Холодок

© Эрик Поладов, 2024

ISBN 978-5-0065-0488-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

В посёлке редко кто доживал до седьмого десятка. Фридрих был первым человеком за последние полвека. Ему шестьдесят два, он сидит на крыльце амбара ясным осенним днём, а вокруг него столпилось полтора десятка детей, самому старшему среди которых ещё не было даже двенадцати. Они спрашивали его только об одном: «Зачем столько трудиться, чтобы потом просто так выбросить огромные запасы урожая, которыми можно было бы кормить весь посёлок целый месяц?»

Осматривая любопытные глаза детворы, Фридрих начал:

– Я расскажу вам, но, надеюсь, вы будете знать об этом только из моих уст и вам никогда не придётся наблюдать ничего похожего. Мне тогда было тринадцать. Я слышал эту легенду… Точнее, мне казалось, что это легенда, потому что об этом всё время говорили, и взрослые упоминали об этом с серьёзными лицами, но ничего такого никогда не происходило. Мы с моими сверстниками ни разу не видели никаких доказательств того, что Никс существует.

– Никс? – вопросительно повторила девятилетняя Пенелопа.

– Да, куколка. Так зовут злого духа. В его власти находится морозная стихия, и ему подчиняются души умерших. Он является каждый год в первую полную луну после первого снега. Как только выпадает первый снег, люди всем посёлком собирают сотню мешков со спелыми плодами, грузят в повозки и отвозят холодной, морозной ночью в лес, причём как можно дальше, чтобы не подпустить Никса близко к посёлку. Так злой дух получает дар, взамен которому он не беспокоит жителей нашего посёлка.

– А что, если он не получит дар? – продолжала любопытствовать Пенелопа.

После этих слов на глазах Фридриха навернулись слёзы, стоило только вспомнить о событиях, свидетелем которых он стал в годы своей юности. Он старался найти в себе силы, чтобы продолжить рассказ, когда слеза прокатилась по левой щеке.

1. Обжигающее тепло

Лето в этих краях всегда было коротким, и, пока стояли тёплые дни, они спешили поваляться среди высокой травы вблизи речного берега под лучами солнца, где их никто не побеспокоит. Эриксону было двадцать лет, и он уже определил свои планы на жизнь. Следующей весной они с Пенелопой решили пожениться. А пока он не отрывал свой взгляд от этих голубых глаз, её прямых каштановых волос и выпуклых губ. Эриксон часто называл её Белкой из-за того, что в местном лесу водились белки такого же цвета как волосы Пенелопы, а кроме неё во всём поселении такие же волосы были только у её мамы и сестры. Она была на год младше, но по росту немного превосходила Эриксона.

Он снова прижался к её губам и чмокнул, почувствовав, как солнце согрело кожу на лице Пенелопы. Она потянулась продублировать чмок, а после перевернулась на бок и, подпирая рукой голову, сказала:

– Может завтра сходим на озеро?

Эриксон с досадой вздохнул и ответил:

– Нет, Белка. Боюсь, что никак. Завтра наша очередь.

Пенелопу это нисколько не огорчило.

– Ну, не страшно. Мой отец говорил, что он, вроде, собирается несколько дней подряд проработать. Завтра пойду с ним. – Затем Пенелопа приблизилась к лицу Эриксона вплотную и почти прошептала: – Так что ты от меня всё равно никуда не денешься.

Эриксон резко прижал губы к шее девушки и, имитируя звериный укус, уложил её на спину. Пенелопа закричала, превозмогая смех, а Эриксон, в шутку прижимаясь зубами к шее Белки, в очередной раз почувствовал как согрелась кожа девушки под лучами солнца. Он продолжал держать запястья Пенелопы сцепленными, чтобы она не сопротивлялась, и продолжал впиваться губами в шею настолько низко, насколько позволяло её платье. Белка мотала головой, прижимала подбородок к груди, но всё было бесполезно. Эриксон находил уязвимые места, куда с лёгкость прижимался губами, после чего давал Пенелопе почувствовать края своих зубов. Стоило ему оставить в покое её шею, как Пенелопа резко перестала кричать. Теперь из её уст раздавался приглушённый смех, который сменила радостная улыбка. Солнечные лучи, что падали прямо на её глаза, мешали как следует рассмотреть лицо Эриксона. Он ещё несколько мгновений не мог насмотреться на её выпуклые губы, после чего прижался и начал скользить по ним.

Тем временем Андреас, отец Эриксона, закончил вырезать кораблик из дерева для своего младшего сына. Они гуляли вдоль берега недалеко от поля, где мальчишка опустил кораблик на воду. Уровень воды в реке заметно опустился за лето, течение стало слабым и кораблик не передвигался настолько быстро, как того хотел семилетний Вилли. Заметив вялое перемещение кораблика, он посмотрел на отца и сказал:

– Скорее бы зима.

Любимым занятием для Вилли было катание на санках. Ещё весной, когда на старых санках треснула одна из досок, Андреас обещал Вилли сделать новые до осени. Но после того как стало понятно, что из-за засухи придётся работать в поле вдвое больше обычного, на прочие дела оставалось совсем немного времени. Однако Андреас был намерен сдержать обещание, ведь только так он мог уговорить младшего из трёх сыновей набраться терпения до наступления зимы, когда выпадет первый снег и покроет собой горку, которая будет готова к тому, чтобы дети со всего посёлка поспешили скатиться с неё.

Ну а на поле тем временем работа была в самом разгаре. Дожди всё не наступали, а вода в реке продолжала опускаться. В очередной раз сорокатрёхлетний Карл наполнил вёдра и уже собирался идти в сторону посевов, как к нему подошёл Вильгельм, который был на восемь лет моложе, и сказал:

– Давай, отдохни. Я тебя подменю.

Несмотря на то, что Карл не сказал ни слова, что было для него типично, тем не менее он был рад появлению Вильгельма. Третий день кряду сказывался на организме и Карл уже сомневался, что сможет и завтра прийти на поле.

Жители посёлка вместе сеяли, вместе чистили почву от сорняков и вместе поливали. Это было одно общее поле, урожай с которого точно так же складывали в общем амбаре, откуда каждый при необходимости брал провизию. По отдельности жители посёлка держали лишь кур и лошадей, поскольку живность выращивали тоже общими усилиями. Причиной всему был Никс. Чтобы задобрить его, преподносить дар следовало всем посёлком, а потому, чтобы не приходилось кому-то отдавать больше, кому-то – меньше, жители работали все вместе на общем поле, подбирая наиболее подходящую почву для посевов.

Его ноги уже пронзала слабость, и он был не в состоянии таскать воду ещё один день. Но Карлу было искренне жаль, что он не сможет поработать в поле завтра. В посёлке всех с детства приучали к тому, что надо работать, если понадобится, как проклятым, но постараться собрать как можно больше урожая. Теперь для Карла это было настоящей заповедью. Однако среди жителей посёлка таких как он были лишь единицы. Со сменой поколений практичность и холодный расчёт брали своё. Карлу всегда хотелось иметь сына, но Бог даровал ему двух дочерей. Перенеся дикую лихорадку после вторых родов, Регина уже не смогла забеременеть в третий раз. Карлу не суждено было стать отцом мальчугана, но он старался воспитывать дочерей таким образом, чтобы они принимали мужскую волю как непоколебимую. Даже в отношениях с Региной он стал вести себя жёстче, чтобы для их дочерей именно такие отношения между мужчиной и женщиной стали нормой, и никакие другие.

Ну а пока мысли Карла занимало то, насколько тяжело придётся всему посёлку. Его беспокоили отсутствие дождей и то, насколько скудный урожай будет собран в этом году. А солнце в этому году было слишком тёплое.

2. Где-то под звёздами

Стояли сумерки. Солнце скрылось за горизонтом. Эриксон с Пенелопой возвращались в посёлок по лесной тропинке. Пенелопа сложила руки перед собой, чувствуя, как начинает холодать. Они шли молча, пока Эриксон не сказал:

– Эй, белка!

Пенелопа посмотрела на него и произнесла:

– Что?

Эриксон протянул указательный палец куда-то вперёд и сказал:

– Я говорю смотри, белка!

Пенелопа бросила взгляд вперёд и увидела пробегающую белку, после чего толкнула Эриксона в плечо и проронила в ответ:

– Да ну тебя.

Вдруг раздался треск. За деревьями что-то промелькнуло.

Они резко замедлили шаг, пока не остановились совсем. Пенелопа сделала шаг в сторону, спрятавшись за Эриксоном и продолжая выглядывать из-за его плеча.

Фигура за деревьями промелькнула ещё раз. Продолжалась череда звуков из ломающихся веток и шуршащих листьев.

– Кто там? – с некоторой дрожью, вполголоса спросил Эриксон.

Неизвестная фигура начала двигаться в их сторону, после чего раздался голос:

– Чего это вы припозднились?

На тропинку вышел Людвиг, который выглядел лет на двадцать пять, хотя на самом деле ему было всего шестнадцать. С раннего возраста этот парень рос не по годам. Он был младше Пенелопы на три года и младше Эриксона на четыре, но был на голову выше них, имел широкие плечи и внушительных габаритов руки.

Услышав знакомый голос, Эриксон с Пенелопой вздохнули с облегчением. Позапрошлой осенью им довелось натолкнуться в этих местах на двух волков, но тогда им повезло, поскольку с ними был Андреас, а при нём было двуствольное ружьё. В этой части леса, через которую проходит тропа к озеру, реке и полям, хищники почти никогда не встречались. В основном они обитали в противоположной стороне от посёлка, либо, если кто-то отправлялся на охоту, то им приходилось преодолевать огромное расстояние, чтобы помимо зайцев, оленей и кабанов можно было встретить волка или медведя.

– Если ты так будешь подкрадываться всё время, я точно перестану гулять тут допоздна – ответил Эриксон.

– Да ладно тебе – успокаивающе произнёс Людвиг. Левой рукой он держался за ремень ружья, которое висело на плече, а в другой у него находился мешок, который он тут же раскрыл. – Кстати, хорошо, что вас встретил. – Он опустил руку в мешок и достал подстреленного зайца, которого протянул Эриксону. – Держи. Надеюсь, это сгладит наше недоразумение.

– О! А вот за это спасибо – довольным тоном сказал Эриксон.

– И тебе, красавица – обратился Людвиг к Пенелопе, протягивая ей второго зайца. – Сделаешь из его шкурки шапку к зиме.

В ответ Пенелопа поцеловала Людвига в щёку.

– Я не понял – возмутился Эриксон. – Ты у меня девчонку отбить хочешь?

Не успел Людвиг оправдаться, как Пенелопа сказала:

– Вот научишься охотиться, тогда я тебя тысячу раз поцелую.

При тех угрожающих габаритах, которые имел Людвиг, у этого парня было доброе сердце, о чём все прекрасно знали. Он провёл на охоте полдня, подстрелил четырёх зайцев и с лёгкостью расстался с половиной своей добычи, и это сделало его в ту минуту немного счастливее. Если бы душа могла иметь свой размер, чтобы её можно было рассмотреть, то душа Людвига была бы настолько же большая, как и он сам. Ему были чужды алчность и эгоизм. Единственное, в чём у него проявлялась скупость, были патроны для ружья, которые он старался не транжирить во время стрельбы.

Они продолжили идти в посёлок уже втроём.

Едва они вышли из леса, как увидели, что к ним навстречу бежит десятилетняя Урсула. Уже почти достигнув Пенелопы, она начала кричать:

– Папа сказал просил передать… – но тут речь Урсулы прервала тушка зайца в руке старшей сестры: – О-о-о-о…

Урсула уже забыла о том, насколько важное сообщение надо было передать сестре, но Пенелопа и без этого поняла, что именно хотела сказать Урсула. В такое позднее время отец мог только приказать быстрее отправляться домой и не лазить чёрт-те где.

– Ладно – произнесла Пенелопа, поворачиваясь в сторону парней после того, как сделала пару шагов вперёд. – До завтра. – Затем она обратилась персонально к Людвигу: – Спасибо ещё раз, добытчик. – С этими словами Пенелопа ускорила шаг, взяв за руку Урсулу.

Когда Пенелопа уже была достаточно далеко от них, Эриксон произнёс не без сарказма:

– Она назвала тебя добытчиком. Ты точно скоро у меня девчонку отобьёшь.

– А я-то тут при чём?

– При том, что она меня так не называет. Теперь я начинаю думать, что она меня за мужика не считает.

– Да ладно тебе. Хочешь, завтра сходим на медведя, а потом скажем, что это ты его застрелил?

Эриксон хлопнул ладонью по здоровенному плечу Людвига, после чего они засмеялись и продолжили путь.

На подступах к посёлку Пенелопа с Урсулой встретили восьмилетнюю Ванду. У неё в руках была корзина, полная земляники, причём корзина по размеру была как раз для Ванды.

Она побежала к ним навстречу, а Пенелопа сразу спросила:

– Эй, ты что тут делаешь в такое время?

– Мама знает. Я просто немножко задержалась.

Пенелопа окинула взглядом вечерний сумрак и произнесла:

– Немножко?

При этом Пенелопа прекрасно понимала девочку, в чьи годы она сама точно так же бегала куда угодно, где было интереснее собственного двора, и точно так же возвращаться домой не особо торопилась.

– Угощайтесь – сказала Ванда, протягивая корзину.

Урсула взяла с вершины горки пару ягод, в то время как Пенелопа провела пальцами по землянике, оценивая на ощупь в полумраке количество, после чего спросила:

– Сколько же времени ты потратила, чтобы собрать столько?

– Я просто быстро собираю. – На какое-то время Ванда захихикала, а потом добавила: – А ещё я знаю места, где нужно собирать.

– А ну-ка! Давай, признавайся! – шутливо пригрозила Пенелопа, хватаясь пальцами за кончик носа Ванды. Девочка засмеялась. – Я украду немного – добавила Пенелопа, взяв одну ягоду из корзины.

– Возьми ещё – предлагала Ванда.

– Ну раз ты настаиваешь…

Пенелопа положила в рот ещё пару ягод, после чего поторопила девочек возвращаться домой.

Приблизившись к дому, Пенелопа передала тушку зайца Урсуле и сказала:

– Иди домой. Скажи, я скоро приду, только провожу Ванду.

Урсула убежала в сторону дома, прижимая к себе тушку зайца, который казался едва ли не больше неё самой.

Тем временем Пенелопа продолжила идти дальше по улице, а Ванда продолжала угощать её земляникой.

Заметив проходящую мимо Пенелопу, семнадцатилетний сосед Йен, спрятавшись за яблоневым стволом, не отрывал от неё взгляд даже в полумраке. Ещё с детских лет он не мог налюбоваться ею. В своих сокровенных мечтах он представлял свою будущую жизнь возле неё, где она рожает ему детишек и каждую ночь делит с ним ложе. Разум Йена с большой неохотой возвращался в реальность. Хотя, впрочем, он никогда не возвращался целиком. Какая-то его часть уже буквально жила отдельно от его тела там, где он обнимает соседскую девушку и гуляет с ней под луной. Сама Пенелопа никогда не заводила долгих разговоров со своим соседом. Она обязательно здоровалась с ним, как и со всеми, а иногда даже интересовалась тем, как у него дела. Йену казалось, что, когда она спрашивает о том, как его дела, ему предоставляется отличная возможность завязать разговор с этой красоткой и сделать первый шаг на пути к тому, чтобы его фантазии стали хотя бы чуточку ближе к реальности. Но Пенелопа спрашивала о делах при встрече с Йеном просто из вежливости, когда ей надоедало говорить каждый день «привет» и хотелось сболтнуть что-нибудь новое. Но каждый раз Йен впадал в ступор, когда эта красотка интересовалась тем, как у него дела. Его охватывала дрожь, мысли путались, и он не мог вымолвить ничего кроме «нормально» и «пойдёт». После таких ответов Пенелопа шла дальше по своим делам и Йен был готов повеситься оттого, что она так рано удалилась и ему с болью приходилось чувствовать каждый сантиметр, с которым увеличивается пропасть, разделяющая Йена с его мечтой. Вот и теперь он смотрел на то, как расстояние между ними увеличивается и силуэт Пенелопы становится всё менее отчётливым в сумерках.

– Йен! – рявкнул его отец, Мартин.

Парнишка вздрогнул от неожиданности.

– Иди в дом.

Он начал идти в сторону крыльца, при этом каждые пару метров продолжая оглядываться, хотя силуэт Пенелопы уже где-то растворился.

В это самое время Вильгельм подходил к дому, возвращаясь из амбара. Он заметил приближающиеся две фигуры, в одной из которых распознал младшую дочку.

Увидев отца, Ванда ускорила шаг и побежала, на ходу выкрикивая:

– Папа, смотри! – Ванда протянула корзину, хвастаясь количеством ягод, которые смогла собрать.

Вильгельм опустился на корточки, поцеловал дочку в лоб и эмоционально произнёс:

– Ничего себе. Признавайся, у кого украла.

– Эй! – возмутилась Ванда. – Я не воровка.

По лицу Вильгельма проскользнула улыбка. Он ещё раз поцеловал Ванду и поторопил идти домой.

– Спасибо – обратился он к Пенелопе.

– Привет, Пенелопа! – крикнула с порога Ава, прижимая к себе Ванду. – Зайдёшь? У нас жареные курица с фазаном.

– Спасибо, но лучше как-нибудь потом. Надо идти. Меня уже заждались.

3. Свинцовые веки, стальные руки

– Когда я говорю, что пора домой, это значит, что надо идти домой. Прямо домой – негромким, но грозным тоном отчитывал Карл старшую дочь.

– Я провожала Ванду. Она…

– МНЕ ПЛЕВАТЬ! – крикнул во весь голос Карл, ударив ладонью по столу. Его крик получился настолько громким, что сидящая рядом Регина и Урсула на обратном конце стола вздрогнули. Пенелопа, хоть и стояла рядом с отцом, уткнувшись глазами в пол, почти и пальцем не повела. – Мне хватает того, что приходится пахать каждый день в поле как проклятому! Довольно!

Пенелопа продолжала стоять, всё также упираясь глазами в пол. Регина с Урсулой напряглись, как и их колотящие сердца в мгновения, когда Карл был в гневе.

– Сядь! – приказал Карл.

Пенелопа тихо прошла к тарелке, что стояла слева от отца, напротив Регины, и села, сохраняя виноватый взгляд. Её глаза было трудно рассмотреть даже под светом масляной лампы, что стояла на столе, поскольку пряди волос частично закрывали её лицо, а потому Карл не видел этого почти спокойного взгляда.

– Как закончим, уберёшь и вымоешь всю посуду. – Затем Карл посмотрел на Регину и сказал: – А ты сразу в постель. – После этого Карл вздохнул с уставшим видом и сказал: – Давайте ужинать.

Пенелопа потянулась к ложке только после того, как все уже начали приём пищи, дабы отец не подумал, что она сидит во время ужина как ни в чём не бывало и ей плевать на его воспитательные крики.

Подобные недовольства в адрес старшей дочери Карл выливал не так часто. Как правило, это происходило от накопившейся усталости, а Пенелопа со временем, когда уже стала взрослеть физически и морально, стала обращать на это внимание и понимать, в чём причина внезапного гнева отца в её сторону, ввиду чего (то ли от привыкания, то ли начав проявлять терпение взрослой девушки) уже не воспринимала подобные взрывы негодования близко к сердцу. Пенелопа допускала, что в доме она больше остальных давала повод для недовольства, поскольку была далека от пуританских манер и вела себя слишком раскрепощённо, чтобы можно было назвать её скромницей, как хотел того Карл. От скромности Пенелопа была далека, поскольку она прекрасно находила общий язык со всеми, охотно шла на контакт, любила поболтать, улыбалась, смеялась, и главное – ходила на свидания, определившись со своим женихом, а не дожидалась, пока выбор за неё сделает отец. Она понимала, что отцу в такие моменты необходимо найти кого-то, на ком можно было бы сорваться и разгрузиться, при этом она не жаловалась на то, что в качестве мишени каждый раз он выбирал именно её, поскольку ещё меньше ей хотелось бы, чтобы подобным образом отец обратился к маме или сестре. Плюс ко всему, как рассказывала ей Регина ещё с детства, Карл мечтал о том, чтобы первенцем родился мальчик, а Пенелопа, одним только своим присутствием, каждый день напоминала отцу, что она является той, кто украл его мечту своим появлением на свет. Карл понимал, что в этом нет ничьей вины, как понимала и Пенелопа, что она здесь ни при чём. Однако, точно так же все понимали, что всякий человек хоронит свои мечты очень неохотно, а чтобы смириться с волей судьбы, порой не хватает и целой жизни.

Регина же, в отличие от мужа, не стремилась навязать дочери какие-либо качества и не испытывала каких-либо конкретных ожиданий. Пенелопа помогала ей по хозяйству; никогда не возражала тем заданиям, которые поручала ей Регина и в работе была очень шустрой; она охотно помогала, когда Урсула была маленькой, нянчившись с сестрой с утра до вечера. Для Регины старшая дочь выросла хозяйственной девушкой с подвешенным языком и без дурных привычек. Большего она не желала. Всякий раз, когда Пенелопа хотела дёрнуть из дома, но понимала, что отец начнёт возражать, она просила разрешения у мамы, а Регина говорила, что прикроет её, сказав Карлу, что отправила дочь с каким-нибудь поручением, с которым придётся провозиться едва ли не полдня.

В то время, как Пенелопа отправилась домой, вежливо отказавшись от приглашения на ужин, Ава поспешила к девочкам, которые хотели наброситься на землянику, собранную Вандой. Она опустила корзину на пол, чтобы похвастаться перед сёстрами, а те налетели с выпученными глазами и радостными возгласами. Ава тут же поспешила оторвать своих дочек от ягод:

– Так, ну-ка быстро мыть руки и за стол.

– Ну ма! – умоляющим, но и в то же время возмущённым тоном произнесла старшая из сестёр, тринадцатилетняя Ирма.

– Быстро, я сказала – более твёрдым тоном повторила Ава, забирая корзину с ягодами. – Сейчас вы перебьёте аппетит. Поужинаем, потом будете лопать землянику.

Второй по старшинству была Астрид одиннадцати лет, дальше шла десятилетняя Фрида, ну а статус младшей носила Ванда. Все вчетвером они побежали к тазику, чтобы смочить руки; над мытьём никто особо заморачиваться не планировал, поскольку всем хотелось побыстрее проглотить пару маленьких кусочков за ужином, чтобы поставить галочку и перейти к землянике. Тем временем Ава спрятала корзину с ягодами подальше от глаз дочерей. При одном только виде она сама испытала дикое желание попробовать хотя бы несколько ягод. Точнее, этого хотел плод в её чреве. Ей было тридцать два года, и ей всё ещё хотелось осчастливить Вильгельма сыном. В моменты, когда она говорила об этом Вильгельму, он всегда отвечал, что ему и так неплохо живётся, поскольку во всём посёлке он единственный из мужчин, кто живёт в цветнике из пяти женщин. Он подошёл к ней сзади, резко обхватил руками, сложив ладони на её животе, а носом упёрся в шею Авы. Сделав глубокий вдох, он произнёс:

– Давай сегодня ТЫ станешь моим ужином? Ты пахнешь вкуснее, чем этот фазан.

Ава улыбалась, но скорее от той щекотки, которую вызывал кончик носа Вильгельма на её шее, чем от его слов. Ей с трудом удалось сдержать смех, чтобы промолвить:

– Ну всё. Давай уже садиться. Проглотишь меня в постели. Буду у тебя вместо десерта.

Вильгельм протянул вперёд подбородок, после чего Ава повернула к нему лицо, поцеловала в губы и добавила:

– Ну всё, пошли.

– Мальчики! Давайте за стол! – громко произнесла Шарлотта, чтобы каждый из четырёх мужчин их семейства услышал её.

Вилли уже сидел за столом, прижав подбородок к столешнице. С его лица всё ещё не сходила гримаса скуки. Ему хотелось скорой зимы, а кораблик уже не вызывал никакого интереса.

Только Шарлотта опустила в центр стола блюдо с овощным рагу, как к столу подошёл средний из братьев, Мортен, которому было пятнадцать. Следом подошёл Эриксон, а затем и Андреас. Перед тем как сесть во главе стола, он погладил пальцами по шевелюре младшего сына, которого съедала изнутри тоска.

Все приступили к последней задаче на сегодня – опустошению пищевых запасов.

– Я видела Пенелопу – начала Шарлотта, накладывая в свою тарелку кашу из риса, орехов и фасоли. – Она возвращалась без тебя. Вы что, поругались?

– Нет. Просто прибежала Урсула и сказала, что отец приказал ей быстрее валить домой.

– А ты не мог тоже валить побыстрее и провести девочек до дома? – возмутилась Шарлотта.

– Просто мы встретили Людвига. Он угостил зайцем, а я, в знак глубочайшего к нему уважения, просто не мог позволить себе бросить его одного и, тем самым, нанести ему личное оскорбление. Так что я решил составить ему компанию.

– Да, – ответила Шарлотта с ноткой сарказма, – хороший же муж достанется Пенелопе.

– Брось – спокойно проронил Андреас, обращаясь к жене. – Пенелопа девчонка современная. Её мало что напугает.

– Ну вот – довольным голосом вставил Эриксон.

– А вот то, что у нас сын вырос без хороших манер… – добавил Андреас, посмотрев на Эриксона. Эти слова отца вызвали усмешку на лице Мортена, сидевшего напротив старшего брата.

– Да ладно вам переживать – как ни в чём не бывало сказал Эриксон. – Было бы что-то не так, она бы высказала мне в лицо всё что обо мне думает, а раз она не жалуется, значит я для неё не мужик, а просто мечта. Так что всё путём. – Затем Эриксон посмотрел на младшего брата и сказал: – Вилли, подай сыр.

– Ты слышала, Шарлотта? – пафосным тоном обратился Андреас. – Мы воспитали не сына, а предел всех мечтаний. – Затем он посмотрел на Эриксона и сказал: – Смотри, не переусердствуй, чтобы потом у твоей девушки не завелась новая мечта.

– Да-да – вдруг сказал Мортен. – Вот я, например, свободен.

Андреас указал ложкой на среднего сына и сказал:

– А вот ты уже переусердствовал.

Эриксон произнёс абсолютно беззаботным тоном:

– Пап, не обращая внимания. Что он вообще может? Подарить женщине букет укропа?

– Вилли, ты чего не ешь? – приободрённым голосом спросил Андреас. – А ну-ка, давай. Давай-давай. Через пару дней начнём делать санки.

Услышав про санки, Вилли приподнял свой нос и потянулся к тарелке с кашей.

– Давай помогу – сказала Шарлотта, наполнив тарелку Вилли, после чего взяла блюдо и отправилась к кастрюле накладывать новую партию.

Йен вошёл в дом, когда всё уже было накрыто и ждали только его. Его голову всё ещё занимала Пенелопа, а потому он не сразу расслышал вопрос отца о том, мыл ли он руки.

Мартин был далеко не слепым и понимал, над чем его старший сын зависает так часто. Его раздражало то, что Йен пялится на соседскую девчонку, как будто он вот-вот планирует пригласить её на свидание. Хотя открыто Мартин никому об этом не говорил, но порой он считал именно эту девицу виноватой в том, что его сын стал настолько оторванным от реальности. При этом осуждать мальчишку за витание в облаках он не пытался, но не потому, что старался не ругать сына по каждому поводу, а просто потому, что уже не видел смысла, поскольку таков был характер Йена, который часто погружался в свои мечты, где был готов застрять на всю жизнь. При этом Колинда, которая была младше Йена всего на год, и Клаус, который младше ещё на три года, испытывали со стороны отца такой же подход в воспитании. Мартин твёрдо верил в то, что семьёй должен не просто управлять мужчина, а подавлять любое инакомыслие и любые вольности. Ему хотелось бы сделать из своего старшего сына настоящего мужика, но уже пару лет как Мартин осознал, что вряд ли он сможет этого добиться. Как бы он ни старался, Йен не мог превратиться из мягкого, миролюбивого подростка в сурового мужчину, готового устанавливать свои законы в доме и кем-то командовать. Такой подход не оправдал себя и в отношении Клауса, который не понимал, чего хочет от него отец, а просто рассматривал в качестве примера своего старшего брата. Он не витал в облаках, но и твёрдость характера в нём тоже не просматривалась. Колинда стала, пожалуй, единственной их трёх детей, кто превратился в то, что хотел видеть перед собой Мартин: послушная девушка, беспрекословно выполняющая любые требования, смирившаяся со своей ролью женщины, которая даже не пытается рассматривать альтернативы для другой жизни. Но в отношении дочери постаралась, скорее, Магдалена. Если Мартина дети побаивались, то её они искренне любили, чувствуя материнское тепло и любовь. Она была на год моложе Мартина, но являла собой абсолютную противоположность. Во многом именно благодаря Магдалене их дети избежали воспитания, присущего армейской казарме. При том что Магдалена была верной и покладистой женой, полностью принимающей волю супруга, она всегда сознательно стремилась к тому, чтобы сгладить те неровности в настроении детей, которые оставляла жёсткая и требовательная отцовская рука.

Завтрак, обед и ужин в их доме всегда проходили одинаково: ни единого слова за столом. Именно поэтому трапеза в этой семье занимала настолько короткое время, что у них, при желании, было ещё время сбегать к остальным семьям в посёлке и помочь расправиться с ужином.

4. Между вином и пропастью

Урожай был уже почти до конца собран. Оставалось несколько дней усердного труда и можно будет приступать к озимым посевам. Всё шло как было запланировано.

Это было время, когда старейшины посёлка, коими являлись главы семей, имели традицию после ужина собираться поздними вечерами в амбаре, играть в «Башню», в кости и пить вино.

Амбар был одним общим складом на весь посёлок, куда каждый из жителей мог отправиться в любое время за необходимой провизией. Параметры амбара были двадцать на пятнадцать метров. Пол был устелен досками, под которыми в качестве опоры находились деревянные балки. Под полом располагался погреб на всю площадь амбара. Под крышей был размещён чердак, который был сделан в форме прямоугольника. Чердак был задуман таким образом, чтобы пол растягивался от внешних стен вглубь на пять метров, оставляя таким образом пустоту в середине, что позволяло подставить лестницу и забраться наверх с любой точки первого этажа. В центре амбара стояла печь, которая топилась с наступлением сильных морозов. По этой причине внутри круглые сутки находился кто-то, кто присматривал за тем, чтобы костёр в печи не погас. Для этого старейшины и некоторые из их сыновей сменяли друг друга, дабы не позволить провизии замёрзнуть.

Помимо амбара в этой же части посёлка находились загоны для скота, где содержались свиньи, коровы, овцы, кролики и козы.

Тем вечером компания была в полном составе. За окном уже стемнело, а в амбаре царил громкий смех.

– Кто следующий? – бодрым голосом спросил Томас, выиграв в «Башню» у Карла.

Принцип игры был довольно простым. Шестьдесят деревянных блоков вытянутой формы с шестью гранями выстраиваются по три штуки в высоту, поочерёдно меняя направление блоков в новом ряду, после чего игроки начинают вытаскивать по очереди по одному блоку. Игра продолжается до тех пор, пока конструкция не рухнет при попытке вынуть очередной блок.

Томас тем вечером был в ударе. Перед Карлом он победил Вильгельма и Мартина. Теперь же напротив него сел Андреас.

– Сейчас я тебе устрою – грозно произнёс он в адрес Томаса, начав складывать блоки.

– Да-да – язвительно ответил Томас. – Эти сказки ты расскажешь кому-нибудь другому. Но только после того, как я опущу тебя с небес на землю.

– Научил же ты своего пацана охотиться – вдруг сдержанным тоном сказал Андреас. – Кстати, передай ему спасибо за зайца.

– Пустяки. Лучше бы мы сходили пострелять – ответил Томас таким же спокойным голосом, заканчивая складывать блоки.

– Да, надо бы как-нибудь.

Вдруг Андреас обернулся и сказал:

– Эй, Герман, давай с нами.

– А почему бы нет? – ответил Герман, вытирая рукавом капли вина с губ. Он сел сбоку, и игра началась.

За соседним столом сидели Карл, Вильгельм, Мартин, Густав и двое его сыновей – Рагнар и Генри, – каждый из которых был женат и имел детей. Кто-то играл в кости, кто-то поддерживал уровень вина во всех стаканах, а кто-то просто поддерживал разговор.

Андреас проиграл в «Башню» и сел за соседний стол, где играли в кости. Он взял бутылку и предложил Карлу долить вина в его стакан. Карл протянул стакан, но, по привычке, не говорил ни слова там, где обычно все говорят «спасибо», «благодарю» или «не стоит». В целом, Андреас никогда не испытывал желания заводить дружбу или наладить тесное общение с Карлом. Он категорически не разделял тех взглядов на жизнь, которыми выделялся Карл. Андреас считал привычки и манеры Карла слишком устаревшими, суровыми, а порою абсолютно безрассудными. Для него Карл был человеком, который лишён собственного мнения и слепо следует законам, которые унаследованы от предков. Несмотря на отсутствие всякой симпатии к Карлу, он всё же старался проявлять терпение и хотя бы изредка заводить с ним даже самые пустяковые разговоры. Андреас понимал, что это необходимо, если он хочет, чтобы его сын женился на дочери Карла. Ему нравилась Пенелопа, и он полностью одобрял выбор сына, считая, что эта девушка станет прекрасной женой и матерью.

Впрочем, у Карла уже был друг в лице Мартина, который уважал его консервативные нравы и суровость ума. Плюс ко всему, Мартин ненавидел Пенелопу, а заметив несколько раз, как Карл повышал голос на старшую дочь, он начинал уважать его ещё больше. Иногда Мартину казалось, что если бы у его соседа не было такой смазливой дочери, то и его сын не витал бы в облаках, мечтая о том, что однажды он обязательно женится на какой-нибудь принцессе неземной красоты. Он считал, что такие мысли очень вредны, поскольку из-за этого Йен рискует завести семью слишком поздно, чем следовало бы, или, того хуже, совсем остаться без потомства.

– Надо быстрее заканчивать со сбором, чтобы успеть разобраться с посевами – произнёс Густав, допивая остатки вина.

Густаву шёл пятьдесят второй год, что делало его самым возрастным в посёлке. Формально он не был главой поселения и не имел права решающего голоса, но считался негласным главой среди старейшин. При жизни его отец, Хенрик, вызывал у всего посёлка уважение и был большим авторитетом. Его почитали как мудрого человека с огромным жизненным опытом, а каждый его совет имел большую ценность. Когда Хенрика не стало, Густав почему-то решил, что авторитет отца передастся ему по наследству, и ему нет необходимости пытаться заслужить такое отношение окружающих своими стараниями. Впрочем, в посёлке никогда не было принято назначать главного среди старейшин. Каждый вопрос решался при помощи голосования. Но тем не менее Густав сознательно старался донести до всех мысль, что он здесь главный и его мнение не должно вызывать возражений. Демонстративно его никто не игнорировал, а примерять на себя роль вожака позволяли лишь из уважения к усопшему Хенрику.

К слову, свои причины ненавидеть старшую дочь Карла были и у Густава. Причиной послужило то, что когда его младший сын, Конрад, предложил Пенелопе поухаживать за ней, она ему решительно отказала. Некоторая вспышка ненависти пронеслась и по отношению к Андреасу, когда Густав выяснил, что Пенелопу окучивает Эриксон. Таким образом Густав пришёл к простому выводу, что, по мнению Пенелопы, его сын хуже сына Андреаса.

– Успеем – уверенно заявил Герман за соседним столом. – Уборка идёт по плану, так что времени хватит.

– Я бы на твоём месте не был так спокоен. Один раз в этом году погода нас уже удивила.

Герман не стал ничего отвечать, поскольку все понимали, насколько упрямым был Густав в своей правоте. Он ещё несколько минут приводил кучу доводов в пользу своего мнения, а Герман думал о том, насколько же Густав всё драматизирует. Сам же Герман был прямой противоположностью и предпочитал смотреть на любую проблему как на вопрос времени: стоит немного напрячься и никакой проблемы не будет. Вот и теперь, проиграв в «Башню», он сказал Томасу уверенным тоном, энергично размахивая руками:

– Так, давай ещё раз. Стакан пуст, так что теперь мне ничего не помешает.

Эти слова сильно развеселили Томаса.

Мартин окинул взглядом всех присутствующих, в последний раз всё взвесил и, в конце концов, рискнул произнести:

– Ну ладно. Я вижу, никто не хочет говорить об этом, тогда начну я. – Все тут же посмотрели на Мартина. Уперев левую руку в бок, он продолжил говорить без малейшей дрожи в голосе: – Надо смотреть правде в глаза. Урожай в этом году скудный. До весны его точно не хватит. Может пора уже обсудить альтернативу.

Первым ответил Густав:

– Я бы не сказал, Мартин, что здесь все сторонятся этого разговора. Все всё понимают. Просто надо закончить со сбором пшеницы, чтобы оценить окончательный объём провизии.

– А я смотрю, – начал Вильгельм, – вас совсем не беспокоит такой вариант.

– Мы просто реалисты – парировал Мартин.

– Вы просто сумасшедшие – возразил Томас.

– Поаккуратнее с выражениями – настаивал Густав.

Томас забыл про игру, опустил стакан на стол, резко встал с табурета, ткнул пальцем в сторону Густава и сказал с упрёком:

– Легко говорить, когда у тебя нет дочерей.

Немного повысив голос, Густав ответил:

– Это что ещё значит!? Не хочешь ли ты сказать, что я сволочь безжалостная!? Или может ты считаешь, будто я виноват в том, что у меня три сына!?

– Меня не волнует, что ты думаешь – продолжал Томас. – У многих из нас девочки старше десяти лет, и мы не собираемся выслушивать такие разговоры от тех, кто ничем не рискует.

– Да как ты смеешь!? – крикнул Мартин, ударив по столу. – У меня помимо сыновей тоже есть дочь, но я стараюсь мириться с волей судьбы, а не избегать ответственности.

Герману захотелось встать и призвать всех к спокойствию, но Томас выкрикнул очередную реплику:

– Да что ты говоришь!? У тебя есть дочь!? У Вильгельма их четверо, из которых только одной ещё нет десяти! Каково ему слышать подобные вещи!? Окажись ты на его месте, не думаю, что у тебя хватило бы духу поднять этот разговор!

Вдруг Андреас подскочил со стула, встал между двумя столами и закричал во весь голос:

– ДОВОЛЬНО!!!

В амбаре повисла тишина, которая была громче канонады пушек.

Быть может, Андреас и не заставил всех успокоиться, но, как минимум, он заставил всех сесть на свои места. Он же остался стоять и начал излагать своё предложение:

– У многих из присутствующих есть дочери. Прежде всего надо отнестись с пониманием к их мнению и не вести себя так, как будто мы тут обсуждаем участь какого-нибудь животного. Так или иначе, этот вариант обдумывать ещё рано. Мы ещё не собрали весь урожай и не провели подсчёт. В любом случае можно поохотиться. В конце концов, можно забить чуть больше скота, тогда мы заменим часть растительной провизии мясом и одновременно сократим расход урожая на содержание животных. Так что для начала каждому из нас надо поработать мозгами, – затем Андреас посмотрел на Мартина, а после на Густава, как бы адресуя свои слова им, – а потом уже предлагать подобное.

Мартин не мог понять Андреаса просто по той причине, что у него три сына и ни одной дочери. Густав же был уверен, что Андреас переживает за своего отпрыска, который уже нашёл себе невесту среди местных девушек.

Как бы там ни было, эта тема была закрыта. По крайней мере на время.

Допив свой стакан, Вильгельм встал из-за стола, собираясь возвращаться домой. Андреас и Томас предложили ему сыграть партию, но он в вежливой форме отказался. С каждым днём он старался всё меньше времени оставлять Аву одну, опасаясь преждевременных родов, как это уже было однажды, когда родилась Астрид.

Вскоре Вильгельм переступил порог дома. Обычно он сразу отправлялся к кровати, где, прежде чем закрыть глаза, крепко прижимался к Аве, которая на таком сроке уже не могла спать на животе и ей приходилось лежать на боку. На этот раз Вильгельм подошёл к кровати, где спали девочки. Он наклонился и поцеловал каждую в лоб. В эти секунды на его глазах уже начали скапливаться слёзы, но он нашёл в себе силы сдержать их.

Ещё какое-то время Вильгельм смотрел на девочек, особенно на Фриду, которая, казалось, ещё немного и вытолкнет с кровати Астрид. Он аккуратно переместил Фриду чуть глубже, после чего отправился в постель. Он прижался к Аве, обвил рукой вокруг её выпуклого живота и опустил веки, дабы поскорее провалиться в сон и хотя бы на время спрятаться от мыслей про Никса.

5. После заката

В те же самые дни осени, когда старейшины начинали собираться в амбаре поздними вечерами, женщины в посёлке тоже не сидели на месте. Убрав со стола, каждая стремилась провести время в чьей-нибудь компании.

Регина собиралась вытереть следы муки, которые обнаружила на полу, но Пенелопа попросила оставить это ей. Она поцеловала дочь в щёку и отправилась заправлять лампу маслом. В это время в дверь раздался стук. Регина поспешила открыть дверь. За порогом стояла Ава в окружении Ирмы, Астрид, Фриды и Ванды. Регина пригласила всех внутрь. Под конец она поцеловала Аву со словами приветствия, после чего попросила немного подождать, пока она заправит свою лампу. Ожидая Регину, Ава незаметно подошла к Пенелопе из-за спины и резко ущипнула за бока. От неожиданности Пенелопа закричала истерическим воплем, а Ава ещё долго не могла побороть свой хохот.

– Извини, – говорила она сквозь смех, – но я не смогла удержаться.

Пенелопа изо всех сил старалась сдержать улыбку, но это оказалось ей не по силам.

– Ладно – как бы прощая, ответила Пенелопа. – Ты, главное, смотри, чтобы малыш удержался.

Ава оценила эту шутку, схватившись ладонями за плечо Пенелопы, как бы нащупывая опору, чтобы не упасть, и, разразившись смехом, почти прижалась подбородком.

Вскоре появилась Регина. Она передала Аве масляную лампу, а сама взяла свежеиспечённый яблочный пирог. Они направились к выходу. Напоследок Регина сказала:

– Ну всё. Не скучайте.

Ава помахала рукой и сказала:

– Девочки, слушайтесь Пенелопу.

Вскоре раздался стук закрывшейся двери.

В такие вечера больше всех походу в гости к Пенелопе радовалась Ванда.

– А что на сегодня? – спрашивала она.

– Терпение, пупсик – ответила Пенелопа, вытирая остатки муки на полу.

Закончив с уборкой, она повела девочек в свою комнату и попросила немного подождать. Затем Пенелопа вышла на задний двор и громко произнесла:

– Так, все в дом!

Урсула, Вилли и Свен неслись на всех порах к Пенелопе. Заведя внутрь малышню, она закрыла дверь изнутри и отправилась в спальню. Там Пенелопа, как обычно в таких случаях, постелила друг на друга несколько широких и тёплых одеял, где все дети могли разместиться полукругом, а сама, с лампой в руке, села напротив, подобрав под себя ноги.

В каждый из таких вечеров, когда родители во всём посёлке расходились в поисках развлечений и занимательных разговоров, малышня сбегалась к Пенелопе послушать легенды и сказки. На этот раз в её руках лежала книга с рассказами безызвестных авторов.

Тем вечером она выбрала для детворы историю о любви между простым рыбаком и дочерью императора. По сюжету император насильно выдал свою дочь замуж за представителя высшего сословия под угрозой убийства рыбака. Рыбак такого пережить не сумел и, чувствуя, как внутри него угасает жизнь, решил пронзить собственное сердце кинжалом. Но за мгновения до этого юноша обратился к высшим силам и попросил только об одном: позволить ему переродиться для того, чтобы ещё хотя бы один раз, хотя бы одним глазом лицезреть лик его любимой. Однако расставания с юношей не могла вынести и дочь императора. Она испугалась настолько, что решила спрыгнуть из окна своей опочивальни в высокой башне. Влюблённых не стало в один день и в один час. Но затем, спустя всего несколько месяцев в городе появился незнакомец: днём – человек, ночью – волк огромных размеров. Незнакомец долго мучался оттого, что в его голове всплывал лик некой девы. Этот лик казался ему знакомым. Он не знал кем была эта красавица, но ему хотелось её найти. Он искал её долго, но так нигде и не встретил. Незнакомец был одинок, и одиночество это становилось всё невыносимее с каждым днём. Превращаясь в волка по ночам, он нападал на местных жителей, которые вскоре оборачивались в таких же волков. Незнакомец перестал быть одиноким, но лик прекрасной девы не давал ему покоя. Его вторая сущность, которая появлялась с наступлением темноты, не позволяла ему быть одиноким, создавая стаю, в которой он обрёл друзей. Но незнакомец всё равно чувствовал себя одиноким.

Вскоре под светом, ниспадающим на страницы с горящей лампы, Пенелопа дочитывала последние строки рассказа:

– Пленённый во плоти зверя, долгими веками он скитался по земле в поисках любимой в надежде, что она где-то ждёт его.

Лёжа на полу, подперев кулачками подбородок, впечатлённая Ванда глубоко вздохнула и произнесла по привычке:

– Давай ещё что-нибудь.

Но Пенелопа резко закрыла книжку, в результате чего раздался приглушённый хлопок, и сказала:

– На сегодня достаточно.

Расстроенная Ванда вздохнула ещё громче. Оттого, что Пенелопа отказывалась прочитать ещё одну сказку, остальным тоже было досадно, но больше всех негодовала именно Ванда.

В дверь постучали. Шарлотта поспешила открыть. На пороге стояли Регина с яблочным пирогом и Ава, у которой в правой руке висела лампа, а левая прижимала накидку к выпуклому животу, чтобы согреть малыша.

– Ну наконец-то – произнесла Шарлотта, по очереди целуя подруг в щёки. – Скорее, проходите.

Регина с Шарлоттой были закадычными подругами. Это можно было сказать и про Аву, но в их случае дружбу подогревало намерение детей вступить в брак. В своих беседах Шарлотта с Региной часто затрагивали тему свадьбы, рассуждая над тем, какое будущее они хотели бы видеть для Эриксона и Пенелопы. Регину уже как полноценную родственницу воспринимал и Андреас. При каждой случайной встрече он говорил, что ей следует почаще заходить в гости к нему домой, и что он по этому случаю попросит Шарлотту приготовить что-нибудь особенное.

– Кстати, Иветта передала, что не сможет прийти – сказала Шарлотта, заливая кипятком шиповник. – У них младший захворал. – После небольшой паузы Шарлотта добавила: – Надеюсь, вы во время ужина не сильно наедались?

– Не особо – сказала Регина, опуская первый кусок пирога на тарелку Авы.

– Насчёт меня можете не переживать – ответила Ава. Откусив внушительный кусок пирога, она добавила с набитым ртом: – Мне малыш поможет, а ему всегда мало.

Регина с Шарлоттой засмеялись, а когда смех стих, Шарлотта сказала:

– Сельма обещала принести запечённого зайца.

Услышав про запечённого зайца, Ава опустила веки и с некоторым вожделением подумала о том, как же ей захотелось мяса, продолжая при этом пережёвывать пирог, который она ела пока что в одиночестве, поскольку остальные предпочли сначала дождаться Сельму с зайцем.

– Магдалена тоже сказала, что не сможет – вдруг вспомнила Регина. – Правда не сказала почему.

Шарлотта добавила приободрённым голосом:

– Зато мы не увидим Роберту.

– Не смогла? – спросила Регина. Тот же вопрос хотела задать Ава, но пирог во рту не позволил этого сделать.

– Без понятия. Я её просто не позвала.

Для Регины с Авой это была прекрасная новость, как и станет для Сельмы.

Роберта, жена Густава, снискала репутацию местной стервы, с которой мало кто хотел водить дружбу. Однако Роберта имела привычку, не то чтобы напрашиваться, а просто ставить в известность, что она тоже присоединится к тому междусобойничку, который устраивают женщины в посёлке, когда их мужья собираются в амбаре, дети помладше отправляются к Пенелопе слушать сказки, а остальные кто куда. Само её присутствие не позволяло остальным женщинам говорить обо всём, что придёт в голову. Почти в половине из таких вечеров компания недосчитывалась одной или двух женщин. В тех случаях, когда Роберта не могла порадовать всех своим визитом, она воистину всех радовала. В отличие от своих мужей, жёны собирались не каждый день, но достаточно часто: большинство вечеров – особенно в холодные месяцы – они проводили шумной компанией. Прошлым утром Шарлотте «повезло» встретить на улице Роберту, которая посоветовала избавиться от этой ужасной шали. Конечно, Роберта не могла знать, что эта шаль была подарком покойной матери Шарлотты, но едва ли она пересмотрела бы свои манеры, даже если бы ей кто-нибудь сообщил об этом заранее. Шарлотта, не сказав ни слова, продолжила идти в сторону колодца. Тем же днём она обошла всех подруг и пригласила к себе на чай с булочками с маковой начинкой. Про Роберту она конечно же помнила. Помнила настолько, что не забывала держать её имя подальше от списка своих гостей.

Поскольку в семье жизни всех учил Густав, то Роберта занималась этим за пределами дома. Она считала себя мудрее и смышлёнее всех остальных просто хотя бы по той причине, что она была самой старшей среди всех женщин в посёлке. При этом её не волновало даже то, что, например, жена Германа, Иветта, была моложе всего на четыре года. В этом отношении Роберта далеко от мужа не ушла. Помимо того, что она не заморачивалась по поводу манер в общении, Роберта раздражала всех ещё и тем, что, приходя в гости в чужой дом, она открывала шкафы, переставляла предметы, раздавала указания, давала сигнал накрывать на стол и убирать со стола, ругала за скрипучие стулья и кривой стол, требовала от хозяйки выкинуть ложки и обзавестись новыми, говорила кому куда садиться и… В общем, она чувствовала себя как дома в буквальном смысле. Кроме этого, она была ещё и главным кулинарным специалистом, не упуская возможности сделать замечание по поводу сухости теста или нехватки сладости. В последний раз, когда Магдалена приготовила малиновый кекс, Роберта – то ли не нашла к чему придраться, то ли ещё что – сказала: «Попробуй в следующий раз добавить сюда орехов, да побольше».

Отсутствие столь токсичного духа делало посиделки настоящим отдыхом и отличной возможностью дать волю своим языкам, не испытывая никаких опасений, что их секреты может услышать кто-то, до чьих ушей они не хотели бы доносить эти разговоры.

Вскоре на пороге появилась Сельма. Следом за ней вошёл Людвиг, который держал широкую сковороду с приготовленным зайцем. Поставив блюдо на стол, юноша пожелал всем приятного аппетита и удалился.

Первым же делом Сельма подошла к Аве, которой она не позволила встать со стула.

– Как поживает малыш? – спросила Сельма, мельком посмотрев на живот Авы.

– Бодается – сказала она.

– И правильно делает – настаивала Сельма. – Молодец, не позволяй маме расслабляться.

Ава рассмеялась.

Сельма поспешила взять тарелку, с какой-то лёгкостью отрезав лучший кусок зайца, который поставила перед Авой, добавив при этом:

– Надеюсь, аппетит у малыша хороший?

– Зверский – ответила Ава за секунду до того, как успела положить в рот первый кусок. – Только успеваю глотать.

– Ну вот! – воскликнула Сельма. – Значит на этот раз у тебя там поселился богатырь, потому что в девочку столько не влезет.

Ава вновь рассмеялась, обнажив свои белоснежные зубы, по которым было трудно представить себе, – даже при том, что она была самой молодой среди всех жён, – что она уже родила четверых и вынашивает пятого.

– Спасибо, солнышко – почти крикнула вслед Людвигу хозяйка, когда он уже закрывал за собой дверь.

6. Трепет и холод

Наступили первые морозы. Земля под ногами твёрже камня. За неделю мороз окончательно утвердил своё присутствие на круглые сутки, в то время как ещё несколько дней назад, когда солнце было в зените, почва под ногами на какое-то время оттаивала. Теперь же мороз не отпускал ни днём, ни ночью.

Жители посёлка переоделись в самую тёплую часть своих гардеробов. Мужчины в морозы надевали шерстяные куртки и плотные штаны, а ноги прятали в войлочные сапоги. Женщины носили шубы, которые чаще всего изготавливались из меха зайца, лисы или волка; в редких случаях это была шерсть бобра. Женские шубы всегда имели капюшон, а по длине доходили почти до земли. Девушки помоложе носили шубы, длина которых не опускалась ниже колен.

Именно такая шуба была на Пенелопе в тот день. Она была изготовлена из заячьей шерсти, которая намного легче волчьей или лисьей. От платья она избавилась ещё за пару недель до первого мороза. Вместо этого ниже пояса Пенелопа носила штаны из оленьей кожи, как поступали многие, кто забирался зимой в лес или часто падал с санок, пока скатывался с горки. Такие штаны были очень ноские. Пару лет назад Эриксон подарил ей сапожки, сделанные из шерсти северного оленя. Для этого была использована шкура с грудной части животного, где шерсть имела в основном белый оттенок. Белые сапожки сильно бросались в глаза, особенно в те дня, когда лежал снег. Такие же сапожки из белой шерсти северного оленя во всём посёлке были только у Авы, поскольку повстречать северного оленя являлось большой редкостью, не говоря уже о том, чтобы ещё и шерсть оказалась настолько белоснежной. Хоть Пенелопа и догадывалась, что подстрелил оленя Андреас, всё же она сделала вид, что верит в охотничьи способности Эриксона. На руки в тот день она надела рукавицы, а на голове, уже как обычно, у неё была шапка из того самого зайца, которого подарил ей Людвиг.