Звездный Мост

Истоки

«Ныне взяли нашу землю, завтра возьмут вашу»

(Котян, хан половецкий)

В скудное дождями лето шесть тысяч семьсот тридцать первое тревожно стало в Диком Поле. Беда вторглась в ковыльные степи, что пролегли от Змиевых валов Поднепровья до извилистого русла Дона и болотистых берегов Меотиды. Гуляют над опаленными просторами бессмертные Симаргловы дети, хмельные степные ветра. Играет пряными волнами безбрежное травянистое половодье. Многое повидала на своем веку курганная степь, усеянная выбеленными солярным светом костями, звериными и человечьими. Кто способен исчислить народы, что пасли здесь тучные табуны племенных коней задолго до появления в пределах Дикого Поля кыпчаков или куманов, иначе половцев?

Половцы – кочевой народ, влившийся в степные просторы из-за синей ленты Итиля и занявший земли печенегов, разбитых и рассеянных по Ойкумене дружинами князей Ярославичей. За годы соседства между Русью и очередными пришлецами выковались определенные отношения… Были стычки с набегами на порубежные селения. Был худой мир, который временами отвратнее войны. Бывали шаткие союзы, когда родичи-князья, отчаянно пытаясь разделить между собой власть, не гнушались пропускать за кордоны Отечества саблезубую саранчу на скакунах со стоптанными копытами, никогда не знавшими подков. Случалось, что отдельные половецкие рода садились на полуденных границах, учились пахать целину, выращивать овощи и хлеб. Они становились земледельцами, забывая прежний кочевой уклад и старых языческих богов, вытесняемых верой Христа.

И вот новая напасть… Измученные верховые, прибывая на взмыленных лошадях с восходных рубежей, доносили тревожные вести: к низовьям Дона вышла неведомая ранее орда, испепелившая в минувший год многие поселения Закавказья и, прорвавшись через Железные Ворота Дербента, разорившая на своем пути земли аланов. Именуются монголами, но за ними идут и другие народы – киргизы, татары, торки или тюрки, кто их ведает… Верховодит ими Субудай Багатур, неистовый одноглазый воитель, а направляет бог Тенгри и хан Темучин, принявший титул Великого хана − Чингиса, навечно закрепленный вражьей кровью и каленым железом. Число их довольно велико, до тридцати тысяч клинков, а возможно и больше, поскольку никто из живых не вел подсчета. Коварство их безгранично, и владетель задонских кочевий Кончак уже поплатился за свое легковерие. Родичи его превращены в рабов и конюхов, сопротивлявшиеся были уничтожены. Монголы никому и никогда не прощают неповиновения… Сбитая в крепкие тумены разноплеменная воинская масса поражает жесткой дисциплиной и уставом, немыслимым для половецкой вольницы.

Что же делать? Выходить на битву − или склониться, пасть на колени, покорившись раскосым пришлецам, хмельным невиданным успехом и добычей? Или бросить привычные кочевья и опрометью утекать прочь, спасая жен, детей, добро? И половцы целыми родами уходили из степей на Русь, а кто и еще далече, за Южный Буг и Днестр, минуя заснеженные кручи поросших хвоей Карпат, пробираясь до плодородной Паннонии, называемой теперь Венгрией или Угорской землей.

Правитель Киева Мстислав Романович Старый призвал на общий совет русских князей, где было единогласно приговорено решить дело мечом, встретив неприятеля за пределами обжитых рубежей. Сборы не были долгими, и дружины срединных городов побрели вдоль днепровских берегов, сотекаясь к городку Заруб, стоявшему на реке Трубеж близ Варяжского острова.

Здесь Мстислава нашли монгольские послы, державшиеся с достоинством уверенного в своей мощи противника. Они выразили удивление, что киевский князь выступил против Субудая, но тот не оскорбил русичей, не входил к ним в землю, а лишь наказал нерадивых ордынских данников – куманов, издревле злодеев Руси, которых следует сообща привести в повиновение и лишить неправедно прижитого богатства… Подобное изъявление дружбы Мстислав расценил как скрытое требование признать равенство между ним, владыкой стольного града, и восточным варварским царьком, что варит неугодных людей в котлах с кипятком. Половцы молили отвергнуть предложение надменных посланцев, союзные дружины рвались добыть воинской славы, к Зарубу подходили подводы со снедью и вином… Мстислав Романович озвучил желанное войском решение, и десятерых ханских переговорщиков тут же казнили.

В то же время Мстислав Галицкий погрузил отряды на тысячу стругов, спустился вниз по Днестру и прибрежными водами завернул в широкое устье Днепра, остановившись у городка Олешье, прежней эллинской Ольвии. Ночью в спящий лагерь галичан прибыло ордынское посольство. Мстислав побеседовал с ними и повелел отпустить не чиня препятствий. Прощаясь, послы пообещали: «Вы хотите битвы? Будет! Мы не творили вам зла. Бог един для всех народов: он нас рассудит».

Русские полки соединились у впадавшей в Днепр речки Хортица. Здесь случилась первая сшибка с ордынским отрядом, нарвавшимся на дозор киян. Степняки были порублены, в полон попал их тысячник, знатный менбаши Гемябек, которого Мстислав Старый, учинив мимолетный допрос, передал на растерзание жаждавшим кровной мести Кончаковичам.

Отметив одержанную победу, русичи длинными колоннами пошагали по степному бездорожью навстречу пламенеющим лучам восходящего солнца.

Наутро девятого дня половецкие разведчики доложили, что ордынские конные корпуса расположились вдоль русла илистой речицы, именуемой Калка.

Увидев перед собой стяги и лохматые бунчуки неприятеля, полки Мстислава Галицкого и Даниила Волынского с ходу ринулись в жестокую сечу. Степняки дрогнули, затем начали медленно отступать. Русичи потянулись следом. В этот миг свежий ордынский тумен,− десять тысяч сабель темника Джэбе,− ударил во фланг галицко-волынского войска, где таборным скопом сгрудились половцы. Они тут же пустились наутек, губя русские ряды, и, достигнув близкой переправы, врезались в построенных для битвы ратоборцев Мстислава Черниговского. Позабыв о союзном долге и воинской чести, степняки опрокинули русичей в мутные воды Калки, после чего бессовестно занялись грабежами.

Переправа была захвачена неприятелем. Прижатые к реке галичане полегли почти полностью. Немногих уцелевших в этой резне дружинников ордынские летучие отряды гнали по степному безводью почти до самого Днепра.

Полки Мстислава Старого укрепились в лагере, не принимая участия в разыгравшемся сражении. Еще можно было согласно отступить и постараться уберечь войско, но киевский князь выжидал, надеясь удачным ударом повергнуть Субудая. Впрочем, свершить это было уже невозможно. Русский стан плотным кольцом окружили подвижные отряды конных лучников, подкрепленные наемными ватагами казаков-бродников, тяжелой конницей аланов и суровыми кавказскими горцами.

Трое суток под непрерывным дождем из сулиц, метательных камней и огненных стрел отражали измотанные русичи кинжальные атаки ордынцев. Счет искалеченных ратников шел уже на тысячи. Мстислав тщетно искал разумный выход из сложившейся патовой ситуации.

Тем временем в лагере объявился бродник Плоскиня, один из местных казачьих атаманов. Отдавшись в руки дружинников, он потребовал встречи с киевским князем, коему доверительно сообщил, что к ордынцам подходит задержавшийся в Таврии крупный отряд хана Чыгиря. Воинство Субудая утомлено затянувшимся сражением, полководец Чингиса готов выпустить из осады Мстислава и его ратников за высокий, но разумный выкуп. Плоскиня торжественно поклялся на кресте, что степняки не прольют ни капли русской крови, ежели Старый проявит свойственную ему мудрость и примет предложенные условия.

Мстислав поверил переговорщику, и кияне сложили оружие.

Монголы сдержали свое обещание − княжья кровь не пролилась… Злосчастный Мстислав Романович и двое его зятьев были связаны и задушены под досками помоста, на который уселись пировать ликующие победители. Большую часть пленных ордынцы потопили в Калке, а оставшихся продали вездесущим евреям-рахдонитам, и не один десяток лет изредка возвращались из заморских краев поседевшие, смуглые от сарацинского загара страдальцы − кто из Леванта и Палестины, а кто из Египта, далекой страны занесенных пустынным песком пирамид.

Слухи о продвижении ордынских туменов к землям Поднепровья ходили противоречивые. Срединные города собирали ополчения, готовясь выступить на защиту стольного града Киева, захлебнувшегося в звенящих волнах колокольного набата.

И тут змеистой молнией пронеслось невероятное известие: степняки, дотла разорив городок Святополч, повернули к Донцу. До окраин киевских посадов оставалось чуть более пятидесяти верст… Не имея в достатке крепких лестниц, тяжелых пороков и стенобитных орудий, опытный Субудай не решился штурмовать хорошо укрепленный город; тем более, что кияне перестали посыпать головы пеплом и стенать по погибшим сородичам. Жители в едином душевном порыве взялись за секиры, копья и топоры, а лепные кафтаны сменили на кольчуги и брони.

Весьма вероятно, что ордынцы поспешно покинули Русь и двинулись на северо-восток, получив безусловный приказ хана Чингиса вторгнуться в Поволжье. Однако на излете этого неудольного для русичей года степная орда была наголову разбита волжскими булгарами у Самарской Луки и с ощутимыми потерями отступила в солончаковые прикаспийские степи, бросая по дороге обозы и скот.

Южные города и веси лежали в дымящихся руинах… Лето выдалось засушливым, жарким. Над исстрадавшейся без живительной влаги землей носились пыльные смерчи, безудержно полыхали грозы. Горели пшеничные посевы, горели леса и болота, вода в озерах и реках стала непригодной для питья. «Густые облака дыма затмевали свет солнца, мгла тяготила воздух, и птицы падали мертвые на землю»,− скорбно сообщал летописец.

А на закатной стороне появилась неведомая ранее яркая звезда и в сумерки озаряла небосвод блестящими лучами.

Страшно это было, причудливо и странно, непостижимо для разумения…

Впрочем, жизнь постепенно входила в привычное русло. Покойников отпели и предали земле, на местах расчищенных пожарищ возводились новые дома и церкви. Последующий год принес обильный урожай, цены на хлеб упали, в водоемах вновь появилась рыба.

Новый киевский князь Владимир Рюрикович отправился в карательный поход и почистил степь, сполна отомстив вероломным половцам за их предательство.

О неистовых пришлецах более ничего не было слышно. «Кого Бог во гневе своем навел на землю Русскую?»,− временами судачил народ, собираясь на торжищах, но не мог найти ответа на этот насущный вопрос.

Так, в трудах и заботах, прошло тринадцать лет…

Вольный город Мышград

«Для имперского полиса возможно все, что целесообразно»

(Эвфем, архонт Афин)

Крутобокая, тяжело нагруженная лодья неторопливо двигалась на веслах по полноводной реке Влге, игравшей красноватыми бликами позднего заката. Погода стояла тихая, теплая, непривычная для осеннего месяца листопада. Молога давно осталась за кормой, и одноглазый кормщик приказал гридням скатать поникший льняной парус, расцвеченный красными и белыми продольными полосками.

Солнышко устало катилось к виднокраю, скрывшись за пушистыми верхушками сосен, зубчатой стеной обступивших речные берега. В быстро темнеющем небе зажигались лампадки первых звезд, которые словно радужными кирпичиками выстилали на куполе небосвода призрачную вселенскую дорогу.

− Поспеваем до ноци, князе!.. Вот она, Юхоть-то, по сцуицу! − громко сказал кормщик, коренастый и плотный сицкарь из Мологи, почесывая растопыренной пятерней курчавую бороду.− Коли бозе даст, вскорости прибудем до места.

Ростовский князь Василько Константинович встряхнулся от дремоты, бездумно прислушиваясь к словам кормщика, известного в Залесье как Данила Карась. На мологжанском торжище он в шутейском побоище лишился левого глаза, и с тех пор за ним цепко прилепилось еще одно прозвище − Циклопус. Данила на местных зубоскалов обиды не держал, потому как душевно обожал старика Гомера и по складам читывал «Одиссею», подучив эллинский язык в бурной молодости, когда лихая судьба-злодейка надолго зашвырнула его в такие теплые, но чужие ромейские края.

Князю Василько шел двадцать восьмой год. Был он высок, статен собой, русоволос, румян, носил небольшие усы и подстриженную бородку; под черными бровями его блестели небесным цветом добрые и умные глаза.

Двадцать лет назад, чувствуя приближение конца земной жизни, Великий князь Константин Всеволодович выделил своим малолетним чадам уделы. Василько принял славный Ростов, древний город на берегах озера Неро, основанный мерянами задолго до прибытия дружины Рюрика на Русь. И вот без малого второй десяток лет он правитель затерянной в дремучих лесах Ростовской земли, по его указаниям работные люди рубят просеки, прокладывают новые дороги, наводят мосты через многочисленные лесные речки. Постепенно обустраивается град Ростов: завершено укрепление головных ворот и защитных стен, появились просторные дома в три поверха, достроен белокаменный Успенский храм, и теперь искусные изографы украшают его внутреннее убранство соответствующей благочинной росписью.

Растворившаяся в гаснущих сумерках Влга делала плавный поворот направо; по левую руку открылось камышовое русло Юхоти, образуя холмистый мыс, обнесенный вдоль берега наклонным тыном из острых дубовых кольев. На холме стояла деревянная крепость с несколькими сторожевыми башенками. Из-за верхотуры добротных стен виднелись покатые крыши домов и мастерских, над которыми высился квадратный детинец со смотровой каланчой. Немного поодаль красовалась изящная церквушка с православным крестом на золоченом луковичном куполе. Над засыпавшей великой рекой негромко звучал чистый колокольный звон, буквально струившийся невидимыми волнами по замершему воздуху.

− Вецерню отце Николай творит… Лепно-то как, а? − душевно изрек Данила.

− Почему сам? − удивился Василько.− Трудно из Углича доброго звонаря позвать?

− Не доверяет,− объяснил Данила.− Он до попова сана у халицкой старой друзине запевалой был, так цто дело знает. Ховорит, есть тако словесо − хармония.

− Есть,− кивнул головой Василько.− Эллинское слово, означает соразмерность… Понимаешь, слух надобно особый иметь, чтобы эту гармонию уловить.

− Вот! − сказал Данила и поудобнее взялся за правило.− Посему и не доверяет!

Кормщик ловко провел лодью мимо островка в устье Юхоти, где на врытом в песок суковатом столбе чадил смоляной факел, а на перевернутом кверху дном челноке развалился бородатый мужик в просторной шерстяной чуйке и задумчиво грыз пузатое яблоко, искоса поглядывая на приближавшееся ростовское судно.

− Мих-ха-а! − прокричал мужику Данила, призывно воздев над головой руку.− Яко здоровье Милославиця и его любавы?

−Слава Богу! − солидно ответствовал мужик (звали его Миша Новогородец).

− Цто нерасховорцивый нынце, Михайло Потапыць? − не унимался Данила.

− Да ницто… лень заела,− отмахнулся от него Миша.− Плыви ужо, Карась!

Лодья, тяжело просев осмоленным корпусом в черную воду, подвалила к освещенному искрящими факелами пологому берегу. Гребцы сноровисто заработали веслами, нацелясь на показавшуюся впереди бревенчатую пристань, где покачивались набитые пузатыми бочонками расшивы и крупное черное судно со звериной головой в носовой части.

− Ты хлянь-ко, князе,− протяжно присвистнул Данила, сердито вращая округлившимся глазом.− Никак, нурманнский драккар?

− Свейским гостям путь в верховья Влги закрыт по личному указу князя Юрия,− подал голос Никита, доверенный ростовский дьяк.− В Усть-Шексне аккурат с Пасхи особые кордоны стоят, никого никуды не пущают.

− Тохда на кой хрен?! − возмутился Данила, деловито закатывая рукава толстой холщовой рубахи.− Дозволь, князе, мы с робятами им ребры посцитаем!

− Да погоди ты,− с досадой проговорил Василько, наскоро приводя в порядок измятый кафтан.− Что ты за человече, Данила?! Шибан какой-то! Язык почесать да кулаками помахать! Вскорости все у хозяина прознаем, что да как.

− Цто да как,− ворчливо повторил Данила.

Василько молодецки перемахнул через борт и спрыгнул на дощатое полотно пристани. Встречавшие их работные парни крикнули здравицу князю и занялись швартовкой лодьи, приятельски переговариваясь с ростовскими гриднями.

За спиной бодро взвизгнула свирелька, загудели рожки и пятиструнные гусли, гулко забил большой барабан. Василько обернулся. Навстречу ему шел настоящий велет: рослый, очень плотный человек с породистым лицом латинского патриция, по прихоти отпустившего пышные полянские усы почти до подбородка. Высокий лоб его прикрывала короткая челка, чистые седые волосы свободно лежали на висках, в правом ухе поблескивало золотое кольцо. Из-под густых бровей ясно смотрели прозрачные голубые глаза. Ворот белоснежной льняной рубахи, вышитый червонной вязью, был настежь распахнут, синие шаровары заправлены в прочные кожаные сапоги. На могучей груди, на золотой цепочке висел тяжелый золотой оберег − колесо со спицами в виде солнечных лучей, загнутыми концами направленных посолонь.

− Здравствуй, княже! − прогудел велет, раскрывая медвежьи объятия.

Это был полноправный хозяин здешних мест − Вольга Милославич, он же матерый Галицкий Волк, гроза ляхов и германцев, не раз хороненный людской молвой, но воскресавший и возвращавшийся в мир более могучим, чем прежде. Наставник Владимира, младшего брата ростовского князя, законный муж его любимой двоюродной сестры Марии Ярославны. Человек, спасший ему жизнь в тяжком походе на мордву, когда они выбирались из гнилых заокских болот, и у Богом забытой халупной веси нарвались на ватагу мордвинов, потрясавших корявым дрекольем. Василько сбили с ног, удар сучковатой дубины помутил сознание. Он лежал в болотной жиже, окруженный визжащей толпой напичканных дурными грибами лесовиков. Лохматый мужик давил ему коленом на грудь, щерил в оскале рот, силясь добраться цепкими пальцами до горла. Вокруг с ревом барахтались в грязи ростовские и суздальские кметы, на каждого навалилось по два-три мокшанина. Воевода Еремей, весь исколотый рогатинами, крушил шипастой булавой вражьи черепа, но не мог добраться до своего князя. Василько устал бороться, жесткие пальцы все крепче смыкались у горла, перед глазами лопались темные пузыри… И вдруг стало полегче! Мордвин охнул и податливо осел набок, над плечом промелькнуло дымящееся острие. Василько сквозь душевный морок различил смазанный силуэт Вольги, врезавшегося в гущу языческого воинства с обнаженными саблями в неистово двигавшихся руках… Они сдюжили, дотла сожгли мятежную весь и деревянных идолов, жителей со скарбом и скотиной угнали за собой в Суздаль, а местного замшелого кудесника, осерчав от нежданных потерь, повесили на кривой осине.

Трижды расцеловав князя в покрытые здоровым румянцем щеки, Вольга обнял Василько за плечи и повел вдоль крепостной стены к воротам, где воодушевленно трудилась музыкальная ватажка, именуемая на латинский лад квартетом.

Дорогой их нагнал запыхавшийся Данила, передавший ростовскому князю берестяную писульку с перечнем привезенных товаров.

− Триста пудов ржи, по сто пудов пшеницы, ячменя и семя просяного,− не читая, по памяти проговорил Василько.− Можем еще лодью пригнать, коли надобно, давненько такого знатного урожая наши хлеборобы не собирали!

− Закругляйтесь,− здороваясь за руку с Данилой, мимоходом сказал Вольга,− пусть робята сносят мешки на прием. Опосля топайте к Гостиному двору, там Марья наказала мовницу топить, девки веники березовые готовят… А после гулять будем! Хранилища под завязку набиты, угличане зерном ржаным завалили выше крышки.

− А ты чем порадовал? − спросил Василько, кивая головой на тяжелые расшивы.

− А я их медовухой да сбитнем,− усмехнулся Вольга.− Мед у нас дюже добрый, сам ведаешь. Из Володимера за ним прибывают, из Новограда на Ильмене! Левант с Мишей возили в Чернигов полторы сотни бочек, так озолотились, иначе и не сказать. Теперь к ромеям в Тавриду нашим торгашам приперло наведаться. Будем к лету еще пасеки ставить для пчелок-трудяг, что честно две вещи делают, Богу и человеку потребные: воск и мед.

У полуденной стены закипела работа. Двое келарей в темных рясах развернули рыльце лебедки, ростовские и местные гридни цепочкой тянулись от пристани с мешками за спиной, укладывали ношу на большой бортовой подъемник, вздымали тяжкий груз на стену, а оттуда − по округлому наклонному желобу − прямиком в бездонные мышградские закрома. Дело спорилось.

Василько, прищурившись, с интересом разглядывал рослого мальчика семи или восьми лет, стоявшего возле колбы масляного фонаря и махавшего им рукой.

− Это же племяш мой! − обрадованно произнес ростовский князь.

− Мирослав, так! − в голосе Вольги сквозило удовольствие.− Окреп за лето, а то хворал часто, тоньше жердины был. Машута вся поизвелась, куда за лекарями да за травками-муравками не посылала, едва ли не в самый Киев! В дальние скиты ездила, на Белоозеро я ей по пролетью струг наш давал.

− Добро! − кивнул головой Василько.− Долетели до небес Марьины молитвы.

− Несречу он обломал,− хмуро проворчал Вольга,− посему и оклемался.

Василько, кашлянув в кулак, строго сказал:

− Вольга Милославич, окстись! Негоже языческую смуту в людских головах сеять. Человек уважаемый, а ведешь себя временами… Не по-христиански!

− Да уж какой есть,− устало махнул рукой Вольга.− Другим не стану.

Василько хотел возразить, однако хозяин Мышграда грустно заметил:

− Поздно, княже, поздно…

− Почему? − вздрогнув, спросил Василько, но его вопрос остался без ответа.

Они подошли к распахнутым воротам крепости, где на месте обычной надвратной иконы был прибит озорной мышградский герб: изумрудный миндалевидный щит, на фоне которого бодро плясала серая мышка, сжимавшая в приподнятой лапке кружевной платочек. На башенках ярко светили масляные фонари. Подъемный мост через заполненный проточной водой ров был еще опущен. Юные пастухи, орудуя хворостинами, загоняли внутрь десяток занятых травяной жвачкой коров. За ними медленно катилась набитая сеном телега, запряженная парой лохматых лошадей.

− На пристани варяжская лодья стоит,− преодолев некоторую неловкость, осторожно спросил Василько.− Яко за люди?

− Норвеги, добрые купчины из Бергена Бю-фьорда. Эрика Рудого драккар, ты встречал его на прошлогодней ярмарке,− ответил Вольга, вглядываясь в озабоченное лицо ростовского князя.− В Булгарию они ходили с грузом кашалотового воска, так едва унесли из-под Биляра ноги, когда Батухина татарва на Поволжье налетела!

− Значит, наслышаны вы о новой напасти? − негромко сказал Василько.

− Дурные вести дюже борзо долетают,− грустно заметил Вольга.− Тебя, вижу, Эрик занимает? Он по весне нашему Вышате архиважный заказ оставлял. Меч сработать пожелал, а еще наконечники для стрел, насадки для гарпунов, заточки всякие, гвозди… Завтра кузло свое получат − да и отчалят восвояси. Эрик в городке Ладоге зимовать хочет. Ему дядя твой хоромы подарил на берегах седого Волхова.

− Какой именно дядя? − переспросил Василько.− У меня их много.

− Ярослав Всеволодович,− значительно произнес Вольга.− Отче Александров. Нынешний Великий князь Киевский и мой именитый тесть, будь он неладен.

− Зачем так круто? − недовольно сказал Василько.− Дядя хороший человек.

− О-ох, попил моей кровушки этот хороший человек,− проворчал Вольга.

− А ты с торговым норвегом давно ли знаком, Милославич? − словно бы невзначай спросил Василько, однако его подозрительность не укрылась от пытливого взгляда мышградского велета.

− Сто лет! − широко улыбнулся Вольга.− А если вернее, так со времен моего галицкого воеводства, без малого четверть века кануло в Лету… Как молоды мы были! Я от полного разора его уберег, а то и от погибели. Так! Ляхи хелмские на реке Припяти зело озорничали, лихоимцы перегарные. А Эрика понесло к черту на рога! Или тебя волнует, как Рудый за кордоны на Усть-Шексне просочился? − Вольга хитровато подмигнул, прижимая палец к губам.− Тс-с! Долго ли умеючи…

Телега с тихим скрипом миновала городские ворота. Проходя вослед за ней, Вольга наказал стражникам: «Вскоре Васильковы робята от пристани подойдут, грибники с Выселок припрутся, соответственно можно поднимать мост, запирать на засовы ворота. Вяще никого не ожидаем, все подле своих пенатов!».

Старшина покивал бритой головой, улыбаясь ростовскому князю.

− И так каждый день? − поинтересовался у него Василько.

− А то как же? − удивился дружинник.− Мы − крепость… Бдим!

− Ворогов ждете? − кивнул в ночную темень Василько.

− Дура ты, княже,− беззлобно сказал Вольга.− Пришли уж вороги, Гоги и Магоги.

Они неторопливо двигались по ровной улице, аккуратно вымощенной сосновыми бревнами, поверх которых были продольно настланы выструганные доски. По обеим сторонам тянулись высокие, украшенные вьющейся зеленью палисады рубленых домов, утопавших в спелом буйстве вертоградов. Цепные кобели, напрягая умные морды, наблюдали за проходившими мимо людьми сквозь щели в заборах. По обширным подворьям бегали с суетливым кудахтаньем белесые куры. С невозмутимым видом обхаживали свои владения разномастные кошки.

− Хотел я с тобой потолковать, Милославич… Степняки замечены у рязанских рубежей,− волнуясь, произнес Василько и тронул Вольгу за плечо.− Дядя обещал вызов прислать на совет. Прошу, поезжай со мной!

− Только меня в Володимере и ждут! − хмыкнул Вольга.

− Послушай, Милославич,− дрогнувшим голосом сказал Василько,− необходимо уговорить Великого подсобить Рязани, призвать в помощь киян и черниговцев, ежели будет на то потребность. Дело вельми серьезное, сердцем чую.

− Уговорить? − презрительно скривился Вольга.− Князь Юрий у нас девица красная? А на дуде ему посопеть не надобно? Пошутковать, попоясничать… А-ась?

Василько схватился ладонями за уши и начал быстро читать «Отче наш».

− Сколько сил идет с Батухой? − прервал его Вольга.− Каковы ваши сведения?

− Десять туменов,− нерешительно сказал Василько.− Десяток ромейских мириад.

− Десяток! − сердито фыркнул Вольга.− Вот Эрик мне сказывал, что пятнадцать, а то и все двадцать, коли Батуха с родичами договорится. Это немало, двести тысяч сабель! Прибавь к ним обозников и прочую мелкую шелуху… И это тьма тьмущая живности − быков, коней, вельблюдов. Они нас с потрохами сожрут, как давеча схрумкали Булгарию! Нельзя их пускать на Русь! На дальних полуденных кордонах встречать надобно, сообща, в топоры да в копья, иначе раздавят нас поодиночке. Таков мой крайний глагол!

− Сломаем ли вражью силу? − с тоской прошептал Василько.

− Купно − сломаем! − решительно сказал Вольга.− Сломаем и обратно за Итиль вышвырнем. Люди имеются, оружия и броней хватает с избытком. Один мой Мышград может легион кметов добрыми доспехами обеспечить. Но ты пойми, надобно всю Русь набатом колокольным поднимать! Вооружить монасей, землепашцев, рыбарей, мастеровых. Вручить им в руки острые копья и накрепко втемяшить в мозг, что сонно-бражной неги и покоя не будет более… Вообще до известного срока пускай похерят эти сладкие словеса, ибо покой нам только снится!

Вольга задохнулся словами, судорожно сглотнул невидимый горловой комок и надолго замолчал, потирая кончиками пальцев провисшие усы.

− Так ты поедешь в Володимер? − выждав время, осторожно спросил Василько.

Вольга, сорвав с ветви поклеванное птицами яблоко, задумчиво произнес:

− Поедем, княже, был бы толк…

− Будет! − обрадованно заверил его Василько.− Еще как будет!

−Ну-у… дай Бог! − выдохнул Вольга, увлекая ростовского князя за собой.

* * *

Город имел вид правильного шестиугольника с таким же количеством улиц, растекавшихся подобно лучикам от центральной площади, где стояло массивное здание детинца. В поселении насчитывалось более сотни дворов с подсобными хозяйствами и несколько общественных строений, в том числе школа; ученики могли свободно пользоваться Вольгиной вивлиофикой, считавшейся одной из лучших в Залесье. Был здесь и настоящий Гостиный двор − с торжищем, с баней, с удобными палатами для купцов и прочего заезжего люда. Церковь, украшенную резными узорами, ставили умелые новогородские плотники. Поодаль от жилой застройки, ближе к восходной крепостной стене, располагались огнедышащие владения местного Вулкана − неутомимого кузнеца Вышаты и его товарищей, тружеников молота и наковальни.

За десяток лет, прошедших со дня основания Мышграда, Вольга Милославич сумел собрать и выпестовать наиболее знатных мастеров кузнечного дела, которым не было равных на просторах Залесья. Уроженец Полоцка Вышата был первым ковалем-рудознатцем, кто живо откликнулся на призыв бывшего галицкого воеводы и заложил на берегах Юхоти небольшую изначально мастерскую. В окрестных болотах в изобилии обнаружилась богатая руда, и поселение без труда обеспечило себя необходимым в хозяйстве железным инструментом: от гвоздя и конской подковы до хитрого лемеха с отвалом. Мышградские оружейники принялись мастерить самострелы, собирать кольчужные рубахи, а из-под молота Вышаты возник дивной красы и прочности меч длиной в полтора аршина и весом около пяти фунтов, выкованный из небесного железа. Изделия из данного металла ценились буквально на вес золота и были дороже клинков из дамасской стали, поскольку несомненно обладали известными магическими свойствами.

Когда же новорожденный меч был привезен в стольный град Владимир и торжественно вручен Юрию Всеволодовичу, всем на просторах Руси стало очевидно − дотошные мышградцы отыскали в дремучих северных лесах один из тех чудных камней, что некогда рухнули на грешную землю с заоблачных высот!

На круглой площади перед детинцем царило праздничное оживление. Прямо на свежем воздухе были выставлены ровными рядами широкие дощатые столы, аккуратно покрытые безразмерными скатертями, украшенные пестрыми букетами поздних цветов и ломящиеся от обилия аппетитной снеди.

Чего тут только не было…

Веселые румяные девицы сноровисто разносили по столам дымящиеся чугунки с разваристой пшенной и гречневой кашей. Следом тащили подносы с ароматной зеленью, овощными закусками, квашеной капустой и соленьями. Выкладывали на столы березовые туески с мохнатым крыжовником, малиной и морошкой. Из глиняных корчаг отчаянно парило щучьей ухой с шафраном, заливными гольцами, жареным на постном масле судачком, вяленой белужиной и шехонской осетриной.

А неугомонные девки подавали к столам жареных цыплят, соленых кур, зайчатину заливную, печеную с морковью и репой, тушеные свиные ножки, вареники со сметаной, солонину с чесноком и терпкими пряностями. Прямо из раскаленных печей, с пылу да с жару возникали на столах пышные курники с рисом (что называли сарацинской крупой), вареной курятиной и грибами-лисичками, а рядом высились пирамидки сваренных вкрутую яиц, окружавшие глубокие блюда с копченой дичью.

Уже слегка хмельные и раскрасневшиеся гости отрезали ножами от пшеничных караваев толстые ломти, макали хлеб в приправленную душистым перцем мясную подливу, ложками поглощали осетровую икру и грызли − нет! − вгрызались крепкими зубами в нежные стерляжьи спинки. Журчащей на перекатах рекой лился из бочек отменный мышградский мед, искрящийся сбитень и ячменное пиво. Горожане, на краткий миг позабыв о рутинных заботах, праздновали окончание полевых работ, от души радовались заслуженному благополучию и полным закромам, не страшась встретить голодную слякоть поздней осени, промозглые дожди темного месяца груденя, а за ним злобную, пробирающую до костей круговерть ледяного и снежного студеня.

Взрослого мужского населения в Мышграде насчитывалось свыше пять сотен. Многие были выходцами с Волыни, прибывшие в залесские края по призыву Вольги Милославича и приведшие за собой свои семьи либо оженившиеся прямо по месту, благо в невестах недостатка не ощущалось. Были здесь новогородцы, переселенцы с Белоозера, Углича и Ростовской земли, да только далеко не каждый пришлый человек мог полноправно влиться в сплоченные мышградские ряды и принести строгую клятву верности социальным идеалам трудовой общины, не терпевшей мракобесия, рабства и кабалы. Единственный на просторах Руси вольный город-крепость предпочитал жить обособленно от бесконечных княжеских свар и междоусобиц, держа в надежных ножнах разящую сталь и дружно растя многочисленную вихрастую детвору.

Сегодня же вечером, в честь праздника Покрова, бок о бок с мышградскими обитателями сиживали хозяйственные соседи-угличане, хлеборобы и молочники; дородные, однако весьма оборотистые мологжанские купцы; востроглазые костромские охотники-зверобои; добродушные, пропахшие ржаной брагой и водорослями рыбари из Усть-Шексны; новогородские и тверские головастые умельцы, искусные плотники и изографы, а промеж них − рыжебородая ватага моремана Эрика Рудого.

Ростовский князь перед входом на площадь был встречен шумными приветственными криками собравшихся и одарен хлебом с солью, который на червонном рушнике поднесла милая его сердцу сестрица Мария Ярославна, десятилетие тому назад по доброй воле и без оглядки пошедшая замуж за немолодого, жестоко израненного в побоище на Калке галицкого воеводу. Василько бережно принял священный дар, и брат с сестрой, такой же русоволосой, статной и румяной, троекратно расцеловались, что вызвало новый взрыв восторга поднявших полные чаши горожан и прочих заезжих гостей. Достойного сына ныне покойного князя Константина строгий, но справедливый и отходчивый народ Залесья любил за тверезый ум и разумную храбрость в ратном деле, а еще за чистую, открытую для сострадания душу.

− Слава князю! − взорвалась мышградская площадь.− Слава!! Слава!!!

* * *

Ближе к полуночи пир понемногу начал затихать. Местные, разобрав знакомых и приезжую родню, в обнимку разбредались по дворам. Упившихся вдосталь норвегов дежурные дружинники перенесли на Гостиный двор и поставили им полный бочонок браги для грядущей опохмелки. Ростовские гридни, сладко разомлев после бани и обильного угощения, полегли за столами, а кто и под ними, на заботливо разложенных половиках. Привычные к подобным возлияниям угличане держались, сидели чинно на скамьях, окружив седовласого Бояна, терзавшего многострунные гусли. Некоторые пустили горючую слезу, тоскливо взирая на усыпанное далекими адамантами небо, и грозились высидеть до утра − видимо, решили встречать денницу.

Миновав крутую лестницу третьего поверха, Вольга вывел Василько на смотровую каланчу детинца. Это было прочное строение, огороженное по периметру широкими перилами. Четыре столба поддерживали покатую крышу, исполненную в виде эллинской буквы лямбды. По краям стояли низкие скамьи, в центре находился круглый столик, сплошь занятый дубовым ларем, из недр которого выглядывали кожаные корешки толстенных книг с латинскими названиями, усыпанные тайными иероглифами желтоватые листы пергамента, потертые древесные таблички с хитроумными чертами и резами, тугие свитки берестяных грамот, карты неведомых гористых земель, испещренные острыми стрелочками и загогулинами. Пол был устлан звериными шкурами − белыми и бурыми медвежьими, полосатыми тигровыми и даже пятнистыми пардусовыми.

Вскоре на каланчу поднялись Данила, норвег Эрик, отец Николай и Исаак Левант,− пожилой иудей с завитыми пейсами на висках,− бессменный хранитель мышградской казны. Мария принесла амфору с белым вином, поставила ее на столик и, распустив волосы, присела рядом с Василько, положив голову брату на плечо. Вольга, подойдя к лестнице, отдал мимолетное распоряжение заспанным слугам, затем вернулся, бережно поднял ларь и задвинул его под свою скамью. Столик незаметно покрылся светлой шелковой скатертью, на которой,− как на былинной самобранке,− появились серебряные кубки и овальный поднос с заморскими фруктами, орехами и халвой. На отдельном блюде была подана истекающая соком дыня, весьма умело порезанная на очень привлекательные кусочки.

Василько всегда до изумления поражала неистощимость щедрого рога Амальфеи, которым, видимо, владел Вольга Милославич. В гуще чащобных лесов и болотных топей свободные люди лакомились восточными сладостями и вкушали солнечные плоды, приобретенные в далекой Тавриде за полновесное золото. Широко жил Мышград и его могущественный хозяин, полюбившийся гордой Марии Ярославне. Отец исподволь готовил ей совсем другое будущее, намереваясь сделать королевной одного из прикордонных западных соседей… Редкое, почти немыслимое дело, чтобы княжеская дочь выходила замуж сознательно, по любви и согласию, а не соблюдая державные интересы. Вот и здесь вышла было фатальная заминка, однако хрупкая на вид Мария не устрашилась проявить твердость характера, имела с властным отцом серьезный разговор, и Ярослав Всеволодович, отметя условности, выдал долгожданное разрешение на неравный брак.

Скромную свадьбу справили в Угличе. Спустя полгода Вольга заявил о своем решении заложить при слиянии рек Влги и Юхоти малую крепость и даже приобрел на то благоволение Великого князя Юрия Всеволодовича. Через некоторое время Исаак Левант вывел в Залесье тяжеленную телегу, нагруженную ценной утварью, оружием, книгами и мешками с золотыми и серебряными монетами разнообразной чеканки. Вольга тогда пояснил молодым князьям, что продал родительский домишко в Киеве. Однако минуло короткое лето, и неугомонный иудей Левант возвратился с Волыни во главе доспешного отряда и поезда из трех подвод, под завязку набитых рубленым серебром, балтийским янтарем, самоцветами и великолепным узорочьем… Василько наконец осознал, что его героический зять далеко не так прост, как могло показаться вначале. За красавицей Марией приданого не было. Не в том положении находился вечно скорбный рыжьем новогородский правитель, чтобы за строптивую дочурку раздавать подобные богатства, позволявшие содержать крепкую дружину. Горластые же ильменские мужики по любому поводу могли собраться на вече, вволю поорать о наболевшем, а после грохнуть заветное: «Путь перед князем чист!». То бишь проваливай на все четыре стороны…

Мягко горели укрепленные на столбах масляные светильники. Босые ноги приятно ласкала медвежья шерсть. Мария тихонько мурлыкала песенку про похождения черного кота. Василько сидел на скамье, покачивая опустевшим серебряным кубком. Данила с присвистом посапывал в сторонке, скрестив на груди руки. Отец Николай чистил ножиком мясистый апельсин. Исаак Левант, беззвучно шевеля губами, внимательно изучал разложенный на коленях свиток. Эрик с затаенной грустью взирал на золотистую луну, запутавшуюся в тенетах призрачной звездной дороги.

− Слышишь, братушка? − не открывая сомкнутых глаз, сонно прошептала Мария.− Милославич мне как-то сказывал, что в прежние времена на небе две луны светили.

− А я читал, что до потопа Селены вообще не было,− заметил Исаак Левант.

− Куда же она подевалась? − поразился Василько.

− Дракон пожрал во чрево свое,− улыбнулся кончиками губ Исаак Левант.

Василько посмотрел на отца Николая, болезненно поджавшего увечную ногу.

− Братушка, не веришь? − позабыв про сон, развеселилась Мария.− А ежели я отыщу в стародавних летописях описания чудес? Спорим? Эрик, разними!

− Quos ego! − Вольга легонько погрозил жене пальцем.− Вот я вас!

− Всякое могло быть,− сказал отец Николай, жуя дольку апельсина.− Осерчал Господь и в гневе наслал потоп на землю, а как он сие сотворил? Мог луну обрушить, коли напрочь его грешники до белого каления довели. Почему бы и нет?

Василько сокрушенно вздохнул, по-новому оглядывая звездный небосвод.

− Что хочу сказать, други,− пристукнув кулаком по столику, негромко произнес Вольга.− Времена настают крамолые! Ломовые, неудольные… Лукавых небылиц сочинено обо мне немало, потому поведаю я вам свою невеселую житейскую историю…

Думы о прошлом

«Мене, текел, фарес − Исчислен, взвешен, разделен»

(Даниил, библейский пророк)

Вольга неторопливо выпил кубок вина, вытер рушником влажные усы и, откинувшись на спину, размеренно начал свой рассказ:

− Родился я в ромейских Климатах, в граде Корсуни, в том году, когда Игорь Святославич выступил из Путивля против расшалившихся куманов и был взят в полон ханом Кончаком. Отец мой, Милослав Обренович, прежде жил в Далмации, затем в составе сербского королевского посольства убыл в Киев, где был приглашен патриархом потрудиться над переводами эллинских рукописей. После верой и правдой служил Святославу Всеволодовичу, ведя его особые дела в Царьграде и иных городах империи… Матушка моя родом из Полоцкой земли, она правнучка князя Всеслава.

Василько удивленно поднял брови.

− Всяслава? − искренне поразился Данила.− Тохо, цто волком мох?

− Nein, он мог быть bjornen,− вдумчиво сказал Эрик.

− Бером? − опасливо переспросил Данила.− Медведом, цто ли?

Вольга, нехотя усмехнувшись, заметил:

− Кем его только не называли! Бером, оборотнем, волколаком…

− Ересь,− брезгливо сказал отец Николай.− Нормальный христианский князь был. Народ Всеслава уважал. А что болтали разное − так браги лакать надо меньше.

Где-то далеко в ночном лесу раздался протяжный волчий вой. Данила, нащупывая под рубахой серебряный крест, придвинулся поближе к Марии, которая тут же игриво кинула ему за шиворот липкую абрикосовую косточку.

− Жили мы в постоянных разъездах,− отогнав от жены перекошенного Данилу, негромко продолжил Вольга.− Киев, Корсунь, Константинополь… В Царьграде наконец обосновались, когда родилась моя сестренка Весна, а мне пошел пятый годок. Я к тому времени начал читать по-русски и по-ромейски, а к десяти годам осилил и латинскую грамоту, благо имелись добрые наставники. Царьград в те годы был не в пример нынешнему. Отец определил меня в академию при дворе василевса Ангела. Кого в ней только не было! Армяне, персы, фряги… И там я в один прекрасный день познакомился с Левантом!

− Да-да! − улыбнулся Исаак Левант.− Мой фотер был далеко не последним человеком в Царьграде… Элохим! Какие знатные караваны мы приводили в Романию, минуя тяжелые пески Большого Нефуда! Мы поставляли для повседневных нужд Палатия душистые смолы и благовония: амбру, ладан, сандал. А какие духи из бергамотового масла и кориандра! Какой чудесный, какой манящий букет… Не правда ли, ладушка княжна?

− Вельми ладные! − с чувством согласилась Мария, притрагиваясь к волосам и медленно накручивая на палец русый локон.

Василько склонился к сестриной голове. Тонкий аромат ориентальных духов был превосходен, но было в нем нечто щемящее, отдающее невысказанной чужедальней грустью, бескрайней как раскаленная яростным солнцем аравийская пустыня.

− Учили нас добро, воспитывали душу и тело,− продолжал Вольга, постукивая кулаком в раскрытую ладонь.− Силушкой обижен не был, меч держал крепко, из лука бил не хуже маститых дружинников. Хотя о ратной доле я думал менее всего…

− Что же тебя влекло, Милославич? − тихо спросил Василько.− Какая муза?

− Клио,− серьезно сказал Вольга.− Мне хотелось познать глубину веков, что отделяют нас от времен сотворения мира. Но это такая бездна, княже… И мириады осколков минувшего утеряны! Измараны, сожжены, стерты в известняковую пыль… Мне довелось побывать на холме, где некогда высилась крепкостенная Троя, а ныне замордованный деспотами ясельничей няньчит тощих коз, и сей антропос уже не говорит на языке Гомера!

− А на каком языке он говорит? − удивился Василько.

− На тарабарщине,− грустно улыбнулся Вольга.

− Мир далеко не юн,− задумчиво произнес Исаак Левант.− Все течет, все меняется. Мой несчастный народ тысячу лет скитается по свету, лишенный родной земли, но все же он существует и помнит своего Бога. А где наши надменные гонители, выкормыши Капитолийской волчицы?.. Сгинули в небытие, оставив после себя вычурные руины и мертвую латынь, заимствованную книжниками и римской церковью.

− Какой зе он мертвый, коли на нем попы тресцят? − поинтересовался Данила.

Вольга выразительно показал кормщику сомкнутый кулак, а после заговорил внешне спокойно, но пальцы его сильных рук сминали края серебряного кубка:

− Ты, княже, всегда пытался понять мою ненависть к латинянам. Так? Тридцать четыре года тому назад кафолики собрались покорить Палестину. Поход стал четвертым по счету и самым позорным, ибо от альфы и до омеги был открыто посвящен подлой татьбе. Изначально крестоносные рыцари собрались плыть морем в Египет, схлестнуться с потомками Саладина, а затем шагать на Ерушалайм. Скопилось их почти триста сотен, все франки да германцы. Тертые калачи! И вот некий титулованный хрен Бонифаций надумал разорить по пути кроатский город Задар…

Вольга, замолчав на полуслове, отбросил в сторону измятый кубок и налил себе вина в глиняную кружку, причудливо разрисованную огненными жар-птицами.

− А ведь Задар христианский город,− растерянно сказала Мария. − Зачем же они пошли на богопротивное деяние? Загубили души, олухи… Неужто из-за злата?

− Кнехты полгода безвылазно сидели в трущобах Венето, собираясь с силами, вот и поиздержались порядком,− спокойно заметил Исаак Левант.− Дож Энрико потребовал оплаты немалых долгов, и это так называемое святое воинство было спущено с цепи, взяв на копье важный для судоходства по Адриатике торговый порт.

− Ладно! − хлебая из кружки вино, раздраженно проговорил Вольга.− Попали лишенцы в ситуацию, окрысились… Бывает! Но после Задара вся эта крестоносная шушера поплыла не к знойным берегам Палестины, а прямиком на Царьград!

− Ja,− подбирая слова, медленно сказал Эрик.− Мой родитч ходил в тот чертофф похот. Взад пришел med gull… ja, он пришел со златтом, но без шуиссы. Рукку вырвал stone… ja, Мэри, камень, что броссил tunge ballista… Но он не сгинул, nein, он дошел взад в наш добрый Берген,− Эрик, замолчав, важно сложил ладони на животе.

− Как папа Иннокентий допустил подобное злодейство? − всплеснув руками, искренне поразилась Мария.− Да, он кафолик, но Божий ставленник! Ему ответ держать перед Всевышним за свою паству, за всех этих горьких грешников.

− А что − папа? − ворчливо заметил Вольга.− Папа их проклял, только опосля простил. Выгорело дело… И какое! Теперь Константинополь под латинцами!

− Как люди докатились до раздела Божьей церкви? − возмутилась Мария, поднявшись со скамьи.− Греховно делить между собой милость Спасителя!

− Ты куда, любушка? − ласково спросил жену Вольга.

− Челядь кликну, пусть питья принесут,− негромко ответила Мария, продолжая думать о своем (на лице ее заиграл упрямый багровый румянец).

− Алустонского пошукайте,− предложил Вольга,− только не белого.

− Винца красна хотца,− елейным голосом попросил Данила.

Мария отмахнулась от него рукой и быстро спустилась в третий поверх детинца.

− Ты ответь моей хозяйке, отче,− предложил священнику Вольга.− Бог един, а крестимся по-разному, гробим други своя, кознодействуем… В чем корень зла?

− А ты будто бы не ведаешь, Милославич,− хмуро сказал отец Николай и принялся ковырять ножиком очередной апельсин.

− Все ведаю ! − жестко сказал Вольга, прикусывая зубами кончики усов.− Все на собственной шкуре сполна испытал, кровью расписался в книге Судеб. Я это от тебя хочу услышать, друже мой Степан. От человека, жизнь Богу посвятившего…

Василько заерзал на скамье, с тревогой прислушиваясь к словам своего старшего товарища. Слухи о Вольгином вольнодумстве вовсю ходили по просторам Руси, и это не радовало местные духовные власти. Особо взбудоражил мирской народ недавний случай, когда Вольга прибыл в Волок Ламский, чтобы вызволить из тамошнего монастыря опального попа-расстригу Хому Брута, заточенного в поруб за перепись и публичное чтение апокрифических текстов. Дело было довольно скаредное… Монахи всей братией атаковали хозяина Мышграда (которого откровенно побаивались) и его спутника Мишу Новогородца, не вынувших мечей из ножен, а потому быстро скрученных по рукам и ногам грубыми витыми жгутами. Волоколамский настоятель, источая праведный гнев, бегал вокруг поваленных на землю пленников и обещался предать их анафеме, а после заживо сгноить в подземелье… Но тут на реке Ламе был примечен тупоносый струг, подгребавший к монастырским стенам. На корме его реял широкий изумрудный стяг с пляшущей серой полевкой посередке. Это были мышградцы, ведомые киянином Яромиром, отчаянно пытавшимся отвадить Вольгу от очной встречи с монахами. Почуяв неладное, опытный воевода вступил в переговоры с затворившимися черноризцами, однако те орали в ответ проклятия и швырялись всякой дрянью. Яромиру это быстро надоело. Мышградцы выгрузили со струга передвижную баллисту с запасом десятифунтовых каменных ядер и за полчаса вдребезги порушили ворота, после чего двадцать доспешных ратников взяли обитель штурмом… Вусмерть разъяренные монахи завалили жалобными грамотами митрополита и Великих князей, но Всеволодовичи оставили дело без должного внимания, предложив Вольге покаяться и пожертвовать серебра на храмовые нужды…

− Милославич, ты потише рассуждай о подобных вещах,− попросил Василько, бросая осторожные взгляды на хозяина Мышграда.− Святые отцы володимерские тебя страсть не одобряют, тот же епископ Митрофан. Чую, нарвешься на анафему!

− Ну, энто ты, князе, захнул,− недоверчиво заметил Данила.

− Напугал ежа голым задом! − фыркнул Вольга, блестя голубыми глазами.− Да я с митрополитом Кириллом еще не такие диспуты затевал в свое время. До хрипоты, до песьего лая на весь Киев! Хороший Кирилл Философ был дед, начитанный, умный, однако до глубины своей греческой души не терпел исконных славянских верований. Что касается анафемы, так кафолики по всем костелам меня уже давно прокляли!

− Ja,− протяжно сказал Эрик.− Я слышшал… Тураки!

− Милославиць, давай Дерпт спалим? − с чувством предложил Данила.

− Цыть, гомоза! − слегка прикрикнул на него Вольга.

Отец Николай положил недочищенный апельсин на столик и негромко заговорил, обводя горящим взором собравшихся:

− Христос, уходя из этого мира, поручил устройство новой церкви людям, прежде всего двенадцати апостолам, ставшим ловцами душ человеческих. Число вовлеченных в новую веру росло год от года, а потому начали возникать суетные неурядицы, требовавшие решения. Церковь проникла во все пласты общества, подменив истинной верой языческие предрассудки изжившего себя политеизма, сиречь многобожия. Но в нашем мире существует такая сложная вещь, как политика, что имеет собственные законы, нередко попирающие Божьи заповеди. Император Константин первым из власть предержащих ромеев принял веру Христа и нарек Византий, нынешний Царьград, «новым Римом». А вскоре Романия разделилась… Запад пал под ударами германцев и готов, Восток стал духовным правопреемником минувшего величия… Четыре века тому назад был коронован франк Шарлеман, вобравший в новую империю земли Галлии, Германии, Италии. Западная политика бросила вызов влиятельным восточным правителям, а Римская церковь более не желала считать себя primus inter pares, то бишь быть первой среди равных, объясняя свое исключительное положение неким заветом святого Петра!.. Таков мой взгляд на первопричины раскола, угробившего единство прежнего монолита. Я, впрочем, не собираюсь растекаться мыслью по древу и касаться различий в Символе Веры…

− Не касайся,− улыбнулся Вольга, заглядывая в опустевшую амфору.

− Есть цто-нибудь? − озабоченно осведомился Данила.

− Помолчите, безбожники! − рявкнул на них отец Николай.− О-ох, не злите, добром прошу! Вот на таких грешниках, как ты, Милославич, и лежит вина за раскол!

Данила удивленно посмотрел на священника.

− Раскол! Вольга тут каким боком? − раздраженно сказал Исаак Левант, поджав тонкие губы.− De hoc satis… Довольно об этом!

− Гордыня! − заявил отец Николай, потрясая сомкнутыми перстами перед носом кормщика.− Вскоре минует двести лет, как легат Гумберт вручил патриарху Царьграда отлучительную грамоту, составленную из набора обвинений в ереси, намалеванных ушлым Гумбертом от имени помершего к тому времени папы Льва. Патриарх же не растерялся, а взял его да и проклял за самоуправство и подлог.

− И правильно сделал,− пожал плечами Вольга.− Ты бы смирился, что ли?

− Прошло тридцать лет, и папа Урбан освятил первый крестовый поход! − понизив голос, добавил отец Николай.− Знаете, как он напутствовал воинов? «Кто тут обездоленный и бедный, там будет радостный и богатый»… Скажите, можно ли было отыскать более коварные слова? Убивайте псов неверных! Христову воинству дозволено все. Плевать на заповеди… Папа грехи отмолит, а Бог простит!

− А какова первая заповедь? − вдруг совсем тихо спросил Вольга.

− Милославич, тебя лишь могила исправит,− сказал отец Николай и принялся безмолвно взирать на черную ленту Влги, несущую свои воды к далекому Каспию.

Вернулась Мария. Вослед за ней сладко зевающие слуги принесли узкогорлые амфоры с рубиновым алустонским вином.

− Вот и выходит, что причина всех бед сокрыта в самих людях,− неожиданно произнес отец Николай, обращаясь к Вольге.− Седой ты стал, как лунь, а не можешь простить мучителей своих. Крест с груди снял… и льешь кровушку человечью…

У Марии задрожали веки. Молодая женщина прижалась щекой к плечу брата, а хозяин Мышграда глухо заговорил в ответ на жестокие слова священника:

− Более тридцати лет кануло в мутных волнах Леты, а я никого не простил − ни латинцев, ни мерзавца Ангела! Не простил им гибели отца и матери, потерю сестры, порушенные статуи… Поддержав Ангела, крестоносцы выступили в роли обычных наемников, однако скупой василевс платить не хотел, а питанием обеспечивал скудно. Вообще слепой Ангел и его сын не были любимы ромейским народом из-за связи с латинянами. В городе созрел бунт, вдохновителем стал протовестиарий Дука, который, придя к власти, вообще отказался кормить рыцарей… Возможность перенаправить militia christi в Палестину была упущена. Дука надеялся отстоять Царьград силой оружия, но у него не вышло. Исаак, ты помнишь, какое число жителей проживало тогда в столице ромеев?

− Примерно пятьдесят мириад,− уточнил Исаак Левант.

− Когда начался штурм города, мы с Исааком взяли мечи и пошли на стены,− продолжил Вольга, прихлебывая из кружки вино.− Царьград продержался почти трое суток, но затем кнехты пробили в западной стене брешь, захватили Влахернские ворота и ворвались на улицы. Мы volens nolens разделились и побежали к родичам, еще надеясь спасти их от вспыхнувших погромов. По дороге Леванта клюнуло арбалетной стрелой, и он провалялся в беспамятстве до ночи. Я почти добрался до своего проулка, перегороженного телегами и ломаной мебелью. Я видел на завале фигуру отца, видел дом с разбитыми окнами и клубы темного дыма над крышей, когда какие-то оборванцы − явно местная голытьба! − накинули на меня мокрую сеть, тяжко избили ногами и утащили в глухой подвал с низкими сводами, где передали тощему франку в ржавом доспехе. Позже оказалось, что я попал в погреб харчевни, где остановился отряд бургундцев. За ночь они изловили с десяток пленников, мужчин затолкали в подпол, а женщин оставили у себя наверху. Я узнал цветочника Георгиуса; он сообщил, что отец и соседи-гончары, потеряв в бою засеку, отступили к форуму Феодосия. Мать и сестру Георгиус не встречал… Нас не кормили, но в разграбленном погребе нашлись бочки с оливковым маслом, кислым вином и даже остатки солонины, так что с голоду мы не померли. На третьи сутки, когда наконец начали стихать грабежи, франки нас заново связали и вывезли к Галатской башне, где продали рахдонитам. Не торгуясь, значитца, продали, лягвины дети! Меня, впрочем, перекупил толстый армянский купчина, и я оказался в тесной клетке на колесах в обществе испуганных ромеек, Елены и Таисии. Девицам было лет по семнадцать, не более…

− Я не понимаю,− сказал Василько, пощипывая пальцами бородку.− Ты говоришь, что был пойман ромейской голытьбой. Выходит, плебс не защищал город?

− Они охотно помогали латинянам грабить Царьград,− с горечью проговорил Исаак Левант.− Кровавая истерика, пьяная вакханалия взбунтовавшейся черни. Собственно, а когда было иначе? Вспомни, как полыхнула Ника при Юстиниане!

Василько удивленно поморгал глазами, явно не понимая, о чем идет речь.

− Так! − согласился Вольга, разглядывая жар-птиц, порхающих по ободку кружки.− В городе царила жуткая анархия, как ромеи прозывают безначалие… Продолжаю! Армянин привез нас в грязный портовый городишко и остановился в дешевой гостинице на окраине. Девицы с тревогой ожидали ночи, но губастый толстяк оставил их в коморе под присмотром слуги, хмурого ассирийца Абрама, этакого скелетона с кривой саблей. А к себе в вертеп потащил меня, на ходу мурлыкая стихи Хайяма,− Вольга по-волчьи оскалился, качая седой головой.− Жирная гнида страдала содомским грехом и выбрала меня для плотских утех! Поначалу я решил придушить гада, но заметил в ворохе одежды рукоять кинжала. Первый наш поцелуй стал последним в неправедной жизни дрянного сраколюба… Выбравшись из комнаты в тускло освещенный проход, я наткнулся на полуголого Абрама. Доходяга что-то учуял и вылез поглазеть. И тут узрел меня с узелком в руке и все понял! Он замахнулся клинком, прошипев: «Шакал оглу!». Я заломал руку с саблей и ударил гадского беса под левое ребро. Кинжал вошел по рукоять. Потом отворил скрипучую дверь, затащил тело в комору, бросил в угол и задвинул топчаном. Ошеломленные ромейки молчали, зажав рты покрывалом. Я бросил им пару золотых кругляшей из кошеля содомита и собрался удалиться, однако девиц едва не прорвало на визг! Пришлось задержаться, напялить на них хитоны, закутать в покрывала и тикать купно… Владелец притона покамест помалкивал, но я был уверен, что он тотчас заявит на меня местным властям, едва до последнего перстня обчистит немалые пожитки покойного мужеложника.

− Ну и народ! − ворчливо хмыкнул Данила.

− А у нас лучше? − усмехнулся Василько.− Или у нас татьбы нет?

− Так то у нас,− неопределенно заметил Данила.

− Мы добрались до порта и искали судно, идущее в Корсунь,− продолжал Вольга.− Девицы просились плыть со мной; поразмыслив, я решил, что им спокойнее будет в относительно благополучных Климатах, чем в разоренном Царьграде или в чужом Пропойске. Я рассуждал так: ежели отец остался жив, он найдет возможность вызволить мать и сестру из лап крестоносцев. Ежели нет… нет, об этом я старался не думать,− Вольга потер ладонями лицо.− Возможно, мне следовало вернуться в Царьград? Но время, сколько было потеряно драгоценного времени!

− Ты вошел бы в город,− тихо сказал Исаак Левант,− но обратно сам уже не вышел. Латиняне усмирили плебс, потушили пожары, разделили полис на сектора и начали грабить целенаправленно. Покинуть Константинополь в ту пору было таки непросто… Кафолики затворили ворота и − как через сито! − просеивали всех, кто пытался выбраться прочь.

Вольга, прикрыв глаза, выслушал старого товарища, потом заговорил далее:

− В порту нас попытались обобрать какие-то небритые сельджуки. Я выбросил в море двоих, но остальные наседали, и дело могло кончиться весьма худо, но тут с ближней галеры спрыгнул дюжий единоокий мужик и начал стегать бармалеев плеткой. Судьба послала нам кормщика, что оказался родом из Корчева и верным чутьем признал во мне русича! Галера выбралась из бухты, я выпил с земляком вина и завалился на корме спать.

− Ты доверился косому хромиле? – удивился Данила, моргая багровым глазом.

− Данилушка, ты у нас сам вылитый циклоп Полифемус! − рассмеялась Мария.

− Я − друхое,− упрямо сказал Данила и с кряхтением прилег на скамью.− Циклопус таковым от роздения обретался, а мене в Молохе дылда торзковский в лобесцник засветил, и лекарь покудесил, цтобы яхо скрюцило. Вот! − Данила скорбно поправил черную повязку.− Хозу аки злой бабай с берендеева болотца.

− Какое это счастье − верить людям,− задумчиво проговорил Василько.− Когда ты покоен, что за плечом твоим стоят истинно преданные люди. Господь Вседержитель! Сколько дел в миру можно свершить. Горы свернуть! Реки повернуть вспять!

Вольга внимательно посмотрел на ростовского князя, потом самолично наполнил алустонским вином опустевшие кубки гостей и вернулся к своему рассказу:

− Галера пересекла море и бросила якорь в одной из гаваней Херсонеса. Я навестил киян, живших в Корсуни, но ничего не узнал о судьбе родных. Я решил возвратиться в Царьград, но слег с горячкой, вспыхнувшей от лишений. Истерзанный бредом, я валялся в посольском доме, Елена неотрывно ухаживала за мной…

− Дай ей Бог здоровья,− прошептала Мария, утирая рушником влажные глаза.

Вольга взял руку жены и бережно поцеловал в маленькое запястье.

− Благодарю,− с чувством сказал он.− Так! Поправившись, я написал запрос в Киев, но получил ответ, что всякая верная связь с Царьградом потеряна. Год спустя латиняне приняли посольство Романа Мстиславича, я поехал в его составе толмачом. И ничего не вызнал…

− Но ты искал? – уверенно спросил Василько.

− Я до сих пор ищу! − прорычал Вольга, кусая передними зубами высохшие губы.− Родителей, конечно, более нет в живых, но ежели Весна не погибла под руинами, и она еще на этом свете… то я ее найду!

Мария, всхлипнув, вновь приложила рушник к покрасневшим векам.

Василько ощутил острое желание утешить хозяина Мышграда, но тут же одумался, сообразив, что этому бессрочному горю не помогут самые сердечные слова, а потому заставил себя улыбнуться и бодро спросил:

− Но как же ты очутился в Галиче?

− Шалым ветром занесло,− задумчиво сказал Вольга и потянулся к лежащей на подносе виноградной грозди.− Вернувшись из Царьграда, я оставил дом на управителя, простился с милушкой Еленой и убыл к западным границам Руси, за которыми начинались владения латинских подданных − ляхов и германцев, усиливших натиск на земли пруссов. Даниил, наследник погибшего под Завихостом князя Романа, был маловат для правления, и потому галицкие бояре пригласили братьев Игоревичей, сыновей известного героя «Слова…».

Василько покивал головой и радостно сообщил, улыбаясь воспоминаниям:

− А мы с Машей вслух читали, мне отче Пахомий свиток подарил. Но кто же и когда создал сию повесть?

− Ученый киянин Петро Бориславич, пусть землица ему будет пухом,− убежденно сказал Вольга.− Я лично знавал его, убеленного сединами, встречался с людьми, коих он опрашивал за тот злосчастный поход, когда северский князь пожелал испить шеломом Дону. Да, Петро был человечище… И ждет его слава словенского Гомера!

− Если только имя не сотрется в веках,− негромко заметил Исаак Левант.

− Семь городов Эллады спорят за честь называться родиной слепого эллинского сказителя! − заявила Мария, присев на пардусовую шкуру и роясь в ларе с книгами.

− Опять ты мне, Машута, все свитки перепутаешь,− озабоченно сказал Вольга.

В недрах площади возникло оживление. Струнный перебор прекратился. Хор осипших глоток рявкнул: «Ростовскому князю – слава!». «Слава Милославичу!»,− ответил им десяток хмурых с перепоя голосов.

Послышался треск пробитой бочки, звон сдвинутых кубков.

Потом кто-то добродушно прогудел: «Пойду, отолью!».

Василько поднялся со скамьи, зябко повел плечами, и попробовал что-либо разглядеть внизу, но на площади было темно, вокруг столов бродили лишь мутные тени.

− Нукось, как там? − поинтересовалась Мария, бережно закрывая ларь.

− Пияки пробудились,− посмеиваясь, заметил Василько и покашлял в кулак.

− Кафтан накинь, братушка! – строго сказала Мария.

− Мы отвлеклись,− недовольно проворчал Вольга,− а я хочу закончить… Мне не составило труда возвыситься при Игоревичах, стать старшим воеводой, вокруг которого сложилась особая дружина из ратоборцев, не менее моего ненавидевших папский Рим. Настало время, когда мы перестали подчиняться и продажным местечковым боярам, и самим нерешительным Игоревичам. Десять лет отгуляли мы по Карпатам, поднимая народ на борьбу с латинянами. В том жарком горниле возник и закалился человече, прозванный ляхами Галицким Волком. Мадьярский рекс Андраш объявил его личным заклятым ворогом, мечтал вздернуть и изломать кости на дыбе, а неистовый епископ Христиан публично проклинал в пламенных проповедях… До сих пор искренне диву даюсь, как сего буйного попа пруссы насмерть не угробили!

Василько с изумлением приметил, что Вольга, волнуясь, заговорил о себе в третьем лице. Злые языки некоторых ростовских и владимирских бояр частенько нашептывали молодому князю в оба уха: «Ты пасись его, свет Константиныч! Неправедно богат, обуян гордыней, желает странного, креста на груди не носит! Зарубит на корню душеньку твою христианскую, сей злыдень ни перед чем не остановится!».

− Галицкий Волк николи не сидел на месте,− продолжал увлеченно рассказывать Вольга.− Он поддержал клинком и златом Полоцкую землю в ее поединке с Орденом Меченосцев, водил рать к Куршской косе, помогая пруссам обороняться от ненасытных германцев. Он подсоблял даже Литве, когда в ее болотистые пределы вторгались крестоносные рыцари. Он вернул Мстиславу Удатному власть в Галиче, изгнав прочь Коломана, младшего отпрыска мадьярского короля-висельника Андраша.

Данила что-то невразумительно крякнул и поднял вверх большой палец.

− Теперь я понимаю, куда ты пропадаешь от меня каждый Божий год,− негромко сказала Мария, зажав в кулаке янтарные бусы.− Как он ждет пролетья! Собирает в месяц травень матерых своих усачей, готовит оружие и стрелы, мешочки с серебром, запас простой пищи. Потом ватагой грузятся на струг и уходят в сторону озера Селигера. До самой середины лета о сих шышах нет никаких вестей. Опосля возвращаются − в синяках, в окровавленных перевязках, руки-ноги переломаны, все истомленные, но довольные, что ли?.. нет, упокоенные! − Мария страдальчески сжала губы, из глаз ее талыми ручейками струились слезы.− Вот она какова, ваша дивья охота! Нужно было мне ранешенько догадаться, дурехе, еще когда вы снюхались с ушкуйниками и ходили воевать Юрьев! Дался он вам, не ближний свет, чухонская окраина…

− Германцы из Дерпта грозят Плескову,− неуверенно заметил Василько.

− И что с того? − возмущенно сказала Мария, прикладывая рушник к заплаканному лицу.− Милославич должен быть затычкой в каждом худом бочонке? Нет, братушка… Звать ты его приехал? В Володимер? А я возьму и не пущу!

Вольга, посмеиваясь в усы, наблюдал за смутившимся Василько.

− Зрите, астера падает! − вдруг вдохновенно произнес Исаак Левант.

Высоко в черном небе,− где-то между семью огоньками Стожар,− будто из небытия родилась оживленная световая точка, блестящей стрелкой прочертившая звездный небосвод и пропавшая за неровной кромкой леса.

Алатырь-камень

«Если будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих, которые добыли ее трудом своим великим»

(Ярослав Владимирович, Великий князь Киевский)

− Но вот в Дикое Поле ворвалась мунгальская конница, и Мстислав Романович доверил мне один из галицких полков,− продолжил Вольга, обнимая жену за плечи.− Мы достигли речицы Калки и, увлеченные пылким Мстиславом, ринулись на степняков, не думая о том, что кияне ощетинились копьями в своем лагере, а черниговцы только готовились начать переправу. Мунгалы прекратили бегство, развернулись и смяли наши передовые ряды, небо потемнело от тысяч черных стрел, а свежий тумен Джэбе ударил по нам сбоку. Куманы дрогнули и побежали! А у нас отступать было уже некому… Я потерял всех робят, прикрывая челн, в коем перевозили через речку получившего рану Мстислава. Доспех порубленный скинул, смочил раны водичкой. Стою в одной льняной срачице, качаюсь, и вижу, что ко мне кыпчаки с арканами бегут, а за ними едет на кобыле козлобородый ордынский сотник. О-ох, мать! Отбил кое-как первый навал, по сути едва держу меч… Куманы назад откатились, орут: «Куркыныч!», это вроде как «опасно», коли по-нашему. Тут один из них размахнулся и метнул аркан. Как я увернулся? За веревку хватанул, дернул, куман взвизгнул, на землю повалился. Ну, думаю, хвостом вас по голове, кумысников! И вдруг колющий удар прямо в душу − это йезбаши, сотник вражий, стрелу пустил.

Вольга осторожно раздвинул пальцами волосы и показал неправильно заросший рубец в правой части груди. Затем снял свой золотой оберег, поцеловал и бережно пустил его по рукам заинтересованных гостей. Отец Николай осенил себя крестом, но, тихо сопя, придвинулся поближе к столику.

Василько с невольным трепетом принял в ладони красивую языческую вещь. Впрочем, это же был символ солнца, без которого невозможна жизнь на земле. Василько пригляделся более внимательно… Золотые спицы и ободок солярного круга были помяты и носили следы излома; их явно восстанавливали после поломки.

Василько передал оберег отцу Николаю, кашлянул в кулак и вопросительно посмотрел на Вольгу. Тот поймал его взгляд и молча показал глазами на старого иудея.

− Стрела почти не задела бронхи,− со знанием дела сказал Исаак Левант.− Попав наконечником в талисман, она отклонилась, порвав сосок и войдя вместе с обломками металла в живое мясо. Потому такой зловещий остался шрам, и таки вельми отлично, что на жале не было смертельной отравы!

− Fatum,− прошептал Эрик.− Ja, Мэри, этто судыба… O-o, min gud!

− Подвезло,− согласился Данила, поправляя свою повязку.

− Впрочем, стрелу куманы попросту выдрали из тела, забирая талисман,− добавил Исаак Левант.− А у них талисман изъял сотник Ундэс и подарил хромому менбаши Очирбату. Варвар был ранен киянами и теперь скучал, отлеживаясь в обозе.

− Хосподи, Исцак, откель тебе усе ведомо? − шумно поразился Данила.

Исаак Левант молча развел руками.

− Внимание, робята! − громко сказал Вольга.− Очнулся я на ворохе шкур и тряпья в какой-то тряской кибитке. В голове будто вечевой колокол гудит. Тошно… Руки свободны, но ими не двинуть, настолько слабость одолела. Нога в лубке, забинтована и, похоже, сломана. В груди хрипы, все тело в каких-то духмяных примочках. Странно, думаю, мунгалы бы так не расстарались. К чему им безвестный калека? Стал понемногу вспоминать… Ага, был проблеск сознания, когда в душной юрте надо мной склонился мунгал с властным лицом,− Вольга наморщил лоб, вспоминая.− Конечно, я ошибусь в произношении, но рек он такие слова… «Хэн тэр? Кто это?»,− спрашивал кого-то багатур, пристально разглядывая меня, распростертого на шерстяной лежанке перед дымящимся очагом. «Урус, харь нохой, алах олон манай юм хумуух!»,− визгливо отвечал подобострастный голос.− «Русич, собака, перебил много наших людей!». «Эр хуйс баатарлаг дайчин цэрэг»,− хмуро произнес багатур.

− А цто он рек? − поинтересовался Данила.− Эр хуйс… Рухался, цто ли?

− Он сказал, что я хороший воин,− пояснил Вольга.− Тогда кто-то из мунгалов поинтересовался, что им со мной делать: прирезать или позволить помереть самому? «Олгох туунд уух ус»,− приказал властный мунгал и вышел из юрты.− «Дайте ему выпить воды». Мне сунули под нос плошку с теплой водой, я отхлебнул…

− Отравить хотели? − понял Василько.

− К чему, княже? − удивился Вольга.− Просто дали водицы испить.

− Так ты силен в мунхальской реци? − с уважением заметил Данила.

− Память у меня крепкая,− добродушно усмехнулся Вольга.− Слова эти в мозгу отпечатались да и застыли, а знающий человек после перетолмачил. Так! Вновь открываю глаза уже в кибитке. Куда везут? Зачем? Возница песню затянул протяжную и знакомую до боли. Господи, думаю, это иудеи! Рахдониты? А кому меня днесь продашь? Взяли ради выкупа? А может я голь перекатная, что с меня возьмешь?.. Так и терялся в догадках,− Вольга зажмурил глаза и покачался из стороны в сторону.− Солнышко ушло на покой, и кибитка наконец остановилась. Певший о своей потерянной родине иудей спустился с облучка и откинул закрывавший свет полог. Я попробовал приподняться на здоровом локте, взглянул вознице в глаза, и тут душа моя едва не отлетела в неведомые кущи…

− Кого ж ты там увидел? − улыбнулся Василько.− Люцифера, что ли?

Данила опасливо сплюнул через левое плечо и тайком перекрестился.

− Меня,− сказал Исаак Левант, наблюдая за реакцией гостей.

− Mirakel! – ничему не удивляясь, объявил Эрик.− Ja, Мэри, этто тшудо.

− Да… меня,− повторил Исаак Левант,− походного знахаря и звездочета мунгальского темника Джэбе. Я прошел с ордынцами долгий путь от Персии до Тавриды. Лечил болезни и раны, предсказывал будущее, спасал пленников от расправы, коли была такая возможность. Но у меня было тайное повеление старейшин Израиля…

− Какое же? − довольно хмуро спросил Василько.

− Изучать этот способный степной народ,− сказал Исаак Левант.

− Ты вызволил из полона Вольху Милославиця! − радостно объявил Данила.

− Я случайно зашел в юрту,− покачал головой Исаак Левант.− Искал своего начальника Джэбе. Можете вообразить, что творилось в моем сознании, когда я увидел тело давно потерянного друга, а подле него двух меркитов из обоза! Старые обозники сидели на корточках и обсуждали участь помирающего уруса. Один предлагал немедленно выкинуть его в степь на корм падальщикам, другой советовал обождать до захода светила… Они вытащили стакан с костями, решив разыграть участь пленника. Тут я вмешался, подарил им по золотой ромейской монете и попросил отнести раненого к моей кибитке. Мунгалы не перечили, они привыкли к моим прихотям, к тому же у них нет такого пренебрежения к моему народу, как у христиан! − не удержался от язвительного замечания Исаак Левант.− У себя в жилище я осмотрел Вольгу и осторожно занялся его врачеванием. Он был на тонкой грани между болезненным сном и бредом, ругался сквозь зубы и хватался ладонью за стегно. Раны были обработаны мазями и перевязаны, я влил ему в рот настой из успокоительных трав и положился на милость Господа.

Исаак Левант замолчал, сипло переводя дух.

− Отчего раньше нам не поведал? − с упреком сказал Василько.

− Зачем прошлое попусту бередить? − пожал плечами Вольга.− Я бы и ныне помалкивал, кабы не новая напасть, о коей потребно на каждом постоялом дворе трезвонить. Так! С Эриком в Ладогу отправится Миша, что повезет мое письмо Александру Ярославичу.

− Опять договариваешься через голову Великого князя? − недовольно заметил Василько, искоса поглядывая на решительного Вольгу.− Бедствие лихое навлечешь, Милославич… Князь Юрий о-ох как крут бывает с ослушниками! А шептуны найдутся, бояре тебя шибко не привечают… Жуть как не милуют!

− А я не баба − перремать! − чтобы меня мужики кохали,− отмахнувшись, грубо сказал Вольга.− Аз есмь создатель и хозяин вольного града, и подчинение мое Великому суть дело добровольное. Или позабыл наш разговор с твоим дядей?

Василько недоуменно развел руками.

− Впрочем, ты тогда вельми молод был, мог всего и не знать… Ладно! − хлопнул в ладоши Вольга.− Слово старине Леванту! Продолжай, мой йехудим…

− Мне требовалось посетить начальника Джэбе,− борясь с одышкой, негромко проговорил Исаак Левант.− Я озвучил ему содержание гороскопа на седмицу и, как бы невзначай, попросил отпустить меня на некоторое время в Корсунь, обещая привезти целебные снадобья. Темник остался доволен предсказанием и не стал возражать против моего отъезда, только удивился, кривя черные брови, на что мне понадобился этот полумертвый урус, прикрывавший бегство своего разбитого коназа…

− Отступление князя,− строго сказал Вольга.

− Ну… он так выразился,− равнодушно заметил Исаак Левант.− Я признался, что знаю тебя, что ты родом из Корсуни, но солгал, что хочу отвезти твое бренное тело безутешной супруге и получить за это награду. Джэбе такого объяснения было достаточно… Я запряг в кибитку выносливых тягловых лошадей, купил у обозников русский тяжелый самострел, и мы двинулись в нелегкий путь… Да, совсем позабыл! − Исаак Левант помассировал ладонями виски.− Я посетил хромого Очирбата и приобрел у него талисман. Варвару было скучно, он долго торговался со мной, вдохновляясь хмельным кумысом из бурдюка. Пять золотых солидов содрал, мерзавчик!

− Энто мнохо или мало? – деловито поинтересовался Данила.

− Достаточно,− коротко ответил Исаак Левант.

− Вот таки мы и встретились на берегах гнилого Сиваша! − заключил Вольга.− И вновь милая Таврида приняла мое грешное тело под надежную опеку. Казалось, все в этом солнечном мирке осталось прежним − уютное русское подворье, парное молоко, медовые лепешки, абрикосы на веточке близ окна, запахи свежего сена и теплого моря… Знаете, что было в новинку? Страх на лицах людей. Сгинуло такое войско! И мунгалы совсем недавно разорили и предали огню град Сурож. Ордынцы не пошли в Климаты, но они безусловно могли вернуться! − Вольга потряс крепко сжатым кулаком, едва не задев вовремя отшатнувшегося Данилу.− О многом передумал я, други мои, сидя перед увитым сиренью окошком, и решил отправиться на край света… Зачем? Хотелось освободиться от службы бездарным князьям, переосмыслить тернистый жизненный путь, помолиться в ледяном безмолвии канувшей в небытие Гипербореи… Так! Левант раздобыл добротную крытую повозку взамен мунгальской кибитки, коняки наши отъелись на корсуньском овсе. Мальчонка за ними приглядывал, цыганенок, Бесником звали. Он с нами поехал, да еще знакомец мой Яромир, плененный на Калке киянин; Левант его выкупил у рахдонитов в Корчеве.

− Помысел основать новый град у тебя уже был? – спросил Василько.

− Скажем так – витал в облаках,− усмехнулся в усы Вольга.− В Киеве к нам присоединился другой мой стародавний приятель, увечный десятник Степан, ныне именуемый отцом Николаем. Потянулись мы потихоньку на далекую полуночь, поколесили через славный Чернигов, Стародуб, Дмитров… В Угличе стояли почти седмицу, и вот на ее исходе случай свел меня со старцем Пахомием, твоим, княже, наставником. Порешили они с князем Юрием предложить мне особое дело − доверить воспитание твоего малолетнего брата Владимира Константиновича, коему шел тогда одиннадцатый год. Я поначалу уперся, однако пожилой просветитель сумел отыскать нужные слова, покорившие мое сердце. «Подумай, дура!»,− ласково проворчал мудрый поп, грозя суковатым посохом.− «Коли устал воевать − живи! Великий доверяет тебе. Подымай угличскую землю, пестуй юного княжича. О грехах своих подумай, безбожник… Да и женись наконец!». Признаюсь, задумался я над последним пожеланием ростовского епископа. Опустив седую голову на грудь, шагал я по лестничным ступеням детинца. В это времечко гридни со скрипом отворили ворота, и на двор вихрем ворвался гнедой комонь. Им вельми ловко управлял малой всадник в багряном корзно. Я поднял глаза и узрел ангельский лик в женском обличье…

Мария смущенно покраснела.

− А я узрела сосуд скорби, настолько ты был подавлен,− тихо сказала она, теребя кончиками пальцев уголки шелкового платка, накинутого на плечи.

− Но зато опосля! − проворчал сквозь сон Данила.− Забехал, запрыхал… как кутейка в березень!

− Слова-то выбирай,− недовольно заметил Василько.

− Да пес с ним! − беззлобно сказал Вольга.− Карась прав, я действительно влюбился и, похоже, впервые в жизни! Однако уломать Марьиного батю было непросто. Всеволодович возомнил себя новым Ярославом Мудрым, который сумел выдать дочерей за венценосных западенцев. Лизавету просватали за молодого норвега Харальда, Анна поехала в Галлию к франку Генриху, Агмунду отправили к уграм в Закарпатье. Судьба Машуты была предопределена свыше, ибо у меня иной короны не имелось,− Вольга шутливо накинул на голову кожаную шапочку-подшлемник.− Но у меня была лихая слава Галицкого Волка, и я пригрозил, что не пропущу вражьих сватов через кордоны. Рисковал, однако! Ярослав озверел, обещался посадить будущего зятя на кол. Потом остыл и начал торг. Короче говоря, через год мы с Марьей поженились, а состояние мое уменьшилось наполовину!.. В ту весну поехал я осматривать броды на речице Юхоти. Взял с собой Яромира и геометра Станислава, человека летами младого, но весьма башковитого. Там давно нужно было ставить крепкий мост − купцы жаловались, что товары теряют на переправе. Прибыли! Стась сделал замеры, облазил все дно, потом занялся рассчетами. Яромир разжег костерок, сварганил кашу с топора. Мы наелись от пуза, прилегли, и я ненароком задремал…

− Не ты один,− хихикнула Мария, стрельнув глазами в сторону кормщика.

Данила, устав наконец бороться c властными объятиями Морфея, притулился на скамье, что-то неразборчиво бормоча сквозь сон. Мария заботливо прикрыла его теплой шерстяной епанчей.

− Вот и нам пора закругляться! − устало сказал Вольга.− Скоро рассвет… Так! Проснулся я от мягкого прикосновения − это мышка-полевка по щеке пробежала. Я глаза отворил, а на груди у меня змеюка сидит! Мышаня в былие прыснула, гадюка за ней дернулась, тут я по ней клинком и приложился! − Вольга зябко передернул плечами.− Тошновато, други, когда на тебя ядовитая гадина зенками пялится. Что у нее было на уме, кто ведает? Марья как прознала − прослезилась: «Господь тебе серую хвостушку послал во спасение…». Вздумали мы часовенку Спаса поставить, только тверезо оценил я место и − решился! Быть новому граду! Князь Юрий восприял щедрые дары, потому почти не препятствовал задумке. Я нанял умелых мастеров, собрал по окрестным хуторам охочих работяг, и зачалось дело, покатилось, пошло-поехало… Да ты был тогда с нами, княже!

Василько задумчиво наклонил голову, припоминая тот погожий месяц цветень, когда тишина окрестных дебрей взорвалась задорными криками трех сотен мужицких глоток, визгом двуручных пил, стуком плотницких топоров и киянок, конским ржанием, шорохом тяжелых телег со строительными материалами и провизией. В месте слияния Влги и Юхоти был возведен столовый холм, укрывший в своих недрах обширные подпольные строения, а также сточные трубы нового града. За месяц травень был прокопан ров, полностью отделивший мыс от большой земли. А холм уже обрастал прочными дубовыми стенами, за которыми поднимались пахнущие сосновой смолой рубленые дома, строгая громада детинца и изящная, покрытая резными узорами церковь Благовещения…

* * *

Восходная сторона небосвода заметно посветлела. Гасли мерцающие огоньки звезд. За неровной лесной кромкой полыхнуло оранжевым пламенем. На туманной площади кто-то уныло затянул: «Ты взойди, взойди солнце красное!».

− Дождались,− удивился Вольга.− Я думал, они спят давно, медовушники.

Эрик бережно поцеловал Марии руку, объявил, что прощается до полудня и косолапой походкой направился к Гостиному двору готовить серебряные новогородские гривны для предстоящего расчета с Вышатой. Исаак Левант уединился в свою заваленную книгами и торговыми договорами горницу, заметив напоследок, что ему обязательно таки нужно сто восемьдесят пять минуток подремать. Прихрамывая, ушел и отец Николай.

Василько и Вольга с женой остались втроем. Мария покрыла волосы платком и присела посередине, обняв за плечи обоих мужчин. Вольга с прищуром поглядывал на ростовского князя, явно намереваясь начать некий важный разговор.

− Когда выходим? − утомившись, спросил наконец Василько.

Мария протяжно вздохнула и пригорюнилась, спрятав в ладонях лицо.

− Да после полудня выйдем,− зевнув, спокойно сказал Вольга,− как раз вместе с норвегами. К чему времечко тянуть? Карась дело знает, по течению Влги лодью поведет, в пути вдосталь отоспимся. Так!

Данила во сне невнятно пробормотал: «Усе пропью, но Влху не опозорю!».

− Милославич, мы должны открыться брату,− строго напомнила Мария.

− Пожалуй,− негромко проговорил Вольга.− Нет, любушка, я не передумал.

− Тогда идем! − поднимаясь со скамьи, решительно сказала Мария.

Василько снизу-вверх посмотрел на сестру и недоуменно произнес:

− Это вы о чем?

− Вставай, княже! − мягко приказал Вольга.

Они спустились до первого поверха и очутились в обширной оружейной палате. Вольга указал глазами Василько на стоявший у стены массивный ящик с двумя медными ручками по бокам. Поднатужась, они осторожно сдвинули его в сторону. Под низом оказалась обитая листовым железом крышка лаза. Вольга оперся на правое колено, вынул хитрый ключ, отомкнул замок и рывком приподнял тяжелую крышку. Из подпола терпко пахнуло плесенью. Вольга точными ударами высек кресалом огонь и поджег смоляной факел, висевший на соседней стене. Ростовский князь нехотя переступал с ноги на ногу, однако Мария отважно полезла вниз по окутанной мраком лестнице.

− К чему это, Милославич? − озабоченно спросил Василько.

− К тому, что не одна юркая мышаня указала мне на место, где потребно ставить новый град,− наставительно заметил Вольга, пряча ключ во внутренний карман кафтана, а потом немного отстранил ростовского князя и бросил факел вниз.

− Братушка, где ты? − позвала снизу Мария.

Василько нехотя опустил ноги в узкое отверстие лаза, нащупывая носками сапог ступени лестницы. Вольга, плотно прикрыв за собой крышку, двинулся следом.

В тусклом свете подхваченного Марией факела, Василько преодолел последнюю ступень, с облегчением опустился на утрамбованный пол подземелья и огляделся вокруг, чувствуя неожиданно возросший интерес к происходящему.

Они находились в обшитом досками подполе, откуда немного наклонно уходили в разные стороны три зиявших вязкой чернотой хода, довольно просторных по ширине и высотой почти в средний рост человека.

− Подземный лаз? − понял Василько.− И далеко уводит?

− Далече, братушка,− певуче заметила Мария,− отсель не видать.

− До ближнего предлесья,− тихо произнес Вольга, перенимая у Марии факел.− Выходы схоронены аккурат слева и справа от дороги. В случае осады, не приведи Господь, каналы эти сослужат Мышграду верную службу… Но нам сюда!

Третий подземный ход почти сразу круто обрывался вниз глубокой вертикальной шахтой, к шероховатой стене которой была приставлена и закреплена упорами длинная лестница.

− Тут не одна сажень будет! Мы к Ящеру собрались? − попробовал пошутить Василько, но осекся, взглянув на мрачного Вольгу, и послушно полез вниз.

Трескучий факел выхватил из мрака большой участок вырубленной в глинистой земле пещеры, укрепленной бревенчатыми подпорками. Вольга побрел вдоль стены, зажигая от факела неприметные масляные светильники, и постепенно все видимое пространство подземелья заполнилось ровным желтоватым светом.

В центре пещеры лежал вросший во влажную землю огромный камень.

Василько дотронулся подрагивающими пальцами до неровной поверхности монолита и ощутил въевшуюся под кожу ледяную морозь металла. Камень, странно поблескивая, возвышался перед людьми. В пещере было тихо, однако от железной громады незримо исходила мощная, проникающая в самые глубины мозга волна, состоявшая из дивных, никогда ранее не возникавших в сознании мыслей и образов.

Ростовский князь будто бы перенесся в некий всеобъемлющий мир: безумно холодный, беспроглядно темный, пронизанный пульсирующим светом бесчисленных звезд, которые были повсюду. Времени не существовало, привычного физического тела − тоже. И только дух его, слившись с каменной массой, мчался по безвоздушному пространству навстречу ослепительной астере, а в лучах ее купался голубовато-изумрудный, приплюснутый на полюсах шар, укрытый рваным покрывалом белых кучевых облаков. Неведомые силы раскалили поверхность монолита, истерзали корявую плоть, и теперь позади него простирался длинный, огненно-дымный шлейф. Камень резко поменял траекторию полета и все более наклонно несся к пестрой поверхности шара. Внизу можно было без труда различить зеленое море лесов, голубую ленту реки и золотистые квадратики зерновых полей. По ровным полосам, изрезавшим вдоль и поперек местность, двигались маленькие темные точки, похожие на деловитых мурашей. Василько успел осмыслить, что они вдруг обрели вид рослых русоволосых людей, изумленно следивших за полетом небесного камня. Навстречу с оглушительным треском рванулись объятые пламенем кроны деревьев. Потом был чудовищной силы удар и вздыбленная к небесам земля…

− Былины гласят, что некогда упала из-под туч на землю глыба, на коей были высечены законы Отца всего сущего – Сварога,− негромко сказал Вольга, мерно вышагивая вокруг камня.− С тех пор считают то место пупом земель солярного народа, наших с тобой пращуров, княже. Но место тайно, сокрыто покровами времен…

− Я думал – сказки! − изумленно проговорил Василько.

− Сказка ложь… да в ней намек! − наставительно заметил Вольга.

Мария, покачав головой, строго добавила:

− Законы архаичные просты, но вельми справедливы, и во многом сходны с Декалогом, десятью заповедями ветхозаветными. Что считали должным блюсти наши предки? Почитать друг-друга, на едину жену или же мужа посягать, свято следовать Правде, убегать от Кривды, чтить род свой и Рода небесного, у коего ничего не требуется просить; сам подарит все родянам… подсобит, коли нужда нагрянет!

Вольга прикрыл ресницами глаза, прислонился к камню и принялся тихо, почти напевно декламировать: «…почитайте Великие праздники, сохраняйте в посты от съедения чрево, а будет радостно вам – пойте песни Богам… и если кто в день воскресный работает, то не будет ему прибытка ни по кошту, то бишь пропитанию, ни по таланту во последующие дни, ибо день седьмой всем на покой отдан…».

− И берегитесь козней Кривды, не пейте чрезмерно питья хмельного, не реките бранного слова,− довершила мужнину речь Мария.

В наступившей тишине сухо потрескивал смоляной факел.

− Так вот он какой, Алатырь-камень! − ошеломленно произнес Василько.

− Видишь, княже, сказания не возникают на пустом месте,− менторским тоном добавил Вольга.− А называть камень можно как угодно, это не изменит истинной сути. Двоебожие возникло на заре христианства, в людских головах причудливо смешались народные предания и библейские истории, и дьявол, к примеру, стал Кощеем из баек кощунников…

Василько хотел возразить, но не нашел подходящих слов.

− В наречиях Востока таких небесных пришлецев обзывают «ал атар»,− сообщила Мария.− Белый, вельми горючий камень… Мы долго гадали − почему он так именуется? Потом Милославич предположил, что очевидцы наблюдали полет и падение камня, когда он был раскален добела и сочился огненными железными слезами… Германский герой Зигфрид имел меч, выкованный из заоблачного железа, коим он поразил дракона Фафнира.

− Есть у меня думка, что лежит Алатырь тут с допотопных времен,− сказал Вольга, потирая ладонью камень.− Я пытаюсь вообразить − как выглядели эти земли до наступления Большого Льда? Все было иным, многих рек нынешних не было, лесов, холмов, болот. Даже зверье было другое, огромное, с клыками-саблями. Элефанты бродили, единороги, коркодилусы… А люди каковы были? Титаны или гномы?

− Сколько тут полного веса будет? − вслух подумал Василько.

− Станислав насчитал сто сотен пудов, никак не меньше,− с уважением заметил Вольга.− Меряне тутошние явно что-то знали… Недаром у них на этом месте было капище Небесного Медведя! Мы сподобились поискать… нечто, начали копать и вот узрели сие чудо. А далее работы велись в тайне от всех, особливо от Великого.

− Дядю лихоманка бы хватила от жадности, почуй он такой прибыток,− сказала Мария, поправляя волосы на висках.− Мы уже не раз ловили в пределах града володимерских ищеек.

Василько внимательно осмотрел камень…

Железный монолит носил следы кропотливой ручной обработки. Верх и две стороны его были сточены и отшлифованы почти до блеска.

− А не кощунство ли ранить небесного гостя? − неуверенно спросил Василько.

− Ты христианин, княже? − задал встречный вопрос Вольга.− Ты жалеешь идол языческий, что жертвы кровавые принимал?.. И не только зверух бессловесных, а иногда и человеков, коли туго роду-племени приходилось… Всякое бывало!

Василько замялся и не сразу нашелся с ответом.

− Знаешь, мне жутковато быть рядом с ним,− сказал наконец ростовский князь.

− Ага, проняло! − хмыкнул Вольга.− Узрел древнюю силу!

Неожиданно прямо в земляной стене бесшумно отворилась неприметная дверца, и в пещеру влез чернобородый мужчина в темной одежде и кожаном, местами прожженом фартуке. Это был кузнец Вышата.

− Тебя и на пиру не видно было, Силантьич? − здороваясь, спросил Василько.

− Работы много, княже,− немногословно ответил Вышата.

− Слушай, Силантьич, Эрику оговоренный товар отдашь, остальное − под ноготь! − деловито сказал Вольга, придерживая кузнеца за лямку фартука.− Даст Бог, дождемся ополчения новогородского, будет кого добрым доспехом обеспечить. Я верю юному Александру Ярославичу… более даже, чем тестю моему,− шепотом добавил Вольга, невольно покосившись на Марию, игравшую с огоньком светильника.

− Сегодня в путь-дорогу отбываете? − тихо спросил Вышата.

− Так! − кивнул Вольга.− Теперича слушай сюда. Со мной едут Яромир и Бесник. Град оставляю на тебя и на Машуту. На Леванта не надейтесь, он завтра днем отправится в Киев. Струг наш из Углича верните, а еще закупите и держите наготове сотню крепких саней с широкими полозьями. Смазки восковой для них заготовьте!

− Зачем покупать? − удивился Вышата.− Сами наделаем, не впервой.

− Ну, дерзайте! − согласился Вольга.− В общем, робята, ждите моего возвращения. Народ охочий по округе собирайте. Покрепче, поматерее, позадорнее!

Вышата положил обе ладони на камень, шепча губами сокровенные слова, затем коротко поклонился ростовскому князю и сказал, направляясь к тайной дверце:

− Ладно, пошел я, что ли? Работы много…

− Иди с Богом, труженик,− перекрестила его Мария.

− Do widzenia,− обернувшись, попрощался по-ляшски Вышата, и дверца за ним плотно затворилась, будто ее и не было.

− Вышата − колдун? − изумленно спросил Василько.− Он камню молился!

− Аравитяне тоже небесному камню поклоны кладут,− спокойно заметил Вольга.

Василько даже плюнул на земляной пол от возмущения.

− Какие сарацины, Милославич?! − сердито проговорил он, растирая плевок носком сапога.− Мы с тобой в Аравии, что ли, чтобы идолопоклонную ересь разводить!

Вольга, подходя к ростовскому князю, примиряюще прогудел:

− Остынь, княже, не дуйся! Ты слышал о Каабе? Нет? Странно… Ну, Машка тебя после просветит! А у Вышаты нашего с небесным камнем незримая связь установилась. Они без всяких слов друг-дружку понимают, и не могут уже один без другого. Что из сей прелести выйдет − не ведаю, но мешать не буду!

− Алатырь наказ Вышате дал,− с серьезным видом добавила Мария.− Требует придания телу кубической формы и зеркальной шлифовки внешних плоскостей.

− Кто наказ дал? − тупо спросил Василько.

− Камень сей, Алатырь,− сказала Мария.− Зачем? Видимо, так надобно.

− Господи… да ну вас всех! − обхватив голову руками, неожиданно плачуще простонал Василько.− С камнями вашими, с тайнами безбожными… Язычники! Домой хочу, на озеро Неро, в Ростов благословенный! − Василько отшатнулся от камня и, едва не сбив сучковатую подпорку, прижался спиной к земляной стене.

Мария подошла к брату и прижалась к его плечу, что-то ласково нашептывая.

− Идем наверх! − гася светильники, решительно сказал Вольга.− Но помни мои слова, княже… Камень есть великое достояние Залесской Руси! Железную плоть Алатыря мы превращаем в оружие, делающее Отечество сильнее в достойных руках…

− Наипаче в руках норвега Эрика! − съязвил Василько, подходя к лестнице.

Вольга, нахмурив брови, недовольно поморщился.

− Дался тебе Эрик, братушка,− с грустью заметила Мария.− Матушка у него изборская словенка, отец весьма достойный человек, и наши люди его уважают.

− Ладно, молчу,− проворчал Василько, выбираясь в первое подземелье.

Вольга подсадил жену на лестницу и вдруг с надеждой попросил:

− Машка, ласонька моя, давай я тебя в Новоград отправлю? Брата повидаешь, а Мирослав наш грамотой ромейской при школе святой Софии подзаймется. Давай, а?

Мария, не отвечая, быстро полезла вослед за князем Василько.

Великокняжеский совет

«Человек может заблуждаться, но упорствует в заблуждении только глупец»

(Цицерон, римский оратор)

Наступивший день выдался по-осеннему ненастным. С полуночной стороны порывами налетел хлесткий торок, разметавший по округе опавшую листву. Прозрачное голубое небо покрывалось мокрой пеленой серых туч.

Воздух заметно посвежел. Озябшие ростовские гридни, поеживаясь под легкими кафтанами, грузили лодью щедрыми дарами Мышграда, то и дело бросая взгляды под навес, где стоял бочонок с теплым пивом и висел ковшик-утица.

Погрузка подходила к концу. Ростовчане, поминая всуе языческого Ящера и христианских чертей, втаскивали на лодью скорострельную баллисту, скрупулезно созданную геометром Станиславом на основе ромейских чертежей.

Василько, одуревший после бессонной ночи и навалившихся впечатлений, наскоро попрощался с сестрой и, закутавшись в шерстяную епанчу, дремотно затихарился под мачтой. Лодья отвалила от мышградского причала. Данила, стоя на корме, цепко держал в руках правило, иногда беззлобно покрикивая на гридней. Вольга, присев рядом с Яромиром, с тяжелой грустью взирал в сторону своего покидаемого града. Пожалуй, один лишь смуглявый Бесник, молодой парень лет двадцати, был рад предстоящей дороге: он тут же затесался в ватагу ростовчан, самочинно взялся за гребное весло и громко затянул цыганскую песню без слов, сверкая таким же, как у Вольги, золотым кольцом в мочке правого уха.

− Не желаю уезжать,− проговорил Вольга, без нужды поправляя на груди завязь теплого корзно.− И ехать надобно!.. Назола одолела… Беду чую, друже Карась!

На удалявшихся мостках недвижимо стояла Мария Ярославна, покрыв русоволосую голову темным платком и крепко прижимая к себе сына. Вокруг нее стояли мышградцы, переминались с ноги на ногу, махали шапками вослед лодье…

На пятом часу пути впереди показались оживленные посады и невысокие стены Мологи. Городская пристань была забита множеством стругов и расшив. Люди на берегу признали лодью ростовского князя и настойчиво просили завернуть в гости, но пробудившийся от дремоты Василько приказал идти до самой Усть-Шексны.

В тихом городке рыболовов они сделали короткий привал на ночь, поужинали горячей ухой и здесь же простились с Эриком, чей драккар повернул на полуночь и далее,− через Белоозеро, реку Вытегру и трудный северный волок,− нацелился на Онегу, торопясь перевалить в море-Нево до близкого ледостава.

Ростовская лодья вышла из Усть-Шексны на рассвете и двинулась вниз по Влге, усердно работая веслами и ловя парусом подувший наконец попутный ветер.

Пробыв в пути десять часов, в сумерках они подошли к Ярославлю.

В городе оказалось множество волжских булгар, бежавших на Русь от ордынского нашествия, огненным вихрем прокатившегося по их родной земле. Насмерть перепуганные беженцы, округляя черные глаза, рассказывали жуткие вещи. Ярославцы слушали, нехотя соглашались, что дело плохо, но… «Булгария далече!»,− рассуждали некоторые горожане. «Так уж и далече!»,− горячились другие ярославцы.− «От нас до Нижнего верст триста будет, до Булгара накинем столько же. Разве это шибко много?». «Молитесь, православные!»,− вещали третьи.− «Неужто позволит Господь дурному свершиться?».

Ярославский князь Всеволод Константинович был на год младше своего брата Василько, с ранних лет слыл известным хлебосолом, любителем выпить и плотно закусить. Он с явным удовольствием потчевал дорогих гостей липовым медом и лесными орешками, пока проворные слуги собирали на трапезный стол плошки с овощными закусками и тащили из дымной поварни серебряное блюдо с румяным поросенком, обложенным печеными яблоками. Всеволод был искренне приветлив, однако Вольгу покоробило его равнодушие к надвигающимся грозным событиям.

А холода были не за горами. Рано утром, еще в самую темнозорь, зевающие гридни забирались в покрытую куржевиной лодью, ломая сапогами хрусткий ледок на прозрачных лужах. Данила, орудуя правилом, ввел ростовское судно в камышовое устье Которосли.

И вот он − Ростов Великий на берегах озера Неро…

Перед крыльцом детинца Василько нетерпеливо ожидал прибывший из Владимира гонец, принесший долгожданную весть − Юрий Всеволодович в указанный день месяца груденя требует племянника к себе. Немудно. Без возражений и опозданий.

− Началось! − с тревогой сказал Василько, сжимая в кулаке берестяной свиток, а потом принялся дотошно расспрашивать владимирского гонца, но тот лишь устало отвечал в ответ: «Рязань просит подмоги… Степь вся в огнях кочевых костров!».

− А что Юрий? − поинтересовался у гонца Вольга.

− А я знаю? − пожал плечами владимирец.− Он нам не докладывает.

* * *

Быстро пронеслись и канули в безмолвную Лету короткие дни мирного домашнего покоя. Молодая жена ростовского князя едва дождалась своего запропавшего в дороге мужа, едва обрадовалась такой желанной встрече, как Василько во главе отборной конной сотни выступил в новый поход по накатанному суздальскому тракту, припорошенному первым в нынешнем году снегом.

Переправившись через неширокую речку Нерлю, ростовский отряд миновал взбудораженный недобрыми вестями Суздаль. Время поджимало, но усталость давала о себе знать, и на большом постоялом дворе возле росстани Василько приказал остановиться, чтобы напоить притомившихся коней и перекусить горячей пряженицей с зеленым луком.

− Да что тутошние людишки ведают про степь?! − рассуждал местный тивун, неторопливо подкладывая коням охапки пахучего сена.− Лапотники сивые, ховаются по лесам, зозуль слухают… Что для них ковыльный простор? Пустое слово!

− А ты ведаешь? − ехидно спросил у него Вольга.

− Я на Дону крепостицу прикордонную ставил,− веско ответил тивун.− Остался бы, да женка уломала в Залесье перебраться… Озорничают куманы на окраинах!

На третий день пути малая ростовская дружина, распустив червонный прапор, мерным шагом въехала под своды Золотых ворот. Василько изначально предполагал отправиться к хоромам Великого князя, однако Вольга его отговорил, и далеко не напрасно: на дворе и у стен детинца царило шумное оживление − это суетились оголодавшие дружинники, озабоченные дьяки и разномастная челядь прибывших на сбор наместников залесских городов.

Утомленному дорогой Василько вовсе не хотелось окунаться в подобную круговерть, и потому он вопросительно обратился к хозяину Мышграда:

− Может быть, Милославич, не сейчас поедем к дяде? С утреца?

− Ясное дело! − согласился Вольга.

− А куда на постой направимся? − задумался Василько.

− Да к Глебовичу! − уверенно сказал Вольга.

− А удобно ли? − усомнился Василько.

Вольга только пренебрежительно хмыкнул в ответ.

Ехать было недалеко, и спустя четверть часа ростовцы деловито обустраивались на обширном подворье старого, но крепкого на вид воеводы Еремея Глебовича. Сам радушный хозяин, походя раздавая подзатыльники нерасторопной прислуге, повел озябших гостей в красную горницу, между делом рассказывая им последние городские новости.

− Успели вы, робята! − басовито гудел Еремей, усаживая Вольгу и Василько на скамью возле пышащей жаром печи.− Грейтесь вдосталь, отдыхайте. Аккурат на завтрашний полдень совет назначен… Только не вижу я у Всеволодовича большой охоты помогать рязанцам!

− Так я и знал,− проворчал Вольга.

− А бояре ваши промеж себя что говорят? − спросил Василько.

− Да ну их! − горестно махнул рукой Еремей.− Шепчутся: «А коли Батуха на Рязани остановится?». Каковы стервозы, чуешь? Да только вот им! − Еремей показал в пространство пухлый кукиш.− Не для того мунгальские каганы собрали по степи орду мордоворотов, чтобы на одном − не самом богатом! − княжестве поход свой прикончить. Нет, я печенкой старой чую, что попрут они на нас зимой, изломав мощь полков Юрия Игоревича!

Жена Еремея принесла липовые братины, наполненные медовухой.

− А может такое быть, что мунгалы на Киев нацелятся? − предположил Василько.

Еремей задумчиво покачал головой, обгрызая заусеницу на пальце.

− Не в сей раз,− негромко ответил Вольга.− Мы более близкий и лакомый кусок.

Они замолчали, прислушиваясь к потрескиванию сухих березовых поленьев.

− Братья-то мои прибыли? − поинтересовался у воеводы Василько.

− Твои-то? − глуховато переспросил Еремей, прикладывая к мохнатому уху сложенную пополам ладонь.− Владимир намедни приехал, а Всеволод вчерась прискакал, как раз к вечернему застолью, едва коней не запарил.

− Каков хрущ! − деланно удивился Вольга.− Может, когда восхочет!

* * *

Морозным утром, выстояв службу в храме Воздвижения, Великий князь Юрий Всеволодович пешим шагом двинулся к детинцу в окружении своих сыновей, племянников, доверенных дьяков, ближних бояр и воевод. Сотни жителей собрались в Печерний город повидать князя-защитника, который шел, скупо улыбаясь, поглаживая ладонью окладистую бороду и изредка приветствуя кого-либо из встречных горожан. Вольга замыкал шествие, негромко беседуя с сотником Фомой, горестным посланцем обложенной ордынскими полчищами Рязанской земли.

Известий было много, и они совсем не радовали…

В большой гриднице собралось более сотни богато одетых знатных владимирцев и гостей столицы, рассевшихся по массивным дубовым лавкам, протянутым вдоль прибранных узорными коврами стен. Были здесь именитые бояре во главе с пожилым Филимоном Симеоновичем, посадники из окрестных поселений, несколько видных купцов, хмурый епископ Митрофан. Ближе к тронному креслу расположились бывалые воеводы Еремей Глебович и Петр Ослядукович, племянники Константиновичи и родные сыновья Великого: Всеволод, Мстислав и Владимир. Вольга не отпускал от себя Фому, а также стародавнего знакомца − Иллариона Костяку, представителя Новограда на Ильмене.

− Собрал я вас, други мои, вот по какому поводу,− звучно начал речь Юрий Всеволодович.− Прибыли к нам послы рязанские, принесли странные вести… Будто появилась на их рубежах степная рать, безопасности Руси угрожающая…

Заслышав слово «странные», Фома дернулся и хотел подняться с лавки, готовясь возразить, но Вольга удержал его за полу кафтана. Возмущенный сотник, озираясь по сторонам, медленно утер ладонью потное, багровое от гнева лицо.

− Мунгалы разорили булгарские земли, привели в трепет половцев,− продолжал Юрий Всеволодович,− но вам ли рассказывать, мои други, что за кметы эти куманы! Дружины у нас христианские, города − крепкостенные. Нам ли убояться немытых кумысников? − владимирский князь обвел тяжелым взглядом собравшийся в гриднице народ.− Мало побивали лихоимцев?! И еще по сопатке вдарим! Почистим степь… Так, други-браты?!

− Так! − нестройно зашумели бояре.− Согнем! В бараний рог!

Епископ Митрофан закряхтел, грозно потрясая посохом.

− А что воеводы мои голос потеряли? − вопросил Юрий Всеволодович.

− Помрем с честью, коли нужда придет,− осторожно сказал Петр Ослядукович, опустив мозолистую ладонь на рукоять меча.− Не впервой…

Еремей Глебович помалкивал, искоса поглядывая на Великого князя.