Сиргвидония

Пролог

Сегодня 18 мая 2063 года, сейчас 1.59 утра. Я заканчиваю свои записи. Пройдет еще часов шесть, и вся Планета станет праздновать День Святого Сиргвидония, один из самых главных праздников нашей цивилизации, почитаемый абсолютно всеми жителями Земли. Я уже отключил свой коммуникатор, чтобы меня никто не доставал в этот день. Как бы вы там не праздновали, для меня это дата, когда я поминаю свою семью и свой народ. Пройдет еще несколько дней и мне исполниться сто лет. По нынешним меркам, это не возраст. Однако, для меня, это очень много лет. И дело не в том, что я устал жить. Отнюдь. Я люблю жить. И всегда, на сколько я себя помню, мне жить нравилось и нравится сейчас, но в моих записях, речь идет не обо мне. Впрочем, а почему не обо мне? Ведь эту историю рассказываю я. Значит это о том, что я пережил, а еще о том, чему я был предтечей. Какие решения принимал, и что из этого вышло. Когда-то, в далеком детстве, я мечтал дожить до двухтысячного года. Не знаю почему, но для меня это было важно. Я считал сколько мне будет лет в две тысячи ноль, ноль, ноль. Думал о том каким я буду в это время. Я много пожил, но уж сто лет, точно не планировал. Врачи говорят, что у меня все прекрасно, и я уверен, что жизнь будет продолжаться. А мой вопрос «зачем» никого не волнует. Действительно, зачем? Ведь я уже сделал свое главное дело. Ценой жизни милых людей, моих близких, вы летаете в дальний космос, заселяете планеты, и лишь я один остаюсь наедине с той ценой, которая была заплачена за спасение нашей цивилизации. Эта история о парне, который чуть выделялся. Это история о парне, который подвергся испытаниям судьбы. Это история о парне, который «вытащил свой счастливый лотерейный билет» и мог после этого ничего не делать. Это история о парне, у которого было все, что вы только можете себе представить, но его интересовало большее. Это история про парня, который изменил Мир ценой чужих жизней.

Слякоть

Осень 1994 года.

– С тобой хотят встретиться.

Я оторвал взгляд от своей тарелки, где лежал наполовину растерзанный круассан с ветчиной, и вопросительно посмотрел на Макса.

– Они вышли на меня и просили с тобой поговорить.

– Бондеры, что ли?

– Если бы. – Максим устало вздохнул и отвел глаза.

У меня похолодело где-то внизу живота. Я с детства ненавижу это чувство. Еще тогда, когда старшеклассники заманивали меня в туалет на перемене, чтобы отбуцкать. Возникало это чувство и позже, но менее остро. Попытки анализировать это привели к выводу, что главное во всем этом – страх. Впрочем, сейчас мне было не до самоанализа. Мерзкий страх уже обволакивал меня, ладони вспотели, ноги стали ватными. Блин, ну что за жизнь.

– Макс, давай выкладывай быстро, а то я обделаюсь.

– Да ты знаешь, мне кажется, ничего страшного. – он помолчал. – Иначе ты бы давно уже был у них.

– Блин! Да у кого у них? Ты что, смерти моей хочешь?

– У чекистов, у кого еще? Сам что ли не понимаешь? Стали бы бондеры или мусора так издалека заезжать?

– А эти, значит, у нас воспитанные. Подходы, стало быть, ищут. Что же это я за персона такая, если они тебя попросили со мной поговорить?

– Да ты знаешь, это-то и странно. Есть у меня знакомец один, который помогал вопросы решать с таможней. Ну ты помнишь эти мои проблемы прошлогодние. Так вот, он позвонил вчера, стрелку забил. Я думал, предложить чего хочет, а он о тебе заговорил. Ага, думаю, пробивает. Ну я, сам понимаешь, отшучиваюсь, а он всё свое. Тогда и сказал ему что-то вроде про то, что друзей в унитаз не сливаю. Ну он в бутылку. «Кто унитаз? ЧК унитаз?» И всё в таком духе. А выпили на тот момент немало. Распалился не на шутку. Я присмотрелся, как ты учил, и вижу, пургу гонит малый. Специально распаляется, пугает типа. Тут пришло ко мне успокоение, я еще налил по полной, сунул ему в руку рюмаху, выпили. Поднял я свои очи кари на этого помошничка и в лоб ему про то, что если есть чего сказать, пусть говорит, а нет, то и покедова. И представляешь, он повелся. Слабак. А еще майор. Мельчают гэбисты.

– Макс, ну не тяни ты кота за сам знаешь что. Дело говори.

– Я и говорю. Мол, ничего плохого мы не хотим, и стучать ни на кого не надо, просто у Кирилла встреча предстоит, вот мы и хотели бы его предостеречь.

– Слушай, это бред какой-то. Что они, из института благородных девиц? Мы что, в Швеции? Ты посмотри на улицу. Москва – 1994. Останови любого на иномарке, все с оружием. Вот здесь вчера стрелка была, человек сорок. Среди бела дня терли с полчаса, потом стрелять начали. Ты не темнишь, часом?

– Да ты чего? В своем уме?

– Ну и что теперь?

– А ничего. Вот просил передать тебе телефон. Позвони ему.

Макс протянул мне белый прямоугольник. Абясов Андрей Михайлович и телефон. Бумага была дешевая, таких визиток давно уже не делают.

– Макс. Ты мне друг. Мы с детства вместе, чем он тебя так запугал? Ну посмотри на эту лажу. Это не карточка, а фуфло какое-то. И потом, что я, идиот звонить сам? У них мой номер есть, вот пусть и звонят. А ты, если спросят, скажи, что говорил и всё передал. Да не бзди ты. Они в тех делах таможенных не менее чем ты замазаны. А больше на тебя и нет ничего.

– Дурень ты, Кира. На всех на нас у них есть, не беспокойся, только команды «фас» и ждут.

– Расслабься, старик. Рассосется как-нибудь. Я, кстати, завтра в Ялту лечу по делам. Вернусь через неделю, а там «либо ишак подохнет, либо шах помрет».

Уж за что я по-настоящему благодарен «Аэрофлоту» тех лет, так это за рейс Москва – Симферополь. Вылет в 10.40 утра. Тут главное, чтобы в Москве дождь шел, а еще лучше снег мокрый. Когда с утра идет мокрый снег, на душе особенно гадко. Едет какой-нибудь гражданин на работу, кругом грязь, слякоть. Щетки эту грязь по лобовому стеклу размазывают, пробки на дорогах, по радио бредятина утренняя. Но это гражданин рядовой, а вот избранные… В восемь сорок проходят регистрацию, потом мимо сонных таможенников, через пять минут попадают в маленький зальчик ожидания, и здесь главное не суетиться. Сначала в бар. Пятьдесят «Хенесси» и эспрессо. Причем не экономить. «Хенесси ХО» и черт с ним, что стоит не выговоришь. Зато девушка сразу смотрит внимательно на тебя и даже ласково. Еще бы, только смену приняла и сразу такая удача. И не в стакан нальет тебе, а в рюмочку, хоть и в пластиковую, и лимончик выдаст без напоминания, а бывает, что и конфетку даст или шоколадку маленькую. А ты бритый такой, довольный, бодрый в меру, глаза с поволокой. Примешь всю эту роскошь с благодарностью и к столику. Медленно выпить кофе, маленькими глотками, не торопясь. Кофе здесь замечательный. Настоящий, итальянский. А коньяк пусть стоит и пахнет. И лимон пусть оттеняет собой этот не свойственный утру коньячный запах, создавая неповторимый, революционный букет оппозиции этому дрянному утру и заплеванному залу ожидания. Рекомендую оставить в чашечке на пару глотков, обвести взглядом, тем самым с поволокой, о котором Макс говорил, вокруг себя, задумчиво остановиться на барменше, чуть качнуть в ее сторону рюмочкой, дождаться легкой ответной улыбки и выпить содержимое не отрываясь, неспешными глоточками. Теперь подождать секунд тридцать, пожевать лимончик. Сигаретку непременно прикурить, допить те самые два глотка кофе между затяжками. И если после этого вы не почувствуете себя самым счастливым человеком, то вы просто не способны к счастью.

Теперь в «дьютик». Подарки украинским друзьям, да и себя любимого не забыть. А тут и посадку объявили, вот и чудесно. Пропадай, Москва, без меня.

Ровно через полчаса после взлета появляется солнце, еще через час видно землю, и так теперь до самого Крыма. А ты сидишь в полупустом самолете, отхлебываешь коньячок и читаешь что ни будь жизнеутверждающее. Аксенова, например. И знаешь, что это чувство счастья тебя уже и не покинет никогда. Вот и посадка. За окном солнце. Начало октября, а люди в рубашках. Быстрей на выход. Спуститься по трапу и вдохнуть, нет, не вдохнуть, а откусить этого воздуха. Откусить и жевать, и щуриться от солнца, и улыбаться.

А по дороге в Ялту тормознуть у стоящей на обочине машины-цистерны. Выйти, размять ноги, протянуть рубль пожилой женщине, и нальет она вам из крана полулитровую баночку свежего портвейна. И будет этот нектар пахнуть морем и изюмом. И выпьете вы всё это без остатка, и даст вам по шарам, но как-то нежно и ласково. А потом задремлете, и когда откроете глаза, перед вами будет море, от края до края. И вы еще в машине услышите его шепот. Но не спешите с ним говорить, это время еще придет.

Так было со мной и в тот раз. И дела делались, и чувство радости и счастья не проходило. И забыл я о том странном разговоре с Максом. Не просто забыл, а специально. Сделал над собой усилие, и тю-тю, нетути больше в моей памяти бреда этого.

Обратно труднее. Тут главное не поддаться общей суетливости и сосредоточенности. VIP «Симферопольский» маленький, но уютный. В баре спросить что-нибудь аристократически прощального. Белый мускат красного камня в данном случае подойдет лучше всего. Но чтоб не в стакан вам его налили и не в бокал стеклянный. Попросите фужер хрустальный. Тяжелый такой, еще с советских времен остался. Их уже все поразбивали, но держат парочку под прилавком для таких ценителей прекрасного, как мы с вами. Янтарное вино будет искриться и переливаться в гранях хрусталя. Вам будет немножко грустно, и вы выпьете этот нектар медленно, до дна. И оторвете фужер от губ, переведете дух. Глаза ваши увлажнятся, и навернется слеза, а вы ее украдкой так смахнете, типа глаз зачесался. А сами гордые такие, любящие весь мир, пойдете к автобусу и полетите.

Вот в таком состоянии они меня и взяли. Тепленького, как говорится.

Обычно я летаю бизнесом и прошу, чтобы со мной рядом никого не сажали. По возможности, конечно. В этот раз желание с возможностью не совпали. Место рядом со мной было занято, да и вообще салон был под завязку. Вздохнув, я протиснулся мимо соседа и плюхнулся в кресло.

– Добрый день.

– Здравствуйте.

Вежливый такой мужчина лет пятидесяти, лоб открыт, кожа немного смуглая, но черты лица вполне славянские. Ну что ж, мне с ним детей не крестить, как говорится.

– Вы позволите полюбопытствовать? – кивнул он на кипу газет и журналов, которую я выудил из сумки.

– Да они недельной давности, не успел просмотреть, когда сюда летел.

– Это ничего. А то я совсем без чтива. Если ничего не читать, то тянет поговорить, а это ведь не очень вежливо, не правда ли? Меня, кстати, Николаем зовут.

– Кирилл, очень приятно. А вы, часом, не дипломат?

– С чего это вы?

– Да так, слишком издалека заходите. Я протянул ему несколько газет и пристегнулся ремнем. Самолет уже выруливал на взлетку.

Меня что-то сморило в сон, я задремал. Есть у меня такая привычка – никогда не бороться со сном. Даже когда за рулем еду. Как прижмет, останавливаюсь, блокирую двери и сплю. Причем надо-то мне всего от пяти минут до получаса, и всё, опять бодр и весел. Так было и сейчас. Закрыл глазки и отчалил в заоблачные дали. Впрочем, через полчаса проснулся и принялся за обед.

– А почему все-таки вы решили, что я дипломат? Я вот читал, пока вы спали, а сам всё об этом думал. И знаете почему? С юношества мечтал быть дипломатом. Из кожи лез, языки учил, в МГИМО поступал три раза.

– Поступили?

– Поступил.

– И что, выгнали за пьянство и прогулы?

– Отчего же. Закончил, работал потом и за границей, и в стране. Но дипломатом так и не стал.

– Так вы чекист. Ну, это одно и то же.

Николай удивленно поднял брови и уставился на меня.

– С чего это вы взяли?

– А чего тут стесняться? Все профессии важны, все профессии нужны. Или вы мне сейчас расскажете, что вы после МГИМО пошли инженером в НИИ работать? Мне-то, собственно, фиолетово, минут через сорок посадка.

– Да, посадка. Неприятное какое-то слово, двусмысленное.

Я повернулся в сторону собеседника, достал диктофон, демонстративно нажал кнопку записи и отчетливо, буквально по словам произнес:

– Уважаемый Николай, или как вас там? Я гражданин Российской Федерации, нахожусь на воздушном судне своей страны. На данное транспортное средство распространяется понятие экстерриториальности. Здесь действуют законы России, в частности презумпция невиновности, свобода слова и прочие свободы и права, подробно описанные в Конституции, налоговом, административном и других кодексах. Всё, что вы сейчас будете говорить, будет записано мною на диктофон и при необходимости явится показаниями для суда в качестве подтверждения ваших несанкционированных действий и попытки давления на гражданина РФ. Вам всё понятно?

Сказав это, отвернулся к окну. За спиной раздалось ворчание Николая.

– Ученые какие все стали, запишет он. Да плевал я на все эти записи. Вот прилетим, сядем в машину, до нас доедем, вот тогда и поговорим. А то, вишь, че, кнопочки нажимает.

Николай не переставал ворчать, все больше и больше употребляя простонародных выражений.

– Вот помню, в тридцать восьмом мне тоже такой попался орел. Все про мировую революцию говорил, запутать пытался. А я ему как врезал в лобешник, а пока в себя приходил, и закатал его за мировой сионизм по пятьдесят восьмой бис. И поехал револьюционэр хренов. И на тебя тоже управу найдем, ишь ты.

Тянуть с этим спектаклем было бессмысленно. Если бы у меня были проблемы, давно бы уже на допросе сидел. На вербовку это не похоже. Были уже заезды, я открутился тогда, и это наверняка у них в файлах проходит. Стало быть, вопрос деликатного свойства. Я уже не мог сдерживать смех, повернулся к соседу и сказал:

– Ладно, дядя Коля, рассказывайте, что надо, а то и вправду посадка скоро, а у меня еще дела сегодня.

– Зовут меня Николай Сергеевич, фамилия Селягин, по чину я подполковник. – степенно начал мой собеседник. – Ну а службу мою ты угадал верно. А дело тут вот какое. Есть в тридевятом царстве тридесятое государство. Зовется оно Сиргвидония. Государство это слова доброго не стоит. Так, островки небольшие, пляжи да население какое-то имеется. И все бы ничего, да острова эти в океане не коралловые, коих большинство, а вулканические. И в этом тоже нет ничего странного. Мало ли на земле островов вулканических? Вот только порода, из которой острова состоят, редчайшая. Нет такой больше на планете. Причем, что интересно, с виду камень и камень.

Селягин вытащил из кармана маленький пластиковый пакет и протянул мне. В пакете лежало несколько камушков, напоминающих обычную речную гальку. Я недоуменно покрутил их пальцами и вопросительно поглядел на собеседника.

– Вот то-то и оно, что ничего примечательного. Однако это минерал, и имя ему «карледон». Сегодня он никому не нужен, а вот завтра… – он сделал паузу, задумчиво вздохнул и продолжил. – Человечество бьется над альтернативными источниками энергии. Нефть закончится лет через тридцать-сорок. С атомной энергией все не так просто. Солнце, ветер, приливы, отливы. Ты знаешь об этом. Все это громоздко и малоэффективно. А вот из двух граммов карледона получается прибор, этакая батарейка, на которой «Мерседес» может проехать до ста тысяч километров без дозаправки.

Я посмотрел на подполковника внимательно. Разговор этот все более и более казался опасным. Я вообще не люблю секретов, а стратегических и подавно.

– И что, об этом никто не знает?

– Знают, конечно, все знают, только пока нефть стоит пятнадцать долларов за баррель, это никого не интересует. Смысл использовать карледон настанет, только когда исчезнет нефтяная альтернатива. Очень велики затраты на переработку. Нужны сразу огромные объемы и все, абсолютно все рынки. Мы полагаем, что примерно через двадцать лет начнется широкомасштабное использование этой технологии. Если, конечно, чего-нибудь еще не придумают.

– Очень увлекательно, Николай Сергеевич. Только не понимаю, я-то здесь при чём?

– А вот вышло, что и при чём. Мы, как и другие наши коллеги, стараемся быть поближе к карледону. Но обычные режимы благоприятствия для страны здесь недостаточны. Нам нужны гарантии. И обеспечить их нашей стране можешь только ты. К неграм как относишься?

– В каком смысле? – опешил я.

– В расистском, конечно, в каком ещё?

– Положительно отношусь. Клевые ребята. А вы?

– Да я, в принципе, тоже. Вот только музыка их мне не очень, но это дело вкуса, как говорится. Ну а к розовым ты как?

– Вы сейчас лесбиянок имеете в виду, Николай Сергеевич? Так я не по этой части, у вас это должно быть записано.

– Да нет. – как-то устало произнёс Селягин. – Я про жителей Сиргвидонии, собственно.

– А что? Нормальные люди, даже вроде и родственники нам, славянам.

– Это в каком смысле?

– Ну в сказках наших. Все добры молодцы, розовые такие. Не помните?

– Да помню я. Только они «розовенькие», а эти «розовые», причём всегда, а не только когда Кощея победят или Василису трахнут.

– Зря вы так о Василисе, принцесса всё-таки.

– Извини, не сдержался. Так как ты всё же к розовым относишься?

– Да нормально отношусь. А в чём, собственно, дело? Видал я и розовых, и чёрных, и жёлтых. У вас же там записано, что я ВГИК заканчивал. Мы все там в одной общаге жили. А что это вас так это взволновало, скажите на милость?

– И скажу. Вот налью ещё по маленькой, и скажу.

– Вы только петрушку тут из себя не стройте, Николай Сергеевич. Выпили-то всего ничего, а роль взяли как будто после литра. Соберитесь. Вы же профессионал. Спецшкола имени Тельмана и всё такое, ну?

– Что ну? Приучили к обходительности, вот и обхожу, мать их всех за ногу. Короче, паря, как ты к розовым относишься, не тошнит?

– А чего должно тошнить-то? Ну розовый, и что? У меня у самого вот. – Кирилл закатал рукав и показал Селягину большое розовое пятно на руке.

– С рождения? – очень заинтересованно спросил чекист.

– Да нет. Третьего дня обварился, когда в плов кипяток наливал. Но ведь не уродливо же?

– Да нормально. То есть без проблем расистских, да?

– Дядя Коля! Идеи навязчивые?

– Нет, племянничек. Здесь дело серьёзней. – Селягин многозначительно посмотрел на меня и сделал театральную паузу. – Брат ты им.

– Кому?!!

– Розовым…

– Так, дядя Коля, наливай и рассказывай дальше. Только не торопись, постепенно и с максимальными деталями.

– Хорошо. Но заметь, не я это предложил. Мамка твоя русский язык иностранным студентам преподавала? Преподавала. В общежитии по вечерам дежурила? Дежурила. Вот и прикинь сам.

– Так, всё ясно. Наливайте только мне, вам больше не надо, достаточно. Мозги у вас стали клинить. Мамка моя преподавала, когда мне уже пять лет было от рождения. Так что ваши грязные намеки мне отвратительны и смешны.

– Да нет, я не в том смысле. Я о другом. Жил там один студент. Принц Сиргвидонии. Был он розовым, скучал очень по дому. Обстановка была не очень-то доброжелательная. То в трамвае в ухо дадут ради куража, то стырят вещички из комнаты. В общем, не нравилось ему у нас. Но слово родителям дал образование получить, потому и терпел. И вот однажды пришел твой папа с тобой за ручку в общежитие маму встретить после работы. Поднялся натурально в красный уголок, где занятия заканчивались. И стали студенты со своей преподавательницей прощаться. Ну и с тобой соответственно. Ребенок ты был симпатичный и очень общительный. Присел принц перед тобой на корточки и говорит: «Спокойной ночи». А ты ему в ответ: «Спокойной ночи» и чмокнул его в розовую щеку. Привычка у тебя была такая, всех на ночь целовать. Принц от неожиданности окаменел и заплакал. Наверное, сказалась тоска по родине, отсутствие ласки и прочее. И так ему этот случай в сердце запал, что полюбил он тебя как сына. Подарки тебе привозил всякие, потом как уехал открытки присылал. Да вот потерялась с ним связь. Вы переехали в другой город, и стали ему открытки из института обратно возвращаться. Но принц есть принц. И когда родился у него первый сын, он назвал его по традиции длинным именем, и тебе в этом имени нашлось место. И сын этот нынче готовится на престол взойти, ибо папаня старый и больной. А тебя он братом своим считает и найти хочет. Даже русский язык специально для этого выучил.

– Вы это серьезно всё?

– Да куда уж серьезней. Через неделю сам всё увидишь. Нашли они тебя. Америкосы помогли, собаки. Не уберегли мы тебя, Кирюша.

– Что ж вы так?

– Да демократия, мать ее. Вот теперь и приходится с тобой цацкаться.

– А вы не цацкайтесь. В тюрьму меня или под машину. Я человек маленький, что за проблемы?

– Думали мы об этом, думали. Но я предложил другой вариант. Парень ты хороший, страну свою любишь, вот и послужишь на благо отечества. Поедешь в Сиргвидонию, приживешься там, глядишь, и пригодишься лет через двадцать.

– Всё?

– А что, плохо? Был тут Киря коммерсом, а станет братом императора. Перспектива?

– Не-а. Не перспектива. Не поеду я ни в какую Сиргвидонию. Мне и здесь хорошо.

– Это тебе пока хорошо.

– Не нужно меня пугать, уважаемый. Вы меня, наверное, неплохо изучили? Знаете, что я давления не переношу? Так вот. Ответа я вам сейчас давать никакого не буду. За информацию спасибо, история очень интересная, вами мне поведанная. Поживем, увидим, Николай Сергеевич.

Я взял свою сумку и, протиснувшись мимо Селягина, направился к выходу.

Брат

Чушь какая, думал я, готовя нехитрый холостяцкий ужин. Впрочем, отчего же нехитрый? Нет, есть-то я собирался один, вот только… Крымский огромный помидор. Из тех, что при разрезе покрываются сахарной испариной. Ялтинский лучок, красный и сладковатый. Был и огурчик, и зелень. Запах от всего этого проникал в ноздри и успокаивал. Зазвонил телефон.

– Ты один?

– Ага.

– Слушай, я заеду к тебе, а то жрать охота.

– Давай, но у меня только салат.

– Отлично. А у меня отбивные есть, ставь сковородку.

– Уже.

В чем в чем, а в этом звонке ничего странного не было. Мой приятель жил в соседнем доме. Владел он банком. Работа, как вы сами понимаете, в начале девяностых была прибыльная, но нервная. Дела свои Порфирий делал аккуратно, от того, наверное, и уставал. Знаете, когда сидишь, а перед твоим носом лимоны проплывают, а ты их не хапаешь из разных там соображений, это жутко утомляет. Порфирий, а в миру Павел, банкиром был осторожным, поэтому даже и в наше лихое время передвигался по столице лишь с одним охранником, да и то для проформы. В дверь позвонили, я, не глядя в глазок, открыл и тут же вернулся к плите. Сковородка уже нагрелась, пора было плюхать на нее мяско. Отбивные наверняка от тети Шуры из банковской столовой. Она Порфирича знала еще со школы. Частенько передавала ему через секретаря то биточки, то котлетки. Сегодня вот отбивные. Уж для солнышки своего дерьма не передаст. Сейчас плюхну эти нежные кусочки свининки, такой дух пойдет.

– Ну давай, чего ты там вошкаешься. – крикнул я Порфиричу, готовясь налить в сковородку оливковое масло.

– Извините, господин Кириллос. Вы, наверное, нас с кем-то перепутали.

Я оглянулся и в изумлении уставился на двух прилично одетых иностранцев, кои стеснительно топтались на пороге кухни. «Почему иностранцы?» – спросите вы. Элементарно. Они были розовые. Да-да, именно розовые, как и все жители той самой Сиргвидонии.

– Просим извинить, многоуважаемый господин Кириллос, за наш столь поздний визит. Мы не стали вам звонить, потому что дело у нас к вам деликатного свойства.

– Да уж понимаю, как же. – протянул я. – Впрочем, вы мне и не помешали. – сказал я и с сожалением выключил конфорку под сковородкой. – С кем имею честь, позвольте полюбопытствовать?

– О, извините меня еще раз. Я немного смущен. Разрешите представить, вице-консул посольства Сиргвидонии в России, Абу Самуэл Сретин Нахометсон. А я секретарь Гордии Самрон Четвертый.

– Очень приятно. – сказал я и принялся рассматривать гостей.

Тот, что назвался секретарем, был невысок ростом, нос его был приплюснут, волосы черные, прямые. В общем, типичный островной житель, только кожа не смуглая, а розовая. Консул же, напротив, рост имел выше среднего, строен, красивый римский нос выгодно отличал этого персонажа от коллеги. Даже кожа его была хоть и розовой, но несколько бледней и более нежного оттенка. И без представлений было ясно, кто тут главный. Между тем я достал из бара початую бутылку виски, три тяжелых стакана и плеснул светло-коричневого напитка примерно на палец в каждый стакан. Подавая гостям выпивку, я указал на диван, приглашая присаживаться. Посольские приняли подношение с непроницаемыми лицами, уселись на диван, я, напротив, в кресло и вопросительно посмотрел на консула. Тот даже и попытки не сделал, чтобы начать разговор. Я перевел взгляд на секретаря, но тот отвел глаза. Черт их знает, может быть у них обычаи такие? Посидеть, помолчать, может о погоде надо говорить, или спросить, как поживают их родные?

– Знаете, уважаемые, принимая во внимание, что я только из аэропорта, прошу вас покорно говорить, какое у вас ко мне дело.

Секретарь заерзал на своем месте и, тщательно подбирая слова, сказал:

– Господин консул не овладел пока русским языком в должной мере, не мог бы он говорить с вами на английском?

– Как господину консулу будет угодно. Please.

Консул расправил плечи, чуть вздернул вверх свой горделивый шнобель и начал весьма бойко и с выражением. Он говорил минут десять. Начав с географического положения Сиргвидонии, он перешел к правящей династии Дымбоу. Не забыл упомянуть и климатические особенности островов. Вскользь затронул демократические преобразования в своей стране, делая легкий намек на похожесть наших держав. Тем временем за спиной гостей в дверь просунулась рожа Порфирия, который еле сдерживался от смеха. Я глазами показал ему, чтобы тот сгинул. Между тем политинформация подошла к концу. Закончив, оратор чуть склонил голову набок и по-отечески посмотрел на меня.

– Очень любопытно. Вот только позвольте вас спросить, к чему вы мне все это рассказываете?

– Многоуважаемый господин Кириллос. При всем, что выглядит это будет странно и неучтиво, я все же просил бы вас ответить на некоторые вопросы. Мы не задержим вас надолго, поверьте, это очень важно.

При этих словах консул посмотрел на секретаря, и тот с готовностью выудил из портфеля папочку. Консул встал, взял папку двумя руками и, поклонившись, протянул ее мне. Нечего и говорить, что я тоже встал, тоже поклонился и двумя руками принял папку.

– Мы были бы вам очень признательны, тараторил секретарь, пятясь к прихожей, если бы вы ответили на вопросы по возможности быстрее. Если позволите, я позвоню вам завтра. Можно?

Консул почтительно поклонился и исчез за дверью, за ним рванул и секретарь.

– Ты же сказал, что один. А у тебя тут целый раут дипломатический, – донеслось из кухни.

– Что ты делаешь, изверг? – завопил я и бросился на кухню.

Ах, если бы я не успел! Буквально налету я поймал отбивную, не дав ей плюхнуться на сковороду.

– Ты что, Порфиричь, совсем охренел в своем банке? Кто же так мясо жарит? Сковородку надо разогреть сначала, чтобы горячая была. Теперь немного оливкового маслица. Вот, отлично. Да не суй ты мне мясо, рано. Берем четыре зубчика чесночка, чуть раздавливаем его ножом, чтоб зубья потрескались, и в маслице. Вишь, какой душок пошел? Так, теперь отбивнушки. Ну-кась, ну-кась. Прекрасно. Все замечательно, приправкой их, перчика немного, ага, потушился чесночок. Чудесно. Теперь туда малеха сливочного. Растопилось, и…

И взорвался запахами воздух. И запахли наперебой то отбивные, то салат. Как бы соревнуясь. Я полем пахну, полынью, росой утренней. А я чесночком и травкой грузинской. А во мне лучок сладенький. А на мне жирок ладненький. Вот под эти перепевы нашего будущего ужина и хлопнули мы с Порфиричем по первой. Прямо на кухне, стоя. Достали из морозильника холодненькую, плеснули в рюмашки, чокнулись поспешно и в топку ее, родимую. И закусить. Чем? Вот этими запахами московского позднего вечера, этим ароматом крымской ночи, что веет от салата, этим чесночно-мясным духом предстоящего застолья.

Уже перед сном я вспомнил о папке сиргвидонцев. Вставать не хотелось, но я поплелся на кухню, достал из холодильника бутылку минералки, прихватил и папку. Лег, открыл и принялся за изучение. На очень дорогой бумаге с золотым тиснением шел следующий текст:

«Многоуважаемый господин Кириллос! Я, чрезвычайный и полномочный посол Сиргвидонии в России, обращаюсь к вам с огромной просьбой. По поручению очень высокого лица нашей страны, мне необходимо выяснить у вас следующие вопросы». И далее вопросов двадцать, касательно моих родителей, мест проживания нашей семьи и некоторых подробностей моей биографии.

Я выудил сигарету, прикурил и задумался. Вообще-то я стараюсь не курить в спальне, но «стараюсь» и «не курю» – это две большие разницы. Стало быть, тогда я именно закурил. Мне что-то мешало. Выключил лампу, стало лучше. Из окна в комнату проникал рассеянный лунный свет, дым красиво плавал по комнате. Надо оно мне? Гэбисты эти, императоры? Брат какой-то розовый? Хотя. Брат – это здорово. Вдруг он окажется действительно хорошим парнем? Опять же возможности бизнесовые. Впрочем, как раз для бизнеса это, пожалуй, хреново. Но, в сущности, а чем я, собственно, рискую? Ну познакомлюсь, посмотрим друг на друга. Нефтяной кризис, по словам моего недавнего попутчика, далеко за горами. С этими глубокими мыслями я и заснул.

Папку я оставил дома. Вернее, не оставил, а попросту забыл. Не до папки было в тот день. Рано утром позвонили, сказали, что задержали фуру на таможне и не хотят оформлять. А в фуре йогурты, сыры и прочая колбаса. Да простой шестьсот пятьдесят долларов в сутки. Помчался туда, пока выясняли, пока договаривались. В офис приехал часам к трем. Работы было по горло, часов в пять звонит охранник и говорит, что ко мне посетитель. Попросил проводить ко мне. Через минуту появился вчерашний секретарь.

– Уважаемый. У меня полно дел, давайте сегодня будем лаконичны. Ок?

– Конечно, господин Кириллос. Я, собственно, за ответами пришел.

– Видите ли, мой дорогой Гордий, я не буду вам ничего писать и тем более подписывать.

– Гордии, – поправил меня собеседник. – Могу я узнать причину?

– Конечно. Мне не очень понятно, как это может отразиться на моей жизни. С другой стороны, в ваших вопросах нет для меня ничего предосудительного. Поэтому предложение такое. Если вам действительно необходимо услышать именно от меня ответы на эти вопросы, то доставайте свой диктофон, не стесняясь, и минут за шесть я удовлетворю государственное любопытство Сиргвидонии.

После моих слов посетитель покраснел, что выглядело очень забавно, принимая во внимание цвет его кожи.

– Да не смущайтесь, что вы как девушка. Я же понимаю, иначе было нельзя. Давайте вытаскивайте вашу штуковину, а то у меня индикатор прослушки зашкаливает уже. И я кивнул на небольшой приборчик, похожий на разломанный пейджер, неприметно зарывшийся в мой обычный на столе бардак. Глаза Гордии блеснули профессиональным блеском, и мне показалось, что он с трудом сдержался от уточнений.

– А, понравилось? – я немедленно перешел к делу. – Вот, смотрите. – Протянул гостю прибор. – Работает от одной батарейки АА. При обнаружении активного микрофона легко и бесшумно вибрирует вот эта пружинка, на дисплее начинают появляться символы вызова, один раз в тридцать секунд мигает зеленый светодиод. Радиус действия до тридцати метров. С виду обычный пейджер. О, я вижу, вас это действительно заинтересовало. У вас хороший вкус, мой дорогой. Розничная цена сто баксов, на партию свыше десяти штук цена семьдесят. От ста штук – шестьдесят. Образец отдам за полтинник. К сожалению, никаких документов, кроме инструкции на русском языке, нет. Проблемы вывоза решаете сами. Есть более серьезные модели с радиусом до ста пятидесяти метров. Имеются также подавители микрофонов. Очень оригинальная конструкция. Обычный кейс. Радиус создаваемых помех до пятидесяти метров.

Гость мой сидел ошарашенный, а я ковал железо пока горячо.

– Аналогичная модель «Теска Секьюритес» стоит триста восемьдесят долларов, при этом вам необходимо раскрыть о себе информацию при покупке. Соглашайтесь, дружище. У нас все нужно делать быстро. Завтра, либо приборов не будет, либо цена подскочит втрое.

– Господин Кириллос. Меня действительно заинтересовал этот прибор. Думаю, что у нас есть на это спрос.

– Конечно есть. Берите не пожалеете.

Наша встреча продлилась чуть менее часа. Из них минут пять я рассказывал о своем счастливом детстве и маме с папой, остальное время объяснял, как пользоваться приборами. Малый купил у меня пять маленьких, два больших и один подавитель прослушки. Всего получилось на тысячу пятьсот тридцать долларов. Я округлил до полутора, и мы раскланялись. Вообще-то это был не мой товар. Я не занимался никакой техникой. В то время моей темой были продукты. Но третьего дня приехал приятель из Новосибирска, свалил все эти образцы в офисе и загулял. Нет, он, конечно, объяснил мне, что и почем, даже пытался предложить партнерство, но я отказался. Всех дел не сделаешь, надо на чем-то концентрироваться, ну разве что вот так, как сегодня, впарить левой пяткой какому ни будь лоху по-быстрому. Кстати, неплохо вышло. Восемь сотен за полчаса заработал. Эх, почаще бы такие сговорчивые попадались.

На следующий день в офис приехал курьер DFL. Он не отдал конверт секретарю, а добивался лично меня. Я не знал, что есть теперь такая услуга «лично в руки», и был немало удивлен, обнаружив курьера, просидевшего четыре с половиной часа в приемной. А я ведь мог вообще сегодня не прийти.

– И сколько вы обязаны ждать адресата?

– Пока не дождусь. – Отвечал симпатичный парень в яркой фирменной ветровке. Он протянул мне квитанцию для подписи.

– Сколько стоит час ожидания?

– Пятьдесят баксов.

– А ты на проценте?

– На зарплате и проценте с ожидания.

– Девушка есть?

– А сами-то вы как думаете?

– Думаю, что есть. И какой процент?

– Двадцать.

– То есть за четыре часа ты уже сорок долларов высидел?

– Не сорок, а сорок пять. – поправил он меня.

– Ну да, ну да… – задумчиво промычал я, разглядывая адрес отправителя. – Знаешь, братец, напишу-ка я тебе, что ты меня десять с половиной часов ждал.

– Это почему?

– А чтоб в следующий раз писали, от кого письмо.

Я вызвал службу безопасности. Вошел сотрудник, я отдал ему конверт.

– Давай, Миша, мухой, на проверку и назад.

– Сделаем. – кивнул Миша и удалился.

– Опасаетесь сюрпризов? – спросил курьер, укладывая бумажки в сумку, отдаленно напоминающую почтальонскую.

– Береженого, сам знаешь. Ничего я не опасаюсь, это, скорее всего, чтобы об этом не думать.

– А вы добрый. – уже от двери сказал мне гость.

– Это ты о почасовой приписке?

– Да нет. О конверте. Приписывают мне часто. Не жалко, не свои же. У нас клиент есть один. Он японцам за товар должен уже полгода. Так он каждый месяц от них нашей почтой напоминания об оплате получает. Пишет мне часов тридцать, я ему честно стольник с каждого пакета и отдаю. Я о другом. Вот вы конверт открыть не попросили. Обычно покрутят письмо в руках и говорят, что, типа, заклеено как-то мудрено. Ты, парень, сам распечатай. И тут звонит ему кто-то, он и выходит из кабинета.

– Ну а ты?

– А что я? Открываю, конечно.

– Не страшно?

– Да вы что? У нас же служба безопасности. Они каждый конверт на аппаратах проверяют и специальной собачке нюхать дают, только люди-то в это все равно не верят.

– Понятно. Ладно, бывай, братец. Береги себя.

– Спасибо, и вам того же.

Курьер скрылся за дверью, и я принялся за работу. Через час принесли конверт со словами, что ничего подозрительного. Я открыл и высыпал на стол содержимое. Все той же дорогой бумаги конверт с золотым тиснением, внутри сложенный вдвое листок с гербом.

«Такого-то числа такого-то месяца сего года просим Вас прибыть на дипломатический прием в честь посещения России наследным принцем Сиргвидонии». Дальше шло имя принца, которое заняло три с половиной строки. Описание дресс-кода. Изложение правил обращения к принцу и прочая дипломатическая фигня.

Закурил я и задумался. На этом я не случайно акцентирую ваше внимание. Это теперь задумываться мне свойственно и привычно. В те далекие годы я не задумывался вообще. Причем не только я. Это отнюдь не означает, что мы не думали. Думали и еще как. Но вот чтобы закурить и задуматься. На это не было ни времени, да и потребностей в этом мы не испытывали. Не знаю, то ли сие было молодостью продиктовано, или периодом первоначального накопления капитала. Но факт. Так вот, тогда я именно закурил и задумался. И мысли мои вдруг стали витать в непривычном для меня направлении. Во всей этой истории меня больше всего интриговало слово «брат». Так уж сложилось, впрочем, вероятно, не у меня одного, что близких людей мало. Заиметь собственного брата, пусть даже и далеко, было в этом что-то. Пойду, конечно, пойду. В крайнем случае потеряю вечер. Я еще раз внимательно перечел приглашение. Посольство находилось в трех минутах хотьбы от моего дома. Вот и отлично.

Однако «завтра» выдалось такое, что лучше бы этого «завтра» не было. Я приехал на работу часов в одиннадцать и застал в своем кабинете отделение спецназа в полной боевой экипировке. Знаете, что это такое? Лица, разрисованные маскировочной краской, скажете вы? Нет, друзья, это из кино. А вот шлемы, как у сварщиков, щит броневой, автоматы и палочки волшебные. Это самое оно. Ребята скромно сидели на стульях вдоль стены и балагурили. Я поздоровался, они приветливо загудели в ответ. Некоторых я раньше видел. Мы дружили с этим подразделением. Иногда я ездил с охраной в их подземный тир. Даже в музеях я не встречал такого количества экзотического оружия. Чего здесь только не было. И винтовки М16, обрезы, автоматы Томпсон, Узи. В общем, всё, что у бандюков интересное отбирали, то и приходовали в эту коллекцию.

– Война началась? – спросил я.

– Да нет, вы не волнуйтесь. Бои местного значения. – Выплыл из-за моей спины начальник службы безопасности. – Какие-то отморозки стрелку забили, ну я ребят для подстраховки попросил подъехать. Пусть они у вас посидят, а? Чтобы сотрудников не пугать.

– Да сидят вроде уже. Блин, а мне где работать? Степаныч, это когда-нибудь кончится? Ты же говорил, что месяц-два и отвяжутся.

– Да отвязались уже все. Эти пришлые какие-то. Сибиряки. На слово не верят, всё проверить норовят.

– Ладно, проехали. Пойду в поле трудиться.

Ворчал я скорее для проформы. В кабинете обычно сидел мало. Все больше мотался по нашему комплексу. Время такое было. Через час в кафе на первом этаже за столиком у окна состоялось мини-совещание. Обсуждали какие-то текущие проблемы, а за окном бушевала осень. Яркое солнце, золотые листья. Вода в Яузе была уже по-зимнему темной и маслянистой. Красота. Подъехало две семерки BMW, из них высыпала братва. Я скосил глаза на часы и улыбнулся. Мой зам вопросительно посмотрел на меня.

– Всё, ребята, закончили. Давайте работать. Ты, Митя, останься, у меня к тебе еще пара вопросов есть.

– Ты о чем? – спросил зам, когда мы остались вдвоем.

– Да ни о чем. Давай перекусим, да вот спектакль посмотрим.

– А, с удовольствием.

Я вытащил маленькую рацию и вызвал Степаныча.

– По нашу душу?

– Ага. – Весело откликнулся начальник охраны.

– Слушай, Степаныч, ну я же сколько раз просил. Отъехали бы метров на сто. Сейчас народ на ланч потянется, а у нас тут как на съемочной площадке.

– Все будет тихо и быстро, не волнуйся.

Рация хрюкнула и отключилась. Надо сказать, что, кроме нас с Митей, то, что происходило на улице, никого не интересовало. Привык народ к таким постановам. Тем временем к машинам подошли трое наших во главе со Степанычем. Мы, конечно, не слышали, о чем они там терли, но и без слов смысл был ясен. Особо у приезжих выделялся один парень. Он был высокого роста, с довольно длинными волосами, в черной, модной тогда рубахе. Несмотря на то, что говорил эмоционально и вовсю пользовался распальцовкой, на бандита похож не был и вид имел весьма интеллигентный.

– Смотри, Кирилл, а он на тебя похож. Даже сутулится, как ты.

– Точно. А я думаю, кого он мне напоминает. И возраст, похоже, тот же. Видишь, Митя, как жизнь поворачивается. А ведь на его месте запросто мог бы быть сейчас я.

– Вряд ли.

– Это еще почему?

– Да добрый ты.

– Я добрый? Второй раз за неделю это слышу.

– Добрый, добрый. Уж я-то знаю. Ладно, идти надо.

– Ты с ума сошел. Сиди. Сейчас самое интересное начнется, а заодно и мой кабинет освободят.

И точно. Не успел я закончить фразу, как из дверей склада, как в сказке, показались несколько богатырей. А с ними, как водится, и дядька Черномор. Ну насчет не спеша я загнул. Вылетели они, как черт из табакерки. Тридцать метров до машин добежали мгновенно. Ещё секунд через десять всё закончилось. Братки были с закованными руками, и началась неспешная погрузка в подъехавший армейский ГАЗ 66. Ещё через пару минут странная процессия, состоящая из машины Степаныча, газона и двух трофейных «бумеров», гордо и неспешно проследовала по набережной.

– Снято! – Раздался бодрый громкий голос. – Друзья, вы уж нас извините, это всё киношники. Они должны были до обеда закончить, да вот задержались. Прошу прощения за неудобство.

Это был наш администратор Антон. Красавчик. Показал ему незаметно большой палец. Молодчина, моя школа.

Я едва успел заехать домой переодеться. Опыт в дипломатических раутах у меня мизерный. Впрочем, бывал я на приемах. Но особенностей протокола не знал. Фиг его знает, как понимать эти 7 р.м. Нужно за 15 минут прийти или, наоборот, в 7.15. А может быть, как эти сегодняшние, ровно в семь, секунда в секунду? Да нет, разница между стрелкой и приемом должна быть, а следовательно, можно и опоздать, но, наверное, ненадолго. Так думал я, повязывая галстук.

К посольству подошел что-то в пяти минутах восьмого. Показал охране приглашение и взбежал по ступенькам. Настроение, доложу вам, было приподнятое. Странно, но это было именно так. В те времена настроение мое менялось часто. Нервничал, срывался на крик. Все мы жили тогда в каком-то бешенном ритме. Это сейчас, когда пришло понимание суетности окружающего, уж и не знаю, что может вывести меня из равновесия. Но вот так, чтобы ни с того ни с сего вдруг хорошее, приподнятое настроение, это было не свойственно ни времени, ни персонажам. Что я представлял себе за дверью? Розовых лакеев в чалме, экзотические фрукты, запах сандала, сияние золотой чеканки? Да нет, конечно. Бывал я в посольствах и знал, что под вывеской сказки скрывается скучная атмосфера присутственного места. Дверь открыл розовый лакей. Нет, не служащий, а именно лакей. Тот самый, из пушкинских сказок. У него даже парик был белый с завитушками петровских времен и перчатки белые. Низко поклонившись, он пригласил меня войти. Распорядитель во фраке тоже поклонился мне, назвал господином Кириллосом (похоже, я уже стал привыкать к такому обращению) и попросил подниматься по лестнице. Шикарная мраморная лестница старого дворянского особняка была украшена экзотическими цветами. В воздухе пахло сандалом. Когда все происходящее приняло в моей голове понятные очертания, я оглянулся. В этот момент пройденный марш лестницы уже скрывал от меня вход, и никого внизу мне увидеть не удалось. Не придав этому значения, двинулся дальше. Поднявшись на второй этаж, переступил невысокий, но все же порожек и вошел в зал. О порожке надо бы не забыть, подумал я, не запнуться бы. То, что трезвым я отсюда не уйду, решил еще когда из дома выходил. Столько стерпеть из-за этой Сиргвидонии за последнюю неделю и не накидаться? Площадка была небольшая, и вероятность, споткнувшись, загреметь по всему этому мрамору и коврам присутствовала.

Зал имел овальную форму. Великолепная лепнина, позолота, чудная люстра дореволюционной работы, искусный паркет в великолепном состоянии. Всё это на мгновение ослепило меня. Вдоль дальней стены, где были окна, занавешенные бальными шторами, которые очень красиво смотрятся в старых дворянских особняках в Москве и Питере. В Париже тоже, в домах османского стиля. Впрочем, в то время в Парижах я еще не бывал. У дальней от меня стены стояло сооружение, претендовавшее на бар. Инстинктивно направившись в этом направлении, я вдруг понял, что в зале кроме меня и розового бармена никого нет. Автоматически взглянул на часы, пятнадцать минут восьмого. Время перепутал? – подумал я. Да вроде нет. Наверное, в этикете диповском ни хрена не смыслю. Выслушав такое объяснение моего внутреннего голоса, в упор посмотрел в зеленые глаза бармена. Для него это было достаточно неожиданно. Он даже не поздоровался.

– Вам нравится пить Перно?

– Мне? – удивленно переспросил бармен.

– А что, кроме нас есть еще кто-нибудь?

– Нравится, – протянул бармен.

– Тогда у меня к вам два вопроса.

– Слушаю, сэр.

«Пришел в себя», – подумал я и продолжал.

– Вопрос первый. Как вас зовут?

– Вы хотите знать мое полное имя, сэр?

Вот тут уже пришло время мне замешкаться. Справившись с неожиданностью, я промямлил: «Именно полное».

– Меня зовут Брае Изумбах Абсет Кирилло Турин Дымбоу Скоид Марше.

Брае, Изумбах, Абсет, Кирилло, Турин, Дымбоу, Скоид, Марше, задумчиво повторил я про себя. Брае – похоже на бра. Изумбах – на изумруд, для мужчины не очень. Абсет – асбест какой-то. Кирилло, вообще, как Кирилл. Турин – похоже, есть такой город в Италии. Про человека-парохода читал, но вот человек-город, это уж слишком. Дымбоу – что-то знакомое, но ассоциативно то ли дым, то ли «дам в лоб». Скоид – вообще на скот похоже. Остается Марше. Что ж, неплохо.

– Дорогой Марше. Позволите мне вас так называть?

– Если вам это нравится, сэр.

– Нравится. Итак, дорогой Марше. Вопрос номер два звучит следующим образом. Как бы вы, человек, которому нравится пить перно, охарактеризовали перно человеку, ни единожды не пробовавшему этого великолепного напитка?

– Господин бывал в Париже? – вежливо уточнил Марше.

– Нет. Никогда.

– Хорошо. Тогда так. Вкус этого напитка настолько дерзок и непривычен, как дерзки и непривычны мысли человека, достигшего среднего возраста и размышляющего о симпатичной двадцатилетней особе, подающей ему явные знаки внимания.

– Звучит весьма понятно, вот только опасаюсь, что в мои неполные тридцать я не могу оценить всю глубину вашей философской сентенции. Вы можете налить мне перно и понадеяться на мою скороспелую сообразительность, а можете пояснить, ибо, как я смею предположить, вы перешли средний рубеж вашего земного странствия. Впрочем, и в этом варианте налить в конце концов придется.

– Видите ли, сэр. У человека среднего возраста уже не такая завышенная самооценка, как в юности. Но это лишь с одной стороны. С другой же стороны, он многого достиг и многое познал. Таким образом, его самооценка в фундаментальном смысле стала выше. Размышляя о знаках оказанного ему внимания, он не думает о том, что его внешность настолько неотразима, что девушки, несмотря на возраст, мгновенно влюбляются. При этом он глубоко осознает, что обладает внутренней уверенностью и харизмой, чтобы привлечь неподдельное внимание любой симпатичной девушки. Но он не так глуп, чтобы не понимать возможность внимания за деньги. Вместе с тем, он все же верит в то, что не только деньги есть причина этих знаков. Весь этот компот непрерывно переваривается в нем, и верх берет попеременно искренность неотразимого мужчины и цинизм сорокалетнего плейбоя. Однако, смею вам заметить, что вы заблуждаетесь по поводу моего возраста. Я немногим младше вас. Что же до перно, то моим ассоциациям больше способствовал не возраст, а с детства развитое воображение. К тому же, я бывал в Париже. – добавил он с легкой ноткой грусти.

– А это действительно важно?

– О, да. Но это ощущение вы добавите к себе позже, когда посетите этот потрясающий город. Если я удовлетворил ваше любопытство, позвольте и мне один вопрос?

– Сделайте милость.

– Почему вы, человек никогда не пробовавший перно, уверены, что оно у нас есть?

– О, это элементарно. Я помню из школьной программы, что Сиргвидония была французской колонией. Я допускаю, что годы колониализма были не самыми счастливыми в истории страны. Допускаю также, как следствие, что граждане не любят цвета французского флага, ненавидят французских поэтов и так далее. Но вот чтобы отказаться от выпивки, любимой несколькими поколениями предков? Дудки! А французы, как известно, любят вино. Но в силу удаленности вашей страны, транспортировка и хранение его были затруднительны. Коньяк. Однако, это напиток далеко не массовый и не дешевый. И перно. Не очень дорого, вполне транспортабельно, и, как мне кажется, освежает. Есть логика в моем ответе?

– Стопроцентная. Поскольку, сэр, у вас сегодня в некотором роде знаменательный день. Ведь вы откроете для себя неизведанное, а такое происходит с человеком раз в жизни.

– Ага, если этот человек не занимается бизнесом и не живет в Москве в наше время. – перебил я его.

– И все же, – продолжал Марше. – позвольте пояснить вам, какие имеются способы употребления этого напитка. Вот только не заболтал ли я вас?

– Отнюдь. Мне очень интересно. Обычно я не трачу столько времени на заказ аперитива, но сегодня готов потерпеть еще, причем, заметьте, с удовольствием.

– Хорошо. И все же, может быть, мартини?

– А что, такая длинная лекция?

– Или кампари? Должно быть, у вас был длинный день.

– Длинный день. Как вы это точно и тактично сказали. Именно длинный. Но нет. Я полагаю, это было бы предательством. Говорить о перно и выпить кампари. Мы в Москве весьма диковатые, особенно если к нам не привыкнуть. Но предать вот так, на ровном месте? Увольте.

– Окей. Обычно перно подается в длинном узком стакане. Наливается примерно на два пальца. Вот.

Он поставил передо мной узкий коктейльный стакан и налил в него на два пальца светло-коричневой, немного маслянистой жидкости.

– В стакан добавляется пара кусочков льда.

Он бросил лед в стакан, а я заворожено стал наблюдать химическую реакцию. Там, где напиток соприкасался со льдом, жидкость приобретала коричнево-матовый цвет, потом светлела и, наконец, становилась похожа на кофе с молоком.

– К напитку подается кувшин с обычной водой. Иногда бармен самостоятельно добавляет немного воды в стакан, вот как я сейчас. Откровенно говоря, я это не люблю. Мне кажется, человек сам должен решать, что и насколько необходимо разбавить.

– О, здесь я с вами согласен.

– Наверное, такие люди, как мы с вами, и изобрели второй способ употребления перно. Действительно, это должно быть именно так. Второй способ – это заказать перно, причем, во избежание ошибки, сразу двойную порцию. И попросить принести напиток с большим количеством льда. Ни у кого не поднимется рука налить двойную порцию в высокий узкий стакан. Получив такой заказ, бармен снисходительно хмыкает, вот как я сейчас. – Марше хмыкнул, причем вышло это у него довольно ядовито. – Берет толстый стакан для виски. Набивает стакан льдом и наливает перно. Видите, места для воды крайне мало, и нужно быть полным дебилом, чтобы налить сюда еще и воду. Вам, конечно, принесут и кувшин с водой, но сделают это, вероятней всего, от растерянности. Итак, какой из способов вам больше по душе?

– А вам? – ответил я вопросом на вопрос.

– Дело тут не во мне, а в вас. И кстати, я первый спросил.

– Второй способ мне нравится больше.

– Позволите узнать почему?

– Попробую объяснить. У меня лишь есть одно уточнение. Кто-нибудь пьет перно чистым? Без воды и без льда?

– Кто-нибудь наверняка так и делает. В нашем мире возможно все. Однако, мне не приходилось слышать о чем-нибудь подобном.

– То есть, если это и есть, то не более чем исключение? – уточнил я и, увидев утвердительный кивок Марше, продолжал. – Мне понравился способ номер два по следующим причинам: во-первых, невысокий височный стакан тяжелого стекла держать в руках приятней, чем любой иной; во-вторых, реакция напитка со льдом происходит медленней, чем с водой, и этим действом можно любоваться; и, наконец, в-третьих, во втором способе перно в два раза больше.

– Браво! Тогда вот ваше первое перно в жизни. – Бармен немного подвинул стакан в мою сторону.

– Выпьете со мной, уважаемый лектор? – спросил я, бережно отрывая от стола тяжелый стакан.

– С удовольствием.

Мы качнули стаканы навстречу друг другу, и я сделал первый и робкий глоток. Нет, я не был полным лохом, чтобы не знать, что меня ожидает. Пивал я до этого и раки, и узо. Ждал анисового вкуса. И дождался. Пряный аромат наполнял мой организм медленно и степенно. Я представил себе куст цветущего аниса, который внезапно оказался посреди морозной сибирской зимы. В лесу, где строго и тонко пахнет сосновой смолой, снегом, морозцем, и вдруг тончайший запах аниса. И лес замер, перестали говорить между собой деревья, затих ветер, даже птицы замолчали. Это было как сон.

– О чем вы подумали? – прервал мои ощущения Марше?

– О зиме, о лесе, о Сибири.

– Мне почему-то так и показалось.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Что я увидел в этом взгляде? Вы вообще верите, что в глазах другого человека можно что-то увидеть? У меня не получается. Сколько не пытался. Почувствовать – это другое дело. В тот раз я почувствовал.

Пауза длилась секунд сорок. Потом он сделал еще глоток, поставил свой стакан на стол и произнес: «Ну, здравствуй, брат».

Я уставился на него в полном изумлении, а он тем временем вышел из-за стойки и подошел ко мне.

– Я мечтал обнять тебя, брат. Наверное, в этом есть что-то не совсем нормальное, но это так. У меня, а теперь и у тебя, если ты этого захочешь, есть кроме меня три брата и четыре сестры. Ты белый, а мы все розовые, но я ношу твое имя в своем имени и тебя в своем сердце.

Это было сказано так проникновенно и нежно, что я потерялся. Не замешкался на минутку, а именно потерялся. Столько тепла и искренности почувствовалось мне в этих странных словах. Он сделал еще шаг ко мне и обнял. Я, как последний идиот, стоял с растопыренными руками, в правой держа стакан, а в левой сигарету. Мы простояли так секунд тридцать, потом я повел плечами, объятья ослабли, Марше отступил на шаг назад.

– Прости меня, но я действительно мечтал об этом.

– Господи, да о чем ты мечтал? – я стал заводиться. – Ну о чем? Какие мы с тобой братья? Посмотри на меня. Мы похожи? Или, может быть, у нас предки общие? Что за бред?

– Я понимаю твою реакцию. Для тебя это шок. Это ведь я знаю о тебе много лет, а ты лишь несколько дней и то при не очень приятных обстоятельствах. Это ничего, я расскажу тебе. Налить тебе еще? – спросил он, не увидев в моем стакане ничего, кроме льда.

– Конечно, что ты спрашиваешь? И вообще, – продолжал я, – так как ты относишься к этому столь серьезно, мне бы хотелось послушать тебя и понять причину твоего энтузиазма.

– А ты ничего не испытываешь ко мне? Только честно.

– Честно? К тебе? Не знаю. Вся эта история вызвала во мне какие-то теплые и вместе с тем странные чувства. Но это было как-то абстрактно и не персонализировано. Впрочем, ты ведь сам сказал, что для меня это новость.

Я смотрел, как новая порция перно становится желто-матовой, было слышно, как льдинки трескаются. Приподнял стакан и для чего-то посмотрел через него на люстру. Марше стоял рядом и наблюдал за мной.

– Говори, Марше.

– Брат, – поправил он меня.

– Хорошо, брат. Я готов слушать, только хочу попросить тебя. Не рассказывай мне никаких тайн.

– У меня нет от тебя тайн.

– Именно это я имею в виду. Не хотелось бы навредить твоему государству, случайно сболтнув что-нибудь.

– Да брось ты, брат. Это спецслужбы все превращают в тайны. Возьми хоть этот минерал, из которого состоят наши острова. С ума все посходили. И ваши, и американцы, а японцы, так те вообще из Сиргвидонии не вылезают. Пляжи наши, видите ли, им нравятся. Нет тут никакой тайны. Есть камни на мостовой. Кто-то придумал добывать из них энергию. И что? Через пятьдесят лет это будет рентабельно. Думаешь, я в это верю? Нисколько. Через полвека изобретут еще тысячи способов получения энергии. Мой отец, он очень умный. Еще десять лет назад понял это и построил внешнюю политику таким образом, что Сиргвидония богатеет уже сегодня, не дожидаясь мирового энергетического кризиса.

– Как это? – удивился я.

– Очень просто. Ты можешь поверить, что, когда грянет кризис, все страны мира приползут на коленях к какой-то островной Сиргвидонии? Все президенты развитых стран будут обивать пороги нашего императорского дворца, заискивать, льстить, лишь бы получить концессию на добычу и переработку карледона. Ничего не смущает тебя в моем рассказе?

– Смущает, конечно. Кинут они вас.

– Кинут? Что это значит?

– Сленг это, обманут означает.

– Вряд ли. Ни к чему им нас обманывать. Они нас и не заметят. Установят протекторат над недрами, а нас переселят куда-нибудь, вот и все.

– Я что-то в этом роде и имел в виду.

– Правильно. Когда я учил русский язык, для практики слушал много ваших бардов. Ты удивишься, но имена Высоцкий, Галич, Окуджава для меня многое значат. Так вот у Галича есть песня про одного служащего, который получил наследство за границей. Он обрадовался, ушел с работы и загулял. Когда у него кончились деньги, стал занимать у приятелей, и все с удовольствием ему одалживали. Он в одночасье стал богатым человеком и продолжал гулять.

– Наследство оказалось липой?

– Чем?

– Ну не было никакого наследства?

– Да нет, было. Только в этой стране произошла революция и все национализировали.

– Я что-то такое предполагал. И в чем здесь соль? Вы занимаете деньги и наращиваете свой внешний долг, тем самым закладываете свое будущее?

– Нет, это было бы слишком примитивно. Мы не только не занимаем, но и сами одалживаем островным государствам. А деньги у нас от ведущих мировых держав. И отнюдь не в долг мы их берем.

– Поясни.

– А говорил секретов не любишь.

– Это секрет?

– Ага, полишинеля. Мы, кстати, центр благотворительных программ всей Океании. Вот, например, хотим построить микрорайон. Встречаемся с благотворительным фондом, они нам деньги, мы им обязательство не использовать карледон при строительстве. Те в свой Конгресс с этим контрактом и получают дополнительные налоговые льготы в виду стратегически важного объекта благотворительности. Они не меньше нашего понимают, что случись чего, от Сиргвидонии мокрого места не останется, но мировой протекторат тоже будет каким-то образом распределять ресурс, и на этом этапе былые заслуги фондов, возможно, зачтутся. К тому же фонды созданы для того, чтобы деньги тратить, а на кого – это дело девятнадцатое. Вот такие секреты.

– И много дают?

– Очень много. Сейчас, например, марину для яхт строим. Бюджет восемьсот миллионов.

– Что, пол-океана огораживаете?

– Так материал-то весь привозной. – засмеялся Марше.

– Круто. Слушай, а почему у тебя такое длинное имя?

– О, это будет тебе особенно интересно, вот только нам нужно прерваться минут на тридцать и выйти к гостям. Это ведь действительно прием. Гости в соседнем зале. Ты не будешь возражать, если я тебя представлю гостям?

– Зачем?

– Знаешь, я думаю, это может придать тебе несколько иной статус и, возможно, убережет тебя от некоторых неприятностей.

– Это вряд ли. Но попробовать можно.

Мы допили свою третью по счету выпивку и направились к дверям. Марше достал миниатюрную рацию и сказал какую-то фразу на непонятном мне языке. Из неприметной двери вышло три человека. Первым был седой мужчина, на нем был зеленый фрак, его руки, одетые в ослепительной белизны перчатки, держали длинный церемониальный жезл с золотым гербом на конце. Двое других, судя по всему, сиргвидонские гвардейцы в ярко-зеленых кителях, белых башмаках и таких же белых перчатках. Один из них подал Марше фрак, который тот надел вместо сюртука бармена, другой с почтительным поклоном подал расшитый золотом головной убор, представлявший нечто среднее между короной и чалмой. Уж и не помню, как я оказался по правую руку от Марше, на шаг сзади него. Гвардейцы вынули из ножен сабли и встали по обе стороны. Старик был впереди, что сразу же придало нашей процессии жутко торжественный вид. Огромные белые двери распахнулись, и мы вошли в зал. Здесь было полно народу. Все смотрели на нас. Когда процессия остановилась точно посреди зала, церемониймейстер смачно грюкнул жезлом об пол и громко произнес довольно длинную фразу на все том же неизвестном мне языке. Сделав короткую паузу, он повторил, судя по всему, то же самое на французском, а затем и на русском. Звучало это, кажется, так: «Его Величество наследный принц Сиргвидонии Брае Изумбах Абсет Кирилло Турин Дымбоу Скоид Марше и его Светлейшество брат принца Господин Кириллос» После чего он отступил на два шага в сторону, ловко повернулся к нам и склонился в почтительном полупоклоне. Гвардейцы взяли саблями «на караул». Зазвучал государственный гимн Сиргвидонии. После последнего аккорда раздались аплодисменты присутствующих, и толпа гостей пришла в движение. Сначала я ходил рядом с Марше и пожимал кому-то руки, потом поотстал и, видя удаляющийся от меня водоворот фраков, направился к барной стойке, за которой стоял самый настоящий бармен. Надо сказать, что три двойных перно, выпитых мной до начала раута, несколько сказывались на моем состоянии, но я не сторонник легких путей и именно поэтому заказал четвертую порцию. Получив выпивку, отошел в сторону, освободив место страждущим, и примостился у окна, где закурил сигаретку и продолжил свое наблюдение за окружающими. В толпе заметил несколько известных депутатов, двоих публичных олигархов. Был там и американский посол с супругой. Наверное, и еще много кто, но, как было сказано раньше, не был я завсегдатаем подобных тусовок, посему и узнал лишь тех, кого знал.

– Скучаете, Господин Кириллос?

Передо мной стоял давешний воин плаща и кинжала Селягин.

– Не сомневался, что встречу вас здесь.

– А как же, а как же. – клоуничал по обыкновению подполковник. – Чуть свет, как говорится, и я у ваших ног.

– Сейчас стражу позову. Я теперь принц, так что вы ваши шутки бросьте, милейший. У нас, у островитян, разговор короткий. В бочку ворога и в набежавшую волну.

– Ой, не надо, разлюбезный Господин Кириллос, верой вам и правдой послужу. Я полезный.

– Ну давайте, полезный вы наш. За здоровье. – Мы чокнулись и кивнули друг другу. Прям приятели, не дать не взять.

– А насчет принца, я бы на вашем месте не обольщался. – Продолжал Селягин, закусывая микроскопическим бутербродом с креветкой. – Между братом принца и самим принцем дистанция, как говорится, огромного размера.

– Ничего, переживу. У вас ко мне все?

– Все, все. У меня к тебе вообще ничего. Другое дело у Родины.

– А, ну это понятно. Песня не новая. Давеча в аэроплане вы мне уже пару куплетов напели, думаю, достаточно.

– Эх, молодежь. Ладно, Господин Кириллос, бывайте.

– Ага, и вам того же.

Селягин отошел, а на его месте появился другой персонаж. Этот был холен, изыскано одет, тем не менее лакей в нем угадывался с первого взгляда. Правда, лакей высшего ранга, тут уж не поспоришь.

– Семенов, Андрей, – вымолвил он и протянул мне руку.

– Кириллос, принц, – сказал я, пожимая вялую, пухлую ладонь.

– Везет же вам, – делано завистливо начал разговор собеседник.

– Вам, я смотрю, тоже, – парировал я.

– А у меня к вам дело, – несколько виноватым тоном начал Андрей.

– Если третья фраза при знакомстве деловая, то это либо что-то личное, либо дело на миллион.

– На десять.

– Понятно. И что?

– Мой хозяин, – он так легко и просто произнес это ненавистное на генном уровне для всего советского народа словосочетание, что я заинтересовался, – хотел бы сделать инвестиции в ваш бизнес.

– А почему он решил, что мне это интересно? Бизнес у меня маленький, мне такие инвестиции не нужны. И вообще, нам, принцам, нужно больше о государстве думать.

– Именно в этом и есть наше предложение. – Семенов разволновался, и в его речи стал проскальзывать еле уловимый прибалтийский акцент. – Мы предположили, что у вас теперь не будет достаточно времени для бизнеса, и мы хотели бы войти в ваше дело, сделав инвестиции и увеличив прибыльность проекта. Это будет совсем другой уровень, поверьте.

– Потрясающе. Всего двадцать минут, как принц, а уже пошли дела. Вам что, мою карточку дать?

– Нет, что вы. Просто я хотел бы договориться о встрече.

– Считайте, что договорились. Позвоните на недельке.

Я оказался прав, когда говорил своему брату, что вряд ли мне сослужит добрую службу это официальное представление. Минут через двадцать, когда заботливый распорядитель выводил меня из зала через незаметную дверь, в кармане моего пиджака было уже не менее дюжины визиток.

Комната, в которой я оказался, была слабоосвещенной. Здесь стояли какие-то шкафы, этажерки, плотно заставленные всякими статуэтками, книгами и еще фиг знает чем. На огромном низком, практически в уровень пола диване, среди десятка подушек развалился мой розовый брат. Он помахал мне рукой, приглашая устраиваться рядом, а сам продолжил возиться со стаканами.

– Этот коктейль, который я готовлю, был первым алкоголем в моей жизни. Мне приготовил его мой отец. Попробуй. – Он протянул мне высокий стакан, набитый мелким льдом со светло-коричневым маслянистым напитком.

Угнездившись в подушках, я взял стакан, стал рассматривать содержимое и понюхал.

– Пахнет мятой, есть еще какой-то запах сладкий и незнакомый.

– Это Гуарона. Трава, растущая в наших ущельях. Эндемик, между прочим, больше нигде не встречается. Пить нужно через трубочку со дна.

Я сделал глоток. Вкус… Сладко, слегка мятно, одурманивающе душисто, наверное, из-за Гуароны, немного кисло – лимонный сок. Явно ром, пожалуй, кроме рома другой жидкости нет. Точно нет.

– Травы, ром, лайм, сахар. Кайпериньо.

– Ты прав, но не совсем. Кстати, откуда ты знаком с кайпериньо?

– Я был в Мексике.

– Понятно. Ну что ж, принцип тот же. Но в нашем случае все дело в траве. Когда готовишь кайпериньо, то толчешь лаймы с сахаром. Здесь иначе. Сначала толчем Гуарону с сахаром, причем сахар не тростниковый, а белый. Это важно. Потом добавляем сок лайма, смешиваем деревянной палочкой и теперь засыпаем колотым льдом до краев. Теперь ждем. Лед должен «угнездиться» в стакане. Видишь?

Марше сопровождал свой рассказ демонстрацией, а я отхлебывал удивительный освежающий напиток и слушал.

– Теперь, когда каждая льдинка нашла свое место и успокоилась, добавляем ямайский ром, не очень старый, но и не белый, это также важно. А теперь самое главное. – Марше бережно взял стакан, поместил его между своими розовыми ладонями, склонил голову в поклоне и прошептал довольно длинную фразу.

– Что это было, молитва?

– Нет, мы не молимся в вашем понимании. Просто еще один ингредиент.

– Звучит сказочно, но попахивает фокусом.

– Попробуй. Попробуй тот и другой и скажи, есть ли разница?

То, что происходило дальше, было действительно похоже на чудо. В одном стакане был тот же напиток, что я пил до этого, в другом же обычное кайпериньо, хотя и высокого качества.

– Если это не шутка, тебе придется научить меня этому.

– Конечно, мы же братья. – Марше засмеялся искренне, улыбка у него была просто фантастическая.

Когда я проделал все необходимые манипуляции. Прежде чем положить гуарону в стакан, я пробовал ее на вкус, мял пальцами и нюхал, пробовал на вкус сок лайма и сахар. Подставы не было. Марше полулежал на подушках и подхихикивал. На мой вопросительный взгляд приблизился ко мне, внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

– Готов? – Я кивнул. – Повторяй за мной. Краюмару крикускоу чипломени каркосу, узрагин енорусок, бризкогровеню чико маделиприкосо гуарону чо, песарковогрусовако эээээрамосо. – Низко склонив голову над стаканом, ощущая холод стекла под ладонями, я повторил всю эту простую в произношении фразу.

– Получилось? – спросил я, когда мы закончили.

– Думаю, что да. Что ты чувствовал? О чем ты говорил?

– Не знаю… Сейчас подумаю… Мне кажется, я извинялся.

– Тебе действительно так кажется?

– Думаю, да. – протянул я.

– Тогда у меня есть уверенность, что получилось.

Я недоверчиво вставил трубочку в стакан и сделал глоток. Это было то, что нужно. Отхлебнув от не заговоренного стакана, понял, что там напиток иной. Я изумленно уставился на Марше. Честно говоря, до этого момента я был практически уверен, что тут не без фокуса. Марше сделался задумчив. Он потягивал напиток через трубочку и молчал. Мне стало как-то неловко и немного грустно. Я выудил из пачки сигарету и прикурил. Первым заговорил Марше.

– Я должен извиниться перед тобой. Это действительно был первый алкоголь в моей жизни, но я должен, просто обязан объясниться. – Он стал говорить громче, с волнением, от чего его акцент усилился и стал весьма заметным. – Каждому мальчику в день его шестнадцатилетия готовится такой коктейль. Это традиция. Делает это либо отец, либо пальма мальчика. Я тебе потом расскажу, кого мы называем пальмой, сейчас это не важно. И только ему мальчик говорит, что он чувствовал, когда произносил эту древнюю фразу. Я не должен был спрашивать тебя. – В его голосе появились нотки отчаяния. – Прости меня.

– А что ты так расстроился? Ты же сам говорил мне, что мы братья. Отец твой далеко отсюда. А с пальмами я не дружу. Может быть, ничего страшного и не произошло, а?

– Может быть. – задумчиво протянул Марше.

– Да что происходит в самом деле? Объяснишь, быть может?

– Понимаешь, мой отец был прав, назвав тебя нашим братом. Это не поддается объяснению с точки зрения традиционной науки, но это факт. Еще ни одному иностранцу, даже из тех, кто в совершенстве владеют нашим языком и прожили на островах много лет, не удавалось приготовить настоящее махакало. А тебе удалось.

– Слушай, брат. – Я хлопнул его по коленке. – Может, у меня сейчас пигментационые процессы начнутся, и выйду я отсюда совершенно розовым?

– Не знаю, все может быть. – Совершенно серьезно протянул Марше.

– Да ладно тебе, не парься. Скажи лучше, о чем ты думал, когда готовил свой первый в жизни махакало?

– Это нельзя обсуждать ни с кем, кроме отца и пальмы, но так как я нарушил эту традицию, возможно, это и уравновесит мою оплошность. Я думал о войне.

– Отлично. Значит, ты воин. А я, наверное, дипломат или глава благотворительного фонда. Перестань, Марше. Мне не шестнадцать лет, и в данном случае возможны отклонения от традиций.

– Может быть, ты и прав. Скорей всего, прав, ведь ты же старший брат. – Марше улыбнулся.

– Это твой отец? – показал я на портрет, висевший на стене.

– Да, это он.

– Круто.

– Что? – не понял Марше.

– Да всё. Ордена, медали, корона эта, седина на висках. И глаза. Он добрый?

– Добрый, конечно, особенно когда не сердится.

Мы засмеялись.

– Знаешь, брат, ты только не отвечай сразу, ладно?

– Что опять ты про мантру эту?

– Это не мантра была, – немного обиженно сказал Марше. – Поехали в Сиргвидонию. – выпалил он после небольшой паузы.

– В Сиргвидонию? – я начал хохотать. – Жить?

– А что? Не понимая причину моего веселья, продолжал обижаться Марше.

– Принцем? – уже истерично выдавил из себя я, вытирая слезы.

– Ты против?

– Брат! Ты же взрослый, посмотри на меня внимательно. Ну какой я принц? Ну правда. Приеду, конечно, в гости, не вопрос. Но вот так взять и поменять в жизни всё. Я, честно, очень рад, что ты у меня появился, но для меня это так неожиданно. Не обижайся.

– Они все равно будут тебя доставать, – буркнул Марше. – Неужели ты не понимаешь, что теперь они вцепятся в тебя мертвой хваткой. Ты им нужен, ты практически готовый агент влияния. Они будут путать тебя, подставлять, загонять в угол, пока ты не согласишься. Не будет по-другому. Увы.

– Вот тогда и приеду. – весело ответил я.

– Обещаешь? – совершенно серьезно спросил Марше.

– Угу. – ответил я и забросил в рот орешек.

– Не «угу», а скажи: «Обещаю».

– Обещаю.

Побег

Лето 1995 года.

Что же мне снилось в ту ночь? Прошло уже очень много лет, а я так и не могу вспомнить тот сон. Но сон был – это точно. Вроде бы ничего удивительного, так бывает часто. Снится тебе что-то, проснулся – и не помнишь ничего. Остается лишь настроение сна. Позитив, страх, беспокойство, счастье. Со временем я научился обманывать свой мозг. Проснувшись, я не открываю глаза. Замедляю дыхание и как бы в полудреме имитирую засыпание. Иногда сон возвращается, и я, не спеша, пытаюсь его анализировать. Не однажды мне это удавалось. Ко мне приходили простые решения проблем, сложные бизнес-схемы становились простыми и понятными. Пару раз с помощью такого анализа мне удалось избежать серьезных неприятностей. Ощущение, что это не только мой сон, переросло в уверенность. Кто ты, мой собеседник? Чьи мягкие и заботливые мысли ощущаю я в такие минуты? Неизвестно. Иногда мне кажется, что до собеседника можно дотянуться, но я нарочно не пытаюсь получить стопроцентный ответ. А зачем в таких делах излишняя конкретика? Какое отношение это имеет к нашему миру? Никакого. Ангел? Пожалуй, что и так. Ангел может быть безликим? Пожалуй, нет. Значит, ангел знакомый, а раз влезает с тобой в эту мерзкую суету земного бытия, то и родной. Наверное, это мама. Ей не удалось долго общаться со мной на земле, но, наверное, чем-то я запал ей в душу, что она уже столько лет помогает мне копаться во всем этом, хотя есть, должно быть, занятия поинтересней в ином мире. Впрочем, это когда есть время задержать дыхание и медитировать, только лишь тогда это возможно. Телефон надрывался, как бешеный. Я сел на кровати и протянул руку к подоконнику. Трубка всегда стояла здесь. Без труда нащупав ее, выдернул из станции и прохрипел «Алло». Скосил глаза на часы. Ядовитые зеленые цифры показывали четверть третьего. В трубке молчали, я алекнул еще пару раз и отключил связь. Отбросив трубу на кровать, я уже было начал валиться в прежнее положение, как буквально подпрыгнул. Это был домашний телефон. Телефон, который не звонил уже пару лет, номер которого никто не знал. Тайны тут не было, просто дома я бываю крайне редко, и давать номер кому-либо бессмысленно. Все звонили на мобильный или на работу. «Нервы ни к черту», – подумал я. И вот тут телефон зазвонил снова. Я дождался третьего или четвертого, уж и не помню, звонка и нажал на зеленую кнопку.

– Але! Кто это? – молчание. – Что за шутки?

Я уже собирался сбросить звонок, как услышал одно лишь слово: «Беги». Собеседник, если его можно было так назвать, положил трубку.

Голос был смутно знаком. Селягин? Я не виделся с ним с того самого приема в посольстве. Неужели он?

Не включая свет, я нашарил мобильник и включил подсветку дисплея. Треугольник в центре экрана с восклицательным знаком посредине не исчез. Эту программу, по большой дружбе и за немалые деньги, установил мне один бывший мой сотрудник. Он «прошил» мой номер, причем не только в трубке, но и в телефонной компании. Теперь я точно знал, когда меня прослушивают. Присмотревшись, увидел, что треугольник имел двойной контур. Это означало, что, помимо прослушивания через сервер, меня слушают по мобильному сканеру. Это было совсем нехорошо. Сканеры берут в радиусе метров пятьсот. Значит, под домом стоит машина, в которой сидят хлопцы с включенным прибором и бодрствуют. Я не стал, как в шпионских романах, переходить от окна к окну и выглядывать на улицу. Это было ни к чему. Все и так было ясно. Ну увижу машину, может быть, даже вспыхнет в ней огонек сигаретный, и что? Яснее станет? Бежать. Неужели действительно бежать? Не зажигая свет, я стал одеваться. «Позвонить адвокату?» – эта мысль заставила меня остановиться.

Как-то свела меня судьба с одним из самых сильных непубличных адвокатов в Москве. Отношения были приятельскими, и на его помощь можно было вполне рассчитывать. Номер его экстренного мобильного был запрограммирован в моем телефоне под цифрой один. Стоило только нажать на единичку и подержать кнопку нажатой секунды три, как, с другой стороны, включится автоответчик, который будет записывать разговор до тех пор, пока я не отключу свой аппарат. Если меня придут арестовывать, нужно нажать эту кнопку и кричать громче. Что-нибудь типа «не бейте меня, ах, ох». Все это умный Семён приобщит к делу, как факт нарушения гражданских прав, когда будет вытаскивать меня из Бутырок или Лефортово. И вытащит, уж будьте уверены. Органы правопорядка и правосудия у нас только с виду звери. А вот если к ним по-доброму, да с пленочкой, да с интригами, да с денежкой. Вытащит непременно. Вот только когда? И доживу ли? Зато «на свободу с чистой совестью», хоть и без штанов, но не судимый. И живи себе дальше, следующих врагов наживай. Нет, что-то не хочется Сёму среди ночи беспокоить. Сам попробую, я хоть и не Джеймс Бонд, но все же не пальцем деланный. Эх, жаль, паспорт один. Предлагали ведь и греческий, и второй российский на другую фамилию. Все отмахивался, на фиг надо, дескать. Вот теперь бы и пригодился. Ладно, торопиться надо. Паспорт, кредитки, деньги. Открыл сейф, выгреб все, что там было. Три пачки по десять тысяч, россыпью тысячи три. Нормально. Больше и не надо, нести тяжело. Рассовал пачки по карманам куртки и пошел в прихожую. Стал медленно, стараясь не шуметь, открывать дверь, на площадке вроде бы никого. И такая меня злость взяла. Вернулся, взял маркер и прямо на паркете написал: «Подавитесь».

Вниз спускаться не стал. Отставной полковник Петр Николаевич, от нечего делать обустраивающий быт нашего подъезда, выдал всем ключи от чердака и подвала, чтобы порядок был. Вот на чердак я и полез. Только в четвертом по счету подъезде жильцы были безалаберными, и люк с чердака на лестницу не имел замка. Когда я спустился вниз, на часах было сорок семь минут третьего. Расчет мой оказался верным. Неприметная девятка была припаркована метрах в двадцати от моего подъезда у арки выезда со двора. Усмехнувшись, я перемахнул через невысокий заборчик детского сада, который граничил с нашим двором, и был таков. Так, во всяком случае, мне тогда показалось. Дворами добрался до Белорусского вокзала и стал осматриваться. Машин кропал было много, штук тридцать, но они меня не интересовали. Эти завсегдатаи сдадут меня минут через двадцать, если не раньше. Неподалеку остановилась четверка грязно-коричневого цвета. Из нее вылез, опасливо озираясь, очкарик лет двадцати пяти. Он втянул голову в плечи, съежился и начал доставать из багажника баулы вылезавших из машины пассажиров. Я заметил, что кропалы напряглись и неодобрительно смотрели на этого додика. Ситуация понятная, непрописанный здесь водила отнимает законный заработок у местных таксистов. Надо было действовать. Приблизившись к машине, я тихо открыл заднюю дверь и сел в салон. Еще через секунд двадцать очкарик плюхнулся на водительское сиденье и рванул с места. Сзади что-то жалобно хрустнуло, наверное, камень разбил подфарник. Чертыхаясь и отчаянно газуя, водила свернул с Тверской в переулок, выбрался на Садовое кольцо и, кажется, стал успокаиваться. Теперь главное, чтобы он в ступор не впал от неожиданности.

– Здесь остановите, пожалуйста, – совершенно спокойным голосом попросил я.

Машина дернулась, вильнула и резко остановилась.

– Ну что ты стал посреди дороги? Давай к тротуару.

– Вы кто? – испуганно спросил очкарик.

– Спасение твое. – буркнул я. – Как звать тебя, бизнесмен?

– Владик.

– Владик. – повторил я, пробуя слово на вкус. Прислушался к себе, вроде все спокойно. – Слушай, Владик, ты сегодня давно уже бомбишь?

– Да нет, только выехал, может, часа два. А что?

– Ехать мне надо, Владик. Вот только путь не близкий.

– Мне теперь все равно. Не близко – это куда?

– На Украину.

– Километров семьсот, – задумчиво сказал мой собеседник.

– Да уж не меньше. Пятьсот долларов устроит?

Парень аж развернулся ко мне всем корпусом. Год был на дворе 1995-й, и вся колымага Владика, включая его очки, едва ли стоила триста.

– Домой не хочешь позвонить, предупредить? – спросил я.

– Некого предупреждать, – отозвался Владик и включил передачу.

– Хорошо, подробности потом. Сейчас на Кутузовский, потом на Рублевское, там самый сытый пост в Москве, потом на кольцевую и дуй до Киевского. А я пока тут прилягу. Остановят, скажешь, пьяного товарища везешь. Вот тебе стольник задатка, и езжай осторожней, пожалуйста.

Услышав в ответ одобрительное бурчание, я прилег на заднее сиденье и стал думать. Вернее, хотел подумать, еще точнее, приготовился думать. А на самом деле провалился в глубокий сон. Проснулся я, как потом выяснилось, под Калугой. Машина ровно урчала, дорога была хорошая. Я поднял голову и оцепенел. Левая рука водителя упиралась в дверь, правая держала руль. Голова Владика лежала на левой руке. Он спал, мирно посапывая и улыбаясь чему-то только ему ведомому. Медленно, стараясь не шуметь, я перегнулся через переднее сиденье и выключил зажигание. Перехватил руль и, по мере как машина стала останавливаться, подрулил к обочине.

Когда мы остановились, я вытер пот со лба и вышел из машины. Раннее утро буквально ворвалось в меня. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Сейчас, когда мне это припомнилось, я почему-то улыбаюсь. А тогда, пожалуй, что и нет, переливы птиц, сотни запахов, наверное, что-то в этом роде. Да, и еще. Все, что я видел вокруг, было неправдоподобно ярким. «Знаки, все это знаки. Надо подумать об этом». Я подошел к машине, открыл водительскую дверь. Владик дернулся, лицо его рассекла гримаса ужаса, глаза зажмурились еще сильнее. Я толкнул его, и он открыл, нет, вернее сказать, выпучил полные ужаса глаза.

– Спокойно, старик. Все обошлось. Подвигайся и досыпай.

Машина, хоть и имела непрезентабельный вид, бежала вполне бодренько. Почувствовав взгляд, я повернулся направо и встретился глазами с моим водителем.

– Нравлюсь?

– Ничего. Вот только на бондера вы не очень похожи.

– А с чего ты взял, что я бандит?

– Ну, улица, фонарь, аптека. Ехать далеко, заснул сразу, денег в два раза больше, чем положено.

– Да брось ты, Владик. – Я улыбнулся своим мыслям. – Что мы всё обо мне, да обо мне? Выкладывай, что у тебя стряслось. Видно же – не в себе. Давай, старик, дорога не близкая.

– Нормально всё. – Буркнул он и закурил.

– Это уж точно, ничего ненормального, кроме того, что ты любишь поспать за рулем, я и не приметил. Впрочем, не хочешь, не рассказывай.

– А чего рассказывать? Всё как у всех. Школа, институт. Безденежье и нищета. Сам не знаешь?

– Ты за всех не прячься. Что за институт?

– Автодорожный.

– Машины любишь?

– Угу.

– Так открой сервис и люби их дальше, только уже за деньги.

– Да, блядь, откроешь тут. Побомбить-то ночью не дают, я представляю, что будет, когда сервисом обзаведусь.

– А ты не представляй. Просто открой и работай, глядишь и разрулится всё.

– Не понимаешь ты ничего.

– Это кто, я не понимаю? Да с кем ты сейчас разговариваешь, «дитко»? Я-то как раз очень хорошо понимаю. Только если сидеть на кухне и бздеть, так и пробздишь всю свою жизнь. Не понимаю я. У меня такая понималка за последние пять лет выросла – на десятерых хватит.

– Понималка выросла, а сами среди ночи к границе без вещей прете.

– Да, пру! – Я стал не на шутку заводиться. – Потому что обложили со всех сторон, и не во мне дело, а в обстоятельствах. Вот только я тебя года на три старше, а ты всё «ты» с «вы» путаешь. И уважаешь меня, и боишься. Не знаком со мной, как звать меня не знаешь, а я уже тебя от смерти спас, финансы твои подправил, да еще рулю сижу – твою работу делаю. И это всё за каких-то четыре часа. Ты за прошедший год что-нибудь подобное сделал для кого-то? Нет? А почему? Всё на других киваешь, не в то время родился, руки у предков не волосатые, врать не приучен, драться не умею? Так рассуждаешь? Имеешь право. Каждому своё. Только другим ничего не говори в таком случае. Живи себе овощем и не вини никого. Сам так решил, никто тебе в этом не виноват. Усек?

Владик демонстративно отвернулся к окну. Чего я на него набросился? Ладно, дорога долгая, разберемся.

На окружной Курской дороге остановил у трактира и пихнул уснувшего Владика. В помещении было чисто. Нам принесли по огромной тарелке борща, в котором плавали нешуточные куски мяса. Домашние котлеты с пюре были выше всяких похвал.

Знаете, как выбирать еду на трассе? Нет? Научу, не жалко. Останавливайтесь там, где дальнобойщики стоят. Просто? Да нет, не совсем. Дальнобойщики, они ведь тоже разные. Вам нужны трудяги. Те, что загранками не избалованы. Их видавшие виды КамАЗы и МАЗы, может, и не такие нарядные, как «Вольво» и «Мерседесы», но доверять им можно больше. Те, что с красивыми надписями на тентах, выбирают местечко почище, по-европейски. Белая кость дальнобоя. Они на заправках перчатку надевают, чтобы пистолет заправочный голой рукой не брать. Вот эти чистенькие, как правило, всякое дерьмо и жрут по дороге. Я же выбираю заведение попроще, чтобы фуры стояли с номерами близлежащих регионов. Держит такое заведение какая-нибудь милая строгая женщина, учительница в прошлом, например. Удивлены? Я лично нет. Внутри чисто и пахнет вкусно. Девочки-подавальщицы улыбчивые. Да-да, именно подавальщицы, а не официантки. Пища простая и качественная. А качественная пища – это в дороге самое главное. Тут не до изысков, главное, чтобы после дорожного обеда под каждым кустом не тормозить.

– Ты выспался?

– Конечно, на неделю вперед. – ответил Владик.

– Вот и хорошо. Теперь и мне отдохнуть надо.

Испросив у улыбчивой подавальщицы водки, налил себе рюмку, выпил, зажевал котлеткой. Выпил вторую, закурил. Потом третью и почувствовал, что на меня надвигается сон. Не опьянение, а именно сон. Расплатившись, я направился к машине, лег на заднее сиденье и мгновенно заснул.

Проснулся оттого, что машина стояла. Я поднял голову и выглянул из своей берлоги. За окном смеркалось. Владика не было. Ключи в замке зажигания тоже отсутствовали. Тихо, стараясь не шуметь, проверил содержимое карманов, на ощупь всё было на месте. Медленно, по миллиметру, стал тянуть на себя ручку. Через некоторое время раздался щелчок замка. Прислушался. Вроде тихо. Приоткрыл дверь и стал выползать на обочину. Всё пока выходило бесшумно. Когда на сиденье остались только стопы, перевернулся на спину и аккуратно опустил ноги на землю. Присев на корточки, прикрыл дверь и огляделся. Машина стояла в десяти метрах от поста ГАИ. Обочина была глубокая, свет над постом освещал лишь небольшой пятак возле будки, на котором стоял властелин автодорог, лениво похлопывавший полосатой палкой по голенищу сапога. Владик стоял рядом, показывал документы и что-то говорил. Я стал пробираться к будке, стараясь уловить их разговор. Летний, теплый ветерок доносил до меня обрывки фраз. Что это я так встревожился? Внизу живота противно заныло. Тем временем из будки вышел второй гаишник и показал Владику фотографию. Тот отрицательно мотнул головой, взял у мента документы и пошел к машине. Я наблюдал. Тот, что выносил фотографию, вернулся в будку, за ним, бросив окурок на дорогу, последовал второй. Шоссе было пустынным. Одновременно с Владиком я открыл дверь и юркнул внутрь. Никак не отреагировав на мои маневры, он включил двигатель, и машина тронулась.

– Ну? – спросил я с заднего сиденья.

– Вот тебе и ну. Государственного преступника ищут. Молодой такой, на вас похож, прям копия.

– Понятно. – протянул я и закурил. – Сверни куда-нибудь, карту посмотрим.

Минут через пять мы остановились. Я пересел на переднее сиденье, зажег свет и стал изучать карту.

– Вот здесь, видишь, в пяти километрах от погранцов, дорога идет второстепенная. Судя по всему, в сторону границы, в колхоз какой-нибудь. Вот там на повороте я выйду.

– Как скажете.

Владик включил передачу, и мы снова выехали на шоссе. Машин практически не было. Пару раз обогнали фуру, да несколько встречных за последний час было. Голодные времена. Кому надо на Украину посреди ночи? Сразу после знака «Пять километров до границы» мы повернули.

– Всё, тормози. Приехали.

В ответ Владик включил дальний свет и прикурил сигаретку.

– Да стой ты, мне без машины удобней будет.

– Довезу чего там.

– Куда довезешь? Слушай, нельзя так. Ты ведь погибнешь с такой толстовской жизненной позицией. Может, я секреты государственные спер? Или убийца? Куда ты прешь?

– А я их тоже ненавижу. Шакалы!

– Кого ты ненавидишь? Ты ведь не знаешь ни черта.

– И знать не хочу. Если такие, как вы, валят, значит, те шакалы. Вот и всё мое понимание.

– Так, похоже, не я на твою голову навязался, а ты на мою. Ладно, некогда спорить. У тебя водка есть?

– Водка? Есть бутылка. Для мусоров вожу, на всякий пожарный.

– Вот и отлично. Дорога эта в нынешние времена наверняка тупиковая, а деревня пограничная. Но так как граница не с китайцами, думаю, что бдительность у селян нулевая. Машину в лесок запрячем, а сами в деревню пойдем. Только вот не знаю, на фиг ты мне нужен?

– Я первый и пойду. Скажу, машина сломалась, помощи попрошу.

– Ну давай.

Час, который я просидел в кустах на краю деревни, ожидая Владика, был, доложу я вам, не самым коротким часом в моей жизни. Наконец показались трое. Один слегка покачивался.

Кустами я добежал до машины, поднял капот и сделал вид, что ковыряюсь в моторе. Вскоре появилась троица «спасителей».

– Вот, Коля, познакомься. Тезка твой Николай Петрович и кум его Степан.

Я пожал руки пришедшим, Степан при этом икнул и буркнул «пардон».

– А вы, Степан, я вижу, иностранец. Француз?

– Сам ты француз. Все мы тут, блядь, теперь иностранцы. Кум у меня рассеянин, а я теперь, блядь, иностранец.

– Ну что тут у вас? – деловито спросил Николай Петрович, засучивая рукава.

– Да вот зажигание что-то барахлит, не схватывает.

– Это карбюратор засрался – авторитетно еще раз икнул Степан.

– Посмотрим, посмотрим – Петрович и Владик склонились над мотором.

– Степа, а ты не пробовал икоту водкой лечить?

– А есть? – с надеждой и затаенным дыханием просипел Степа.

– А как же. У нас теперь всё есть, как в Греции. Только вот из закуски один «Сникерс» и тот надкусанный.

– Это ничего – пробормотал Степа, отковыривая пробку с протянутой мной бутылки. – Один «Сникерс» – это лучше, чем ни одного «Сникерса», это мы сейчас, это мы быстренько. «Будешь?» – с горящими глазами протянул он мне открытую бутылку.

– Давай ты первый, ты же у нас гость теперь, иностранец.

– Да, бля, не то слово. Ну, за тебя, Коля, будь здоров. – серьезно проговорил Степа и отпил граммов этак сто.

Я принял бутылку, качнул в сторону своего визави и сделал три больших глотка. Водка была мерзейшая. Мало того, что теплая, так еще кроме сивухи в ней и не было ничего. Вспомнив свой полярный опыт по употреблению чистого спирта, я затаил дыхание. В трудных случаях советую это и вам. Не выдыхать и не вдыхать. Терпеть сколько сил хватит. Дайте напитку стечь в желудок. Спирт не должен контактировать с воздухом, тогда не будет ощущения жжения и дыхание не перехватит, и не закашляетесь. С сивухой та же фигня. Степе всё равно, а у меня организм нежный, благородными напитками избалованный. Закурили.

– Так ты правда на Украине оказался?

– Да я, в принципе, всегда там и жил. Вот только мороки этой с границей не было. Километр отмахал и у кума. А теперь – Степа махнул рукой и закурил вторую.

– И что, теперь каждый раз на пропускной пункт ездите?

– Да нет, конечно, но скоро нам эту лавочку, чувствую, прикроют. В соседнем районе уже настоящую границу строят. Это не то, что у нас, там фиг пролезешь.

Выпили еще.

– Может, куму твоему оставим? – Проявил я заботу, когда в полулитре осталось грамм сто.

– Нельзя Петровичу, отпил он свое. Инфаркт в прошлом году был, чуть кони не двинул.

– Понятно – протянул я, чувствуя, что начинаю косеть.

Тут появились Владик с Петровичем.

– Вот вы где пристроились. Всё, поехали.

– Куда? – пьяным голосом вопросил я.

– За границу.

Все погрузились в машину. Владик за руль, Петрович рядом, я с осоловевшим Степой сзади.

– Слышь, Владик, а куда мы прем то по проселку? – просипел я, когда машину в очередной раз тряхнуло на ухабе.

– Да тут рядом. Степу подбросим.

– Ты что, охуел? Свинтят нас.

– Спокойно, паря. – перехватил разговор Петрович. – Не кипятись, мы тут все мели знаем. Пусть сосут у себя на границе. И вообще мы уже по Украине едем. С километр осталось, не больше. Степке на работу завтра, что ж его бросить что ли? Выгонят за прогул. А так проспится и всё пучком.

– Они только на этом условии и согласились помочь – виновато сказал Владик, – да тут ехать-то всего ничего.

– Ну и ладно. Мне все равно. Я вообще в Харьков поеду – пьяно сказал я. – Подружка у меня там.

Минут через пятнадцать машина по указанию Петровича остановилась.

– Дальше пешком, а то стукачей развелось, бля. Давай, Степа, подъем.

Пока Николай будил кума, мы с Владиком отошли метров на пять в сторону и закурили.

– Спасибо тебе, Владик. Будь осторожен на обратном пути. Остановят, скажешь, родню на юг отвозил. Я тут еще вот о чем подумал. Времена у меня впереди не легкие, судя по всему. Когда еще все успокоится, одному Богу ведомо. Есть у меня к тебе просьба. Парень ты хороший, вот только жизнь тебя пока не балует, но это временно, в такие периоды люди всего и добиваются. Так что помоги, будь ласков.

– Чем помочь-то? – непонимающе спросил Владик.

– Чем? А я не сказал? Там в куртке твоей, что в багажнике, во внутреннем кармане десятка баксов лежит. Я, как видишь, налегке, мне выпирающие детали на одежде ни к чему, а тебе сгодиться.

– Да вы что? Вы же, вам же… – Владик говорил взволнованно и как-то жалобно. – Да не за что! Последнее у человека, который жизнь твою спас, да в положении в таком находиться? Да не в жизнь.

– Не кипятись, старик. Во-первых, не последние. Во-вторых, я и свою жизнь спас. Бери, вернешь при случае. Не деньгами, так подсобишь чем ни будь.

– Не возьму и точка. Не нищий. Гоните четыреста, как обещали, а это забирайте. Мне по башке дадут, я чем вам потом отдам? Нет, на фиг.

– Все, закончили дискуссию. Не можешь так, возьмешь меня в долю. Положишь мне двадцать шесть процентов, откроешь счет отдельный и аккуратно положенные мне доходы будешь на него укладывать. Так устраивает? Запиши телефон. Звать человека Дима. Позвонишь, встретишься. Да не дергайся, не бандит он. Чем тебя так бондеры напугали? Скажешь, что неделю назад договорились сервис открывать, я пропал, а дело надо делать. Он поможет. Машинку ему чинить будешь, а он тебя под охрану возьмет. Откроешь сервис, осмотрись и начинай работать над машинами определенной марки. Выбери и специализируйся на сервисе именно этих машин. Раскрутишься, начнешь таскать на продажу, а там глядишь, и настоящим дилером станешь. В пользованные машины не лезь, там каждые две из трех ворованные. Нагреют тебя. Живи своей головой, она, как мне кажется, у тебя есть. Теперь обо мне. Если прижмут, не темни. Говори все как есть. Довез до развилки, ну там, где мы карту смотрели. По проселку не поехал, испугался. Высадил, а Николай, то есть я, пешком пошел, к родственникам в деревню, там у меня жена с ребенком у бабки отдыхает. Все понял? Ну, бывай, брат. Береги себя. Диме скажешь, что с Кириллом договаривался. Все понял? Давай, давай, послезавтра поблагодаришь, когда на своем самолете в гости ко мне прилетишь.

– Степа! Ну ты готов? Николай Петрович, вы не переживайте, мне действительно в Харьков нужно. Планировал недели через две, но раз такое дело, так зараз и съезжу. А за Степу не переживайте, дойдем как ни будь.

– Ну и ладно, бывай паря.

Владик с Петровичем уехали, а мы со Степой побрели в его село.

– Привет!

– Здорово. Ты где пропадал?

– Да так, дела. Занят?

– Для тебя всегда свободен. Ты где? В Киеве?

– Ага.

– Клево. Поехали поедим.

– С удовольствием.

– Давай в два в «Анкл Сэме»?

– Заметано.

– Кирилл, то, о чем ты просишь, очень необычно. Это так серьезно?

– А ты сам-то как думаешь? Игорь, давай без экивоков, ок? Можешь – можешь, нет – нет.

– Хорошо. Если все так серьезно, завтра с утра все расскажу.

– Игорь, мне никакие рассказы не нужны. Вот конверт, здесь мои фотки и десятка гринов. Продержаться смогу дня два. Если смогу. Позвоню завтра в два. Спасибо тебе, брат.

– Ты куда? А обедать?

– Игорь, ты не понял. Меня не какие-то солнцевские ищут, а вся контора никанора. И поверь мне на слово, я им очень нужен. Только вот мне они ни к чему. Так что не серчай, я в берлогу. А пообедаем мы с тобой в лучшие времена, и пообедаем, и поужинаем.

– Вот твой паспорт, в нем австрийская виза. Вылет сегодня вечером. ВИП-зал заказан. Приедешь с моим водилой за пять минут до конца регистрации и галопом. Паспорт дипломатический, но вся надежда на кавалеристский наскок, фотки твои в каждой кабинке висят. Правда, на них ты в очках. На это и надежда. Завтра в Вене пойдешь по этому адресу. Это мои адвокаты, они отдадут тебе запечатанный конверт. Поблагодари и уходи. При них не вскрывай. В конверте другой паспорт, этот сожжешь. Больше ничем не помогу. На Кипр не езжай, там тебя примут в один момент, мне иногда кажется, что это не страна, а очередная Калининградская область. В Грецию тоже не советую. Вали к арабам или в Австралию. Впрочем, у тебя наверняка есть план, чего я с советами лезу. Ищут тебя как надо. Так что дай бог. Береги себя, брат.

– Спасибо, брат, и ты себя береги.

– Гер Пилипенко?

– Я.

– Ваш конверт, бите.

– Данке шен.

Подданный Дании Иосиф Сагерман. Вот я теперь и Иосиф. Эх, грехи мои тяжкие. Полечу-ка я в Африку, все-таки там жирафы и слоны. Димка умный такой. К арабам езжай. Можно подумать, что арабы нам враги. Сто лет дружили, и тут они какого-то вонючего комерса не разыщут для старых лубянских товарищей? Что же делать? Может, правда в Африку? Нет, не буду я дипломата Пелипенко жечь раньше времени, послужит еще. Вот и вокзал, кстати. Выправлю-ка я билетик до Франкфурта, что на Майне. И непременно первого класса, и с резервацией места обязательно. Пусть, если докопаются, встречают хера Пелипенко на хауптбанхофе. А мы уж как-нибудь в Париж на перекладных, автостопом.

Эх, не так я себе представлял свой приезд в великий город, думал я, выходя из автобуса дальнего следования. Ну да ладно. В первый, но не в последний раз здесь. Полюбуюсь еще, подышу воздухом. А сейчас в аэропорт, срочно. Что тут летит в Африку? Air France? Sabena? Подходит.