Нововеры

Четырнадцать лет просидел протопоп Аввакум в подземелье. Четырнадцать лет не видел протопоп: ни неба ясного, ни лужка зеленого, ни солнышка лучезарного. Вернее, каждый день видел, но не наяву, а лишь во снах с мечтами редкими. А сегодня, узрев весеннее солнце, неспешно плывущее средь прозрачной синевы бескрайнего небосвода, Аввакум чуть сознание не потерял. Подкосились его ноги, застучало в голове набатом, холодным потом покрылся лоб, и завертелось всё вокруг, словно Аввакум – щепка в омуте черном.

– Прости и помилуй, Господи, – зашептал еле слышно опальный протопоп. – Не дай слабости ворогам показать. Поддержи. Нельзя мне сейчас пасть, никак нельзя…

И только Аввакум промолвил просьбу свою, как сразу же почувствовал ощутимый удар в спину. Это идущий следом за протопопом стрелец, пустил в ход черенок своего бердыша. По недомыслию ударил служивый Аввакума, но на всё воля Божья… Вздрогнул протопоп от боли и пала всякая пелена с глаз его. Всё видел он теперь так явственно, как только в юные годы видеть и привелось. Прямо перед Аввакумом стоял небольшой сруб из смолевых бревен, вокруг сруба были положены снопы соломы, а по всей соломе валялась сухая береста.

На месте казни изо всех сил суетился подъячий Ефим Туманов, уж очень ему хотелось сегодня отличиться. Не каждый же день из столицы гонцы случаются, да еще с таким указанием.

– Надо, чтоб заметил меня гонец непременно, – думал подъячий, самолично подкладывая к срубу большие снопы соломы. – Расскажет, может, где надо, как я волю блюду государеву. Другой-то, всё кое-как сделает, а я за милую душу постараюсь. Сил не пожалею…

Завершив укладывать снопы, Туманов подбежал к мальчишке- помощнику, одарил его звонким подзатыльником и, прямо-таки, вырвал из рук четыре толстые свечи.

– Что ж ты нерасторопный такой!

И вот уже стоит Аввакум с тремя соратниками своими в срубе и готовится в последний раз пострадать за веру истинную. В руках мучеников зажженные свечи. Замерли люди, толпившиеся вокруг страшного сруба. Еще четыре черных ворона, словно чуя чью-то близкую смерть, прилетели и уселись на куполе деревянного храма, тоже ждут, разглядывая сверху место скорой казни и притихшую толпу.

Тихо вокруг смолёвого сруба; только и слышно, как капель с крыши храма падает да долбит серую наледь. Подъячий Туманов поначалу тоже поддался всеобщему настроению, притих, и ему жутко стало в этот ответственный момент, но Ефим скоро пересилил себя.

– Давай, – закричал он сиплым голосом и надрывно закашлял. – Кхе-кхе-кхе! Поджигай! Чего встали?! Кхе-кхе-кхе!

Два стрельца, с зажженными смолёвыми факелами, пошли к срубу. Еще три шага и опустится факел к вороху сухой бересты, а той только волю дай, мигом разнесет она пламя по стружкам смолевым, по соломе да к бревнам сосновым.

– Стой! – громко крикнул из сруба Аввакум. – Не берите грех на душу! Мы сами!

Стрельцы остановились в шаге от сруба. Пуще прежнего тишина повисла над городской площадью. Аввакум стоял в проёме сруба, наполовину заваленного снопами соломы. Правая рука протопопа крестила толпу двумя перстами, а левая со свечой медленно опускалась к соломе. И к той же соломе двинулись свечи соратников Аввакума: священника Лазаря, диакона Федора и инока Епифания. Два вершка всего и осталось до большого огня, но тут один из воронов замахал крылами, поднялся с купола, сел на крест церковный и заорал.

– Карр-карр-кар!

– Да что же это делается, люди! – вслед за вороном завопила монахиня Меланья. – Святого сжечь хотят, а мы стоим! Это не ворон с купола храма кричит, а Отец Небесный на нас сердится!

Встрепенулась толпа от нежданного крика. Глянули все сперва вверх на крест с вороном, потом на сруб, на протопопа и побежали… Стрельцы и пик поднять не успели. Смела толпа всех стражников с палачами. Аввакума же и соратников его вывели на волю, а сруб разметали по брёвнышкам.

В этот же день решили всем миром идти крестным ходом на Москву. Правды искать…

3 ноября 7524 года

Трезвонит будильник. Как же я ненавижу этот противный звон. Изо дня в день терзает он мою измученную душу. Изо дня в день. Разбить бы его на мелкие кусочки.

– Когда же всё это кончится? – в очередной раз думаю я, скрипнув зубами. Ладонь бьет по дребезжащему механизму зло и слишком резко. Падает будильник со стола и уже на полу жалобно звякает треснувшим стеклом.

А в душе у меня на смену волне ненависти со злостью, накатывает волна жалости с раскаяньем.

– Будильник-то чем сейчас виноват? – шепчу себе под нос, склеивая очередное повреждение на стекле часов липкой лентой.

Поставив будильник на стол, сам тут же падаю на колени и делаю триста земных поклонов. Потом читаю молитву, с минуту отдыхаю на коленях, встаю и включаю живые картинки. Опять новости о бесконечных спорах в Совете Обществ. Сегодня разглагольствуют о снятии запрета на торговлю с Хивинским ханством.

– Обязательно надо снимать все запреты, – орёт, широко раскрывая рот, представитель из купеческого сословия. – Они ж с руками готовы оторвать наши самокаты, а взамен фрукты экзотические и снедь прочую диковинную будем брать от них напрямую! Без наценок за дальний путь. Это ж, какая прибыль для казны Православной Республики!

– Так наши предки в гробах перевернуться, когда узнают, что стали мы с басурманами вась-вась жить! – яростно машет кулаками перед лицом купца пожилой монашек. – Это всё табашников происки! Не получается у них напрямую, так они хотят через басурман к нам влезть! Нам что плохо без них живется?! Попробовали мы уж пару раз от веры нашей отступить да обожглись! Хватит!

Изо дня в день одно и то же, изо дня в день, но так надо… Переключаю живые картинки с новостей на постановочные представления, а там о событиях лета 7190 речь идет. Показывают: как явился многотысячный крестный ход в Москву, как встретили его восставшие стрельцы и как гнали вместе они из столицы всех фрязинов до единого. И приспешников их той же поганой метлой! Бегут бояре-изменники из царских хором, царей, ими же поставленных, за собой тащат. А вот уж народ и своего царя избрал на Великом Православном Сходе. Аввакум Первый взирает с высокой колокольни на бескрайние просторы отчизны своей…

Неплохая постановка о прошлом, до конца бы посмотреть да некогда. На работу пора…

На улице темно, ветрено и холодно. Раннее осеннее утро. Человек десять, понуро склонив головы, стоят в мутном свете качающегося фонаря и ждут общую самокатную повозку с нашего строительства. Здороваюсь, пристраиваюсь в конец очереди, поднимаю воротник осеннего кафтана и тоже жду. Повозка, как всегда, пришла во время.

Возле храма нашего строительства толпится народ, ожидая общей молитвы и благословления на работу. Некоторые работники разговаривают, но большинство тружеников стоят молча. Обычное утро рабочего дня.