Точка кипения

«Милые Август и Эльза! Я так соскучилась. Вам не кажется, что уже пора навестить любимую тётушку? Заканчивайте все ваши дела, ожидаю вас в самом скором времени к себе на юбилей. Люблю, целую. Тётушка Марта».

* * *

– Шесть – Четыре, я снова победила!

– Эх! Да, в теннисе тебе нет равных Эльза. Лупишь как бешеная.

– Даже не буду с тобой спорить Август. Ты как всегда у нас прав.

– Ах, эта твоя скромность. Всё время о ней забываю.

– А ты не забывай. Пора бы уже привыкнуть. Не первый год вместе работаем. Мы домой или сразу на вокзал?

– Ну, я думаю принять душ и выпить чашечку кофе успеем. Оттуда сразу на поезд. Прага ждёт нас.

– Лично мне эта Прага уже надоела, но как промежуточный пункт между Германией и Москвой, сойдёт.

– Потише.

– Не учи меня. Никого рядом нет, а губы я закрыла рукой.

– Не обижайся, я так на всякий случай. Тоже соскучился по дому. Работа сделана, задания розданы. Информации более чем достаточно. Нас ждут. Хотя я буду немножко скучать по Потсдаму.

* * *

Каспар Тёплиц был ветераном. Самым настоящим, с наградами, кошмарами по ночам и регулярными походами к врачу. Он потерял ногу на Западном фронте в 1917 году, и пусть был не пехотинцем, а связистом, повоевать пришлось по-настоящему. Вернувшись с войны, на которую он отправился добровольцем, Каспар возглавил семейный бизнес. Нет, ничего серьёзного и приносящего большой доход. Его уделом стала маленькая часовая мастерская. Так уж вышло, что уже четвёртое поколение Тёплицы копалось в часах. Ну а чем не занятие? Люди всегда озабоченны временем и его нехваткой, а значит доход, хоть и небольшой, обеспечен.

Мастерская его располагалась на Бранденбургской улице, на первом этаже в доме номер 4 – пара комнатушек заставленных пыльными ящиками полными старых, своё отживших часов, пружин, проволочек, разнокалиберных колёсиков и муфт. На втором этаже жил сам Каспар в уютной двухкомнатной квартирке с выкрашенными в зелёный цвет окнами. Холостяцкая жизнь его вполне устраивала. Он уже привык быть в одиночестве и пускать кого-либо в своё сердце, а тем более в свой мир, не стремился.

Всё свободное время ветеран просто обожал проводить на крыше, где у него всё было устроено наилучшим образом. Здесь стоял стол, с припрятанной внутри початой бутылкой коньяка, кресло и даже навес из старой парусины на случай дождливой погоды. Под рукой всегда был армейский цейссовский бинокль подаренный командиром. Не то чтобы Тёплиц любил подглядывать, скорее ему нравилось угадывать характер и занятие человека по лицу, одежде, манерам. Но больше всего бывший ефрейтор любил свежий ветер и солнце.

А вот нацистов, он не любил. Наблюдая за подозрительной активностью внизу, на раскинувшемся между домами рыночке, Тёплиц зажёг папиросу с интересом подсчитывая бегающих внизу солдат, гестаповцев, а также других людей в тёмной одежде, хоть и штатской. Глаз у него был намётанный.

Почему не любил гитлеровский режим, не торопился тянуть руку в приветствии, не разделял всеобщей истерии и выкинул радио, из которого круглосуточно несся визг их нервного фюрера?

Он помнил коричневорубашечников ещё бандой задир и пьяниц, которая после войны промышляла рэкетом, а потом вдруг каким-то чудом вознеслась на вершину власти. Особенно Тёплица воротило от их национальной политики. Они делили людей на полноценных и испорченных. Что за чушь? Каспар вырос вместе с ребятами разных национальностей, каких в Германии всегда было предостаточно. Лучшими его друзьями были еврей и поляк. А теперь что? Первых мы приравниваем к чудовищам и уничтожаем, а вторых к умственно отсталым. А ещё они жгли книги, – некстати подумалось ему.

Если бы только Янек знал, что эти гады вторую неделю творили на его исторической родине. От Варшавы, поди, одни угольки и развалины остались. Может и лучше, что он погиб ещё до войны на стройке. Германия больна, но лечить её некому.