Отчаянный шаг

Ранним утром любого дня (хоть буднего, хоть выходного) я, по сложившемуся для меня за последние несколько месяцев обыкновению, стоял на втором этаже своего частного дома в комнате, что служила мне спальней, и смотрел в окно, попивая горячий чай из неглубокой чашки. И нетерпеливо ждал, когда пройдёт ОНА.

Кто такая ОНА?

Что ж, мне очень жаль, что вы её не знаете, ибо из этого следует, что вы не имели удовольствия видеть самое прекрасное, что есть во вселенной.

ОНА – это Мария – девушка, в которую я влюблён с того самого момента, как увидел её в детском саду.

Скажете, что невозможно влюбиться в столь раннем возрасте?

Ну, что ж… не буду вас переубеждать. Но я точно знаю, что люблю её. И люблю столько же, сколько себя помню: мы не только ходили в один детский сад, но и учились в одной школе, а потом вместе же поступили в один и тот же университет, на один и тот же факультет художников – мы оба мечтаем стать успешными авторами комиксов. Однако пока с этим не задалось, и после окончания универа, мы вместе устроились работать в один и тот же магазин (будь он неладен).

После одного случая, я там больше не работаю, и проводить время вместе мы с ней стали гораздо реже, поэтому всё, что мне оставалось для утоления тоски по ней, так это стоять у окна и ждать, когда она пройдёт мимо, дабы вновь увидеть её.

И я ждал…

Каждое утро…

Вот и сейчас я стою и жду, когда она пройдёт мимо моего дома: смотрю в окно и попиваю чай. Однако чашка в моей руке уже стала слишком лёгкой, а её всё не было. Я опустил взгляд и увидел, что чая осталось меньше половины – нет, Мария не опаздывала: она всегда была очень ответственным и пунктуальным человеком – это я подошёл к окну слишком рано, сгорая от нетерпения увидеть её. А теперь стоял и боялся, что женщина всей моей жизни пройдёт по улице в тот самый момент, когда я буду наливать себе новый чай или мыть чашку.

И что же вы посоветуете мне теперь делать? Стоять и, как маньяк, пялится в окно, ничего не делая при этом? Или изображать, будто я что-то пью, поднося к губам пустую чашку? Что мне делать?! Я в панике – я боюсь отойти от окна!

А нет. Отставить тревогу. Можете ничего не советовать. Вот она идёт по лощёному тротуару, восхищая меня уже одной только своей походкой.

Ох, как же она прекрасна!

Одетая в эти свои узкие синие джинсы, белые кроссовки и короткую красную курточку, она шла по противоположной, относительно моего дома, стороне дороги. Беззаботно глядя в небо, а также мило улыбаясь, Мария несла красную сумочку, стиснутую в подмышке, закинув её лямки на плечо. Мне издалека постоянно казалось, будто она напевает или, вернее сказать, намурлыкивает себе под нос какую-то мелодию. Но с такого расстояния я ничего не мог услышать, поэтому лишь терялся в догадках.

А вот и Макс дружелюбно поприветствовал её.

Ох уж этот Макс!!! Вы бы знали, как же я его ненавижу!!!

Не осуждайте меня. Да, я человек очень ревнивый, но сдержанный – я не собираюсь никак вредить Максу, но это не значит, что я к нему хорошо отношусь. У нас с ним, как-никак, конкуренция: если я каждое утро подхожу к окну, чтобы в очередной раз посмотреть на Марию, то он каждое утро выходит на террасу своего дома, чтобы с ней пообщаться.

И это, на мой взгляд, не очень здорово!

Чего только к ней пристал?! Неужели не видит, что совершенно ей безразличен?! Она общается с ним только из вежливости – он тратит своё и её время впустую!

О, смотрите, какой он павлин: показывает ей свои бицепсы. Идиот!

Как вы, наверное, уже поняли, я мастер по соблазнению девушек, правда, пока только в видеоиграх, но это неважно. Я прекрасно знаю, что женщин не завлечь мускулами, какими бы выточенными и крепкими они бы у вас ни были, тем более такую особенную и уникальную девушку, как Мария. Чувак только зря напрягается – она никогда даже не посмотрит на него. Бедняга, впустую тратит си…

Что?!

Она потрогала его бицуху!!!

Да как же так?!!!

Ну, Макс! Ну, я тебе…

А всё, она попрощалась с ним и ушла, торопится на работу – ложная тревога, всё хорошо. Всё-таки он ей неинтересен, но всё равно, нужно быть с этим соседом начеку.

Мой взгляд продолжил следовать за Марией, пока не увидел полицейскую машину, которая двигалась в направлении моего дома и остановилась прямо у моей калитки. Из автомобиля вышло двое полицейских и, открыв калитку, направились к моей входной двери.

Руки у меня задрожали так, что я едва не пролил те жалкие капли, оставшиеся в чашке. Всё-таки я поставил её на подоконник, едва справившись с дрожью в руках, и побежал к двери.

Она и так всегда была заперта на все замки, но в данный момент меня это не устраивало: я упёрся в тумбу, стоявшую под окном рядом с входом в дом, и передвинул её так, чтобы она полностью перегородила дверь. И да, я знаю, что входная дверь всегда открывается наружу, поэтому поставленная под неё тумба не имела практической пользы, но во мне взыграла паника, так что я не мог мыслить здраво. Сев на пол, я прислонился спиной к тумбе и начал выжидать окончание блокады.

– Николай Рехов?

Стук полицейского в дверь срезанировал с моим учащённым сердцебиением, и, вступая в интерференцию и синергию, усилил моё чувство тревожности.

– Да, это я. – Я сидел на полу, прижавшись к тумбе, и держался за голову, уперев локти на согнутые колени.

– Откройте нам дверь, пожалуйста.

Даже когда служители правопорядка стараются говорить вежливо, их тон всё равно воспринимался приказным и повелительным, наверное, это что-то из разряда психологического эффекта – наше подсознание, воспитанное общественными устоями, всегда воспринимает слова людей в погонах, исключительно как требование подчинения.

– Я не могу этого сделать. – Мне казалось, что они сейчас выбьют дверь или разобьют окно, чтобы прорваться ко мне в дом. От нарастающей пульсирующей боли в висках я с трудом слышал их голоса, но я точно понимал, чего от меня хотят.

– Всё дело в том, что мы поймали одного из преступников. Нам нужно, чтобы вы съездили с нами на опознание.

– Простите, но я не могу. Правда. Мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь.

– Да ладно вам. Это же ненадолго. Мы гарантируем вам полную анонимность и безопасность.

– Чего вы от него хотите?

Я был рад услышать голос Марии. Хотя бы через дверь. Кажется, она заметила, как ко мне приехала полиция и решила немного опоздать на работу, дабы помочь мне.

– Мы хотим, чтобы этот гражданин отправился с нами на опознание. Мы полагаем, что поймали одного из грабителей.

– Так давайте я с вами съезжу. Я тоже там была и тоже видела этих мужчин. Я смогу их опознать.

Присутствие Марии успокаивало меня, пусть я её и не видел. Однако паническая атака хоть и спала, но всё же так и не ушла до конца.

– Вы Мария Фаридова?

– Да, это я.

Я боялся выглянуть в окно, поэтому не знал, что конкретно там происходит – мне приходилось только по голосам догадываться, о творящемся на моей террасе действии.

– К вам мы тоже собирались заехать.

– Так может, меня одной и достаточно будет? Поверьте, он вам ни за что не откроет: у него посттравматический синдром – он никому дверь не открывает, никогда из дома не выходит и никого не пускает к себе.

– Странно, нам об этом, почему-то, не доложили.

– Он не был у психолога, поэтому у него нет медицинского освидетельствования, но поверьте мне, не надо быть специалистом, чтобы понять, что после всего пережитого он страдает агорафобией.

– А почему он не вызовет психолога?

– Да кто в нашу глушь поедет? А если кто-то и поедет сюда, то попросит за это очень большие деньги. На зарплату продавца мало что можно себе позволить.

– Ладно, отвезём только вас, но начальство всё равно будет заставлять нас привезти на опознание ещё и его. Так что, если в ближайшие дни он не обзаведётся справкой, то наш визит снова последует, и мы ничего не сможем сделать. У нас ведь тоже, знаете, служба.

Я услышал хлопки дверей, тихий гул мотора и шум резины трущейся об асфальт.

Они уехали.

Но легче мне не стало.

«Живи и всегда помни, падаль, что в этом мире есть такие люди как мы, которые просто позволяют жить ничтожествам вроде тебя!»

Опять всплыла эта фраза в моей голове.

Ну, почему?! Почему я не могу этого забыть? Ведь столько месяцев уже прошло, а воспоминания по-прежнему свежи, словно это всё случилось сегодня. Как же мне выкинуть это из головы?

«Живи и всегда помни».

Вот я и помню – каждый день вспоминаю. Голоса этих людей постоянно вспыхивают у меня в памяти. Как и сейчас.

– АААААААААААААААААААА!!! – Я заорал на весь дом, чтобы заглушить слова тех бандитов. Зажал уши, закрыл глаза.

Меня здесь нет. Меня больше нет в этом мире – я в другом месте. Не знаю, где я, но точно не здесь.

Меня больше нет.

Это не помогло: мозг не хотел бежать от реальности – он продолжал меня окунать в неё, продолжал напоминать мне о событиях, которые сделали меня таким. Я не мог бороться с этим страхом.

Паника нарастала.

Дом.

Точно! Дом!

Только дом моё единственное безопасное место – пока я в нём, со мной ничего плохого не случиться.

Надо сильнее забаррикадировать дверь.

Но руки тряслись. Страх не уходил. Спрятав голову между коленями, я обхватил их руками. Пытаясь хотя бы так унять своё дрожащее от ужаса тело, стараясь хоть при помощи этого остановить в тревоге мечущийся по углам черепной коробки мозг.

Я не могу так жить.

Но я не собираюсь умирать. Я просто хочу покоя.

Пусть все оставят меня. Пусть дадут жить так, как я хочу.

Не знаю, сколько времени я так просидел, борясь с паникой и стрессом, но я снова услышал звук подъезжающей к моему дому машины, когда солнце было ещё высоко над горизонтом.

Я услышал, как калитка отварилась: по одним только звукам моё воображение начертило такую отчётливую картину, что я буквально увидел своими глазами, как она открывается, как идут чьи-то ноги по моей дорожке из белой плитки.

И это нагнало ещё больше паники на моё совсем лишившееся мужества сердце. А когда оно готово было разорваться, то раздался очередной стук в дверь – уже второй за сегодня.

И ЧТО ЖЕ И ВСЕМ ОТ МЕНЯ НАДО?!!

Я же просто хочу покоя…

– Коленька, сыночка, открой маме дверь.

– Прости, мам, не могу. – Я даже не стал поворачиваться к двери, а так и продолжил сидеть на полу, лишь иногда поднимая голову, чтобы родители слышали мой голос хоть немного отчётливей.

Родители…

Самые близкие мне люди, но даже их я не мог пустить к себе. Даже голос родной матери не внушал мне доверия и не вызывал умиротворения. Я не мог открыть эту чёртову дверь даже перед ними.

– Почему, сыночек, ты нас больше не любишь? – Слёз я не видел, но они прекрасно слышались в голосе матери: воображение уже рисовало то, как она, стоя на моём крыльце, вытирает их белым платком с синими узорами птиц, который она всегда носила с собой в правом кармане то куртки, то джинс (всё зависело от погоды).

– Сын, хватит дурить. Мы с матерью проделали такой долгий путь не для того, чтобы разговаривать с дверью. Открой немедленно, прекрати страдать ерундой! – Отец, как и всегда, был строг. Но, несмотря на всю его суровость, я прекрасно знал, что он меня любит так же сильно, как и мать.

– Не дави на него, Ром. Ему и так тяжело. – Видимо, мать думала, будто я не услышу её шёпот, но я услышал всё, и мне стало только хуже (презрение к себе ещё сильнее выросло при осознании того, что я заставляю своих близких страдать).

– Я не дурю, па. Мне, правда, очень страшно. Я не могу открыть вам. – Я начал водить пальцем по полу, как я это всегда делал в детстве, когда родители меня отчитывали.

– Понимаю, в тебя стреляли, это очень страшно, но ведь жизнь на этом не заканчивается. Вон, в Петьку тоже стреляли и не один раз: он много чего в жизни повидал, однако живёт себе спокойно и не запирается от всех. – Отец никогда не умел подбирать подходящие слова и оказывать эмоциональную поддержку. Каждый раз, когда он пытался меня приободрить, я всегда понимал, что он хотел как лучше, но от его слов становилось лишь тяжелее. И этот раз не стал исключением.

– Не все в этом мире смелые люди, пап. Я бы и рад выйти, да обнять вас, но я даже до дверной ручки дотронуться боюсь, когда слышу, как кто-то проходит мимо моего дома, а вы, так и вовсе, на моём крыльце стоите.

– Ну, хотя бы в окно выгляни, сыночек. Дай нам на тебя посмотреть.

Действительно, чего это я тут запрятался. Выйти я, может, и не в состоянии, как и дверь открыть, но хотя бы выглянуть в окно-то я могу. Хотя бы для того, чтобы поговорить с родителями.

Я взял булки в руки и подошёл к окну рядом с входной дверью. Отодвинув в сторону тюль, я постучал в окно, давая близким знак, к какому окну им следует подойти (просто окна были с обеих сторон от крыльца – я подошёл к левому, со стороны родителей).

Услышав мой стук, мать едва ли ни бегом помчалась к окну; отец же шёл спокойно, хотя в его движениях я всё равно видел несвойственную ему суету. Спустившись на изрядно заросший газон, они встали напротив окна, и я неуклюже помахал им рукой, глупо улыбаясь и делая вид, будто я счастливый человек.

В их глазах я видел жалость, вот только если жалость матери была вызвана состраданием, то жалость отца вызывало презрение: ему было стыдно оттого, что он так и не смог вырастить настоящего мужчину – я видел это – такой взгляд в свой адрес я видел от него слишком часто, чтобы хоть с чем-то его спутать.

– Как ты, сынуля? Похудел, смотрю, сильно. Ты хоть ешь чего? У тебя деньги на еду есть? – Слёзы матери прекратились, но всхлипы остались.

Мне было неловко из-за этой ситуации, и я проклинал себя за то, что ничего не в состоянии с собой поделать. Но всё же я мог хотя бы словами утешить дорогих мне людей:

– Спасибо, мам! Я держусь. Деньги на еду у меня есть. А то, что худой, так это я всё ещё не до конца восстановился после операции. – Улыбка сияла на моём лице, но вот и слёзы, намереваясь вырваться, тоже придавали блеска моим глазам.

– Нам звонила Мария, сказала, что она была на опознании, и что полицейские поймали одного из грабителей. Она на все сто процентов уверена, что это один из тех типов, что напали на вас тогда. Он оказывал серьёзное сопротивление при задержании, открыл огонь, и полицейским пришлось пристрелить его. Ты слышишь, сын, он мёртв. Может, уже перестанешь бояться? Открой дверь. – Отец всё не оставлял надежды, будто мой недуг можно одолеть всего лишь несколькими словами.

– Если бы всё было так просто, па. Второй-то всё ещё на свободе. Да и в этом мире полно других людей подобных им – всех не переловишь. – Мне и самому было стыдно за такое своё поведение, но страх всегда был вещью непокорной.

– Но и не спрячешься. Чего ты добьёшься сидя здесь? Только того, что вся твоя жизнь пройдёт мимо, а? – Отец начинал давить на логику (это было очень мудрое решение с его стороны). И я начинал злиться на его слова (видимо потому, что они действовали).

– Мы думали, что тебе станет легче от этих новостей, сыночек. Думали, ты нас пустишь, вылезешь из своей скорлупки. – Мама говорила очень мило, и даже нежно. Я сквозь окно чувствовал её заботу, только лучше мне от этого не становилось.

– Боль так быстро не проходит, мам. Во всяком случае, не у меня. Прошло всего лишь пару месяцев с момента нападения: у меня ещё даже плечо не до конца зажило, не говоря уже про психологические травмы. Их-то лечить будет ещё тяжелее. – Я опустил взгляд. Больше я не мог смотреть родителям в глаза (мне совсем стало тяжело на них взирать).

– А что насчёт визита к психологу? – Родители сказали это дуэтом, едва не звуча в унисон.

– Сами видите, что я не могу к нему отправиться, а звать его сюда слишком дорого для меня. Да и как мне с ним разговаривать, через дверь?

– Да хоть как-нибудь, сыночек. А насчёт денег не переживай, мы поможем: возьмём кредит, если потребуется.

И вот тут я рассвирепел: стыд, отчаяние, жалость к себе и даже страх куда-то испарились – меня словно ужалило адреналином. Уверен, что я в тот момент раскраснелся от злости (я чувствовал, как горели мои щёки), а в глазах точно взбурлил кипящий огонь ярости.

– Вот только не надо лезть в долги из-за меня! – Руки тряслись от злости, но я всё же на полусогнутой правой руке выставил указательный палец, направляя его на родителей, будто этим можно было кому-то угрожать.

– Почему? – Отцу не понравился мой тон, и он начал вести агрессию в ответ (судя по всему, это была именно его идея по взятию ими кредита для моего лечения). – Тебе же ведь нужна помощь.

– Нужна, не спорю. – Проявление такой поддержки от родителей заставило меня прослезиться (как же, порой, приятно осознавать, что есть люди, которым ты небезразличен). – Но если вы поможете мне сейчас, то будете помогать мне всю жизнь. Не нужно этого делать. Я всё-таки уже давно взрослый и должен сам решать свои проблемы. Просто верьте в меня; я сам со всем разберусь. Говорят, время лечит. Быть может, оно вылечит и меня. Нужно набраться терпения. Я посмотрю, что можно сделать. Вдруг, удастся найти нормальные онлайн занятия, для преодоления агорафобии. А-то пока только одни инфоцыгане попадались.

– Дай-то Бог, солнышко. Дай-то Бог, чтобы у тебя всё наладилось. – Мама подошла и провела большим пальцем по стеклу: то ли она хотела меня погладить, то ли стереть слёзы с моих щёк – не знаю. Но она точно хотела ко мне прикоснуться, будто бы напрочь забыв про стекло.

– Всё наладится, ма. Всё наладится… А сейчас вы лучше отправляйтесь домой, хватит вам стоять на улице. Погода уже не летняя, простынете ещё. И не переживайте за меня. Я держусь пока и непременно со всем справлюсь.

– Давай, сын, удачи. – Отец кивнул и, развернувшись, пошёл к машине. Мать же ещё несколько секунд постояла, помахивая мне – я махал в ответ.

У окна я стоял до тех пор, пока они не уехали, а потом ещё немножечко.

Возможно, я бы стоял там гораздо дольше, однако голод отправил меня на кухню, где я долго не мог решить, что же мне приготовить. Почему-то настроение было настолько убито и раздербанено в хлам, что я не мог сосредоточиться абсолютно ни на чём (даже на еде). И когда я уже смирился с тем, что мне просто нужно закинуть в себя бутерброд с колбасой, от вкуса которой меня воротит, – нет, я не мазохист: меня воротит от любой колбасы, но иногда она в доме катастрофически необходима, поэтому я всегда её покупаю, специально для тех случаев, когда важнее быстро утолить голод, чем получить приятный вкус – тогда в дверь постучали.

Ну, почему меня сегодня упорно не хотят оставлять в покое?!

Кухня у меня никак не отделена от прихожей: открываете дверь, поворачиваете направо и вуаля – вы почти целиком видите мою кухню. Именно поэтому я ещё у кухонного стола заметил через окно, что на крыльце стоит Мария с большим белым пакетом в руках, нагруженным, подобно ранцу туриста, отправляющегося в недельный поход.

Удивительно, я и не заметил, что уже наступил вечер. Хотя по вечерам всё ещё было светло, так что проморгать это событие было не так уж и сложно.

Я отодвинул тумбу обратно на её исконное место и открыл дверь – Марию я мог пустить в дом.

Как только она перешагнула порог, то я сразу же забрал у неё этот тяжёлый белый целлофановый пакет и благодарно кивнул ей.

– Привет! – Она очаровательно улыбнулась, соблазнительно сверкая глазками.

Порой мне было сложно понять, кокетничает она или просто говорит вежливо. Чаще всего, мне казалось, что со мной она именно что кокетничает, но возможно, я просто выдаю желаемое за действительное.

– Привет! Рад тебя видеть! Идём на кухню. – Мне никогда не удавалось сдержать улыбки, когда она находилась рядом. Даже когда мне становилось совсем плохо, общаясь с ней, я всё равно улыбался. Возможно, в её компании я походил на идиота, но я точно выглядел счастливым идиотом.

Поставив пакет с продуктами на стол, я отодвинул для Марии стул – для неё я всегда старался быть джентльменом – и улыбнулся ещё шире. Едва она присела, как я принялся разбирать содержимое пакета: первым делом, я отыскал там чек и достал телефон. Технологический прогресс – весьма удобная штука: всего два движения пальцем, и я перевёл всю необходимую сумму со своей банковской карты на карту Марии.

Её телефон тихо загудел – она всегда держала его в беззвучном режиме – достав его из кармана джинс, она небрежно взглянула на экран:

– Деньги пришли.

Иногда, мне казалось, что она как-то недовольно говорит о получении от меня средств за покупку мне продуктов. Возможно, всё дело в том, что я перевожу ровно ту сумму, которую она потратила – быть может, мне стоит переводить ей чуть больше денег, в качестве компенсации за беспокойство. Однако я знал её уже давно, и она ни разу не показывала себя фигурой меркантильной, поэтому я и боялся перевести ей несколько большую сумму, вдруг она всё-таки обидится. Тут нужно было проявить осторожность, и как минимум, поговорить с ней об этом.

– Это хорошо. – Взяв пакет со стола, я подошёл с ним к холодильнику и, широко распахнув его дверцу, стал выкладывать туда продукты. – Как прошёл твой день?