Немного мульты в моей голове
Глава 1
ПРОЛОГ.
– Отлично получилось! Очень интересно!
Олег снимает очки в тонкой золотой оправе, перебирая исписанные моим корявым почерком, листы.
Мы традиционно, расположились на полу его гостиной напротив друг друга в своих излюбленных позах, названных им: «васнецовская Алёнушка» и «Демон поверженный». Я – обхватила колени, он – почти лежит, опираясь спиной на потертый кожаный диван. Горят свечи, тикают часы, за окном дождь. Ради, этих вечерних посиделок Олег приобрел тёплый и пушистый, дорогущий ковёр. Как он выразился: «Для уюта вдохновенных откровений». Напряженно наблюдаю за нюансами смены выражений на его аристократическом лице. Так как с некоторых пор, его мнение стало для меня крайне важным.
– Мне кажется, нами найден великолепный ход. После каждого провала в «Мир мультов», записывай всё, что там происходило.
– А мне кажется, Олег, что я, все-таки, сумасшедшая! – несдержанно перебиваю я. – Ведь, это ненормально – иметь в голове целый набор неконтролируемых существ, которые живут своей жизнью и затягивают меня в неё всё сильнее и глубже. Если бы не ты, я бы уже…
– Даже и так, – весело парирует Олег. – Если уж, на то пошло, скажи мне лучше: кто вообще нормален? И что есть норма? Для меня ясно и очевидно, что каждый встреченный мною человек носит в себе свою скрытую от посторонних глаз ненормальность – свой «тайный бред». Отличие тебя, от большинства в том, что твой бред великолепен! Ярок, разнообразен, сложен! Как, впрочем, у всех талантливых и гениальных людей! Я совершенно очарован структурой и разно плановостью твоих фантазий. Счастлив твоим откровением. И совершенно уверен, что ты, просто, обязана выносить его «за скобки» своей головы. Вот и всё! Без страха, надуманных страданий и чувства ущербности! И ты должна знать, что не одинока в своей сложной внутренней жизни. Есть потрясающие реальные примеры, о которых написаны книги. Вот эта, например.
В руках Олега книга, которую он протягивает мне. Откуда она появилась? Он вытащил её из-за спины? Или я опять напилась?
Осторожно ставя огромный пузатый бокал с остатками вина на паркет за краем ковра, беру книгу: Дэниел Киз «Множественные умы Билли Миллигана».
– Вот, почитай на досуге, – слышу я его голос, проваливаясь в сон. – Реальный человек, «носивший» в себе 23 личности одновременно… Психиатры хватались за голову… Изучали его …
ИНТЕРМЕДИЯ.
МУЛЬТЫ
Они опять собрались попить чайку, чтобы продолжить свой нескончаемый разговор. Уже в который раз за сегодняшний день, это «чаепитие» выбивало меня из намеченного режима и отвлекало от важных дел.
– Вот, что ты – Потеряшка, вчера ответила, той невоспитанной продавщице в магазине? Глупость же ответила. Можно было ей и загнуть что-нибудь интеллектуально-высокомерное, чтобы заткнула свой надутый до безобразия искусственный рот.
«А, это Задира, как опять рвется в бой, – устало думаю я. – Не хватает ей событий. «Королевство маловато, разгуляться негде».
– Успокойся уже, Задира, – вступается за Потеряшку, Умняга. – Ты же прекрасно знаешь, что «сколько людей, столько и мнений», и «насильно мил не будешь», и «позволь себе быть собой, а другим – другими», и…
– Стоп! Стоп! Стоп! – поперхнувшись чаем и звонко треснув чашкой о стол, обрушивается на защитницу Задира. – Закрой свой цитатник, и обрати уже лицо к реалиям жизни. Волчий мир – волчьи законы! Тебя кусают, – кусай в ответ!
Задира вскакивает из-за стола, опрокинув стул. Её щёки горят. Ноздри гневно раздуваются. Взгляд пылает праведным негодованием. Кулачки нервно сжаты…
Мое же сердце бешено заколотилось. Это случалось всегда, когда Задира начинала бунтовать. Этого нельзя допустить. А то, если разойдется – весь мой день можно снести на помойку. Пользы от мыслей и действий не будет никакой. И я усиленно сосредотачиваюсь, призывая из глубин сознания моего любимого Мудреца… в ответ тишина.
– «Ну, почему всегда, когда нужен, тебя днем с огнем не отыщешь. В каком укромном уголке моего сознания, опять завис в своей медитации?»
Вдруг слышится монотонное:
– «Я» – нет. Личности – нет. Обижаемся и гневаемся, когда задето наше ложное Эго. Все есть Ничто. Все тлен.
Вот он. Вышел из тени, наконец. Глаза прикрыты. Борода седая. В руках чётки. В кимоно. Медленно раскачивается в такт своих мудрых коанов.
– Ты что, дедушка – белены объелся? – вытаращив на Мудреца глаза, бесцеремонно прерывает его Задира. – А кто я? И кто ты? И кто эта дурочка – Потеряшка? Если, как ты выражаешься: «Я» -нет?
– Все мы, всего лишь Я-роли, в этом грандиозном не осмысляемом Ничто, – замысловато отвечает Мудрец, воздев руки вверх.
«А! Это он про меня говорит!.. Наполняюсь гордостью. Чувствую себя уникальной, таинственной и великой.
– Ой, что-то, многоуважаемый Мудрец, вы ЭГО этого не познаваемого НИЧТО сейчас непомерно раздуваете, – Умняга почтительно подходит к старику, мягко беря его под локоть.
– Присядьте лучше. Попейте чайку, расскажите что-нибудь интересное и познавательное. Только не очень сложное. А то некоторые, – при этих словах Умняга многозначительно смотрит в сторону насупившейся Задиры, – не смогут осмыслить, а тем более принять к сведению мудрость ваших слов.
– Ага, – поняв намек, зло огрызается Задира. – Куда уж нам – эмоциональным и нетерпеливым понять ваши премудрости. Знаю я вашу унылую беседу: Меня –нет, тебя – нет, непонятное Ничто всем рулит. Огрызаться тупым курицам нельзя, а надо им «позволить быть собой». И ещё, при этом мнения их «куриные» выслушивать. Зашибись, какая крутая мудрость. Только, эта мудрость для слабаков. Лучше призовите на ваш праздник круглого стола Терпилу (что-то давно его не видать). Призовите, и вещайте ему ваши прекраснодушные цитаты о подставлении щёк, и о необходимости всех «куриц» на свете понять и простить. А я пока, лучше сочиню достойный ответ этой губошлёпке, хотя бы, в фантазиях своих ее допеку.
Задира шлепает по плечу сонно клюющую носом Обидку:
– Просыпайся, Обидка! Пойдем придумаем что-нибудь поядовитее и позаковыристее!
Обидка испуганно подпрыгивает, и открыв огромные на выкате глаза напряженно смотрит в одну точку.
– Да не тормоши ты её, почем зря. Потом, всем миром будем успокаивать. Хлопот не оберешься, – подливая Обидке горячего чаю и участливо поправляя редкие слипшиеся волосики на её непомерно большой голове, шепчет Забота. – Пусть себе спит, спокойненько. Да, и ты угомонись, пожалуйста. Что тебе всё неймется?
– Точно! «Худой мир, лучше доброй войны», – бодро встревает в разговор Умняга. – Не ввязывайся ты, в эту мышиную возню. Подумай о последствиях и о нашем покое. Ведь, развяжешь свои фантазийные боевые действия, по сути не весть с кем, а мы расхлёбывай потом эту муть за чаем неделями.
Стремительность в пышном длинном платье, развевающемся на непонятно откуда взявшемся ветре, как всегда появляется внезапно. На секунду застывает в величественной позе у стола. Затем, хорошо поставленным голосом громко декламирует:
– Работа не ждет! И время идет! Всегда лишь вперед! И будет доход!
Гордо вскидывает голову, окинув присутствующих презрительным взглядом и широким жестом руки указывает направление в этот самый «перед». Затем, театрально раскланявшись, порывисто удаляется.
– Видали, – зло хохочет Задира. – Нашего поэта подсиживает. Вот бы он услышал эти доморощенные частушки. А! Вот и он! Не выдержала душа поэта!
– Терпеть не могу халтуру! Это не мыслимо! Что она себе позволяет! – слышится старческий скрипучий голос.
– Хватит!!! – ору я не своим голосом. – Прекратите сейчас же. Убирайтесь вон!
Стремительность права!
Работать пора!
Это моя голова!
Нет безделью с утра!
– Я же говорю – примитивнейшая рифма! – грассируя, сварливо перебивает меня поэт.
– Поэт, дорогой! Давай потом! Ну, правда! Мне работать надо. А вы с утра мне праздность круглого стола устраиваете. Угомонитесь. Дайте, собраться с мыслями.
– Ладно, уже. Поработай чуть-чуть. А потом, этой стерве из магазина все же что-нибудь сочиним, – снисходительно отвечает за всех Задира, громко отхлебывая остывший чай.
И я иду к мольберту. На нем почти законченная копия «Натюрморта
с цветами и фруктами» Яна ван Хёйсума. Привычными, до автоматизма отработанными движениями готовлюсь к работе. Резкий запах разбавителя и красок на палитре. Всё – на своих местах. Мир обретает смысл и цвет. Здесь и сейчас! Прислушиваюсь к мультам. Вроде затихли. Хорошо. Как хорошо…
Наслаждаюсь моментом. Есть большие плюсы в том, что нувориши любят украшать стены гостиных и кухонь копиями работ фламандской живописи. Для меня это – заработок и возможность погрузиться в знакомый и любимый мир малых голландцев. Жанр роскошного натюрморта всегда погружает в состояние некого аутизма и заставляет забыть обо всем на свете. А это так целительно для меня. Никаких мультов. Никакой «смертной тоски». Только завораживающее буйство красок и форм, сложные взаимоотношения предметов, лабиринты насыщенных композиций. Я погружаюсь в этот мир полностью. Он полон собственных тревог и гармоний. И время наконец-то, перестает пульсировать во мне мучительной длительностью тотального одиночества, и затихая, на цыпочках ведет пасмурный питерский день в непроглядно долгий дождливый вечер.
Звонкий позывной Скайпа выводит меня из анабиоза безотрадной задумчивости. Это Юлька проснулась в своей Америке. Нажимаю на кнопку и вижу на мониторе солнечный лик моей подруги. «Солнечный» в реальном смысле! Глаза лучатся радостью, волосы ярко желтым, в комнате вокруг неё ореол из солнечного света.
– Класс! – искренне восхищаюсь я. – У вас там солнцем пропитано всё!
– Да! – тут же подхватывает подруга. – А как океан шумит, слышишь?
– Слышу, слышу! – голосом зайца из мультика «Ну, погоди!» преувеличено бойко гримасничаю я.
Но, Юльку не обманешь. Видимо, она считывает мой вялый настой.
– Перестань уже, Олька! – звенит подруга чрезмерной для меня жизнерадостностью. – Хватит хандрить! Пора уже выбираться из этого твоего затяжного уныния. Тёте Люде, ну вот, вообще не понравилось бы, то как ты живешь сейчас без неё. Встряхнись уже. Выйди «в свет». Сходи на свидание какое-нибудь, что ли!
–«Да, хорошо тебе говорить, Юлечка», – шевелится в моей голове Нытик. –Ты во Флориде, где солнечный горячий зной, и крошечная теплая зима. А в моем, теперь родном Питере: холод, ветер и 30 солнечных дней в году.
– А ещё! – подключается Зависть.( Для встречи с Юлькой она нарядилась в розовое). – Нам за 30. И у тебя, Юлечка – все, «как у нормальных людей», то есть муж, двое детей, уютный дом. В общем, полная определенность. А я, – как неприкаянная, одна-одинешенька».
Зависть, как всегда собирает толпу. Приковыляла, и тихо села в углу Потеряшка. Обидка, почуяв для себя интерес, перестает дремать и с заискивающим любопытством ждет развития разговора.
Я слушаю мою любимую и жизнерадостную подругу, изображая полное оптимистичное согласие с её вескими доводами. Но! В самом эпицентре меня, в полной боевой готовности, начинает саботаж сволочь – Зависть. И как же я её за это ненавижу!
Отключив скайп и торжественно пообещав Юльке, что непременно и тотчас же зарегистрируюсь на сайте знакомств, и уж обязательно отхвачу там себе «завидного жениха», я остаюсь в одиночестве. Откидываюсь на спинку стула. Замираю. В звенящую тишину внутреннего пространства медленно вплывают сестры – двойняшки Тоска и Печаль. В своих серых хламидах, висящих на угловатых длинных телах, они похожи на унылые безмолвные приведения. Как въедливый, ядовитый дым сёстры заполняют меня полностью, сочатся через поры кожи, проникая в мир внешний. Обволакивают комнату, пропитывают предметы, сливаются с вязким туманом за окном. Но, вдруг, в этой липкой безрадостной мути, чувствую нестерпимую, острую боль. Сердце! Этим унылым садисткам – мало. Они привели за собой инквизиторов похлеще. Страдание и Ностальгия сладострастно впиваются в мою суть. Пьют по капле. Выедают мозг. Высушивают останки. И я чувствую себя, как муха в янтаре. Замурованная. Обездвиженная. Мёртвая.
ЧАСТЬ 1
ИСТОРИЯ ОДНОЙ БОЛЕЗНИ
Глава1. ВОСПОМИНАНИЯ
КОМУНАЛКА
Мама умерла два года назад. И вдруг, оказалось, что мой мир держался исключительно на ней. На её силе, жизнерадостности, чувстве юмора, на её вере в меня, и, конечно, на нашей всепоглощающей любви и дружбе. Она всегда… Всегда была для меня доброй волшебницей, исполняющей мечты и помогавшей в трудную минуту. Именно, благодаря её решению исполнить мечту дочери стать «настоящей» балериной мы и переехали в Петербург. Продав нашу просторную родовую квартирищу в южном светлом городе, мама купила комнату в коммуналке на канале Грибоедова, где шесть разномастных жильцов долгое время упорно отказывались нас принимать. Им не нравился наш южный «плебейский» говор, «громко» выражаемые эмоции и навязчивое желание всем им обязательно и безусловно нравиться. Они относились к нашей бесшабашной открытости с настороженностью и плохо скрываемым высокомерием. Хотя, сами были далеки от совершенства. Старательно пропускали дежурства по уборке на кухне и в коридоре. Карла Марковна, преподаватель вокала с «50-летним стажем» беспрерывно курила «Беломор». А за полночь из её комнаты доносились шуршащие странными обертонами оперные арии, которые она слушала на огромном патефоне допотопных времен. Настройщик струнных инструментов Афанасий Федорович и грузчик Аскольд прилагали титанические усилия, чтобы непременно спиться в самом скором времени. Поэт Артемий подолгу сидел в туалете, и затем, по какой-то одной ему ведомой поэтической причине, это все оставленное в туалете не смывал. Семья Илларионовых заставляла и завешивала своим спортивным инвентарем весь коридор. Но, с нас спрос был особый! Каждый раз, когда мы не вписывались в их понимание «культуры общения» в их голубокровном обветшалом общежитии, соседи указывали нам это самым холодным и уничижающим образом. Да! Правил мы тогда явно не знали. И, вспоминать теперь, наши с мамой очевидные ляпы в поведении можно только со смехом. Что, собственно, мы и делали годы спустя с теми же соседями, которые стали нам со временем семьей.
Мама была человеком лёгким в общении и трудолюбивым. Она, как будто не замечала затаённой вражды. Вставая рано, перед работой намывала общую кухню, вечером мыла коридор и туалет с ванной.
– Мася! Зачем мы это делаем каждый день? – спрашивала я, помогая драить общую территорию. – Ведь, по графику мы должны убирать раз в 6 дней! Почему мы горбатимся на «этих», как пролетариат на буржуазию.
Мама заливисто смеялась, раскручивая мою шутку про подённый «каторжный труд» в стенах одной взятой квартиры. И затем, развёрнуто объясняла мне, что Карла Марковна – старенькая, у Илларионовых «горе то какое» – сын погиб в Афганистане. Ну а, с пьющих одиноких мужиков что взять? На них понадеяться, – «в нечистотах погрязнуть». А мы, привыкшие жить в чистоте и уюте, сами себе должны этот уют и создавать. Ни на кого не оглядываться. Теперь – это наш дом, и в нём должно быть чисто!
РАЗГОВОРЫ В ГОЛОВЕ
Я выхожу из метро. Яркий луч редкого ноябрьского солнца неожиданно рвется в просвет свинцовых, низких туч. Закрываю глаза ладонью и вглядываюсь в лица прохожих. Ищу Жизелькину. Приходит смс: «Олька. Прости. После класса репетицию поставили. Освобожусь через два часа. Если нет срочных дел на сегодня, давай позже встретимся. Ладно?»
– «Срочных дел, – бурчит в моей голове Обидка. – Звучит, как издевательство! Будто она не знает, что их у меня вообще нет. И что, встреча с ней у меня практически единственная возможность выбраться из дома и разнообразить унылую жизнь.
– Прекрати сейчас же! – тут же вступается за Жизелькину Умняга. – Даже если и так. Настя воспитанный человек. Видимо, расстроилась, что опаздывает на встречу. Попыталась вежливо сформулировать. А ты…
– Лучше, надень шарфик на голову, закутай горлышко и прогуляйся по набережной до Дворцовой площади. Давно уже в центре не была. Да и прогулки на свежем воздухе полезны для здоровья, – воркует Забота.
– Ага! Очень весело гулять два часа под таким ветрищем, – бурчит Нытик. – Так и воспаление лёгких схватить не мудрено.
– Пальтишечко то «на рыбьем меху» нарядила! Не для прогулок, а для форса! Чтобы рядом с Жизелькиной не совсем синим чулком смотреться, – с явным удовольствием комментирует Задира. – Только, всё это пустое. Настя все равно, гораздо круче тебя выглядит. Так что, вполне могла бы и свой старенький пуховичок принарядить.
– Так! Хватит! – пытаюсь прекратить дебаты в голове и пишу смс Насте: что конечно, погуляю пару часиков в центре. И как она освободиться – пусть звонит.
Пронизывающий ветер толкает меня в спину, и я почти бегу вдоль длинного проспекта, пытаясь «получать удовольствие» и «смотреть по сторонам». «Прогулочным бегом», как шутила мама по поводу таких перемещений. Нам было трудно привыкнуть к жизни в столь суровом климате. Ведь, до переезда мы жили в наполненном солнечным светом и сухими жаркими ветрами южном городе, с долгим испепеляющим летом и фруктовыми деревьями на улицах. Даже через много лет, воспоминания об этом городе являются для меня лекарством от промозглых питерских непогод, которые пропитывают растерянностью и холодом не меньше, чем реальные жизненные беды. Когда мне трудно и одиноко, я закрываю глаза и иду… Иду по дымящейся полуденным зноем дороге. Она вся в ярких следах от игры в пятнашки между раскидистыми кронами деревьев и солнца. Солнце в этой игре побеждает, конечно. И я – щурюсь. Так всё ярко и празднично вокруг.
Становится тепло и приятно. Ощущение чего-то волшебного, неожиданно встреченного за ближайшим поворотом пробуждает к жизни мою любимую утешительницу Фантазию. Её давно не было во мне. И вот! Может быть, непримиримая борьба за жизнь солнца в тяжелых тучах Питерского неба, захватывающий простор дворцовой набережной, шпиль Адмиралтейства, медный всадник, купол Исаакиевского собора вызывают из небытия её неуемный оптимистичный дух.
–«А может на конный спорт пойти? – как всегда неожиданно предлагает Фантазия.
– Ты что? – поперхнувшись крошкой пироженки, тут же увлеченно парирует Задира. – Совсем, мать, свет реальности потеряла! С твоими то травмами только на коня и садиться. Нееет, подруга. Если, и хочешь начать «выходить в свет», найди хобби безопаснее.
– А ведь, это прекрасно! – не обращая внимания на убедительные доводы Задиры, мечтательно возводит к небу глаза Фантазия. – И аристократично, и на свежем воздухе. И еду я такая на коне…
– А на встречу Прынч… На коне, конечно… Белом… Да? – не сдерживаясь, ржет Задира. Ну. Ты – смешная, Фаня! Коняшку красивую в упряжи бутафорской кареты увидела и… понеслась мечтать в припрыжку.
– Ой, не трогайте бедняжку! – вступается за Фантазию Забота. – Дайте ей дофантазировать…
– Да! Дайте ей до мечтать эту банальщину! – врывается в разговор Стремительность. – А то ведь, пока не дойдет до красочного свадебного финала – не успокоится. А нам тут всем страдать от этой мути.
ЖИЗЕЛЬКИНА
Выхожу на дворцовую площадь. Жизелькина радостно мчит на встречу, умудряясь по пути проделывать балетные па. Прохожие оборачиваются на её изящную, стройную фигурку, облаченную в элегантность и бренд. Сияющие счастьем на пол лица глаза. Распахнутые объятия.
– Привет, моя любимая! Как я рада тебя видеть! – прижимается она ко мне холодной щекой. – Дай я на тебя посмотрю?
Настя отстраняется на минуту. Критическим взглядом скользит по моему лицу и фигуре.
– Исхудала – жуть!!! Молодец! Так держать! Это по-нашему – по балерински! А вот лицом, прости пожалуйста, за откровенность, пора бы уже заняться. Все-таки нам не по 25 лет. Отведу тебя к своему чудо косметологу. И не думай отпираться. Приведем тебя в изумительный порядок!
Я смотрю на Настю с восторгом и любовью. Она – мой «вечный двигатель». Появляется как луч солнца, в перерывах между гастролями и насыщенной личной жизнью, и расцвечивает моё однообразное существование жизнерадостными красками. Привозит модные шмотки из-за границы, водит на спектакли и в музеи. Стоматологи, парикмахеры, визажисты, мастера маникюра, и даже профессиональные фотосессии, – все это приходит в мою жизнь от неё. Вот и теперь к косметологу вести собралась. Я благодарно улыбаюсь. Настя – воплощение всего, что со мною в этой жизни не случилось. Профессиональная балерина, упорным трудом сделавшая достойную уважения карьеру. Перетанцевала весь классический репертуар, как прима. Последние 10 лет служит в Мариинке. Объехала весь мир. Каждый год на гастролях в моей любимой Японии. Не жизнь – мечта… Моя не сбывшаяся мечта! И тут, совсем не кстати, из неясной глубины моих ощущений медленно и плавно выплывает на авансцену и торжественно застывает в величественной позе Зависть. Сегодня она в зеленом. Длинное платье блестит в свете софитов. Шлейф, если смотреть с верхних рядов балкона застыл на полу в форме знака «вопрос». На плече, как огромная, переливающаяся изумрудами брошь, сонно шевелится жаба. С выпученными глазами и клокочущим подбородком жаба производит гнетущее впечатление. Её заунывное урчание нарастает, заполняя всё моё существо.
– «Почему? Почему мне нет удачи? Почему мне счастья нет?» – глубоким меццо-сопрано вступает в такт жабьего аккомпанемента Зависть, все плотнее окутывая меня мучительными поражениями прошлого…
ТРАВМА
Вагановское училище меня приняли сразу.
– Хорошие данные у девочки – сухо сказала Агата Ивановна маме. – С этим можно работать.
Мы смаковали эту фразу на все лады, как высшую похвалу и манящее обещание блистательного будущего. Мечта сбылась! Все преграды позади! Высота взята! Мне десять лет. И я – учусь в Академии Русского балета имени Агриппины Яковлевны Вагановой. Ура! Впереди благородный труд, редкая профессия, сцена и, конечно же, – головокружительная карьера!
Мы были так счастливы и увлечены настоящим, что никакие промозглые непогоды Питера, никакая враждебность соседей, некоторых одноклассников и педагогов не могли унять наш неуемный восторг и воодушевление. Как будто в сказочном сне сбывшейся мечты мы жили два года. И ничего, ну ничего не предвещало трагедии, которая перевернула мой мир и мои, нет наши с мамой планы на блистательное будущее. Всё, что произошло в тот судьбоносный период, я вспоминаю краткими эпизодами, перемежающимися провалами серых будней…
– Делаем складочку! Глубже! Глубже! Что вы корявые-то такие? Попова! Я сказала – глубже!
Агата Ивановна подходит ко мне сзади и с силой давит на спину. Я чувствую острую боль и ойкаю.
– Хватит ойкать, – сухо шипит Агата. – Будешь себя жалеть – так никогда не растянешься.
При этих словах, она давит еще сильнее. Я ору в голос. На следующее утро, встав с кровати, понимаю, что нога не слушается.
ДИАГНОЗ
– Паралич левой ноги от колена. Защемление нерва в позвоночнике, – слышу я монотонный голос доктора.
Боль при движении такая, что соображаю с трудом. Напряженно застывшее лицо мамы, говорит лучше всяких слов – дела плохи. Но, на сколько?
Я помню этот момент так отчетливо, будто до сих пор стою на распутье двух дорог. Одна ведёт в сияющий мир, где в воздухе разлито счастье и успех, золотая пыль колышется у ног. А вдали… Вдали виден безбрежный океан, пристань и белый пароход у причала. Я знаю, что мне надо непременно успеть на этот пароход. Что он отплывает в моё светлейшее будущее, полное радости и свершений. Но! Кто-то невидимый, с силой садится мне на спину, и обездвиженную, окаменевшую от боли тянет меня в сторону другой дороги. Где тень, от огромных деревьев, мрак глубины леса и безотрадный туман пропитывает все существо, поглощая раз и навсегда неотвратимостью уныния… Вечного уныния.
– Доктор, каковы прогнозы? Дочь будет танцевать? – преодолевая, тревогу спрашивает мама.
Доктор отводит маму подальше от меня. И сквозь шумовую завесу встревоженных голосов в голове, я слышу приговор: «Какое там танцевать?! Будет большой удачей, если, она сможет ходить!»
ЗНАКОМСТВО С МУЛЬТАМИ
Конечно, мама не сдается. Ещё несколько месяцев она возит меня по врачам. Лечебные аппараты, растирки змеиным ядом, уколы, ванночки с солью. В ход идут все возможные лекарственные схемы и дельные советы окружающих. Наконец, мама находит одного ученого китайца, который при помощи иглоукалывания практически ставит меня на ноги. Но! Как только я начинаю кое как передвигаться, вдруг падаю почти на ровном месте и ломаю эту же самую многострадальную левую ногу.
– Двойной закрытый перелом со смещением, – опять слушаю диагноз, лежа на больничной кровати. – Необходим аппарат Елизарова. Период восстановления долгий. Так что, мамочка позаботьтесь об учебе на дому. Полгода постельного режима. Не меньше…
Именно, после оглашения этого приговора я и услышала в первый раз странные голоса в голове.
– И что ей теперь делать? Что делать-то? – плаксиво вопрошал первый голос. – С балетом покончено. Калека на всю жизнь. Все мечты под откос. Вся жизнь – под откос.
– А самое ужасное, что никто не ответит за её страдания! – вторил другой. – Сделали ребёнка калекой и «в кусты». Это же не справедливо!
Чуть позже я знакомлюсь с ними поближе. Это Потеряшка и Обидка. Они начинают посещать меня довольно часто. Но! Есть и другие. И со временем, в моей голове образуется целая коалиция странных существ. Каждый из них со своим характером и взглядами на мир. В эти долгие дни и месяцы, когда я большей частью предоставлена самой себе, эти персонажи становятся моими закадычными друзьями и собеседниками.
– Доченька! С кем ты беседуешь? – спрашивает мама, неожиданно появляясь в палате и заставая меня врасплох.
– Да, так ничего, масинька, – растерянно вру я. – Просто, размышляю вслух о судьбах мира вообще, и отдельно взятой меня – в частности.
Мы с мамой весело разворачиваем мою шутку. Долго смеёмся. Но, осколок недоверия неприятно вклинивается в безмятежность наших честных и доверительных отношений.
Конечно, спрятать новых невидимых друзей от мамы на долго не удается. Так как завладевают они моим сознанием, вырываясь «на поверхность» при любом удобном случае. А мама всегда очень чутка ко всем нюансам моей жизни, и не заметить этого просто не может. И кстати, именно она называет их мультами.
ВЕКТОР ДВИЖЕНИЯ
– Посмотри, как она на тебя похожа, – в преувеличенном возбуждении восклицает доктор Уваров. – Эта работа голландского художника Яна Вермеера «Девушка с жемчужной серьгой». Потрясающее сходство! Вот и не верь потом в переселение душ.
– Каких ещё душ, доктор, – бурчу я, уставившись в стену. – Вы же ученый человек. А несете чушь.
– Доченька, – слышу расстроенный голос мамы. – Как ты разговариваешь с Ильей Владимировичем. Так нельзя! Это очень грубо! Не расстраивай меня, пожалуйста.
Я вздыхаю и нехотя усаживаюсь на кровати.
– Простите пожалуйста, Илья Владимирович. Я не хотела грубить.
– Принимается! – весело произносит доктор и сует мне под нос большую раскрытую книгу, с бликующими глянцем станицами. – По поводу душ, я конечно, погорячился. Но, ты только посмотри!
Я опускаю глаза на репродукцию в книге, впервые встречаясь со своим двойником. И правда, девушка выглядит старше меня, но в общем и целом сходство действительно поразительное. Переворачиваю страницу и вижу сумасшедшей красоты картину: фрукты, медная посуда, цветы и… виноград! Всё, как живое – настоящее! И такое яркое и праздничное!
– Это фотографии? – спрашиваю, не поднимая головы. И слышу ответ:
– Нет, это нарисовали художники. Они жили в 17 веке в Голландии. Вот почему я так и удивился сходству нарисованной девушки с тобой. Понимаешь?
Я киваю и слушаю рассказ доктора о том, как он вчера по случаю купил иллюстрированный альбом для дочери, которая учится на первом курсе Академии художеств. И как он рад этому случаю, потому что в Академии дочь как раз сдает по истории искусств в этом семестре малых голландцев. И так далее, и тому подобное.
Этот судьбоносный момент я помню отчетливо.
Мама кивает в такт рассказа доктора Уварова и внимательно наблюдает за мной. Я, неохотно отрываясь от просмотра репродукций, ловлю её взгляд. Её глаза горят. Мои, видимо тоже.
– Мы нашли новый вектор движения! – заговорчески шепчет мама, нежно целую меня в макушку. – Илья Владимирович, можно эта волшебная книга останется у Оли хотя бы на денёк. Я знаю, что мы просим многого. Но, обещаю – Олюша будет очень аккуратна. Да?
В волнении сглатывая слюну, и прижимая книгу к сердцу обеими руками, я заискивающе киваю. Конечно, добрый доктор Уваров не может нам отказать. И я владею этим бесценным сокровищем целые сутки. Рассматриваю натюрморты, глажу глянцевые страницы, пялюсь на себя в маленькое зеркальце, пытаясь зафиксировать позу похожей на меня девушки.
Унылое настроение исчезает. Новые перспективы – манят.
– Я всё узнала, – запыхавшись врывается в палату моя прекрасная мама. – Есть художественная школа при Академии. После нее легче поступить. Но, учиться рисовать очень сложно. Так что начинаем прямо сейчас.
И мама высыпает из сумки на кровать альбом и несколько карандашей.
– Илья Владимирович договорился со своей дочкой. Она после сессии придет давать тебе первые уроки. А сейчас она сказала, чтобы ты срисовывала всё подряд.
И я начинаю срисовывать, всё что попадается в поле моего внимания: ветви дерева за окном, собственную руку, лицо мамы, видимую часть больничной палаты. Но! Самое главное, что поглощает мое внимание целиком – это фрукты, которые всегда перед глазами, так как мама приносит их каждый день. Я рисую цветными карандашами, забывая о времени и моих новых друзьях мультах. Засиживаюсь до позднего вечера. Конфликтую с медсестрами, когда они отбирают у меня альбом, потому что «уже темно и можно испортить зрение». И когда приходит Юля – дочь доктора Уварова, мой альбом уже наполовину заполнен карандашными набросками и цветными зарисовками.
ЮЛЬКА
– Ты когда-нибудь училась рисовать? – с интересом просматривая альбом, спрашивает она.
– Нет, я рисую последние три недели.
– Но, эти наброски – больше, чем хорошо, – задумчиво произносит Юля. – Ты явно очень способная. Так что, давай-ка начнем обучение. Пока, у меня каникулы уделю тебе максимум своего времени.
И мы начинаем заниматься. Юля приходит каждый день, ставит мне натюрморты, рассказывает о перспективе и других тонкостях в изображении предметов. Показывает различные приемчики в штриховании и композиции.
Она мне очень нравится. Весёлая и жизнерадостная. И как я потом узнаю, очень талантливая. Юля бунтарка и непоседа. Хотя, это ей не помешало на год раньше сверстников закончить школу и уже в 16 лет учиться на первом курсе Академии художеств. Она очень миниатюрная. Короткая стрижка, модный начёс. Глаза, подведенные аккуратными черными стрелками, кажутся слишком темными в сочетании со светлыми волосами. Одета необычно и ярко.
–«Одним словом, – художник, – шушукаются у неё за спиной медсестры. – Илья Владимирович, такой солидный человек, а дочь – оторва, голова выкрашена, лицо в гриме, одежда клоунская. Позор для отца, да и только. Как таких только в академии принимают.
– А что, вы хотели: отец – светило. У них там всё схвачено, прооперировал какого-нибудь профессора, а он его девчонку в свой институт и протащил».
– Не слушай их доченька, – успокаивает меня мама. – Юля очень хорошая девочка. Умная и добрая. И я буду очень рада, если вы подружитесь.
И мы действительно начинаем дружить. Несмотря на то что, Юля старше на 4 года, она проводит со мной много времени, поддерживая и щедро делясь знаниями по предмету моей новой страсти. Ведь, теперь я хочу стать великим художником. И всё своё свободное время трачу на осуществление мечты.
«ХЛЕБНОЕ ДЕЛО».
Выйдя из больницы, я начинаю учится в художке, а после десятого класса сразу поступаю в Академию. И там начинается бурная и очень насыщенная жизнь. Учусь на факультете живописи, специализируясь на кафедре реставрации. Делая это по началу по совету моего преподавателя и Юльки.
– Ты прекрасно копируешь малых голландцев, – говорит Дмитрий Евгеньевич, увидев сделанную мною копию «Натюрморта с цветами и фруктами» Яна Ван Хёссума. – Поверь мне, потребность в художниках не так велика, как в хороших реставраторах и копиистах.
– Олька! Это «хлебное» дело. Всегда будешь иметь хорошие деньги, – советует Юля. – Плюс, ты всегда сможешь неплохо подрабатывать на атрибуциях и экспертизах.
Но, в первую очередь на выбор моей «хлебной» профессии влияет болезнь мамы. Как гром среди ясного неба: диагноз – рак груди, требует от меня умения зарабатывать нам на жизнь и лечение мамы.
В конце концов, мы справляемся с этой бедой. А я со временем становлюсь профессионалом своего дела – копиистом, к тому же достаточно востребованным оценщиком произведений искусства.
И все бы хорошо, но, когда я сталкиваюсь с очевидными жизненными трудностями мне «на помощь» всегда спешат мульты. Я понимаю, они – вымышленные персонажи. Но, со временем, особенно после смерти мамы, которая сгорела от повторного рака, теперь уже легких, буквально за полгода, мульты буквально порабощают меня. И я уже не чувствую, себя независимой и автономной.
СОСЕДИ
И вот, реальность – мне 30 лет. У подруг своя насыщенная жизнь. Мама умерла. А я на «пике скорби» уволилась из реставрационных мастерских, вдруг оказавшись в тотальном круге одиночества. Соседи по коммуналке, поддерживают, как могут. Но, я все больше и больше замыкаюсь, проводя все дни лежа на диване, отвернувшись к стене. Часто плачу, практически не ем. Да и вообще, не вижу смысла и опоры жить. Моя тоска по маме так велика, что любые предметы, связанные с памятью о ней, причиняют нестерпимую боль.
– Чтобы жить дальше, тебе надо полностью сменить обстановку, – гладя меня по голове сухонькой старческой рукой, убеждает меня Карла Марковна.
– Как это? – хлюпая носом, после очередных рыданий, вопрошаю я. – Выбросить все вещи?
– Это проблему не решит, – сокрушенно разводит руками соседка. – Тут нужны более кардинальные изменения. Да и вещи эти жаль. Со временем, ты сможешь к ним вернуться. И возможно, они вызовут в тебе лишь светлую память и грусть, а не такую сокрушительную боль, как сейчас.
– Так что же тогда? – слышу я в себе голос Потеряшки.
– Как бы мне не было больно и тоскливо отпускать тебя, – говорит Карла Марковна, протягивая граненую рюмочку с накапанной в неё валерианой. – Но мой совет: уезжай отсюда. Из этой комнаты, из нашей коммуналки, в которой все и всегда будет тебе напоминать о Людочке. А мы уж тут останемся и будем хранить память о ней, пока тебе не станет легче.
Две маленькие слезинки блестят в старческих подслеповатых глазах. Дым извечной папиросы окутывая нас, поднимается к потрескавшемуся потолку. Дрожащий голос тихо продолжает:
– Тебе нужно жить дальше, моя девочка. Строить будущее, не закапываясь в прошлом. Хватит. Полгода прошло. Пора начинать «приходить в себя». Вечно так продолжаться не может.
И вот на малом совете нашей квартиры, разрабатывается план моих дальнейших «шагов в реальность».
В прошлом грузчик, Аскольд уже несколько лет работает риелтором. Он у нас10 лет как бросил пить, закодировался, отрастил брюшко и даже женился. На совете он самый компетентный в вопросах недвижимости.
– Нужно покупать двушку, – вещает он. – Ты –художник. В одной устроишь мастерскую, в другой будешь жить. Да и на перспективу хорошо. Ведь, не за горами замужество и дети. Так что, двушка – самое оно.
Соседи дружно кивают.
– Но, у меня на двушку не хватит, – вяло отпираюсь я. – Мне и студии хватит.
– Нет, не хватит, – вступает в разговор поэт Артемий. – Покупать нужно сразу хорошее и на перспективу.
– Я ипотеку брать не буду, – продолжаю упираться я. Мне совсем не «улыбается» расставаться со своими соседями и с моим унылым существованием в квартире, где всё напоминает о маме.
– И не думай упираться, Олюшка, – как будто прочитав мои мысли мягко произносит Афанасий Фёдорович. – Я тут давеча настраивал кабинетный рояль – такую приличненькую новую «Ямаху» у одного психотерапевта. Так он сказал, что в подобных случаях хорошо помогает «полная перезагрузка»: новая работа, новое общение, путешествия, новое место жительство. Ну, в общем, – всё новое!
– Так может, и не обязательно покупать? – с надеждой спрашиваю я. – Сниму квартиру. Поживу, пока не отпустит, и вернусь.
– Ну, тоже вариант, – начинает было Илларионов, но тут же замолкает под гневными взглядами соседей.
– Нет, дорогая моя девочка, – торжественно произносит Карла Марковна, поднимаясь со своего места. – Нужно плотно закрыть дверь в прошлое, и начать абсолютно новую жизнь. Тут Афанасий со своим психотерапевтом прав.
Она достает из бархатной концертной сумочки несколько пачек денежных купюр, перетянутых резинками и аккуратно выкладывает на середину стола, за которым мы, собственно и расположились. Следом за ней пачки денег выкладывают, Афанасий Фёдорович и Артемий.
– Мы решили, помочь тебе в покупке квартиры. И не думай отпираться – мы одна семья. Мы очень любим Людочку и тебя. И хотим, чтобы ты об этом знала. А с этой суммой, приплюсованной к твоим средствам, точно хватит на «приличную», как выразился Аскольд, двухкомнатную квартиру. Да?
– Да, – энергично кивает Аскольд. – Всё подсчитано. И завтра можем ехать смотреть варианты. А я и Илларионов перечислим тебе на карточку.
Он преувеличенно бодро подмигивает и улыбается.
На несколько минут повисает напряженная пауза. Мои дорогие соседи смотрят на меня ласково и с надеждой.
– Я не могу принять, – начинаю я, обводя их взглядом, но тут же замолкаю.
Невысказанные чувства суровых мужиков, застыли скупой слезой в уголках их глаз. Боль утраты давится судорожными вздохами. Карла Марковна тихо всхлипывает. И тут до меня доходит, что все эти месяцы маму оплакиваю не я одна. Все эти, когда-то, чужие люди скорбят вместе со мной и пытаются всеми возможными силами помочь мне вылезти из обусловленной беспомощности, вызванной столь тяжелой для меня утратой.
– Прими нашу поддержку, Олюшка, – тихо произносит Афанасий Фёдорович. Прими, пожалуйста. Для нас это важно… Чтобы у тебя всё было хорошо. И знай, -мы все её очень любили.