Автобиография с отступлениями и размышлениями. Часть 1. До войны

Редактор Ольга Николаевна Смирнова

© Николай Анисимович Уров, 2024

ISBN 978-5-0059-5703-0 (т. 1)

ISBN 978-5-0059-5704-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Оказавшись «на заслуженном отдыхе» люди выдающиеся, государственные и политические деятели, известные деятели искусства, науки и техники, прославленные полководцы, и вообще люди, чем-либо прославленные, в том числе знаменитые сыщики и преступники, начинают в таких случаях писать мемуары и воспоминания.

Люди попроще поступают по разному. Одни начинают или более усиленно продолжают коллекционировать спичечные коробки, марки, этикетки или что-нибудь посерьезнее, другие увлекаются резьбой или выжиганием по дереву, третьи занимаются дачей, рыбалкой и т. д. Некоторые пенсионеры становятся в известном смысле «писателями» – пишут во все инстанции жалобы на управдомов, продавцов, на соседей по квартире, по даче, по гаражу и вообще на всех неугодных им лиц.

Наиболее «сознательные» из пенсионеров занимаются общественной работой – дежурят в общественных приемных или же становятся общественными контролерами, преимущественно и главным образом по контролю магазинов, орсов и торговых баз, где они могут приобрести дефицитные вещи, перечень которых, к сожалению, возрастает с каждым днем по мере продвижения к коммунизму.

Самые малосознательные и интеллектуально неразвитые пенсионеры тоже находят для себя каждый свое хобби – играют с утра до глубокого вечера в подкидного, забивают козла или же просто сидя на лавочке возле дома сплетничают и перемалывают косточки всем мимо проходящим знакомым и незнакомым людям.

Одним словом, все неработающие пенсионеры находят себе хобби, и только у меня его нет. Впрочем, если под этим словом понимать не только побочную любимую работу, но и занятие, увлечение, то у меня тоже есть свое хобби. Кто-то сказал, что человека от животного отличает, кроме всего прочего, его способность к воспоминаниям и размышлениям, и что нет такого человека, который на склоне лет не вспоминал бы о прожитой жизни, о тех или иных событиях, участником или очевидцем которого ему пришлось быть. Говорят, что это является не только естественной способностью и потребностью человека, но является также источником удовольствия. С последним трудно, конечно, не согласиться. Если бы воспоминания и размышления не доставляли людям удовольствия, то они не писали бы воспоминаний и размышлений. Я люблю читать, мне нравится вспоминать и размышлять о прожитой жизни и жизни вообще и это, так сказать, является моим хобби.

Я уже не один раз, шаг за шагом, вспоминал прожитую жизнь и вот теперь, когда появилось свободное время, возникла мысль попытаться изложить свои воспоминания на бумаге, посмотреть, что из этого получится. Я отчетливо понимаю, что по многим причинам моя писанина, если она будет написана, никогда не будет напечатана и вряд ли кем-либо будет прочитана в черновике, тем не менее, я намереваюсь писать, писать как бы для себя, исходя из внутренней потребности и личного интереса.

Писать для себя занятие, конечно, малосодержательное и социально бесполезное, но чем это занятие хуже других занятий пенсионеров, таких, например, как сидение с удочкой на берегу какой-либо Поганки в ожидании поклевки чудом сохранившегося пескаря или такого занятия, как собирание спичечных коробков, этикеток и так далее! Что поделаешь!

Семья

Приходилось слышать и читать, что самым трудным для писателей, журналистов и репортеров является написание первого абзаца или фразы. Об этом писал даже А. М. Горький. Для меня таких трудностей не существует, поскольку я собираюсь писать что-то вроде собственной биографии, а все автобиографии начинаются, как известно, традиционно с даты и места рождения.

Итак, родился я 15 декабря 1918 года в селе Удельная Маянга Балаковского района Саратовской области в семье крестьян с необычной и очень редко встречающейся фамилией Уровы. Фамилия эта настолько редкая и необычная, что о ней в селе редко кто знал. Нашу семью знали под другой, уличной фамилией Кузьмины, происходящей от имени моего прадеда Кузьмы. О своей настоящей, официальной фамилии я узнал лишь тогда, когда пошел учиться в первый класс, а до этого все сверстники и взрослые жители села называли меня Колька Кузьмин. Перемена привычной фамилии на новую, незнакомую оказалось для меня полной неожиданностью и свое учение в школе я начал с запоминания не только букв и цифр, но и своей фамилии на которую первое время, без привычки, не всегда своевременно откликался.

Происхождение многих русский фамилий легко объясняется. В большинстве случаев они произошли от имени одного из далеких предков, как это было с нашей уличной фамилией, многие фамилии произошли от ремесла или характера деятельности одного из предков. Примером таких фамилий являются Кузнецовы, Гончаровы, Поповы, Писаревы и т. д. Многие фамилии произошли от метких прозвищ, от названия местности, реки и т. д. На юго-востоке Читинской области, недалеко от монгольской границы и на самой границе с Китаем, имеется река Уров. Районный центр Усть-Уров, есть уровская болезнь, названная так оп имени местности, где она впервые была обнаружена. Естественно, напрашивается вопрос – имеется ли какая-то связь между этими географическими названиями и моей фамилией, а если имеется, то как она возникла и произошла? Здесь можно сделать несколько предположений. Возможно, что из далеких сибирских, каторжных краев, что находятся рядом со знаменитыми Нерчинском и Шилкой, о которых поется в песне —«Славное море священный Байкал», прибыл в приволжское село какой-то человек, бывший каторжник, надзиратель, или отслуживший срок солдат, и так как он прибыл с реки Уров и из местности Усть-Уров, то и стал прозываться Уровым.

Возможно предположить совершенно наоборот, а именно: в период массового переселения в Сибирь из голодающих губерний России, а Саратовская губерния раньше часто была в семье голодающих, кто-то из моих предков оказался в тех краях, основал там заимку на безымянной реке и от его фамилии произошло название реки и будущего населенного пункта. Этим первым человеком мог быть и не обязательно голодающий переселенец. Им мог быть каторжник, отбывший срок, отставной солдат, надзиратель ил купец, основавший обменный пункт. Можно предположить, что река и местность были названы в честь первопроходца по фамилии Уров. Все это конечно домыслы и догадки не лишенные некоторой реальности, но все же мало реальные, так как от приволжского села, где я родился, до реки Уров в Читинской области около 8 тысяч километров. К сожалению, происхождение моей фамилии неизвестно, а хотелось бы знать, кто и когда стал основателем этой фамилии, кем он был, когда жил.

Многие годы я считал, что родился 21 декабря. Это, как известно, день рождения И.В.Сталина, и этим совпадением наших биографий я втайне гордился. Как ни странно, но это заблуждение длилось до 27-летнего возраста, когда я после окончания войны и демобилизации в декабре 1945 года возвращался домой с двойной радостью. Радость была от того, что я живым и здоровым возвращаюсь домой, а вторая от того, что прибываю 19 декабря, то есть накануне своего дня рождения! Получался как бы двойной праздник, двойное торжество, но моя мать при встрече пояснила, что к дню рождения я немного запоздал, так как родился 15 декабря, а 21 декабря это день моих крестин.

Такая путаница в моей голове произошла вероятно оттого, что до десятилетнего возраста в семье отмечали мой день ангела, то есть дату крещения, а потом сложилось так, что на протяжении многих лет никаких дат в семье не отмечалось. До пятилетнего возраста я был в семье единственным ребенком, затем одна за другой появилось две сестренки, а когда мне исполнилось десять, появился братишка. Поскольку до 10 лет я был единственным сыном в семье и внуком у дедушки и бабушки, ко мне все относились хорошо и вероятно баловали, о чем я сужу по сохранившимся воспоминаниям.

Много внимания уделял мне дед, он часто брал меня на рыбалку, учил ездить на лошади, несколько раз брал на ярмарку, привозил гостинцы из города, не особенно загружал работой. Дед, кажется, меня любил, что не помешало ему дважды выпороть меня ремнем. Во время порки я ревел во весь голос, а рядом заливалась слезами моя мать, видя, как истязают ее сына, она ничем не могла помочь. Дед был суровым человеком и авторитет его в семье был непререкаем, что впрочем было обычным явлением в то время.

В связи с этим вспоминается забавный эпизод из кинофильма «Семья Журбиных». По случаю рождения внука в семье происходит торжественный обед, во время которого отец новорожденного за какую-то провинность получает крепкий удар ложкой по лбу от своего отца и воспринимает это как должное. Комичное же в этом эпизоде то, что получивший по лбу сам уже отец и не какой-нибудь, а пожилой, бородатый мужик в исполнении артиста Андреева, известного своим богатырским телосложением. Таков был раньше авторитет главы семьи!

Преобладающей и хорошо запомнившейся чертой бабушкиного характера была ее бережливость, переходящая в скупость. Она, бывало, обязательно поднимет и принесет домой попавшийся по дороге коровий блин, щепочку или прутик. Особенно бережливой она была в отношении продуктов питания, у нее ничего не пропадало. Если оставалась и закисала похлебка, наиболее распространенная деревенская еда, то на этой похлебке она готовила тесто для оладий, а ели оставались и начинали черстветь и плесневеть оладьи, она сушила из них сухари, а из сухарей делала квас.

О бережливости и скупости Матрены, как звали бабушку, знали многие и за глаза называли ее скупердяйкой. Это было обидным прозвищем, и мне неприятно было слышать о ней такие отзывы. Экономность и бережливость – хорошие черты характера, но все должно быть в меру и в определенных границах, иначе эти черты перейдут в разряд неприятных.

Дедушка и бабушка умерли в один год, когда мне было 11 или 12 лет. С тех пор прошло около пятидесяти лет, многое забылось, стерлось, так что ничего больше об их характере, душевном складе, поведении и поступках сказать не могу, а фантазировать не собираюсь. Зато в памяти сохранился их внешний облик, благодаря еще и сохранившейся фотографии.

На фотографии слева сидит на стуле пожилой мужчина в картузе, длинном пиджаке, в яловых сапогах. По лицу мужчины нельзя определить, сколько ему лет, так как все лицо покрыто густой растительностью, видны только глаза, нос, часть лба. Справа сидит пожилая женщина с округлым лицом в черной одежде и черном платке, концы которого завязаны под подбородком. Между ними и немного сзади, положив руки им на плечи, стоит молодой человек в городском костюме и шляпе – мой будущий отец. На вид молодому человек 17—18 лет, чувствуется, что фотография сделана перед самой войной или в начале империалистической войны (Первой мировой) в связи с предстоящим уходом отца на военную службу

Семья Уровых в 1914 г

Отец

Благодаря четырем классам церковно-приходской школы и красивому каллиграфическому почерку, всю действительную службу вплоть до Октябрьской революции отец прослужил в должности писаря в Главном Морском штабе, а точнее – в Гвардейском экипаже, в здании, что расположено на Дворцовой площади напротив Зимнего дворца.

Служба в столице, к тому же в такой привилегированной части, постоянное общение с чинами штаба, среди которых безусловно были образованные люди, позволила отцу расширить кругозор, приобрести внешние и внутренние черты, которые впоследствии отличали его от других крестьян. Он регулярно брился, имел летнюю и зимнюю одежду городского типа, имел даже наручные часы, что было в то время редкостью вообще, а в деревне тем более. Эти часы он выиграл в лотерею во время службы. Мне они запомнились одной деталью, которую мне не приходилось видеть больше ни в одних часах – они были с решеткой, которая предохраняла стекло от повреждения.

Были у отца и другие внешние отличительные черты, которые свойственны людям, прослужившим в армии или во флоте, но главное, что выделяло его среди других крестьян – это широкий кругозор и интеллектуальный уровень. Он любил читать и читал много. Собственных книг было в доме немного, большинство религиозного содержания, книги он брал у местной интеллигенции – двух учителей, и у попа, с которым он был в большой дружбе. Любовь к чтению он привил и всем своим детям. Что всего удивительней, он любил и ценил оперное искусство. Мне запомнились его рассказы о каком-то певце Шаляпине, который пел так, что при этом раскачивались люстры и дребезжали стекла в окнах театра. Эти рассказы, сильно конечно преувеличенные предназначались и рассказывались не мне, а взрослым, но я к ним прислушивался, хотя в то время не имел никакого понятия об опере, о Мариинском театре, даже о самом Петрограде.

Возможно эти рассказы отца не сохранились бы у меня в памяти, если бы не два обстоятельства. Во-первых, в селе у нас был собственный Шаляпин, так звали одного басовитого мужика, певшего в церковном хоре. Настоящая фамилия его была Бачарин, а уличное привившееся прозвище пошло, как мне кажется, от отца, который восхищался Шаляпиным и много о нем рассказывал. О любви отца к опере свидетельствовал и такой факт. Однажды, когда мы жили уже в городе и испытывали нужду в деньгах, так что их не было на детские билеты в кино, отец повел меня с матерью на оперу «Борис Годунов», которую в местном клубе железнодорожников ставила какая-то заезжая труппа. Не помню, какое впечатление произвела на нас опера, но хорошо помню как на этот раз отец более подробно рассказал нам с матерью о своей службе в столице, о Мариинском императорском театре, о Ф.И Шаляпине, которого он неоднократно слышал, в том числе в заглавной роли в опере «Борис Годунов».

Отец не рассказывал как ему, простому матросу, удавалось много раз бывать в ведущем столичном театре, а, может и рассказывал, но я забыл, и лишь недавно смог разобраться благодаря воспоминаниям одного видного деятеля искусств. Оказывается, на роли статистов массовых сцен в Мариинский Императорский театр приглашались только моряки Гвардейского экипажа, где отец был штабным писарем! Пользуясь своим служебным положением, отец, очевидно, мог включать себя в список статистов с согласия начальства, конечно. И таким образом бывать в театре. Возможно, что он посещал театр и в частном порядке, по увольнительной, поскольку штабные писаря во всех армиях пользуются некоторыми неписанными привилегиями, в чем я сам мог убедиться, работая в различных штабах во время Великой Отечественной войны.

Я уже отмечал, что отец любил читать, во время жизни в городе, он часто покупал книги на базаре, затрачивая порой последние деньги. Помню как однажды он принёс целую стопку подержанных, но очень интересных книг, среди которых были «Князь Серебряный», «Юрий Милославский», несколько исторических романов Данилевского, одна очень интересная книга из жизни древних христиан, повествующая о том, как их преследовали в древнем языческом Риме, как бросали в цирках на съедение диким зверям на потеху избалованной римской публике.

Среди этих книг была «История XIX века», большеформатная, объемистая книга со множеством прекрасных иллюстраций. Это была подлинная энциклопедия, в ней описывались все войны, которые велись в этом веке, все достижения в области науки и техники, в искусстве, в ремеслах, медицине и т. д. Этой книгой я зачитывался не менее, чем книгами Майн Рида, Фенимора Купера, Вальтера Скотта, Конан Дойла. Книга была издана небольшим тиражом, и сейчас ей бы цены не было К сожалению, листы этой книги мать во время войны использовала как оберточный материал, благо листы был размером с половину газетного листа.

Должен признаться, что портить эту книгу начал я и при таких обстоятельствах. На очередном уроке музыки в 6 или 7 классе проходили Бетховена. Учительница рассказывала его биографию, историю создания Героической симфонии, которую автор посвятил Наполеону Бонапарту, когда тот был республиканцем, а затем снял это посвящение, когда Наполеон стал императором. В заключение учительница проиграла несколько отрывков и дала задание выучить биографию композитора. Желая блеснуть глубиной знаний предмета, я вырезал из книги портреты Бетховена и Наполеона, наклеил их в тетрадь по музыке и показал тетрадь учительнице. За усердие в изучении музыки учительница поставила мне пятерку и такая же итоговая оценка оказалась в моем аттестате, хотя я не знаю ни одной ноты и не смогу отличить одну симфонию от другой.

Заканчивая характеристику отца, должен сказать, что он не курил и не пил за исключением очень важных и торжественных событий, не употреблял нецензурных слов, в Бога не верил, характер имел мягкий, спокойный, ровный. Он помогал односельчанам в написании разных прошений, ходатайств, заявлений и пользовался у них уважением. Умер он молодым, на 42 году жизни, и причиной его смерти была порядочность и верность служебному долгу, о чем я намереваюсь рассказать дальше, при описании соответствующего периода жизни.

Мать

Моя мать умерла шесть лет назад в возрасте 75 лет. Почти две трети ее жизни прошли у меня на глазах и еще свежо в памяти все, что касается ее жизни, но писать о ней мне трудно. После того, что написано о русской женщине А. Некрасовым и советскими писателями в военные и послевоенные годы, любые, самые нежные и выразительные слова, которые я только могу придумать, кажутся мне бледными и невыразительными, когда я начинаю писать о матери.

Есть много памятников в честь русского солдата, разгромившего немецкий фашизм, освободившего народы Европы от фашистского ига, но нет до сих пор памятника русской женщине-героине, которая приняла на себя всю тяжесть войны и своим героическим трудом в тылу обеспечила нашу победу. Я глубоко убежден в том, что решающая роль в разгроме немецкого фашизма принадлежит труженикам нашего тыла, и в первую очередь женщинам, которым во время войны было значительно тяжелее, чем солдатам на войне. Солдату не надо было заботиться о куске хлеба, об одежде и обуви, ему не приходилось видеть каждый день страдающих от голода родных детей, солдат имел на войне отдых во время позиционных боев или во время отвода войск на отдых или переформирование.

О тяжелой доле советской женщины во время войны написано много, но лучше и наглядней сказали они о себе сами в виде горькой частушки: «Я и трактор, я и бык, я и баба, и мужик». Действительно, во время войны женщины на себе таскали плуги и бороны, заменяя тракторы и быков, выполняли все мужские работы, в том числе такие, которые не каждому мужику под силу. И при этом они оставались бабами – кормили, поили, обшивали, обмывали и воспитывали своих детей.

Моя мать плугов и борон не таскала, но она была одновременно конюхом, возчиком, грузчиком, истопником и периодически лесорубом на заготовке дров. Кроме всего этого она кормила, одевала, обувала троих своих детей, которые во время войны закончили школу и техникумы. Так жили в войну все женщины, а у моей матери и до войны жизнь была нелегкая, всю жизнь они с отцом работали от зари до зари, без выходных и отпусков, не имея понятия о санаториях, профилакториях и домах отдыха.

Несмотря на тяжелую жизнь, моя мать до конца оставалась оптимисткой, доброй, не озлобленной женщиной. Многие женщины, врачи и лаборантки организации где она работала, соседки часто обращались к ней за помощью. Она не могла накормить голодных людей, дать им кров или вернуть погибших, но она как-то по своему могла и умела дать надежду отчаявшимся людям на лучшую жизнь, успокоить и убедить их в том, что в будущем все будет хорошо, что горе забудется, у каждого из них настанут лучшие времена, что они найдут свое счастье. За эту любовь к людям, чуткость, отзывчивость, умение понимать и принимать людей такими, как они есть со всеми слабостями и недостатками, люди любили и уважали Анну Григорьевну.

Несмотря на полную неграмотность ее несколько раз избирали народным заседателем суда. Любопытный разговор по этому поводу состоялся у нас вскоре после моего возвращения с войны, когда я узнал о ее работе в суде. «Как же ты, мама, судишь? – спросил я ее – ведь ты же неграмотная, законов не знаешь» Она ответила: «Сужу я, Коленька, по сердцу, по совести» и тут же привела два примера из своей судебной практики. В первом случае судили женщину, мать троих детей, судили за то, что работая на элеваторе, она пыталась в карманах и загашниках вынести около двух килограммов зерна, чтобы накормить голодных детей. Время было военное, законы против воровства были строгие и женщине могли дать до пяти лет тюрьмы. Мать упросила судью определить самое маленькое наказание из возможных, что и было сделано.

Здесь уместно вспомнить, что при определении степени вины и меры наказания народные заседатели имеют такое же право голоса, как судья. Если у членов суда нет единогласия, то суд не может вынести решение. Второй пример был противоположен первому, судили за воровство кладовщика, который и в войну жил неплохо, по крайней мере, не голодал. В этом случае мать попросила судью быть построже, и ее просьба была удовлетворена.

Заветной мечтой моего отца было сделать из меня, старшего сына, образованного человека, и эту мечту полностью разделяла моя. Но она сделала гораздо больше, оставшись без мужа, эта простая неграмотная женщина сумела дать высшее или среднее образование всем своим детям, причём трое младших заканчивали учебу во время войны. Такова была ее забота о будущем детей! Даже перед смертью она продолжала заботиться о своих детях и внуках. Из своей скромной пенсии в 46 рублей она сумела скопить денег не только на свои похороны, чтобы не обременять детей, но каждому из своих внуков и внучек завещала по 100 рублей на день свадьбы, а внуков у нее было 8 человек.

Сейчас на ее могиле в Вологде стоит небольшой мраморный памятник от благодарных детей. Место захоронения часто навещают две ее дочери, чего нельзя сказать о сыновьях, которых жизнь разбросала в разные стороны далеко от места, где похоронены их родители, бабушка и дедушка.

Село Удельная Маянга и его жители

«Тамбов на карте генеральной кружком отмечен навсегда» – такими, кажется, словами начинается «Тамбовская казначейша» Ю. М. Лермонтова. Эту поэму я читал более 40 лет тому назад, но начальные строки сохранились в памяти и примерно такими же словами мне хочется начать описание своего родного села.

Название села Удельная Маянга, где я родился, не встречается не только на генеральных, но и на более подробных картах, за исключением разве только военных, а между тем положение его легко определить. Если взять карту Саратовской области, хотя бы ту, что помещена в Большой Советской энциклопедии, то на ней легко найти село Казенная Маянга, расположенное на реке Большой Иргиз недалеко от впадения этой реки в Волгу напротив города Вольска. Казенная Маянга и Удельная Маянга – это по существу одно и то же село, разделенное оврагом и протекающим по нему ручьем на две части. Одна часть села, как следует из названия, принадлежала казне (государству), другая часть вместе со всеми жителями и земельными угодьями входила в состав Удельных земель.

Удельными землями в дореволюционной России назывались земли, выделенные вместе с находившимися на них крестьянами в собственность Императорской фамилии на основании Указа 1777 года «Учреждение императорской фамилии». Удельные земли находились в распоряжении Удельного ведомства, а доход с них поступал на содержание членов императорской семьи, не включался в государственный бюджет и не подлежал контролю государственных органов.

Жизнь удельных крестьян мало отличалась от жизни помещичьих, но судя по всему была полегче. И хотя чиновники удельного ведомства тоже старались выжать из крестьян как можно больше, но такого произвола, какой чинили помещики, здесь не было. Удельные и государственные крестьяне имели подобие местного самоуправления – сельскую общину, волостной сход, волостное правление во главе с выборными головами, старостами и секретарями. Эти сведения, взятые мной из БСЭ проливают некоторый свет на историю моего села, неизвестно только, когда часть села была изъята из казенных земель и передана в состав удельных, сразу после указа в 1777 г или позднее.

Село Удельная Маянга расположено в заволжской степи и во многом похоже на другие степные села, но его расположение на сравнительно большой реке Иргиз и близость Волги придают ему своеобразную особенность. С трех сторон село окружают ровные, бескрайние степи без единого деревца или кустика, зато с четвертой стороны прямо от крайних домов начинаются пойменные заливные луга и тянутся до самой Волги на протяжении примерно 20 км. Среди этих лугов имеется много мелких речушек, проток, ериков, по берегам которых растут тополя и заросли краснотала.

Во время разлива Волги вся эта территория пойменных лугов заливалась водой, причем в отдельные годы вода затопляла дворы крайних домов к несчастью взрослых и радости мальчишек, которые на время превращались в мореплавателей и плавали в собственных дворах на подручных средствах. Во время разлива прямо от нашего села до ближайшего города Вольска можно было проплыть на лодке напрямую среди кустов и деревьев.

Однажды в такой разлив мы с дедом заплыли по рыбачьим делам далеко в лес, и оказались свидетелями бедственного положения его обитателей. Те из них, кто умел лазить по деревьям и успел это сделать, сидели на деревьях, а многие плавали в мутной воде, цепляясь за проплывающие сучья и охапки прошлогоднего сена. Среди этих обитателей были водяные крысы и змеи, зайцев только не было и спасать их, как дед Мазай нам не пришлось.

После спада воды на лугах буйно росла высокая трава, среди лугов оставались многочисленные озерца, полные мелкой рыбешки. К середине или концу лета озерца мелели или вовсе высыхали и рыбная мелочь погибала.

Воды было много вокруг села не только во время разлива, но и в любое время года. Справа, если смотреть в сторону Волги, село огибала речка Большой Иргиз. В то время Иргиз был судоходной рекой и по нему плавали небольшие буксирчики с маленькими баржами. К концу лета Иргиз обычно мелел, во многих местах появлялись броды, один из которых был напротив нашего села.

Слева от села протекала маленькая речка, вернее даже ручей. На пути этого ручья ниже села была сооружена земляная плотина, в результате чего вдоль села тянулся водоем шириной около 70 м и глубиной до трех метров.

С третьей стороны села перпендикулярно Иргизу и искусственному водоёму по луговой местности протекала красивая речка Кустоватка с берегами. заросшими кустами ивы и ежевики.

Таким образом, наше степное село было с трех сторон окружено водой, и все ребятишки рано выучивались плавать. Мне кажется, что я научился плавать раньше, чем ходить, во всяком случае я не помню такого, чтобы я не умел плавать.

В селе было пять улиц, около 250—270 домов, церковь, школа, пожарка с каланчой, магазин потребкооперации, и винная лавка или как ее еще называли казенка или монополька. Церковь и школа были каменные, большинство домов деревянные, но было несколько мазанок и глинух. За селом были амбары, гумна и немного садов.

В одноэтажной школе было два классных помещения и квартира учителей. В двух классах занималось одновременно четыре группы учеников, по две группы в каждом помещении. Пока одной группе учитель что-то рассказывал или показывал на доске, другая группа в это время писала или решала задачки на грифельных досках. Тетради тогда были, но стоили видимо дорого, поэтому грифельные доски были в большом ходу.

Учителей было двое, муж с женой. Его звали Павел Иванович, а ее – Павла Ивановна. Вероятно она была Павлина, Евлампия или что-то вроде этого, но мы ее звали Павла Ивановна. У учительницы были короткие волосы и она каталась на велосипеде, и за это деревенские бабы ее не любили. У меня же сохранились о ней и ее муже хорошие воспоминания, потому что помимо всего прочего они были друзьями моего отца.

Наш дом состоял из двух небольших комнат. В первой налево от входа была русская печь, справа стояла кровать, в переднем углу под образами – самодельный стол с такими же самодельными лавками. Почти над все комнатой располагались полати, на которые залезали с печки. Во второй комнате была кровать родителей, платяной шкаф, буфет и несколько стульев. Для восьми человек жилище было конечно скромным, но в нашей безлесной местности деревянные дома были вообще редкостью.

Во дворе была конюшня, сарай, амбар, баня, мазанка с летней кухней, колодец с соленой водой для скота. Питьевую воду привозили из реки в бочках. В зависимости от времени года и других обстоятельств в хозяйстве имелось вместе с молодняком 2—3 лошади, столько же коров, 2 верблюда, 2—3 свиньи, 15—20 овец, куры. Из инвентаря были плуг, борона, конная жатка, веялка.

Со всем хозяйством управлялось четверо взрослых, работая от темна до темна и даже ночью, потому что нужно было задать корм скотине, проверить не замерзли ли народившиеся телята, ягнята. Зимой, когда появлялись свободные вечера, женщины собирались с вязаньем и шитьем в каком-либо доме, а мужики в другом месте резались в карты.

Выдающимися событиями и людьми, вошедшими в историю, село не отличалось, но свои знаменитости были и здесь. Так, например, уроженец нашего села Козлов был ближайшим помощником В. И. Чапаева. Он был квартирмейстером Чапаевской дивизии и погиб вместе с ним в ту роковую ночь, когда штаб дивизии был окружен белоказаками. О героической гибели своего односельчанина я узнал недавно, когда в руки попала солидная брошюра о Чапаеве. Там описывалось, как квартирмейстер Козлов, уроженец села Удельная Маянга, также как и Чапаев, только на соседней улице с небольшой группой бойцов отбивался от казаков до последней пули и погиб.

Я знал и помню отца и брата этого Козлова, они жили недалеко от нашего дома, держали винную лавку и были раскулачены вместе с другими крестьянами. О своем героическом родственнике они очевидно не часто рассказывали, поэтому мне в детстве не приходилось этого слышать, а может и слышал, но забыл, потому что в селе было много участников империалистической и гражданской войн и было много рассказов об этих событиях. Мне запомнились рассказы о войне в Карпатских горах, вероятно рассказчик был очень умелым, мы даже играли в войну и лезли на штурм с боевым кличем «На Карпаты!». А о Чапаеве я в детстве не слышал, настоящая слава пришла к нему после замечательного одноименного фильма.

Недавно от своей двоюродной сестры, которая старше меня на пять лет, я узнал, что один из наших родственников тоже воевал в одном из подразделений Чапаевской дивизии с первых дней, когда Чапаев начал сколачивать свой отряд. Уличная фамилия этих родственников была Комиссаровы, только позднее я узнал, что они тоже Уровы.