Я иду искать

1 день. Прибытие.

Поначалу следует осмотреться. Так быстро, как сумеешь.

«Процедура совмещения успешно завершена. Координаты совпадают с заданной точностью. Жизненно-важные функции организма не нарушены. Разрешено приступить к выполнению основной программы.»

Пока противный голос вычислителя пищит в ухе, нужно успеть всё – прийти в себя, оценить обстановку и перейти к следующему этапу.

«Запущена система автономной навигации. Совершите полный оборот вокруг своей оси, по возможности визируя линию горизонта.»

Когда осмотришься – решай, дёргаться или нет. Лучше всего – не дёргаться. Если обстановка позволяет, конечно.

Обстановка, кажется, позволяла. Твёрдая почва под ногами, нормальная атмосфера, задымлений нет, движения… тоже нет. Базовый минимум спокойствия, на основе которого можно спланировать дальнейшие действия.

«Система автономной навигации активна. Срочная эвакуация возможна в пределах текущего местоположения с погрешностью восемь два.»

– Первая запись. Разведчик Ур Эль-Ла, заброс два семьдесят один четыре один, приступил к основной программе. Самочувствие нормальное, обстановка спокойная. Атмосферное давление и радиационный фон в пределах нормы. Очевидных аномалий не наблюдаю.

Расправившись с формальностями, он снова принялся озираться – теперь уже вдумчиво, пытаясь понять, куда его занесло.

Пустошь? Поле? Может, пустырь? Грунт под ногами – плотный, слежавшийся, пересыпанный щебёнкой и чем-то, напоминающим бетонную крошку. Поле устлано бурой дрянью – стебли на вид сухие, но гибкие и прочные, да ещё и спутаны, словно волосы на голове старой ведьмы. Видны гроздья цепких мелких семян. Кое-где торчат жухлые пучки тонколистной травы – эта выглядит поприличней.

Небо зимнее, плоское – серый потолок, да и только. Под «потолком» ветер тащит грязные клочки вырванных откуда-то облаков. Такое чувство, что и снега недолго ждать. За бортом, правда, выше ноля, но это ещё ничего не значит. Лишь бы в облаках, кроме водяного пара, не оказалось ничего лишнего.

Ур сверился с показаниями навигационной системы, чтобы привязаться к сторонам света. Белесое пятно в небе, похоже, притворялось местным светилом, так что вычислитель успешно переработал данные с нашлемных окуляров и выяснил, в каком направлении оно движется. Высота над линией горизонта вполне соотносилась с осенним периодом, и похоже было, что в астрономическом отношении сюрпризов не ожидается – если, конечно, за серой крышей не скрывалось каких-то посторонних объектов.

На условном севере местность становилась неровной. Ещё не холмы, скорее пологие волны, уходящие к горизонту – прямо туда, где щербатой стеной вырастали очертания города. Дымка скрыла детали, но Ур прикинул, что вдалеке темнеют строения высоты немалой, метров до полтораста, если не больше – а значит, мимо цивилизации он точно не промахнулся.

К западу унылую равнину разнообразили только скелеты вышек: ровная их линия то взбиралась на возвышенности, то ныряла в низины, и оборванные провода болтались на стальных лапах. Под вышками и дальше угадывалась растительность ростом поболее травы, но и она не выбивалась из бурой и коричневой гаммы.

Восток темнел сизыми тучами, обвисшими чуть ли не до земли, и ничем более взгляда не привлекал.

С юга к Уру подкрался город.

Вовсе не такая громада, как та, что виднелась у горизонта – скорей уж, провинциальный угол, тихое и скучное место, выросшее когда-то по соседству с перекрёстком дорог, да так и не набравшее экономической массы, чтобы превратиться во что-то большее. Дома не выше трёх этажей, какая-то башенка – может, каланча или местечковая телевышка – и полное отсутствие жизни.

Город был… чёрным. Не выкрашенным в чёрный цвет, не сложенным из чёрного камня, а будто бы закопчённым, до последнего сантиметра покрытым сажей. Словно когда-то в нём бушевал пожар.

Ур видел сгоревшие города. Они выглядели совершенно не так. Там, где пламя пожрало дома из дерева, оставались груды головешек и отдельные обугленные конструкции. Там, где сталь, бетон и стекло встречались с нестерпимым жаром бомбардировок, стояли огрызки стен, виднелись обвалившиеся перекрытия, перекрученные стальные балки, арматура и груды битого кирпича.

Этот город остался цел. Здания выглядели позаброшенными, но на них не заметно было следов разрушительного воздействия каких-то опасных сил. Кое-где прохудились крыши, кое-где стояли нараспашку окна и дверные проёмы, но в остальном город производил впечатление оставленного недавно.

И ещё эта странная чернота.

Оглядевшись, Ур подобрал камешек и побрёл к ближайшим строениям. Остановился, немного подумал и подобрал второй камешек. Потом переложил один в левую руку, а другой со всей силы метнул в глухую стену двухэтажного дома. Камень ударил в неё с резким звуком, отскочил и упал на землю. Ур подождал. Уверившись, что не происходит ничего странного, он подошёл вплотную, пригляделся к чёрной поверхности и поскрёб её вторым камнем.

Гипотетически, бояться ему было нечего. Фильтры скафандра могли отсеять из воздуха не то, что вирионы – даже отдельные молекулы белка и большую часть органических соединений в принципе. Если бы датчики обнаружили присутствие опасных газов, скафандр мог перейти на замкнутый цикл, но тогда пришлось бы немедленно возвращаться. В таком режиме кислорода хватало только на полчаса.

И всё же Ур хорошо знал, что трогать руками неопределённые субстанции станет только тот, у кого вполне определённая субстанция заменяет содержимое черепной коробки.

Камешек оставил после себя светлую полоску. Чернота, покрывшая стену, была действительно похожа на сажу: жирноватая, не слишком плотная, но достаточно однородная, чтобы не расслаиваться на хлопья.

– Непонятно, – сказал Ур, стараясь выговорить все звуки предельно чётко. Ему вдруг захотелось услышать собственный голос, и это был плохой признак.

Он сделал несколько фотографий сажи в разных режимах съёмки и осторожно углубился в мёртвый город, стараясь держаться середины улицы. Что-то ещё, помимо всеобъемлющей черноты, показалось ему странным и непривычным, и разведчик вскоре понял, что именно.

Окраины.

Такие городки не должны начинаться вдруг, они обрастают дворами, домиками, домишками, мелкими мастерскими и прочими следами человеческой предприимчивости – но только не в этом случае. Чёрный городок обрывался рядом скучных кирпичных домов, крытых листовых железом, и никаких поползновений занять дополнительную площадь не совершал. Так, конечно, тоже бывало – при плановой застройке и строгом контроле за землепользованием – но и слишком уж упорядоченным это место отнюдь не выглядело. Здания на окраине явно возвели по типовому проекту, зато дальше начинались обычные беспорядочные кварталы, в которых утилитарные формы безвестных контор соседствовали со старыми особняками, а фасады жилых домов выглядели так, словно их втиснули на освободившиеся пятачки, ужимая со всех сторон, кроме острых крыш.

И, о небо, все они по-прежнему были чёрными. Кое-где пятна сажи покрывали даже растрескавшийся до самых глубин асфальт, хотя земля под ногами в основном оставалась чистой.

Вторую странность Ур подметил чуть погодя. Чем глубже в город – тем меньше становилось жухлой травы на редких клумбах и в цветниках. Даже с самого края жёсткие стебли подозрительным образом щадили остатки дорожного полотна, а далее словно бы и не дерзали соваться – иначе и асфальт, и даже брусчатка пострадали бы гораздо сильнее.

Тут он себя одёрнул. Возраст этого места – вернее, срок его запустения – являлся величиной чудовищно приблизительной. Среди всех мозаичных знаний, которыми голову разведчика фаршировали при подготовке, не нашлось никакой методики для определения подобных вещей. Оставались наблюдательность, простая логика и житейский опыт, которые подсказывали, что полувека не прошло точно, а лет пять – пошли уж наверняка.

«Цифры надёжные», – сыронизировал над своим заключением Ур, – «просто диапазон измерений широковат».

Подумав ещё немного, он поднял нижнюю границу до тридцати, а верхнюю опустил до десятка лет. Краска на редких машинах, припаркованных вдоль обочин, ещё не успела облететь полностью, хотя резина колёс сгнила повсеместно – железные гробики прочно легли на грунт и уже казались частью ландшафта. В основном – грузовички и микроавтобусы, хотя нечто, напоминающее легковые автомобили, тоже время от времени попадалось. Большинство машин чернота никак не затронула, так что Ур заглянул в одну, выбив мутное органическое стекло подобранным кирпичом.

Внутри, конечно же, оказалось пусто. Синтетическая обшивка сидений давно разлезлась, обнажив рыжеватые потроха, приборы на передней панели покрылись изнутри какой-то испариной, прогнил пол, но два кривых рычага и две педали всё ещё казались довольно прочными. Рулевое колесо напоминало вовсе не колесо, а странную деформированную восьмёрку. Внешний облик всей этой техники, хоть и нёс оттенок небольшой чуждости, оставался в рамках привычного. Даже моторы – там, где Ур до них докопался – явно были какой-то вариацией тепловых машин внутреннего сгорания.

Куда интереснее был тот факт, что ни одна из колымаг не стояла посреди дороги, ни одна не была оставлена в спешке – это стоило запомнить и он запомнил. Да и само по себе наличие транспортных средств – ценнейшего актива при любом чрезвычайном случае – тоже наталкивало на мысли.

Остановившись, Ур наговорил свои наблюдения в микрофон. Камера камерой, но и протокол – протоколом. Ещё минуту он потратил на размышления – не вернуться ли? Всё было спокойно, даже слишком спокойно, и этот пугающий, мёртвый покой нервировал его сильнее, чем иные бедствия.

– Вот именно – бедствие, – произнёс он снова, не заботясь о том, что эти «мысли вслух» тоже попадут в аудиодневник.

Какое-то бедствие произошло в этом месте годы назад – совсем недавно по историческим меркам. Что-то очень плохое и на первый взгляд совершенно неочевидное, а Ур очень хорошо знал, что самые крупные неприятности никогда не приходят сразу.

И всё же возвращаться было нельзя. Неясные опасения и сомнения – слишком зыбкая почва для прекращения операции. Репутация позволит ему остаться выше критиканов и косых взглядов, но та же самая репутация не позволит дать им сам повод. Прокриматор, конечно, поймёт, он умён и проницателен, и любезен даже, и другие разведчики с их командами понимают, что это такое – оказаться не там, где надо. Но наблюдатели, аналитики и все их отделы… Ур слишком привык подчёркнуто игнорировать негласную иерархию – а значит, должен был держать планку.

Одолев приступ малодушия, разведчик наметил план на остаток дня. Следовало продолжить осмотр города, по возможности выяснить, куда делись жители, обратить внимание на уровень развития технологий и выбраться из застройки до наступления темноты либо раньше – если ничего интересного больше не обнаружится. Обязательно найти воду. Вычислитель скафандра уже давно сканировал эфир в поисках радиопередач, но никаких сигналов пока что не попадалось – а ведь обнаружение представителей местной цивилизации являлось одной из самых важных задач миссии. Наконец, нужно было отыскать укрытие на ночь, а чёрные дома для этого никак не годились. Он и сам не понимал, почему, но необходимость обследовать эти склепы наталкивалась на стойкое нежелание даже приближаться к их распахнутым дверям и ослепшим окнам. Ур предпочитал доверять таким ощущениям и потому ни разу не зашёл внутрь – зато успел перепроверить все доступные ему физические параметры среды и не обнаружил ничего угрожающего. Радиационный фон по-прежнему в норме. Никаких ядовитых веществ в атмосфере – если только газовые анализаторы скафандра способны их обнаружить. В почве, конечно, могли содержаться тяжёлые металлы или какие-нибудь токсины, но подобные загрязнения жизни Ура пока что не угрожали. Система технозрения в инфракрасном спектре, которую он то и дело активировал, пялясь по сторонам, не фиксировала признаков жизни.

Наконец, устав от собственных опасений, Ур заставил себя приблизиться к широким окнам какого-то учреждения и аккуратно разбил их, поморщившись от громкого звона. Прислушался – не откликнется ли что-то на этот звук?

Ничего. В нездоровой тишине города лишь изредка, раз в минуту, тоскливо скрипел где-то оторванный лист железа. Ур включил фонарь и посветил внутрь. Столы… какие-то кресла и стеллажи, а на столах – не то печатные машинки, не то вычислители… понять невозможно. И всё, абсолютно всё покрыто чёрной коркой, в которой тонет даже луч света. Разведчик брезгливо отодвинулся. Он заставил себя посветить и в окна других домов, даже подвальные – но и там не обнаружил следов людей. Трупы, в каком бы состоянии они ни находились, вещь вполне узнаваемая – но трупов-то как раз не было. Наконец Ур прекратил эксперименты, и, ёжась от внезапной тревоги, осознал, что стоит посередине пустой, насколько хватает глаз, улицы, среди редких машин и упавших сухих деревьев. Заплывшие сажей дома следили за ним сотнями чёрных глаз, а крышка неба над головой сделалась ещё ниже и стёрла вокруг все тени.

Он был один, совсем один и так далеко от дома, что само понятие расстояния утратило всякий смысл.

Может, всё же вернуться, пока не поздно?

Разведчик – не боевик. Не исследователь и даже не аналитик. В нём всего понемногу, а значит – ничего в достаточной степени. Мобильная лаборатория? Смешно и думать. Автономная вычислительная система? Давай, мечтай. Глаза и мозг – вот тебе и лаборатория, и умный вычислитель, и полезный инструментарий на все случаи жизни. Хочешь броню, в которой не страшно идти сквозь огонь и воду? Перехочешь, слишком громоздкая и тяжёлая. Нет, разведчик, у тебя есть только необходимое. Лингвистический вычислитель, видеокамера, диктофон, сканер, система технозрения, набор датчиков и детекторов, библиотека электронной памяти. Изолирующий скафандр, который и вправду выдержит немного огня и немного воды… но только немного. Трос. Резак. «Огнёвка» и пистолет.

«Огнёвку» он давно уже держал наготове. Там, дома, эта штука стоила наравне с самолётом и примерно столько же, сколько всё остальное его снаряжение. То есть дорого. Предполагалось, что с такой огневой мощью в руках разведчик будет чувствовать себя уверенно в любой ситуации, но на практике выходило, что разведчик видел в этом чуде военных технологий спасительную соломинку, которая держит его над бездной экзистенциального ужаса. По крайней мере, Уру нравилось думать об «Огнёвке» именно так. Иногда она могла спасти жизнь, а иногда бывала столь же полезна, как палка против горной лавины.

Он успел пройти чуть больше километра, когда наткнулся на очередную странность. Прямо посреди города, лишь немного раздвинув окрестные дома, пролегала двухпутная железная дорога. Непривычно это смотрелось – узенькие тропки под окнами, такие же узенькие участки голой земли, а сразу за ними бетонные шпалы и заржавленные рельсы. Ни забора, ни просто мало-мальского ограждения – город словно разрезали стальной полосой и решили, что так тоже вполне неплохо. Лишь там, где рельсы пересекали улицу, по которой шёл разведчик, нашлось что-то похожее на сопутствующую инфраструктуру. Четыре коротких шлагбаума перекрывали проезд, словно замершие навечно стражи. Под бело-чёрными облупившимися ливреями виднелась ржавчина. Возле шлагбаумов нашлись механические семафоры – когда-то они были выкрашены концентрическими кругами и оттого напоминали мишени.

«Интересно, как это получилось – уже имевшиеся пути обросли застройкой, или, когда возникла необходимость, рельсы попросту проложили сквозь город, чтобы не возиться с обходом?»

Он добавил этот крохотный штришок в копилку своих скудных знаний о местной цивилизации – так, запомнить, что в ней считалось нормальным пускать поезда вплотную к жилым домам. Ни шум, ни потенциальные последствия от вибраций, похоже, местных не волновали – или у них просто никто не спрашивал.

Всё это время разведчик шёл на юго-юго-восток, углубляясь в чёрный город: железная дорога пересекала его почти точно с востока на запад, и Ур свернул направо, рассчитывая выйти по ней к чему-нибудь интересному. Вокзал, товарная станция, предприятие – рельсы наверняка были связаны с подобными объектами и оставалось лишь выбрать направление. Запад в этом смысле был ничуть не лучше востока, но с востока наползала тёмная хмарь, а идти навстречу ей не хотелось.

Минуло уже два часа с начала миссии, но ничего по-настоящему полезного узнать пока что не удалось. Местность казалась мёртвой, мертвее даже, чем древние руины, потому что древность – что-то из разряда легенд и мифов, она успела окаменеть и обрести своего рода очарование, а от свежего трупа цивилизации всё ещё несёт смертью.

«Узнать бы, что такое здесь приключилось», – подумал Ур, вышагивая по шпалам. Машинально подметил ширину колеи – немногим больше, чем на родине – и усмехнулся тому, какими знакомыми выглядят рельсы. Почему одни и те же условия почти всегда приводят к одинаковым результатам, когда речь идёт о базовых инженерных задачах, но дают такое разнообразие на уровне социальных систем? Или ему только так кажется с высоты своего невежества? Конечно, чем сложнее система, неважно даже, социальная или техническая, тем больше должно быть альтернативных способов её реализовать… или уничтожить.

Он поморщился, глядя по сторонам. Информация о том, что у этой цивилизации пошло не так, могла бы стать трофеем немалой ценности, но Ур служил разведчиком достаточно долго, чтобы понимать: не всякую тайну можно раскрыть и не всякое знание – осознать. Тем более, силами одного универсала за крайне ограниченный срок.

Двадцать два дня по субъективному времени – столько у него было. Столько было топливных ячеек, запасных фильтров и пищевых концентратов. Воду, сверх первичного запаса во фляге, предполагалось искать на месте, фильтровать и обеззараживать. И всякий раз Ур боялся сделать первый глоток.

Впрочем, главная проблема касалась не запасов скафандра. Контакт – пусть даже с полноценными людьми – всегда оставался тропой, проложенной по лезвию меча. Иногда он оказывался успешен. Иногда – невозможен. Ур успел освоить и напрочь позабыть уже четырнадцать языков – конечно, в разговорной их ипостаси – и фанатично ненавидел процесс освоения новой лексики и фонетики. Первым разведчикам приходилось объясняться в буквальном смысле на пальцах, но современные лингвистические вычислители изрядно упростили процесс.

«Если только здесь вообще есть люди».

Не то, чтобы он возражал против неудачи. Неудача такого рода – это случайность, которая никак не зависит от исполнителя. Уйти ни с чем, потоптавшись по мёртвым пустошам, всяко лучше, чем нарваться на что-то неконтактное и опасное. Регламент предполагал подобные случаи: трое суток без информации и перспектив её получения признавались достаточным основанием для досрочного возвращения. Славы на такой миссии не заработаешь, зато останешься живым и целым, а период реабилитации и отпуск меньше не станут. Уже неплохо!

Кварталы, нанизанные на спицу железнодорожного полотна, обрывались пологим склоном. Снова, как и с северной стороны города – вдруг, без всяких намёков на окраины и предместья. Вот шеренга двухэтажных длинных домов, а вот – хмурая равнина под стылым небом. Только ржавые рельсы убегают вдаль, за серый занавес горизонта.

Рельсы были проложены поверх насыпи, и Ур, немного поколебавшись, тоже пошёл по ней. Дно широкой ложбины, положившей границу городу, усеивал строительный мусор. Выходы дренажных труб, битый кирпич, куски бетона, полусгнившие остовы каких-то машин – ничем не хуже тех свалок, что он успел повидать на своём веку. Даже лики чёрных домов поверху почему-то казались уместными – будто так и задумано, будто только такими они и были всегда. С другого края ложбины, метров через пятьсот, начиналась облетевшая роща. На деревья стоило взглянуть поближе – живые, просто по-осеннему голые, или тоже умерли? И если умерли – то как понять, от чего?

По левую руку, как и рассчитывал разведчик, нашлось нечто, до боли напоминавшее индустриально-складскую зону. Странно, что именно там, изрядно в стороне от железки, но зона запросто могла висеть на отдельной ветке. Важно было другое: все эти убогие корпуса, сложенные из потемневшего кирпича и бетонных плит, избежали повсеместного очернения! Радость от находки едва не заставила Ура потерять осторожность, и он тихонько выругался, поминая безвестных богов этого места и шутки, которые они шутили с его драгоценной психикой. Слишком он расслабился, поддавшись мрачному спокойствию этого края – а попробовал бы так же прогуляться по Вальгису в своё время. Тот ведь тоже казался мёртвым – только, к сожалению, лишь казался.

И всё же – как приятно, наконец, увидеть цвет всех этих строений! Да, и на них кое-где заметны уродливые чёрные пятна, зато теперь совершенно точно можно сказать, что чернота не съела местную архитектуру с концами, что остались ещё не затронутые этим явлением области, в которых могут найтись ответы – или новые вопросы, если не повезёт. Ур уже пытался вообразить, каковы могли быть причины такого феномена, от атмосферных осадков до странной разновидности плесени, но ни одна из гипотез не проходила проверку фактами. Обнаруженная избирательность указывала на то, что явление может оказаться продуктом сознательной человеческой деятельности – к примеру, следами применения химического оружия. Отсутствие трупов в свете этой концепции вполне поддавалось объяснению – ведь химию можно применять не только против людей. Эпидемия? Смертельно опасная эпидемия, для борьбы с которой целые города заливали дрянью, убивающей всё живое, даже траву?

Он ещё раз вывел на внутришлемный экран макрофотографию образца «сажи». Если бы её удалось исследовать в лаборатории, ситуация могла проясниться, но для этого образец пришлось бы тащить с собой, а такие действия строжайше запрещались регламентом. Будь у ГУИР возможность забрасывать целые отряды…

Земля ударила Ура в грудь ещё до того, как в голове сработал сигнал тревоги. Рефлексы не подвели, и теперь он вжимался в насыпь позади рельс, выцеливая взглядом широкие ворота фабричного двора. Распахнутые навек, вросшие в землю створки, кирпичная кладка забора, залежи ржавых бочек, трактор, приткнувшийся мордой к невнятной будке… Движение. Что-то промелькнуло в глубине двора, скрылось за ящиками и больше не появлялось.

Медленно, очень медленно, разведчик опустил забрало. Переключился на окуляры технозрения. Увеличения они давали немного, зато и угол захватывали приличный – а ему сейчас требовались не только зоркость, но и внимательность. Если неведомое существо тоже его заметило, если их больше, чем одно – нужно внимательно следить за своими флангами и не разлёживаться долго на одном месте. Хорошо бы узнать, что это такое, но ещё важнее – знать, где оно…

Движение! Тёмный объект снова мелькнул внутри. Не так уж и быстро, но разглядеть детали не удалось. Разумное существо? Животное? Автономная техника? Ур быстро проверил подходы к своей позиции, никого не обнаружил и вновь уставился на проём ворот.

Оно было там. Шло медленно, не таясь, осматривалось.

«Человек? Гуманоид, по крайней мере. Линейные размеры…»

Он шептал свои наблюдения в дневник, продолжая следить за неведомым существом. Так полагалось – считать любое существо неведомым, пока не выяснится обратное. Даже если оно похоже на человека. Привычка – почти необоримая штука, а мыслить шаблонами в разведке нельзя. Мыслить шаблонами означает смерть.

В ГУИР этому аспекту подготовки уделяли пристальное внимание. Демонстрировали какой-то знакомый, родной объект – и заставляли описывать его объективно, не опираясь на личный опыт. Изображения, статичные предметы, натурные наблюдения, вплоть до фотографий близких людей – только то, что видишь, ни капли больше. Человек – не человек, а прямоходящее существо с четырьмя конечностями. Детский мячик – не мячик, а шарообразный предмет, диаметр такой-то, в области экватора заметны жёлтые, синие и чёрные полосы… Тренировки были мозголомными, но польза перевешивала любые трудности.

Вот и сейчас – на язык просто-таки просилось слово «человек», но Ур упорно гнал от себя это небезопасное определение, продолжая именовать наблюдаемый объект «существом». Он уже сталкивался с теми, чья сущность была далека от внешнего вида.

Объект кутался в чёрные одежды, свисавшие пониже колен, и носил какую-то обувь. На голове – капюшон, а больше и не разглядеть ничего. Кинематика движений казалась Уру вполне знакомой: так двигаются те, чьи мускулатура и пропорции близки к человеческим, а суставы гнутся в нужную сторону. Судя по твёрдым шагам – здоров. По крайней мере, не страдает от явных патологий и острой боли.

«Ведёт себя так, словно чего-то опасается. И не то, чтобы нападения… Скорее, наступить не туда. Будто местность небезопасна и можно наткнуться на что-нибудь вроде мины.»

А ведь сам Ур о такой угрозе даже не думал. Под ноги, конечно, смотрел, но чтобы прямо ожидать каких-то ловушек… А машины? Он в них вламывался вообще без оглядки. Молодец, нечего сказать. Со всех сторон подготовлен – и со всех сторон дыры.

Тот, во дворе, явно никуда не спешил. Вертел головой, приседал, разглядывая что-то невидимое разведчику, и снова вставал. Компании у него либо не было, либо та оставалась вне поля зрения – и, по крайней мере, молчала. Тишина, проклятая тишина повисла, кажется, над всем миром. Ещё и небо мутное – того и гляди опустится до земли.

Утекали в небытиё секунды. Оружия у тёмной фигуры видно не было, и Ур наконец решил пойти на контакт. Это всё равно пришлось бы сделать, и чем раньше – тем лучше, но первый контакт всегда сопровождался изрядным риском, а его разведчики не любили, хотя более рискованной профессии и представить было нельзя.

Медленно, не делая резких движений, Ур встал с земли и поднял вверх правую руку – ладонью вперёд. Включил внешние динамики и отчётливо крикнул:

– Эй! Добра тебе, незнакомец!..

Фраза вышла скомканной, потому что фигура дёрнулась и резко выхватила из-под плаща что-то длинное. Едва уловив смысл этого движения, разведчик уже падал и катился по склону насыпи, проклиная себя за поразительную беспечность. Пуля ударила совсем рядом – неведомое существо стреляло на удивление метко.

Гравий, гравий, гравий, пучки сухой травы и комья земли – мир крутнулся несколько раз и замер, оставив Ура у подножия насыпи. Тот не стал умножать ошибок и резво рванул вдоль склона – туда, где давно уже заприметил выпирающие наружу спины коллекторов. Стрелок мог оказаться не только стрелком, но и вообще кем угодно, а ловить гранаты, сидя внизу, разведчик не собирался.

Коллектор оказался засыпан мусором, но места, чтобы укрыться, в нём всё ещё хватало. Подождав пару секунд и прислушавшись, Ур высунулся, выцеливая край насыпи над головой. До позиции стрелка было изрядное расстояние, одолеть его так быстро тот мог лишь в том случае, если обладал нечеловеческими возможностями и совершенно не заботился об осторожности. Увы, но и то, и другое вполне могло оказаться правдой. Разведчик присмотрел ещё один бетонный хобот, выпирающий из насыпи, и перебежал к нему, неловко втиснувшись внутрь. Здесь уже проглядывал некоторый шанс – труба изгибалась, и, как видно, выход её был достаточно высоко, чтобы избежать засорения во время сильных дождей. Узкая, правда – едва протиснуться – но выбирать, как обычно, не приходилось.

Бум – голова в шлеме ткнулась в свод, вынудив Ура остаться на четвереньках. Между пальцами левой руки, которой он упирался в дно трубы, виднелся сухой осадок, принесённый водой. Время на раздумья стремительно истекало.

Что ж, контакт пошёл не по плану. Дело житейское. Можно было отступить и попытаться в другом месте, в другое время – а можно было пойти напролом, до конца разрабатывая первую цель. Стрелок, пока что, где-то поблизости. Изничтожить его? Один залп – и собирай потом головешки. Заманчиво? Да, заманчиво, но нельзя. Он аккуратно закрепил «Огнёвку» на скафандре и проверил пистолет в бедренной кобуре. Стрелка стоило по возможности обезвредить, а в крайнем случае – убить так, чтобы было, что изучать.

– Будем думать, будем жить, я иду с тобой дружить, – пробормотал Ур и пополз по трубе, надеясь только, что не застрянет где-нибудь по дороге.

«Будем думать – будем жить», – повторил он про себя. – «Стоит убрать запятую, и получается настоящий девиз разведки. Жаль только, что я ему не слишком хорошо следую.»

Он неуклюже тащился сквозь коллектор и возносил хвалы конструкторам, которые снабдили экзоскелет скафандра столькими степенями свободы. Ползать в полном снаряжении – подвиг сродни деяниям Урменоса, а может быть и похлеще. В конце-концов, герой, в честь которого назвали самого Ура, вообще никогда не ползал.

«А всё потому, что боги и чудовища не стреляют в героев из ружей, едва только их завидев.»

Первый сюрприз поджидал почти сразу: равномерный уклон трубы вскоре сошёл на нет и ползти теперь приходилось горизонтально, что никак не отвечало предположению о выходе по другую сторону насыпи. Не видно было и света в конце туннеля – луч нашлемного фонаря выхватывал из темноты лишь бетонные кольца с потёками старой грязи. Второй сюрприз поджидал Ура в том месте, где труба соединялась с вертикальным колодцем: выход перекрыли стальные прутья. Помянув своё невезение, а заодно и скудость рассудка, позабывшего учесть столь ожидаемую преграду, разведчик осмотрел прутья и снова воспрянул духом – решётка снималась. То есть, снималась когда-то давно. Тоннели, скорее всего, приходилось иногда чистить, и прутья крепились на стальном кольце с прорезанными в нём пазами: те надевались на торчащие из трубы штыри и кольцо проворачивалось, вставая на своё место. Он потянул за прутья, умоляя кольцо не упрямиться, но мольбы не нашли отклика в неподатливом артефакте. Тогда он потряс решётку, сопровождая уговоры сдавленными ругательствами. Просыпалось немного ржавчины и решётка пошевелилась. Окрылённый таким успехом, Ур переключил мускулатуру экзоскелета в режим повышенной тяги, глубоко вдохнул, а потом дёрнул преграду изо всех сил. Раздался чудовищный скрежет, слышный, наверное, во всём мёртвом городе, пискнул сигнал чрезмерного энергопотребления – и упрямая железка всё-таки провернулась. Ур, морщась от каждого скрипа, выдавил кольцо вперёд и положил его на дно колодца. Потом вернул экзоскелет в экономный режим.

Высотой колодец был метров пять и служил, похоже, накопителем на случай слишком уж обильных осадков. Разведчик заметил ещё несколько выходящих в него коллекторов, но пытать с ними счастья не стал: труба явно привела его на территорию завода, или чем там являлись эти сооружения. Нужно было выбираться.

По скобам, скрипевшим и грозившим обломиться под его весом, Ур взобрался в бетонную будку, накрывшую сооружение сверху. Полоски чахлого света очерчивали приоткрытую дверь, в которую разведчик, прислушавшись к царящей снаружи тишине, осторожно выглянул.

– А вот и я, – порадовался он, по миллиметру отодвигая последнюю преграду между собой и целью. – Главное – не скрипи, милая.

***

Стрелок, к удивлению Ура, обнаружился почти в том же месте – оружие наготове, но никаких попыток укрыться или сбежать.

«Непуганый, что ли? Нет, будь непуганым – не стрелял бы. Скорее уж, просто не ждёт ответного огня. Странно.»

Существо словно бы пребывало в раздумьях – лицо его то и дело обращалось в сторону ворот и насыпи, где так неудачно выступил Ур. Разведчику даже показалось, что оно ждёт повторного явления – и, не наблюдая его, испытывает раздражение.

«Как будто дикое животное увидал и теперь не уверен, то ли отпугнул его, то ли подстрелил. И ждёт, не полезет ли оттуда кто снова – вот и мается.»

Ур наблюдал за стрелком, выставив из-за штабеля сложенных крест-накрест шпал трубочку световода. Картинка-проекция получалась искажённой и мутноватой, зато световод не тратил лишней энергии.

Обнаружился поблизости и рюкзак – донельзя раритетного вида, увешанный самодельными подсумками, мешочками и чехлами. Рюкзак заботливо поставили в уголок, возле разложенных рядом железяк, деталек и выломанных откуда-то электроприборов. Среди хлама, о назначении которого можно было только гадать, Ур явственно различал пучки проводов и довольно привычного вида шкалы со стрелками. Неподалёку валялись несколько здоровых железных ящиков – все в разной степени раскуроченные, с электрическими потрохами наружу.

«Да объект, похоже, мародёрствует? Если так – есть неплохой шанс добраться, всё-таки, до здешней цивилизации. Кому-то ведь нужны эти детали – причём нужны со вполне определённой целью. Кашу из них не сваришь.»

Новость была хороша. Есть потребность в запасных частях – есть оборудование – есть люди, которые этим оборудованием пользуются. Не всё кругом мертво и не вся местная жизнь состоит из лазающих по руинам оборванцев.

«Теперь бы взять его аккуратно – и можно начинать изучение…»

Наученный горьким опытом, Ур больше не рассчитывал на добрую волю. Ружьё он уже наблюдал в действии, но под обширным балахоном могли найтись и пистолет, и нож, и граната и даже электроразрядник. Сводить близкое знакомство ни с одним из этих предметов разведчик не желал. До цели было метров пятнадцать – многовато для рывка, даже в усиленном режиме. По счастью, двор представлял собой настоящий лабиринт – контейнеры, бочки, ржавая техника и заготовленные стройматериалы служили превосходными укрытиями. Тратить время, сидя в засаде, не хотелось, так что Ур решил поторопить своего визави и заодно немного проучить его за стрельбу по незнакомцам: накинул тросик из своего снаряжения на стоящую чуть поодаль железную бочку, а потом аккуратно её опрокинул.

И чуть не обманул сам себя. Стрелок снова доказал, что является существом решительным – быстрота, с которой он бросился на шум, едва не застала разведчика врасплох. Тот в последний момент успел скрыться за своим штабелем, и пока чужак пытался понять, что произошло, зашёл ему за спину. Времени хватило в обрез – стрелок, будто почуял что, уже начал разворачиваться, недвусмысленно придерживая оружие у бедра.

Ур пнул его под колено и помог упасть, перехватив ствол ружья. Грянул выстрел: пуля ушла в небо, а стрелок, всё ещё цепляясь за оружие, попытался освободиться, брыкаясь и изворачиваясь всем телом. Ур надавил, высвободил одну руку и достал пистолет. Когда ствол упёрся чужаку в голову, тот замер, глядя дикими глазами из-под густых бровей.

– Вот и ладно. Так и лежи.

Разведчик выдернул ружьё из неподатливых пальцев и поднялся. Теперь, сделавшись хозяином положения, он наконец-то мог осмотреть добычу. Та, в свою очередь, пялилась на Ура. Будь этот взгляд вещественным – наверняка проткнул бы его насквозь.

Под капюшоном обнаружилась вполне человеческая голова, покрытая спутанной шевелюрой. Пленник был в годах. Сквозь угрюмую серость его волос проступила обильная седина, но старческой дряхлости она с собою не принесла. Худой, высокий – немногим ниже самого Ура – и явно привычный к суровой жизни. Борозды морщин на его лице казались не признаками увядания, а годовыми кольцами какого-то древа, и потемневшая, дублёная кожа подходила к этому сравнению идеально.

«А вот бороду явно бреет. Щетина, я бы сказал, недельная или около того – значит, где-то есть место, куда он может вернуться.»

Глаза тоже выглядели человеческими – никаких подозрительных аберраций. Льдистые, прозрачно-серые, очень внимательные.

«Не дурак», – сделал ещё одно заключение Ур. – «Правильно оценивает ситуацию, знает, как себя вести, страха не показывает. Наблюдает. Надо с ним осторожнее.»

Держа старика под прицелом, Ур жестом приказал ему встать. Тот помедлил, что-то пробормотал, но потом всё же поднялся – без резких движений. Разведчик заставил его повернуться и скрутил руки за спиной всё тем же тросиком. Вышло грубовато, зато надёжно. Подталкивая пленника перед собой, Ур подвёл его поближе к рюкзаку и усадил у забора. Сам разместился напротив и принялся изучать чужие вещи.

Старик сидел неподвижно, прямой, как палка. Глядел на Ура, ни на секунду не отрываясь.

«Опасный тип», – напомнил себе разведчик. – «Стреляет хорошо. И главное – первым.»

Когда Ур стал осматривать ружьё, пленник буквально впился взглядом в своё оружие. Казалось – бросится, будет зубами грызть. Но сдержался, только губы сложились тонкой полоской.

Ничего необычного в ружье не нашлось. Компактный карабин, отъёмный магазин на восемь патронов. Цевьё из пластика, всё исцарапано, сталь – воронёная. Калибр – что-то около восьми миллиметров, тоже в пределах нормы. Ухаживали за оружием хорошо – ни пятнышка ржавчины или нагара Ур не увидел. Закончив осмотр, он положил оружие чуть поодаль и тоже уставился на старика.

«Странно он как-то смотрит», – подумал Ур. – «Будто понимает чего. Или принял меня за что-то ему знакомое?»

Старик и вправду вёл себя довольно спокойно – по крайней мере, для человека, который стреляет раньше, чем пытается говорить. В том, что он человек или что-то очень близкое к человеку, сомневаться приходилось не сильно – и температура тела, и мелкие детали анатомии соответствовали привычной норме.

«Те тоже соответствовали», – тут же одёрнул себя Ур. – «Да так, что не отличить.»

Да, но мимика! Её подделать куда сложнее, и все эти морщинки, и чуть воспалённые глаза, и взгляд, каким он смотрел на свой карабин, когда тот оказался в чужих руках…

«Допустим. Просто допустим. Но кого он тогда разглядел во мне?»

На снаряжение разведчиков не наносили символики. Никакой. Любые эмблемы и символы строго воспрещались во избежание превратного толкования. Сам скафандр был нейтрального серого цвета – никаких ассоциаций ни с чем конкретным. Пистолет и «Огнёвку», разумеется, легко признать за оружие, но и только.

«А вот сам факт наличия скафандра – иное дело. Кто здесь может носить подобные? Космонавты? Какие-нибудь войска?»

Пока что ему везло. Раздобыть изолированного аборигена – хороший способ вступить в контакт, тем более, что тот первым применил оружие и теперь находился ниже Ура на моральной шкале. Если, конечно, местная мораль хоть немного похожа на ту, что доминирует в Араанге. Разговорить одиночку тоже обычно легче: он не может закрыться в обществе себе подобных, а значит, вынужден хоть как-то манифестировать себя перед разведчиком. Азы контакта, рассчитанные на нечто, более-менее близкое к представлению специалистов ГУИР о человеке.

Ур посмотрел в лицо старику и ободряюще улыбнулся. Культура культурой, но базовая мимика – вещь настолько древняя, что почти везде означает одно и то же. Стекло шлема, конечно, доверительности не добавляет, и всё же…

Настороженность пленника никуда не делась, зато во взгляде прибавилось любопытства. Похоже, понял, что убивать его не собираются, и тоже разглядывал диковинное для себя существо – настороженно, то и дело косясь на «Огнёвку», закреплённую у разведчика на груди.

«Сейчас он не понимает, кто я такой, что мне нужно и чего от меня ждать. Я для него – чёрный ящик, величина неизвестная. А неизвестного боятся. В него стреляют.»

Нужно было как можно скорее продемонстрировать свои намерения и выйти на контакт. Раскрыть себя настолько, чтобы из неизвестной величины превратиться во что-то операбельное, что-то, с чем можно иметь дело и чьё поведение – прогнозировать. Сделать это предстояло до темноты.

Сон обещал проблемы. Абориген вполне мог попытаться завладеть оружием и напасть на своего пленителя – очень уж суров был этот старик, исповедовавший правило «стреляй первым». Оставить связанным? Но такой поступок – сразу несколько шагов назад в построении доверительных отношений. И потом, если связывать надёжно – то пленник и отдохнуть-то толком не сможет, а это никуда не годится.

Ур, конечно, мог обойтись без сна. Сутки – не так уж много. Но что потом? Рано или поздно организм потребует своё, а рассеянность и замедленные рефлексы кого угодно доведут до могилы.

Всё, как обычно, упиралось в черту доверия. Рано или поздно её придётся переходить – рискуя собственной шкурой и рассчитывая на лучшее.

Он горестно вздохнул, пропел пару строк из поэмы о своём легендарном тёзке и отсоединил магазин трофейного ружья. Не спеша извлёк патроны и проверил, пуст ли патронник. Потом подошёл к пленнику, доверительно похлопал по плечу и тщательно обыскал на предмет наличия опасных вещей. Нашёл подсумок с дополнительным боекомплектом и два ножа – по виду скорее бытовых, но вполне пригодных для нанесения увечий ближнему своему. К рюкзаку оказался пристёгнут ломик – его Ур тоже конфисковал. Подумал, покрутил в руках карабин и догадался, как его разобрать. Затвор и возвратную пружину положил к горке патронов. Старик хмуро наблюдал за его манипуляциями, но молчал. Когда разведчик сложил патроны, ножи и детали ружья в позаимствованный мешок и повесил себе на пояс, тот даже усмехнулся, словно понял, для чего это делается. Наконец Ур снова уселся напротив, показал пустые руки ладонями вверх и вопросительно глянул на пленника. Тот долго, целую минуту, смотрел в ответ и наконец что-то произнёс, медленно покачивая головой.

Разведчик взвесил все за и против, ещё раз улыбнулся и полез развязывать старика.

2 день. Доверительные беседы.

– Эхх цту ррайзе? С'нтсон луа эхх цтире? Сцван, слаггт, веришшке? Нва, умуат ире… Сцван!

Вычислитель-лингвоед пощёлкивал в наушнике, усваивая фонетический строй чужого языка. Ур почти бесился от неизбежности ожидающих его штудий. Обилие согласных никогда не сулило ничего хорошего – хуже были только языки, состоящие из щелчков и свиста, освоение которых вообще ему не давалось.

«Айх цтэру ддау-маш ллис кетру врахт аг аст лемд аре», – пропищал в наушнике синтезированный голосок вычислителя. – «Эхх тира гелвике аутват».

– Я беру ружьё правой рукой и кладу его прямо перед собой, – повторил за суфлёром Ур. – Теперь ты сделай то же.

Он внимательно следил за стариком: не станет ли выкидывать фокусов? А главное – повторит ли в точности все инструкции?

Старик фокусов не выкинул. Он попросту засмеялся, похлопывая себя по колену и показывая на удивление целые зубы. Отсмеявшись, посмотрел серьёзно на Ура и раздельно выговорил:

– Айх цтэри ддау-машр глерст литу врахт аст-аре. Эхх аутваре гелвике.

Потом неторопливо потянулся, взял ружьё правой рукой и положил перед собой, точь-в-точь, как разведчик минутой ранее.

Ур приказал вычислителю считать новую фразу правильной и подождал пару секунд, пока тот генерировал щелчки, обрабатывая поступившую информацию. Стационарные машины справлялись с такими операциями мгновенно, а вот переносные, увы, порой совершенно терялись. Однажды лингвоед взял паузу на целых десять минут, перетряхивая свою память и заново выстраивая покорёженные семантические связи. Старик никак не мог понять, почему его собеседник вдруг замолкает, и продолжал вещать о чём-то своём, помогая себе активной жестикуляцией – а Ур в это время думал, каким странным он, наверное, кажется местному жителю – со всей своей машинерией и сбивающим с толку поведением.

Тем не менее, прогресс намечался.

Старика звали Айцц. Выговорить это было сложно, а выговорить правильно – почти невозможно. Имя самого разведчика Айццу показалось смешным – он вообще частенько посмеивался и был вовсе не столь суровым, каким выглядел. «Ур», – говорил он, кривя губы в гримасе подавляемого веселья. – «Ур-менос рвид анксат, них цтур пладау шнитт сгватте, них кнад йимгдродде шунирте».

Ур подозревал, что над ним потешаются, но не обижался – лучше смех, чем страх или ненависть.

Разумеется, никакого доверия к своему новому знакомому он не испытывал. Весь расчёт был на то человеческое, что роднило их обоих, да на предполагаемую нормативность местной культуры – ставка зыбкая, но ничего иного Уру не оставалось. Оружие Айцца он по-прежнему держал при себе, а тот, в свою очередь, пока не пытался заполучить его обратно и вёл себя с достоинством, но без вызова. А ещё – к огромному облегчению разведчика – более чем охотно помогал в его лингвистических штудиях. Продравшись через первые, самые мучительные часы, когда приходилось нащупывать базовую лексику и строй языка, Ур принялся стремительно пополнять словарный запас, и хотя с грамматикой дела обстояли хуже, мог уже кое-как коммуницировать со стариком на бытовые темы.

Первой такой темой была ночёвка. Кое-как сколачивая предложения и помогая себе то жестами, то нацарапанными на стене картинками, Ур объяснил Айццу, что скоро ночь, что он хотел бы продолжить их сотрудничество и далее, и надеется, что между ними не произойдёт «плохих дел». Старик, похоже, уяснил суть проблемы, но ответил не сразу – разведчик уже подмечал его привычку брать паузу и обдумывать то, что казалось важным. Завод понемногу утопал в сумерках, небо, и без того унылое, стремительно тускнело, а двое чужих друг другу людей на ощупь искали взаимопонимания, сидя возле кирпичного забора и пытливо разглядывая друг друга. С приближением темноты усилился ветер и стало холодать: Айцц, похоже, воспринял это, как знак. Он поплотнее запахнулся в свой плащ и объявил, что «ночью нет места вражде» – по крайней мере, так его слова интерпретировал вычислитель. С руками, перекрещенными перед собой в странном жесте, с прямым и открытым взглядом, он казался вполне надёжным и честным, так что Уру пришлось несколько раз напомнить себе – никаких домыслов! Он надеялся, очень надеялся, что местная цивилизация действительно нормальна – в том смысле, что оперирует представлениями о плохом и хорошем, хотя бы примерно сходными с бытующими на его родине. Вот только надежда – и об этом он обязан был помнить – плохой советчик и негодное основание для суждений. Местная мораль могла оказаться вполне лояльной к максиме «убей чужака» и поощрять в этом деле лицемерие, изобретательность и обман. Айцц вовсе не обязан был считать разведчика за человека, хуже того – он запросто мог видеть в нём ходячую мясную консерву, все разговоры с которой стоят не больше, чем успокоительная болтовня в адрес коровы, которую ведут на убой. Наконец, старику могли приглянуться красивые незнакомые вещи – а учитывая его внешний вид и коллекцию раздобытых на заводе трофеев, ценность даже одного пистолета запросто перевешивала ценность какой-то жизни.

На ночь разместились в бывшем конторском помещении – так его определил Ур, а чем это захламлённое место являлось в прошлом, было не очень-то и важно. Скучные бумаги и картонные карточки могли быть личными делами персонала, бухгалтерскими документами или регламентами обязательных религиозных ритуалов, но лучше всего они годились на роль растопки для костерка, который Айцц сложил в импровизированном очаге из нескольких кирпичей. Разведчик, впервые наблюдавший местную письменность, сфотографировал несколько образцов и быстро потерял интерес – в его положении эти таинственные значки были настолько же полезны, как магические символы древних цивилизаций. Пока старик перекусывал какой-то снедью, Ур написал для вычислителя небольшую программу, чтобы тот поднял тревогу в случае приближения источника теплового излучения на критическое расстояние. Потом, поглядев, откуда Айцц добывает воду, он таки рискнул залить немного содержимого огромной цистерны в свою фильтр-флягу, понадеявшись, что если кто-то рискует пить такое после обычного кипячения, то и придуманная специалистами ГУИР система должна справиться. Страшно, но что поделать?

Старик, похоже, ночевал в этом помещении не впервой: помимо очага, у него была сложенная из старой бумаги постель, накрытая толстой шторой – точно такие же обнаружились внутри здания. Разведённый из кусков мебели костерок прогорал и дым от него тянулся вверх, под ободранный потолок, отделанный когда-то декоративными панелями. Первая ночь вступала в свои права, принося на чёрной спине сонмы страхов и опасений. Насколько они реальны, предстояло проверить на своём опыте.

Ур забился в угол, включил сигнализацию и постарался уйти в забвение. Долгое время ему казалось, что напряжение заброса так и не позволит уснуть, но сон всё же явился – в окружении целой свиты кошмаров и беспокойных видений. В дверь проникали чёрные гибкие твари, желавшие сделать с разведчиком что-то жуткое, к нему подбирался улыбавшийся Айцц, жадный до человечьего мяса, а в огромных городах, запертые в своих жилищах, один за другим умирали люди, и Ур никак не мог успеть хотя бы к кому-то, чтобы расспросить о происходящем. В полудрёме он то и дело видел индикатор внутришлемного экрана, сообщавший, что всё в порядке, чувствовал облегчение от касаний безмятежной реальности – а потом снова проваливался в недобрую пучину забвения.

Проснулся, как ни странно, довольно свежим. Айцца не было: только остывающая постель и рюкзак. Значит, не удрал, где-то бродит. Ур заправил скафандр водой и стойко перенёс процедуру чистки лица, выполненную бортовым вычислителем в обычной жутковатой манере. Напился и съел положенные концентраты, а потом выбрался наружу – осторожно, чтобы не получить по голове от пропадавшего невесть где старика.

Внутри здания было гулко и грязно. Немытые много лет окна, и без того редкие, давали слишком мало света, так что Ур тихо шагал в полумраке, переступая через свидетельства прежней жизни. Шёл на звук: неподалёку раздавались металлический звон и скрежет. Наконец в черноте коридора прорезался белый прямоугольник, и Ур заглянул туда.

На свету лежал мусор. Настоящие горы мусора. Высотою в два этажа и площадью со спортивный зал, раскинулось там просторное помещение, обильно остеклённое, а частью уже и вовсе открытое непогоде. Ур попытался представить, для чего служило это место – и не сумел. По всему выходило, что библиотеку здесь разместили бок о бок с цехом, а потом решили использовать как склад всего, в чём более не нуждались. Хребты довольно приличных деревянных шкафов выглядывали из книжных осыпей, кругом покоились груды макулатуры, их подпирали туши примитивного электронного оборудования, а чуть подальше виднелись могучие токарные станки, выкрашенные в бледную бирюзу. Вокруг станков стояли ящики и тюки, валялись свёртки синтетического полотна, из сгнивших картонных коробок просыпались залежи метизов, и – словно сливки на торте – змеилась поверху белая бумажная лента совершено невероятной длины. Сохранность ленты поразила Ура больше всего: на фоне царящего разгрома она выделялась вызывающе ярким цветом.

В зале, среди многообразного безобразия, нашёлся старик. Тот карабкался на вершины и спускался в расселины, гремел и стучал, и, в общем, производил впечатление человека, занятого знакомым делом. Ур притих. Возможность понаблюдать за Айццем, занятым своей «работой», дорогого стоила. Наблюдения – ключ к пониманию, а какие наблюдения дадут больше информации, чем повседневные занятия человека?

Он пока не вполне представлял, чем именно занят его… уже не пленник, наверное – скорее, новый знакомый. Судя по снаряжению, старик походил на коллегу-разведчика или даже охотника – вот только Айцц ничего не разведывал и ни на кого не охотился. Он бродил по останкам прошлого и осторожно ковырял там при помощи инструмента, в котором легко опознавался лом-гвоздодёр, разве что потоньше обычного. «А ведь я у него один отобрал», – подумал Ур, пополняя список своих ошибок. – «Впрочем, здесь всё равно опасные железки буквально под ногами валяются.»

На плече у старика болтался мешок, в который временами отправлялась найденная добыча. Предметы для своей коллекции Айцц выбирал со всем тщанием. Не тащил всё подряд, не брал, что приглянётся, а словно бы сверялся с каким-то списком, намертво засевшим у него в голове. Книги его не интересовали, древняя электроника – тоже, а вот в коробках и ящиках он ковырялся тщательно, временами даже сравнивал находки между собой. Из всего хлама, беспорядочно сваленного в зале, Айцц отобрал в свой мешок немного болтов и гвоздей, придирчиво выискав наименее траченные ржавчиной, моток медной проволоки, гремящую плоскую коробку с откидной крышкой, гость деталей – похоже, связанных с электрикой – и почему-то чертёжные инструменты. Потом побродил ещё немного, распотрошил два тюка и добыл отрез синей ткани, причём воспользовался для этого извлечёнными из кармана ножницами. Ур ещё раз попенял себе за учинённый старику «обыск» – судя по всему, разжиться всем необходимым для Айцца было не сложнее, чем бывалому охотнику обустроить шалаш в лесу. Последней в мешок перекочевала пачка пожелтевшей бумаги, аккуратно обёрнутая ещё одним куском ткани.

Заметив разведчика, Айцц помахал рукой и направился к нему, огибая шкафы и ящики. Вместе они вернулись к временному лагерю, и старик ещё раз тщательно осмотрел свои находки. Ур тоже смотрел – ему хотелось найти какую-то закономерность в их ряду, но явной связи не выходило. Ясно было лишь, что часть трофеев имеет отношение к электротехнике, что ещё раз подтверждало гипотезу о таящихся где-то остатках цивилизации. Была, впрочем, и ещё одна странность. Айцц до последнего избегал трогать любые незнакомые вещи руками. Выбирая их там, на складе-библиотеке, он в первую очередь применял свой ломик, да ещё щипцы, которые всё время висели на поясе. Рассматривая подробнее, зачастую переворачивал теми же щипцами, и только потом, с явной неохотой, прикасался к ним пальцами, будто боялся какой-то реальной или даже ритуальной нечистоты.

Потом он поел, причём предложил Уру разделить трапезу – снова обломки сухарей и какие-то сушёные плоды, нарезанные ломтиками. Разведчик, насколько мог вежливо, отказался.

После завтрака продолжились уроки. Проблемы, как всегда, крылись в абстрактных понятиях: не так-то просто перепрыгнуть пропасть между утилитарной лексикой и такими вещами, которые на пальцах не объяснить. Ур старался изо всех сил, коверкая произношение, комбинируя слова, насилуя грамматику и занимаясь отчаянной актёрской игрой в попытке объяснить своему визави понятия добра и зла, правды и лжи, универсальности, полезности и даже божественности. Иногда ему казалось, что Айцц его понимает, иногда – что считает безумцем, и далеко не всякий раз выуженная из памяти старика лексическая единица в самом деле оказывалась искомым. Результат полагалось проверять, но вновь построенные фразы часто вызывали смех или недоумение, и если бы не помощь лингвистической машины, шепчущей на ухо всё новые и новые варианты – на продвижение в приемлемые сроки можно было и не рассчитывать. Вычислитель сам запоминал незнакомые словоформы, сам присваивал им статусы «гипотеза», «рабочий вариант» или «приемлемая точность перевода», а главное – переводил те фразы Айцца, которые умел распознать.

К вечеру диалог стал налаживаться. Когда Ур почувствовал, что накопил достаточный лексический запас, он решил перейти от обучающих фраз к вопросам насущным – но опоздал.

– Ты откуда такой? – без предупреждения спросил Айцц, и когда Ур замешкался с ответом, повторил, стараясь произнести слова почётче: – Откуда, говорю, взялся? Вижу, что человек, а не наш.

– Издалека, – уклончиво ответил разведчик. – Очень издалека.

– С Луны, что ли? Видать, обжились вы там, на каменюке этой?

– Почему с Луны? – только и нашёлся, что сказать, Ур. Местный лишь выглядел недалёким, но сделал вполне логичное и обоснованное предположение, в полном соответствии с известной ему научной парадигмой. Это тоже следовало запомнить.

– Да откуда ж ещё такому, как ты, свалиться? Сразу видно – костюмчик этот твой космический и прочие штуки. Тут такого не встретишь. А раньше – было. Раньше всё старались то на Луну запрыгнуть, то ещё куда, и вот в такую одёжку влазили. Чтобы воздух не пропускала. Так что мне-то не ври, не верю я ни в какие «дальние страны», где житьё, чем у нас, получше.

– Что ж. В каком-то смысле ты прав.

Врать напрямую сейчас не стоило, но и пытаться сходу объяснить своё происхождение – тоже. И ложь, и правда – тонкое оружие, их стоило приберечь для более важных случаев.

– А ты, – рискнул Ур, – откуда? Есть ведь ещё живые люди, кроме тебя?

– Есть, – согласился старик. – Если б не было, что мне тут делать? Помер бы я уже.

– А чем ты здесь занимаешься?

– Сам не видишь, что ли? Мусорщик я.

Решив, наверное, что этим всё сказано, Айцц принялся за кипяток с какими-то порошками, высыпанными в жестяную кружку.

– Я о местном житье ничего не знаю, – объяснил разведчик. – Вообще ничего. Меня для того и отправили – посмотреть, есть ли кто живой. Я не враг.

– Может, и не враг, – снова покивал старик. – Я ведь почему в тебя стрелял? Думал, порченый. Кому ещё тут ходить, как не порченому? А ты нормальный оказался. Почти, то есть, – усмехнулся мусорщик, окидывая взглядом снаряжение Ура. – Ты уж обиды не держи, ладно? Мне теперь вроде как стыдно – ты со слов дело начал, а я с пули. Мог бы тоже в ответ пальнуть – так ведь не пальнул же. И кто из нас настоящий человек после этого?..

Он громко отхлебнул своего напитка и блаженно зажмурился. В этот момент Айцц вовсе не казался безжалостным стрелком, готовым палить в первого попавшегося незнакомца. Модель его поведения никак не хотела склеиваться – если, конечно, в ход не шли откровенное враньё с лицедейством.

– Что такое «порченый»?

– Э, да ты совсем, что ли, бед не знал?!

– Не то, чтобы…

– Ну значит, у вас там беды свои, лунные – а у нас свои, земные. Не бывает человека без бед, так ведь?

Ур подумал и решил, что пожалуй так. Человека без бед действительно не бывает.

– Вот, – правильно оценил его молчание мусорщик. – А у нас вот порча. Только, – тут его лицо потемнело и разом стало суровым, – лишний раз болтать об этом не след. Накликать можно.

– Накликать? Разве так бывает?

– Бывает. Ты слушай, в сундук собирай, будет тебе польза. Не надо о таком болтать, а уж к ночи – тем более.

– Ладно, – покладисто согласился Ур. – А о людях – можно? О том, где ты живёшь?

– Это можно. Только что тут говорить? Со мной пойдёшь – сам увидишь. Правда, не обрадуются тебе.

Эта откровенность уже была из разряда «ты мне почти что свой». Странно. Странно и подозрительно – не должен чужак, с которым вы встретились при сомнительных обстоятельствах, вызывать подобные чувства.

– А ничего, что ты меня приведёшь?

– А чего ж такого? Ты человек и я человек, пусть советники хоть лопнут со своими уставами. Или ты…

Глаза Айцца быстро, почти незаметно, метнулись к лежащему возле разведчика карабину и обратно.

– Говори прямо. Что бы ты ни сказал – я не причиню тебе вред. Я здесь не для вражды.

Айцц вдохнул.

– Про былое у вас как – помнят? Литтерстадт большой, а двоим всё едино не разойтись… Ты, я вижу, не инлунд. Так может, у вас там Федерация, как бы? У нас уже и не вспоминают, но я постарше буду, и ещё кое-кто. Теперь-то вроде значения не имеет, здесь, я хочу сказать, ну а там? – он указал глазами на потолок. – А то мало ли…

– Нет там никакой федерации, – ответил Ур, почти не кривя душой. – Я пришёл найти людей. Всё равно, каких. Найти и поговорить. А что оружие при мне – так мало ли, что найду.

– Это верно. Порой такое найдёшь, что лучше б дома сидел и в огороде ковырялся. Но я с детства беспокойный, вот и выпало мне быть мусорщиком. Само собой получилось.

Темнело. Старик принялся чинить свой плащ, а Ур обдумывал ворох свалившейся на него информации. Лунная программа его не особенно удивила, зато упоминания разных государств, конфликта между ними и какой-то невнятной «порчи» хорошо ложились на текущую рабочую гипотезу. Война, применение биологического оружия и массовое вымирание человеческой популяции – мрачный, но вполне реальный сюжет. Отсюда же – почти суеверное нежелание Айцца притрагиваться руками к незнакомым вещам. Оставался вопрос трупов, но тут могли быть варианты – вплоть до работы команд по утилизации. Скорее всего, применённое оружие имело отложенный эффект или долгий инкубационный период и оставило в психике выживших борозды такой глубины, что само упоминание о нём теперь являлось чем-то вроде табу. Если гипотеза окажется верной, миссию можно будет считать закрытой и неудачной: что ещё найдёшь в мире, уничтоженном глобальной войной? Разве что смертельный возбудитель на свою голову. Уровень обычных технологий был уже вполне ясен и не представлял особого интереса. Конечно, всегда оставались шансы, что выводы ошибочны, а под поверхностью очевидного скрывается нечто невероятное, но Ур по собственному опыту знал, что «невероятное» обычно означает «невероятно паскудное», а ошибиться куда проще в позитивных оценках происходящего. Негативные прогнозы удавались ему отлично.

– Айцц, ты боишься… гм… чего-то конкретного? – поинтересовался Ур, взвешивая в руках карабин. – Часто этой штукой приходится пользоваться?

– Когда как. Иногда приходится, а бывает, что и пуля не помогает. Всякое случается, если по старым местам бродить. Может, пронесёт, – выговаривал старик, глядя на язычки пламени, – а может – не пронесёт. Я давно здесь хожу, пока проносило. А однажды и меня не дождутся. И что? Всё равно от меня каждый шарахается, кроме неё. Ружьё вот жалко – так и сгину с ним вместе. Надо отдать уже, и дело с концом.

– Кому отдать?

– Да внучке моей. Она ведь тоже в меня пошла – на месте не сидит, с Маркутт лается…

«Ружьё, выходит – ценная вещь. А отвечает он всё так же уклончиво… Надо всё же взглянуть на его общину, может быть, что-то интересное почерпну. Времени полно, уровень опасности – незначительный. Но осторожно, никогда не знаешь, в каком качестве ты попадёшь на чужой обед – дорогим гостем или не менее дорогим блюдом.»

В костёр легла новая досточка, и огонь принялся вылизывать угощение. Смеркалось рано, как и положено поздней осенью, а у старика, похоже, никаких источников света с собою не было – вот и сидел он перед костром, задумчиво рассматривая его багровое чрево. Очаг располагался ближе к дверному проёму, будто отгораживая людей от затаившейся тьмы: Айцц регулярно подкармливал его, больше по желанию, чем из нужды, и временами поджигал отдельные щепки, словно ребёнок.

– Любишь смотреть в огонь? – спросил Ур, который и сам любил. – Или он для чего-то нужен?

– Если любишь – значит, он для того и нужен, – философски заметил Айцц. – Но и польза от него есть: с костром человек не пропадёт.

«Интересно, это фигура речи такая, или в самом деле можно пропасть? Знание языка у нас с вычислителем сейчас на уровне идиотов, которым всё, что глубже буквального смысла фразы – недоступное для понимания колдовство. Надо спрашивать.»

– Ты имеешь в виду что-то конкретное? Нам сейчас угрожает опасность?

– Жить – уже опасно, от этого умирают, – усмехнулся старик. – Нет, не конкретное. Просто пока огонь – хорошо. Оно огня боится.

– Да что – оно?

– А кто ж его знает. Словами объяснить трудно, а тебе – так особенно. Ну… вроде как бывает, будто ты что-то чувствуешь, да и всё. Оно – это почему здесь и там ходить нельзя, почему не всё можно делать, почему одно страшно, а другое нет, почему иногда люди пропадают или что-то странное происходит… Как ещё назвать? Оно и есть.

– Некая сила? Явление, может быть?

– Может, сила.

– А может, воля? – забросил удочку Ур.

– Ну что ты пристал? Говорю же – лучше с костром, чем без, да и всё. Сам, что ли, не видишь?

Ур оглядел их комнату с ползущими по стенам тенями и с трепещущим рыжим сердцем в кирпичном ложе. Представил весь огромный завод, погружённый в непроглядную тьму, а рядом – город, который и при свете дня чернее, чем сама ночь. Вспомнил унылую равнину, мёртвый мегаполис на горизонте, железные скелеты вышек и свой бесконечно далёкий дом.

С костром действительно было лучше.

5 день. Тридцать лет Процветания.

Посёлок был виден издалека. Вернее, видна была громада промышленного здания, на которое Айцц уверенно указал, как на родной свой дом.

– «Процветание», – выговорил он с таким выражением, что неясно было – гордится или смеётся. Ур, конечно, не сразу понял смысл названия, но когда выяснил, и сам едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться.

«Процветание», – думал он, – «вот уж ирония так ирония. Надеюсь, они это с юмором, а не всерьёз, иначе страшно представить, что за люди там обитают.»

То, что видел перед собой разведчик, казалось прямой противоположностью своему названию. Заброшенный промышленный комплекс, в разы крупнее того, где они повстречались с мусорщиком, должен был производить впечатление. Когда-то давно. По меркам Этнан-Вегнара он тянул на предприятие стратегического значения – десятки тысяч рабочих, исполинские цеха, непрерывный поток грузов, текущий по железным дорогам… Всё это было в прошлом. Теперь от завода остался бетонный труп, из которого торчали кости ржавых металлоконструкций, да ещё упирались в небо высоченные трубы, навсегда переставшие выдыхать едкий дым. Полуразваленный забор тянулся насколько хватало глаз, сделавшись подобием могильной ограды.

К заводу вела полоса едва видного уже асфальта – скорее напоминание о трассе, чем сама трасса. По ней-то Ур с Айццем и шли весь последний час. Унылый пейзаж разнообразили только редкие остовы машин и пара утилитарных коробочек, которые разведчик опознал как станцию техобслуживания – слишком скудный набор объектов, чтобы дать какую-то пищу для размышлений. Облетевшие рощи, ломкая трава под ногами, редкие куски дорожного полотна в паутине трещин – и над всем этим великая тишина, в которой навеки утонул Литтерстадт. Ур уже выяснил, что так называется обитаемый мир – местные проводили чёткое различие между своей планетой, как астрономическим объектом, и ей же, как обиталищем человечества. У этой дуальности наверняка имелись любопытные причины, но Айцц едва ли годился на роль академического философа, а Ур со своим знанием языка и подавно не сумел бы разобраться в серьёзной лекции. Приходилось подавлять любопытство и задавать совсем иные вопросы – практичные и простые.

Шаркали ноги. Чуть слышно шуршал холодный ветерок. Бледное пятно солнца ползло по небу, прикрывшись от взглядов серенькой шалью дымки.

Вблизи от посёлка землю расчертили прямоугольники полей. Вспаханная земля рядом с заброшенным заводом смотрелась дико, но разведчик видел в ней первое свидетельство социального бытия – знак того, что человеческая цивилизация ещё хоть как-то шевелится.

На крыше цеха вяло крутились два десятка колоритных ветряков разных форм и размеров. Ворота прикрывал настоящий форт, сложенный из бетонных плит, а поверх стен тянулась колючая спираль – при виде её разведчик почувствовал прилив тепла, словно вдруг увидел старого друга. Колючка была почти точной копией тех заграждений, с которыми он имел дело у себя дома. Не хватало только пулемёта в бойнице и пары караульных у входа – вместо них навстречу вышла группа мужчин и женщин, которым куда больше подошла бы роль заключённых, а не солдат.

– Следят за дорогой? – спросил Ур мусорщика. – Стрелять не станут?

Ружьё и прочее снаряжение он отдал Айццу ещё с утра, и пока что не успел разочароваться в этом решении, но соплеменники старика – дело иное: кто знает, что у них на уме?

– Ты ж со мной. Вопросы спрашивать будут.

– А потом?

– А что потом? Нормальному человеку бояться нечего.

«Бояться нечего, как же. Вот только нормальности во мне по здешним меркам, как у коня посреди ВЦ – и подстрелить такого гостя тоже проще простого.»

Ур уже заметил как минимум двоих вооружённых людей. Оба держали свои винтовки полурасслабленно, но именно что держали: он предпочёл бы видеть оружие на ремнях за спиной. С другой стороны, в группе имелись женщины, а это часто бывало хорошим признаком – большинство культур старались беречь их от опасности и редко отправляли вперёд.

Люди стояли молча, в мрачной неподвижности. Тёмные бушлаты и робы делали их похожими на арестантов, принуждаемых трудиться на свежем воздухе, и только отсутствие нашивок да винтовки выбивались из тюремного образа.

Шагов за двадцать разведчику и мусорщику приказали остановиться. Оба послушно встали, а четверо встречающих подошли ближе, в их движениях читались опаска и неуверенность. Айццу скороговоркой задали несколько вопросов – вычислитель сумел разобрать не всё, но ясно было, что интересуются его личностью и личностью Ура. Второе было ожидаемо, а вот первое несколько удивляло: едва ли здесь обитало столько людей, чтобы не знать кого-то в лицо. Мусорщик покладисто назвался и протянул обе руки ладонями вверх. Капюшон он скинул на подходе, плащ распахнул, ружьё повесил через плечо. Двое придирчиво осмотрели его, впрочем, не приближаясь вплотную. Ещё двое следили за разведчиком – хмурые лица и стволы винтовок говорили об их настроении яснее ясного.

Слово «порча», повторённое несколько раз, уже не вызвало удивления. Чем бы ни была эта напасть, береглись от неё всерьёз – по местным меркам, конечно. Видно было, что наибольшее внимание вызывают глаза и кожа, а боятся в основном физического контакта – масок и респираторов местные не носили. Удостоверившись, что на Айцце никакой порчи нет, принялись за Ура. Он поднял с забрала маску с объективами технозрения, чтобы можно было рассмотреть лицо, и слегка наклонился – ростом аборигены не отличались, мусорщик возвышался над ними почти на голову, а разведчик ещё сильнее.

Осматривали долго, старательно. Ур глазел в ответ и видел перед собой обветренные лица работяг, привыкших к физическому труду. Все – старше тридцати, все – испытанные невзгодами, в грубо сшитой плотной одежде, с обрезанными кое-как волосами. И женщины, и мужчины стриглись коротко, не носили ни украшений, ни татуировок, зато многие могли похвастаться ожогами, ранней сединой и следами варварского бритья.

– Пусть снимет одежды, – потребовал насупленный крепыш, подозрительно глядя на руки разведчика, напрочь скрытые перчатками и усиленные элементами экзоскелета. – Что у него там? Почему скрывает?

– Если снять – не смогу надеть обратно, – ответил Ур. – Они защищают меня от местных болезней, потому что я долго жил в… как это? В слишком чистом месте. Мой организм слаб.

Ответ вызвал череду перешёптываний. Айцц покосился на Ура и подмигнул. Его, похоже, всё происходящее забавляло – и это тоже наводило на мысли. Мусорщик словно бы не был для обитателей посёлка полностью своим, а потому чувствовал нечто общее с чужаком – по крайней мере, именно так разведчик истолковал его поведение. С чем это было связано – религиозными табу или практическими мотивами – сказать он не мог, но дистанция ощущалась довольно чётко.

«Те, кто пребывают внутри, и те, кто бродят снаружи – вот он, ключ. Возможно, путешественники, как это нередко бывает в замкнутых сообществах, считаются зависшими меж мирами живых и мёртвых – а заодно источником бед, брешью, сквозь которую внутрь общины может проникнуть зло. Или порча, как здесь говорят – неважно, реальная она или мнимая».

Посыпались новые вопросы. Кто такой, есть ли имя и кем это имя было дано, откуда пришёл и куда идёт? Чего хочет от «добропорядочных жителей Процветания» и не замыслил ли нарушить мирное течение их организованной жизни? К самому Уру при этом старательно не обращались – говорили в третьем лице, словно спрашивали кого-то другого. Разведчика это раздражало, но он терпел: по крайней мере, его ответы выслушивали.

Формулировки оказались весьма любопытны, да и сами вопросы говорили о многом. «Добропорядочные жители» вели себя опасливо, но опасались не бандитов и грабителей и не жителей других общин, если таковые вообще существовали в округе. Узнав, что имя ему дали отец и мать, местные не то, чтобы удивились, но словно бы услышали непристойность, зато рассказ о «разведчике из далёких мест» не вызвал вообще никакой реакции. Ур ожидал повышенного внимания именно к этой части своей легенды и в случае нужды готов был даже рассказать правду – однако правда никого не интересовала. Через несколько минут он понял, что больше всего эти люди боятся нарушения своего хрупкого социального гомеостаза, которым очень гордятся, и вообще не вспоминают о таких понятиях, как «военная угроза» или «вражеский диверсант». После этого Ур немного обнаглел и на вопрос о том, не порченый ли он, позволил себе формулировки более резкие, чем обычно. Упирая на свою очевидную человечность и рассудительность, он выразил готовность заночевать снаружи, если только ему позволят разговаривать с выходящими людьми и наблюдать за ведущимися работами.

– Если я для вас недостаточно чист, то будет куда лучше мне остаться здесь, не стесняя хозяев и не заставляя их выбирать между гостеприимством и опасением. А если и это окажется слишком обременительно – я готов немедленно покинуть вашу землю без всякого возражения и обиды.

«Всякой обиды» Ур при этом подпустил столько, насколько позволяло знание языка, да ещё старательно выстроил фразы таким образом, чтобы не сложилось впечатление, будто он о чём-нибудь просит. Оставался риск, что местные этим воспользуются и отправят его куда подальше, раз уж он сам выразил такую готовность, но пронесло. Ещё несколько минут совещаний и повторных досмотров закончились вердиктом, что человека следует пустить, но пусть остаётся на попечении Айцца и ведёт себя «должным образом».

Их повели к наружным воротам. «Форт», выстроенный перед торцом цеха, окружали вытоптанная земля и остатки асфальта. Левее Ур заметил пятно гари и сперва подумал, что это след вездесущей черноты, но потом догадался, что там, наверное, что-то жгли – рядом стояли несколько железных бочек и странная цилиндрическая клетка, вся в саже. Поодаль валялась рама от большого грузовика, ржавели детали промышленного оборудования, гнили старые шины – всё то, что ожидаешь увидеть на руинах брошенного завода, словно неведомые силы старательно оправдывали стереотипы разведчика. Изнутри, над входом, висела самая настоящая электрическая лампочка, чистая и целая, а под навесами лежали штабеля кирпичей.

«Здесь бы хорошо смотрелся бронетранспортёр», – подумалось Уру. – «И укрытия на случай обстрела, а то закинут пару мин – и гарнизону конец.»

Ничего такого, конечно, не было. Вместо укрытий – какая-то караулка, способная защитить разве что от дождя, а вместо военной техники – курятник с пёстрыми птицами, огороженный мелкой сеткой. Нависшее сверху здание лишь подчёркивало ничтожность этих пристроек.

Колючая проволока. Слепые окна из стеклоблоков. Калитка в здоровенных воротах цеха. На миг ему показалось, что ещё шаг – и пути назад не останется, что тёмный мир за стенами завода навсегда поглотит чужака, переварит и превратит во что-то «добропорядочное». Чувство собственной инаковости всегда оставалось бичом разведчиков, справляться с ним учили путём погружения в чужую лингвистическую и культурно-бытовую среду, но избавиться от этой ментальной занозы пока не получилось ни у кого. Ур глубоко вдохнул, послал свои страхи куда подальше и сделал шаг в обычное крытое помещение.

***

Городков, похожих на Процветание, Ур до сих пор не видел. Он вообще никогда не видел, чтобы люди жили таким странным образом.

Исполинский цех тянулся куда-то вдаль. Посередине пролегал полуметровой глубины жёлоб, в котором виднелись рельсы. Сверху нависали застывшие туши мостовых кранов – таких масштабов, что могли бы таскать с места на место целые пароходы. Крыша цеха – там, где обычно устраивали фонарь освещения – зияла прорехами и голым каркасом. Листы металла, покрывавшие её в лучшие времена, частью куда-то делись, а частью болтались и скрипели под стылым ветром.

Всё здесь было ржавое и унылое.

Поглядев по сторонам, Ур понял, куда девался металл с крыши цеха – или часть металла, по крайней мере. Вдоль стен, где остатки кровли выглядели поприличней и могли хоть как-то защитить от дождя и снега, лепились друг к другу лачуги, сварганенные из самого разнообразного хлама. Бетонные плиты, листовое железо, полосы ребристого алюминия, старые доски, стальная сетка, пластмассовые поддоны и чёрт знает что ещё – всё шло в дело, утеплялось минеральной ватой и синтетическим полотном, подпиралось кусками рельс и здоровенными шинами от неведомой техники – такими старыми, что резина вовсю крошилась.

В загонах у ворот бродили овцы странной масти, будто их специально выкрасили в зеленовато-коричневый защитный цвет. По другую сторону рельс был обустроен свинарник, и Ур возрадовался, что дышит через фильтры скафандра. Упрямое меканье скота перемежалось лязгом металла о металл и шумом ветряков с крыши, так что у Процветания складывался уникальный акустический портрет – разведчику он напоминал разом и деревню, и кустарные мастерские где-нибудь на краю Ламаша, и лагерь беженцев, утративших всякие надежды, но ещё цепляющихся за жизнь.

Однажды, в окрестностях того же Ламаша, ему довелось забрести в старый храм, возведённый при Упорядоченном правлении и благополучно переживший Великую реформацию. Большой, длинный, обшарпанный и облезлый, внутри он был похож на выпотрошенный склад, или ангар, или ещё что-нибудь в этом духе, и вот теперь, при виде Процветания, Ур понял, что храм на самом деле напоминал цех. Они были удивительно похожи – тот памятник раздробленной прогрессом эпохи, ставший в одночасье ненужным, и этот осколок могущества, на останках которого едва теплилась какая-то жизнь. В храме тоже не было совсем пусто – там обретались те, кто так и не расстался с иллюзиями, не прижился в новом мире, кто пытался защитить себя от веяний времени. Жалкие крохи по сравнению с эпохой, когда многие тысячи, голова к голове, наполняли типовые храмы по всему Этнан-Вегнару, а из мегафонов сыпался жреческий речитатив, заменяя толпам скудный насущный хлеб.

Праздных и отдыхающих внутри не было. Жители посёлка занимались своими делами, и это немного скрашивало его убогость. Хуже нет, когда людям нечем заняться. Когда оборванные, голодные, сидят они возле палаток и хижин – наступает последний акт отчаяния, в котором личные усилия уже никак не влияют на судьбу человека. Процветание шевелилось, и шевелилось целенаправленно – громыхали нагруженные тележки, стучали молотки, кто-то наливал воду овцам, а другие тем временем кололи дрова. Все – в чёрных, серых и синих робах, бушлатах, комбинезонах. Уныло, но добротно, не оборванцы. Все – довольно активные: значит, голода у них нет.

– Ну, пойдём ко мне, – сказал Айцц, когда они вышли на правую сторону «улицы» с рельсами посерёдке. – Только… Ох, зараза, куда ж без них, – беззлобно выругался он, указывая взглядом на тройку местных, что шли навстречу. – Сейчас пытать будут.

Ур, которого уже «пытали» на входе, насторожился. Он узнал недовольного крепыша, требовавшего снять скафандр, но двое женщин показались впервые. Одна, худощавая и повыше ростом, шла впереди, так что была, должно быть, кем-то важным в социуме посёлка. Вторая прижимала к груди толстую книгу и носила жуткого вида очки – лет им было, должно быть, уже полсотни.

– Добра и мира, – бросила первая шагов за пять и тут же остановилась. Встали за её спиной и двое других, так что Айццу, а с ним и Уру, волей-неволей пришлось подойти самим.

– Добра и мира, – спокойно ответил старик. – Как Процветание, советница Маркутт? Всё ли в добром порядке?

– Всё, как и должно. А у тебя что, мусорщик Айцц? Теперь и гостей раскапываешь?

– Да гости сами справляются, – отозвался тот. – На входе посмотрели, всё с ним в порядке. Часто ли человека встретишь?

– А он что скажет? – взглянула советница мимо Ура. – У нас тут место приличное и правила должны соблюдаться.

– Я и сам довольно приличный, – отрекомендовался разведчик. – Рад, что встретил других людей. Если задержусь дней на десять – это вас не стеснит? Мне ничего не нужно, только отдохну и с вашими познакомлюсь.

У Маркутт залегла морщинка между бровей. Седина и непроницаемое лицо придавали ей сердитый вид, как у школьной учительницы, не ждущей от детей ничего хорошего.

– Что-то новое, – сказала она. – Посмотрим, хороши ли знакомства. Кто на смене – тем пусть не мешает. И вообще пусть не мешает: смотрит да запоминает, как надо себя вести. Ты, Айцц, будешь за него отвечать, раз привёл. А за чем ходил – всё принёс?

– Почти всё. Свёрла подходящие не нашёл, я с «Перевалочной» их уж не знаю сколько перетаскал. Надо в другое место идти.

– Плохо искал, наверное. Лишнего не брал?

– Спина не железная.

– Зато мешок бездонный. Отнесёшь на Центросклад, как положено.

– Электрики быстрее просили…

– Электрики сами не знают, чего хотят. Сдашь на Центросклад, оттуда по заявке возьмут. Посмотрят заодно, чего там – как бы скверны не оказалось.

– Да я ж проверил… Ладно, как скажешь. Мне-то без разницы.

– Это не я так говорю, Айцц. Это положено так.

– А свёрла-таки нужны, – вмешался крепыш. – Нам балки под ветряки сверлить, да ещё Гилдру в хозяйство надо.

– Пусть совет решает, – равнодушно отозвалась Маркутт. – По мне, ветряков и так уже много, но я в этом не смыслю. У тебя есть ещё вопросы, Шуммтер?

– Только те, по ученикам.

– Тогда идём. И ещё, Айцц! Та девчонка так и ходит после часу. И свет по вечерам жжёт.

– Свет можно. Она свою работу делает.

– Много чего можно, но не всё следует. Поговори с ней, а то она от меня бегает, как малолетка напроказившая.

И, не дожидаясь ответа, женщина зашагала прочь – так быстро, что остальным пришлось её нагонять.

– Кто такая советница Маркутт? – тут же спросил Ур, глядя вслед. – Она главная?

– Советница же. Так-то она учителем работает и складским учётчиком.

«С учительницей я угадал», – подумал Ур. – «Наверное, универсальный типаж. Интересно, что насчёт остального?»

– А кому она советует?

Старик улыбнулся.

– Мне, как видишь. Маркутт человек неплохой, только въедливая уж слишком. И Шуммтер в рот ей смотрит. Другие советники помягче, а она за всех отдувается. Тут главное не перечить, а потом… потом по-своему делать, – закончил он с широкой ухмылкой. – Правил, конечно, нарушать нельзя, но правила – одно, а лишних строгостей тоже не всем охота. Вот и пришли. Здесь я живу.

«Здесь» представляло собой коробку, собранную из разномастных плит и панелей на стальном каркасе. Мощные уголки скрутили болтами, а потом заложили чем придётся, так что результат напоминал нелепую мозаику, созданную заигравшимся строителем. В качестве окон поверху пустили мелкие стеклоблоки, а крышей служили несколько листов оцинкованного железа. Смотрелось всё это ужасно, но на фоне других хижин – вполне добротно.

Чтобы войти внутрь, разведчику пришлось пригнуться. Айцц повернул выключатель, и помещение наполнилось тусклым оранжевым светом от подвешенной сверху лампочки.

«Вот она какая – цивилизация!»

Хозяева явно старались, чтобы это место можно было назвать домом. Ур усилия оценил. С высоты собственного благополучия он счёл бы хижину Айцца сараем или даже дырой, но опыт разведчика позволял прикинуть, каких трудов стоит поддерживать мало-мальски достойный быт вдали от индустриальных благ. Ему и самому доводилось месяцами жить в полевых условиях, но каждый раз это было нечто временное – вроде вахты, после которой тебя ждёт дом с уютной квартирой. Айцца ждало лишь то жилище, которое он сумел обустроить для себя сам.

Всё внутри – и тканевая обивка, и железная печь в углу, и простые стеллажи, привинченные к стенам – делалось старательно и надолго. Лежанка, низенький столик, верстак. Умывальник с бочкой у входа, инструмент на полках и на гвоздях, металлическая посуда и какие-то мешки, сложенные один на другой. На полу – циновка из проводов в пластиковой оплётке. Склад, бытовка, времянка… Только вот бытовать в ней приходилось всю жизнь. Впрочем, всю ли?

Отворилась дверь в соседнюю комнату. Оттуда выбралось существо, похожее на подземного жителя, низкорослое и лохматое, и замерло, глядя на разведчика. Старик подошёл к существу, приобнял, похлопал по спине. То, в свою очередь, ткнуло его в плечо.

– Это Лиззт. Внучка. А это Ур с Луны. Ты ему объясни, что к чему, а то он страсть какой любопытный.

Существо, которое оказалось внучкой, что-то зашептало Айццу на ухо. Тот, таким же страшным шёпотом, ответил. Потом взъерошил Лиззт волосы, ничуть при этом не ухудшив её причёску, и вновь повернулся к разведчику.

– Я пойду, сдам по списку, что там они заказывали. Ты пока с Лиззт побудь, она тебе расскажет, чего захочешь. Вы тут друг друга не обижайте.

– Всё нашёл? – спросила внучка. – А карандаш?

Голосок у неё оказался хрипловатый – как у человека, давно не говорившего вслух.

– А как же. И тебе карандаш. – Айцц достал из сумки картонную коробочку, покоробленную, но целую. – Вот, аж девять карандашей.

– А этот, – она указала на разведчика, – он как, нормальный?

– Нормальный, – ничуть не смутившись, ответил Айцц. – Мы вначале друг друга слегка не поняли, а потом разговорились и всё уладили.

– Тогда ладно.

Мусорщик ушёл и Лиззт подошла к Уру, глядя на него снизу вверх. Тот опустился на пол, чтобы не нависать, как башня, над девочкой, и она тоже присела. С худенького личика уставились зеленющие глаза – кошке впору. Кроме глаз, ничего примечательного в ней не было. Волосы – спутанные, оттенка тёмного мёда – явно нуждались в том, чтобы их помыли. Немыслимая одежда, состоящая из серого балахона, клетчатого шарфа и накинутой сверху брезентовой куртки не по размеру, полностью скрывала фигуру. Даже возраст угадать было сложно – что-то между тринадцатью и двадцатью, а чтобы сказать точнее, нужно сперва узнать, когда они здесь взрослеют.

Молчание затянулось. Девчонка разглядывала Ура, а он разглядывал и её, и комнату, и утварь на стеллажах и думал о том, насколько всё-таки странно, что местные жители так спокойно на него реагируют. Не порченый? Ну и ладно.

Лиззт смотрела прямо, без страха. Может даже, чуточку презрительно – губы сжаты и малость кривятся, а взгляд – словно у врача на комиссии.

– Ты ведь ни с какой не с Луны, так? – брякнула она вдруг. – Что ты там деду наплёл – дело твоё, но меня за глупую не держи. Он по старым временам всё тоскует, ему приятно, что на Луне колония прижилась и что он умный такой, сразу обо всём догадался. Вот и пусть. Но я-то знаю, как выглядят космические скафандры. Я эшшес-эшт читала. Старые. И с картинками.

– Эшшес-эшт? – старательно повторил Ур. – Что это?

– Это… вроде книги, но внутри много историй. Из настоящего. Фотокартинки там, и страницы не как простая бумага, а блестят.

«Журналы, похоже», – отметил Ур. Лингвоед не возражал против закрепления новой лексической единицы.

– Журналы? А они сохранились?

– Нашла как-то в одной дыре… Глубоко закопаны были. Ну и… когда одна была, посмотрела. Они цветные, где ещё такое найдёшь. Ну? Молчать будешь?

– Не буду. Ты умная и я действительно не с Луны. Я и Айццу не хотел врать, но раз уж он сам придумал…

– А ты и рад. Ладно, не суетись, я об этом болтать не стану. Мне и не поверит никто, что я знать могу? Вот они – знают, а я так, ветер в поле.

Она всё ещё выжидательно глядела на Ура: дескать, не отмалчивайся, видишь – все карты перед тобой. Ур поразмыслил и решил, что для пользы дела следует сказать правду.

– Я разведчик.

– Шпион, что ли?

Ур почти что возликовал. Именно такой вопрос задали бы странному чужаку где-то в Этнан-Вегнаре – а значит, найти общий язык с девчонкой может выйти не так уж сложно.

– Разве тут есть, за чем и за кем шпионить? И главное – для кого?

– А мне почём знать? Планета большая.

– Разведчик – в том смысле, что я просто узнаю, как и что. Не заранее известное и конкретное, а вообще. Что это за место. Как тут всё устроено. Есть ли что-то полезное. А вот откуда я появился… Скажем так, из другой страны. Но эта другая страна – не где-то в космосе и не где-то на твоей планете. Она скорее… как бы сказочная, только реальная.

– Тронутый? – предположила Лиззт. – Головой?

– Нисколько. Ты же сама поняла, что моему оборудованию здесь взяться неоткуда.

– Это да. Сказочный кгодинг, то есть… Ну, мало ли каких чудес не бывает. А у нас ты чего забыл?

– Я разведчик, – повторил Ур. – Мы добываем знания. Иногда это непосредственное знание, выраженное в виде схем или формул. Иногда – абстрактное или количественное, которое можно прибавить к чему-то, чтобы получилось конкретное. Иногда жизненное… Например, знание о том, чего нельзя делать ни при каких условиях. Может, у вас здесь как раз такое.

– Значит, вы просто воры. Или падальщики. Шныряете по чужим странам и тянете, что плохо лежит.

«Зрит в корень. Ай да внучка, повезло деду!»

– Воры всегда причиняют кому-то вред. Мы так не поступаем. Мы никогда не отбираем что-то нужное да и ничего материального вообще. Только знание – то, что не убудет, если его возьмёшь.

– И всё равно это как-то по-воровски. А сами? Только и подбираете у других, пользуясь чужим трудом ни за так?

Ур не стал возражать. Он любил правду и не чувствовал нужды обелять своё ремесло.

– Да, иногда и так. Берём, ничего не отдавая взамен. Но знаешь – делиться мы тоже совсем не прочь. Иногда мы меняем одно знание на другое. А иногда – просто отдаём тому, кому надо.

Он не стал говорить о том, что философию и этику Разведки вырабатывали долго и с большой болью. Зачем им знать? Смерть, смерть, смерть – об этом рассказать, что ли? Или о Великой дискуссии ГУИР, которая закончилась несколькими пулями в очень высокопоставленных головах? Снова смерть. Смертями здесь никого не удивить, а уж болтовнёй и подавно. Вот уже двадцать два года Разведка жила по своим особенным правилам, часть которых даже формализовать нормально не получалось. Будь морален – но не рвись в герои. Ищи выгоды – но не любой ценой. Постарайся не навредить тому месту, в которое попал – но и не пытайся просчитать все последствия на века вперёд.

И ничего не тащи домой. Только информацию, но ничего больше. И даже ту – с большой осторожностью.

– Лиззт, тебя можно спросить о прошлом?

– Это о каком смотря. Я два года как из класса для ответственного возраста, что у меня за прошлое?

– О том, когда люди жили в городах.

– А. Так и думала. Меня – можно.

– А кого нельзя?

– Маркутт знаешь?

– Уже знаю.

– Вот её – нельзя. Да и остальных не стоит. Дед, может, и расскажет чего, он-то своими глазами видел – но я б не стала у него спрашивать. Больно ему вспоминать. О том прошлом говорить не положено.

– Кем не положено?

– Ты совсем глупец? Просто не положено. Вообще. Нехорошо это.

– Тогда представь, что совсем глупец. Если скажу что-то такое… непростительное… постарайся меня понять, ладно? Я три дня как по-вашему говорить начал, а обычаев и вовсе не знаю.

– Дед точно сказал. Болтать ты любишь. Ну ладно, у меня смены нет. Будем говорить. Чего тебе о прошлом рассказать? Только учти, я сама понабралась из журналов и от деда. Ну, в школе ещё учат. Немного.

– Расскажи, что у вас тут случилось. И когда. Сколько лет назад.

– Так ты совсем ничего?..

– Совсем. Ты тут выросла, я – увидел это внезапно. Мёртвая земля, чёрные города. А я в городе вырос, представь себе. Как из комнаты в комнату перейти – только из жизни…

Он замялся.

– В это, – развела руками Лиззт. – Да ты не бойся, я не обижусь. На чудо только дураки обижаются. Когда, спрашиваешь? Процветанию – двадцать шесть лет. Или двадцать семь. До этого Чёрное время было. Мы его не считаем, но деду шестьдесят, если не врёт. А Очернение случилось, когда ему тридцать один год исполнился. А последний журнал, который я нашла, получается двадцать восемь лет назад напечатали, но Очернения ещё не было. В общем, если по деду мерять – то двадцать девять лет прошло, а если и по деду, и по журналу – двадцать восемь. Точнее не скажу.

– Уже хорошо! Кстати, что такое кгодинг?

– Запарил ты со своими вопросами! Что, есть разница?

– Есть. Хотелось бы получше всё понимать, что ты говоришь.

Лиззт только головой мотнула – вправо-влево, как маятник.

– Эх. Кгодинг – это такой… ну… с оружием, вот как ты – но не вор и не шпион, а человек, который поклялся, что будет кого-нибудь защищать. Или драться с какой-нибудь дрянью. Обычно хороший, но плохие тоже бывают…

– Рыцарь, – определил Ур. Он вовсе не был уверен, что значение одного слова полностью совпадает со значением другого, но выяснять все тонкости не входило в его планы. Лингвистические изыскания могли продолжаться годами, так что лишнее – за борт и довольствуйся тем, что есть.

– Вот ещё вопрос…

Лиззт закатила глаза.

– …вас совсем не смущает чужак с оружием?

– А что, должен?

– Но вы же охраняете вход…

– То от порченых. Ну, пришёл ты с оружием. Какая разница? Что ты с ним сделаешь?

– Ну… ограблю вас?

– А потом? Куда пойдёшь? Где жить будешь? Да и ясно же – такому как ты никакого добра от нас не нужно. Ты чужак, ты другой и сам по себе. И мы – сами по себе. Поэтому никто и не беспокоится. Тебя как будто бы нет, понимаешь?

Ур задумался. Такой аспект поведения он не принимал во внимание – и, пожалуй, зря. Эти люди изначально осознавали его инаковость и не беспокоились именно из-за неё. Их больше взволновал бы кто-то такой же, как они сами!

– Пожалуй, да. Понимаю. Может, перейдём к самому неприятному вопросу?

– Куда деваться, – кивнула Лиззт. – Раз уж ты сказочный разведчик и вор – представляю, как у тебя чешется узнать, чего мы тут учудили. То есть не все мы, конечно, я точно ни при чём – но дед или Маркутт могли поучаствовать. Не подумай, будто они прямо виноваты – как бы тогда выжили оба? – но ясно, что это старые люди сделали.

– Что это было? – прямо спросил он. – Куда подевались все?

– А сам не догадываешься? Умерли.

– Война?

– Что за «вой-на»?

– Вражда. Много людей с оружием убивают друг друга. Долго.

– А, понятно. Есть одно слово в журналах, думаю, оно. Но я не знаю на самом деле: вроде как вражда была, а дошло ли до войны… В общем, было так: жили люди, много людей, в больших и маленьких городах. Как тысячи Процветаний. Много разных машин. Думаю, они б тебе знакомыми показались. Но не всё им нравилось, не всё у них хорошо было. Хотели жить ещё лучше… ха, посмотрели б на это, – мотнула она головой, – сразу бы рты закрыли. И они много спорили, как жить дальше. А потом учудили. Вот.

– Что? Что именно они учудили?

– А я знаю? Всё стало чёрным. Все умерли. Кто уцелел – тех порча через день забирала. Ну, это уж как дед говорил. Пришлось уходить туда, где раньше не жили. Из городов. Кого миновала порча – тот от голода умер. Всё.

Не этого Ур ждал от рассказа. Казалось, найди людей и всё прояснится, но люди – вот они, а ясности – ни на грош. Можно ли забыть причины мировой катастрофы? Можно ли жить на руинах цивилизации и не знать точно, отчего конкретно она погибла? Допустим, детей этому не учат, потому что сами в ужасе от произошедшего, но старики вроде Айцца должны же знать? Но как спросить об этом того, кто думает, будто Ур прилетел с Луны? Жители лунной колонии наверняка бы знали обо всём, что случилось. Признаться? Или повременить?

Лиззт, тем временем, решила, что вопросы закончились и занялась своими делами. Ур выпросил один из её драгоценных журналов, чтобы рассмотреть картинки, но краем глаза следил и за девушкой. Что кладёт в очаг? Как разводит огонь? Есть ли в доме другие электроприборы, кроме слабосильной лампочки? Картинок в журнале оказалось немного, а те, что были, не давали никакой информации. Пара диаграмм, чёрно-белое фото каких-то мужчин в строгой одежде с высокими воротниками, цветная панорама города – яркость перекручена, да и чёткости не хватает – и в самом конце изображение космодрома. Увы, весьма примитивное: нарисованная там ракета едва ли смогла бы даже взлететь. Ужин, которым занималась Лиззт, тоже не представлял собой ничего особенного. Пара яиц, какая-то каша, незнакомые маринованные клубни – скудновато, но и не впроголодь.

– Есть будешь? – спросила она, обратив наконец внимание на сидящего в углу разведчика.

– Я ем. У меня здесь концентрированная паста, которая содержит всё необходимое для жизни.

– Ну как хочешь. По правде, на тебя паёк никто не давал, но если голодный – мы поделимся. Гость же всё-таки.

– Спасибо, Лиззт. Так действительно лучше: мне не рекомендуется употреблять местную пищу. Только в крайнем случае.

Подготовка к диете начиналась за месяц до заброса и столько же времени занимал выход из неё – с медикаментозным сопровождением и строгим дозированием принимаемой пищи. Физиологический отдел ГУИР в один голос утверждал, что последствия для здоровья при соблюдении всех рекомендаций остаются минимальны, но физиологический отдел никогда не ощущал на себе последствия такого «медицинского голодания», не испытывал вожделения при взгляде на обычный кусочек хлеба и не ходил в туалет, как на казнь – в отличие от разведчиков. Единственное, что оправдывало подобную пытку – нешуточная вероятность подхватить болезни, о которых в Араанге никто и слыхом не слыхивал. Ур нехотя соглашался с тем, что лучше отмучиться три месяца, чем подохнуть от паразитов, которых можно проглотить с местной пищей, да ещё и завезти обратно на родину.

Снаружи стемнело. Вернулся Айцц, жадно принялся за еду, не забывая нахваливать внучку и болтать о каких-то мелких проблемах, случившихся в Электрослужбе. Скромный ужин, тусклый свет единственной лампочки, крохотная семья из двух человек – всё это показалось Уру таким обыденным и уютным, что он и сам готов был признать себя лишним. Дурацкой неуместной деталью, о которой так легко позабыть. Может, местные каким-то интуитивным образом понимают, что присутствие разведчика – не более чем флуктуация, случайное событие, которое закончится так же внезапно, как началось? Попахивало ересью, но в том, что касалось принципов и последствий заброса, даже самые бредовые идеи обретали иногда статус полноценной теории.

Почему, к примеру, Айцц не засыпает его вопросами? Неужели ему неинтересно, как поживает гипотетическая лунная колония и что планируют делать её обитатели, раз уж добрались до Литтерстадта? А Лиззт? Мгновенно раскрыла правду, высказала всё, что о нём думает – и на этом любопытство закончилось? Ур подумывал ещё расспросить о прошлом и о порче, но рассудил, что такие вопросы только испортят вечер хозяевам. Темы были явным образом табуированы – не так строго, как в религиозной системе взглядов, но достаточно сильно, чтобы о них не болтали даже в узком кругу. Быть может, завтра… И лучше начать с девчонки – несмотря на всю её колкость, широта мышления обещает больше возможностей.

Разведчику предложили матрас и одеяло, но он вежливо отказался: попросил лишь воды и свободный угол. Потушили свет. Лиззт ушла в соседнюю комнатушку, мусорщик завалился в свою постель и вскорости захрапел. Разведчик осторожно выглянул наружу, но там царила совершенная темень: весь посёлок будто разом лишился света. Экономят электричество? Ресурс лампочек? От сообщества, располагающего электрической энергией, он ждал чего-то иного. Не настолько архаично-деревенского, когда вся деятельность замирает с заходом солнца. С другой стороны, а было ли им, что делать? Развлечения, хобби, ночная жизнь – всё это приметы урбанистической цивилизации, колёса которой вращаются круглые сутки. И всё-таки – ни единой лампы на улице?..

Было и ещё кое-что, не дававшее ему спокойно уснуть. Ур осмотрел Процветание лишь мельком, но увидел вполне достаточно. Убогие хижины, почти никакого серьёзного строительства, ветряки как средство электрогенерации, простое сельское хозяйство… Транспорта не видно, основа всего – мародёрство старых запасов, о промышленном производстве и говорить не приходится. Почему?

«Почему их так мало? Почему они живут в настолько жалких условиях? Почему за десятки лет, прошедшие со времени катастрофы, наследники всех сокровищ цивилизации так и не встали на тернистый путь её возрождения?»

***

Лиззт не спалось. От выбившихся из одеяла волокон чесалась щека. За хлипкой стенкой тоненько похрапывал дед, а где-то под крышей цеха завывал ночной ветер.

Холодно. Как всегда. Спала бы она вместе с дедом – было бы чуть теплее: в первой комнатке всё же печка. Но тогда спросят: а зачем тебе собственная клетушка? Что, книги? Все полезные книги в школе. Эти на растопку пусти. Дед-то, может, и не скажет – а советница Маркутт всюду сунет нос.

«Чтоб он у неё отвалился», – злобно подумала Лиззт и плотнее завернулась в старое одеяло.

Все эти мысли-мыслишки плясали у неё в голове, прикрывая собою главное. Ту самую причину, по которой и не спала она теперь, привычная что к храпу, что к холоду.

Там, в соседней комнате, вместе с дедом, привалился к стене огромный страшный чужак. На миг стало боязно – а ну как под лживой маской прячется что-то хищное? Вдруг и деда там уже нет, а храпит и притворяется – тот, другой? Лиззт вздрогнула, но тут же обругала себя мнительной дурой. Ага, как же. Сидит и храпит, ждёт, когда красавица уснёт, чтобы съесть. Ну, что не человек он – ясно и так. Откуда в Литтерстадте такому взяться? Но и не чудовище уж конечно. Чудовищ она видала, а каких не видала – тех больше одного раза и не увидишь.

Но вот техника… Всякое она находила, а ещё больше – рассматривала на фотокартинках в своих журналах, так что отлично знала, какие чудеса раньше водились в мире. В посёлке из машин генераторы, насос да станки простые – точить и сверлить чтобы. Есть два драгоценных тягуна для вспашки полей. Ну и ткацкая машина ещё, но она не в счёт, потому что едва работает. А были ведь машины, чтобы летать. И чтобы по дорогам катить, как ветер. Машины, которые дышали вместо людей, и машины, которые вместо них считали. Такие, что картинки слали на расстояние, и чтобы говорить с другим городом. Всех не перечислить, как ни старайся. На каждый случай у людей была своя машина, иногда нелепая такая, что непонятно – здесь-то зачем? Неужели мало?

Лиззт ещё раз припомнила всё, что знала о полётах к Луне. Дело было трудное и опасное, и много людей погибло. Кто-то сгорел, взлетая к небесам, а кто-то из-за поломавшейся техники не смог вернуться с мёртвого шара. Кажется, все очень гордились, когда пятеро инлундов смогли прилететь назад, а потом и шестеро федералов тоже. Велись речи, чтобы основать на Луне колонию. Глупость же? Или нет? Луна – сплошные камень и пыль, дышать нечем и есть тоже нечего. Как бы они там жили, если у них всё время что-то ломалось? Фотокартинки запечатлели покорителей Луны в уродливых и здоровенных костюмах, похожих на домики с выпуклым стеклом спереди. Даже ходить – мучение. Были, правда, костюмы и полегче, с жёсткими рифлёными трубками, с круглыми шлемами и ещё какими-то штуками за спиной – но по сравнению со скафандром чужака все они казались некрасивыми и жутко простыми.

Вещей, как у него, Лиззт не видела никогда. Все они были иные, все – какие-то не такие. Гладкие, маленькие, странно привлекательные своей выверенной формой и аккуратностью. Старая техника, даже самая сложная, казалась рядом с ними грубой, несовершенной. Сам чужак при этом был здоровенным, выше деда – а ведь дед в посёлке слыл великаном. И двигался он в своём облачении легко, словно оно ему вовсе и не мешало.

Ум за разум заходил от этих мыслей, от прикосновения к тайне, которой во всём мире не находилось места. Может, не с Луны он, а дальше? С других миров, а что на человека похож – так мало ли на что там похожи разумные существа? Они и подделаться под человека сумеют, и вообще к любому волшебству способны, раз уж долетели так далеко. Он ведь не скрывал даже, что разведчик, ну?

Нет, да не может быть! Зачем всемогущим чужакам их ржавое Процветание? Что здесь разведывать – как совет пайки распределяет и сколько Электрослужба лампочек зажечь в состоянии? И почему тогда один, а не целая экспедиция?

А хуже всего – всем ведь действительно всё равно. Вот вам чудо, само в посёлок пришло, а им что главное? Чтобы не мешало. И чтоб ушло поскорей. Чудеса – они лишние, только глаза мозолят. И мысли от них бывают, вот как у неё – а кому такие мысли нужны? Ей и то не нужны, сама начиталась разного, сама теперь и страдай.

Она чуть не заплакала от одиночества и непонимания, но всё же сдержалась. Будет новый день – будут новые дела. Что ей вообще ведомо, кроме старых книг и журналов? Кто его знает, насколько это окошко широко и не лгут ли голоса прошлого, издеваясь над легковерной Лиззт? Значит, надо смотреть и слушать. И спрашивать. Это Маркутт не любит, когда спрашивают, а чужак поговорить не прочь: ему ведь и самому разнюхивать надо. Вот пускай и разнюхивает, чего там ему нужно – а Лиззт тем временем разнюхает про него. Справедливо же? Справедливо.

Довольная собой, она повернулась на бок и через несколько минут провалилась в сон.

6 день. Порча.

Утро в Процветании начиналось с прерывистых гудков. Первые три означали подъём, следующие пять – завершение личных дел, последние семь – начало рабочих смен. Было в этом что-то забавное – словно полуразрушенный завод всё ещё делал вид, что производство в его цехах продолжается. Сходство с тюрьмой тоже усилилось, но потом Ур увидел, в чём на самом деле состояла работа, и понял, что оно по-прежнему внешнее.

По большому счёту, жизнь в посёлке сильно напоминала деревенскую коммуну. Все средства производства были общими, весь провиант хранился централизованно, а распределением пайков заведовал Совет, членов которого выбирали сами жители – причём роль советника отнюдь не означала освобождения от ежедневного труда согласно общему расписанию. Главными делами в холодное время года были уход за скотом, ремесленные работы, заготовка топлива и поддержание инфраструктуры посёлка – в основном, систем снабжения электричеством и водой. Ничто из этого не выходило за рамки обычного крестьянского труда и уж точно не приводило к истощению физических сил: разве что дрова и особо ценный уголь возили на ручных тачках. Дети помладше ходили в школу, а постарше – совмещали учёбу с помощью взрослым. Ур поинтересовался у Лиззт, если ли в Процветании какие-нибудь развлечения, но наткнулся на непонимающий взгляд. Никаких признаков наличия религиозного или гражданского культа он не заметил, а осмотревшись внимательней, понял, что кругом не наблюдается вообще ничего, не связанного с хозяйственной деятельностью. Одежда – сугубо утилитарная, на хижинах – ни следа украшений, да и в доме Айцца он не заметил ничего похожего на те мелочи, с помощью которых даже самые простые люди пытаются скрасить свой быт. Разве что циновка из проводов была в белую и синюю клеточку – по цветам изоляции.

Это наводило на мысли.

Люди, не слишком перегруженные трудом, всегда ищут разнообразия. Вяжут, плетут, вышивают, режут и лепят разную ерунду, на худой конец – рисуют что-нибудь на голой стене. Ур лично видел столетние «фрески духа» в камерах храмовой тюрьмы: заключённые делали их кусочками угля, мела и битого кирпича. В Процветании, похоже, такими вещами не занимались. Скорее всего, у местных были какие-то свои способы скоротать время, не слишком заметные внешне и не слишком привычные для разведчика, но найти их лишь предстояло.

Айцц снова отправлялся в поход. Роздыху ему не дали, зато выдали новый список того, в чём нуждается Процветание и как можно скорее: свёрла, исправные электромоторы, резцы для токарных станков, синтетическая нить – словом, всё то, чем старая цивилизация по-прежнему снабжала своих унылых потомков. Ур вызвался идти вместе с мусорщиком. Хотелось осмотреть побольше осколков прошлого, чтобы составить полную картину местных технологических достижений, и, если повезёт, пролить свет на обстоятельства катастрофы. Ещё одна причина, менее благовидная, состояла в том, что допрашивать старика было куда проще, оставшись с ним наедине – внучка или другие посторонние запросто могли помешать.

К тому времени, как они собрались и Айцц получил инструкции, местные уже разбрелись по своим рабочим местам. Под мрачными сводами цеха раздавался всё тот же размеренный шум, и только лица встречных выражали ещё меньше любопытства, чем прежде. Вчера, когда разведчик прибыл в посёлок, суета в нём была размеренно-деловой. Теперь, серым утром, люди казались будто задавленными – не задерживаясь на улице, ныряли из двери в дверь или поспешали куда-то с тачками, лопатами, инструментами. На семью мусорщиков и разведчика не глазели, но Ур затруднялся сказать, нормально ли такое поведение или нет. Никем не провожаемые, они вышли сперва за ворота цеха, а потом и за стены укрепления. Было ветрено. Низкие облака царапали животы о старую линию электропередач, протянувшуюся вдоль горизонта. Голые поля вокруг завода нагоняли тоску.

Кучка охраны, оставив свои посты, сгрудилась в стороне, рядом с железной клеткой. Один держал в руках винтовку, трое – длинные шесты с перекладинами на концах, а двое оставшихся усердно поливали содержимое клетки густой маслянистой жидкостью.

Ур остолбенел.

За почерневшими прутьями, весь лоснящийся от выплеснутой на него дряни, скрючился человек или кто-то, очень похожий на человека. Тело всё ещё прикрывал изодранный бушлат, лысая макушка торчала меж узких плеч, а руками несчастный обхватил самого себя, будто страдал от сильного холода. Опустошив вёдра и оставив их около бочки, стражники приволокли кусок арматуры метров двух длиной, с намотанным на конце тряпьём. Арматуру тоже макнули в бочку.

Понимание происходящего проникало в голову Ура как-то медленно, по шагам. Почерневшая клетка и запертый пленник. Бочка с маслянистой тяжёлой жидкостью. Обмотка на конце палки. Размеренно, без воплей и столпотворения, без ритуалов и объявлений, жители Процветания собирались кого-то сжечь. Вот оно что. Вот почему все выглядели странно притихшими. Что ж, бывает: иногда люди жгут других людей на кострах, в крематориях или даже в железной клетке, как здесь, но никогда не бывает так, чтобы это событие не вызвало никакой реакции. Даже в Литтерстадте, где выжившим, кажется, вообще было плевать почти на всё с ними происходящее.

– Чего замер? – как ни в чём ни бывало позвал Айцц. – Иди пора.

Он успел отойти на несколько метров и теперь повернулся к разведчику, зачарованно наблюдавшему начало казни. Лиззт, простившись с дедом, уже исчезла за воротами форта. Вспыхнул факел. Рыжее пламя отчаянно чадило, будто силясь добавить ещё больше черноты в закопчённый мир.

– Что происходит? – спросил Ур, постаравшись не выдать своих чувств голосом. Старые, глубоко въевшиеся убеждения бурлили в нём, как вода в котле. Каждый год, проведённый в ГУИР, он занимался их тщательной прополкой, выковыривал семена и топтал ростки, но, как оказалось, уничтожил не до конца.

«Не вмешиваться без крайней необходимости. Не проецировать свои представления о морали, справедливости, должном и скверном на объекты разведки. Разведчик не сделает ничего, что может поставить его миссию под угрозу и не позволит узости своих локальных представлений замутить его беспристрастный взгляд.»

Что бы ни происходило с местными жителями – это дело самих местных жителей. Единственный повод для вмешательства в их дела – это получение ценных сведений, значимых в рамках миссии. Добро и зло существуют там, в Араанге и на территории Этнан-Вегнара, а здесь, в Литтерстадте, существуют только наблюдаемые явления. Всё, что происходит вокруг – одноразовый спектакль, который ни Ур и ни один из его коллег больше никогда не увидят.

«Так что стой на месте, идиот, и не вздумай даже слова сказать. Может быть, казнят вора: в условиях тесноты и скудости любое нарушение способно вызвать серьёзные последствия, если не будет наказано со всем тщанием.»

Айцц подошёл, потоптался рядом. Пламя занялось в клетке, и до слуха разведчика долетел ужасный тоненький визг.

– Порченого поймали, ещё до света. Теперь вот жгут. Идём, нечего тут смотреть.

Но Ур не хотел идти. Он приблизился, вынудив мусорщика следовать за собой, и постарался рассмотреть жертву.

– Кто это – порченый? Откуда вообще взялся?

– Из города, – нехотя буркнул Айцц. – Кто порчу подхватил, те обратно идут. Свойство у них такое: назад лезть. Одного пропустишь – страшно и представить, что будет. Поэтому стерегут. Ну, насмотрелся? Давай топать уже, а то без тебя уйду! Время позднее.

Разведчик насмотрелся. За клубами чёрного дыма он успел разглядеть существо, сгоравшее в клетке, и тут же избавился от комплекса вины. Хватило круглых, навыкате, глаз, хватило морщинистой, жёлтой кожи, длинных узловатых пальцев и совершенно безумной ухмылки, расколовшей жутковатое лицо почти надвое. Если это и было когда-то человеком, то теперь явно перестало им быть: даже скрытая рваньём фигура кособочилась настолько неправильно, что казалось, будто позвоночник её переломлен и сросся под невероятным углом. И всё же человеческие черты не исчезли в гротескной маске, не превратились во что-то чуждое и чудовищное – порченый выглядел как шарж на самого себя, как живая карикатура, для чего-то сошедшая с газетных страниц.

«Или как человек, оказавшийся во власти злобного духа», – подумал Ур, отступая теперь назад. – «Кажется, именно такой эффект приписывали одержимости жрецы.»

Они с Айццем уходили прочь от посёлка, а в спины им летел ноющий визг существа, никак не желавшего смириться со своей участью.

***

В этот раз по дороге прошагали недолго. Мусорщик свернул на какую-то тропку, что едва угадывалась в прошлогодней траве, и двинулся на северо-восток, ориентируясь по высоковольтным вышкам. Шёл быстро, возраст ему будто и не мешал, так что Ур, которому приходилось экономить запасы экзоскелета, вскоре почувствовал себя, как во время марш-броска на учениях. Скучная местность почти не давала поводов зацепиться глазом хоть за что-нибудь интересное – мелкие пригорки, овражки и рощицы, выкрашенные осенью во все оттенки бурого, сменяли друг друга, словно в повторяющихся кадрах мультфильма. Иногда в земле угадывались кусок искрошившегося бетона или какая-то железяка, а один раз вдалеке показалась кирпичная будка, похожая на вход в подземелье, но Айцц к будке не пошёл и Уру не велел: бросил лишь, что там «темно и нехорошо». Ухватившись за эту возможность, разведчик постепенно втянул спутника в разговор: о деле тот говорил охотно и был не прочь похвастаться трофеями, что годами отыскивал на руинах цивилизации. С дел новейших Ур постепенно перешёл к делам прошлого и попробовал выяснить, кем был мусорщик до того… – тут он едва не затронул самый сложный вопрос, но быстро поправился, – до того, как пришлось заняться текущим промыслом.

Немедленно начались проблемы и отговорки. Старик отвечал уклончиво и норовил сменить тему, но когда Ур припёр его к стенке, всё же сознался. Был художником. Выходило так, что художник в Литтерстадте считался человеком если и не презренным, то уж всяко не респектабельным. Хвалиться нечем. Почему дела обстояли именно так, понять было решительно невозможно – оставалось лишь принять, как очередную странность этой земли. В истории Этнан-Вегнара, да и всего Араанга, мастера кисти тоже переживали взлёты и падения своего ремесла – случалось и такое, что дерзких рисовальщиков изгоняли и даже казнили – но чтобы буднично выталкивать на социальное дно? Ур попробовал выяснить, чем обычно занимались художники, и узнал, что самыми утилитарными вещами – символьной графикой, знаками-указателями, разными вывесками. Изобразительное искусство, как таковое, вымерло лет за двести до рождения Айцца. Или за триста. Старинные картины, которые на родине Ура то яростно уничтожали в эпоху обскурантизма, то спасали ценой человеческих жизней, в Литтерстадте не значили ничего.

Через несколько минут разведчик догадался, что ничего не значило само прошлое. Айцц удивительно мало знал об истории собственной страны, она словно выцветала и осыпалась, стоило только преодолеть рубеж в какие-нибудь полвека. Хуже того – он искренне не понимал, почему странный «Ур-менос» вообще интересуется такими бесполезными вещами. Спросил бы лучше про места, где можно найти годную добычу, или про урожай. В крайнем случае, про науку – мусорщик о ней знал немного, но к достижениям прогресса испытывал некоторое уважение. В конце-концов, плоды этих достижений он и добывал на руинах прошлого. Но само прошлое? Для чего оно?