Рассказы дедов

© Роман Мартыненко, 2024

© Издательский дом «BookBox», 2024

Душа

Посвящение автору

Посвящается душе замечательного и самобытного автора, мастера слова. Прямого и справедливого, как сама Правда. В творчестве Романа Фёдоровича Мартыненко нет полутонов: чёрное – это чёрное, а белое – это белое.

Нет интриги, напыщенности, только Свет. И ещё силища тех людей, кои своим титаническим трудом и стойкостью и стали фундаментом той страны, в которой будут жить многие последующие поколения. Россия всегда славилась сильными людьми. Таков и сам автор.

Его рассказы и повести – это та самая история России в лицах и судьбах людей, простых и настоящих, как сама жизнь. В этом и кроется та самая загадка русской души, и врагам её вовек не разгадать.

Влада Викторовна Соловьёва Председатель ЛитО «Соль», председатель Клуба молодых литераторов Кубани (отделение в г. Сочи), автор проектов «Лица», «Бессмертный полк» и др.

Андрей

Городок был небольшой, скорее посёлок городского типа. Население около двадцати тысяч. По зиме городок накрывали клубы тумана. Туманы были изумительные – в двух шагах ничего не видно. Машины и люди двигались, как в манной каше. Туман заглушал все звуки. Иногда из белой пелены выныривала ослиная голова с глазами навыкате. Ингуши с ослами не церемонились, и в зиму выгоняли скотину со двора на «вольные хлеба». Зимой городок представлял собой довольно печальную, депрессивную картину.

А по весне город оживал, стряхивал с себя сырость, гнал серость. Сбрасывали с себя сонливость здания, в основном типовые хрущёвки, выкрашенные в белый и жёлтый цвета. Небольшой район частного сектора назывался Собачёвка, а весь город Малгобек или Новый город. Был ещё и Старый Малгобек.

На крыше одной из хрущёвок обосновалась ватага пацанов. После показа по телевизору фильма «Три поляка, грузин и собака»[1] в их компании крутился, заливаясь тявканьем, очередной Шарик. Ватага разрабатывала план восхождения на Эльбрус, благо до горы было рукой подать – каких-то тридцать километров. Неделю всюду подбирали бутылки: на проезд с горем пополам насобирали. Альпинистского снаряжения не было. Три бельевые верёвки, срезанные в соседнем дворе, были связаны и свёрнуты в бухту[2]. Но все понимали, что этого мало. И вот Андрей с Алиханом начали пилить затупившимся ножом телевизионный кабель. Вначале кабель не поддавался, однако перепилили два кабеля и принялись за третий. За этим занятием мальчишек застукал сосед – дед Матвей. С матами и подзатыльниками вся гоп-компания была спущена с небес на землю. Вызвали родителей. Дед Матвей живописал злодеяния мальчишек, притихших в ожидании расправы. Только Андрей попробовал найти им оправдание: мол, Высоцкий на Эльбрус лазил, а им что, нельзя?! Услышав о Высоцком, взрослые разразились гомерическим хохотом. Это напугало Андрея больше, чем предстоящее наказание.

Расправу проводили дома. Андрей получил от отца подзатыльники и наставление в придачу, что получил не за шкоду, а за то, что попался. Со временем Андрей узнал, что это главная армейская заповедь. Братьям Картоевым досталось половой тряпкой. Старший Алихан вытерпел экзекуцию молча, а вот младший Ибрагим верещал, как недорезанный поросёнок, и кричал, что виноват старший. Алихан погрозил Ибрашке кулаком и выскочил из квартиры на лестничную площадку. Из дверей напротив прорывались крики Резниковых: братьев пороли ремнём. Косте попало больше, а Женька, побегав от отца вокруг стола, шмыгнул в комнату матери. Та вступилась за своих любимцев. Хоть, по сравнению с мужем, тётя Люба ростиком была маленькая, но, перейдя в наступление, загнала дядю Гену на кухню, где ему и было найдено занятие.

Если пацаны ничего не устраивали, то подъезд жил тихой, размеренной жизнью. Дружили семьями. Шла весна семьдесят второго. Мальчишки и не догадывались, что это были самые счастливые годы.

Друг Фёдора – отца Андрея Александр Коломийцев привёз машину саженцев. Подрощенные клёны, липы, акации. О, эти ненавистные акации! Сколько мальчишеских ног пострадало от их иголок! Бегала детвора в чешках, сандалиях, а то и босиком. И не было недели, чтобы кто-то не наколол ногу. Лечились сами. Обоссав ногу, заклеивали ранку листом подорожника или одуванчика.

Деревца сажали дружно: взрослые копали лунки, а малые носили воду из квартир. Пытались копать, но взрослые их прогоняли. Коломийцев ходил, похваливал. К окончанию работ он привёз малым ящик мороженого, а мужикам два ящика «Жигулёвского» пива. Довольны были все, кроме женской половины. Они насторожились – завтра мужьям на работу! Мужики заверили жён, что всё будет в лучшем виде. Окончание работ переросло в грандиозный сабантуй.

Гулять собрались в беседке. Беседка была замечательная, большая, крашенная в ядовито-зелёный цвет, шестигранная, с шатровой крышей, увенчанной красной пятиконечной звездой. Женщинам было куплено вино, зефир, конфеты «Птичье молоко». В подъезде запахло соленьями и свежесваренной черемшой. Запах черемши перебивал все остальные и завоёвывал весь двор, проникая во все щели. Мальчишки бегали, таская посуду, мужики разматывали переноску, налаживая освещение и питание для радиолы. Мать Андрея вынесла пластинки и во дворе зазвучали ритмы танго «Брызги шампанского». Родители были молоды – дети, родившиеся перед войной или во время войны. Отцы полны сил, матери необычайно красивы, немного кокетливы. Хамзат Картоев провозгласил тост:

– Чтобы не было войны!

Вой на коснулась всех семей, а кто-то побывал и под оккупацией. Выпили, закусили. Мужики «ускорили» темп – жёны шикали на них, чтобы не частили. Потом начались танцы. Мальчишки сидели, разинув рты, – они никогда не видели, как танцуют родители. Детвора сновала под ногами взрослых, таскала куски со стола, и вся эта кутерьма продолжалась своим чередом, пока во дворе не появилась живописная компания из трёх лиц.

Лёмна и Бомба, немного подшофе: командированные болгары, штукатуры-маляры, своеобразные Тарапунька и Штепсель. Третьим был ишак. Водился за болгарами грешок – любили они ослятину. Болгары присоединились к застолью. Бомба напоил ишака плодово-ягодным вином, и, обычно меланхоличное, животное взбрыкнуло и попыталось укусить новоявленных хозяев.

Ничто не предвещало каких-либо неприятностей. Жильцы стали потихоньку расходиться по квартирам, уносили посуду, стулья, загоняли домой детей. Заметно посвежело. Двор постепенно засыпал.

В болгарах же проснулись мафиози. Они достали заначку, ещё приняли на грудь. Ишак был зарезан, туша ободрана и освежёвана. Устав от дел ратных, Лёмна и Бомба уснули в беседке. Пробуждение их было страшным. Собравшиеся на работу жильцы вышли во двор и обнаружили беседку, залитую кровью, и спящих болгар. Разбужены они были пинками и нещадно биты. Однако мужики не заметили самого главного. Пришедший участковый нашёл предмет глумления над советской властью: шкура ишака была наброшена на бюст Ленина, а голова насажена на звезду. В двухдневный срок за антисоветчину сладкая парочка была выслана из России на родину.

Дальше события развивались лавинообразно. Мать Андрея, Надежда, преподавала в школе русский, литературу и немецкий язык. Окончив институт с красным дипломом, к удивлению комиссии, при распределении она попросилась на родину, в Ингушетию, куда незамедлительно и была направлена. Через несколько дней после сабантуя в дверь постучались люди в штатском. Надежда была напугана до ужаса. У неё ещё были свежи воспоминания, как после войны такие же люди пришли за её отцом. Но об этом позже. Мать увезли, но через три часа вернули, взволнованную и напуганную. Оказывается, был подобран воздушный шар с запиской на немецком языке. Текст содержал приглашение от немецких детей к переписке со своими сверстниками. С разрешения КГБ мать развила такую бурную переписку, что отец Андрея язвил:

– Завербовали Надежду!

Ещё больше он удивился, когда мать получила приглашение из ГДР. КГБ принял соломоново решение очень быстро. Была собрана группа учителей для десятидневной туристической поездки. И она состоялась.

Через полтора месяца немцы прибыли с ответным визитом. Они побывали в Москве, Ленинграде, Новгороде, Грозном и, наконец, прибыли в Малгобек. Перед их приездом вся скотина была загнана во дворы, на улицах наведён маломальский порядок. Из рассказов учителей было известно, что немцы их чуть голодом не уморили. Наше угощение немцы запомнили надолго. Кавказское гостеприимство изумило и чуть не погубило туристическую группу. Гуляли в ресторане «Нефтяник». Шеф-повар Магомед превзошёл все ожидания. Несмотря на предупреждение вышестоящего начальства, немцев напоили до «крайнего изумления». Женская половина группы во время танцев была перещупана и мужиками вынесен вердикт: «Наши бабы лучше!». И, как потом писала немецкая подруга матери Эльза, группа пришла в себя только в Москве. Поездка до Грозного и посадка на самолёт в Грозненском аэропорту выпала у них из памяти. Да, задержись они ещё ненадолго, и дело кончилось бы больницей. Город долго судачил о туристах, о поездке наших за рубеж и о матери Андрея. А переписка с Эльзой продолжалась ещё два десятка лет.

Тимуровцы и пушка

Только город немного угомонился, Андрей с компанией снова отличились. Был объявлен сбор макулатуры, и они с жаром приняли участие, лазая по этажам, барабаня в двери. Около подъезда, щурясь от солнца и вытирая пот на лысине, сидел дед Тимофей. Старик нежился на солнышке, и вдобавок, приняв полстакана «Агдама», пребывал в наилучшем настроении. К его ногам и выкатилась из подъезда ватага галдящих пацанов. Нарушив покой старика, Алихан, самый пробивной из них, обратился к деду:

– Газет старых у вас случаем нет?

Дед Тимофей ответил:

– А полы вы, хлопцы, помоете? Ну а я вам разного хлама выдам столько, что не унесёте.

Пацаны радостно закивали в ответ, и вся компания отправилась за дедом.

В квартире стоял старческий запах, смешанный с запахом пыли. Первое, что бросилось в глаза пацанам, – ружьё, висевшее на ковре. Дед Матвей заметил интерес мальчишек к ружью, снял его со стены и, хлопнув ладонью по цевью[3], спрятал в шкаф, заперев на ключ.

Пацаны развили такую деятельность, что дед похвалил:

– Тимуровцы!

Он употребил ещё вина, и у старика открылся дар красноречия. Вспоминал дед молодость, каким он «гарным хлопцем был, да какая у него жинка была». Дед ушёл в воспоминания, а пацанов заинтересовала одна вещь на трюмо: там стоял медный макет пушечки с кучкой ядер. Андрей карандашом постучал по стволу пушечки и привлёк внимание старика. Дед Матвей вынырнул из воспоминаний, забрал у Андрея карандаш и, действуя им как указкой, начал рассказывать об устройстве пушки. К оружию мальчишек тянуло, как магнитом. Они засыпали деда вопросами, забыв о недомытых полах и макулатуре. Дед изрядно устал от разговоров, снова приложился к бутылке, и его потянуло в сон. Мальчишки были так увлечены моделью, что не заметили, как дед уснул. В этой суете открылась дверца трюмо, и перед их глазами предстало сокровище: три банки пороха «Сокол». У пацанов дыхание перехватило – такое богатство!

Бои в Ингушетии шли жестокие, и земля была нашпигована патронами, гильзами, осколками. Отец Андрея, копая котлован под больницу, достал ковшом пятидесятикилограммовую бомбу. Сообщил по инстанции, стал ждать сапёров из Грозного. Прождав два дня, он засунул бомбу в мешок, погрузил её в уазик начальника стройки и доставил этого «поросёнка» в военкомат. Грохнул мешок с поклажей на стол военкома, прибавив на словах, где он видел майора и всю его домовую книгу.

Мальчишки прекрасно понимали ценность свалившегося на них счастья. Пока дед спал, порох был заменён на манку. Всю эту операцию проделали без зазрения совести. Забрав выделенные газеты, компания удалилась. Конечно, их одолевал страх: что будет, когда кража обнаружится?

Перед гоп-компанией встала дилемма: сделать пушку или ракету? Перессорились, обсуждая, и только страх объединял и сближал. В конце концов всё решил жребий. Кинули монету – выпала пушка.

Дед Матвей сидел на обычном месте, отмахиваясь веткой сирени от мух. Он уже обошёл ближайшие дворы, набрал две авоськи пустых бутылок и прикидывал, что ему купить. Боком, как крабы, к нему подбирались Алихан и Андрей. Поднесли две пустые бутылки и начали исподволь задавать вопросы о пушке. Старик, пребывая не в лучшем настроении, буркнул:

– Идите к чёрту!

Компания обшарила все дворы в поисках трубы для пушки. Дважды подрались с соседскими пацанами, мол, чего они лазают по чужой территории. Драки заключались в забрасывании друг друга камнями и стрельбе из рогаток. До рукопашной доходило редко, но и так были и синяки, и разбитые головы. Всё кончалось тем, что обе компании были пороты родителями и заключалось временное перемирие. Никто не знал причины вражды между дворами. Пацаны дрались, просто дрались. Был и свой кодекс. Если дрались один на один, то в руках ничего не должно быть. Лежачего не били. Дрались до первой крови.

Вернувшись в свой двор, застали деда на лавке, но уже опохмелённого. Старик разглагольствовал о политике – читал бабкам политинформацию. Найдя свободные уши, старик вещал в манере диктора Кириллова. Бабкам он уже порядком надоел, и они не знали, как отвязаться от старого хрыча. Спасло их появление мальчишек. Дед махнул рукой в глубину двора и сказал:

– Вот вам, хлопцы, пушка!

Посреди двора из куска бетона торчал обрезок трубы. Дед объяснил, как больше наклонить трубу, и пообещал сделать щит, как на его «сорокопятке»[4] или, как её ещё называли, «прощай, Родина».

На следующий день, вооружившись лопатой, мальчишки начали подкапываться под кусок бетона, потратив на это весь день. Уставшие, чумазые, разошлись по квартирам. На вопрос матери: «Что делали?» Андрей буркнул: «В партизан играли».

Утром Андрей стащил у отца ручную дрель – начали сверлить трубу. Меняясь по очереди, прикусив язык от усердия и плюя на ладони, сверлили дырку. Взрослые на работе, бабкам дела нет до них: возятся, не орут, не носятся вокруг, даже их Шарик притих, не визжит. Дед с апломбом заявлял, что это он их озадачил – второй день тишина во дворе, и требовал с бабок полтинник.

Под вечер, переломав свёрл без счёта, потеряли всякую надежду. Неожиданно сверло провалилось вовнутрь. Никто не обрадовался. Спрятали дрель и поплелись по домам. Следующий день был потрачен на поиски, чем зарядить орудие. Теперь труба с дыркой была Орудием. Пробовали засунуть какой-нибудь голыш, перебрали кучу камней – не лезли, хоть убей. Тут Женька случайно сунул молоток в «дуло» пушки, и он вошёл! Ручка молотка была срочно отпилена – ядро найдено! Стрелять решили на следующий день.

С нетерпением дождавшись ухода родителей на работу, компания высыпала во двор. Из тайника извлекли краденый порох, отсыпали малую толику для затравки, следуя рецепту деда Матвея. Основная масса пороха пошла в ствол пушки. Нашли тряпку в качестве пыжа и кинули в ствол молоток. Стрелять решили по старому тракторному прицепу, стоящему в пятидесяти метрах от пушки, – лучшей цели не нашли. Боясь, что пушка не выдержит, натёрли кусок шпагата порохом. Поджигать вызвался Алихан. Сломав от волнения две спички, поджёг шпагат, и все бросились врассыпную.

Секунды показались вечностью. Наконец грохнул выстрел. Мальчишки были так ошарашены грохотом, что даже не поняли, что мимо них просвистела смерть. Через несколько минут они вернулись к своему орудию. Точнее, к тому, что от него осталось. Первое, что бросилось в глаза – труп Шарика. Щенок не успел убежать и попал под взрыв. Это была первая смерть, которую видели мальчишки, и она потрясла их. Следующим пострадавшим стал «учитель и наставник» дед Матвей. У него случился сердечный приступ, и он был увезён в больницу. Куски бетона выбили пять окон. Выстрел был снайперским – молоток пролетел сто пятьдесят метров, вынес окно на втором этаже и расколол бюст Льва Толстого.

А затем последовала всеобщая порка. Подъезд орал, визжал на все голоса. Родители вгоняли пацанам ум в задние ворота. Неделю никто не показывался во дворе. За это время выписался из больницы дед Матвей. Ходил по двору, показывал следы от капельниц и, сшибая пятаки и гривенники, костерил «хреновых тимуровцев». Повзрослев, Андрей говорил:

– Больше бы пороли, умнее был бы…

Деды

Все мы называемся русскими. Но в нашей крови столько намешано, что найти чистокровного русского очень трудно. Разве что где-то в Архангельской губернии, да и то, возможно, будет примесь варягов.

В крови Андрея была замешана такая гремучая смесь, что сам чёрт ногу сломит. По материнской линии в нём была польская кровь. После последнего польского восстания шляхтичи Рудачинские были высланы на Кавказ. Оказачились и осели в станице Терской под Моздоком. Прадед Андрея Ефтей был застрелен во время погони: угнали чеченцы станичный табун, и во время перестрелки попала шальная пуля в прадеда. Слава богу, успел казак сына сделать. Нарекли Григорием. Так появился один из дедов Андрея.

Второй дед – Емельян – был коренным терским казаком. Отец его, Федосей, умыкнул чеченку Ассет, которую крестили и нарекли Анастасией. Сам дед Емельян мужчина был высокий, крепкий, видный. Здоровья и силы неимоверной: сгибал пятаки, подковы разгибал. Висли бабы на нём гроздьями. Подвыпив, дед слегка куражился:

– Что я! Вот дед был казак, отец – сын казачий, а я так – хрен собачий!

И пошла кочевать по роду дедова поговорка.

Воевали оба. Но по-разному сложилась военная судьба дедов. Емельян отвоевал и Финскую, и Отечественную. Дошёл до Кёнигсберга, был тяжело ранен. Иконостас орденов и медалей. На просьбу внука рассказать о войне только отмахивался, говоря:

– Вой на – это кровь, говно, грязь.

Бывая с дедом в бане, внук трогал дедов шрам и спрашивал:

– Где ты поцарапался?

Дед отвечал, что это его немецкая кошка поцарапала.

Дед Григорий представлял из себя и обликом, и поведением бравого солдата Швейка[5], только на советский манер. Швейку был поставлен диагноз «полный идиотизм». Под этот диагноз попал и дед Григорий. Жениться он не хотел, так прабабка плетью загнала его под венец. Женили его на батрачке Анне (будущей бабушке Нюре). Родила она двух дочерей – Надежду и Нину.

А как дед Григорий выжил в этой войне, одному богу известно. Служил он связистом, был ранен и под Керченской переправой попал в плен. Вот что он рассказывал:

– Подошли, значит, к проливу. Тут-то мне в ногу пуля попала. С самолётов немецких стреляли, бомбили. Их уйма налетала. На суше тела лежат. В море рыба глушёная вперемешку с трупами. Катера, корабли винтами рубят трупы – море бурое от крови. Самые бойкие и хваткие на катер загрузились и поплыли. А меня отпихнули, я на берегу остался. Около разбитой машины сижу. Тут снова самолёты налетели, давай бомбы кидать. Бомба в катер попала. Крик страшенный поднялся. Катер горит, море горит, вопль дикий стоит над бухтой. А в скором времени и немцы подошли. Тяжелораненых расстреливают, у мёртвых зубы золотые ногами выбивают, в сидорах[6] солдатских роются – всё делают не спеша, основательно. Не пропускают ни одного убитого, в карманы лезут. Хозяйственный, видно, народ. А я сижу около машины и плачу. Себя жалко, погибших жалко, девок своих жалко…

Видно, тогда и произошло что-то с психикой деда. Дед продолжал:

– Подошёл немец, ткнул в спину прикладом, буркнул «вэк» – иди, значит, и махнул рукой в сторону огромной толпы.

О лагере дед почти ничего не рассказывал. Говорил только:

– Голодали страшно и умирали сотнями.

Как он выжил в этой преисподней – чудо. Видно, спасли его детские молитвы дочерей. Как говорила мать, молили за папаньку каждый день деву Марию.

Все семьи хлебнули горя полной горстью. Погибшие были в каждой семье. Семья Рудачинских попала под оккупацию, немцы ворвались в старый Малгобек. Бабушка Нюра только и успела угнать и спрятать в лесу корову. Впоследствии, благодаря этой корове, выжили дети шести семей. Оккупация продолжалась три месяца. Немцы повыгоняли жителей из домов. В хате Рудачинских поселились четыре офицера, а семья приютилась в погребе. С бабушкой и сёстрами жил двоюродный брат Алексей. Бабушка обстирывала немцев, и за это ей перепадали крохи для детей. Один из офицеров заподозрил Алексея в краже хлеба. Поставил подростка к клёну и расстрелял. Неделю хоронить не давали.

Но хуже немцев были румыны. Бабушка называла их казнью египетской. После войны бабы, ругаясь между собой, обзывали друг друга румынками. Не шлюхами подзаборными, а именно румынками. Тащило это наказанье Божье буквально всё подряд. Нельзя было даже детский горшок на плетень повесить – упрут.

Немцы так называемых союзников презирали, те платили немцам той же монетой. Как-то, упившись до поросячьего визга, румыны устроили с немцами перестрелку. Были погибшие с обеих сторон. Впоследствии немцы перестреляли остаток «вшивой» команды. Немцы, как пришли внезапно, так же внезапно и исчезли, будто кошмарный сон. Наверное, испугались повторения Сталинграда. Отошли, оставив Малгобек, а потом откатились и от предгорий Кавказа.

Станица Вознесеновская, или просто Вознесеновка, под оккупацию не попала и её ужасов не переживала. Но фронт проходил в двух километрах от станицы – и бомбёжки, и обстрелы её не миновали. Федя (будущий отец Андрея) с сестрой сидели в подвале, пережидая очередную бомбёжку, а в соседнем погребе, под войсамолётов, их мать Маруся рожала им брата. В станице мало что осталось целого: жили в землянках, в погребах, в несгоревших сараях.

Я пишу об этом для того, чтобы наши внуки помнили и передавали своим детям и внукам историю о том, что пережили их предки. Как сражались и поднимали страну из руин. Я хочу, чтобы внуки гордились своими дедами, чтобы помнили, что они РУССКИЕ!

Дед Григорий вернулся из плена, временами чудил. В сорок шестом за деда взялся НКВД, долго тягали на допросы. На допросах дед хихикал идиотским смешком, говоря начальнику НКВД Батыжеву:

– Не пугай! Я на всю жизнь напуганный! – и опять хихикал, доводя Батыжева до бешенства. Тот бил деда, приговаривая:

– Сознавайся, предал Родину? – а в ответ слышал идиотский смех. Плюнув на деда, НКВДшник сказал:

– Мой балбес учится вместе с твоей дочкой Надькой. Мой двоечник, а твоя отличница. Если я тебя посажу, ишака карабахского, то Надька перестанет ходить в школу. Моему не у кого будет списывать и его выгонят из школы. Шайтан ненормальный, иди домой и благодари свою дочку!

Через день, вернувшись домой, дед бухнулся на колени и заявил:

– Надька меня от тюрьмы спасла.

Дед Емельян, отлежав в госпитале, демобилизовался и в станицу прибыл бравым старшиной. Сорок шестой год – талоны, нехватка продуктов. В этот год умер его малолетний сын. Дед, ещё не отошедший после ранения, не смог его спасти. Двое других выжили. В этом же году на экраны вышел фильм «Кубанские казаки». Всю жизнь, когда показывали этот фильм, Емельян матюкался и уходил во двор курить.

Поставили Емельяна на должность начальника пожарной команды и заодно председателя ДОСААФ. Стал осваивать новую для него работу. Машин не было. Под пожарные машины переоборудовали три «Студебекера», поставленные по ленд-лизу.

В Малгобекском районе на первом месте стояла нефть. Нефтедобыча велась качалками. Около буровых копались котлованы, куда сливалась нефть. Об экологии и речи не шло. В котлованах гибла масса перелётных птиц. Нефть блестит. Птицы, с высоты, принимали её за воду, садились, и стая полностью погибала. Нефть, добытая в ЧИАССР[7], очень ценилась. Она шла на производство авиационного топлива. Вот немцы и рвались к кавказской нефти, но ни литра не взяли. Перед отступлением наши успели так заглушить скважины, что немцы только нюхали запах нефти. Их спецы ничего не смогли сделать.

При пожарном депо содержалась конюшня. Качалки находились в таких местах, в которые по этому бездорожью мог добраться только конный. Вот дед и не вылезал из седла, объезжая с инспекцией буровые, насосные, качалки. Потихоньку жизнь налаживалась, появилась техника, но конюшня при депо сохранялась – казаки без коней не могли, вот и сохранили. Когда внуку Андрею исполнилось четыре года, дед посадил его на коня. Год для Андрея был знаменательным. До четырёх лет мальчик не разговаривал. Знакомые советовали матери показать сына врачам, но та отмахивалась, мол, придёт время и заговорит, но он молчал. Не уследили за ребёнком – шарахнуло его током от розетки, и малец заговорил, да так, что отец потом повторял слова Райкина: «пить, курить, говорить начал одновременно». И помнить Андрей начал с этого момента. Великая вещь – электричество!

Андрей любил деда Емельяна до безумия. Забрать его из Вознесеновки от деда с бабкой удавалось с трудом. Он убегал, прятался от родителей – его ловили и увозили в Малгобек. На следующий выходной ехали к родителям матери. Насколько Андрей любил одного деда, настолько же не любил другого.

Иногда Емельян приезжал к сватам, жалел сваху и отчитывал Григория за бесхозяйственность, нерасторопность и безразличие к жизни. Садясь на мотоцикл, говорил свахе:

– Терпи, Нюра. Судьба у тебя такая. – И добавлял: —Малахольный, что с него возьмёшь.

В Вознесеновке, между пожарным депо и клубом, стояла баня. После обеда по субботам там парились и мылись мужики. В тёплое время, после бани, под деревьями обосновывались мужские компании по три-четыре человека: выпивали, закусывали. Их мирную идиллию нарушала одна парочка: старая ишачка и баран. Жила эта пара у старой самогонщицы Матрёны. Никто и не знал, сколько бабке лет, настолько стара была Матрёна. Поговаривали, что родилась она ещё при царе Александре III. Насколько стара была бабка, настолько же были стары и животные. Всё бы ничего, но кто приучил животных к спиртному – это тайна, покрытая мраком. Подходила парочка только к компаниям, пившим вино. Мужики заливали в пасть животным немного вина, и пара отправлялась к другой компании. Если же кто-нибудь жадничал, в дело вступала ишачка – кусалась, как собака. Обойдя по кругу все компании, парочка удалялась к бабке. Так повторялось каждую неделю. Все привыкли к этому ритуалу. Но в одну из суббот парочка не появилась. Сунулись мужики к бабке, а та холодная лежит. Вызвали милицию. Потом в станице долго судачили о том, что подушка Матрёны была набита купюрами и что нашла милиция даже царские червонцы.

Время шло своим чередом. Вышел дед Емельян на пенсию, занялся пчёлами. Рос и внук, помогал деду. У деда на пасеке, на кожаном ремне, висел огромный медный чайник. Подойдёт дед к чайнику, хлебнёт из носика и дальше работает. Глядя на деда, и внук сунулся к чайнику, хлебнул. Орал малец так, что дед говорил, будто внука в станице слышали. Залезла в носик чайника пчела воды попить, а тут внук обезьянничает, деду подражает! Язык у Андрея распух, изо рта вывалился. Схватил дед внука в охапку и семь километров до станицы бежал. Дед говорил, что в молодости так не бегал. Ничего, зажил язык.

А пацану неймётся. Во дворе стояла печь – скотине варили. Топили её початками, сушняком из леса. После войны по окрестностям много чего валялось. Вот и таскал Андрей из леса хворост, а заодно и то, что земля из себя выталкивала. В один из походов нашёл крупнокалиберный патрон. Сунулся в карман – нет спичек. Спрятал патрон и домой. Во дворе печка горит, потрескивает. Недолго думая, Андрюха сунул патрон в печку. Долго ждать не пришлось. Жахнуло так, что полпечки развалило, кружки от печи через забор перекинуло. Угли раскидало по всему двору. Бегает пацан с ведром, угли заливает. За этим занятием застукали его, доложили Емельяну. Дед долго церемониться не стал. Спустил с внука штаны и высек, приговаривая:

– Терпи, казак, атаманом будешь!

Закончив процедуру, дед сказал:

– Это я тебя не сёк, а так – по заднице гладил. Меня пороли так, что уссыкался. Во как пороли! Давай, иди, собирай кирпичи. Будем новую печку класть.

Учил дед работать, приговаривая:

– Многому меня научили. Главное – желание работать. Работа ещё никого не испортила.

Научил дед внука многому: плотничать, скотину забивать, за пчёлами ухаживать, сети вязать, слесарить. Учил его чтению и арифметике. Об Емельяне Федосеевиче Мартыненко можно писать бесконечно. Дед прожил трудную, но славную жизнь. На похороны Емельяна собралась вся станица. После его смерти Андрей узнал, что дед – кавалер всех степеней ордена Славы, ордена Красной Звезды и медали «За отвагу». Теперь Андрей, сам ставший дедом, говорит тост деда Емельяна:

– Чтобы казацкому роду не было переводу!

Комбинат

Женитьба – дело сложное и тонкое. Кто-то женится по любви, кто-то по расчёту, ну а кто-то по залёту, как говорил потом Семён. Изделие № 2[8] кардинально изменило его жизнь. Вот так чей-то брак на работе приводит к другому браку. Как говорится в известной шутке, хорошее дело браком не назовут. А может, будущая супруга булавкой поработала, это тоже не исключено. На женщинах столько булавок и заколок! Женщин Семён подразделял на три категории: красивых в одежде, без одежды и «столько не выпьешь».

Все действия этого рассказа происходили во времена «царствования» Михаила «Меченого»[9], когда одна из советских участниц ляпнула во время телемоста Ленинград – Бостон, что «в СССР секса нет». Ну а мы, мужики, доказывали противоположное: «нет женщин не дающих, есть мужики плохо просящие». Ладно, об этом позже.

Армия угробила первую специальность Семёна. Дал он подписку о невыезде и о неразглашении, а болтаться в каботаже[10] не захотел. На первой специальности был поставлен большущий крест. Погулял дней десять после армии, съездил в пароходство. Перед ним встал выбор: сельхозтехника, то есть конвейер; сборка двигателей или консервный комбинат; транспортный цех.

Устроился на комбинат, в транспортный цех. Руководил транспортным цехом Чуприна Виктор Николаевич. Начинал он с самых низов, знал все тонкости работы. Было ему в то время около сорока лет. Мужик здоровый, рост два метра с копейками.

Кадры подбирал в свой коллектив своеобразно. Когда Семёна из отдела кадров послали на собеседование с будущим начальником, он не подозревал, что его ожидает. А собеседование заключалось в следующем: задавался первый вопрос «Есть ли спортивный разряд?». Разряд по шахматам не подходил. А потом следовало испытание. Около цеха лежал двухметровый кусок рельса, один метр которого весил шестьдесят килограммов. И Семёну было сказано:

– Видишь, парень, пилораму? Так вот, отнеси эту хреновину к этому зданию.

Семён взвалил эту «хреновину» на плечо, нашёл центр тяжести и понёс. Шёл, матюкался, но нёс. Донёс, сбросил и крикнул:

– Обратно нести или нет?

Обратно «хреновину» нести не пришлось. И будущий шеф отправил в кадры:

– Иди, проходи медкомиссию! – и добавил: – Хотя на кой чёрт она тебе нужна?! Если не будешь водку без меры жрать, то сработаемся.

Был Николаевич председателем общества трезвости – на лацкане пиджака красовался значок общества.

Стояли времена дурные, но весёлые. Молодость и дурь лезли во все щели. Ну да ладно. Оказывается, рельсу нужно было просто поднять. На весь этот цирк вышли посмотреть две бригады. Как раз шла пересменка.

Попал Семён в бригаду Кости Лавринтиади, подпольная кличка «Пендос», ростика небольшого, возраста предпенсионного, характера скверного. По утрам вечно орущего, не отходчивого, пронырливого и пробивавшего хорошие наряды. Зарплата по советским временам была отличная – двести семьдесят, триста руб лей.

Пришла пора объяснить, кто такие эти транспортники, с чем их едят и чем запивают. В порту уважаемые люди – докеры, а на комбинате – транспортники, то есть грузчики.

Один критик достал Бернарда Шоу угрозами, что из-за своих произведений он попадёт прямиком в ад. На что тот ответил:

– И рай, и ад имеют свои преимущества. В раю чудесный климат, а в аду – изысканное общество.

Семён прислушался к классику. Коллектив подобрался спаянный и споенный. Чтобы работать в нём, надо было обладать крепким здоровьем. Вот Николаевич и производил своеобразный отбор. Почти как по Дарвину: слабые, проработав неделю или дней десять, увольнялись, слабейшие отмирали. Дней пять у Семёна ломило спину, гудели мышцы, как после тренировки. Влился Семён в бригаду, поставил «вступительные», и потекла жизнь своим чередом. Народ в бригаде был интересный, интернациональный, и почти все, кроме стариков, имели высшее образование.

Самым ярким в этой бригаде был Саня Харлов. Роста был гренадёрского, немного полноват, но силы неимоверной: прокат в палец толщиной завязывал в узел, гвоздь-стопятидесятку голой рукой забивал в доску и пальцами его вытаскивал. Был Саня инженером-нефтяником, а стал транспортником. Семён был в восторге от такого напарника. Взял Саня шефство над новеньким. Через месяц Семён швырял двадцатикилограммовые коробки, что баскетбольные мячи, а подвыпивший Саня грохотал:

– Моя школа! Мне бы такого зятя!

Была у Сани семья да распалась. Был у него один небольшой недостаток, но не он в том виноват – природа. Наградила она Саню и ростом, и силой. Голосом он обладал протодиаконовским и гривой такой же. Ему бы в церкви певчим быть, так свечи бы дрожали и тухли. Бабы липли на Саню, что пчёлы на мёд. Нравом он был кротким, добряк. Орал только на начальство, но так, что те обмирали. Не дурак был и выпить. Чуприна только умолял его:

– Саня, я тебя знаю, весь комбинат тебя знает, но эти придурки, командированные со всей страны, не знают, куда лезут. Не зашиби кого-нибудь! Будешь бить, так бей в полсилы.

Саня хохотал:

– Николаевич, да упаси бог, я же никого не трогаю!

Тут уж ржала вся бригада. Уж они-то знали, что в прошлый сезон он двух придурков через забор выкинул. Николаевич продолжал инструктаж, уже для бригады:

– Будут к Сане лезть, так вы, хлопцы, бейте сами, но по уму! Это я для Семёна говорю, а он на девок уставился! Слышишь, Семён! Вот уж пара в бригаде!

Бригада опять издевательски ржала. Ну так вот, о небольшом недостатке: храпел Шурик. Так храпел, будто под окном пускач на тракторе запускают – стёкла вибрировали, ей-богу! Не выдержала жена Харлова, забрала шестилетнюю дочь и ушла к матери.

В смену с двенадцати ночи до восьми утра иногда случались простои часа по три-четыре. Бригада укладывалась спать. Кто успевал, занимал лавки, столы, а оставшиеся мостились на полу. Заносились камышовые маты, стелились в два-три слоя – благо склад был рядом с цехом. Саня мостил отдельно от всех. Вынимал из нагрудного кармана беруши и кидал на стол, мол, разбирайте. Вставал в дверном проёме, заполняя его почти полностью, и басил:

– Вам час! Я в комнату мастеров. Вернусь, кто не уснул – я не виноват!

Уходил, чтобы через час вернуться. И горе тому, кто ещё не уснул: приходилось подниматься, собирать свои манатки и перебираться в раздевалку, где по зимнему времени было холодновато.

Подросла у Сани дочка, а тут Семён нарисовался на горизонте. Приезжала дочка к отцу на лето, приглянулся ей Семён. И завёлся Шурик:

– Глянь, Семён, какая дивчина, каких славных внуков настрогаете! Хлопцы будут крепкие, ну а девки гарные, як дочка! Я вам и полдома выделю!

Он даже попёрся к отцу Семёна, Фёдору: давай, мол, обженим детей. Фёдор смеялся. Выпили они вина, но батя Семёна упёрся:

– Хай Сёмка нагуляется, а то ничего доброго из этой затеи не выйдет. Загуляет от твоей дочки, а ты его покалечишь! Хай гуляет! Я должен к тебе идти с таким разговором.

Семёна при этом разговоре не было, по девкам шлялся. И не подозревал, что его чуть не женили.

Бригада «пахала». Именно пахала – отдыха им не было, только вагоны отлетали. На обработку одного вагона отводилось четыре часа. Так звено из шести человек обрабатывало вагон за полтора. И доигрались. Пришла комиссия и сделала фотосъёмку рабочего дня. Захотели срезать расценки, но начальник отстоял – пашут, так платите!

Дело было летом. Чуприна завёл комиссию в вагон и закрыл их. Так те через пять минут взвыли – дышать нечем! Выпустили их растрёпанных, мокрых от пота, а Чуприна им:

– Вы просто стояли, а они работают! Коробки по двадцать килограммов летают под потолок вагона, как мячи.

Комиссии крыть было нечем, отстали. Да и профком на защиту встал – не трогайте транспортников! Много дыр на комбинате и все транспортниками затыкали. По всем цехам на погрузчиках «летали». В сезон с мая по ноябрь пригоняли до пяти тысяч командировочных со всего Союза. Жили они в школах, спортзалах – всем находилось место. А работы было выше крыши.

Послали Семёна в секцию на разгрузку машин, дали в помощь студентку. Прыгает, словно козочка, с машины на машину. Между делом договорились на дискотеку вместе пойти. Студентка зацепила сетки на машине и спрыгнула вниз, как раз под сетки. Семён в этот момент отъезжал назад и почувствовал, что задние колёса оторвались от земли. Ещё секунда и сетки раздавят девчонку. Он крикнул, чтобы она бежала, дёрнулся ещё раз и почувствовал, как погрузчик заваливается вперёд. Студентка успела отскочить. Прыгал Семён в левую сторону. Левая нога вышла, а правую зажал вылетевший из-под сиденья аккумулятор. И завис Семён вниз головой. Мышцы на правой ноге разрубило, да вдобавок и электролитом заливает. Как встал, как в горячке в триста пятьдесят килограммов аккумулятор оттолкнул, и как прыгал под пожарный гидрант, Семён почти не помнил. Пока лежал на больничной койке, девчонка ходила его проведывать. Ну и допроведывалась. Даже не состоявшиеся танцы иногда кончаются постелью. И пришлось Семёну, как порядочному мужчине, жениться. Не захотел в зятья к наставнику, а женился. Родилась дочка. Семён за дочку проставился. Добрый магарыч поставил.

Пришло время рассказать ещё об одном члене бригады, очень примечательном. Высокий, худощавый, усатый, довольно симпатичный, лет тридцати семи, два высших образования. Знал три иностранных языка, один из них – фарси. Холостой. Кроткий, как овечка. Не пивший, не куривший, никогда не матерившийся. Можно было бы ещё долго перечислять добродетели, которыми обладал сын татарского народа, доселе здравствующий Ришат. Ну, истинно правоверный. Пришёл он в бригаду после Семёна. Ранее не употреблявший алкоголь и всегда отказывавшийся от рюмки, Ришат был напоен и окосел от стакана вина. И тут его понесло!

Выяснилось, что ко всем этим добродетелям он обладал малюсеньким, но в то же время очень значительным «недостатком» – он был девственником. Проболтавшийся о том Ришат был обескуражен потоком предложений – познакомить его с доступным женским полом. Протрезвев, он зарёкся выпивать. Заявил, что по Корану можно капнуть каплю вина в чашу с водой и быть от этого пьяным.

Бригада озадачилась проблемой татарина: он был ужасно робким с женским полом. На это благое дело скинулась вся бригада. В одной из секций работала великая мастерица по части секса. Вникнув в суть проблемы, от денег она отказалась, проявила инициативу в решении, и поход в ресторан приняла благосклонно. И настал день! Встретившись с мастерицей, потребовали от неё отчёта. И она поведала, что Ришат – галантный кавалер с замашками из прошлого века. В ресторане ухаживал, вёл себя безупречно, не пил.

Но когда перебрались к ней домой, всё пошло не так, как она рассчитывала. Два часа он читал стихи. А когда она решила взять инициативу в свои руки и ускорить процесс, он вырвался и убежал в одних трусах. Она со смехом вернула «трофеи» – штаны несостоявшегося любовника.

Так и прожил Ришат девственником. Бригада успокоилась. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Проработал Ришат в цеху до самой пенсии.

Везли на комбинат всё, включая уголь и дрова. Лесной склад был рядом с транспортным. Как туда попала ёмкость – цистерна на четыре куба из нержавейки, никто не знал. Идея пришла Харлову: такая хорошая вещь, а пустая! Была осень. На комбинат возили виноградное сусло. Его уваривали до 70 % и закатывали в здоровенные банки. Виновозника долго уговаривать не пришлось – водителю всё равно, куда сливать, главное, в очереди стоять не надо. Залили цистерну, добавили сахар, и процесс пошёл. Через две недели продегустировали молодое вино. Получился весьма недурной напиток.

Три месяца цех ходил подшофе, а начальство голову ломало: с территории никто не уходит, с собой не приносит (проверяли сумки), а работают слегка пьяные – где берут? Искали долго… и нашли. Говорили, что слили, но мужики сомневались, что тонна такого добра ушла в землю.

Ладно, транспортники винище хлестали, было и другое средство массового поражения – «флокс». Не те цветочки, что на клумбах, а вещь более жестокая и страшная. Было это производное лака, воды, соли и уксуса, и вонял «флокс» на километр. Ни один сезон не обходился, чтобы этим «флоксом» не травились три-четыре человека. Половина умирала, выжившая половина слепла. Как не боролась администрация с «флоксом», он всё равно процветал и брал свои жертвы. Гибли от этой заразы в основном командировочные.

Территория комбината была огромной. Там, где сейчас находится микрорайон «Платан», располагался стеклотарный склад. Ненавидели эту работу транспортники: в лабиринтах стеклотарного можно было заблудиться. От пирамид банок отражались лучи солнца, слепили водителей «ГАЗонов» и погрузчиков. Бывали случаи – врезались в пирамиды. Бою, звону, мату… и оставался водитель на смену, а то и полторы разгребать то, что осталось от пирамиды. Если транспортник, то бригада придёт на помощь, гуртом разгребут. А шофёру из гаража приходилось действовать в одиночку.

Рядом находился материальный склад. Вот туда и попали Семён с Харловым. Кидали мешки с сахаром на поддоны. На погрузчике работал дядя Петя Харченко, мужик предпенсионного возраста. Работали быстро, слажено – три машины не успевали отвозить. Кладовщик доволен, дело движется. Раздобрился кладовщик, спиртика принёс. Хлопнули спирта, и понеслась работа дальше, даже на обед не пошли. В конце смены кладовщик подсчитал и говорит:

– Мужики, вы здесь наворотили по семьдесят тонн на человека, это рекорд! Такого ещё не бывало.

Позвонил Чуприне, рассказал о рекорде. За начальством не заржавело – выписал премию:

– Смотрите, мужики, не всю премию в ресторане оставьте. Завтра ваша бригада в колхоз едет.

По советским временам все предприятия ездили и на сапанку[11], и на уборку. Когда ехали транспортники, к ним прибивались люди и с других цехов. Знали, что после работы те поедут купаться на водохранилище, и купание будет с продолжением. Раз в месяц выпадала цеху поездка в колхоз. Перед проходной стоял автобус «ЛИАЗ», собирался народ, грузили две молочные фляги: одну полную, другую пустую. Заезжали на родник, заполняли пустую флягу водой, и ехали на поле. Перед началом ряда подходили к первой фляге и старший отпускал всем по кружке вина. Флягу переносили на середину рядов. Доходили до середины, причащались, и флягу уносили в конец рядов. Процедура повторялась.

Потом ехали на водохранилище, дербанили раков. Пока часть народа занималась раками, другие начинали кипятить воду во фляге. Возвращался автобус с гонцами, и начинался пикник. Купались, ели раков. Женский пол, поехавший с транспортниками, знал, что не будет обойдён вниманием. Парочки расходились по кустам собирать «ползуниху». Секс на комбинате процветал, смешанный коллектив способствовал этому. В вечерние и ночные смены все укромные места были заняты. Залазили даже на крыши цехов. Да что там крыши! Около цеха стояли два паровоза ещё дореволюционной постройки, и туда лезли.

Но были два «кайфоломщика»: участковый Железный и охранник Адольфыч. Охраннику постоянно «прилетало»: совал свой нос в самый неподходящий момент. Семён сам дважды подносил ему, но Адольфыч был неугомонным и, наверное, извращенцем – били его за это неоднократно. Участковый рыскал по территории, что волк, ну и нарывался на парочки. Искал он несунов, но чаще мешал парам. Железный переодевался в спецовку и под видом рабочего шарахался по территории. Местные узнавали его фигуру за версту, а командированные попадались. Над участковым подсмеивались, транспортники открыто издевались. Не дурак он был и выпить, а если перебирал, то закрывался на опорном пункте. Когда приходила очередь транспортников идти на ДНД[12], для участкового наступал чёрный день. Весь инструктаж сводился к просьбе дружинникам:

– Ради бога, не бейте командированных, я же знаю, вы сейчас разбредётесь по женским общагам. Сдадите повязки после дежурства.

Дружинники доходили до женского общежития и исчезали. Заранее договорившись с девчатами, несли с собой спиртное, хотя девки сами готовились к встрече. Но бывало, что шло не по плану.

Однажды с ними увязался парторг цеха Николай. Пока шла пьянка, Коля поддерживал все тосты. Дело продвигалось к кульминации, и тут произошла заковыка. Пьяный парторг заявил:

– Я своей жене никогда не изменял и изменять не буду, – и удалился из комнаты.

Одна дивчина осталась без пары. А тут и началось. Свет выключили, дело продвигается, а она свет включает. Так продолжалось раз пять. У всех настроение пропало. Хлопцы вышли на улицу. Николай с невозмутимым видом сидел, курил. Ему популярно объяснили, что он чудак на букву «м». Наутро Коля объяснял Чуприне, что он отбился от группы и ему «прилетело» от неизвестных. Над фразой Чуприны: «Не отрывайся от коллектива, Николай» бригада ржала, как табун жеребцов. Над Колей прикалывался весь цех. Довели мужика – уволился из цеха, а потом и с комбината.

Вскоре приехал дядька жены Семёна из Норильска. Было застолье, и, поглядев на скитания молодых по квартирам, он предложил:

– Бросайте Кубань и поехали в Норильск! Вызов я вам сделаю. Через год квартиру получите. И заработок у Семёна будет больше.

Соблазнил молодых, старый чёрт, и понесло Семёна по Красноярскому краю.

Норильск

Для нечистой силы у Господа Бога выделена преисподняя, а у каждого дьявола свой ад со своими сковородками. Даже Вельзевулу нет туда входа. Вот так, как чёрт из табакерки, впрыгнул в жизнь Семёна дядька жены Михаил. Соблазнил жильём, заработками, охотой, рыбалкой, как змей-искуситель. В целом нормальный мужик, но ему бы не водителем работать, а вербовщиком в царской России, во времена Столыпина. Пообещав сделать вызов, накупавшись в море, дядька напоследок снова посетил племянницу. Семён проявил инициативу – затащил дядьку в гости к своим родителям. Тут уж отличился его батя Фёдор.

Угощали дядьку два дня. И хоть был он мужик крепкий насчёт выпивки, но на второй день начал отнекиваться. Но Фёдор не угомонился, стал уговаривать попробовать вина, оставшегося после свадьбы Семёна. Вино ставил ещё дед Емельян. Простояло двадцать один год. Половину столитровой бочки осилили на свадьбе, а остальное было убрано до лучших времён. Тут и соблазнил отец «змея-искусителя», мол, ты такого вина в своей жизни не пробовал, но предупредил, что вино коварное. «Змей» недолго кочевряжился и, выпив пару стаканов, заявил:

– Так, квасок… – и попробовал встать, но его повело в сторону, да так, что он ухватился за беседку.

Следующая фраза прозвучала как извинение:

– Да, квасок, который бьёт в висок.

Налили в дорогу четверть – вези на севера, а молодые приедут, привезут ещё немного. Отправили дядьку и стали ждать вызова. Он пришёл недели через три, и начались сборы в дорогу. Бедному жениться ночи мало: то рубашка коротка, то х… длинен. Продал Семён мотоцикл, благо покупатели были. Батька грошей подкинул. И выпало ехать как раз тогда, когда отдыхающие северяне возвращались из отпусков, чтобы детвора пошла в школу. Решили ехать поездом до Красноярска, а там уже пробовать сесть на самолёт. Немудрёные пожитки погрузили в контейнер. Батя привёз маленько домашнего вина (это в его понятии «маленько» – столитровую бочку засунули в контейнер). Батя дал наказ Семёну вином не увлекаться – это для дела, на магарыч. Как в воду глядел.

До Красноярска плелись трое с половиной суток: поезд петлял по всей стране, будто это не поезд, а пригородная электричка. Добрались до Красноярска и в аэропорту столкнулись с толпой норильчан – отпускников. Казалось, весь Норильск сюда переселился. Жена в шоке: застряли между небом и землёй. Сутки провели в аэропорту и взяли билет на рейс, который будет через неделю. Жена с дочкой в комнате матери и ребёнка, а Семён по аэропорту шарахается. Водился за Семёном грешок: летать боялся. Да и сейчас боится. Летал он не раз, а откуда этот страх – чёрт его знает. Хоть матерись, хоть богу молись, а лететь надо. Ходит Семён, сон не идёт. Жене о своих страхах не говорил, «понты колотил» – такой бесстрашный хлопец ей достался! Одолеваемый неприятными мыслями, пошёл Семён пивка хлебнуть. Присоединился к компании мужиков. Пиво по сравнению с крымским или новороссийским – пойло, моча мустанга. Оказалось, компания грузит самолёт Ан-2 грузопассажирский. Семён мужиков пивом угостил, объяснил ситуацию. Мужики поняли, спрашивают:

– А жена согласится в грузовом лететь?

– Она сейчас согласится лететь хоть в ступе с Бабой-ягой!

Дал мужикам задаток, чтобы те с лётчиками переговорили, а сам пошёл сдавать билеты и будить жену. Так они и попали на борт самолёта. Шабашки и авиация сбивала – заработать все хотели.

Приземлились в Алыкели. Семён, привыкший к лесам Кавказа, был поражён выжженной тундрой: газ от заводов выжег. Ветер большей частью дует со стороны плато Путорана. Поэтому вся тундра от Норильска до Дудинки загублена. Печальное зрелище. Жена была в шоке: куда ж мы заехали?!

Был конец августа. И, слава богу, было где остановиться. Приютились на первое время у дяди Миши с тётей Валей. Прибыли под вечер, как говорится, с корабля на бал. Посидели, обсудили планы. Да какие там планы: работать, работать и ещё раз работать. Дядька поинтересовался:

– А квасок привезли?

Семён ответил, что «квасок» в дороге, но о количестве умолчал.

Разница во времени – четыре часа. Поэтому Семён встал рано, ещё все спали, и отправился бродить по городу. Центр города занимали трёхэтажные здания а-ля сталинский ампир. Дворы скомпонованы так, чтобы меньше гуляла пурга. Семён обошёл город за час.

У Норильска три города спутника: Талнах, Оганер, Кайеркан. Всё вместе – Норильский промрайон. Полуостров Таймыр занимает площадь, как две Франции. Народ разношёрстный, со всего Союза. Город был закрытым, въехать можно было только по пропускам. Для людей было сделано буквально всё. Существовал институт Севера, изучавший влияние полярной ночи на человека. В каждом городе были бассейн, каток, солярии, спортзалы. На предприятиях в каждом цеху была сауна. На руднике «Таймырский» участки даже соревновались: у кого сауна и бильярдная круче. Жена до сих пор с ностальгией вспоминает Север. Продумано было всё по планировке улиц и дворов, снабжение «ленинградское», талоны были только на сигареты. Сейчас можно сказать, что жили при коммунизме, только резко его проскочили, и остаётся лишь сожалеть. Долго прожившие в Норильском промрайоне уже боялись выезжать на постоянное жительство на материк: резкая смена климата кончалась весьма плачевно.

Судьба свела Семёна с интересным человеком – Новиковым Михаилом Михайловичем. Сам он был из Курской области. Посадили его за анекдот, впаяли десятку по 58-й статье. Посадили в 1950 году, амнистировали в 1954-м. Посадили молодым парнем, и провёл он всю жизнь в Норильске. Уезжать никуда не собирался, говоря:

– Похоронят в вечной мерзлоте и пролежу тысячелетие, как мамонт.

Он действительно был как, мамонт или динозавр. Мерзлота – наилучший холодильник. По лету земля отмерзает на полметра, так что Михалыч сохранится на века.

Благодаря анекдоту и стукачам, говорил Михалыч, судьба свела его с актёром Георгием Жжёновым. После освобождения Михалыч на родину возвращаться не стал. Пока сидел, мать умерла, а комнату в коммуналке стукачи отжали. Устроился Новиков на рудник «Медвежий ручей». Начинал слесарем, дошёл до механика в гараже. Потерял четыре пальца на левой руке – отморозил в тундре. Сохранившимся большим показывал, что дела у него отлично – и этим же пальцем приглашал выпить. Несмотря на отсутствие пальцев, мастерски играл на бильярде. Равных ему не было. Играл всегда на интерес. Однако к бильярду мы ещё вернёмся.

А познакомился Семён с Михалычем при таких обстоятельствах. Устроиться сразу на подземку Семёну не удалось, и ему предложили в кадрах НГМК (Норильский горно-металлургический комбинат) поработать водителем на руднике «Медвежий ручей». С одного комбината на другой. Приехал на рудник – всё ново, незнакомо, интересно. Завгар глянул на права, на трудовую книжку. И надо же было кинуть в общую кипу документов корочки на автопогрузчик! Увидел завгар корочки, обрадовался Семёну, как родному:

– Тебя нам сам бог послал! Нам как раз нужен водитель на погрузчик, на базу «ВВ» (взрывчатых веществ). А в нагрузку ЗИЛа 131-го будешь кладовщиц и стропальщиков возить.

Ну что ж, будем возить, где наша не пропадала! Семён согласился, не подозревая, какую свинью ему подкладывают. Восемнадцатого сентября он первый раз выехал на линию. Эту дату никогда не забудет: во-первых, у бати день рождения; во-вторых, была пурга страшенная, в десяти метрах ни хрена не видно; в-третьих – серпантин. ЗИЛок, слава богу, не сильно убитый. По тем временам Семён не дюже верующий был, но после этого рейса в Бога уверовал. Сам-то хрен с ним, но позади, в кунге[13] шесть человек плюс будущий начальник. Куда ехать, чёрт его знает. Сказали, с правой стороны указатель на базу будет. Хоть бы кто из мужиков в кабину сел в качестве штурмана.

Эта дорога показалась вечностью: ничего не видно. Хорошо ещё, что пристроился за БЕЛАЗом – эту дур-машину из виду не потеряешь. Пока ехал, два раза чуть в отвал не ушёл. Проклял всё и вся, пока доехал до указателя, весь в поту. От указателя только стрелка из снега торчит, слава богу, не проехал. Прибыли.

Хорошо, в этот день погрузки машин не было. Познакомился со стропалями, с начальником – весьма своеобразным человеком. Пошёл смотреть технику и ахнул: техника убитая насмерть, постройки со времён царя Гороха. Глянул Семён на технику и ошалел: всё на соплях, на проволочках, хомутах. Пошёл к начальнику, попросил лист бумаги, а тот смеётся:

– За последние три месяца ты – пятый. Двое сразу заявления написали, а двое других проволоками подвязывали. Что, тоже заявление писать будешь?

Семён тоже засмеялся:

– Да нет, я вас расстрою: буду писать список запчастей, озадачу завгара.

Появился в обед с исписанным листком, показал начальнику базы взрывчатых веществ Андреевичу. Тот почесал в затылке и указал на телефон: мол, пробуй, злодействуй. Созвонился с завгаром и начал читать, что требуется для ремонта. На второй минуте завгар его прервал:

– Знаешь, гони этот чермет в гараж. А если по дороге он у тебя в отвал свалится, никто жалеть не будет. Ты меня понял?

На следующий день, доставив людей на базу, Семён завёл технику и погнал вниз. Слово «погнал» тут не подходит – пополз: тормозов нет, коробку передач выбивает каждые двести-триста метров. До начала серпантина всё ещё шло более-менее терпимо. Семён уже привык к скрежету коробки, хотя и морщился, как от зубной боли. С горем пополам коробка включалась. Хорошо, пурга утихла, и видимость была отличная.

Всё началось на серпантине. Перед последним спуском он решил перейти на первую передачу. Остался затяжной спуск непосредственно перед гаражом. И началось! Передачу выбило, и включить уже не получалось. Понесло по спуску – техника скользила, что чугунный утюг. Поднимавшиеся вверх машины тормозили и ждали, чем закончится это скольжение. Сколько раз повернуло погрузчик вокруг своей оси, Семён не знал. Потянул ручник до последнего щелчка, открыл дверцу и приготовился прыгать, если поднесёт близко к отвалу. Лететь вниз порядка сорока метров. Оттуда не одну машину достали. Спустился. Трясущимися руками воткнул передачу и доехал до гаража. В гараже нос к носу столкнулся с завгаром и механиком. Механик мотнул головой в сторону своего кабинета: заходи. Зашли. Механик достал из шкафа бутылку, разлил по стаканам и произнёс:

– Меня Михалыч зовут. Пей!

Семён залпом опрокинул стакан: дыхание перехватило, запил из графина – там тоже спирт! Михалыч засмеялся, сунул яблоко – закусывай. Сели. Закурили.

– Что же ты не прыгал? Он трижды списанный! Тебе было сказано, если что, то погрузчик в отвал. Дам запчасти, ремонтируй. – Налил ещё: – Пей и домой!

За неделю Семён привёл технику в порядок, перезнакомился с водилами, слесарями. В скором времени получили комнату в семейном общежитии. Пришёл контейнер, и жизнь начала налаживаться. Семён притащил вина на работу, угостил коллектив (предусмотрел ведь отец!).

На погрузчике Семёну работать не впервой, но вот груз – взрывчатка. Поначалу боялся лишний раз качнуть контейнер. Стропаля психуют, мёрзнут, матерят почём зря Семёна с его осторожностью. Говорили: прислали «сыкло»! Был у них водитель, за полтора часа шесть машин обслуживал. Объяснили, что от удара взрывчатка не рванёт. Значит, не рванёт? Ну, держитесь! Показал им класс: шесть машин за час! Не успевали лестницы переставлять от машин к площадкам с контейнерами. У Семёна стало появляться свободное время, и стропальщики успокоились.

Рудник «Медвежий ручей» – один из старейших, разработка велась открытым способом. Глубина около километра, а сейчас, видимо, и до полутора доходит. Рвали скальный грунт селитрой. Бурили скважины в шахматном порядке, потом заходила специализированная машина, плавила селитру и заливала эту массу в скважины. Подрывники кидали в скважины детонаторы с проводами, всё соединялось, и происходил подрыв. Техника перегонялась под другой борт карьера, звучала сирена и рвали.

Семёна съедало любопытство, хотелось глянуть на это зрелище. Как говорится, любопытство кошку сгубило, а удовлетворённое любопытство её воскресило. Подрыв происходил один раз в неделю. О нём заранее знал весь рудник. Нормальные люди держались подальше, а Семёна понесло посмотреть. Оставив ЗИЛок в ста метрах от края карьера, Семён подошёл поближе. Прозвучала сирена, и через пару минут земля вздрогнула, как при землетрясении: клубы дыма, град камней и страшный грохот. Семён метнулся к машине уносить ноги и дурную голову – напугало здорово.

Сейчас вручают премию Дарвина за нелепую смерть, у него был шанс стать номинантом этой премии. Потом он по пьяни рассказал об этом Михалычу, тот бросил фразу:

– У дураков, как ни странно, желания совпадают. Я тоже смотрел. Ты уехал, а я бежал. Не одни мы с тобой такие любопытные. И завгар наш тоже совался, ему булыжником крышу на «Жигулях» пробило. А шефу твоему, Андреевичу, ключицу поломало. Так что мы с тобой лёгким испугом отделались. У нас на руднике можно целый Клуб Любопытных открывать.

Сводила жизнь Михалыча с разными людьми. О зоне он не особенно распространялся. Говорил:

– Кто сидел по-крупному и за дело, даже по синьке об этом болтать не будет. Это только шелупонь, которая год-полтора отсидела, в компаниях понты колотит. Таких не бойся. Если что, бей самого наглого, остальные утихомирятся и зауважают.

Следовал Семён советам старика. В карты играть не совался, а бильярдом увлёкся, благо учитель был великолепный. Главный урок заключался в принципе: никогда не лезь в игру пьяным. Можно выпить граммов сто для куража. Без куража хорошей игры не будет. Объяснил, как выстроить игру, что главное – глазомер и знание геометрии. Многим тонкостям он научил Семёна. В один из вечеров Михалыч выдал:

– Кончай дурака валять! На следующий год поступай на заочный, иначе всю жизнь будешь баранку крутить и по смотровым ямам лазить.

Семён засомневался: мол, армия, да столько времени прошло после школы, что подзабыл. Работа, семья, какая уж тут учёба. Михалыч обнадёжил:

– В техникуме у меня старый кореш, вместе сидели. Так что не переживай. А что забыл, вспомнишь!

Было у него ещё одно увлечение – делал он замки, и замки были с секретом, не каждый домушник откроет. Дома у Михалыча был музей замков. Уезжал он в отпуск, отдыхал и заодно искал новые экземпляры для своей коллекции. Жена его умерла, трое детей на материке по стране раскиданы. Раз в неделю приходила соседка, мыла полы. Пыль не вытирала, этим занимался хозяин. Замки занимали всё свободное место в доме. У каждого замка была своя история. Кроме замков, была у него коллекция карманных часов, и многие в отличном состоянии. На маленькой кухонке соорудил верстак и копался с металлом, если не играл в бильярд. Выигрыши тратил на свои коллекции. Он признавался Семёну:

– Если бы не замки и часы, спился бы к чертям собачьим. Боюсь, после моей смерти сыновья распродадут моё богатство.

Управлялся Михалыч со всем хозяйством одной рукой. Заготовки к замкам помогал ему делать Семён, а потом Михалыч колдовал над очередным «шедевром». Сталь закалял так, что ножовка по металлу скользила по дужке замка, не оставляя следа. Только болгаркой можно было осилить изделие Михалыча. Колдовал он и на работе – предлагал новшества, получал патенты на изобретения. Он давно был на пенсии, но продолжал работать. Говорил:

– Только работой и живу, привычка. Перестану работать – помру.

Он научил Семёна разбираться в марках стали, закалять сталь.

Не прошло и года, Семёну предоставили квартиру в Талнахе. И тут, наверное, не обошлось без участия Михалыча. Хоть и на девятом этаже, зато своя квартира, о чём и мечтали молодые. Праздновали новоселье. Михалыч толкнул Семёна в бок:

– Знаю, хочешь на подземку. Корешей у меня много, помогут, только за учёбу не забывай!

Оказалось, не такая уж дурная память, чтобы забыть школьную программу. Помогла протекция Михалыча. И на подземку помог перейти, и пошло, и поехало: работа, сессия, гулянки, а тут вторая дочь родилась. Дурное дело нехитрое. Полярная ночь длинная, чем ещё заняться, вот и настрогали. Хотел Семён сына, но снова дочка, куда денешься – судьба такая. Да и что на судьбу жаловаться, жить надо, работать.

Земля у нас богатая, но главное богатство России – люди. Север шуток не любит: приходит весна и появляются «подснежники». Да не такие, как в средней полосе: вытаивают из-под снега трупы. Талнах и городом-то с трудом назовёшь, так что десяток тел уже много. В основном гибли по пьяни. Нажрётся мужик до поросячьего визга, и если милиция не подберёт, то хана мужику. Идёт человек по дороге, не голосует. Обязательно притормозит машина, абсолютно чужие люди предложат подвезти. Попадал в такие ситуации и Семён. Возвращался из гостей пьяненький. Пройти недалеко, метров семьсот. Тормозит милицейский УАЗик:

– Садись, земляк, подвезём! – крикнул сержант.

У Семёна мелькнула мысль: «Ну всё, попал! На работу сообщат!» Деваться некуда, сел. Сержант спросил адрес, и довезли к самому подъезду. Совал Семён бутылку – не взяли, чем вогнали его в изумление. На Кубани в вытрезвитель точно бы увезли. Вроде советская милиция, а ведёт себя как-то странно. На праздники: День шахтёра, День металлурга от администрации поступило указание – пьяных не брать, если не дебоширят и пластом на земле не валяются. И бродили в четырёх городах пьяные мужики: попробуй разбери, кто из них шахтёр, кто металлург. Вели себя нормально. Были, конечно, уроды, да тех сами угоманивали.

Неоднократно наблюдал Семён следующую картину. Зима, остановка. Из автобуса вываливается мертвецки пьяное тело и начинает моститься на лавке. Подходит следующий автобус, выходят только женщины. Посмотрят на тело, поматерят его, точнее, предстоящую работу, и вдвоём или втроём цепляют бездыханного и тянут в подъезд к батарее. Если в течение получаса автобус не появлялся, то Семён звал соседа и они проделывали ту же операцию. Водка и мороз – страшная сила.

Другая беда пришла, откуда не ждали, и эту беду люди организовали себе сами. Увезти собаку самолётом несколько проблематично: надо получить справку от ветеринара и заплатить за вес животного и дополнительный билет. Но то ли народ жадный, то ли безжалостность толкала людей на предательство. Самое главное – сам человек страдал от своей жадности. Бросали собак. На что надеялись, не понятно. Что мороз поубивает животных? Да не тут-то было. Дома в Норильске строились на сваях, коммуникации проходили под зданиями, в коробах труба холодной воды шла рядом с трубой горячей. Вот стаи и обосновывались под зданиями. Зима в Норильске девять месяцев – приспособились; плодились и размножались.

Помесь в породах была необычайная. Главное, бросали и собак бойцовских пород. Бультерьеры, стаффордширские терьеры – вот от них пошла смесь бульдога с носорогом. Началось с малого: вначале просто покусывали людей, пробовали на вкус. А затем стаи начали наглеть. Волк человека и огня боится, а собаке огонь привычен, да и вкусна им показалась человеческая плоть. Вначале грешили на волков, а потом разобрались.

У Семёна и его соседа Петра был выходной день. Пока жёны на работе, а дети в садике, решили мужики побаловаться водочкой. Побаловались, потом ещё. За этим занятием их и застали жёны. Бабы белее снега, детвора плачет. Дублёнки на женах разорваны в клочья. Оказывается, вышли жёны из садика и нарвались на стаю собак. Те принялись за женщин. Прикрывая собой детей, женщины прижались к стене. И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы на выручку не подоспели мужики, забиравшие детвору. Собак отогнали. Те дублёнки разорвали, но до тела не добрались. Семён сразу полез в сейф за ружьём, Пётр побежал за своим. Расспросив, под какой дом забилась стая, мужики отправились мстить. Не прошло пяти минут, раздались выстрелы, визги, маты, а потом звук милицейской сирены. Прибывший наряд разоружил мстителей и увёз их в отдел. Мужики уж думали, что придётся ночевать в отделе. Нет, взяли с них объяснения и с миром отпустили домой, а за ружьями велели прийти к участковому через пару дней. После этого случая за собак взялась администрация, и стаи извели под корень.

Другой напастью стал спирт «Рояль» и другие суррогаты. Больницы были переполнены отравленными. Приводились данные, что по стране от поддельной водки умер город в пятьдесят тысяч человек. И снега, снега. И губили людей, и спасали.

Компания мужиков на восьмом этаже играла в карты и употребляла её, родимую. Игра шла своим чередом. Раздался звонок в дверь. Открыли. В дверях стоял один из игравших. У него поинтересовались, куда он ходил и почему раздетый. Тут Жека заявляет, что он с балкона выпал. Хор голосов:

– Заливаешь! – и это слово было самым мягким среди других эпитетов.

Жека махнул рюмку и говорит:

– Спорим на ящик коньяка, что я сейчас снова сигану!

Слово за слово – дело пьяное, заспорили. Ну и что? Сиганул, парашютист хренов. На этот раз не так удачно – поломал рёбра и руку. Медики смеялись:

– Мужики, вы что, дети малые? То лампочки в рот суёте, то с восьмого этажа сигаете!

Если бы не синька и не сугробы до второго этажа, не было бы Жеки. Бывало, и обмораживались конкретно, и опять по пьянке.

Напротив девятиэтажки Семёна, через дорогу, располагался посёлок геологов. Это было нагромождение балков. С них начинался Талнах. Балок – это вагончик на санях. Соединяли их дощатыми коридорчиками и отапливали электричеством. От этого они и горели. Не было года, чтобы там не загоралось. В один год посёлок выгорел без остатка. Да и сам пятый микрорайон был расположен по-дурному. Построили его на месте зоновского кладбища. Когда бурили скважины под сваи, из-под бура летели человеческие кости.

Каждые полгода на рудниках читали лекции по туберкулёзу и по оказанию первой медицинской помощи. Медики сами признавали тот факт, что лучше всего лёгкие очищает кружка-другая пива. Медичка тут же спохватывалась и добавляла:

– Но вы же этим не удовлетворяетесь?! У меня самой муж работает на «Октябрьском».

Всех, кто ростом выше 180 сантиметров, предупреждали – берегитесь троллей[14], 380 вольт. Несмотря на предупреждение, Семён дважды попадал под удар током. Ощущение не из приятных. Мышцы сокращаются, и человек падает на задницу. Сидит минут пять-семь, и ко всему этому усыкается. Так что, под удар лучше не попадать.

Электричество было повсюду, особенно статическое и особенно во время северного сияния. Северное сияние – зрелище красивое, завораживающее. Можно смотреть бесконечно. Но когда начинаешь подносить руку к выключателю, между ним и пальцем проскакивает дуга. В темноте её хорошо видно и чувствуется. Семён, чтобы не страдать от этих ударов, достал и установил звуковое реле. Первое время дети развлекались, бегая по квартире и хлопая в ладоши.

Жена с детьми улетела на Кубань, полярный день в самом разгаре, с сигаретами напряг – по талонам, и тут приходит посылка от бати: ящик, набитый листьями табака. Семён почувствовал себя богатейшим человеком. Сигареты по талонам выдавали, но это была капля в море. На подземке курить строго запрещено, но курили все и курили всё. Курили «Приму» – кинул в воду и от неё ничего не осталось. Семён сшил себе кисет и чувствовал себя кумом королю. Запах ароматного, крепкого табака распространялся по всему подземному проезду, и мужики по запаху определяли, где машина Семёна, хоть на машине были выключены фары. Так батя и обеспечивал табаком, пока не наладились поставки сигарет.

Раньше я уже писал, как Семён с другом перебрались на другую машину, кровлеуборочную. Обучались и сплавлялись по Енисею. Машине и друзьям нашлась работа на поверхности. В начале лета машина перегонялась на рудник «Октябрьский». Там находилась грузовая клеть. Машина поднималась на поверхность, и начиналась свистопляска. Машина была оборудована отвалом и выдвижной стрелой. Стрела выдвигалась на высоту четырёхэтажного дома. От организации Талнахспецшахтремонт (ТСШРТ) выделялись женщины-штукатуры и маляры. И начинался ремонт фасадов. Ремонт продолжался круглосуточно – нужно было отремонтировать здания четырёх рудников. И всякий раз попадались новые женщины, поэтому каждый раз приходилось обучать новую группу, как пользоваться люлькой. Поначалу бабы боялись, визжали, матюкались на все лады, но постепенно осваивались. Работа налаживалась. Семён только успевал переставлять машину, загружать в бадьи раствор. В течение смены приходил черёд матюкаться Семёну или его напарнику Теймуразу. Начальство уезжало по домам или спускалось под землю, и бабы, недавно визжавшие на уровне второго этажа, на четвёртом этаже отстёгивали монтажные пояса и лезли на край люльки, чтобы дотянуться до края и лишний раз не переставлять машину. Работали, как сумасшедшие. А когда дело доходило до покраски, случались казусы. Если не хватало растворителя, орали: