Этажи

Глава 1

Все события, персонажи, торговые марки, географические названия вымышлены автором, любые сходства и совпадения – случайность.

При написании данного произведения ни одна рыбка не пострадала.

Отдельная благодарность моей дочке Лизе: именно она обратила внимание, что плафон на нашей даче словно собран из согнутых чипсов. Конечно же, этот плафон тут же перекочевал в новую повесть.

Иногда жизнь, чтобы свести нас с некоторыми людьми, заставляет совершать странные поступки. Порой совершенно необъяснимо появляются из ниоткуда внезапные настроения, нелепые порывы и стремления.

Вот скажите на милость, почему именно сегодня мне приспичило постирать? Да, наверное, потому, что у меня выходной день. Да, я выспался и теперь маялся от безделья, шатаясь по съёмной квартире, то и дело подходя к холодильнику, отрубая от батона колбасы знатные куски и наспех запивая их тёплой водой из чайника. Хотя торопиться мне некуда.

Название колбасы демонстрирует отменное чувство юмора производителей. «Porana по ГОСТ». Несмотря на то, что на погост мне однозначно ещё не пора, я съел четыре лихих кругляка (аж заломило в груди от жадности).

Бездельничать не хотелось, но без Таньки занять себя мне было нечем. Фильм – новинку кинопроката – мы договорились посмотреть завтра вместе. Можно, конечно, потусоваться у неё на отделении в больнице, помочь раскладывать таблетки в именные ячейки с пометками «у», «о», «в». Утро, обед, вечер, соответственно.

А что? Я уже занимался этим. Вполне успешно. И даже, принарядившись в халат одной из санитарок (с пуговицами на «женскую сторону» и синими треугольными вставками на карманах), ходил по палатам с тонометром в руках и мерил давление всем желающим.

– Танюша, это что же у нас, новенький? – интересовались пациенты, знавшие наперечёт весь персонал.

– Внештатный сотрудник, – смеясь, отвечала она.

На моём счету уже пяток внутримышечных инъекций!

Знакомство с медицинской сестрой Таней сделало моё пребывание в Ямгороде интересным и обеспечило досуг. Не знаю, позволительно ли вообще допускать случайных туристов к манипуляциям со шприцами, но Таня мне доверяла.

Таня – девушка двадцати трёх лет, то есть абсолютная моя ровесница. Да ещё и тёзка моего дня рождения – один день, один год. Если вы ждёте, что это как-то существенно повлияет на повествование, огорчу сразу: это всего лишь занятное совпадение, никакой роли в сюжете не сыгравшее. Различий в нас было гораздо больше, чем сходства. То, что она девушка, а я парень – уточнение излишнее. Меня зовут Арсений Ковалёв, она – Татьяна Травникова. Не было у меня отродясь косы из длинных светло-русых волос. И ни к чему она мне, согласитесь! Меня устраивают и затрапезные причёски, создаваемые с различной периодичностью безвестными парикмахерами – главное, чтобы не экстремально коротко и не ультрамодно. Цвет глаз ей достался голубой, а мне – золотисто-карий. Роста мы оба среднего: только она чуть ниже среднего, а я – чуть выше. Она склонна к полноте и ничуть этого не стесняется, я же всегда был почти патологически худым и комплексовал, когда доводилось прилюдно разоблачаться. Ни сверхкалорийные диеты, ни упорные тренировки не делали меня крупнее. Несколько рельефнее и суше – это есть, но всё равно выгляжу я дрищом. Внешность у меня не смазливая, но крупную родинку под левым глазом девчонки считают сексуальной. Ещё любят целовать неровный шрам на подбородке, но это уже лишние интимные подробности. А Таня красивая. И знать, кто и куда её любил целовать до меня, не желаю.

Характером Таня обладает лёгким и незлобивым. Я же скорее ветреный, неусидчивый, но иногда бываю въедливым и дотошным, любопытным до крайности. Но обо мне – достаточно. Дальше о Тане.

Одежду она предпочитает яркую, но исключительно женскую. Даже на работе не признаёт хирургических пижам, носит только халат поверх длинного платья или строгой пары «блузка и юбка».

В день нашей первой встречи на ней был джинсовый сарафан и невероятно удобные (с её слов) босоножки. Есть такие люди, которые в первые же минуты знакомства так и говорят:

– У меня на ногах невероятно удобные босоножки.

Таня из таких. Вероятно, хотела обратить моё внимание на округлые икры. Я затруднился с ответом, не смог подобрать восхищённых эпитетов, а потому брякнул:

– А у меня на ногах… кеды.

Удобные ли они? Шут знает. Никогда не задумывался. И хвалиться обувью не пробовал. К слову, Таня приврала, может её обувка и была когда-то замечательной, но сейчас определённо терпит не лучшие времена: ремешок всё время расстёгивается и, кажется, растрепался до того, что готов порваться надвое.

– А трусы? – спросила она.

– Что?

– Какие на тебе трусы?

Я опешил, а она хохотнула.

– Сама позже выясню. Ты, кстати, симпатичный. Хоть и дрищ. Давай-ка сумку, я понесу.

– Хоть и дрищ, но сумки таскать могу, – я улыбнулся. Удивительно, но меня не раздражала её фамильярная манера общения, словно мы знакомы тысячу лет.

Татьяна – дочь подруги моей тётушки. С тётей и дядей я живу с детства. Родителей моих не стало, когда мне исполнилось шесть. Разбились на машине. Оба они были пьяны. Тётя Люся души не чаяла в своём брате – моём отце, но её рассказы о гибели моих родителей не грешили против нелицеприятной правды. Сухо и сдержанно она пояснила мне, что произошло, поджала губы, выражая недовольство пьяными водителями – и в данном случае, и в мировой практике. Позволила себе краткосрочную скорбь и навсегда заперла в душе боль утраты, не возводя при этом мемориалов и не устраивая из смерти показухи. Я благодарен ей за это: родители в моём сознании остались светлыми людьми, совершившими проступок, лишивший их жизни. Наигранный траур ранил бы меня, вероятно, гораздо сильнее скупых поминок. Да и вообще, мне кажется, любой показушный траур – это что-то вроде закадрового смеха, только там людей принуждают выдавливать из себя неестественную реакцию на дурацкую шутку, а тут – невсамделишные слёзы.

Но давайте не будем отвлекаться. Разговоры о моём детстве оставим на потом, а то и вовсе опустим.

Я хочу рассказать другую историю, и началась она с просьбы моей тёти – Людмилы Васильевны Ковалёвой – помочь «чудесной девочке Танечке».

Я после срочной службы в десантных войсках (Взяли! Даром что дрищ!) праздно просиживал за компьютером, играя в разрекламированную сетевую игру, не озадачиваясь поисками работы и спутницы жизни. Инфантильностью и безответственностью, не растраченными даже после изнуряющих армейских нагрузок и парашютных прыжков, я пугал людей, заменивших мне отца и мать. Вдобавок любил порассуждать о продолжении службы по контракту, заставляя тётю хвататься за капли. Временами я был засранцем, признаю!

Тётушка, наблюдавшая за моей ленью чуть больше года после дембеля, всё чаще смотрела с укором. Дядя, Константин Игоревич, вёл со мной воспитательные беседы, отличавшиеся мягкостью и даже робостью, оттого эффекта не имевшие.

Специальность я кое-какую приобрёл. После 9 класса поступил в ПТУ и отучился на автомеханика. Не потому, что хотелось продолжать образование. Скорее от скуки и любопытства. И в армию сходил от скуки и любопытства. Я вообще многое в жизни делаю, руководствуясь этим сплавом не самых благородных движущих сил.

Нельзя сказать, что я совершенно отвергал попытки трудоустройства. Пристраивался в разные места, но из-за прогулов и опозданий оставался безработным через неделю-другую. И всё возвращалось на круги своя: сетевая игра, мечты о контрактной службе и бессовестное восседание на шеях родственников, которые в силу природной интеллигентности не решались выгнать взашей зарвавшегося племянника. Хотя имели полное право!

– Сень, – тётя Люся вошла ко мне по обыкновению вечером перед сном. Перед своим сном, разумеется. Я ложился далеко за полночь, отведя[U1] все ожесточённые компьютерные бои.

Я, ссутулившись, восседал на вертящемся стуле, через голову переброшено коромысло чёрных наушников, они как вёдра были влажны изнутри от пота. Из одежды на мне только трусы-боксеры[U2] . Тапки неизвестно где, одна, кажется, застряла под колесиком стула. Я то подрагиваю коленями в зависимости от напряжённости компьютерного боя, то весь замираю, и только палец молотит по кнопкам мыши. Наверное, что-то кричу соперникам («наверное», потому что в наушниках мне себя не слышно, а в пылу сражения я ничего не замечаю). Да, пожалуй, я приговариваю всё время, что-то вроде: «Давай-давай, ну же… Ну!» Почти как футбольный болельщик.

Экран высвечивал мою фигуру, отчего в тёмной комнате создавалось впечатление, будто древний проектор показывает чёрно-белое кино.

Тётя Люся коснулась моего плеча. Я, не заметивший, как она вошла из коридора, вздрогнул, дёрнул мышью в сторону – одновременно пальнув по «своим» в игре и своротив плошку с чипсами в реальности. Картофельные пластинки в паприке разлетелись по компьютерному столу (вытряхивай теперь крошки из междурядья клавиш!), частично упали на пол, обсыпав по пути [U3] мои голые волосатые ноги.

Я снял наушники.

– Сеня, – кажется, тётушка повторила обращение, хотя предыдущего я не слышал. – Ты не хочешь прокатиться в Ямгород?

Тётя присела на краешек дивана и закуталась в цветной платок с бахромой, накинутый поверх фланелевого халата в мелкий «дождик». Мне пришлось развернуться спиной к экрану. Бой проигран. В чате меня поливают бранью. Фиг с ним.

– В Ямгород? Зачем?

– Ты можешь назвать меня старой сводней или кем угодно! – она дружелюбно улыбнулась. – В Ямгороде есть одна хорошая девочка… Танечка.

Отношения у нас с тётей всегда были невероятно доверительными и тёплыми. Да, я ленивый говнюк, уплетающий пироги и борщи, и не удосуживающийся вымыть за собой тарелку, без стеснения скидывающий одежду вплоть до исподнего в бак для стирки и без удивления обнаруживающий её потом выглаженной на полке в шкафу. Да, всё так, но тётушку я люблю.

Так вот. При всей теплоте наших взаимоотношений, хороших девочек она мне раньше не предлагала. Плохих, впрочем, тоже. От удивления я не прервал родственницу на полуслове, хотя удовольствия от сватовства не получал.

– Ей надо помочь. Света – моя подруга, а Таня – её дочь. Созванивались только что, – тётя показала на правое ухо, – оно ведь ещё красное, да? Трубка чуть не вскипела.

В темноте мне не было видно, красное ли, но мне не требовался свет. Мои собственные уши ещё горели от «вёдер на коромысле», недавно снятых с головы. Тётя могла и перещеголять меня. Она мастер по телефонной болтовне. Я могу сутки просидеть в наушниках и всё равно не добьюсь того интенсивного цвета, какой приобретают ушные раковины отцовой сестры после общения с приятельницами.

– Чем я могу быть полезен дочери твоей подруги? – имени я не произнёс намеренно: дистанцируюсь от неведомой девушки.

– Она готовит выставку.

– Художница?

– Медсестра.

– Медсестра, которая готовит выставку – начало интригующее. Что выставляет? Утки? Судна?

– Нет. Я не очень поняла. Какие-то фотографии.

– И лучшей кандидатуры в помощники, чем я, не нашлось? Загибаем пальцы, – я стал загибать, – я не медик – раз, не фотограф – два, не организатор – три, не переношу выставок – четыре, живу в другом городе – пять.

Я разжал пальцы и помахал ими в воздухе. Махать сжатым кулаком вблизи от тёти мне показалось неправильным.

– Пять. А вот вопрос у меня только один – почему именно я?

– Я подумала, что прогулка и смена деятельности пойдут тебе на пользу.

Тётя Люся заправила за ухо прядь седеющих волос, не слишком крепко собранных на затылке заколкой-крабиком. Экран погас, и я шевельнул мышь, чтобы не погружаться во тьму. Свет зажигать не хотелось.

– Должен ли я услышать в этой фразе подтекст? Что-то вроде: Сенечка, тебе пора освободить нас от своего присутствия?

– Нет, – она грустно посмотрела на меня, – никакого подтекста. Если бы я устала от твоего соседства, я бы так и сказала. Наверное. Не знаю. Я никогда не планировала говорить ничего подобного и мне сложно представить нужную интонацию.

– Ямгород значит Ямгород, – я пожал плечами. Мне и правда порой бывает скучно, может тётка права, смена обстановки меня взбодрит? – Надеюсь, в нём не слишком много ям?

– Что, прости?

– Ямгород. Город ям, надо полагать. Весь перекопали или как?

– Никогда там не была, Света сама приезжает обычно. Но ты уж постарайся, даже если там полно ям, обходить их стороной, ладно?

Тётя Люся чмокнула меня в макушку, скользнула глазами по игровому чату:

– Ох, какие там все грубые. Ответь-ка им, как следует.

Она вышла из комнаты, а я вернулся в виртуальный бой. Что-то в настроении тётки было не так, но я не придал этому значения.

Глава 2

Добраться до Ямгорода можно было автобусом или электричкой. Я предпочёл последнюю. Родственники проводили меня. Тётя плакала, хотя ей не свойственны чрезмерные сантименты, дядя напоследок обнял, чего между нами прежде не водилось. Даже встречая с дембельского поезда, он только крепко пожал мне руку.

Наверное, это представление стоило бы назвать: «Наш мальчик стал совсем взрослым». Ещё бы, сам на электричке в Ямгород едет.

Из вагона я отправил сообщение по надиктованному тётей номеру: «Буду через два часа». Получил лаконичный ответ: «Встречу».

Поисковик услужливо подкидывал мне порцию за порцией информацию о пункте назначения. Историческая справка, отзывы туристов, рестораны и бары, торговый центр… Кинотеатр «Заря» – зал один, зато бóльшая часть сеансов в 3D. Прогноз погоды: солнечно, кратковременные дожди. В зоомагазин требовался консультант без опыта работы. То, что нужно. Позвонил, договорился – прямо из электрички. Насчёт съёмного жилья тоже. Улица Вишнева, 65. Велели прийти завтра с утра.

Тётя с дядей дали мне немного «подъёмных» денег. Вариант жилья устраивал полностью: одна комната, смежный санузел, есть микроволновка, стиралка, телевизор. Сойдёт. Больше всего меня интересовала цена, и она красноречиво говорила о следующем: микроволновая печь, скорее всего, светит, но не греет, холодильник светит, но не морозит, а стиральная машина не моднее советской «Малютки». Ладно, это же не навсегда.

Жить у неведомой на тот момент Тани не хотелось. Из принципа. Или из предубеждения, что мужчина и женщина, живущие совместно, – это муж и жена, а при слове «женитьба» меня охватывала оторопь, как и многих моих ровесников, полагаю.

А если честно, хотелось самостоятельности. Не ударить в грязь лицом, доказать тёте и дяде, что я могу не только сидеть на печи, читай, за компьютером. Что могу вовремя вставать на работу, могу позволить себе съёмную квартиру, могу сам себе варить кашу по утрам, что я не пропаду в чужом городе без тётушкиных борщей и даже хорошая девочка Таня мне для подстраховки не нужна.

Меня отправили в ссылку. В этом я не сомневался. На исправительные работы. Думают, что пропаду? Не дождутся!

Вокзал Ямгорода был чистый, светлый и уютный. Маленькое здание с невысокой башенкой само было похоже на паровозик. Там располагались билетные кассы.

Поезд осуществлял посадку и высадку из первых четырёх вагонов, а я, как назло, оказался в восьмом и едва успел выскочить на платформу до того, как автоматические створки сомкнулись.

Таня встречала меня на перроне. Там и состоялся диалог про босоножки и цвет моих трусов (Ох уж эти медсёстры!). Мы прошли через турникеты, встречный поток двигался через металлоискатели.

– Странные всё-таки люди: сначала опутывают весь мир проводами, а потом с подозрением косятся на каждого, у кого они торчат из карманов, – хмыкнула Таня.

Я не ответил, а только поудобнее перехватил полупустую дорожную сумку.

На привокзальной площади царила обычная суета: полнокровие летних красок, чуть запечённых остывающим маревом уходящего жаркого дня, шум встреч и разлук, приветственные взмахи рук, объятия, гудки такси, подъезжающих к остановке.

Рослый парень бросил в урну пустую пластиковую бутылку – в прыжке с поворотом, словно баскетболист – мяч в корзину. Она гулко ударилась о стенку мусорки, подскочила и отлетела на асфальт. Парень беспечно пошагал дальше.

Мальчишки на скейтбордах и велосипедах выделывали различные трюки.

Шедшая перед нами женщина в платье с аляповатым рисунком вдруг резко остановилась, развернулась, налетев на нас, ощупала карманы:

– Ох, показалось: что-то уронила.

– Меня чуть не уронила, – буркнул я, когда она отошла. Таня фыркнула.

От вереницы автобусов, выстроившихся в парке друг за другом, время от времени отделялся один-другой, словно их отрубали невидимым топором.

Ни один из первых трёх «обрубков» нам не подошёл. Мы стояли на остановке. Я разглядывал башенку вокзала, пытаясь сосчитать, сколько в ней узких окошек, Таня рассуждала об особенностях расписания местных автобусов, редко совпадающего с приходом электропоездов. Я слушал вполуха.

– Ты не обидишься, – я перебил её, ничуть об этом не тревожась, – если я не стану жить у тебя, а сниму квартиру?

– Сама хотела предложить. Думаю, тебе не обязательно принимать участие в подготовке к выставке.

– Тогда моё пребывание в Ямгороде станет абсолютно бесполезным. Рад буду помочь. Расскажешь подробнее?

– Позже. Дома. Наш автобус.

– Чёрт, какими бы ни были удобными босоножки, без них ногам всё равно легче. Дома я предпочитаю ходить босиком. Проходи. Я приготовила лёгкий ужин.

– Лёгкий ужин? – Я вошёл в комнату и оглядел стол, накрытый будто для романтического свидания.

– Вино столовое, даже голову не затуманит, летний вариант, – голос Тани доносился то ли из кухни, то ли из ванной сквозь шум воды. – Заночуешь сегодня у меня. Секс – по желанию.

Я, прихвативший было кусок сервелата и горсть оливок, чуть не подавился.

Таня появилась в дверях и покачала головой:

– Руки мыть тебя не учили?

Я прожевал оливки, раздумывая, не переспросить ли про секс, но Таня сама повторила, верно истолковав выражение моего растерянного лица.

– Да-да, ты не ослышался, именно это я и сказала: секс по желанию. Мы взрослые, но достаточно молодые и привлекательные люди, поэтому, оказавшись в одной квартире ночью, можем заниматься, чем заблагорассудится.

Я хмыкнул.

– Странно. Ты вроде как только что разрешила мне без долгих уламываний уложить тебя в постель, а у меня ощущение, будто мне надавали по рукам, приговаривая: «Не твоё, не трогай».

Она посмотрела на меня серьёзным и долгим взглядом.

– Знаешь, что сейчас плохо? Нет, не то, что стало меньше библиотек. Плохо то, что стало много заведений общепита и интимных магазинов. Человечество приучают жить инстинктами: поесть, поспать, потрахаться. Если принять как аксиому, что все эти функции заложены в человеке по умолчанию, откроется множество новых просторов. Секс всего лишь одна из физиологических потребностей, которая не стоит столь пристального внимания и долгих разговоров. Всё это придумано средствами массовой информации для поднятия рейтингов. Завёл разговоры о плотских утехах – и всё: публика любого уровня интеллекта твоя, бери тёпленькой.

– Не сочти меня стеснительным, но мы могли бы поговорить пока о чём-нибудь, кроме секса?

– Я бы пока предпочла поесть. Можем даже молча. А после еды мы обсудим дальнейшее сотрудничество, если, конечно, я не очень напугала тебя своей похотью и ты по-прежнему готов помогать.

Я непринуждённо рассмеялся. Не было в её словах никакой похоти. И ничего неприличного – тоже. Какая-то она была… своя.

– Это обычное явление, со мной либо перестают общаться после первых же фраз, либо остаются дружить на всю жизнь.

– В чём секрет?

– Думаю в открытости и лёгкости характера, – охотно поделилась она, пробуя веточку укропа, предварительно зачем-то её понюхав.

– Не могу похвастаться теми же чертами.

– Так и не хвастайся. Найдём какие-нибудь другие, достойные похвальбы. Поверь, я научилась принимать людей такими, какие они есть. Для медика любое неприятие человеческих слабостей и пороков есть признак профнепригодности. И ещё! В этом доме существует правило: мне нет дела до того, какой ты, когда не со мной, и никому не должно быть дела до того, какие мы, когда вдвоём. Это ясно?

– Ясно. Ты настолько откровенна с каждым встречным или только мне повезло?

– Я откровенна только с теми, кого пускаю в квартиру. Чтобы не было недоразумений. Терпеть не могу что-то из себя изображать.

– Сантехники, электрики, газопроводчики входят в число счастливчиков?

– Работники ЖЭКа, участковый и врачи, приходящие по вызовам. Да, я всем предлагаю вина и заставляю выслушивать собственные жизненные позиции.

Я долил бокалы до верха и отставил пустую бутылку к ножке стола.

– Давай о выставке.

– Я удивлён, что она действительно существует. Все родители однажды доживают до мечты о внуках, и моя тётя не исключение. За ней раньше не водилось подобных штучек, но я готов был поспорить, что она нашла предлог, чтобы нас свести.

– Успокойся. Внуков твоей тёте пока делать не станем.

– Пока…– я ухмыльнулся.

– Выставка действительно состоится. Прямо в конференц-зале больницы, где я работаю. В рамках сестринского конгресса. Мама сказала мне, что ты прямо-таки сгораешь от желания помочь мне, как только услышал о моём увлечении фотографией.

– Совсем не так!

– Я не удивлена, потому как мама моя не столь деликатна, как Людмила Васильевна, и склонна подсылать мне кого попало…

– Кого попало! – Я хрюкнул в бокал, наслаждаясь Таниной прямотой.

– Не стану извиняться, – отрезала она и показала мне язык. – Зачем мне помощник? Да ещё из соседнего города? Я что, фотограф с мировым именем? Мастер художественной съёмки? Всего-то нащёлкала на «мыльницу» пару десятков хирургических халатов!

– Зачем?

– Ах да, тебя же не посвятили. Послали туда не знаю куда. Я фотографирую брызги крови на хирургических халатах после операций. Мне кажется это живописным.

– А ещё кому-нибудь так кажется?

– Моей подруге и начальнице, Юлии Владимировне. Ей чуть за тридцать, – уточнила Таня, почему-то посчитав это необходимым. – Она и предложила организовать выставку. Я принесу ноутбук и покажу тебе свои работы.

Она вышла, а я съел пару ложек греческого салата прямо из хрустальной салатницы, хлебнул вина и переместился на диван. Готовила Таня превосходно, увы, фотографировала значительно хуже.

– Блин! – Я даже расстроился.– Тань… Можно честно? Ну это ж полное фуфло! Прости, конечно. Я не силён в живописи, ничего не понимаю в современном искусстве, но мне кажется, что ты испоганила собственную очень интересную идею отвратительным непрофессиональным исполнением! Самой-то не жалко?

Мы просматривали слайд-шоу с экрана ноутбука.

– Вот снимок вне резкости… И вот ещё один – размытый! Ну правда, ощущение, что фоткала зеленщица баба Клава с движущегося обоза. Может всё из-за вина? Давай глянем завтра, когда я буду чуть трезвее.

– Нет, Арсенька, вино здесь ни при чём. Всё так, как ты говоришь. Я приходила в операционную, щёлкала на бегу, как придётся: или прямо на пузе или снимала лежащие отдельно халаты.

– Но идея-то классная, – я не слушал её рассказа, кликал мышкой, вращал слайды. Сменялась череда россыпей капель крови и подсохших потёков на серовато-коричневой ткани. – Видно живое движение, ненадуманный рисунок, экспрессию. Мне кажется, человек, сведущий в медицине, способен восстановить ход операции по пересечению линий, по следам, похожим на бутоны сирени. Эдакая хиромантия для хирургов. И для простого созерцателя эмоций предостаточно. Качество снимков уже никак не смогу улучшить, но в остальном – я к твоим услугам.

– Отлично, тогда завтра у нас куча дел: нужно познакомить тебя с достопримечательностями Ямгорода, занести флешку в фотоцентр…

– Снять мне квартиру, появиться в зоомагазине. Тань, слушай, а почему мне не хочется тащить тебя в постель? Ты ж вроде разрешила, и мы достаточно пьяны.

– Наверное, именно потому, что разрешила. Отбила азарт. Поверь, секс – не единственный способ понравиться друг другу и не единственная сфера интересов. Отбрось лишние запреты, скованность, окольные пути, и откроются новые горизонты, новые ракурсы для созерцания – не только тела, но и души. Понятно говорю?

– Не очень. Но твоё предложение всё равно в силе?

– Подруга с расширенными функциями? Да, для тебя я такая.

С утра мы отправились по совместным делам. Таня пыталась увлечь меня импровизированной экскурсией по городу, выступая в роли гида. То и дело обращала моё внимание на музеи и церкви, называла фамилии зодчих – русские и зарубежные, архитектурные стили и даты построек. Я попивал лимонад, а, выбросив бутылку, увлёк себя наблюдением за комарами. День выдался пасмурный, и у воды – небольшого округлого пруда в центре города – кровососущих насекомых было немало. Они присаживались нам на руки, Таня тут же прихлопывала их ладонями или отгоняла ветками, а я следил, как под тонким хоботком на моём предплечье надувался огромный волдырь, кровопийца раздувался и краснел. На просвет было видно полное брюшко – будто бокал с розовым вином. Другого комара я словил за изогнутую лапку и долго держал, позволяя ему в бесплодных попытках махать крылышками.

– Эй, ты меня вообще слушаешь?

– Да.

– И что я сейчас говорила?

– Говорила, – медленно произнёс я, поднося комара к самому своему носу и скашивая на него глаза, – что в первый раз поцеловалась, сидя на этом склонившемся к воде дереве.

Я отпустил комара, но крошечная лапка осталась у меня на пальце.

– Теперь этот парень доктором у нас работает, он постарше меня на три года. Целоваться с ним меня и раньше не очень тянуло, а теперь и подавно. Не дело это —медсестре с доктором целоваться. – Она состроила мне глазки, – Шучу. Это личное дело каждого: с кем целоваться, а с кем нет.

Мы обошли весь город, показались хозяйке зоомагазина, где мне предстояло трудиться. Таня предлагала устроиться по специальности – в автосервис, но я был непреклонен: уж лучше пораздаю красочные листовки, чем стану по жаре в замызганном пропитанном маслом комбинезоне ковыряться в автомобилях. Да и руки, если честно, у меня не из того места растут. ПТУ я окончил, но специалист получился бросовый. Так что вариант у меня один: предлагать посетителей торгового комплекса – вернее их питомцам – попробовать новый кошачий корм «Мур-мяу». Мы с Таней тут же переименовали новинку в «Мурню» и называли её между собой только так. Пару раз я выкрикнул это переделанное название вслух. Надо сказать, покупателям в таком звучании «аппетитные кусочки в желе» показались отчего-то привлекательнее.

К слову, о зоомагазине. Не надо считать, что это была скромная лавчонка, заставленная мешками с едой для животных, поилками, переносками и прочими товарами. Всё это, конечно, здесь было наравне с разномастными поводками, ошейниками и шлейками, а также множеством резиновых игрушек для питомцев любого вида и размера. Но главная особенность магазинчика заключалась не в разнообразии ассортимента. Это был тактильный зоопарк. Собственно товарам отводился закуток почти в самом углу, зато многочисленные обитатели чувствовали себя в помещении вольготно. За малую сумму посетители торговых рядов могли полюбоваться на тех, кто был за стеклом, покормить хвостатых нутрий или пушистого кролика-барана, погладить комолого козлика Боню, который разгуливал по территории зоомагазина, где вздумается, требуя у вновь пришедших капусты и хрустящих хлебцев. Он ревновал и бодал безрогой головой гостей, уделявших чрезмерное внимание ахатинам или эублефару, паукам-птицеедам или шустрым дегу. Он неохотно, но всё же мог простить посетителям страсть к обезьянке или еноту, но от террариумов отгонял всех без раздумий. Надо сказать, цели он достигал быстро: люди отвлекались от наблюдения за зверьками и чтения надписей рядом с клетками, подкармливали озорного козлика рублеными овощами из выставленного хозяйкой тазика.

Вечером Боня укладывался спать на попонку в загоне, обнесённом невысоким деревянным заборчиком с калиткой, прежде ещё угостившись несколькими порциями сена из кормушки и приложившись к поильнику. Некоторое время над загоном горел ночник, скорее для красоты. Вряд ли в темноте козлика мучили кошмары. Перед уходом хозяйка гасила свет и запирала двери. Ночевали звери самостоятельно.

Квартиру на улице Вишнева снять тоже удалось.

– Далековато от меня, – расстроилась Таня.

– Нормально, – протянул я. Маленькая однушка готова была облизать нас, словно верный пёс хозяина, языками отстающих от стен обоев, но микроволновка оказалась исправной, а стиралка выглядела довольно современно. Что ещё нужно? Душ, туалет. Большая кровать посреди комнаты с белым, кое-где прохудившимся матрасом, телевизор – нет, не плазма, простенький, с кинескопом – на тумбочке. В ящиках какие-то чеки, фантики. Всё на выброс. На кухне газовая плита, стол, два квадратных табурета. Один с подкосившейся ножкой. Посуды минимум. На подоконнике два пакетика с приправами – лавровый лист и смесь перцев. Тоже на выброс. Холодильник – пустой и чистый внутри, только на дверце давленный-передавленный тюбик оксолиновой мази и ещё какая-то банка с надписью «Наружное» – в глубине на полке. Пусть себе стоит, мне она не мешает. А тюбик – в помойку!

Неподалёку оказалось фотоателье, где в течение пяти рабочих дней нам обязались изготовить снимки необходимого формата. Мы заранее купили рамки, определили их в угол моей съёмной квартиры, а вечером принесли от Тани ноутбук, заказали пиццу и, похлёбывая вино из маленьких рюмок, обнаруженных на кухне, стали придумывать названия для композиций. Вернее, придумывала Таня. Я только поддакивал, когда ей в перепутье кровяных потёков и разномастных каплях мерещились вдруг то кленовые листья, то закат над зимним лесом, то ещё хлеще – зубья наполовину расстёгнутой одёжной «молнии». Наверное, она давно уже мысленно подписала все фотографии, но из вежливости предлагала мне поучаствовать. Толку в этом деле от меня маловато. Ну не вижу я в калейдоскопе брызг ни «Богатырей», ни «Девочки с персиками» …

Я сидел по-турецки в шортах на большой кровати, Таня лежала рядом на животе. Если ей хотелось что-то показать на экране, она вытягивала руку с рюмкой вперёд, при этом неизменно задевая моё обнажённое колено.

– Переверни, переверни! – восклицала Таня, временами подскакивая с белого матраса и поливая его вином из рюмки. Ещё немного и у нас появится новая серия фотоснимков, только вместо крови будет дешёвый алкоголь из местного супермаркета.

Я нажимал на кнопку мыши, а Таня бормотала:

– Как же я раньше не разглядела! Если повернуть, похоже на наш город сверху. Вот же, смотри, – и она плескала вином на клавиатуру. Кощунство, ей-богу! Убил бы.

Залпом допив содержимое рюмки, Таня поставила её на пол у кровати.

– Смотри, – продолжила она, указывая теперь в экран пальцем, а не питейной посудой, – вот и собор, мы его сегодня видели, а вот и моё любимое красивое здание с колоннами, постройки конца восемнадцатого века. Так и назовём: «Ямгород с высоты птичьего полёта».

– Ну и фантазия у тебя, – я усмехался, делая пометки в специально созданном вордовском документе, – слушай, а зачем вообще медсёстрам такой странный доклад на конгрессе? Про хобби, про фотографию, про брызги эти твои кровяные? Пусть бы лучше про клизмы-градусники слушали.

– Понимаешь, Áрсенька…

Нравилось мне это обращение «Áрсенька». С ударением на первую «А». Нравилось даже не само слово – на кошачью кличку похоже! – а то, как она его произносила пухловатыми губами с нежно-розовой помадой, несколько боязливо, словно опасаясь, что не разрешу так себя называть. Замолкала на долю секунды после имени, бросала быстрый взгляд и продолжала, не услышав протеста с моей стороны.

– Дай-ка. – Она забрала у меня мышку и некоторое время изучала очередной снимок, вращая его то по часовой стрелке, то против, – понимаешь, Арсенька… Ага, это можно назвать «Летние звёзды» … Так вот, умение видеть художественное в нехудожественном позволяет развивать кругозор. Это нужно в любой профессии. Многие люди, погрязнув в череде служебных обязанностей, как бы это сказать…

– Останавливаются в развитии?

– Ну что-то вроде того. И порой надо научиться отвлекаться на милые шалости, типа превращения окровавленных халатов в произведения современного искусства. И потом, любую конференцию надо иногда разбавлять неожиданными докладами.

– Вроде как во время светского раута для оживления обстановки крикнуть матерное слово?

– Ага. Этот назовём «Частокол».

– А может «Забор крови»? Мне в детстве было непонятно, как из крови сделать забор.

– Пусть будет «Забор крови».

– Да я же пошутил.

– Я тоже. Оставляем «Частокол».

– Тань, а ты когда-нибудь грустишь?

– Редко. Но бывает, конечно. Когда устаю. – Она отвернулась от экрана и смотрела в сторону.– Когда порой мне кажется, что занимаюсь не своим делом или, что – своим, но делаю его недостаточно хорошо. Но вообще стараюсь гнать от себя любые негативные мысли. Медикам и так хватает причин для огорчений: когда не можешь помочь, когда мог бы помочь, но поздно, когда для помощи не поздно, но нет медикаментов или оборудования. Столько огорчений на работе, что домой я стараюсь не приносить отрицательных эмоций. – Она повернулась ко мне, – лёгкие люди, Арсенька, они совсем не потому лёгкие, что не грустят, не злятся, не истерят, не выходят из себя. И грустят, и злятся – они ж обычные, только с дополнительной опцией быстрой внутренней очистки. Перемолоть и выбросить, как ненужный жмых, всё лишнее. Как в соковыжималке: ценный напиток жизни оставить, а отходы – в отдельную чашу.

Я притянул её к себе, словно именно сейчас у неё на губах был тот самый сок жизни, о котором она рассказывала, и не попробовать его стало бы преступлением. Подумаешь: осталось всего три-четыре не озаглавленных снимка! Успеется! Я и так слишком затянул с откликом на её гостеприимное предложение.

Таня ответила на поцелуй, осторожно, не отрывая губ, сняла с моих колен ноутбук.

«С новосельем, – подумалось мне, – какая чушь – первыми пускать в дом животных! Разве может случиться что-то плохое в квартире, где в первый же вечер тебя целует обалденная девчонка? Надо предложить этот вариант вместо устаревшего – с кошками. А лучше даже запатентовать».

Глава 3

Прошла неделя с моего приезда в Ямгород. За это время мы успели с Таней забрать фотографии, правда ещё не поместили их в рамки, зато присмотрели удачные места для размещения снимков в конференц-зале. Решено было часть повесить на стены между портретами именитых деятелей медицины, а остальные поставить на мольберты так, чтобы они не мешали перемещениям гостей.

Про выполненные мной инъекции я уже рассказывал.

По графику два через два с утра до вечера я нахваливал кошачью «Мурню», убеждая себя и окружающих, что новый корм сделан из экологически чистых ингредиентов и даже содержит в составе заявленное изготовителем мясо ягнёнка. Наверное, именно в этих словах и заключалась основная «Мурня».

– Ваша киска сама приведёт вас в зоомагазин за добавкой! – надрывался я на весь этаж.

Торговый комплекс находился в конце живописного бульвара, усаженного каштанами. Подниматься на любой этаж надлежало по лестнице, эскалаторов не допускала архитектура. Лестница была одна, зато широкая и нарядная. Стоило бы даже сказать – парадная. Высокие ступени были устланы красной ковровой дорожкой, ведь само здание некогда служило летним пристанищем кого-то из российской знати. Так, или почти так, рассказывала Таня. Не исключено, что рассказывала она совсем по-другому, но запомнил я именно так.

Одно бесспорно: здание красивое. С колоннадой, цветными витражами на окнах и балюстрадой на широком балконе. Углы отделаны рустовкой, а двери обрамлены волютой. Тут я точно мог напортачить, передавая Танины слова. Она говорила, что помнила это всё с уроков краеведения: тогда никакого торгового комплекса тут не было и в помине. А что было? Гибнущее здание с остатками прежнего достоинства на облупившемся фасаде.

Думал ли ямгородский архитектурный красавчик, что в нём перестанут проживать благородные особы, что его золочёное нутро откроется не для посетителей музея, а для желающих набить пакеты снедью и брендовыми тряпками, что двадцатитрёхлетний парень не слишком приятным голосом будет предлагать здесь кошачий корм? Теперь этот дом – культурное наследие, набитое современной требухой. И ягнёнком в сливочном соусе.

Несколько раз мне звонила тётя Люся, спрашивала, как обустроился, хорошо ли кушаю и согласен ли я, что Танечка – на редкость милая девочка. Я отчитывался по полной программе: рассказывал о съёмной квартире и нехитрой работе, подтверждал, что Танечка – девочка на редкость милая, передавал приветы дяде Косте, и на этом мы прощались.

А сегодня у меня выходной. С этого я начал свой рассказ, но отвлёкся на историю знакомства с Таней. Кажется, даже наболтал кое-чего лишнего, но вы вряд ли растреплете это всем подряд.

Стиральная машина в съёмной квартире только выглядела пристойно. Чудеса начались при более близком знакомстве. После нажатия кнопки «Пуск» автоматика поприветствовала меня весёлой трелью и ободряющим подмигиванием: «Не робей, парень, тащи шмотьё, на раз-два всё перестираю». Я, доверчивый, положил бельё внутрь, захлопнул дверцу. Подмигивание стало смахивать на нервный тик, а потом недавняя приветливая прачка превратилась в медиума. Словно открыв третий, четвёртый, пятый, десятый глаз, она заморгала всеми огнями на панели, заполняясь при этом водой и пофыркивая гофрированным шлангом, который я чуть не забыл поместить в ванну. Иначе к неудавшейся стирке прибавился бы ещё и потоп.

Что стирка не удалась, я узнал позже. Часа через три. Всё это время старательная стиралка (стирательная старалка? – как ни назови, толку не прибавится!) что-то болтала в мыле. Вероятнее всего, она делала гоголь-моголь, взбивала сливки, готовила состав для бритья – в общем, занималась чем угодно, только не стирала. Пены внутри было много, она даже норовила вылезти через дверцу наружу, машинка пыхтела, но, судя по звукам, ни разу не крутанула барабан.[U1] Возвращать бельё грязным не позволяла ей стирально-машиночья гордость, посему дверцу она заблокировала намертво, будто сомкнувшая челюсти собака, схватившая с верёвки брюки. Перетягивалки с этой собакой – стиральной машинкой – продолжались долго, но челюсти блокировки оказались сильнее (честь и хвала неведомым рабочим-сборщикам, эту функцию они вдолбили своей подопечной на века!)

На втором часу лениво[U2] , словно сытый посетитель ресторана, проводящий круговыми движениями языка ревизию во рту с целью поиска застрявших частиц пищи, машинка-таки соизволила провернуть в пене мои вещи – один или два раза. Замок тренькнул, [U3] «пёс» разжал челюсти: брюки теперь мои. Но нужны ли они мне, пожёванные собакой? Машинкой… Обеими, короче.

Я все три часа проходил, обмотанный банным полотенцем. А что? У меня выходной, никуда не собираюсь. Все вещи в стирке. Хоть голым могу ходить. Вот, похоже, и придётся теперь – голым. Ни одной сухой шмотки в доме не осталось.

Звонить Тане я постеснялся. Знаю, что она скажет:

– Арсенька, дождался бы завтрашнего дня, я вернулась бы с рабочей смены, и мы всё перестирали бы.

Кто ж знал, что машинка с прибабахом? Впервые решил воспользоваться и вот – на тебе!

Ничего, я взрослый парень, в конце концов!

Не страшно. Лето. Жарища. Мокрые шорты и футболка отлично освежат меня в запланированном путешествии: пойду поищу, есть ли в Ямгороде прачечная.

Я забросил в сумку мыльный комок. Сам я тоже был весь склизкий и мылкий, от невыполосканного порошка зазудело в нескольких местах одновременно и страшно хотелось чихать, но, повторюсь, я – взрослый самостоятельный парень. У взрослых парней не зудит и взрослые парни не чихают! [U4] Точка. Тётя бы мной сейчас гордилась.

Сумку перебросил через плечо. Увесистая, зараза! Ещё бы – один комплект мокрого постельного белья тянет на несколько кило! А к этому прибавьте джинсы, рубашку, пару футболок, ну и в качестве довеска – исподнее. Так и слышу, как кто-то ехидно заметит: на фига ты, взрослый и самостоятельный парень, одномоментно всё это в стиралку напихал? Сами бы попробовали быть взрослыми и самостоятельными в 23 года!

Ещё кто-нибудь может поиздеваться: автомеханик, а стиралку починить слабó! Что я на это отвечу? Если боги решат наказать вас пострашнее, они пошлют вам такого автомеханика, как я, но не настолько честного и лишённого способности к самокритике.

Я вышел на лестницу, одной рукой повернул ключ в замке, другой на ходу вбил в поисковик телефона: «Ямгород. Прачечная».

По лестнице поднимался молодой парень в ботинках песочного цвета, модно изорванных джинсах и кремовой рубашке с коротким рукавом. Шёл он грузно, хоть и не был толстым, перешагивал через две ступени, тяжело ставил ногу и зачем-то придавливал ладонью колено после каждого шага. Хотелось сказать ему: «Эй, полегче, ступени – это не куски хлеба в тостере, авось не повыпрыгивают, если не придавишь!»

– Эй, – я всё-таки окликнул его, но фразу произнёс другую.

Воистину, если судьба хочет нас с кем-то познакомить, она сделает это. Так я начал свой рассказ.

Парень обернулся. Против окна, залитого солнцем, мне было сложно разглядеть черты его лица.

– Не подскажешь, в Ямгороде есть прачечная? – Я кинул беглый взгляд на экран телефона: там по-прежнему шла загрузка данных.

– Прачечная? – Он изумился и спустился вниз на пару ступенек: обычно спустился, без всяких дополнительных упражнений.– Честно говоря, не знаю, остались ли вообще в мире прачечные…

– В иностранных фильмах показывают. Значит, в мире ещё остались.

– А что, постирать негде?

Я встряхнул сумку. Она заметно оттянула мне плечо. Мокрый рукав футболки неприятно заелозил под ремнём.

– Да вот… Накопилось… А машинка сломалась…

– Заноси ко мне. Квартира 94.

– Неловко…

– Неловкость – признак недоверия, – кивнул он, – и то правда, нечего первому встречному свои трусы доверять.

Мода у них, что ли, такая в Ямгороде: при первой встрече про трусы говорить?

– Если не найдёшь прачечную, приноси.

– Спасибо.

Я снова глянул на экран. Интернета в подъезде дождаться не проще, чем трамвая. Парень ушагал ещё на пролёт вверх и свесился через перила.

– Сосед!

– А?

– Совет!

– Чего?

– Совет дам…

– А-а-а…– а то я уж было подумал, что он так и будет мне выдавать по одному слову – в рифму.

Теперь я мог разглядеть его лицо – но вверх ногами. И плевать, что у лиц не бывает ног. Круглое, добродушное лицо с глубокой ямочкой на подбородке, зато без ямочек на щеках – видимо, они со щёк обе уехали на подбородок. Кажется, я видел его в подъезде пару раз, но память на лица у меня аховая.

– Валяй, – я согласился на соседский совет.

– Ты бы сначала узнал, есть ли в городе прачечная, а потом тащил с собой набитую сумку.

– Сумку? – Я застыл от собственной глупости и, натянуто рассмеявшись, решил соврать, – Нет, в сумке не бельё, там…

– Да по фигу, что там. Бывай! – он махнул мне рукой, а я некоторое время ещё слышал его тяжёлую поступь.

«Возможно, вы искали: Ямгород, справочная», – уточнил телефон, соизволив завершить загрузку.

М-да, справочная в Ямгороде есть. А вот прачечной, похоже, нет. Странно, что это слово есть в моей голове, если даже интернет-поисковик его забраковал. Прачечная. Ещё бы видеопрокат запросил.

Вечером я впервые решился позвонить в квартиру номер 94 дома номер 65 по улице Вишнева. Иногда с маленькой горстки бытовой химии начинается большая стирка или… большие странности.

Дверь мне открыл невысокий парень в майке и тренировочных штанах с белыми лампасами. В руках он держал банку с пивом, которую тут же открыл, обильно оросив себя и меня вырвавшейся на свободу пеной.

Сегодня у меня не день, а просто пенная вечеринка!

– Пардон, – слово прозвучало как отрыжка.

Мои тапки – не обуваться же в уличное при походе к соседу! – тоже придётся постирать: увы, они тряпочные и теперь провоняют пивом.

Память у меня на лица отвратительная, это я уже говорил, но передо мной однозначно был не тот человек, от которого я несколькими часами ранее получил приглашение. Наверное, брат.

– Ещё пиваса принёс? – незнакомец выхватил у меня из рук сумку, одновременно пытаясь удержать открытую банку и расстегнуть молнию, чтобы проверить содержимое. И то и другое удавалось плохо. Банка в конечном итоге рухнула на пол, снова обдав нас обоих алкогольным содержимым. Парень махнул рукой и, наконец, заглянул в мою сумку. Не знаю, почему я его не останавливал.

– Тут одни шмотки, – разочарованно протянул он и отшвырнул сумку куда пришлось. Слава богу, «пришлось» не в пивную лужу. Незнакомец поднял банку, потряс, удостоверяясь, что не всё вытекло, хлебнул, бросил на меня укоризненный взгляд, рыгнул и нетвёрдой походкой удалился по коридору.

– Эй, – я окликнул наугад. Гомон в квартире стоял необыкновенный, отовсюду слышался смех и звон бутылок. Не думаю, что кто-то обратил внимание на мой зов.

За одной из дверей, вероятно, была кухня. Там мыли посуду и звучали на разные лады женские голоса, резковатые и нетрезвые.

Две двери по пути. Я открыл одну: белый унитаз. Покосившийся навесной бачок снабжён длинной верёвкой. Казалось, что это не бачок унитаза, а ведро в сауне – дёрнешь за верёвку и получишь ушат ледяной воды на темя. На полу валялся ёршик и держатель для туалетной бумаги. Как дорога, вымощенная жёлтым кирпичом, вился по кафелю серпантин сорвавшегося рулона.

В ванной тоже царил беспорядок. Горел свет. На зеркале – белые брызги, на полочке – открытый тюбик, измазанный зубной пастой, словно густой вязкой слюной. Ещё один, туго свёрнутый, валялся на полу. На краю ванны покоились выстроенные в ряд крышечки от тюбиков – гораздо больше двух. Даже больше десяти. Точнее при беглом осмотре не сосчитать. Сама же помывочная чаша[U5] была забросана[U6] зубными щётками – разноцветными, с жёсткой щетиной, с мягкой, для труднодоступных мест и для мест «лезь не хочу». Горками, крест-накрест, порознь. Создавалось ощущение, что для каждого зуба всякий обитатель этой квартиры брал новую щётку, пользовался один раз и бросал, надеясь, вероятно, что они когда-нибудь утекут в сливное отверстие.

Стиральная машина стояла здесь же. Серый шнур со штепселем был брошен сверху и нависал над панелью наискось, как кокетливая чёлочка. Я поискал глазами розетку. Вот она, на уровне пояса, чуть влево. Длины шнура как раз хватит. Если включить электробритву или, например, фен, удобно смотреться в зеркало. Хорошее место для розетки, грамотное.

Всё же включать без спроса чужую технику я не решился. Хватит, с одной недоделанной уже связался, потом полдня провозился в мыле – собственном и натёкшем с плохо стиранных вещей.

Я вышел из ванной. За неплотно затворённой створкой, ведущей на кухню, слышался девичий разговор. Громкий. И столь же шумный вылетал оттуда запах пива. Должно быть, девчонкам отдыхалось зачётно. Некоторое время я прислушивался к разговору: вдруг послышится мужской голос, тогда можно заглянуть, проверить, нет ли там круглолицего с ямочкой.

– А я замуж вышла, – слышалась заплетающаяся, подвыпившая речь, – и фамилию сменила!

– Точно! – подхватил ещё один, пленённый пивной поволокой голос.– Я тоже хотела сменить!

– Фамилию?

– Ёршик в туалете.

– Дура ты, – голос, услышанный мною первым, обиделся.

Заходить за дверь комнаты, где скрылся парень, обливший меня пенным алкоголем, не хотелось. Хотя вероятнее всего сосед, которого я ищу, именно там, в дружной компании. Вон как у них интересно, судя по звукам: смотрят футбол, болеют за команду, кажется, опять уронили пиво или просто толкнули кого-то под локоть («Осторожнее нельзя?»). А этот, в лампасных трениках, опять рыгнул («Ну хорош, Колян, задрал!»). И грохот перепалки, грозившей перерасти в драку, если бы не вовремя забитый «нашими» гол. Перепалка перешла в братания, бурные объятия и жестяной хруст чоканья банками – за победу.

Я ещё потоптался в коридоре, окутываясь парами пива, женских сплетен и мужского счастья.

Стена увешана разномастными куртками – по сезону и нет. А напротив – ещё одна дверь. Опять по правую руку. Видимо, двери по правую руку – особая фишка квартиры номер 94. Или они во всех квартирах по правую руку от входа? Не обращал внимания.

Я постучал. Мне предложили войти. Негромко, но я услышал.

Круглолицый сидел посреди крохотной комнатки, вмещавшей только узкую тахту, заваленную журналами о машинах и девочках, и вращающийся низкий табурет. К табурету обрывком плетёной полиэтиленовой верёвки для мягкости была привязана синтепоновая подушка без наволочки.

– Сосед? – Круглолицый сделал несколько оборотов на табурете, и, казалось, он только этим и занимался. На нём были прежние джинсы. Босые ступни отбивали неслышный такт, недавняя футболка валялась поверх журналов на тахте.

Он улыбнулся, и улыбка на широком лице могла бы заполнить всё малое пространство крохотной комнатёнки. От стены до стены. А крутанись он при этом – так и очертить комнату по периметру.

– Стирать?

– Ещё немного, и я начну думать, что ты говоришь только двусложные слова на букву «с».

– Ты слышал от меня и другие слов. – Он смахнул широким жестом все журналы с тахты, футболку выудил двумя пальцами из-под завала и надел на себя, затем театральным жестом предложил мне присаживаться, выкрикнув «Вэллком!». – Слога два, но первая буква не «эс», – добавил он, снижая градус патетики.

В углу высились три башни из книг, каждая примерно мне по грудь высотой: Достоевский, Толстой, Чехов – целыми собраниями сочинений; Ремарк, Дюма, Пикуль – разрозненные отдельные тома.

– Бабушкины книги. – Хозяин проследил за моим взглядом. – Кое-что я читал.

Он добавил это настолько важным тоном, словно низкая степень его начитанности могла отпугнуть меня от стирки.

– Теперь это подставки для посуды, – тут же рассмеялся круглолицый, взял с томика Булгакова плоскую тарелку, слизнул с неё крошки, и вернул на место.

– Кто все эти люди, твои родственники? – спросил я, кивнув в сторону коридора. Я плотно притворил за собой дверь. В комнате круглолицего было тихо и свежо, словно хозяин повесил табличку: «Запаху пива вход воспрещён», и тот почему-то послушался письменных указаний.

Окно было занавешено тяжёлой пыльной зелёной портьерой, в нескольких местах сорвавшейся с карниза. Форточка приоткрыта, но шум улицы казался беззвучием, по сравнению с отрыжкой Коляна.

– Нет, – круглолицый помотал головой, – точно не родственники. Я из них, честно говоря, никого не знаю. Да ты садись. – Он похлопал ладонью по тахте, обозначая место, куда мне надлежало сесть, а потом протянул пятерню мне.– Меня Мишей зовут.

Я рассмотрел, что в языке его болтается серебристый шарик.

«Наверное, звукам его голоса приходилось, прежде чем вылететь на свободу, огибать металлическую серёжку или прыгать через неё, как на уроке физкультуры, – подумалось мне. – Нет, тогда бы слышались дефекты речи, звуки появлялись бы запыхавшимися и усталыми, а часть терялась бы, проваливалась обратно, так и не сдав зачёта по прыжкам. А речь у этого Миши нормальная, без нарушений».

Я сел и с тупым упорством повторил вопрос.

– Так кто эти люди? – Будто к стирке это могло иметь какое-то отношение!

Миша погонял туда-сюда шарик, на тонкой ножке угнездившийся в мякоти языка, и пожал плечами, подыскивая слово.

– Гости… наверное.

– Наверное, гости, – пробормотал я, решив не вдаваться в подробности.– Постирать-то можно?

– Да, конечно, – Миша опять улыбнулся, широко и радостно, словно стирать для меня было его заветной мечтой. – Давай вещи.

Это предложение меня смутило.

– Я сам закину.

– Как хочешь. Пойдём, провожу в ванную. Ждать будешь или позже зайдёшь? – уточнил он, уже выбирая подходящий режим.

– Позже зайду. – Мне не хотелось оставаться в квартире с «наверное гостями». Вещи оставлять тоже стрёмно, но не вырывать же их из машины: дважды за день – это уж чересчур! Так недолго снискать славу современного Дон Кихота, только воюющего не с мельницами, а с дамскими помощницами [U7] по части стирки. – Зачем здесь столько щёток?

– Гости оставляют, а я в мешок складываю. Видно, сегодня кто-то мой мешок по пьяни распотрошил.

Миша довёл меня до порога, протянул руку и сказал:

– Если что, не пугайся, ладно?

Я кивнул. Когда не знаешь людей, обитающих в твоей квартире, лучше предостерегать всех и от всего. Или это не его квартира? Он и сам тут «наверное гость»?

– Я тебе непременно все вещи верну.

Я снова недоумённо кивнул, прикидывая, с чем из пожитков не жалко расстаться. Без привычной одежды обходиться будет нелегко, но кое-что из оставленного мне особо дорого.

– Футболку со слоном верни обязательно. Тёткин подарок.

– Всё верну, – повторил Миша твёрдо. – Может, не сразу, если что. Но непременно верну всё.

И он закрыл дверь. Я постоял, прокручивая в голове странный диалог, кинул взгляд на часы – пора ужинать. Зайду часиков в десять, может, и поздновато для визитов к соседям, но, думаю, моим вещам безопаснее будет вернуться ко мне сегодня же.

Около десяти часов я влез в шлёпанцы и снова крайне по-домашнему (футболка-шорты) отправился на четвёртый этаж, заткнув уши наушниками и вперив взгляд в экран телефона. А что? Пусть себе продолжается фильм. Подвисает немного в подъезде, но это не беда.

Я поднял глаза, когда ступени под ногами кончились. Перила под рукой оборвались, сменившись ограждением площадки пятого этажа. Я проскакал взглядом по железным перекладинам лестницы, ведущей на чердак, обозрел запертый на замок люк. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы переключиться с киношного вымысла на реальность.

– Тьфу, этаж проскочил…

Я спустился на один пролёт вниз, позвонил в угловую квартиру. Мне открыла девчушка лет десяти—одиннадцати, гладко причёсанная и одетая в аккуратное, но явно домашнее платьице. В руке она держала учебник литературы, зажав пальцем нужную страницу. Ещё одна «наверное гостья»?

– Вам кого, дяденька?

В квартире было тихо. Пахло котлетами, а не пивом.

– Мне Мишу.

– Мишу? – Она приподняла брови, заглянула в учебник, – Семьдесят вторая, – озвучила номер страницы, чтобы лучше запомнить, и вынула палец. – Мы живём втроём: я, папа и мама. Миши среди нас нет.

– А гости? Разошлись уже?

– Ой, вы только маме не говорите! – перепугалась школьница. – Она не разрешает девчонок приводить. Все уже по домам пошли. А уроки я почти доделала. Пюре приготовила, картофельное, – отчитывалась она, – и котлеты жарю. Попутно стихи учу. Скоро спать лягу. Родители мои поздно с работы приходят. Ой, забыла, семьдесят вторая была? – спохватилась девчушка.

– Девяносто четвёртая, – ответил я своим мыслям, предполагая, что ошибся дверью и оглянулся на квартиру напротив. Так и есть, это не четвёртый этаж, а третий.

– Дяденька, зачем вы меня обманули? На девяносто четвертой странице Лермонтов, мы его ещё не проходили.

Она захлопнула дверь, а я снова пошёл вверх по лестнице. Телефон отправил в карман – а нечего меня отвлекать!

Что за …? Снова перекладины железной лестницы, люк на чердак и ограждение площадки пятого этажа. Квартиры под номерами 97, 98, 99, 100.

Снова вниз. Да что ж такое? Квартиры – 89, 90, 91, 92. Третий этаж.

Снова вверх. Люк и оборванные перила. Пятый этаж.

– Эй, что за шутки? Где мои шмотки? – заорал я на весь подъезд и тихо, едва не заплакав, спросил неизвестно у кого, – Где четвёртый этаж?

Глава 4

Ночью меня разбудил звонок. Я поднялся с кровати, перепутав тапки – левый с правым. Полусонный добрался до прихожей, на ходу потеряв-таки один из них, правый, если это имеет хоть какое-то значение.

В голове из руин возводились города: кто я? Где я? Арсений Ковалёв, мне 23 года, временно живу на съёмной квартире в Ямгороде на улице Вишнева, 65. Что случилось? Я отдал соседу вещи в стирку, и они исчезли… вместе с четвёртым этажом дома номер 65 по улице Вишнева в Ямгороде.

(Кажется, я задремал прямо у входной двери).

Почему я не позвонил Тане и не рассказал ей о происшествии? Потому что у неё наверняка много знакомых психиатров в городе Ямгороде.

(Полусонная мысль хихикнула и повторила, будто дразнилку: «в городе Ямгороде…»)

Я отпер дверь. Круглолицый Миша протянул мне мою сумку с одеждой – смею надеяться, тоже с моей.

– Проверь, – посоветовал он.

Я глянул на содержимое сумки одним приоткрытым глазом (левым, если это имеет значение), вытянул уголок любимой футболки – будто за ухо (нечего шляться по ночам где попало!) и кивнул: тёткин подарок на месте, а всё остальное проверю потом. Спать хочу.

– Извини, этаж всегда исчезает не вовремя.

– Не вовремя исчезает этаж, – пробормотал я и решил изобразить радушие, так и не открыв глаза полностью. – Чаю?

– Нет, спасибо. Заходи в гости, в любое время. Если этаж на месте, всегда буду тебе рад.

– Ага, – буркнул я, закрыл дверь и, отшвырнув многострадальную сумку в угол, отправился спать.

Утром города из руин восстановились быстрее: я Арсений Ковалёв, мне 23 года, Ямгород, Вишнева, 65. Ночью мне принесли вещи, их нужно развесить.

(«Загрузка завершена, файлы проверены, вирусов нет», – отчитался мозг).

Четвёртый этаж в доме 65 по улице Вишнева исчезает, так сказал сосед Миша, квартира которого полна «наверное гостями».

(«Поломка файла, грозящая привести к поломке системы», – запаниковал мозг.)

Я встал с кровати. Следом за мной на пол съехали скользкая простыня и три подушки – на меньшем количестве мне не спалось. Я сунул ноги в джинсы… Думаете скажу: с тремя штанинами? Меньшее количество мне не подходит? Ошибаетесь, джинсы обычные. Синие. Узкие. Нерваные.

Так и пошёл к Мише разбираться.

На этот раз дверь открыл он сам. Хозяйственный, в трениках. Штанины завёрнуты выше колен в тугие матерчатые бублики. Из-под одной штанины выглядывала часть цветной татуировки – вероятно, во всё бедро. Рыхловатый обнажённый торс соседа тоже украшали образцы живописи «Татуировской галереи». Белокожие руки, лишённые картинок, сжимали истекающую грязной водой половую тряпку.

– Привет! – Он по традиции растянул губы в улыбке, снова так широко, что на них можно было повесить тряпку на просушку. – Шуршу помаленьку. Уборочку делаю, – поделился он и уточнил, – влажную.

А то не понятно!

– Грозящую затопить соседей, – поправил я. – Тряпку-то отожми.

Я невесть зачем заглянул за дверь туалета. Держатель на стене, рулон – на держателе. Ёршик за унитазом. Бачок по-прежнему накренён.

– А где гости?

– Ушли… наверное.

– Наверное гости наверное ушли. Надолго?

– Возможно.

– Возможно надолго?

– Да не знаю я! Чего пристал? – Он опять улыбнулся. – Пойди лучше чаю себе сделай, позавтракай, кухню я вымыл уже. В комнату не ходи, не люблю, когда по мокрому шастают.

«Когда по дому шут знает кто шастает он любит, а когда по мокрому – нет».

Он развернул бублики, штанины гофрированной трубой спустились по голеням, чуть-чуть не дойдя до щиколоток. Швырнув тряпку в ведро, Миша скрылся за дверью и вернулся в футболке. Моей, кстати. Надо бы пересмотреть сумку с вещами!

– Это моя футболка.

– Да? Прости. – Он тут же стянул тишотку с себя, я запротестовал. Жалко, что ли? Пусть носит. – Даже не знаю, как так получилось…

– Что это за шутки с исчезающим этажом?

На кухне было чисто. Только чёрный мусорный пакет, завязанный по горловине, портил вид. Внутри него топорщились банки, отчего пакет походил на полиэтиленовую ненаряженную ёлку неестественного цвета.

– Сейчас вынесу. – Миша проследил за моим взглядом. – Тебе какой чай?

– А какой есть?

– Фиг его знает, что тут вообще есть, – ответил он, открывая шкафчики и выбрасывая на столешницу «под гранит» разноцветные картонные коробки и банки. Часть из них отлетала в мойку, где из крана тонкой струйкой подтекала вода.

– Чай чёрный байховый… Сто процентов цейлонский… Зелёный с мелиссой… Ромашковый… Желудочный сбор номер один, – комментировал Миша, собственноручно учиняя новый разгром взамен недавно и собственноручно же прибранного.

– Кофе. – Автоматом он скинул на столешницу стеклянную банку, та, разумеется, разбилась. – На счастье. Сейчас приберу.

Он замёл коричневые гранулы в совок.

– Ты же не станешь пить кофе со стеклом? – уточнил Миша.

Я помотал головой.

– Налей чаю, стопроцентного, цейлонского.

– Ща будет, – пообещал он, выуживая из мойки раскисшую в воде картонную коробку. – Уже и заварился почти. Шучу.

Я против воли рассмеялся.

– Что, правда смешно? Я думал: тупая шутка вышла. – Он повернул ко мне круглое искреннее лицо, от души обрадованный, что сумел меня развеселить.

– Так что с этажом? – повторил я, подёргивая в кипятке чайный пакетик.

– Подсекай, – вдруг крикнул сосед.

– Вот эта шутка точно тупая, – отреагировал я, от его окрика дёрнув рукой и обдав себя брызгами с чайного пакетика.

– Зато какой улов, – не смутился он и подставил мне ведро. Я бросил пакетик, – Сахар надо?

– Если ты снова вывалишь на стол содержимое шкафов, тогда нет.

– Он вообще-то перед тобой на столе. Ложка, – Миша протянул мне пластиковую «мешалку», как в ресторанах быстрого питания.

– Интерьерчик у тебя, прямо скажем, не очень.

– Это не у меня.

– Так ты не хозяин?

– Хозяин.

Я устал от бессмысленного диалога и молча похлёбывал чай. Миша тем временем наполнил и свою кружку, и сел напротив, поджав ногу.

– Что ты хочешь узнать?

Я замялся.

– Такой уж у нас занятный домишко. У некоторых крыши съезжают, а в нашем исчезает четвёртый этаж. Объяснить тебе с точки зрения науки этот архитектурный феномен я не сумею. Прости.

– Этаж во всё доме исчезает?

– Не-а, только в нашем подъезде. Четыре квартиры.

– Но это же ненормально! Дом есть, этажа в одном подъезде периодически нет…

– И что? Дождь на улице тоже: то есть, то нет. Никто ж его не ищет, когда его нет!

– Ты серьёзно или шутишь?

– Серьёзно.

– И как на это реагируют окружающие?

– А чего им реагировать? Наш этаж, наши квартиры. Хотим исчезаем, хотим остаёмся. Людям-то что за дело! – Он посмотрел на меня без тени усмешки и сменил тон, посуровел, но не озлобился. – Что ты от меня хочешь? Ну не знаю я, что это за катаклизм, что за нонсенс! Привыкли уже так жить, Сень, власти одно время что-то хотели предпринять, потом им проще стало делать вид, что всё в порядке, что нет нас таких – странных жителей на исчезающем этаже.

– Чего только в жизни не бывает, – задвинул я банальщину, помышляя взять-таки у Тани координаты психиатра: соседа проконсультировать да и самому, возможно, придётся наведаться. Как мозг утром выразился: «поломка файла, грозящая поломкой системы»? Вот по этому поводу и обращусь к специалисту узкого профиля.

– Пойду. Спасибо за чай.

– Бывай. Я уборку доделывать стану. Дверь откроешь сам?

– Я уже был у двери. Замок не поддавался.

– Открывать надо в сторону закрывания.

Ну да, в квартире на исчезающем этаже замок может открываться только в сторону закрывания. Ничего другого я и не ждал.

Миша появился у меня за спиной. С кружкой.

–Подержи. Помогу.

Тёплая кружка перекочевала мне в руки. Миша воевал с замком.

– Ну что, будем тут вдвоём куковать, пока этаж не вернётся.

– Хочешь сказать, что он опять уехал?

– Едет крыша, а этаж исчезает. Второй день подряд.

– Не-не! Погоди! Что значит: «здесь куковать»? Сколько? Мне на работу завтра, «Мурню» людям предлагать. А ещё Танюхе помогать надо, конференция через пару дней.

– Сколько – это я предугадать не могу. Не от меня зависит. Иногда час, иногда неделя.

Я бросился в комнату – ту самую, где вчера смотрели футбол и рыгал Колян, обливший меня пивом. Здесь уже никого не было. Следы бардака Миша прибрать не успел, но это волновало меня сейчас меньше всего.

Я раздёрнул занавески, распахнул окно и перевёл дух: слава богу… Если нельзя уйти через дверь, вылезу в окно. Плевать, что высоко. По карнизу пойду, выползу по трубам, да как угодно, лишь бы не улетать с чёртовым этажом!

Хозяин квартиры за мной не наблюдал. Судя по звукам, он невозмутимо продолжил уборку то ли в ванной, то ли в коридоре. Что ж, была не была! Я поставил ногу на подоконник, поразмышлял секунду и решил поглядеть, что там вообще делается внизу, – может, помойка (в кино герои часто падают в груду мусорных мешков и выживают), а вдруг кто-то догадался надуть батут? Бывает же такое, правда, что люди ни с того ни с сего надувают во дворах батуты?

Удар по лбу оказался не сильным, но обидным. Как о стекло. Только без характерного звука. Да и не было стекла – окно нараспашку. Скорее, как о фанеру. Фанеру, на которую неизвестный шутник приклеил стоп-кадр, вырезанный с идущей во дворе киноленты, обычной, про детей на площадке, мамашек с колясками, папашек, скрывающихся в кустах с запрещённым пивом, старушек на лавочках.

Я провёл рукой. Всё было: дети, папашки-мамашки-старушки. Застывшие на фанерке. Я постучал.

– Миш, у тебя есть долото, или стамеска, или плоская отвёртка? – крикнул я.

– Топором тоже бесполезно, – тоном покорившегося судьбе мудреца произнёс Миша, появляясь в комнате. – Думаешь, ты первый такой находчивый? Это фанерное солнце я знаю отлично! Это то самое, которое светит, но не греет. Слезай с подоконника, помоги с уборкой, а я тебе про себя расскажу.

Помогать с уборкой я не стал. Мишу это не задело. Он продолжал пылесосить и сквозь шум рассказывал «про себя», как обещал. Его ничуть не беспокоило, что за гудением половина слов терялась. Впрочем, стоит ли жалеть о потерянных словах на исчезнувшем этаже?

Я задумчиво вертел в руках стеклянную пепельницу с надписью по бортику «No smoking». Очень оригинально.

– Это квартира моей бабушки. Мировая была старуха, должен сказать. – Миша, стоя на корточках, орудовал под диваном щёткой на длинной трубе пылесоса. Мне же в собеседники теперь остался только его откляченный зад в сползших наполовину трениках. – Я ж когда-то пытался учиться. Ну как – учиться… Одно название. Девки, гулянки, студенческое веселье. Зачёт – не зачёт, экзамен – не экзамен, всё одно, собирались у меня здесь и куролесили до утра.

Он вернулся из поддиванной командировки.

– Ноги подними, под тобой пройдусь…

Я забрался с ногами в кресло. Пепельницу отставил на подлокотник, Миша тотчас же забрал её и сунул в карман штанов.

– А то разобьёшь еще, – прокомментировал он. Прозрачная стеклянная безделица полумесяцем выглядывала из его штанов, готовая выкатиться и превратиться на короткое мгновение в полную луну, а после – в груду осколков. Скорее уж он сам разобьёт её! Но я не стал каркать. Как ни странно, пепельница пролежала у Миши в кармане довольно долго, пока он не вспомнил о ней на кухне и не поставил на обеденный стол. – Вылезай уже из депрессивного укрытия! Хорош страдать! Мы с бабкой на этом этаже тысячу раз исчезали и ничего, живы. А ты что же нежный такой? Вставай и помоги мне!

– Штаны так же закатать надо будет?

– Это ж твои штаны. Хочешь катай, хочешь не катай. Хочешь – вообще сними. Мне по фигу. Так вот…

Шнур от пылесоса натянулся, штепсель выскочил из розетки и некоторое время рассказ нового знакомого я слушал без шумового сопровождения.

– Сначала мы тут зачёты-экзамены отмечали, потом стали «косить». Тусили круглыми сутками. Пили, орали, песни горланили. Благо звукоизоляция в квартире необычайная: когда этаж на месте, ничего не слышно, а если уж исчезнет, вообще тишина могильная. Бабка только два требования выдвигала: к ней в комнату не ломиться и вести себя спокойнее, если у неё голова болит. Это очень редко случалось. Сама могла к нам выйти, рюмочку выпить, частушки с матерком спеть, сплясать что-нибудь озорное не по годам. Отличная бабка была, три года назад померла. В детстве от меня бабка скрывала про этаж, бывало, скажется больной, говорит: не ходи сегодня с ребятами играть, побудь со мной. Я сидел с ней, хотя изводился весь: пацаны в футбик гоняют, а я старухе подушки поправляю! Иногда и школу мы так прогуливали. Не знаю, по какой причине она мне не сразу рассказала, может, боялась, что я её в психушку сдам? Когда призналась, велела никому не говорить: теперь уже, чтобы меня в психушку самого не забрали. Однокурсникам своим я как-то проболтался, а они, пьяные, посмеялись и дальше гулять продолжили: им-то что? На месте этаж, исчез ли, главное, чтоб выпить и закусить было, да про учёбу чтоб в уши не жужжали. Бабка моя не жужжала.

– А в детстве, что ли, пацаны не замечали, что этажа нет? – Я решил, наконец, присоединиться к уборке и двумя пальцами полоскал тряпку в грязной воде.

– Я про этаж поздно узнал, а в детстве на ребят злился: чего, говорю, вы за мной не зашли? Заходили, отвечают, квартиры твоей на месте не было, мы и ушли без тебя. Кто в такие отговорки поверит? Ты бы поверил?

– Не думаю.

– Вот и я не верил. Так, что мы ещё не сделали?

Миша огляделся.

– Воду хоть бы сменил, – он укоризненно покачал головой.

– А этаж её с собой не забрал?

– Воду? Нет, он жалостливый, этаж, от обезвоживания помереть нам не даёт. От скуки – это да, это можно. Телевизор и Интернет не работают, сотовая связь пропадает. А книжку при свечах почитать можно. Романтика. Опа!

Он вдруг нагнулся и уставился под батарею.

– Баночка пива закатилась. Будешь?

– Буду, – согласился я.

– Ну давай, как вещички твои в стиралке, за дверцей заблокированной пополощемся, – ни к селу ни к городу изрёк он, с шипением открывая жестянку с пивом. Без пены. Пенная вечеринка была вчера.

Он продолжал уже под пиво. Мы передавали банку, не брезгуя друг другом, словно были знакомы сто лет.

– Если бы меня попросили нарисовать портрет самой Жизни, я бы себя нарисовал. Мне кажется, Жизнь она как раз такая, как я.

– Смотря чья, – возразил я.

– Да ничья. Вообще – Жизнь. Как она есть. Как задумывалась. Я и улыбаюсь не потому, что жить люблю, а потому что я и есть – Жизнь. Улыбаюсь, когда хочу и грущу, когда хочу. Но грущу я редко.

– Ты мне лучше про людей расскажи. Что это за гости у тебя?

– Разные гости. Я теперь их и не знаю никого. Раньше всё институтские захаживали, а после смерти бабки – сплошь незнакомцы. А мне и с ними хорошо. Бабкин закон из уст в уста передался: в комнату – теперь уже мою – не лезть. Никто и не лезет. Иногда, бывает, заглянут, выпить предложат. Хочу – присоединюсь, не хочу – отсиживаюсь в одиночестве. Похавать к ним выхожу, своих денег у меня не водится. Девчонки заглядывают. – Он изобразил соответствующий недвузначный жест согнутыми в локтях руками.

– Что, прямо так и говорят: красавчик, давай потрахаемся?

– И так случается! За «красавчика» спасибо!

– К слову пришлось…

– Да понял я, расслабься.

– То есть ты нигде не работаешь?

– А зачем? Гости с собой всё приносят. Еду, напитки, одежду по дому раскидывают, а я донашиваю, если кто-то забудет. Хозтовары притаскивают. Мне не так уж много надо. Если чего-то очень хочется, стащу немного деньжат из чьей-нибудь сумочки или рюкзака, спущусь в магазин. Да, подворовываю, есть грешок. – Он запил признание пивом и передал банку мне.

В свете сказанного как-то не очень верилось, что моя футболка оказалась на Мишке случайно.

– Гости мои даже не знают, что я хозяин квартиры. Думают, что меня кто-то из них же и притащил. Как на свадьбе: скажи родственникам жениха, что ты – со стороны невесты, родственникам невесты, что ты – со стороны жениха, и жри на халяву! У меня тут вроде клуба. Гости тусят. А я или с ними куролешу, или втихаря картошечки жареной на кухне наверну из общей сковороды – и доволен.

– Но ведь ты даже не знаешь, кого в дом пускаешь!

– Не знаю. И знать не хочу.

– А если тут убийца или маньяк объявится? С преступной целью или скрываться станет от правосудия?