ожерелье из маленьких бусин, приятно холодивших обнаженную кожу на шее.

Тем временем взгляд Нехси уже скользил по последним строчкам джет.

– Продажа пшеницы упала, – внезапно произнес он.

Голос казначея прозвучал холодно и деловито. Он всегда придерживался такой манеры общения. С кем бы то ни было. Где бы то ни было. Деловито и холодно. Так холодно, что смотритель поежился.

– Да, о, благородный Нехси, – откашлявшись, подтвердил Дуаунехех, – вот и я о том же говорил со жрецами Амона вчера вечером.

Нубиец впервые оторвал взгляд от джет и вперил его в смотрителя. Тот вжался в спинку стула.

– Правда?

– Вот чистейшая, господин, – закивал собеседник, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.

– Могу я узнать причину?

Дуаунехех вновь кашлянул в кулак и, слегка запинающимся голосом, затараторил:

– Видишь ли… о, благородный Нехси… последний разлив Хапи оказался не слишком удачным… Он затронул куда меньше земель, нежели жрецы Амона надеялись… Ох, говорил, надо усердней молиться богам… Вот и получилось так, что плодородность сократилась. Крестьяне собрали меньше урожая. Вот и упала продажа пшеницы на рынке.

– Хм, – Нехси снова опустил взгляд на письмена, – молиться это, конечно, хорошо.

– Вот и я о том же, – быстро подтвердил смотритель.

Не отрываясь от отчета продаж, нубиец пододвинул к себе другой джет поменьше и бросил:

– А из уст местных крестьян я узнаю совсем другое.

Дуаунехех похолодел и непроизвольно вытер лоб ладонью.

– Ты обратился к местным, о, благородный Нехси?

– Именно.

– Зачем? – икнул Дуаунехех.

– Я всегда перепроверяю сведения, которые попадают мне в руки. А тебя что-то смущает, смотритель?

– Н-нет.

– Это хорошо.

– И что они сказали? – просипел Дуаунехех.

Нехси перевел взгляд на донесение общинников:

– Разлив был в пределах нормы. Ил покрыл примерно столько же обрабатываемых земель, что и в прошлом времени ахет[1], – нубиец оторвал взгляд от документов и вперил взор в смотрителя, заставляя того съежится на стуле, – ваши донесения не сходятся, Дуаунехех.

– Да вот эти крестьяне вечно что-то путают! – выпалил тот.

Темное лицо казначея оставалось беспристрастным:

– Я склонен думать, что это ты ошибся в расчетах, нежели что общинники не разбираются в разливах Хапи.

Дуаунехех поджал губы и оставил реплику нубийца без ответа.

Нехси продолжил, глядя в глаза собеседнику:

– Недостача большая. Слишком большая, чтобы на нее не обратил внимание джати. А там, кто знает, может и до Херу дойдет. Да живет он вечно.

Смотритель побелел, как слоновая кость, но снова промолчал.

Нубиец отодвинул от себя джет с отчетом:

– Через месяц придешь с новым донесением. Надеюсь, к тому времени показатели торговли пшеницы вырастут вдвое, а недостающая прибыль вернется в казну. Ты хорошо меня понял, господин смотритель?

Дрожащими руками, Дуаунехех вцепился в подлокотники плетеного стула и кивнул:

– Да, о, благородный Нехси. Клянусь Джехути, я вот вас прекрасно понял.

– Тогда можешь быть свободен, – холодно отчеканил нубиец.

Смотритель поднялся и на негнущихся ногах вышел за дверь. Покидая комнату казначея, Дуаунехех мысленно вознес молитвы Амону. Ведь он, можно сказать, легко отделался. Нехси спокойно мог доложить обо всем Великой царице или самому Аа-Хепер-Ен-Ра. И тогда смотритель покинул бы это место вперед ногами.

«Все верну! Вот до последнего зернышка! Своя шкура дороже тюков с пшеницей».

Как только за посетителем закрылась дверь, нубиец устало вздохнул и угрюмо покосился на ворох джет, громоздившихся с правого края стола. Впереди было еще слишком много работы. Отчет о торговле из Та-Меху… Донесения с южных границ. Да, со времен последнего похода Херу там все спокойно, но всегда нужно держать ухо в остро… Выделение средств на ремонт старых каналов…

Нехси откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он слишком давно занимает должность главного казначея. С тех пор редко выпадали свободные деньки. А иногда так хотелось просто ни о чем не думать. Не видеть эти проклятые письмена. Не выслушивать донесения одних и просьбы о выдаче средств для других. Хочется просто прикрыть веки и отдохнуть. Но даже когда он закрывал глаза, перед ним маячили пресловутые письмена. Отчеты. Цифры. Цифры. Цифры. Цифры. Его тошнило от этих цифр. Однако Нехси старался подавлять приступы слабости. Какому нубийцу еще посчастливится дослужиться до такой чести, как главный казначей пер-А? При том, что он не питал к воплощению Херу особой любви. Как и сам Аа-Хепер-Ен-Ра недолюбливал людей его происхождения. Нехси жил в Та-Кемет уже так давно, что сам позабыл собственное имя. Ведь «Нехси» на языке людей долины Хапи означает «темнокожий». И это не заслуга Аа-Хепер-Ен-Ра, что он сейчас сидит здесь и подсчитывает доходы государства. Это заслуга лишь его самого, и Великой царицы Хатшепсут, сумевшей разглядеть в нем способности к этому ремеслу. И он безгранично предан ей за оказанное доверие…

Раздался стук в дверь.

Нехси открыл глаза. С губ был готов сорваться стон, но нубиец сдержал его.

– В чем дело? – бесстрастно бросил он.

– Великая царица Хатшепсут Хенемет-Амон почтила тебя своим визитом, – раздалось по ту сторону двери.

Казначей резко вскочил и поправил белый схенти. Тот ярко контрастировал с его черным, как уголь, телом.

– Я с нетерпением ожидаю прихода своей госпожи!

Дверь распахнулась и в комнату вошла она.

[1] Ахет – обозначение в древнеегипетском календаре времени половодья, разлива Нила, которое в Верхнем Египте начиналось как правило в начале июня, а в дельте Нила – 20-22 июня.

Глава 12

Пэми сделал молниеносный выпад. Кинжал блеснул в лучах солнца, неся на своем кончике смерть. Саргон был начеку. В последний миг он отпрянул и оказался справа от техену. Меч с серебряной гравировкой уже сжимала рука. Стремительный удар со свистом рассек воздух, и голова Пэми покатилась по пыльной дороге. В лицо мулату брызнула кровь.

– Ай как хорош, добрячок, – послышался ехидный голос Нефернена.

Саргон перевел взгляд на него. Меджай уже был наготове. В левой руке блестел небольшой щит, обитый бронзой. В правой грозно сверкало копье.

Страж хмыкнул:

– Вот, покарала его Бастет, как ты и хотел… твоими же ручонками. А теперь я свершу суд над тобой. За то, что влез, куда не следует.

Закончив короткую речь, Нефернен быстро пошел на сближение. В паре махе он сделал несколько ложных движений, а затем пырнул копьем в шею. Мулат уклонился и отбил древко в сторону. Затем рубанул мечом в ответ, но клинок рассек лишь воздух. Нефернен отскочил назад.

С его губ не сходила самодовольная улыбка. Она нервировала Саргона, и он мысленно приказал себе прекратить.

Меджай прыгнул вперед и попытался пробить мулату грудь. Тот увернулся и ударил лезвием по древку. Копье не сломалось, но пошло вниз. Саргон атаковал еще раз. Черенок треснул, оставляя в руке Нефернена деревянный обломок. Стараясь закрепить успех, мулат ударил наотмашь, пытаясь снести голову, но атака пришла в щит. Звон от бронзы разорвал тишину. Саргон провел еще один прием. Снова звон. А через миг самому пришлось парировать удар. Прикрываясь щитом, меджай незаметно вытащил хопеш. Серповидное лезвие едва не вспороло живот, но Саргон вовремя поставил блок. Опять лязг, бьющий по ушам. Он почувствовал, как задрожало оружие в руке. А затем увидел, что Нефернен бьет ребром щита ему по голове. Мулат успел уклониться, однако часть удара пришлась в щеку. Ту самую, куда прилетел хвост крокодила. Рана вскрылась. По лицу потекла кровь. Саргон едва успел парировать новый выпад хопеша и отскочить назад. Теперь он уже не слышал звона клинков. В ушах гудел рокот прибоя.

А на устах меджая продолжала играть самодовольная ухмылка.

Нефернен не останавливался. Он намеревался закончить бой как можно скорее и заполучить золотую фигурку богини.

Удар в живот. Отбит. Выпад в шею. Снова отбит. Мулат по-прежнему не слышал звона бронзы. Гул в голове мешал сосредоточиться, но он всеми силами пытался следить за врагом. Когда щит вновь полетел ему в голову, успел увернуться, но споткнулся о кочку и упал. Удар о землю выбил дух. Саргон чудом не выронил меч. Он судорожно хватил воздух ртом. Когда над ним навис меджай и резко опустил оружие вниз, мулат успел откатиться в последний миг, и хопеш пронзил пустоту. Восстановив дыхание, Саргон рубанул перед собой. Нефернен принял удар на щит. Мулат услышал звон. Значит, гул в голове стал проходить. Однако кровь все еще лилась из раны на щеке, скапливаясь на подбородке, а затем капала вниз. Пот стал заливать глаза. Саргону пришлось часто моргать, дабы сбросить влажную пелену.

А на устах Нефернена продолжала играть самодовольная ухмылка. Словно меджай чувствовал, что его соперник начинает выдыхаться. Мулат и сам это ощущал. В ногах появилась тяжесть. Враг оказался сильнее, чем он думал.

«Да, в меджаи кого попало не берут».

Однако мысль о Джехутихотепе придала сил. Он не может оставить мальчика одного.

Крепче сжав рукоять клинка, Саргон сосредоточился на противнике.

Последовала череда взаимных выпадов и парирований. Ни один удар не достиг цели. Звон металла и скрещенных клинков взрывали тишину раз за разом. Раз за разом. На устах Нефернена больше не играла самодовольная ухмылка. В глазах меджая появилось раздражение. Он не рассчитывал возиться с каким-то проходимцем столько времени. Его нужно прирезать побыстрее и убираться отсюда.

Скорость атак возросла. Звон от бронзы усилился. Меджай вновь выбросил руку со щитом вперед, намереваясь одним ударом выбить сознание из Саргона. Но мулат выучил прием. И когда ребро из дерева готово было влететь в лицо, поднырнул под щит. Тут же отбил атаку хопеша. Еще один звон. Но на этот раз мулат его не слышал. А развернулся и полоснул меджаю по левой руке. Тот вскрикнул от удивления и боли. Конечность повисла вдоль тела безжизненной плетью. Щит с глухим стуком упал в зеленую траву. Саргон понял, что перерубил сухожилия.

Нефернен развернулся. Его глаза были налиты кровью. С уст срывалось тяжелое дыхание. Губы разошлись в зверином оскале, обнажая белые зубы.

– Тварь! – выплюнул он. – Отправляйся в Дуат[1]!

– Спасибо, не хочу, – прохрипел Саргон.

Издав яростный рык, которому и стая львов бы позавидовала, меджай набросился на него. Последовал удар наотмашь. Мулат блокировал, а затем пырнул в живот. Нефернен опустил хопеш. При этом поставил оружие так, что лезвие клинка Саргона попало в место, где тот закругляется на конце, подобно рыболовному крючку. Меджай рванул в сторону, выбивая клинок мулата из рук. Тот не растерялся и мигом подхватил выроненный противником щит. Удар, готовый снести голову, пришелся на бронзовую обивку. И снова этот противный звон. Он увидел, как Нефернен замахивается для новой атаки и не стал ждать. Увернулся и что есть силы саданул по искалеченной руке меджая. Тот взвыл от нестерпимой боли и слепо махнул хопешом перед собой. Саргон поднырнул под удар и врезал щитом еще. На этот раз по кисти, сжимающей клинок. Хопеш выскользнул из разжатых пальцев и, блеснув, полетел в траву. Разъяренный Нефернен повернулся лицом к сопернику, и в этот момент мулат нанес ему удар ребром щита по лицу. Послышался хруст костей. Во все стороны брызнула кровь, и меджай кулем рухнул на землю.

Саргон выронил щит. Руки тряслись от перенапряжения. Грудь вздымалась от тяжелого и прерывистого дыхания. Оно со свистом срывалось с губ, заставляя нежную кожу высыхать в один миг. Сердце билось о ребра и отдавалось в висках кузнечным молотом. Однако все было кончено. Хотя в какой-то миг ему казалось, что живым из Пер-Бастет им не уйти…

С трудом отдышавшись, он бросил мимолетный взгляд на неподвижное тело Нефернена. Тот не подавал признаков жизни. Мулат огляделся в поисках своего клинка. Меч с серебряной гравировкой слабо блестел в лучах заходящего солнца, прикрытый ковром зеленой травы. Она вяло покачивалась под порывами горячего ветра. Сделав несколько шагов, мулат поднял дорогое сердцу оружие и прикрепил к поясу. Затем поискал глазами Минхотепа. Верблюд переминался с ноги на ногу в том же самом месте, где он его оставил. Животное с тревогой смотрело на него. Как и юный наездник, оставшийся у того на спине. Лицо мальчишки покрывала легкая бледность, однако на губах светилась улыбка облегчения. Ветер слабо играл его длинными косичками.

Шумно вдохнув и выдохнув, Саргон направился к ним. Безжизненное тело меджая осталось лежать позади в зеленой траве.

– Хвала богам, как же я рад, что ты цел! – искренне воскликнул паренек.

– Точно, – ответил Саргон, ощущая ломоту во всем теле и слабость в ногах.

– Я хотел помочь, – сказал Джехутихотеп, когда мулат приблизился к ним, – но боялся помешать.

– Не надо. Ты мог погибнуть сам. Я говорил, не рискуй.

– Да, я помню твое наставление, – кивнул мальчишка, – хорошо, что ты смог справиться сам.

– Не зря ношу твои дебены, – хмыкнул он.

Только сейчас Джехутихотеп обратил внимание, что вся правая часть лица спутника залита кровью. Она продолжала сочиться, скапливаясь на подбородке, и капала на грудь.

– Имхотеп-целитель[2], да ты ранен!

– Угум, – скривился Саргон, – везет нам на приключения. Ищем их себе на задницу… – тут он покосился на паренька и буркнул, – извини.

– Ничего, – нервно хихикнул тот, – с уст моего наставника и не такое порой срывалось.

– Вот как, – мулат вздохнул, – а выпить он любил?

Вопрос остался без ответа. Да Саргон, судя по всему, и не ждал его. Он развязал тюк, что дал ему торговец на рынке, достал оттуда кувшин с пивом и сделал пару глотков. Мулат с наслаждением ощутил, как благодатная жидкость разливается по нутру.

– А мне можно? – спросил Джехутихотеп.

Саргон протянул ему кувшин и утер губы. На ладони остались следы крови. Он поморщился.

Отпив немного, паренек вернул кувшин:

– Вкусно!

– Точно, – Саргон закрыл сосуд и положил его обратно, – я выбрал медовое, как и просил.

– Но тебе все равно необходимо промыть рану, – с тревогой в голосе напомнил Джехутихотеп.

– Дальше по пути будет ручей, – мулат указал пальцем в сторону Биау, – недалеко от начала пустыни.

– И перевязать тоже нужно.

– Да-да, – вздохнул мулат и посмотрел мальчику в глаза, – придется использовать немес…

– Я обойдусь, – уверенно ответил тот.

Саргон на какое-то время задумался, а затем произнес:

– Нет, не обойдешься. Я сниму плащ с техену. Когда войдем в Биау, прикроем тебя. Это даже лучше немеса.

– Надо сокровище Бастет забрать! – внезапно оживился паренек.

– Нет, – резко бросил Саргон.

– Но почему?

– Нельзя брать чужое, – мулат снова посмотрел ему в глаза, – запомни, Джехутихотеп. Никогда не бери.

– Да я ж не красть предлагал! – возмутился тот, – а вернуть ее в город!

Саргон улыбнулся. Натяжение мышц лица отдалось болью в порванной щеке.

– В Пер-Бастет нам возвращаться нельзя.

– Твоя правда, – вздохнул Джехутихотеп, – еще обвинят в грехах, что мы не совершали.

– Точно. Я ведь говорил, что ты умен?

– Ага!

– Скажу еще раз.

– И как же нам тогда поступить с сокровищем?

– Оставим здесь. Это лучшее, что мы можем сделать.

Мулат шумно втянул воздух через ноздри, а затем громко выдохнул:

– Схожу за плащом, а потом в путь. Нельзя тут оставаться.

– Я рад, что ты со мной, – внезапно сказал Джехутихотеп.

Саргон пристально вгляделся в это храброе, мальчишеское лицо и вновь улыбнулся, несмотря на боль.

– Да, я тоже. Схожу за плащом.

– Не забудь про свою рану!

– С тобой забудешь, – бросил мулат через плечо, – не бойся, все будет хорошо.

***

– Подождите снаружи, – велела Хатшепсут своим телохранителям, и те послушно выстроились в коридоре.

Дверь комнаты захлопнулась. Она осталась лицом к лицу с главным казначеем и его трофеем, грозно разевающим пасть на стене.

– Моя царица.

Нехси так низко поклонился, что чуть не ударился лбом о стол.

Хатшепсут позабавил этот момент, однако вида она не подала. Тем не менее, нацепила на уста приветливую улыбку.

– Рада тебя видеть, Нехси.

– Чем я заслужил такую честь, что ты почтила меня своим визитом? – нубиец распрямился и с искренним восхищением воззрился на нее.

Царица вальяжно подошла к столу и опустилась на стул напротив. Ей всегда нравилось ловить на себе восхищенные взгляды.

– Обойдемся без торжеств и обрядов, – вяло произнесла она, закидывая ногу на ногу, – садись.

Казначей, молча, послушался. Он старался сохранять спокойный вид, хотя в присутствии Божественной супруги постоянно чувствовал неловкость. Это всегда выражалось в ладонях, сцепленных замком перед собой. Вот и сейчас он сделал то же самое, устроив руки на столе.

– Как поживает казна Та-Кемет? – невзначай поинтересовалась высокопоставленная гостья.

– С доходами все в порядке, госпожа Хенемет-Амон, – доложил Нехси, – есть небольшие проблемы в отчете о продажах, но в остальном дела идут хорошо.

– Отчет о продажах?

Хатшепсут склонила голову влево и сощурила глаза. Казначей почувствовал еще большую неловкость. Он знал, что царица всегда так делает, когда не терпит уклончивых ответов.

– И что с ним не так?

Нехси кашлянул:

– Ничего серьезного, моя царица. Просто произошла путаница в цифрах о доходе с торговли пшеницей.

– Хм… интересно… и кто же оказался таким рассеянным? Неужели ты, Нехси? – царица вскинула левую бровь. – Ни за что в такое не поверю.

Казначей вяло улыбнулся:

– Нет, госпожа, не я.

– А кто же тогда?

Хатшепсут стала покачивать ногой, но он этого не видел.

– Дуаунехех. Смотритель хозяйства Амона.

– А, – царица быстро потеряла интерес, – этот растяпа вечно путается в подсчетах. Я давно подумываю освободить его от этого тяжкого бремени и назначить другого смотрителя.

– Дай ему еще один шанс, госпожа, – мягко попросил Нехси, – ведь никто не сравнится с твоим благородством и великодушием.

– Хм, – улыбнулась Хатшепсут. Ей польстили слова казначея. – Раз ты за него просишь…

– Прошу, Хенемет-Амон.

– Будь по сему, – она махнула рукой, словно отгоняя назойливого комара, – но я здесь не для того, чтобы заниматься мелкими делами. Есть разговор посерьезнее.

– Я внимаю тебе, царица!

– Как ты относишься к Херу? – внезапно спросила она.

Нехси невольно вздрогнул. И это не укрылось от пристального взгляда Хатшепсут. В ее синих глазах вспыхнул нехороший огонек. Сам же казначей спешно старался справиться с охватившей его растерянностью.

«Что за вопрос? К чему он? Зачем? Почему именно сейчас?».

Ворох мыслей, подобно встревоженному осиному рою, готов был зажалить его разум, но он сумел-таки взять себя в руки.

– Как же слуга бога еще может относиться к Аа-Хепер-Ен-Ра?! – невинно воскликнул казначей. – Я всецело предан и верен нашему пер-А. Да живет он вечно! Он воплощенный…

– Нехси, – холодно прервала его Хатшепсут на полуслове.

– Да, Хенемет-Амон?

Улыбка полностью испарилась с губ Великой царицы. Как роса под лучами горячего солнца. Теперь на него смотрела каменная и непроницаемая маска.

– Ты помнишь, что я сделала для тебя?

– Помню, моя госпожа.

Казначей и вправду помнил. Без воли Божественной супруги он никогда бы не занял то место, на котором сейчас сидит.

– Тогда я требую честного ответа.

Нехси колебался. Его словно поместили между молотом и наковальней. Причем жгло не менее сильно. Впервые в жизни он настолько растерялся, что предпочел бы провалиться прямиком в Дуат, но не отвечать на этот вопрос. Казначей закусил нижнюю губу и задумался. Хатшепсут терпеливо ждала, что он скажет, продолжая пристально наблюдать за ним. Лицо Великой царицы оставалось непроницаемым.

«Что же мне ответить? Я не могу признаться в нелюбви к Херу. Это может привести к самым печальным последствиям. Но и врать госпоже я не могу! Она чует ложь на тысячу строительных шнуров[3]! Как? Как ответить на подобный вопрос, приэтом не прогневав одного из них? И что если это проверка на преданность? Ей или Херу. Но почему сейчас?[3]Что же мне ответить? Я не могу признаться в нелюбви к Херу. Это может привести к самым печальным последствиям. Но и врать госпоже я не могу! Она чует ложь на тысячу строительных шнуров[3]! Как? Как ответить на подобный вопрос, приэтом не прогневав одного из них? И что если это проверка на преданность? Ей или Херу. Но почему сейчас?».

О том, что между Великой царицей и пер-А Джехутимесу нет особой любви, Нехси знал. Об этом знали все приближенные ко дворцу. Но заявлять о неприязни к Херу воткрытую, пусть и самой Хенемет-Амон, нубиец не решался. Ибо прекрасно осознавал возможные последствия.

Все еще пребывая в растерянности, он услышал спокойный голос Хатшепсут. И ее слова помогли ему принять решение.

– Разговор останется между нами. Клянусь памятью Аа-Хепер-Ка-Ра[4].

И нубиец, выдохнув, наконец, выдавил:

– Плохо, госпожа.

Нехси потупил взор. Он не хотел смотреть в эти ледяные глаза. Боялся, что увидит там совсем не то, что посулит ему земные блага. Ведь он сказал кощунственные слова, за которые в другом месте тут же отрезали бы язык. Взгляд невольно задержался на джет, где были представлены отчеты главного смотрителя хозяйства Амона Дуаунехеха. Сейчас проблемы с утайкой доходов с торговли пшеницей показались ему такими мелочными. Ничтожными. Казначей ощутил, как лоб медленно покрывается испариной, а сердце ускоряет ритм. Теперь уже он был Дуаунехехом, трепещущим перед вышестоящим. Теперь он ждал милости от того, от кого был зависим. Кому был обязан всем, что имеет. Взбудораженное воображение рисовало картину, как пасть льва, висевшая у него за спиной, внезапно оживает и откусывает ему голову. Не из мести. А за то, что посмел невзлюбить воплощение Херу. Нехси постарался отогнать это наваждение. Однако оно было слишком сильным. Слишком навязчивым. И только голос Великой царицы вновь сумел вернуть его в реальность.

– Хорошо.

Нехси вздрогнул и поднял глаза.

[1] Дуат – в мифологии Древнего Египта загробный мир.

[2] Имхотеп – древнеегипетский мудрец, астролог, архитектор периода Древнего царства, джати фараона Джосера. Позднее стал почитаться в Древнем Египте как бог медицины.

[3] Строительный шнур – 10,5 м.

[4] Аа-Хепер-Ка-Ра – тронное имя Тутмоса I, отца Хатшепсут.

Глава 13

Итсени зевнул и провел пухлыми руками по мясистому лицу. Издалека полностью бритая голова смотрителя храмовых животных Амона напоминала куриное яйцо. Он вздохнул и невольно осмотрел свое обнаженное тело, прикрытое одним схенти. Тонкие руки и ноги неприятно сочетались с большим и рыхлым животом, Пузо казалось таким огромным, что походило на неподвижный бархан, вздымающийся при дыхании.

Итсени печально вздохнул. Он давно пытался сбросить вес, однако, будучи смотрителем животных при храме это не так-то просто сделать. И нет, дело вовсе не в том, что здесь неплохо кормят. Даже очень неплохо. Ведь Итсени знал очень важную тайну. Те дары и подношения, которые простые люди несут в святилище, на самом деле идут на стол жрецам, а не в жертвенный огонь. И Итсени ничего против этого не имел. Ну, а чего добру пропадать? Богам есть не надо, а вот людям… Вот и ему частенько перепадало с богатого жреческого стола. То жирная рыбка, то пшеничные лепешки, то ячменное пиво…

Но главная причина в наборе веса была отнюдь не во вкусной еде. Дело в том, что он должен был постоянно сидеть на одном месте. Хлев и конюшни располагались недалеко от храма Амона-Ра, возле грунтовой дороги, ведущей на север. И Итсени вынужден был просиживать зад с утра до ночи под навесом и выдавать знатным путникам ездовых ослов или колесницу за щедрую плату. Разумеется, все средства шли в дар великому богу… то есть… в карманы жрецов. И в этом смотритель животных также не видел ничего страшного. Богам деньги не нужны… правда ведь? А жрецы молитвы вознесут. Да и ему неплохо платили за то, что он просто просиживал свою толстую задницу под навесом. Так сильно просиживал, что она болела каждый вечер по дороге домой. А, приходя в родные стены, он просто валился на соломенную циновку и дрых без задних ног… то есть… без задницы… словно весь день отработал в поле на жаре… да, у него не было кровати. Ни одна кровать его не выдержит… И спал он до самого утра. И так каждый день.

Как тут похудеть? Но Итсени не намеревался бросать поиск путей решения этой проблемы. Ведь думать ему никто не запрещает. А чем еще заняться, когда сидишь весь день почти без дела, как не размышлять, да глазеть на снующих мимо прохожих?

Вот и сейчас, угрюмо посматривая на полуголых поджарых крестьян, несущих огромного окуня, Итсени вздохнул и вновь начал думать, как же сбросить вес. При этом особо не перетруждаясь. А то, не дай боги, сил сидеть еще не хватит. Как вдруг увидел знакомую фигуру. К шатру, под навесом которого он расселся, приближался старец. Бритое морщинистое лицо. Слегка обвисшая кожа на руках. На шее тускло блестит ожерелье из бусин. Но что больше всего удивило Итсени в облике человека, так это бронзовый топорик на поясе. Металл слабо переливался в лучах заходящего солнца.

– Ой, какие люди! – протянул смотритель животных, разводя руки в стороны, – да это же наш почтенный воин Яхмеси Пен-Нехбет!

Тот натянул на потрескавшиеся губы улыбку и остановился возле шатра…

Старый боец прекрасно понимал, что исчезновение сына Херу нельзя придавать огласке. Царица Хатшепсут права. Это может взбудоражить умы и, учитывая тяжкое положение Аа-Хепер-Ен-Ра, привести к печальным последствиям. Поэтому Яхмеси принял решение действовать тихо, не привлекая особого внимания. В то, что сын пер-А мог сбежать из собственных покоев ради шальной пакости или розыгрыша, Пен-Нехбет не верил. Тут точно дело было в другом. Но вот в чем, он пока не знал. Но пообещал себе это выяснить. Чувство вины продолжало терзать Ка. Мальчика надо найти. Найти и вернуть домой. Однако прежде, чем приступать к поискам, стоило проверить, не покидал ли город кто подозрительный. И сын Херу вместе с ним. В этом ему мог помочь Итсени – смотритель храмовых животных Амона. Именно у него брали зверей для долгих переходов.

– Доброго дня, Итсени.

– И тебе, Яхмеси, и тебе, – закивал он, – решил посетить храм? Вознести молитву нашему Усиру Аа-Хепер-Ка-Ра? – голос смотрителя стал печальным.

Мимолетная грусть появилась в старческих глазах Пен-Нехбета, однако она тут же испарилась:

– Нет, Итсени. Я сегодня по другому делу.

– Ого, – тот с нескрываемым любопытством воззрился на гостя.

– Скажи, ты ведь весь день тут сидишь?

– Ох, не поверишь, да, – вздохнув, залепетал смотритель, – ты не представляешь, как это тяжело. Я буквально связан по рукам и ногам, и не способен отлучиться хоть ненадолго, – Итсени демонстративно потер колени, – а иногда так хочется размять косточки. Когда я иду домой, то все тело ломит, будто я весь день в поле проработал и махал без устали мотыгой. Я правда не знаю, каково это…

– То есть, – перебил его воин, – ты сидишь тут дотемна?

Итсени закивал, нисколько не обидевшись:

– Дотемна, дотемна, Яхмеси. Сижу и сижу. Стражники уже зажигают факелы, когда я ухожу.

– Прекрасно, – крякнул старик.

– Ничего в этом прекрасного не вижу, – надул губы смотритель, – я…

– Да-да, – снова перебил Пен-Нехбет, – ты пытаешься похудеть.

– Пытаюсь, пытаюсь! – хлопнул в ладоши тот, – а как мне похудеть, если…

– Итсени, – Яхмеси сдвинул брови.

– Да?

– У меня к тебе вопрос.

– Вопрос? – еще больше оживился смотритель. – У тебя? Ко мне?

– Серьезный.

– Гы, какой? – смотритель с любопытством взглянул на старика.

Мимо шатра снова прошли крестьяне. На этот раз они несли корзины с огурцами. Но, ни Яхмеси, ни Итсени не обратили на них никакого внимания.

– Серьезный, – повторил старик, – и если ты мне поможешь, я дам тебе один серебряный дебен.

Лицо смотрителя вытянулось. В глазах заблестел алчный огонек.

– Что я должен сделать? – он резко подался вперед.

– Просто ответь на вопрос, – пожал плечами Яхмеси.

– Да я тебя слушаю лучше миу!

– Ты сидел тут вчера?

– Как обычно. Я каждый день тут сижу, и поэтому никак не получается…

– Итсени!

– Понял-понял! Сидел я тут, сидел, – проворчал он.

– А теперь, Итсени, – Яхмеси пристально взглянул ему прямо в глаза. Тот аж невольно заерзал на табурете. – Вспоминай хорошо. Ничего подозрительного не видел?

Смотритель нахмурился и погрузился в думы. Пен-Нехбет отчетливо слышал, как ворочаются его извилины.

– Н-у-у-у… да, вроде, нет, – наконец, выдавил тот.

– Вроде?

– Да все было, как обычно, – удивленно подтвердил Итсени, – скучно, уныло и опять кости затекли… а почему ты спрашиваешь?

– Надо мне, раз спрашиваю.

Смотритель снова ни капли не обиделся:

– Обычный тяжкий день. Даже посетителей было немного. Всего один. Я чуть, было, не уснул прямо здесь, когда…

– И кто же это был? – невзначай спросил Яхмеси.

– А, – махнул рукой смотритель, – какой-то воин со своим сыном. Просил выдать ему колесницу, на север собрались.

Пен-Нехбет напрягся:

– Воин с сыном, говоришь?

– Ага, – Итсени зевнул.

– На север?

– На север, на север.

– Можешь описать?

– Н-у-у-у… парик из овечьей шерсти. Черный такой. Не знаю, как люди его носят? Я один раз попробовал, так голова потом весь день чесалась. Топорик еще на поясе у него был…

– Я не о воине, – нетерпеливо перебил Яхмеси, – а о его сыне. Опиши.

– А-а-а, – удивленно молвил Итсени, – лет десять. Темные волосы на висках. Они еще заплетены в такие забавные косички. Белая плотная рубаха и маленькие кожаные сандалии… Было уже темно, я плохо рассмотрел. Да и вижу я не очень хорошо. Ох, глазки мои глазки, в темноте так совсем плохо… Но щеки пухленькие такие, – смотритель хмыкнул, – не как у меня, конечно, но кругленькие.

– Мальчик вел себя мирно?

– Да, вроде, – смотритель захлопал глазами, – а как еще должен вести себя сын рядом со своим отцом?

– Действительно.

– Яхмеси, у тебя точно все хорошо? – толстяк подозрительно покосился на старика из-под нахмуренных бровей.

– Все нормально, – отрезал тот.

– Уверен? Выглядишь, как я, когда у меня задница болит. Позавчера решил отойти по нужде и…

– Так, Итсени, – спокойно проговорил Пен-Нехбет, хотя почувствовал, как пульс резко подскочил, – мне нужна колесница.

Смотритель выпучил глаза:

– Тебе нужно… что?

– Колесница.

– Колесница? Тебе? – тот смотрел на него, не веря своим ушам. – С ума, что ли, сошел?! Да тебя и в паланкин сажать страшно…

– Итсени! – у Пен-Нехбета прорезался командирский тон. – Ты дашь мне эту проклятую колесницу! И без разговоров! Я заплачу пять дебенов золотом. А ты не задавай вопросов, понял? Иначе мигом вылетишь отсюда! Заодно найдется время, чтобы похудеть.

Смотритель несколько секунд просто ошарашено сидел и во все глаза таращился на старика. Его рот беззвучно открывался и закрывался. Очи вылезли из орбит. В этот момент, как никогда раньше, Итсени напоминал жирного окуня.

– Итсени! – хрипло рыкнул Яхмеси. – Колесницу мне!

– Анхенамон! – наконец, крикнул тот.

Позади шатра послышалась какая-то возня и, спустя несколько мгновений, к ним вышел юноша лет шестнадцати. Так, по крайней мере, решил про себя Пен-Нехбет. У молодого человека было гладкое лицо. Волосы на висках отсутствовали, а полностью бритая голова сверкала в лучах заходящего солнца. Тощее и загорелое тело прикрывала набедренная повязка. Босые ноги утопали в траве.

– Господин смотритель? – бросил юноша слегка сонным голосом.

«Видимо прохлаждался в тенечке» – подумал воин.

– Выдай господину Яхмеси колесницу, – повелел Итсени.

Анхенамон перевел недоуменный взгляд на старика:

– Тебе?

Тот, молча, кивнул.

Юноша округлил глаза:

– Да на тебя дунешь, и ты упадешь!

– Анхенамон! – взвизгнул смотритель. – Ты как с почтенным разговариваешь?! Гони сюда эту проклятую колесницу, пока я тебя не высек!

Паренька как ветром сдуло. Вскоре позади шатра послышалось приглушенное ржание.

– Прости, Яхмеси, – развел руками Итсени, – иногда он туго соображает. Молодой еще.

– Ничего, – буркнул старик, а затем достал из-за пояса шесть дебенов. Пять золотых и один серебряный. На секунду задержав на них взгляд, он кинул плату на колени смотрителю, – вот, это тебе.

Итсени жадно сгреб деньги в кулак:

– Ты щедр и великодушен, как всегда, Пен-Нехбет.

– Та колесница, на которой они уехали, – Яхмеси будто не слышал похвалы, – она обычная? Храмовая?

– Ой, да самая обычная. Н-у-у-у… с такими золотыми дисками на бортах. Правда, на переднем один раскололся наполовину. Наш мастер все никак не удосужится починить. Сколько раз я ему говорил, ты так проявляешь неуважение к нашему великому богу…

Старик уже не слушал и устремил взгляд в сторону. Туда, куда уходила грунтовая дорога на север. Справа виднелись поля, засеянные пшеницей. Слева прибрежные заросли камыша.

«Кто же тебя увез, мальчик мой? И куда и зачем?».

Послышался цокот копыт и глухой стук колес. Анхенамон вывел небольшую колесницу на обочину. Борта повозки украшали золотые пластины в виде круга, символизирующие солнце. В колесницу были запряжены две серые кобылы. Они нетерпеливо перестукивали передними копытами.

Спрыгнув вниз, юноша отчеканил:

– Все готово, господин.

– Хм, – старик направился к колеснице.

– Ты уверен, Яхмеси? – на всякий случай спросил Итсени, выглядывая из шатра. – Если так спешишь, то можешь отправить гонца. Зачем самому трястись по ухабам? В твоем-то возрасте.

– Хочу немного развеяться, – спокойно ответил Пен-Нехбет, подходя к повозке.

– Совсем мозги отсохли, – пробубнил смотритель.

Яхмеси не расслышал. Он забрался на борт и крепко сжал поводья в морщинистых руках.

– Надеюсь, я не забыл, как это делается, – прошептал он.

В груди снова неприятно закололо, но старик отбросил мысли о боли. Все равно она скоро пройдет.

Осторожно тряхнув поводьями, он заставил колесницу придти в движение. Лошади медленно вышли на дорогу, и повозка двинулась на север. Сначала неспешно. Затем все больше ускоряя ход. Яхмеси почувствовал, как дрожит корпус под ногами. Как стучат колеса о грунт. Как горячий ветер дует прямо в лицо. Сердце учащенно забилось. Усилилось покалывание в груди. Пен-Нехбет ощутил возбуждение. Давно позабытое. Он снова стоял на колеснице. А на поясе сверкал бронзовый топорик…

– Осторожнее на дороге! – раздался позади крик Итсени.

– О, смотритель, почему ты отдал ему колесницу? – изумленно спросил Анхенамон.

– А что я должен был сделать? – насупился тот. – Отказать Яхмеси Пен-Нехбету?

– Конечно! – пылко воскликнул юноша и всплеснул руками. – Неужели ты не видишь? Он еле на ногах стоит! Какая ему колесница?!

– А ты, видимо, не знаешь, кто это такой, – вздохнул Итсени.

Анхенамон непонимающе уставился на смотрителя:

– А это имеет смысл?

– Разумеется, имеет! – теперь уже сам Итсени повысил голос. – Ты же не откажешь высокому господину, даже если пытаешься сделать для него лучше?

Юноша почесал затылок:

– А этот старик высокий господин?

– А то! – хмыкнул смотритель.

– И кто же он?

– Сам Яхмеси Пен-Нехбет!

Анхенамон вяло улыбнулся:

– Не слышал о таком.

– А, – отмахнулся Итсени, – бестолочь молодая. Героев Та-Кемет надо чтить и уважать.

Юноша нисколько не обиделся:

– Так расскажи мне о нем! Все равно заняться нечем.

– А-а-а, вот тут ты дело верное говоришь, – расплылся в улыбке тот, – я люблю поболтать. Садись.

Анхенамон устроился прямо на земле:

– А золотой дебен дашь, господин?

– Пф, – фыркнул Итсени, – ты получишь от меня нечто более ценное.

Глаза паренька вспыхнули в возбуждении:

– И что же это?

Смотритель выждал паузу, а затем гордо произнес:

– Знания!

– А-а-а, – раздосадовано протянул Анхенамон, – так и знал, что пожадничаешь.

– Цыц, – беззлобно бросил Итсени, – итак, эта история началась задолго до того, как ты появился на свет. Во времена, когда еще наш великий Неб-Пехти-Ра[1] был Херу…

***

Промыв рану в проточной воде, Саргон достал из тюка белый немес и стал перевязывать щеку. Минхотеп тем временем обильно пил воду. Верблюд словно предчувствовал, что им предстоит долгий и нелегкий переход через пески Биау. Спутникам придется провести посреди горячих владений Сета несколько дней прежде, чем они доберутся до Хазеты.

Джехутихотеп с интересом наблюдал, как мулат накладывает повязку, туго завязывая ее узлом под подбородком. Когда дело было сделано, мальчишка невольно рассмеялся.

– Что смешного? – буркнул Саргон.

– Сейчас ты похож на человека, у которого сильно болят зубы.

Мулат поморщился:

– Щека зато болит.

– Ну, это не смертельно, – подмигнул тот.

– Не смертельно, – согласился он, вскакивая на верблюда, – надевай плащ. Мы вступаем в Хетиу-Мефкат.

– Хетиу-Мефкат? – переспросил мальчик.

– Лестница из бирюзы, – пояснил Саргон, – на юге Биау добывают немало этих камней.

– Ух, ты! – восхищенно прошептал Джехутихотеп, устремляя взор на юг.

– Надевай плащ, давай.

Паренек послушно завернулся красную накидку, некогда принадлежавшая техену.

Впереди на горизонте уже заканчивалась всякая растительность. Пустыня вступала в свои права. Раскаленный воздух обжигал кожу. Ветер начинал доносить мелкие песчинки.

– Будем держаться ближе к Уадж-Ур, – сказал Саргон, когда они миновали последний ручей.

– Почему?

– Там не так жарко.

– Хм.

– Советую не снимать плащ ночью.

– Правда?

– Здесь бывает холодно.

– Ого, а вот этого я не знал, – искренне изумился Джехутихотеп.

– Ну, ты же не можешь все знать, верно?

– Но хочу! – пылко возразил мальчик.

Саргон весело засмеялся:

– Поэтому и едешь учиться в Бабилим.

– А ты останешься в Двуречье?

– Ненадолго.

– Жаль, – с грустью произнес паренек, – я начинаю привязываться к тебе.

– Я тоже, – потрепал его по головке мулат, – я тоже.

Минхотеп одобрительно заурчал, словно подтверждая слова хозяина. Тот хмыкнул и погладил верблюда по спине.

– Кстати, – внезапно вспомнил Саргон, – ты так и не сказал, кто твои родители? Прошлый раз нас перебил крокодил. А до того ты из меня клещами слова вытягивал. Настал мой черед.

Джехутихотеп несколько секунд хранил молчание. Окружающую тишину нарушали лишь тихая поступь верблюда да порывы горячего ветра.

Наконец, паренек ответил:

– Мой отец знатный вельможа из Уасет.

– Это я знаю, – сказал Саргон, – чем он занимается?

– Он помогает управлять государством, – уклончиво бросил Джехутихотеп.

– Наместник что ли? – изумился мулат.

– Нет, – быстро ответил тот, – скорее помощник.

– Скорее? – переспросил мулат.

– Помощник джати Уасет, – четко произнес мальчик, словно заученную фразу.

Саргону это не понравилось. Вновь нехорошее предчувствие кольнуло под сердцем.

«Что ты скрываешь от меня?».

– Джехутихотеп, – хмуро произнес он, – ты ничего не хочешь мне сказать?

– Да, рассказывать-то особо нечего.

– Мне кажется, ты утаиваешь от меня нечто важное.

– Нет, я ничего от тебя не скрываю, – голос паренька внезапно стал тусклым и холодным.

Мулат искренне изумился перемене в его настроении. Мальчик всегда выглядел оживленным и словоохотливым. Сейчас же его будто подменили.

– С тобой все хорошо?

– Да, – коротко бросил тот.

– Мне так не кажется.

– Просто устал. Скоро привал?

Мулат посмотрел на удлинившуюся тень, отбрасываемую Минхотепом:

– Угум. Еще немного и остановимся на ночь.

– Хорошо, – сказал Джехутихотеп, полностью погружаясь в себя.

Саргон не стал допытываться. Однако внутри зрело нехорошее предчувствие. Предчувствие, что он вляпался в какую-то историю. Но в какую, не мог объяснить. И это вызывало еще большую тревогу.

[1] Неб-Пехти-Ра («Владеющий силой Ра») – тронное имя фараона Яхмоса I, основателя XVIII династии (Тутмосиды).

Глава 14

– Хорошо.

– Хорошо? – осторожно переспросил Нехси.

– Хорошо, – на губах Хатшепсут заиграла ободряющая улыбка.

Казначей кашлянул:

– Царица, я…

Она вскинула руку:

– Я прекрасно знаю что думает Аа-Хепер-Ен-Ра о нубийцах, поэтому давай перестанем ходить вокруг да около. У меня не так много времени.

– Госпожа… – Нехси все еще ощущал скованность и возбуждение, но тщательно пытался их скрыть.

– Я пришла с просьбой. Сейчас ты единственный, кому я могу довериться.

– Единственный?

Хенемет-Амон кивнула:

– Единственный.

– О, госпожа, – медленно начал Нехси, – тебя окружает множество верных слуг. Уверен, помочь могут все они. Не только я. Верховный жрец Хапусенеб…

Хатшепсут вновь вскинула руку, приказывая нубийцу замолчать:

– Это мы обсудим после. Я пришла к тебе, и на то есть свои причины. Уверена, ты должен понимать это, Нехси.

– Да, госпожа, – казначей сумел-таки взять себя в руки.

– Хорошо.

– Ты хочешь поговорить о Херу, царица?

Хатшепсут пожала плечами:

– В какой-то мере.

– Я внимаю тебе.

Она перестала улыбаться, лицо превратилось в непроницаемую маску. Царица окинула взором комнату.

– Пер-А сейчас очень болен, будем между собой честны. Одному Ра известно, сколько дней еще он сможет согревать нас своим теплом, – Хатшепсут перевела взор на казначея. Ее глаза источали лед. – Пора подумать о том, кто заменит Аа-Хепер-Ен-Ра на троне Та-Кемет и станет новым воплощением Херу.

Поскольку царица замолчала, Нехси понял, что госпожа ждет от него ответа.

Мысленно приказав себе быть осторожным, он произнес:

– Ты хочешь узнать, что думаю об этом я, Хенемет-Амон?

Хатшепсут снова улыбнулась, но взгляд оставался холодным.

– Все так, Нехси. Я всегда ценила в тебе эту прозорливость.

– Благодарю, госпожа, – тот слегка склонил голову, – да живешь ты вечно.

– Так что же ты думаешь?

– Я думаю… – казначей взглянул ей прямо в глаза, – есть только одно достойное воплощение Херу.

– Не терпится услышать.

Нехси придал голосу всю твердость, на которую был способен:

– Я смотрю сейчас прямо на него.

– Хм-м-м, – протянула Хатшепсут. Лед в глазах растопил огонек удовольствия. – Но у Херу есть сын…

Казначей не растерялся. Он видел, что это проверка на преданность. Упоминание вскользь Хапусенеба в самом начале разговора не прошло бесследно. Он привык подмечать подобные мелочи. Очевидно, жрец каким-то образом прогневал госпожу, и теперь она хочет убедиться, что может довериться ему, Нехси. Что ж, казначей не намеревался гневить Божественную супругу. Слишком многим был он ей обязан.

– Я это знаю, госпожа. Но Херу может стать лишь тот, кто соприкоснется с божественной кровью. У юного Джехутимесу ее нет…

– Хапусенеб об этом позаботился, – резко перебила царица.

Взгляд Хатшепсут вновь стал ледяным. Огонь в глазах потух, а руки вцепились в подлокотники стула. Нехси видел, как напряглись мышцы ее предплечий.

– Хапусенеб? – осторожно переспросил он.

– Да, – она поджала губы, – Верховный жрец дал Херу согласие на союз своего сына с моей дочерью.

Казначей вздрогнул:

– Он не мог принять подобного решения, не обговорив предварительно с тобой, царица.

– Как видишь, он это сделал.

– Уверен, госпожа, у него были основания дать согласие Аа-Хепер-Ен-Ра на союз.

– Не сомневаюсь, – тон Хатшепсут резанул, подобно острому ножу, – и я намерена спросить с него за это. Только не сейчас. У меня нет времени. Я должна действовать быстро.

– Ты всегда можешь опереться на мое плечо, Хенемет-Амон.

– Знаю, – кивнула та, – поэтому я здесь.

В комнате на несколько секунд воцарилось молчание. Было слышно, как вдали лает собака, а за дверью раздаются приглушенные шаги. Наконец, Хатшепсут нарушила тишину. И ее слова вновь едва не выбили почву из-под ног казначея.

– Представь, что сын Херу пропал.

Нехси воззрился на Божественную супругу, однако так и не смог ничего прочитать на этом красивом лице, прикрытом маской непроницаемости.

– Стал бы ты его искать, чтобы… – ее глаза сузились, – решить мою проблему и восстановить справедливость?

Внутри казначей весь похолодел. Он прекрасно понял, на что намекает Великая царица. Его взор снова упал на джет с отчетом продаж главного смотрителя хозяйства Амона. Теперь проблемы Дуаунехеха казались не просто ничтожными, они виделись жалкой каплей воды на дне пересохшего колодца. Нубиец не смог скрыть дрожь в пальцах, несмотря на то, что продолжал крепко сцеплять ладони перед собой. Испарина полностью покрыла лоб, но Нехси не решался смахнуть ее. Так же, как и не решался посмотреть в глаза Хатшепсут.

– Мне нужен честный ответ, – прозвучал ее резкий голос.

Нехси шумно втянул воздух, уже казавшийся таким спертым, будто их беседа проходила в гробнице Джосера[1].

«О, Амон-Ра, помоги мне и будь, что будет».

– Нет, Хенемет-Амон. Я не могу.

Он продолжал смотреть в стол, поэтому не увидел, как побледнело ее лицо.

– Вот, значит, какова твоя благодарность за то, что я сделала для тебя?

– Я буду благодарен тебе до конца дней своих, которые мне отпущены, моя царица.

– Не заметно! – голос Хатшепсут прозвучал, подобно хлысту. Ледяному, обжигающему хлысту. – А твои слова про плечо и вовсе пустой звук!

– Я не могу сделать то, что ты просишь, госпожа, – быстро заговорил казначей, пытаясь упредить еще большую вспышку гнева, – но я готов дать совет, если будет мне это позволено.

– Говори!

– Пусть решением займется тот, кто имеет связь с низами, с простыми людьми, – нубиец рискнул и поднял на нее взгляд, – и чтобы его нельзя было связать с тобой, моя царица.

– Почему этого не можешь сделать ты? – ее глаза сузились.

– Я готов на все для тебя, моя госпожа, – Нехси не отвел глаз, хотя это было нелегко, – но я не могу пойти на то… о чем ты меня просишь.

Вновь в комнате повисла тишина. Настолько полная, что казначей слышал, как пульсирует кровь в собственных ушах. Он вновь опустил взор и не рисковал поднимать его на Великую царицу. Нехси знал, что ничего, кроме ярости и гнева, там не увидит. Не осмеливался взглянуть этому страху в глаза. Страху за свою дальнейшую судьбу.

Поэтому он не видел, как Хатшепсут встала. До него лишь донесся скрип ножек отодвигаемого стула по глиняному полу.

А затем голос Божественной супруги развеял гнетущее молчание:

– Как и обещала, эта беседа останется между нами. Я благодарна тебе за честность, Нехси. Я получила совет, хоть и приходила не за ним. Просьбу мою ты отринул.

Казначей, не поднимая глаз, с трудом выдавил:

– Прости меня, Хенемет-Амон, я…

– Разговор окончен! Займись делами!

Он услышал тихие и поспешные шаги, а затем громко хлопнула входная дверь.

Нехси откинулся на спинку стула, устремив невидящий взор в противоположную стену. Из груди вырвался тяжкий вздох. Только сейчас он решился утереть лоб, покрытый испариной. Казначей провел ладонью по лицу. Пальцы тряслись, как у запойного пьяницы. Они стали липкими от пота.

«Я отказал ей… впервые в жизни я отказал ей… но это единственное, на что я не смогу пойти ради нее… что-то грядет».

Нехси многое понял, пусть Хатшепсут и не сказала ничего наверняка.

Она обещала, что разговор останется между ними. И нубиец верил этому. У него не было причин сомневаться в словах Великой царицы. Но сие еще ничего не значило. Разговор вполне может остаться между ними… если Нехси уже завтра направится в последнее путешествие к месту своего упокоения в Саккаре[2]. Он как раз присмотрел там местечко для будущей гробницы… Такую вероятность нельзя исключать. Мысль о побеге пришла в голову, но он быстро отринул ее. Это бессмысленно и недальновидно. Хатшепсут точно такого не стерпит, и вот тогда ее меджаи найдут нубийца в любом укромном уголке Та-Кемет. А его способности к ведению государственных дел уже не будут иметь значения. Остается ждать и надеяться, что гнев госпожи пройдет, и его минует страшная участь. Однако неопределенность начинала тяготить. Словно гранитная плита, привязанная к шее толстым канатом. И эта неопределенность была хуже смерти. По его привычному хладнокровию и собранности был нанесен удар. И он не знал, сможет ли от него оправиться.

Казначей закрыл глаза и мысленно вознес молитвы Усиру. А на стене позади него продолжала грозно разевать пасть голова убитого льва.

***

Оранжевый диск солнца коснулся нижним краем горизонта. Пучки света проникали внутрь сквозь решетчатые окна, накаляя в комнате воздух. Город готовился отойти ко сну.

Сененмут лежал на кедровой кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Он то и дело покусывал нижнюю губу. Пальцы на ногах непроизвольно дергались. Хатшепсут отсутствовала почти весь день. Наверняка она что-то предпринимает по поводу случившегося.

«Куда же делся этот мальчишка, будь он неладен? Что произошло? Он что-то заподозрил? Не может такого быть! Он, конечно, проницателен и умен не по годам, но не настолько. Все держалось в строжайшей тайне. Но свершилось то, что случилось. Дерьмо! И никто его не видел. Как ему удалось? Как, шакалы проклятые? И что же делать дальше?».

Однако он переживал не только из-за этого. Сененмута беспокоила и сохранность собственной шкуры. Пусть Великая царица любит звуки его медового голоса и навыки в зодчестве, в какой-то момент сего может не хватить. А он очень не хотел терять свое положение при дворе. Поэтому нужно срочно что-то придумать, дабы доказать госпоже – ее верный слуга еще может приносить пользу.

«Но как это сделать? Думай… думай, гиены тебя подери».

Он полностью погрузился в размышления, когда в покои вошла она.

Сененмут резко сел на постели:

– Богиня! Как прошел твой день? А я тут…

– Он на пути в Бабилим, – резко перебила Хатшепсут.

У зодчего отвисла челюсть:

– Чего?

– Он едет в Бабилим, – нетерпеливо повторила она, скрестив руки на груди и начиная расхаживать по покоям. Вновь прорезавшийся у зодчего простолюдинский говор неприятно резанул слух, но сейчас она не стала придавать этому значения.

– О, госпожа моя, я знал, что ты сможешь докопаться до истины!

– Мне Исет рассказала, – бросила та.

Сененмут недоверчиво покосился на нее:

– Исет?

– Она.

– Вот так… сразу… рассказала?

– Разумеется, нет, – Хатшепсут остановилась и подняла на него свой взгляд, от которого зодчему стало не по себе, – пришлось ее немного подстегнуть.

Он шумно сглотнул:

– Подстегнуть?

– Ну, да.

– Что… значит… подстегнуть? – нехорошее подозрение созрело в душе зодчего.

– Неважно, – отрезала она.

– А где Исет сейчас?

– В темнице, – царица возобновила движение, – я только что оттуда.

– А если Херу узнает…

– Ничего он не узнает, – отмахнулась Хатшепсут, – его разум уже полностью сковала лихорадка. А если и узнает, то я расскажу все, как есть… ну, может, слегка подправлю историю. Любимая наложница Джехутимесу без ведома пер-А отослала в Бабилим его единственного сына. А что сподвигло на этот опрометчивый поступок? Глупый страх, что ее чаду якобы что-то угрожает.

– Но, ведь, это не глупый страх, верно? – осторожно уточнил Сененмут.

– Джехутимесу это знать не обязательно, – вновь отмахнулась Хатшепсут.

– Очень умно, – подметил зодчий, а затем добавил сладким тоном, – твоей прозорливости позавидовали бы сами боги, лотос мой.

Она остановилась и посмотрела на него. На губах заиграла улыбка.

– Я знаю. И уже придумала, что делать дальше.

– Нисколько не сомневался в том, что твой острый ум найдет выход!

Она не обратила на лесть внимания.

– Отправлю людей, якобы перехватить его и вернуть домой, – Хатшепсут сощурилась, – но посланники заботливой царицы прибудут слишком поздно. Юный наследник пал от руки богохульного похитителя.

– Звучит просто великолепно, – проворковал Сененмут, – ты уже нашла тех, кого пустишь по его следу?

Царица поморщилась.

– Точно не меджаев. Это слишком опасно. Я обратилась к Нехси, – тут зодчий вздрогнул, – но нубиец оказался чересчур благородным. Я, конечно, это предвидела и рассчитывала только на дельный совет.

– Он ведь станет держать язык за зубами? – встревожено уточнил Сененмут.

– Можешь не сомневаться, – вяло махнула кистью она, – казначей верен и не станет распускать слух. В отличие от Хапусенеба, он многим мне обязан, – тут в глазах царицы вспыхнул огонек, но он угас так же быстро, как и возник. – К тому же, Нехси полностью зависит от моего расположения.

– И какой совет он дал тебе?

Царица недовольно вздохнула:

– Пусть этим займется тот, кто сохранил связи среди простого люда.

В голове зодчего тут же пронеслась мысль.

«Это мой шанс!».

Губы Сененмута расплылись в довольной ухмылке:

– Моя госпожа, позволь искупить свои промахи! Я знаю, что делать!

Она вскинула на него свой взгляд. В глазах пылал огонь.

– Знаешь?

– Да, лотос мой.

– И откуда же?

Сененмут ослепительно улыбнулся:

– О, у меня ведь остались кое-какие знакомые с тех пор, как я ошивался в пригородных трактирах. Уверен, они сделают все, что нужно.

Глаза царицы сузились:

– Надеюсь, ты понимаешь, что это никоим образом не должно быть связано со мной?

Зодчий быстро закивал:

– Можешь не волноваться, моя богиня. Никто ничего не узнает.

– В прошлый раз ты говорил то же самое.

– Голову на отсечение даю!

– Хм, – протянула Хатшепсут, – ты бы поосторожнее был с такими словами… хорошо, если сможешь устроить все, как надо, то… заслужишь мое прощение.

– А я не могу заслужить его уже сейчас? – нежно спросил Сененмут.

Царица склонила голову набок, продолжая улыбаться:

– Может быть. Сегодня был трудный день. Я устала.

– Я знаю, как снять тяжкий груз с твоих плеч.

Зодчий потянулся к кувшину с пивом, а Хатшепсут сняла с шеи золотой усех.

***

Цокот копыт и стук колес по грунту раздавались в закатной тишине. Они приятно ласкали слух. Солнце скрылось за горизонтом. Над долиной Хапи сгустились сумерки и в небе высыпали мириады многочисленных звезд. Столько же, сколько и кузнечиков в траве. Их стрекотание разбавляло тишину. Слабый ветерок дул Яхмеси прямо в лицо, а он стоял в храмовой колеснице. Последние отблески света уходящего дня отражались от золотых пластин на борту. Серые кобылы, подгоняемые легким движением поводьев, продолжали двигаться на север. Слева от дороги росли прибрежные заросли камыша. Оттуда доносилось монотонное кваканье лягушек. Этот звук убаюкивал Пен-Нехбета. Его глаза стали слипаться. К тому же несколько часов, проведенных в пути, начали сказываться. Вновь вступило в поясницу. Руки, державшие поводья, немного дрожали. Ноги налились свинцом. Однако внешне старый воин пытался не выказывать признаков слабости. Даже несмотря на то, что вокруг никого не было. Местные крестьяне уже разошлись по домам, намереваясь предаться отдыху да погрузиться в долгожданный сон. И Яхмеси им по-настоящему завидовал. Впервые за долгие годы он завидовал простым людям. Однако не мог позволить себе отдых. Не сейчас. Надо как можно быстрее узнать, куда пропал сын Херу.

«Я не уследил. И я должен его найти!».

Однако каковой бы ни была непреклонная решимость Яхмеси, старик понимал – привал ему необходим, если он не хочет уснуть прямо на ходу и свалиться в камышовые заросли, где его сожрут крокодилы. Приносить себя в жертву Собеку в планы не входило.

Впереди на горизонте замаячили огни ночного города.

«Абджу[3][3]».

Там жила его дочь. Красавица Сешет. Немало разливов случилось с тех пор, как она вышла замуж за местного писца при храме Усира. Полгода прошло с их последней встречи, когда дочь навещала своего отца на вилле в Уасет. Да, время не щадит никого. Яхмеси подметил тогда, что у Сешет появились морщины. Волосы на голове, покрытые сединой, дочь полностью обрила и теперь носила прямой парик из овечьей шерсти, выкрашенный в черный цвет. Однако для него она по-прежнему оставалась юной малышкой Сешет. Милой девочкой, так любившей играть в цветах лотоса.

«Есть повод навестить ее. Заодно чуть отдохну и посплю. Не придется платить за крышу над головой».

Решил Яхмеси, как вдруг увидел впереди какое-то движение. Навстречу приближалась колесница. Тракт был достаточно широк, чтобы дать проехать двум повозкам. Поэтому Пен-Нехбет остался совершенно спокоен, лишь заставил лошадей уйти немного вправо поближе к обочине. Теперь стрекотание кузнечиков стало отчетливее. Его не заглушали даже цокот копыт и стук колес. Утерев сухой ладонью лицо, старый воин продолжил всматриваться в огни Абджу… Пока встречная колесница не приблизилась к нему достаточно близко, чтобы он смог рассмотреть на ее переднем борту золотую пластину в виде солнца. Расколотую пополам. Блики света уходящего дня тускло отражались от нее.

Яхмеси вздрогнул.

«Эта колесница принадлежит хозяйству храма Амона… сколотый диск… точно на такой же уехал неизвестный из Уасет вместе с ребенком…».

Пен-Нехбет перевел взгляд на возничего. Крепко сложенный воин в черном парике из овечьей шерсти…

У старика кольнуло сердце. Руки инстинктивно дернули поводья, направляя повозку наперерез идущей навстречу колеснице. Округу разорвало ржание лошадей. Серые кобылы взвились на дыбы. Заскрипели колеса. Лишь в последний миг возничий, резко натянув поводья, заставил колесницу остановиться и чудом избежать столкновения.

– Ты что творишь, старик?! – гневно закричал он. – Какая змея тебя укусила?!

Однако Яхмеси его не слушал. Спрыгнув на землю и не обращая внимания на боль в спине, он направился к неизвестному. Седые брови сошлись на морщинистом лице.

– Где он? – требовательно прохрипел Пен-Нехбет.

[1] Джосер – фараон Древнего Египта из III династии, являющийся ее основателем, правивший приблизительно в 2665-2645 гг. до н.э.

[2] Саккара – древнейший некрополь Мемфиса.

[3] Абджу (Абидос) – древний город в Египте. Центр почитания Осириса.

Глава 15

Лик Ра почти полностью скрылся в Дешрет, когда Саптах решил-таки закончить торговлю на сегодня. Денек выдался славный. Ему удалось выручить немало дебенов за несколько лазуритовых камней и целую партию хорошего пива. Однако дольше оставаться здесь не было смысла. Город быстро погружался в сумрак. Рыночная площадь Хут-Ка-Птах стремительно пустела. Многие торговцы хотели добраться до своих жилищ засветло. Бродить впотьмах по улицам никто желания не испытывал. Местные стражники явятся на пост только через некоторое время.

Вновь поправив непослушный парик, он окинул взглядом шатер. Товаров было еще предостаточно, так, что в ближайшие дни не придется забивать голову проблемами, касательно снаряжения и отправки нового каравана в Хазету или Темеску[1]. Добра должно хватить на целую неделю хорошей торговли. А, может, и дольше.

Еще раз пробежав взглядом по тюкам с утварью, Саптах уже собирался прикрыть лавочку, как вдруг услышал позади хриплый голос.

– Чем торгуешь, хозяин?

Караванщик вздрогнул и обернулся.

По ту сторону прилавка стояла невысокая, но крепко сложенная женщина. Молодая. Из одежды на ней были лишь две льняные повязки – набедренная и нагрудная, за которой с трудом скрывалась красивая грудь. Поверх спины виднелся серый походный плащ. Незнакомка имела стройное и мускулистое тело. На поясе висел обоюдоострый меч. Медленно Саптах перевел взгляд на лицо посетительницы, невольно задержавшись на грудях. Черные, как смоль, длинные волосы спадали на плечи. Из-под тонких бровей смотрели карие глаза. И их взгляд заставил караванщика позабыть о красоте тела незнакомки. Саптах невольно поежился. Было в ее взоре нечто пугающее… заставляющее мурашки бегать по коже. Эта угроза неприятно контрастировала с ее естественной красотой. На тонких губах под прямым носом играла улыбка… и она не предвещала ничего хорошего. Будто Саптаху явилась Сехмет[2] в человеческом обличии.

– Что, прости? – невольно переспросил караванщик.

– Чем торгуешь? – зловеще улыбаясь, повторила она.

– Да-а-а, – неловко протянул торговец, нервно почесывая затылок, – всяким… там… разным. Вино, камни драгоценные, провизия… только я уже закрываюсь вообще-то. Ты лучше завтра приходи. Уверен, у меня найдется что-нибудь любопытное… – он осекся.

Губы незнакомки разошлись еще шире, обнажая стройный ряд белых зубов. Они напомнили Саптаху оскал голодной гиены. Караванщик почувствовал, как под непослушным париком выступил пот. Холодный и липкий. Взгляд торговца невольно забегал по площади в поисках стражников, но тех, как назло, нигде не было видно.

– Я уверена, – прохрипела женщина, – ты сможешь найти для меня время. Прямо сейчас.

Сказав это, незваная гостья демонстративно отодвинула плащ от пояса, и Саптах увидел, что она вооружена не одним мечом, а сразу двумя! Зрачки торговца широко раскрылись. Заметив его испуганный взгляд, незнакомка хмыкнула.

– Ну, так что? Поболтаем?

Караванщик облизал пересохшие губы:

– Чего ты хочешь?

– Вот это уже правильный вопрос, – она оперлась руками о прилавок.

Саптах невольно сделал шаг назад:

– У м-м-меня есть лазурит. М-м-могу предложить отличное м-м-медовое пиво. Оно прекрасно освежает после жаркого дня…

– Заткнись, – бросила та.

Это прозвучало негрубо, но торговец тут же умолк. В голосе незнакомки звучал металл. И он представлял не меньшую угрозу, чем холодная бронза на поясе.

– Ты тот самый караванщик, что водит горбатых на север? – спросила гостья.

Саптах опешил:

– Ну… да. А почему ты спрашиваешь?

– Не твое дело.

Торговец сцепил руки, дабы унять дрожь. Взгляд незнакомки словно пронзал его насквозь.

– Хочешь передать что-то в Хазету или Гебал[3]? – промямлил он.

Глаза женщины сузились. Саптах внезапно почувствовал себя плохо. В ступнях разлилась предательская слабость. Возникло острое желание присесть, но он не рискнул этого сделать. Будто гостья из сумрака одним взглядом заставляла держаться на ногах.

– А скажи-ка мне, торговец, – она подалась вперед, – не отбывал ли, часом, отсюда в далекие края какой-нибудь жирный гусенок?

– Жирный г-г-усенок?

– Богатый господин, – резанул голос незнакомки.

Караванщик вздрогнул. Он испытывал страх и растерянность.

«Да где же эти проклятые стражники, когда они так нужны?!».

– Что это у тебя так глазки забегали? – ехидно подметила женщина.

– А… я…

– Мы же просто болтаем, разве нет? – хмыкнула она. – А ты, судя по всему, уже схенти обмочил.

Саптах громко сглотнул и просипел:

– Богатый господин?

– Ага.

– Н-нет, не было такого.

– А-а, – цокнула языком незнакомка и покачала головой, – ответ неверный. Зачем же начинать наше общение со лжи? Разве тебя не учили, что врать плохо? Смотри, сожрет Ам-мут твое сердце на суде[4], – она хрипло засмеялась.

Саптах побелел, как слоновая кость. Этот смех заставил его Ка уйти в пятки.

– Да не вру я, – едва ворочая языком, пролепетал он.

– Тогда я спрошу еще раз, – женщина демонстративно положила руку на меч, – отправлял кого, аль нет?

Торговец нервно сглотнул и заговорил. Однако язык так плохо слушался, что приходилось бросаться короткими фразами. Но гостью это, похоже, даже забавляло.

– От.... отправлял.

– То-то же. Кого?

– Сына вельможи.

– Откуда?

– Из… из Уасет.

– Куда поехал?

– В Бабилим.

– По какой дороге?

– Через Хазету.

– Он был один?

Саптах замялся. Какой бы страшной ни казалась эта, взявшаяся из ниоткуда, незнакомка, ему не хотелось выдавать своего друга.

– Оглох что ли? – повысила голос она.

Торговец вздрогнул, как от удара кнутом. С губ непроизвольно сорвалось:

– Да, один.

– Пха! – злобно прыснула та и выхватила меч. Бронза громко лязгнула в тишине. – Ну, ты даешь, торговец. Сынок вельможи поехал в Бабилим один?! Да у тебя мозги жиром затекли. Но ничего. Я знаю, как их тебе промыть.

Глаза Саптаха выскочили из орбит. Дыхание участилось. Он готов был упасть в обморок. Вскинув руки перед собой, будто защищаясь, он протараторил:

– Один человек с ним поехал! Один!

Женщина скривила красивые губы, но меч убрала:

– Кто такой?

– Знакомый. Он помогает мне в перевозках лазурита.

Незнакомка сощурила глаза:

– Как он выглядит?

– Смуглый.

– А-а, – цокнула та языком, – маловато будет. Еще давай!

– У него меч с серебряной гравировкой, – залепетал торговец, – он носит белый схенти… с узором льва.

– Сразу бы так. Давно уехали?

– Позавчера утром, – руки Саптаха ходили ходуном.

– И они поедут через Хазету?

– Д-да.

Гостья зловеще улыбнулась:

– Ну, вот. С этого и стоило начать. И время бы мое не потратил, и схенти свое не обмочил, – она отошла от прилавка, растворяясь в сумраке, – спасибо за помощь, торговец.

Повернувшись спиной, гостья рассмеялась. Ее хриплый смех, подобный хохоту гиены, эхом разлетелся по пустой площади.

Саптах испуганно следил за удаляющейся женщиной и с облегчением вздохнул только тогда, когда она растворилась во тьме. Сумерки стремительно окутывали Хут-Ка-Птах своим непроницаемым одеялом. И где-то в нем, словно укрывшись за плотной ширмой, скрылась зловещая незнакомка.

«Боги милостивые, надеюсь, с Саргоном все будет хорошо. Во что же мы с ним влезли с этим сыном вельможи? Неспроста награда была столь щедрой, ой неспроста…».

На негнущихся ногах он вышел из-под навеса и направился к стойлам за углом. Там его уже поджидал Хеп, которого он взял сегодня собой, дабы привезти на рынок еще пару тюков с утварью. Усевшись в телегу, караванщик испытал настоящее облегчение. В стопах разлилась истома. Давненько его не пробирал такой страх. Тем не менее, руки все еще дрожали, а сердце громко билось в груди.

– Вези меня домой, бычок, – пролепетал Саптах, – я мечтаю о пиве и объятиях Сатхекет.

Хеп вяло промычал и двинулся в путь.

Когда он покидал рыночную площадь, на ней показались первые стражники, факелами разгоняющие тьму.

«И где же вы раньше были, пески Сета вас занеси?» – подумал Саптах, но вслух ничего не сказал.

Встречу со страшной незнакомкой он хотел забыть, как можно скорее. Однако красивое, но злобное лицо никак не выходило у него из головы на протяжении всей дороги домой.

***

Джехутихотеп сидел, укутавшись в красный плащ, и угрюмо наблюдал, как Саргон ставит палатку, вбивая колышки в песок. Прислонившись спиной к верблюду, мальчик ощущал его тепло и урчание в животе.

– Мне кажется, он голоден, – подметил паренек.

Саргон глянул через плечо:

– Он всегда голоден, да, Минхотеп?

Верблюд обернулся к хозяину и сделал вид, будто собирается плюнуть.

– Даже не думай об этом, – весело засмеялся мулат, вновь возвращаясь к палатке.

Минхотеп что-то проворчал и отрешенным взглядом уставился на север, откуда доносился слабый ветер. С каждой минутой становилось прохладнее. Джехутихотеп устремил взор на юг. Туда, где в сгущающемся сумраке виднелись скалистые кряжи, называемые «лазуритовой лестницей». Горы были неиссякаемой жилой по добыче драгоценных камней.

Они уже далеко зашли во владения Сета. Пер-Бастет и Та-Меху скрылись за горизонтом, и теперь их повсюду окружали пески, местами переходящие в высокие барханы. На небе высыпали звезды. Солнце село за горизонт в той стороне, где находился Уасет. Его дом… Только сейчас, когда Та-Кемет скрылась из виду, Джехутихотеп по-настоящему осознал, что покинул родной и любимый край. На сердце начинала разливаться пустота. Он скучал… Скучал по маме и папе. Особенно по папе. Интересно, как он сейчас? Мама рассказывала, что ему плохо. Он тяжко болеет…

Странный шум вывел Джехутихотепа из задумчивости и заставил прислушаться. Из надвигающегося сумрака раздался непонятный звук… Чей-то плач. Паренек вздрогнул и напрягся. На мгновение все стихло… а затем опять! Плач. Слабый, но такой пробирающий, что мурашки побежали по телу. А потом он сменился стоном. Мальчик похолодел и судорожно вцепился руками в накидку. Протяжный вой, словно убитая горем мать оплакивает младенца. Джехутихотеп с тревогой во взоре озирался по сторонам, однако не увидел ничего, кроме песка и дюн.

– Что это? – испуганно прошептал он.

– А?

Саргон закончил возиться с палаткой и сел возле входа, повернувшись к мальчику лицом.

– Как будто кто-то плачет… очень жутко… но я никого не вижу.

Мулат напряг слух, пытаясь уловить подозрительные звуки. Какое-то время они сидели в полной тишине. Только легкие порывы северного ветра свистели в ушах, да переносили мелкие песчинки.

– Быть может, тебе почудилось? – предположил Саргон.

– Нет же! – с жаром возразил паренек. – Клянусь! Я знаю, что слышал!

Спустя минуту стон раздался вновь. Далекий и протяжный.

– Вот! – прошептал Джехутихотеп. – Опять! Теперь ты слышишь?

– Да, – ответил мулат, – теперь слышу.

– Что это? – с испугом спросил мальчик.

– Барханы поют.

– Барханы? – паренек округлил глаза. – Как барханы могут петь?!

– Не знаю, – Саргон пожал плечами, – местные говорят, что это кричат души умерших, погребенных песками пустыни. Ведь они так и не нашли себе достойного упокоения.

Мальчика пробил озноб. То ли от холода, то ли от страха.

– А они нас не тронут?

Мулат вяло улыбнулся:

– Надо бояться живых, а не мертвых. Все хорошо. Тебя я в обиду не дам. Ни духам, ни гиенам.

– А тут гиены водятся?

Джехутихотепа сейчас слабо интересовали обитатели пустыни, но он хотел поскорее отвлечься от этого жуткого воя и перевести разговор в другое русло.

– Встречаются, – Саргон размял кисти, – но на людей нападают редко. Если только не обезумят от голода.

– Ты говорил, что твоя мама боится гиен, – вспомнил мальчик.

– Точно.

– А ты сам?

– Нет. Я знаю, как их одолеть.

– Хорошо, коли так.

Паренек выдохнул. Он начинал понемногу успокаиваться и привыкать к жуткому вою, временами долетающему до привала. К тому же уверенность спутника передавалась и ему. Тем не менее он продолжал с опаской посматривать в сторону дюн, силуэты которых виднелись в сумраке.

Саргон воздел глаза к небу:

– Пожалуй, надо спать. Встанем пораньше, пока зной не наступил. А к вечеру уже доберемся до Хазеты.

– Да, твоя правда, – согласился Джехутихотеп, а затем внезапно спросил, – помнишь ты сказал, что все чего-то боятся?

– Угум.

– Кажется, меня пугают эти поющие барханы… а чего боишься ты?

Мулат пристально посмотрел мальчику в глаза, и пареньку от этого стало неуютно. Он поежился.

– Неизвестности, – молвил Саргон.

– Неизвестности?

– Да. Когда я иду вслепую и не знаю, чего ждать.

– Понимаю тебя, – Джехутихотеп отвел взгляд.

– Мне не нравится, как ты от меня что-то скрываешь.

– Я ничего не скрываю, – возразил мальчик, продолжая смотреть в сторону.

– Ты умен, но врешь неумело.

Паренек насупился, но промолчал. Лишь плотнее завернулся в плащ.

– Почему ты не хочешь говорить о родителях? Кто они?

– Это не так чтобы важно.

– Раз неважно, так расскажи, – хмыкнул мулат.

Паренек снова не ответил.

– В какое дерьмо ты меня впутал?

Джехутихотеп вздрогнул:

– Я тебя ни в какое д… дер… не впутывал я тебя ни во что. Честно!

– Тогда скажи мне правду.

Тот вздохнул:

– Мой отец помощник джати в Уасет…

– Это я уже слышал, – резко перебил Саргон и нахмурился, – давай ты расскажешь что-нибудь другое.

Джехутихотеп, наконец, повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. Мулат увидел на этом юношеском лице отстраненное выражение и упрямую решимость сохранить свою тайну.

Мулат задумался.

«Во что ты меня втягиваешь, а? Что вообще происходит? Почему ты не желаешь говорить о семье? Ты сбежал? Тебя похитили? И какую роль играю во всем этом я? Почему ты молчишь? И эта щедрая награда… что-то не так. Но я не могу понять, что. Проклятье! Эта неизвестность… неизвестность, которая так пугает меня. Ну не пытать же мне тебя, шакалы подери?».

Ворох вопросов, подобно огромной волне, готов был захлестнуть разум Саргона, но голос Джехутихотепа заставил вынырнуть обратно.

– Давай лучше поспим и наберемся сил. Твоя правда, нам завтра нужно встать пораньше, пока лик Ра не разогреет землю.

– Ты спросил, чего я боюсь, – внезапно молвил мулат, – а знаешь, что я ценю больше всего?

Мальчик быстро покачал головой:

– Нет.

– Честность, – Саргон нахмурился, – я привык быть честным со всеми. И хочу, чтобы честными были со мной. Ты меня понимаешь?

Джехутихотеп потупил взор:

– Да, Саргон. Я понимаю. Это достойная добродетель.

– Так будь же честен со мной!

Мальчик вздрогнул, поднял взор и посмотрел ему прямо в глаза. Мулат увидел в них борьбу чувств. Яростную и беспощадную. Губы паренька дрогнули. На какой-то момент показалось, что он заплачет, но Джехутихотеп сдержался.

– А знаешь, что больше всего ценю я? – тихо спросил он.

Саргон вскинул брови:

– Что же?

– Верность. Ведь настоящую верность не купишь ни за какие дебены. На плечо верного товарища и друга всегда можно опереться. И он всегда прикроет тебе спину.

– Разве я не доказал свою верность? – хмыкнул мулат.

И вновь губы мальчонки дрогнули:

– Я не знаю.... Тебе заплатили за мое сопровождение… я не знаю… прости, Саргон.

Мулат вздохнул:

– Ты же сам говорил, что у меня сердце доброе. Так доверься мне, наконец! Что происходит, Сехмет тебя подери?!

– Я не отказываюсь от своих слов, но… – на лице мальчишки читалось смятение, – понимаешь… это не только моя воля, а еще и… я… я не могу… прости. Доброй ночи, Саргон, – Джехутихотеп быстро вскочил и скрылся в палатке.

Саргон застонал и воздел взгляд к небу:

– Да что за дерьмо здесь творится?

Минхотеп утробно заурчал.

– Ты тоже не понимаешь? – мулат встал. – Проклятье. Мне срочно нужно выпить… выжру полкувшина!

[1] Темеску – Дамаск.

[2] Сехмет – в египетской мифологии богиня войны, палящего солнца и яростной мести. В мифе о наказании Ра человеческого рода за грехи Сехмет в образе свирепой львицы истребляет людей. Лишь подкрашенное охрой пиво, похожее на кровь, смогло опьянить и усмирить кровожадную богиню.

[3] Гебал – Библ. Древний финикийский город, расположенный на берегу Средиземного моря в 32 км от Бейрута – нынешней столицы Ливана.

[4] Ам-мут – Поглотительница смерти. Чудовище с телом гиппопотама, львиными лапами и гривой, пастью крокодила в древнеегипетской мифологии, обитающая в Дуате. Съедала сердце человека, если на финальном суде оно было тяжелее пера. Эта участь ждала всех неправедников.

Глава 16

– Где он? – прохрипел Яхмеси, решительно направляясь к возничему.

Воин ловко соскочил с колесницы, оказавшись нос к носу с ним.

– У тебя рассудок помутился, старик?! – рявкнул он, демонстративно кладя руку на бронзовый топорик у пояса.

Пен-Нехбет сощурился и ткнул пальцем тому в грудь:

– Не заговаривай мне зубы, сынок. Отвечай, куда дел его?

Воин в гневе отбросил старческую ладонь от себя:

– О чем ты бормочешь, ишак старый?!

– Не смей так говорить со мной! – взревел Яхмеси. – Или, клянусь именем дочери Аа-Хепер-Ка-Ра, тебе не поздоровится!

Возничий вздрогнул и сделал шаг назад. Его глаза широко раскрылись.

– Ты?! – прошептал он. – Так, она послала тебя?! – и прежде, чем Яхмеси успел что-либо ответить, добавил. – Убирайся! Тебе я ничего не скажу, прихвостень Хенемет-Амон!

Не давая Яхмеси опомниться, он выхватил топорик и рубанул перед собой. Старик с трудом увернулся от атаки, тут же доставая из-за пояса свой. Боль вступила в спину, но он приказал себе не замечать ее. Следующий удар едва не раскроил ему череп. Яхмеси отскочил, и лезвие выбило несколько щепок из колесницы. Лошади взвились на дыбы. Их ржание взорвало тишину. Однако животные не могли покинуть дорогу. Повозки мешали проехать друг другу. Тем временем воин нанес удар. Яхмеси поставил блок. Звон от бронзы резанул по ушам. Рука старика затряслась, но он не выронил топор. Снова удар, и снова блок. Лязг металла заглушил глас испуганных кобыл.

«Как там раньше было, много лет назад?».

Пен-Нехбет провел ответный выпад. Воин легко ушел в сторону. Яхмеси ругнулся. Сила уже не та. Скорость уже не та. А враг молод, силен и быстр. Но горяч. Вот он снова бьет в лицо. Опять блок. И вновь звон режет по ушам. Удар заставляет дрожать топор. Рука сжимает рукоять. Из груди со свистом вырывается дыхание. Под сердцем сильно колет. Перед глазами все плывет. Он едва успел уклониться от лезвия топора. А затем слепо рубанул в ответ. Воин вскрикнул и выронил оружие. С глухим стуком оно упало на землю. Яхмеси сам не видел, что попал врагу прямо по руке. Тот пошатнулся, теряя равновесие. Его лицо оказалось в одном махе от Пен-Нехбета. На нем застыла злоба и досада.

– Где он? – просипел старик.

Воин не ответил. Гневно стрельнув глазами, он быстро нагнулся за оружием, пытаясь поднять его с земли. Яхмеси понял, что это последний шанс. Не медля ни секунды, он опустил лезвие на затылок воину. Послышался мерзкий хруст. Бронза обагрилась кровью. Враг обмяк и рухнул в пыль лицом.