Наследница Дивной усадьбы

Глава 1

Пришла я в себя внезапно. Очнулась от сильной боли в животе. Неприветливый лес окружал меня, и уже темнело. Накрапывал дождь, жутко каркали вороны. Было прохладно, похоже, стояла поздняя осень, на деревьях пожухлая желтая листва, под ногами грязь.

Почему-то я сидела у дерева, прямо на траве, точнее, это выглядело как мох, только мягкий. Я наконец осознала, что это не сон, а странная реальность. Невольно подняла руку, осмотрела ее. Изящная кисть, тонкие пальцы, кожа молодая, свежая, без морщин.

Но как? Мне же пятьдесят три года.

Тут же мелькнула мысль, что те ангелы были не плодом моего воображения, а действительно перенесли меня в новое тело и новый мир.

И что, теперь я снова молода?

Боль опять пронзила низ живота, о ней я позабыла на некоторое время. Я начала лихорадочно оглядывать себя. На мне было несвежее длинное платье из какого-то жуткого сукна зеленого оттенка, со кружевом по лифу и подолу. Сверху надето что-то длинное и темное. Похожее на плащ или накидку.

Едва тянущий мучительный приступ чуть отпустил, я попыталась подняться на ноги. Придержалась рукой за дерево, поднялась. На удивление, мне это удалось легче, чем раньше, и снова пронеслась мысль о том, что тело у меня словно помолодело.

Почему я одна в лесу в этот поздний час, в каком-то жутком старомодном одеянии?

Я снова опустила взгляд и увидела, что подол моей юбки весь в грязи. Но большую оторопь у меня вызвал огромный живот, растягивающий все складки кошмарного платья.

– Я что, беременна? – пролепетала себе под нос, осматривая свою небольшую грудь и спутанные светлые волосы, которые длинными прядями падали мне на плечи.

Накрапывал нудный дождь, и я уже довольно сильно промокла.

Снова меня пронзила сильная боль в животе, да так, что я согнулась и вновь тяжело опустилась на мох. Понятно, почему я сидела, болевые приступы были так сильны, что стоять на ногах просто не хватало сил.

В этот момент подул ветер, и мокрые пряди залепили мне лицо. Я начала брезгливо убирать их, не понимая, отчего не собрала такие длинные волосы в хвост или в прическу, чтобы они не мешались. Ведь последние лет десять я вообще не носила волосы распущенными.

Дождь разошелся сильнее, ледяными каплями орошая мне лицо. Я ощущала, что все мое тело продрогло от холода.

Начала ощупывать себя руками. На голове была жесткая шляпка с небольшими полями, они хотя бы немного закрывали лицо от ливня.

– Барыня, голубушка! Вот вы где! – раздался вдруг громкой голос рядом.

Обернувшись, я увидела, как ко мне стремительно приближается пухлая женщина в темном длинном платье, плаще и черной шляпке. Неприметное простое сукно, из которого была пошита ее одежда, наводило на мысль о том, что передо мной служанка или гувернантка.

– Я уж полчаса вас найти не могу, думала, случилось с вами что-то! – заверещала женщина, уже склоняясь надо мной. – Что ж вы на земле-то сидите? Давайте помогу вам встать.

– Очень сильно живот болит, – застонала я и поразилась своему молодому нежному голосу. У меня, Зинаиды Степановны Матвеевой, голос был низковатый с рождения.

– Как же иначе? Так и должно быть, – закивала женщина угодливо и помогла мне встать на ноги. Она начала отряхивать рукой в перчатке мою грязную мокрую юбку. – Схватки у вас, еще с утра начались.

– Схватки? – опешила я.

Все-таки я была беременна, вот отчего такой огромный живот, да и боль характерная. Сразу вспомнилось, как я рожала в молодости.

Снова тянущая боль внизу живота пронзила мое тело. Боль была невыносима, и я не понимала отчего. Ведь обоих сыновей я рожала быстро, без напряга, за пару часов. Про таких, как я, говорят: «Родила как сходила в туалет». А в сейчас боль была такая, что, казалось, разрывала все внутренности.

Я едва стояла на ногах, пошатываясь. Служанка придерживала меня за талию.

– Так больно, даже дышать трудно, – промямлила я, когда боль чуть отпустила.

– А как же унимающий боль отвар, который я вам давала? Он совсем не помог вам, барыня?

– Похоже, что нет, – ответила я, все еще не привычная к своему мелодичному молодому голосу.

– Тогда пойдемте быстрее, пока вы еще можете. А то я вас никак не донесу одна-то, если что. Вы только, барыня, больше не уходите от меня, я вас потеряла, – сокрушалась служанка.

Она сильнее ухватила меня за талию и почти поволокла за собой. Мне казалось, что я очень легкая, стройная, только мокрое платье делало меня неповоротливой.

Долго ходить по мрачному лесу в дождь и темень совсем не было желания. Тем более в моем интересном положении при схватках. Вообще непонятно, почему я не в доме? Или не в усадьбе, если я какая-то там барыня. Отчего брожу здесь со служанкой? Может быть, мы шли к врачу или повитухе? Судя по нашим старинным одеждам: платьям в пол с кружевами и шляпкам – и обращению ко мне, я находилась в мире, похожем на имперский период нашего времени.

Удивительно, что ангелы отправили меня именно сюда. Ведь я совсем не знала, как себя вести и что говорить. В прошлой жизни я не была барыней. Только если за пару жизней до того. Но я, естественно, об этом ничего не помнила.

В голове роилось множество вопросов, но я боялась задавать их женщине. Я даже не знала, как ее зовут. Да и собственное имя тоже хотелось бы знать. Я напрягала память, пытаясь хоть что-то вспомнить о себе теперешней. Или хотя бы ухватить воспоминания той, что до меня жила в этом молодом теле, но все было напрасно. Я не помнила абсолютно ничего.

Потому я решила как-то все узнавать сама.

– Куда мы идем, ты знаешь? – спросила я осторожно, чтобы она не поняла, что теперь в теле ее барыни другая душа и сущность.

Обратив на меня недоуменный взгляд, женщина произнесла:

– Как же, барыня, к сторожке лесника. Она недалече живет, может, примет нас. Мы же так вроде хотели? Укроемся хоть от дождя. Переждем. А то мы уже мокрые все. Может, даже на ночь нас приютит лесник.

– Хорошо, – согласилась я, пытаясь понять, что вообще происходит. Но девица как-то странно смотрела на меня.

– Что с вами? Вам совсем нехорошо, барыня?

Опять я согнулась от боли.

– Да. Долго еще идти?

– Нет, тут недалече, вон там, за тем сосняком, его изба.

– Тогда, наверное, доковыляю.

– Я помогу вам, облокотитесь на меня, – предложила она и, сокрушаясь, добавила: – Жаль, что отвар-то мой целебный закончился.

Тут в мое сознание ворвалось какое-то смутное воспоминание о том, как эта женщина подносит к моим губам небольшую кружку, и я пью. Напиток тот невероятно противный на вкус и горький до ужаса, аж в горло не лезет. И это точно были воспоминания той самой молодой барыни с тонкими руками, в теле которой я сейчас оказалась.

Глава 2

События, произошедшие чуть ранее

Тридцать лет мы с мужем прожили душа в душу. По крайней мере, мне так казалось. Но на годовщину свадьбы он сказал, что у него есть вторая семья. Преподнес мне вот такой жуткий сюрприз. Точнее, представил стройную деву, с которой уже более десяти лет блудил. Там народилось двое деток.

Что ж. Я молча приняла этот удар. Не показала ни словом, ни взглядом, как мне больно. Пожелала им счастья и ушла промозглой ночью из квартиры. Взяв только сумочку и немного денег.

К слову, муж не покушался на мое тело уже лет двенадцать. Как раз тот срок, когда у него появилась вторая семья. И вот зачем надо было быть таким эгоистом? Почему, если влюбился в другую, не порвать отношения со мной? Развестись. Вполне возможно, что в свои тридцать с хвостиком я бы еще встретила другого человека, мужчину, с которым была бы счастлива в последние годы. Но нет. Он, как жуткий собственник, даже сейчас не хотел меня отпускать и твердил, что любит нас обеих.

Вранье, как можно любить сразу двух женщин? Нельзя. Скорее всего, не любил ни одну из нас. Верить мужу и видеть его я больше не хотела.

Ушла в ночь.

Неизвестно куда, прижимая к себе сумочку и думая о том, что моя жизнь кончена.

Летом мне исполнилось пятьдесят три! Я потеряла свою молодость, красоту, стройность. Морщины на лице, пухлые руки и тело. Чего мне сейчас искать? Кому я нужна такая? Без дома, с мизерной зарплатой учительницы начальных классов, разведенка в пятьдесят три?

Никому.

Я долго бродила по шумным улочкам предновогоднего Питера и думала о том, что иду среди множества людей, а по-настоящему я одна-одинешенька.

Сыновья, которые давно жили отдельно, редко обо мне вспоминали. Звонили раз в неделю в лучшем случае. Сама я старалась им не звонить, чтобы ненароком не побеспокоить. Я знала, что со своими женами они счастливы. Это немного утешило меня в ту минуту, когда я вошла в пустынный заснеженный парк.

Настроение совсем было на нуле. Я присела на лавочку, поставив сумочку рядом, и подумала о том, что никому не нужна в этом мире. И если я замерзну на этой самой лавочке до смерти, то только облегчу жизнь окружающим. Муж получит всю квартиру и будет жить со своей новой семьей. Сыновьям не придется больше возить меня на «дурацкую» дачу с сумками или высиживать мои «нудные» дни рождения, так они всегда говорили.

Неожиданно рядом со мной на лавочку присели двое, с одной и другой стороны. Я встрепенулась и даже открыла рот. Незнакомцы, молодые и красивые, в белых одеждах и со сложенными крыльями за спиной, как-то участливо и по-доброму смотрели на меня.

– Кто вы? – удивилась я, хлопая глазами и думая, что мне мерещатся эти двое, очень похожие на ангелов.

Я никогда не видела ангелов и, хоть и верила в них, не думала, что когда-нибудь они вот так реально появятся перед мной.

– Зинаида, ты бы хотела переиграть свою жизнь? – спросил мелодичным голосом один ангел.

– Как это переиграть? – недоуменно спросила я.

– Мы можем сделать так, чтобы все предпосылки к твоему несчастливому браку стали более очевидными. Чтобы ты как можно раньше узнала об обмане мужа и коварстве окружающих.

– А это возможно? Узнавать заранее и переиграть?

– Да, – ответил второй ангел.

– Это было бы замечательно. Тогда я могла бы что-то исправить по ходу отношений.

– Да.

– И вы дадите мне шанс?

– Да. Если ты этого хочешь.

Я на минуту задумалась. Зачем мне это было нужно? Снова переживать по поводу какого-то мужчины. Возможно, страдать из-за его измены и холодности. Но все же моя душа рвалась в бой. Мне казалось, что оттого, что я не знала правды раньше, мое существование сейчас стало невыносим и таким горьким.

– Хочу, – кивнула я, как будто бросаясь в омут с головой.

– Тогда мы дадим тебе второй шанс. Новую жизнь. Ты получишь те же неприятности и судьбоносные повороты, что и в этом воплощении, но только чуть раньше, чтобы суметь все исправить, если захочешь, и изменить свое будущее.

– Хорошо, – согласилась я.

А что… это даже интересно. Новая жизнь, новые возможности. Все же лучше, чем замерзать от одиночества и горя в ледяном парке.

– Но есть одно «но», – сказал первый ангел.

– Какое?

– Твое воплощение будет в другом мире. Так как одну и ту же судьбу человеку нельзя даровать. Для всех здесь ты умрешь, но попадешь в другой мир. Он вполне подойдет под твои установки и чаяния души. Ты получишь другое тело и новое окружение. Согласна?

– Да, – кивнула решительно я.

Тут же окружающий пейзаж закружился, а ангелы взяли меня за руки.

Глава 3

Новый мир

Я пыталась вспомнить что-то еще, но и то воспоминание быстро испарилось.

Жуткие приступы боли то и дело терзали мое существо, и, кроме них, я не могла более ни о чем думать.

Мне все же хотелось спросить женщину, зачем мы идем в эту самую сторожку и как ее зовут? Но я видела, что служанка как-то странно смотрит не меня, и своими вопросами боялась вызвать еще большее недоумение.

Дождь уже хлестал со всей силы, заливая лицо и плечи, намокшее тяжелое платье путалось у меня под ногами. Мне было непривычно идти, наряд казался слишком длинным и громоздким. Тонкая накидка на моих плечах едва укрывала грудь. Одной рукой я пыталась поддерживать огромный живот, так было легче передвигаться.

Я вся продрогла и едва передвигала ноги от боли и неимоверной усталости. Было такое чувство, что из меня выжали все соки. Ухватив женщину на руку, я взмолилась:

– Я больше не могу идти! Давай вернемся домой или в усадьбу!

– Как в усадьбу?! Вы что, барыня, с ума сошли? – округлила глаза служанка. – Муж же, как увидит вас, точно прибьет вас!

– Убьет?

– А как же! Я же вам уже сто раз говорила – ненавидит он вас люто! И смерти вашей желает. Нельзя вам возвращаться.

– Кошмар какой…

Неожиданно я ощутила, как из моей промежности по ногам потекла вода.

Я остановилась, даже задрала юбку. Отметила быстрым взглядом светлые плотные чулки, повязанные над коленями синими лентами, и грязные ботиночки. Вид ног залитых водой и кровью, вызвал у меня шок. Тут же боль стала еще сильнее, и я протяжно застонала, не в силах сдержаться.

– Что такое, барыня?

– Воды, похоже, отошли, – испуганно прохрипела я.

Я прекрасно знала, что после того, как отойдут околоплодные воды, передвигаться опасно, надо ложиться и меньше двигаться. А сколько нам еще идти по грязи и дождю, было непонятно.

– О, барыня! Я уже вижу домик лесника! – воскликнула женщина. – Он совсем рядом. Обопритесь на меня! Мы почти дошли.

Я не ответила, а кивнула, сжимая зубы и стараясь не стонать. Из последних сил передвигала ногами. Желая только одного – упасть куда-нибудь и просто не двигаться. Даже в эту грязную траву.

Сторожка лесника выглядела довольно добротной, небольшой, но крепкой. Мы приблизились к ней спустя пять минут. Ночной мрак уже полностью окутал лес, и лишь небольшой фонарь, висевший у входа в избу, немного освещал пространство вокруг.

Неожиданно на крыльце появился невысокий коренастый мужик.

– Это ты, что ли, Палашка? – раздался его басистый грозный голос, когда мы вышли на лужайку перед деревянным крыльцом.

– Я, Прохор Фомич, – быстро ответила моя сопровождающая. – Вернее, мы с барыней!

– Вот те на! Барыня-то отчего здесь?! – опешил мужик.

– Приютите нас, мы очень устали и промокли! – затараторила Палаша. – Барыне-то совсем худо!

– Заходите, сердешные! – закивал лесник и, распахнув входную дверь перед нами, посторонился. – Вон как дюже дождь полил! Заходите скорее.

На пороге я едва не упала, опять запнувшись о юбку. Тут же крепкая рука мужика ухватила меня, и он проворно дернул меня вверх, обхватил за талию и помог войти. С его помощью даже ноги стали передвигаться лучше.

– Как же вы так, Любовь Алексеевна, в лесу-то гуляете в такой час? Вы заблудились, что ли, Палашка? – уже обратился он к моей горничной.

Та промолчала, пытаясь развязать ленты своей шляпки, а я тут же ухватила свое имя.

Любовь – какое красивое, мне оно сразу же пришлось по душе.

Мужику на вид было лет пятьдесят или чуть меньше. Крепкого телосложения, очень широкий в плечах, среднего роста, с окладистой бородой и добрыми глазами.

Он усадил меня на какую-то лавку в первой же горнице. И я устало привалилась к стене, чувствуя, что ноги подкашиваются от усталости и постоянной боли. Изможденное тело не слушалось меня. Еще и эти родовые приступы, постоянно напоминавшие о себе, забирали последние силы.

Я начала нервно развязывать ленты мокрой шляпки, еле стащила ее. В передышке от очередного приступа боли, обратила взор на мужчину и взмолилась:

– Можно мне где-нибудь прилечь, уважаемый? Я рожаю, только воды отошли. И платье бы мне снять, а то оно давит везде.

– Ах ты, батюшки! – всплеснул руками он и только сейчас заметил мой огромный живот. И тут же, обернувшись к служанке, испуганно воскликнул: – Палашка, ты совсем дурная? Ты зачем барыню ко мне привела? Ей повитуха нужна!

– Так кто ж знал, что у барыни-то нашей горемычной роды начнутся именно сегодня? До сроку-то еще почти две недели! А она в лес меня погнала вместе с нею.

От ее слов я поморщилась. Мне не понравились ее слова. Я сидела тут же, а она говорила обо мне в третьем лице, словно не боялась, что я услышу ее и буду недовольна. Вообще-то, очень непочтительно по отношению к своей хозяйке.

У меня опять мелькнула мысль: «Зачем мы пошли с горничной в лес на ночь глядя? Для чего? Чтобы спастись от моего мужа? Или зачем?»

Мои мысли снова прервал болезненный приступ, да такой сильный, что я хрипло застонала.

Бросив на меня жалостливый взгляд, лесник недовольно накинулся на Палашу:

– Где ж я тебе бабу повивальную ночью возьму? Ближайшая в деревне в двух верстах живет. Она ночью точно не пойдет сюда.

– А может, мы как-то сами? – спросила я.

Однако я понимала, что сама ничего не умею. Точнее, я знала, как рожать, дышать там, тужиться. Но как, например, пуповину обрезать и перевязать и послед вытащить, не представляла. Это все делали врачи в больнице.

Мужик думал минуту. Поджав губы, переводил глаза-то на меня, то на служанку.

– Раздевай барыню, Палашка! – велел он. – Я сейчас на кровать свою новую подстилку брошу, чтобы чисто было! Ляжете туда, Любовь Алексеевна.

– Благодарю, – ответила я чуть успокоенная.

Все же на постели лучше рожать. Я даже вымученно благодарно улыбнулась мужику, предвкушая, как сниму это тяжелое, грязное и мокрое платье. Палаша уже засуетилась вокруг меня, помогая расстегнуть накидку из коричневого бархата.

Глава 4

Спустя десять минут я уже лежала на чистой простыне на жестком ложе, в одной длинной сорочке, она была надета на мне под платьем до того. Лесник даже нашел для меня небольшое лоскутное одеяло, чтобы укрыть. Хозяин избы жил очень бедно, и я поняла, что он отдал мне самые лучшие вещи, что у него были. Даже свою жесткую подушку, набитую соломой, он обернул какой-то мягкой чистой тряпицей, чтобы я могла лечь.

Спаленка лесника, где меня устроили, была крохотной, в ней стояла лишь узкая деревянная кровать, большой сундук и стол. В единственное небольшое оконце посередине продолжал барабанить надоедливый дождь. В избе было тепло, оттого я перестала наконец дрожать, а горячая кружка чаю, которую принес лесник, быстро согрела меня.

Я была одна в комнатке. Палаша ушла приготовить все для родов, тряпки, воду и другое. Лесник же почтительно не входил, а иногда приближался к приоткрытой двери спаленки и угодливо спрашивал, не надо ли мне чего? Я не отвечала, так как была в каком-то болезненном бреду. Хрипло стонала или даже кричала.

Мучения от болезненных схваток не давали мне расслабиться даже на пять минут. Я помнила, как надо тужиться и правильно дышать, все же воспоминания о двух пережитых родах у меня довольно хорошо сохранились. Но сейчас болевые приступы были во много раз сильнее, и я пыталась сдерживаться, чтобы не кричать во все горло, боясь испугать окружающих. Но не могла сдержаться и, судорожно сжимая пальцами подстилку, все равно кричала. Так было легче переносить невыносимые муки.

– Палаша, все же надо бежать за повитухой. – В какой-то момент придя в себя, я услышала громкий разговор лесника и горничной у двери. Мужик продолжал обеспокоенно: – А если она помрет? Или разродиться не сможет и дите помрет? Нам же потом граф голову снесет! Точно до смерти запорет.

Я сглотнула, в горле пересохло. О каком графе они говорили? О моем муже или отце? Или же это просто был какой-то граф – хозяин этих земель? Мне хотелось знать, но жуткая боль затмила все разумные мысли, и я хрипло застонала.

Не зная, сколько еще будут продолжаться мои мучения, я в бреду молилась только об одном, чтобы поскорее разродиться.

– Да все хорошо будет, – расслышала я ответ Палаши из-за двери. – Сейчас ночь, куда ты пойдешь, Прохор Фомич? По ночам и зверье лесное бродит. Раздерут тебя.

– Все же я побегу в деревню, – возразил ей мужик, и его голос стал отдаляться, видимо, он пошел в горницу. – Возьму ружье. Как она надрывается, сердешная, жалко ее. Надо ей повитуху вести, Палашка.

Даже в своем невменяемом состоянии я подумала о том, до чего добрый мужик этот лесник. А может, он просто боялся гнева некоего графа? Который мог их лишить жизни.

Чувствуя, как язык от сухости опух, я начала громко звать горничную, чтобы принесла мне попить.

– Палаша! – выдала я и сама поразилась, как слаб мой голос.

Вдруг окно спальни затряслось от громкого стука. Вздрогнув от неожиданности, я невольно уставилась взором в окно, в которое тарабанили уже со всей силы. В следующий миг створка распахнулась, и в проеме показалось лицо и плечи женщины в темном одеянии и платке на голове.

– Прохор Фомич! – завопила темноволосая незнакомка. – Пусти переночевать!

Увидев на кровати меня, она невольно замолчала и удивленно уставилась, явно не ожидая увидеть рожающую женщину в доме лесника. По ее лицу стекали струи воды, а волосы висели мокрыми паклями у висков.

Тут же, услышав ее крики, в спальню ворвался лесник. Он быстро прикрыл глаза ладонью и заверещал:

– Извиняйте меня, барыня. Я не смотрю! – Он торопливо приблизился к окну, где стояла снаружи нежданная гостья. – Марья Лукинична?! Ты чего здесь?!

– Пусти в дом, Прохор! – взмолилась она. – У тебя дверь на замке!

– Сейчас отопру, – кивнул мужик и проворно вышел прочь, чуть прикрыв дверь.

Приход женщины немного отвлек меня от боли. Я слышала в приоткрытую дверь, как лесник спросил ее, как она очутилась ночью около его жилища.

– За грибами пошла да заблудилась. Едва из чащи вышла. И прямо к твоей избе.

– Это Бог тебя послал! – заявил мужик. – У меня барыня наша! Рожает она, я уж бежать в деревню за бабкой Зинаидой хотел! А ты тут как раз и пришла на удачу.

– Так та девка в спальне – Любовь Лексеевна? – удивилась женщина. – Я подумала, то женка твоя.

– Какая женка, Марья? Мне уж пятый десяток идет! Они с Палашкой тоже заблудились, как и ты, а у нее дитятко надумало выйти. Мучается бедная. Ты давай быстро руки мой, и к ней ступай.

Далее я не услышала, что они говорят, так как очередной приступ боли лишил меня понимания реальности. Я закричала, потом хрипло застонала, кусая до крови губы. Казалось, что все внутренности разрывает на части.

Когда чуть очухалась, увидела, что рядом с кроватью стоят Палаша и та самая черноволосая женщина.

– Барыня, это Марья, она повитуха, в самой дальней деревеньке живет, – объяснила мне горничная.

– Доброго здоровьица вам, барыня, – сказала приветливо женщина, заискивающе улыбаясь. – Я помогу вам разродиться.

Услышав слова женщины, я обмерла от неожиданной радости. Неужели высшие силы в этом мире сжалились надо мной и послали повитуху? Прямо к домику лесника, чтобы помочь мне? Это было какое-то чудо!

Спустя несколько минут Марья вернулась ко мне. Она только вымыла руки и сняла верхнюю одежду и платок. Дала указания Палаше, что приготовить еще для родов, и та ушла.

Женщина быстро осмотрела меня, заявив, что дитя уже совсем низко, недолго осталось. Ее слова немного утешили меня.

– На колени встаньте, сладенькая, – велела ласково Марья, придерживая меня и помогая подняться и принять нужную позу. – Теперь ноги пошире разведите и выдыхайте сильно, всем телом. Так легче же?!

Я судорожно кивнула и правда ощущая, что теперь при каждом новом приступе боль не так сильна. Повитуха, задрав мою рубаху, заглядывала внутрь моей промежности и осторожно давила на живот, помогая младенцу скорее выйти.

– Сильнее тужьтесь. Дитятко уже совсем низко.

Слушая ее, я старалась все делать, как она говорила, снова и снова тужилась из последних сил, сбивчиво дышала. Пот лился по моему лицу. Но в этой позе действительно было лучше, чем лежа. Вес ребенка и само мое нутро давили вниз, выталкивая младенца наружу.

– Умница, умница, еще, еще, – хвалила она, подбадривающе улыбаясь. Проверяла осторожно руками мою промежность и в какой-то момент сказала: – Уже головка выходит, еще немного. Давайте, яхонтовая моя, еще немного надо потерпеть.

Я еще несколько раз потужилась и вдруг ощутила, что что-то тяжелое и жесткое вышло наконец из моей промежности.

Повитуха умело подхватила младенца руками, чтобы он не травмировался. Она чуть подняла ребенка, перевернула его на живот и пару раз похлопала по спинке и ягодицам. Дитя закашлялось, сплевывая околоплодную воду, и громко закричало.

– Здоровенькая девка! – воскликнула умиленно Марья, улыбаясь.

Она быстро перерезала приготовленным чистым ножом пуповину и закрутила ее в узел на животике малышки. По ее умелым действиям я поняла, что это опытная повитуха, наверняка она приняла на своем веку не одну сотню детей. Это порадовало меня, и я облегченно выдохнула, устало присела на кровать.

Обратив на меня взгляд, Марья ожидала реакции. Я же недоуменно и заторможенно смотрела на нее, ощущая, что боль почти стихла. И хрипло дышала, смотря на женщину с ребенком на руках. Она же, видя, что я еще не пришла в себя, начала обтирать дитя влажными тряпками от крови. Я следила за ее действиями, уже упав обессилено на кровать, и только спустя минуту тихо спросила:

– Это девочка?

– Да, доченька ваша, сударыня. Такая пригожая и здоровая. Вон как кричит!

Глава 5

Малышка и правда заходилась громким криком. Плакала, явно чего-то требуя.

Я находилась в каком-то полуобморочном состоянии от усталости и пережитой боли. Но отчетливо осознавала, что родила дочь. Это вызывало у меня радостное ликование в душе.

Едва попала в новый мир, и уже в первые сутки сбылась моя самая заветная мечта. Я родила дочку! Дочь, о которой грезила всю свою прошлую жизнь. Двух сыновой я тоже любила, но все же всегда мечтала о маленькой девочке. Третий ребенок у нас с мужем не родился. Долго я пыталась забеременеть, не теряя надежды родить дочку, но ничего не получалось. Я не могла зачать долгое время, а потом доктора сказали, что уже поздно и у меня начался климакс. Оттого пришлось смириться.

Но сейчас, в этой новой жизни, судьба преподнесла мне такой дар – долгожданную доченьку. Я ощутила, как мое сердце наполняется материнской радостью и счастьем. Чувствовала себя ребенком, который получил долгожданную заветную игрушку, которую долгое время родители обещали, но не покупали. Только моя милая доченька была во много раз желаннее.

Почти не веря в реальность происходящего, я чуть привстала. Протянула руку к повитухе и с жадным нетерпением попросила:

– Дайте ее мне, Марья. Я хочу ее подержать!

– Сейчас, Любовь Алексеевна, только чуть оботру ее.

Я не спускала жадного взора с рук женщины, пока она осторожно вытирала малышку небольшом влажным рушником. Видя мое нетерпение, она уже спустя минуту протянула мне девочку, которая так и продолжала громко плакать.

Я осторожно взяла крохотную малышку, пытливо осматривая ее любопытным взглядом. На ее головке виднелись короткие темные волосики, личико было красное, а тельце немного синюшное. Я не понимала, нормально это или нет? Почему-то не помнила, как выглядели мои сыновья при родах. Потому заволновалась, боялась, что с ней что-то не то.

В этот момент Марья быстро поправила и подняла мне подушку, чтобы я полусидела. Подсунула мне под локоть еще одну набитую соломой подушку. Теперь мне было удобнее держать малышку. Я же все оглядывала свою прекрасную доченьку, осторожно трогала ее крохотные ручки, лобик, плечики, ласкала ее пальцами.

На моих руках она замолчала. Пару раз сонно зевнув, малышка прикрыла глазки и притихла. Мне подумалось, что начавшиеся роды прервали ее сон в утробе и потому она расплакалась. А сейчас, после того как вышла на свет, можно было снова доглядеть сладкий сон. Малышка, похоже, заснула, и эта картина меня умилила. Я рассматривала ее спящую, каждую черточку личика, прислушивалась к тихому дыханию и пыталась понять, все ли с ней хорошо?

– Какая она маленькая, вся красная и синюшная, – взволнованно сказала я, окидывая ласковым взглядом дочку.

Я чувствовала, что уже полюбила ее. Мое сердце билось трепетной любовью к ней.

– Спадет краснота, не волнуйтесь, барыня, – утешила меня Марья, улыбаясь. – Она же столько часов лезла узким проходом, естественно, что она вся красная.

– Хорошо, – кивнула я, успокоенная, убирая с лобика дочери соринку, прилипшую к ее кожице.

Мои ослабленные тонкие руки тряслись. Из последних сил я прижимала малышку к себе, боялась уронить маленькое спящее сокровище.

– Барыня, давайте я на грудь вам ее положу, так легче держать будет, – предложила повитуха, перекладывая мою дочь. – Я пока ваше чрево почищу, чтобы последа не осталось, а то заражение будет.

Я согласно кивнула и спустилась чуть ниже с подушки, чтобы ей было удобнее. Дочку прижала к своей груди только одной рукой, так и правда было легче ее держать. Раздвинув пошире ноги, я доверилась умелым рукам Марьи. Она очень осторожно снова полезла в мою промежность, убирая все остатки родов. Было неприятно, но совсем не больно. От этой процедуры и неимоверной усталости я провалилась в полудрему.

Очнулась, когда Марья забрала у меня спящую дочку, чтобы переложить ее в небольшое корытце, покрытое тряпицей, что принес лесник. Затем повитуха кликнула Палашу.

– Спроси у Прохора Фомича еще простыней и тряпок каких, – велела Повитуха горничной. – И воды теплой еще нагрей. Надо барыню обмыть от крови и переложить на чистое. Может, еще рубашка какая у него есть? А то ее-то вся грязная.

Чуть позже сквозь дрему я ощущала ласковые руки Марьи. Она быстро обмыла меня, а потом надела что-то чистое. Потом я почувствовала, как сильные руки, скорее всего, мужика-лесника, перекладывают меня снова на жесткую кровать.

Спустя пятнадцать минут я уже лежала на свежей холщовой подстилке в чистой рубашке из грубой льняной ткани. Она осталась от умершей жены лесника. Но выбирать мне не приходилось. Я была благодарна всем им за заботу. Мою нижнюю рубашку Палаша унесла стирать.

Я снова осталась в спаленке вместе с повитухой. Теперь на столе стояло небольшое корытце, где спала моя доченька. Боли в теле не было, и я спокойно дышала. Повитуха, наклонившись надо мной, приложила руку к моему лбу и тихо произнесла:

– Жара нет, яхонтовая, это хорошо. Ты поспи пока, отдохни, намаялась.

Я послушно прикрыла глаза, провалившись в долгожданный сон.

Неожиданно в моих тягучих мыслях, а точнее, в видении-сне появились те самые два ангела, которые и отправили меня в этот мир.

– Мы привели повитуху, чтобы она помогла тебе, – сказал один из них. – Но больше не сможем помогать тебе открыто. Отныне ты сама должна устраивать свою жизнь.

Я увидела, что они начали исчезать, и окликнула их:

– Скажите! А прежняя владелица моего тела, точнее, душа настоящей Любовь Алексеевны куда делась?

– Жизнь ей была в тягость. Она не могла вынести все, что выпало на ее долю. Потому, по ее просьбе, мы переселили ее душу в тело новорожденного младенца с более легкой судьбой. Но ты достаточно сильна, чтобы тебя не испугали подобные трудности. Потому и перенесли тебя в ее тело. Это послужит развитию твоей души.

– Я поняла. Благодарю вас за то, что верите в меня, и за доченьку, – ответила я и, наконец, провалилась в глубокий крепкий сон.

Разбудил меня ласковый голос Марьи:

– Барыня, посыпайтесь. Уже совсем рассвело. Вот отвар из трав, попейте, и хлеб. – Женщина помогла мне сесть на постели и попить. Малышка вдруг громко заплакала, и повитуха, взяв ее на руки, начла качать и добавила: – Надо бы покормить дочку-то, голодная она.

Вскоре она приложила дите к моей груди, надавила на упругий холмик, и я увидела, как на моем соске появились капельки молозива. Малышка только с третьего раза смогла захватить сосок, но тут же жадно принялась причмокивать губами, пыталась насытиться.

Чуть позже повитуха осмотрела меня, сказала, что со мной все хорошо, и покинула дом лесника.

Уже ближе к полудню Палаша принесла горячей каши и травяной чай и спросила, буду ли я есть на ужин грибной суп. Я, естественно, согласилась, ибо ощущала сильный голод. Пока уминала кашу, служанка удивленно смотрела на меня.

– Надо же, барыня, вы и вправду сильно проголодались. Вы же в жизнь кашу не ели.

– Разве? – удивилась я.

Овсяная каша была на воде, без масла, но политая вкусным медом. Потому я с аппетитом ела.

– Угу. Вы же всегда говорили, что каша – это еда для бедняков и голодранцев.

Не обращая внимания на слова горничной, я доела кашу и отдала ей миску. Малышка, в это время уложенная Палашей, уже мирно спала в своем корытце.

– Палаша, посиди со мной немного. Мне надо поговорить с тобой.

– Что вы хотели, барыня? – спросила она, усаживаясь рядом на стул.

Я окинула Палашу взглядом. Довольно приятная на лицо молодая женщина, русые волосы, собранные в толстую косу, пухлая. На вид ей было лет тридцать или что-то около того.

– Знаешь, я вчера в лесу упала ненароком, – начала я, придумав, как узнать больше о своей прежней жизни. – Когда мы потерялись с тобой. Ударилась головой о дерево. А когда пришла в себя, голова больно сильно болела. И теперь отчего-то многого не помню, что-то с памятью у меня случилось. Как звать тебя помню, Палаша, а как мы с тобой в лесу очутились, нет.

– Ох, барыня, как же вас так угораздило удариться-то?

Глава 6

– Потому ты должна мне кое-что напомнить, – заявила я.

– Что же? – подняла брови Палаша.

– Мой муж. Ты вчера сказала, что он желает моей смерти. Так? Отчего же? Что я ему сделала, за что он так ненавидит меня?

– Как же, вы и этого не помните? – удивилась горничная. – Это очень плохо. Я расскажу вам. Григорий Александрович… он же полюбовницу завел! Оттого вас и разлюбил. Если вообще раньше любил.

Я нахмурилась, так как слова Палаши вызвали у меня сомнения. Если муж меня не любил, отчего я беременная? Или он был из тех мужчин дворянского сословия, которые не заморачивались насчет секса по любви? Просто удовлетворяли свои низменные потребности с женой, потому что она была под рукой.

– Муж не любил меня?

– Нет, барыня, – покачала головой служанка. – Как же вы такое не помните. Сильно, видать, ударились. Вас же выдали за него замуж против вашей воли. Ему титул ваш нужен был. А вашему дяде деньги Шереметьева. Вот они и сговорились. Мужу вашему титул наследный вашего батюшки покойного переходит, а дядьке вашему земли на юге империи. А вы разменная монета. Григорий Александрович получил титул графа после свадьбы. А вы богатую жизнь, ну и нелюбящего мужа.

– Поняла. Я сейчас что-то смутно вспоминаю, как Григорий говорил мне в первую брачную ночь, что я ему не нравлюсь, – соврала я для убедительности.

– А я что говорю. Все об этом знали.

– Но почему же муж не развелся со мной, когда титул получил?

– Дак, кто ж его разведет-то? – опешила Палаша. – Для этого весомые причины должны быть по закону. Нужно, чтобы супруг пропал на семь лет без вести или болезнь какая случилась, что немощным делает или бесплодным. Или измена одного из супругов. А вы рожали каждый год по дитю. Разве и этого не помните?

– Нет.

– Как же так-то. За четыре года, что вы замужем за графом Шереметьевым, у вас уже третий ребеночек народился сейчас. Только первые два сыночка умерли во младенчестве.

– Ужас какой, – выдохнула я, похолодев от слов горничной.

Что-то новая жизнь, в которую я попала, прельщала меня все меньше и меньше.

Кроме дворянского происхождения, которое, похоже, было у меня по праву рождения, все остальное виделось сплошной проблемой. Муж меня ненавидел и завел любовницу, дети умирали, да и замуж меня выдали против воли. Сплошные психологические травмы. Неудивительно, что прежняя хозяйка моего тела не выдержала всех этих перипетий судьбы.

– А почему мы в лесу-то с тобой, Палаша, оказались вчера? – спросила я, решив выяснить все до конца.

– Как же! Муж-то ваш любовницу свою в усадьбу привел! Жуть такая! Сказал при всех домочадцах, что любит только ее и жить она будет в нашем доме. А вы нужны ему были только для титула графа. Вы и взбеленились! Кричали на него, ругали. Так громко, что мы все слышали. Проклинали даже.

– Неужели?

– Да, – закивала с горячностью горничная. – Он в ответ заявил, что вы противны ему, и потребовал, чтобы дали развод. Но вы ни в какую не соглашались. Я бы тоже на вашем месте не согласилась, – добавила Палаша как-то раздраженно. – Муж-то ваш богат, как царь лесной! Если не богаче. Вы же все время в такой роскоши жили, что каждый день наряды меняли. А он тут развод требует. Вас же сошлет куда подальше, в захудалое имение, и все. Там уже таких денег и блеска не будет, да и ко двору императора тоже уже не пригласят. Так вы мне сказывали давеча.

– Да, логично, – согласилась я. – И чем же все кончилось?

– Граф заявил, что раз у него есть любовница и он вам изменил, то по закону вас все равно разведут. Тогда вы стали ребенком ему угрожать, малышкой, что у вас под сердцем тогда была.

– А он что же? – выдохнула я, дрожа от всех этих жутких трагичных подробностей.

– Сказал, что ребенок ваш ему тоже не нужен и будет лучше, если вы сгинете оба.

– Господи, что за ирод! Чудовище какое-то, а не муж.

– Да обычный мужик, – вздохнула Палаша. – Счастья хочет. Ну, полюбил другую женщину. На вас-то по расчету женился. Все понятно. Но вообще про чудовище вы правы, госпожа.

– Ты тоже так думаешь, Палаша?

– Да. Он ведь задумал убить вас, чтобы быстрее все разрешилось. Не хотел ждать суда, чтобы вас развели, это ведь на годы может растянуться. Вот и задумал черное дело. А я подслушала это тайком, когда он с полюбовницей это обсуждал. И сразу же вам доложила о том. Вы разозлись и испугались. Решили немедля покинуть усадьбу. На рассвете мы к тетке вашей троюродной поехали, пока все в особняке спали.

– Но как мы в лесу-то очутились? – спросила я недоуменно.

– Карета сломалась, колесо слетело. Извозчик ушел в ближайшую деревню за подмогой, да и пропал где-то. Мы его до вечера в карете ждали, почитай, почти двенадцать часов. А он так и не вернулся. Замерзли. А у вас еще и схватки начались. Наверняка из-за переживаний. Вот мы и решили к леснику идти. Он недалече от того места живет, где карета наша сломанная стояла. Чтобы хоть обогреться и переночевать. В карете-то холодно оставаться.

– Да, я что-то такое припоминаю, Палаша. Что дождь начался и как живот у меня крутило с утра.

– Так и было. Мы же только пару часов как от усадьбы отъехали. Утро едва занималось, никто и не видел, как мы уезжаем. У вас еще схватки эти. Думали, что до тетки вашей доехать успеем, а вон как вышло.

Она замолчала. А я напряженно переварила всю новую информацию. И все это мне очень и очень не нравилось.

– Палаша, скажи еще одно. А я сама-то мужа любила?

– А мне почем знать это, барыня? – недоуменно ответила она. – Да и не моего это ума дело, барские любови смотреть.

– И все же, как тебе кажется?

– Думаю, что нет. Вы постоянно с Григорием Александровичам ссорились, ругались сильно. Бывало и по месяцу не разговаривали с ним. Разве при любови такое бывает? Нет. Дак оно и понятно. Вы же не хотели замуж за него идти. Всегда твердили, что он безродный плебей, недостойный даже ноги ваши целовать.

– Так прямо и говорила? – переспросила я, поморщившись и понимая, что, скорее всего, такие высказывания настоящая Любовь позволяла себе оттого, что у ее мужа не было титула.

Что-то подсказывало мне, что не зря Шереметьев завел любовницу. Если я действительно так высокомерно и пренебрежительно относилась к мужу и унижала его, наверняка мужчина искал отдушину на стороне. И хотел женщину, которая бы поняла его и полюбила. Вот и нашел свою любовницу. Закономерно. Да… прежняя хозяйка тела изрядно запутала свою жизнь, так, что сразу и не распутаешь.

– Но тем не менее это не мешало мне принимать мужа в своей спальне и рожать от него детей, – сделала я логичный вывод.

– И что такого? Так почти все дворяне живут. Муж он для рождения детей нужен, а жена для продолжения рода и наследников. А любовь-то она такая… может и не случиться.

Видимо, это самое «не случиться» произошло и в моем браке, точнее, в браке той, в чьем теле я теперь находилась.

После последних слов Палаши мне стало совсем грустно. Какая-то безысходность и безрадостность захватили меня. Муж не любил, и я его тоже.

Вдруг заплакала малышка. Я обратила на нее взор и подумала о том, что теперь у меня есть нечто более ценное, чем муж и его любовь. Моя малышка. И если моему супругу ни я, ни мой ребенок не нужны, пусть так и будет. Я постараюсь выжить и без него и вырастить дочь сама. Не такое видали. Главное, что моя дочь здорова, а я молода и полна сил. И все у меня получится!

Наверное, сейчас надо было добраться как можно быстрее до моей троюродной тетки. А потом и решить, что делать дальше.

Глава 7

Проснулась я от хныканья малышки, которая лежала у меня под боком. Взглянула в окно, уже смеркалось. Снова был вечер.

Я прислушалась к себе. Слава Богу, болей не было, а я довольно хорошо отдохнула, пока спала вместе с дочкой пару часов.

Спустив просторную рубашку с плеча, я обнажила упругую грудь. Склонилась над девочкой и приложила дитя к соску. Она жадно зачмокала, а я, довольная, улыбнулась.

Сегодня я кормила ее четвертый раз. Молоко у меня все прибывало, и я была этому рада. Ведь не знала, как в этом мире кормить дите без молока. Здесь наверняка не было искусственных смесей. Первого своего сына я кормила до года сама, а со вторым переболела маститом, оттого молока у меня не было. И кормила я его смесями, отчего очень переживала. Он и вырос более хилым и болезненным, чем первый. Потому сейчас я очень хотела, чтобы у моей малютки молока было вдоволь.

Отчего-то очень хотелось есть, рада была бы даже корочке хлеба. Хотя с утра съела кашу, а днем постные щи, я ощущала зверский голод. Лесник очень переживал, что не может накормить меня изысканными блюдами, к которым я привыкла, но я успокоила его. Помня все слова Палаши, я старалась поменьше говорить с мужчиной, чтобы он не догадался, что я сбежала из усадьбы и от мужа.

Я планировала уже завтра покинуть дом лесника, если все будет хорошо, и как можно скорее добраться до своей троюродной тетки. Благо Палаша знала, где она живет, и вчера назвала мне ее адрес.

Накормив малышку, я решила сама сходить поискать что-нибудь поесть. Палашу беспокоить не хотелось. Она и так со мной провозилась всю ночь, а днем готовила еду и стирала все вещи лесника, что я испачкала кровью во время родов.

Я встала с кровати, на удивление, довольно легко. Силы вернулись к мне, и это было радостно. Живот и промежность тоже не болели. Я проверила прокладку из тряпицы, которую соорудила мне Палаша, она была чистой, без крови. Всем телом я ощущала, что вполне здорова. Даже живот мой стал плоским и лишь немного висел. Как все же хорошо, когда рожаешь сама. Моего второго сына кесарили, так я неделю лежала в больнице и в первые дни едва передвигалась по стенке после операции.

Видя, что малышка снова заснула, я осторожно переложила ее в корытце и прикрыла лоскутным одеялком.

Сунув ноги в легкие ботиночки, я накинула на плечи длинный цветастый платок в русском стиле. Его дал мне на время лесник, вещица также осталась от его покойной жены.

Тихо, чтобы не разбудить дочку, я вышла из комнатушки. Изба состояла из четырех смежных комнат. Спальня лесника, где я рожала и теперь оставила дите, была самой последней, далее следовали просторная горница, а после кухня с печью и закрытые сени.

В горнице никого не было, стоял полумрак. Едва я приблизилась к приоткрытой двери кухни, как услышала тихий разговор Палаши и лесника.

– Принес же эту Марью нечистый, – в этот момент проворчала Палаша. – Все карты нам спутала. Померла бы барыня родами, и дело с концом.

– Отчего ты так говоришь? – удивился лесник.

Слова горничной показались мне очень странными, потому я решила пока не входить в кухню, а немного тайком послушать. Интуиция подсказывала, что надо поступить именно так.

Они говорили очень тихо, оттого я приникла к косяку двери и навострила уши.

– Я ведь намеренно барыню к тебе привела, чтобы все дельце по-тихому обстряпать, – продолжала заговорщически Палаша. – И извозчика подкупила, чтобы он сделал так, что у него якобы колесо сломалось. Он ведь так и не вернулся. Потому и повод нашелся, сюда к тебе в сторожку идти, дождь нам только на руку был.

– Зачем?

– Ты че, дурной?! Я ж мальчишку к тебе послала вчера, он разве не передал мои слова?

– Прибегал поутру малец, только я ничего не понял из того, что он сказал, – ответил лесник.

– Чего непонято-то тебе?! – вспылила горничная громким шепотом и уже дальше говорила громче. – Я намеренно привела барыню сюда, чтобы уморить. Всем скажем, что умерла при родах она, не разродилась, да и ребеночек мертвый родился. Правда, придется Марье денег дать, чтобы молчала. Потому и сказала, что, как назло, вчера к тебе повитуха притащилась.

Оторопев от слов служанки, я даже перестала дышать.

– Ты что, Палаша, дурное дело задумала? – нахмурился лесник.

– Дошло наконец-то! Ты должен мне помочь!

– Нет, я на такое черное дело не подписывался, – замотал головой мужик.

– Сам же говорил, что готов господину услужить!

– Готов, но не душегубством же!

– Зачем же я тогда тебе барыню привела, окаянный тетерев! Я и сама бы ее отравила, но отчего-то моя ядовитая настойка ее не берет! Даже вон ребеночка она выродила живого!

Я похолодела всем телом. Меня пронзила мысль о том, что та настойка от болей, которой меня поила Палаша, не зря была такой горькой! Это была отрава! Но отчего яд не навредил мне? Или же… я задумалась, и меня осенило. Может, все же этот яд и убил бывшую владелицу моего тела, настоящую барыню? И она умерла, а ангелы вселили мою душу в ее тело после этого и дали мне второй шанс? А молодая графиня Шереметьева должна была умереть в лесу под деревом промозглой ночью?

Глава 8

У меня ноги едва не подкосились от всего услышанного. Муж смертельно ненавидел меня и хотел убить. А сейчас я узнала, что и служанка жаждала моей смерти и увела в какую-то глушь, в лес к своему сообщнику.

– Тише ты, дура, чего, орешь? Услышит она, – цыкнул на Палашу лесник.

– И пусть слышит. Я эту богатую гадину ненавижу. Из-за нее мой братец маленький умер!

– Что былое вспоминать-то? – вздохнул печально лесник. – Твой брат и правда горемычная душа. В том приюте такой мор был, никто бы не выжил.

– А если бы я забрала его к себе, он бы жив остался! Он один у меня родной был после смерти матушки, а теперь я одна-одинешенька. А этой зажравшейся графине куска хлеба жалко стало! У них куры денег не клюют, а все равно жадные.

– В этом ты права, Палаша.

– Я так просила Любовь Алексеевну, на коленях умоляла. Он бы и не мешал никому, жил бы в моей комнатушке на чердаке. Я бы с ним своей едой делилась. Да и на усадебной кухне столько еды остается, что даже собаки дворовые уже не жрут. Точно бы никто не заметил, что он ест там. А у этой дряни, Любови Алексеевны, сердце что камень. Потому-то и Бог ее и наказал, что муж завел любовницу! Так ей и надо, твари бессердечной! Пусть сдохнет.

– Не говорил так, грех это! Желать смерти другому.

– Вот как ты заговорил?! Сам же сказал, что ради меня на все пойдешь! «Только попроси, Палаша». Твои слова? Вот я и прошу. Помоги мне сгубить эту богатую стерву.

Я слушала их перепалку и бледнела все больше. Так вот она какая! Настоящая барыня. Бессердечная стерва, которая пожалела кусок хлеба для несчастного сироты, и тот умер в приюте. Неудивительно, что Палаша ненавидела ее. И я понимала, что теперь исправить прошлое зло невозможно. Не могла же я сказать горничной, что в теле Любови Шереметьевой другая, я. Палаша никогда бы не поверила и посчитала бы меня сумасшедшей.

– Палаша, пойми, я не смогу, – мямлил мужик, но уже колебался.

– Ну и дурак! А если бы помог мне, господин бы нам денег заплатил. Он двести рублев обещал! А может, за услугу такую мне вообще вольную справит, если угодим ему.

– Не буду я в крови руки марать, даже ради твоей вольной, Палаша.

– Вот, значит, как? Сам вольный, а мне век в неволе жить? Да? Значит, и про любовь свою все мне врал! Тогда и живи один! Не пойду за тебя замуж! Так бобылем и помрешь!

Палаша вскочила со стула и, схватив большой кухонный нож, вдруг бросилась к двери, за которой я стояла. Я в ужасе отшатнулась, не на шутку перепугавшись. Но в следующий момент лесник бросился вслед за горничной и схватил ее за руку. Он прекрасно понял, что она вознамерилась сделать, и я тоже поняла по зажатому в ее руке ножу.

– Да погоди ты, бешеная! Давай все спокойно обсудим, – заявил недовольно мужик, оттаскивая женщину обратно к печи. – Сядь. Я же не сказал нет…

Они уселись обратно за стол и начали шушукаться.

– Сначала ее кокнем по-тихому, пока она спит, а потом и ребенка. Никто и не узнает.

У меня все потемнело перед глазами. Сначала муж, который ненавидел и желал моей смерти, теперь горничная собиралась меня зарезать во сне.

– Только тянуть не надо, – услышала я последние слова Палаши – Пока никто не очухался и не узнал, что я ее сюда привела. Тело ее спрячем, зароем и дите тоже. Пусть ищут по лесам. В жизнь не найдут. А я всем скажу, что потерялись мы друг с другом в лесу.

Я попятилась от двери, нервно мотая головой.

Как же ангелы послали меня в это тело и в этот мир, где моей смерти жаждали сразу столько людей?

Муж, горничная, лесник, кто еще?

И, видимо, эта злыдня Палаша говорила правду про моего мужа. Что он намерен меня извести. Но только скрыла от меня одно – что и сама служила Шереметьеву и старалась исполнить его приказ. Потому и завела меня в лес! А извозчик и лесник были с ними в сговоре!

Просто прекрасное начало новой жизни!

Куча ненавистников желают разделаться со мной. Я непонятного где, в дремучем лесу, да еще и малютка на руках.

С каждым мигом мною все сильнее завладевал страх, а в голове настойчиво забилась яростная мысль – надо немедленно бежать отсюда, пока не случилось самое страшное!

Я подумала о том, что, если бы сейчас я встретилась с этим извергом, моим мужем, этим графом Шереметьевым, сразу же бы заявила ему, что согласна на развод. Зачем держаться за того, кто тебе изменяет и не любит? Зачем? Для чего? Чтобы он и дальше вытирал о меня ноги?

Ну уж нет. Возможно, прежняя молодая графиня Любовь и хотела всеми силами удержать мужа-изменника, но мне, Зинаиде Алексеевне, это точно было не надо. Я достаточно уважала себя и была слишком самодостаточна, чтобы терпеть подобное. Насильно мил не будешь, как говорится.

Пусть блудливый муженек будет свободен и женится на этой своей любимой мадаме, на которой хотел. А мы с малышкой уедем.

Можно было и сейчас это сделать. Убежать, скрыться, уехать. Пока вся эта свора жаждущих моей смерти озлобленных людей не растерзала меня. Я исчезну из их жизни и больше не буду доставлять неприятностей.

А у меня будет новая спокойная жизнь. Главное, что со мной любимая доченька, а ради нее я выдержу все.

Бросившись обратно в спальню лесника, я влетела в комнату и склонилась к кроватке. Дочка спала, мирно посапывая. Решение я приняла еще минуту назад.

– Мы отсюда уходим, малютка, – прошептала я малышке и добавила: – И немедленно.

Я выглянула в окно. Стало совсем темно, жуткий неприветливый лес отталкивал. Но, по крайне мере, прекратился занудный дождь, который лил почти двое суток. Это было хорошо.

Я понимала, что идти в чащу ночью одной с младенцем на руках и непонятно куда страшно и очень опасно. Но еще опаснее было оставаться здесь, в сторожке с двумя потенциальными убийцами, которые жаждали расправиться со мной за деньги, полученные от моего мужа.

Глава 9

Я начала проворно одеваться. Благо моя высохшая одежда висела на стуле здесь же. Пока я торопливо натягивала на замерзшие ноги панталоны и чулки, в моей голове вертелась только одна мысль – надо где-то спрятаться до рассвета. Потом, когда встанет солнце, возможно, станет видно, куда идти. Знать бы, в какой стороне усадьба или деревня какая. Но в усадьбу идти точно нельзя, там же мой благоверный, жаждущий меня убить. Потому надо было найти ближайшую деревню.

Но дольше размышлять было некогда. Я уже надела на распущенные волосы шляпку и завязала плащ на шее.

Теперь надо было осторожно собрать малышку. Я бережно, стараясь не разбудить, переложила ее на несвежую простыню, постеленную на кровати, потом завернула дочку в нее. Сверху обернула старым цветастым платком. Боялась, чтобы малышка не замерзла на осеннем ветру ночью.

Быстро распахнув ставни, я положила спящую дочку на стол, стоявший у окна. Взобравшись на подоконник, перелезла через него и бесшумно вылезла наружу, спустилась на траву. Потом подтянулась и схватила малютку. Прижав ее к себе, облегченно выдохнула.

Уже через миг я словно безумная ломанулась в лес, убегая как можно дальше от сторожки лесника. Было так темно, что я видела только деревья в двух шагах перед собой. Но это не останавливало меня. Я словно одержимая неслась дальше.

Спустя полчаса я ощутила, что устала и надо уже остановиться.

Решила найти более-менее сухое раскидистое дерево и переждать ночь под ним. Утром рассветет, и будет видно, куда идти.

Я шла уже медленно, оглядывая ближайшие деревья и кустарники. В это время на небо взошла луна и стало немного светлее.

Вскоре я заметила раскидистую ель, ветки которой почти лежали на земле. Я приблизилась к ней и устало присела на сухие колючие ветви. Оперлась о ствол, облегченно выдохнула. По крайней мере, я сидела на ветвях, а не на холодной земле.

Малышка так и спала. Некоторое время я думала о своей горькой доле в этом мире, но вскоре усталость взяла верх, и я решила немного поспасть. Хотя сидячее положение к этому не располагало, все же я прикрыла глаза. Вскоре я почти задремала, как вдруг где-то поблизости завыл какой-то зверь. Я испуганно распахнула глаза, всматриваясь в темноту.

Это был волк?

Я боялась даже думать об этом. Сильнее прижимая к себе дочку, начала призывать на помощь всех святых, которых знала.

Так в полудреме я просидела почти до рассвета. Слава Богу, никакой зверь не учуял нашего запаха. Дочка крепко спала и даже не просыпалась. Я постоянно трогала ее лобик, боясь, как бы у малышки от этих ночных похождений не поднялся жар. Но с ней все было хорошо.

На удивление, эта ночь была теплой, и я почти не замерзла. Только чуть продрогла от ночного влажного воздуха.

Когда первые лучи солнца осветили лес, я встала и решила идти дальше. Огляделась, ища глазами просвет среди деревьев. Мне нужна была какая-то дорога или тропка. Она бы точно вывела в ближайшее поселение, деревню или село. Оттуда я уже могла двигаться дальше. Адрес своей троюродной тетки, который один раз произнесла Палаша, я отчетливо запомнила: «Северный уезд. Город Сосново. Улица Царская, десять».

Мне повезло, или же опять ангелы помогли. Уже через час блужданий по лесу я выбралась на проселочную дорогу. И быстро пошла по ней, прижимая малышку к себе. Я не знала, в какую сторону идти, но надеялась на удачу. Еще в сторожке лесника я оглядела свои карманы, но они были пусты, дамской сумочки у меня тоже при себе не было. Может, ее забрала у меня Палаша? Но точно я не знала.

Оттого ни еды, ни денег у меня сейчас с собой не было. Только единственное горячее желание – выжить!

День стоял довольно прохладный, но солнечный. Укутанная в плащ, я не мерзла. В какой-то момент дочка заплакала, требовательно прося есть. Я отошла с дороги, присела на сваленное дерево, лежавшее на пригорке, мимо которого проходила дорога.

Распахнула плащ, расстегнула пуговицы на платье и приложила дочь к груди. Удостоверившись, что малышка жадно зачмокала, я окинула взглядом округу. И тут же разглядела внизу пробегавшую речку, а через нее мост. Дорога как раз шла через него. Далее виднелись избы, а еще дальше дома небольшой деревушки или маленького городка.

Я обрадовалась, решив поскорее продолжить путь. Уже был почти полдень, и очень хотелось пить. Надеялась, что сердобольные люди все же дадут мне воды.

Пока малышка жадно еда, я думала о том, как назвать ее. Все же уже третий день, как она появилась на свет. Имя – простое, лаконичное и красивое – сразу пришло мне на ум.

– Анна. Я назову тебя Анечка, – сказала я сама себе, с любовью оглядывая ее синие глазки и темный пушок волос повыше личика.

Именно так я всегда хотела назвать свою дочку, когда еще жила в своем мире.

Едва дочка заснула, я поспешила в городок. Прошла несколько крайних улиц и оказалась на довольно широкой и шумной площади. Здесь торговали всякой снедью, утварью и другими товарами. Много народа, одетого по-старинному, сновало вокруг, кто покупал, кто продавал что-то, кто просто спешил мимо по своим делам.

Желудок мой требовательно урчал от голода, но я старалась не думать о еде, чувствуя, как запахи свежей сдобы и каких-то сладостей витают в воздухе. С другой стороны многолюдной площади, которую я миновала, стоял большой двухэтажный дом с широким крыльцом и распахнутыми дверьми. Над его входом красовалась вывеска: «Трактир “У Троицкого моста”».

Я поняла, что это то, что мне нужно. Здесь мне точно дадут воды. А может, даже и пожертвуют кусок хлеба? Ведь наверняка в таком большом трактире много и еды, и посетителей. А еще мне надо было узнать, как нанять экипаж или какую-то повозку, чтобы довезли меня до городка, где жила моя тетка.

Быстро поднимаясь по ступеням шумного заведения, я уже решила, что не буду называть своего настоящего имени. Вряд ли меня многие знают в лицо в этом городке. А если и знает кто, сделаю вид, что обознались. Все же не стоило моим недругам знать, где я сейчас нахожусь.

Я торопливо вошла внутрь и огляделась. После улицы я чуть прищурилась, привыкая к полумраку. В этот обеденный час в трактире было многолюдно. Посетители, а в основном сидели здесь мужчины, одеты были просто и выглядели как местные крестьяне или рабочие. Все сидели за большими столами, ели, пили и громко говорили.

Окинув взглядом пыльный зал, я остановила взор на большом прилавке сбоку, за которым стоял бородатый усатый господин в белом переднике. Это, скорее всего, был или хозяин трактира, или главный над официантами, или как они тут назывались. Он неторопливо протирал стаканы, стоявшие перед ним, и важно оглядывал зал.

Сбоку у стойки находились несколько мужчин. Двое из них о чем-то спорили. Третий в шляпе-треуголке стоял молча, точнее, жадно пил из большого прозрачного бокала воду или что-то еще.

Я быстро приблизилась к хозяину заведения, не обращая внимания на мужчину в запыленной темной одежде и сапогах. Он, уже допив, с грохотом поставил пустой бокал на прилавок.

– День добрый, уважаемый, – как можно приветливее обратилась я к трактирщику, улыбаясь. – Вы бы не могли мне дать немного воды?

Бородатый хозяин заведения нахмурился и как-то странно посмотрел на меня.

Я же краем глаза отметила, что незнакомец в треуголке, стоявший в шаге от меня, после этой фразы резко обернулся ко мне.

Даже не смотря на него, я ощутила, как его глаза прямо впились в меня. Но я не искала никаких приключений и уж тем более каких-то там мужчин, потому поджала губы и смотрела только прямо на трактирщика.

– Я буду благодарна, если вы поможете мне, – добавила я. – Мне всего лишь надо воды и немного хлеба. Если вам не жалко.

Трактирщик же продолжал молчать. И я видела, что он как-то недоуменно переводит взор с меня на мужчину, стоящего рядом, и обратно. Я не понимала, что происходит.

Неожиданно на мой локоть легла широкая ладонь незнакомца в треуголке, стоящего сбоку. Тяжелая и сильная рука мужчины цепко ухватила меня. Опешив от его действий, я тут же попыталась выдернуть локоть и отстраниться. Но в следующий миг свинцовая хватка мужчины стиснула мой локоть еще сильнее.

– Что вам нужно?! – воскликнула я нервно, все же вынужденно обернувшись к нему и сверкая глазами. И тут же наткнулась на яркий горящий взгляд незнакомца, который, как оказалось, был выше меня на целую голову. Я опять дернулась от него и выпалила: – Отпустите мою руку немедленно!

Незнакомец же, наоборот, придвинулся еще ближе и навис надо мной. Его серый ледяной взгляд и широкие плечи прямо давили на меня. Лицо его, довольно молодое, с прямым носом и высоким лбом, было изысканно и бледно. Густые черные брови сошлись у переносицы.

– Здравствуй, дорогая жена, – процедил он вдруг хрипло, опаляя мое лицо горячим дыханием.

Я недоуменно округлила глаза и замерла. Даже прекратила вырываться из его сильной хватки.

Сказать, что я была ошеломлена, – значит ничего не сказать. Мне даже показалось, что я перестала дышать от страха, который заполонил все мое существо.

Глава 10

– Когда ты родила? – выпалил он, сверкая на меня глазами и переводя взор с малышки на мое лицо и обратно. – Зачем убежала?

Его голос был хрипловатым и низким. Лицо красиво и молодо, темные волосы собраны в хвост на затылке, брови сошлись у переносицы. В синих глазах мне виделась злость и непонимание.

Так вот он какой, мой муж! Граф Шереметьев. На вид благородный и изысканный аристократ. Видный высокий мужчина лет тридцати. Одет в дорогую добротную одежду: черный камзол и штаны, белую рубашку с голубым галстуком, заколотым драгоценной брошью, треуголку, отороченную белым горностаем, и короткие сапоги. Так сразу и не скажешь, что перед тобой жестокий циничный подонок, задумавший убить жену, а до того женившийся на ней по расчету.

Пока я испуганно хлопала глазами и понимала, что ситуация патовая, муженек потащил меня к выходу из трактира. Я в замешательстве не знала, как себя вести. Вырываться, кричать или закатить скандал? Я прижимала малышку к себе, боясь ее выронить ненароком.

Как Шереметьев вообще очутился здесь? Почему не сидел в усадьбе со своей разлюбезной пассией?

Тысячи вопросов роились у меня в голове. Но самый главный бил прямо в нервные окончания: когда он намерен разделаться со мной? Не побоится убить прямо здесь или же уведет подальше от людей? Но я отчетливо понимала одно: надо немедленно бежать от внезапно появившегося мужа и как можно дальне. Ведь и ежу было понятно, что сейчас он мне заговаривал зубы, чтобы усыпить бдительность.

– Я думал, с тобой что-то случилось. Уже третий день тебя ищу, – продолжал он взволнованно, когда мы уже вышли их трактира.

«Ага, третий день ищу, чтобы убить», – закончила я про себя его фразу.

Я не понимала его поведения и была напряжена до предела.

– Сын? – задал он краткий вопрос, на минуту остановившись у входа в трактир, испепеляя горящим взглядом спящую Анечку.

Я не хотела отвечать, потому отрицательно помотала головой.

– Девочка?! – выдохнул он в каком-то благоговейном ужасе, отчего я сразу же заподозрила неладное.

Неужели он из тех самых мужчин, которым нужен только наследник? А дочерей они считали обузой? Я много раз читала о том, что раньше аристократы очень ревностно относились именно к появлению сыновей. Неужели Шереметьев из таких?

В моей голове снова закрутились хаотичные мрачные мысли о том, что теперь он точно без жалости разделается не только со мной, но и с малышкой. Ведь мы обе ему не нужны.

Мне неистово хотелось сказать, что это не его ребенок, но отпираться было глупо, он не выглядел дураком или простофилей. Цепкий властный взгляд и жесткая хватка сильной руки на моем локте указывали на то, что этот человек привык добиваться своего и повелевать.

Когда мы вышли на грязную проезжую дорогу, я увидела у поилок для лошадей троих мужчин. Двое их них держали под уздцы четырех коней.

– Василий! – окликнул мой муж одного из них. Тот тут же обернулся к нам, и Шереметьев отдал приказ: – Немедля поймай экипаж! Я нашел ее.

Похоже, все трое были подчиненными или слугами графа. Василий пробежался по нам взглядом, понятливо кивнул и поспешил на другую сторону дороги, окрикнув извозчика, сидящего на козлах одной из стоявших неподалеку карет.

– Как ты посмела сбежать, после того как я все рассказал тебе?! – требовательно хрипел надо мной муж, так и не отпуская мой локоть и явно понимая, что я намереваюсь сбежать.

«Рассказал? О чем же? – подумала я возмущенно. – О том, что любишь другую и она будет жить с нами? Кончено, как я могла сбежать?! Я же должна была смириться и молчать».

Лихорадочно думая, что предпринять, я молчала, стараясь не смотреть на мужа, ибо его взгляд жег меня возмущением и злостью.

– Что ты молчишь как рыба?! – вспылил он вдруг. – Намеренно продолжаешь меня бесить?

Я осознавала, что подобной гадкой ситуации с любовницей графа даже настоящая Любовь не выдержала и уехала, а уж я, Зинаида, и подавно терпеть подобного не буду. Пусть живет со своей зазнобой в усадьбе, а меня оставит в покое. Потому тут же решила поставить все точки над i.

– Я согласна дать вам развод, граф, – заявила я твердо, открыто смотря ему в глаза. – Вы же этого хотите?

Сейчас момент эта фраза показалась мне наиболее уместной. Пусть знает, что препятствовать его связи с любовницей я не буду и готова разойтись с миром. Возможно, после этого он оставит свое намерение разделаться со мной.

– Я хочу? Что ты несешь? – прорычал он. Я же нахмурилась, ничего не понимая. Но в следующий миг он свинцовым голосом добавил: – Что я скажу твоему дяде? Нет. Ты останешься моей женой.

Делал вид, что я нужна ему? Но я не верила ни одному его слову.

Поджав губы, я исподлобья взглянула на него. Похоже, с этим разводом было не все так просто. Возможно, нас не могли развести? И Палаша была неправа, думая, что измена мужа – повод для развода? Именно поэтому Шереметьеву оставался только один выход – избавиться от меня и ребенка.

Но я не позволю этому свершиться!

Теперь у меня была новая жизнь, любимая доченька, и какой-то там одержимый граф- изменник не сможет меня одолеть.

Я оглянулась по сторонам и тут же оценила обстановку. За моей спиной уже остановилась карета, которую Василий нанял по поручению графа. За ней через дорогу виднелась та самая многолюдная торговая площадь. Муж стоял передо мной, загораживая своими широкими плечами солнце и здание трактира, и продолжал недовольно смотреть на меня.

В моей голове закрутился безумный план побега. Я помнила по фильмам и книгам, как дамы в царские времена падали в обморок от духоты и узости корсетов. Потому решила, что в моей ситуации это знание вполне можно применить. Хотя никакого корсета на мне не было, он остался у лесника в избе, я решила разыграть небольшой спектакль для моего деспотичного жестокого муженька.

Глава 11

Схватившись за ворот платья, я начала судорожно хватить ртом воздух. Второй рукой крепко удерживала Анечку.

– Мне нехорошо, – пролепетала я едва слышно.

Граф тут же склонился надо мной, придерживая за талию.

– Что с тобой? – озабоченно спросил Шереметьев, заглядывая мне в лицо.

Я прикрыла глаза и начала оседать, изображая, что теряю сознание. Тут же ощутила, как сильные руки мужа легко подхватили меня. Он поднял меня и куда-то понес. Через миг он опустил меня на что-то бархатное и твердое, это явно было сиденье в карете. Быстро забрал из моих рук малышку. Я выдержала лишь минуту, не шевелясь и лежа в якобы обморочном состоянии. Но вскоре распахнула глаза и требовательно попросила:

– Нет! Дочку мне отдай!

Я протянула руку к мужу, которой опустился на край сиденья напротив. Мы находились в карете с распахнутой дверцей.

Он тут же сунул в мои жадные руки сверток с малышкой, которая, как ни удивительно, спала, что мне было только на руку.

– Тебе лучше? – осведомился муж, склоняясь надо мной.

Его мощная фигура и испепеляющий взгляд нервировали меня.

– Голова кружится. Мне бы воды, – застонала я, играя нужную роль и прижимая Анечку к своей груди.

– Я понял, – кивнул порывисто граф и быстро спрыгнул с подножки кареты, в которой я полулежала, откинувшись на сиденье.

Отметив, что муж стремительным шагом направился к трактиру, я тут же села прямо. Оглядевшись, отметила, что самое ценное сокровище было со мной. Моя доченька до сих пор сладко спала. Я осторожно подергала ручку дверцы кареты с другой стороны. Та оказалась не заперта.

Выглянув наружу, я отметила, как Шереметьев остановился у трактира. Он как будто почувствовал неладное и обернулся. Провел взглядом по карете, где я сидела, и тут же окликнул слугу. К нему подбежал тот же Василий. Граф что-то быстро сказал ему, и слуга поспешил в трактир. Ясно было, что муженек понял, что оставлять меня одну нельзя, оттого и отдал приказ слуге.

Но я уже была наготове.

Рванув дверцу экипажа с другой стороны, я выпрыгнула из кареты с малышкой на руках и со всех ног понеслась через дорогу. Благо на ней не было экипажей и всадников в этот момент. Уже через минуту стремительно ворвалась в толпу людей на площади. Прижимая к себе Аню, второй рукой я высоко поднимала подол длинного платья, чтобы он не мешал. Я неслась как угорелая мимо людей. Осознавала, что единственный мой шанс спастись от мужа – это скрыться в толпе.

Я примерно представляла, куда бежать. За площадью пересечь большую улицу и свернуть в маленький проулок. За ним уже была окраина городка. Еще одна улочка, и далее поле и лес. Именно с той стороны я и пришла.

На ходу я невольно оглядывалась, ожидая погони, но, кроме торговцев и проходивших мимо горожан, никого не было. Это вселяло надежду на то, что мой побег все же удастся. Правда, рука уже отваливалась от веса малышки, но я старалась не думать об этом. Главное сейчас было спастись от изверга-мужа.

Вскоре я выбежала в поле, устремившись в сторону леса. Теперь бежать было труднее, мешала высокая трава и кочки. Я уже просто быстро шла, сбивчиво дыша. Один раз едва не упала, запнувшись о юбку. Но лесная полоса – моя цель – была все ближе. Сцепив зубы, я старалась передвигать ноги как можно быстрее.

Неожиданно за спиной я услышала нарастающий звук цокота копыт. Затравленно обернулась и увидела четырех всадников, которые были у начала поля. Самый ближайший ко мне мужчина, указывая рукой в мою сторону, громко закричал:

– Вон она, мессир!

Молниеносно переведя взгляд дальше, я отчетливо разглядела в одном из всадников знакомую широкоплечую фигуру в треуголке, отороченной мехом. Это был мой благоверный и его люди! И они как-то умудрились понять, куда я убежала. Всадники направили своих коней по полю и вот-вот должны были настигнуть меня.

Охнув от ужаса, я бросилась в спасительную лесную прохладу, ибо уже достигла первых берез. Лихорадочно оглядываясь по сторонам, я искала в лесу самую густую растительность, чтобы спрятаться там. Понимала, что от всадников мне в этом платье и с малышкой на руках не убежать. К тому же в боку жутко кололо от бега. Сцепив зубы и стараясь не думать о боли, я бросилась в сторону невысоких деревьев.

Достигнув зарослей кустарников, пролезла в самую их гущу. Присела на корточки в высокой траве, судорожно прижимая к себе Анечку. Продвигаясь ползком глубже в кусты, я обожгла кисть крапивой. И едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

В следующую минуту совсем рядом раздался громкий топот копыт и крики мужчин:

– Куда она подевалась? – послышался хрипловатый возглас, и мне показалось, что голос принадлежит моему мужу.

– Она здесь только что была, барин! – ответил кто-то из его людей.

Я слышала, как кони топчут землю неподалеку от меня и недовольно ругаются мужчины. Замерла и пригнула сильнее голову, чтобы меня не было видно в густой траве. Навострив уши, я пыталась разглядеть, где всадники.

– Разделяемся! – раздался громкий приказ Шереметьева. – Двое на восток, двое в западную часть леса. Я осмотрю южное направление.

Всадники быстро поскакали в разные стороны, а я несчастно вздохнула.

«Хитрый жучара! – возмутилась я про себя. – Я прибежала, видимо, с северной стороны. И теперь они будут рыскать по всему лесу».

Я снова чуть выглянула из-за травы, надеясь, что все ускакали. Но не тут-то было. На поляне в метрах пятидесяти от меня я увидела Шереметьева. Он вертел головой по сторонам, пытаясь все же углядеть меня, и пока не торопился ехать. Как будто инстинктивно чуял, что я где-то здесь.

Я решила сидеть как мышь. Надеясь, что он тоже вскоре уедет. А я вернусь через поле обратно в город. Там, возможно, мне удастся затеряться на время.

Наконец граф направил коня вперед, поскакав в мою сторону. Я даже перестала дышать, сжавшись всем телом и молясь об одном, чтобы он быстрее проехал мимо. Так и вышло. Он проскакал в двух шагах от того места, где я сидела, и не заметил меня. Поскакал дальше, а я облегченно выдохнула, провожая его спину в темном камзоле долгим взглядом.

Вдруг Анечка громко заплакала, проснувшись. Похолодев, я испуганно уставилась на нее. Начала лихорадочно расстегивать пуговки на платье, намереваясь скорее сунуть ей грудь, пока крик малышки не услышал Шереметьев.

Но было уже поздно. Резко подняв голову, я увидела, как граф быстро развернул коня и поскакал обратно в мою сторону.

Аня же продолжала голосить, оглушая округу своим звонким требовательным писком. Оставив платье, я дернулась с места. Надо было немедля бежать! И я со всех ног понеслась в сторону.

Как я и предполагала, мой гадкий муженек услышал крик девочки. Под ногами я ощущала, как трясется земля от копыт его лошади, которая мощно скакала позади меня.

– А ну стой немедля! – раздался его грозный рык мне в спину.

Я чуть обернулась, отмечая, что он уже совсем близко и почти настиг меня на своем огромном черном жеребце.

Глава 12

Но я понимала, что не остановлюсь в любом случае. Я хотела жить и собиралась бороться до конца. Потому бежала сломя голову, вперед и вперед.

В следующий миг земля исчезла, а под ногами показалась пропасть. Я резко остановилась. В шаге от меня начинался глубокий овраг, а я стояла на краю откоса, поросшего травой. Высотой метра четыре или больше. Внизу виднелась пожухлая желтая трава и невысокие редкие деревья.

Видя, что муж на своем жеребце совсем рядом, я прижала к себе дочку, которая так и продолжала кричать, и бросилась с обрыва вниз, присев на ягодицы и тормозя ногами.

Мои длинные широкие юбки смягчили безумный спуск. В неистовом порыве я ощутила, что словно спускаюсь с горки, только почти вертикально. Через миг я уже стояла на земле. Выпрямившись, я прислушалась к себе и ощутила, что со мной все в порядке, я даже не ударилась.

Задрав голову, я увидела, что конь Шереметьева топчется на краю обрыва и, похоже, боится прыгать за мной.

– Идиотка! Что ты творишь?! – закричал мне в бешенстве граф, видимо, опешив от того, что я только что исполнила в яростном желании убежать.

Более не оглядываясь, я бросилась дальше. К редким деревьям, росшим впереди.

– Остановись! – гаркнул мне властно вслед муж, и я отметила, как он быстро поскакал в бок, видимо, решив спуститься в другом месте.

Но не слушала его. Он мне еще что-то кричал, но я не различала смысла его слов, а неслась все дальше в сторону редких деревьев и невысокой зеленой травы.

С разбега ворвавшись в мягкую траву, похожую на мох, я бежала, не глядя назад. Но уже через минуту мои ноги увязли в мутной жиже, которая скрывалась под травой. Мой шаг замедлился, и я с трудом передвигалась дальше, таща тяжелую намокшую юбку. Не понимала, отчего так трудно идти и почему мои ноги уже по щиколотку в воде.

– Дура! Стой! Там болото! Стой, говорю! – услышала я яростный крик Шереметьева, который на своем жеребце уже спустился с оврага и теперь снова преследовал меня.

И только тут я осознала, что не могу идти дальше, а мои ноги завязали в грязи и траве. По инерции я попыталась сделать еще несколько шагов вперед, но и вдруг провалилась в грязную трясину по самые бедра. Попыталась выбраться, но увязла в болотине все сильнее. Мои руки были заняты плачущей Анечкой, и я в ужасе начала вертеться на месте, не понимая, что делать.

Обернувшись, я увидела, как по моим следам разошлась дорожка в жиже, край которой был в нескольких шагах от меня. Я поняла, что надо пробираться обратно, к сухому берегу, но мои ноги не могли сдвинуться с места. Они все сильнее и сильнее вязли. Анечка истошно кричала, а я в ужасе металась, понимая, что из болота мне не выбраться.

И произошло то, чего я больше всего боялась. В десяти шагах от меня появился муж!

Он резко остановил жеребца у края трясины и быстро спешился.

– Стой на месте! Не двигайся! – крикнул он мне.

Трясина уже затянула меня по пояс. Я поднимала кричащую Анечку выше на руках, чтобы не замочить ее, боялась, что провалюсь сильнее. Малышка продолжала голосить. А у меня на глазах навернулись слезы.

Я понимала, что побег мой окончился жутко. Теперь меня даже не надо было убивать. Достаточно оставить в этой трясине. Оставалось только немного подождать. Наверняка мой благоверный так и намеревался сделать, стоя у кромки болотца на сухой траве. Он лихорадочно вертел головой по сторонам, что-то ища. Заходить в трясину он, естественно, боялся.

Кусая губы, я все же пыталась барахтаться, чтобы выбраться, но тяжелое мокрое платье тянуло все ниже.

И тут я увидела, как граф вытянул из ножен саблю. Я в ужасе охнула. Неужели он не собирался дожидаться, пока мы утонем, а прямо сейчас решил разделаться с нами. А что? Очень мило. Зарубит саблей, а трясина нас засосет, даже трупов не найти. Скажет, что не нашел и я где-то пропала. Прекрасный план освобождения от нелюбимой жены. Все эти жуткие мысли вихрем пронеслись у меня в голове.

Видимо, Шереметьев был готов даже броситься в болото, для того чтобы разделаться со мной.

– Граф, я согласна на развод! Не надо этого! – истошно завопила я.

Но муж на мои крики даже не обратил внимания. Он словно что-то искал взглядом.

В следующий миг Шереметьев торопливо приблизился к ближайшей тонкой невысокой березке и начал саблей рубить ее под корень. Он справился быстро, всего пятью ударами саблей. Затем срубил еще одну, потом третью.

Я непонимающе следила за супругом, испуганно и в слезах, не понимая, что он делает.

А он, всунув саблю в ножны, уже подтащил срубленные тонкие стволы к болотцу и проворно кинул их в жижу рядом с мной. Срубленные деревья легли между сухой травой и большой болотной кочкой всего в шаге от меня. Теперь я поняла наконец, что он делал.

Быстро встав на край этой опасной переправы из трех узких стволов, граф, словно эквилибрист, прошел сапогами по стволам в мою сторону. Под его весом срубленные деревца чуть осели в болотную жижу, но все же не утонули. Он намочил ноги до половины сапог.

Через миг достигнув меня и склонившись, дернул из моих рук кричащую Анечку, выпалив сквозь зубы:

– Дай сюда ребенка!

Я отметила, что его лицо бледно, а глаза мечут злобные молнии.

Я не смогла удержать дочку, а Шереметьев, легко подхватив малышку, быстро направился с ней обратно по стволам берез.

– Не надо! Не трогайте ее! – кричала я словно одержимая со слезами на глазах, понимая, что не могу ничего сделать, чтобы помешать ему.

Он бережно положил Анечку на берегу в мягкую траву. Снова резко обнажил саблю. Я в ужасе замерла, понимая, что он вот-вот убьет девочку.

– Сжальтесь! Не трогайте ее! – завопила в истерике я.

Глава 13

Болотная жижа уже утянула меня по грудь. Я барахталась из последних сил, глотая горькие слезы бессилия.

– Да замолчи ты, ненормальная! – огрызнулся граф в мою сторону. – Уже натворила дел.

Он быстро прошел мимо девочки с обнаженной саблей и начал рубить очередное тонкое дерево сбоку. Я прикусила губу, ничего не понимая. Зачем он рубил еще деревья?

Быстро справившись с тонкой сосенкой, потом еще с одной, мужчина кинул к трем деревьям, уже лежащим в болотине, еще два ствола. Умелым движением убрав саблю в ножны, Шереметьев направился ко мне. Осторожно прошелся по этой зыбкой дороге из стволов и наклонился надо мной. Когда он схватил меня под мышки, пытаясь вытащить из трясины, я начала неистово сопротивляться.

– Не трогайте меня! Что вам надо?! Отпустите! – кричала я в истерике.

Он же, не обращая на мои крики внимания, мощным рывком выдернул меня из болотины и прижал к себе. Под нашим весом все стволы заскрипели и сильно прогнулись. Теперь я поняла, зачем он срубил еще деревья. Мы вдвоем были тяжелы для трех стволов. Чувствуя, что хлипкая опора под его ногами все сильнее проседает в трясину, граф, притиснув меня к своему боку, словно танцуя, бегом пробежался до берега и поставил меня на твердую почву.

– Ты в порядке? – выдохнул он надо мной, склоняясь.

Но я от обуявшего меня страха даже не поняла смысла слов.

Он крепко держал меня за талию, словно боялся, что я снова попытаюсь сбежать. А я была смертельно напугана. Мне думалось, что вот сейчас он вытащил меня из трясины и непременно убьет.

– Я дам вам развод, граф! Я не буду противиться! Только прошу, сохраните нам жизнь! – нервно кричала я ему в лицо, пытаясь высвободиться из плена его сильных рук. Но он не отпускал меня. – Мы ничего не сделали вам плохого, ни я, ни моя дочь. Прошу, не убивайте нас!

– Убивать? Вас? – опешил муж от моих слов. – Ты что, не в себе, Любаша?

Он быстро притянул меня к себе, неистово прижимая к широкой груди и испепеляя горящим взором. Склонился и сделал то, чего я меньше всего ожидала от него в данную минуту.

Шереметьев поцеловал меня. Прямо в губы. Властно, страстно и жадно.

Я так опешила, что даже замерла на миг. Я искренне не понимала, зачем он это делает?

Граф быстро отстранился и напряженно посмотрел на меня, словно ожидая реакции. Но я пребывала в таком недоумении, что не нашлась, что сказать, и только хлопала глазами.

– Что, и даже пощечины не будет? – удивленно спросил он, заглядывая мне в глаза.

– Пощечины?

Он так и держал меня в объятьях, только теперь очень осторожно, даже бережно, едва касаясь. У меня же в голове все смешалось. И я не понимала, что делать: то ли вырваться, то ли уже успокоиться?

– Ты же обычно награждаешь меня пощечиной, когда я смею целовать тебя без дозволения.

– Неужели? – пролепетала я, понимая все меньше.

– И даже не добавишь, что я плебей, недостойный целовать пыль под твоими ногами?

Плебей? Пощечина?

Я ничего не понимала и только недоуменно смотрела в его молодое аристократичное лицо.

Отношения супругов явно были странными, а еще более странно вела себя прежняя хозяйка моего тела.

Она что, действительно называла мужа плебеем? Конечно, я помнила, как Палаша говорила, что Шереметьев женился на мне, чтобы получить титул, и, похоже, до свадьбы находился ниже меня по социальному положению. Но называть мужа плебеем, да еще и без разбору раздавать пощечины. Это было слишком.

Что такого сделал прежней хозяйке моего тела граф, чтобы так с ним обращаться? Но, возможно, я чего-то еще не знала о нем? Я недоумевала и не спускала с него взгляда. Пыталась разглядеть того монстра, которого описывала мне служанка.

Шереметьев тоже внимательно смотрел на меня и вдруг спросил:

– Что с тобой? Ты как будто не в себе. Ведешь себя как-то странно.

Только после этой фразы я пришла в себя. Поняла, что последний час действительно вела себя как неврастеничка, творила что-то невообразимо глупое. Побежала зачем-то в лес, потом прыгнула с обрыва. Но мой муж еще ни разу не бросил в мою сторону угрозы или унизительной фразы. Я же совершенно не думала головой, действовала на страхе и эмоциях. И, похоже, весь последний час пребывала в шоковом состоянии.

Понимая, что пора уже успокоиться и наконец обдумать все спокойно, я несколько раз выдохнула. Чтобы хоть как-то оправдать свои нелогичные поступки, я тихо произнесла:

– В лесу я ударилась головой, и так сильно, что многого не помню.

– И меня не помнишь? И что ты моя жена?

– Это помню, – соврала я, думая, что не следует графу знать, что в теле его жены сейчас другая.

– Хм, занятно, – подозрительно сказал он, выпуская меня из своих сильных рук, и добавил: – Если это какая-то очередная уловка, Любаша, предупреждаю, я буду очень недоволен.

– И убьете меня?

– Что ты заладила?! Несешь уже четверть часа какую-то чушь!

– Но Палаша сказала, что вы хотите погубить меня и мою малышку, чтобы жениться на любовнице.

– Прекрати! Это уже не смешно, – вспылил мужчина.

– Я серьезна, граф. Разве вы не велели Палаше и леснику разделаться со мной и Анечкой, не заплатили им за это?!

– Что за бред? Палаша твоя или лжет, или умом тронулась! Неужели ты думаешь, что я мог причинить тебе вред? – возмутился он, отходя от меня. Приблизившись к малышке, он осторожно взял ее на руки. – Хотя я даже не удивлен, что ты так думаешь. За все три года брака ты даже и не попыталась узнать меня лучше…

Добавил он это с такой горечью в голосе, что я нервно сглотнула. Я чувствовала, что он говорит искренне.

Глава 14

Пытливо рассматривая девочку, он спросил:

– Ты уже назвала ее?

– Анечка.

– Красивое имя, – кивнул он. – Надеюсь, она будет счастливее, чем наши несчастные сыновья.

Мне захотелось спросить у него, что случилась с предыдущими детьми графа и настоящей Любови, но подумала, что сейчас это неуместно.

Я подошла к мужчине. Он ласково смотрел на малышку, а она на него. Анечка не плакала, руки отца ее успокаивали. Хотя я понимала, что она голодная. Это мне показалось хорошим знаком. Ведь маленькие дети чувствовали энергетику людей. И, похоже, у Шереметьева она была хорошей. Анечка прикрыла глазки и спокойно засопела.

– Вы все в грязи и мокрые, – констатировал граф, пройдясь по мне горящим взглядом. Чтобы не разбудить малышку, которая заснула, он негромко свистнул, подзывая коня. – Надо скорее возвращаться в усадьбу, пока не простудились.

К нему приблизился жеребец, стоявший до того чуть в стороне.

Но я не хотела никуда возвращаться, пока не пойму все до конца. Я так и не определилась, друг мне Шереметьев или враг?

– Но, если вы не хотели причинить мне вред, тогда зачем Палаша говорила, что вы наняли ее, чтобы убить меня.

– Она прямо так и сказала? Назвала мое имя? – спросил мрачно он, вперив в меня пронзительный взгляд синих глаз.

Только в этот миг я отметила, что у Анечки точно такой же оттенок глаз, как и у ее отца.

– Нет, – задумчиво ответила я и уже облегченно добавила: – Да! Так и было. Она сказала «господин», но имени не называла!

– Я и не сомневался, Любаша, – ласково ответил муж. – Господином может быть кто угодно, понимаешь? Именно об этом я говорил тебе четыре дня назад.

– Не понимаю, – замотала я головой.

– Что тут понимать-то? Кто-то жаждет твоей смерти, и твоя горничная в сговоре с этим злодеем!

Да, похоже, граф был прав. Палаша говорила о ком-то другом, не о моем муже. И Шереметьев не нанимал ее. Но тогда кто был этот господин? И зачем моя служанка врала про моего мужа?

Граф как-то озабоченно и тревожно смотрел на меня.

– Зачем ты убежала из усадьбы? – задал он резонный вопрос. – Я волновался. Да и сейчас зачем-то устроила всю эту беготню.

– Вы искали меня, потому что просто волновались?

– Естественно, Любаша! Наутро ты пропала, никто из слуг ничего не видел. Ни тебя, ни твоей горничной не могли сыскать. Что я должен был думать, позволь тебя спросить? Я немедленно поехал разыскивать тебя.

– Но я думала, вы будете рады, если я не вернусь. Ведь вы привезли свою любовницу и намерены жить с ней, а я только помеха.

– Так ты оттого сбежала?

– Да, – кивнула я.

– Святые угодники, Любаша! – прорычал он возмущенно. – Ты вообще поняла, о чем мы говорили с тобой в прошлый раз? – Он уставился на меня разъяренным взглядом. Но я в ответ только молчала. Что я должна была сказать? Я ведь не знала, о чем он говорил с женой тогда. И воспоминаний прежней Любаши мне не передалось. – Вижу, что ни черта ты не поняла! Потому и устроила этот идиотский побег из усадьбы!

Я понимала, что он искренне расстроен всей этой ситуацией. Ну не мог же он в самом деле так идеально играть? Мы были одни сейчас, ему незачем претворяться. И не составило бы труда разделаться с нами, если бы он того хотел. Болотина рядом, трупы легко спрятать.

Но он, похоже, не собирался причинять нам вред. Мало того он вытащил нас с Анечкой из трясины и сейчас так бережно держал малышку, что я удостоверилась, что граф не желает нам зла.

Я опять вспоминала о пощечинах за поцелуи и об унизительном слове «плебей», которым награждала мужа прежняя «Любаша». И не могла понять, отчего она так обращалась с мужем? Он вроде казался адекватным, разумным и заботливым.

Скорее, это я вела себя неадекватно, сиганула сначала с обрыва, потом в болото. Но он, опять же, спас меня.

Шереметьев не казался злым или жестким, скорее наоборот. Пока я не находила в нем недостатков, конечно, не считая измены. А в остальном, каким бы ни был молодой граф, все равно он не заслуживал такого отношения к себе. Неудивительно, что он завел любовницу, с такой-то женой, как я.

Я лихорадочно думала, как узнать всю правду и о графе, и о том, что он мне говорил «четыре дня назад». И вообще понять, кто тот «господин», желающий нам смерти. Столько вопросов роилось в моей голове, что я даже не знала, с чего начать.

– Граф, я уже сказала, что немного потеряла память, потому сдуру убежала, не признала вас.

– Что это еще за «граф»? – поморщился он. – А что, мое имя тебе неугодно стало?

Я замялась. Но тут послышался топот лошадей. К нам приблизились двое его людей верхом.

– Наконец-то мы отыскали вас, барин! – воскликнул один из них. – Как госпожа?

Быстро обернувшись к мужчинам, Шереметьев ответил:

– С ними все в порядке, слава Богу. Возвращаемся в усадьбу, – скомандовал он, обернулся ко мне и протянул мне Анечку. – Подержи ее минуту, сейчас отдашь мне.

Я послушно взяла дочь, не зная, что делать. Но бежать куда-то дальше не хотелось. После всех слов мужа, его доброго отношения ко мне и того, что произошло, я поняла, что Палаша безбожно врала мне насчет графа.

Не был он убийцей и тираном, да и подонком тоже.

Потому мне надо было скорее все понять. Я решила все же поехать с мужчинами в усадьбу и уже там разобраться, что к чему. Ведь если граф не желал мне зла, то тогда жить под его покровительством было гораздо лучше и безопаснее, чем слоняться без денег с малышкой по дорогам. Все же мне следовало прежде всего думать о дочке и ее благополучии.

Шереметьев ловко запрыгнул в седло. Подъехал ко мне, склонился, протягивая руки. Я передала ему Анечку. Одной рукой он крепко прижал к себе дочь, а второй натянул поводья.

– Иван, отдай лошадь графине, – приказал граф. – И помоги ей сесть. Сам пешком ступай.

– Слушаюсь, Григорий Александрович! – угодливо сказал мужчина и, быстро спешившись, приблизился ко мне со своей лошадью.

Глава 15

Только с четвертой попытки мне удалось сесть в седло. По-мужски. И то, когда Иван почти подкинул меня вверх.

– Вы плохо себя чувствуете, барыня? – спросил недоуменно слуга. – На коня никак взобраться не можете.

– Да, не оправилась от родов, Иван, – объяснила я.

– Я уж так и понял, госпожа. Вы же у нас знатная наездница.

На это я промолчала. Да и что я могла сказать? Что за всю предыдущую жизнь я, Зинаида Алексеевна, ни разу не садилась на коня. И, естественно, никакой «знатной наездницей» тоже не была.

Благо граф со своими приближенными давно ускакали вперед и почти уже скрылись из виду.

Иван сунул мне в руки уздечку, а я поправила юбку, которая сильно задралась, обнажая до колен мои ноги в грязных белых чулках. Но это оказалось не самым страшным. Иван легонько стукнул по крупу коня, и лошадь побежала. Не сильно, но достаточно для того, чтобы я испугалась и словно одержимая вцепилась в поводья, натягивая их и стараясь удержаться в седле.

Я не хотела показывать своего неумения и пыталась инстинктивно вспомнить, как ездить верхом. Ведь, как сказал Иван, Любовь была хорошей наездницей. Но мое тело хоть убей ничего не помнило. Я качалась в седле, то и дело съезжала вбок, ногами сжимала бока коня и дергала беспорядочно вожжи. Бедный конь подо мной не понимал моих команд и то замедлялся, то снова бежал.

Ко всему прочему я только сейчас поняла, что не понимаю, куда скакать и в какой стороне находится моя усадьба. Настоящая Любаша наверняка знала, иначе граф не оставил бы ее одну, а я нет.

Понимая, что так дело не пойдет и надо выкручиваться из очередной щекотливой ситуации, я оглянулась. Иван тихонько бежал за мной всего шагах в пятидесяти. Мне удалось как-то остановить коня, и я дождалась, пока слуга поравняется со мной.

– Иван, а не могли бы мы вместе поехать в седле? А то мне что-то опять плохо. Сознание того и гляди потеряю.

– Не дело это мне с вами, барыня, в седле ехать, – замотал категорично головой мужик. – Не по чину мне. Граф за это выпорет меня.

– Прямо так и выпорет? Не верю я, что Григорий Александрович такой жестокий, что порет всех без разбору.

– Вы правы, сударыня, редко он лютует. Но все же не положено мне ехать с вами.

– А если я упаду и разобьюсь? – воскликнула я нервно. – Тогда Шереметьев наверняка осерчает на тебя.

– Я могу коня под уздцы повести, а вы только держаться за седло будете, – предложил вдруг Иван, найдя выход. – Только долго ехать будем. Я ведь не могу так резво бежать, как коняга. – Он улыбнулся.

– Как хорошо ты придумал. Долго до усадьбы еще ехать?

– Верст пять, наверное.

– Прекрасно, тогда веди коня.

– Как прикажете, барыня. Вы только за уздечку держитесь крепче и ноги в стремена вставьте, я же подтянул их повыше, под вас. А то и впрямь упадете.

Довольная, я тихонько поскакала на жеребце, которого тянул медленно бегущий чуть впереди Иван. Я была поражена, насколько вынослив слуга. Он даже не останавливался, а словно спринтер бежал тихонько вперед. На вид ему было лет пятьдесят или около того, некрасивый на лицо, с густой светлой бородой и цепким добрым взглядом, он сразу же вызвал у меня доверие.

Но мы не проехали и версты, как увидели, что у очередного пролеска нас дожидается Шереметьев со своими людьми.

– В чем дело? – недовольно осведомился граф, видя, как Иван тянет моего коня.

– Я плохо себя чувствую, Григорий Александрович. Побоялась, что упаду в обморок, потому попросила Ивана повести лошадь, – ответила я.

– Опять какие-то игры? – строго и подозрительно спросил Шереметьев. – Почему сразу не сказала?

– Я… – замялась я.

– Василий, возьми ребенка! – приказал тут же граф и быстро передал Анечку в руки подъехавшего слуги. Затем быстро приблизился на своем жеребце ко мне и вежливо спросил: – Ты же позволишь мне придержать тебя в седле, Любовь Алексеевна?

Опять эта странная, ненормальная почтительность. Я напряглась. Что значит позволю? Вообще ты муж, Григорий, и тебе не только это позволительно. Но, похоже, прежняя Любаша держала мужа на таком расстоянии, что он постоянно спрашивал позволения на все. И это было до ужаса прискорбно.

– Да, – кивнула я в ответ.

Я ожидала, что он возьмет мою лошадь под уздцы, как только что Иван, но граф опять сделал то, чего я не ожидала.

Крепко обхватив меня за талию, он с легкостью вытянул меня из седла, пересадив на своего жеребца. Я оказалась сидящей боком на спине коня впереди Шереметьева. Подавив в себе испуганный возглас, я ощутила, как граф обвил сильной рукой меня за талию и тут же пришпорил коня.

– Поехали! – приказал он своим людям.

Мы поскакали. Я с графом, Анечка в крепких руках Василия, который больно походил на денщика графа и его доверенное лицо. Остальные мужчины последовали за нами. Граф вел коня небыстро, тихо заявив мне на ухо, чтобы не навредить малышке и мне. Его фраза понравилась мне. Я опять подумала о том, что слово «деспот» совсем не относится к моему мужу. Не стал бы жестокий человек заботиться о моем самочувствии.

Я ехала в интимной близости от Шереметьева и ощущала себя немного неловко. Муж бережно, но крепко удерживал меня за талию, и я больше не боялась, что свалюсь с огромного подвижного жеребца. Но и сама придерживалась за луку седла.

Григорий не смотрел на меня, только вперед, и я чувствовала, как его тело напряжено, словно натянутая струна. И не понимала отчего? Но не задавала вопросов, а старалась не очень сильно прижиматься к нему, хотя в моем положении это было трудно.

От графа приятно пахло чем-то травяным и хвойным, и перед моим взглядом постоянно оказывался его мощный подбородок с темной щетиной. Похоже, все три дня, что искал меня, Шереметьев не брился. Драгоценная брошь с красным камнем на его галстуке то и дело отсвечивала на солнце и бросала мне в глаза солнечных зайчиков. Оттого я постоянно жмурилась.

Но все равно чувствовала себя надежно и спокойно в объятиях мужа. А также испытывала сильную усталость. Видимо, много сил потратила на безумную беготню по болотам и бессонную ночь в лесу.

Глава 16

Спустя час мы приблизились к усадьбе.

Мы уже давно въехали в обширные угодья графа, это я поняла по тому, как нам почтительно кланялись встречавшиеся по пути крестьяне. И вот сейчас мы достигли чугунной кованой ограды особняка.

Усадьба Шереметьевых, а точнее, особняк графа оказался самым настоящим дворцом.

Стоящий на пригорке, на самом возвышенном весте, среди зеленеющей лужайки, окруженной роскошным парком, он казался легким и величественным одновременно. Великолепный, лазурного окраса, с белыми мраморными колоннами, золочеными херувимами на фронтонах, высокими лестницами и множеством окон, он напомнил мне чем-то Екатерининский дворец в Пушкине, только куда меньший по размерам.

Не зря эта лгунья Палаша говорила, что мой муж богат, как некий «леской царь». По увиденному издалека дворцу и парку, по прямоугольному озерцу, разбитому у подножья особняка, было отчетливо видно, что владелец этого места сказочно богат.

Мы въехали в чугунные ворота, услужливо распахнутые сторожем, и направились по широкой аллее прямо к блестящему особняку в золотисто-голубых тонах. Я во все глаза глядела по сторонам, замечала аккуратно подстриженные кустарники, цветущие буйными красками клумбы и переливающиеся голубизной озерцо, где плавали белые лебеди, а посередине на небольшом островке возвышалась легкая беседка с колоннами.

Я всегда восхищалась тем, как в былые времена богато жили цари и дворяне. Но никогда не думала, что окажусь владелицей подобной великолепной усадьбы. Точнее, женой графа Шереметьева. От всего происходящего у меня захватило дух. И я даже на краткий миг позабыла обо всех своих неприятностях.

Едва мы приблизились к парадной лестнице с мраморными колоннами, как нам навстречу вышла дородная женщина в черном платье, белом накрахмаленном переднике и чепце на голове. Тут же сбору появился слуга, видимо, конюх, который услужливо подхватил под уздцы коня Шереметьева, чтобы он стоял на месте.

– Григорий Александрович, с возвращением! – воскликнула громко женщина, торопливо спускаясь со ступеней.

– Агриппина Ивановна, хорошо, что вы вышли! Возьмите у Василия мою дочь! – велел ей граф. – Она наверняка вся растряслась в дороге!

– Ох ты батюшки! – всполошилась женщина, бегло оглядывая меня, и быстро подошла к коню Василия. Малышка на руках денщика так и молчала. – Неужели наша графинюшка уже родила?

– Да, так получилось, – ответил, поморщившись, граф. – Берите ребенка. Надо ее выкупать и переодеть и немедленно.

– Конечно, ваша милость, не беспокойтесь, – заявила Агриппина и протянула руки за младенцем к Василию.

– Но я могу сама помыть Анечку, к тому же она голодная, – попыталась возразить я, понимая, что Агриппина, скорее всего, экономка или кормилица графа.

– Не переживайте, Любовь Алексеевна, – заверила меня тут же женщина, беря в руки Анечку. – Я позабочусь о маленькой графине. Сейчас пошлю дворового мальчишку в деревню за молочной бабой. У нашей девочки должна быть самая лучшая кормилица!

– Надо же? – пораженно выдохнул мне в лицо граф. – В тебе проснулся материнский инстинкт? Хоть к третьему дитяти, и то радует.

Я замолчала, не понимая странных намеков мужа. Но отчего-то мне подумалось, что настоящая Любовь мало заботилась об умерших сыновьях, скорее всего, препоручая это нянькам и кормилицам. Оттого Шереметьев так и сказал.

Граф же быстро спешился и протянул ко мне руки, видимо, чтобы помочь спуститься с коня. Я же замешкалась, ибо хотела сказать Агриппине Ивановне, что сама намерена кормить дочь грудью, никакие кормилицы не нужны.

Но в этот момент на крыльце появилась девушка-дворянка. В ярком розовом платье моды конца восемнадцатого века, с высокой кокетливой прической.

– Григорий! – воскликнула она и, приподнимая широкую атласную юбку, сбежала, словно резвая козочка, со ступеней. Шереметьев быстро опустил руки и чуть отошел от коня, где я сидела. А девица уже бросилась в нашу сторону. – Наконец-то ты вернулся! Я вся испереживалась.

– Все разрешилось благополучно, Лизонька, – ласково ответил ей граф и быстро обернулся к конюху, приказав: – Помоги графине, Игнат.

Вспомнив, что однажды Палаша упоминала имя любовницы моего мужа, я сразу же поняла, кто это девица. Елизавета была новой пассией моего мужа.

Неожиданно Елизавета бросила взор далее, на жеребца графа, на которой сидела я. Она замерла и прищурилась. Ее темные прищуренные глаза быстро прошлись по мне и остановились на моем лице.

– Зачем ты привез ее, Григорий?! – недовольно воскликнула девица. – Ты же обещал мне!

– Что же, душенька? – не понимая, спросил Шереметьев, подходя ближе и быстро целуя ей ручку.

– Что ноги ее не будет в этом доме! – добавила нагло девица.

От заявления любовницы я даже замерла. Невольно вспомнила, что муж собирался развестись со мной и жениться на ней и что он открыто заявил, что Елизавета будет жить в нашей усадьбе. Но так нагло и бесцеремонно вести себя со стороны Елизаветы было недопустимо, по-моему мнению. Мы с Шереметьевым все же еще были женаты. А эта пронырливая девица, соблазнившая моего мужа, вела себя так, будто уже стала здесь хозяйкой, а я так, неугодная прислуга, которую следовало бы поскорее выгнать.

Но все было не так. И терпеть подобное обращение я не собиралась.

– Это пока еще мой дом, Елизавета! – сказала громко я. – И я имею законное право здесь жить, ведь развода еще не было. Ведь так, граф?

– Э-э-э… – протянул Шереметьев, замявшись и как-то трагично смотря на меня, добавил: – Да, конечно.

Он сказал это так неуверенно и как-то опасливо, что я вдруг разозлилась. Где тот самый граф Шереметьев, который так ловко вытащил меня из трясины, а потом целовал и говорил, что я под его опекой? Который был ласков и добр, имел властный жесткий характер. Сейчас я видела совершенно другого мужчину, словно его подменили. Он вел себя совсем не так, как час назад. Говорил как-то неуверенно и уклончиво и даже боялся смотреть в мою сторону.

А я реально не понимала, когда граф был настоящим, сейчас или там в лесу?

Я окинула взглядом любовницу мужа. Красивая брюнетка лет двадцати, худая и смазливая на лицо. Сексапильная и жеманная. Одета в сильно декольтированное розовое платье, все в рюшах, с рукавами фонариками. На густых волосах заколки и гребни с драгоценными камнями, а губы обведены ярко-красной помадой. Лицо бело, сильно напудрено, пара мушек на щеке и над губой. Каноническая красотка конца восемнадцатого века.

Изысканный вкус Шереметьева вполне понятен.

Куда уж мне, простой Любаше, уже рожавшей три раза, до такой модной и утонченной девицы? С ажурной черной лентой на шее, с кокетливой подвеской, которая подчеркивала тонкую шейку Лизаветы. И я, убегающая по болотам в грязном платье и сопротивляющаяся мужу. Хотя, пришла мне в голову мысль, ведь свою внешность я ни разу не видела. Только знала, что волосы мои светло-русые, а руки тонкие, фигура вроде средняя и не полная. У лесника не было ни одного зеркала.

– Я хочу, чтобы это женщина уехала и немедленно! – взвизгнула вдруг Елизавета, топнув ножной в тряпичной вышитой туфельке на каблучке.

После ее фразы я недоуменно округлила глаза.

Она ничего не попутала?

Мне захотелось подойти к этой нахалке и дать ей пощечину. Я и сама себе удивилась. Ведь я всегда отличалась добрым и спокойным нравом. Но сейчас ситуация была просто феерически дикая. Любовница закатила скандал моему мужу, требуя, чтобы меня здесь не было! Это просто возмутительно.

Но я не собиралась терпеть подобное унижение. Тем более вся дворня смотрела за тем, что происходило. Я пока что жена графа и сама решу, когда мне уезжать отсюда.

Глава 17

Пока я подбирала слова, чтобы достойно ответить нахальной девице, раздался властный голос Григория, в котором слышался свинец:

– Нет, душенька, пока это невозможно. Она только родила. Ей надо оправиться от родов, я же не зверь все же, выгонять ее в таком состоянии! А потом мы все разрешим.

– Что разрешим, Григорий?! Ты же говорил, что только я нужна тебе! А она в прошлом.

Они говорили обо мне в третьем лице, как будто меня здесь не было. И это было как минимум неэтично. Зато теперь я сполна увидела, каким моральным унижениям подвергалась прежняя Любаша в доме мужа, и отчего убежала.

В этот момент из парадных дверей на крыльцо вышла стройная высокая дама.

– Отчего ты так кричишь, Лизавета? – холодно осведомилась она, проводя строгим взглядом по всем присутствующим во дворе.

– Ваш сын привез Любовь Алексеевну! Вы видите, сударыня? – обернулась к женщине девица.

– И что же? Это не повод так кричать.

– Матушка, не вмешивайтесь, я сам все разрешу, – обратился вежливо Шереметьев и, быстро поднявшись по ступеням, поцеловал даме руку. А потом, словно вспомнив обо мне, обернулся и распорядился: – Игнат, помоги графине спуститься, я же велел!

– Простите, барин, замешкался, – кивнул слуга, протягивая ко мне руки и помогая встать на землю.

– Ты ничего не решаешь, дорогой! – не унималась любовница, зло зыркая в мою сторону. – Я жду уже целый месяц, а эта непутевая никак не уберется из усадьбы!

– Лизавета, там приехал твой портной, – почти перебила ее моя свекровь, видимо, тоже не желая больше слушать истерику любовницы. – Он привез твое платье к предстоящему приему.

Я оценила выдержку и невероятно прямую осанку этой дамы. Моложавая, лет сорока, еще довольно красивая лицом, стройная и надменная, одета в синее дорогое платье с небольшим декольте. Мать Шереметьева показалась мне именно такой, какой и должна быть мать богатого графа.

– Ах, и вправду, мое платье! – словно опомнилась Елизавета. – Я так переволновалась, что совсем забыла про прием! А праздник уже послезавтра, Григорий! А ты шатаешься невесть где! А мое платье еще не готово! Какой будет конфуз! В чем я выйду встречать гостей?

Прием? Удивилась я в очередной раз за сегодня.

Любовница принимает в моей усадьбе гостей и заказывает себе наряды, пока я без денег бегаю по лесу и, словно крестьянка, рожаю в доме лесника?

Мда-а… просто замечательная жизнь у этой Любаши. Нечего даже добавить в этот гнусный водевиль несправедливости и сарказма.

– Лизонька, ну что ты так разволновалась, яхонтовая моя? – ласково обратился к девице граф, беря любовницу под локоток. А я опять поморщилась от его слащавого тона. Слава Богу, со мной он так не разговаривал, а то бы меня, наверное, стошнило. – Портной же здесь. Непременно вели ему дошить все сегодня.

– Ты прав, дорогой, так ему и прикажу!

– Да, ступай уже, – поддержала сына свекровь. – Он тебя уже битый час дожидается, Лизавета.

– Пойдем в дом, душенька, а то простынешь, – добавил Шереметьев и уже обвил талию девицы сильной рукой, подталкивая ее к дверям, услужливо распахнутым дворецким. Но, как будто что-то вспомнив, обратился к даме: – Матушка, прошу вас, распорядитесь насчет лекаря, и немедленно. Надо осмотреть дитя и графиню.

– Все сделаю, сынок, не беспокойся, – ответила машинально дама и окинула взглядом экономку, держащую ребенка и меня, замершую у лошади.

Отметив, что сын с любовницей исчезли в доме, свекровь приблизилась к дородной женщине и велела:

– Дайте мне ребенка, Агриппина Ивановна. Я сама позабочусь о нем.

Она бережно взяла на руки Анечку, заглядывая в ее личико. Та, видимо, все еще спала.

– Ступайте, подготовьте комнату для дитяти. Хорошо проветрите и после натопите детскую, – продолжала командовать мать Шереметьева.

– Слушаюсь, госпожа, – закивала экономка и засеменила в дом.

Свекровь же обвела глазами остальных слуг и строго спросила:

– А вы что глазеете? У вас что, дел нет?

Когда после окрика дамы все слуги быстро ретировались от парадного выезда и крыльца, женщина обернулась ко мне.

– Ну что ты там стоишь, девочка? Пойдем скорее в дом, тебе надо поскорее принять ванну и переодеться. Ты вся в грязи.

– Да, – согласилась я и быстро поднялась к ней по широким ступеням.

Когда я поравнялась с ней, женщина тихо сказала мне на ухо:

– Я молилась за тебя, милая. Хорошо, что ты благополучно разрешилась от бремени. И Гриша нашел тебя так скоро. – Она даже тепло улыбнулась мне. И тут же снова стала серьезной, опасливо оглядываясь по сторонам, словно боялась, что это кто-то увидит. – Ступай к себе, помойся, отдохни. Я позабочусь о твоем ребенке.

Я опять удивилась, понимая, что мать Шереметьева мне не враг и специально отослала всех слуг, чтобы сказать добрые слова. Или же она тоже играла? Но ее приветливое лицо выражало искреннее участие.

– Ее зовут Аня.

– Я позабочусь о нашей Анечке. А ты ступай, доченька, – снова очень тихо сказала мне женщина. – Я пришлю к тебе свою горничную, чтобы помогала. А то, вижу, Палаша твоя куда-то запропастилась.

– Это так, спасибо.

По велению свекрови я поспешила вместе с ней в дом. Ведь я и правда сильно продрогла в мокром платье.

Но меня терзали сомнения и множество вопросов.

Я уже ничего не понимала в этом семействе. Григорий менял свое поведение словно хамелеон. Любовница качала права, как заправская жена. А свекровь, которая должна была быть полновластной хозяйкой здесь, боялась при слугах открыто сказать мне доброе слово.

Куда же я попала? И как вести себя дальше?

Мы вошли внутрь, и я опять замерла в восхищенном замешательстве. Интерьер и внутреннее убранство особняка были ошеломляющими.

Огромный холл с бьющим посередине фонтаном, высоченные потолки, громадная лестница из черного мрамора, разбегавшаяся посередине на два крыла, хрустальная люстра, свисавшая с потолка. Все это кричало о богатстве и блеске владельцев усадьбы.

Около нас появился какой-то старичок в ливрее, и свекровь велела ему позвать некую Танюшу.

– И еще, Прокопий! – продолжала командовать свекровь. – Немедленно пошли кого за Аристархом Петровичем. Надобно осмотреть графиню и малышку. А то выглядят они уж больно плачевно.

– Благодарю вас, – ответила я, когда дворецкий отошел.

Мне было очень неудобно. Я не знала, как зовут свекровь, а по-хорошему было бы правильно добавлять ее имя к фразе, чтобы выразить уважение. Все же мать мужа была не последним человеком в доме, и ее отношение ко мне очень важно.

Я все время копалась в воспоминаниях настоящей Любаши, желая разыскать хоть что-то, но ничего не находила. Все воспоминания касались только моей предыдущей жизни, кроме того единственного видения, когда Палашка поила меня горьким ядовитым отваром.

– Пойдем, милая, – прошептала мне на ухо женщина.

Мы начали подниматься по лестнице из черного мрамора, которая была устлана белой ковровой дорожкой. Уже на середине к нам проворно спустилась резвая девушка лет двадцати пяти в платье прислуги.

– Вы звали меня, Мария Николаевна? – обратилась она к свекрови.

И я с облегчением выдохнула. Все, теперь я знала, как ее зовут, и уже почувствовала себя увереннее.

– Танюша, помоги графине помыться и привести себя в порядок. И принеси обед в ее спальню.

– Слушаюсь.

– Отдохните до ужина, вы очень бледны, – обратилась свекровь ко мне и, когда горничная убежала вверх по ступеням, уже на ухо мне добавила: – Обязательно поспи, выглядишь плохо. Я переживаю. Если приедет лекарь, я провожу его к тебе, милая.

Я опять отметила, что при слугах Мария Николаевна отчего-то вела себя со мной холодно и надменно, совсем не как наедине, когда никто не слышал. И это была очередная загадка. Они что, все в этом семействе: и мать, и сын – играли какой-то спектакль?

Глава 18

Поднявшись на второй этаж по лестнице, свекровь с Анечкой устремилась в левую часть дома, более не обращая на меня внимания.

Я огляделась. С правой стороны следовала анфилада комнат. Напротив огромные окна, освещающие просторный коридор.

Куда же мне идти?

Танюша убежала наверх так стремительно, что я не проследила за ней. А потому направилась вперед в правую сторону, инстинктивно чувствуя, что именно сюда и надо идти. На мою удачу, третья дверь оказалась отворена. Я осторожно вошла в распахнутые двухстворчатые двери с вензелями в виде буквы «Ш» и тут же увидела горничную, которая убирала покрывала с высокой кровати. Кровать с белым балдахином из черного дерева была огромной.