Познай себя, юная ведьма!
Глава 1
Крики петухов оповестили о наступлении утра. Им вторили голоса, разлетевшиеся по коридорам монастыря:
– Утро пришло – Всевышнего свет принесло. Встаём, встаём, день делами займём. Противник не спит – несчастьем грозит!
Сестры-смотрительницы – четыре, по числу крыльев здания, построенного ещё в эпоху до прихода на эти земли Восточной Империи, – едва-едва успевали с надзором за своевольными монахинями.
Агнета уловила шум за дверью, села и потянулась на деревянной скамье, которая служила ей кроватью. Тело ныло от короткого ночного сна, продрогло в сырости монастырских стен. «Подушка», а точнее простая торба, набитая сеном, оказалась продавлена прямо посередине и чуть взмокла.
В келью юная монахиня вернулась под утро и больше рыдала, чем всерьёз спала. Слишком крепко засело в памяти чувство обиды от несправедливого наказания, которое на неё наложила мать-настоятельница Теодора. А пуще того беспокоило наказание предстоящее.
В тесный мирок монастыря девушка попала ещё во младенчестве. Любой проступок здесь мог вызвать начальственный гнев. Жилось попроще лишь послушницам в возрасте и тем, кого Всевышний обделил вниманием при творении тела.
Старшими считались попавшие сюда ещё до вступления на пост нынешней матери-настоятельницы. Они пользовались законными привилегиями возраста. Порой их освобождали от утренних служб, щадили на хозяйственном дворе, не заставляли стирать бесконечные тюки вещей. Да и на кухню старшие заглядывали в основном поесть, а не готовить или таскать горшки. И, в конце концов, разве не старшим гонять молодых, заставляя выполнять мелкие поручения?
Средние по возрасту ещё не имели подлинных прав, но власть настоятельницы уже распространялась на них не абсолютно. Их обязывали участвовать в службах, а руки использовать в хозяйстве, на кухне и при стирке. Однако «средние» могли выбирать, какие виды послушания сегодня будут за ними.
Устав монастырской службы вроде бы всех равнял. Монахиням предписывалось выполнять поручения матери-настоятельницы. Они так и поступали. Однако не всегда всё делали самостоятельно. Зачем делать самим, если есть кто-то помладше? Разве Всевышний не приспособил их к истовой вере в счастье, дабы находились в послушании у старших?
Неудивительно поэтому, что младшие несли основные тяготы монастырской жизни. Именно их отправляли на особо тяжкие работы. И уж конечно никто из них не смел заявить, что это, де, хочу и буду, а вот то – никогда. Делали всё, что им велели.
И хорошо ещё, если младшие послушницы отличались видимыми проявлениями уродства. Это считалось преимуществом – в глазах старших, понятное дело. Таких жалели, гладили по голове, искали объяснение немыслимой несправедливости. И однако же нагружали работой, чтобы помыслы оставались чисты, а тела безгрешны. Мудро!
Худшая доля выпадала послушницам, которые не только не вошли в возраст зрелости или старости, но отличались к тому же внешней красотой или хотя бы привлекательностью. Как таких жалеть? Противник свил гнездо в их сердце при рождении. А Всевышний подал их примером для сокрушения гордыни и похоти, как же иначе.
Юные красавицы не просто исполняли послушания. Им вообще следовало просить распоряжений у старших, чтобы не навлечь гнев Всевышнего. Проявлялся тот гнев всегда одинаково: через окрики опытных монахинь. А рождался много из чего: не так прошла, не так ответила, не то сделала, не туда посмотрела.
Мало ли почему юная красотка вызывает священное негодование? Известно же, что Прародитель пал через грех Прародительницы. Когда-то Всевышний наделил всех счастьем и лёгкостью бытия. Однако Прародительница послушала советов Противника и отказалась однажды предстать пред Ликом Всевышнего. Посчитала тогда, что не указ ей Создатель и мог бы подождать.
Гнев Создателя погубил Первую Пару. Через гордыню Прародительницы пал её супруг. Теперь люди страдают, стараются искупить прегрешения. Они молятся в храмах, носят пожертвования. А счастье не возвращается, но становится даже меньше, как видят буквально все.
Одни только мистики точно знали причины продолжавшегося падения. Никто из них не сомневался, что виновата во всём красота женских тел, которые обманно принимают за счастье. Ложь Противника!
Красота женских тел сбивает истинных мудрецов с пути праведного. Скажите, ну кто обязал красоток ходить, выставив прелести напоказ? Неужто нельзя не две, а три юбки надевать? И шали носить не на плечах, а прямо на голове, или лучше сразу на лице!
Мистики не сомневались – это женский пол виноват в постоянных страданиях лучших из мужчин. Они срывались с горних высот помыслов в низменные пропасти греха. Сами же мужчины, впадая в прелести и развязывая из-за женщин войны, никак тут не виноваты. Во всём, во всём виделся след Противника и Прародительницы.
По слухам, в недалёких землях за границей Империи жёны вообще отбились от рук. Восстали и сами правят. Ужас! Мужчины же, кто к плотскому греху поспособнее, у них на правах содержанов. Остальные оскоплены, ибо зачем таким плодиться?
В общем, страсти рассказывают о землях, подвластных Повелительницам. Мужчины там стенают, ждут освободителя. Да кто же рискнёт прийти на подмогу? Бывает, северные дикари нападают, но они ищут себе спутниц среди воинственной части Правительниц. Ищут и иногда находят. Но чаще сами в плен попадают, а там уже…
Вот они каковы – порядки и верования в этом грешном мире. Есть земли правильные, где мужчины властвуют. Имеются неправильные, там женщины правят. И везде людям не хватает счастья или банальной удачи.
Агнете тоже не повезло. Уже в детстве, а потом в юности, едва только зацветала, всем стало понятно: она не просто красавица, а прелестница. Тонкие черты лица, прямой острый нос без избыточной длины, гибкое тело и тёмно-каштановые волосы – всё выдавало мужскую погибель в облике сироты. Как не считать её греховной от рождения?
Ничего не спасало от наложенного в детстве клейма, ни рвение в молитвах, ни прилежание в делах по хозяйству или исполнении поручений настоятельницы. Так и жила Агнета, обязанная всем вокруг, ибо слишком хороша.
Вчерашний день исключением не стал. Теодора призвала Агнету к себе и сказала:
– Прослышала, жалуются на тебя сёстры.
Агнета удивлённо посмотрела на неё и поинтересовалась:
– Чем же провинилась я, матушка?
Теодора пояснила:
– Дерзишь, поручения выполняешь не сразу. Выполнив же одно, немедленно к старшим не бежишь за новым. Чем твоя голова забита?
– Не ведаю, матушка, – ответила Агнета. – Вины за собой не вижу. Всё исполняю, как требуется, ночей не сплю, солнца не знаю…
Теодора воскликнула:
– Что слышу? Помнишь ещё названия времени суток? В твои годы я не разбиралась в этаких тонкостях. Только труд и молитва, молитва и труд. Лишь полы надраенные перед глазами и слова священные в голове. А ты что? Верно судят о тебе!
– Прости, матушка, грешница я… – начала Агнета.
Теодора оборвала её со словами:
– Встань с колен, ишь, изогнулась спиной да зад отставила! И вправду грешница. Иди, спи сегодня час перед рассветом, до того в молитве время проведи, а утром приходи, придумаю ещё наказание.
Утро настало. Агнета подняла заплаканное лицо, надела рясу на голое тело – нательную рубаху камизу у неё забрали, чтоб не особо чувствовала себя «как дома» – и пошла из кельи. Настала пора получить наказание от настоятельницы.
Надо бы успеть до заутрени. Не дай Всевышний, попадётся кто на пути, так не миновать поручений. Исполнить их Агнета будет обязана, а уж потом получит всё остальное. Ох, а может, обойдётся?
Глава 2
В коридоре царил полумрак. Солнце не успело проникнуть через высокие узкие окна, зиявшие в стенах монастыря. Толстое оконное стекло вообще много света не пропускало. Теперь же, пока светило толком не взошло, по стенам бродили смутные тени.
Вдруг от кельи, расположенной через одну от пристанища Агнеты, прозвучал окрик:
– Эй, ты, как там тебя, поди-ка сюда.
Сестра Патриция! «О, Всевышний, – подумала Агнета. – Тебя мне сейчас только и не хватало». Патриция заведовала лаваторием, общим умывальником этого крыла. Им пользовались перед походом на трапезу.
В прочих монастырях лаватории стояли во дворах. В местном каждая сторона четырехугольного здания имела отдельный умывальник в промежутке между входами в кельи, прямо напротив окон на противоположной стене. Во дворе располагались хозяйственные постройки. Путь к ним открывал сквозной проход в одной из стен монастыря. Так монастырское хозяйство избегало праздных взглядов обывателей.
Монастырь представлял собой огромный квадрат. Общая трапезная располагалась в одном из его углов. Келья матери-настоятельницы Теодоры стояла в углу по диагонали от «трапезного». В двух прочих находились монастырская церковь и склад.
Расположение помещений наводило на мысль, что они примерно равны между собой. И келья Теодоры, в которой она должна умерщвлять плоть, оказывалась столь же вместительна, как места для сбора нескольких десятков монахинь.
Однако ни у кого язык не поворачивался задать вопрос, зачем Теодоре большая келья. Есть же неписанные каноны, о чём можно говорить, а о чём лучше помалкивать. Действительно, бездумно интересуясь всеми обстоятельствами монастырской жизни, можно родить много лишних вопросов.
Например, нельзя же всерьёз интересоваться, отчего это настоятель монастырской церкви отец Арминий иногда в молитвенном рвении задерживался на всю ночь у Теодоры. И деньги за вино, доставляемое с Юга, никто не считал. А ключница частенько приходила просить благословение на их выделение торговцу. В общем, имелись моменты, сам интерес к которым считался богомерзким.
Всё это мелькнуло и угасло в душе Агнеты. Она склонила голову, покрытую платком, и подошла к сестре Патриции.
– Здравствуй, сестра, – проговорила Агнета. – Что тебе угодно?
Сестра Патриция имела в монастыре положение едва ли не самой опытной. Она ценила своё время, хотя не очень понимала, зачем также поступать с остальными, особенно молодыми монахинями. Здороваться с Агнетой Патриция посчитала излишним и просто проговорила:
– Пойдём, ткну тебя носом в то, что мне надо.
Чуя неладное, Агнета последовала за пожилой монахиней к чаше лаватория. Тут Патриция схватила Агнету за шею и с неожиданной для маленькой сухой руки силой наклонила голову монахини вниз. Прозвучали слова:
– Вот, смотри, разве так угодно Всевышнему, чтобы сёстры омывали руки перед трапезой?
В глаза Агнете попал обильный известковый налёт, возникший в чаше лаватория от протекания в нём воды. Патриция продолжала:
– Скоро сёстры пойдут со службы на утреннюю трапезу, как, скажи, они омоются здесь?
Агнета возразила:
– Но ведь мне тоже надо быть на службе, когда же успею?
Патриция бросила ей свысока:
– Ты постоянно виновата в глазах матери-настоятельницы, разве нет?
– Да, к сожалению, – признала Агнета.
– Одним грехом больше, одним меньше, – заметила Патриция. – Какая тебе разница? Всё равно накажут.
Агнета начала отвечать:
– Увы, за тем и шла сейчас…
Патриция её оборвала:
– Вот! Пропустишь заутреню, ещё немного пострадаешь. Кому от того плохо станет? Никому! А мне помощь! Или ты не согласна?
– Но как же? – воскликнула Агнета. – Мать-настоятельница ждёт меня прямо сейчас. Если не приду, она обязательно спросит, где я находилась.
Патриция посоветовала:
– Соври что-нибудь, ты же вечно врёшь, негодница.
Агнета насупилась и парировала:
– Никак нельзя. Придётся сказать, что выполняла твоё поручение.
Пришло время нахмуриться Патриции. Она уточнила:
– И мы будем беспокоить матушку пустяками о делах лаватория?
– Никак не хотелось бы. Но придётся, – сказала Агнета.
Патриция в ответ только махнула рукой со словами:
– Она здесь редко бывает, трапезничает у себя, а в храм ходит по другому коридору. Лаватории с той стороны не моя головная боль. Но здесь…
– Здесь может появиться ненужный интерес, – подхватила Агнета. – Ведь ты следишь за…
– Сама знаю, за чем я слежу! – отрезала Патриция.
Агнета спросила:
– Как же поступим?
На это Патриция сухо заметила:
– Молчи, я думаю.
– Думай скорее, сестра, – попросила Агнета. – Мать-настоятельница ждёт меня. Не хочешь же ты её разозлить.
– Почему я-то? Ты же не придёшь, – заявила Патриция.
Агнета кивнула головой со словами:
– Но по твоей вине.
– Какая ещё вина? – воскликнула Патриция. – Богоугодное дело – это вина?
Агнета пояснила:
– Не уверена, что мать-настоятельница также к тому отнесётся.
– Есть ли уже у тебя поручения на дневные часы? – спросила Патриция.
Агнета развела руками и ответила:
– Иду за наказанием, ты же помнишь. Неизвестно, что потребует от меня матушка. Вполне возможно, что днем буду занята. Теперь сказать об этом невозможно.
Патриция сморщила лицо и проговорила:
– Вот сразу видна твоя богомерзкая сущность. Выкручиваешься почище слуг Противника. А уж с ними-то, казалось бы, никто не сравнится.
– Ничуть не пытаюсь выкрутиться. Просто матушка… – начала возражать Агнета.
– Слышала, ждёт тебя, – оборвала Патриция. – Видимо, желает расцеловать в разные места, раз так к ней рвёшься.
Агнета опустила голову со словами:
– Я всего лишь простая послушница, мне ли рассчитывать?
Патриция встрепенулась:
– На что ты намекаешь?
– Сама сказала о поцелуях, – пояснила Агнета.
– Что ты несёшь? Я же в другом смысле, – заявила Патриция.
Агнета смиренно поинтересовалась:
– Значит, не говорить матушке, что мечтаешь о её поцелуях?
– Взбесилась ты, что ли? – воскликнула Патриция. – Ничего такого я не говорила.
– Да как же? – сказала Агнета. – Вот только что: матушка ждёт меня, дабы расцеловать.
Патриция махнула рукой и приказала:
– Пошла прочь, демонское отродье! И чтоб никому ничего…
– Лаваторий не чищу? – уточнила Агнета.
– Уходи по добру по здорову, пока не сделала чего ужасного с тобой, – сказала Патриция и отвернулась.
Агнета склонила голову, пряча улыбку, и проговорила:
– Доброго тебе дня, сестра.
– Изыди! – бросила Патриция, не оборачиваясь.
Агнета развернулась и быстро пошла по коридору. Теперь желательно, чтобы ни у кого другого не возникло мыслей привлечь её к чему бы то ни было. Второй раз может не повезти.
Настроение улучшилось, но назвать его хорошим всё же не поворачивался язык. Теодора слыла человеком переменчивым. Предугадать её поступки мало кто мог. Поэтому оставалось только догадываться, что ждёт впереди.
Вдруг всё обойдётся и вчерашний гнев сменится сегодня на милость? Так случалось, но непонятно, что в том помогало. Однако иной раз Агнета прямо физически ощущала поток силы, идущий от неё. Люди становились податливы и на многое соглашались.
Знать бы, откуда появляется сила и куда уходит. Пока что даже подступов к загадке не видать, не говоря уже о настоящей отгадке.
Глава 3
Коридор бежал мимо келий, в которых во всю закипала жизнь. Ведь раннее время вовсе не значило бездействие послушниц. Они активно готовились к предстоящим делам – заутреня виделась лишь первым из них.
Хотя надо признать, что принятый уклад не всегда отвечал чаяниям местных жительниц. Агнета помнила, как монахини сказывались больными или пытались придумать другую причину, по которой именно сегодня не могут появиться на утренней службе. А иные вообще игнорировали требования внутреннего устава, получив то или иное преимущество. Наивные!
«Больные» рисковали попасться на глаза матери-настоятельницы. И ведь то не единственная опасность, подстерегавшая прогульщиц. В конце концов, их могли застать абсолютно здоровыми смотрительницы крыльев. Тогда становилось сложновато объяснить причины пребывания в неположенном месте.
Потребность в еде всё равно выманивала в трапезную. Там тоже следовало показать болезненность, иначе обман вскрывался сам собой. Не все обладали достаточными талантами, чтобы показать нужное состояние.
Кроме того, молодым вообще не очень верили. Какие ещё болезни в молодости? Тут и регулярно приключавшиеся естественные женские неприятности вызывали не сочувствие, а обвинение в нечистоте. Но уже что-то!
В эти времена послушницам не следовало показываться в церкви, а вот в трапезную они заходили, правда, сразу отправляясь на тяжёлые работы. Болезненное состояние, которое и не болезнь вовсе, а проявление греховной природы, – не причина отлынивать от труда.
Так что временные трудности, с которыми сталкивались молодые послушницы, могли избавить от ранней службы. Но реально избежать тягот монастырской жизни они не помогали. Тяготы только возрастали.
Помогало время. С возрастом болезни оказывались весомым поводом «выпасть» из круга установленных дел. Чем старше становилась монахиня, тем более убедительным казалось «выпадение». Опытной сестре полностью допустимо слегка занемочь утром, а потом чувствовать себя получше к обеду. И тогда в трапезной вопросов не возникало.
А что? Пришла сестра имярек подкрепить пошатнувшиеся силы, знать, провела ночные бдения, подорвала здоровье в служении Всевышнему. Возраст солидный, не рассчитала, пала жертвой утренней слабости. Теперь героически борется с этой слабостью. Лишняя возможность наставить молодых на подвиги, как же иначе.
Агнета улыбнулась пришедшей мысли: «Ну-ну, молодые же не знают, как бдеть ночами. Только предаются "грязному разврату" да отлынивают. Конечно, им требуется наставление». А что есть лучшее наставление? Правильно, работа на кухне или отправка на монастырские поля. Дух укрепляется, вера растёт.
В общем, понятно, отчего на заутрене появляются в основном самые молодые послушницы. И тут же Агнета одёрнула себя: «А что насчёт исключений?»
Она припомнила послушниц с «преимуществами». Те узнавали некую маленькую тайну старших сестёр и пользовались знанием на своё усмотрение.
Представить только, некоторые «бдящие» по ночам, на самом деле… Однако, вздор! То всё наветы, а мелкие проступки молодым «многознающим» прощались по доброте душевной и в целях общего поднятия морального духа.
И сама Агнета, наверное, могла бы кое что порассказать. Но сейчас утро, а зачем ночные тайны раскрывать утром? Сироте важно быть внимательной с выбором что и когда говорить.
Правда, почти никогда не случалось, чтобы Агнета всерьёз оказывалась в числе «монахинь с преимуществом». Её не любили и сторонились. Причём нелюбовь шла от всех: пожилых, средних, молодых. И чего это она не пробуждала симпатий?
Сегодняшнее «путешествие» всеобщей нелюбимицы началась удачно. Но дальше идти следовало с осторожностью, особенно не попадая на глаза смотрительнице крыла или другой важной персоне. Вообще лучше бы стать мышкой и прошмыгнуть к матери-настоятельнице через ход под полом или дырочку в стене.
В голове мелькнуло: «Вот бы обрести способность обращаться в мелких животных!» Она слышала, что в далёких землях волшебницы обладают таким даром. Правда, Агнете оставалось не очень ясно, куда бы делся размер тела, даже стань она мышью и впрямь. Зверёк же с неё размером вряд ли смог бы незаметно прокрасться.
«В любом случае не умею обращаться ни в кого, кроме себя», – подумала Агнета и вздохнула. Придётся положиться на другие умения, вроде проявившегося при встрече с сестрой Патрицией. Да, не во всех случаях спасет. Но хотя бы в это утро…
И тут словно ниоткуда раздался голос и прервал цепочку мыслей.
– Смотрю на тебя и вижу – греховодница!
Агнета вздрогнула и увидела сестру Элизу, выглядывавшую из двери кельи в коридор. «Ну вот, – подумала девушка, – везение моё, кажется, кончилось. Чего бы ей не отлучиться, скажем, в туалет? Он во дворе, вот и отвлеклась бы от слежки за благочестием сестёр».
– Здравствуй, сестра Элиза, – проговорила Агнета.
Она попыталась бросить приветствие на ходу и проскользнуть дальше по коридору. Проворная Элиза схватила молодую послушницу за рукав рясы и притянула к себе.
Попытка быстро освободиться к успеху не привела. Пришлось остановиться, потупить взор и подойти к сестре, желавшей пообщаться. При отсутствии иного выхода приходилось подчиниться.
Элиза спросила:
– Отчего не предаёшься святой молитве, а бродишь по коридорам?
В голосе звучали нотки строгости. Агнета невольно вздрогнула, не найдя, что сходу сказать.
– Молчишь? – заметила Элиза. – Видать, поймала тебя на деле греховном, вот и ответить не в состоянии!
– Что ты, что ты, сестра, – проговорила Агнета. – Меня вызвала мать-настоятельница, спешу к ней…
Лицо Элизы перекосила гримаса. Собеседницу не порадовало возникшее подобие улыбки на её лице, как и прозвучавшие далее слова:
– Думаешь, поверю тебе хоть чуть-чуть? Вижу грязные помыслы насквозь! Не родилась ещё потаскуха, которая обвела бы меня вокруг пальца.
– Ты очень проницательна, сестра, – признала Агнета.
Элиза ухмыльнулась и проговорила:
– Вижу, попала в яблочко!
Агнета отпрянула и проговорила:
– Один Всевышний ведает, как ты мудра.
– Не заговаривай зубы, противное отродье, – бросила Элиза. – Знаю, чем ночами занимаешься, знаю. Но и рецепт имею верный, как грех в тебе поубавить.
Агнета настороженно посматривала на Элизу, ожидая, что она скажет дальше. И та не сказала – прошипела:
– Пойдём-ка помолимся вместе, сестра.
А затем схватила Агнету за рукав и затянула в келью.
Глава 4
Полумрак охватил Агнету, проник в душу отголосками грядущих невзгод. Только наивная дурочка могла бы принять за чистую монету желание Элизы «вместе помолиться». Уж точно не одни благочестивые помыслы толкнули её схватить Агнету за рукав.
В чём другом упрекнули бы Агнету, но только не в невежестве по поводу «застенной» жизни монастыря. Девушку с ней связывала не просто вереница осознанных воспоминаний, а и вообще всё существование до сего момента включительно.
Немногочисленные дни, проведённые на руках родной матери, не оставили и не могли оставить сколько-нибудь заметного следа в памяти. Да, смутные тени бродили в душе, иной раз пугая своим реализмом. Но не могла же Агнета по-настоящему помнить первые дни своей жизни.
Или могла? Способности юной монахини тогда серьёзно бы отличались от обычных человеческих умений. Но в глубину собственного существа Агнета не заглядывала, а возможно, и боялась заглядывать. И оставалось пугающей тайной всё, что она там имела шанс застать.
А вокруг многие постоянно твердили ей о порочности, исконной греховности и неразрывной связи с Противником. Слова повторяли так часто, что сама Агнета иной раз начинала в них верить. Вера влекла страх, боль и чувство вины, как и предписывали каноны церкви этого мира.
Другого же мира или хотя бы иной его части Агнета до сих пор не ведала. Приходилось доверять тому, что имелось вокруг, к чему привыкла за короткую жизнь. Но не всегда принуждение совпадало с желанием верить. Крепла тяга вырваться, убежать. Однако слова именовавших себя мудрыми старших сестёр и матери-настоятельницы удерживали от необдуманного шага.
На исповеди Агнета порой порывалась признаться настоятелю храма в душевном томлении. И описать ощущения своей инаковости по сравнению с остальными насельницами монастыря. Но язык немел по воле благоразумия и страха грядущего непонимания. Да и последующее за ним наказание не стоило сбрасывать со счетов.
Ничего не слышал исповедник, чего бы нельзя сказать вслух. Неосторожное признание затихало в груди. Можно же всегда списать его на «противные наущения». Так, собственно, Агнета и поступала. А когда оставалась наедине, то осторожно приоткрывала дверцу в пугающую часть души, заглядывала туда и в страхе словно бы отшатывалась.
Бродившие в душевной глубине тени чёткого вида не имели. Но пугали даже не этим. Страх рождался от неизвестности, притягательной и отталкивающей одновременно. Бурлившая бездна звала, шептала. Однако Агнета не понимала её, во всяком случае, сейчас. А будущее зависело от воли окружавших людей. И порой проступало в искажённом уродливом лице таких, как сестра Элиза.
– На колени, греховодница! – приказала старая монахиня.
Она вывела Агнету на середину кельи, не доходя чуть-чуть до скамьи, на которой спала по ночам. Толчок в спину вызвал падение юной монахини на колени прямо на грязный пол. Агнета сложила руки на груди и замерла в ожидании грядущих испытаний.
Келью огласил громкий шёпот Элизы:
– Взгляни на себя, грешница. Посмотри, какое гнездо свило зло в твоей душе.
После этого она сорвала платок с головы Агнеты. Затем взялась за края ворота, расширила их и сдернула одеяние до сложенных в области сердца рук. Обнажилась часть спины и верх острых молодых грудок.
Предпринятых усилий показалось достаточно. Элиза вышла из-за спины Агнеты, присела сбоку от неё и проговорила:
– Как ты мерзка! Смотри, кожа покрылась пупырышками, соски напряглись и набухли, грудь приподнялась. Как вообще можешь себя так вести?
В келье стоял холод, поэтому многое из описанного Элизой возникло под давлением обстоятельств. Кроме того, напуганная Агнета против воли и вправду немного возбудилась, сама того не желая.
Элиза вдохнула, опёрлась рукой о пол, поднялась и отошла к спальной скамье со словами:
– Молись, молись о спасении собственной души!
Её голос звучал хрипло и возбуждённо. Она села на скамью, повернулась лицом к Агнете. Потом слегка подтянула рясу вверх и одновременно развела ноги. Наполненные странным чувством глаза едва виднелись в полутьме, алый румянец залил щёки и перекинулся на шею.
– Опусти голову, грешница! – приказала Элиза.
Агнета послушалась. Ладони рук лежали на ногах, согнутыми пальцами натягивая ткань одеяния на коленях. Из груди вырывалось прерывистое дыхание, смешанное с едва заметными всхлипываниями.
– Давай-давай, повторяй за мной, – велела Элиза. – Велик и ужасен гнев Всевышнего, страшно мне поднять глаза на него…
При этом она перебежала руками, чуть шевеля большими пальцами, от коленей к промежности. Агнета едва слышно всхлипывала и повторяла слова принятой в их мире молитвы.
Элиза настаивала:
– Говори, говори… Слаб я и грешен, не дойти мне ногами слабыми до конца пути. Нуждаюсь в поддержке и понимании, в наставлении и попечении…
Одновременно она продолжала шевелить большими пальцами, сдавливала с двух сторон сквозь ткань область чуть ниже живота. Остальные пальцы она растопырила и сжимала раздвинутые ноги, надавливая на них сверху и сбоку. Действия и слова периодически прерывались вырывавшимися хриплыми стонами.
Голова монахини запрокинулась. Ноги раздвинулись ещё сильнее. Пальцы рук двигались с возрастающей скоростью. Пальцы ног, скрытые тапочками, Элиза поджала. А сама требовала:
– Говори, говори, грешница! Падёт гнев Всевышнего, коль решусь я отринуть руку протянутую. Выкатятся глаза из орбит, выпадут зубы, облетят волосы…
Агнета старалась повторять услышанное. Однако Элиза уже почти не обращала на неё внимание, всё более впадая в священный экстаз. Руки поменяли расположение: одну она положила на обвисшую грудь, вторую запустила под рясу. И продолжала шипеть:
– Говори, говори, гово, гово, гов…
Слова вылетали уже бессвязно. Они перемежались вскриками и стонами. Ноги всё более сгибались в коленях, поднимались выше и расходились в стороны. Руки активнее ласкали тело.
Вдруг дрожь побежала по внутренней поверхности бёдер, охватила остальное тело и заставила выгнуться в пароксизме удовольствия. Элиза откинулась на скамье назад и стала биться в припадке охватившего блаженства.
Глаза закрылись, верхняя губа приподнялась, обнажив гнилые неровные зубы. Кожа на скулах натянулась. Родившийся сдавленный крик перешёл в протяжный стон и оборвался. Элиза без сил упала на бок и свернулась калачиком.
Агнета вскочила с места, натянула рясу, подобрала платок и подошла к хозяйке кельи. Та лежала на боку с закрытыми глазами и прерывисто дышала.
– С тобой всё в порядке, сестра? – спросила Агнета.
Она склонилась над Элизой, положила ладонь на плечо и постаралась заглянуть в лицо. Какое-то время ответа не следовало. Потом Элиза приоткрыла один глаз, повернула голову и посмотрела на Агнету. Раздался сбивчивый шёпот:
– Вот каких трудов мне стоит бороться с грехом в тебе. Пошла прочь, негодница, хочу перевести дух.
Агнета повязала волосы платком и быстро выскользнула из кельи.
Глава 5
Агнета попала в коридор, позволила двери закрыться, а сама отошла чуть в сторону. Прислонилась спиной к прохладной стене, коснувшись прижатыми к телу, согнутыми в локтях руками. Сами локти отвела назад, развернула лопатки и приподняла голову вверх.
Спина оказалась максимально расправлена и затронула стену буквально каждой частичкой. Только в области поясницы оставался небольшой зазор. Агнета любила стоять так и размышлять.
Надо ли говорить, что мысли девушки сейчас чудесным образом миновали особенности молитвы, которые только что проскользнули в действиях Элизы? Они тоже вызывали известный интерес, но не их сейчас стоило прочувствовать.
В момент экстаза, свидетельницей которого стала Агнета, прелюбопытные ощущения родились у неё самой. Они не вполне походили на то возбуждение, которое испытала Элиза, хотя и виделись родственными.
Агнета ранее не задумывалась о природе таинственных сил, которые скрывало её тело. Она просто прибегала к их услужливой помощи, когда могла ухватить, что называется, удачу за хвост. Однако, спроси кто у неё, что это такое, Агнета вряд ли бы смогла внятно описать.
Именно нехватка слов, которыми следовало выражать бурлившие в глубине души чувства и переживания, затрудняла контроль над собственными же возможностями Агнеты. Сейчас новые слова у неё не появились. Увы, так сказать она не могла. Требовался особый наставник или наставница, которые провели бы девушку сквозь туманные лабиринты болот незнания.
Наставников на горизонте не предвиделось. Истовая вера во Всевышнего тут не помогала, ибо заселяла душу совсем иными словами и смыслами. Они не помогали понять себя и контролировать проявления природы, да и не рассчитывались на то.
Вера помогала служить Всевышнему прямо и непосредственно. Люди читали священные книги, участвовали в церковных службах и порой буквально «улетали» душой из тела. А потом заявляли, что удалось предстать пред ликом Всевышнего. За всю историю таких счастливчиков насчитывались единицы. Все их имена так или иначе попадали в книги.
Высшее счастье сопутствовало всякому, кто смог найти путь к Всевышнему. Но требовалась неимоверная сила веры. Основная масса истово верующих лишь надеялась достичь цели, понять высшие указания и начать службу Всевышнему. Тем, кому не повезло, оставалось служить счастливчикам или их посланцам.
Переживания, которые проснулись в Агнете в келье сестры Элизы, не вмещались в слова, нужные для «отлёта» к Всевышнему. Там путь вёл от природы. Здесь, напротив, чувствовалась связь с ней. В этих «от» и «с» разница виделась небольшой, но именно она возводила чуть ли не стену между истовой верой и смутным ощущением, посетившим Агнету.
Точнее сказать она не могла, не умела. Сейчас ей был доступен лишь язык образов. Найдись тот, кто спросил бы, что она «видела» в момент пережитого Элизой экстаза, хотя слово «видеть» и не вполне подходило, юная монахиня отчасти, наверное, смогла бы ответить. Так что же произошло?
Агнета не ведала, кому задать вопрос или кто бы спросил её саму. Однако хотелось понять и разобраться, что с ней творится. И она решила сыграть в игру сама с собой – расспросить себя же.
Так одна душа словно бы делилась на две. Можно даже имена им дать. Ту «душу», что задаёт вопросы, пусть «зовут» Варумка. А ту, что отвечает – Антвортка. Неплохое умение – выделять части в единстве души. «Может в дальнейшем пригодиться», – подумала Агнета.
– Здравствуй, сестрица, – сказала Варумка.
– Долгих лет и тебе, – ответила Антвортка. – Чего звала?
Варумка уточнила:
– Забыла, вопросы я обычно задаю?
Антвортка ответила ей в тон:
– Ой, ой, ой, какие мы правильные. Хорошо, станем играть по правилам. Ты задаешь вопросы, я на них отвечаю.
Так и пошло: вопросы Варумки – ответы Антвортки. Разговор лился потоком, почти не прерываясь, ибо всего его части составляли по сути единое целое.
– Ответишь на все-все вопросы? – спросила первая «сестра».
– Ответы, которые у меня есть – скажу. Ответы, которые я только думаю, что имею, – придумаю, – сказала вторая.
– Как же мне разобраться?
– Ты спрашиваешь, я отвечаю.
– Так ответь.
– Думай, сестрица, думай.
– Хорошо. Что ты видела в комнате недавно?
– Как понимаю, дела Элизы тебя не очень интересуют. Это не вопрос, а утверждение! Поэтому давай, дорогая, точнее спрашивай. Помни, часть ответов я придумала, они не настоящие.
– Ты видела Элизу по-особенному?
– Да.
– Это весь ответ?
– Твой вопрос другого не заслуживает.
– Спрошу иначе. Мне показалось, от Элизы потянулась ниточка вниз в пол. Ты это видела?
– Уже лучше, но думай ещё.
– Ответ-то какой?
– Не очень оригинальный: «да».
– Действительно, могла бы и не спрашивать. Куда вела эта ниточка?
– Сама же сказала: «вниз в пол».
– Так много не узнаем. Как далеко ниточка тянулась?
– До земли.
– И дальше?
– Плохой вопрос. Ответ на него лишь такой: дальше – это дальше.
– Куда «дальше»?
– Спроси иначе, я вынуждена…
– Не повторяй, я поняла. Дальше – это море, лес, горы, болота?
– Много вариантов. Ты хочешь, чтобы отвечала на все?
– Давай, на один. Это лес?
– Почти.
– Ага, в «горячо-холодно», значит, поиграем. Что скажешь о горах?
– Совсем нет.
– Может быть, море?
– Не знаю, но больше нет, чем да.
– Остаётся болото.
– Оно и остаётся.
– Как далеко?
– Плохой вопрос. Далеко – это далеко, мы же определились.
– Но ниточка и болото крепко связаны?
– Ты же видела – нет.
– Значит, то болото очень далеко?
– Ты быстро учишься.
– Получается, что нечто вытягивало силу…
– Я не говорила «силу».
– Что тогда?
– Вынуждена придумать. Но лучше отвечу: не знаю.
– Хорошо. Кто-то вытягивал что-то из Элизы во время молитвы?
– Нет, не во время.
– А, когда ей стало хорошо?
– Да, когда ей стало хорошо.
– Вот что мы получаем. В каждом из нас где-то глубоко есть нечто вроде болота. Оно связывает нас с другими болотами. Так?
– Ты спрашиваешь, я отвечаю.
– А точнее?
– Точнее я не знаю.
– Но хоть поход в настоящее болото может чем-то помочь?
– Вероятно.
– Там и будет сила?
– Я не говорила «сила».
– Что тогда? Просто связь?
– Пусть будет связь.
– Спасибо, милая сестрица. Что-то прояснилось. В каждом из нас, как в болоте, бурлит и засасывает всех какая-то жижа. Так?
– Как знать, милая, как знать.
– Ладно. Пусть жижа. Однако мы можем обмениваться ею с окружающим миром. Для это надо, например, пойти в реальное болото, собрать там настоящих трав… И тогда….
– Ты забыла один компонент.
– Какой?
– Элиза купалась в «жиже», лаская себя до предела. И тогда ты смогла увидеть «ниточку».
– Только ли так можно увидеть?
– Могу придумать ответ, но ты уже поняла: мы с тобой просто не знаем пока другого способа.
– Да, пока не знаем.
Последнюю фразу Агнета произнесла вслух, хотя все предыдущие звучали в голове. Ох, последнюю тоже говорить не стоило. Сразу послышался вопрос со стороны:
– Что ты «не знаешь»? Затосковала по делам? Сейчас придумаю тебе поручение!
Агнета вздрогнула и посмотрела в сторону говорившей. Смотрительница её крыла сестра Гертруда! «Сегодня мне ужасно не везёт», – подумала девушка и попыталась улыбнуться смотрительнице.
Глава 6
Смотрительница монастырского крыла подошла к Агнете и практически перекрыла коридор. И немудрено. Невеликий рост Гертруды уравновешивала значительная широта тела. Одного взгляда на добродушное круглое лицо хватало, чтобы понять: добрейший человек! Глаза лучились светом и пониманием, румяное лицо, казалось, вот-вот расплывётся в улыбке.
«Или так всем только кажется», – пронеслось в голове Агнеты. Ей ли не знать, сколь многие обманывались внешним видом смотрительницы. Ожидали найти в ней доброту и понимание, тянулись, открывали сердце навстречу. И обычно так поступали самые молодые сёстры из числа недавно поступивших в монастырь.
Однако Гертруда, которая всем обликом напоминала добрую смешливую толстуху, ум имела злой и расчётливый. И другие знавшие её кроме Агнеты имели «счастье» неплохо в том убедиться.
Молодые монахини легко попадались на манок внешнего добродушия и открывали секрет-другой сестре-смотрительнице. Вот, скажем, взяла одна чужое добро – гребень для волос; другой приглянулся симпатичный прихожанин, с которым пересеклись на сборе пожертвований; иные же, тоскуя по дому, распространялись о состоянии дел родителей.
Гертруда внимательно выслушивала, запоминала и никогда не забывала рассказы. Рассказчица могла потерять интерес к старой истории или не придавать значение знакомству с ней Гертруды. Но стоило подойти нужному сроку, как жало злого ума смотрительницы било в цель без промаха .
Поведавшая тайну монахиня «случайно» сталкивалась с «добрячкой». Вспоминалась история, особенно с порочным душком. Девушка приходила в смятение, ибо кому понравится обнародование тайны. Гертруда предлагала молчание в обмен на «ерундовую услугу». И легко получала эту услугу, девушка же накрепко привязывалась к сестре-смотрительнице.
«Ерундовые услуги» на поверку оказывались ни ерундовыми, ни услугами. Они часто оборачивались тяжёлым прегрешением, от которого в монастыре случались тяжкие болезни, а то и смерти. Гертруда собирала жатву секретов, обещала, что трепетно их сохранит. И всё повторялось по новой, только серьёзнее, порочнее и без прикрытия покрывала из слов.
Агнета провела в монастыре полтора десятка лет с лишком. Миловидность и доброта «милой Гертруды» её ничуть не обманывала. Повадки и дела Гертруды, равно как последствия этих дел, не остались секретом. Последнее время смотрительница даже не пыталась ввести Агнету в заблуждение.
Строгий взгляд ужалил девушку, стоявшую спиной к стене. Казалось, Гертруда не просто смотрит на тело, а вгрызается в душу. Обычно добродушное улыбчивое лицо напоминало сейчас застывшую восковую маску. Последовал вопрос:
– Чего стоишь, распласталась по стене, словно змея на камне?
Голос звучал приглушённо. Но Гертруда умела говорить шёпотом так, будто гвозди вбивала в уши и голову собеседника. Агнета услышала вопрос и немедленно поменяла позу.
Мгновение и наружу выплеснулось смирение, живущее в душе девушки. Агнета опустила голову, упёрла взгляд в пол, руки же согнула в локтях и прижала к бокам. Пальцы одной ладони накрыли поджатые пальцы другой. Перед смотрительницей стоял ангел во плоти, а не девушка.
Гертруда схватила Агнету за локоть и дёрнула на себя со словами:
– Извиваешься, змея? Думаешь обмануть показным смирением?
– И в мыслях не было, – ответила Агнета.
Глаза её продолжали смотреть в пол. Гертруда не ослабевала натиск:
– Что здесь забыла? Почему не спешишь к заутрене?
Прозвучал ответ:
– Помогала сестре Элизе в молитвенном подвиге.
Гертруда отпустила локоть и с усмешкой отшатнулась от Агнеты.
– Знаю, знаю, что там за «подвиги» у Элизы. Не думала, что и ты туда же.
– Не понимаю, что плохого в том, чтобы помолиться Всевышнему, – проговорила Агнета.
– Всё ты понимаешь, – заметила Гертруда. – Но ты не ответила на вопрос.
Агнета пояснила:
– Всей душой рвусь к служению. Только надо сперва посетить мать-настоятельницу.
Тень сомнения легла на лицо Гертруды. Она с подозрением посмотрела на собеседницу и промолвила:
– Что хочешь ей наговорить? Какие такие секретики открыть?
– Ничего такого, сестра, – заверила Агнета. – Матушка сама меня призвала, ещё вчера наказала быть перед заутреней. Возможно, желает отличить за безгрешную жизнь в монастыре.
Гертруда не сдержала смех со словами:
– Безгрешную? Ну, конечно! Знаю я твоё «безгрешие», уже много-много лет наблюдаю.
Агнета вздохнула и проговорила:
– Надеюсь, видишь во мне лишь хорошее, ибо разве может такая добрая душа отметить что-то плохое?
– Не заговаривай мне зубы, змея, – велела Гертруда. – Вечно ты изворачиваешься, скользкая, будто жаба. Так бы взяла и прибила!
Она замахнулась на девушку сжатым кулаком. Агнета притворно испугалась и возразила:
– Не ведаю, чем и прогневала тебя, сестра. Каждый день в молитве со слезами на глазах провожу, прошу Всевышнего, чтобы даровал тебе и прочим сёстрам счастье.
– Видать, плохо просишь, раз не даёт, – заявила Гертруда.
Занесённый кулак опустился. Агнета проследила за ним и проговорила:
– Не в моей то власти. Только в воле Всевышнего даровать всем счастье. Но обязательно донесу до него и его слуг твоё пожелание всем долгих лет жизни.
Теперь во взгляде смотрительницы промелькнуло удивление. Она поинтересовалась:
– Угрожаешь? Мне – угрожаешь?
Агнета постаралась развеять сомнения и сказала:
– Как можно? Но надо же матери-настоятельницы знать, чего от её подопечных хочет смотрительница здешнего крыла.
Прозвучавшие слова, казалось, только раззадорили Гертруду. Она вскрикнула:
– Ах ты, тварь! Оклеветать меня вздумала?
– Говорю же, и в мыслях не держала, – заверила Агнета. – Знаю твою доброту, о том хочу поведать матушке.
– Яд из тебя, словно молоко из коровьего вымени сочится, – отметила Гертруда. – Глаза бы мои тебя не видели.
В сказанных далее словах Агнеты разлилось море смирения:
– Хорошо, доложу и о том матушке.
Тон её голоса нисколько не обманул Гертруду. Она испытующе взглянула на Агнету и поинтересовалась:
– Что ещё удумала?
– Как же? – воскликнула Агнета. – Желаешь выдать мне одеяние дорожное и в мир отпустить, отправить меня в места благодатные, жизнь вести благочестивую.
Гертруда удивилась пуще прежнего и спросила:
– Рехнулась? Когда я такое собиралась сделать? Да и не в моей власти кого-то отсюда отпускать.
– Только что ты сказала: «Глаза бы мои тебя не видели», – напомнила Агнета. – А как добиться этого без моего отъезда? Значит, отпускаешь! Или превышаешь в чём власть свою? О, Всевышний, что скажет мать-настоятельница на чьё-то покушение на её служение?