День Учителя

Размер шрифта: 13

ISBN 978-5-0065-0821-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВНИМАНИЕ!

Все имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны

Минувшее лето хоть и не порадовало Качмарека правонарушениями достойными величайшего в Восточной Европе ума, но зато оказалось весьма успешным в плане личного обогащения. То ли зачастившие магнитные бури, то ли природная грубость жителей Быдгоща вынуждали собак и кошек навсегда покидать уютные квартиры и без дела слоняться по городским площадям и паркам. А их, так называемые хозяева, готовы были платить любые деньги в пределах сотни злотых, любому, кто согласится вернуть их как можно скорее.

Пообещав инспектору сорок процентов от выручки, Влодьзимеж получил доступ к городской системе видеонаблюдения, и как только искомое животное попадалось ему на глаза, неприлично отъевшемуся Мулярчику на телефон поступали координаты и команда действовать согласно ранее разработанному плану. План этот, подразумевавший хорошую физическую форму исполнителя и знание им приёмов айкидо, старика Яцека, понятное дело, не устраивал – уж слишком давно он был не в том возрасте, чтобы прыгать по веткам за мейн-кунами и паковать пуделей с доберманами. Наплевав на спущенные сверху регламенты и директивы, неприлично отъевшийся Мулярчик облегчил себе жизнь, припомнив всё, что он знал о методах борьбы вьетконговцев с американской военщиной.

Методы оказались настолько эффективны, что хозяева пушистых дезертиров не только отказывались выплачивать обещанные суммы (далеко не такими они любили и помнили своих питомцев), но и грозились писать заявления в прокуратуру на предмет жестокого обращения с животными. Кое-как пану Яцеку удалось убедить бившегося в истериках Качмарека, что собаки и кошки нужны не только их хозяевам, но и другим хорошим людям! Например: владельцам многочисленных предприятий общественного питания, а также директору одной меховой фабрики. А если учесть, что отпадала необходимость делиться со Смыком (кому какое дело как выглядит, где бегает и кому принадлежит животина?), то, утверди Влодьзимеж предложенный Мулярчиком план, деньги в их карманы польются бурной рекою. И они полились. И пусть предприятие выдохлось синхронно с последней шатавшейся по городу дворнягой, но зато за эти три месяца юный детектив заработал в сотню раз больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Около трети вырученных с живодёрства злотых детектив потратил на покупку настольных игр, за которыми коротал вечера совместно с неприлично отъевшимся Мулярчиком, пани Плужек и инспектором Смыком, испытывавшим симпатию к полным грудям бывшей учительницы. Около восьми вечера первого октября, в тот самый момент, когда Качмарек исхитрился проиграть в преферанс оставшиеся две трети капитала, на пороге офиса показался престарелый дедушка Ежи с информацией о том, что внизу в прихожей, аудиенции с детективом дожидается парочка исключительно подозрительных субъектов – истинных головорезов.

– Чья бы корова мычала… – независимо друг от друга подумали игроки и независимо друг от друга промолчали, дабы в лишний раз не травмировать психику старика.

Качмарек великодушно велел впустить гостей и на всякий случай встал со стула, и, делая вид, что разминает затёкшие от долгого сидения ноги, забрёл за массивную спину пана Яцека и стал поглядывать из-за неё на входную дверь. Инспектор Смык незаметно для других расстегнул кобуру и снял с предохранителя пистолет. Полногрудая пани Плужек и неприлично отъевшийся Мулярчик взволнованно переглянулись и мысленно друг с другом попрощались. На лестнице послышались глухие шаги. Сердце Влодьзимежа забилось так, будто ему в глотку влили ведро крепчайшего кофе.

Дверь медленно и со скрипом (чего ранее за ней не наблюдалось) отворилась. Полногрудая пани Плужек тут же узнала одного из посетителей и невольно вскрикнула. От этого крика натянутые как струна нервы Смыка дрогнули, и его палец самопроизвольно нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, от внезапности которого опешили все собравшиеся, включая инспектора. Пуля калибром девять миллиметров продырявила кобуру и лакированный паркет. В комнате воцарилась суровая тишина.

– Да какое вы имели право явиться сюда, подонок?! – Заорала полногрудая секретарша, раньше всех вышедшая из ступора.

Директор школы Тадеуш Фабисяк, по злой воле которого Качмарек, Мулярчик и пани Плужек больше года назад оказались не у дел, стоял на полусогнутых, разместив по швам гладко выглаженных брюк слегка дрожащие руки, и виновато улыбался. К его стройному длинному телу прижималась молодая, лет двадцати трёх, девушка, по выражению лица которой, можно было подумать, что ей только что, при двадцати свидетелях, сообщили, что с её заболеванием надо не к терапевту, а к венерологу.

– Прошу простить. – Промычал Фабисяк, как-то сразу догадавшийся, что здесь ему не рады и спиной вперёд направился к выходу.

Молодая особа, разгадав манёвр спутника, зарыдала, мёртвой хваткой вцепилась в руку директора, и истерично завопила следующее:

– Я пришла сюда не для того, чтобы спорить с кем-то о наличии у пана Тадеуша высоких моральных качеств! Я здесь только потому, что попала в беду и нуждаюсь в помощи! Да, мне не понаслышке известно, что Фабисяк – общеизвестный мерзавец…

– Я бы попросил… – Огрызнулся директор.

– Не перебивайте меня, пан Тадеуш! Хоть я вас и всецело уважаю, но всё же знаю о чём говорю! И говорю, обратите внимание, не только я, но и практически все. Так вот, Фабисяк общеизвестный мерзавец, но при этом единственный, кто поддержал меня в трудную минуту и привёл сюда! И ведь наверняка догадывался, как его здесь встретят!

Больно стало бы тому, кто в эту минуту бросил взгляд в сторону инспектора Смыка. Мужчину корёжило от одной только мысли, что попавшая в беду гражданка не пошла за помощью в полицию, а собирается доверить судьбу одиннадцатилетнему недоучке. Пан Людвик встал и рассказал, что думает и о девушке, и о директоре Фабисяке и о «так называемом» детективе Качмареке.

– Как вы меня назвали, пан Людвик? – Влодьзимеж даже покраснел от возмущения.

– Недоучкой. Кем ты, Володенька, по сути и являешься.

Последнее высказанное Смыком привело Качмарека в состояние лютейшей ярости и лишь наличие у этого сорокалетнего мужлана огнестрельного оружия спасло его от многочисленных ссадин и ушибов.

– Я могу объяснить, почему мы не пошли в полицию… – Попыталась объяснить гостья, но Влодьзимеж жестом попросил её временно воздержаться.

Детектив отвёл Смыка в сторону, чтобы на ухо спросить следующее:

– Пан Людвик, не пора ли вам домой?

– Нет! Не пора! – Громко, чтобы слышно было даже в соседнем доме ответил инспектор. – А даже если бы была и пора, я бы всё равно никуда б не пошёл!

– Мне кажется, что вы забыли выдернуть из розетки утюг.

– Вы будете смеяться, но я даже не знаю, как он в неё втыкается. – Парировал полицейский, отлично понимавший, на что ему намекают.

– Хорошо оставайтесь, но только с одним условием – что бы вы здесь не услышали, будет воспринято вами как частным лицом, никакого отношения к полиции не имеющим.

– Это почему же? – Теперь Смык шептал детективу на ухо. – А что, если вскоре выяснится, что эта девица прихлопнула сорок человек?

– К частным детективам ходят не только маньяки. Я бы даже сказал, что маньяки вообще никуда, кроме как в злачные места, не ходят. Тут что-то другое. И либо вы обещаете мне быть мужчиной и молчать, чтобы вы тут не услышали, либо я выдаю вас гостям, и тогда никто из нас не узнает ничего.

– Я согласен. – Помявшись заявил инспектор и протянул детективу руку, что тут же была некрепко пожата.

– Вот теперь вы можете объяснить нам, почему не стали обращаться в полицию. – Сказал Влодьзимеж, вернувшись к гостям.

– А я ждала этого вопроса и ответ подготовила заранее. Видите ли, поход в здешнее гестапо…

– Что?! – Смыка мелко затрясло.

– Пан Тадеуш так называет нашу полицию, – поспешила разъяснить терминологию девушка, – и говорит, что подобный поход наших проблем…

– Твоих. – Вставил Фабисяк.

– Нет – наших! – Твёрдо и безапелляционно повторила гостья. – И опять вы перебиваете! И из-за этого мне приходится повторно ловить мысль и без конца повторяться! Так вот поход в полицию наших проблем не только не решит, но и скорее всего усугубит и углубит.

Только теперь Качмарек обнаружил, что до сих пор не предложил посетителям присесть и сейчас же исправил ситуацию. И усевшись на продавленный неприлично отъевшимся Мулярчиком диван, до сих пор не представившаяся девушка открыла, было, рот, но пан Фабисяк лёгким движением руки дал понять, что сейчас будет говорить именно он, ибо настала его очередь.

И из его рассказа следовало следующее: каждый год, четырнадцатого октября, в возглавляемой им школе учителя с особым размахом отмечают свой профессиональный праздник – состоящий, как правило, из двух частей – официальной и неофициальной.

– То есть вначале перед педагогами рвут глотки песнями и бьют ноги плясками ученики…

На этом месте Качмарек понимающе кивнул – он и сам когда-то принимал участие в подобной оргии и вряд ли когда забудет, как старшеклассник по фамилии Коциняк, исполнявший роль Герасима, под гомерический хохот рассевшихся в зале наставников, пятнадцать минут топил его в ванне с холодной водой и, что характерно, утопил бы, не догадайся Влодьзимеж выдернуть пробку.

– …Неофициальная же часть, как не трудно догадаться, ничем не отличалась от празднования того же Нового года, и представляла собой заурядную пьянку. – Продолжил повествование Фабисяк. – Но в виду того, что алкоголь забава не самая дешёвая, а профессия педагога к несметным богатствам не располагающая, довольствоваться торжествующим приходилось самогоном, производством которого последние пятьдесят лет заведовала преподаватель химии Малгожата Форемняк.

При этом единственной трудностью, с которой приходилось сталкиваться заключалось в объяснении многочисленным комиссиям природы характерных запахов разливающихся по школьным коридорам, но установкой вытяжки вопрос удалось закрыть. Но, время и самогон не щадят никого. Не пощадили они и пани Форемняк.

– И в мае сего года произошло непоправимое. – Директор, дабы подчеркнуть трагичность произошедшего, артистично закрыл руками лицо и покачал головой.

– Может вы продолжите? – Нервно поинтересовался Влодьзимеж, которому вдруг показалось, что пауза затянулась.

– Ну, как бы вам сказать. Я не очень разбираюсь в химических процессах…

– Позвольте мне. – Вмешалась спутница Фабисяка, и, не дождавшись разрешения, заговорила. – В мае этого года, демонстрируя десятиклассникам некий любопытный эксперимент, выжившая к своим восьмидесяти годам из ума Малгожата, перепутала перекись марганца с сернистой сурьмой и растолкла последнюю с бертолевой солью.

– Ну, а что было дальше вы, наверное, слышали? – Спросил пан Тадеуш.

– Ещё бы. – Подтвердил инспектор Смык. – Даже в Слупске, говорят, слышали.

После того случая, продолжал свой рассказ Фабисяк, пани Форемняк не уволили только потому, что и увольнять, собственно, было некого. И хоть министерство образования и потратило кругленькую сумму на ремонт школы и психологическую реабилитацию школьников, но зато знатно сэкономило на похоронах ветерана педагогики, ограничившись памятной доской на стене образовательного учреждения. Помимо доски учительница удостоилась медали «За самопожертвование и отвагу». Посмертно.

– Свято место пусто не бывает и взамен почившей в бозе Малгожаты, в школу была прислана совсем юная Людгарда Бузек. – И пан Тадеуш указал раскрытой ладонью на свою спутницу.

Услыхав свои имя и фамилию девушка горько расплакалась и Фабисяку пришлось значительно повысить голос, чтобы последующее повествование не утонуло в душераздирающем рёве.

Эта самая Бузек, ознакомленная с дополнительными обязанностями учителя химии, бессовестно пользуясь очарованием молодости, убедила педагогический состав в архаичности самогоноварения, и в целесообразности замены алкоголя таким веществом как первитин, способный в купе с соответствующей музыкой (ноты которой были незамедлительно переданы учителю музыки тромбонисту Нагурскому) создать настоль праздничную атмосферу, что не снилась даже завсегдатаям «этой ихней Ибицы».

На этом месте пан Фабисяк принял решение передать слово пани Людгарде. Молодая учительница осушила стакан воды, подсунутый Качмареком, смахнула слёзы и дрожащим голосом изложила собравшимся следующее:

– Компоненты для первитина долго искать не пришлось – часть их в достаточных количествах присутствовала в школьной лаборатории, а недостающие элементы были куплены мною у годами проверенного барыги. Он подрабатывает, кстати, заместителем начальника отдела по борьбе с распространением незаконных веществ быдгощского полицейского управления.

– Думаю, я знаю, о ком идёт речь. – Снова к неудовольствию Качмарека свой рот открыл пан Людвик. – У него полгорода отоваривается.

– И ведь оказалось куда выгоднее, чем покупать те же дрожжи и сахар. – Будто оправдывая себя и подопечную, не поленился вставить в разговор свои пять грошей пан Фабисяк.

Пани Людгарда чуточку подумала и решила не отвечать ни Смыку, ни тем более пану Тадеушу на их ценные замечания и продолжила дачу показаний. В отличие от теперь уж навсегда восьмидесятилетней Малгожаты Форемняк, у молодой учительницы помимо работы были и другие не менее важные дела, о которых она, конечно же, рассказывать не будет, потому как, во-первых, со случившемся они никоим образом не пересекаются, а во-вторых, ей, по-женски, непонятно, почему в Польше до сих пор не легализовали проституцию.

– Так вот, чтобы не сорвать коллегам праздник, я, втайне от руководства, подключила к работе учеников…

– Что вы сделали?! – Хором спросили Смык, Качмарек и пан директор.

– Да!!! – Людгарда сопроводила ответ кивком головы. – Но меня оправдывает то, что им были поставлены пятёрки в четверти. А ещё они считали, что синтезируют аспирин. А ещё я могла бы умолчать об участии в процессе детей, но, боюсь, это обстоятельство может быть как-то связано с тем, что произошло дальше.

Руками тех же мальчишек и девчонок полученный порошок прессовался в таблетки под неусыпным контролем трудовика Бартика. Правда, там всё ограничилось тройками по поведению – наглотавшись поднявшейся пыли, детишки развеселились, преисполнились и разобрали на мелкие детали пятитонный токарно-винторезный станок. Трудовик Бартик не мог им помешать, так как и ему самому в тот момент было очень весело.

– Многое становится понятным. Я уже сообщил Бартику, что он будет уволен, если не соберёт станок обратно. – Вмешался в рассказ пан Фабисяк. – И по дошедшей до меня информации, он уже подыскивает новое место работы.

– Это что же такое получается?! – Возмутился неприлично отъевшийся Мулярчик. – И за безобидный сон на рабочем месте и за стотысячные убытки у вас предусмотрены одинаковые наказания?

– Ну, да. – Спокойно ответил ему пан Тадеуш. – Будь иначе, я бы расстрелял вас прямо на месте… Спящего.

– Можно я продолжу? – Вмешалась пани Бузек, помешав тем самым пану Яцеку возмутиться ещё раз. – Пакет с таблетками был заперт мною в старом сейфе в химлаборатории. Ключ, как меня заверили, существующий в единственном экземпляре, я, вопреки правилам, не сдала охраннику, а унесла домой, ибо посчитала, что так будет намного надёжнее. А придя на работу вчера утром, то есть в среду, и открыв сейф, с ужасом обнаружила, что первитин пропал!

– Пропал в том смысле, что испортился? – Уточнил Влодьзимеж, которому ещё предстояло выяснить, что это за вещество и чем оно так примечательно. Он мог бы спросить у Бузек прямо, но устрашился осмеяния.

– Нет! Пропал в том смысле, что его похитили. Стащили. Приватизировали. Уволокли. Умыкнули. Прикарманили. Приделали ноги. Аннексировали. Спи… онерили!

Как выяснилось далее, Бузек на всякий случай заперла сейф и со всех ног рванула к директору за советом и помощью. Пан Фабисяк орал и без продыху царапал ногтями казённую мебель около получаса, а затем, вероятно таки выбившись из сил, предложил учительнице сделать вид, будто бы ничего не произошло, а там глядишь, и всё само собой рассосётся. А спиртное для предстоящего праздника он, со свойственной ему щедростью, так уж и быть, купит за деньги вычтенные из людгардиной зарплаты.

– Идея пана директора мне казалась толковой, но не дольше минуты. Потом я подумала, что пакетом мог завладеть кто-нибудь из учеников. Они-то думают, что это аспирин – вещь во всех отношениях нужная и хорошая. Случай из тех, когда детская наивность может кому-то аукнуться расшатанной психикой.

– Это ещё что за новость?! – Удивлённо прокричал пан Тадеуш. – Меня вы почему-то о побочных эффектах этого препарата предупредить побрезговали! А я ведь, между прочим, лауреат…

– Я думала вам, как образованному человеку, это и так хорошо известно. – Удивилась в ответ Бузек.

– Да с чего бы это?! Я по специализации географ!

Качмарек жестом остановил на глазах зарождающийся скандал и велел пани Людгарде продолжить рассказ. Молодая учительница посетовала на то, что и продолжать, в общем-то, нечего. Она заявила Фабисяку о том, что без расследования это дело оставлять нельзя, и она прямиком из его кабинета отправится в полицию, чем бы это ей не грозило. Услыхав это, директор крайне непрофессионально сымитировал сердечный приступ, а когда его раскусили, упал на колени и попросил не губить.

– Прошу заметить, что просил я не за себя, а исключительно за честь возглавляемого мною учебного заведения. – Вставил реплику Фабисяк. – И вы поймите – я не против расследования, а очень даже за. Но, не понаслышке зная о повадках местной полиции, доверить ей это расследование и свою судьбу не мог никак. А потому и предложил пани Людгарде обратиться за помощью к самому уважаемому в городе частному сыщику.

Одному Богу известно сколько сил понадобилось инспектору Смыку, чтобы не взорваться и промолчать. Качмарек же наоборот заметно расцвёл, приосанился, а его небольшие щёчки чуточку налились розовым. Как бы невзначай пробежавшись по физиономиям коллег и товарищей, на предмет прочтения их реакции на столь патетичные речи, сказанные в его адрес целым директором, ничего кроме скепсиса и сарказма им, увы, на этих физиономиях замечено не было.

– Завидуют. – Подумал Влодьзимеж, вспомнив, как когда-то на собраниях именно с такими же сарказмом и скепсисом смотрел на звезду школы Эльжбету Тжебятовски, получавшую очередную почётную грамоту из трясущихся рук жирного похотливого чиновника из министерства образования.

Качмарек засыпал директора и учительницу уточняющими вопросами, чтобы затем подытожить:

– Итак, если я всё правильно понял, некто называемый далее злоумышленником и сходными по смыслу словами, под покровом ночи, незаметно для сторожа проник в здание школы, взобрался по лестнице на второй этаж, вскрыл отмычкой две двери – в класс химии и затем в лабораторию, взломал сейф, украл таблетки и опять же никем незамеченным убрался восвояси?

– Ну, лично мне так всё и представляется. – Согласился Фабисяк. – Только не забывайте, что и двери сейф не выглядят взломанными. Их открыли, а потом и закрыли, не повредив замки. Вот в чём загвоздка.

– Безо всяких следов взлома?

– Я, вроде бы, так и сказал. И ключ от сейфа существует в единственном экземпляре – это я тоже спешу напомнить.

– Пани, Людгарда, а у кого-нибудь из ваших домашних был доступ к ключу от сейфа?

– Исключено. Я живу в квартире одна.

– Ключ от сейфа у вас с собой?

– Да, вот он. – Бузек потянула вверх золотую цепочку, висевшую всё это время на её шее, и обнажила увесистый ключ, с бросавшимся в глаза множеством выступов и бороздок. – Я хотела на фоне всех этих событий сдать его на пункт охраны, но пан Тадеуш сказал, что теперь слишком поздно.

– Так, – продолжил допрос Качмарек, – а вы проводили беседу со сторожем? Может он чего-то видел, слышал или может даже принимал непосредственное участие?

– Нет! – Как отрезал директор Фабисяк. – Я, действительно, общался со сторожем, надеясь, что он сам чего-нибудь интересного расскажет, но ничего подобного не произошло. Одна пустая болтовня. И я даже подумал, что сейф ограбил именно он и теперь будет косить под дурака, либо кто-то другой, но сторожем при этом не замеченный. Сторож мог вскрыть замки в классы, но ключа от сейфа быть у него не могло. А может и могло. Всякое могло.

– Хм, более примитивного преступления и выдумать нельзя. – Недовольно буркнул себе под нос детектив.

– Примитивного?! – Возмутился Смык. – Незаметно проникнуть, а затем вскрыть – не взломать, две двери и аккуратно вскрыть сейф по-твоему примитивно?!

Качмарек пропустил замечание мимо ушей и продолжил:

– Главными подозреваемыми можно было считать лишь тех, кто знал о наличии в сейфе этого как его…

– Первитина. – Подсказала Бузек.

– Да. А это весь педагогический коллектив…

– Тридцать восемь человек. – Настала очередь пана Тадеуша подсказывать.

– Тридцать восемь и те ученики, что считали, будто синтезируют аспирин.

– Два десятых и один девятый классы. В общей сложности восемьдесят четыре человека. Список я, на всякий случай, составила. – Молодая химичка замахала бумагами.

– Какой кошмар. – Полногрудая пани Плужек покачала головой. – Пехотная рота подозреваемых.

– С виду и на первый взгляд ситуация, соглашусь, ужасна, – продолжил Влодьзимеж, – но только на первый взгляд. Число подозреваемых резко пойдёт на убыль, стоит нам применить на практике алгоритмы проливающие свет на те личностные характеристики, коими потенциальный преступник не может не обладать. Я ясно выразился?

Присутствующие хором и неуверенно угукнули.

– Преступник проник в школу незаметно для сторожа, что может указать на тот факт, что он – преступник, много лет учился в Японии на ниндзю.

– Бред. – Прокомментировала услышанное секретарша.

– У вас в школе таких нету, пан Тадеуш?

Директор недоумённо пожал плечами, а потом, сделав вид, что хорошенько обдумал, заявил, что очень в подобном сомневается. Инспектор Смык довольно ухмыльнулся.

– Тогда всё намного проще, – продолжил детектив, – ведь если немного подумать, то сторож, по сравнению со школой, настолько мал, что мог и не заметить проникновения, которое могло произойти в любом месте на любом этаже. При этом преступник был хорошо знаком с планом школы, обладал уникальными навыками взлома, любит красть и зачем-то ему понадобился первитин.

Качмарек вдруг подумал, что может ему наплевать на возможное осмеяние и пораспрашивать у Бузек о первитине, но затем решил, что пока будет достаточным знать, что вещество это по каким-то выдуманным властью причинам запрещено законом.

– Таким преступником может быть вообще кто угодно и даже сам сторож. – Хотел сказать пан Людвик, если бы директор Фабисяк не завопил вдруг, что у него, кажется, есть подозреваемый.

– И кто же он? – В голосе Качмарека послышался испуг – ему бы не хотелось, чтобы разгадка этого злодеяния оказалась чересчур простой.

– Завхоз Шпилька! – Выпалил пан Тадеуш. – Уникальный воровской талант. Вы даже не представляете, насколько я от него устал! В прошлом месяце этот разбойник среди бела дня вывез из школьного склада восемь тонн брюссельской капусты! И спасло его только заступничество поваров. Они, понимаете ли, не знают, что из такой капусты можно приготовить и кто её будет есть, а потому пропаже только порадовались. Как вам такая зацепка?

Качмарек слегка нахмурился. Завхоза Шпильку он прекрасно помнил. И завтра как следует прижмёт его к стенке и непременно заставит ответить и за брюссельскую капусту и за препараты, и за то, что пару лет назад оттаскал будущего детектива за ухо, не приняв отказа взять за задние ноги замороженную свиную тушу!

Утром следующего дня вороватый завхоз Шпилька сидел за столом в своём небольшом кабинете и выписывал из поваренной книги рецепты вкусных и сытных котлет без мяса, в существование которых упрямо отказывалась верить начальница столовой пани Сенюк. Приложив к уху трубку зазвонившего телефона, Шпилька услыхал грубый голос директора Фабисяка, требовавшего сейчас же явиться к нему на экстренное совещание.

В логово пана Тадеуша завхоз каждый раз ступал, трясясь всеми конечностями, что не удивительно – в прошлый раз экстренное совещание с его участием привело к инсульту поварихи Микульской, тщетно пытавшейся доказать, что к краже четырёхсот килограмм панировочных сухарей она никакого отношения не имеет. После того случая Шпилька понял, что подобное везение вряд ли повторится снова, а потому готовился к новым злоупотреблениям служебными полномочиями настолько тщательно, что теперь ему было не ясно где же он опростоволосился и на кого в этот раз предпочтительней свалить вину.

– Войдите. – Донёсся из-за двери детский голос, после того как завхоз в неё постучал.

Шпилька немного удивился и вошёл в кабинет. Первым на что он обратил внимание, была миниатюрная голова, едва возвышавшаяся над столешницей в том месте, где традиционно восседал пан Тадеуш. Справа у стены на стуле ютился неприлично отъевшийся мужчина. Самого директора видно не было.

– Рышард Шпилька? – Спросил Качмарек – та миниатюрная голова принадлежала именно ему.

Завхоз криво улыбнулся и зачем-то решил соврать, что он папа семиклассника Артура Валасека, явившийся потрясти за грудки пана директора, несправедливо поставившего его сыну двойку по физике. Но войдя в кабинет, вдруг понял, что опаздывает на важную встречу, а потому вынужден откланяться. Нахмурившийся Влодьзимеж ответил на это, что пан Фабисяк никак не мог поставить Валасеку столь низкую оценку по физике, хотя бы потому, что преподаёт географию, в которой, по заверению сталкивавшихся, ни черта не соображает, а потому, чтобы не оскандалиться, ни чьи знания кроме как на четыре и пять никогда не оценивает. Вмешавшийся в беседу неприлично отъевшийся Мулярчик посоветовал Шпильке прекратить отъюливать и присесть на стул, потому что склонность завхоза к вранью подразумевает разговор непростой и продолжительный.

– Где-то я его видел. – Подумал завхоз. – И этого малолетку и его упитанного товарища. Но где?

Рышард, помявшись для солидности, сел и стал ждать, что будет дальше.

– Итак, Шпилька, что вы делали на этой неделе в ночь со вторника на среду? – Задал вопрос Качмарек.

– А вы, собственно, кто?

– Здесь вопросы задаю я! – Проорал Качмарек. – И в ваших интересах не препятствовать и без железобетонной причины не кочевряжиться! Вам повторить вопрос?

– Нет, спасибо.

Лицо завхоза приняло задумчивый вид. Он прекрасно помнил, что в указанное этим борзым малолеткой время, находился в быдгощском порту, где выяснял отношения с капитаном сухогруза «Казимир Пулавский», отказывавшимся компенсировать потерю трёх тонн апельсинов, упокоившихся вместе с судном на дне Вислы. Моряк с пеной у рта доказывал Рышарду, что если бы не эти проклятые цитрусы, то никакого перегруза не было. Рышард же, указывал на патологическую жадность, как главную виновницу катастрофы. А так как жадность принадлежит капитану, то капитану за неё и расплачиваться. Дело даже дошло до драки, в которой Шпилька обязательно одержал бы верх, если б не инстинкт самосохранения, предательски подсказавший уносить ноги.

– Стало быть, Шпилька, будем играть в молчанку?! – Грозно спросил детектив, оторвав завхоза от неприятных воспоминаний. – Нам доподлинно известно, что в ночь со вторника на среду вы вскрывали сейф в кабинете химии!

От неожиданности завхоз закашлялся и удивлённо вытаращил глаза на Качмарека – такого поворота он явно не ожидал. Не ожидал потому, что в школе его не особо любили, и ни на какие праздники никогда не приглашали, и секретами не делились. И теперь ему было невдогад: что же такое могло пропасть из сейфа в кабинете химии, что ухитрилось затмить хищение трёх тонн апельсинов из склада школы? Одно было понятно – что-то настолько ценное, что Шпильке выгоднее было бы признаться в содеянном за последние четверть века, чего он, конечно же, по своей воле делать не станет, ибо наказание вырисовывалось самое что ни на есть расстрельное.

– Вилка. – Так бы выразился знаменитый шахматист Капабланка.

Но, к своему счастью, Рышард Шпилька обладал настолько изворотливым умом, какому позавидовал самый прославленный чемпион мира.

– В ночь со вторника на среду я был дома с женой. – С деланным спокойствием заявил Влодьзимежу завхоз.

– И вы можете это доказать?

– Я, может, и нет, но жена-то уж точно.

Качмарек тут же потребовал от Шпильки телефонный номер супруги и, не откладывая в долгий ящик, сделал звонок. Взявшая трубку женщина горячо поведала, что в интересующий следствие период её муж – трижды неладный Шпилька действительно был дома и будь по-другому, она с превеликим удовольствием переломала ему все ноги. А мужчина, пусть даже самый плохенький, обязан по ночам прикрывать спину родной супруге.

– И если уж быть до конца откровенной – уже десять лет я всем сердцем презираю этого подонка и кровопийцу, – призналась женщина, – и только и делаю, что ищу повод с ним жесточайше расправиться. Пусть только попробует выкинуть какой фортель и я заставлю его повеситься на собственных кишках. Он у меня знает, что выражение «ноги в руки» это никакой не фразеологизм. Я – женщина серьёзная. И мать моя была женщиной серьёзной. Хоть обе мы не годимся и в подмётки моей бабушке – матери моей матери. Уж по сравнению то с ней мы – две, прости господи, шаболды. А почему вы спрашиваете? Что натворил мой муж и куда мне подъехать?

– Никуда ехать не надо. – Поспешил заверить её Качмарек. – Если он и вправду был дома, то, следовательно, ничего и не натворил.

– У меня не забалуешь. – Согласилась женщина. – Но звонок ваш всё равно для меня странен. Такие вопросы просто так не задают. Думаю, сегодня вечером у моего мужа вместо ужина будет беседа. Спасибо вам за сигнал.

– Пожалуйста. – Выпалил детектив и поспешил бросить трубку.

Динамик телефона был настолько мощен, что неприлично отъевшийся Мулярчик, даже сидя в углу, услышал все детали и теперь смотрел на Шпильку не как на врага и потрошителя чужих сейфов, а с некоторой долей сочувствия. Что такое домашнее насилие пан Яцек знал не понаслышке – именно оно когда-то послужило поводом для самоубийства его первой красавицы-жены Ядвиги.

На Шпильку в эти минуты было больно смотреть – он весь осунулся, раскраснелся, лоб его покрылся холодной испариной, что совсем неудивительно – вторую половинку своего брата Богуслава Агненшку он боялся не меньше, чем сам Богуслав. И даже от звука её голоса, у никогда не бывшего женатым завхоза, возникало желание как можно скорее умереть от старости, в каком-нибудь забытом Богом Гонолулу.

– Значит, алиби у вас есть? – Спросил детектив Рыхарда.

– Ну, раз Агнешка говорит – значит есть. Она у меня женщина серьёзная. Мне с ней не разгуляться.

– Значит, вашу жену зовут Агнешка?

– Именно так её и зовут.

– Это очень хорошее имя.

– Я ей это передам. Она обрадуется.

– Вы свободны! – Торжественно произнёс Качмарек и сгорбленный Рышард, раскланиваясь, смущённо улыбаясь, и сердечно благодаря освободителей ослабевшим голосом, направился к выходу.

Как только дверь за Шпилькой захлопнулась, в кабинет ворвался директор Фабисяк и не терпящим возражений тоном, потребовал объяснить, с какой это стати, детектив ослобонил «этого мерзавца»? Качмарек гневно напомнил разгорячённому пану Тадеушу о том, кто тут вправе задавать вопросы, после чего, чуть поостыв, сообщил о подтверждённом алиби завхоза.

– И вообще, будь я на вашем месте, – Вмешался неприлично отъевшийся Мулярчик, – выписал Шпильке премию, потому как он глубоко несчастный человек.

Фабисяк со скепсисом посмотрел на пана Яцека, ибо никогда не понимал, как люди, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, могут называть несчастными закоренелых холостяков?

– Это Шпилька-то несчастный? Хм, интересно. Но даже если и так, то это вовсе не повод выписывать ему премии, ибо никакое несчастье не является поводом для систематических хищений. И у кого ворует?! У детишек! Я-то вас по-своему понимаю – Шпилька очень обаятельный и даже мне иногда тяжело даётся на него наорать, а уж тем более вызвать по его душу полицейских.

– Я вам повторяю, пан директор, – твёрдо ответил Качмарек, – непричастность Шпильки к краже из сейфа – доказанный факт, а не следствие чьего-то обаяния. И с тем, что ваш завхоз – вор, никто спорить не собирается, но расследуем мы не кражу капусты, а совершенно другое. То, к чему Шпилька непричастен. Я догадываюсь, что вам бы хотелось, чтобы виновным оказался именно он. И, может быть, того же что и вам хотелось бы и мне и даже пану Яцеку, но только факты – вещь упрямая. Понимаете?

Пан Тадеуш неуверенно кивнул и спросил Влодьзимежа, что будет дальше.

– Дальше будет то, что в нашей практике называется «следственными экспериментами». – Объяснил детектив, а неприлично отъевшийся Мулярчик, услыхав последнее словосочетание, непроизвольно содрогнулся. – Планирую с их помощью нарисовать полноценную картину преступления. Надеюсь, что вы, пан Тадеуш, этим вечером не слишком заняты.

Как только стемнело, Качмарек, пан Яцек и директор Фабисяк вошли во внутренний двор школы. Влодьзимеж пальцем указал на три светящихся окна на втором этаже и попросил помощника бросить в одно из них небольшой камешек. Искать небольшие камешки в кромешной мгле задача не из лёгких и помощник детектива, в очередной раз, пожелав облегчить себе жизнь, взял первое, что попалось под руку – кусок асфальта размером с беременную ворону. Послышался звон, неподалёку в парке залаяли собаки. В свежеразбитом окне показались головы Людгарды Бузек и престарелого дедушки Ежи. Пан Фабисяк взвыл и потребовал объяснить произошедшее, хоть и успел подумать, что жаль ему не разбитого стекла, а того, что у завхоза Шпильки вновь появится возможность ещё больше обогатиться за счёт учебного заведения.

Влодьзимеж хотел было отчитать неприлично отъевшегося Мулярчика за чрезмерное усердие, но не стал – ему давно казалось, что их с паном Яцеком тандему недостаёт некоторой брутальности. Перемен, требовало сердце героя: если уж и подзывать кого-то к окошку, то чем-то, что едва можешь добросить; не стучаться к подозреваемому в двери, а выносить их могучим ударом ноги; вести допрос свидетеля так, чтобы кровь по стенам; а уж если за кем следишь, то чтоб половина города была в курсе!

– Вы молодец, пан Яцек. – Заявил Качмарек.

– Хвалить за вандализм и хулиганство – не педагогично. – Сурово заметил директор школы.

– Но и мы-то с пан Яцеком далеко не педагоги. – Объяснил детектив. – Знаю только одно – рубят лес, летят щепки.

Далее Влодьзимеж приказал пани Бузек и престарелому дедушке Ежи действовать согласно разработанному плану и уже через минуту у ног детектива колыхался конец каната, карабкаясь по которому брутальный неприлично отъевшийся Мулярчик должен был проникнуть в школу через ранее выбитое окно. Пан Яцек, уровень тестостерона в крови которого уж лет так двадцать был на том же самом уровне, что и у женщин его возрастной категории, и брутальность которого была скорее наивно приписана ему размечтавшимся начальником, чем существовала на самом деле, запричитал, что собственными ушами слышал, как Качмарек говорил, что преступник проник на второй этаж школы по лестнице!

– Я и не отказывался от этой версии, но, глубокоуважаемый пан Яцек, четырёхметровой штурмовки у меня для вас нет, а потому придётся довольствоваться тем, что пока ещё не украдено из спортзала завхозом Шпилькой.

– Вы игнорируете тот факт, – взял слово директор Фабисяк, – что злоумышленник никаких стёкол не бил. Стёкла были целыми во всей школе, пока за дело не принялись вы. И даже если выдать, как вы выразились, вашему помощнику штурмовку, по которой он без труда доберётся до окна на втором этаже – дальше ему не проникнуть, если он, конечно, не умеет проходить сквозь твёрдые предметы.

– А ему и не нужно обладать таким умением. Достаточно того, что окно уже разбито.

– Вами! Вами разбито, а не преступником! Ваш, так называемый, следственный эксперимент – профанация! Искажение фактов! Очевидно, что вор проник в школу не тем способом, что представляется вам! Ну, это же очевидно! Как и то, что не разбилось бы окно, брось пан Яцек камешек поменьше, как его и просили вначале! И почему вы, детектив, из сотен школьных окон выбрали именно это? – Не унимался пан директор.

Взбешённый выпадами в свой адрес, Влодьзимеж упрекнул Тадеуша в кретинизме и тотальном дефиците логики: да – злоумышленник не бил окон, как правильно было замечено, но ведь и неприлично отъевшийся Мулярчик бить их не был должен, как, опять же, отмечено было!

– Небольшим камнем, брошенным в стекло только лишь привлекалось внимание соучастника, дежурившего на заранее условленном месте, в обязанности коего и входило открытие окон! – Принялся объяснять детектив, – И, да – окно могло быть любым, в зависимости от того, какому предмету обучал школоту так называемый приспешник. Мною было выбрано то, за которым обычно заседает зоолог Журавский, но не потому, что я подозреваю только Журавского – на его месте мог оказаться любой, а потому, что Журавский когда-то прилюдно посмеялся над генетикой близкого мне человека.

– Молодца, внучок! – Заорал сверху престарелый дедушка Ежи, необходимость присутствия которого на следственном эксперименте для всех кроме Влодьзимежа была загадкой. – Души этих сволочей аргументацией!

– Насколько я помню, до этого момента ни о каких приспешниках речи не велось. – Нервно выдавил пан Тадеуш. – Появились они только сейчас и при этом чересчур внезапно. По странному совпадению в тот момент, когда стало ясно, что этот ваш эксперимент – полнейшая ерунда. Хоть и слово «профанация» мне нравится больше.

Качмарек не успел почувствовать себя униженным, потому что этот укол предвидел и стремительно придумал ответ:

– Не нужно считать себя, пан Тадеуш, умнее других. Если вам чего-то не говорили ранее, то и не были должны. Уже хотя бы потому, что вы такой же подозреваемый, как и многие другие.

– Что?! – Возмутился Фабисяк. – Как вы смеете и что себе позволяете?! Это немыслимо!

– Выкинуть вас из числа подозреваемых – крайняя степень непрофессионализма. Равно как и то, что я позволяю вам присутствовать внутри расследовательного процесса. Неужели вы и вправду решили, будто я сразу не подумал, что преступник был не один? А ведь на это очень многое указывает.

– Что именно?

– Многое.

– Тогда объясните, для чего мудрить с приставной лестницей и тем более с канатом, если злоумышленник с «приспешником» могли ждать ночи вдвоём в кабинете Журавского, по-человечьи поднявшись на второй этаж по лестнице внутренней накануне днём? А уже утром, когда школа вновь наполнится людом сделать вид, что они вот только-только пришли и, не вызывая ни у кого подозрений и вопросов, разбрестись по своим преступным делам. И нужен ли так злоумышленнику приспешник, если, как выясняется, никому никаких окон открывать не обязательно?

Наступила гробовая тишина. Вырачив на пана Тадеуша обезумевшие глаза, Качмарек шевелил губами в надежде выдавить из себя что-то, что выставит оппонента ничего не смыслящим глупцом, но похоже этим глупцом оказался сам Влодьзимеж.

– Ну, чего же ты молчишь, Володенька! – С обидой и болью в голосе прокричал сверху престарелый дедушка Ежи, не желавший признавать позор некогда любимого внука.

Но его некогда любимый внук будто впал в ступор. Будь у Качмарека чуть больше опыта в спорах, он, не найдя контраргументов, вывалил бы на директора миллионы тонн ничем необоснованного гнева, плевков в душу и прочей ерунды, а в конце указал на то, что объяснять что-либо таким как Фабисяк означает попусту терять время.

У неприлично отъевшегося Мулярчика сжало в груди, когда он увидел внезапно повлажневшие очи патрона и уголки плотно закрытого рта медленно сползающие вниз. А уж когда верхние передние зубы Влодьзимежа с частотой не менее чем девять раз в секунду принялись покусывать нижнюю губу, у пана Яцека не осталось сомнений: ещё немного и четыре человека, включая его самого, станут свидетелями бурной истерики. Примерно такой же, какая наблюдалась у Качмарека в тот день, когда полногрудая пани Плужек поведала ему об изломанной судьбе кота Шрёдингера.

И тут к неприлично отъевшемуся Мулярчику пришла мысль, что репутацию Влодьзимежа необходимо срочно спасать. Зачем? А затем, что вряд ли кому приятно сознавать, что в тебе видят лишь правую руку психически неуравновешенного абсолютного нуля.

– Могу сказать следующее, – заговорил пан Яцек, – я знаю Володю больше лет, чем ему на самом деле стукнуло. И знаю исключительно как выдающегося специалиста во всех областях, какие только известны человечеству, и если некоторые слова детектива и звучат, как откровенная дурь, то только потому, что он постоянно чего-то не договаривает, опасаясь, что его может услышать настоящий злодей. А с вас, пан Тадеуш, подозрения никто пока не снимал. Впрочем, как и с пани Бузек.

– Тогда, справедливости для, замечу, – спокойно ответил Фабисяк, – что она куда больше походит на преступницу, ведь именно у неё был всё это время ключ от сейфа!

Услыхавшая это пани Бузек взвизгнула, и сквозь рыдания заявила, что если бы с самого начала знала, что будет подозреваемой, то пошла бы в полицию.

– Вы, если хотите знать, два пожилых мерзавца! Думаете, я не знаю, что вы оба завидуете моей красоте и молодости, а потому сделаете всё, чтобы меня уничтожить! Скоты!

– Дура полоротая! – Крикнул ей снизу возмущённый подобными нападками пан Яцек. – Заткнись!

Учительница, мигом насупившись, и утерев слёзы, заметила, что неприлично отъевшийся Мулярчик геройствует только потому, что его «тучная физиономия» находится на безопасном расстоянии от её ногтей, а иначе бы он трусливо помалкивал в тряпочку.

– Ах, вот ты как, шалава, заговорила?! – Провопил пан Яцек. – Ожидай!

Помощник детектива, второпях поплевав на ладони, схватился за давно поджидавший его канат и решительно пополз вверх. Расстояние между ним и пани Людгардой стремительно сокращалось, что не могло не напрячь женщину, буквально вчера отвалившую половину нищенской учительской зарплаты на новёхонький маникюр.

– Да помогите же кто-нибудь! – Почему-то запричитал престарелый дедушка Ежи.

– Странно, что помощи просит именно он, а не эта дрянь. Ему, вроде бы, никто не угрожал. – Думал неприлично отъевшийся Мулярчик, не прекращая взбираться. – Или не странно?

До заветного окна оставалось каких-то пару метров, но неприлично отъевшийся Мулярчик замер, потому что ему показалось, что он понял – в крике престарелого дедушки Ежи была логика. До старости пан Яцек дожил только потому, что с молоком матери впитал: мужество и отвага только тогда и уместны, когда достоверно известно, что твоему существованию ничего не угрожает. И, похоже, сегодня гнев сыграл с ним недобрую шутку: разве б стал он в своём обычно расслабленном состоянии взбираться куда-либо по канату, не убедившись, что его конец как следует закреплён, а не находится в руках человека, которому ты, семидесятилетний боров, годишься в сыновья?

Вцепившись мёртвой хваткой в канат, пан Яцек панически размышлял, что же ему делать: возвращаться обратно к Качмареку и пану директору вниз или же совершить стремительный рывок вверх, сил на каковой у него практически не было. Они испарились. Мужчина почувствовал, как немеют пальцы и вот-вот перестанут обхватывать канат, а, значит, вниз он тоже не успевает. Ах, если бы Бузек помогла престарелому дедушке Ежи потянуть канат на себя, а заодно с ним и несчастного пана Яцека! Но нет,

она, вместо того, чтобы поднатужиться и спасти человека, который только что собирался смять её юную мордаху, целиком и полностью от всего отстранилась и, если пану Яцеку это не кажется, довольно при этом ухмыляется.

– Ах, добраться бы до тебя, гнида. – Подумал неприлично отъевшийся Мулярчик. – За всё бы ответила! Нужно каким-то образом её перехитрить. Жалобно закричать – помогите? Почему бы и нет? Бабы часто на это ведутся – помогают мужичкам и почти всегда об этом жалеют. И Людгарда, только бы помогла, исключением не станет.

Но прокричать душераздирающее «помогите» пану Яцеку не пришлось. Так как прекратило представляться чем-то нужным, ибо престарелый дедушка Ежи, так и не дождавшись помощи, громогласно объявил следующее:

– Мои полномочия на этом всё!

И посиневшие от напряжения пальцы отпустили канат. И на укатанную в асфальт дорожку, с четырёхметровой высоты рухнуло ста двадцати килограммовое тело. Все, кроме пана Яцека, ахнули. А Людгарда Бузек ахнула громче всех, чего пан Яцек не мог не отметить.

Склонившись над распластанным телом, Качмарек смотрел в широко открытые глаза помощника и умолял не умирать, не дождавшись скорой, которая приедет с минуты на минуту, правда, в том лишь случае, если у кого-то появится решимость её вызвать.

– Ну, чего же вы стоите! – Завопил Влодьзимеж стоявшему рядом пану директору в тот момент, когда глаза пана Яцека закрылись.

Но пан Фабисяк его не слышал: с ужасом глядя на раскрошившийся от удара асфальт, он думал о Шпильке.

– Прав был отец. – Тихим и слабым голосом пробормотал неприлично отъевшийся Мулярчик, чуть приоткрыв глаза.

– В чём именно? – Чуть не плача, спросил его Качмарек.

– Нет хуже проклятия, чем начальник дурак.

По идее, Влодьзимеж мог бы оскорбиться, но, в связи с тем, что с недавних пор считал себя исключительно одарённым человеком, решил, что данное утверждение, скорее всего, направлено в адрес пана Тадеуша, о чём последнего тут же и уведомил. Намерения обидеться у Фабисяка не появилось.

– Пан Яцек прав только отчасти.

– Отчасти? – Язвительно спросил Качмарек, не как будто, а по-настоящему позабывший о том, что у его ног до сих пор лежит тело верного соратника. Живое, тёплое и, наверное, нуждающееся в незамедлительной помощи.

– Отчасти. Ибо, как известно, в этом мире всё относительно. И начальник всегда глуп, но только не по отношению к подчинённому, как рискнул предположить ваш товарищ, а по отношению к другому начальнику или, другими словами, к вышестоящему руководителю. А подчинённый, следовательно, всегда глупее начальника, иначе начальствовал бы сам.

– Хм. – Влодьзимеж скорчил брезгливую рожицу. – Правильно я вас понял, пан Тадеуш, что самым умным человеком в Польше является президент Америки? Однако.

– Я этого не говорил. – Сурово парировал Фабисяк. – Потому что президент Америки не живёт в Польше, а потому и не может быть в ней самым умным.

– Допустим. Тогда другой вопрос: насколько умнее себя теперешнего станете вы, пан Тадеуш, если уже завтра утром вас назначат министром образования?

– Как же вы меня достали. – Прервал только-только разгоравшийся спор, неприлично отъевшийся Мулярчик и сдавленно закашлял, что помешало ему сказать нечто характеризующее и Качмарека и Фабисяка.

Поднявшись, кряхтя, на ноги и отряхнув одежду от пыли и асфальтной крошки, он напомнил дискутантам, что пока они упражняются в эристике, по городу разгуливает особо опасный злодей, обезвредить которого можно лишь отбросив разногласия и плотно сомкнув ряды.

– Как же я рад, что вы выжили! – Закричал Влодьзимеж и, насколько хватило длины рук, приобнял пана Яцека.

Вместо ответа пан Яцек лишь криво ухмылялся – и не только потому что у него болела спина. Уже давно его терзала мысль, что для начальника он не личность, а всего лишь инструмент для достижения целей, а, следовательно, эта его радость, нельзя сказать, что была фальшивой, но всё же отдавала нехорошим душком. От обиды на Качмарека неприлично отъевшемуся Мулярчику захотелось, сославшись на полученную травму, плюнуть на всё и отправиться восвояси, но он вдруг понял, что пожалеет о подобном решении – уж слишком адреналинозависимым он стал за время знакомства с этим парнем и уже не представлял достойной жизни без идиотских следственных экспериментов, нелепых засад, сбора улик и прочих прелестей детективного труда.

– Ну, что там у нас дальше по плану? – Спросил пан Яцек Влодьзимежа таким тоном, будто хотел выяснить, какие муки ему предстоит ещё сегодня пережить.

Вечер только-только начинался.

Качмарек, пан Фабисяк и неприлично отъевшийся Мулярчик решительно вошли в безлюдный вестибюль школы. Влодьзимеж тут же поинтересовался, в каком месте в данный момент пребывает сторож, на что пан Тадеуш лишь пожал плечами – единственно правильная версия у него была, но он побоялся рассердить пана Яцека, пострадавшего в своё время за куда меньшую провинность.

– На обходе. – Решил выдавить из себя директор, чтобы к нему не приставали.

И Фабисяк не соврал – сторож Михал Боньчак действительно был на обходе, но только не вверенной ему территории, а ликероводочного отдела близлежащего супермаркета. Однажды, пан Тадеуш попытался выяснить у Боньчака, почему для того принципиально осуществлять закупки именно в рабочее время и от полученного ответа впал в лёгкий ступор – оказалось, что Михал не собирался и не собирается тратить своё личное время на походы в магазин, да и охранники ближе к вечеру начинают терять бдительность, благодаря чему удаётся сэкономить целую кучу злотых.

Любого другого за подобные выходки пан Фабисяк отправил бы в отставку, но только не Боньчака, и на то у директора была пара убедительных причин: пан Михал был настоящим ветераном – благодаря недавнему триумфальному возвращёнию после пяти лет пенсии, в следующем году планировалось отметить пятидесятилетний юбилей его пребывания в стенах школы. А ещё, уж шесть месяцев как, этот старослужащий нёс вахту не только за себя, но и за тех парней, что приходились пану Тадеушу племянником и зятем. Фабисяк в шутку называл это халтуркой, потому что, как не сложно догадаться, получал Боньчак не три оклада, а всего один. Пана Михала это вполне устраивало – в школе, в отличие от родного дома, он своим присутствием никому не мешал, никто не запрещал ему приводить собутыльников и дурно пахнущих баб, да и самого его никто не заставлял принимать душ каждую вторую субботу месяца.

– Сторожем мы займёмся чуточку позже. – Сурово сообщил Качмарек и направил стопы к лестнице.

– У тебя и выбора-то нет. – Подумал Фабисяк и еле заметно ухмыльнулся.

Престарелого дедушку Ежи и Людгарду Бузек троица, как и ожидалось, обнаружила в кабинете зоолога Журавского. Молодая учительница, завидев пана Яцека, оторвала зад от стула и, имея вид испуганный и тревожный, попятилась в направлении разбитого окна. Неприлично отъевшийся Мулярчик ласково улыбнулся и махнул рукой так легко, непринуждённо и как-то по-девчачьи, что Людгарда не могла не понять – ей теперь ничего не угрожает. Таким уж человеком был пан Яцек – если он кого не зашиб в редкую секунду возбуждённости, то не зашибёт уже никогда.

– Знала бы об этой моей особенности моя вторая жена Гражинка. – Подумал Мулярчик и вспомнил какой красивой она была. Пожалуй, самой красивой из всех его жён и, пожалуй, не самой умной.

– Ну, куда же ты? – Обратился престарелый дедушка Ежи к Бузек. – Разве это вежливо с твоей стороны?

– Извините. – Смущённо произнесла девушка и вернулась на стул.

– Присаживайтесь и вы. Я как раз объяснял этой молодой особе свою личную теорию происхождения человека.

– Вашу личную? – Недоверчиво переспросил директор Фабисяк.

– Да. И перед тем, как ничем необоснованно усомниться в правильности, вы должны её выслушать. Я понимаю, что расследование и всё прочее, но раз уж мы оказались в кабинете зоологии, то не должны терять время.

– Но на выслушивание вашей теории мы-то его и потеряем.

– Вот, что я вам скажу: Бог, в существовании которого сомневаться не приходиться, по собственному образу и подобию создал инопланетян, а уже те, в свою очередь, развившись так, что дальше некуда, в секретных лабораториях и создали человека. И вот когда до них дошло, какой монстр у них получился, отправили его, от греха подальше, на Землю. Хотите верьте, хотите нет, но только обратного вы доказать не сможете.

– Никто и не собирался. – Пробурчал пан Тадеуш и у пана Яцека возникло желание вмазать ему оплеуху – меньше всего пану Яцеку нравились строящие из себя скептики.

– Много лет назад, – продолжал престарелый дедушка Ежи, – я собирался выступить с этой своей доктриной на крупном научном симпозиуме, но накануне вечером выболтал тему доклада одному коллеге-учёному. Откуда же мне было знать, что он окажется агентом польской секретной службы? Не помню, что мы с ним тем вечером пили и чем закусывали, но очнулся я только через два дня в каком-то грязном подвале. Прикованный наручниками к железной койке. На мне была какая-то нелепая пижама. И что бы у меня не чесалось, почесать этого я не мог.

Старик замолчал и тяжело протяжно выдохнул – видно было, что воспоминания давались ему нелегко.

– Что было дальше, дедушка. – Спросил Влодьзимеж, знавший, что театральные паузы предка могут длиться часами.

– Не знаю, сколько я провёл в одиночестве, но потом открылась дверь, и вошёл человек в белом и с маской на половину морды. Он подошёл ко мне и бесцеремонно ткнул в бок кончиком резиновой дубинки. Значит, слушай меня сюда, ублюдок, – сказал он, обращаясь ко мне. Из-за одного тебя, животного, перерисовывать все на свете иконы никто не будет! Понял? Так он мне сказал. Ну а даже если представить себе, что подобная операция увенчается успехом, никто, псина ты эдакая, не гарантирует, что среднестатистическая бабка Агнешка из Слупска согласится что-либо выпрашивать у седовласого рептилоида.

– Почему – рептилоида? – Не догадался сам пан Тадеуш.

– Объясните ему кто-нибудь, ибо мне противно размусоливать очевидное подобным великовозрастным лбам.

– Вам же в самом начале, Фабисяк, сказали, что Бог по своему образу и подобию создал не людей, а инопланетян – рептилоидов. – Возмущённо воскликнула Бузек.

– Ну, вы там поосторожнее. – Предупредил директор. – Что за фамильярность? Какой я вам Фабисяк.

– Обычный Фабисяк! Чем больше я вас узнаю, тем меньше мне хочется работать под вашим началом. Возьму и уволюсь.

– Как это? Натворили дел и дёру?

– Вы никому ничего не обязаны, Людгарда. – Нежно произнёс престарелый дедушка Ежи. – И уж тем более Фабисяку. А тот подвал я покинул через месяц, будучи тяжело больным человеком. Очнулся на каком-то тротуаре. Пьяным. Одетый в какую-то нелепую шубу. А в кармане шубы я нашёл вот это.

Старик протянул девушке лист бумаги.

– Справка о наличии у вас последней стадии шизофрении? – Удивлённо воскликнула Бузек. – Какие же они твари!

– И почему я не сомневался. – Не рискнул вслух произнести пан Тадеуш, а потому только подумал – думать всегда безопаснее.

Преисполненное сочувствием молчание прервал Влодьзимеж, указав на то, что каким бы страшным не было прошлое Польши, будущее может оказаться куда ужаснее, для чего и надо лишь предаться безустанной скорби и напрочь позабыть о преступнике разгуливающим по Быдгощу с крадеными препаратами. Эта короткая пронзительная речь не могла не вдохновить собравшихся на бурную деятельность.

Согласно поставленной Качмареком задаче, неприлично отъевшийся Мулярчик должен был осторожно покинуть кабинет Журавского и никем не замеченным прокрасться к классу химии, где его уже будет ждать престарелый дедушка Ежи с набором медвежатника – наконец всем стала понятна роль старейшего из Качмареков в этой пьесе. Безусловно, Влодьзимежу хотелось, чтобы замки в вотчину Бузек вскрывал пан Яцек, но было совершенно очевидно, что если подчинённый что и может сотворить с дверью, так это либо постучаться, либо вышибить могучим плечом, но ни то ни другое ни коим образом не вписывалось в картину произошедшего той кошмарной ночью. Об умении же престарелым дедушки Ежи проникать куда угодно, Влодьзимежу стало известно несколько лет назад, когда ему пришлась по душе выставленная на витрине игрушка, а магазин к тому времени был давно закрыт.

– За всю недолгую жизнь я взломал тысячи сейфов. – Гордо сообщил престарелый дедушка Ежи Людгарде Бузек.

– И вас ни разу не поймали? – Спросила восхищённая учительница.

– Да прям! Тысячи раз ловили. – Всё так же гордо ответил старик и вновь протянул женщине справку.

На то, чтобы вскрыть две двери – в собственно кабинет химии, а затем в лабораторию, старику понадобилось меньше минуты, а вот с сейфом пришлось повозиться. Огромный металлический ящик, небрежно выкрашенный белой масляной краской, страдал тотальным отсутствием каких-либо маркировок и обозначений, и располагал замком, в скважину коего пятилетний ребёнок без труда мог просунуть указательный палец. В голове пожилого медвежатника, когда он только увидел это чудовище, промелькнула мысль, что кроме ржавого гвоздя ему для успешного проведения операции ничего и не понадобится, но очень скоро пришло понимание ошибочности первоначальных суждений.

Даром тратил время престарелый дедушка Ежи, судорожно орудуя отмычками – сейф упрямо отказывался поддаваться.

– Такое только взрывать надо. – Сделал вывод старик.

– Известно же, что сейф никто не вскрывал. – Напомнил Качмарек. – Нужно всего лишь как следует собраться. Получилось у него, значит, получится и у тебя.

– Чем вы хуже какой-то сволочи, пан Ежи? – Подбодрила Людгарда.

Старик вновь принялся за дело, периодически пробегая взглядом по лицам свидетелей его мучений. И пришёл к выводу, что большинство в его компетенции начинает в серьёзной степени сомневаться. Гнусный Фабисяк демонстративно позёвывал. Казалось бы, родственник Влодьзимеж стыдливо изучал рисунок линолеума. Неприлично отъевшийся Мулярчик цыкал, качал головой и закатывал глаза. А взгрустнувшая Людгарда Бузек натужно улыбалась и примерно раз в минуту с великой скорбью произносила:

– Ни за что и никогда не потеряю веры.

Стоит ли говорить, что из этих четверых престарелого дедушку Ежи наиболее восстанавливала против себя именно Бузек? Та, от которой он менее всего подобного ожидал.

– Давайте никто не будет отвлекать специалиста от работы слабо конструктивными суждениями. – Сказал медвежатник, глядя Людгарде в глаза.

Продержалась девушка ровно минуту, после чего вдруг решила, что не имеет морального права утаивать слова поддержки от человека, попавшего в непростую жизненную ситуацию.

– Самые сильные люди – это не те, кто демонстрирует силу перед другими, а те, кто побеждают в битвах, о которых мы ничего не знаем. – Произнесла Людгарда, где-то прочитанную фразу.

Престарелый дедушка Ежи, всё это время стоявший перед сейфом на коленях, медленно отложил в сторону инструменты, посмотрел на Бузек налившимися кровью глазами и, не разжимая зубов, поинтересовался:

– На что это ты намекаешь?!

Учительница, не ожидавшая подобной реакции, ещё раз, но теперь уже в уме, проговорила вышесказанное, сопоставила с фактами и, кроме неловкости, почувствовала острую необходимость извиниться, упирая на то, что задачи кого-либо обидеть перед собой никогда не ставила. И хоть горе-взломщик её тут же и простил, да только накопившиеся раздражение и злоба никуда не подевались.

Опозоренный старик, роняя мензурки и колбы, метался по лаборатории, и, глотая от волнения половину слов, проклинал производителя сейфа.

– Я могу поклясться чем угодно – единственный способ вскрыть этого монстра – вывезти на полигон и сбросить на него сверху водородную бомбу! И вы думаете, я не замечаю, как вы на меня смотрите?! Думаете, не знаю, что вы обо мне думаете?! Смеётесь над стариком!!!

– Пан Ежи, дорогой вы наш, послушайте… Никто и не думал. – Оправдывалась за всех Бузек.

– А у вас всё всегда случайно выходит! Такое уж поколение вылупилось на нашу голову! А от вас, Людгарда, я уж точно не ожидал!

– Но ведь я же…

– Но ведь ты же! Так вам скажу – если уж такой матёрый специалист как я не справился – не справится никто! Это моё такое экспертное мнение!

– Ну, зачем же вы так себя изводите, пан Ежи? Если вам так хочется открыть этот сейф – я могу дать вам ключ.

– Ах, ты ж и… – Далее неудачливый взломщик перечислил ряд тех предлогов, с каких в польском языке начинаются наиболее отвратительные по форме оскорбления, но очень быстро остыл. – Хорошо, давай ключ.

Бузек сняла с шеи ключ и вместе с цепочкой передала престарелому дедушке Ежи. Мужчина легко вставил ключ в скважину и снова оказался в щекотливой ситуации – открыть замок никоим образом не получалось, хотя от прилагаемых усилий вздувались вены, а лицо обрело баклажановый оттенок. Фабисяк не сдержался и глумливо хихикнул.

– Ты правильный ключ дала?

– Конечно.

– Тот самый?

– Да.

– Это какая-то издёвка, уверяю. – Устало произнёс престарелый дедушка Ежи, покачивая головой и отползая в сторону от злополучного сейфа. – За один только вечер – минус пять лет жизни.

Пани Людгарда пожала плечами, встала на четвереньки перед сейфом, вытянув как можно дальше левую руку, нажала на крохотную, едва заметную кнопку на боковой стене железного монстра. Правой же рукой она несколько раз легко и непринуждённо провернула ключ по часовой стрелке, после чего до ушей собравшихся донёсся глухой щелчок, и дверца с противным скрипом распахнулась.

– Там и надо было только кнопочку нажать. – Подытожила молодая учительница.

Собравшиеся вызывающе посмотрели на престарелого дедушку Ежи, ожидая хоть какой-то реакции, и старик не заставил себя долго ждать:

– Кнопочку? А мне про неё кто-нибудь сказал?

– Действительно, кто ему об этом сказал? – Вслух подумал Влодьзимеж.

Детективу было очевидно, что вору откуда-то было известно об этой секретной особенности конструкции хранилища, но если верить Бузек и пану директору, ключа, без которого дверь не открывалась, у него быть, попросту, не могло – второй экземпляр пришёл в негодность вместе с прежней учительницей Малгожатой Форемняк, а третьего никогда не существовало! Напрашивался простой вывод: преступник не только имел дело с этим сейфом в прошлом, но ещё и обладал навыками медвежатника. Либо же отправил на дело специалиста, заранее предупредив того об имевшей место хитрости. Все эти умозаключения вперёд расследование нисколечко не продвигали, а лишь в очередной раз подтверждали, что злодей работает в школе, но ведь Качмарек же изначально в этом ни секунды и не сомневался!

– А от кого вы узнали об этой кнопочке? – Спросил детектив Людгарду.

– Помню я, что ли? – Пожала плечами девушка. – Я в первый день здесь всякого наслушалась. И советов, и пожеланий. Уж и не помню сейчас, кто чего желал, а кто советовал.

– Это я ей рассказал. – Объяснил Фабисяк. – Незадолго перед внезапной кончиной Форемняк подошла ко мне и сказала, что чувствует – смерть уже близко. Так и сказала. И есть, говорит, одна тайна, какую я с собой унести в могилу не имею права. Так уж я, говорит, воспитана.

– То есть, вы знали, как открывается этот сейф?

– С недавних пор.

– И могли?

– Мог, но не делал этого. Я, повторюсь, ключом никогда не владел.

И тут негромко хлопнула дверь, отделявшая школьный коридор от класса химии.

Стало ясно, что в школе кроме них ещё кто-то есть. Сторож? Вполне возможно. А что, если это кто-то другой? Кого быть здесь не должно, но, тем не менее, навязчиво манило к месту преступления. Нужно только выйти и проверить.

Не дожидаясь особых распоряжений, неприлично отъевшийся Мулярчик, позабывший о болях в спине, огромным шмелём вылетел в коридор и увидел, как кто-то невысокий и коренастый на высокой скорости свернул за угол!

Пан Яцек ринулся следом, вовсе не преследуя цели кого-либо схватить, а потому лишь, что всегда мечтал поучаствовать в хорошей погоне. И единственное о чём он сейчас сожалел, так это об отсутствии у него пистолета, ведь в случае если таковой имеется у беглеца, у догоняющего появится очередной повод считать себя неудачником и идиотом. Мужчина даже хотел было снизить немного скорость, но передумал, когда услыхал позади чей-то топот, и на секунду предположил, что по чьему-то злому умыслу, сам превратился из охотника в жертву!

Неприлично отъевшийся Мулярчик с опаской повернул голову, и гримаса ужаса на его лице сменилась умилением – вместо вполне ожидаемого башибузука с ятаганом, он увидал старого доброго Влодьзимежа, которому он так обрадовался, что даже прижался к стене, любезно пропуская начальника вперёд. Но хитрый Качмарек обгонять подчинённого не торопился, так как всё ещё не представлял ни того что будет с беглецом делать, ни того что прижатый к стенке беглец будет делать с ним, окажись он тем, кого пан Яцек ещё секунду назад с ужасом представлял позади себя.

– Не сбавляйте темп, пан Яцек! – Подбодрил помощника Влодьзимеж. – Уйдёт ведь! Как пить уйдёт!

– Ну, что ж сделаешь? – Мужчина, тяжело дыша, окончательно перешёл с бега на шаг. – Ноги уже не те. А вот ты, молодой, ещё мог бы.

– Ну, да. – Нехотя согласился детектив. – Даже если он и ушёл – мы с вами сделали всё, что могли.

– Да-да. Совесть не должна нас мучить.

Плечом к плечу, лениво передвигая ноги, преследователи спустились на первый этаж, продолжая тайно надеяться, что «убещик» успел покинуть школу и никакого вреда им не причинит.

В вестибюле они встретили давно немолодого человека, представившегося местным сторожем Михалом Боньчаком. Михал был явно чем-то встревожен. Вытаращив безумные глаза, он прижимал к губам указательный палец левой руки, требуя не поднимать шума, а взмахами правой пригласил проследовать за ним. Троица остановилась у двери с надписью «туалет».

– Он там. – Можно было прочесть по губам Боньчака.

И от этой информации Качмареку сделалось нехорошо, да так, что захотелось куда подальше запихать профессиональную гордость и всё же привлечь к этому оказавшемуся опасным делу относительно мужественного инспектора Смыка.

Звать пана Людвика прямо сейчас означало навеки покрыть себя несмываемым позором, и Влодьзимеж попытался представить, как в сложившейся ситуации поступил бы героический полицейский, находись он сейчас на его месте. В голове детектива мгновенно нарисовалась картина: решительным шагом инспектор Смык подходит к двери и колотит её огромным мохнатым кулаком; с той стороны басовитая голосина объявляет вначале о том, что номер занят и тут же интересуется: кого это в столь поздний час приволокли бэлты? Пан Людвик какое-то время мнётся, вороша в памяти знания о польском фольклоре и вспоминая, кто такие эти бэлты, но, так и не вспомнив, решает слукавить и ненатурально мягко произносит: «свои». Неустановленная личность с той стороны прокламирует об отсутствии у кого-либо из «своих» столь мерзопакостного дисканта и палит через далеко не бронированную дверь из револьвера сорок пятого калибра!

И что же делает отважный Смык? Правильно: получив три пули в голову и столько же в живот, разлёживается на недавно помытом полу и, пачкая всё вокруг себя липкой кровью, жалобно просит принести ему голландского сыру!

Боковым зрением неприлично отъевшийся Мулярчик заметил, как охваченный волнением Качмарек пытается зайти ему за спину, и демонстративно сделал два широких шага назад, ясно давая понять, что читает начальника как открытую книгу и использовать себя в качестве живого щита ни за что не даст. Влодьзимеж и пан Яцек встретились взглядами, и по выражению их лиц сторож Боньчак предположил, что эти двое мысленно договариваются куда подальше сбежать. Если и были у пана Михала психологические задатки, то весьма посредственные, в противном случае ему было бы известно о существовании мужчин, которым кровь из носу необходимо взгрустнуть накануне свершения очередного подвига и умозрительно сделать жизни ручкой. Именно к такой категории относились Влодьзимеж и пан Яцек. Синхронный кивок головами ознаменовал начало активной фазы операции: детектив и его неприлично отъевшийся помощник в два прыжка преодолели расстояние до двери туалета, по которой нанесли ногами удар такой силы, что их отбросило назад и повалило на пол. Сама же дверь, как ни в чём не бывало, целая и невредимая осталась висеть на петлях.

– Дедушка!!! – Донёсся из отхожего места пронзительный голосок не на шутку перепуганного ребёнка.

Продолжая лежать на полу, Качмарек обратил взор к сторожу Боньчаку и поинтересовался:

– Мне показалось или оттуда кто-то звал дедушку? Голосок ещё такой – детский.

– Нет, не показалось. Меня и звали.

– Кто?

– Внук мой. Петруша. Петенька Боньчак. Он частенько приходит ко мне на работу, чтобы посильно помочь старику. Говорит: вырасту, дедушка, тоже, как и ты в сторожа пойду, ибо глуп и в институт меня никто не пустит. Очень хороший мальчик. А сегодня я пришёл на работу с чувством, что всё не так, как обычно. Поэтому и сказал Петеньке – пробегись-ка, внучок, туда-сюда. Разведай, так сказать, обстановку. Хорошо, говорит, дедушка. И пошёл. А через минуту возвращается взмыленный весь. Глаза из орбит! Шерсть на голове дыбом! Я его таким раньше никогда не видел. Даже страшно сделалось.

– Он объяснил вам причину такого поведения? – Спросил Качмарек, вслед за паном Яцеком поднимаясь с пола.

– Пытался. Много слов произнёс, но я понял только, что посторонние в школе есть. И один из них за Петенькой погнался с неясной целью. М-да.

– И как вы отреагировали на полученную от внука информацию?

– Как отреагировал? Посоветовал спрятаться в туалете. Может и не самое удачное решение, но какое есть.

А когда Боньчак увидел неприлично отъевшегося Мулярчика, подумал, что столь представительный мужчина наверняка огорчится бесплодности усилий по поимке Петруши и обязательно возжелает выместить злобу на ком-то первом, попавшемся под руку. И чтобы достоверно отвести опасность от собственной шкуры, пан Михал и принял неоднозначное с этической точки зрения решение, указав на местоположение шкуры внука.

– Но почему все вокруг привыкли отталкиваться от этики, тогда как наука, например медицинская, куда лучший советчик. – Продолжил сторож.

– И что она вам посоветовала?

– Она бы не то что советовала, а указала на тот факт, что старческие кости срастаются гораздо хуже костей второклассника. А потому осуждать меня за малодушие, если кто и имеет право, то тот лишь, кто сам побывал в подобной ситуации и совершенно случайно не стал инвалидом. А потом гляжу я на вас двоих, таких беспомощных, и думаю, что ни мне, не Петеньке ничего-то и не угрожает. Петя, можешь выходить! Тебя никто не обидит!

Пару раз щёлкнул замок, и дверь туалета приоткрылась ровно на столько, что можно было разглядеть только глаз юного Боньчака, со зрачком расширенным до такой степени, что будь Качмарек наркологом – слёту поставил бы парню единственно верный диагноз.

Сторожу Боньчаку пришлось произнести целый перечень стандартных успокаивающих и приободряющих фраз, перед тем как натерпевшийся страху Пётр решился-таки, покинуть считавшееся им безопасным место, и перед напарниками предстал метровый восьмилетка весом не менее центнера. Обладатель мощной груди, толстых коротких ног и трёх внушительных подбородков.

– И вы утверждаете, что ему восемь лет? – С недоверием поинтересовался неприлично отъевшийся Мулярчик.

– Вас смущает несоответствие возраста и размера? Мальчик не виноват, что у него прекрасный аппетит и плохая генетика. Он у нас в бабушку по материнской линии. Рассказывают, её муж клялся на суде, что и подумать не мог, будто ей одиннадцать. Работникам ЗАГСа от судьи на орехи тоже досталось – проявили небывалую халатность.

Пан Яцек решил поинтересоваться, почему маловозрастный ребёнок, хоть и стокилограммовый, не дома в такой поздний час, но тут же об этом пожалел. Словоохотливый пан Михал, ничуть не смущённый присутствием внука, сообщил, что Петра в семье откровенно презирают с того самого дня, когда его отцу Анджею пришло в голову разделить сумму полученных сыном оценок за неделю, на исчисляемое килограммами количество продуктов питания потреблённое им за ту же единицу времени. Равный единице коэффициент шокировал домочадцев и принудил считать, что порой нет ничего зазорного в том, что кто-то перебивается в школе с двойки на тройку.

– Так уж вышло, что чем лучше Петенька учится, тем больше ест. А для небогатой семьи это не всегда удобно. Анджей даже ходил в администрацию города – просить помощи. Но над ним там только посмеялись. Что вы, сказали, за тунеядец такой, если восьмилетнего сына прокормить не в состоянии.

– А меня теперь ещё и у психолога лечить. – Грустно вздохнул Петруша, но быстро воспрянул духом, когда дедушка сообщил ему, что все психологи – шарлатаны и авантюристы, а его испуг быстро и недорого излечится ударными дозами брома.

И тут Качмарек подумал, что уже полчаса ему в уши заливают какую-то дичь, да так искусно, что он успел выкинуть из головы, изначально преследуемые цели. Влодьзимеж предложил пану Михалу прошагать в кабинет химии для дальнейшего допроса, а по дороге выразил надежду, что ответы сторожа будут развёрнуты не настолько, чтобы окончательно запудрить следствию мозги.

А в кабинете химии Бузек, Фабисяк и престарелый дедушка Ежи пили чай с пирогом и обсуждали полезные свойства сельдерея. Качмарек, пан Яцек и пара Боньчаков присоединились к их компании в тот момент, когда пан директор озвучивал тезис о том, что живому организму не стоит искать благо в том, от чего его выворачивает наизнанку. Увидав гостей, страдавшая хлебосольством пани Людгарда, тут же предложила присоединиться к их скромной пирушке. Трое из вежливости поспешили отказаться, а четвёртый – Петрушка, опять же из вежливости, не только принял приглашение, но и поспешил намекнуть, что угощение предоставлено в недолжном объёме, что легко поправимо походом в круглосуточный магазин «МЯСО», дорогу до которого он знает наизусть, и ни за что не откажется показать. Поверхностный анализ фактуры младшего Боньчака указывал Бузек на неизбежность подлунной прогулки, и, удостоверившись у детектива, что на данном этапе в её присутствии необходимости нет, засобиралась в путь. Престарелый дедушка Ежи, неправильно понятый Людгардой, и нахлебавшийся чаю с тремя пакетиками, также выказал желание участвовать в экспедиции, с обязательным занесением изменений в маршрут. Количество людей в классе вскорости снизилось до четырёх.

– Итак, пан Михал, можете ли вы вспомнить, где находились на этой неделе в ночь со вторника на среду? – Поинтересовался Качмарек.

– На посту. В школе. Последние полгода я здесь единственный сторож и ни разу в прогульщики не записался.

– Не единственный. – Поправил старика директор Фабисяк.

– Это, если считать меня вместе с вашими племянником и зятем.

– Подобные подробности никому знать не обязательно, пан Михал. Школа есть суть – проходной двор, и нужно помнить, что только мы с вами и останемся. – Пан Тадеуш занервничал и в очередной раз мысленно поблагодарил себя за то, что не привлёк к этому делу полицию.

– Вы мне угрожаете?

– Нисколечко. Продолжайте, пожалуйста.

– Я и продолжаю. В ту страшную ночь со вторника на среду…

– Вы сказали – «страшную»? – Перебил сторожа детектив. – Что-то показалось вам подозрительным и пугающим?

– А вы думаете не страшно ночью одному и в такой громадине? Каждую ночь страшно, хоть я перед Петрушей и виду никогда не подаю – стыдно. А в ту ночь его со мной не было. Накануне Анджей внёс ипотечный взнос, а потому продуктов в доме не было.

– Что сделало пребывание Петруши дома абсолютно безопасным? – Догадался Качмарек.

– Вы проницательны. – С уважением заметил Боньчак.

– Не было ли в ту мрачную смену кого-либо постороннего в школе? – Задал Влодьзимеж очередной вопрос.

Боньчак ответил следующее:

– Врать я вам не стану, потому что продрых пьяным всю вахту от начала и до конца, но…

– То есть, как это вы… продрыхли?! – Возмутился пан Тадеуш и отвернул голову, чтобы не видеть ехидной ухмылки неприлично отъевшегося Мулярчика. – Смею напомнить, пан Михал, что вы практически элитный и получаете в полтора раза больше, чем любой другой школьный сторож в Быдгоще, и отлёживать бока в то смутное время, когда завхозом у нас числится Рышард Шпилька, не имеете морального права! Не имеете!

– Я только потому и получаю в полтора раза больше обычного сторожа, только потому, что работаю за троих. – Огрызнулся в ответ Боньчак. – И свои права я прекрасно знаю.

Эту перепалку Качмарек пропустил мимо ушей – его зацепило оброненное паном Михалом «но», после которого, как ему было известно, и начинается всегда всё самое интересное. Влодьзимеж потребовал от пана Тадеуша перенос разглагольствований о внутренней дисциплине во вверенном ему учреждении, а от Боньчака продолжения обещавшего стать интересным рассказа.

– Я не собираюсь ни с кем вести диалоги в столь удручающей атмосфере! – Пан Михал трясся от негодования. – Если вы меня решили в чём-то обвинить, то скажу честно и прямо – мне нужен адвокат.

– Адвокаты нужны не только тем, кого в чём-нибудь обвиняют, но и тем, кто действительно чего-то сделал! – Задыхаясь и брызжа слюной выпалил Фабисяк. – Что вы сделали, Боньчак?! Сейчас же отвечайте!

Сторож закинул ногу на ногу и сложил на груди руки – теперь он был «в домике» и разговорить его выглядело непосильной задачей. Качмарек решительно указал пану Тадеушу на дверь. Мужчина сопротивлялся, но под напором неприлично отъевшегося Мулярчика вынужден был подчиниться.

Но и теперь пан Михал не превратился в надежду и опору для следствия, потому что в кутерьме позабыл, о чём у него спрашивали. А потому готов компенсировать причинённые им неудобства байкой о том, как двадцать лет назад он до того ловко рассчитал траекторию падения самоубийцы с крыши мэрии, что полицейским не понадобилось обводить тело мелом, ибо эта работа была проделана Боньчаком заранее.

Чтобы снять эмоциональное напряжение и вернуть утраченное спокойствие, Влодьзимеж решил прибегнуть к древнеиндийским практикам: набрал в лёгкие как можно больше воздуха, задержал дыхание и мысленно принялся считать до десяти, но на цифре четыре понял, что задыхается и того и гляди потеряет сознание. Качмарек никогда ещё не писал статей в научно-медицинские журналы, но теперь он просто вынужден будет это сделать, иначе откуда общественность узнает, что йоги – шарлатаны и авантюристы похлеще психологов. Правда, сделает это он в свободное от работы время, а сейчас ему нужно было дожимать Боньчака.

Детектив осмотрел класс, и ему в голову пришла мысль, что прямо здесь и сейчас он не только сможет осуществить давнюю школьную мечту, но и тонко унизить пана Михала, растрепавшего его нервную систему. Влодьзимеж прогулялся до учительского кресла и, удобно в нём расположившись, попросил сторожа к доске.

– А почему сразу я? – Обиженно спросил Боньчак, но, не выдержав сурового взгляда Качмарека, нехотя проковылял к доске.

С оказавшимся перед доской сторожем произошли удивительные метаморфозы – пальцы рук его мелко затряслись, лоб заметно сузился и покрылся мелкой испариной, а весь пан Михал будто стал на голову ниже. Изменений коснулась и скорость мыслительных процессов в голове Боньчака и теперь те же вопросы, на какие он бойко и без долгих раздумий давал развёрнутые ответы ещё десять минут назад сидя за партой, вводили мужчину в состояние похожее по всем признакам на инсульт. Сторож корчил мученическое лицо, приплямкивал в промежутках между протяжными М и Э, бросал умоляющие взгляды в сторону неприлично отъевшегося Мулярчика и грозил помощнику детектива кулаком за упорное неоказание помощи. Влодьзимеж прекрасно понимал, что происходит с Боньчаком. Он и сам когда-то считал, что уж в следующий раз его точно оттащат от доски ногами вперёд – такой ужас она на него наводила и, что немаловажно, начисто избавляла мозг даже от знаний нисколечко не связанных со школьной программой, от чего Качмарека не раз упрекали в склонности к бродяжничеству.

– Садитесь, пять. – Объявил детектив сторожу и если бы Влодьзимеж в довесок ударил по столу молотком, это и впрямь выглядело бы как оглашение приговора.

Приговора, немало удивившего как пана Яцека, многозначительно поднявшего пушистые брови так и Боньчака, озарившегося беззубой улыбкой. Откуда же этим двоим было знать, что Влодьзимеж, только что осуществил школьную мечту, на секунду представив себя на месте пана Михала.

Не ясно за какие заслуги полученная положительная оценка повлияла на сторожа самым удивительным образом: усевшись за парту, он развеселился, поверил в себя, и на все последующие вопросы Качмарека отвечал бойко и без запинок, напоминая чем-то зубрилу-отличницу, довольную, что ей предоставили очередную возможность блеснуть интеллектом перед недалёкими одноклассниками.

– В ту бедолажную ночь я явился на работу с двухчасовым опозданием. Ну, стало быть, куда раньше обычного.

– Бедолажную?

– Была б она другой, разве б мы тут сейчас сидели? Я ведь тоже не дурак – всё понимаю.

– Продолжайте.

– Дело в том, что с самого утра мы отмечали день рождения одного товарища, и к вечеру я чувствовал себя всецело потрёпанным и разбитым. А в холле свет так и бьёт по глазам. Я его выключил и тут же, незаметно для себя, уснул. Прямо в метре от входной двери. И раз уж вы ко мне со всей душой, то могу признаться, что никаких ипотек Анджей в тот день не оплачивал.

– Значит, Петруша не пошёл с вами на работу по иной причине?

– Так и есть. Его задержала охрана супермаркета с неоплаченной бутылкой кальвадоса. Скандала удалось избежать только благодаря тому, что я вспомнил – опаздываю на работу.

– Что дальше происходило с Петей?

– Ничего экстраординарного. Стандартная для таких случаев процедура, но одно могу сказать точно – мне, как конечному бенефициару данного правонарушения, мучительно стыдно и нестерпимо больно.

Что-то подсказало детективу, будто стыдно было Боньчаку не перед внуком, а перед чужими ему людьми – Качмареком и паном Яцеком.

Пан Михал тяжело вздохнул, задумался, и вскоре продолжил:

– Смена прошла как всегда спокойно и без происшествий, если не брать во внимание то обстоятельство…

– То обстоятельство, что… – Подсказал детектив замявшемуся вдруг сторожу.

– Что, некто неизвестный не заметил меня в темноте, наступил на руку и раздавил часы!

Боньчак снял часы и протянул их Качмареку. Стекло потрескалось. Стрелки остановились на десяти часах двадцати двух минутах, что могло означать только одно – у следствия появилась информация о времени, когда злоумышленник покинул школу или же, наоборот, в неё проник! Уже кое-что!

– Очень обидно. – Продолжил сторож. – Эти часы мне вручил при большом скоплении народа один милицейский полковник. И они уже тогда постоянно показывали десять часов двадцать две минуты. Оказалось, на заводе забыли всунуть в них три или четыре шестерёнки.

Внутри у Влодьзимежа похолодело и даже что-то оборвалось.

– Почему же вы их не выкинули? – Злобно спросил он у пана Михала.

– Неужели не ясно? Они придавали мне солидности. А ещё служили напоминанием о моём героическом прошлом.

Тут бы пану Михалу можно было рассказать, что не было б никакого утопающего, не прострели он со зла резиновую лодку, барахлящий мотор которой распугал всех уток в радиусе десяти километров, но эту тайну старик в том же шестьдесят восьмом пообещал унести с собой в могилу.

– Могли бы вы опознать человека, раздавившего вам часы? – С надеждой поинтересовался Качмарек.

Боньчак, не задумываясь, ответил, что мог бы, разгляди тогда в темноте его лицо, но одно можно сказать точно – голос нарушителя показался ему чрезвычайно знакомым.

– И что он вам сказал?

– Пардон, пан Михал. Да-да, припоминаю, именно это он и сказал. Пардон, пан Михал. А ещё я могу поклясться, что слышал этот баритон сотню раз, но кто это был – сказать не могу. Хоть на электрическом стуле меня жарь!

Влодьзимеж высказал надежду, что пан Михал обязательно сообщит, если вдруг что-то вспомнит и вместе с неприлично отъевшимся Мулярчиком направился к выходу.

Уже возле двери Качмарек остановился, и, повернувшись к Боньчаку, спросил, почему тот ни разу не поинтересовался, что такого произошло в школе, раз директору пришлось обращаться к целому частному детективу?

– Всё моё безразличие – напускное. – Объяснил сторож.

Он жутко боится услышать нечто такое, из-за чего ему придётся пить в два раза больше, чтобы, как и прежде, безмятежно засыпать на рабочем месте. Влодьзимеж понимающе кивнул и, борясь с безотвязным желанием наплести Боньчаку про маньяка-геронтофила заведшегося в школе, быстро вышел из кабинета.

Если бы дело происходило в осеннем лесу, то, отбросив лень, стоило бы художественно описать волнующую свежесть предрассветной поры с чирикающими отовсюду жизнерадостными сверчками, пожелтевшую и порыжевшую листву, срываемую порывами северного холодного ветра с раскидистых ветвей тысячелетних дубов и стыдливых, словно деревенские девушки, липок. Пару абзацев можно б было уделить небу с нависшими серыми тучами, а также лягушачьему хору, решившему дать перед спячкой самый последний и самый грандиозный в сезоне концерт.

Вот только Качмарек, престарелый дедушка Ежи и неприлично отъевшийся Мулярчик, ёжась от холода, топали не по живописной лесной тропинке, а по тротуарам Быдгоща в сторону родного дома, и увидеть, а тем более почувствовать носом что-либо прекрасное даже и не надеялись. Правда, один сюрприз, в виде выскочившего из-за угла инспектора Смыка, их ожидал.

– Какая внезапная и удивительная встреча! – С фальшью в голосе воскликнул пан Людвик. – А я, знаете ли, каждое утро здесь бегаю трусцой.

Но что-то подсказывало Влодьзимежу, что полицейский лукавит или, выражаясь лексиконом престарелого дедушки Ежи – несёт лажу.

Инспектор Смык, действительно, был одет, как и подобает заправскому быдгощскому бегуну, в потёртые кеды, короткие несуразные шорты и бывшую когда-то белой маечку с жирным пятном вместо принта. Но его выдавали посиневшие и мелко трясущиеся от холода телеса, не свойственные людям, секунду назад занимавшихся лёгкой атлетикой. То есть, по совокупности внешних признаков пана Людвика не трудно было догадаться, что он специально страдал для встречи с Влодьзимежем. Но, почему же просто не заглянул в офис?

Полицейский положил окоченевшую руку на плечо Качмарека и детектив даже через курточку и свитер почувствовал лютый сибирский мороз.

– Ну, раз уж по воле случая нам довелось повстречаться в столь уединённом, Богом забытом месте… – Начал инспектор.

– Мы в центре Быдгоща. – Поспешил напомнить детектив.

– Да-да. А потому было бы замечательно обсудить сглазу на глаз кое-какую проблему.

– У вас проблема?

– Видишь ли, вся эта ситуация в школе не даёт мне покоя. И, проблема заключается в моём благородстве. Я пообещал молчать, и мне было бы стыдно и перед тобой и перед пани Плужек поступиться принципами. Но, не знаю, отдаёшь ли ты себе отчёт в том, что событие самое что ни на есть серьёзное. И последствия могут быть очень серьёзными.

– Что вы от меня хотите?

– Информацию о ходе расследования. Пойми, Володя, и эти двое и тот, кто вскрыл сейф, должны сидеть! Они все одинаково опасны! Если я веду какое расследование, то только для того, чтобы в конечном итоге оградить общество от негодяев. А для чего ведёшь его ты?

– Они не негодяи. Они всего лишь хотели тихо и мирно отпраздновать свой профессиональный праздник. Негодяй тот, кто лишил их этой возможности.

– Так. В таком случае, что ты будешь делать с негодяем, когда его поймаешь?

На этот вопрос Качмарек ответить не мог, потому что до этого ни о чём таком не думал.

– Молчишь?

– А что я должен сказать?

– Хотя бы то, что ощущаешь долг перед обществом, а потому преступники окажутся за решёткой.

– Этого, инспектор, я вам пообещать пока не могу.

– Почему же? Или ты хочешь что-то взамен? А как тебе почётное председательство в быдгощском клубе любителей петуний? Могу посодействовать. Есть ещё разовое право на проезд за рулём рейсового автобуса в час пик в нетрезвом виде. Абонемент можешь подарить дедушке.

Обе возможности Качмарек, в кои-то веки не раздумывая, отверг. И вовсе не для того, чтобы продемонстрировать пану Людвику свою принципиальность: во-первых, в нём всё ещё была сильна память о школьном прошлом, и записываться в не просто ботаники, а в их председатели было ниже его человеческого достоинства. Во-вторых: идее с пьяной ездой по Быдгощу не доставало эксклюзива – после того, как автоинспекция решила, что для получения прав доставало умения завести транспортное средство, мало кто в городе не употреблял для храбрости, перед тем как усесться за руль.

– Большое спасибо вам, пан Людвик, но я, пожалуй, откажусь.

Смык, болезненно воспринимавший любые отказы, скорчил такое лицо, какое было у престарелого дедушки Ежи, когда тот по недоразумению опрокинул в глотку стакан концентрированной яблочной кислоты. Влодьзимеж прекрасно помнил, как зарыдал тогда старик, и если тогда юная ранимая душа выдержала, то не было никаких гарантий, что сегодня она, порастрепавшаяся за последние годы, не сломается под тяжестью хоть и чужого, но горя.

Схватив инспектора за руку, Качмарек попросил того не слишком огорчаться и заверил, что охотно поделился бы информацией, существуй она в природе. Поведал и о том, что единственным фактом не вызывающим сомнения есть причастность преступника к педагогическому коллективу.

– Хм. Интересно. Мне пора бежать. – Инспектор заметно оживился. – До свидания!

Полицейский бодро забежал за угол и запрыгнул в автомобиль, не став тратить время на рассказ о стороже Боньчаке – ключевой фигуре в этом расследовании.

Начинался новый день.

Вернувшись домой, неприлично отъевшийся Мулярчик устремился к кровати, удивительным образом отказавшись от завтрака – вероятно, каким-то образом сказалось падение с высоты, случившееся с ним накануне. Полногрудая пани Плужек как всегда оказалась занята – на этот раз написанием политической программы для только зарождающейся быдгощской партии невинно уволенных учителей, в которой она планировала стать не только председателем, но и единственным бенефициаром. Выглянув из-за плеча секретарши, Качмарек успел прочитать первые три пункта: три миллиона долларов мелкими купюрами, самолёт до Мале, а также немедленное освобождение всех политзаключённых Монголии. Женщина не оценила чрезмерного любопытства непосредственного руководителя и объявила того персоной нон-грата, пообещав простить Влодьзимежа лишь в том случае, если он примет участие в одиночном пикете у здания администрации Быдгоща с указанными ею требованиями.

Из сказанного полногрудой пани Плужек юный детектив вынес только то, что события прошедшей ночи обсудить ему в ближайшее время будет не с кем. Осуществить совместный мозговой штурм тоже. Впрочем, унывать и жаловаться на судьбу времени не было. Качмарек уселся за стол и огрызком карандаша написал на листе бумаги слово «Боньчак». Именно в анналах памяти этого старика затерялись данные о личности злодея, а стало быть, для раскрытия преступления и стоило лишь вправить ему мозги, либо то, что от них осталось, беря во внимание беззаветную любовь пана Михала к спиртным напиткам.

Но вот как это сделать? Проанализировав личный опыт, Влодьзимеж сделал неутешительный вывод: если уж человек что и забыл, то это, скорее всего, навсегда и не важно – таблица умножения это или имя родной матери. И тут детектив вспомнил, как пару лет назад в компании с папашей и престарелым дедушкой Ежи смотрел душераздирающий мексиканский сериал «Горькие слёзы Акапулько», главная героиня которого бедная, но честная девушка Анна-Луиса Бонилья в самом конце девяносто шестой серии была вышвырнута из окна шестнадцатого этажа негодяем Пабло Варгасом по просьбе Густаво Ресендеса – чванливого отца её возлюбленного Хуана Ресендеса. В тот злополучный вечер у престарелого дедушки Ежи приключился первый в жизни инфаркт, и то, что по счастливому стечению обстоятельств Анна-Луиса спикировала прямиком в кузов грузовика перевозившего восемь тонн стекловаты он узнал только через три дня, придя в сознание в одной из палат университетской клиники доктора Юроша, равно как и то, что несчастная девушка отделалась лишь лёгким испугом вкупе с ретроградной амнезией.

О том, чем закончились похождения Анны-Луисы, вернулась ли к ней память, и произошло ли её воссоединение с возлюбленным Хуаном Ресендесом, Качмарек так и не узнал, ибо выписавшийся из больницы престарелый дедушка Ежи, вместо «здравствуйте», первым же делом приказал вышвырнуть телевизор на помойку, исполнив тем самым предписание лечащего врача. Учитывая тот факт, что ранее просмотренные Влодьзимежем мексиканские сериалы заканчивались хэппи-эндом, можно было смело предположить, что Анна-Луиса вспомнила всё, но вот как и при каких обстоятельствах это произошло и будет ли применим её бесценный опыт на Боньчаке, ещё предстояло выяснить.

Для этого Качмарек отправился прямиком в библиотеку университета Казимира Великого – именно там находился единственный в городе компьютер с выходом во всемирную паутину. Расписавшись в подсунутом смотрителем журнале, Влодьзимеж взобрался в кресло и принялся смиренно ожидать своего права взять в руку мышь. Ожидание не стало для детектива мучительным, так как он практически сразу же уснул – сказались последствия бессонной ночи и осознание того факта, что очередь, в каковой он был лишь восемнадцатым, если когда и дойдёт до него, то не обязательно что уже сегодня.

Проснулся Качмарек внезапно от чьего-то глухого кашля у себя над ухом. Человеку, которого Влодьзимеж тут же заподозрил в незаконном распространении лёгочной туберкулёзной инфекции и нарушениях правил пребывания в библиотеке, было на вид около семидесяти. Он был худ, бородат и близорук. И даже сквозь очковые линзы пятисантиметровой толщины, его глаза, казалось, были не больше, чем у среднестатистической морской свинки. Будь Влодьзимеж подписчиком варшавского журнала «Исторический обзор», то без труда узнал бы в пожилом господине уважаемого профессора Болеслава Кубалу. Десять часов назад, роясь в секретных документах недавно отыскавшихся в подвале слупской психиатрической лечебнице номер восемь, Кубала наткнулся на некий документ. Протокол, составленный, по всей вероятности, одним из пациентов клиники, неопровержимо доказывающий этическое превосходство мюнхенского сговора над пактом Молотова-Риббентропа и спешил теперь поделиться сенсационной информацией с коллегами из Варшавы и Вильнюса, даже не подозревая, что будет облаян за нарушение правил пребывания в библиотеке одиннадцатилетним мальчишкой.

– Какое вы имеете право преступно кашлять в мою сторону?! – Кричал Качмарек.

– Молодой человек, вы в библиотеке. Потрудитесь изъясняться не так громко.

– Это я могу, – продолжил Влодьзимеж шёпотом. – Не знаю, кто вас впустил в библиотеку, но точно знаю, что сделал он это в результате чудовищной ошибки.

– Почему это? – Удивился Кубала.

– Очевидно же. Вы – быдло и хам. Ходите, и кашляете на людей чёрт пойми чем. И делаете это только потому, что думаете, будто здесь, в библиотеке, каждый на кого не чихни – ботаник, и, следовательно, бить вас за вашу гнусную разнузданность вряд ли осмелится.

– Но ведь я…

– Сейчас я скажу, кто вы.

И Качмарек сказал. Пусть и шёпотом, но таким, что было слышно половине окружающих. Детектив не жалел выражений, строящихся в основном на таких словах, как «быдло» и «курва. Основательно прошёлся по родственникам Кубалы, как по женской, так и по мужской линии.

Раскрасневшийся профессор, покорно выслушивая упрёки в свой адрес, то и дело оглядывался по сторонам, скрупулезно подсчитывая свидетелей своего позора – не менее двадцати человек. Среди которых он отдельно выделил академиков Бужинского и Реховича. И, что было самым неприятным, семерых студентов с его курса, гарантировавших себе злорадными ухмылками провал на предстоящих через два месяца экзаменах.

Качмарек внезапно умолк, чтобы придумать новую колкость в адрес мамаши профессора, и этой заминкой Кубала не преминул воспользоваться:

– Молодой человек, я никоим образом не намеревался вас обидеть. И кашлял я не бациллами, а из деликатных соображений, дабы разбудить вас и сообщить, что настала ваша очередь воспользоваться электронно-вычислительной машиной.

– Большое вам человеческое спасибо. – Поблагодарил Кубалу Влодьзимеж и, как ни в чём не бывало, отправился дальше раскрывать преступление века.

Зря, ошарашенный такой благодарностью, пан Богуслав ждал от юноши извинений, способных хоть сколь-нибудь смыть ушаты излитой на него «зловонной жижи». И в самом деле: с какой стати извиняться за чужой, пусть и фальшивый, кашель в столь священном для всех Качмареков месте, как библиотека?

Отыскать «Горькие слёзы Акапулько» большого труда не составило – на «рабочем столе» в папке «Культурное наследие Мексики». Оставалось лишь решить: наслаждаться мыльной оперой с первой серии, либо сразу же перейти к девяносто шестой, как и планировалось ранее.

Влодьзимеж бросил взгляд на сверкавших очками профессоров и студентов, нетерпеливо ожидавших своей очереди потеряться в мировой паутине, и подумал, что никогда себе не простит утерянной возможности вдоволь поиздеваться над люто ненавидимыми со школьных времён «ботаниками». Бессовестно пользуясь тем, что происходящее на мониторе никому кроме него не было видно, Качмарек с самым умным видом смотрел дешёвую эпопею, периодически отвлекался от просмотра и что-то быстро записывал в толстенную тетрадь. При этом он обильно потел, краснел, а набухшие на его лбу и висках вены были видны из самых дальних уголков библиотеки.

К концу четвёртой серии, когда публика, начавшая забывать о своей интеллигентности, тихонечко, чтобы не быть услышанной Влодьзимежем, зароптала, та самая тетрадь, что в настоящее время бережно хранится в библиотеке университета Казимира Великого в разделе «Нерешённые математические задачи», была исписана детективом до середины. И вряд ли когда во всей галактике отыщется ум, способный расшифровать оставленные потомкам каракули Качмарека, всего-навсего пытавшегося в столбик выяснить, сколько же времени уйдёт у него на то, чтобы зафиксировать все злоключения придуманные сценаристами для несчастной Анны-Луисы Бонильи, если известно, что длина серии сорок две минуты, серий этих триста девяносто шесть, а минут в часе шестьдесят. Хоть рассчитать точное время у гуманитария Влодьзимежа никак не выходило, интуиция подсказывала, что много.

Детективу ничего не оставалось, как переключиться на просмотр сто пятидесятой серии, в надежде, что за предыдущие пятьдесят четыре память к Анне-Луисе не вернулась.

И она действительно не вернулась. Измученная, израненная, обезвоженная девушка брела по шоссе через бескрайнюю пустыню и мысленно готовилась к смерти. Обнаглевшие стервятники уже не кружили над головой, а, лениво позевывая, брели по пятам, твёрдо уверенные, что вот-вот набьют требуху сочной девичьей плотью. Ещё несколько шагов и, издав последний крик, Анна-Луиса падает без чувств на раскалённый асфальт. Птицы ликуют. Качмарек усердно конспектирует. Сериал можно заканчивать. Но вдруг рядом с телом женщины останавливается пикап, из которого не торопясь выбирается полуобнажённый красавец-мужчина Агустин Лопес Ларраньяга с усами настолько длинными, что кончики приятно ласкают их обладателю гладковыбритые медово-розовые соски. Последующие четыре серии Ларраньяга не отходит от постели Анны-Луисы, приглашает для неё лучшего врача живущего на соседнем ранчо, усердно молится за здоровье девушки, и, вернув ей красоту, здоровье и веру в человечество, продаёт работорговцу из Мокорито Мигелю Арайсо за смешную цену в сто тысяч песо.

– Лучше бы её сожрали стервятники. – Подумал шокированный произошедшим на экране Качмарек и краем глаза заметил какое-то движение вокруг собственной персоны.

– Вы посмотрите, чем он занимается! С какой низменной целью использует единственный компьютер! – Кричал профессор Кубала. – И после такого, быдло, конечно же, именно я! Вы бессовестный и самолюбивый недоучка, пришедший в библиотеку только лишь для того, чтобы тормозить научный прогресс!

– А, по-моему, вы сейчас мстите, за то, что я излил на вас поток правды. – Испуганно огрызнулся детектив. – Я, между прочим, не первый год изучаю мексиканскую культуру, и очень сомневаюсь, что именно от вас государству есть хоть какая-то польза!

Глаза Кубалы налились кровью. В кулаки сжались пальцы. Детектив понял, что сейчас его будут бить. И где? В библиотеке! И кто? Раздосадованные ботаники! Необходимо было искать выход из положения.

Качмарек мгновенно оценил ситуацию: профессор Кубала слева, сзади неразлучная парочка в лице так называемых академиков Бужинского и Реховича – детектив вспомнил их по публикациям в прессе. Справа безызвестная ему библиотечная крыса лет шестидесяти, неспроста одаренная природой огромным носом и мелкими глазками-бусинками. Влодьзимеж увидел, как рука профессора тянется к его уху и в голове моментально возник план дальнейших действий, включающий восемь пунктов:

1) Резко нагибаемся; Кубала, не заполучив желаемого, по инерции продолжает движение и дряблая его тушка оказывается над нами.

2) Молниеносно поднимаем брючину и выхватываем из закреплённых на голени ножен кортик.

3) Чёткими, выверенными движениями снизу вверх наносим профессору несколько ударов в печень и в район сердца – пан Болеслав поднял руку на ребёнка, и выжить не имеет права.

4) Открытой ладонью наносим удар в носовую часть библиотекаря, что заставляет его податься назад и освобождает нам пространство для манёвра.

5) Бужинский и Рехович, не будучи дураками, видят, что их первоначальный план провален, а на разработку нового нет времени, пытаются ретироваться, двигаясь в сторону открытого окна.

6) Ширины окна для двоих не хватает и пассивно наблюдающие за происходящим студенты видят, как на глазах рушится вековая дружба – Рехович отталкивает теперь уже просто коллегу в сторону и Бужинский, ещё будучи в шестидесяти градусах по отношению к полу, начинает молить Качмарека о пощаде.

7) Остаётся не дать уйти Реховичу, о чём лёжа на полу помимо прочего хлопочет Бужинский и рекомендует воспользоваться тяжёлым табуретом – умного человека видно сразу.

8) Но Влодьзимежу хочется, чтобы подлый Рехович таки выпрыгнул в окно и, пролетев вниз не менее десяти метров переломал ноги, и табурет летит в его спину, но только тогда, когда академик оказывается стоящим на подоконнике…

Но суровая действительность внесла нещадные коррективы.

Если поначалу план Качмарека работал как швейцарские часы, и ему, действительно, удалось облапошить Кубалу, всего-навсего нагнувшись, но всё забуксовало, когда пришло время вынимать кортик из закреплённых на голени ножен – неожиданно выяснилось, что ничего подобного в наличии не оказалось.

И пока попавший в замешательство Влодьзимеж, размышлял над тем, почему это он решил, что вооружён, его ухо оказалось в цепкой лапе быстро сориентировавшегося после первоначальной неудачи профессора Кубалы!

– Попался, мерзавец?! – Вопил профессор, решивший, что в сложившейся ситуации можно и в библиотеке драть глотку.

Пока Качмарека выводили из библиотеки под всеобщие аплодисменты и улюлюканье, он не издал и звука – уподобляться безумной толпе, превращаться в безмозглое животное, нарушающее тишину в столь святом дли книголюбов месте, он ни за что не станет. Уже хотя бы потому, что оторвать ото рта противную потную ладонь профессора Кубалы оказалось невыполнимой задачей.

Единственное в чём был уверен Влодьзимеж в минуты своего позора, так это в том, что уже завтра он с триумфом вернётся закончить начатое и даже поимённо знал как и тех, кто этот триумф ему обеспечит, так и тех, кому будет не до веселий и улюлюканий.

Возвращаясь домой быстрой решительной походкой, Качмарек ясно представлял себе, как приукрашивая, преувеличивая и нагнетая будет рассказывать, а уж если быть совсем точным жаловаться престарелому дедушке Ежи на «самовлюблённого дурака» Кубалу и двух его позорных шестёрок, прикидывающихся академиками. А пока в старике будет закипать благородная ярость, нужно будет, как бы мимолётом намекнуть, что окажись в описанной ситуации у его внука кортик и ножны, история имела бы куда более жизнерадостные развитие и развязку. Престарелый дедушка Ежи, как же иначе, будет неистово стучать кулаком по столу и клясться, что если у Влодьзимежа и будут ножны с кортиком, то только в качестве средства для избавления от мук для недобитых «Маузером» обидчиков.

Но уже второй раз за день планам Качмарека суждено было рухнуть – престарелого дедушки Ежи вместе с папашей дома не оказалось. По отсутствии на вешалке парадной фетровой шляпы, украшенной фазаньим пером, нетрудно было догадаться, что эта парочка была кем-то инфантильным и легкомысленным приглашёна в гости. Из каковых, как показывала практика, вернётся лишь после того, как принимающую сторону прекратят обслуживать в ломбарде.

Речь могла идти как о нескольких часах, так и о неделе – в зависимости от первоначального достатка хозяев, поделённого на возведённую в квадрат степень эмоционального состояния старших Качмареков, измеряемого по условной шкале в диапазоне от одного до десяти баллов, где единица означала уныние, а десять – экстаз. Данная формула периодически сбоила и нуждалась в модернизации, поскольку не учитывала показатели лояльности соседей и либерализма мобилизованных ими блюстителей порядка, но в целом могла считаться эффективной.

Трудно сказать почему, но Влодьзимеж не почувствовал ни огорчения, ни разочарования. Возможно, что-то подсказывало ему, что возмездия Кубале и его прихлебателям избежать не удастся – если до них не доберутся папаша с престарелым дедушкой Ежи, то от божьей кары в виде неминуемого инсульта им точно не отвертеться.

Продолжить чтение