За…сто…лье (флотские байки)
От автора
За столом собираются для общения. А это и друзья, и единомышленники, и коллеги по работе, по службе и их семьи. Вскоре, кроме обязательных речей по какому поводу собрались и традиционных тостов наступает время, когда разговор переходит в «про работу». Это время характерно и любимо для людей всех специальностей и родов деятельности, а не только для любителей рыбалки, как об этом думают рыболовы и не только артистам, как об этом думают телевизионщики. У представителей военно-морского флота это время тоже не исключение, а скорее часть обязательной программы застолья. Высказать мнения, поделиться опытом, обсудить сомнения в непринуждённой полушутливой обстановке без сарказма и без оглядки – всё это позволяет успокоить душу и, строго говоря, повысить работоспособность. И, хотя жёны через некоторое время отделяются в самостоятельную фракцию, застолью это не мешает, а вдохновляет на рассказы о том, что с каждым из нас происходило за тысячи миль от дома, то есть за сто лье (старинная французская единица измерения расстояния – около 5,5 км= 1,25 градуса меридиана). Эти рассказы, конечно же, субъективны, но достоверны и актуальны по сей день.
Поэтому дабы не терять того, что было когда-то с нами и весёлого, и невесёлого и с учётом принципа: «не запишешь – не сохранишь» составлен этот сборник застольных баек, рассказанных когда-то моими друзьями – офицерами флота советского, а затем и российского. Надеюсь, что сборник найдёт своего читателя, и моя попытка в стремлении – через опыт службы, полученный нашим поколением офицеров – передать нынешним офицерам, курсантам и тем, кто только задумывается о флотской службе вечные военно-морские ценности: корабль, командир, экипаж, морская слава и честь – удалась.
С уважением к читателю,
Кандидат военных наук, профессор капитан 1 ранга в отставке Рогов А.В.
Капитан 1 ранга в отставке А. В. Рогов
ЗАГИБЫ КАРЬЕРЫ
Карьера бывает прямая, с изгибами и с загибами.
Прямая карьера – обычно для везучих и одаренных личностей или для детей высокопоставленных родителей, карьера с изгибами – у большинства, а вот карьера с загибами – это надо или очень постараться, или постоянно ходить на Голгофу за справедливостью.
Коля Куренев в 1976 году был лейтенантом. Но данное обстоятельство нисколько не умаляло его достоинств.
Во-первых, потому, что только вылупившихся из своих училищ лейтенантов на нашем корабле было почти восемьдесят процентов, а во-вторых, потому что он был «целый» замполит огромной радиотехнической службы корабля.
То обстоятельство, что на корабле было мало офицеров, а много лейтенантов, нашего командира особенно не радовало, но и не расстраивало. Он просто делал из них офицеров. Теми способами, методами и приемами, про которые разговор долгий и особый. При этом все категории экипажа: офицеры, мичманы и матросы командира не только уважали, но и действительно хотели, не по требованию Устава, а по совести «беречь командира в бою».
Надо сказать, что мы старались и в повседневщине командира не подводить. А вот Коля его подвел и, как это часто в жизни бывает, из самых лучших побуждений.
Он, прослужив в должности аж целый год, решил, что установленная на кораблях система партийно-политической работы ни к черту не годится. Свои предложения по усовершенствованию ППР, на нескольких листах убористого почерка, он отправил через массу голов отцов-командиров сразу в Москву – тогдашнему начальнику Главного политического управления Министерства обороны генералу армии Епишеву. Мол, товарищ генерал, делается так, а надо делать вот так
Первому, как и положено, досталось командиру. На что командир сказал Коле все, что он думает об очень умных лейтенантах, их службе и понимании ее особенностей и, что к великому его сожалению, он ничем не может помочь в дальнейшей Колиной карьере. И отправили Колю по решению генерала армии с плавсостава на берег. Но донской казак, каковым был наш Николай, никогда не сдается.
И вскоре Коля, пройдя должности заместителя начальника ДОФ одного из дальних гарнизонов ТОФ, корреспондента флотской газеты, уже командиром штурманской боевой части гордился своим сторожевым кораблем.
Когда во время очередных отчетно-выборных партийных собраний решали всегдашний вопрос, кому быть партийным вождем корабля, Коля выдвинул свою кандидатуру. Менее активные коммунисты, обрадованные тем, что все так быстро и без ущерба для них решается, дружно подняли руки. В дальнейшем им часто приходилось поднимать лапки.
Командир БЧ-1 исполнял обязанности секретаря партийной организации сторожевика по всей строгости хорошо ему известной партийной дисциплины. В том числе и поэтому, буквально через год Коля уже был помощником командира корабля.
Став командиром корабля, Коля уже больше никогда не стремился к общественным нагрузкам. Выше должности на флоте, чем командир корабля, не бывает. Бывает только длиннее и больше. Но Колю и это не остановило – службу в Военно-Морском Флоте он закончил командиром соединения.
Итак, в результате больших стараний и через большие загибы карьера, можно сказать, удалась.
ПЕРЕДАЧА ВЛАСТИ В ДЕРЕВНЕ
После успешного выполнения задач полугодовой боевой службы в океане нас решили поощрить отдыхом: недельным пребыванием в небольшом провинциальном порту республики
Мозамбик – Накала. Этот порт не на всех картах-то обнаружишь, но вход в его акваторию запоминается надолго.
Впечатляет, когда крейсер упрямо и вопреки законам самосохранения, с вспотевшим от натуги штурманом, идет прямо на песчаный пляж, поросший пальмами. И, когда нос корабля, уже, казалось бы, зависший над ближней к воде пальмой, начинает наконец-то резко катиться влево в открывшийся почти под прямым углом вход в бухту, у экипажа происходит глубокий выдох. Потому что до этого не дышали.
Но с выдохом мы явно поторопились. Войдя на внутренний рейд и маневрируя для постановки на якорь, корабль начал подготовку к приему гостей: советских и кубинских советников, администрации города и прочих. Боцман не пожалел для приборки и смыва с надстроек морской соли много пахучего туалетного мыла, что-то вроде «Земляничного».
По левому борту корабля вместо приборки все смотрели на перестроившийся из походной колонны в строй фронта десяток, родных с детства, танков «Т-34», стволы орудий которых внимательно отслеживали маневрирование корабля. К этим танкам был послан на катере один из корабельных офицеров. Он когда-то окончил Нахимовское училище и, естественно, имел диплом военного переводчика. Судя по жестикуляции и хватанию за кобуру, переговоры с чернокожим командиром-танкистом нужных результатов не давали.
Народ на палубе начинал хмуриться. Выручил приезд на берег «уазика» советских военных советников. Наш катер вернулся к берегу и танки ушли. Оказалось, что оповещение властям о заходе крейсера запоздало, а Мозамбик тогда воевал на суше и готов был (это доказали манипуляции танковых орудий) встретить врагов с моря.
Наш офицер говорил по-английски, а местный танкист – по-португальски, он любил СССР и не любил США и не знал, что флаг у корабля на ходу находится на гафеле, а не на корме.
Так что, совсем необязательно (как нам утверждали), что в любом порту мира с вами будут говорить по-английски. Выдох же надо делать тогда, когда гости собираются за одним столом в кают-компании корабля и раздумчиво до утра говорят о преимуществах корабельного спирта перед пальмовой водкой.
А по правому борту крейсера на лодчонке, похожей на челн из пальмы, вертко управляясь одним веслом, крутился негр в набедренной повязке, ловко хватая куски советского мыла, запускаемые в него смеющимися матросами. Мыльная горка на дне лодчонки росла на глазах.
На что позже уже в ночной кают-компании главный из наших военных советников, узнав об этом от улыбчивого корабельного лейтенанта, сказал грустно: «Вы мне всю политику здесь поменяли. Придется устанавливать взаимоотношения с новыми вождями близлежащих деревень».
Кто ж знал, что дом из пальмовых веток стоит 3, невеста 5, а передача власти в деревне – 20 кусков мыла?
Кстати, потом многие из экипажа корабля пытались просто удержаться в подобном челне. Хватало не больше, чем секунд на 15-20 с последующим мельканием в воздухе ног добровольца и хохотом его друзей.
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ УЛИССА НА КОРАБЛЬ
Одиссей – по-английски Улисс. Почему так названа одна из бухт полуострова Муравьева-Амурского – мы на своем «Ташкенте» не знали. Зато хорошо знали, где она находится.
И, если становиться на шпринг* для лучшего обеспечения юстировочных работ зенитных ракетных комплексов под аэростатом, знали расстояние от места стоянки до бухты. Потому что один из нас – ракетных лейтенантов – всегда бегал туда на командирском катере за представителями юстировочной лаборатории и промышленности, которым лень было тащиться три часа на автобусе из Владивостока в Техас** на корабль.
В тот раз дело было поздней осенью. Море было штилевое. Но сала и шуги в нем было много. В бухту Улисс в проливе Босфор Восточный мы ходили из бухты Парис, оставляя по правому и левому бортам бухты Аякс и Патрокл. Все-таки романтики были наши первопроходцы, назвавшие так места на самом восточном краю земли русской.
Расстояние небольшое – около 8 миль. На катере, не спеша, всего удовольствия минут на сорок. Но это при чистой воде. А сейчас, чтобы не пробить днище льдом, шлепали от корабля малым ходом все два часа.
Заждавшиеся и подзамерзшие представители промышленности на берегу, кряхтя от неудовольствия и кляня флотскую организацию, полезли с берега на катер. Пошлепали не спеша на самом малом.
Смеркалось. Низкая облачность. Серое море в льдинках и дымка, но корабль видно хорошо. Настроение у всех резвое. Новые анекдоты, владивостокские бытовые новости для «законсервированных» корабелов. Через час «владивостокцы» притомились и полезли в каюту на диваны.
Удар-то какой-то легкий и почти беззвучный. Но старшина командирского катера, в конце третьего года срочной службы, нахмурился и полез открывать крышку моторного отсека. Заглянули с ним под крышку. Пробоины не видно, но вода в отсеке поднимается на глазах, двигатель исправно молотит. Переглянулись со старшиной: «Молчи». Старшина кивнул.
Из стеклянной двери каюты катера высунулся «промышленник»: «Что случилось?». − «Да нормально все».
На нашей радиостанции «Р-105» мы должны были выходить на связь с кораблем каждые пятнадцать минут. Это требование почти всегда и почти все знали, но, как это по-русски, его имели в виду. Но это когда все хорошо. А тут очень захотелось все-таки, чтобы к нам подошел наш корабельный барказ. Но то ли сигнальщики на корабле забились в рубку, а свою рацию оставили на сигнальном мостике, то ли всей гурьбой ушли ужинать. В общем, корабль молчал.
Катер, шурша льдинками, на малом ходу стремился все-таки преодолеть оставшуюся половину пути до корабля.
Старшина принялся работать ручной помпой. «Промышленники», не первый год имеющие дело с плавсоставом, подсунулись к дверям из каюты:
− А чо это вы делаете?
− Осушаем моторный отсек.
− А откуда там вода?
− Оттуда, − старшина кивнул за борт.
Зря он так. «Промышленники», галдя и скабрезно выражаясь про весь великий и могучий военно-морской флот, полезли на крышу каюты. Места всем на крыше не хватало. От этого раздражение людей, оставшихся в кокпите, нарастало и становилось больше похожим на страх со всеми вытекающими. Ну не верили они в качественную военно-морскую технику и положительную плавучесть. А пуск сигнальных ракет для привлечения внимания корабельных сигнальщиков вызвал и вовсе эмоциональную фразеологию про флотскую организацию. Повторить можно, но пером не описать. Я и не стал за ними записывать, побоялся. К трапу не пошел, сразу под кран-балку. Подняли нас на корабль вместе с еще более перепуганными «промышленниками». Катер на кильблоках тек еще почти сорок минут.
А «промышленники» с тех пор загружались на корабль, идущий на юстировку, приезжая к нам в Техас на автобусе.
*Шпринг – перлинь, ввязанный в скобу станового якоря или взятый за якорную цепь. Коренной конец перлиня заводится на кормовой шпиль. Шпринг заводят, чтобы при всех переменах ветра или течения корабль оставался повернутым бортом к желаемому направлению.
**Техас – пос. Тихоокеанский (г. Шкотово-17), ныне – г. Фокино.
КАК МЫ ИЗБИРАЛИ
Партячейки были везде. В том числе и на нашем корабле. Количество коммунистов в боевых частях разнилось, но все подчинялись Уставу КПСС и строго его соблюдали.
Раз в год, обычно в понедельник после ужина, все коммунисты собирались, чтобы выбрать очередного секретаря партячейки боевой части. Надо сказать, что такие собрания предусматривали строго определенный порядок их проведения:
отчет действующего секретаря;
выступления в прениях с предложениями;
голосование.
Каждый пункт заранее обговаривался и по содержанию и по количеству выступлений, а любое отклонение от утвержденного порядка нещадно пресекалось с последующими строжайшими выводами.
Конечно, самые длительные собрания получались в самых больших по количеству коммунистов боевых частях. На нашем корабле в партийной ячейке боевой части три, у «румын», количество коммунистов совпадало с номером боевой части. Меньше просто не бывает. Для образования полноценной ячейки к двум офицерам-коммунистам боевой части корабля добавили флагманского «румына» бригады.
Однажды, когда во всех, даже в самых больших боевых частях, закончились очередные годовые отчетно-выборные собрания и ответственные лица к 21-му часу доложили об их результатах, начальство взволновалось. Волнение было вполне оправданным: не доложила только боевая часть три. А это значит, что собрание там наверняка пошло по неутвержденному порядку и возникли непреодолимые трудности с выбором в секретари заранее назначенной кандидатуры.
На всякий случай, дабы не нарушать принцип демократического централизма, решили не вмешиваться в процесс и подождать. Подождали до 23 часов. Корабельные офицеры начали роптать: ведь сход на берег до последнего доклада от последней партячейки был запрещен.
Решили поинтересоваться – на каком этапе находится отчетно-выборное собрание в БЧ-3. Назначенный для этой важной миссии коммунист вернулся с докладом: «Коммунистов боевой части три не обнаружил».
Офицеры корабля с горящими во лбу транспарантами «Хочу на сход» в полчаса установили единственное необследованное место на корабле, где могли бы заседать прозаседавшиеся, – каюту командира боевой части. У двери прислушались. Тишина.
Командир корабля доверял своим офицерам и приказал: «Раздвижной упор». Кто служил в плавсоставе знает – нет ничего проще для открытия двери, за исключением, может быть, ключа от замка этой двери.
Открыли, посмотрели и начали ржать здоровым морским хохотом. На столе в журнале протоколов спал младший «румын», на нижней койке в разные стороны спали: командир боевой части три и флагманский «румын». Вокруг журнала протоколов стояли три стакана, немного недопитая трехлитровая банка спирта и банка немного расковырянной севрюги в томатном соусе.
А вы говорите – демократия нынче. Зато в наши годы – принцип демократического централизма.
КАК ДЕЛА?
Этот вопрос я задал Сереге, моему бывшему сослуживцу, приехавшему в отпуск в Севастополь с Тихоокеанского флота.
– На нашем корабле второй год командую ракетно-артиллерийской боевой частью, – был ответ. – Правда, три месяца в заводе простояли.
– По плану или случилось что?
И Серега, щурясь на яркое солнце крымской «сковородки», буднично, монотонно и как-то отработанно начал свой рассказ.
Корабельная поисково-ударная группа в составе трех больших противолодочных кораблей и одного эсминца в течение пяти суток отработала все плановые мероприятия с зачетными стрельбами. Последние сутки занималась отработкой задач поиска и слежения за подводной лодкой «противника». Маневрирование кораблей и многочисленные перестроения из одного строя в другой, грамотное использование технических средств кораблей. В общем, за сутки мало кому удалось поспать.
С окончанием учения около часу ночи на кораблях была установлена БГ № 2. Корабли начали втягиваться в пролив Лаперуза строем кильватера, чтобы выйти в Тихий океан, естественно с японским миноносцем по правому борту. Ты же знаешь, мы и без супостата – это непорядок.
На вахту заступили те, кого из-за недостаточной подготовленности на учениях почти не ставили. Комбрига на флагманском корабле сменил начальник штаба бригады, на командирскую вахту на кораблях заступили даже не старпомы. Остальные повалились в койки.
На этом месте будничность и монотонность рассказа исчезли, и Серега продолжил его нервно и расстроенно.
Представь себе ситуацию: полная ночная видимость, слева Сахалин, справа Япония и ее миноносец, за нами в кильватер наши корабли, почти штиль. Идиллия. Наслаждайся тишиной, луной и ненапряженкой. Но начштаба не навоевался и дает сигнал повернуть всем вдруг на обратный курс.
Один из кораблей путает этот сигнал с сигналом повернуть на обратный курс последовательно. И старательно начинает его исполнять. Эдакий «Умелый». Японский миноносец в панике, но увернулся, наши – кто застопорил ход, кто задним ходом, но как-то выкрутились от столкновения, а вот нам, как я потом по схеме маневрирования понял, деться было уже некуда.
Просыпаюсь от поразительно знакомого звука – такой же, как при стрельбе из АК-630. На часах почти два. Мысль до пота: «днем проверяли цепи стрельбы артустановок, что-то забыли и установки отстрелялись – хоть бы не по японцу».
Как был в трусах, из каюты по трапу наверх в офицерский коридор и с разбегу упираюсь в переборку. Ее не должно здесь быть!
Где-то слышал, чтоб проснуться, надо себя ущипнуть. Щипаю. Без толку. Ярко освещенный коридор, салатного цвета переборка. И наконец-то аварийная тревога. Веришь, первый раз в жизни успокоился из-за колоколов громкого боя. Значит, не сплю. По кораблю уже топот ног.
Я по левому офицерскому коридору на верхнюю палубу, оттуда отдраил дверь и в правый коридор. Картина: освещенный коридор, блестит линолеум, каютные двери все закрыты, а в середине коридора на одной ноге стоит вахтенный секретной части. Глаза-блюдца, руки вытянуты вперед. Узнал меня: «Тащ тан». Это вместо «Товарищ капитан 3 ранга». Но не орет, значит, не больно, значит, ничего не сломано. Подбегаю, наклоняюсь – правая нога зажата переборкой. Да как она здесь оказалась! Расшнуровываю ботинок, и матрос становится на обе ноги. Что интересно, у матроса сразу вопрос: «Что делать?» Наши-то тихоокеанские матросы почти все сибиряки, неизбалованные.
По кораблю уже из всех линий трансляции голос командира. Стало ясно – мы столкнулись. Причем форштевень «Умелого» вскрыл почти все каюты в правом офицерском коридоре, отскочил и ударил в барбеты артустановок. С матросом и другими прибежавшими открываем каюты.
Внешних переборок в каютах нет, почти в каждой каюте верхние койки закручены в восьмерки. Ни запаха дыма, ни пожаров, все живы и ни одной капли крови. До сих пор в двояком состоянии, с одной стороны, крайнее удивление, с другой – вечная благодарность тому, кто так распорядился там наверху.
В одной каюте жили два мичмана – один большого роста, другой маленького. Так вот, маленький после учений добрался до своей каюты и улегся на нижнюю койку калачиком, а большой остался в корме в чужой каюте. Кстати, маленького мы еле разбудили. В другой каюте прикомандированный штурман за несколько секунд до столкновения встал, чтобы сделать замечания расшумевшимся в коридоре матросам. Матросы убежали, а штурман, зайдя опять в каюту, долго не мог понять, при чем здесь во всю переборку ночное море и звезды. Жильцы третьей каюты стояли в это время на вахте. Офицер из следующей каюты пошел проверять несение вахты подчиненными. И прочая, и прочая. А нас в завод.
А ты говоришь – как дела? Да, прекрасно дела! Ну, давай за прекрасные дела и безынициативных дураков.
НЕ ПРОСТАВИЛИСЬ
«Большой брат» как-то сказал «Маленькому брату» о необходимости передать ему часть северных территорий. И, что, дескать, даже «Большой друг» не поможет. Но «Маленький брат» только что выпер «дядюшку Сэма» с этих самых территорий, конечно, не без помощи «Большого друга». Поэтому был уверен в себе и в «Большом друге».
Понятное дело, «Большой друг» не отказал в очередной раз «Маленькому брату». Поэтому мы сказали женам, что не так уж плохо быть женой военного моряка – не пришлось ведь и пары недель подождать, как он опять свалил в море на несколько месяцев.
Три корабля попрощались в очередной раз с родными берегами и пошли оберегать «Маленького брата» от «Большого брата» в районе вблизи Парасельских островов.
Один из пунктов боевого распоряжения требовал: «любая воздушная цель неустановленной государственной принадлежности, подошедшая к ордеру кораблей на дальность тридцать километров, обязана быть обстреляна».
Для офицера плавсостава ВМФ перевести родную матчасть из мирного состояния в военное – пара пустяков. За сим и существуем.
В назначенном районе встали на якоря. Организация дежурства по всем видам обороны была безупречной. Война ведь. Ждем.
Прождали месяц, пошел второй. Погода жаркая и влажная. Из развлечений – острословие по принципу: не служил бы я на флоте, если б не было так весело. Но не скучно. Народ молодой, азартный, делу не столько Коммунистической партии Советского Союза, сколько своей Родины предан абсолютно. Хотя в то время мы не видели разницу в этих понятиях.
И наконец-то, ну вот дождались! Летят. И много! Боевая тревога! Внутри – накал. Мой ракетный комплекс работает без огрехов, как часики. К бою готов. Дальность до группы воздуш-
ных целей почти 300 км. Все нужные команды и доклады уже прозвучали. Остается только дождаться рубежа в 30 км.
Но цели на 150 километрах отворачивают на девяносто градусов, а один самолет все-таки идет на нас. То, что называется: «пеленг не меняется, дистанция сокращается». И на запрос не отвечает. Проверили «свой-чужой» с разных станций – чужой. Надо бить.
Ракеты наверху, режим боевой, до цели 40 км. И тут на центральном командном пункте что-то стало происходить. Мы задраены на своих постах, а там явная борьба за микрофон. То голос дежурного по ПВО, моего товарища Кольки: «Выполнять приказание!», то голос командира бригады: «Я те выполню!».
А магнитофоны пишут и цель уже в зоне стрельбы. Требование боевого распоряжения – 30 км, но ведь комбриг запрещает! Перезапрос на пуск ракет, в ответ скрип вырываемого друг у друга на центральном командном пункте микрофона, ругань из серии «Я вас накажу», «Вы не имеете права».
Комбриг вмешался в действия дежурного по ПВО раньше положенных минут. Значит – не врос в обстановку, значит – кнопка «Пуск».
На полсекунде до кнопки быстрая скороговорка комбрига: «Я получил телефонограмму – это наши, у этого (самолета) что-то произошло. Стрельбу запрещаю».
У меня в голове: «Не врос в обстановку! Но, а если это наш самолет, а дальность-то меньше 30 км!». Тут же доклад оператора дальности: «Цель отворачивает, до цели 31 км, на удаление».
И доклад не убедил, но стрелять не стал. Лучше получить по полной программе за невыполнение требования боевого распоряжения, чем всю жизнь потом ходить в героях за сбитые жизни наших. А вы говорите: не материтесь на корабле.
Командира самолета и бортинженера отправили в Союз и говорят, судили за ошибку в аппаратуре «свой-чужой». Может, поэтому они ни мне, ни комбригу так и не проставились.
А мы с Колей получили самое лучшее поощрение на флоте – ненаказание.
МОРАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ «ОБЕСПЕЧЕНИЕ»
Большой противолодочный корабль уже как два часа закончил первый этап морского учебного боя, а наносить удар было не по кому. У руководителя учений и у командира корабля пока еще не было сомнений в том, что «противник» вскоре появится.
Поэтому корабль уж который час был готов отражать и нападать немедленно из положения «Боевая готовность № 1». Привычный к подобному режиму ожидания, корабельный люд не роптал, и на боевых постах занимались своими неотложными делами. Кто-то еще раз все перепроверял, кто-то травил байки, кто-то, воспользовавшись отсутствием бесконечных построений по малым и большим сборам, «подбивал» вечно «неподбитую» документацию.
Корабельный «комсомолец» (правильное название – секретарь комсомольской организации корабля) – недавно прибывший и тут же «избранный» в секретари выпускник Киевского военно-морского политического училища в воинском звании «лейтенант» не был таким терпеливым и занятым. Личному составу боевого поста, где он, согласно расписанию по боевой готовности № 1, должен морально-психологически обеспечивать, не удалось, как потом было выявлено, установить момент исчезновения лейтенанта. Впрочем, этот личный состав, не привыкший к столь пристальному морально-психологическому обеспечению, вообще был удивлен появлению по тревоге этого лейтенанта.
А лейтенант, радостный от осознания своей независимости от всех и вся, переоделся у себя в каюте в спортивные трусы, двухметровое расстояние от двери своей каюты до двери вертолетного ангара прошмыгнул одним прыжком (чтоб никто не заметил). Штанга, гири, гантели, ровное гудение ангарного кондишина, навевающего прохладу, и никто не лезет под руку – предел мечтаний молодого, здорового тела, лишенного дум и забот об «ответственности за порученное дело». И внутри ангара это тело, озабоченное бодибилдингом, занялось делом.
Но и снаружи дело не стояло на месте.
Мишеньщики наконец запустили все, что надо было запустить, и корабль вступил в противоздушный бой со «средствами воздушного нападения противника». Обнаружили, обработали, выдали целеуказание на зенитные огневые средства – все, как учили.
Корабль работал лучше, чем швейцарские часы. Но…
Носовой зенитно-ракетный комплекс двумя ракетами свою мишень сбил, у кормового с пусковой установки сошла первая ракета, а вот вторая, с бьющим из сопла форсом пламени, явно и открыто, сходить не собиралась. Силовые привода пусковой установки не выдержали тягового усилия реактивной струи ракеты. И установка вместе с воющей струей пламени ракетного двигателя начала медленно, потом все быстрее крутиться, обдавая огнем соседние надстройки и крышу вертолетного ангара.
В ангаре комсомолец, уже изрядно запотевший, начинал надевать блины на штангу. Дюралюминиевая крыша ангара после очередной порции ракетного пламени прогорает и температурные датчики системы «Карат» вертолетного ангара срабатывают.
Естественно, автоматически в ангаре гаснет свет, выключается вентиляция, открываются выхлопные крышки (для уравнивания давления), а под крышки, чтоб не поступал воздух, усиленно пошел шипеть ингибитор. Сработала система орошения и затопления ангара.
Более тридцати труб с разных направлений и плоскостей под давлением 12 килограммов на сантиметр квадратный в полной темноте и ингибиторной вонючести пытались морской водой и прыгающими от ударов воды гантелями и блинами штанги победить накаченного лейтенанта.
Комсомолец, забывший, где дверь и что он хотел сделать еще секунду назад, уворачивался, натыкаясь на невесть откуда взявшиеся железяки, и пытался наощупь найти эту проклятую дверь.
Но всему когда-нибудь приходит конец или…
Для комсомольца он наступил, когда ракета закончила гореть и пришли избавители из состава артиллерийского дозора. Они выключили, убедившись в отсутствии пожара в ангаре, систему затопления.
Включив для осмотра свет, обнаружили полуголого, мокрого, тихо скулящего, в синяках и шишках лейтенанта.
После командирского «разбора» результатов выполнения ракетной стрельбы и ее морально-психологического обеспечения комсомолец сделал «правильные» выводы и по всем тревогам оставался в родной каюте.
ЛЫСЫЙ СТАРПОМ
Ракетный крейсер водоизмещением почти десять тысяч тонн с ракетами, артиллерией, торпедами, реактивными бомбами и прочая, прочая – машина серьезная. Старший помощник командира – второе, после командира, лицо этого крейсера – серьезный человек, серьезнее только бешеная собака. Как-то, изморившись после трудов по укреплению и повышению, освободившись на стыке суток от распорядка дня, решил старпом посетить корабельную сауну.
Надо сказать, конструктивно предусмотренная сауна на крейсере была и гордостью и докукой корабля. На других кораблях саун или не было вообще, или не было ничего подобного. В связи с этим ее посещаемость, в основном, обеспечивалась за счет командного состава как своей бригады, дивизии, так и других. Но! старпом – полновластный хозяин своего корабля, а хозяин, как известно, и в Африке хозяин. Придя раньше назначенного им же часа ночи, пропарившись, он нежился в бассейне, больше похожем на большую ванну.
В назначенное старпомом время, то есть в час ночи, в помещении сауны появился обеспечивающий матрос из трюмной команды. Первогодок-матрос не знал, что старпом пользуется париком, но всеми своими начальниками матрос был заинструктирован по поводу прибытия старпома в сауну.
А тут в сауне, в бассейне нагло бултыхается чье-то тельце с лысой головой. Издав для порядка несколько насквозь пропитанных зловонием мата фраз и этим уподобившись матерому старослужащему-годку, матрос схватил швабру и с криками, из которых на литературном языке было только «пошел вон, скотина, ща старпом придет!», принялся с остервенением тыкать ею, стараясь достать побольнее.
Наутро, во время построения экипажа по большому сбору на подъем флага, старпом сначала снял фуражку, потом парик. Затем порекомендовал командиру электро-механической боевой части первогодков в сауну не посылать, а матроса поощрить за проявленную дисциплинированность и неукоснительное соблюдение инструкций.
И за двадцать минут объяснил экипажу, что будет с тем, кто забудет, как выглядит старпом без парика.
РАХИТИЧНОЕ ДИТЯ БЛОКАДНОГО ЛЕНИНГРАДА
Similia similibus curantur (Подобное лечится подобным)
На оперативной эскадре начальника ее штаба контр-адмирала Мартынюка Николая Ильича уважали. Мало кто из адмиралов умел так морячить, швартоваться, быть грамотнейшим в современном оружии и его боевом применении, относиться к людям.
В один прекрасный день, когда в бухте Абрек залива Стрелок не так уж сильно дуло (а дело было зимой), он решил, что ему надоело слышать на всех кораблях эскадры мат от всех категорий личного и офицерского состава. Начинать борьбу с матом надо, естественно, с офицеров.
И вот офицеры эскадры в обеденный перерыв вместо часового, приятного во всех отношениях расслабона были построены в очень немаленькое каре на причале. Каре недовольно бубнило и гадало, за каким таким и на кой такой Николай Ильич приказал в это время стоять на причале. Но никто особенно не нервничал, так как Николай Ильич всегда был непредсказуемо интересен.
Встретили адмирала со всем положенным этикетом, сомкнулись по приказанию, чтоб слышно было, да и теплее, и приготовились: что ж на этот раз заготовил адмирал.
На первые слова Николая Ильича о том, что матом ругаться и говорить на нем нехорошо и некультурно, отреагировали с вздохом и мыслью: ему положено это говорить. Всякий интерес был утерян, а мысли переметнулись на дела насущные: корабельные и не очень.
Например: правда ли, как утверждают ученые, что юноши думают о сексе каждые шесть секунд, а девушки каждые двенадцать? Тогда кто ж и когда о службе думает? Те, кто постарше, говорили, что это лейтенантская сущность, лейтенанты говорили, что они не юноши, но.... И тут же громко шептались о том, что их командиры думают о «сексе» гораздо чаще. И тем чаще, чем чаще им на глаза попадаются их подчиненные.
Адмирал понял, что его с вежливым безразличием пытается слушать только первая шеренга. Его вопрос: «Кто слышал от меня хоть слово матом?», – заинтересовал всех. Даже те, кто служил с адмиралом несколько лет, пожимали плечами: «Странно, но ведь вот как – не было».
Но ведь так не бывает. Ведь офицеры знали, что адмирал уже старшим лейтенантом командовал эсминцем. Оказывается, прав был Петр I – «небываемое бывает». Все прислушались.
«Вы что думаете, я, рахитичное дитя блокадного Ленинграда, не умею ругаться матом? Меня еще старые боцмана учили. И то, что я слышу на эскадре, – жалкое подобие великого и могучего русского мата. Матерная ругань для тренированного уха – тончайший код. От простой перестановки предлога до богатейших интонационных возможностей – все здесь используется для передачи информации. Матерная ругань коротка, хлестка, образна, эмоциональна и недоступна расшифровке противником. Вы же опошляете все и вся.
Ладно, сейчас за пятнадцать минут скажу вам, что я по этому поводу думаю. Если кто-то повторит, тому я лично разрешу ругаться матом на кораблях эскадры».
Адмирал снял фуражку: «В форме не могу».
Оглядел строй: «Мне нужен конкретный объект, не на всех же. Капитан 3 ранга Смоляненко, выйти из строя! Держите мою фуражку».
Юра Смоляненко – отличник по всем показателям: «Товарищ адмирал, меня-то за что. Ведь полгода хохотать будут. Это ж флот». Первые слова адмирал сказал не матом: «Смоляненко! Вы начетчик, талмудист и вообще опасный для войны человек».
Дальше все стали рыться по карманам в поисках авторучек, бумаги. И не для того, чтобы, записав, повторить, кто ж такое повторит! Для такого талант нужен или хотя бы многогодовые тренировки. А для себя, для осмысления. Осмысливать становилось трудно – все уже не просто хохотали, а заходились смехом в припадках. Но шла только шестая минута. На шестнадцатой адмирал остановился: «Пожалуй, хватит». Дождался, пока все успокоятся, перестанут кашлять и вытирать слезы.
«Кто хочет повторить? Может, у кого лучше варианты есть?» Адмирал надел фуражку: «Так вот – запрещаю на кораблях ругаться матом».
И ведь не ругались. И не говорили на нем. Стыдно было, чувствовали собственный примитивизм. Правда, через три дня комплекс неполноценности прошел. Для офицера плавсостава он непатриотичен. И все пошло, как было всегда, но с самостопором и спохватыванием. И вообще: «Тот, кто первым обругал своего соплеменника вместо того, чтобы дубиной раскроить ему череп, тем самым заложил основы нашей цивилизации» (Джон Хьюлингз Джексон).
В необходимости мата никто и не думал засомневаться, но говорить на нем перестали, а применяли все больше в двух случаях: чтоб не допустить травматизма в целях соблюдения техники безопасности – так до народа лучше и быстрее доходило в критических ситуациях – и когда действия личного состава могли привести к поломке материальной части.
Ведь известно, что первым «засекречивающую связь» применил еще во время Великой Отечественной войны летчик-истребитель трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин. Пилотам своей эскадрильи он приказал в воздушном бою радиопереговоры вести матерной речью. Немец, даже знающий русский язык, мог перевести своим слово или фразу, но не мог уловить смысловое значение и эмоциональной тонкости.
Как утверждают нейроэндокринологи, юмористическая, не агрессивная матерная речь провоцирует выработку мужских половых гормонов (андрогенов), повышенное образование которых нейтрализуют гормоны стресса. Врачи заметили, что негативные симптомы стресса в «матерных» экипажах космонавтов меньше, чем в «благопристойных», что раны рубцуются лучше, кости срастаются быстрее у больных в палатах, где мат звучал с утра до ночи. Но на женщин и детей матерная речь оказывает прямо противоположное действие. У некоторых женщин и девушек возникает избыточное оволосение, портится кожа, начинает ломаться голос, как у мальчиков. У детей нарушается гормональное развитие.
На основании вышесказанного возможен вывод о том, что матерная речь, как человеческое изобретение, иногда полезна, но в других случаях абсолютно недопустима, а ее применение обусловливается конкретной ситуацией и составом участников. Так что абсолютно ли был прав уважаемый Николай Ильич?
Планирование Боевой подготовки на сутки.
Мой однокашник по ЧВВМУ имени П. С. Нахимова Санька Суслов в звании капитан-лейтенанта давно и успешно на одном из крейсеров Тихоокеанского флота командовал боевой частью 2. Стоял крейсер в столице Приморского края городе Владивостоке. И, мы тихасцы (пос. Тихоокеанский), называли таких – столичными жителями. Изредка швартуясь к столичным причалам, мы не только стремились обойти столичные достопримечательности и рестораны, но и пообщаться со своими.
Как-то в один из заходов в столицу, решил и я навестить с дружественным визитом своего однокашника. У него в каюте был творческий беспорядок, а Санька сидел хмурый и злой, от него явно попахивало свежим, но алкогольным запахом. Зная, что некоторые корабельные офицеры с этим запахом родились, спросил, где радость на лице в связи с моим появлением и почему стол не накрыт. Нервно бегая по каюте и поминая старпома всеми нехорошими словами (объем их был довольно значителен), Санька, постепенно успокаиваясь, поведал причину своей хмурости. А заключалась она в том, что он как командир БЧ-2 со старпомом был, мягко говоря, не в ладах. И решил ему насолить. Зная, что свою подпись в графе «Утверждаю» суточного плана боевой и политической подготовки боевой части старпом ставит не читая, Санька подробно запланировал мероприятия завтрашнего дня. И назавтра, то есть сегодня, действовал строго в соответствии с утвержденным вчера на вечернем докладе планом и после построения по «Большому сбору» в 14 часов 30 минут убыл с корабля. Вернулся тоже в соответствии с планом в 16.30, зная, что командир корабля разнесет старпома за несанкционированный сход командира боевой части с корабля.
Так и получилось – командир разнес старпома, а на вопрос к Саньке: «Где Вы были и почему с запахом?» получил подготовленный ответ: «Действовал в соответствии с утвержденным старпомом суточным планом». Командир схватил план и прочитал «14.30 – 16.30. Питие пива у ларька на проспекте Ленина». Офицеры корабля ржали, а командир влепил и старпому (на что Санька и рассчитывал) и Саньке (на что он ну никак не рассчитывал) по строгому выговору.
Так что, планируя – не забывайтесь и не впадайте в эмоции.
Капитан 1 ранга в отставке Пирогов Г.В.
Адмирал.
Хамства на Руси хватает. Есть разные виды хамства – от бытового до барского. И вот это барское наиболее обидно, т.к. облечённый властью начальник (барин) может неограниченно хамить подчинённому, и ему за это ничего не будет.
Офицеры Тихоокеанского флота в начале восьмидесятых годов смогли убедиться, что хамство власть имущего начальника не имеет пределов. На Тихоокеанский флот в восемьдесят первом году был назначен Первым Заместителем Командующего флотом вице-адмирал… Фамилию называть не буду, старые офицеры знают, о ком я здесь веду речь, те же, кто о нём не слышал, пусть примут за сказку. Будем называть его Адмиралом.
Первым же деянием вновь прибывшего Первого Зам. Командующего был арест помощника коменданта города Владивостока, причём этот помощник был лихим парнем, мог задержать и препроводить в комендатуру офицера даже старше себя по званию, сам же он имел звание майора. Майор был арестован за то, что, получив приказание, выполнял его не спеша, т.е. не очень «резко сокращался», как говорят на флоте. Во Владивостоке штаб флота расположен аккурат напротив пирса, где стояли боевые корабли, и с двенадцатого этажа здания Адмиралу было видно всё. Очень часто он производил вылазки на стоящие под боком корабли, брал с собой нескольких матросов – представителей комендатуры и помощника коменданта, которого он ранее арестовывал; теперь этот помощник исполнял любые приказания адмирала и сокращался гораздо резче, чем следовало. После посещения Адмиралом какого-нибудь корабля как минимум десяток матросов препровождались на гауптвахту, бывало, к ним присоединяли и нескольких младших офицеров. Адмирал приезжал на персональной машине, а за ним всегда следовал комендантский автобус марки «ПАЗ», который на флоте ласково окрестили «чёрным воронком», хотя ни окраской, ни очертаниями он никак не напоминал зловещего автомобиля тридцатых годов.
Об Адмирале сразу же пошли легенды, возможно, что некоторые его крылатые выражения были и придуманы, но наверняка не бывает дыма без огня. Он любил подчёркивать, что он – крестьянин, не обременённый интеллектом. «Математика мне пригодилась один раз в жизни. Когда у меня ветер снёс за борт фуражку, я согнул проволоку интегралом и достал фуражку из воды», «Моя мать – безграмотная крестьянка, она в слове из трёх букв делает четыре ошибки», – второе выражение он произнёс при посещении моего корабля. Тогда он был в хорошем настроении и забрал на гауптвахту всего пятерых матросов. До его прибытия на флот процедура оформления на гауптвахту арестованных за проступки воинов была настолько трудной и мучительной, что с первого раза, как правило, не удавалось сдать нарушителя на перевоспитание. Сидит перед офицером наглый прапорщик или мичман, проверяет у матроса всё – начиная от носков и заканчивая шапкой. Если на каком-нибудь атрибуте форменной одежды нет подписки, соответствующей данным нарушителя или она сделана нечётко – приходите завтра. Теперь же, привозя арестованного, достаточно было сказать, что его арестовал Адмирал, и можно было не беспокоиться ни о чём, привозить нарушителя хоть в чём мать родила – его без лишних слов тут же брали под своё заботливое крыло должностные лица гауптвахты.
Рассказывали, что многие старшие офицеры, которые были на разборе учений, производимых Адмиралом, падали в обморок, некоторые получали сердечные приступы, ибо в выражениях крестьянский сын не стеснялся. Однажды, как мне рассказывал мой сослуживец, Адмирал проводил какое-то совещание, и к командиру бригады, сидящему в зале, несколько раз подходил оперативный дежурный в звании капитана 2 ранга. Комбриг сидел в середине первого ряда, и поэтому дежурный вынужден был наклоняться, чтобы доложить информацию, и к Адмиралу, кроме как задом, по-другому расположиться не мог. Адмирал дважды или трижды косился на партерную позицию дежурного и не выдержал. С криком: «Пошёл на…, подполковник!» – он разогнался и вонзил свой царственный ботинок в худой зад непочтительного военнослужащего.
Как-то раз на нашем корабле расположился штаб объединения, и на предстоящие учения к нам приехал Адмирал. Естественно, он был встречен с трепетом, граничащим с ужасом и почтением, весьма похожим на лизоблюдство. На совещание он пришёл в трико, тапочках и в майке. Сел за стол, велел подать себе чаю, стал шумно его прихлёбывать и начал заслушивать флагманских специалистов. Когда начал докладывать первый, он тут же прервал его.
– Ни хрена ты не знаешь, работаешь по шаблону, доложи мне физику процесса.
Флагманский, позеленев от страха, начал что-то блеять. Адмирал, выматерив его и обозвав непотребными словами, пообещал подумать о соответствии флагманского занимаемой должности, затем перешёл к другому. Процесс повторился. На этом совещании сидели офицеры с кораблей, которым Адмирал предложил самое сладкое кушанье – мелко нарубленное рагу из их начальников. Вскоре очередь дошла и до нашего флагманского специалиста, уважаемого нами человека, щёголя и красавца. Наш капитан 1 ранга был всегда уверен в себе, несуетлив, немногословен, умён и сообразителен. Несмотря на то, что доклад его был обстоятелен и толков, этого уважаемого человека Адмирал также унизил и оскорбил. Мы, младшие офицеры, опустили головы, было невыразимо стыдно. Потом он, развалившись в кресле, в трико, майке и тапочках, заявил нашему флагманскому:
– А ты, наглец, стоишь перед адмиралом с не застёгнутой верхней пуговицей на рубашке! И вообще все вы здесь в кабаке, что ли?
Все судорожно стали застёгиваться. Минуты три длился нескончаемый полив мата крестьянского сына на ни в чём не повинных потомков пролетариев, хотя кто знает, возможно, наш флагманский происходил из дворян, но чувство собственного достоинства господа большевики выбили из всех категорий бывших подданных Российской империи. Вскоре этот срам закончился, все разошлись подавленные, но у крестьянского сына настроение, наоборот, поднялось. И вообще, может быть в далёком будущем, на Руси избавятся от исторически вбитого в нас страха перед начальником, Ведь если начальник хам, сволочь и делает жизнь подчинённых невыносимой, тогда он считается прекрасным организатором у своих начальников. «Хороший, сильный командир». – говорят о таком. Видимо, беспредельная наглость, беспардонность и полное отсутствие так называемых сегодня комплексов (совесть, человечность, интеллигентность и т.п.) способствует мощному карьерному взлёту людей, подобных Адмиралу, хотя я не отрицаю его великих организаторских способностей, и думаю, что все, кто Адмирала знал, со мной согласятся.
Однажды оперативный дежурный бригады, расположенной под окнами штаба флота увидел, как баркас одного из кораблей, стоящих у пирса, прошёл к своему кораблю между стенкой и швартующимся в это время кораблём, что категорически запрещается Международными правилами предупреждения столкновения судов (МППСС). Парень он был с юмором и решил разыграть старшего на баркасе, тем более они были хорошо знакомы. Позвонив на корабль, он позвал к телефону совершившего грубый морской проступок офицера и сказал:
– Ну ты, Серёга, даёшь! Ты сейчас подрезал швартующийся пароход, и тебя увидел Адмирал. Иди, он тебя вызывает.
– Всё, труба мне! – чуть не зарыдал Серёга. – Чёрт меня дёрнул торопиться!
– Суши сухари! – «посочувствовал» дежурный. – Сейчас он разрубит твой член на пятаки.
Серёга, рыдая, побежал к командиру корабля. Командир пришёл в ужас и спросил:
– А мне с тобой идти надо? Что сказал оперативный?
– Да ничего не сказал.
– Ладно. – сказал, подумав, командир. – Я с тобой пойду, но в кабинет к Адмиралу ты зайдёшь без меня, а я в приемной подожду. Ежели что, кликнешь.
И они, стеная и плача, отправились на экзекуцию. Дежурный же, хохоча, стал рассказывать эту историю своему сменщику.
– Пусть знает, салага, как подрезать пароход при швартовке! – сказал он ему. – Потопчется на КПП и вернётся, пропуска в штаб у него нет, тогда и расскажу правду.
– А ты разве не знаешь, что к Адмиралу пропускают без пропуска, достаточно сказать, что к нему идёшь. – заметил сменщик.
– Да ты что! – похолодел дежурный. – Первый раз слышу.
– Звони быстро, может, ещё не ушёл.
– Да ушли они с командиром в штаб флота минут пять назад. – сообщил дежурный по кораблю ошалевшему от страха оперативному.
В штабе флота служил однокашник оперативного.
– Юра, срочно перехвати Серёгу! – оперативный был близок к панике. – Что, к Адмиралу правда без пропуска можно попасть? – он уже хватался за соломинку.
– Да давно уже такой порядок, ты что, не знал? Бегу…
– Давай, Юра, давай, выручай, если он попадёт к Адмиралу, мне кранты!
Юра побежал. Оперативный знал, что у кабинета адмирала всегда стоит очередь, состоящая из старших офицеров, и очень надеялся, что старший лейтенант к адмиралу попадёт не сразу. Юра опоздал.
– Иди, родной, иди! – капитаны первого и второго рангов с радостью уступили очередь на «эшафот» молодому старшему лейтенанту, надеясь, что им меньше достанется.
– Чего тебе, салага, надо? – Адмирал встретил старшего лейтенанта довольно приветливо.
– Товарищ адмирал, я больше не буду! – зарыдал старший лейтенант.
– Чего не будешь? Говори толком.
– Корабли подрезать… При швартовке…
И Серёга, как на духу, всё рассказал Адмиралу. Через двадцать минут на гауптвахту отправились и оперативный, и Серёга. Правда, Адмирал долго смеялся и дал им по всего лишь по пять суток, они его здорово развеселили. Серёгин командир тут же получил личную аудиенцию у Адмирала, после которой долго ходил, держась за сердце.
Адмирала вскоре перевели в Москву, своему стилю общения с подчинёнными он не изменил. Но вскоре началась смута, прошу прощения, перестройка. Народ осмелел. Рассказывают, что кто-то из отчаянных офицеров, а может быть, просто доведённый до отчаяния человек, записал речь адмирала на разборе так называемых «полётов», обращенную к подчинённым, на диктофон, и плёнку передал средствам массовой информации, после чего Адмирала тихо спровадили на пенсию. Видимо, было в его речи что-то такое, что удивило видавших виды журналистов, и дальнейшая служба Адмирала перестала быть нужной Родине.
Альтернативщик застойных времён
Февраль 1982 года.
– Ты знаешь,– сказал мне мой друг-сослуживец Витька, – есть у меня один воин, который вызывает смутное беспокойство.
– В каком плане? – откликнулся я. Мы часто делились своими проблемами друг с другом, и эти проблемы после обсуждения решались гораздо быстрее и с лучшим качеством, чем когда её пытался решить один, недаром в известной поговорке приоритет отдаётся двум головам.
– Не могу понять… Недавно этот воин заявил мне, что в случае военных действий стрелять во врага не будет, потому что это противоречит его жизненным убеждениям.
– А ты сказал ему, что тогда свои выстрелят в него?
– Да сказал, мне, говорит, без разницы, не могу в людей стрелять.
– Шланг он у тебя! – убеждённо сказал я. – И служить не хочет. Тащи его сюда, хочу поговорить с ним, а потом тебе скажу, что за птица, но на сто процентов уверен, что шланг. Как, кстати, его фамилия?
– Фикалов…
– Однако! – захохотал я. – С такой фамилией на Руси можно хорошую кличку заработать.
– Да нет, через «и» пишется. – тоже засмеялся Витька. – Пока вроде без клички ходит.
– А служит сколько?
– Месяца три, как пришёл на корабль. Значит, скоро год будет.
– Ну, давай сюда твоего Экскрементова.
Ситуация нестандартная. Надо бы подсказать Витьке доложить об этой проблеме по команде, а оттуда она уже перейдет к нашим бездельникам, именуемых политработниками, это их хлеб, но хотелось бы воочию обозреть умного, несомненно хорошо продумавшего свои действия по досрочному увольнению в запас, красноармейца.
Мне рассказывали случай, когда один офицер несколько лет изучал основы и тонкости православия и однажды вышел на построение в гражданской форме одежды и с крестом на груди, крестясь на восток и отбивая поясные поклоны. Наши «попы Гапоны» (некоторые так называют на флоте политработников) сперва стращали его всеми физическими карами, но, когда убедились, что запугать мужика не удаётся, попытались его прищучить на знании Законов Божьих, пригласили богословов. «Уверовал!» – был вердикт специалистов. Парня срочно признали умственным пролетарием и уволили в запас по состоянию здоровья. Диагноз – что-то вроде врождённого кретинизма. Уходя с корабля, он выбросил церковную литературу за борт. Так это с офицером было, с ними хлопот побольше, офицеров так просто не увольняют, к матросам не предъявляются столь жёсткие требования, хотя здесь наверняка парень тоже здорово готовился.
– Разрешите? – после стука в каюту несмело вошёл среднего роста, темноволосый, с очень живым лицом и умными глазами матрос. – Товарищ старший лейтенант, матрос Фикалов по вашему приказанию прибыл.
– Заходи, присаживайся. – Я старался не смотреть на него, когда он представлялся, чтобы по моим глазам он не догадался, какие чувства вызывает у меня его фамилия. Ну хватит. Не виноват же человек, что у него такая фамилия. Кстати, у моего товарища служили в подразделении два друга по фамилии Тупицын и Дураков, умнейшие, как он говорил, ребята.
– Ты сам откуда?
– Из Москвы.
Понятно. Теперь многое прояснилось. Москвич, значит. Нет среди москвичей простых ребят. После стандартных вопросов с моей стороны о родителях, о том, где учился, давно ли призван, я перешёл к делу.
– Я слышал, что ты пацифист.
– Не совсем. Просто я не могу стрелять в человека, даже если это мой враг.
Парень явно интеллектуально подкован, к тому же учился в институте, за что выгнан, я выяснять не стал. Я начал вводить приемы политработников – напоминал о защите Родины, о трибунале во время войны, а время тогда было предвоенное, смотрели мы со Штатами друг на друга через прорезь прицела, о том, что мужчина – просто защитник Родины, на все мои аргументы он отвечал одной фразой: «Не приемлю».
– Ну хорошо. – сказал я. – А если на твоих глазах будут убивать твоего самого близкого человека, что будешь делать?
– Буду спасать, но без применения оружия.
– Тогда тебя шлёпнут, а потом расправятся с твоим близким.
– Этого я уже не увижу.
Я задавал много провокационных вопросов, но парень ни разу не дол слабину. Твёрдо стоял на своём, причём позицию Платона Каратаева о непротивлении злу отстаивал лишь частично. Ну не может он взять в руки оружие, и всё.
– Шланг он. – подтвердил я Витьке свой первоначальный диагноз. – Но шланг очень умный и хорошо продумавший свою линию поведения. Срочно докладывай по команде. Деваться некуда.
– Да, – сказал Витька, – тут поневоле затоскуешь о Шуре Ухтееве.
Шура Ухтеев – недавно уволенный в запас исполнительный и инициативный воин. Прослужил он, по-моему, года полтора. В поведении его проглядывалась явная аномалия, но служил он не за страх, а за совесть, выполнял все приказания беспрекословно, точно и в срок. Иногда, правда, доставал командира подразделения бредовыми идеями, которые у нормального человека никогда бы не возникли. Он был безопасен и предсказуем, за старание и исполнительность стал отличником боевой и политической подготовки, и лишь впоследствии выяснилось, что Шура был из семьи потомственных идиотов, правда, был подвержен идиотизму в наименьшей степени среди своей родни и каким-то образом прошёл все медицинские комиссии. На корабле поведение Шуры оценили не сразу, а потом командир подразделения, справедливо опасаясь неадекватности подчинённого, доложил по команде, и Шуру уволили в запас с соответствующим диагнозом. Но перейдем к Фикалову.
Командир корабля, получив доклад о нестандартном поведении воина, тут же произнёс историческую фразу, обращаясь к заместителю по политической части: «Пора перековывать мечи на орала».
Машина закрутилась. Наш заместитель командира корабля по политической части (Большой Зам) был страстный любитель беседовать с диссидентами, проникать, как он говорил, в их психологию. Один мичман, вдребезги напиваясь, шёл к нему на покаяние именно в виде «еле можаху», несколько часов они беседовали на разнообразные темы, после чего мичман, заливаясь слезами, шёл спать. «Отпущение грехов» – так называлось среди мичманского состава это мероприятие. Как ни странно, но мичман ни разу не был наказан.
Вот и теперь Большой Зам целыми днями проводил беседы с новоявленным диссидентом, причём беседовал с ним с глазу на глаз, никого не приглашая в собеседники, а на вопросы командира туманно отвечал: «Работаем, товарищ командир». «Смотри, замполит, – резюмировал командир, – как бы он тебя в свою веру не обратил, будете на пару с ним петь псалмы о миролюбии. Пора делать выводы!» Большой Зам выводы сделал – отправили парня туда же, куда ранее отправляли Шуру – на обследование в девятое отделение военно-морского госпиталя флота, именуемое в народе «дурдомом». А что оставалось делать? Тогда не было понятия «альтернативная служба», а поведение Фикалова в рамки советской доктрины не укладывалось, его надо было или сажать в тюрьму, или признавать умственным пролетарием. В тюрьму – вроде бы не за что, все приказания выполнял в срок и служил нормально, случая же проверить его в боевой обстановке не представлялось. Да и сажать в тюрьму – пятно на корабль, кому это надо?
Диагноз Фикалову поставили быстро, сейчас не помню, какой. Что-то вроде вялотекущей шизофрении в стадии ремиссии. С таким диагнозом служить нельзя, а через год-два он вроде бы снимается с человека, чем наш альтернативщик и воспользовался – через год восстановился в институте и регулярно, в течение нескольких лет поздравлял Большого Зама с государственными праздниками, подписывая открытку «…студент такого-то курса такого-то института Фикалов». Большой Зам сокрушенно рассказывал об этом на собраниях офицерского состава, прибавляя: «Каков мерзавец, а?!».
Размышления о работе кадровых органов военно-морского флота.
Не претендуя на истину…
В военно-морском флоте Советского Союза было несколько специальностей, на которые в своих утопических фантазиях я мечтал попасть, т.к. объем выполняемой ими работы не шел ни в какое сравнение с тем грузом, который тащили мы – строевые офицеры. Это, на мой взгляд, политработники, особисты и специалисты кадровой службы (кадровики). О политработниках разговор отдельный, об особистах рассуждать себе дороже, даже пальцы задрожали, стал промахиваться мимо клавиатуры, их мы рассматривать не будем. А вот о кадровиках имею своё, возможно, отличающееся от общепризнанного, мнение.
На кораблях должность кадровика была нештатной и хлопотной, т.е. тебя дополнительно драли, а денег за это не платили. Сам я по молодости лет некоторое время исполнял обязанности нештатного кадровика корабля, работа мне нравилась и делал я её с усердием и увлечённостью, хотя основная моя специальность вообще не предполагала свободного времени. Потом уже мои обязанности по кадровой службе перекинули на другого, менее занятого, офицера. Так что на корабле кадровиком может быть любой офицер, и ничего, кроме головной боли, от этой должности он не приобретёт.
Номенклатурная жизнь кадровика военно-морского флота начинается, когда его должность становится штатной. Здесь он уже хозяин судеб многих людей. Он может, к примеру, посодействовать переводу на вышестоящую должность, ускорить или замедлить прохождение представления на присвоение очередного воинского звания, может не сделать запись в личное дело, после чего человеку приходится доказывать, что он не верблюд. Может по запросу, не заглядывая в личное дело, стереотипно ответить, что льготы не положены, и человеку не платят надбавки многие годы, что, в частности, произошло со мной, и кадровику за это ничего не было, словом, может многое. Решающее слово, конечно, было за командованием, но кадровики в данных случаях играли далеко не последнюю скрипку. Интересное наблюдение: когда нужно было что-то сделать для Системы (в данном случае Системой я именую государство), кадровики военно-морского флота действовали мгновенно, когда нужно было что-то сделать для человека, человек, как правило, делал это сам. «Ищи место!» – стандартный ответ флотских кадровиков на вопрос военнослужащего о желании продолжить службу на должности, предполагающей улучшение жизненных условий и просьбе к кадровикам помочь в решении этого вопроса. Мало того. Найдя место, человек сам готовит документы, визирует их у должностных лиц, привозит в кадровые органы, словом, делает работу тех, кому платят за это деньги.
Расскажу о нескольких случаях, произошедших со мной лично. Был я молодым лейтенантом и служил на Балтийском флоте. Тогда были очень напряжённые отношения Вьетнама с Китаем, и довольно много офицеров переводились на Тихоокеанский флот (ТОФ) с других флотов. Перевели и меня, причем, когда спрашивали, хочу ли я перевестись, я ответил категорическим отказом. Через неделю меня оповестили о том, что приказ Командующего Балтийским флотом с формулировкой «перевести в распоряжение Командующего Тихоокеанским флотом» в отношении меня готов, и я должен немедленно направляться к новому месту службы. На ТОФе мне предложили на выбор три корабля, я выбрал, но меня опять направили не по моему желанию, причём приказы Командующего ТОФ и командира объединения, где я продолжил службу, были свёрстаны за один день, с редкой, даже для того времени, скоростью.
Впоследствии меня часто кидали на должности, где я нужен был Системе, и все приказы готовились и исполнялись мгновенно, сам я и пальцем не шевелил.
Старшего лейтенанта я получил вовремя, тогда на всех одновременно готовились представления, поэтому здесь я также ничего не делал. А вот капитан-лейтенанта мне пришлось получать с опозданием, и эта эпопея мне помнится до сих пор. Представление на присвоение очередного воинского звания на себя я написал сам, благо опыт работы в кадрах имелся, собрал подписи всех начальников и понёс его в дрожащих руках в кадровый отдел объединения. Начальник отдела кадров сказал мне, чтобы я оставил документы, он потом посмотрит. Мы часто выходили в море, и возможность побывать у него появилась у меня только через неделю.
– Ты тут переделай кое-что. – доброжелательно сказал он мне. – Может на флоте не пройти.
Я принес ему переделанное представление.
– Теперь жди, заходи сюда, узнавай. Где-то через месяц должен подписать Командующий флотом.
Воинское звание – один из главных стимулов в службе офицера. Задержка звания – тяжелое дисциплинарное, но больше моральное взыскание. Когда смотришь на своих сверстников и однокашников, имеющих на одну звёздочку больше, становится как-то неуютно, правда, со временем привыкаешь, но «жаба» всё равно давит до тех пор, пока это звание не получишь, поэтому задержка еще на одну неделю не способствовала поднятию настроения.
Ровно через месяц я опять помчался к кадровику.
– Пока ещё не пришел приказ, даже не знаю, подписан ли он. Зайди завтра. – кадровик был сама доброжелательность.
– Завтра мы на неделю в море уходим.
– Ну зайди через неделю, твоё звание от тебя не убежит.
– А вы не могли бы позвонить на флот и узнать, как там дела?
– Ты знаешь, там кадровик, отвечающий за присвоении званий, заболел, будет только завтра.
Вот так. Надо держаться, видно было, что отмахивается от меня мужик. И ничего не сделать – ни в морду дать, ни матом покрыть. Ладно. Подождем.
Через неделю я опять был у него. Он долго рылся в карманах, нашёл какую-то измятую бумажку и сообщил мне номер приказа. Я вроде бы должен был скакать от радости, но радости не было никакой.
Через определённое количество лет у меня появилась возможность уйти с корабля. Я пошел к своему старому знакомому. Это сейчас я знаю, что нечего было там делать, а тогда наивно полагал, что мне помогут, или хотя бы дадут совет.
– Ищи место, – сказал мне кадровик.
– А может быть, товарищ капитан первого ранга, – робко сказал я, – вы подскажете, где я смогу это место поискать?
– Ну, милый мой, это твоё личное дело. Походи по береговым частям, съезди в ТОВВМУ (Тихоокеанское высшее военно-морское училище), наконец. Хотя я не думаю, что тебе удастся найти приличную должность, ты же беспартийный.
Это верно. Главным критерием продвижения по службе считалось членство офицера в нашей родной коммунистической партии. Я тогда не вступал в партию, потому что из убеждений считал себя недостойным, хотя возможность такая неоднократно имелась.
– И что, теперь, значит, спасение утопающих – дело рук самих утопающих? – я начал закусывать удила.
– А ты как думал? Нянек в военно-морском флоте нет.
– А кадровые органы есть?
– Слушай, иди отсюда, мне работать надо! Пришёл, понимаешь, капитан-лейтенант права качать! Один ты, что ли у меня?!
Ну вот и поговорили. Ладно, будем искать. Побывав в нескольких местах, я понял, что слова о нерушимом блоке коммунистов и беспартийных – чистой воды фикция. «С беспартийными мы даже не разговариваем.» – так мне сказали в двух местах. Правда, вскоре мне предложили тяжёлую должность командира полностью разваленной береговой части. Я согласился. Здесь я уже был нужен Системе, и за считанные дни приказ о моем переводе был подписан.
В то время имелся приказ Министра Обороны, гласящий, что военнослужащий, прослуживший в местностях, приравненных к Северу определённое количество лет, имеет право на перевод в центральные области страны. Правда, этот приказ до нас не доводили, хотя знали о нем все, но воспользоваться правом на перевод согласно этому приказу удавалось далеко не всем. Я нашёл себе место в частях центрального подчинения, и эпопея стала повторяться. Написав представление о переводе меня к новому месту службы, я собрал подписи всех начальников и привёз его в штаб флота. Будучи тогда в звании капитана второго ранга, я вручил представление вежливому капитан-лейтенанту уже без дрожи в руках.
– Когда представление уйдет в Москву? – голосом начальника спросил я.
– Мы постараемся подписать его в ближайшее время. – туманно ответил капитан-лейтенант.
– Подписать в принципе вы можете хоть завтра.
– Да что вы, товарищ капитан второго ранга, документ должен вылежаться и сок дать…
Правильно. Всё правильно. Имею дело с типичным представителем славного племени кадровиков.
– Ну хотя бы в течение месяца?
– Это можно.
Я не особенно спешил переводиться, можно было подключить имеющиеся у меня связи, но необходимости не было. В общем, документ ушёл через полтора месяца, причём отслеживал я его на всех этапах. Перевод состоялся.
– Всю жизнь я прослужил в строительных войсках. – сказал мне на новом месте службы сослуживец-майор, но такого бардака, как в кадрах военно-морского флота, не встречал. Ты уж извини.
– А как у строителей с этим дела? – вместо ответа спросил я.
– У строителей кадры для людей, а не люди для кадров. Вот, к примеру, я до сих пор не знаю, как присваиваются воинские звания, как происходит перемещение на должность, а уж о том, что я имею право на перевод, отслужив десять лет в местах, приравненных к Северу, мне стройбатовские кадровики все уши прожужжали. Когда я прослужил девять с половиной лет в Казахстане, меня вызвал кадровик и предложил мне три места для дальнейшего прохождения службы в средней полосе. Даже на карте указал, где эти три места находятся. У меня была одна задача – ткнуть пальцем в избранное мной место, что я и сделал. За всю мою службу у меня ни разу не возникали вопросы к кадровикам. А здесь второй год бьюсь, чтобы меня признали ветераном Вооружённых Сил, всё делаю сам. Сейчас жду-с.
– А может, это в одном месте, где ты служил, были такие кадровики? – спросил я.
– Что я, в одном месте служил, что ли? Н-е- е-т, это система! У меня много знакомых из других родов войск. Все работают, как у нас в стройбате, а флотские кадровики просто козлы!
Мне трудно было с этим не согласиться. Кстати, я тоже начал хлопотать о присвоении мне звания «ветеран Вооруженных Сил», причем у меня были очень хорошие, почти дружеские, отношения с кадровиками. Получил я удостоверение через пять лет и восемь месяцев после того, как сам начал оформлять документы.
– Спасибо, ребята! – сказал я своим друзьям-кадровикам. – Не прошло и шести лет…
Они меня не поняли…
Канцелярист
.
Военная служба предполагает произвол вышестоящего начальника до беспредельных размеров. Не знаю, как сейчас, в эпоху суверенной демократии, обстоят дела, но думаю, что и сегодня формула « я начальник – ты дурак…» и наоборот тоже верна, как в доброе старое застойное время. По-разному реагировали на произвол командования офицеры: кто-то, стиснув зубы, терпел, кто-то, толстокожий, не обращал внимания, кто-то не выдерживал и после долгих мытарств уходил на гражданку, но были среди нас и такие, которые пытались, в меру своего понимания, защититься.
В нашу электромеханическую боевую часть прибыл новый офицер. Его на построении тут же представили экипажу. Вечером я побежал с ним знакомиться. «Анатолий» – представился он. У него было доброе лицо, поразительно синие, глубоко посаженные, глаза, при этом был он брюнетом среднего роста. В каюте, кроме меня, находилось несколько офицеров-механиков.
– А что, ребята, – сказал Толик, – я слышал, что командир у вас хам и сволочь?
– Это ещё мягко сказано. – выразил общее мнение один из нас. – С таким гадом ещё никому служить не приходилось.
– Ничего. – улыбнулся Толик. – Поставим его на место.
– Это вряд ли. У этого парня нет ни стыда, ни совести нет.
– И не с такими справлялись.
Толик улыбался, но было в его улыбке что-то зловещее. Неприятная была у него улыбка. Немного рассказал о себе – где раньше служил, живёт в посёлке в двухкомнатной квартире с женой и дочерью. Сам ленинградец. По званию давно должен быть капитан-лейтенантом, но из-за того, что постоянно конфликтует с начальством, уже два года перехаживает. Морскую традицию он соблюл – выставил литр водки, закуску, так сказать, представился, сам же ни разу к стакану не подошёл. На наши недоумённые вопросы сообщил, что пьёт раз в году – на Новый год выпивает фужер шампанского. Нормальный парень, решили мы. А что не пьёт, так это личное дело каждого.
С собой Толик принес здоровенный сейф, который тут же приварил к палубе каюты, на корабле у нас палубы металлические, а у него, как у командира трюмной группы, всегда была сварка любого типа, вплоть до автогеновой. Что у него в сейфе, он никому не рассказывал.
В компанию нашу он так и не влился. Когда народ расслаблялся, он сидел в каюте и что-то писал в фолиант размером с том Большой Советской энциклопедии, если же кто-то пытался заглянуть, что он там пишет, книгу он сразу же захлопывал, а на попытки узнать, что за книга, вежливо, но твёрдо отвечал: «Там моё очень личное».
К нему часто приходили матросы, он с ними вёл тихие беседы, пару раз Серёга, его сосед по каюте, заставал Толика что-то диктующим матросу, правда, при появлении соседа Толик сразу же прекратил диктовать и выпроводил ненужного свидетеля. «Странный он какой-то, – говорил нам Серега, – я его даже побаиваюсь». Одним из любимых выражений Толика было: «Я человек простой, ты меня не трогай, я вонять не буду!»
Однажды командир выстроил всех механиков и начал среди них разъяснительную работу.
– Физиономии у вас, товарищи офицеры, как будто вы только что хватанули стакан неразбавленного «шила» и не успели ни запить, ни занюхать. Все вы – сплошное алканьё.
Тут он начал перечислять всех по фамилии и каждого обзывал алкашом. Дойдя до Толика, тоже сказал, что он алкаш.