Красно-желтые дни

Глава 1. Туман

Световой сигнал радиотелефона отразился в сосудах с элитной косметикой и в крышке стола из бирюзового малахита. Нежные звуки арфы разлетелись волнами среди украшенных мозаикой стен. В центре главной композиции восседал на троне владыка водной стихии – огненно рыжий Нептун. Сжимая трезубец в правой руке, он властно смотрел перед собой, а вокруг, среди кораллов и водорослей, резвились пышнотелые русалки, дельфины и прочие обитатели морских глубин.

Полупрозрачная стеклянная дверь сауны отворилась и из нее вышла молодая стройная женщина с тюрбаном из полотенца на голове. Расслабленной походкой она приблизилась к столику, взяла в руки телефон и опустилась в накрытое простыней высокое кресло.

– Ну что опять? – раздраженно крикнула она в трубку, пытаясь прикрыть краями простыни пышные бедра и роскошный силиконовый бюст. – Пожарники? Мы что, горим?!.. Нет?.. Ну и чего названивать?.. Что? И у них связь пропала? Ну вообще!.. Сначала скорая, потом полиция, теперь – эти… А при чем тут Иван Захарович? Он, что, должен вам еще и связь чинить? Пусть идут к провайдеру и ему мозги выносят… Какая такая “служебная связь”? А мне плевать! И вообще, сегодня, между прочим день… как его… день труда. Имеет человек право отдохнуть в официальный выходной?!.. Слушай, кукла, ты секретарь или кто? Тебе деньги, между прочим, платят за твою работу! Короче, еще раз позвонят, так и скажи: идите в ж…у. Всё, ариведерчи!

– Задолбали! – сердито буркнула женщина и откинулась на спинку кресла. Минуту она сидела, разглядывая свое отражение в большом настенном зеркале в позолоченной фигурной оправе. Потом сняла с головы полотенце и густые черные волосы упали на бронзовые от загара плечи.

– Да, пожарник бы сейчас не помешал… Только его фиг добудишься, – вздохнула она огорченно и, скинув простынь, направилась к бассейну с голубой подсветкой.

Держась за перила, женщина спустилась в воду, и уже собиралась оттолкнуться от бортика, как вновь зазвучала мелодия арфы.

– Черт! – хлопнула она ладошкой по воде и вскрикнула от боли. – Когда же это закончится?

Игнорируя призыв рингтона, женщина схватилась за перила, набрала в легкие воздуха и ушла под воду. Мелодия моментально стихла, а глаза легонько защипало. Она оттолкнулась от стенки бассейна и поплыла, пуская пузыри и глядя на светящиеся ровным светом кругляшки подсветки. Скоро воздух закончился и она вынырнула на поверхность. Рингтон не умолкал.

– Проклятье! – выругалась женщина и нехотя выбралась из бассейна. Накинув белый махровый халат, она взяла в руки трубку и яростно закричала: – Я тебе говорила, больше не звонить?!

Вдруг гримаса злобы сменилась улыбкой и она радостно засмеялась:

– Верунчик, ты, что ль? Прости, я думала опять эта стерва из приемной… Нет-нет, я свободна, – она лукаво прищурилась, – по крайней мере, пока… Прикинь, ни свет ни заря вызвал меня на базу, а теперь спит, как убитый. Чё-чё! Всю ночь за этими отморозками гонялся, только под утро их взяли… Ты чё, не в курсе? Ладно, скажу, только между нами, поняла? Погоди минутку…

Женщина взяла со стола длинный мундштук, заправила сигарету и щелкнула зажигалкой.

– Короче, – продолжила она, развалившись на мягком шезлонге и посасывая сигарету, – у вас тут один пацан местный банду сколотил… Да какой Рамзан! Я ж тебе говорю – ме-е-естный… Ну вот! Они всё Ваню троллили, всякие гадости прокурору писали. А когда поняли, что ничего не выйдет, решили дамбу взорвать… Я тебе кляну-у-усь!.. Хорошо их схватили вовремя. Представляешь, чё бы тут было? Пирамиду смыло бы нахрен, а город бы затопило… Да! Полный трындец.

Женщина жадно затянулась и выпустила вверх облако дыма.

– Нет… нет, – ехидно улыбнулась она, прижимая трубку правым плечом, – мымра не знает. Её сюда не пускают. Это же только “для важных гостей из области и из Москвы…” Ну да, я тут самый главный гость! – засмеялась она. – Хозяйка медной горы, блин… А ты чё думала? Да без меня тут ни одно дело не решается. Особенно, когда гостей встречать надо… Сама знаешь каких… Ну дак! Им же всё по первому разряду подавай. А я знаю где, кто и почем… Ой, погоди, Верунчик, – всполошилась женщина, – тут по параллельной кто-то звонит. Ладно, пока! Я тебя наберу! Чмоки-чмоки!

Она сделала сердитое лицо и нажала кнопку приема.

– Да! Говорите! – командирским тоном рявкнула она в трубку. – Кто? Губернатор?! Те чё, прикалываешься?.. – Женщина сморщила брови. – Мне что, будить его теперь? Он же меня… – прикусила она губу. – Ладно, сейчас попробую растолкать.

Она вскочила с шезлонга, и с трубкой в руке бросилась к выходу. Поскользнувшись на полпути, ругнулась матом и кинулась обратно, – за сланцами.

Абрамову снился страшный сон. Ему часто снились кошмары, но так страшно не было никогда. Чаще всего в этих снах он убегал от погони, дрался с соседями по камере, или тонул в болотной жиже. Он давно к ним привык, и даже беспокоился, если кошмаров долго не было.

Этот сон отличался от прежних необыкновенной реалистичностью и сюжетом. Он видел себя лежащим в роскошном дубовом гробу на собственных похоронах. Вокруг, с бокалами в руках, бродили родственники и друзья. Они шутили и весело смеялись. Иногда кто-нибудь приближался ко гробу и с любопытством заглядывал Абрамову в лицо. В этот момент ему хотелось крикнуть: “Я живой! Вытащите меня отсюда!”, но у него ничего не получалось. Горло и губы были скованы невидимой силой, как и все тело, которое ему не подчинялось.

Кроме оцепенения, он чувствовал жуткий холод, как будто его только что вынули из большой морозилки. В какой-то момент потолок над ним превратился в зеркало и он ясно увидел свое окоченевшее тело, людей, официантов, венки и среди них – собственный портрет. На фото он, молодой, пышущий здоровьем мужчина, в деловом костюме и галстуке, жизнерадостно улыбается на камеру. Это несоответствие его, лежащего сейчас в гробу с белым лицом, и его “прижизненного” фотопортрета вонзилось ему в мозг (или, что там у него осталось?) и он залился безмолвным криком.

В это время ко гробу подошли крепко сложенные парни в идеально черных костюмах и солнцезащитных очках. Не закрывая крышку, они подняли гроб на плечи и Абрамов поплыл над головами присутствующих к высокой, окованной железом, арочной двери. Его внесли в большой и мрачный зал, отделанный в готическом стиле, и поставили на приземистый каменный постамент. Двое из парней подошли к печи, стилизованной под разинутую пасть какого-то чудовища, и отворили стальные заслонки. Языки пламени вырывались наружу, в поисках пищи для огнедышащего чрева. С предельной ясностью Абрамов осознал, что пища – это он.

– Стойте! Не надо! Остановитесь! Я еще не умер!! – кричал он во весь голос, но никто не обращал внимания. Гроб подвезли к печи, поставили на узкую металлическую решетку с колесиками и грубо втолкнули в пылающее жерло. Заслонки со скрипом захлопнулись и Абрамов понесся сквозь море огня куда-то вниз с нарастающей скоростью, а языки пламени жалили так, будто он еще живой.

– А-а-а-а-а-а!! – вырвался у него вопль ужаса и боли. Огненная бездна ответила ему тысячеголосым ревом, от которого стенки гроба рассыпались в труху и, подхваченные огнем, превращались в пепел.

Абрамов проснулся, захлебнувшись от собственного крика. Он вскочил с кровати как ошпаренный и бросился в ванную. Холодная вода хлестала из крана, а он брызгал в лицо еще и еще, пока окончательно не пришел в себя. Наконец осмелился посмотреть в зеркало.

Он медленно поднял голову и уставился на свое отражение. Лицо искажала уродливая гримаса, вода капала с двойного подбородка, а широкая волосатая грудь вздымалась от пережитого волнения.

“Я жив. Со мной ничего не случилось. Это только сон”, – говорил он себе, успокаиваясь. Дышать становилось легче, а маска ужаса постепенно сползала с лица. Только сейчас он заметил в зеркале стоявшую в дверях ванной Нефертити – своего заместителя по связям с общественностью и по совместительству – любовницу выходного дня.

Глаза у нее были широко раскрыты, в руках – трубка радиотелефона.

– Ваня, что с тобой? – испуганно спросила она. – Тебе плохо, да?

– Нормально, – прохрипел Абрамов. – Так… Дрянь какая-то приснилась.

– Блин, а я думала уже скорую вызывать.

Абрамов внимательно посмотрел на себя в зеркало еще раз и, глубоко вздохнув, расправил плечи.

– Скорая уже здесь, – произнес он, медленно поворачиваясь к любовнице. – Иди ко мне, медсестричка, вылечи меня, – распахнул он руки для объятий.

– Ваня, давай потом, а? – недовольно буркнула Нефертити.

– Не понял, – нахмурил брови Абрамов.

– Подожди, говорю! Тебя губернатор ищет! С утра из области звонят, дозвониться не могут.

– Чё, серьезно? Сам Гертнер? – недоверчиво усмехнулся Абрамов. – И на кой я ему сдался первого-то мая?

– Не знаю… Вот, – протянула она трубку, – звони секретарше, она тебе всё расскажет.

– Принеси сотовый, – приказал Абрамов, усаживаясь на унитаз, – я сам его наберу.

Нефертити недовольно покачала головой, но пошла исполнять приказание. Она еле нашла телефон в складках скомканного постельного белья и, подойдя к ванной, протянула руку в открытую дверь.

– На, бери!

– Найди “Губу” и сделай вызов, – приказал Абрамов, шумно плескаясь под душем.

– Не могу! – обиженно крикнула Нефертити, промучившись со смартфоном пару минут. – Чё-то он у тебя глючит.

– Дай сюда! – выхватил у нее из рук трубку Абрамов, на ходу вытирая голову полотенцем. – И принеси халат.

Он подошел к окну и отдернул тяжелую штору из красного бархата. За окном, в ветвях окружавших усадьбу деревьев, шевелилась лёгкая дымка. Чуть дальше плотной стеной стоял серо-белесый туман. “С праздничком, б…ь”, – буркнул себе под нос Абрамов. Телефон губернатора молчал. Автоответчик сотового оператора просил перезвонить позже и тут же сбрасывал. Абрамов в недоумении посмотрел на экран смартфона – значок связи застыл на нуле.

Изощренно выругавшись, он крикнул в сторону двери:

– Пашка, у тебя телефон работает?

Дверь спальни слегка приоткрылась и в комнату заглянуло усатое лицо.

– С утра работал, Иван Захарович. А в десять отключился наглухо.

– А какой у тебя оператор?

– Так этого… – замялся усатый, – у нас в городе только один, – ваш.

Абрамов недовольно зарычал и выбежал как есть, без ничего, из комнаты на внутренний балкон гостевого особняка.

– Ксюха! – заорал на весь дом разжиревший до неприличия Аполлон Бельведерский. – Тащи сюда свою задницу!

Нефертити тут же появилась в нижних дверях с желтым халатом в руках.

– Где телефон? – рявкнул он

– Так я же вам дала…

– Давать ночью будешь! Стационарный где?

– На зарядку поставила…

– Неси, неси! Чё стоишь как полено?

Любовница обиженно фыркнула, кинула халат на широкий диван из белой кожи и неспеша вышла из зала. Матерясь и чертыхаясь, Абрамов вальяжно спустился вниз по широкой дубовой лестнице, накинул халат и направился к барной стойке. Подойдя к витрине с импортным алкоголем, он, недолго думая, схватил кубышку с Джек Дэниелз, но, повертев в руках, поставил на место.

– Рановато, – сморщился он на одну сторону и взял с полки бутылку Кьянти. Потягивая вино из пузатого бокала, Абрамов развалился на диване напротив широкой, в полстены, плазмы. Он взял в руки пульт и включил телевизор. На абсолютно черном фоне экрана загорелась надпись: “No signal!”

– Да что, б…ь, такое? – пробормотал он в недоумении и тут же крикнул во весь голос. – Пашка!

Усатый в темной двойке вырос рядом с диваном словно джин из бутылки.

– Чё у вас творится? Почему телевизор не работает? – покосился Абрамов на начальника охраны.

– Сейчас выясним, Иван Захарович, – отчеканил усатый и так же быстро скрылся из вида.

Абрамов щёлкнул пультом еще несколько раз и с раздражением бросил его на огромный, во весь зал, туркменский ковер.

– Ну что она там телится… Ну? Давай уже! – проворчал он с кислой миной, услышав за спиной шаги Нефертити. – Убери, – протянул он любовнице пустой бокал, взял в руки трубку и нажал кнопку вызова. – Лида, из области звонили?.. Соедини меня с губернатором… После, Лида, после. Губернатора давай.

Абрамов встал с дивана, подошел к панорамному окну и прокашлялся, словно оперный артист перед выступлением. Прошла минута, другая – трубка молчала. Абрамов с озабоченным видом прохаживался вдоль стены из стекла, поглядывая по временам в окно.

Туман уже выбрался из леса и косматыми языками крался по дорожкам ухоженного сада. Большие напольные часы, в виде башни Биг-Бена, пробили полдень. Смеркалось.

Вдруг, будто прорвавшись сквозь толщу помех, женский голос в трубке тревожно затараторил:

– Алло, алло! Губернатор на проводе! Говорите же, наконец!

Абрамов нахмурился и бодрым голосом произнес:

– Добрый день, Дмитрий Сергеевич!

– Здравствуйте, господин мэр, – как всегда, спокойно и размеренно, ответил губернатор. Абрамов насторожился: обычно начальство обращалось к нему по имени отчеству.

– И вам дай Бог! Как дела в столице, как погода?

– Погода, как и положено, солнечная. Праздник, всё-таки, – не меняя тональности, ответил губернатор. – Надеюсь, ты не забыл, что празднуем?

– Как можно, Дмитрий Сергеевич! – попытался разогнать надвигающуюся грозу Абрамов. – Это же с молоком матери: пролетарии всех стран, соединяйтесь.

– Пролетарии, говоришь? Ну-ну, – мрачно усмехнулся губернатор, и сразу перешел к делу: – Ты лучше скажи, пролетарий, что у тебя там такое творится?

Холодная испарина выступила на красном лице мэра:

– Вы про ЧП на плотине? Так все в порядке: удалось задержать злоумышленников, планировавших совершить диверсию. Лично руководил операцией, всю ночь не спал.

– Наслышан, наслышан! Молодец, ничего не скажешь. Только я ведь не затем звоню тебе уже битый час…

Губернатор сделал драматическую паузу. Абрамов выкатил глаза на своего заместителя, но та как ни в чем не бывало сидела за барной стойкой, попивая рислинг и листая свежий номер “Плейбоя”.

– Извините, Дмитрий Сергеевич, – осипшим голосом произнес Абрамов, – я с этим ЧП так набегался… – он недовольно сморщился. – Только собирался выслушать доклад от заместителя…

– Давай я тебе доложу, – прозвучало в трубке как приговор.

Понимая, что влип, Абрамов расслабился. С юных лет любой наезд он воспринимал с облегчением. До часа Х он еще напрягался и нервничал, не зная, откуда и когда прилетит, чего ждать от неприятеля. Но стоило только оказаться лицом к лицу с опасностью, как напряжение исчезало, а на его место приходила холодная решимость.

Вот и сейчас он стоял у окна, мысленно представляя перед собой фигуру губернатора – невысокого очкарика, больше похожего на аспиранта-переростка. В пору бурной молодости такие как он были у Абрамова на побегушках в роли бухгалтеров или директоров предприятий, отжатых у конкурентов.

Когда Кремль стал собирать этих ботаников на курсы управленцев, братва откровенно ржала – шнырей в паханов не переделаешь. Но прошло каких-то десять лет и эти шныри стали губернаторами, мэрами – властью, оттеснив от кормушки “правильных пацанов”. И полетела старая гвардия, кто в Эмираты, а кто в мордовские лагеря.

Абрамов был самый молодой, а потому успел перестроиться. Он нагулял политический жирок: окончил университет, засветился на партийной работе, завязал новые знакомства. И вот он уже законно избранный мэр города.

К чему он так и не смог привыкнуть, так это к необходимости лебезить перед начальством.

– Я весь во внимании, – произнес он холодно.

– Тогда слушай. Можешь даже записывать… Первый звонок из Солнечногорска поступил от медиков в 8.27. Жаловались, что нет связи с бригадами скорой помощи. В 9.12 звонили уже из полиции: у патрульных из ГИБДД все радиоприборы накрылись. Через час всполошилась МЧС: у них отряд на связь не выходит – в горы ушли на тренировку и с концами. Продолжать?

– Я понял, Дмитрий Сергеевич. Проблему со связью решим.

– Нет, ты еще ничего не понял, – осадил губернатор Абрамова. – Я сначала отправлял их к тебе. Логично ведь, правда? Но, представляешь, люди говорят, что главы в администрации нет, и что связаться с ним невозможно. Я не поверил: в районе нештатная ситуация, а глава в ус не дует. Дай, думаю, проверю. Набрал твой сотовый – тишина!

– Я тоже вам звонил, но соединения не было. Должно быть, что-то со связью…

– Наконец-то, дошло! У тебя там не только спецслужбы – весь город без связи сидит, а ты мне всё про дамбу рассказываешь.

– Согласен, Дмитрий Сергеевич, – энергично поддержал критику в свой адрес Абрамов, – ситуация критическая. Немедленно организую штаб и к вечеру связь будет восстановлена.

– Ну вот, так-то оно лучше… Надеюсь, людям искать тебя больше не придётся.

– Виноват! Больше не повторится! – отрапортовал мэр.

– И кстати, ты в курсе… – голос в трубке вдруг пропал, но через пару секунд вновь появился: – …рядом с триколором флаг СССР…

Связь опять прервалась и Абрамов даже постучал ладонью по тыльной стороне трубки.

– Алло, алло, Дмитрий Сергеевич! Я не понял, какой такой флаг, зачем?

Но телефон ответил глухим молчанием. Абрамов придирчиво осмотрел корпус – вроде, целый. Он уже собирался сделать отбой, как вдруг в образовавшейся тишине услышал щебет секретарши:

– Иван Захарович, Иван Захарович!

– Алло, Лида! Что у вас там такое? Почему прервали разговор?

– У нас – ничего, Иван Захарович. Это губернатор ушел со связи. Я пробовала его перенабрать, но область не отвечает.

– Странно, – задумчиво произнес Абрамов и пригладил ладонью растрепанную рыжую шевелюру. – Ладно, Лида. Найди мне Майера, пусть звонит на мой… А, чёрт! Короче, пусть срочно собирает совещание по протоколу ЧС, я сейчас буду.

– А “ЧС” это что?

– Дура!! – заорал Абрамов так, что “Плейбой” у Нефертити выпал из рук и распластался на узорном паркете. – ЧС – чрезвычайная ситуация, поняла?!

– Поняла, – пролепетала секретарша дрожащим голосом. – Сейчас всё сделаю.

– Дура! – врезал указательным пальцем Абрамов по кнопке отбоя, скривив толстые губы.

– А я тебе говорила, не бери ее на работу, – язвительно заметила Нефертити из-за барной стойки. – У нее кроме ж…ы больше и нет ничего.

Абрамов неожиданно сорвался с места и быстрым шагом пересек зал. Челюсть у него дрожала, а в глазах играли огоньки злобы.

– Это у тебя, Ксюха, ж…а вместо головы! – навис он над ошарашенный девицей. – Я тебя зачем позвал?

Глаза у Нефертити задорно вспыхнули. Она не первый раз попадала под раздачу от начальника и знала, что закончится все бурной ночью и новыми подарками.

– Зачем и всегда, – развязно бросила она ему в лицо. – Что не так?

– Я тебе говорил, принимать звонки, пока сплю?

– Так я и принимала. Толстозадая твоя раз десять звонила, спроси у нее.

– И что говорила? – сбавил мэр обороты, нарвавшись на жесткое сопротивление.

– Хотела, чтобы ты встал и побежал чинить телефоны пожарникам, скорой, полиции…

– А ты что?

Нефертити равнодушно пожала плечами и отхлебнула из бокала.

– Ничего. Послала всех. Сам сказал: будить, если только военные или прокуратура позвонят.

– Сука! – треснул Абрамов кулаком по столешнице и нервно заметался взад-вперед. Потом подошел к бару, налил себе полбокала Джек Дэниелс и залпом его осушил.

– А что случилось-то, Вань? Губер пистон вставил? Делов-то! Пригласи его на базу, мы ему тут баньку организуем… – Нефертити лукаво прищурилась, – …с клубничкой.

Абрамов угрюмо молчал. Он не только любовнице, но и самому себе не мог объяснить, что его так задело в разговоре с губернатором. За первый срок в кресле мэра Солнечногорска таких разговоров было немало. И Абрамов научился относиться к ним, как плохой погоде – неприятно, но не смертельно.

Чем эта ситуация хуже? Связи нет? Хреново, конечно. Такого в его практике еще не было. Но на то они и проблемы, чтобы их решать. А для этого у него целый штат помощников под рукой, а кто и в ежовых рукавицах.

– Собирайся, через полчаса выезжаем, – скомандовал он и стал подниматься по лестнице.

– Куда?

– К прокурору, Ксюша, к прокурору!

– Ну ты прям Задорнов! – усмехнулась захмелевшая Нефертити.

– А я не шучу, – остановился Абрамов на лестнице. – Если мы к вечеру проблему со связью не решим, Гертнер нас всех покрошит в мелкий винегрет и прокурору скормит. И не нашему, а своему, областному.

Через полчаса посреди высокого каменного забора, отделявшего гостевую усадьбу городской администрации от соснового бора, отворились железные ворота и из них выехал черный “Лимузин”. Он миновал шлагбаум с охраной и бесшумно покатил по идеально ровному полотну асфальта, ведущему в город.

Абрамов сидел за креслом водителя и уныло пялился в закрытое окно автомобиля. Нефертити продолжала наводить марафет, смотрясь во встроенное в спинку переднего сиденья зеркало. Свет фар вклинивался в плотную пелену тумана метра на два и пропадал бесследно. Временами мэр посматривал на экран смартфона. На месте значка сотового оператора по-прежнему светилось: “Нет сети”.

– Семен, есть у тебя что послушать? – спросил Абрамов шофера.

– Конечно, Иван Захарович! Бах, токката ре-минор. Подойдет?

– Давай, – недовольно поморщился Абрамов.

От переливов органной музыки, хлынувших из широкополосного сабвуфера, по спине у мэра забегали иголки. Ночной кошмар, утопленный в бокале виски, всплыл перед глазами в мельчайших деталях и Абрамов, побледнев, крикнул не своим голосом:

– Вырубай!

Водитель поспешил исполнить приказание и в салоне вновь воцарилась тишина. Нефертити тревожно посмотрела на любовника, и положила ладонь на его трясущуюся руку.

– Ваня, успокойся, – сказала она тихо, жалостливо глядя ему в глаза. – Все будет хорошо.

Абрамов тяжело сопел, уставившись в спинку переднего кресла. Напряжение постепенно спадало. Дрожь в руках утихла, хотя в висках еще стучало, а за грудиной покалывало.

– Проклятый туман, – выдавил он из себя и вытащил из кармана пачку сигарет.

Глава 2. Совещание

Двери совещательной комнаты горадминистрации не закрывались. Девушки в одинаковых брюках и кофточках сновали через них с кипами распечаток в руках, раскладывая их на длинном столе. На хромированных стульях, расставленных по обеим сторонам стола, сидели мужчины и женщины, некоторые – в форме и при погонах. Одни перебирали положенные перед ними бумаги, что-то записывая в блокнот, другие рассеянно болтали с соседями, время от времени озабоченно заглядывая в смартфоны. Кто-то закусывал бутербродами у мини-буфета, а кто-то стоял у окна с бумажным стаканчиком кофе и смотрел на улицу.

Под окнами администрации располагалась главная городская площадь. Другая ее сторона выходила на центральный проспект. Справа, за информационными щитами, пряталась оставшаяся с советских времен трибуна с облупленной побелкой. За ней, в полукольце из сосен и берез, возвышался памятник Ленину. Деревья так разрослись, что со стороны проспекта можно было заметить только простертую вдаль руку вождя, а при хорошем ветре и его медную лысину в ермолке из голубиного помета.

Но сейчас привычный пейзаж будто стерла невидимая рука. Едва над Уральским хребтом встало солнце, в город со стороны дамбы пришел туман. Серыми клубами он медленно плыл по притихшим водам Черного озера, пока не достиг противоположного берега. Захватив набережную, туман стал расползаться по улицам и проспектам, беря в свой безмолвный плен дома и деревья, машины и трамваи, вышки сотовой связи и даже единственный в городе “небоскреб” – бизнес-центр “Нефертити”.

Скоро город скрылся из виду, растворившись в серой дымке, а солнечный майский день стал похож на вечерние сумерки. Мероприятия, в связи с Днем международной солидарности трудящихся, пришлось отменить и люди разбрелись по квартирам, жалея о потерянном выходном дне. Вдобавок к непогоде, перестала работать сотовая связь, прекратилась трансляция теле– и радиоканалов. Дольше всех продержался проводной интернет. Но и его скоро не стало.

Единственный рабочий канал на кабельном телевидении долгое время транслировал сигнал с веб-камер, размещенных на улицах города, пока оператор не догадался, что, несмотря на смену локаций, картинка не меняется. Получив команду “включить хоть что нибудь”, поставил первую попавшуюся запись. Около трех часов подряд на всех телевизионных экранах четыре худеньких девочки танцевали танец маленьких лебедей.

– Научи дурака богу молиться, – ворчала высокая дама в строгом брючном костюме с брошью из самоцветов на лацкане и с прической под Маргарет Тэтчер. – Включил бы что-нибудь… современное…

– Аллу Пугачеву, например, – иронически перебил даму молодой, лет тридцати пяти, шатен в белой рубашке с короткими рукавами. – “Жизнь невозможно повернуть назад…”, – закатив глаза, прогнусавил он строчку из старого советского шлягера, дирижируя ручкой.

– А хоть бы и так, – отбила выпад Тэтчер. – Всё лучше, чем эти ваши: “Вечно молодой…” и “вечно пьяный”. Пустили культуру на самотек, понимаешь, и вот нате вам, получайте.

– Зато система образования у нас – о-го-го! – посмеялся парень и, направив ручку в собеседницу, заметил снисходительно: – Запомните, в тренде сейчас Оксимирон и Моргенштерн.

– Что, иноагенты?! – брови у дамы возмущенно взметнулись.

– “Поэтом можешь ты не быть, иноагентом быть обязан”, – артистично продекламировал молодой человек.

– Вы на что это намекаете?

– Да так, прокачиваю свои рэперские способности, – закончил рискованный разговор шатен и, повернувшись к мужчине в форме офицера МЧС, спросил: – Не знаете, долго нам еще здесь торчать?

Офицер оторвал сосредоточенный взгляд от папки с бумагами, посмотрел на циферблат наручных часов и отрапортовал:

– Была команда собраться в 13.00.

– А сейчас уже два с четвертью, между прочим.

Офицер пожал плечами и снова уткнулся в папку.

– Не понимаю, – продолжал возмущаться шатен, – зачем руководителя молодежного отдела приглашать на такие мероприятия?

– Ну да! – язвительно ухмыльнулась сидевшая на другой стороне стола блондинка в розовой блузке с кружевами. – Была бы погода, тусовались бы сейчас со студентами на набережной.

– И хорошенькими студентками! – расплылся в ехидной улыбке шатен.

Блондинка фыркнула и, сложив руки на груди, отвела взгляд.

– Помню такой же туман в девяносто первом, – задумчиво произнес стоявший у окна пожилой мужчина в старомодной коричневой двойке с кожаными вставками на локтях.

– Вы это о чём? – удивленно посмотрел на мужчину шатен. – У нас каждую осень туманы, особенно в горах.

– Таких, – кивнул в сторону окна пожилой, – точно не было. Тогда тоже в начале мая всё случилось. Туман ночью пришел. Людям с утра на работу, а транспорт встал – на дорогах аварии и заторы. Только к обеду рассеялось. А потом сообщили о трагедии в Тоннеле.

– Вы же журналистом работали, не так ли? Не напомните, как ваша газета называлась? – поинтересовался шатен, заговорщически подмигнув блондинке.

– “Уральская Шамбала”, – с достоинством произнес мужчина, не заметив подвоха. – Мы первые дали очерк о происшествии, и меня как автора публикации даже исключили из партии.

– Ну, теперь-то вам ничего не грозит, – шатена распирало от удовольствия. – Опубликуйте в своей газете что-нибудь вроде “Шаман возвращается” или “Дыхание Шамбалы”. Глядишь, и не придется тираж городской газеты на макулатуру отправлять.

Мужчина измерил шутника презрительным взглядом и, сунув руки в карманы брюк, отвернулся к окну.

В это время дверь отворилась и в помещение вошел коренастый, слегка полноватый, мужчина в брезентовой штормовке, накинутой на темно-красный с отливом костюм. Короткие каштановые волосы взлохмачены, под глазами синие мешки. Он обвел взглядом присутствующих, молча пересек комнату и, скинув штормовку, сел на председательское место.

– Прошу прощения за опоздание, – начал он устало. – В связи с чрезвычайным происшествием, глава поручил мне, как своему заместителю, организовать совещание. Оказалось, не у всех руководителей есть проводная связь. Пришлось лично ездить по адресам, собирать людей. Прошу, товарищ майор, доктор, проходите, занимайте места, – обратился он к вошедшим после него офицеру полиции и мужчине в бежевом плаще.

Полицейский твердым шагом прошел по комнате и сел в начале стола, положив фуражку с золотым двуглавым орлом перед собой. Доктор поискал глазами свободное место и, не найдя, взял стоявший у стены стул и пристроился в самом конце, лицом к председателю.

– Итак, все на месте. Позвольте объявить совещание открытым, – произнес заместитель стандартную фразу. – Как вам известно, сегодня в 13.00 в Солнечногорском городском округе был объявлен режим чрезвычайной ситуации. Поводом к объявлению ЧС послужило отсутствие связи как у гражданского населения, так и у муниципальных служб. Об этом было своевременно доложено в область, и там дали добро на принятие необходимых мер. К сожалению, связь с областью потеряна. Но, думаю, мы вполне в силах справиться с ситуацией самостоятельно. Регламент совещания следующий: сначала представитель МЧС дает обзорную сводку, затем руководители знакомят нас с положением на местах. В конце высказываем предложения и принимаем план работы по устранению ЧС. Все согласны?

– Прошу прощения, Степан Леонидович! – поднял руку шатен. – Я понимаю – полиция, коммунальщики, медики, прочие… технари. Но мы-то, гуманитарии, причем?

Приглушенный ропот пронесся по комнате, в сторону молодого выскочки полетели недовольные взгляды.

– Это совещание организационное, – спокойно ответил заместитель мэра. – Нам нужно знать общую картину. Следующие совещания будут проходить только с участием профильных служб. Если больше вопросов нет…

– Постойте! – возбужденно воскликнула блондинка. – Но… Согласно регламенту, совещание должен проводить глава города. Разве не так? – спросила она с болезненной улыбкой.

Разговоры мгновенно стихли и в комнате повисла неловкая тишина. Все ждали продолжения неожиданной репризы, надев маску безразличия или обмениваясь многозначительными взглядами.

– Совершенно верно, – не меняя тональности, ответил заместитель. – Мы только формулируем пути решения проблемы. Обязательную силу они обретают после одобрения и подписания главой. Иван Захарович, кстати, будет с минуты на минуту. Прошу вас, – обратился он к офицеру МЧС. – Можно с места.

Доклад начался с описания ситуации – когда и у кого пропала связь в городе и какие проблемы из-за этого возникли. Скорые не знали, где их ждут больные, полицейские патрули – где совершилось преступление, городской транспорт ходил без расписания а гаишники перестали ловить нарушителей. Все это усугублялось плохими погодными условиями, которые стали причиной множества аварий, парализовавших движение общественного транспорта. Теперь людям приходится ходить пешком.

– А что остается делать? Сотовой связи нет, а потребность в коммуникации есть. Сейчас на улице больше народа, чем в рабочий день! Телефон службы 911 буквально разрывается: возмущенные пенсионеры ежеминутно требуют прислать скорую, починить телевизор, позвонить детям. А все потому, что только у них остались стационарные телефоны. Одна старушка даже открыла что-то вроде переговорного пункта на дому, звонок – сто рублей. Участковый пригрозил ей штрафом за незаконное предпринимательство, но жители его чуть с лестницы не спустили! Пусть, говорят, власти сначала сотовую связь нам вернут.

– Погодите, – перебил председатель докладчика. – А что, разве таксофонов в городе не осталось?

Тот пожал плечами:

– Это надо у связистов спросить, – и посмотрел на хлипкого мужичка средних лет с рябым, как лунная поверхность, лицом.

– Последний таксофон торжественно демонтировали еще в прошлом году, – произнес рябой хриплым басом, намеренно растягивая слова. – Тогда еще шоу с бесплатной раздачей симок местного оператора устроили. Хорошо еще всю телефонную станцию в утиль не отправили, – проворчал он последние слова себе под нос.

– Необходимо в кратчайшие сроки установить таксофоны в каждом районе, а лучше – в каждом квартале, – командным тоном произнёс председатель.

– А где их взять? – издевательски возразил рябой. – В музее? Там две будки времен СССР стоят, на весь город не хватит.

– Что вы предлагаете?

– Ну, не знаю… Можно предложить населению установку проводных телефонов в квартирах. Только аппараты пусть сами покупают, у нас их нет.

– Вы это серьезно?! – вспыхнул шатен. – Хотите людей в каменный век загнать? Или не знаете, что современная молодежь большую часть времени проводит в социальных сетях?

– А что в этом хорошего? – энергично возразила Тэтчер. – Организуйте им встречу, пусть наконец увидят друг друга, пообщаются по-человечески.

Шатен посмотрел на женщину с косой усмешкой и бросил ручку в кипу бумаг.

– Связь – не единственная проблема, – продолжил доклад офицер. – Из-за отключения телевидения и радио, мы оказались в информационной блокаде. Работает только местное радио и кабельное телевидение. При этом, радиоточки сохранились у тех же пенсионеров, а кабельное телевидение есть далеко не у всех.

Волна ропота пробежала по совещательной комнате, и взгляды присутствующих устремились в сторону председателя.

– Вы проверяли сотового оператора и ретрансляторы телесигнала? – строго взглянул он на докладчика.

Офицер достал из папки несколько листов с распечаткой и передал в начало стола.

– Это отчеты операторов сотовой связи и телекоммуникаций. Как вы видите, время потери сигнала и там и там одинаковое. При этом никаких сбоев в работе аппаратуры выявлено не было.

– И что это значит? Куда подевался сигнал? – Председатель переводил недовольный взгляд с одной бумажки на другую.

– У меня есть предположение… – офицер потер пальцами сморщенный лоб и остановился в нерешительности.

Не выдержав затянувшейся паузы, председатель скомандовал:

– Говорите же!

Нехотя, словно принуждая себя, офицер стал излагать свою догадку, запинаясь на каждом слове:

– Я дал запрос синоптикам, они подтвердили, что туман пришел в город в десятом часу дня… Примерно тогда же пропали связь и телесигнал… Понимаю, звучит нелепо, но… Думаю, что эти события как-то связаны между собой.

Офицер виновато улыбнулся и закрыл папку с текстом доклада. Раздались ироничные смешки и недовольные возгласы: “Ну, конечно!”, “Напустили туману”, “Физику учить надо”. Только председатель молчал, задумчиво потирая гладко выбритый подбородок. Гул в комнате нарастал, скрипели стулья, пенилась минералка в стаканах.

Среди наступившего оживления никто не обратил внимания, как в комнату вошел высокий статный мужчина в черном камуфляже. Он поприветствовал председателя коротким кивком. Председатель кивнул в ответ и показал рукой на ряд стульев у стены:

– Присаживайтесь, товарищ капитан! Мы скоро закончим.

Военный сел, сложил руки на груди и устремил ничего не значащий взгляд на присутствующих. Доктор, сидевший к спиной к военному, нервно заёрзал на стуле.

– Если других предположений нет, давайте наметим план действий, – обратился председатель к собранию. – Предлагаю, до восстановления сотовой связи, всем городским службам и организациям перейти на проводные телефоны. В качестве временной меры, установить в каждом подъезде телефонные точки… – увидев, как недовольно поморщился рябой, – хорошо, – в каждом доме, или квартале. Теперь – телевидение, – обратился он к пожилому в коричневой двойке. – необходимо организовать круглосуточную, или хотя бы дневную трансляцию развлекательного контента…

– Легко сказать! – возмутился пожилой. – Весь контент давно уже из сети берется, а интернета нет. Новый директор повыбрасывал записи на мусорку на второй день работы. Остались только выпуски новостей и реклама.

– Позвольте! – перебила Тэтчер. – У нас, в отделе образования, прекрасная видеотека. Там – все шедевры мировой киноклассики.

– А “Броненосец Потемкин” есть? – энергично поинтересовался шатен.

– Конечно! – не уловила подвоха Тэтчер. – И “Ленин в Октябре”, и “Тихий Дон”, – это же наша история!

– Класс! С них и начнем.

Послышались приглушенные смешки, а Тэтчер резко выпрямилась коброй и метнула в шатена уничтожающий взгляд.

– Давайте, – согласился председатель. – Свяжитесь с ТВ, пусть заберут вашу коллекцию. А вы, – обратился он к пожилому, – найдите что нибудь… посовременнее и обеспечьте трансляцию.

Комната тут же превратилась в разворошенный улей: каждый предлагал помощь, нахваливая свою видеотеку. Одни продвигали фильмы Спилберга и Нолана, другие встали на защиту Бондарчука и Шахназарова. Особняком держались поклонники Миядзаки и прочего аниме. Молодежь – откровенно скучала.

– Я извиняюсь! – громко произнес офицер МЧС. – Качество кинопродукции вещь, без сомнения, важная. Но, согласно правилам, в первую очередь нам необходимо обеспечить устойчивую работу локальных систем оповещения и городских бомбоубежищ.

Шум моментально стих, а на лицах присутствующих отразилось недоумение..

– Поясните, – попросил председатель.

– Я не хотел говорить… У меня мало информации… Но ситуация… – офицер запнулся. – В общем: все происходящее очень напоминает последствия ядерного взрыва.

Общий вздох порывом ветра промчался по комнате, раздались громкие женские вопли и тревожные возгласы мужчин.

– Как, ядерного взрыва?

– На нас напала Америка?!

– Ужас! Они все-таки это сделали…

– Что теперь будет?!

Офицер поспешил успокоить поднявшееся волнение.

– Успокойтесь, товарищи! – крикнул он строго, поднявшись во весь рост. – Я же сказал – ситуация только напоминает ядерный взрыв. Радиационный фон в норме. Из области, пока была связь, тоже никаких тревожных сообщений не поступало.

– Зачем же так людей пугать?! – возмутился пожилой мужчина в коричневой двойке.

– Я только хотел сказать, что действовать нужно согласно протоколу… Поймите, город остался без связи, радио и телевидения. Такого со времен царя гороха не было! А тут еще этот туман… Народ должен знать, что у нас все под контролем. И тут никакие киносеансы не помогут. Кинь сейчас слух, что власти в городе нет, такое начнется! Ядерная война детской страшилкой покажется. Поэтому, постоянное уличное радиовещание – мера архиважная. У меня всё.

В полной тишине офицер сел на место и угрюмо уставился перед собой.

– Ваше беспокойство понятно, и я прошу связистов взять это дело под контроль, – произнес председатель. – Настоятельно рекомендую всем присутствующим впредь до выяснения причин… аварии – будем ее так называть, никаких комментариев на этот счет давать. Не хватало нам ещё паники на улицах… Главное сейчас – обеспечить нормальное функционирование городских служб. Полиция должна усилить охрану стратегически важных объектов, – обратился он к майору, стряхивающему пылинки с фуражки и тут же перевел взгляд на дальний край стола, где, сгорбившись, сидел доктор. – Медикам, надеюсь, ничего напоминать не надо – вы с МЧС в одной упряжке. Всем всё понятно? – обвёл председатель взглядом собравшихся. – Тогда приступаем к работе.

Стулья заскрипели по полу, зашелестела бумага. В полном молчании, бросая друг на друга хмурые взгляды, люди вставали из-за стола, складывали бумаги в папки и портфели и направлялись к выходу.

Только военный в камуфляже подошел к председателю и, наклонившись над столом, что-то сказал негромко. Глаза у председателя округлились и он, опершись на стол руками, медленно поднялся.

– Товарищ майор, – окликнул он полицейского, не могли бы вы задержаться? Нужно кое-что обсудить.

Когда дверь закрылась, в комнате остались трое: председатель, военный и полицейский.

– Прошу, присаживайтесь! – показал председатель рукой на ближайшие стулья и склонился над коммутатором: – Риточка, попроси, пожалуйста, Ивана Захаровича подойти, есть срочное дело.

Сделав отбой, председатель обогнул стол и сел рядом с полицейским.

– Давайте знакомиться, а то ночью в этой суматохе некогда было, – обратился он к военному. – Майер Степан Леонидович, замглавы администрации города.

– Командир отряда спецназа ФСБ капитан Синицын, – отрапортовал военный.

– Начальник ГУВД майор Стахеев, – хмуро отрекомендовался полицмейстер и спросил вызывающе: – Разве местная полиция не должна знать, что делает ФСБ на ее территории?

– В отдельных случаях, – ответил военный так, что стало понятно – разговор на эту тему окончен.

– Да, ну и новость вы нам принесли, товарищ капитан, – тяжело вздохнул замглавы и задумчиво побарабанил пальцами по столу.

Через пару минут отворилась дверь и в комнату вошел Абрамов. Метнув тревожный взгляд на военного, прошёл на председательское место и, расстегнув пиджак, сел в широкое кожаное кресло.

– Ну что, выяснили, куда подевалась связь? – спросил он, не глядя ни на кого.

– Еще нет, Иван Захарович, – ответил заместитель. – Пока только обсудили ситуацию с руководителями, наметили меры…

– Ты мне голову не морочь, – прервал его Абрамов. – Прямо скажи, что случилось: оператор забухал, террористы кабель перерезали, метеорит на…ся? Что?!

– На данный момент причина не установлена, но мы ищем…

– Знаю я, как вы ищете! – взорвался мэр. – Разбежались по дачам с проститутками, а мэр пусть за вас отдувается!.. Извините, товарищ капитан, – обратился он к военному. – Им хвоста не накрутишь – работать не будут. Тем более в выходной… Кстати, у вас связь функционирует?

Капитан отрицательно покачал головой.

– Я послал двух бойцов на БМП в область, пока – тишина.

– Понятно, – нахмурился мэр. – Стало быть, одну кашу хлебаем… Но, ничего! Справимся!

Капитан согласно кивнул и вопросительно посмотрел на заместителя.

– Тут еще одна проблема возникла, Иван Захарович, – осторожно произнес заместитель. – Думаю, товарищи Синицын вам лучше расскажет.

Мэр сложил ладони перед собой и внимательно посмотрел на капитан.

– После проникновения в операционный зал Тоннеля, – спокойным тоном начал докладывать военный, – у внешних и внутренних ворот были выставлены вооруженные посты. В 9.25 внутренние врата самопроизвольно открылись и оттуда стали выходить люди. Много людей – около десяти тысяч.

Лицо у Абрамова побледнело, но он не пошевелился. Военный продолжал.

– То, что это не участники эксперимента, однозначно. Расовую принадлежность определить трудно – что-то среднее между европейцами и азиатами. Высокие – не менее двух метров ростом, кожа бледная, почти что белая. Одежда напоминает гардероб наших северных народов. Единственное отличие – обилие украшений: камней, драгоценных металлов, дорогих мехов. Во главе – вождь, древний, но крепкий старик. Зовут – Раджаян. Соплеменники благоговеют перед ним и обращаются к нему – “Атайя”. Он заявился на переговоры с охраной: крепкие мужики метра под три ростом, в руках – копья. Вместо наконечников – светящиеся кристаллы. От их света туман… расступается, что ли? Кстати, туман появился в окрестностях дамбы с их приходом.

– И где они теперь? – глаза у мэра становились все шире.

– Разбили лагерь у пещеры Ай-Таш: поставили чумы, зажгли костры, – ведут себя так, как будто всегда здесь жили.

– А как же вы… Зачем пропустили?

Капитан усмехнулся.

– Они разрешения не спрашивали. Поснимали постовых: одного – усыпили, другой – до сих пор не в себе, – бредит. Не знаю, врут или нет, но пришельцы обещали, что скоро пройдет.

Мэр молча смотрел перед собой, поглаживая правой ладонью левую.

– Десять тысяч говорите? – тревожно взглянул он на капитана. Тот утвердительно кивнул. – М-да!.. – промычал и перевел взгляд на заместителя. – Что делать, Степан? Куда эту ораву девать будем?

– Насколько я понял переводчицу, – ответил вместо заместителя капитан, – им особо ничего не требуется. Они только просили организовать им встречу… – капитан вздохнул и произнес, улыбнувшись, – с князем.

– С кем?.. С князем?!

– Думаю, что он имел в виду представителя власти, то есть – вас.

Мэр и заместитель удивленно переглянулись.

– С какой целью, он не сказал?

– Я, честно говоря, не понял: он всё про какой-то “завет” толковал, будто бы без него им здесь жить нельзя – боги, мол, не разрешают.

– Что еще за боги? – недовольно скривился мэр и посмотрел на заместителя.

– Язычники, – пожал тот плечами.

Мэр почему-то посмотрел на икону Спасителя в золотом окладе, висевшую рядом со штандартом, и вздохнул:

– Этого еще нам не хватало…

Некоторое время сидели в тишине. Мэр, нахмурив брови, смотрел перед собой, медленно шевеля челюстью и постукивая ладонью по краю стола.

– Так что им сказать? – прервал молчание военный.

Мэр посмотрел на капитана так, словно в первый раз его увидел.

– Гостям мы всегда рады, – развел он руками. – Пусть приходят, побеседуем… Э-э… Примем соответствующие меры, поддержим, чем сможем. Правильно я говорю? – обратился Абрамов к заместителю и начальнику полиции. Последний, сидевший до сих пор истуканом, откликнулся:

– Порядок обеспечим, не беспокойтесь.

– Хорошо, передам, – поднялся из-за стола капитан и надел берет. – Понадобится помощь – обращайтесь. – Выходя из дверей, обернулся: – Встречусь с вождем – наберу вас.

– А разве… – с недоумением посмотрел мэр на заместителя.

– Проводная связь в пределах города функционирует, – пояснил тот.

– Ну вот, видите? Всё не так уж и плохо! – радостно произнес мэр, вставая с кресла. – Ждём вашего звонка, – улыбнулся он военному и дверь в совещательную комнату закрылась.

Начальник милиции тоже засобирался.

– Что будем делать с бандой Громова? – спросил он, водружая фуражку на стриженную под ёжик голову.

– Держи в СИЗО, не до них пока.

– И всё? – приподнял бровь полицейский.

– Мне что, учить тебя надо? – вспылил мэр. – Назначь следака, пусть копает, пока всю подноготную от этих молокососов не узнает! Главное, – зыркнул он злобно, – раскрутить Громова на серьезную статью. Не как в прошлый раз.

– Так точно! – отдал честь полицейский и вышел из комнаты.

– Фу-ух! – Абрамов устало опустился в кресло и, развернувшись боком к столу, прилег на спинку и вытянул ноги. – Ну и денёк!

Он ослабил узел на галстуке и расстегнул воротник сорочки.

– Налей! – кивнул в сторону графина с водой. – Виски, что ли, палёный попался? Изжога замучила.

Он взял из рук заместителя стакан с водой и опустошил до половины.

– С одной стороны – полная ж…а, – произнес Абрамов, задумчиво глядя на полупустой стакан: – связи нет, губер наехал, погода – дрянь… А с другой, – он поднес стакан к самому лицу, – Громов – на нарах, Тоннель – открыт, какие-то люди, – усмехнулся он, – князем называют… А ты что думаешь, – посмотрел он на заместителя, – правду говорит капитан или это нанайцы какие-нибудь кочуют? Заблудились, к примеру, в горах, забрели в пещеру, а у нас вышли.

– Какой резон ему врать? – ответил заместитель. – Да и нет давно уже никаких кочевников. А если кто и кочует, то семьей, а не целым народом.

– М-да! – согласился мэр и допил воду. – Такой табор не заметить трудно. Появись они у соседей, нам бы давно сообщили… Чорт! – грохнул он стаканом по столу. – Майер, верни мне связь! Я тебе памятник поставлю… при жизни.

Заместитель не ответил, а только сумрачно глянул в матовый квадрат окна.

– Со связью, думаю, разберемся, – медленно проговорил он, – а вот пришельцы…

– А что пришельцы? Встретимся с вождем, поговорим, откуда они и куда. Пойдут дальше – пусть валят. Останутся – так и ладно. Капитан же сказал, они и без нашей помощи обойдутся.

– Не знаю… С ними надо осторожно. Чувствую, доставят они нам хлопот, – задумчиво произнес заместитель и замолчал. Потом вдруг резко поднял голову и посмотрел в глаза начальнику: – Знаете что? Пригласите на встречу с вождем отца Петра.

Мэр слегка опешил от такого предложения, но тут же заулыбался, словно услышал удачную шутку.

– Ага, он же у нас настоятель шаолиньского монастыря. С ним на стрелку идти не страшно! – Мэр широко зевнул и небрежно махнул рукой: – Без попа обойдемся.

– Я не шучу, – заместитель продолжал пристально смотреть на мэра. – Вы же слышали, как они постовых поснимали? Где гарантия, что они свои способности на вас не применят?

– Думаешь? – взглянул Абрамов, нахмурив брови, и хрустнул сжатыми в кулак пальцами. – Ладно. Как договоримся о встрече, позвони… позови, пусть приходит. – И тут же скорчил кислую мину: – Ох и надоел он мне, – хуже Прокурора! Ходит всё, ходит, клянчит. То то ему дай, то это! Вот скажи, на кой ляд ему гимназия понадобилась? Школ в городе мало? Всем миром храм ему строили, трассы чёрт-те куда тянули, а он всё талдычит: “Собирайте себе сокровище на небесах!” Тьфу, опиум!

Заместитель, давно привыкший к эмоциональным взрывам начальника, выслушал это “откровение” со спокойным выражением лица. Знал – только так можно было вернуть разговор в нормальное русло. Прием подействовал безотказно.

– Хорошо, – положил мэр руки на стол, – надо, так надо. А сейчас давай, шуруй к телефонистам…

– Связистам.

– Да хоть к чёрту лысому! – заорал он, брызнув слюной. – Но чтобы связь сегодня к вечеру была! Понял?!

Заместитель молча кивнул и, поднявшись со стула, взял в руки штормовку, портфель и направился к выходу.

– Майер, погоди! – виноватым тоном остановил его Абрамов.

Он никогда не извинялся перед подчиненными. Но Майер – не рядовой клерк. Это на них можно и, с точки зрения Абрамова, нужно было орать, не стесняясь в выражениях и, желательно, прилюдно. Иначе эти “шавки позорные” и “вши лобковые” “страх потеряют” и совсем работать перестанут.

Майера не надо было подгонять и запугивать. Дело свое он знал так, что мэру оставалось только бумаги подписывать, да ленточки перерезать. Не будь его, Абрамов в кресле главы города не протянул бы и года.

Но было еще кое-что, в чем мэр боялся признаться даже себе. Пару раз он устраивал заместителю выволочку, пуская в ход весь свой ругательный арсенал, пусть, мол, знает свое место, “интеллигент”. Но натыкался при этом на такой взгляд, что внутри холодело. Было в нем что-то от Дзержинского, мозаичный портрет которого встречал Ваню Абрамова в фойе школы в течение десяти лет…

– Как дочка, всё нормально?

Майер остановился и, надев маску доброжелательной учтивости, повернулся к начальнику:

– Спасибо, Иван Захарович! Дома, отсыпается.

– Зря ты её в Россию привёз. Загорала бы сейчас где-нибудь на Канарах, и горя не знала.

– Вся в мать – если что не по ней, такое устроит…

– Знакомо, – сочувственно протянул Абрамов. – Только ты все равно объясни – пусть в политику не лезет. Это сегодня удалось ее отмазать, а завтра даже я помочь не смогу. Громов и его шобла скоро на зону отправятся. Оно ей надо?

– Понял, Иван Захарович. Спасибо за помощь и… со связью сделаю всё, что смогу.

– Смоги, родной, смоги! Очень уж ситуация паскудная.

Дверь неожиданно отворилась и на пороге появилась Нефертити. Толкая перед собой сервировочную тележку, уставленную различными яствами под стеклянными и никелированными колпаками, под перезвон разноцветных бутылок, небрежно накрытых салфеткой, она словно стюардесса по ковровой дорожке проследовала к столу. Комната моментально наполнилась ароматами горячего ростбифа, свежей зелени и какой-то фруктовой экзотики.

– Иван Захарович, вы же знаете, у вас режим, – произнесла она с ласковой улыбкой и, прищурившись, потеребила верхнюю пуговку на белоснежной с глубоким вырезом блузке.

Выходя из приемной, заместитель услышал, как щелкнул замок двери совещательной комнаты и из селектора секретарши раздался голос мэра:

– Рита, я занят! Никого не пускать!

По включенным противотуманным фарам, Майер нашел свой УАЗик. Он стоял в ряду иномарок и возвышался над их акульими спинами черным мавзолеем. Водитель уже завел мотор, как вдруг сквозь сизое облако тумана прорвался искажённый мегафоном низкий мужской голос: “Идеалам Коммунистической партии будем верны!” Майер прислушался – в холодной плотной дымке невозможно было понять, откуда идет звук. “Человеку труда, строителю светлого будущего человечества, слава, слава, слава!”, – прозвучало с воодушевлением.

– Прокурор! – снисходительно ухмыльнулся Майер. – Постой немного, я сейчас, – приказал он водителю и направился через площадь к тому месту, где стояли информационные щиты.

“Отречемся от старого ми-и-ра…”, – прохрипел мегафон отчетливее, едва из тумана выступила стена из фотографий, графиков и текстовых блоков. Согнувшись в три погибели, Майер пролез под одним из щитов и оказался в двух метрах от трибуны с покрытым ржавчиной советским гербом на фасаде. Из-за трибуны, прямо по центру, выступала по пояс фигура старика в сером пальто и черной фетровой шляпе. Даже туман не мог скрыть угловатые, словно точеные, черты его лица – острые скулы, глубоко запавшие глаза, густые черные брови и орлиный нос. На груди у него алел большой, коряво завязанный, бант.

Увидев перед собой заместителя мэра, он поднял лежавший перед ним мегафон и торжественно объявил:

– В праздничной колонне, товарищи, идут молодые строители коммунизма! Коммунизм – молодость человечества! Ура-а-а!

Майер скептически оглянулся по сторонам и спросил мужчину:

– Савелий Петрович, вы это зачем? Здесь же нет никого!

– “Где двое или трое собраны во имя мое, там Я посреди них!” – процитировал старик строчку из Евангелия, ткнув крючковатым пальцем в сторону памятника Ленину, проступающего сквозь туман тенью отца Гамлета.

– Ну, я-то точно не с вами. Значит, вы тут один.

– Кто не с нами, тот против нас! – вылетело из мегафона резче обычного. – Ренегатов и приспособленцев – на свалку истории!

Майер недовольно поморщился и спокойно возразил сердитому старику:

– Если кто на свалке, так это вы со своей бредовой идеей.

Старик вскинул было мегафон, но вдруг закашлялся, захлебнувшись воздухом.

– А скоро и ваш вождь туда отправится – на переплавку, помяните мое слово!

– Вы… вы… – старик схватился одной рукой за трибуну, а другую прижал к сердцу. – Вы не посмеете! – прохрипел он, тяжело дыша. Наконец у него получилось выкрикнуть: – Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!

Майер глубоко вздохнул и печально покачал головой.

– Идите домой, Савелий Петрович! Парад окончен… И уже давно.

Он говорил громко, стараясь перекричать вошедшего в раж старика. Глядя куда-то вдаль, тот вдохновенно распевал очередной коммунистический гимн: “Вставай проклятьем заклеймённый весь мир голодных и рабов!”

Чудаковатого старичка, носившего даже летом выцветшее от времени черное драповое пальто и такую же ветхую шляпу, в Солнечногорске знали все. Слава сумасшедшего закрепилась за ним после того, как он устроил “революцию” в городе.

Однажды он привел в городскую администрацию группу ветеранов – все в парадных мундирах и орденах. Настроены старички были решительно, поэтому делегация беспрепятственно прошла в кабинет главы города, где предводитель зачитал декрет о восстановлении Советской власти в Солнечногорске.

После двухчасовых переговоров, которые предусмотрительно доверили вести главврачу городской больницы, восставших отпустили по домам. А вот зачинщика пришлось “пригласить” на обследование в местный психдиспансер.

– Параноидально-шизофренический бред, вызванный коллапсом аутентичной среды обитания, – констатировал пожилой врач и пояснил молодым коллегам: – Хомо советикус обыкновенный, – таких у нас полгорода.

После профилактической беседы “революционера” отпустили с миром. На время уральский Че Гевара затих. Но скоро вновь появился. На этот раз – в городской прокуратуре. Войдя в приемную, он достал из древнего кожаного портфеля бумажную папку и подал ее дежурной сотруднице.

Папка содержала кипу вырезок из местной прессы с журналистскими расследованиями о злоупотреблениях власти. К этому пестрому набору прилагалось составленное по всем правилам заявление с просьбой привлечь такого-то к уголовной ответственности на основании статей УК СССР.

Когда старику заметили, что нет уже тех законов, да и страны такой не существует, он с гордым видом вынул из внутреннего кармана пальто красную книжицу с серпом и молотом и положил на стол перед ошарашенной сотрудницей. Той ничего не оставалось делать, как зарегистрировать заявление от “гражданина СССР Савелия Петровича Косого”.

И это было только начало. Старичок зачастил в прокуратуру, принося все новые и новые “доказательства” преступной сущности местной власти. Все это страшно бесило Абрамова, который был главным героем этих заявлений, и ему то и дело приходилось давать письменные и устные объяснения “по сути вопроса”.

– Кто у нас прокурор, ты или этот псих в шляпе? – спрашивал Абрамов своего друга – городского прокурора – за рюмкой коньяка. Но тот только разводил руками – таковы правила.

А еще старик был известен тем, что на каждом митинге местных коммунистов устраивал скандал. В разгар мероприятия он появлялся с фанерным плакатом, на котором с одной стороны было написано: “Слава КПСС!”, с другой: “Зюганов – предатель!” Дело нередко заканчивалось побоями, которые Савелий Петрович переносил со стойкостью мученика…

Майер брел сквозь туман на желтые пятна фар, а вслед ему дребезжал усиленный мегафоном голос сумасшедшего старика: “Партия Ленина – сила народная, нас к торжеству коммунизма ведёт!”

Глава 3. Допрос

Дольки подгоревшего лука смотрелись в супе словно мертвые гусеницы на поверхности маслянистой лужи. Антон сидел за “столом” в своей камере и, склонившись над алюминиевой тарелкой, решал дилемму: сразу спустить блюдо в парашу или дать ему какое-то время побултыхаться в желудке. Первый вариант показался предпочтительнее.

Он не успел подняться со стула, как позыв рвоты согнул его пополам и половина баланды оказалась на бетонном полу. Антон вылил остатки в унитаз и принялся собирать разлитое куском туалетной бумаги. Чтобы опять не стошнило, стал размышлять о первобытной подоплеке сомнения.

Возвращаясь с охоты и садясь у костра перекусить, пещерный человек не мучился гамлетовским to be or not to be. Он безошибочно определял, что перед ним: запечённая на костре ляжка кабана или куча гнилых овощей. Минули тысячелетия и человек усложнил процесс питания настолько, что теперь запросто может слопать не только сыр с плесенью или жабу, но и тюремную баланду. И только сомнение – этот остаток здорового инстинкта, унаследованный нами от пращуров – подсказывает: немедленно выбрось эту дрянь!

Закончив с уборкой, Антон тщательно вымыл руки, сел к столу и пододвинул к себе тарелку с макаронами. Он попытался отделить их друг от друга погнутой вилкой, но ничего не вышло. Тогда просто покромсал липкую тестянную массу на части и съел, заедая хлебом и запивая похожей на компот мутной кисловатой жидкостью. Хлеб – единственное, что сохраняло здесь свой естественный вкус и запах.

Смахнув крошки со стола, он широко зевнул и прилёг на шконку, уставившись в расположенное под потолком узкое окно. Ранним утром, когда его перевели сюда из обезьянника, сквозь решетку и грязное стекло еще виднелся кусочек освещенного солнцем неба. Сейчас же окно было затянуто матовой, словно глаз больного катарактой, пленкой.

“Мало того, что свободу отняли, так еще и вида на небо лишили”, – поворчал Антон, хотя прекрасно понимал, что это всего лишь капризы погоды.

Ему казалось, что весь мир ополчился против него, и даже стены пытаются подслушать его мысли, а окно – заглянуть в душу, чтобы узнать, что он скрывает.

Сразу после завтрака Антона отвели в допросную комнату, где сотрудник уголовного розыска Айнур Жусупбеков три часа кряду пытался добиться от него “чистосердечного признания”. Сначала, нависнув над ухом Антона, он орал, как сумасшедший, обещая стереть в лагерную пыль. Потом неожиданно успокоился и, развалившись на стуле, принялся генерировать версии, одна нелепее другой. При этом разброс был такой, что Антон из ”тупого малолетки”, у которого “одни тёлки на уме”, запросто превращался в “агента ЦРУ” и “пиндосскую подстилку”.

Когда следователю показалось, что клиент созрел, он положил на стол чистую бумагу, ручку и скомандовал: “Пиши!”, предупредив об ответственности за дачу ложных показаний.

Пока Антон корпел над своим сочинением, следователь сидел напротив и надраивал табельное оружие. Иногда он вытягивал руку с пистолетом и щурился через прицел в сторону допрашиваемого. Должно быть, в этот момент он казался себе Джеймсом Бондом, однако Антон решил, что роль сержанта Юджина из “Полицейской академии” подходит ему больше.

Антон написал все, как было. Ну, или почти все.

То, что произошло минувшей ночью само по себе преступлением не являлось: погуляли с парнями по охраняемой территории – плотине ГЭС, что тут такого? Ничего же не тронули, ни сломали. А то, что вход в Тоннель нашли, так за это еще наградить надо: тридцать лет никто на этот советский секретный объект попасть не мог, а они – смогли.

Но после встречи с мэром у автозака стало понятно, что просто так от них не отстанут. Будут искать, за что зацепиться, чтобы впаять реальный срок оппозиционерам. За парней Антон не переживал – они не расколются. Если только Глеб…

Воспоминание о предательстве сдавило грудь стальным обручем и Антон в который уже раз за этот день с горечью подумал: “Зачем?!” Он задавал этот вопрос не столько Глебу, сколько себе. Зачем было идти на риск, если итог не очевиден? если знаешь, что рядом с тобой предатель? если есть хоть малая вероятность, что всё закончится так, как закончилось – в комнатке со стальными запорами и решеткой на окне?

Но поступить иначе он не мог: обстоятельства сложились так, что выбора не осталось. Точнее, выбор был. Но такой же простой, как двоичный код, как свет и его отсутствие, как утверждение и отрицание. С одной стороны хорошо – не нужно мучаться, бросая кости раз за разом. С другой – выбор из двух вариантов похлеще русской рулетки: одно неверное движение и ты покойник…

Ну и пусть. Даже если Глеб расскажет им про Новый мир, про заговор профессора Плетнева, про хранителей и тайный ключ, они не поверят. В лучшем случае, подумают, что их водят за нос, в худшем – что парень спятил.

Поэтому Антон был спокоен: о действительно серьезных вещах он не говорил никому.

Как только он поставил подпись и положил ручку, в допросную вошел дежурный и постучал пальцами по наручным часам на правом запястье.

– Иди, Громов, – важно кивнул следователь в сторону двери, рассматривая исписанные ровным почерком листы. – И учти – наш разговор еще не окончен.

Легкая усмешка скользнула по губам Антона. Самое длинное предложение, которое ему удалось произнести за все время “разговора”, состояло всего из трех слов: его имени, фамилии и отчества.

– И ты думаешь, кто-то в это поверит? – встретил его следователь скептической ухмылкой, когда Антона снова привели на допрос. Расхаживая вокруг стола, он принялся зачитывать вслух объяснительную Антона.

– “29 апреля мы с друзьями решили отметить День международной солидарности трудящихся туристическим походом по местам трудовой славы первостроителей нашего славного города”. Это когда весь город снегом завалило и все по домам сидели, вы почему-то решили в горы идти?

– Синоптики сказали, снег растает, – пожал плечами Антон.

– Конечно, – иронично усмехнулся следователь. – Синоптикам надо верить, они же никогда не ошибаются… Хорошо. А вот дальше ты пишешь: “30 апреля в 18.00 наша группа в составе: ммм… собралась у памятника Горнякам и мы отправились в поход”, так?

– Всё верно.

Следователь оторвал взгляд от бумаги и с издевкой заметил:

– Тут, Громов, ты забыл добавить: “прихватив с собой автомобильный домкрат, фомку и набор электрика-верхолаза”.

– В горах всякое случается, – отреагировал Антон. – Лавина, сель, обвал… Можно и в ущелье провалиться…

– Ага, – скептически кивнул следователь. – Как же товарища без аркашки и резиновых перчаток из ущелья доставать? Ты дебил, Громов? Или ты думаешь, что следователь – тупой?

Антон многозначительно промолчал, а следователь, не дождавшись ответа, продолжил:

– А вот это что? “По счастливому стечению обстоятельств, в полночь мы оказались в районе дамбы, где обнаружили вход в старинную пещеру”. Это ж как повезло! – потряс он листочками над головой: – Дамба впервые за семьдесят лет пересохла, и только ты, Громов, с дружками возле нее оказался. Да так хорошо оказался, что ни камеры, ни часовые вас не заметили!

– А мы причём? Выдвигайте претензии к тем, кто такую охрану организовал.

Следователь остановился и с любопытством посмотрел на Антона.

– Интересный ты тип, Громов! – он бросил листочки с объяснительной на стол. – На всё-то у тебя найдется логичный ответ. Только всё это – хрень полная. Пацанские, беспонтовые отмазки. – Он присел на край стола и, наклонившись к уху Антона, вкрадчиво произнёс: – Серьезные люди на зоне тебя не поймут. Там за гнилой базар так разукрасят, – он похлопал ладонью по сжатому кулаку, – в жизнь не отмоешься.

Впервые Антону стало не по себе. Он знал, что следователь пойдет на всё, чтобы раскрутить его на уголовку, и что запугивание – самый распространенный метод. Но одно дело – знать, другое – находиться в двух шагах от камеры с уголовниками. И если в прошлый арест проблем с ними у Антона не возникло, то кто знает, что будет теперь, когда и за ними, и за следователем маячит тень самого Абрамова.

– Не боитесь, что про ваши методы узнает начальство? – кивнул Антон в сторону камеры, висевшей в углу под потолком.

Следователь выпрямился, глаза у него превратились в две узкие щелки, и он, размахнувшись, ударил Антона по щеке тыльной стороной ладони. Падать было не больно: Антон инстинктивно выставил перед собой руки. А вот в ухе звенело так, что казалось барабанная перепонка вот-вот лопнет. Голова кружилась и он сел, опираясь руками на пол. Следователь стоял над ним, держа руки на поясе и улыбался как ни в чем не бывало.

– Что, приболел, Громов? Так нельзя, – заботливо подхватил он Антона под руку, помогая подняться. – Ты еще молодой, здоровье надо беречь.

Заметив, что Антон все еще косится на камеру, усмехнулся:

– Не беспокойся, никто не узнает: вай-фай сегодня по всему городу не работает, – туман.

Антон принял это за очередную издёвку: в голове у него действительно туманилось, мысли никак не могли собраться и он боялся, что сболтнет лишнего. А это запросто, раз уж дошло до рукоприкладства. Здесь и не таким языки развязывали.

Он выпалил раздраженно:

– Что вам от меня нужно? Я все уже написал.

– Давай не будем зря тратить время, – поморщился следователь и достал из папки пару листочков. – Это – протокол допроса. Здесь все, как ты изложил в своей объяснительной за исключением небольшого дополнения: ты признаешь, что вы с друзьями собирались взорвать плотину…

– Вы с ума сошли! – вскрикнул Антон. – Как можно взорвать такое сооружение, да и вообще – зачем нам это надо?

– Важен не результат, а намерение, Громов. А цель более чем ясна: сымитировать техногенную катастрофу и обвинить в ней городскую власть. Разве не так?

– Бред какой-то! – энергично возразил Антон. – Вы что, бомбу нашли, поймали нас на закладке? Нет доказательств – нет дела. Можете убить меня, но я этого не подпишу.

– Зачем же так? У нас все по закону, – ухмыльнулся следователь и положил руку на папку. – Никто убивать тебя не собирается. Достаточно признательных показаний твоих подельников.

Лицо у Антона вспыхнуло, а лоб покрылся испариной. Он снова увидел перед собой лицо Глеба и ладони непроизвольно сжались в кулаки. От предателя можно было ожидать чего угодно. Но парни… Нет, они не могли. По крайней мере, не Ким. Жанна – дочь заместителя мэра, ее не тронут. А что если Соло? Этого папенького сынка запросто могли сломать.

– Я вам не верю, – буркнул Антон.

– Напрасно, – следователь скорчил скорбную мину. – Твои друзья оказались умнее: они подписали чистосердечное – признались в подготовке теракта и выйдут на свободу около тридцати. Тебе же, если станешь выёживаться, придется тянуть лямку по полной. Это ж сколько тебе будет, Громов? – Он мечтательно закатил глаза в потолок. – Сорок с гаком, не меньше. Лучшие годы псу под хвост, а?

Антон угрюмо молчал. Он понимал, что следователь прав: докажи он, что это Антон перекрыл плотину в момент паводка, поставив под угрозу затопления целый город, тюрьма станет его домом на ближайшие двадцать лет. А еще хуже, и парням отсыпят по полной, и этого он себе никогда не простит.

Только никаких доказательств нет и быть не может, а значит, это всего лишь тупой примитивный наезд. Надо держаться во чтобы то ни стало. Тем более, что это – только начало, дальше будет хуже.

– Я все написал как было, добавить мне нечего.

Следователь сложил бумаги в папку и скривил губы в ухмылке:

– Зато у нас есть, чем тебя порадовать. Правда, Петренко? – обратился он к вошедшему в комнату конвоиру. – Уведите арестованного.

Антон встал и вышел в открытую охранником дверь. Он шел по уже знакомому маршруту, сложив руки за спину и выполняя короткие команды идущего следом конвоира. Стены коридоров СИЗО, выкрашенные в грязно-синий колор и освещенные мертвым неоновым светом, нагоняли тоску, и Антон с удивлением обнаружил в себе желание – как можно скорее оказаться в своей камере. Там, конечно, не отель, зато никто не дышит тебе в затылок, не тычет кулаком в спину и не кричит, словно псу: “Стоять!”, “Пошёл!”. А еще там можно сосредоточиться и обдумать план защиты – адвоката если и дадут, то только для галочки.

– Лицом к стене! – выкрикнул конвоир, когда до камеры оставалось еще пол коридора. Антон напрягся.

Пока гремели ключи, он прикидывал варианты, пытаясь не думать о плохом. А самое плохое сейчас – попасть на пресс-хату, где сидят беспредельщики. За разные тюремные ништяки, они превратят твою жизнь в такой ад, что ты согласишься подписать какое угодно признание, лишь бы тебя перевели куда-нибудь.

– Заходи, – скомандовал конвоир и грубо втолкнул Антона в дверной проем.

Дверь за спиной тяжело громыхнула, лязгнул замок и Антон остановился как вкопанный.

Всё свободное пространство общей камеры было занято людьми в пестрых спортивных костюмах. Они стояли на небольших ковриках в одних носках, наклонившись вперед и упершись руками в колени. Впереди всех, у самого окна, что-то бормотал вполголоса щуплый мужичок в тюбетейке.

Антон, конечно, знал, что такое намаз: на мусульманские праздники у городской мечети собиралось столько народу, что небольшой уральский город становился похож на какой-нибудь Учкудук. Но чтобы у мусульман была особая камера в СИЗО… Впрочем, почему бы и нет: уж что-что, а договариваться с начальством они умели.

– Аллаху акбар! – громко произнес щуплый, выпрямившись, и сделал земной поклон. Вместе с ним припали лбом к полу остальные, не обращая внимания на замершего у дверей Антона.

Молитва продолжалась недолго: мужичок в тюбетейке произнес последние слова на арабском и провел ладонями по лицу. Все повторили за ним и принялись обуваться и сворачивать коврики, бросая косые взгляды на новичка. Одни разбрелись по шконкам, другие принялись накрывать на стол. И только мужичок всё стоял у окна, листая небольшой томик в кожаном переплете.

– Здравствуйте, – обратился Антон к нему, чтобы обозначить свое присутствие. Тот не отреагировал, но продолжал всё так же внимательно смотреть в книгу.

“Вот и первый косяк, – занервничал Антон. – Поди разбери, кто у них тут старший”.

– Саид, поговори-ка с человеком, – раздался откуда-то с крайней шконки хриплый голос с кавказским акцентом.

Стриженный под ноль невысокий скуластый парень с узким разрезом глаз подошел к Антону, держа руки в карманах штанов.

– Ты кто такой? – прошлепал он нижней губой, обнажив две золотые коронки на желтых зубах.

– Антон Громов, – ответил Антон спокойно. Хоть перед ним, похоже, шестерка, осторожность не помешает. Еще с прошлой своей отсидки он усвоил урок: улыбку здесь принимают за наглость, медлительность – за трусость.

– Муслим? – кивнул парень вопросительно.

– Не понял, – приподнял бровь Антон.

– Мусульманин, говорю?

– А, нет. Православный.

– Кяфир! – презрительно бросил парень через плечо и со шконок раздались цоканье языком и недовольные возгласы. Он придвинулся к Антону вплотную и зло прошипел: – Ты чё тут забыл, Ваня?

– Так это, – опешил Антон, – я к вам не просился. Мне и в одиночке неплохо было.

– Обиженный, что ли? – отпрянул парень, скривив рот.

Антон вспыхнул, но тут же взял себя в руки: урок номер два – на первую провокацию не отвечай, подраться всегда успеешь.

– Арестовали ни за что, теперь дело хотят повесить.

– Э! Все так говорят! – оскалил он желтые зубы. – А потом – магазин воровал, девчонку трогал, наркотик продавал. Ты лучше сразу скажи, – почесал он загривок, морщась, – всё равно узнаем.

– Я правду говорю – ни за что…

– Вот заладил – “ни за что”, “ни за что”! – грубо перебил стриженный. – Говори, чё тебе шьют?

Антон пожал плечами.

– Следователь двести пятой пугает.

– Вах! – с неподдельным удивлением выдохнул парень. Он направился в конец камеры и исчез в проходе между двухъярусными кроватями. Слышно было, как он с что-то говорит на своем языке, передавая старшему содержание их с Антоном разговора.

На столе в это время появились тарелки с лепешками, конфеты и алюминиевая посуда. Перебрасываясь короткими фразами, зеки стали рассаживаться по скамейкам. Никто не притронулся к еде, пока во главе стола не сел бородатый чеченец средних лет в шапочке с кисточкой. Он согнул руки в молитвенной позе, то же сделали остальные. Щуплый в тюбетейке прочел молитву и сокамерники принялись за трапезу.

– Что стоишь? – поднял глаза на Антона чеченец. – Проходи, Иван-террорист, присаживайся, кушай хлеб, пей чай. Саид, налей гостю.

– Меня, вообще-то, Антон зовут, и я не террорист, – ответил Антон, устраиваясь на краю скамьи.

– Русский – значит Иван. А террорист или нет, суд решит. Двести пятую просто так не дают.

Зеки одобрительно закивали, будто услышали о чем-то для себя приятном.

– Вот брат наш Тенгиз, – показал чеченец рукой на худого лысого парня в полосатой рубашке, – он заслужил. Тенгиз магазин сжёг, где барыга палёную водку продавал, а самого барыгу на пику посадил. Из-за него на тот свет пятеро пошли. А с ними и его брат.

Чеченец замолчал и бросил тяжёлый взгляд на Антона. Зеки тоже косились, отхлебывая чай из алюминиевых кружек. Антон жевал лепешку и все никак не мог проглотить. Похоже, ему не верили, а это плохо: кто знает, какую “весточку с воли” им подкинут. Только сейчас он понял, что за “подарок” приготовил ему следователь. По-видимому, он рассчитывал, что, оказавшись в одной камере с “террористами”, Антон захочет втереться в доверие и примется трещать о своих подвигах. Ну а потом эту информацию можно будет выменять у зеков на какие-нибудь послабления по режиму: мусульманский кодекс чести на кяфиров не распространяется.

– Я никого не убивал, – Антон наконец проглотил кусок, запив его уже остывшим крепким чаем.

– Куда тебе? – усмехнулся чеченец и обвел глазами сокамерников. – Сдаётся, братья, он такой же “террорист”, как тот, которого в прошлый раз нам подкинули.

Что-то острое вонзилось Антону в левое ребро и он с удивлением покосился на соседа. Саид сидел как ни в чем не бывало и отхлебывал чай из своей кружки.

– Не дергайся, Ваня, – процедил он сквозь зубы, – дырка будет.

Такого поворота событий Антон не ожидал. Его могли кинуть в камеру к “первоходам”, где никаких правил нет и каждый выживает как сумеет. Могли в какую-нибудь тройку к особо буйному зеку. И там и там оставалось время на знакомство с ситуацией, на притирку с сокамерниками. Но оказаться в одной хате с радикалами и сразу попасть в оборот…

– Давай сделаем так, – спокойно, почти по-дружески, предложил смотрящий, – ты снимаешь крест и произносишь шахаду. Мы тебя как брата берем в джамаат, и никто тебя ни здесь, ни на зоне не тронет.

– А что, в ислам теперь только так – с ножом у горла принимают? – как можно спокойнее спросил Антон.

Смотрящий зло усмехнулся.

– Ты же стукач. А со стукачами по другому нельзя.

– Вы ошибаетесь, – лоб у Антона покрылся холодной испариной. – Они просто хотят заткнуть мне рот, чтобы никто не знал об их преступлениях.

– Кто, “они”?

– Мэр – Абрамов, и его свора.

Зеки вдруг зашевелились, переговариваясь короткими фразами, разбавленными русским матом. Чеченец сидел набычившись, бросая колкие взгляды на сокамерников. Видимо, Атон своим ответом спутал ему карты. Мусульмане, особенно приезжие, Абрамова не любили: пользуясь положением, он не пускал их ни в бизнес, ни на работу, предпочитая иметь дело со своими. Единственное место, где они еще могли получить барыш – местный рынок, и тот находился под жестким контролем абрамовской мафии.

– Тихо! – прозвучал резкий, как удар ножа, голос. Разговоры моментально стихли, а смотрящий качнул головой, глядя на Саида. Антон облегченно вздохнул, почувствовав, что больше ничего не колет ему в ребро.

– Абрамов – плохой человек, – глянул чеченец исподлобья. – Только и тебе веры нет. Чем докажешь, что не врёшь?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Антон. – Спросите у тех, кто со мной по осени сидел. Мне тогда за вмешательство в выборы пятнашку впаяли.

Смотрящий задумчиво молчал, положив сцепленные в замок руки на стол. Зеки стучали посудой, стряхивали хлебные крошки с бород и одежды, заканчивая вечернее чаепитие. Все ждали, что скажет старший: после предложения принять “веру пророка”, всё остальное могло не понравиться.

– Пусть Всевышний рассудит, – неожиданно произнес не проронивший до этого ни слова мужичок с четками и с благоговением провел ладонями по щекам. Остальные последовали его примеру и стали быстро убирать со стола посуду.

Этап 4

– Благодарю за угощение, – вежливо произнёс Антон и перекрестился.

Обычно он никогда не молился при посторонних. Но здесь, в окружении людей по-своему набожных, сделал это с особым желанием. Тревога помаленьку отпускала: здешние обитатели доверили его судьбу Всевышнему, а значит ничего плохого с ним не случится.

Антон уже собирался искать свободную шконку, но Саид крепко схватил его за руку:

– Э, стой, куда? Еще не закончили.

– Присаживайся, – подтвердил чеченец, показав на середину скамьи.

Оказывается, разборки не закончены, их просто отложили.

“Из огня да в полымя”, – оценил Антон ситуацию и прошел на указанное место. Один из зеков принес большую шахматную доску и уселся напротив.

– Будешь играть, – приказал смотрящий. – Выиграешь – живи как хочешь, никто тебя не тронет. Проиграешь – значит стукач.

Антон едва сдержал улыбку: вряд ли среди зеков найдется достойный соперник для победителя городского турнира по шахматам.

– Детектор лжи такой? Хорошо, я согласен, – помассировал он озябшие руки. – Только при чем тут… Всевышний?

Зек, принёсший шахматную доску, ухмыльнулся и раскрыл ее перед удивленным Антоном. Внутренность доски представляла собой поле для игры в нарды, украшенное восточным орнаментом. Коричневые и черные фишки лежали вперемешку, а среди них белели два кубика с номерами.

– Играй десять раз, – на ломанном русском стал объяснять условия игры зек. – Если ничья, играй еще одна. Поняль?

– А я, это… – запинаясь, промямлил Антон, – правил не знаю.

– Э, защем правила? Ты играй, зара научит.

– Зара? Это кто еще? – огляделся Антон по сторонам.

– Кубик так называется, чурькя.

Партнер принялся распределять фишки по доске, и Антон понял, что влип. Он не любил рандомные игры. Его разум протестовал против вмешательства в игру слепого случая, который в один момент мог обрушить все твои планы, какими бы красивыми они тебе не казались.

Игра должна строиться на четких понятных правилах, где каждый новый ход связан с предыдущим. Ошибся, потерял фигуру, поставили мат – виноват только ты и никто другой. Просто, соперник оказался умнее, расчетливее.

Всё меняется, когда вместо шестидесяти четырех клеток и набора фигур у тебя в руках два кубика с цифрами от одного до шести. Какой стороной они повернутся к тебе, одному Богу ведомо…

Так вот в чём дело! Правоверные решили доверить судьбу кяфира случаю. А что такое случай, как не воля Аллаха? Каждый твой шаг предопределен свыше – верят они. Есть только узкое окно возможностей, предоставленное Провидение. Сумеешь воспользоваться им – победа твоя.

Какое-то новое, незнакомое чувство защекотало внутри и Антон облизнул потрескавшиеся от ночных приключений губы. Неизвестно откуда взявшееся желание кинуться в драку овладело им, будто вокруг не каменные стены, а упругие канаты октагона. Он даже бросил пару огненных взглядов на соперника, но тот не отреагировал.

Зек распределил фишки по разным полям, выстроил в два ряда друг против друга и кинул кости.

– Четыре-адинь, – объявил он результат и кивнул Антону: – Кидай.

Не спрашивая, зачем, Антон взял кубики, с любопытством повертел перед носом и легко бросил на деревянное поле игральной доски.

– Э! – недовольно воскликнул зек, увидев лучший результат. – Хади перьвий.

Фишки посыпались с “головы” одна за другой. Следуя выпадающим на кубиках цифрам, они скакали по лункам, собирались в “домах”, чтобы затем оказаться вне поля. Побеждал тот, чьи фишки первыми покидали доску.

“Восток – дело тонкое, – отметил про себя Антон. – В шахматах борются, чтобы остаться на доске, здесь – чтобы поскорее соскочить”.

Кости ложились по разному, но Антону казалось, что ему везет меньше, чем сопернику. Первые пять таймов он ожидаемо продул: три потратил на изучение правил игры, два – на разработку стратегии.

Зек не скрывал радости, когда пятая игра закончилась для Антона разгромом.

– Кокс! – просиял он и снял последнюю фишку, в то время как Антон не выбросил ни одной. – Э, пацан! Тибе урюк прадавать, а ты в нарды играть сель.

Кроме смотрящего, за игрой больше никто не наблюдал. Зеки разбрелись по шконкам, располагаясь ко сну, и только мулла – так Антон прозвал щуплого в тюбетейке – всё листал книгу в кожаном переплете, что-то шепча себе под нос.

Соперник Антона расслабленно зевнул и небрежно бросил кости.

– Фсё, Ваня! Сектым-башка тибе будит, – скривил он губы в ехидной улыбке.

С первым ходом зеку не повезло – кубики показали три и один. Но он и виду не подал, рассчитывая, по-видимому, что не эта, так другая партия станет для Антона последней. Игра ему явно наскучила и он все чаще отвлекался на происходящее в камере, машинально переставляя фишки. Пара ошибок, допущенных соперником, и выпадавшие то и дело удачные комбинации, позволили Антону сначала вырваться вперед, а потом загнать его в капкан. Вывести фишки с поля раньше противника уже не составило труда.

– Э, урус-шайтан! – шипел зек, злобно щурясь и торопливо расставляя фишки для новой партии.

Антон широко улыбнулся и сделал первый ход. Оказывается, рациональное мышление и удача не все, что нужно для победы в этой странной игре. Важно завладеть эмоциями соперника – притупить бдительность и нанести удар. И пока он не пришёл в себя, навязать такой темп игры, чтобы даже не помышлял о победе.

Тактика оказалась вполне рабочей: зек и глазом не успел моргнуть, как продул Антону все пять партий. При этом две последние прошли под непрестанные крики сокамерников, окруживших поле битвы, так что по факту Антону противостоял уже весь тюремный джамаат.

– Кокс, – убрал Антон последнюю фишку с доски. – Кажется, так это называется?

Словно загнанный волк огрызался зек нападавшим на него сокамерникам, поглядывая с опаской на смотрящего. Гвалт стоял неимоверный, казалось, вот-вот и начнется драка. Антон насторожился – в любой момент скандалисты могли переключиться на него и тогда точно “кирдык”. Но грозный окрик чеченца остановил вакханалию. Зеки, в том числе и непутевый игрок, утихомирились и стали расходиться.

”Неужто все? – ёкнуло у Антона в груди. – А как же одиннадцатая партия?”

– Габдулла хазрат, – кивнул смотрящий мулле. Тот поцеловал книгу, положил на тумбочку и, поднявшись с кровати, сел напротив Антона.

“Ясно – сэнсэй пожаловал”, – усмехнулся про себя Антон и как заправский игрок принялся расставлять фишки.

В отличие от прежнего соперника, этот был спокоен и даже в какой-то мере обаятелен. Двигался медленно, с достоинством, говорил вкрадчиво, улыбался с легким прищуром. Только холодный блеск в тёмно-карих зрачках колол не хуже того ножа.

– Бисмилляхи рахмани рахим, – негромко помолился мулла. приложив руки к щекам.

“Да они что, всерьез? – удивился Антон; после удачной игры он расслабился и испытание нардами казалось очередной зековской шуткой. – Ладно. Посмотрим, что может этот ассасин”.

Кости упали на доску с грохотом судейского молотка и игра началась.

Навязать противнику прежний темп не удалось – он не делал ошибок и к тому же ему сильно везло. Левой рукой мулла перебирал четки, а правой бросал кубики и переставлял фишки. Перед каждым броском что-то шептал, изредка пронзая Антона острым взглядом.

Когда мулла начал выбрасывать фишки, Антон понял, что попал в собственную ловушку. Ему казалось, что алгоритм игры прост: фортуна редко выбирает одного, а небольшие отклонения легко купировались точностью расчетов. Но в этот раз ему не везло тотально. Сопернику оставалось вывести с доски четыре фишки, Антону – целых десять.

“Мама дорогая, это же конец!” – устремил Антон взгляд в непроглядную темень тюремного окна. Там, за этим окном, за этими стенами текла обычная городская жизнь: катили по проспекту автобусы, шли со смены рабочие, студенты тусовались в Маке. А мама… Наверняка она сейчас в храме. Ведь ей уже сообщили, что сын задержан, и что будет суд. Снова начнутся ежедневные хождения в СИЗО, унижения перед начальником, отказы в звонках и передаче посылок. И никто не придет и не поддержит, не скажет доброго слова. Даже отец Петр. Ведь ее сын – преступник, поделом ему.

Лицо нестерпимо жгло, и Антон встал, чтобы пройти к умывальнику.

– Куда? – раздался окрик смотрящего. – Закончи, потом иди.

– Я попить, – просипел Антон севшим голосом.

– Саид, налей, – скомандовал чеченец и шнырь метнулся исполнять приказание.

– Что, ссать хочешь, а нечем? – оскалился зек, протягивая грязную алюминиевую кружку.

Антон не ответил, только сделал пару больших глотков и, плеснув на руку, омыл лицо. Холодная вода из-под крана привела в чувство и он опустился на скамью. Мулла сидел с полуприкрытыми глазами, перебирая четки. Два, максимум – четыре броска, и он выиграл. В шахматах в такой ситуации Антон уже поздравил бы соперника с победой. Здесь такой опции не было.

“Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его”, – всплыла вдруг в памяти коротенькая строчка из псалма. Мать советовала произносить ее про себя, если при поступлении в институт возникнут проблемы. Тогда не понадобилось: Антон освоил материал так, что от зубов отскакивало. Но сейчас, кажется, самое время.

Антон положил указательный и средний пальцы правой руки на край стола (почему-то именно так это работало) и мысленно повторил, чеканя каждое слово: “Помяни, Господи…”

Мулла встрепенулся, словно его разбудили, и посмотрел удивленно. Смотрящий заметил перемену в настроении своего протеже и грубо скомандовал:

– Чего сидим? Кончай уже.

Кого и как кончать, объяснять было не нужно. Мулла побеждает, смотрящий приказывает Антону произнести шахаду, он отказывается, и тогда…

О том, что будет тогда, думать не хотелось. Антон сгреб кости в ладонь и бросил в сторону соперника. Кубики ударились о бортик доски и остановились посередине поля шестерками вверх.

“Утешительный приз”, – с грустью улыбнулся Антон, убирая с поля четыре фишки. Остальные шесть застряли двумя тройками на входе в дом. Победить в такой ситуации можно, но только если крупно повезет. А после дубля с шестерками лимит на везение у Антона, похоже, закончился.

Так он думал, пока мулла не метнул кости. Кубики лениво прокатились по доске и выдали самый лузерский вариант: один и два. Дружный вздох пронесся по камере и Антон увидел, как со шконок к столу потянулись зеки. Смотрящий не препятствовал: все должны были увидеть, как Аллах покарает неверного.

Не моргнув глазом, мулла передвинул пару фишек на последние лунки. Максимум два хода отделяли Антона – от неминуемой расправы.

На этот раз он не стал трясти кубики в ладони и загадывать числа, а бросил сразу, чуть приподняв над доской. Образовавшуюся на миг тишину взорвали возгласы досады и удивления. Вопреки алгоритму случайных чисел, кости снова упали шестерками вверх.

“Этого не может быть”, – растерянно бормотал Антон, поспешно снимая с доски четыре фишки: чего доброго, еще переходить заставят. Хотя и этот джекпот вряд ли что изменит – мулла ходил первым, а его фишки стояли у самого выхода.

Он даже не удивился, когда под восклицания: “Аллаху акбар!” кости подарили сопернику дубль из троек. На его половине доски осталась одна единственная фишка, и та на последней лунке. Антону мог бы помочь дубль из пятерок, но чудеса случаются разве что в Библии, да в житиях святых. А он – простой смертный, к тому же – без пяти минут зек-рецидивист.

– Эх, Ваня, Ваня! – осклабился Саид. – Походу, ты с джинном связался. Только джинн против муллы – ничто. Мулла Коран знает!

Зеки одобрительно закивали, а мулла, хитро улыбаясь, пригладил клинышек черных волос на подбородке.

Какое-то смутное, но сильное чувство, похожее на гнев и восторг одновременно, вспыхнуло в груди. Антон знал, что должно случиться что-то нехорошее, и боялся этого. Но когда остался один шаг, сам бросился на амбразуру.

– Аллаху акбар, говорите? – поднял он глаза на столпившихся у стола зеков. – Христос акбар! – прозвенело на всю камеру и кубики полетели на доску.

Что упало раньше: кости игральные или Антон загремел своими, он так и не понял. Игра закончились, и пришло время платить по счетам.

“Полный комплект, – вытирал он хлынувшую из носа юшку, сидя на полу. – Следак ударил по правой, эти по левой заехали”. Зеки о чем-то галдели, размахивая руками перед носом у смотрящего, а тот отвечал им с нескрываемым раздражением. “Иса”, “джинн”, “кяфир” – единственные слова, которые можно было разобрать среди этого шума.

Вставать Антон не спешил: если продолжат бить, по крайней мере падать не придется. Между тем разразившийся скандал утих и зеки стали расходиться, выражая недовольство возгласами и жестикуляцией. Один только мулла обогнул стол, сел на Антоново место и похлопал по скамье, приглашая к разговору.

– Тебя как зовут? – прищурился он доброжелательно.

“Ну вот! Сейчас начнет грузить про самую мирную на свете религию, – покосился на муллу Антон, вытирая испачканные кровью руки. – А потом заточку к горлу приставят”.

– Антон.

– Молодец, Антон. Веру свою защищать надо, – начал мулла издалека. – Только Иса, алейхи ва ссалям, сын Марйам, всего лишь Масих, человек. “Акбар” подобает говорить лишь при упоминании Всевышнего.

– Иса и есть Всевышний, – возразил Антон.

– Тихо, тихо! – настороженно шикнул мулла. – Хочешь дожить до утра, лучше молчи.

В тот же момент рядом нарисовался Саид.

– Ваня…

– Антон, – строго зыркнул мулла.

– Анэтон, – издевательски повторил шнырь и ткнул пальцем с наколкой в виде перстня в сторону крайней шконки, – занимай эту, там спать будишь.

Перед тем как со стола убрали нарды, Антон успел заметить дубль из шестерок, победоносно сияющий на игральных костях.

Глава 4. Светлячки

Метеоролог Калганов тащился по крутому горному склону сквозь непроглядную мглу ночи, подсвечивая фонариком узкую каменистую тропу. Накрывший прошлым утром окрестности нижней метеостанции туман, оставил его без работы: стрелки приборов замерли на нулевых отметках, как будто физические параметры перестали существовать. Плюс ко всему вышел из строя старый советский радиопередатчик. На выделенной волне слышался только белый шум, а попытки поймать хоть какой-то радиосигнал на других волнах не увенчались успехом. Единственные звуки, попадавшиеся в эфире, напоминали печальные песни китов.

Каждые три часа звонили из МЧС и требовали сводку погоды, а ее не было. Даже высоту туманного слоя измерить не получалось. Запущенный днем зонд исчез в тумане бесследно, помигав на прощание красными диодами облакометра. Напрасно Калганов следил за секундомером, ожидая взрыва гремучей смеси. То ли туман поглощал звук, то ли его верхняя граница соединялась с нижним облачным слоем, но взрыва он так и не услышал.

Всё это страшно раздражало. Вообще-то, Калганов рассчитывал провести выходной день с друзьями на шашлыках. Но, вопреки ожиданиям, “старая калоша” Кузьминична – старший метеоролог и по совместительству главный синоптик Солнечногорска, слегла с артритом. И теперь ее заместителю приходилось переться среди ночи на дальнюю станцию, расположенную почти на вершине Силтау, чтобы снять показания приборов и выдать таки сводку погоды на предстоящий день.

– Проклятье! – вскрикнул Калганов, споткнувшись об неведомо откуда взявшийся отросток, похожий на лиану.

Хоть и нечасто, примерно раз в месяц, ему приходилось ходить этой дорогой. Обычно, тропу обступали только редкие кусты шиповника и одинокие сосны. Откуда здесь взялись тропические растения, непонятно.

Калганов направил фонарь под ноги, пытаясь рассмотреть извивающуюся змеей толстую ветку, покрытую свежими побегами листьев.

– Ни хрена себе! – ругнулся он удивленно.

В тот же момент неподалеку в туманной мгле зажглись два красных светлячка. Похожие на глаза хищника, они покачивались из стороны в сторону, порой замирая на месте. Калганов испуганно махнул фонарем в их сторону и светлячки исчезли так же внезапно, как и появились.

– Долбанный туман, – сглотнул он подкативший к горлу комок и пошел вверх по тропе. Три светлячка всплыли у него за спиной и, играя в чехарду, полетели следом.

Минут через двадцать Калганов стоял перед входом на верхнюю метеорологическую площадку и пытался открыть заросшую густой травой калитку. Конструкция из профиля и арматуры не поддавалась, и он принялся рвать траву руками, пыхтя от усердия и непрестанно чертыхаясь. Вокруг него во множестве плясали светлячки, но, увлеченный борьбой со взбесившейся флорой, он не обращал на них внимания.

– И откуда ты, падлюка, повылазила? – пыхтел Калганов. – Две недели назад чисто было.

Наконец ему удалось высвободить калитку из зелёного плена и он вошел внутрь ограды. Здесь, как и на горной тропе, под ногами путалась густая трава. Осторожно ступая по толстым вьющимся стеблям и подминая поднявшиеся до колен колоски, Калганов принялся бродить по станции, разыскивая скрывающиеся в тумане метеорологические приборы.

– И надо было среди ночи в гору переться? – злился он на себя, отмахиваясь от надоедливых светлячков, вычерчивающих в тумане причудливые траектории. Здесь, на верхней станции, картина была та же: стрелки метеоприборов застряли на нуле, флюгер не шевелился, а гелиограф до самой макушки покрылся плющом.

– Нахрена в горах гелиограф? – ворчал Калганов, сдирая со стеклянной сферы сочные и крепкие как веревка побеги. – Кто ежедневные показания снимать будет? Дебилы, блин.

Кружившие рядом светлячки затряслись, словно зашлись смехом, услыхав очередную ругань.

– А вы чё ржете, красножопые? Спали бы себе под кустом, самое время для … – соорудил Калганов пятиэтажную словесную конструкцию.

Светлячки отреагировали на отборный мат неистовой пляской, стали крупнее и загорелись ярким желтым светом. На стеклянной поверхности гелиографа остался последний тонкий стебель. Калганов схватил его, но тут же отдернул руку, злобно прошипев:

– Ах ты, сука!

Мелкие, но острые словно бритва шипы разрезали кожу ладони, и на стекле появилось несколько капель крови. Калганов скрипнул зубами и, спустив пониже рукав брезентовой куртки, ухватился им за колючий стебель.

– Твою ж мать! – заорал он что есть мочи. Куртка не помогла, и ладонь покрылась новыми кровоточащими проколами.

– Чёрт! Дьявол! Чёрт! – лупил Калганов по сфере окровавленной ладонью, вымещая на бездушном стекле бессильную злобу.

Светлячки, казалось, заразились яростью метеоролога: они принялись вертеться вокруг гелиографа с бешенной скоростью, издавая отвратительный, непереносимо высокий звук.

Калганов выпучил глаза и испуганно попятился, но, запутавшись ногами в траве, потерял равновесие и свалился на спину, выронив фонарь из руки. Светлячки кружились все быстрее, сливаясь в огненное кольцо и наполняя светом стеклянную сферу гелиографа.

Метеоролог попытался заткнуть уши руками, но тщетно – мучительный писк продолжал сверлить перепонки. Шар разгорался все ярче и скоро стал похож на сверхновую звезду, по поверхности которой перекатывались радужные волны. Свет озарил окрестности метеостанции, высвобождая из плена тумана расставленные на небольшом плато будки с датчиками, антенны, флюгеры.

– Чёрт бы меня побрал!! – с болезненным восторгом простонал Калганов.

В тот же момент яркая беззвучная вспышка озарила плато, и метеостанция исчезла в облаке ослепительного света. Облако дышало, словно живое, пронзая тьму иглами холодных лучей. Через мгновение сияние померкло и вернулось к исходной точке – стеклянной сфере гелиографа. Светлячки исчезли, но шар продолжал светиться изнутри, освещая фигуру человека, стоящего на коленях с протянутыми к шару руками. Волосы у него стояли дыбом, в широко открытых глазах застыло выражение ужаса, а обугленный рот слегка дымился.

Сфера постепенно угасала, и туманная мгла вновь поползла на плато косматыми языками. Наконец последняя светлая точка внутри гелиографа потухла и метеостанция погрузилась в кромешную тьму.

Город проснулся под звуки государственного гимна СССР. Его было хорошо слышно, несмотря на туман, который вопреки ожиданиям к утру не рассеялся, но сгустился еще сильнее. Связисты трудились всю ночь, развешивая на перекрестках и площадях стационарные радиоточки. В то же время в здании телерадиоцентра шла лихорадочная работа по организации круглосуточной трансляции: техники настраивали оборудование, спичрайтеры корпели над текстами, дикторы пили кофе и сыпали скороговорками.

Редактор не стал изобретать велосипед, и достал из местного архива записи радиопередач, начиная с восьмидесятых годов прошлого века и заканчивая нулевыми, когда радиовещание отдали на откуп “Русскому радио”, “Радио-шансон” и прочим новомодным каналам. Они исчезли из эфира в одночасье, едва испортилась погода. Прекратились и новостные трансляции.

Все это должно было заменить возрождаемое в авральном темпе городское радиовещание, от которого требовалось выпуски новостей, информирование населения о режиме ЧС, ну и, разумеется, развлекательный блок.

– Вы точно этого хотите? – покосился оператор на начальника перед тем, как начать эфир. – Там же в начале советский гимн звучит.

– Какая, к чёрту, разница! – сморщил редактор кислую мину. – Думаешь, кто-нибудь слова слушает? Найдем новый вариант, поменяем. Врубай!

Когда затих последний торжественный аккорд, раздались позывные местной радиостанции и молодой женский голос бодро произнес:

– Доброе утро, товарищи! В Солнечногорске шесть часов утра. В эфире утренний концерт “По заявкам радиослушателей”.

Раздольной волной прокатилась по утопающим в тумане улицам города мелодия любимой песни всех колхозных доярок и ивановских ткачих ”Оренбургский пуховый платок”.

После концерта начался новостной блок начала 80-х. Мужской и женский голоса сменяя друг друга вещали о комсомольских отрядах на строительстве БАМа, о прошедшем в Кремлевском Дворце съездов очередном пленуме партии, об экономической и военной помощи “братскому афганскому народу”.

– Что там дальше? – раздраженно крикнул редактор оператору в толстый черный наушник. Тот чуть приподнял динамик и улыбнулся:

– “Пионерская зорька”!

– После нее даем обстановку по ЧС. Студия готова.

Как только закончилась передача о поездке челябинских пионеров на спортивные состязания в ГДР, в городе ненадолго воцарилась тишина. Потом из репродукторов раздались треск, жужжание, и ровный мужской баритон трижды произнес:

– Внимание всем жителям Солнечногорска! Прослушайте информацию о чрезвычайной ситуации.

Толпившийся на остановках в ожидании транспорта народ и редкие автомобилисты, сбитые с толку повсеместным радиовещанием и его содержанием, с тревогой выслушали сообщение о том, что, “по причине аномального атмосферного явления”, в городе вводится ряд ограничений на пользование личным транспортом, а с 22.00 по 5.00 “в целях сохранения правопорядка” устанавливается комендантский час. Все предприятия и госучреждения работают в обычном режиме. Занятия в школах на время тумана отменяются, а появление детей на улицах в дневное время возможно только в сопровождении взрослых. Диктор заверил, что власти принимают меры по восстановлению сотовой связи и телесигнала, и призвал горожан следить за новостной повесткой на городском радио и кабельном телевидении.

Объявление по ЧС закончилось и приятный женский голос на фоне монотонного музыкального трека принялся рассказывать об актуальных городских новостях, из которых слушатели, в частности, узнали о телефонном разговоре мэра города с губернатором.

– Леонид Гертнер поздравил солнечногорцев с Днем труда и весны и пожелал Ивану Абрамову успешной работы на посту главы города, – беззастенчиво соврала ведущая, сообщив напоследок: – Сегодня в 12.00 в здании администрации состоится встреча главы города с представителями кочевого народа, посетившего Солнечногорск с официальным визитом. И о погоде…

Когда прозвучали первые аккорды композиции “Вставай страна огромная” и известный советский писатель Крашенинников стал зачитывать страницы из книги Леонида Ильича Брежнева “Малая земля”, Майер отошел от окна и сел в кресло. Кроме него в совещательном зале администрации находились начальник МЧС и главный полицейский города. Они сидели друг против друга за длинным столом, понурив головы, словно нашкодившие мальчишки.

– Давайте еще раз. Во сколько команда лейтенанта Барсукова должна была вернуться с учений? – устало спросил Майер.

– Вчера вечером, до захода солнца, – ответил начальник МЧС, поглаживая кожаную папку ладонью. – Группа должна была пройти слаживание в условиях горной местности… Понимаете, у нас нормативы…

– А они когда пришли? – перебил Майер.

– Утром в пять.

– В пять. И Барсукова с ними уже не было.

– Не было… – тихо повторил начальник МЧС и виновато опустил голову. Потом резко выпрямился и развернулся всем корпусом в сторону Майера – Они искали его всю ночь. Но вы поймите: горы, темно, туман, видимость нулевая. Как можно найти человека в таких условиях, тем более что он не сам пропал, его утащил… утащила эта тварь…

– Что же вы замолчали? Скажите нам, как вы ее назвали?

– Это не я ее назвал. Это рядовой Сабуров и сержант Жилин.

– Пусть так. То есть, они утверждают, что командира среди бела дня…

– Туман же!

– Вот именно. Среди бела дня под покровом тумана лейтенанта Барсукова похитил… – остановился Майер, словно терпеливый учитель в ожидании правильного ответа ученика.

– Птеродактиль, – буркнул начальник МЧС.

Майер откинулся на спинку кресла и утвердительно покачал головой.

– Птеродактиль… Замечательно…

– Слушайте, меня там не было, – обиженно заговорил эмчеэсовец, – это все записано со слов моих бойцов, а я им верю. Каждый прошел проверку у психиатра и не один раз…

– Успокойтесь, пожалуйста, – мягко остановил офицера Майер. – Я просто хотел сказать, что там, – ткнул он пальцем в потолок, – вашему рапорту не поверят. В лучшем случае – уволят, в худшем – отправят на принудительное лечение. Вместе с бойцами.

Офицер угрюмо молчал, нервно поскребывая ногтем полировку стола.

Майер глубоко вздохнул и обратился к начальнику полиции.

– Как дела с опознанием трупа, разобрались?

– Так точно, – отрапортовал начальник полиции. – Тело, которое отряд МЧС нашел в ограде верхней метеостанции, принадлежит младшему метеорологу Калганову. Его начальница подтвердила. Родных нет – детдомовец, – пояснил он причину отступления от протокола.

– Значит, командира они не нашли, – повернулся Майер к офицеру МЧС, – а труп Калганова обнаружить смогли. Молодцы. И это ночью и сплошном тумане, заметьте. Ну и какие предварительные версии? – поинтересовался он у полицейского.

– Там пока ничего не понятно, – правоохранитель достал из кармана платок и вытер крупный пот со лба. – Если это убийство, то какое-то странное… Такое ощущение, что ему автоген в рот засунули и тысячу вольт через него пропустили. Даже патологоанатом в шоке: говорит, всякого в жизни навидался, но чтобы труп в такой позе и… его лицо…

– А что у него с лицом?

– Так не объяснишь, это видеть надо. У фотографа принтер сломался, обещал починить к обеду. Но там жуть форменная.

– Понятно, – Майер приподнял очки и помассировал пальцами веки. – Ну а с нарядом ГАИ что за история?

Полицейский снова достал платок и собрал очередную порцию пота на раскрасневшемся лбу и обвисших по бульдожьи щеках.

– Да так, ничего особенного, – пожал он плечами. – Во время ночного дежурства на загородной трассе у сержанта Наливайко произошел нервный срыв. Сейчас находится в психиатрической под наблюдением.

– А подробнее?

– Подробнее… – замялся полицейский, показывая нежелание обсуждать скандальное происшествие. – Можно и подробнее. Только попрошу не распространяться, человек попал в такое положение – врагу не пожелаешь… Я только то, что написал в рапорте его напарник – старшина Гарипов. Все было как обычно: перед дежурством наряд прошел инструктаж, врачебный осмотр, получили табельное оружие. В 12.00 прибыли на пост в район развязки, что на выезде из города. Ну и… несли службу. Хотя, как несли. Кто в такой туман поедет? На дороге ни одной машины. Чтобы взбодриться, выпили чаю, стали играть в карты. Тут и появились светлячки…

– Светлячки?

– Ну да, светлячки. Хотя потом оказалось, что не совсем…

– Не понимаю, – Майер сцепил руки в замок и навалился грудью на стол. – Что значит, “не совсем”?

– Не совсем светлячки. Поначалу они вокруг машины кружили, а потом проникли в салон и принялись жалить сержанта Наливайко.

– Разве светлячки кусаются? – вопросительно посмотрел Майер на начальника МЧС.

– Нет, конечно, – скептически усмехнулся тот. – Самые безобидные существа в мире насекомых.

– Я про насекомых не знаю, – раздраженно парировал полицейский. – Что касается конкретно этих, то тут факт налицо. У Наливайки вся морда в шрамах от ихних укусов.

– Хорошо, хорошо, – хлопнул ладонями по краю стола Майер. – Ну а дальше-то что?

– Что дальше… Дальше Наливайко выскочил из машины и побежал в сторону леса. Махал руками, кричал, матерился. Через пять минут Гарипов пошел за ним и нашел его в кустах. Он там голый сидел. С пистолетом… Жалко парня, – скорбно вздохнул полицейский. – Крыша, видать, поехала.

– М-да, дела-а-а, – задумчиво произнес Майер и побарабанил пальцами по столу. Потом поднялся и произнес официальным тоном: – Надеюсь, товарищи офицеры, вы понимаете, что информация о данных происшествиях не подлежит огласке. По крайней мере, до тех пор, пока не будут установлены все причины.

– Да уж понятно, – горько ухмыльнулся полицейский, вставая из-за стола. – Журналюгам только повод дай, такого напридумают. Не только петродактили, но и динозавры с мамонтами в лесах заведутся.

– Что птеродактили, – отреагировал на укол начальник МЧС, защелкивая портфель. – Светлячки-людоеды – вот это тема.

– Время – 9 часов 15 минут, – строгим тоном остановил Майер словесную стычку силовиков. – Напоминаю, что в 12.00 у нас встреча с пришельцами. У вас все готово, товарищ майор?

– Так точно. Город под контролем. Порядок на мероприятии обеспечим.

– Тогда за работу.

Главный полицейский и начальник МЧС покинули зал. Заместитель мэра подошел к открытому настежь окну, расслабил галстук и расстегнул воротник рубашки. Сквозь сизую пелену тумана с улицы доносились звуки советского блюза. Слегка гнусавя, певец хриплым тенорком выводил: “Всё-о-о-о очень просто: сказки – обман. Со-о-о-олнечный остров скрылся в туман…”

– И где только раскопали, – ностальгически склонил голову набок Майер, прислушиваясь к простенькой партии гитарного соло.

Фонари городского освещения, включенные ради непогоды, и свет в окнах зданий не могли победить окутавшее город облако, но придавали ему необычный желтоватый оттенок. Словно большая губка, туман впитывал в себя электрический свет и сам начинал светиться.

“Эдак нам скоро и солнце не понадобится”, – горько усмехнулся Майер и направился к выходу. Проходя мимо штандарта, он остановился у большой иконы Николая Чудотворца. Несколько лет назад, когда в Москве заговорили о скрепах, мэр попросил местного священника, отца Петра, освятить здание городской администрации.

“Выгоню к чёртовой матери!” – подкрепил мэр приказ подчиненным явиться на мероприятие. На освящение пришли даже атеисты и пара растафариан – местных сисадминов. Кроме городского телевидения, съемку вели областной и федеральные каналы. Свечи в руках горели ярче чем на Пасху, подчеркивая страдальчески-глуповатые выражения на лицах невольных молитвенников.

Два часа ходил батюшка в сопровождении худенького отрока в старинном платье и пары перезревших девиц в платочках по кабинетам и залам, кропя их святой водой и изгоняя “все лукавое бесовское действо”. Не зашел только в комнату отдыха, откуда несло сигарным дымом так, что не помогали ни генеральная уборка, ни круглосуточное проветривания.

Напоследок отец Петр поблагодарил мэра “за внимание к духовным нуждам сотрудников”, а подчиненным пожелал жить в мире с Богом и друг с другом и совершать свое служение не за страх, а за совесть, ибо “не может укрыться град стоящий наверху горы”. А “дабы благословение Божие на месте сем пребывало неотступно”, священник передал в дар администрации образ святителя Николая – небесного покровителя Южного Урала. Мэр сначала повесил его у себя в кабинете, но через несколько дней приказал отнести в зал совещаний. “Мешает общаться с подчиненными”, – признался он заместителю в приватной беседе.

Несмотря на довольно внушительные размеры иконы, фигура и лик святого терялись на фоне разноцветного солнцеподобного ореола, составленного мастером из множества уральских самоцветов. Было в этом что-то детское, наивное, и Майер, хоть и считал себя агностиком, любил останавливаться перед ней, чтобы сбросить накопившееся за день напряжение.

Но сейчас вместо облегчения, он ощутил невнятную тревогу. В миролюбивом прежде взгляде святого сквозила необычайная строгость и укоризна.

Майер с сожалением вздохнул и вышел из совещательной комнаты. Дверь захлопнулась и туман, стоявший стеной у открытого окна, колыхнулся, подавшись внутрь помещения, но тут же отпрянул обратно, словно испуганный зверь.

Глава 5. Встреча

– Кем он себя возомнил этот вождь краснокожих? – кипятился Абрамов, расхаживая по кирпичному ковролину у центрального входа в здание городской администрации. – Он что, губернатор, чтобы я его на пороге встречал?

Несмотря на огни вестибюля и всё возможное освещение, включеное ради непогоды, с крыльца видно было только широкие гранитные ступени парадного марша да размытые силуэты голубых елей. Мрачными исполинами возвышались они под окнами облицованного белым мрамором здания, уходя кронами в сизую мглу. Все, что находилось дальше: площадь, проспект, дома, – утопало в сплошном молоке тумана.

– Сказал, что договор должен быть заключен в присутствии богов, – пояснил Майер, стоявший рядом в таком же как у мэра деловом костюме. – Здесь вам будет удобно? – показал он рукой на место, где возилась служба протокола, устанавливая столы, пресс-волл и штандарты.

Мэр кинул недовольный взгляд на рабочую суету и проворчал:

– Сами бомжи, и боги у них бомжи. Видимость – ноль! Ни один бог не увидит, что мы тут подписываем.

– Кочевники, – пожал Майер плечами. – Все, что связано с цивилизацией вызывает у них страх, неприятие.

– Это почему?

– Вам ли не знать, Иван Захарович! – усмехнулся Майер. – Мы тоже на переднем крае борьбы за традиционные ценности. Просто у них одни ценности, у нас – другие.

– А, ну да, – покачал головой Абрамов и иронично прищурился: – Слушай, а давай подарим вождю айфон. Глядишь, забудут про своих богов, на Стива Джобса молиться станут?

Майер тактично улыбнулся:

– Получится еще один карго культ. Вам это надо?

– Будь моя воля, я бы все культы запретил к едрене фене, понял?

Абрамова страшно бесило, когда зам начинал умничать и говорить непонятные слова. “Лучше б матерился, честное слово!” – выговаривал он порой в сердцах, но тот был неисправим – обижался и замолкал на несколько дней.

Сейчас Абрамов сдержался, хотя его так и подмывало наговорить заму гадостей. Майер оценил. Он выдержал многозначительную паузу и посмотрел на часы.

– У нас все готово, ждём гостей.

– Иван Захарович, Степан Леонидович, – появилась на крыльце взбудораженная Нефертити в красном брючном костюме с колье из самоцветов на белоснежной блузке, – целый час уже стоите. Пойдемте, я вас чаем с пирогами угощу.

– Какой чай, Ксения Анатольевна? – рыкнул мэр. – Вы прессу пригласили, гуманитарку подогнали?

– Чай, как вы любите, кенийский, – не меняя ласкового выражения лица, ответила Нефертити. – Пресса давно здесь, – показала она на стойки с телекамерами и софиты, расположенные по сторонам. – Посуда, одеяла, продуктовые наборы, средства гигиены – все приготовлено, не беспокойтесь.

Мэр повернулся в сторону города и посмотрел в сизую пелену тумана взглядом капитана, стоящего на мостике.

– Легко сказать, не беспокойтесь. Тут и без них проблем хватает, – произнес Абрамов задумчиво и сам не поверил сказанному.

Не выволочка от губернатора, не проблемы со связью в городе и даже не очередной скандал, который закатила ему жена после ночевки в гостевом доме (“Мотай в свои Эмираты и там хоть гарем заводи!”) беспокоили его сейчас. Кочевники со своим вождем, свалившиеся словно снег на голову – вот о ком думал он со вчерашнего дня, и эти мысли лишали его сна.

Ночью, измучив себя и жену бесполезным валянием с бока на бок, Абрамов накинул халат, налил полбокала коньяка и вышел на верхнюю террасу особняка. Погода стояла не по весеннему теплая. Сад с дорожкой, ведущей к расположенному на берегу озера пирсу, скрывался в белесой дымке тумана. Видны были только фонари ландшафтной подсветки, напоминающие огни взлетной полосы. Тишину ночи не нарушал даже шелест прибоя, поглощенный белой облачной ватой.

Абрамов отхлебнул из бокала, опустился в плетёное кресло и закурил. По мере того, как бокал пустел, уходило и непонятное чувство тревоги. От дыма сигары приятно першило горло, а от коньяка тяжелели веки, напала зевота.

Огоньки “взлетки” потеплели и Абрамов мысленно скомандовал пилоту на посадку. До слуха донеслись жизнерадостные гавайские напевы, а перед глазами замелькали в танце юные мулатки с экзотическими гирляндами на обнаженных грудях.

– Акуна матата, парни, – пробормотал он, проваливаясь в кресло все глубже.

Через пять минут телохранитель вынул из ослабевших рук хозяина пустой бокал и затушил упавшую на дощатый пол сигару…

– Что, пойдем, – примирительно подмигнул Абрамов заму, – чайком побалуемся?

Майер подозвал полицейского в парадной форме, дал необходимые инструкции, и все трое вошли в здание через ярко освещенный вестибюль.

Сначала выключилось радио. Диктор успел представить слушателям программу “Рабочий полдень” о трудовых буднях строителей олимпийской деревни в Москве, и развешенные по городу репродукторы замолчали. Через пять минут погасли уличные фонари, желтыми пятнами проступавшие сквозь пелену тумана. Потом в наступившей тишине раздался далекий трубный звук и в здании администрации замигал и погас свет.

– Это еще что? – возмутился Абрамов, отставив в сторону чашку с чаем.

– Перепады напряжения… – робко предположил Майер.

– Какие, нахрен, перепады?! Зимой такого не было, а теперь с какой стати? – Абрамов нажал кнопку вызова спикерфона и громко выматерился. – Ну что стоишь как столб? Дуй в аварийку, пусть врубают резервные генераторы.

Майер выскочил за дверь, а мэр встал и подошел к окну своего кабинета.

– Капе-е-ец, – нервно отдернул он и без того раскрытые шторы. – В камере у пацанов светлее, в натуре.

Город лишенный света погрузился в сумрак. Ватная тишина тумана скрадывала звуки голосов и шагов людей у входа в здание, усиливая тягостную картину. Такого в практике Абрамова еще не было. Какие бы аварии и форс-мажоры не случались, нужно было день-два, от силы, чтобы восстановить порядок в городе. Да и о тех он узнавал из еженедельных отчетов заместителя. Сейчас масштабы проблемы были таковы, что грозили сокрушить собой и карьеру и жизнь Абрамова.

Мэр посмотрел на часы на запястье и нахмурился. Тонкая золотая стрелка исправно отсчитывала секунды, пересекая надпись “Time is money”. Скрипнула дверь и на пороге появился Майер.

– Генераторы не включаются, – растерянно произнёс он прямо со входа. – Я дал команду, сейчас проверят систему запуска, резервный кабель…

– Мы когда чай пошли пить? – будто не услышал подчинённого Абрамов.

– Не знаю, – озадаченно почесал подбородок Майер, – я не засек. Кажется, без пятнадцати было.

Абрамов еще раз посмотрел на свои ролексы, потом перевел взгляд на настенные часы с картой района вместо циферблата.

– На моих и на “курантах” 11.30, а у тебя?

– Тоже, – удивленно задрал брови Майер, приподняв рукав пиджака.

– Фигня какая-то, – подытожил Абрамов и вздрогнул от неожиданности – низкий звук трубы ударил в окно, разорвав глухую тишину тумана. – Приперлись, – недовольно проворчал он и натянул пиджак.

У входа в администрацию уже собрались руководители департаментов и секретари. Сотрудники службы протокола с озабоченными лицами сновали по крыльцу, а телевизионщики рылись в кабелях, пытаясь оживить неожиданно потухшие софиты. Больше всех суетилась Нефертити, подходя то к одним, то к другим, запугивая и отдавая приказы. Недалеко от крыльца за спинами полицейских толпился праздный люд.

– Вы что, народные гуляния объявили? – недовольно посмотрел мэр на заместителя.

– Да нет. Просто, дали информацию о встрече по радио.

– А чё тогда кучкуются?

Майер пожал плечами и тут снова раздался звук трубы, только еще сильнее и объемнее, и вместе с ним где-то далеко в глубине тумана зажглось пятнышко желтого света. Под неперестающий трубный гул, свет набирал силу и, вырастая, приобретал черты человеческой фигуры. Вслед за трубами стали слышны ритмичные удары в барабаны, перезвон бубенцов и однообразное горловое пение.

– Отец Петр, – наклонившись к Абрамову вполголоса сообщил Майер.

– Что? Какой отец? – растерянно спросил тот, не открывая взгляда от необыкновенного видения.

– Я же вам говорил – надо позвать священника.

– И что?

– Он пришел, – прошипел Майер сквозь зубы.

Покрутив по сторонам головой, Абрамов заметил среди зевак знакомую фигуру в рясе. Даже сквозь дымку тумана видна была улыбчивая физиономия немолодого, но все еще стройного священника с белым клином бороды, чуть вздернутым носом и изгибами черных бровей. Скуфейка, сидящая на макушке, добавляла к его немалому росту добрых три вершка, так что над любой толпой он возвышался как колокольня над городскими кварталами.

– Ну пригласи, – раздраженно отмахнулся Абрамов. – Не до него сейчас.

Светящийся силуэт тем временем стал еще выше, и сквозь белесые клубы тумана проступили черты золотой статуи.

Изваяние имело вид обнаженной женщины с длинными, ниспадающими на плечи, волнистыми волосами и копьем в левой руке. У ее ног стоял такой же золотой мальчик: на вытянутых руках он держал у правой груди женщины небольшую хрустальную вазу. Причудливо обработанные грани сосуда переливались всеми цветами радуги, преломляя исходящий от статуи свет.

– Это еще что? – промямлил ошарашенный Абрамов.

– Золотая Баба, – ответил Майер после короткого раздумья.

– Вижу, что не мужик.

– Да нет. Так на Руси в шестнадцатом веке главного чудского идола называли. Те его прятали, прятали от русских, а потом сами под землю ушли и Золотую Бабу с собой забрали. Русские ученые предположили…

– Она что, правда золотая? – прервал Абрамов “лектора”.

– Да кто их знает. Такую гору золота вряд ли сюда потащат. Скорее всего, деревянная копия. Только позолоченная.

– Жаль, – вздохнул Абрамов, не отрывая глаз от видения, и добавил, прищурившись: – На Ксюху похожа.

Достигнув середины площади, статуя остановилась, издав душераздирающий трубный звук.

Вздох удивления пронесся по толпе.

Туман, уже несколько дней державший город в плену, испуганно отпрянул от золотого изваяния, взвихрился протуберанцами и, вращаясь по кругу, в несколько мгновений образовал над площадью подобие огромного белого купола.

– Ты смотри, чё творят! Это как, а? – восторженно прокомментировал Абрамов.

– Не… не знаю, – едва не потерял дар речи Майер. – Какие-то неизвестные технологии…

– Технологии? Откуда? Ты ж говорил – “кочевники”, – съязвил Абрамов.

Майер не ответил, но зачем-то снял очки и внимательно посмотрел на стекла.

– Мда! – вздохнул Абрамов. – Нам бы такие технологии, уволил бы этих дармоедов с метеостанции к едрене фене… Народу-то сколько! – обвел он недовольным взглядом ставшую вдруг видимой площадь. – Как на митинг, так фиг соберешь.

Полиции едва удавалось сдерживать собравшихся у стен администрации горожан. Увлеченные диковинным зрелищем, люди шумели и тыкали пальцами в чудесно образовавшийся купол и в золотое изваяние, разглядывая то, что прежде скрывалось в тумане.

Оказалось, постаментом для статуи служила огромная шестиколесная конструкция, стенки которой покрывали золотые пластины с изображениями зверей и фантастических тварей. По периметру верхней части возвышались резные деревянные бортики. Все пространство между ними и подножием статуи устилали дорогие меха; в их черно-бурых волнах поблескивали самоцветы и золотые фигурки животных.

Необыкновенную колесницу окружали люди в старинных одеждах: мужчины в долгополых кафтанах с меховой оторочкой и женщины с ожерельями из янтаря и жемчуга поверх просторных, расшитых северными узорами, платьев. По углам повозки стояли четыре молодца богатырского телосложения. Затянутые с ног до головы в кожаные доспехи и чуть не вдвое выше толпы, они выглядели пришельцами с другой планеты. В руках они держали копья с прозрачными кристаллами вместо наконечников. Прямо перед колесницей, справа и слева от поднятой вертикально лестницы, замерли две человеческие фигуры в балахонах из грубой белой ткани и серпообразных головных уборах. На широких рукавах одежд и на рогах серпов позванивали золотые и серебряные бубенцы, а их круглые лица, загрунтованные белилами и раскрашенные охрой, казались масками мертвецов.

Возглавлял пришельцев высокий старец в мантии из черного меха и серебряном с изумрудами венце на длинных пепельных волосах. Из-под густых орлиных бровей смотрели раскосые глаза с ледяными зрачками, а на изрезанном глубокими морщинами лице лежала печать сурового величия. Верхнюю часть его посоха обвивали две золотые змеи в разинутых пастях которых пульсировал мягким голубым светом бриллиант размером со страусиное яйцо.

Старец двинулся в сторону крыльца, отмечая шаги стуком посоха, и остановился на полдороге.

– Эй, челя! Кени тиян князь? – раздался властный окрик пришельца.

– Я не понял? – растерянно оглянулся Абрамов. – Они что, по-русски не бельмеса? Как общаться-то будем?

– Иван Захарович! Раиса Четина, штатный психолог из отдела кадров… – подошла к мэру со спины Нефетити.

– Ксения Анатольевна, – покосился недовольно Абрамов, – куда ты лезешь? Тут не психолог – переводчик нужен.

– Вы дослушайте сначала, – обиделась Нефертити. – Раиса Четина уже общалась с пришельцами, говорит, что знает их язык.

– Мой личный таролог? – вскинул Абрамов брови.

– Пси-хо-лог. Из отдела кадров, – заговорщически прошипела Нефертити.

– Без разницы. Зови скорей, а то дед, похоже, сердится.

Нефертити махнула рукой и из шеренги сотрудников администрации вышла стройная девушка с длинными черными волосами и азиатской внешностью. Желто-белый наряд ее в деталях напоминал кимоно: широкий пояс на узкой талии, просторные рукава и острые крылышки на плечах. Черные полусапожки на высоких каблуках делали ее самой высокой в команде мэра.

Она приблизилась к Абрамову и встала слева.

– Ну, переводи, – недовольно скомандовал Абрамов: те, кто выше ростом, вызывали у него раздражение.

– Атайя хочет видеть князя, – бесстрастно, словно гугл-переводчик, объяснила девушка.

– Князя? – усмехнулся Абрамов. – Скажи ему – я князь.

– Тайо мортыс шуе, мый сийо князь, – громко, нараспев, словно строчку из стихотворения, произнесла переводчица.

Старец, стоявший изваянием посреди площади и смотревший волком, вдруг взорвался.

– Кыдзи лысьтин, смерд, шуан асьте принцон?! – ударил он посохом по асфальту, направив в сторону Абрамова указующий перст.

Дипломатическая улыбка моментально слетела с лица Абрамова.

– Я не понял, – посмотрел он на переводчицу. – Что старику не нравится? Мы ему встречу организовали, а он… быкует.

– Атайя не верит, что ты князь.

– В смысле? – скривился Абрамов. – Сейчас прикажу весь этот маскарад разогнать, узнает, кто здесь хозяин.

– Этого переводить не надо, – вполголоса попросил девушку Майер. – Иван Захарович, не знаю, кто эти люди, но, похоже, с демократическими процедурами они не знакомы. В их традиции значимы внешние атрибуты власти.

– И что? Ради них я должен в медвежью шкуру нарядиться и цепь с крестом на пузо повесить? Идите вы… – буркнул Абрамов и поискал глазами начальника полиции.

– В шкуру необязательно, – вкрадчиво объяснил Майер, – а вот инсигнии не помешают.

– Думаешь? – глянул он строго на зама и кивнул, поморщившись: – Ладно, тащи.

Через несколько минут на крыльце стояло резное кресло из зала официальных приемов с подлокотниками и двуглавым орлом на спинке. “Так надо!”, – прошептал Майер на ухо начальнику, одевая на него цепь с золотыми медальонами и приглашая поклоном на “княжеское” место. За спиной у Абрамова организовали “стражу” из двух полицейских, а по бокам от “трона” расположились Майер и Нефертити – заместитель мэра по связям с общественностью. Переводчица спустилась на одну ступеньку и замерла манекеном.

Абрамов сидел набычившись, наблюдая за навязанной ему театральной сценой.

– Дура, – процедил он сквозь зубы, когда Нефертити, увлекшись игрой в князя, присела у его ног и смахнула платком пыль с туфлей.

Майер поправил пиджак, вышел вперед и поднял скрещенные руки над головой. Людской говор, бурливший все это время на площади, затих.

– Уважаемые граждане Солнечногорска! – объявил он во весь голос. – Сегодня наш город посетили гости из дальнего зарубежья. От имени администрации, я приветствую его высокопревосходительство, господина вождя, и его спутников.

Майер оскалил зубы в улыбке и энергично захлопал в ладоши. Из толпы донеслись одиночные хлопки, постепенно переросшие в жидкие аплодисменты. Майер снова призвал к тишине.

– Сейчас состоятся переговоры главы города и господина вождя, после чего будет заключен договор о дружбе и добрососедстве. Просьба проявить уважение и не мешать церемонии подписания договора. Переведите господину вождю, – обратился он к переводчице вполголоса, – князь готов его выслушать.

Сидевший, словно вор на сходке, Абрамов приосанился и положил руки на подлокотники.

Переводчица повернула лицо к вождю и громко объявила:

– Князь кывзе, ыджыд веськедлысь.

Старик зыркнул на девушку, потом на Абрамова и крикнул через плечо спутникам:

– Принц доре пыдди пуктем!

Пришельцы, все как один, рухнули на асфальт, замерев в земном поклоне. И только старик приложил костлявую руку к груди и преклонил голову.

– Цирк с конями, – едва заметно усмехнулся Абрамов. – Кстати, это корыто у них с мотором, или как?

– Иван Захарович, соберитесь, – затараторил Майер мэру на ухо. – Нужно проявить уважение к вождю, а уже после спросить, кто они и откуда. Ну же, поприветствуйте старика.

– Как? Я ни языка, ни обычаев их не знаю. Скажу чё не так, обидится.

– Я помогу.

– Давай сам, а? У тебя хорошо получается. Если что, я подключусь.

Майер будто этого только и ждал: поклонился Абрамову в пояс и, шагнув вперед, кивнул переводчице.

– Его сиятельство, светлейший князь града Солнечногорска, Иоанн из рода князей Захарьиных, приветствует тебя, досточтимый вождь, твоих дружинников и челядь на богохранимой земле нашей! – соорудил он на ходу цветастое приветствие.

– Во дает! – гыгыкнула Нефертити и моментально залилась краской, нарвавшись на злой взгляд Абрамова.

Несмотря на вычурный слог, девушка в кимоно без труда перевела приветствие на язык пришельцев; так же легко давался ей обратный перевод.

Старец внимательно выслушал и с достоинством ответил:

– Мир и благоденствие тебе, светлейший князь, и семени твоему из рода в род! Говорит с тобой Раджаян, пастух народа тору, служитель Великой Матери Юмы. Благодарим за то, что отворил Врата Силтау и позволил нам вернуться на землю отцов наших. В знак почтения к тебе и твоей власти прими от рабов твоих это скромное подношение.

Старец махнул рукой, и двое из числа его спутников засеменили к крыльцу, держа в руках окованный медью сундук. Пришельцы взлетели на крыльцо, поставили его перед “князем” и, отвесив низкий поклон, вернулись к колеснице.

– Они что, Голливуд грабанули? – усмехнулся Абрамов. – Скажи деду спасибо – зачетный ящичек. Заберите, – кивнул он сотрудникам протокола, стоящим неподалеку.

– Постойте, так нельзя! – испуганно затряс руками Майер. – Надо открыть, иначе подумают, что их дары отвергли.

– Давай, – снисходительно махнул рукой Абрамов. – Посмотрим, что там за “сокровища пиратов Карибского моря”.

Майер опустился перед сундуком на одно колено, отодвинул фигурную замочную скобу и приподнял крышку. Несколько секунд рассматривал содержимое сундука, затем осторожно опустил крышку на место, поднялся на ноги и встал рядом с мэром как ни в чем не бывало.

– Ты чего? – не понял Абрамов телодвижений зама.

– Так, ничего. – Майер старался выглядеть безразличным. – Такие подарочки лет на пятнадцать тянут с конфискацией: поделки из драгметаллов, камушки разные, да такие, что Куллинан отдыхает.

– Опять за свое, – проворчал Абрамов. – Ты скажи по-русски, че там такое, нафига мне твой «Хуллиган»?

– Куллинан – самый большой бриллиант в мире, – снисходительно улыбнулся Майер, – три тысячи сто шесть карата. Слёзы, по сравнению с тем, что лежит в сундуке.

– Ты серьезно?

– Куда уж серьезнее… Похоже на взятку в особо крупных размерах, статья двести девяносто, – разъяснил Майер. – От восьми до пятнадцати лет со штрафом в размере до семидесятикратной суммы взятки.

Абрамов схватился за воротник и нервно покрутил головой. Глаза у него сузились, и он пристально посмотрел на пришельцев. Старик, похожий на ожившую мумию, светящаяся золотая статуя, верзилы с копьями, окружающие колесницу люди в старинных одеждах, фокусы с туманом – все это не предвещало ничего хорошего. А тут еще драгоценности.

Большие деньги – большие проблемы. Он знал об этом не понаслышке. Много раз он мог сорвать такой куш, что хватило бы не только на испанскую недвижимость (этого добра у всякой шпаны навалом), но и на собственный остров в Тихом океане. И чтобы все как у людей: бизнес-джет, парк элитных авто, трехпалубная яхта, умная вилла, поле для гольфа, мишленовские повара, секьюрити, клиника, прочие безделушки. Не надо больше притворяться отцом города и слугой народа, мутить на бюджетных потоках и собирать «дань» с предпринимателей, подкупать прокурора и судей, пресмыкаться перед губернатором. Не жизнь, а рай!

Но всякий раз, когда нужно было сделать последний шаг, что-то щелкало внутри, будто сигнализация срабатывала: не трожь! Это было похоже на чутье, как у волка. Только зверю оно дается от рождения, а Абрамов воспитал его в себе годами жизни по волчьим законам.

И сейчас оно почему-то молчало. Несмотря на сотни свидетелей, присутствие полиции и официальную обстановку.

– Отдай парням из СФИНКСа, пусть оприходуют “сувениры”.

– Иван Заха-а-арович! – выпучил глаза Маейер, но по холодному взгляду начальника понял – все решено. – Ксения Анатольевна, – попросил он Нефертити, – пригласите директора финансовой инспекции, срочно!

– Такие подарки просто так не дарят, – усмехнулся Абрамов, когда люди в форме инкассаторов, утащили сундук в здание. – Значит зверя в тайге меньше стало, или где они там пропадали? Нормальной жизни захотелось. Скажи им, – повернулся он к Майеру, – мы готовы обеспечить их всем необходимым. В разумных пределах, само собой. Покажите вождю гуманитарный набор и узнайте, что им ещё нужно.

По команде Нефертити, технический персонал установил у крыльца стол и разложил стандартный эмчеэсовский комплект: бутилированную воду, термоодеяла, консервы, аптечку, средства гигиены.

Переводчица сухо комментировала происходящее, а старец смотрел на Абрамова немигающим взглядом. Когда суета закончилась, а Нефертити представила содержимое аптечки, вождь оглянулся на сопровождавших и громко воскликнул.

– Благодарение Великой Матери, народ наш здравствует и процветает! Нужда и недуги не ведомы нам, живущим по милости богов при источнике Неиссякаемой Жизни.

– Этого я и боялся, – угрюмо прокомментировал Абрамов. – Сейчас начнут лапшу на уши вешать, сектанты. Узнай, зачем они сюда пришли, если дома у них все хорошо.

– Не просить пришли мы, но благодетельствовать, – выслушав переводчицу, ответил старец. – Боги милосердны ко всякому, кто почтит их верою и приношением. Алчущих – насытят. Страждущих – исцелят. Слабым дадут могущество…

– Досточтимый господин Раджаян, – не удержался Майер и остановил вождя. – Наши законы запрещают миссионерство религиозным общинам не прошедшим регистрацию. Лучше объясните, как вы оказались на территории нашего городского округа.

Старец пронзил заместителя гневным взглядом, резко повернулся к нему спиной и вознес руки к идолу.

– О миян Ыджыд Мам! Кедзыд миян врагъяслен вом! – прозвучал над площадью старческий надтреснутый голос.

– Ой Юма, кывлы! – хором вздохнули пришельцы и положили руки на склоненные головы.

Вождь снова встал лицом к Абрамову и заговорил негромко, но весомо:

– Много лун назад на этой земле жил великий народ Торма. Торма никому не желали зла и хранили мир с соседями. Больше всего на свете они чтили богов и боги даровали им все – леса, реки, зверя, умножили их на земле больше других народов. Мужчины их слыли ловкими охотниками и искусными кузнецами. Женщины – прекрасны словно цветущие горы и многоплодны как овцы на тучном пастбище. Великая Мать Юма дала Торма закон. Мудрые волхвы судили злодеев и оправдывали невинных. Не лгали Торма ближнему, ибо клялись огнем и жертвы их были непорочны. Так бы и жили они на своей земле еще тысячи лун, если бы не пришел в их леса и горы враг лютый, враг коварный, немилосердный. Огнем и мечом опустошил он города и селения Торма, грабя и убивая, разоряя капища и вырубая священные рощи. Только тот и оставался жив, кто отрекался своих богов и принимал незрячую веру их.

Старец прервал речь и пристально посмотрел на мэра. Последние пару минут Абрамов усиленно боролся с зевотой и косился на зама – этот архаический стендап ему изрядно поднадоел. Но Майер дипломатично молчал, заложив руки за спину.

– Однако Великая Мать Юма не оставила свой народ, – в голосе у вождя появились стальные нотки. – Она провела его через леса, реки и горы и открыла путь в страну, где реки текут молоком и медом, и где Торма живет по своим законам, храня свою веру, не зная нужды и болезней. И ныне, князь, внемли и услышь волю богов: вот, народ Торма у ног твоих. Так говорит Великая Матерь Юма: не делай зла людям моим, не казни их и не принуждай отрекаться веры отцов и прадедов. Не пройдёт и двух лун, мы вернёмся в землю данную Торма богами. Да будут дни твои долгими и сокровищница да не оскудеет!

На последних словах вождя пришельцы снова упали на землю, а сам он замер в полупоклоне.

Абрамов заерзал на кресле от нетерпения.

– Закончил, или как?

– Похоже, да, – подтвердил Майер.

– Ты что-нибудь понял? Я – нет, пурга какая-то.

– Если по сути, – Майер поправил очки на переносице, – вождь просит не убивать его людей и разрешить им молиться своим богам.

– Ха! – не сдержался Абрамов и расплылся в улыбке. – Скажи, пусть не беспокоится, – никто их здесь не обидит. А молиться, пусть молятся сколько угодно, у нас тут свобода совести, правильно я говорю?

– Объясните господину вождю, – снисходительно обратился Майер к переводчице: – в нашей стране все перед законом равны, в том числе и боги.

Вождь внимательно выслушал перевод и на лице его застыла маска изумления. Затем обернулся и крикнул в сторону спутников:

– Слав да Хой мам! Слав да принц! Слав да Тормаса войтыр!

– Хой! – отвечали они дружно на каждое возглашение и их победный клич раскатистым эхом разлетался над притихшей площадью.

– Ну вот и славно, – встал Абрамов с кресла и поправил инсигнии на животе. – Ударим по рукам и пусть идут себе с богами.

Легкая ухмылка пробежала по лицу мэра. Он спустился с крыльца и, в сопровождении зама и переводчицы, подошел к вождю.

– Приятно было познакомиться, господин… Раджаян, если не ошибаюсь, – протянул Абрамов руку для приветствия. – Хотелось бы знать, из какого субъекта вы прибыли. Кто у вас там губернатор?

Переводчица озвучила вопрос старцу, и его густые брови взметнулись словно крылья орла.

– О Юма, – тяжело вздохнул он и, вскинув посох над головой, воскликнул: – Узри, князь, землю богов наших!

Голубой камень в навершии посоха ярко вспыхнул и лучи от него побежали по туманному куполу, рисуя фантастический пейзаж на его зыбкой поверхности. Толпа охнула и закрутила головами. С каждой секундой пейзаж проступал все отчетливее, пока не превратился в огромную панораму.

Присутствующие на площади оказались в центре живописной цветущей долины. Море из высоких трав и экзотических цветов одним своим краем простиралось во все стороны, ласкаясь у подножия высоких деревьев с раскидистыми зелеными кронами. В другой стороне невидимый художник изобразил мощный водопад, низвергающийся с широкого плато, вознесшегося над лесом. Многоярусные громады облаков, застывшие на бирюзовом полотне неба, отражались в водах широкой реки, уходящей голубой лентой за горизонт. В небе парили необычные птицы с перепончатыми крыльями и длинными изогнутыми клювами. Недалеко, среди зелени трав, виднелись фигуры девушек в просторных, в разноцветную полоску, платьях, прихваченных широкими белыми поясами. На головах у них помещались плетеные корзины, полные диковинных фруктов.

– Да нет, это не цирк, – пробормотал ошарашенный Абрамов, крутя головой во все стороны. – Это лазерное шоу какое-то.

– Вот именно, – скептически отозвался Майер. – Японцы… Или китайцы. У них сейчас не такое вытворяют.

Народ на площади взволновался, выражая удивление криками и даже свистом. Несколько смельчаков прорвали оцепление, чтобы снять панораму на мобильный, но вернулись обратно с кислыми лицами – техника не работала.

– А это у них что? – поинтересовался мэр. – Похоже на юго-восточную Азию, нет?

– Пейзаж неземной, – не задумываясь, ответил Майер. – Скорее всего, локация из компьютерной игры. – Задрав голову к “небу”, он близоруко щурился, разглядывая непонятных крылатых тварей. – На птеродактилей похожи… Да, точно, – птеродактили.

Внезапно рисованные твари стали перемещаться по картине, превращаясь на ходу в реалистичные объемные фигуры. Небо тоже обрело естественные глубину и цвет, как и все, из чего состояла картина: облака грациозно поползли в вышине, травы и цветы зашелестели от прикосновения ветра, водопад шумел вдали, поднимая клубы водяной пыли, а в реке отражались нежные блики полуденного солнца. Девушки тоже пришли в движение; одна из них остановилась и, засмеявшись звонко, помахала рукой.

– Офи…ть! – выдохнул Абрамов и с удивлением посмотрел на старца.

Тот стоял с закрытыми глазами, опершись на посох, и, казалось, спал. Лучи из чудесного кристалла, принимая самые причудливые формы, наполняли воздух нежными голубыми переливами.

Ожившая панорама вызвала бурю восторга в толпе: отовсюду неслись удивленные вопли и смех. Крики стали еще сильнее, когда девушка, оторвавшись от подруг, стала приближаться к зрителям. Скоро ее фигура выросла до великанских размеров. Она сняла корзину с головы и поставила ее на траву. Присев на корточки, девушка принялась перебирать плоды и нашла что-то вроде кокосового ореха. С помощью небольшого ножа с фигурной костяной ручкой и блестящим кривым лезвием она вскрыла плод и приложила к губам. Белые струйки потекли по ее щекам, падая на бронзовую от загара грудь, оставляя мокрые разводы на платье.

– Эй, красавица, – раздался из толпы радостный мужской голос с кавказским акцентом, – дай мне такой, а!

Просьба вызвала громкий дружный смех, послышались новые возгласы: “И мне!”, “Я тоже хочу!” Эти крики будто бы донеслись до слуха девушки на облачном экране. Она повернула лоснящееся от влаги лицо к людям, произнесла нежным грудным голосом: “Пейте во славу Великой Матери!”, и выплеснула содержимое плода на головы зрителей.

Толпа охнула и зашевелилась: каждый трогал лицо, рассматривал ладони, кто-то отряхивал одежду носовым платком.

– Это что, блин, такое? – Абрамов стирал со лба брызги сока и подносил кончики пальцев к носу, пытаясь уловить запах.

– Похоже на кино в 4D-формате, – недовольно буркнул Майер, проверяя пиджак на наличие подтеков и пятен. – Только, откуда оно у них?

Девушка между тем водрузила корзину на голову и пошла в сторону реки, напевая причудливую мелодию.

– Браво, – повернулся Абрамов к вождю и захлопал в ладоши. – Это… нечто. Ваши способности поразительны. Браво! – крикнул он громко, и толпа на площади разразилась бурными аплодисментами и свистом.

Неожиданно, растолкав народ, из оцепления вырвался низкорослый взъерошенный мужичок в сапогах и плащ-палатке, похожий на оленевода. Он шел по направлению к колеснице, размахивая руками, и что-то сердито кричал. Никто его не останавливал – все, в том числе полицейские, были увлечены фантастическим представлением.

– Злой обманщик! – стало слышно, когда мужичок приблизился к колеснице. – Зачем Рача, если Торум не чтишь? Нум изгнал вас, кто разрешил вернуться? Знаю тебя, обманщик, Куль-отыр служишь. Убирайся, откуда пришел!

Резкие движения рук приводили в движения широкие брезентовые рукава, и издалека казалось, мужичок исполняет ритуальный танец. Но было понятно, что речь и движения “танцора” предназначались вождю пришельцев.

Старик резко открыл глаза и метнул в мужичка взгляд полный ненависти. Посох в его руках завибрировал, и волшебный кристалл погас, вобрав в себя голубые лучи. Величественная панорама мгновенно исчезла, будто невидимый киномеханник вырубил проектор. Под туманным куполом стало серо и сумрачно, как в ледяной пещере. Вздох огорчения пронесся по толпе, разогретой ярким шоу.

– Кто такой? – спросил Абрамов, сердито глядя на “танцора”.

– Начальник! – кинулся мужичок к мэру. – Не верь ему, это злой человек. Его даже духи боятся. Пустишь его – большая беда будет. Много людей погубит!

Двое полицейских, схватив мужичка за руки, попытались вернуть его обратно в толпу, но тот вырвался и стал бегать по площади, выкрикивая непонятные слова: “куль”, “торум”, “рача”.

– Местный шаман, Гындыбин, – объяснил Майер. – Представитель коренных народов Севера. Он у нас на праздничных мероприятиях чум ставит.

– И что ему нужно? – Абрамов с опаской наблюдал за процессом ловли шамана.

– Наверное, конкурентов почуял, вот и бесится.

Полицейским между тем удалось ненадолго задержать баламута, но он вырвался, оставив в руках стражей порядка свой плащ. Оказавшись налегке, шаман с резвостью кошки забрался на колесницу и вцепился в ногу Золотой бабы.

– Вины енъяслысь дерьмосе! – взревел вождь и двое охранников направили на святотатца копья с хрустальными наконечниками.

Голубые молнии с треском разрезали воздух и вонзились в спину шамана.

– Нууум!! – издал он страдальческий вопль и, вскинув руки, рухнул с высоты колесницы на брусчатку. Тонкие светящиеся змейки бегали по скрюченной фигуре шамана, и тот содрогался всем телом, словно в припадке. Волосы у бедняги встали дыбом, глаза вылезали из орбит, а из широко разинутого рта текла кровавая пена.

Пришельцы, стоявшие рядом, наблюдали за экзекуцией с равнодушным видом, и только вождь что-то злобно шипел себе под нос, поглаживая жидкую бороду.

Площадь глухо молчала.

– Остановитесь! – прозвучал в тишине громкий мужской баритон.

Толпа расступилась, пропуская вперёд священника. Заместитель мэра так и не успел пригласить его в число официальной делегации, и он все это время наблюдал за происходящим из-за спин горожан.

Широкими шагами он преодолел расстояние до бьющегося в припадке шамана и, встав на колени, схватил его за трясущиеся плечи. Светящиеся змейки мигом перекинулись на священника и исчезли в складках черного подрясника.

Шаман моментально затих, потом резко вскочил на ноги и пустился во всю прыть.

– Вот чувствовало мое сердце, не к добру это все, – пролепетал изумленный Абрамов, проводив глазами фигуру беглеца. – Слава богу, без мокрухи обошлось.

Звук трубы заставил мэра и сопровождающих вздрогнуть, – статуя засветилась ярче и стала медленно поворачиваться по оси.

– Позволь откланяться, светлейший князь, – произнес старец с каменным выражением лица, – пора возвращаться в стан. Если буду нужен, дай знать через гонца. Найдешь нас в отрогах Силтау, там стоим.

– Постойте, а как же договор? Мы же ничего не подписали.

– Бумага сгорит. А слово, данное в присутствии богов, изменить нельзя. Прощай, князь. Благословение Великой Матери да пребудет с тобою и народом твоим!

Вождь воздел руки к небу и, обогнув колесницу в сопровождении воинов, встал во главе колонны. Изваяние уже закончило оборот по оси и стояло спиной к администрации.

– Инды туй, о Юма! – воскликнул старец и воздух над площадью вновь пронзили трубные звуки.

Колесница дрогнула и под мерный стук барабанов и звон бубенцов медленно покатилась к выходу на центральный проспект. Облачный купол стал постепенно оседать, и скоро площадь вновь погрузилась в серый непроглядный туман.

Абрамов смотрел, как растворяется в дымке фигура Золотой Бабы, а на душе у него скреблись кошки. И самое поганое, он не знал, почему. Вроде бы все прошло хорошо, и даже случай с шаманом – так, мелкий эксцесс. На больших мероприятиях чего только не случалось. Даже мысль о сокровищах не грела ему сердце, скованное тоскливым холодом.

Он поднял на заместителя страдальческий взгляд, но понял, что Майер, со своим умением разложить все по полочкам, сейчас ему не поможет. Тот выглядел растерянно: постоянно поправлял очки и оглядывался по сторонам, будто что-то потерял.

– Отец Петр… – пробормотал он, глядя себе под ноги.

Образ священника тут же всплыл в памяти: когда шаман убежал, он еще долго стоял на коленях, потом с трудом поднялся на ноги и, покачиваясь, ушел с площади. Абрамова холодный пот прошиб – не прошло и десяти минут, как разразился этот скандал, а он уже успел забыть и шамана, и священника, и даже старика с посохом. Случившееся казалось ему не более, чем видением, обрывками давно забытого сна.

– Отец Петр, – повторил Майер, протягивая мэру праздничный конверт, – передал приглашение на богослужение. Вы пойдете?

– Да, – ответил Абрамов без промедления, и тут же спохватился: – Хотя… нет, наверное… А что за праздник?

– Через два дня Пасха будет.

Ничего не сказав, Абрамов поплелся к проступающему сквозь туман мрачному силуэту здания администрации. Служащие и сотрудники протокола бестолково слонялись по крыльцу, а неосвещенный парадный вход напоминал пещерный провал. В глубине холла робко мерцали огоньки свечей.

– Господи, это еще что… – замер Абрамов у открытых настежь дверей.

– Свечи, Иван Захарович, церковные, – залепетала Нефертити. – У нас их много осталось после обряда освящения. Вот, теперь пригодились.

Абрамов тяжело вздохнул и, низко склонив голову, переступил порог. Ослепительный электрический свет ударил ему в лицо, а с улицы донеслись звуки бравурного марша: “Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля…”

Проходя через фойе, Абрамов бросил взгляд на часы, висевшие перед входом на лестничный марш. Стрелки показывали 11.30.

Глава 6. Суд

Во время утренней проверки заключенных вывели из камеры в коридор и поставили лицом к стене. Стандартный утренний шмон закончился для Антона неожиданно: ему приказали собрать вещи и повели по бесконечным лабиринтам следственного изолятора.

Нашли пресс-хату “получше”, подумал Антон, огорченный тем, что пришлось покинуть тихий тюремный джамаат: несмотря на холодный прием, “повелителю джиннов” среди правоверных ничего не грозило. Но камеры скоро закончились и за решетчатым тамбуром начались служебные помещения.

В гостевой комнате его обыскали и вместе с папкой документов и сухпайком передали конвою. Хотел поинтересоваться, что происходит, но не успел – на запястьях щелкнули наручники и потащили на выход.

Свет брызнул в глаза. В начале показалось – солнце. Но это были прожектора, расположенные поверх каменного забора с колючей проволокой. С большим трудом они отбивали у тумана пространство тюремного двора и нижние этажи выстроенного буквой Г изолятора. Все, что выше, растворялось в серой клубящейся дымке.

У открытых дверей автозака попыхивал сигаретой начальник конвоя. С видом скучающего флегматика он сообщил Антону, что его этапируют на суд, и что во избежание “медицинских недоразумений” до возвращения в “родные пенаты” лучше не дергаться и притвориться немым.

Антона затолкали в глухой металлический кузов и посадили в одну из клеток, деливших пространство с помещением для конвоя. Внутри было холодно и воняло хлоркой словно в покойницкой.

В пути сильно трясло, и, чтобы не слететь со скамьи, приходилось упираться ногами в соседнюю стену. На крутых поворотах пристегнутый к скамье наручник больно впивался в запястье и Антон скрипел зубами, глядя на довольные физиономии конвоиров.

Наконец арестантское ралли закончилось и его вывели из автозака. Погруженный в сизый морок тумана, город словно вымер: людей не видно, не слышно ни машин, ни заводского шума. И только гулкое эхо какой-то странной радиотрансляции несется со всех сторон.

– Я отдал вам жизнь. А вы верите этой гнусной подлой змее, которая говорит, что я – не я, – артистично возмущался мужской баритон. – Что я всю жизнь обманывал вас. Что я убил вашего мужа – своего брата.

“Отстой! Зачем врубать среди бела дня на всю громкость какой-то спектакль? В качестве звукового маяка, что ли?” – размышлял Антон, пока шли к зданию суда.

Из разговоров конвоя с дежурным сотрудником, понял – приехали раньше срока. Подумал, что вернут в автозак, но отвели в цоколь, всучили сухпай и посадили в одиночку с евроремонтом. Антон с удовольствием присел на обтянутый кожзаменителем топчан и вздохнул с облегчением – можно передохнуть.

Но где там! Мысли о предстоящем суде не давали покоя.

В то, что парни пошли на сделку и подписали липовый протокол, Антон, конечно, не верил. Но что если киберы вычислили трояна, запершего плотину, или проследили треки? Шансов у них мало, все равно что искать иголку в стоге сена, но все же…

Нет, быть такого не может. Протокол самоликвидации сработал – железно! Да и не стал бы следователь выбивать у него признание, имей он на руках такую улику.

Конечно, кое-что можно узнать со слов Глеба. Но что он им расскажет? Что слышал, как Соло обвинил его в атаке на плотину? Чего не ляпнешь со страху! На самом деле, Антон ни при чем, просто так совпало: поход, ночевка в окрестностях дамбы, авария.

Эту легенду они придумали еще на этапе планирования операции. Главное теперь не отступать от нее, как бы копы не лютовали. И пусть попробуют доказать обратное, пупок развяжется. А они попробуют. Абрамов им уже и премию, наверное, выписал, вон как землю роют.

В расположенном под потолком зарешеченном узком окне замелькали тени. Антон встал с топчана и вытянул шею, пытаясь разглядеть происходящее за решеткой, но ничего не увидел – туман.

“Пещера Платона, натурально!” – усмехнулся он.

Выкрутасы Абрамова – классический театр теней. На людях он – отец города, примерный семьянин, мудрый руководитель. Но все это только картинка на стене пещеры. Реальный Абрамов плевать хотел на город, семью и работу. Он проводит время в саунах, среди криминальных авторитетов и проституток, жиреет на откатах и мечтает свалить из “рашки” при первой возможности.

Одного он не учел: в пещере Платона несколько уровней. Может случиться так, что он сам сидит в пещере, только уровнем повыше…

Ждать пришлось недолго. Дверь открылась и полицейский повел его по узкому длинному коридору. Они поднялись на второй этаж и, миновав фойе с немногочисленной публикой, вошли в зал судебных заседаний.

Заставленное в несколько рядов стульями помещение можно было принять за конференц-зал или учебную аудиторию, если бы не судейская кафедра и стеклянная будка для подсудимых. Заняты были только первые два ряда.

Мать увидел сразу. Она повернулась первой, вскочила на ноги, вскрикнув сдавленным голосом: “Антоша!”, и кинулась в его сторону. Привыкший к таким сценам дежурный охранник растопырил руки и скомандовал: “Вернитесь на место”.

– Все будет хорошо, мама, не беспокойся! Я ни в чем не виноват! – успел сказать Антон, когда заводили в “аквариум” и снимали наручники.

Закрыв ладонью рот, она нервно кивнула и опустилась на стул. Антон через силу улыбался, глядя на страдальческий изгиб ее бровей.

– Вот так встреча! – прозвучал знакомый баритон – это следом завели Кима и теперь конвоир возился с его “браслетами”.

– Спецтехника, – улыбнулся Антон. – Надежность и качество – наш девиз.

Последний раз они виделись в обезьяннике СИЗО, куда их посадили сразу после Тоннеля. Тогда на Кима страшно было смотреть – брата, Бориса, после удара током увезли на скорой без сознания. Вспоминая ту ночь, Антон старался не думать о плохом. Уж лучше тюрьма, чем смерть друга.

Улыбка на лице Кима обнадежила.

– Борька в порядке, – словно прочитал он мысли Антона, когда друзья обнялись. – Но на суд не придет. Доктор не пустил, – кивнул он в сторону зала.

Рядом с матерью чернела кудрявая голова главврача городской больницы Иосифа Марковича Гольдмана. Скрестив руки на груди, он метал сердитые взгляды в сторону пустующей кафедры и на своего “непутевого” сына Соломона, сидевшего в первом ряду.

– А Соло почему не с нами? – поинтересовался Антон, хотя и так было понятно – Соломон Гольдман если и попадет на скамью подсудимых, то уж точно не за прогулку по режимному объекту.

По правую руку от Соло развалился полноватый брюнет в коричневой тройке с галстуком. Туфли, часы, очки, портфель, как и все прочее, выдавали в нем человека не среднего достатка. Улыбка гурмана сияла на его пухлых губах, словно не суда ожидал он, а шикарного банкета.

– Нам бы такого адвоката, – шепнул Антон, прикрыв рот ладошкой, – давно бы кофе в Маке пили.

– Ну да, – ухмыльнулся Кирилл. – Нас троих в одну камеру посадили. Утром проснулся, ни его, ни Глеба уже нет.

– Жалеешь, что вступился за Соло в Тоннеле?

Ким мотнул головой.

– Ненавижу ксенофобию. Унижать человека из-за национальности – фашизм.

Отсутствие Глеба в зале суда выглядело логичным: Абрамов хоть и вор, но платить по счетам умеет. ФСБ, конечно, ему не по зубам, а вот полиция, прокуратура – его вотчина. Теперь понятно, почему там, у Тоннеля, в присутствии офицера спецназа Абрамов отморозился, когда Глеб ему напомнил о договоре. Он всего лишь ждал выгодного момента, чтобы наградить предателя.

В памяти вновь всплыла картина ареста, и Антон скривился, как от зубной боли. Вспомнились обезьянник СИЗО, признание Глеба в предательстве, его больная мать. И в сотый раз представил себя на его месте…

Нет, не получается. Стандартная ситуация ложного выбора. Пахать на трех работать, занять денег у друзей и знакомых, взять кредит в банке, продать почку – чего не сделаешь ради здоровья матери! Но предавать друзей…

– Откуда информация?

– От Жанны, – улыбнулся Ким сквозь зубы.

Краска ударила Антону в лицо.

– Как! У тебя была Жанна?

– Да не парься, – успокоил друга Ким, уловив флюиды ревности. – Она хотела с тобой встретиться, но ей отказали.

– Понятно, – выдохнул Антон. – Ну и что, как там на воле?

– Полный трэш. – Ким покосился на стоящего у дверей охранника, и зевнул для вида. – Короче, не знаю как, но твой код сработал.

Забыв о предосторожности, Антон вскочил на ноги и едва не ударился лбом в бронированное стекло. Все, что окружало его в этот миг: зал суда, конвой, камеры, кафедра, стеклянная будка, – словно перестало существовать. Он снова стоял за пультом управления в аппаратном зале Тоннеля, впившись глазами в таймер, ведущий обратный отсчет. Им не хватило несколько секунд, несколько бесконечно долгих секунд, чтобы увидеть то, чего никто из жителей этого мира не видел, и что изменило бы жизнь всей планеты. Новый, не тронутый коррозией зла, мир. Отважные колонисты, построившие совершенное общество, создавшие фантастические технологии, и среди них его дед, полковник Громов…

– Кто вышел на контакт?

– Ты сядь, – усмехнулся Ким, – а то упадешь… Дикари какие-то. Несколько тысяч. Остановились в ущелье у дамбы. Притащили с собой идола – Золотую Бабу, фокусы разные показывают.

– Та-а-ак… – Антон медленно опустился на скамью.

В памяти всплыли детали разговора с профессором Плетневым. На той стороне Тоннеля колонистов встретило потерянное в истории племя – чудь белоглазая. И теперь они, а не создатели ЭДЕМа явились посланниками Нового мира. Но почему? В чем смысл их возвращения?

Шарада не поддавалась разгадке.

Антон смотрел перед собой немигающим взглядом, покусывая нижнюю губу. Не такого результата ожидал он от операции. Да и профессор ничего про участие в эксперименте чудинов не говорил.

– И чего хотят эти… дикари?

– Кто их знает, – дернул Ким плечом. – Бивень с ними договор заключил – разрешил молиться своим богам. Говорят, не за бесплатно.

– Кто бы сомневался, – зло ухмыльнулся Антон. – Это все новости?

– Все, – кивнул Ким. – Ну, разве еще туман…

– А что, туман?

– Какой-то он не настоящий. Пришел вместе с дикарями, и уходить не собирается. Из-за него связь в округе пропала. Радио слыхал? Это колокола по городу развешали и старые записи крутят.

Антону вдруг остро захотелось на волю. Вот прямо сейчас, сию же минуту. Выйти из зала суда и сразу в лагерь, к чудинам. Если они оттуда, значит должны знать про ЭДЕМ. Не могут не знать!

– Да, забыл, – прошептал Ким, увидев, как оживились участники процесса. – Жанна с их вождем задружилась. Прикинь, он обещал нам помочь.

– Как? – нахмурил брови Антон.

– Не знаю. Болтала про какую-то инициацию…

– Встать, суд идет! – прозвучал звонкий девичий голос, и в зал вошел невысокий пожилой мужчина, одетый в черную мантию.

Он опустился в кресло с высокой спинкой, ударил судейским молотком и объявил о начале судебного заседания.

По мере того как судья зачитывал обвинение, ширилась улыбка на лице Антона. Всех четверых (про Глеба и Жанну даже не вспомнили) обвиняли в проникновении на охраняемый секретный объект. Максимум, что им грозило, это пятнадцать суток ареста или штраф.

Когда дошло дело до объяснений, первым к трибуне пригласили Соломона Гольдмана.

Выслушав предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний, Соло изложил свою версию событий той ночи. Да, ходили с друзьями в поход; оказались в районе дамбы, решили посмотреть, что там; нашли какой-то заброшенный туннель, через который, сами того не зная, попали на секретный объект.

– Большое спасибо родной полиции, что не дала умереть в этой жуткой пещере, – завершил Соло свое выступление, приложив руку к сердцу.

Последние слова прозвучали как скрытая издевка, и судья бросил хмурый взгляд на ответчика. Но за его спиной маячила скучающая физиономия адвоката и Соло разрешили сесть на место.

Слово дали Киму, и он прямо из аквариума рассказал ту же историю: отдыхали, случайно нашли туннель, оказались на секретном объекте. На вопрос, как получилось так, что его брат едва не погиб, ответил: Борис полез в щит, чтобы открыть врата, но попал под высокое напряжение. И это было правдой. Не сказал Ким (а судья не стал уточнять) лишь то, какие врата собирались они открыть.

Когда наступила очередь Антона, судья вдруг принялся листать дело и переговариваться о чем-то с секретарем.

– Громов Антон Андреевич, – произнес судья, глядя в раскрытую папку с делом.

– Да, ваша честь, – Антон встал со скамьи.

– Почему сменили фамилию?

– А какое это имеет отношение к делу?

– Дело в том, что запись о перемене фамилии в архиве паспортного стола отсутствует.

– Понятно, – зло усмехнулся Антон. – Рассмотрение дела откладывается на неопределённый срок.

– Почему же? Личность вашу подтверждает свидетельство о рождении. Пока не будет найден утерянный документ, вы будете проходить по делу как… Филипенко Антон Андреевич. Вам понятно это процессуальное требование?

– Понятно, – недовольно буркнул Антон.

Соло словно змея ужалила. В его широко раскрытых глазах читалось неподдельное возмущение. Антон улыбнулся: раскрой он эту маленькую семейную тайну в другое время и в другой обстановке, никто бы внимания не обратил. Но здесь, в суде, информация о перемене фамилии прозвучала как обвинение в лжесвидетельстве.

– Итак, что вы можете сказать по сути предъявленного вам обвинения?

– Согласен.

– С чем вы согласны?

– С обвинением.

– Да, но сначала суд должен выслушать ваше объяснение.

– А что объяснять? Парни… предыдущие ответчики уже все сказали, добавить мне нечего. Только зря ваше время займу.

– Ничего, мы потерпим.

– Хорошо, – пожал Антон плечами и начал с того, как накануне майских праздников ему в голову пришла идея сходить в горы.

Дальше всё, как договаривались заранее, на случай провала операции. Только однажды ответчик позволил себе выдать чуть больше: мол, о входе в Тоннель узнал из компьютерной игры.

– И каким образом?

– Не знаю, – развел руками Антон. – Как-то так совпало… Там замок был, а под ним дамба. За дамбой – вход в туннель. Вот я и подумал: вдруг у нас на плотине так же?

Судья немного помолчал, опершись щекой на кулак. Потом взял в руки папку и приподнял над столом.

– Значит, это была игра?

– Ну, да. Можно сказать, квест.

Глубоко вздохнув, судья сложил в стопку дела и поправил на груди мантию.

– Садитесь, Филипенко. Если выступающих больше нет…

– Ваша честь! – поднялась с места секретарь. – В деле Громова… простите – Филипенко, появился новый свидетель. Он готов сообщить суду неучтенные следствием факты.

Девушка подошла к кафедре и протянула судье листок бумаги. Несколько минут он пристально всматривался в документ, а затем обратился к секретарю:

– Пригласите свидетеля.

Открылась главная дверь и в зал судебных заседаний в сопровождении щегольски одетого молодого человека вошел Глеб. Парни в “аквариуме” тревожно переглянулись, а Соло чуть шею не свернул, провожая изумленным взглядом “свидетеля” и его спутника.

Щёголь подвел Глеба к трибуне, а сам занял свободное место в первом ряду.

Судья попросил свидетеля назвать свое имя, предупредил об ответственности и, держа перед собой бумагу, задал вопрос:

– Вы утверждаете, что 30 апреля этого года ответчик Филипенко, он же Громов, незаконно проник в информационную систему Солнечногорской плотины, что вызвало аварийную ситуацию, которая могла привести к затоплению города.

– Да, ваша честь, – хриплым голосом подтвердил Глеб, глядя куда-то в подножие кафедры.

– Также в вашем заявлении говорится, что подтвердить ваши слова может ответчик Гольдман.

Не успел Глеб ответить, как вскочил адвокат Соло и, сильно картавя, выкрикнул:

– Ваша честь, позвольте заявить протест! Это заявление – наглая ложь, которая не имеет отношения к моему подзащитному, и не может быть предметом рассмотрения в рамках настоящего дела.

– Протест отклоняется, – отразил судья эмоциональный выпад. – Суд принимает к рассмотрению все заявления. – Затем обратился к Глебу: – Надеюсь, вы понимаете всю серьезность выдвинутых вами обвинений.

Судья сделал паузу, ожидая ответа, но Глеб молчал. Словно надломленный камыш стоял он посреди зала, опустив плечи и понурив голову. Десятки удивленных, любопытных, рассерженных глаз смотрели на него, и только адвокат сверлил взглядом тщедушную фигуру щеголя. Тот, казалось, не проявлял интереса к происходящему, но было видно, что между ним и Глебом существует незримая связь.

Характер этой связи Антон хорошо понимал: наверняка, это шнырь Абрамова, посланный следить за Глебом, чтобы тот не сорвался с поводка. Но жалости к другу не было. Там, на нарах, в минуты тяжких раздумий он пытался найти оправдание его поступкам и у него это почти получалось. Попроси Глеб прощения в тот момент, он бы с радостью обнял его и никогда бы не вспомнил ни обманутого доверия, ни сорванной операции, ни тюремных мытарств.

Здесь, в зале суда, его обуревали другие чувства.

Конечно, Глеб говорил правду: это он, Антон, создал трояна и внедрил в систему управления дамбой, поставив город на грань катастрофы. Но, не сделай он этого, люди никогда бы не узнали, что находится там, по ту сторону Тоннеля. Да, все оказалось не так просто, но это всего лишь первый шаг в новое светлое будущее для всего человечества.

“Тот, кто не видит цели, смысла в пути не увидит”…

– Можете быть свободны, – нарушил тягостное молчание бесстрастный голос судьи. – Ваше заявление будет приобщено к делу.

Стук церемониального молотка разнесся по залу, и суд удалился на совещание.

– Иуда, – гневно прошипел Ким, глядя в спину уходящему Глебу. – Знал бы, какое он г…о, я бы в колодце его разукрасил по полной.

Неподъемная тяжесть придавила Антона к скамье: стыд за предавшего друга и страх за мать – выдержит ли ее сердце, если дело примет иной оборот. Все это время он беззвучно шевелила губами, бросая на сына скорбные взгляды. По ее черному платку и неестественно бледному лицу догадался – мать пришла в суд прямо из церкви. На Страстной она всегда строго постилась, а в пятницу – крошки в рот не брала. Одно успокаивало – рядом с ней главврач городской больницы.

Тяжкий вздох вырвался из груди. Антон наклонился, положив сцепленные в замок руки на колени, и задержал дыхание. Обычно, это помогало справиться с волнением, отрезвляло от сумятицы мыслей. А ясная голова нужна сейчас как никогда.

Что бы ни случилось в суде, главное происходит не здесь. Там, у подножья Силтау, в этот момент начинается Великая история. И племя чудинов – всего лишь прелюдия к ней. Но об этом пока никто в мире не знает. Только он, Антон Громов.

И больше никаких Филипенко!

Хватит унижаться и юлить, пытаясь выторговать у прогнившей системы несколько лет позорной рабской жизни.

Антон резко выпрямился и кинул острый взгляд на судейскую кафедру.

– Встать! Суд идет.

Именем Российской Федерации судья огласил текст постановления: за совершенное административное правонарушение, назначить всем троим наказание в виде штрафа в размере 70 000 рублей и освободить находившихся под стражей из зала суда.

Слезы потекли по лицу матери и она согласно закивала, не обращая внимания на сухие юридические формулировки, которые продолжали звучать с высоты судейской кафедры. Слушая их, отец Соло хмурился, сжимая в руках спинку стоящего перед ним стула, а адвокат недовольно кривил губы, закатывая глаза в потолок.

Последний абзац судья прочитал таким же монотонным голосом:

– В связи с оказавшимися в распоряжении суда новыми фактами, дело Филипенко Антона Андреевича (“Громова!”, – весело поправил Антон) передается в уголовное производство, а сам он помещается под стражу в изолятор временного содержания Ленинского района Солнечногорска. Подсудимые, вам понятно постановление суда?

– Да, ваша честь, – отозвались Соло и Кима.

– Филипенко, вам все понятно?

Антон молчал. Он смотрел в окно на матовую пелену тумана, льнущую к стеклу, и думал: почему здесь, на скамье подсудимых он, а не Абрамов? Где та самая хваленая справедливость о которой кричат из каждого утюга? Коррупция – зло, Абрамов – вор, закон – один для всех. Какое звено в этой логической цепочке лишнее?

– Филипенко, еще раз спрашиваю: вам понятно постановление суда?

Во рту у Антона пересохло и он просипел:

– Не понимаю…

– Вам что, переводчик нужен?

– Скорее, священник, – грустно улыбнулся Антон и тут же обернулся на мужской крик: – Доктора, позовите доктора!

На руках главврача лежало обмякшее тело матери. Лицо у нее стало белое как полотно, голова запрокинута, тонкие руки безвольно повисли. Секретарь схватила бутылку с водой и кинулась на помощь.

Не помня себя, Антон рванулся к дверям.

– Мама! Мама! – кричал он, толкаясь плечом в стекло. – Выпустите меня, у нее сердце больное!

– Подсудимый, прекратите нарушать порядок! – попытался успокоить Антона судья, но тот продолжал атаковать двери “аквариума”.

Неожиданно дверь поддалась и буян вывалился наружу, прямо в руки конвоя. Его тут же повалили на пол, чтобы надеть наручники, но Антон взревел: “Пустите!”, и дернулся так, что свалил оседлавшего его конвоира.

Подняться не получилось. Первый удар дубинкой пришёлся по спине, от второго скрючило ноги. Потом лупили еще и еще, пока от боли не перехватило дыхание.

– Мама, прости… – прохрипел Антон, лежа на полу с заломленными за спину руками.

Щелчок, и железные обручи сковали запястья. Конвоиры подхватили Антона и поволокли к выходу. Он хотел оглянуться, но рука на затылке гнула к земле.

В холле их догнала помощница судьи и протянула тоненькую папку.

– Копия постановления для Филипенко.

В открытом дверном проеме Антон увидел мать – она сидела между Соло и его отцом со стаканом воды в правой руке. Другой – пыталась прикрыть прореженные сединой волосы упавшим на плечи платком.

– Спасибо, – улыбнулся Антон через силу.

Превозмогая боль в вывернутых руках, он семенил по коридору, непрестанно спотыкаясь. На заднем дворе уже стоял заведенный автозак. Снова холод “покойницкой”, гром ключей и перебранка конвоиров. Будто и не было никакого суда, только боль в теле и пустота в голове.

Хотел воспроизвести картину случившегося – бесполезно. Нити прошлого рвались легко, как паутина. Будущее – скрывалось в тумане. Время остановилось.

Глава 7. Жанна

Шоссе, соединяющее город с федеральной трассой М5, отремонтировали сравнительно недавно – пару лет назад. Даже в такой туман, как сегодня, можно было смело держать восемьдесят километров в час – ни одной колдобины. Майер лично следил за тем, чтобы подрядчик не экономил на материалах и времени.

Тендер как всегда выиграла дорожная фирма “Севан”, – ее директор ходил в друзьях у Абрамова. Стоило больших трудов объяснить бригадиру, смуглому коренастому носачу в кепке-аэродроме, чем эта дорога отличается от прочих. Для верности пришлось соврать, мол, скоро сам губернатор в Солнечногорск приедет.

Собравшись в сторонке, дорожники долго о чем-то спорили, оживлённо жестикулируя. Потом бригадир подошел с решительным видом и заявил:

– Будит, начальник, тибе дарога. Не дарога – мечта! Только губернатор скажи – “Севан” делал, дагаварились?

Сто километров “мечты” обошлись мэрии в два годовых бюджета: только на откаты Абрамову ушло едва ли не половина. Майер в этих схемах не участвовал. Но мэр по своей инициативе открыл на его имя счет в кипрском банке и исправно перечислял туда процент от каждой сделки.

Дорога и вправду получилась на славу. Если бы не утренний скандал с дочерью, можно было расслабиться и просто следить за тем, как машина летит сквозь подкрашенную светом фар дымку тумана.

Так сильно они еще не ссорились.

В ночь на первое мая неизвестные совершили хакерскую атаку на плотину и шлюзы закрылись, возникла угроза затопления города. Мэр метался по кабинету как зверь в клетке, звонил начальникам городских служб, матерился и грозил “в асфальт закатать”, если дамбу прорвет. Слава богу, всё обошлось.

В четвертом часу Абрамову позвонили на мобильный. За время звонка он не проронил ни слова, а только играл желваками и буравил взглядом пространство. Потом сделал отбой, скомандовал заму: “Остаешься за меня”, и уехал.

На рассвете сам вышел на связь.

– Знаешь, где твоя красавица? – Голос у него был усталый, но довольный. – Дуй в СИЗО, папаша, только не забудь взять с собой адвоката. С ментами договорился… Если что, я в “Соснах”. Ты тоже отдохни. Первое мая всё-таки.

В черном кожанном костюме, измазанном грязью и известью, с растрепанными волосами, но ужасно счастливая – такой увидел дочь Майер в обезьяннике. Упрекать не стал – бесполезно! Только спросил, когда садились в машину:

– И где ты была?

– В Тоннеле, – гордо ответила она и, обессиленная, откинулась на спинку кресла.

Отдохнуть не получилось – утром приполз туман, а вместе с ним появились дикари с Золотой Бабой, и все события той ночи отошли на второй план. Майер окунулся с головой в работу, и на время потерял дочь из виду.

А сегодня утром она заявилась. Поздоровалась, как ни в чем ни бывало, и поднялась к себе в детскую. Заглянув в комнату, Майер увидел на кровати открытый чемодан и стопку аккуратно сложенных зимних вещей.

– В Арктику собралась? – улыбнулся он. – На улице плюс шестнадцать.

– На всякий случай, – уклончиво ответила Жанна, доставая пестрый шерстяной свитер из гардероба. – Там может пригодиться.

– Там, это где? – насторожился отец.

– Там, где нас не найдут.

– Так-так-так, – Майер распахнул дверь и встал на пороге. – И как это понимать?

– Соло приходил, – повернулась Жанна к отцу. – Рассказал про суд… Антона не отпустили.

– И что теперь?

– Теперь его могут посадить на пятнадцать лет.

– И ты как жена декабриста собираешься ехать за ним в Сибирь?

– Ты же нам не поможешь? – посмотрела она с мольбой, прижав свитер к груди.

– Чем я могу помочь? Организовать побег?

Дочь надулась и принялась нервно шарить по полкам гардероба.

– И все же, могу я знать, что ты задумала? – Майер опустился на пуфик у косметического столика.

– Я говорила с вождем… – Жанна схватила блузку и бросила на кровать.

– С кем? – от неожиданности Майер охрип.

– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, о ком я.

– Конечно, знаю. Но как вы с ним…

– Раиса Четина – ваша сотрудница, между прочим – организовала нам встречу.

– И… что он тебе сказал?

– Не только мне – всем девочкам из ведьминской школы…

– Ведьминской? – глаза у Майера округлились.

– Ты как маленький, честное слово, – усмехнулась дочь. – Будто не знал, что у вас в штате дипломированный экстрасенс и таролог.

– И что вам наплел этот… вождь?

– А тебе зачем? Ты же ни в Бога ни в дьявола не веришь… Ну хорошо, – не выдержала Жанна тяжелый отцовский взгляд и присела на краешек кровати. – Есть такая тема – магия поступка называется. Это когда тебе нужно, чтобы люди сделали, чего не хотят. Ну или не могут, понимаешь?

Майер молча помотал головой.

– А-а-а! – зарычала Жанна, приподняв растопыренными пятернями распущенные волосы. – Что тут непонятного? Просто делаешь все по магическому фэншую и твое желание исполняется. Андэстэнд?

– Понятно, – усмехнулся отец. – Чики-брики, и все готово.

Жанна обиженно насупилась и принялась рыться с чемодане.

– Ну ладно, ладно. Допустим, сработает, что тогда? Какое у тебя желание?

– Ты знаешь… Чтобы Антона отпустили.

– М-да, – почесал Майер макушку.

– Лучше бы я тебе не говорила. Фома неверующий.

– Вера тут ни при чём, – серьезно посмотрел отец. – Это все из области психологии. Или психиатрии… Хорошо, отпустят твоего друга, потом что, в бега? Сибирь, Аляска, может быть, Гренландия?

– Великая Мать путь укажет.

В комнате будто холодом повеяло. Дочь стояла спиной, но Майеру показалось, что он слышит голос переводчицы из отдела кадров. Совладав с волнением, произнес как можно весомее:

– Ты. Никуда. Не пойдешь. Я не разрешаю.

– Это почему? – усмехнулась Жанна.

– Ты не знаешь, кто эти люди и что из себя представляют.

– Ну да! Сектанты, мракобесы, детей по ночам кушают.

– Прекрати! – крикнул он, вскочив на ноги. Заметив испуг в глазах дочери, взял себя в руки, подошел, схватил за плечи и прошептал словно в горячке: – Они уже не люди давно. Не из нашего мира, понимаешь?

– Ага, инопланетяне, – выпучила Жанна глаза. – Люди как люди, не хуже других. Уж точно лучше абрамовской кодлы.

– Что? – Горячая волна ударила в голову и ладони разжались сами собой.

Он знал, как к нему относятся друзья дочери – все они принадлежали к молодежному крылу оппозиции. В их черно-белом мире Абрамов был главным злом, а все, кто хоть как-то с ним связан – приспешники зла, “абрамовские холуи” или “кодла”. Майер, как первый заместитель мэра, имел у них титул серого кардинала и демиурга преступных дел Абрамова.

Жанна примкнула к ним из чистого любопытства: среди всех студенческих тусовок выбрала самую яркую. Это никак не повлияло на ее отношения с отцом, который, после ухода из семьи матери, был самым близким ей человеком. К тому же прекрасно знала – должность первого заместителя главы Солнечногорска та еще каторга.

– Пап, тебе что, плохо? – Испугавшись, Жанна схватила отца за руку. – Прости, я не хотела…

– Все нормально. – Майер сделал глубокий вдох через нос и потер ладонью покрасневший лоб. – Хотя, какой там…

Он весь осунулся, медленно опустился на пуфик и с грустью посмотрел на дочь.

– Я так понимаю, решения своего ты не изменишь…

– Инициация назначена на завтра, – возилась Жанна с молниями на чемодане. – Приходи, если хочешь, к пещере Шамана, сам все увидишь.

Закончив с багажом, она повернулась и их взгляды встретились.

– Пообещай, хотя бы, вернуться домой, если у вас… у них ничего получится, – произнёс Майер ослабевшим голосом.

Жанна подошла к отцу, присела на корточки и положила ладошки ему на колени.

– Не переживай, пап, – посмотрела она ласковым котенком, – я уже не маленькая.

Майер тяжело вздохнул и поцеловал ее в лоб. Каждый имеет право на ошибку. Но боже мой, как же мучительно трудно признать это право за тем, кто тебе дорог!

Жанна чирикнула: “Все, папуль, пока”, подхватила чемодан и вышла из комнаты. Почему-то именно этот момент, а не то, как фигура дочери растворяется в окутавшей сад дымке, стоял сейчас перед глазами.

Майер вырулил на заправку – с туманом в городе начались проблемы с топливом – и, притормозив у колонки, заглушил мотор. Пока прибор отсчитывал литры, присмотрелся к минивэну, припаркованному на стоянке. Это был транспорт СФИНКСа – охранного агентства, куда Абрамов собрал своих старых дружков. Фары выключены, в салоне темно, – что они здесь потеряли?

“Застолбили заправку, чтобы в область не мотаться”, – сделал вывод Майер.

С полным баком автомобиль побежал веселее. Давно рассвело. Силуэты кустов и деревьев, стоявших по бокам шоссе, мелькали за окном. Очертания леса едва проступали сквозь пелену тумана, возвышаясь по обе стороны дороги сплошной стеной. Иногда лес отступал, и возникало ощущение невесомости – настолько ровным было асфальтовое покрытие. Пора уже подумать о деле – вечером позвонил мэр и попросил свозить “камушки” на оценку к специалисту. Но мысли снова вернулись к дочери.

Проблемы начались еще до рождения Жанны.

С ее матерью они познакомились на фуршете в честь первого срока Абрамова. Звезда модельного бизнеса, белокурая и грациозная бестия, она громко смеялась, когда подвыпивший Майер пытался изобразить на салфетке принцип теории вероятности. А утром он нашел ее у себя в постели.

Расписались после того, как девушка забеременела. Было много слез, крика и битой посуды, угроз напиться таблеток и выброситься в окно. Но увидев размер зарплатного счета будущего супруга, пообещала не делать аборт.

На следующий день после родов “мамочка” перевязала груди. Взывать к материнским чувствам не стал – диеты, фитнес, светские тусовки были единственным смыслом ее жизни. Пришлось нанять малышке кормилицу.

Около года жили более-менее нормально. Майер днями мотался по службе, оставив дочь на попечение прислуги. Жена не вылазила из салонов красоты и фитнес-центров, еженедельно устраивая шопинги и девичники. Скоро денег ей стало не хватать, начались скандалы. Чтобы успокоить супругу, отдал ей абрамовскую карту и коды.

Зря он это сделал.

Почувствовав вкус больших денег, жена поначалу порхала веселой стрекозой, ласково называя мужа папочкой, пока не поняла, что тому не нужны ни Дубаи с Канарами, ни тайские, ни египетские курорты. Нарвавшись пару раз на решительный отказ, она собрала свой гардероб от европейских брендов и, оставив отцу трехлетнюю дочурку, рванула с молодым любовником на новеньком мерсе в погоню за феличитой.

Искать ее Майер не стал. Хотел заблокировать карту, но в последний момент передумал – пусть пользуется. Хотя по характеру жены знал – не вернется. Только однажды, когда дочери исполнилось четырнадцать, совершил со счета транзакцию – оплатил учебу в элитной американской школе.

Жанна росла в окружении домработниц и гувернанток. В тринадцать принялась хамить, обвиняя отца в том, что разрушил семью и лишил ее нормального детства. Тот оправдываться не стал, а предложил ей поехать пожить у матери: год назад она прислала на электронку сообщение с берегов солнечной Флориды.

Предвидя проблемы, Майер нашел в Майами частную школу с полным пансионом, чтобы в случае чего дочери было куда вернуться. Оставшиеся до отъезда месяцы Жанна ходила как шелковая – не верила своему счастью.

В аэропорту они долго стояли обнявшись у входа в терминал.

– Папочка, миленький, прости! – шептала Жанна, прижавшись к отцовской груди мокрой от слез щекой. – Я обязательно вернусь, вот увидишь.

– Знаю, дочь, – гладил он волнистый каштан родных волос, а сердце съедала тоска: он, конечно, плохой отец, но и мать не подарок.

Жанна поняла это через месяц жизни в доме матери. Та как раз завела себе нового любовника – молодого аргентинского мачо. Они постоянно ссорились из-за денег, которыми мать снабжала ухажёра. Парню все время не хватало и он картинно бранился и хлопал дверью, чтобы вернуться на следующий день с глазами побитого пса.

После очередной сцены, Жанна бросила в сумку свой гардероб и переселилась в кампус, где у нее была пусть небольшая, но уютная комнатка с личным компом и душем.

Мать несколько раз звонила, уговаривала вернуться. Потом приехала сама, долго и нудно плакалась, какая она несчастная, что Матиас ее не понимает, и что она давно бы его выгнала, но в ее возрасте…

– Зачем ты мне все это рассказываешь, мама? – прервала ее Жанна.

– Как, зачем? – захлопала мать слипшимися от слез искусственными ресницами. – Мы же подруги, разве не так?

Через четыре года Жанна вернулась в Россию. От прежней взбалмошной девчонки с косичками не осталось и следа. Широкая улыбка, лицом и статью вся в мать, и только ямочка на подбородке отцовская.

Майер выпросил у мэра неделю и они провели ее вместе: пили чай с блинчиками, гуляли по городу, сидели в кафешке на берегу озера. О матери почти не говорили, больше про школу и новых друзей, про бескрайний океан и ужасные торнадо, строили планы на будущее.

Только однажды Жанна замолчала, а потом сказала с болью в голосе, внимательно глядя в глаза:

– Не обижайся на нее, ладно? Она такая, какая есть, другой мамы у нас не будет.

– Хорошо, – улыбнулся отец, – как скажешь.

Оказывается, дочь не только выросла, но стала рассудительнее, мудрее. И где оно, пресловутое влияние запада?

– Ты не против, если я буду жить отдельно?

Майер улыбнулся, вынул из кармана ключи и положил на кафешный столик.

– Сходи, посмотри квартиру. Понравиться, живи сколько хочешь.

Жанна взяла отцовскую ладонь и приложила к щеке.

– Люблю тебя…

Неожиданно впереди, с правой стороны дороги, зашевелился куст. Не успел автомобиль поравняться с ним, как тот принял очертания огромный летучей мыши и взмыл вверх, растворившись в тумане. Майер ударил по тормозам и сдал обратно. Припарковавшись на обочине, заглушил мотор и долго сидел в салоне, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в редкие силуэты деревьев. Потом вышел из машины и, озираясь по сторонам, направился к месту, где заметил необычный “куст”.

Он с трудом преодолел кювет, заросший не по-весеннему буйной травой, и побрел по полю, раздвигая руками колючие и острые стебли. Через несколько шагов впереди появился каменный выступ – гранитная плита, выходящая под наклоном из-под земли. Майер остановился – в теплом и сыром воздухе ему почудились смердящие тона. Он с тревогой оглянулся – машина стояла там же, у обочины, со включенными фарами. Осторожно, словно по минному полю, стал приближаться к выступу. С каждым шагом неприятный запах усиливался. Пришлось вытащить из кармана платок и закрыть нижнюю часть лица. Подойдя вплотную к гранитной глыбе, он застыл в изумлении.

Словно на разделочном столе мясника, на камне лежали растерзанные человеческие останки. Оголенные от плоти ребра безобразно торчали вверх, внутренности отсутствовали. Вместо головы и кистей, кровавое месиво. Ноги в горных ботинках и синих форменных брюках целы, но неестественно вывернуты.

Майер склонился над трупом, чтобы разглядеть шеврон на залитом кровью рукаве куртки, и в тот же момент отшатнулся в рвотном позыве. Продираясь к машине сквозь колючие заросли, старался не дышать, но смердящий запах гнался за ним до самой дороги. Кое-как выбрался на обочину, сорвал испачканную блевотиной куртку и с отвращением бросил на землю. Трясущимися руками достал из салона бутылку с минералкой, долго полоскал горло, оставшуюся часть вылил себе на голову. Только потом сел за руль и, потянувшись носом к ароматизатору, сделал глубокий вдох.

Прошло несколько минут, прежде чем волнение улеглось, стало легче дышать. Но ужасающая картина все еще стояла перед глазами. Благодаря сохранившимся деталям одежды, Майер догадался: там, на плоской каменной глыбе, лежит труп пропавшего несколько дней назад офицера МЧС.

Глава 8. Профессор Шмидт

Дом профессора Адольфа Францевича Шмидта стоял на отшибе затерявшегося в лесу небольшого поселка. Когда-то здесь располагалась база геологической экспедиции, занимавшейся разведкой полезных ископаемых в окрестностях Солнечногорска. В девяностые экспедицию расформировали, а здания скупил дачный кооператив.

Профессор Шмидт будто предвидел такой исход: еще в перестройку, организовал на территории базы Музей Камня и на правах директора выбил себе квартиру – двухэтажный дом с мансардой, где в лучшие годы жили вахтовым методом геологоразведчики. Это помогло пережить трудные времена: когда повсюду прокатилась волна сокращений, и экспедицию расформировали, профессор Шмидт продолжал возиться со своими камнями, о которых знал практически все.

Геологию он любил страстной, всеохватывающей любовью, посвящая ей не только научные статьи и монографии, но каждое мгновение своей жизни. Жена, которую он умудрился найти в молодости, шутила, что попала в плен к Горному Королю. Кроме обычных семейных хлопот, она выполняла роль секретаря – вела переписку мужа с издательствами, составляла графики экскурсий. А их с каждым годом становилось все больше.

Самый простейший минерал в описании профессора обретал свою историю и родословную, путешествовал во времени и пространстве, представал перед восхищенными взорами экскурсантов то свидетелем зарождения жизни на земле, то орудием первобытного человека, то строительным материалом советских пятилеток. Он знал не только свойства камней, но и то, например, в каком городе Южного Урала добывали мрамор для храма Христа Спасителя, каков суммарный вес алмазов в Большой короне Российских Императоров, что написано на “Персте Аллаха”, рассказ о котором профессор непременно заканчивал монологом Чацкого из “Горе от ума”.

В нулевые про Адольфа Францевича вспомнили, – наградили медалью за преданность профессии и даже пригласили на должность преподавателя в областной университет. Сославшись на возраст, он отказался. На самом деле, не мог себе представить, чтобы его детище, в которое он вложил душу и тридцать лет жизни, досталось кому-нибудь другому. А еще хуже – попало в руки дачного кооператива: уникальная коллекция камней наверняка пошла бы на свалку или стала фундаментом еще одного щитового коттеджа.

Майер любил чудаковатого старика и его супругу. Детей у них не было, и он иногда навещал их, снабжая продуктами, чем сильно смущал профессора и радовал “бабушку Марту”. Она всегда звала его по-родственному – Степушка.

– Опять за свое? Что еще за “Степушка”? – выговаривал супруг. – Вы уж простите старуху, отвыкла от этикета в этом медвежьем углу, – оправдывался сконфуженно.

– Ой, и правда, – виновато улыбалась бабушка Марта. – Степан Леонидович, не обижайтесь, я не со зла, исключительно “по глупости женского ума”. – И через пять минут: – Вы какой мед к чаю предпочитаете, Степушка, липовый или гречишный?

Майер, конечно, не обижался, и даже находил забавным наблюдать за этим подобием ссоры, в которой, как ни странно, проявлялась нежная привязанность старичков друг к другу. Уезжал от них всегда с легкой душой, согретый покоем и теплом этого дома.

“А всего-то и нужно”, – размышлял он над секретом гармоничных отношений супругов, – “не гоняться с тапком за чужими тараканами, а перестать их кормить своими придирками. Глядишь, тараканы сами собой разбегутся или в бабочек превратятся, как у Шмидтов”.

Но ужасная находка на трассе все испортила: рассиживаться и гонять чаи, когда в поле лежит труп офицера МЧС – сомнительное удовольствие. Проводного телефона в поселке давно нет. А значит, – показать артефакт профессору – пусть оценит, – поздравить бабушку Марту с наступающей Пасхой, и – обратно. Хорошо, что засек расстояние по счетчику пробега, – другого способа найти место происшествия не осталось.

Грустные мысли отвлекли от дороги и Майер с удивлением заметил, как мимо пронесся километровый знак с трехзначным числом. Он точно помнил, что поворот к поселку находится гораздо раньше. Пришлось развернуться и ехать “на ощупь”, пока не разглядел уходящую вправо полосу дороги.

Майер с удивлением всматривался в заросшую буйной зеленью ленту грунтовки – ощущение, что с зимы здесь никто не ездил. Крайние дома, выплывшие из тумана, стояли без света, калитки и ворота заперты. Мазда покачивалась на рытвинах и напряженно урчала, карабкаясь в гору. Если бы не эта сизая хмарь, дом профессора уже маячил бы в конце улицы. Но сейчас дальше двух метром ничего не видно. И никого, будто дачный сезон и не начинался.

“Не иначе всем поселком на пасхальную службу намылились”, – усмехнулся Майер; по образному выражению профессора Шмидта, на майские выходные здесь открывался “филиал Содома и Гоморры”.

Неожиданно впереди мелькнул и пропал огонек. Майер притормозил. Огонек появился еще пару раз и уже не гас. Он медленно покачивался из стороны в сторону, становясь ярче и увеличиваясь в размере.

“Светлячки”, – пронеслась в голове тревожная мысль.

Майер заглушил двигатель и вышел из машины. Светлячок заметно вырос и превратился в большое желтое пятно. На всякий случай дверь в салон оставил приоткрытой. Пятно остановилось и метнулось в сторону, превратившись в широкий электрический луч. В тот же момент стал виден силуэт человека – он шел вразвалку, светя перед собой большим фонарем. Майер вздохнул с облегчением и захлопнул дверь автомобиля.

– Кто здесь? – прорезал ватную тишину старческий голос.

– Здравствуйте! – крикнул Майер. – Я из района, к профессору Шмидту. Вы не знаете, он у себя?

– Где ж ему быть, – подошел к машине заросший щетиной дедок в камуфляже. – Он уж тридцать лет, почитай, как здесь обретается.

– А где остальные? – Майер захлопнул дверь и шагнул навстречу охраннику.

– Кто ж их знат, – от старика пахнуло перегаром. – Как затуманило, ни одного дачника в глаза не видел. Экскурсиев тож не привозили. Одни мы здесь с профессором.

– А бабушка Марта?

– Ну эт само собой. С нею трое нас, да еще Барбос, друг закадычный.

– Трое в лодке не считая собаки, – улыбнулся Майер.

– Не, лодок нету. Потому как до ближайшей воды километров десять будет, – кивнул в сторону собеседник.

– А как у вас со связью?

– А-а, кранты! – старик недовольно махнул рукой. – Сколько раз говорил директору: купите новую рацию, эта уже давно на ладан дышит.

– Да нет, рация тут не при чем… Ладно, не буду вам мешать.

– Ты этого, – остановил его старик, – не в службу, а в дружбу. Заедь к нашим на Герцена 34, скажи, пусть приедут связь наладят. Да и харч нормальный пусть привезут, – доширак этот уже в горло не лезет.

– Хорошо, заеду обязательно, – кивнул Майер и завел мотор. – Барбосу привет! – махнул рукой и Мазда поползла дальше, шелестя шинами по щебенке.

Только вырулив на стоянку для экскурсионного транспорта, заметил свет в окнах первого этажа профессорского коттеджа – он стоял чуть дальше музея, скрываясь среди ветвей старых сосен. К дому вела выложенная плитняком дорожка. Листья папоротника, обычно прущие под ноги, на этот раз пришлось раздвигать руками.

“Эдак скоро в пальмы превратятся”, – с удивлением касался Майер ладонями разлапистых зеленых лесенок.

Низенькая, по пояс, калитка легонько простонала, пропуская гостя в просторный двор с летней кухней и длинным столом под двускатным навесом – наследием геологической экспедиции. То тут, то там виднелись груды камней разной величины и формы. Резать камни в поисках причудливых узоров и фантастических пейзажей – любимое занятие профессора Шмидта в этой глуши.

По скрипучим ступенькам Майер поднялся на огороженную перилами и заставленную цветами в горшках веранду, подошел к двери и дёрнул за болтавшуюся на цепи фарфоровую ручку. Где-то в глубине дома прозвенел колокольчик и послышался резкий голос профессора:

– Бабушка, открой! Не видишь, я занят!

За дверью долго было тихо, затем раздались шаркающие шаги и старушечье ворчание:

– Ну конечно, он занят. А я, значит, бездельничаю. Тоже мне, барин нашелся.

Загремели ключи в замке, дверь на цепочке чуть приоткрылась и в образовавшуюся щель появилась половина лица бабушки Марты.

– Это вы, Федор? – щурилась подслеповатым взглядом хохяйка.

– Здравствуйте, Марта Рудольфовна. Это Майер, Степан. Извините, ради бога, что без предупреждения… Мне бы с профессором поговорить, если вы не против.

Двери закрылись, звякнув цепочкой, и тут же открылись нараспашку.

– Степан Леонидович! – подняла старческие дряблые руки бабушка Марта.

Майер приобнял старушку и протянул пакет с продуктами:

– Здесь фрукты и торт, Киевский, как вы любите. Это вам к празднику.

– Ой, да что вы! – всплеснула руками старушка и голос у неё дрогнул. – Спасибо вам большое, Степушка, добрая вы душа. Праздник-то какой – Пасха! Дожили, слава Тебе Господи!

– Если это Федор, пусть идет прочь, – раздался из глубины дома резкий голос профессора. – Все, закрыта лавочка, больше ни грамма у меня не получит.

– Адик, успокойся! Это Степушка с гостинцами к нам пожаловал… Ой, да что это мы на пороге-то стоим, заходите, заходите в дом. Устали, поди, с дороги… Тапочки вот оденьте… – суетилась старушка, запирая за гостем дверь.

– О-о! Степан Леонидович! – радостно воскликнул профессор, выйдя в коридор.

В полумраке прихожей худое гладко выбритое лицо его казалось сошедшим с полотен голландских мастеров эпохи Возрождения: глубоко запавшие глаза слабо поблескивали, блестящую лысину обрамлял легкий старческий пушок, переходивший на висках в бакенбарды. В испачканном разноцветными красками фартуке он сам напоминал художника, которого оторвали от мольберта.

Профессор остановился перед гостем и отчеканил, словно заправский дворецкий:

– Сте-пан Ле-о-ни-до-вич! – протянул он костлявую, но необыкновенно крепкую руку для приветствия. – Какими судьбами?

– Здравствуйте, профессор, – смущенно улыбнулся Майер. – Да вот, решил навестить вас перед праздником, гостинцев привез из города. Вы тут одни, как я вижу, без соседей. Да и экскурсий тоже нет.

– И не говорите, – горячо поддержал профессор, – что-то невероятное творится у нас в этом году, ей богу! За исключением Великого смога в Англии в 1952 году, история не знает столь продолжительного тумана. С Лондоном все понятно – там бедствие имело техногенный характер. Откуда взялась эта напасть в Уральских горах, ума не приложу. Я прекрасно помню сводку погоды – обещали солнце и плюс двадцать на майские выходные.

– Адик, не держи гостя в прихожей, – раздался из гостиной назидательный голос бабушки Марты.

– Ой, извините… – встрепенулся профессор и взял гостя за плечи. – Пойдемте, друг мой, пойдемте в зал, вы сейчас такое увидите!

Миновав коридор, они вошли в ярко освещенную гостиную. Прямо под люстрой с хрустальными подвесками, посреди старинного круглого стола, накрытого белой кружевной скатертью, на большом фарфоровом блюде расположилась пестрая горка из куличей и крашеных яиц. Запах свежей сдобы и пряностей, смешиваясь со смоляным духом деревянного дома, создавал неповторимый букет.

– Ух ты! Красота-то какая! – Майер шумно втянул воздух носом. – У вас, как я посмотрю, уже всё готово.

– Всё, да не всё, – вынесла бабушка Марта из кухни тарелку со свежими крашенками. – В кои-то веки собралась пасху сделать, а лавку к майским так и не открыли. А без творога какая пасха, так ведь? Прошу к столу, я вас сейчас экспериментальным куличом попотчую.

Майер изобразил бровями недоумение.

– Это она так кулич без крема и посыпки величает, – улыбнулся профессор, снимая фартук и садясь на стул. – Украшенный, видите ли, можно только на Пасху, а этот и накануне не грех.

Майер с удивлением заметил, как профессор поправляет выбившийся из-под рубашки крестик – не иначе жена заставила.

– Адик, может поможешь чайный сервиз принести, у меня не сто рук, – проворчала из кухни бабушка Марта.

– Сидите, профессор, я помогу!

Когда с сервировкой было закончено, бабушка Марта собственноручно разлила чай по чашка, а хозяин дома нарезал кулич.

– Вы, Степушка, не против, если мы вместе помолимся перед трапезой? – ошарашила бабушка Марта гостя.

Майер кивнул с глупой улыбкой и посторонился, чтобы не мешать церемонии.

– Патер ностер, кви ен целис, – начал профессор, произнося слова слегка нараспев.

Сколько они не виделись, полгода? И вот известный ученый, знающий о строении земли и ее истории столько, что ни в какую Библию не поместится, не просто позволяет супруге “это невинное суеверие”, но и принимает в нем прямое участие!

Старички молились так, будто и не было все эти годы в их семье молчаливого противостояния веры и неверия, прерываемого редкими всплесками прозелитизма от одной из сторон.

“Одно из двух: либо проповедь бабушки Марты подействовала”, – дивился Майер произошедшей метаморфозе, – “либо старческий маразм”.

Майер посмотрел в сторону камина, куда супруги устремляли благоговейные взгляды. Его мраморное обрамление напоминало античный портик с колоннами. Раньше по центру портика стоял бюст Вольтера, Майер хорошо это помнил. Но теперь там находилась икона Богородицы, выполненная в виде каменного барельефа. Мастер оставил края слэба не ограненными, слегка подрезав низ для устойчивости. По бокам располагались два бронзовых подсвечника в виде девушек с амфорами на головах, в них – фигурные красные свечи, едва тронутые огнем.

“Амен”, – произнесли супруги, завершая молитву, и все сели к столу.

За чаем Майер молчал и прятал глаза, не понимая, как себя вести. Раньше у них было много общих тем для беседы: они говорили о нуждах музея, о новинках экспозиции и об открытиях в мире геологии. Если и касались религии, то чисто в философском ключе. А фразу “Верую, ибо абсурдно” профессор употреблял не иначе как насмешку над новомодными геологическими гипотезами.

– Этот Моррис всерьез заявляет, что Земле не более десяти тысяч лет! Как вам это нравится? – искренне возмущался профессор, прочитав статью о молодой Земле в одном из научных журналов.

А что теперь? Теперь перед ним сидит совсем другой человек, не профессор Шмидт, а выживший из ума суеверный старикашка. Принять это факт Майеру было трудно, и он продолжал прихлебывать чай, ограничиваясь короткими похвалами в адрес выпечки бабушки Марты.

– Вижу, вы слегка удивлены, дорогой Степан Леонидович, – первым прервал неловкое молчание профессор.

– Честно говоря, да. Я и подумать не мог, что вы, профессор, с вашими знаниями, аналитическим умом…

Майер запнулся, подбирая подходящие слова, но профессор его опередил:

– Вы хотели сказать: поверил в Бога?

– Именно так. Но… Религия дело сугубо личное, и вы вовсе не обязаны…

Майер уже пожалел, что затеял этот разговор, можно ведь было сделать вид, что ничего не произошло. Но профессор, похоже, сам желал объясниться.

– Ваше удивление мне понятно, и, поверьте, если бы месяц назад мне кто-нибудь сказал, что я вместе с бабушкой Мартой стану красить яйца к Пасхе, – он положил руку на кисть супруги, и та ответила ему нежным взглядом, – я бы удивился не меньше вашего.

Профессор замолчал и сосредоточенно посмотрел на икону.

– Дело в том, – продолжил он мягким тоном, – что большую часть жизни я занимался наукой, и в своих убеждениях привык полагаться на экспериментально доказуемые факты. Бог, душа, ангел – физических параметров не имеют, следовательно, нет и объекта для исследования. Тем не менее, я всегда считал, что трансцендентные феномены вполне допустимы в философском дискурсе. Более того, этика и общественная мораль без идеи Бога – тонкая пенка на поверхности океана: подул ветер, поднялись волны, – и нет ее. Да, я не был религиозен. Но лишь потому, что научная картина мира меня вполне устраивала.

Профессор замолчал и пристально посмотрел на икону.

– Давайте угадаю: вашу веру в науку поколебало волшебство бабушки Марты, – улыбнулся Майер и взял с блюда кусок кулича.

– Вы недалеки от истины, мой друг, – старички переглянулись и бабушка Марта многозначительно кивнула. – Вы же знаете, что я не любитель всех этих… обрядов, церемоний. Мне и сейчас трудно представить себя на церковной службе. Я бы предпочел поклоняться Творцу в храме природы, – среди своих камней. Тем более, что именно они привели меня к вере.

– Любопытно, – Майер отставил от себя чашку и вытер губы салфеткой. – Они что, приняли подобие креста, а может быть… заговорили?

– В самую точку, Степан Леонидович. «Если они умолкнут, то камни возопиют».

– Не знал, профессор, что вы такой знаток Библии.

– Какой там, – махнул старик рукой. – Так, какие-то обрывки, то, что слышал в детстве от бабушки. Она у меня суровая католичка была: четки из рук не выпускала, на колени ставила, – розарий заставляла читать.

– Понятно теперь, откуда такое знание латыни… Однако, что с камнями, – что они вам «возопили»?

Супруги еще раз переглянулись и профессор развел руками:

– Вы вновь угадали, и это поразительно! Не трубным гласом и не хождением гор, а образом Девы Марии Господь привел меня к Себе.

На последних словах голос у профессора задрожал, он поднялся со стула и осенил себя крестным знамением. Майер стыдливо отвел глаза в сторону: признаки старческого маразма у великого ученого – зрелище не из приятных.

– Впрочем, к чему слова. Можете убедиться сами. – Профессор обогнул стол и подошел к камину. – Посмотрите на это чудо, друг мой, и не думайте, что старик Шмидт выжил из ума.

Словно пойманный на обмане мальчишка, Майер заерзал на стуле. Положение безнадежное: профессор уже «читает мысли», а значит находится в состоянии контролируемого помешательства. А это может повредить делу.

– Я весь во внимании. – Майер встал из-за стола и посмотрел на профессора.

– Знаете, как называется этот образ? – Старик не сводил глаз с иконы на камне. – Живоносный Источник. Его написали в память о чудесном источнике воды, который в пятом веке нашел в окрестностях столицы Византийский император Лев.

– Что же в нем чудесного? – Майер склонил голову набок и прищурился, всматриваясь в детали резного изображения. – Обычный каменный барельеф, неотшлифованный только. Неплохая стилизация под древность. Не пойму, что за порода… На мрамор не похоже.

Профессор торжествующе молчал и загадочно улыбался, заложив руки за спину.

– Вы это сами? Да вы настоящий художник, профессор.

– Адик, ну что же ты? – в голосе бабушки Марты прозвучали нотки упрека. – Расскажи уже Степану Леонидовичу, как все было.

– Хорошо, – кивнул старик. – Я только хотел, чтобы Степан Леонидович дал независимую оценку, так сказать. Вы правы, это не мрамор. Ситцевая яшма – жемчужина Урала. Найти ее в наших местах – само по себе чудо.

– Извините, профессор, мне кажется, это большая натяжка.

– А что есть чудо, друг мой? Нарушение естественного порядка вещей, не более. Но вы правы, настоящим чудом это не назовешь. Мало ли как этот камень здесь оказался. Вот если бы яшма на наших глазах превратилась в кварц или, скажем, в золото, тогда…

– Тогда бы вы были великим алхимиком, – не сдержал Майер саркастической улыбки.

– Пожалуй, что так, – нахмурился профессор, но тут же брови у него взлетели: – Однако, вы верно заметили: превратить яшму в золото с помощью горелки и реторты – а хоть бы и без них, – это еще не чудо. А вот найти икону внутри камня, пролежавшего в горах десятки тысяч лет – совсем другое дело.

– Постойте, – Майер выставил ладони перед собой и осторожно заглянул в глаза собеседнику: – Вы хотите сказать, что этот барельеф находился внутри обычного камня? Но… как вы его обнаружили?

– Если коротко – с помощью молотка и зубила. – Профессор улыбнулся так, что морщинки на лице заиграли лучиками. – Вижу по глазам, вы мне не верите. Но вам придется поверить: профессор Шмидт может ошибаться, но лгать… Дорогая, нам бы еще чаю – для поддержания беседы.

Бабушка Марта едва заметно кивнула, взяла со стола пустой чайник и отправилась утиной походкой на кухню. Профессор проводил супругу ласковым взглядом и предложил гостю присесть.

– Месяц назад, – начал он свой рассказ, – бабушка Марта объявила, что будет поститься перед Пасхой. Я не обратил внимания, – она каждый год говела, но по состоянию здоровья ограничивалась средой и пятницей. А тут так строго взялась: что ни день – овсянка, гречка, капуста. И всё без растительного масла, представляете? Через неделю совсем ослабела – ходит по дому за стены держится. А в воскресенье слегла. Лежит вся бледная, ни кровиночки, и говорит так еле-еле: все, готовься, муженек, пора мне домой…

Старик всхлипнул и вытер салфеткой глаза.

– Простите, до сих пор не могу успокоиться. Столько лет вместе, душа в душу… Я на нее рассердился даже, зачем, мол, голодом себя моришь? Ты итак святая – худого слова от тебя никто не слышал, только добро людям делала. А она знаете что? – Профессор сглотнул подкативший к горлу комок. – Говорит, я не за себя пощусь, за тебя, чтобы нам на том свете вместе быть…

Он закрыл лицо ладонями и плечи у него затряслись. С кухни доносился звон посуды и шум закипающего чайника – бабушка Марта не спешила возвращаться к столу.

– Я и говорю: что мне сделать, чтобы ты осталась? – старик скомкал мокрую салфетку в кулак и заговорил сдавленным голосом. – Верить как ты я не могу. Мне все нужно увидеть своими глазами, потрогать, проанализировать. Может быть, есть другое средство? Ты только скажи, я все сделаю. А она знаете что? Постись, говорит, со мной два раза в неделю, а потом отпразднуем вместе Пасху. – Лицо у профессор просветлело. – Я, конечно же, согласился и побежал куриный бульон варить. Через два дня бабушка Марта хлопотала по дому как ни в чем не бывало. Я, грешным делом, подумал, не схитрила ли. Но, дал слово, держись! Так и стали мы с ней постничать: в среду – картошка, в пятницу – макарошки. И ничего! Я даже поправился на пару килограмм от такой диеты.

– Мама всегда говорила, – появилась в дверном проеме бабушка Марта: – слоны одну травку кушают, а вон какие большие.

– А ведь не поспоришь! – Профессор подхватил чайник из рук супруги и поставил на стол. – Однако… Недели две назад собрался музейную коллекцию обновить. Благо, материала – лет на десять хватит. Чтобы всю красоту камня увидеть, надо слэм сделать – распилить камень на части и отшлифовать. Дай, думаю, с яшмы начну. Еле как до станка дотащил, а толку? Поднять так и не смог – силы уже не те. Решил: расколю на две части, так удобнее будет… Спасибо, дорогая, – улыбнулся профессор супруге, протянувшей ему чашку горячего чая. – Метод простой: забиваешь клинья по периметру, пока не развалится. Сколько я их уже расколол – не сосчитать. Но такое… Скол на удивление ровный получился. Взял я его, закрепил в тиски, вижу – вроде как фигура человека на камне выступила. Ополоснул водой, подсушил немного и обмер… Санкта Мариа!

Бабушка Марта сложила ладони в молитвенной позе, а профессор с умилением посмотрел на икону.

– Вы хотите сказать, что изображение находилось внутри камня? – недоверчиво покосился Майер в сторону барельефа.

– Могу засвидетельствовать этот факт под присягой, – в голосе старика послышались нотки оскорбленной добродетели.

Пока длился рассказ, Майер то и дело поглядывал на часы – визит затянулся. Но после таких откровений спешить было нельзя – хозяева могли обидеться. Он встал, подошел к камину и принялся изучать барельеф.

– Поразительно! – Майер едва не касался носом каменного изображения. – Не хватает окончательной проработки мелких деталей, а так – вполне ручная работа… Однако, с бокового ракурса все не так очевидно.

– У вас острый глаз, мой друг, – профессор подошел к камину и стал похож на престарелого Холмса. – Вы вполне могли бы дать экспертную оценку этому артефакту.

– Ну, это вряд ли, – усмехнулся Майер. – Имей я квалификацию вашего уровня, я бы сегодня к вам не приехал.

– Так-так-так, – профессор оживленно потер желтоватые костлявые кисти. – Стало быть, у вас ко мне дело? Что же вы молчали? Поднимемся в кабинет, там все и обговорим. Дорогая, отпусти нас со Степаном Леонидовичем, у нас конфиденциальный разговор.

– Благодарю за угощение, Марта Рудольфовна! Куличи у вас – умопомрачительные. Давно таких не ел.

– Да что вы, Степушка, это еще не кули-и-ич, – расплылась в довольной улыбке хозяйка и принялась хлопотать вокруг стола: – Я вам сейчас приготовлю с кремом и посыпкой, – разговеться на Пасху.

По скрипучей винтовой лестнице они поднялись на второй этаж и оказались внутри просторной мансарды с двумя световыми окнами и балконом. У стен теснились забитые под завязку книжные полки. Недалеко от распахнутых дверей балкона комнату перегораживал потемневший от времени деревянный стол. На нем – сущий хаос: пирамидки из книг, старая пишущая машинка с начатой страницей, стопка исписанной бумаги, чистые листы, органайзер с канцелярскими принадлежностями, транзистор с погнутой антенной; с правого края – лампы и линзы на кронштейнах, металлические суставы струбцин, молоточки, керны, пилочки, бинокулярный микроскоп. И повсюду, словно елочные игрушки, – образцы породы, разноцветные кристаллы, слитки. Дом был старый и от шагов по полу абажур, напоминающий летающую тарелку, слегка покачивался, оживляя камни и предметы, находящиеся на столе.

– Ну-с, чем могу служить? – профессор пригласил гостя присесть в плетеное кресло с подлокотниками, и сам разместился напротив в точно таком же кресле.

Майер расстегнул кожаную барсетку, вынул длинный футляр из красного дерева и положил на край стола.

– На днях у нас состоялась встреча с одной… зарубежной делегацией. Гости передали в дар городу ювелирные изделия: золотые изделия, самоцветы, драгоценные камни. Мы, само собой, все приняли под расписку и с разрешения полиции поместили на хранение в здании администрации. Банк отказался – в районе с туманом связь нарушилась, а они крупные ценности только с разрешения центра на хранение берут. Понятно, что дареному коню в зубы не смотрят, но хотелось бы знать, какова реальная ценность подарка.

– Понимаю, – поиграл сцепленными в замок пальцами профессор. – Судя по этой шкатулке, вы привезли лишь малую часть.

– О, да! Специалистов по золоту и самоцветам мы нашли. Но это – особый случай. – Майер встал со стула и открыл футляр. – Извольте сами убедиться.

Порывистым движением профессор покинул кресло и, оперевшись руками на стол, склонился над футляром. Каплей звездного дождя, упавшей на Землю в начале времен, на черном бархатном ложе покоился невероятных размеров алмаз.

– Какой краса-а-авец! – завороженно воскликнул профессор. – Сваровски определенно превзошли самих себя: уровень натурализации – невероятный!

– Вы хотите сказать, что это подделка? Вот так сразу, без аппаратуры и анализа данных?

– А зачем? Все итак понятно. Он явно больше, чем Звезда Африки. Алмазы такого размера давно все учтены и описаны. Даю руку на отсечение, вы не найдете его ни в одном каталоге.

– Но, вы же сами сказали – натурализация…

– Действительно, – профессор выпрямился и принялся пощипывать подбородок, – уровень подделки довольно высокий, я бы сказал, стопроцентный. Обычно с фианитом такого сделать нельзя… – Он взял со стола большую лупу и снова склонился над футляром. – Знаете что? Оставьте его мне. Завтра… Нет, пожалуй, послезавтра я смогу дать исчерпывающее заключение.

– А почему не сегодня, не сейчас?

– Райэнергосеть, друг мой. Какой-то умник посчитал, что днем в поселке свет не нужен. Сколько сейчас времени? – профессор поднес к глазам наручные часы. – Через пять минут свет отключат и дадут только вечером, в восемь.

– Бардак! – нахмурился Майер. – Я все исправлю, Адольф Францевич. Сразу, как доберусь до города.

– О, не беспокойтесь! Мы уже привыкли. Бабушка Марта наверное уже и свечи зажгла: с этим туманом день в сумерки превратился… Ну что, договорились?

Майер в нерешительности посмотрел на камень, потом на стоящую за балконным окном стену тумана. Если алмаз настоящий, то оставлять его без охраны нельзя. Мало что может случиться. В то же время, более надежного места, чем дом профессора Шмидта, сейчас найти трудно: вокруг ни души, до города сотня километров. Сам профессор – бессребреник, каких свет не видал.

– Ваш Манлихер еще в строю? – живо поинтересовался Майер.

– А как же! Этот старый солдат еще повоюет!

Профессор достал из верхнего ящика стола старинный пистолет и небольшой съемный магазин на пять патронов. Начищенные до блеска вороненая сталь ствола, затвор и курок из нержавейки, рукоятка с декором из светлого дерева – все говорило о том, что у пистолета заботливый хозяин.

– Наследство от первого начальника экспедиции, – с любовью разглядывал старик служебное оружие. – Он его в сорок пятом в Австрии у какого-то эсэсовца затрофеил. За сорок лет только один раз и понадобился, в девяносто восьмом, если не ошибаюсь. Приехали на двух машинах: стриженные, в кожаных куртках, все в золотых цепях, – и давай в двери музея ломиться. Пришлось выйти на балкон, пальнуть в воздух пару раз. Они сначала на землю попадали, а когда меня увидели, смеяться стали. Убирай, говорят, отец, свою игрушку, мы тебя не тронем. Мы потом с ними подружились: я им «магические» шары из кварца делал, а они их индусам за большие деньги продавали.

Прощались в прихожей при свечах. Хлебосольная хозяйка вручила гостю пакет с куличами и крашенками, и они расцеловались по-родственному: «Светлой Пасхи вам, Степушка! Храни вас Бог!»

– Не извольте беспокоиться, Степан Леонидович, – профессор энергично тряс Майеру кисть. – Сделаем так – не стыдно будет в научном журнале опубликовать.

Отъезжая, Майер заметил в зеркало заднего вида, как супруги провожают его на пороге дома с горящими свечами в руках: профессор махал ладонью, а бабушка Марта рисовала в воздухе крест своей пухленькой ручкой. Скоро их фигуры скрылись за туманом и только огоньки свечей еще какое-то время слабо мерцали во мгле.

Выехав на трассу, Майер нажал на педаль газа и стрелка спидометра плавно переместилась на отметку сто. Перемена, произошедшая с профессором Шмидтом, не давала покоя: благодаря “чудесной” находке, религиозный дурман прочно засел в некогда светлой голове, и теперь все, что попадает в его поле внимания становится знамением свыше.

“Бред, сущий бред!” – колошматил ладонью по баранке Майер. – “Вот так и создаются легенды: увидел в разломе фигурку человека, и от страха потерять близкого человека, поверил. Да таких “барельефов” в горах – пруд пруди! При желании, что угодно найдешь, хоть черта лысого”.

Дорога по прежнему пустовала – ни машин, ни людей. Промелькнула куртка, брошенная на обочине – еще одна примета, чтобы отыскать труп в сплошном молоке.

Хотел заехать на заправку в туалет, но передумал. Затормозил, вышел из машины и встал на краю дороги – все равно никто увидит. Огни прожекторов обрисовывали силуэты приземистой коробки здания и столбы топливных колонок, скучающих по очередям из машин.

Заводя мотор, увидел в зеркале, как на трассу медленно выруливает минивэн с выключенными фарами.

“Придурки”, – ухмыльнулся Майер. – “От кого прячутся? Попадись они мне навстречу, могли бы и не разъехаться”.

Минут десять ехал осторожно, раздумывая, куда это абрамовская братва намылились. Транспорт служебный, используется только с разрешения мэра. Но, глянув на часы, притопил – время близилось к вечеру, а в городе еще дел выше крыши.

Ровный гул мотора и мелькающие за окном тени деревьев напоминали о том, что машина не стоит на месте, а мчится на полной скорости сквозь туман. Жаль, что выбросил магнитолу, можно было диски или кассеты послушать. Чтобы развеять гипнотический эффект поездки, запел старый утесовский шлягер:

– Мы летим, ковыляя во мгле. Мы летим на последнем крыле. – В ноты певец на попадал, да и старался не особо, главное – не заснуть. – Хвост горит, бак пробит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле-е-е!

Когда из тумана вынырнули огненные бабочки и заплясали перед лобовым стеклом, Майер даже не удивился. Он встряхнул головой и с силой протер ладонью глаза. Этого мгновения хватило, чтобы бабочки превратились в огоньки свечей в руках у супругов Шмидтов. Раздался глухой удар о жесть капота, и Майер, заорав благим матом, ударил по тормозам.

Он сидел, тяжело дыша, и широко открытыми глазами смотрел на кровавую полосу, пересекающую поверхность капота наискосок. В висках стучало, руки и ноги налились свинцом. Неимоверным усилием заставил себя выйти из машины и медленно пошел по дороге, выставив ладони перед собой.

Едва тормозной след оборвался, заметил, как что-то серое шевелится впереди на асфальте. Крадучись, почти не дыша, приблизился и замер в недоумении.

Посреди дороги лежали два голубя. Один мертвый, с разбитой головой, другой еще живой, но со сломанным крылом. Майер взял теплое, трепыхающееся тельце в руки.

– Прости, дружок, – произнес с жалостью, – я не хотел. Так бывает. Вы оказались не в то время и не в том месте.

Сизарь моргнул еще пару раз, и бусинки глаз его затянулись белесой пленкой. Пернатое тельце вздрогнуло, и голубь затих. Майер убрал голубей с дороги и положил в кювет. Вернувшись к машине, попробовал стереть следы преступления, но только размазал.

«Не слишком ли много крови для одного дня?» – подумал, глядя на большое розовое пятно на капоте.

Сердце, охваченное внезапной тревогой, забилось вдруг со страшной силой. Профессор!.. Бабушка Марта! Что за странное видение, да еще в такую минуту? Нет, это просто паническая атака. Дыши, Степа, дыши…

Да что же это такое! Майер запрыгнул в машину, врубил зажигание и крутанул руль влево до упора. На спидометр старался не смотреть, но по реву мотора догадывался – сто сорок, не меньше. Через тридцать минут свернул на грунтовку, прошуршал по поселку, подпрыгивая на кочках, и затормозил там, откуда уехал полтора часа назад.

К дому профессора почти бежал, отбиваясь от зеленых лап папоротника. У двери остановился, но позвонил не сразу – дал себе время отдышаться, чтобы не напугать хозяев.

Звонок прозвенел как в прошлый раз – тихо и мелодично. Тишина…

“Держи себя в руках”…

Еще звонок… Снова ни звука. Только шум в ушах, словно кто-то большой горячо дышит в затылок.

Позвонить еще? Нет, хватит, надо действовать. Майер взялся за стальную дверную ручку и легонько толкнул от себя. Жалостно скрипнув, дверь отворилась наполовину. Коридор утопал в сумраке, и только боковой дверной проем, ведущий в гостиную, слабо светился красным.

– Профессор! Марта Рудольфовна! Это опять я! Вы дома?

Крик разнесся по комнатам и затих без ответа. Майер распахнул дверь до конца и, крадучись, пошел на свет.

Источником света оказались свечи, стоящие на камине. Они уже догорали и огоньки выплясывали свой последний танец в круглых чашечках на головах бронзовых танцовщиц. В комнате все по прежнему: пасхальная горка на столе, Киевский торт в упаковке, неприбранный чайный сервиз. Только вместо аромата выпечки – приторный запах фенобарбитала.

– Хозяева, – тихонько позвал Майер и вошел в гостиную.

На кушетке, прятавшейся за столом в темном углу комнаты, он заметил бабушку Марту. Она лежала на спине, положив правую руку на грудь, левая безвольно свисала, касаясь пола.

«Спит, наверное, а я тут разорался».

Боясь потревожить старческий сон, Майер сделал пару осторожных шагов и в груди у него похолодело.

Старушка не спала.

В ее широко открытых глазах плясали огоньки свечей, а на лице застыла печать изумления, словно вместо оклеенного обоями потолка она увидела бездонное звездное небо. Рядом с рукой на полу лежал открытый бутылек валокордина, на выцветшем половике – мокрое пятно от разлитого лекарства.

Еще не веря своим глазам, Майер бросился к кушетке, упал на колени и приник ухом к груди старушки. Ничего. Пощупал сонную артерию – пульс отсутствует.

– Как же так?.. Почему?.. – пробормотал он, положив руки на край кушетки.

Не факт смерти поразил его – в конце концов, старушке уже под девяносто! – но та скорость, с которой все случилось: чуть более часа назад она еще звала его ласково: «Степушка», потчевала куличами, и вот уже лежит холодная и немая, глядя куда-то вдаль остекленевшим взглядом.

Майер провел ладонью по глазам покойницы и веки закрылись.

Но где профессор? Побежал к сторожу вызывать врача? Скорее всего… Но как, связи же нет! Значит, сейчас вернется и все увидит…

Майер выскочил из дома и принялся нервно расхаживать по веранде: надо встретить старика и аккуратно сообщить о смерти супруги.

Как же все не вовремя! Труп в поле, бабушка Марта, голуби эти…

Майер остановился как вкопанный. А при чем голуби? Голуби не при чем. Голуби сами по себе. А старики со свечами на дороге – сонный бред, совпадение…

“Черт! Когда же все это закончится?!” – саданул он кулаком по деревянной опоре, подпирающей козырек над верандой.

Что-то прошуршало по кровельной жести и звякнуло об бетон отмостки. Майер перегнулся через перила и заметил внизу куски битого стекла. Быстро спустился по ступенькам и посмотрел на балкон. Двери все так же открыты, но одно из боковых окон ощетинилось угловатыми осколками. Час тому назад в этом окне Майер видел отражение профессора, а значит окно было целым.

Он ринулся в дом и взлетел по винтовой лестнице на верхний этаж.

В комнате стоял сумрак. Профессор сидел в своем кресле и, казалось, дремал, опустив голову набок. Майер достал из кармана сотовый, включил фонарик и направил в лицо старику. Рука дрогнула и телефон полетел под ноги. Свет фонаря словно вспышка фотоаппарата выхватил из темноты страшную картину: худое лицо профессора вытянулось еще больше, рот с редкими зубами открыт, в левом виске чернеет дырка с вытекшей из нее темной струйкой, правое плечо залито кровью.

Дрожащими руками Майер поднял смартфон и стал осматривать тело. Рубашка на висящей плетью правой руке в пятнах крови, в раскрытой кисти левой руки, лежащей на коленях, поблескивает вороненой сталью Манлихер.

Майер шагнул назад и простонал, сжав ладонями голову.

– Господи, профессор, зачем?!

Сомнений быть не могло: старик не пережил смерть супруги и свел счеты с жизнью. И никакая вера ему не помогла, не удержала от безумного шага. Какая теперь разница, есть “небесное царство” или нет? С таким грехом туда точно не попадешь.

Стараясь не смотреть на труп, Майер принялся шарить по столу и в ящиках, но коробки с алмазом нигде не было. Потом прошелся по книжным шкафам и полкам, но всюду одни лишь книги, фотографии, камни. Снова вернулся к креслу и, преодолевая страх, обыскал карманы профессорской одежды, но только испачкался в крови.

– Дьявол, профессор! Куда вы его подевали? – крикнул с досадой и тут же под ногами что-то хрустнуло. – Наконец-то! – схватил он с пола футляр и, задержав дыхание, поднял крышку.

Камня не было.

Майер пялился в пустой футляр, как будто старался разглядеть алмаз, ставший по какой-то причине невидимым.

Все, это конец. Конец карьеры, а возможно и жизни. Он сам уговорил Абрамова проверить на подлинность самую дорогую реликвию. И пусть подтверждения нет, тот будет думать, что его развели как лоха. А этого Абрамов не любит. С той же, примерно, силой, с какой любит деньги. А за них он готов пойти на любое преступление.

– Ахтунг, ахтунг! Говорит Москва! – раздался под окнами пьяный крик сторожа. – Руссиш партизанен очень любить шнапс… Адольф, выходи! А то снесу твой Рейхстаг к едрене фене…

Этого еще не хватало! Майер на цыпочках пробрался вглубь комнаты и замер. Мысль лихорадочно работала. Затаиться и ждать, надеясь, что хулиган уйдет? Не получится. Сторож, хоть и алкаш, но машину и физиономию единственного в этот день гостя опознает в два счета.

– Адольф, не жмись! – продолжать выкаблучиваться Федор. – На носу Пасха, а в горле сухо как в Сахаре… Не-е, маненько, конечно, есть. Так то чисто для дезинфекции… А не дашь, и черт с тобой. Ой, – сторож звучно икнул и каблуки ботинок глухо застучали по деревянному полу веранды. – Я здеся у тебя посижу. Один хрен, в поселке никого…

Майер скорчил недовольную мину и, прислонившись к шкафу, сполз на пол – теперь незамеченным ему не уйти.

Прошло полчаса.

Сторож продолжал нести ахинею и звал профессора, но все реже, смирившись, по-видимому, с тем, что Пасху придется встречать “не по-человечески”. Наконец его бормотание стихло и в глухой тишине тумана раздался густой мужицкий храп.

В компании с двумя трупами… нет, тремя – один, хоть и дышит, на живого мало похож, – сидеть не хотелось. Надо было уходить. Алмаз, скорее всего, найти не удастся. Можно будет договориться со следователем, которому поручат дело, и забрать камень по-тихому.

Напоследок Майер еще раз пробежал лучом фонарика по столу и уже хотел спрятать смартфон в карман, но остановился и посветил на страницу, заправленную в пишущую машинку. Каретка застряла в самом конце, оставив последнее предложение незаконченным. Понять, о чем идет речь, было трудно: строчки и слова жались друг к другу как муравьи в муравейнике.

Майер склонился над листом и прочитал заглавие, напечатанное крупным шрифтом: “МОЯ ИСПОВЕДЬ”. Под заглавием в скобках значилось: “(в случае моей смерти, отдать христианскому священнослужителю)”.

– Вот случай и представился, не так ли профессор? – посмотрел Майер с горечью на безжизненное тело.

Вынув лист из каретки и прихватив с собой другие, лежавшие рядом, Майер сложил их вчетверо и сунул в барсетку. На нижнем этаже зачем-то подошел к камину и посветил на икону – свечи давно погасли. Минуту стоял молча. Вспомнилось, как супруги Шмидты еще недавно молились на нее. Зачем, спрашивается? Что дала им вера в “Деву Марию”? Одной смерть накануне Пасхи от сердечного приступа, другому – страх одиночества и отчаяние, от которых избавила не молитва, а девять грамм свинца.

– Из камня ты, и сердце у тебя каменное, – произнес Майер с упреком и взял икону в руки.

Что-то сверкнуло там, где только что стоял барельеф. Майер моментально направил луч фонаря на верх камина и обомлел: переливаясь и искрясь холодным чистым светом, на гранитном портике лежал алмаз.

– Ну спаси-и-ибо! – посмотрел с довольной улыбкой на икону. – Не ожидал… Прости. Беру свои слова обратно.

Он не стал подниматься наверх за сломанным футляром, а сунул камень прямо в барсетку. Вытащил из под блюда вышитую крестиком пасхальную салфетку, завернул в нее икону и вышел из дома.

На пороге, подложив кулак под голову, спал сторож. Майер аккуратно перешагнул через него, сел в машину и покинул поселок.

Дом профессора Адольфа Францевича Шмидта стоял на отшибе затерявшегося в лесу небольшого поселка. Когда-то здесь располагалась база геологической экспедиции, занимавшейся разведкой полезных ископаемых в окрестностях Солнечногорска. В девяностые экспедицию расформировали, а здания скупил дачный кооператив.

Профессор Шмидт будто предвидел такой исход: еще в перестройку, организовал на территории базы Музей Камня и на правах директора выбил себе квартиру – двухэтажный дом с мансардой, где в лучшие годы жили вахтовым методом геологоразведчики. Это помогло пережить трудные времена: когда повсюду прокатилась волна сокращений, и экспедицию расформировали, профессор Шмидт продолжал возиться со своими камнями, о которых знал практически все.

Геологию он любил страстной, всеохватывающей любовью, посвящая ей не только научные статьи и монографии, но каждое мгновение своей жизни. Жена, которую он умудрился найти в молодости, шутила, что попала в плен к Горному Королю. Кроме обычных семейных хлопот, она выполняла роль секретаря – вела переписку мужа с издательствами, составляла графики экскурсий. А их с каждым годом становилось все больше.

Самый простейший минерал в описании профессора обретал свою историю и родословную, путешествовал во времени и пространстве, представал перед восхищенными взорами экскурсантов то свидетелем зарождения жизни на земле, то орудием первобытного человека, то строительным материалом советских пятилеток. Он знал не только свойства камней, но и то, например, в каком городе Южного Урала добывали мрамор для храма Христа Спасителя, каков суммарный вес алмазов в Большой короне Российских Императоров, что написано на “Персте Аллаха”, рассказ о котором профессор непременно заканчивал монологом Чацкого из “Горе от ума”.

В нулевые про Адольфа Францевича вспомнили, – наградили медалью за преданность профессии и даже пригласили на должность преподавателя в областной университет. Сославшись на возраст, он отказался. На самом деле, не мог себе представить, чтобы его детище, в которое он вложил душу и тридцать лет жизни, досталось кому-нибудь другому. А еще хуже – попало в руки дачного кооператива: уникальная коллекция камней наверняка пошла бы на свалку или стала фундаментом еще одного щитового коттеджа.

Майер любил чудаковатого старика и его супругу. Детей у них не было, и он иногда навещал их, снабжая продуктами, чем сильно смущал профессора и радовал “бабушку Марту”. Она всегда звала его по-родственному – Степушка.

– Опять за свое? Что еще за “Степушка”? – выговаривал супруг. – Вы уж простите старуху, отвыкла от этикета в этом медвежьем углу, – оправдывался сконфуженно.

– Ой, и правда, – виновато улыбалась бабушка Марта. – Степан Леонидович, не обижайтесь, я не со зла, исключительно “по глупости женского ума”. – И через пять минут: – Вы какой мед к чаю предпочитаете, Степушка, липовый или гречишный?

Майер, конечно, не обижался, и даже находил забавным наблюдать за этим подобием ссоры, в которой, как ни странно, проявлялась нежная привязанность старичков друг к другу. Уезжал от них всегда с легкой душой, согретый покоем и теплом этого дома.

“А всего-то и нужно”, – размышлял он над секретом гармоничных отношений супругов, – “не гоняться с тапком за чужими тараканами, а перестать их кормить своими придирками. Глядишь, тараканы сами собой разбегутся или в бабочек превратятся, как у Шмидтов”.

Но ужасная находка на трассе все испортила: рассиживаться и гонять чаи, когда в поле лежит труп офицера МЧС – сомнительное удовольствие. Проводного телефона в поселке давно нет. А значит, – показать артефакт профессору – пусть оценит, – поздравить бабушку Марту с наступающей Пасхой, и – обратно. Хорошо, что засек расстояние по счетчику пробега, – другого способа найти место происшествия не осталось.

Грустные мысли отвлекли от дороги и Майер с удивлением заметил, как мимо пронесся километровый знак с трехзначным числом. Он точно помнил, что поворот к поселку находится гораздо раньше. Пришлось развернуться и ехать “на ощупь”, пока не разглядел уходящую вправо полосу дороги.

Майер с удивлением всматривался в заросшую буйной зеленью ленту грунтовки – ощущение, что с зимы здесь никто не ездил. Крайние дома, выплывшие из тумана, стояли без света, калитки и ворота заперты. Мазда покачивалась на рытвинах и напряженно урчала, карабкаясь в гору. Если бы не эта сизая хмарь, дом профессора уже маячил бы в конце улицы. Но сейчас дальше двух метром ничего не видно. И никого, будто дачный сезон и не начинался.

“Не иначе всем поселком на пасхальную службу намылились”, – усмехнулся Майер; по образному выражению профессора Шмидта, на майские выходные здесь открывался “филиал Содома и Гоморры”.

Неожиданно впереди мелькнул и пропал огонек. Майер притормозил. Огонек появился еще пару раз и уже не гас. Он медленно покачивался из стороны в сторону, становясь ярче и увеличиваясь в размере.

“Светлячки”, – пронеслась в голове тревожная мысль.

Майер заглушил двигатель и вышел из машины. Светлячок заметно вырос и превратился в большое желтое пятно. На всякий случай дверь в салон оставил приоткрытой. Пятно остановилось и метнулось в сторону, превратившись в широкий электрический луч. В тот же момент стал виден силуэт человека – он шел вразвалку, светя перед собой большим фонарем. Майер вздохнул с облегчением и захлопнул дверь автомобиля.

– Кто здесь? – прорезал ватную тишину старческий голос.

– Здравствуйте! – крикнул Майер. – Я из района, к профессору Шмидту. Вы не знаете, он у себя?

– Где ж ему быть, – подошел к машине заросший щетиной дедок в камуфляже. – Он уж тридцать лет, почитай, как здесь обретается.

– А где остальные? – Майер захлопнул дверь и шагнул навстречу охраннику.

– Кто ж их знат, – от старика пахнуло перегаром. – Как затуманило, ни одного дачника в глаза не видел. Экскурсиев тож не привозили. Одни мы здесь с профессором.

– А бабушка Марта?

– Ну эт само собой. С нею трое нас, да еще Барбос, друг закадычный.

– Трое в лодке не считая собаки, – улыбнулся Майер.

– Не, лодок нету. Потому как до ближайшей воды километров десять будет, – кивнул в сторону собеседник.

– А как у вас со связью?

– А-а, кранты! – старик недовольно махнул рукой. – Сколько раз говорил директору: купите новую рацию, эта уже давно на ладан дышит.

– Да нет, рация тут не при чем… Ладно, не буду вам мешать.

– Ты этого, – остановил его старик, – не в службу, а в дружбу. Заедь к нашим на Герцена 34, скажи, пусть приедут связь наладят. Да и харч нормальный пусть привезут, – доширак этот уже в горло не лезет.

– Хорошо, заеду обязательно, – кивнул Майер и завел мотор. – Барбосу привет! – махнул рукой и Мазда поползла дальше, шелестя шинами по щебенке.

Только вырулив на стоянку для экскурсионного транспорта, заметил свет в окнах первого этажа профессорского коттеджа – он стоял чуть дальше музея, скрываясь среди ветвей старых сосен. К дому вела выложенная плитняком дорожка. Листья папоротника, обычно прущие под ноги, на этот раз пришлось раздвигать руками.

“Эдак скоро в пальмы превратятся”, – с удивлением касался Майер ладонями разлапистых зеленых лесенок.

Низенькая, по пояс, калитка легонько простонала, пропуская гостя в просторный двор с летней кухней и длинным столом под двускатным навесом – наследием геологической экспедиции. То тут, то там виднелись груды камней разной величины и формы. Резать камни в поисках причудливых узоров и фантастических пейзажей – любимое занятие профессора Шмидта в этой глуши.

По скрипучим ступенькам Майер поднялся на огороженную перилами и заставленную цветами в горшках веранду, подошел к двери и дёрнул за болтавшуюся на цепи фарфоровую ручку. Где-то в глубине дома прозвенел колокольчик и послышался резкий голос профессора:

– Бабушка, открой! Не видишь, я занят!

За дверью долго было тихо, затем раздались шаркающие шаги и старушечье ворчание:

– Ну конечно, он занят. А я, значит, бездельничаю. Тоже мне, барин нашелся.

Загремели ключи в замке, дверь на цепочке чуть приоткрылась и в образовавшуюся щель появилась половина лица бабушки Марты.

– Это вы, Федор? – щурилась подслеповатым взглядом хохяйка.

– Здравствуйте, Марта Рудольфовна. Это Майер, Степан. Извините, ради бога, что без предупреждения… Мне бы с профессором поговорить, если вы не против.

Двери закрылись, звякнув цепочкой, и тут же открылись нараспашку.

– Степан Леонидович! – подняла старческие дряблые руки бабушка Марта.

Майер приобнял старушку и протянул пакет с продуктами:

– Здесь фрукты и торт, Киевский, как вы любите. Это вам к празднику.

– Ой, да что вы! – всплеснула руками старушка и голос у неё дрогнул. – Спасибо вам большое, Степушка, добрая вы душа. Праздник-то какой – Пасха! Дожили, слава Тебе Господи!

– Если это Федор, пусть идет прочь, – раздался из глубины дома резкий голос профессора. – Все, закрыта лавочка, больше ни грамма у меня не получит.

– Адик, успокойся! Это Степушка с гостинцами к нам пожаловал… Ой, да что это мы на пороге-то стоим, заходите, заходите в дом. Устали, поди, с дороги… Тапочки вот оденьте… – суетилась старушка, запирая за гостем дверь.

– О-о! Степан Леонидович! – радостно воскликнул профессор, выйдя в коридор.

В полумраке прихожей худое гладко выбритое лицо его казалось сошедшим с полотен голландских мастеров эпохи Возрождения: глубоко запавшие глаза слабо поблескивали, блестящую лысину обрамлял легкий старческий пушок, переходивший на висках в бакенбарды. В испачканном разноцветными красками фартуке он сам напоминал художника, которого оторвали от мольберта.

Профессор остановился перед гостем и отчеканил, словно заправский дворецкий:

– Сте-пан Ле-о-ни-до-вич! – протянул он костлявую, но необыкновенно крепкую руку для приветствия. – Какими судьбами?

– Здравствуйте, профессор, – смущенно улыбнулся Майер. – Да вот, решил навестить вас перед праздником, гостинцев привез из города. Вы тут одни, как я вижу, без соседей. Да и экскурсий тоже нет.

– И не говорите, – горячо поддержал профессор, – что-то невероятное творится у нас в этом году, ей богу! За исключением Великого смога в Англии в 1952 году, история не знает столь продолжительного тумана. С Лондоном все понятно – там бедствие имело техногенный характер. Откуда взялась эта напасть в Уральских горах, ума не приложу. Я прекрасно помню сводку погоды – обещали солнце и плюс двадцать на майские выходные.

– Адик, не держи гостя в прихожей, – раздался из гостиной назидательный голос бабушки Марты.

– Ой, извините… – встрепенулся профессор и взял гостя за плечи. – Пойдемте, друг мой, пойдемте в зал, вы сейчас такое увидите!

Миновав коридор, они вошли в ярко освещенную гостиную. Прямо под люстрой с хрустальными подвесками, посреди старинного круглого стола, накрытого белой кружевной скатертью, на большом фарфоровом блюде расположилась пестрая горка из куличей и крашеных яиц. Запах свежей сдобы и пряностей, смешиваясь со смоляным духом деревянного дома, создавал неповторимый букет.

– Ух ты! Красота-то какая! – Майер шумно втянул воздух носом. – У вас, как я посмотрю, уже всё готово.

– Всё, да не всё, – вынесла бабушка Марта из кухни тарелку со свежими крашенками. – В кои-то веки собралась пасху сделать, а лавку к майским так и не открыли. А без творога какая пасха, так ведь? Прошу к столу, я вас сейчас экспериментальным куличом попотчую.

Майер изобразил бровями недоумение.

– Это она так кулич без крема и посыпки величает, – улыбнулся профессор, снимая фартук и садясь на стул. – Украшенный, видите ли, можно только на Пасху, а этот и накануне не грех.

Майер с удивлением заметил, как профессор поправляет выбившийся из-под рубашки крестик – не иначе жена заставила.

– Адик, может поможешь чайный сервиз принести, у меня не сто рук, – проворчала из кухни бабушка Марта.

– Сидите, профессор, я помогу!

Когда с сервировкой было закончено, бабушка Марта собственноручно разлила чай по чашка, а хозяин дома нарезал кулич.

– Вы, Степушка, не против, если мы вместе помолимся перед трапезой? – ошарашила бабушка Марта гостя.

Майер кивнул с глупой улыбкой и посторонился, чтобы не мешать церемонии.

– Патер ностер, кви ен целис, – начал профессор, произнося слова слегка нараспев.

Сколько они не виделись, полгода? И вот известный ученый, знающий о строении земли и ее истории столько, что ни в какую Библию не поместится, не просто позволяет супруге “это невинное суеверие”, но и принимает в нем прямое участие!

Старички молились так, будто и не было все эти годы в их семье молчаливого противостояния веры и неверия, прерываемого редкими всплесками прозелитизма от одной из сторон.

“Одно из двух: либо проповедь бабушки Марты подействовала”, – дивился Майер произошедшей метаморфозе, – “либо старческий маразм”.

Майер посмотрел в сторону камина, куда супруги устремляли благоговейные взгляды. Его мраморное обрамление напоминало античный портик с колоннами. Раньше по центру портика стоял бюст Вольтера, Майер хорошо это помнил. Но теперь там находилась икона Богородицы, выполненная в виде каменного барельефа. Мастер оставил края слэба не ограненными, слегка подрезав низ для устойчивости. По бокам располагались два бронзовых подсвечника в виде девушек с амфорами на головах, в них – фигурные красные свечи, едва тронутые огнем.

“Амен”, – произнесли супруги, завершая молитву, и все сели к столу.

За чаем Майер молчал и прятал глаза, не понимая, как себя вести. Раньше у них было много общих тем для беседы: они говорили о нуждах музея, о новинках экспозиции и об открытиях в мире геологии. Если и касались религии, то чисто в философском ключе. А фразу “Верую, ибо абсурдно” профессор употреблял не иначе как насмешку над новомодными геологическими гипотезами.

– Этот Моррис всерьез заявляет, что Земле не более десяти тысяч лет! Как вам это нравится? – искренне возмущался профессор, прочитав статью о молодой Земле в одном из научных журналов.

А что теперь? Теперь перед ним сидит совсем другой человек, не профессор Шмидт, а выживший из ума суеверный старикашка. Принять это факт Майеру было трудно, и он продолжал прихлебывать чай, ограничиваясь короткими похвалами в адрес выпечки бабушки Марты.

– Вижу, вы слегка удивлены, дорогой Степан Леонидович, – первым прервал неловкое молчание профессор.

– Честно говоря, да. Я и подумать не мог, что вы, профессор, с вашими знаниями, аналитическим умом…

Майер запнулся, подбирая подходящие слова, но профессор его опередил:

– Вы хотели сказать: поверил в Бога?

– Именно так. Но… Религия дело сугубо личное, и вы вовсе не обязаны…

Майер уже пожалел, что затеял этот разговор, можно ведь было сделать вид, что ничего не произошло. Но профессор, похоже, сам желал объясниться.

– Ваше удивление мне понятно, и, поверьте, если бы месяц назад мне кто-нибудь сказал, что я вместе с бабушкой Мартой стану красить яйца к Пасхе, – он положил руку на кисть супруги, и та ответила ему нежным взглядом, – я бы удивился не меньше вашего.

Профессор замолчал и сосредоточенно посмотрел на икону.

– Дело в том, – продолжил он мягким тоном, – что большую часть жизни я занимался наукой, и в своих убеждениях привык полагаться на экспериментально доказуемые факты. Бог, душа, ангел – физических параметров не имеют, следовательно, нет и объекта для исследования. Тем не менее, я всегда считал, что трансцендентные феномены вполне допустимы в философском дискурсе. Более того, этика и общественная мораль без идеи Бога – тонкая пенка на поверхности океана: подул ветер, поднялись волны, – и нет ее. Да, я не был религиозен. Но лишь потому, что научная картина мира меня вполне устраивала.

Профессор замолчал и пристально посмотрел на икону.

– Давайте угадаю: вашу веру в науку поколебало волшебство бабушки Марты, – улыбнулся Майер и взял с блюда кусок кулича.

– Вы недалеки от истины, мой друг, – старички переглянулись и бабушка Марта многозначительно кивнула. – Вы же знаете, что я не любитель всех этих… обрядов, церемоний. Мне и сейчас трудно представить себя на церковной службе. Я бы предпочел поклоняться Творцу в храме природы, – среди своих камней. Тем более, что именно они привели меня к вере.

– Любопытно, – Майер отставил от себя чашку и вытер губы салфеткой. – Они что, приняли подобие креста, а может быть… заговорили?

– В самую точку, Степан Леонидович. «Если они умолкнут, то камни возопиют».

– Не знал, профессор, что вы такой знаток Библии.

– Какой там, – махнул старик рукой. – Так, какие-то обрывки, то, что слышал в детстве от бабушки. Она у меня суровая католичка была: четки из рук не выпускала, на колени ставила, – розарий заставляла читать.

– Понятно теперь, откуда такое знание латыни… Однако, что с камнями, – что они вам «возопили»?

Супруги еще раз переглянулись и профессор развел руками:

– Вы вновь угадали, и это поразительно! Не трубным гласом и не хождением гор, а образом Девы Марии Господь привел меня к Себе.

На последних словах голос у профессора задрожал, он поднялся со стула и осенил себя крестным знамением. Майер стыдливо отвел глаза в сторону: признаки старческого маразма у великого ученого – зрелище не из приятных.

– Впрочем, к чему слова. Можете убедиться сами. – Профессор обогнул стол и подошел к камину. – Посмотрите на это чудо, друг мой, и не думайте, что старик Шмидт выжил из ума.

Словно пойманный на обмане мальчишка, Майер заерзал на стуле. Положение безнадежное: профессор уже «читает мысли», а значит находится в состоянии контролируемого помешательства. А это может повредить делу.

– Я весь во внимании. – Майер встал из-за стола и посмотрел на профессора.

– Знаете, как называется этот образ? – Старик не сводил глаз с иконы на камне. – Живоносный Источник. Его написали в память о чудесном источнике воды, который в пятом веке нашел в окрестностях столицы Византийский император Лев.

– Что же в нем чудесного? – Майер склонил голову набок и прищурился, всматриваясь в детали резного изображения. – Обычный каменный барельеф, неотшлифованный только. Неплохая стилизация под древность. Не пойму, что за порода… На мрамор не похоже.

Профессор торжествующе молчал и загадочно улыбался, заложив руки за спину.

– Вы это сами? Да вы настоящий художник, профессор.

– Адик, ну что же ты? – в голосе бабушки Марты прозвучали нотки упрека. – Расскажи уже Степану Леонидовичу, как все было.

– Хорошо, – кивнул старик. – Я только хотел, чтобы Степан Леонидович дал независимую оценку, так сказать. Вы правы, это не мрамор. Ситцевая яшма – жемчужина Урала. Найти ее в наших местах – само по себе чудо.

– Извините, профессор, мне кажется, это большая натяжка.

– А что есть чудо, друг мой? Нарушение естественного порядка вещей, не более. Но вы правы, настоящим чудом это не назовешь. Мало ли как этот камень здесь оказался. Вот если бы яшма на наших глазах превратилась в кварц или, скажем, в золото, тогда…

– Тогда бы вы были великим алхимиком, – не сдержал Майер саркастической улыбки.

– Пожалуй, что так, – нахмурился профессор, но тут же брови у него взлетели: – Однако, вы верно заметили: превратить яшму в золото с помощью горелки и реторты – а хоть бы и без них, – это еще не чудо. А вот найти икону внутри камня, пролежавшего в горах десятки тысяч лет – совсем другое дело.

– Постойте, – Майер выставил ладони перед собой и осторожно заглянул в глаза собеседнику: – Вы хотите сказать, что этот барельеф находился внутри обычного камня? Но… как вы его обнаружили?

– Если коротко – с помощью молотка и зубила. – Профессор улыбнулся так, что морщинки на лице заиграли лучиками. – Вижу по глазам, вы мне не верите. Но вам придется поверить: профессор Шмидт может ошибаться, но лгать… Дорогая, нам бы еще чаю – для поддержания беседы.

Бабушка Марта едва заметно кивнула, взяла со стола пустой чайник и отправилась утиной походкой на кухню. Профессор проводил супругу ласковым взглядом и предложил гостю присесть.

– Месяц назад, – начал он свой рассказ, – бабушка Марта объявила, что будет поститься перед Пасхой. Я не обратил внимания, – она каждый год говела, но по состоянию здоровья ограничивалась средой и пятницей. А тут так строго взялась: что ни день – овсянка, гречка, капуста. И всё без растительного масла, представляете? Через неделю совсем ослабела – ходит по дому за стены держится. А в воскресенье слегла. Лежит вся бледная, ни кровиночки, и говорит так еле-еле: все, готовься, муженек, пора мне домой…

Старик всхлипнул и вытер салфеткой глаза.

– Простите, до сих пор не могу успокоиться. Столько лет вместе, душа в душу… Я на нее рассердился даже, зачем, мол, голодом себя моришь? Ты итак святая – худого слова от тебя никто не слышал, только добро людям делала. А она знаете что? – Профессор сглотнул подкативший к горлу комок. – Говорит, я не за себя пощусь, за тебя, чтобы нам на том свете вместе быть…

Он закрыл лицо ладонями и плечи у него затряслись. С кухни доносился звон посуды и шум закипающего чайника – бабушка Марта не спешила возвращаться к столу.

– Я и говорю: что мне сделать, чтобы ты осталась? – старик скомкал мокрую салфетку в кулак и заговорил сдавленным голосом. – Верить как ты я не могу. Мне все нужно увидеть своими глазами, потрогать, проанализировать. Может быть, есть другое средство? Ты только скажи, я все сделаю. А она знаете что? Постись, говорит, со мной два раза в неделю, а потом отпразднуем вместе Пасху. – Лицо у профессор просветлело. – Я, конечно же, согласился и побежал куриный бульон варить. Через два дня бабушка Марта хлопотала по дому как ни в чем не бывало. Я, грешным делом, подумал, не схитрила ли. Но, дал слово, держись! Так и стали мы с ней постничать: в среду – картошка, в пятницу – макарошки. И ничего! Я даже поправился на пару килограмм от такой диеты.

– Мама всегда говорила, – появилась в дверном проеме бабушка Марта: – слоны одну травку кушают, а вон какие большие.

– А ведь не поспоришь! – Профессор подхватил чайник из рук супруги и поставил на стол. – Однако… Недели две назад собрался музейную коллекцию обновить. Благо, материала – лет на десять хватит. Чтобы всю красоту камня увидеть, надо слэм сделать – распилить камень на части и отшлифовать. Дай, думаю, с яшмы начну. Еле как до станка дотащил, а толку? Поднять так и не смог – силы уже не те. Решил: расколю на две части, так удобнее будет… Спасибо, дорогая, – улыбнулся профессор супруге, протянувшей ему чашку горячего чая. – Метод простой: забиваешь клинья по периметру, пока не развалится. Сколько я их уже расколол – не сосчитать. Но такое… Скол на удивление ровный получился. Взял я его, закрепил в тиски, вижу – вроде как фигура человека на камне выступила. Ополоснул водой, подсушил немного и обмер… Санкта Мариа!

Бабушка Марта сложила ладони в молитвенной позе, а профессор с умилением посмотрел на икону.

– Вы хотите сказать, что изображение находилось внутри камня? – недоверчиво покосился Майер в сторону барельефа.

– Могу засвидетельствовать этот факт под присягой, – в голосе старика послышались нотки оскорбленной добродетели.

Пока длился рассказ, Майер то и дело поглядывал на часы – визит затянулся. Но после таких откровений спешить было нельзя – хозяева могли обидеться. Он встал, подошел к камину и принялся изучать барельеф.

– Поразительно! – Майер едва не касался носом каменного изображения. – Не хватает окончательной проработки мелких деталей, а так – вполне ручная работа… Однако, с бокового ракурса все не так очевидно.

– У вас острый глаз, мой друг, – профессор подошел к камину и стал похож на престарелого Холмса. – Вы вполне могли бы дать экспертную оценку этому артефакту.

– Ну, это вряд ли, – усмехнулся Майер. – Имей я квалификацию вашего уровня, я бы сегодня к вам не приехал.

– Так-так-так, – профессор оживленно потер желтоватые костлявые кисти. – Стало быть, у вас ко мне дело? Что же вы молчали? Поднимемся в кабинет, там все и обговорим. Дорогая, отпусти нас со Степаном Леонидовичем, у нас конфиденциальный разговор.

– Благодарю за угощение, Марта Рудольфовна! Куличи у вас – умопомрачительные. Давно таких не ел.

– Да что вы, Степушка, это еще не кули-и-ич, – расплылась в довольной улыбке хозяйка и принялась хлопотать вокруг стола: – Я вам сейчас приготовлю с кремом и посыпкой, – разговеться на Пасху.

По скрипучей винтовой лестнице они поднялись на второй этаж и оказались внутри просторной мансарды с двумя световыми окнами и балконом. У стен теснились забитые под завязку книжные полки. Недалеко от распахнутых дверей балкона комнату перегораживал потемневший от времени деревянный стол. На нем – сущий хаос: пирамидки из книг, старая пишущая машинка с начатой страницей, стопка исписанной бумаги, чистые листы, органайзер с канцелярскими принадлежностями, транзистор с погнутой антенной; с правого края – лампы и линзы на кронштейнах, металлические суставы струбцин, молоточки, керны, пилочки, бинокулярный микроскоп. И повсюду, словно елочные игрушки, – образцы породы, разноцветные кристаллы, слитки. Дом был старый и от шагов по полу абажур, напоминающий летающую тарелку, слегка покачивался, оживляя камни и предметы, находящиеся на столе.

– Ну-с, чем могу служить? – профессор пригласил гостя присесть в плетеное кресло с подлокотниками, и сам разместился напротив в точно таком же кресле.

Майер расстегнул кожаную барсетку, вынул длинный футляр из красного дерева и положил на край стола.

– На днях у нас состоялась встреча с одной… зарубежной делегацией. Гости передали в дар городу ювелирные изделия: золотые изделия, самоцветы, драгоценные камни. Мы, само собой, все приняли под расписку и с разрешения полиции поместили на хранение в здании администрации. Банк отказался – в районе с туманом связь нарушилась, а они крупные ценности только с разрешения центра на хранение берут. Понятно, что дареному коню в зубы не смотрят, но хотелось бы знать, какова реальная ценность подарка.

– Понимаю, – поиграл сцепленными в замок пальцами профессор. – Судя по этой шкатулке, вы привезли лишь малую часть.

– О, да! Специалистов по золоту и самоцветам мы нашли. Но это – особый случай. – Майер встал со стула и открыл футляр. – Извольте сами убедиться.

Порывистым движением профессор покинул кресло и, оперевшись руками на стол, склонился над футляром. Каплей звездного дождя, упавшей на Землю в начале времен, на черном бархатном ложе покоился невероятных размеров алмаз.

– Какой краса-а-авец! – завороженно воскликнул профессор. – Сваровски определенно превзошли самих себя: уровень натурализации – невероятный!

– Вы хотите сказать, что это подделка? Вот так сразу, без аппаратуры и анализа данных?

– А зачем? Все итак понятно. Он явно больше, чем Звезда Африки. Алмазы такого размера давно все учтены и описаны. Даю руку на отсечение, вы не найдете его ни в одном каталоге.

– Но, вы же сами сказали – натурализация…

– Действительно, – профессор выпрямился и принялся пощипывать подбородок, – уровень подделки довольно высокий, я бы сказал, стопроцентный. Обычно с фианитом такого сделать нельзя… – Он взял со стола большую лупу и снова склонился над футляром. – Знаете что? Оставьте его мне. Завтра… Нет, пожалуй, послезавтра я смогу дать исчерпывающее заключение.

– А почему не сегодня, не сейчас?

– Райэнергосеть, друг мой. Какой-то умник посчитал, что днем в поселке свет не нужен. Сколько сейчас времени? – профессор поднес к глазам наручные часы. – Через пять минут свет отключат и дадут только вечером, в восемь.

– Бардак! – нахмурился Майер. – Я все исправлю, Адольф Францевич. Сразу, как доберусь до города.

– О, не беспокойтесь! Мы уже привыкли. Бабушка Марта наверное уже и свечи зажгла: с этим туманом день в сумерки превратился… Ну что, договорились?

Майер в нерешительности посмотрел на камень, потом на стоящую за балконным окном стену тумана. Если алмаз настоящий, то оставлять его без охраны нельзя. Мало что может случиться. В то же время, более надежного места, чем дом профессора Шмидта, сейчас найти трудно: вокруг ни души, до города сотня километров. Сам профессор – бессребреник, каких свет не видал.

– Ваш Манлихер еще в строю? – живо поинтересовался Майер.

– А как же! Этот старый солдат еще повоюет!

Профессор достал из верхнего ящика стола старинный пистолет и небольшой съемный магазин на пять патронов. Начищенные до блеска вороненая сталь ствола, затвор и курок из нержавейки, рукоятка с декором из светлого дерева – все говорило о том, что у пистолета заботливый хозяин.

– Наследство от первого начальника экспедиции, – с любовью разглядывал старик служебное оружие. – Он его в сорок пятом в Австрии у какого-то эсэсовца затрофеил. За сорок лет только один раз и понадобился, в девяносто восьмом, если не ошибаюсь. Приехали на двух машинах: стриженные, в кожаных куртках, все в золотых цепях, – и давай в двери музея ломиться. Пришлось выйти на балкон, пальнуть в воздух пару раз. Они сначала на землю попадали, а когда меня увидели, смеяться стали. Убирай, говорят, отец, свою игрушку, мы тебя не тронем. Мы потом с ними подружились: я им «магические» шары из кварца делал, а они их индусам за большие деньги продавали.

Прощались в прихожей при свечах. Хлебосольная хозяйка вручила гостю пакет с куличами и крашенками, и они расцеловались по-родственному: «Светлой Пасхи вам, Степушка! Храни вас Бог!»

– Не извольте беспокоиться, Степан Леонидович, – профессор энергично тряс Майеру кисть. – Сделаем так – не стыдно будет в научном журнале опубликовать.

Отъезжая, Майер заметил в зеркало заднего вида, как супруги провожают его на пороге дома с горящими свечами в руках: профессор махал ладонью, а бабушка Марта рисовала в воздухе крест своей пухленькой ручкой. Скоро их фигуры скрылись за туманом и только огоньки свечей еще какое-то время слабо мерцали во мгле.

Выехав на трассу, Майер нажал на педаль газа и стрелка спидометра плавно переместилась на отметку сто. Перемена, произошедшая с профессором Шмидтом, не давала покоя: благодаря “чудесной” находке, религиозный дурман прочно засел в некогда светлой голове, и теперь все, что попадает в его поле внимания становится знамением свыше.

“Бред, сущий бред!” – колошматил ладонью по баранке Майер. – “Вот так и создаются легенды: увидел в разломе фигурку человека, и от страха потерять близкого человека, поверил. Да таких “барельефов” в горах – пруд пруди! При желании, что угодно найдешь, хоть черта лысого”.

Дорога по прежнему пустовала – ни машин, ни людей. Промелькнула куртка, брошенная на обочине – еще одна примета, чтобы отыскать труп в сплошном молоке.

Хотел заехать на заправку в туалет, но передумал. Затормозил, вышел из машины и встал на краю дороги – все равно никто увидит. Огни прожекторов обрисовывали силуэты приземистой коробки здания и столбы топливных колонок, скучающих по очередям из машин.

Заводя мотор, увидел в зеркале, как на трассу медленно выруливает минивэн с выключенными фарами.

“Придурки”, – ухмыльнулся Майер. – “От кого прячутся? Попадись они мне навстречу, могли бы и не разъехаться”.

Минут десять ехал осторожно, раздумывая, куда это абрамовская братва намылились. Транспорт служебный, используется только с разрешения мэра. Но, глянув на часы, притопил – время близилось к вечеру, а в городе еще дел выше крыши.

Ровный гул мотора и мелькающие за окном тени деревьев напоминали о том, что машина не стоит на месте, а мчится на полной скорости сквозь туман. Жаль, что выбросил магнитолу, можно было диски или кассеты послушать. Чтобы развеять гипнотический эффект поездки, запел старый утесовский шлягер:

– Мы летим, ковыляя во мгле. Мы летим на последнем крыле. – В ноты певец на попадал, да и старался не особо, главное – не заснуть. – Хвост горит, бак пробит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле-е-е!

Когда из тумана вынырнули огненные бабочки и заплясали перед лобовым стеклом, Майер даже не удивился. Он встряхнул головой и с силой протер ладонью глаза. Этого мгновения хватило, чтобы бабочки превратились в огоньки свечей в руках у супругов Шмидтов. Раздался глухой удар о жесть капота, и Майер, заорав благим матом, ударил по тормозам.

Он сидел, тяжело дыша, и широко открытыми глазами смотрел на кровавую полосу, пересекающую поверхность капота наискосок. В висках стучало, руки и ноги налились свинцом. Неимоверным усилием заставил себя выйти из машины и медленно пошел по дороге, выставив ладони перед собой.

Едва тормозной след оборвался, заметил, как что-то серое шевелится впереди на асфальте. Крадучись, почти не дыша, приблизился и замер в недоумении.

Посреди дороги лежали два голубя. Один мертвый, с разбитой головой, другой еще живой, но со сломанным крылом. Майер взял теплое, трепыхающееся тельце в руки.

– Прости, дружок, – произнес с жалостью, – я не хотел. Так бывает. Вы оказались не в то время и не в том месте.

Сизарь моргнул еще пару раз, и бусинки глаз его затянулись белесой пленкой. Пернатое тельце вздрогнуло, и голубь затих. Майер убрал голубей с дороги и положил в кювет. Вернувшись к машине, попробовал стереть следы преступления, но только размазал.

«Не слишком ли много крови для одного дня?» – подумал, глядя на большое розовое пятно на капоте.

Сердце, охваченное внезапной тревогой, забилось вдруг со страшной силой. Профессор!.. Бабушка Марта! Что за странное видение, да еще в такую минуту? Нет, это просто паническая атака. Дыши, Степа, дыши…

Да что же это такое! Майер запрыгнул в машину, врубил зажигание и крутанул руль влево до упора. На спидометр старался не смотреть, но по реву мотора догадывался – сто сорок, не меньше. Через тридцать минут свернул на грунтовку, прошуршал по поселку, подпрыгивая на кочках, и затормозил там, откуда уехал полтора часа назад.

К дому профессора почти бежал, отбиваясь от зеленых лап папоротника. У двери остановился, но позвонил не сразу – дал себе время отдышаться, чтобы не напугать хозяев.

Звонок прозвенел как в прошлый раз – тихо и мелодично. Тишина…

“Держи себя в руках”…

Еще звонок… Снова ни звука. Только шум в ушах, словно кто-то большой горячо дышит в затылок.

Позвонить еще? Нет, хватит, надо действовать. Майер взялся за стальную дверную ручку и легонько толкнул от себя. Жалостно скрипнув, дверь отворилась наполовину. Коридор утопал в сумраке, и только боковой дверной проем, ведущий в гостиную, слабо светился красным.

– Профессор! Марта Рудольфовна! Это опять я! Вы дома?

Крик разнесся по комнатам и затих без ответа. Майер распахнул дверь до конца и, крадучись, пошел на свет.

Источником света оказались свечи, стоящие на камине. Они уже догорали и огоньки выплясывали свой последний танец в круглых чашечках на головах бронзовых танцовщиц. В комнате все по прежнему: пасхальная горка на столе, Киевский торт в упаковке, неприбранный чайный сервиз. Только вместо аромата выпечки – приторный запах фенобарбитала.

– Хозяева, – тихонько позвал Майер и вошел в гостиную.

На кушетке, прятавшейся за столом в темном углу комнаты, он заметил бабушку Марту. Она лежала на спине, положив правую руку на грудь, левая безвольно свисала, касаясь пола.

«Спит, наверное, а я тут разорался».

Боясь потревожить старческий сон, Майер сделал пару осторожных шагов и в груди у него похолодело.

Старушка не спала.

В ее широко открытых глазах плясали огоньки свечей, а на лице застыла печать изумления, словно вместо оклеенного обоями потолка она увидела бездонное звездное небо. Рядом с рукой на полу лежал открытый бутылек валокордина, на выцветшем половике – мокрое пятно от разлитого лекарства.

Еще не веря своим глазам, Майер бросился к кушетке, упал на колени и приник ухом к груди старушки. Ничего. Пощупал сонную артерию – пульс отсутствует.

– Как же так?.. Почему?.. – пробормотал он, положив руки на край кушетки.

Не факт смерти поразил его – в конце концов, старушке уже под девяносто! – но та скорость, с которой все случилось: чуть более часа назад она еще звала его ласково: «Степушка», потчевала куличами, и вот уже лежит холодная и немая, глядя куда-то вдаль остекленевшим взглядом.

Майер провел ладонью по глазам покойницы и веки закрылись.

Но где профессор? Побежал к сторожу вызывать врача? Скорее всего… Но как, связи же нет! Значит, сейчас вернется и все увидит…

Майер выскочил из дома и принялся нервно расхаживать по веранде: надо встретить старика и аккуратно сообщить о смерти супруги.

Как же все не вовремя! Труп в поле, бабушка Марта, голуби эти…

Майер остановился как вкопанный. А при чем голуби? Голуби не при чем. Голуби сами по себе. А старики со свечами на дороге – сонный бред, совпадение…

“Черт! Когда же все это закончится?!” – саданул он кулаком по деревянной опоре, подпирающей козырек над верандой.

Что-то прошуршало по кровельной жести и звякнуло об бетон отмостки. Майер перегнулся через перила и заметил внизу куски битого стекла. Быстро спустился по ступенькам и посмотрел на балкон. Двери все так же открыты, но одно из боковых окон ощетинилось угловатыми осколками. Час тому назад в этом окне Майер видел отражение профессора, а значит окно было целым.

Он ринулся в дом и взлетел по винтовой лестнице на верхний этаж.

В комнате стоял сумрак. Профессор сидел в своем кресле и, казалось, дремал, опустив голову набок. Майер достал из кармана сотовый, включил фонарик и направил в лицо старику. Рука дрогнула и телефон полетел под ноги. Свет фонаря словно вспышка фотоаппарата выхватил из темноты страшную картину: худое лицо профессора вытянулось еще больше, рот с редкими зубами открыт, в левом виске чернеет дырка с вытекшей из нее темной струйкой, правое плечо залито кровью.

Дрожащими руками Майер поднял смартфон и стал осматривать тело. Рубашка на висящей плетью правой руке в пятнах крови, в раскрытой кисти левой руки, лежащей на коленях, поблескивает вороненой сталью Манлихер.

Майер шагнул назад и простонал, сжав ладонями голову.

– Господи, профессор, зачем?!

Сомнений быть не могло: старик не пережил смерть супруги и свел счеты с жизнью. И никакая вера ему не помогла, не удержала от безумного шага. Какая теперь разница, есть “небесное царство” или нет? С таким грехом туда точно не попадешь.

Стараясь не смотреть на труп, Майер принялся шарить по столу и в ящиках, но коробки с алмазом нигде не было. Потом прошелся по книжным шкафам и полкам, но всюду одни лишь книги, фотографии, камни. Снова вернулся к креслу и, преодолевая страх, обыскал карманы профессорской одежды, но только испачкался в крови.

– Дьявол, профессор! Куда вы его подевали? – крикнул с досадой и тут же под ногами что-то хрустнуло. – Наконец-то! – схватил он с пола футляр и, задержав дыхание, поднял крышку.

Камня не было.

Майер пялился в пустой футляр, как будто старался разглядеть алмаз, ставший по какой-то причине невидимым.

Все, это конец. Конец карьеры, а возможно и жизни. Он сам уговорил Абрамова проверить на подлинность самую дорогую реликвию. И пусть подтверждения нет, тот будет думать, что его развели как лоха. А этого Абрамов не любит. С той же, примерно, силой, с какой любит деньги. А за них он готов пойти на любое преступление.

– Ахтунг, ахтунг! Говорит Москва! – раздался под окнами пьяный крик сторожа. – Руссиш партизанен очень любить шнапс… Адольф, выходи! А то снесу твой Рейхстаг к едрене фене…

Этого еще не хватало! Майер на цыпочках пробрался вглубь комнаты и замер. Мысль лихорадочно работала. Затаиться и ждать, надеясь, что хулиган уйдет? Не получится. Сторож, хоть и алкаш, но машину и физиономию единственного в этот день гостя опознает в два счета.

– Адольф, не жмись! – продолжать выкаблучиваться Федор. – На носу Пасха, а в горле сухо как в Сахаре… Не-е, маненько, конечно, есть. Так то чисто для дезинфекции… А не дашь, и черт с тобой. Ой, – сторож звучно икнул и каблуки ботинок глухо застучали по деревянному полу веранды. – Я здеся у тебя посижу. Один хрен, в поселке никого…

Майер скорчил недовольную мину и, прислонившись к шкафу, сполз на пол – теперь незамеченным ему не уйти.

Прошло полчаса.

Сторож продолжал нести ахинею и звал профессора, но все реже, смирившись, по-видимому, с тем, что Пасху придется встречать “не по-человечески”. Наконец его бормотание стихло и в глухой тишине тумана раздался густой мужицкий храп.

В компании с двумя трупами… нет, тремя – один, хоть и дышит, на живого мало похож, – сидеть не хотелось. Надо было уходить. Алмаз, скорее всего, найти не удастся. Можно будет договориться со следователем, которому поручат дело, и забрать камень по-тихому.

Напоследок Майер еще раз пробежал лучом фонарика по столу и уже хотел спрятать смартфон в карман, но остановился и посветил на страницу, заправленную в пишущую машинку. Каретка застряла в самом конце, оставив последнее предложение незаконченным. Понять, о чем идет речь, было трудно: строчки и слова жались друг к другу как муравьи в муравейнике.

Майер склонился над листом и прочитал заглавие, напечатанное крупным шрифтом: “МОЯ ИСПОВЕДЬ”. Под заглавием в скобках значилось: “(в случае моей смерти, отдать христианскому священнослужителю)”.

– Вот случай и представился, не так ли профессор? – посмотрел Майер с горечью на безжизненное тело.

Вынув лист из каретки и прихватив с собой другие, лежавшие рядом, Майер сложил их вчетверо и сунул в барсетку. На нижнем этаже зачем-то подошел к камину и посветил на икону – свечи давно погасли. Минуту стоял молча. Вспомнилось, как супруги Шмидты еще недавно молились на нее. Зачем, спрашивается? Что дала им вера в “Деву Марию”? Одной смерть накануне Пасхи от сердечного приступа, другому – страх одиночества и отчаяние, от которых избавила не молитва, а девять грамм свинца.

– Из камня ты, и сердце у тебя каменное, – произнес Майер с упреком и взял икону в руки.

Что-то сверкнуло там, где только что стоял барельеф. Майер моментально направил луч фонаря на верх камина и обомлел: переливаясь и искрясь холодным чистым светом, на гранитном портике лежал алмаз.

– Ну спаси-и-ибо! – посмотрел с улыбкой на икону. – Не ожидал… Прости. Беру свои слова обратно.

Он не стал подниматься наверх за сломанным футляром, а сунул камень прямо в барсетку. Вытащил из под блюда вышитую крестиком пасхальную салфетку, завернул в нее икону и вышел из дома.

На пороге, подложив кулак под голову, крепким пьяным сном спал сторож. Майер аккуратно перешагнул через него, сел в машину и покинул поселок.