Мрак

ДИСКЛЕЙМЕР

Данная художественная книга не имеет цели шокировать, оскорбить, напугать, расстроить и вызвать отрицательные эмоции у кого-либо из-за написанного в ней материала. Текст несёт исключительно развлекательно-информационный характер и не пытается унизить кого бы то нибыло. Все персонажи и описываемые события вымышленные. Любое совпадение с реальными людьми или событиями, является случайностью. Некоторые из представленных мыслей могут показаться неправильными, плохими, оскорбительными, книга не несёт в себе призывы к действию.

Глава 1

Тоска бывает различной. Она может быть по человеку, по дому, по месту в котором родился и рос. Тоска по месту, в котором ты был, оставив частичку себя, забрав нечто светлое, что мы прозвали воспоминаниями.

Воспоминания – это картинки и образы давно минувших дней. Равноценный обмен. Бартер, заключённый с судьбою.

Тоска вызывает тревогу. О чём, о ком – совершенно не важно – всего будет мало. С грустью вздохнёт тот, кто имеет на лице печать печали. Его лень закрутит в уныние, которое с трудом пропадёт. Тоска стала обыденностью – рутиною для того, кто лежал в крохотной квартирке, состоящей из комнаты и кухни, пропитанной запахом пота, еды, фруктов, едкого запаха дешёвых табака, пива и вина. Возможно, это была и не примесь алкогольного купажа, так как лежавший не пил или не помнил что пил, по правде сказать, ему было всё равно. Как и скорее всего на внешний вид. По виду неряшливый, но быть может это только с утра. Лохматая голова сочеталась с лохмотьями, в которых он был одет. Футболка вся в дырах, словно в неё выстрелили несколько раз картечью, она имела тусклый, уже выцветший голубоватый оттенок; блеклые потёртые шорты с дыркою над правым коленом; большой палец направленный вверх – торчал из порванного тёмного носка. Обычно перед сном носки он предпочитал снимать, но вчера в этом не виделось смысла.

Во-первых, вчерашний день сделался прохладным, и босяком по голому полу ходить было неприятно. Во-вторых, он не видел во всём этом смысла. Зачем же ему это делать, если можно просто лежать и смотреть в потолок.

Потолок был простой. Без узоров, покрашенный в матовую краску, однако лежавший мог найти пару точек, на которых можно было сфокусировать зрение. Печалился он от того, что его привлекли эти точки, а не мир за окном, что может он рассказать историю их появления, а историю новых людей, к сожалению – нет. Так он пролежал с четверть часа, гложимый тоской и унынием, что негде черпать вдохновения. Он имел статус писателя. Выше понятно, что тоска многолика, вопрос возникает конкретный: «Может ли быть тоска по тому, чего даже не знал?» Судя по всему это возможно, если внимательно вглядываться в молодого человека, которому перевалило не то за двадцать пять, не то тридцать пять.

Собравшись с мыслями, он решил встать. Встал. Ему было интересно то что, не смотря на внутреннюю тревогу, которая не обуславливалась ни чем, он ощущал в себе чувства заполненности. Что-то в теле заполнялось, некая энергия заводила механизм, шестерни со скрежетом начинали движение. И всё это он ощущал внутри себя, однако, в мыслях пустота.

Пустота и отрешённость от окружающего мира, от переживаний радостных стремлений и плачевных поражений. Любому другому это было бы в радость, кто-то бы нашёл в этом способность приспосабливаться жить, другой же мог, наплевав на это всё, уйти головой и телом в работу, семью. Писателю же больнее, это его способ хоть к какому-то материальному состоянию. Писатель жив пока горит идеей. Идея мысли подогревается стремлением оставить о себе заметку на большой стене, где до него оставляли свои его учителя. И каждый раз писатель воскресает, когда прописывается первое слово.

Первый серый луч солнца, что пробился через туман, осветил в начале лик творца. Тогда он спал, кода же свет стал ярче, тогда творец открыл глаза и пробудившись ото сна был прибит пониманием того, что из творца он превратился в Никого. Комната томилась в свете солнца, лишь оставляя тёмные углы. Туда прямая линия луча ни как не могла добраться. Давно уже герой не обращал на эту тьму внимания, ему интересны были только тени, что отражают разные предметы. С ещё большим вниманием он следил за зайцами, что врывались в творческую обитель, когда кто-то открывал окно. Ещё большее внимание подкреплялось интересом, когда перед глазами появлялось живое существо, например кошка. Наигранный охотник забавно прыгал и подскакивал вслед за жертвой. Писателю порой было грустно, что рядом с ним нет даже гордеца кота или раболепной собачонки. Понятно ему было, что прокормить создания трудно, а может быть и невозможно. И каждый раз, как в повторяющемся цикле, он, заключил, что не может прокормить свой мозг в должном объеме, так как возникают жизненные трудности различного толка. И после этого умозаключения он поносил себя за оправдания лени, поскольку знал, что возможно всё, а тем более зарабатывание средств для существования. И даже когда он лежал бездумно, до него доходили, добирались сквозь тернии отрешённости наставления отца. Он вставал и каждый раз как атлант.

Серый цвет, что бил из окна осветил его лицо. Внешность заурядного не то парня, не то мужчины, ничем не была приметной для большинства людей. Он не соответствовал канонам красоты, не скрывал и не демонстрировал изъяны, не выделял себя из общей массы, хотя мог чем-то зацепить внимание немногих. Его страдальческий взгляд полный огня устремился навстречу солнцу. Он с прищуром посмотрел на солнце, что-то невнятно пробормотав. Подойдя поближе к окну, он отворил фрамугу. На него повеяло прохладой, а комната заполнилась не только новым ароматом, но и посторонними звуками, в роде проезжавших машин, криками и возгласами толпы, что бездумно как и сам герой скитались по улицам.

– Времени на подумать не осталось вовсе, – проговорил он в слух, тяжело при этом выдохнув. – Скажи-ка солнце, где тепло твоё, почему я раз за разом ощущаю холод? Нам так нравится тепло, но почему-то мы боимся твоей силы.

Белые бетонные заливные коробки, с кучей глаз как у паука. Он усмехнулся от той мысли, что неужели они все устремлены на него. И что, дескать, он, являясь пупом земли, обратил на себя внимание сотен глаз. Блеклые силуэты зданий мерцали, словно мираж внутри густого тумана. Писатель предположил, что возможно это даже смог.

“ – Может где-то пожар? Я давно не смотрел новости. Блин, даже телика нет рядом, а детокс от социальных сетей неохота прерывать только, чтобы утешить своё любопытство”

Задумался. Любопытство. Он заострил на этом слове внимание.

– Коли солнце не может сиять ярко, то пущай это делает моя голова! – приободрился он и продолжил вслух. – Любопытство. Любопытство-любопытство. Созвучно со словом пытка. Пытство-пытство, – повторил он несколько раз, выделяя всё сильнее букву «Ы». – Любопытство словно пытка. Она гложет, разрывая изнутри. Человек стремиться тайну разузнать, чтобы больше всех узнать. Ха. Ну конечно! Пирамида потребностей Маслоу! Самореализоваться за счёт уважения и признания другими людьми заслуг того, кто больше всех знает. А если проводить прямо мыслительную линию, то получим то, что это актуально как никогда в постидустриальном мире. Лампочка мигает, фонари зажигаются под луною! Ах!

Его словно резко одёрнуло. Откуда-то сверху заиграло фортепианная капель. Он упёрся руками в подоконник и жадно стал вслушиваться в довольно знакомую мелодию. Это играла девочка-подросток Анна, что жила несколькими этажами выше. Единственное что его не раздражало из соседского шума – это игра Анны на фортепиано. Девушка соблюдала приличия и музицировала недолго и обычно не допоздна. Кажется, он виделся с ней пару раз, а то и один. Ему запомнился светлый волос и строгость, недетская, во взгляде. Он видел, как наяву, тоненькие пальчики, виртуозно перебегавшие с клавиши на клавишу. Музыка всё нарастала, но через короткое время она стала затухать.

– По всей видимости, ей надо было бежать, – заключил писатель. – Бедные современные дети. При переизбытке информации им надо ещё и успевать заниматься, помимо школы, внешкольными делами. Где им время находить на самих себя, если они то и дело утопают в бешеном потоке информации? Хорошо хоть так, лишь бы не слоняться в своём дворе, прожигая свой потенциал, но возникает вопрос. А когда наступит время на то творчество, когда можно будет творить? Есть ли время в потогонке на простые искренние чувства?

– Душновато стало у тебя, – вдруг послышался голос позади него. – Ведать ты к вечеру замёрз и решил закрыть все немногочисленные окна.

Писатель развернулся и не быстро, как от испуга, и не медленно, как от настороженности. Сперва, конечно, он слегка вздрогнул, но потом, быстро успокоившись, решил взглянуть на гостя. Он даже и не заметил второго человека, находившегося в квартире.

– Привет, дружище! – поприветствовал писатель гостя, который успел незаметно и бесшумно проскользнуть и сесть в кресло в тёмном углу.

Пришелец, вытянув ноги, положил на живот руки в замок. Кресло было засаленным и не очень привлекательным, как сегодняшний вид хозяина. В одном месте была небольшая потертость, и немного торчал поролон из прорехи. Ткань, которой было обшито кресло, являлась уже, старым и тёмный цвет сделался ещё темнее. Лица, из-за мрака тени, было не видно, зато журнальный столик, стоявший по левую руку от сидящего, был словно подсвечен фонарями софитов. На столе лежали две большие стопки книг, двумя башнями-близнецами, а одна одинёшенька книга лежала ни как все, отдельно у края стола и немного наискось. Было очевидно, что её не так давно читали.

– Ты посмотри же на него! В доме есть приличная одежда, а он встречает как оборванец. Тетрадь, блокнот и ручка валяются на полу. Вот так ты значит обращаешься со своими мыслями и орудиями работы. Плоха та кухарка, у которой всё верх дном на кухне. Плох тот садовод, что разбросал свой инвентарь на поле.

– Ты пилишь пуще чем моя жена.

– Которой у тебя нет.

– Есть невеста!

– С которой встречался пару раз.

Дружеские колкости всё же смогли поразить писателя и тогда, он сдался, отвернувшись от собеседника.

– Опять стал часто разговаривать с самим собой.

– Я? – не понимая утверждение это или вопрос. – знаешь всегда приятно поговорить с умным человеком.

На миг он запаниковал, не зная, с какого момента тот подслушивал и наблюдал. На взгляд – прямое нарушение личных границ. Зачастую нарушение границ сопровождается неким волнением и чаще всего это негативное волнение, вызванное у жертвы – у человека, чьи границы так вероломно были нарушены. Но всё отлегло от сердца, когда друг начал причитать. Тогда писатель всё узнал. От ответа на свой вопрос ему становилось легче, ведь он узнавал правду, а правды он не боялся, боялся только многообразие исходных правды.

– Опять не пишешь мысль. Только вот она пришла, а я не вижу ни карандаша в руках, ни ручки. Сколько можно повторять? Пиши! А теперь в сторону нотации. Голову подними, а то совсем поник. Коли меня видеть не хочешь, смотреть не хочешь, вспоминать не хочешь – посмотри на мир, поговори со мной и послушай. В окне больше движения и смыслов, чем в пустом подоконнике. Лучше книгу созерцай, а не пустой бумажный лист.

– Поэт запричитал. Ты даже не поэт, лучше посмотри картину, а не белоснежный холст. Так правильнее, так больше смысла.

– И на кой лад вам поэтам столько смысла, видеть в ерунде.

– Я писатель, а не поэт, – поправил гостя хозяин.

– А не одно и то же?

–Эх, – махнул рукой. – Мы видим смысл в жизни.

– Ох, всё, началось, а коли вы тогда вешаетесь пачками? Смысл в мире – да, а в жизни – нет. Вот потому-то для тебя любопытство словно пытка, почему же не попытка? Всего-то подставь приставку «по». Ведь любопытство можно рассматривать с позиции «толчка» – толчка к познанию.

– Пятая ступень пирамиды.

– Да, наплевать мне на ваших египтян. И так познания в твоём случае это выживание. Выживешь в том случае, если овладеешь кучей тайн и знаний, и тогда придёт долгожданная свобода.

– Постой, свободы не существует. Мы все зависимы, такова уж природа живого существа. Знания помогут мне самореализоваться.

– И сколько лет ты уже самореализуешься? Пора переставать слушать инфантильный бред о том, что мы способны поменяться. Это право дано немногим.

– Не реализовался потому что, не вступив на ступень любви и принадлежности к чему то, пытаюсь зацепиться, но каждый раз камнем вниз.

– О, опять началось… даже, слушать не хочу.

– А ты послушай, может даже пригодится в жизни весь мой мирской путь, состоящий из восхождения к раю по лестнице любви, – Опустив глаза на сжатые кулаки, он с яростным взглядом поглядел на солнце, словно в том светиле заключалась боль. По сути, так оно и было, но глядя на солнце, он чувствовал дискомфорт физический, а видел в нём свет любимой, о которой желал поведать свой рассказ. Болело душевное чувство. – Она была моей отрадой и погибелью. Мне было больно наблюдать за угасанием звезды. А ей же было больно от того, что, не видя пути перед собою, она шла на ощупь в нашем мире. Шла, неся на своих плечах ценнейший груз. Обнажив себя, преградив дорогу, я напугал, заставив тем самым оступиться. Навязываться тогда не стал, поскольку ранен был я сам. Скрылся я во мраке и наблюдал, как уходит моё счастье, неся или унося подальше всё то, что было дорого и ценно ей. А с другими, что были после, не ощущал я схожих чувств. С тем не было привязанности, ощущения некой связи, что они мне посланы судьбою. И вот когда пропало солнце, не могли меня согреть десятки женских тел. Коли мы в абстракциях, так значит, буду говорить о том, что для меня они были сосудами без души, которые пытались пользоваться мной, стараясь наполниться монетой. Я замерзал, во мне что-то отмерло, и я задыхался в ненависти к самому себе. Я не хотел быть поглощённым мраком и мне не дали поглотиться. Во мраке пустоты возникло нечто яркое, что не боролось с мраком, а гармонично контрастировало с ним, не давая мне погибнуть. Как то так бывает, нет, так происходит, что на небе всходит солнце, потом оно заходит, в свою очередь приходит луна и точно, также незаметно ускользает. И все эти процессы неконтролируемы мною. И хочу заметить, что на чистом небосводе во время солнечной погоды остаётся та далёкая, но такая близкая луна. И вот сейчас она передо мною, спутник мой холодный. Но чувствую всё же, что где-то рядом по-прежнему находиться звезда…

Закрылась позади дверь.

– И ты не выдержал меня. Может, успокоит лишь Она?

Глова 2

Он сидел перед столом на холодном полу, прижав к себе колени. По его напряженным глазам испепеляюще смотревшим на тетрадь было видно, что он о чём-то сосредоточено думает. Периодически он покусывал нижнюю губу или большой палец правой руки. В голову не лезло ничего толкового, каждый раз что-то его сбивало с мысли, словно давали ему оплеуху. Мозг был напряжен до предела, складывалось впечатление, что мысль вот-вот будет принадлежать ему, но каждый раз чувствуя гудение в затылке, сменяющееся, то лёгким жаром, то лёгким холодком, он сбивался. Его это угнетало, но все чуждые эмоции приходилось раз за разом подавлять. Так он просидел, в одном положении, больше часа совершенно не следя за временем. Он не слышал ничего только внутренний монолог. И тот был совершенно ни о чём.

Стоит отметить его преображение и, быть может, станет яснее, почему он сам не свой и на себя утреннего ни капли не похож. Лицо он гладко выбрил опасной бритвой. Сегодня ему светила удача, поскольку он даже ни разу не порезался. Опасной бритвой он брился не часто, лишь тогда, когда ему было необходимо идти на важную встречу или же на званый ужин. Обычно данный ритуал проходил с самого утра. Вымывшись в контрастном душе, он протирал полотенцем запотевшее стекло, чтобы лучше видеть своё отражение. На крышечку выдавливал необходимое количество пены и, беря в руки помазок, он погружал кисточку в саму пену. Круговыми движениями, не спеша он обмазывал себе уже довольно заросшее лицо. После чего аккуратно приступал к бритью. Когда же операция проходила успешно, он умывался и намазывался специальным кремом после бритья. Обязательным было всегда – побить себя по щекам, подержать немного руки на щеках, а после рассмотреть себя внимательно в зеркале. И вот сегодня было ни пореза. Это его приободрило. Волосы были аккуратно собраны и зафиксированы резинкой на макушке. Сидел он в клетчатых, зауженных с высокой талией брюках, рубашку заправил аккуратно, растянул две верхние пуговицы. Так подчеркивалась его широкая грудь, а под рубашкой, было видно, что его верхнюю часть тела украшают густые волосы. Цепочку надевать не стал, потому что это украшение, а может в некоторых случаях оберег бралось в руки, а затем закреплялась на шее в самый последний момент перед уходом. Брюки опоясал простым не брендовым ремнём. Несмотря на мрачность настроения от него светилась чистая энергия, холодный душ приободрил, а вместе с водой смылся накопленный негатив. Однако он был в таком состоянии, что навряд ли полностью возможно отмыться. Надежда оставалась на сегодняшний вечер.

И так сидел он, на практике применяя философию стоицизма. Порой она давала, свои плоды. В особенности, когда наступали тягостные моменты, он принимал максимально мужественный вид и, стиснув зубы, сжав кулаки, смотрел с взглядом воина на мир. Возможно, это было забавно смотреть со стороны, тем более, если лично быть с ним знакомым и всё же для него смешного в те моменты не было. Конечно он в такие моменты мог со всем порвать и уйти продолжая свой тернистый путь, однако находилось нужное терпение для того что бы ни сойти с выбранного пути. Для него это было сравни с йогой, только, если в йоге мы концентрируемся, на предмете очищая духа и разума, то он максимально собирал все мысли и направлял их на отрицательную эмоцию, которая служила для него толчком для действия. От мира не закрытый писатель накапливает в себе все думы и эмоции для того чтобы излить всё на бумаге. Он чувствовал, что в нём энергия бьёт ключом, однако ему становилось любопытно, почему же энергия не перенаправляется на мысли, а утекает в не туда. И действительно энергия дала бы толчок мыслительным процессам в мозг, а мозг как глава распорядился бы руками немного поработать.

Решил взять в руки. Резко, быстро, молниеносно. Словно охотник поймавший змею. Не зря многие клирики прошлого говорили про писателей и мыслителей, что они являются орудием дьявола. Дескать, писатель движимый демонической силой издаёт на страницах книг правила ада. По такой логике, возможно, обвинить и их. С какой вероятностью они не являлись орудием Сатаны, если брать во внимание все звериные преступления, совершаемые религиозными структурами во имя добродетели и человеколюбия. Не вериться же мне, что бог хотел стольких смертей. Ну да ладно, что-то я отвлекся. И так ручка в руке, а нужная мысль так и не поймалась. Появилось раздражение, которое пришлось подавить, поскольку это было лишним. Разум пришлось успокоить, а иначе бы вскипел и тогда прощай рассудок.

В комнате, не привыкшей к громким звукам, затрясся воздух, поднялся громкий шум – это зазвонил телефон. Сидящий на полу мыслитель стал в суете капаться в карманах брюк. Ничего не обнаружив он стал искать источник звука.

– Ничего. Да что такое, где же он? А, вот дурак, он просто выпал из кармана.

Подняв телефон, он сразу ответил на звонок.

– Ало, Лизонька? Ты как моё сокровище?

– Твоё сокровище томиться в ожидании, что его, наконец, осветит своим вниманием Луна, – ответил укоризненно женский голос. В полной тишине, присутствующий человек мог бы слышать полностью их диалог.

– А я весь во внимании, – значительно изменившись, ответила Луна. На его лице образовалась нежная улыбка, а сердце наполнилось теплом. Тело вдруг впадало в расслабление.

– Ха, глупыш. Я о другом, – возникла небольшая пауза, длившаяся в течение трёх секунд. – Я скучаю.

– Во сколько закончишь?

– Ну, примерно в семь вечера.

– Буду в шесть.

– Мне нравиться твой напор, но это, же так рано. Я постараюсь подогнать под тебя время. Постараюсь сбежать пораньше.

– За меня не беспокойся. Не пропаду и найду чем себя занять. Так что работай, репетируй спокойно. Ну, тогда до встречи.

– Жду с нетерпением! – Слышно было как голос сдерживается, что бы не завопить от радости.

Ну вот и всё, теперь можно наблюдать улыбку на чисто выбритом лице. Мысли теперь не занимали его интерес. Теперь он мог думать только о ней и о их долгожданной встречи. Для него они были спасительными, лечебными. Он собирал себя, покуда знал, что отныне его жизнь принадлежит другому человеку, за которого он нёс персональную ответственность. Ещё не до конца сознавав, что у них происходит, ему приходилось действовать как то иначе – ни как раньше. С Лизой он чувствовал себя комфортно, но было удручение того, что их встречи были редки и мимолётны. Сейчас же ему оставалось ждать не так уж и долго, но чем ближе было время встречи, тем сильнее билось сердце, тем волнительной была встреча с ней, тем желаннее она была для него. Это была влюблённость – однозначно. Пока же он её не любил, времени прошло мало, было влечение, была заинтересованность, вот только не понятно было, заинтересованность была к ней или раскрытии её как человека.

Их история была и прекрасна и романтична, но так быстра, спонтанна и не обычна. Всё началось внезапно, неожиданно для обоих, словно встретились две стихии одного естества, две волны одного океана. И ударившись друг об друга, они создали непостижимую энергию.

Можно сказать и по-другому, более мрачнее – она пришла в его жизнь не в то время. Это время, впоследствии всегда стремился забыть. По правде говоря, не существует правильного времени, она пришла не поздно и не рано, всему определено своё время. И вот, теперь ему светит солнце, оно привнесло свои порядки, заодно прибравшись в душе творца. Ему даже не верилось в своё везение, а везение он предполагал – есть счастье.

Расплываясь в блаженной улыбке, он вспоминал как их первую встречу, так и вкус её изящных слегка пухлых губ, нежных, притягательных, созданных одаривать поцелуями.

Всё произошло в театре. В то время, хотя это произошло относительно недавно, он решил опробовать себя в новом русле. Написав с десяток книг, необходимо было чем-то разнообразить свою творческую деятельность и, поэтому ему пришла идея написать целую пьесу для постановки в театре. Сценарное мастерство ему было не знакомо, писал книги по наитию, слушал своё сердце, когда писал сюжеты и прописывал персонажей. По его мотивам были сняты пару картин, однако в разработке сценариев не участвовал, только консультировал по телефону или по электронной почте. Когда же он взялся за перо, то его энтузиазм загорелся как огонь над горой Олимп, и он стал писать. Писал с энтузиазмом, работал над произведением дни и ночи, одновременно крутясь в кругах творческой элиты. Как-то раз пришёл он по приглашению одного балетного артиста на закрытый вечер. И вот на нём произошла судьбоносная встреча, но не с Лизой, а с поэтом Марком Борнеусом. Молодые люди сразу заинтересовались друг другом. Их многое объединяло и не только общий вид деятельности. Поэт был высок и хорош собой, а писатель невысок и неприметен. И вот два богатых внутренних мира сошлись в том месте, где прибывали творческие души. Делясь друг с другом опытом и мнением, они одновременно узнавали друг о друге многие примечательные моменты. Объединял, к тому прочему, характер. Оба были не из болтливых, оба были относительно скромны и оба были романтиками до мозга.

Порой диалог способен раскрывать двоих молчунов, что и произошло в тот вечер. Коллеги обменялись, так, к слову, планами на творчество. Когда же Марк услышал о пьесе, он незамедлительно оживил разговор и увёл коллегу в сторону, туда, где меньше было шума и где меньше было посторонних ушей. Он потребовал вкратце сюжет. Автор же ошарашенный невольно выложил все карты на стол. Марк внимательно ловил каждое слово, серьёзно смотря собеседнику в лицо из-за своих больших очков с тонкой оправой. Его серые глаза стали реже моргать. Когда автор кончил, поэт предложил свою помощь, а после только высказал своё скромное мнение о пьесе. Помощь заключалась в том, чтобы направить отзывы одному известному человеку.

– Графт Валерий Вениаминович, – прошептал Марк. – Директор драматического театра.

– Да, я слышал о нём.

И автор, даже представил его как графа, большого и грузного. Это потом он только убедиться в своих представлениях, когда лично встретиться с большим аристократом.

Поэт был вхож во многие круги. Он вертелся и там и тут, сочиняя как для театров, так и для музыкальных групп и певцов. Только никому не говорите, он писал для многих именитых личностей, которые выходя на сцену, выдают его работу за свою. Это тёмные моментики многих артистов и не только начинающих. На этом он сколотил не малое состояние и сдружился с нужными людьми.

Через какой-то месяц, после их разговора на закрытом вечере, автору пьесы позвонили и назначили встречу с директором театра Графтом. Как выяснилось позже, Марк приличной встречи с Графтом смог заинтересовать, рассказав сюжет в своей манере, которая была харизматична, использовав свой авторитет и своё чутьё на успешность пьесы. Стоит отметить, что популярность многих песен была не только в продвижении, но и в смысле написанного, поэтому поэт, когда принимался писать, для кого-то, знал, всегда, что работа должна получиться грандиозной, способной зацепить своим смыслом широкую массу слушателей.

Образный Граф в жизни оказался, несмотря на свой преклонный возраст, живчиком, весельчаком и попросту добродушным человеком. Но в нём был стержень и он не позволял пользоваться своей добротой другим в корыстных и эгоистических целях. Тем самым он не давал добру стать слабой силой. В прочем об этом автор узнает позже, а пока он только в первый раз видит директора драматического театра в лице Графта Валерия Вениаминовича, равно как и в первый раз пребывает в уютном кабинете.

Автора завели на третий этаж здания, до этого проведя по всем коридорным лабиринтам театра. Дверь в кабинет была резной, а ручки были с верху и низу украшены золотыми цветками. Провожатый его оставил и автор, вздохнув, словно бы перед решающим моментом, постучавшись, открыл дверь и зашёл в кабинет. Его встретили добродушные маленькие глазки, которые комично смотрелись на широком круглом лице.

– Здравствуйте, я…

– Я знаю, кто вы. Мне много о вас рассказывали хвалебных од. Наслышан, что вы эрудированны, да и к тому же интеллигенты.

– Не знаю, на сколько, это может быть правдой.

– Могу с уверенностью сказать, что вы скромны, а это качества так не хватает людям вашего поколения. Простите я не сторонник деления общества на поколения и мне не свойственно принижать одних и возвышать других.

– Спорить не буду, достоинства и недостатки есть у каждого.

– Совершенно верно, старому поколению есть чему поучиться у более молодых, как и наоборот. Я могу это наблюдать за своими детьми и внуками.

Автор продолжал, застенчиво стоять у входа. И вот когда повисла пауза, он смог оторвать своё внимание от опрятного, уже полностью поседевшего пожилого человека, причёска которого была аккуратно подстрижена с боков, а верхушка зачесана на правый бок. Язык не поворачивался назвать этого человека старичком или пожилым, даже будучи продолжавшим, сидеть за массивным столом, от него била энергия. Положительная энергия исходила от глаз, голоса, мимики. Лицо было живое, однако тело было собранно и сосредоточено, что демонстрировала его сидячая поза, а именно: наклон туловища вперёд и руки, лежавшие на столе, пальцы которых были соединённые в замок. Он был в прошлом артист, это было видно, но было видно и то, что он занимал руководящую должность, а при руководящей должности необходимо было уметь держать себя. Взгляд, самого молодого человека в помещении, теперь блуждал по кабинету, он успел быстро рассмотреть многие детали интерьера. Писатель, он же автор натолкнулся на такую мысль, что если бы он, когда-либо бы работал в каком-нибудь министерстве, то сразу обустроил свой кабинет подобно этому. Единственное чего не хватало, так это дивана. Он уже успел определить, куда его можно было бы впихнуть – у белого, с резными рисунками на дверцах, шкафа. Вошедший перевёл взгляд на противоположную сторону от места расположения выдуманного дивана, то есть налево и посмотрел на дверь, ведущую на небольшой балкончик. Напротив зашедшего, в другом конце кабинета, продолжал сидеть добродушный Графт, позади которого было окно, завешанное прозрачными шторами. Из окна лился свет, делая голову хозяина кабинета более белее. Там открывался вид на небольшой парк. На серых с позолотой стенах висели произведения искусства. Секунды семь длилось молчание. Этого и хватило, что бы зашедший мог всё разглядеть и оценить, а сидящему спохватиться о своей бестактности и не делового отношения к зашедшему.

– Ой, Что же это я? Даже присесть не предложил, не говоря уже о мужском рукопожатии.

Зашедший подошёл, ближе к столу, который как уже описывалось выше, был массивен и матово-белого цвета. На столе лежало куча бумаг, стоял монитор, и лежала книга. Графт привстал и протянул свою большую руку автору. Теперь они поприветствовали друг друга крепким рукопожатием.

– Сюда, да, можно сесть?

– Конечно-конечно. Присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома.

Писатель сел нога на ногу. Ещё раз обвел помещение взглядом и с учтивостью посмотрел на директора театра.

– У вас здесь как в музее, в хорошем смысле. Столько произведений искусств.

– О, да. Я путешествовал много и из каждой страны привозил частичку культуры. Посмотрите внимательнее и вы заметите, что все экспонаты на полках и на шкафу связаны с театральным искусством. Все художественные сюжеты картин завязаны на театре.

– Я нахожу в этой картине, что весит возле шкафа Нерона. А вон на той картине изображен китайский театр, но написана работа в стиле классиков. Очень интересно, это на заказ?

– Да, вы угадали. Привезли прямиком из Франции, это подарок одного именитого художника, который около пяти лет прожил в Китае. Там он и нарисовал данную работу. А лет пять назад, мы ездили с труппой в Париж. Мы зацепили и потрясли душу художника и после выступления, когда положено дарить цветы, он привёз из мастерской свою работу. Повезло же и нам и ему, что его мастерская располагалась недалеко от театра, в котором мы выступали. Не хочу думать, что было бы если он, тогда бы нас не застал в гримёрке. Сказать откровенно это моя любимая картина, поэтому она и весит в моём втором доме. Про Нерона, вы действительно правы. Да, тяжёлый был человек. Столько бед натворить и ради чего ради любви к искусству?

– Его пример нам показывает, к чему приводит фанатизм, и любовь не к людям, а к предметам или абстрактным понятиям. Театр и вправду для вас как дом родной?

– Да-да, – задумчиво произнёс Графт. – Но все, же прежде чем говорить немного о личном, по Английской традиции необходимо выпить чаю.

– Ловлю на слове.

– Отлично вот это хороший настрой.

Графт готовил сам. Пока он готовил, они успели поговорить про последние новости и обсудить общих знакомых. Обсуждалась не желтуха новостей, не чёрные моменты, а творческие деяния. Вскоре чай был готов и разлит по чашечкам, исписанными розовыми цветочками.

– Готов заметить, что вы любите цветы. Они вас повсюду окружают. На дверных ручках, на чашечках, на масках древнего народа.

– Вы наблюдательный молодой человек. Вот только вывод сделан не верный. Ручки были до меня, маски были сделаны задолго до нашей цивилизации, в одном из полинезийских племён. Просто мне любят дарить цветы, это можно сказать оценка за мой труд. Что, когда я выступал на сцене, мне преподносил зритель свой букет, что сейчас может тот или иной спонсор, коллега подарить чайный сервиз с изображением цветов. Получать цветы мне нравиться, но это не любовь, с самого детства я испытывал влюблённость к театру, а уже в подростковые годы это преобразилось в любовь.

– Как и в любви между двумя людьми существует, страсть, плотские наслаждения – есть награда нам за взаимную любовь. А любовь же нам предстаёт немного шире.

– Сразу видно видного мыслителя! – воскликнул Графт и, допив чаю, слегка наклонился к мыслителю. – Признаюсь, я читал ваше произведение.

– Какое? – насторожился писатель.

– Когда я дочитал до последней точки, мне хотелось плакать. Вы умеете прокопать путь в самые потаённые уголки души и вытащить наружу, множество приятных и позабытых воспоминаний, – продолжал Графт, не обращая на вопрос ни малейшего внимания. – Хоть ваши и произведения полны грусти, всё же люди могут находить в них ту долю счастья, что так необходима сегодня. Вы умеючи играете на ностальгии. И как вам удаётся, это другой вопрос. Как вам удаётся понимать разные поколения от младших до великих, при том, что вы не жили в те года, когда мы любили и переживали, когда веселились и грустили. Это действительно талант.

– Не знаю ответов на ваши вопросы, но могу предположить, подчеркнуть и выделить “любовь”. Она и есть связующее звено между поколениями. Она не измена никогда. И хоть если мы и разучились любить, это не значит, что любовь не восстанет…

– Из пепла, словно птица феникс, – продолжил Графт. – Читал, это написали вы. Я тогда хотел обнять автора и расцеловать, недаром же вы вернули людям веру, что любовь возможна. И в вашей новой пьесе будет та любовь?

– В пьесе будет много психологизма, я хотел продемонстрировать зрителям то, как люди стали путать страсть и вожделение с понятием любви.

– А сюжет построен на трагедии в семье?

– Совершенно верно.

– Одна маленькая семья, и столько переживаний знакомых нам всем.

– На этом держатся все мылодраммы. И всё же у меня не было желания показывать это в таком жанре. Я считаю, что настоящую драму, извините, испохабили клиповыми сериалами, которые крутят изо дня в день для домохозяек.

– Принимаю вашу точку зрения, – немного с грустью в голосе сказал Графт. – И всё же нам артистам надо где-то заработать.

– Понимаю, не только вам, а всему творческому цеху. Мы заговорили о грустном. Давайте вернёмся к постановке.

– Да-да-да-да, – как автомат проговорил директор. – Как вы могли уже понять, идея произведения, опять же рассказанная со слов нашего общего друга Марка, мне, как говориться модно у молодёжи, зашла. Но! Сценария я всё же в руки не получил, доверяй-доверяй, но проверяй. Так же я о вас узнал, до нашей встречи, что вы довольно нелюдимый человек и на контакт выходите редко, только тогда, когда сочтёте нужным. Я рад, что оказался вам нужным, – он отодвинул чашку в сторону, демонстрируя серьёзность разговора, ничего не должно было отвлекать собеседников от разговора. – И вы мне нужны. Довольно давно, у нас не было достойной пьесы, одна комедия и только, а у вас и драматизм и слёзы, да и к тому же поднимаются проблемы на злобу дня. Очень, очень интересно будет прочитать. Хорошо, что я узнал вас немножко, и понял, что многие слухи беспочвенны, а многие надуманы, во многом убедился, а во многом теперь имею свою точку зрения.

– Ха-ха, спасибо, – рассмеявшись, поблагодарил автор пьесы. – Мне кажется, мы можем быть друг другу полезны, это может послужить хорошим началом партнёрства.

– Грубые у вас слова, у молодёжи. Хорошим началом товарищества! Предлагаю вам ещё раз как-нибудь зайти, скажем, ровно через неделю. Думаю, я найду время прочитать пьесу.

– Хорошо.

– Она у вас с собой?

– Да.

– В печатном виде?

– Да, – автор протянул директору достланную из портфеля кипу сценария. Когда же Графт взял в руки, автор не спешил выпускать её из рук. Их глаза встретились. – Я доверяю вам, как и вы, мне, надеюсь, наша работа принесёт определённые плоды.

– Аналогично.

После они пожали друг другу руки и расстались ровно на неделю. Графт прочитать не успел, но, то, что успел, они разобрали за чашечкой чая. Автор показался директору приятным человеком, с которым можно было пообщаться на разные темы. К концу же недели, сценарий был осилен и Графт уведомил о том, что незамедлительно будет приступать к подготовке. Уже через неделю с небольшим должна была состояться первая репетиция. Главного сценариста же пригласили на третью репетицию.

И вот пришёл на репетицию. Почти все актёры собрались. Все да не все, не было действующей актрисы.

Стояла тишина, среди которой были слышны перешептывания. Сцена была освещена и вся труппа находилась на сцене. Благодаря освещению можно было наблюдать, как взгляды актёров скачут то со сценариста, то на режиссера. Режиссером был Калинин Павел Альбертович, поставивший десятка два спектакля для театра. Мужчина лет сорока, с зачёсанной назад шевелюрой, и с благородной проседью. Лицо вытянутое было не бритым и обросшее щетиной. Ярко голубые глаза смотрели на человека немного с надменностью.

– Мы кого-то ждём-с? – осведомился Сценарист.

– Ждём и не дождёмся.

– Актрису, играющую сестру жены?

– Именно. Елизавета, кто-нибудь в курсе, где она?

– Извините, слегка задержалась.

Сценарист и режиссер, стоявшие к ней спиной, резко обернулись как при испуге. Оба посмотрели на неё через плечё.

– Что уж вы Лизушка заставили нас ждать? Ну да ладно не будем терять драгоценнейшее время, – он хлопнул в ладоши и актеры, стоявшие на сцене, оживились.

А пока Лиза поднималась по ступенькам на сцену, взгляд актрисы встретился с взглядом автора пьесы. Молодой человек успел сделать выводы об опоздавшей. Да, она была прекрасна и чиста, ощущалась творческая энергия, в принципе, как и у всех творческих людей связанных с искусством, но и ощущалась нечто другое, то от чего он невольно перевёл взгляд на остальную труппу. Она умела держать себя и не падать лицом в грязь, даже там, где она не права, он почувствовал это с первых минут её появления. Расправленные плечи, взгляд, говоривший о независимости, плавные не резкие движения её тела. Некая строгость, которая заключена в женскую силу, которая дала ему жёсткую пощёчину за наглость задержаться на её светло карих глазах. Наигранная же это строгость или же она следует за ней с самого детства, сказать он не мог, поскольку времени было мало для чётких выводов, да и к тому же ещё не произошло контакта.

Актёры были все в сборе, и теперь можно было начинать. Все по команде режиссера забегали и начали располагаться по местам. Кто ушёл за кулисы, ждать своей очереди, кто принёс стулья и табуреты. Один высокий красавец брюнет притащил на сцену два стула. Один был отдан режиссеру, а второй забрал себе.

Причастность к событию воодушевило автора, который по прежнему стоял возле, уже сидящего режиссера.

– Вы можете остаться, принести себе табурет или присесть в зрительный зал и пронаблюдать как зритель, вставляя свои замечания как сценарист, – сказал режиссер сценаристу с низу вверх. – Мы с вами вроде бы всё касательно сценария обсудили.

– Я лучше из зала, так интереснее, – сказал с улыбкой автор пьесы.

И он удалился со сцены в зал. Репетиция началась. Ему это было крайне интересно, и он просидел с полу улыбкой до конца репетиции.

Актёры отыгрывали свои роли хорошо. Его радовало, то, что им удалось понять суть персонажей и их взаимоотношения. Высокий уровень профессионализма актёров выражался в том, что «зритель» поверил, а режиссер давал редкие замечания. Было видно, что не зря проводили до этого долгие репетиции. Всё хорошо, но надо было показать себя в день премьеры.

Репетиция вскоре окончилась. Замечаний не выявлено. Все поспешили удалиться. Автор пьесы, со всеми попрощавшись за руку и благодарностями, поспешил к кулисам. Там был выход, который вёл в коридор, через который можно было добраться до входа для работников. В кулисах он случайно наткнулся на Елизавету. Она внимательно на него смотрела, не выражая никаких эмоций.

– Ой, извините, – улыбнулся он ей и сделал шаг, в сторону уступая ей путь.

– За что вы извиняетесь? – оценивающе посмотрела она на него, когда сделав два шага вперёд и оказавшись за его спиной. Он развернулся, снова взглянул в её глаза.

– Ну, это… – растерялся вначале писатель, но тут, же взяв себя в руки, спокойно поклонился и протянул руку. Не зная, что ответить на данный вопрос, он ни нашел, ни чего лучше как поблагодарить актрису за старания на сцене. Хороший выход из сложившейся ситуации. – Спасибо за чудное представление. Вы попали в суть персонажа и сумели его раскрыть. Складывалось впечатление, что я прописал персонажа именно под вас. Отличная-отличная работа. Я очень боялся, что не поймут психологию персонажа.

– Ой, это вам спасибо, – холодно, но с кроткой сдержанной улыбкой поблагодарила в ответ актриса. – У нас мало схожести с персонажем, однако она есть. Я внимательно прочитала сценарий и сразу же поняла персонажа, это наша работа надевать маску и наряд другого человека. Знаете, пока это только репетиция, одна из многих. Премьера ещё впереди.

– Тогда увидимся на премьере.

– Вы больше не будете на репетиции? – спросила она совершенно спокойно, наклонив слегка голову в бок. Глаза слегка изменились, но этого не заметил писатель.

– Нет-нет. К сожалению. Дела творческих планов, – улыбнулся ещё ярче писатель, по-прежнему держа протянутую руку. Но как бы, ни глупо это выглядело со стороны, он и она не обращали на это никакого внимания. Он, наконец, увидел её улыбку, пусть кроткую, зато прекрасную, скромную и таинственную для него. Что она означала? Что хотела сказать? Загадка, которую ему ещё предстояло разгадать. Вблизи он мог внимательнее и подробнее рассмотреть молодое личико. У неё был заострённый носик, с ним она напоминала белочку, светло карие глаза в темноте сделались темнее, в них не сложно было утонуть. Во время диалога, он глазами обвёл изящные линии бровей, по щеке спустился к полноватым губам, которые что-то ему говорили. Белоснежные ровные зубы сияли в те моменты, когда девушка могла невольно улыбнуться. Она была ниже, и ей приходилось заглядывать ему в глаза снизу вверх. Обтягивающая водолазка с высоким воротом, заправленная в светлые штаны, подчёркивала осиную талию не высокой девушки.

Контакт случился. Он ощутил нежные тёплые руки, которые окутали его протянутую руку. Она поклонилась ему ели заметно, закрыв глаза, и медленно расцепилась из рукопожатия.

Они разошлись по своим делам. Так и состоялось их знакомство. Первая встреча из череды последующих встреч. На сцене он её не выделял среди остальных актёров. Она была только актрисой, среди сотни таких же актрис. Её сестру играла вообще женщина с обложки известного журнала для мужчин, если, конечно, считать идеалом красоты всех тех, кого туда помещают. Как и любой писатель, он видел в каждом человеке красоту, конкретно ему нравилась природная естественная красота, которой обладала Елизавета. Не зная, ничего друг про друга, они растворились в своих делах, заботах до назначенного дня премьеры.

Весь тот день, когда должна была начаться премьера, автор пьесы был взволнован, а именно, он опасался мнения зрителя. По правде говоря, волнение возникло за два дня до дня премьеры. Благо пришёл друг и за кружечкой кофе тот смог успокоить горе-творца. Эффект был временный и потому уже в дни премьеры волна нетерпения, раздумий, мелких переживаний обрушилась на него.

В тот день он оделся прилично, что не часто ему удавалось. Чёрные брюки, туфли, рубашка, вот только пиджак был светлый и на локте потёртый. Быстро причесавшись и зафиксировав причёску лаком, он отправился в театр. Что он делал весь день, как добрался ему, помнилось с трудом. Хорошо вырисовывался в воспоминания большое здание с колоннами, которое было подсвечено в вечерней темноте. Оно выделялось среди высоких современных зданий, что как столбы забора огораживали красоту прошлых веков. Небесной красоты статуи на крыши, словно бы зазывали прохожих в стены, где происходили свои драмы, комедии и трагедии. Во время спектакля мысли тоже, где-то витали, он смотрел не представление, а следил за зрителем. Понять можно, для него это был первый опыт, а оценка других всегда интригующая и волнительная. Волнение усилилось до критической точки, когда стали прибывать власть имущие. Перед ними он трепетал, да и по долгу службы ему часто приходилось с ними контактировать. Даже критики его не столько волновали как большие львы и львицы, что приходили не только насладиться спектаклем, но и обговорить кое какие свои предложения, вопросы, проблемы с партнёрами и коллегами. Кое-кто сам подходил к нему поздороваться за руку, кто-то воздерживался кивком, а некоторые критики подходили с благодарностями за творчество – за другие произведения.

И вот все собрались в зале – вся городская и приезжая знать. Место было у него удачное, видно было сцену и должно было быть слышно актёров. Слева от него села семья магнатов, а справа от него молодой человек с коротко стриженой причёской. Он сидел в профиль, тупо уставившись в сцену, карие глаза выдавали его отрешённость. Писатель разглядел его рябые щёки, обвёл взглядом его профиль до подбородка, а затем снова уставился на его рябь. Тот краем глаза заметил бестактность соседа и посмотрел прямо в глаза. Писатель оценил его мужественность и красоту, хоть и с недостатками, лица. Глаза были глубоки и тяжелы, читалась в них трагедия. Они внимательно смотрели друг на друга, не продолжительно секунд пять, но писатель успел заметить, что сидящий рядом молодой человек проявляет к нему интерес, всё говорили опять, же его глаза, которые на миг изменили вид отрешенности на вид заинтересованности.

– Ах, это вы. По вашему сценарию? – спросил молодой человек, узнавший в своём соседе писателя.

– Здравствуйте, по-моему, – робко ответил писатель.

– Слышал, вы не всегда скромны, в особенности, когда осуждают ваше мнение, однако так говорят. Про моего близкого человека тоже было много слухов, – говорил молодой человек, и не быстро и не медленно, учтиво и снисходительно. – Надо отдать вам должное, что вы сделали неоценимый вклад не только в русскую культуру, но и в мировую. За это спасибо, ну да ладно, слышите, зазвучал третий звонок.

Раздался третий звонок. Слова соседа успокоили автора пьесы и тот, в блаженной улыбке расслабился в мягком бархатном кресле. Однако как упоминалось выше, он вертел головой во все стороны, следя за реакцией зрителей. Часть постановки, он запомнил, а часть вылетела из головы. Понравились ему одобрительные смешки и кивания, головой, что было оценкой в правдоподобности жизненности произведения.

И вот настал конец. Артисты поклонились зрителю, на сцену вышел режиссер. Овации продолжались до тех пор, пока в руки режиссера не попал микрофон. Он сказал трогательную речь, о ходе работы, благодарственные слова зрителю, театру, оркестру, дирижёру, звуковикам и, конечно же, Автору пьесы. Зал ликовал, зал разрывался от свиста, крика и аплодисментов. На сцену стали приносить цветы, а актёры и актрисы взамен одаривали обворожительными улыбками. Когда же занавес закрылся, и все стали расходиться Автор быстрее помчался в закулисья. Актёры уже ушли в гримёрки, слышны были их удаляющиеся радостные возгласы.

Когда же он пришёл в гримёрки, то уже слышались выстрелы шампанского. В воздухе запахло сладостным виноградом, запах которого постепенно соединялся в палитру из запахов пудры, лака, отпаренных костюмов, париков, кофе, чая и других. Автор прихватил с собой пару коробок конфет для всей труппы. Все ликовали, смеялись, обнимались и целовались.

– Это успех! – воскликнул автор пьесы.

– Ещё какой, вы заставили прослезиться, – сказал режиссер, подошедший к автору. Одной рукой он обнял писателя за плечё, а другой вытирал находившие слёзы.

– Вы смогли оживить моих детей – героев произведения.

– И не только их. Сюжет воплотить в жизнь!

– Шекспировская трагедия! – кто-то воскликнул из актёров.

– Нет, я, правда, благодарен, за то, что вы сделали, – тоже прослезился автор.

– Без вас бы не смогли, – послышалось из одной гримёрки.

– Зря вы не вышли с нами на сцену, – сказала одна из актрис.

– Вы очень скромны, – подхватила вторая.

– И застенчивы, ну же не краснейте, – сказала третья красавица.

В коридоре появился Валерий Вениаминович. Он шёл широкими шагами с другого конца коридора. Повеселевший, пёр как танк, а работники и костюмеры уступали ему дорогу, заражаясь его энергией.

– Дайте, я пожму вам всем руки! – Кричал он, взмахивая кулаки в воздух и тряся руками. Одет он был солидно в тёмно синей пиджак, такого же цвета брюки, тёмные туфли и светлую рубашку, под воротник которой был повязан галстук с косыми линиями. По всей видимости, после спектакля он успел сходить в свой кабинет и достать из шкафа бутылочку крепкого. Вот только в руках он её не нёс, а несла его жена, которая несла бутылку коньяка двумя руками, быстро перебирая ножками на каблуках. Женщина была его золотого возраста, коротко подстриженная, на лице ещё было видно, насколько её лицо было прекрасным давно, во времена молодости. Она была стройна, поскольку с таким живчиком как её муж, по-другому нельзя. – Девчата, а ну обниматься. Людмила, закрой глаза.

Все смеялись, а Графт обнимал и целовал всех подряд в щёки, не обделил и режиссера с автором.

– Скажу честно, телефон разрывается. Пришлось отключить на вечер. Все звонят или присылают СМС-ки с благодарностями.

– Чувствую, что мы утёрли нос, даже этим ханжам Смирнову, Зинкину, Требушеву и Хамисовой, – сказал серьёзно режиссёр.

– Думаю, уже сейчас строчат хвалебные отзывы, – вторил автор.

– Да-да-да-да, – как автомат зарядил Валерий Вениаминович. – Ну а видели ли вы лица, тех чиновников, что порой переглядывались с женами, когда речь заходила про измены. Ха-ха-ха-ха.

И снова все хохотали. Работники принесли бокалы, рюмки. Досталось всем, все испили одурманивающих напитков, кроме автора, он обошелся газировкой. Это подметили некоторые актёры, но из-за тактичности придавать огласке не стали. Писатель по достоинству оценил это и пообещал себе, что в следующих произведениях напишет про великодушие актёров и отдаст дань уважению за их интеллигентность.

Переодевшись, все продолжали распивать бокалы в репетиционном зале, где во время представления, какой-то хороший человек успел накрыть столы. Там веселье продолжалось минут двадцать, до тех пор, пока не закончился алкоголь. Графт и режиссер были уже хорошенькие и, поэтому их увела жена Графта. Веселье постепенно спадало и все объединялись в компашки и мирно вели беседы, смакуя, остатки шампанского в бокалах. Писатель натолкнул себя на мысль, что здесь он лишний. Он собрался было уходить, но маленькая искра щёлкнула в воздухе. Его одёрнуло. Испугался.

– Ай, током ударило, – воскликнул мягкий голос, который принадлежал девушке, который он когда-то слышал. – Ты откалываешься? А мы хотели пригласить отметить премьеру.

Он обернулся, перед ним стояла Лиза. Лицо её было строго и как ему показалось немного недовольно. Он её заметил только сейчас. До этого она только мелькала на сцене.

– Да нет.

– Так да или нет? Ты уж определись.

– Нет, – неуверенно сказал он, чуть было, не добавив, что он чувствует себя белой вороной, но вовремя совладав со своей неловкостью и стеснением. – куда-то собираетесь?

– Конечно, – улыбнулась она ему.

– Устроим движуху.

– Ловлю на слове.

Так и началась их дружба длиною в месяц. Они нашли друг в друге много общего. Вечер в ресторане после премьеры не кончился потерей друг друга, напротив он привнёс в их жизнь нечто новое или хорошо забытое старое – то, что они так долго искали. Всё их общение плавно перетекло в душевные посиделки на квартирах, прогулками по паркам в кругу интеллигенции и эрудированных личностей. В таких компаниях им было легче, да и поговорить всегда было о чём. Делясь своими историями, молодые люди узнавали друг о друге и смотрели с новой стороны. В разговорах о книгах и театре она, как ей казалось на первый взгляд, нашла родную душу, единомышленника и незаурядную личность. Он показался ей симпатичным, однако ответить точно нравится ли она ему или нет, она не могла. Уж больно он был закрытой личностью и вообще, как будто на передний план выходила интровертность. Что-то она находила в нём притягательное, поэтому зачастую они оказывались в компании вдвоём, порой были случайные прикосновения, иногда он даже позволял ухаживать за собой. Позже она разглядела в нём экстравертность, это стало удивлять её и ещё больше заинтересовало. Был некий диссонанс, возникала головоломка, которую необходимо было решить.

Ещё при первой встречи она показалась ему симпатичной. Присутствовала некое опасение, что может всё повториться как с прошлыми его «победами». То, что она не такая как всё большинство он понял с первых же разговоров, а её привычка залезать с ногами на сидение вызывало интерес. Он гадал проявление это бунтарского нрава, которое явно было ей свойственно или же это создание уютных условий, некой домашности, а быть может всё в купе. Его поразило то, как непринуждённо она снимала туфельки и, оставаясь в следках, забиралась на диванчик в ресторане, в гостях или на скамейку в парке. В такие минуты она располагала к себе, делая домашнюю атмосферу в чуждых местах. Интересная манера поведения, общения, умение раскрывать собеседника, выводя его на откровенности, влюбляло. Вовремя заданный вопрос, тактильность и проницательный взгляд, вселявший доверие раскрепощали собеседника. Это работало практически на всех, кроме него, он и это заметил. Он по-прежнему оставался для неё загадкой, хотя активно участвовал в разговорах, как общего, так и личного характера.

Оба нравились друг другу и оба были в опасениях быть отвергнутыми. Оба придумывали оправдание и мыслили как одно, даже не зная про это. Друг к другу их тянуло. Кое-где прикосновения, а где-то зрительная связь. Там смешок над шуткой, а там похвала заслуг. Оба терпеливо ждали часа, когда все карты будут на столе. Ставил он эксперименты, для того что бы убедиться, что он ей не безразличен. Эксперименты были на удивление просты, то он не поправит воротник, то положит рядом с ней руку. В первом случае – она поправит, а во втором навстречу приблизит руку к его руке и невольно прикоснётся.

Однажды их проблему решил случай, а быть может ум и тактичность друзей, быть может, череда обстоятельств или так повелевала судьба, а может всё же виновниками стала их инициатива.

Глава 3

Как и сказал ей, приехал он очень рано. Она уже писала, переживала, он только отписывался, что всё нормально. Ему было чем заняться в ожидании.

Первым делом возникла необходимость развеяться, недельное затворничество не очень хорошо сказывалось на его психо-эмоциональный фон. Расчёт был основан на том что, дескать, если прогуляться, то на ум сразу же придёт что-нибудь толковое. Приближение же часа на главную роль выводило сердце, которое заявляло о себе, стуча по стенкам грудной клетки, вызывая и волнение и ощущение замедленности времени. Минуты длились словно год, но это было преимуществом. "Чем же это не отдых от рутины и тоски" – думал он.

Гуляя он не переставал вести внутренний монолог, ни кого не замечая, скитался по улицам среди сотни силуэтов. Для него, сейчас был только один человек, который имел лицо, душа которого, заставляла его жить. Это был как человек и как светлый образ, которых он не разделял, а хранил и оберегал как одно. Образ равно как сам человек скрашивал его неясные дни. Часто бредя вдоль тротуаров, невольно натыкался на мысль, что словно он ещё не отошел ото сна и всё, ему казалось как во сне. Постоянное неверие в своё счастье пугало его, он не хотел быть нигилистом.

Сейчас он брёл вдоль бутиков и ресторанов, не чуя ароматов. Всё смешалось в городе и превращалось в ничто. Город поглощал не только индивидуальность запахов и звуков, но и индивидуальность людей. Только музыканты преображали город, их звук был уникален. Ему страсть как захотелось услышать звуки фортепиано, на крайней случай подойдет, и рояль с пианино и что бы на нём играла его соседка Анна – виртуозно, как умеет. Без звуков музыки, среди толпы он был просто людом, бесцельно ходившим по лабиринтам улиц. Лабиринт же по которому он двигался, вывел его в меньший лабиринт, а быть может лабиринт вывел его к паутине в лапы паука, что высасывает деньги, силы и энергию. Пройдя по улице М…ой и повернув на К…ую и пройдя ещё немного, упёрся он в торговый центр. Здесь они сидели в первый раз, тогда было их первое свидание. Волнение усилилось в два раза, а теплота воспоминаний растопило что-то в нутрии него и слёзы поспешили выскочить наружу. Он с нетерпением ждал встречи и чувствовал, что это взаимно.

"Зайчик, я закончила, скоро буду, не скучай"

На лице отразилась внутренняя нега.

– Ну что же, будем ждать.

Долго ждать ему не пришлось, поскольку пока заострив внимание на афише, он разглядывал расписание сеансов, подъехал красный трамвай. Повалили люди. Среди безликой массы увидел светлый лик ангела озиравшегося по сторонам. Он был не замечен ею. Радость на его лице говорило о том, что тоска испарилась вовсе. Он не спеша направился к ней, на его счастье она взяла телефон в руки и принялась что-то быстро набирать пальцами. Написанное адресовалось ему. Он желал остаться на время не замеченным, для того что бы пронаблюдать и увидеть в последствии её реакцию. Пока он шёл к ней он любовался её красотой, смотрел на изящные пальцы, обводил контуры напомаженных губ. Ресницы возлюбленной бросились в глаза, не упустил и тонкий изгиб любимых бровей, которые не так давно целовал.

Он уже смотрел с хитрецой в глазах, когда стоял перед ней. На экране её телефона была видна переписка с ним. Девушка продолжала набирать буквы пальцами, все, увеличивая и увеличивая послание. Девушка медленно подняла голову и вся расплылась в улыбке.

– Здравствуй, Лиза.

– Hello, – смущённо выдавила она из себя и закрыла глаза.

Это был призыв к действию. Их губы слегка соприкоснулись, а когда был сделан томный выдох, они, позабыв про всех на свете, стали наслаждаться вкусом друг друга. Убрав телефон, она обхватила его шею. Рядом с ней он был сам не свой. Рядом с ней никого, не стесняясь и не опасаясь, он мог демонстрировать свои чувства. В то же время, рядом с ним она была нежна и робка. Он это ценил, поэтому обращался с ней нежно.

– Как прошёл твой день, солнце?

– Ой, не спрашивай, потом всё расскажу.

– Тогда веди.

И она вела его по тем местам, где не был он никогда. Для него это был новый мир, наполненный чудными местами. Фокусируясь на ней окружающее вокруг, пространство расплывалось в единый тусклый свет. Постепенно она возвышалась, он мог наблюдать, как расправляет крылья тот, кто мог им гордиться. Иногда она менялась ролями, подхватывая его за руку и ведя разговор. А он шёл в след, шел, рядом молча, наконец-то осчастливленный тем, что встретил ту, с которой ему комфортно, легко и тепло наслаждаться тишиной.

– Мы уже идём минуты три, а ты не произнёс ни слова с того момента, как мы встретились.

– Мне нравиться слушать. Я смакую звуки твоего голоса. Расскажи ещё что-нибудь, а я поведаю о многом за чашечкой чая. Ты же явно голодна, тебя надо кормить. Ты отработала смену, я весь день пролежал на кровати.

– А сам-то ты кушать хочешь? Ну ладно, а то я уже испугалась, что тебе со мною скучно или я надоела своей болтовнёй.

– Конечно, нет. Как ты могла так подумать, что мне с тобою не интересно. А почему тебе не нравиться тишина?

– Это ты пытаешься мне сейчас намекнуть?

– Конечно, нет. Мне, правда, интересно. В последний раз ты пыталась меня разговорить, но в разговоре я не видел смысла, поскольку по стольку, нам предстояло расстаться на долго и на неопределённый срок. Может поэтому я и не хотел особо говорить, пытаясь как можно дольше прижимать тебя в объятиях.

Лиза задумалась, он стал внимательно наблюдать за сосредоточенным взглядом девушки.

– Для меня тишина равноценна смерти. Извини за мрачность, но полная тишина наступит там, где будет сказано последнее слово, где лёгкие покинет воздух. Если ты ассоциируешь тишину с покоем, то я замечу, что отвожу на это целый день, в котором могу сливаться с бесконечным-вечным.

– И в этот день ты отдыхаешь, тело, обнажая, уходишь в одеяла с головой.

– Ага, ах-ха-ха-ах, – засмеялась Лиза.

– И приняв форму звёздочки морской, придаёшься всем своим мечтаниям.

Мечтали о многом, мечтали о большем. Гуляли немного, всё в делах, да в бегах. Лучшее время, которое будет помнить, пока жив. Хоть встречи являлись набегами, всё равно они были раскрытием его нового мира, в котором представлялись им домашний очаг, покой и уют. Постепенно стали видеться дети с прекрасной улыбкой их матери красавицы.

– Человеку мало надо для счастья, – говорил он порой. – Однако всего ему будет мало. Так уж устроены мы.

– Знаешь, в мире бывает много моментов, когда происходит и буря и вьюга, – продолжала она диалог. – И важно понять, кто будет опорой, когда тебя попытаются унести.

– Унесённые ветром?

– Моя любимая книга…

И речь заходила о книгах. Два начитанных мира пересекаются, сливаясь в единый многообразный внутренний мир. Вот она химия! Вот та искра, что порою сжигает родные сердца.

– Котёнок мой, я скучала, – тихо на ушко призналась она. Тогда она почувствовала, как крепко её прижали. – Вот только меня беспокоит печаль в твоих глазах. Тебя что-то беспокоит, это то, о чём тебе мне не рассказать. Понимаю, может быть потом.

– Всё это трудно, не мостак я говорить, – соврал он.

На самом деле говорить хотелось много, но боязнь того, что это всё обратиться против него не давала вымолвить, ни слова. К этому добавлялось желание слушать, в молчании его было раскрытие другого.

Она же в свою очередь, стремилась к нему всем своим женским сердцем. В свободные минуты её бешено-активной жизни, она строила сюжеты диалога именно с ним. Каждый раз, засыпая она, ждала сообщения, каждый раз гадая, чем же занят возлюбленный. И были готовы вопросы, были готовы предлоги для разговора, но под силою глаз, под страшной неизвестностью его внутреннего мира, она терялась, оболочка, строящаяся годами, стена, что оберегала её от злого мира рушилась под дикой внутренней энергией того в кого ей казалась она была платонически влюблена. Для неё это было только первой ступенью на подъём истинных чувств, что прозвали они истинной любовью. Она в нерешимости сделать шаг наверх, стояла, балансируя на грани. Быть может, она ждала, что он схватит её и потащит наверх. Знала о благородстве его намерений, знала о том, что он желает ей счастья, и верить ей не хотелось, что в том закрытом ящике храниться только мрак.

Секунда длились долго. Каждый миг, проведённый с ней, он растягивал смакуя. Влюблённость вновь брала над разумом верх, и он постепенно отуплялся. Слова не строились даже в предложения, он не понимал, что с ним происходит, забыты были времена, когда он тратил время на страдания. Интересно было то, что они начали движение с разных, углов равноугольного треугольника любви. Она шла со стороны платонизма, а он шёл со стороны страстей. Животное брало вверх, он мыслил лишь страстями, тогда как ей хотелось понимания, разговоров и рассуждений. Но рассуждать он, к сожалению не мог. Человек превратился в зверя, поэтому её часто что-то пугало, поэтому она тряслась в непонимании того что между ними происходит. Парадокс заключался в том, что они становились единым целым, оставаясь каждый собой. Страсть и близость рождала в их союзе романтическую любовь. Иногда она даже благодарила его за страсть, ведь ей так хотелось близости. Шли мурашки у него, когда она ногтями проводила по его руке, мурашки пробегали по её спине, когда её бедро ощущало тёплую, сильную руку мужчины.

Ох, лето-лето, ты даришь краски, даришь нам тепло, даришь те моменты, что сохраняются до старых дней. Привычно выйти там, где ходят толпы, где музыка играет, где дети танцуют и поют. А час разлуки приближался, сердце он колол со страстью. Нежно он её приобнимал, всё пытался поцеловать, а она всё так же безуспешно стремилась говорить.

Так быстро пролетали их встречи, что каждый жаждал повторения мгновений проведённых друг с другом. Эта встреча закончилась быстро и незаметно. Как ни пытался он растягивать удовольствие, всё же время играло злую шутку. Быстро незаметно ужин ушёл, тихо блаженно фильм просмотрели. На чём был построен сюжет, они упустили, потому что были заняты друг другом. О чём же сам фильм, совершенно не важно, когда рядом с тобой сидит тот, в кого ты влюблён. Взаимные ласки и приставания – вот истинное счастье. Общие шутки, приколы, смешки над тем и над другим – всё это тоже является элементами счастья.

Всему хорошему когда-то придётся уйти. В их случае уехать в разные стороны на разных трамваях. Её пришёл первый, он не хотел отпускать её, однако всё же она вырвалась и в смущении последний раз, в эту встречу, обратилась всем ликом к нему. На глазах были слёзы, это не могло не растрогать его, он помахал ей рукой, она же ответила поцелуем, который прошел все преграды, в лице стекла и расстояния, и отпечатался в его сердце на долгие дни.

Глава 4

Пролетали дни незаметно. После Лизы осталось приятное послевкусие. Несмотря на благие воспоминания, ему было трудно подобрать нужное слово, а ведь когда-то он мог из одного только правильного слова выстроить целый сюжет.

О времена, о нравы. Что же это так я сдал? – сетовал он на себя. – Не от того ли сердце кровью обливается, что я так и не придумал ничего дельного. Так, соберись! Концепция существует – уже прогресс. Одна часть скелета есть, нет, три части. Хм, что толку от стопы и кисти, если их ещё как-то надо привязать к основе (туловищу). Ой, что будет дальше? Закрыть глаза, так страшно, уйти в себя нельзя, а в музыке растворюсь, и время драгоценное улетит назад.

Он покусал губу, взял в руки ручку. Не пишет.

– Зараза, – выругался он. Встал, открыл колпачок, достал стержень. Подойдя к окну и вытянув руку со стержнем, он прищурился и посмотрел на количество пасты. Вставив конец с отверстием себе в рот, он принялся дуть. После неудачной попытки расписать на себе ручку, он вернулся к тетради и там попытался вырисовать каракули. Ничего. Точно не пишет. Не унывая, писатель взял карандаш, лежавший в книге, служивший закладкой. Вытащив карандаш, он заметил, как страницы под тяжестью друг друга сплотились, уплотнившись между собой. Он перевёл глаза на тетрадь, затем снова на то место, где была щель, оставшаяся после закладки. Сейчас её уже нет. Его это угнетало. Проход в придуманный мир был завален. Не страшно, он после найдёт то место, где был сделан привал на пути к пещере с драконом. Сейчас есть вещь поважнее и посложнее. Необходим был свой дракон в пещере, свой герой, что воюет со своими страхами и слабостями.

И потому взяв в руки карандаш, писатель принялся писать.

Но написал лишь слово «ВОДА»

– Вода? Почему вода? – сам себе удивлялся автор и продолжил монолог, сидя в тишине. И тишина не была полной, у него было впечатление, что рядом слышны нотки знакомого мелодичного голоса, но, то были только воспоминания. Одно из его предположений отвечало на вопрос: "Почему так не спокойно сердце?". Его неверие блокировало истину, вызывая ряд других предположений, которые были равнозначны. "И всё же вода. Может писанина является водой, – думал он. – Хотя вода имеет два свойства – она может быть грязной, а может быть чистой! Точно! А ещё она способна исцелять, а так же отравлять. Хм. Антипод воде, её злейший враг – огонь. Огонь может быть страстью, а вода любовью. Да! Страсть порою испаряет всю любовь, а порой любовь подавляет страсть. Если любовь чистая и искренняя, то она залечит раны, а если в ней накапливается вся грязь мира, то любовь способна убивать. Любовь точно может нанести обоим травмы. Огонь же может быть в глазах, у пламенных людей он в сердце, а это значит, что зачастую они смотрят на то или иное фанатично. Поэтому в порыве страстных чувств, мы совершаем губительные поступки. Опять не записал. А стоит? Что же дала нам эта истина? Пожалуй, ничего".

Он встал, прошёлся по квартире. Зайдя на кухню, посмотрел на время. Задумался. "Время как вода, оно постоянно утекает. Голова, является сосудом, содержащим определённый объём воды, или же в моём случае – воспоминаниями. В моих воспоминаниях время остановилось, как и на этих часах. 22:37. Что же было в этот час, в тот день, когда они остановились. Давно ли это было? Не помню. Ха, совсем потерял счёт времени".

Вернувшись обратно он, взяв со стола тетрадь с вложенным карандашом, телефон и уселся в позе лотоса на матрас. Положив тетрадь на ноги, а сотовый на пол он устремил взор, на свет, лившийся из окна. "Пожалуй, всё это не зря. И размышления могут стать основой для глубинного смысла. Да! Пожалуй, гениально. Только бы не забыть и не упустить весь ход мыслей".

И так были записаны на двух листа послания и мысли, которые должны были спрятаться за сюжетом, истории в целом и за историей персонажей. Сюжет ни как ему не давался. Ему необходимо было чётко знать чего он хочет, а коли в голове сплошная каша, то и получается одна мазня.

Возиться долго было нельзя. Не лучше ли было бы сойти с пути, на котором преграда и, если она ему даётся, то пойти другим путём. Конечно, он понимал, что это временная трудность, если взять всю силу, то можно преодолеть.

А что если на той вершине, к которой так стремился абсолютно ничего. Трудность существования человека избравшего его путь будет заключаться в мизерном финансовом КПД. Но есть ли польза от финансов? Безусловно, есть. А есть ли свои минусы? Ответ опять же однозначен – есть. Является ли счастьем то, что может осязаться руками? Он же считает, что нет. Счастьем, для него, являлось то, о чём он ни смел, ни с кем, говорить, поэтому так усиленно писал. И скорее та вершина была вовсе не вершиной, скорее всего он путал её с выступом, на котором можно было отдохнуть.

Из-за долгого пребывания в состоянии размышления о произведении, от длительного мозгового штурма он стал отходить в сторону от своей проблемы, от своего дела, от конкретной работы, совершенно не туда. Он встретился с бессмысленностью поиска причин. И вот теперь он думал, что всему виной факт того, что чувства с разумом отдалились друг от друга. Даже если это было правдой, всё равно, причины отдаления ему не было сил искать.

Исписанные несколько листов не давали удовлетворения, поэтому он снова, постепенно начал тосковать. Но, одновременно с тем, как он вспомнил о Лизе, зазвонил телефон. Это случилось резко, внезапно, как и пришедший в тоске образ возлюбленной. Телефонный разговор стал обладать целебным свойством.

– Ало, не спишь? – спросила она.

– Ну как я могу спать?

– Ты, наверное, всё утро работал, понимаю как тяжело после бессонной ночи.

– А кто тебе сказал, что она бессонная?

– Значит, нашлось время. Ой, слушай, у меня будет свободное время. Сегодня. Ты как я понимаю, не занят. У нас буквально с тобой полчаса или час времени.

– И ты посвятишь время мне? А как же отдых, как же ты? Тебе же так и сгореть немудрено.

– К чёрту отдых, отдохну с тобой. Коли есть свободное время, значит надо им пользоваться.

Его изумлению не было предела. Душа ликовала, а ноги вот-вот готовы были пойти в пляс. Но ноги нуждались во второй паре, как и руки, как и сердце хотело найти себе пару чтобы можно было перестукиваться в едином ритме.

– Ловлю твоё каждое слово и целую

– Перестань, – умилёно укоризненно произнесла она. – Оставь немного на меня.

– Я жду не дождусь нашей встречи, моя белая лилия.

– О боже, мы столько придумываем с тобой прозвищ, медвежонок, и это даже не надоедает, закончиться ли когда-нибудь наш словарный запас?

– Пойдут иностранные словечки.

– Ха. А так я тоже истосковалась, – шепотом и нежно начала она. – Истосковалась по тебе. Поэтому предложила встречу. На моих губах всё ещё неумелые твои поцелуи, ты так и не научился, но я тебя не корю.

– Знаю, – тихо-тихо ответил он.

– Что? – не расслышала она.

– Нет-нет, я тебя перебил счастье моё.

– Господи, да мне наплевать, на твою не умелость. Как можно обращать внимание на такое, когда я чувствую тепло, нежность и… о боже, я залилась краской, твои глаза смеялись бы надо мной.

– Я и сейчас, прикрыв телефон, хохочу.

– Ха, перестань. Но все, же я серьёзно. Не хочу ждать нашей встречи, которая неизвестно когда состоится.

– Правильно, ждать не надо, она состоится сегодня.

– Ах… Так! Нужно быть сдержанной, поэтому до встречи, мой ненаглядный скиталец мысли. В четыре будь у парка, геолокацию скину. Чмок.

– До скорых трепетных касаний содрогающихся рук, – пропел он.

Было слышно, как она ликовала. После последовало ещё несколько поцелуев.

– Я буду ждать тебя, сквозь муки ожидания. – продолжила она. – Ничего не говори. Целую, чмок.

Ноги плясу не дождались, зато хороший бег им был обеспечен. Сам себя, не осознавая, он бежал вдоль мостовых, вдоль набережных, не забывая про небольшие зелёные зоны. Спонтанность появления сил, для него ничем не объяснялась. Он бежал и радовался, улыбался миру, а стоя под холодным душем, спустя час после начала бега, сам над собой смеялся и искренне благодарил кого-то за то, что ему повезло найти ангела среди миллионов людей. Не знал кого благодарить, поэтому искренне улыбаясь, он не кричал, а пел слова благодарности. Но кому? Богу? Нет. Судьбе? Возможно? Случайности? Отчасти да. Матери той, к которой испытывал влюблённость? Определённо да.

А может ЕЙ? Вопрос…

Это явно была вера, но вера не в сверхъестественное чудо, не в явление природы или проявления волшебства, эта вера – вера в человека. И вот, когда было протёрто стекло в ванной комнате чёрным полотенцем, он не узнал того, кто был в отражении.

– Быть может, видишь меня таким? Или же в отражении пытаюсь найти схожие с тобой черты. Неужели я становлюсь подобным тебе? И ты аналогично? – сказал он вслух и продолжил про себя. "Множество вопросов, множество идей для разговоров, которые вспоминаются в моменты, когда мы прибываем в одиночестве. Мы до сих пор друг другу не открылись. Что должно случиться, что бы было и осознание, и чёткость действий? Где нам с тобой найти подходящие ключи?", – он смотрел себе в глаза, словно проникая в глубину себя. – Ох, Лиза-Лиза. Я так боюсь терять то, что не имеет своей цены, чем нельзя торговаться и то, что нельзя разбазаривать. Я так боюсь той правды что… хм, – он посмотрел в раздумьях вниз, затем снова на того кто стоял перед ним в отражении и наконец признал себя. – Дурак! Времени так мало…

Вот только два вопроса: Прошло? Осталось?

Осталось всё загадкой, которую знал лишь он, а может и сам до конца не осознавал.

Наконец их встреча состоялась. Он ждал её у входа, когда она подкралась незаметно и виртуозно пройдя руками под его, положила свои ему на грудь. Он испугался. Она это прекрасно поняла и слегка, притянув к себе, прижалась горячей щекой к его спине. Сквозь рубашку чувствовал он жар. Сквозь слои из ткани, кожи, мышц, костей проходила невероятно тёплая энергия, которая успокаивала волнение ожидания встречи и тот лёгкий испуг, который пришёл так неожиданно, как теплота ладоней. Он положил свои руки на её руки. У него они были больше и сильнее, но одновременно она могла оценить их нежность. Он гладил её изящные пальчики с наружной стороны фаланг и глубоко дышал. Став свидетелем одного явления – его грудь ощутила тепло женских рук, а его ладони почувствовали холодность её рук – он испытал то счастье, о котором грезил уж много лет в своих снах.

Так они простояли целую минуту, затем он крепко сжал её руки – не больно, потому как она в неге начала водить щекой по его спине – ей явно нравились его действия. Ещё полминуты пронеслись, как пять, им хотелось стоять вот так ещё по дольше, но обстоятельства, дела, заботы и время ставили свои условия.

– Поверить не могу в то, что снова могу ощущать тебя, видеть, слышать твоё дыхание, чувствовать тебя всего. И я хочу к тебе приставать. Хочу, но цена таких моментов дороже. Вместо надоедливых приставаний, я, лучше, прижму тебя покрепче, вот так.

Он сквозь рубашку ощутил поцелуй в районе лопаток, а затем второй уже на шее. Она встала на носочки и высвободила свои руки. Он повернулся и наконец, их лица могли встретиться.

– На твоих устах, золотце, нисходит улыбка, а слова так и не сорвались, – проговорила, ласково она и погладила его по щеке. Он продолжал стоять, молча улыбаясь, обворожённый её естеством и той искренностью чувств. Она поняла, что надо было как-то высвободить его из её собственных же чар. – Ты что же, меня не слушаешь? Ну же поцелуй меня, чего стоишь, всё тебе подсказывай, – так же ласково бранила его Лиза, делая губки бантиком. Поцелуй длился долго. – Похоже, не надо тебе говорить о коротковременности встреч, – говорила она, слегка отстраняясь корпусом назад, держась за него и не убирая улыбки. – Ты как клещ вцепляешься.

– Даже двух дней хватило, чтобы соскучиться.

– А мне и остатка вечера и ночи, что бы проснуться с мыслями о тебе, увидеть сообщения с добрым утром и пожелания на день.

Он не верил своим ушам. О, эти истосковавшиеся души. Такие души испытывают райское блаженство, когда получают долю взаимной симпатии и проявления нежных чувств. Уже давно пропала надежда, что он кому то нужен.

– Пойдем, пройдёмся, а то мы всё сидим, да едим.

Она ответила кивком и сама взяла его за руку. Они ещё прошли с полуминуты, любуясь природой и наслаждаясь её дивной музыкой.

– Живописное место, не правда ли? Где ты его нашла?

– Это отличное место. Это единственное место, где я могу спокойно быть одна. Мне хотелось, чтобы именно ты скрасил это место своим присутствием, поэтому я пригласила тебя, я удивляюсь, что позволила себе прейти сюда с кем-то. Но, что самое удивительное, за короткий срок, ты стал не просто кем-то. Сегодня мне захотелось, что бы ты увидел красоту в том, в чём вижу её я. Я знала, что тебе понравиться, а иначе и быть не могло. Ты удивительный, в тебе ещё столько предстоит раскрыть.

– И всё же, как ты наткнулась на это место, помнишь ли ты первый день?

– Помню, – вмиг изменилась Лиза. Она вдруг погрустнела.

– Если ты не хочешь…

– Нет, хочу. Тебе хочу.

– Расскажи, мне это и вправду необходимо.

– Как, наверное, и мне, – и она поцеловала его в губы, после чего отстранённо обратила свой взор в пространство. Было заметно, что она перенеслась в то время. – В тот день мне было больно. В этом мире я одна, поскольку произошло расставание с человеком, кому я отдала всю себя. Мне было больно – невыносимо больно. Я плакала и довольно часто. Обстоятельства сложились так, что любовь пропала.

– А может, её не было вовсе?

– Не знаю, возможно, но тогда я поклялась найти настоящую искреннюю взаимную любовь и хоть я порой цинично смотрю на всё это, все, же вера есть. Я верю, что с тобой придёт блаженство, и мы разделим лучшие моменты.

– И будем создавать общую историю.

– Конечно. Боже, да! – она закатила глазки и хотела, было завопить от счастья, но вовремя сдержалась. – И вот в тот день я хотела убежать как можно дальше. Я шла, шла и шла не чувствуя боли в ногах. Мне было так тосклива, и боль была только в глубине души. Идя своей дорогой, вышла к месту, которое впитало все муки. Здесь я смогла ненадолго избавиться от боли. Здесь я приобрела покой и каждый раз, когда мне хочется настоящего, я прячусь под деревьями здесь в своих мыслях и с наслаждением погружаюсь в мысли и сюжеты авторов что писали до нас, что пишут сейчас. Беря в руки книгу, иногда я представляю, как читаю кому-то, а потом кто-то кто не имел определённого лица, читает мне.

– Где-то читал, что нам так не хватает романов с хорошим концом. Все стали плакать и плакать, страдать и грустить от романов, в которых плачется сам автор.

– Это было у Леви.

– Возможно.

– Это точно, – в знак уверения своих познаний для убедительности она применила осязательный контакт, положив руку на его живот. – Ну и твои книги не богаты на счастливые концы.

– Ты читала? – поразившись, воскликнул писатель.

– Ну конечно, – уверительно сказала она.

– А какую из? Надеюсь не первую, не вторую.

– Что? Почему? – укоризненно, но с нежной улыбкой проговорила Лиза.

– Так какую?

– Пусть это останется в тайне. Она интересна, местами было смешно, но конец, как не люблю трагические концы, когда вот так и в жёсткой форме надомной издевается автор, конец заставил рыдать.

Автор, молча, выслушал критику. Внимательно посмотрел на Лизу. Они зашагали прогулочным шагом в обнимку вдоль лесопарка. По левую сторону от них пролегал ручей. Над ними пролетали и щебетали птицы, а на короткий момент вышло из-за туч солнце. В один момент они перевели дружно голову на журчащий ручей. Это была небольшая речушка. Ручей мог наблюдать прекрасную пару так друг друга дополнявшую. Она была ниже и поэтому, ему было удобно наблюдать. Лиза отчего-то улыбнулась. Скорее всего, это был признак того, что ей хорошо рядом с ним, а по факту на ум ей пришло изречение: "Любить это не значит смотреть друг на друга, любить значит вместе смотреть в одно направление". Затем, переведя голову в сторону своего спутника, уткнулась лицом в него. Жадно впитала его запах. Он же тем временем погладил щекой её макушку и длительно прильнул губами к волосам. От неё шёл дивный аромат персика и каких-то благовоний.

Так они прошли ещё минуты две в молчании. Их окружала красота природы – оазиса среди сухих, пустых, холодных коробок. Шли и наслаждались звуками настоящего – музыкой природы. Шелест листвы, пение птиц, журчание воды, дыхание любимых, далёкие возгласы детей, всё это создавало естественную какофонию всего естества.

Он посмотрел на неё сверху в низ, посмотрел на остренький носик, на пухленькие губы, на щёчку украшенную румянцем. Она по-прежнему улыбалась. Редким явлением была её улыбка, разве что на сцене или на фотографиях в социальных сетях. И всё это было наиграно, сквозь боли лишений, боли страданий, улыбка была её гримом, маской и слепком, другой её жизни. Для неё это было работой, для него же это добровольная мера. Сейчас же он был благодарен, за искренность чувств, за светлость стремлений тянуться к нему.

Неким чувством она поняла, что он обращён к ней, его внимание согревало её израненное сердце. И даже не закрывая глаз, она слегка приподняла голову. Он поцеловал её. Она с импульсивностью, страстью, стоя на носочках в белых босоножках покрыла его лицо поцелуями.

С ним рядом порою было легко, но возникавшие вопросы срабатывали как ушат воды на маленький костёр. Всё резко могло перемениться, но взгляд нежных глаз мужчины заставлял её успокаиваться. Да, приходилось скрываться, от внимательных глаз, потому что иногда они делались необъяснимыми для неё. А сейчас она скромно, не привычно для неё, заглянула ему прямо в глаза. Они были теми, каких она толи боялась, толи стеснялась, ясно было одно, под напором его чарующих глаз она забывалась, задаваясь кучей вопросов, которые в мешанине своей не давали ей чёткого понимания. Вся, залившись краской, она стукнулась лбом о его руку.

– Как долго это продолжалось? Не смотри так на меня.

– Продолжалось что? – отчеканил он и выделил последнее слово.

– Ну, твои похождения на её «территорию».

– А, – смутился он, однако понял, что она имеет в виду. – Ты про первую любовь…

– Да, – молниеносно ответила она, не дав продолжения ему.

Он с хитрецой в глазах взглянул на неё. Она, снова не выдержав его глаз, спряталась лицом в его рубашку.

– Любовь? Почему же мы редко говорим про неё? От чего же в нас присутствует страх или опасение?

– Коли страх наш взаимен, давай поиграем в игру, – медленно отпрянув головой, сказала она.

– Звучит так, будто ты взяла фамилию Крамер. Признаться честно, начинаю побаиваться тебя.

– Дурак! – засмеялась она, мелодичным смехом и шлёпнула его ладонью по руке. После чего внимательно посмотрела на то место, куда был совершён шлепок и нежно начала поглаживать кончиками пальцев, вызвав у спутника мурашки. Все её действия изменили ход обыденности вещей. У него изменился не только ритм дыхания, но и глубина. На его губах застыло слово "спасибо", которое невозможно было услышать. – Давай ругаться! Пойми меня правильно. Ах-ха-ха-ха-ха. Ну не смотри так, ха-ха-ха. Поспорим! Так идеально продолжаться долго не может. Требую спора!

Он ещё не видел её такой озорной. Для многих холодная льдина – для него оазисный остров. Она – то смеялась, то под взглядом любимого в смущении отпускала свои светло карие глаза. Ему хотелось целовать её в этот момент, опять же приходилось держаться и подавлять проявления возвышенных чувств. Многие и в правду бы удивились, завидев их вместе, многие бы протёрли бы глаза дивясь тому, как строгость во взглядах обоих сменяется нежностью и лаской – проявлением любви, которой они за прошедшие года ещё не успели раздать. И в этом их схожесть. Поэтому ночью закрывая глаза, мечтала о многом, мечтала о длинных и долгих ночных разговорах и думала, что так пришло долгожданное счастье.

Объяснял же он образ, в котором она живёт как настоящий писатель. Холод находиться не в ней, она точно не льдина. В какой-то момент что-то её запорошило, пришли холода и ветра, и слегка потрепав, остров, что когда-то сиял и являлся удивительным цветущим садом, сделало белоснежным, прохладным с наружи и таким отстранённым. Остров по-прежнему в недрах своих мог обогреть, но только того кто в этом нуждался и был точно достоин. Остров ни в чём не виноват в том, что его окружает и что порою выбрасывает на его берег волны олицетворявшие время. Быть может, как в Одиссее остров приметил пират и, закопав в нём сокровище, уплыл в туманную даль. Остров же ждёт своего часа, чтобы кладом делиться. И очень не хочет фантазер, чтобы на острове оставляли следы пираты или корсары. Пусть лучше найдёт своё сокровище тот, кто действительно этого опять же достоин. Страшно ему представлять себя жертвой стихии, да и являться таковым бы не хотел. Его корабль плывший годами разбился о скалы-преграды, корабль пошёл ко дну, капитана же выкинуло в море, и он был предоставлен волнам. Обстоятельства его чуть не погубили, однако повезло же ему оказаться на острове полного тепла, красоты и цветения. Скорее всего его появление растопило весь снег, и заставило цвести как когда-то давно. Злой солёный дождь, что лил после снежной стихии, обмыл спрятанный клад. Остров, словно бы специально обнажил свои тайны, он жаждал отдать – поделиться с несчастным. Всё же несчастный, как будто не жаждал клада, он просто хотел жить и радоваться тому, что нашёл себе дом. Пугали те мысли, что царапали мозг и кололи израненное сердце. Мысли преобразовались в вопросы, в вопросах таилась истинная мысль: Почему же нельзя иметь золото и дом? Что будет, если золото исчезнет (его украдут или смоет стихия). Стоит ли жить в лоне Его? Не правильнее ли будет оставить остров, чтобы жить, творить и совершенствовать мир, который остаётся далеко в моменте, когда человек прибывает в райской лагуне. А может же быть так, что остров прогонит его вместе с сокровищем и ему заново придётся искать себе дом, быть может, тогда он вернётся обратно откуда пришёл и изменит всё то, что его заставляло скитаться по миру.

– Вот странные же вы стоики! Нет чтобы поцеловать и поддаться своим чувствам. Вы так и будете держаться за разум, который приведёт в пучину несчастий. Подавляя свои чувства – ты накапливаешь энергию, которая выродиться во взрыв. Bigboom!

– Так, – резко остановился стоик и остановил заодно Лизу. – Видимо вами, плохо изучен Сенека. Может вы забыли, о сей факте, что образ его предстаёт нам в виде двуликого Януса, не зря же учёные делились на два лагеря. Первые считали его, чуть ли не святым, идейным вдохновителем Христианства. Вторые же считали его лицемером. А это значит, что Сенека придумал свод правил, которыми он пренебрегал. И он, цветочек мой, легко поддавался…

Писатель склонился над актрисой и со страстью поцеловал.

– Про Януса позже подробно! – воскликнула она ему в губы и заглянув прямо в глаза.

Поцелуи продолжились. Теперь это было нельзя останавливать.

– Знаете, что? Вы… – начал писатель, когда всё же настала минута отдышки.

– Эпикуреец, – шёпотом подсказала Лиза, смотря на него с улыбкой и влагою счастья в глазах.

– Знаю, – наклонившись в ответ, прошептал Стоик и, чмокнув в носик эпикурейца, торжественно продолжил. – Вы эпикурейцы размякли и мозгом и телом. Идеи ваши легко извратить!

– Как громко звучат слова лицемера!

– Для нас счастье в движении, счастье – это путь, а для вас счастье – лежать на печи.

– А для вас счастье – отказ, а для нас – принятие.

– Отказ, – подтвердил. – Но отказ не от радости.

– Что же любовь тогда для вас, несчастье? Мы же считаем её даром природы, она в нас с самого рождения. И что же теперь, нам не принимать её и считать её как вы лишней и ненужной? Счастье ваше в том, что бы отказаться от любви и радоваться боли?

До этого момента они парировали с улыбкой на лице. Сейчас же стоик внимательно бегал глазами по красивому лицу продолжавшего улыбаться Эпикурейца. У второго улыбка медленно стала спадать. Стоик взял эпикурейца за плечи и слегка улыбнулся.

– В этом есть большое противоречие. Давай присядем.

– Только так, что бы я могла тебя видеть.

Они присели на ближайшие ступеньки. Широкие ступеньки вели на пригорок, откуда открывался красивый вид. Но вид красивый для нас, а для них уже перед глазами. Он взял её руки и начал любоваться красотой её лица. Её это умилило, а вся ситуация и романтическое наваждение заставило трепетать её женское нутро. У неё бегали мурашки, а у него же шёл не спеша холодок по спине, от которого его слегка потряхивало. Лиза ловила каждое его слово, с блаженством смотря на открывающиеся губы, на подбородок, глаза и брови по которым хотелось провести пальчиком.

– Любовь считается слабостью, – начал стоик. – Любовь для счастья не нужна. Однако, стоики видели силу в добродетели, а в добродетели присутствует такая черта как любовь к миру, людям. Доказательство противоречивости? Счастье – есть наслаждение полнотой жизни, а несчастье – сознательный отказ от радости. Счастье – двойственно, и человек должен осознать это. Счастье – есть единение целостности. А что не единение по Фромму как объединение двух целостностей в одно.

– Но Фромм жил две тысячи лет после и в двадцатом веке.

– А мы живём в двадцать первом. Счастье двойственно, если продолжить мысль, то получим, что любовь – это тоже двойственное чувство. Почему же счастье заключено в любви? Кто-то скажет, что счастье в деньгах, в доме, в общем материальном достатке. И всё же богатство – не благо, если бы оно было таковым, то оно бы делало нас лучше и хорошее. Любовь делает нас лучше. Любовь та подлинная и настоящая. Из всех стоиков мне больше симпатичен Сенека, а он говорил, что счастье – это жизнь сообразная своей природе.

– Наталкиваю себя на мысль, о, мой милый стоик, что понимаем мы одинаково любовь, но говорим о ней по-разному. Не думала я, что мы придём к своей природе. Вот только хоть Эпикур и говорил о гедонизме, всё же предупреждал, что бы мы были умеренны в любви. А умеренность приходит с разумом. И мы полны противоречий, подобно вашим учителям. Хоть вы и опираетесь на мозг, а мы на сердце, всё же мы с тобой, мой друг, способны всё это объединить.

Прикосновений стало больше и теперь не только руки соприкоснулись, но и губы, носы, затем и лбы. Прикосновение лбами – это ли не попытка соединить два ума в горячем поцелуе выдающихся мозгов.

В споре рождается истина. Однако спор был наигран, поэтому истина парила вокруг влюблённых, пока они парировали в споре. После дебатов, он убедился в блистательности её ума, а её эрудиция давала ему понять, что она его идентичность. Вместе с ней он был бы лучше, покуда был бы он заполнен и увеличен до высот, к которым он так стремился когда-то давно.

– Мы продолжаем говорить метафорами, загадки сами себе задавая. Ну вот опять. Какая же я…

– Перестань, бельчонок.

– Не знаю, как и говорить, зайчонок.

– Говори как есть.

– Легко сказать, но теперь тебя я понимаю. Понимаю, что хотел сказать в первые наши встречи. С любым другим бы заговорить про Это не составило ни какого труда, но с тобой всё по-другому.

– Как и с тобой.

– Знаю. В тебе я ощущаю холод, холод из-за того что ты не можешь выпустить то, что у тебя закрыто за семью замками. Это то, что ты так бережно хранишь. Нет, пойми меня правильно, может я и говорю несуразицу, то это потому что у меня к тебе чувства и я хочу… хочу… в общем я вижу твои старания, вижу твои чувства, но они не раскрыты, как и мои к тебе. Хотя как мне кажется, а, эх… не важно.

– Лизонька, зачем об этом говорить, если мы и так всё про Это знаем. Давай как-нибудь соберёмся, где будем только ты и я.

– Мы просмотрим кучу фильмов и будем целоваться, а заодно я буду постоянно к тебе преставать.

– Обсудим всё и решим, как будет дальше.

С этими словами они находились в объятиях и наслаждались обществом друг друга. Но хорошее длиться не вечно и потому пришёл час расставания. Расставались они на неопределённый срок, но всё же каждый надеялся на скоротечность времени. Дела-дела, ох если бы всем давалось больше времени. Лиза не раз сетовала ему на нехватку времени, но сегодня она дала понять, что время на себя и на него найдёт.

Глава 5

Последний разговор с Лизой растопил ему сердце, но вместе с этим привнёс долю волнения.

– Что же это такое? – спрашивал он себя, стоя в полумраке кухоньки. – Давно такого не было. Хочется кричать, вопить от счастья и в нетерпении прыгать как заведённый заяц или как игрушка, коей раньше в детстве приходилось мне играть. Хм, помню, как брал я ключ, вставлял с боку той лягушки, проворачивал три раза и после мог наблюдать, как долго прыгала она вперёд по коридору. О времена, о нравы, как мало мне, ребёнку, для счастья мало надо. А сейчас? Телефона мало! Приставки мало! Дети всё успешнее стали вырёвливать то, что им надо. Ну, вот опять стал душным и токсичным. Не знаю даже о родительстве, берусь и осуждаю. Быть может сам избаловал бы дiтечко своё

На плите варилось кофе. Где-то слышен шум соседей. За окном неслышно ничего. Кофейный аромат дурманил мечтателя, который от удовольствия закрыл глаза. Он давно не пил кофе, уже ему и не припомнить с каких времён, наверное до Лизы, а может как раз после того как начались их встречи. Послышалось шипенье, это кофе говорило что готово. Пару капель, выскочив из турки, начали бурлить от жара и растворяться на раскалённой плите. Налив в чашку кофе он присел на одинокий табурет. Табурет служил как местом отдыха во время готовки, так и столом, поскольку кухонного стола у него не имелось. Писателю достаточно было журнального столика, стоявшего возле кресла, на нём он и кушал и работал, но кушал все, же на нём редко, ему было удобно и на полу. Когда же приходилось совершать трапезу, он всё с него убирал, дабы не запачкать ценности свои – книги и записные книжки. После всё тщательно начисто вытирал. Со стулом он проводил всё, то же самое, только ничего с него не надо было убирать.

Достав из кармана шорт телефон, он обратился к воспоминания минувших дней. Просмотрел все немногочисленные совместные фотографии с Лизой, прослушал её аудиосообщения, и прочитал нежности, которыми они обменивались друг с другом. Рассматривая фотографии, он весь засеял. В такие минуты пребывания с самим собой, люди преображаются, раскрывая, обнажая свою душу, они словно оголённые провода, в которых протекает жизнь, и эта жизнь может пройти через тех, кто их коснётся.

Попивая кофе, он вспоминал их первый поцелуй. Вспомнил, как кружил её в танце и то, как она полностью ему доверяла в тот миг. Даже сидя в полной тишине, он как будто слышал латиноамериканские ритмы самбы и ту песню, что играла, словно только для них. Он ужаснулся от того, что совсем забыл про песню, которая играла в тот момент, когда прижавшись, друг к другу произошёл их первый интимный контакт. Для него это было необычно, он привык, что от него требовали страсть, проявление порочности и силы, а в тот момент он ощутил ту нежность, которую видел в фильмах и читал в книгах.

А пока вспоминал лирическую песню, он услышал звук фортепиано. Раздалась ели слышная нота, звуку которой он не поверил, затем последовала трель щипающих сердце звуков. Он предположил, что это разминка. После же непродолжительной тишины зазвучала плавная связная конструированная мелодия. Ах. И что же в этот раз играла его Анюшка! Он думал о чудесном совпадении. Анна как будто знала, что играть. В кухню пробрались ноты Бетховена «К Элизе». Луч солнца проник в квартиру, создавая впечатление того что в этот миг пришло божественное внимание. И он мог поверить в бога, но до сих пор ему не верилось в своё счастье.

С музыкой и солнечным лучом пришло вдруг озарение. В жилах заиграла кровь и полный решимости, он пригласил её к себе.

Ответа так и не последовало, поскольку Лиза была не в сети, да и к тому же в это время шла во всю репетиция. Он мог ей писать сколько угодно, всё равно она могла ответить только в обеденный перерыв. А писать хотел он много, писать хотелось и о чувствах и о личных переживаниях, однако он понимал, что стоит обождать.

– Опять всё нараспашку! – послышался из комнаты знакомый голос. – А запах то, какой, даже не подумал вторую чашечку налить.

Действительно, в руке была только одна чашечка кофе, а на столе, что был частью кухонной стенки, стояло три пустых чашки, рядом с которыми стояла турка, из которой до сих пор шёл пар. Романтик, который замечтался, не сразу сообразил, что надо пригласить, из вежливости, гостя. Вместо этого он заторможено посмотрел на утварь и подметил правильность замечания. Опять же он его сегодня не ждал. А почему за собой опять забыл закрыть, понятия не имел. Задумчивость его затянулась и он, как будто выйдя из оцепенения, поспешил пригласить друга.

– Заходи, ко мне, располагайся. Я тебе сейчас налью.

– Нет, – протянул из соседней комнаты гость. – Я уже так удобно расположился.

Допив своё кофе, писатель достал из кухонного шкафчика красивую, отличавшуюся от других расцветкой чашечку с блюдцем. Чашечка была чёрная снаружи и белоснежная внутри. Блюдце же было снизу чёрным, а сверху белым. Писатель быстренько наполнил свою чашку и особенную чашку гостя. Он что-то напевал себе под нос, делая все приготовления. Взяв оба блюдца, направился в комнату к гостю. Шёл не спеша, дабы ненароком не разлить. Друг занял своё обыденное место.

– Ах, засранец. Сахар не предложил, – проворчал на себя хозяин.

– Обойдусь. Ты знал, что сахар считается лёгким наркотиком, вызывающий привыкание.

– Ага, он легко способен поднять дофамин, а ещё он содержится во фруктах. Называется такой – естественный или природный. Коли мы заговорили об исследованиях английских учёных, так слушай: Есть предположение…

– Гипотеза, – нетактично поправил хозяина гость.

– Гипотеза. Гипотеза о том, что все животные кушающие фрукты находятся под постоянным алкогольным опьянением. Внутри них происходит брожение, что и заставляет их порой вести себя агрессивно.

– Чашечку не подашь?

– Ах, да, прошу прощения. Держи. Ещё одно умозаключение приведу: отказ от сахара гарантировано снижает вес и убирает жир с боков, – он тронул себя за бок. – Как видишь я немного схуднул.

– Ага, молодец, – буркнул гость, отхлебнув немного кофе.

Стоит заметить, что действительно отказ от сахара на неделю пошёл ему на пользу. С боков ушёл жир и живот поуменьшился. До этого его нельзя было назвать толстым, как и нельзя было назвать худым. Теперь-то его явно можно было назвать постройневшим. Сейчас он стоял перед зеркалом и перед другом с оголённым торсом и любовался собой. Его нисколько не смущало небольшое брюшко, поскольку на нём проглядывался пресс.

– Посмотри, тестостерон явно вырос. Ежедневные отжимания и приседания явно идут на пользу.

Покрасовавшись перед зеркалом, он поставил блюдце с чашкой кофе на пол, посмотрел на фигуру сидящего и сам сел, напротив на пол по-турецки.

Друг отпил немного крепко сваренного кофе и поставил чашечку с блюдцем на журнальный столик. После того как сложил ногу на ногу, он указал пальцем на чашечку кофе.

– Удивительная игра цветов. Белый цвет заключён в черный цвет, это отражено как в чашке, так и в блюдце. Можно провести аналогию с душою человека. В каждом мрачном человеке заключена светлая душа, но порой она может быть заполнена тьмой, то есть кофе. А если мы посмотрим на блюдце сверху вниз под прямым углом, то заметим только белоснежную поверхность, за которой скрывается одна, лишь тьма, – сказав это, он сложил руки в замок. – Поэтому это моя любимая чашечка, ты как помнишь, что именно в неё стоит наливать мне кофе.

– Ну, ведь ты единственный мне друг, потому и чашечка должна быть особенной.

– Помниться, не так давно, мне ты говорил и о втором друге.

– Подруге.

– И что теперь? Напоказушничелся, лев?

– Скорее всего, раненый лев. И вообще мы просто переходим на новый уровень, и теперь мы навряд ли можем называться друзьями. Заканчиваются теперь все смятения – начинается полная определённость! Блин, определённо надо сделать комнату светлее, а то я уже и позабыл, как ты выглядишь, – попытался, пошутил хозяин.

– Панические атаки тоже закончились? – серьёзно спросил друг, пропустивший шутку мимо ушей.

Вопрос однозначно смутил хозяина, что он аж немного вошёл в ступор.

– Я о них даже и не вспоминаю. Это было давно и словно не правда. Складывается впечатление, что это было не со мной и как будто бы в другой жизни. Я шёл к сегодняшнему моменту, через путь наполненный туманом.

– Туман рассеялся.

– Туман рассеялся, а шрамы остались.

– Теперь же они не раны?

– Уже, нет. Остались рубцы, которые напоминают о многом, но я стараюсь их не замечать и следовать, только вперёд.

– Отлично, значит теперь ты вполне здоровый лев, если рассуждать логически.

Наступила неловкая пауза. Хотя неловкая она была для хозяина. Гость же по-прежнему сидел расслабленно, изредка делая маленькие глотки из чашечки. Он вызывал впечатление хозяина положения. Он пристально смотрел на хозяина, это чувствовал сам писатель, однако сто процентному подтверждение не суждено было быть так как лицо скрылась в пучине мрака тени.

– Ты же хочешь о чём то рассказать, – неожиданно заговорил друг, совершенно спокойно, даже расслабленно. – Ну же тебя всего распирает. Опять о Елизавете?

– Конечно хочу! – вдруг оживился писатель. – Мне Лиза призналась в том, что рассматривает меня серьёзно.

– Ты это рассказывал, раз пять, даже слушать уже тошно. Ты явно одурел.

– Пусть так, но мне хватает ума делиться только с тобой.

– Ну и немного с Игорем.

– Что? Откуда…

– Мы с ним разговаривали об этом, не бери в голову. Продолжай к тому, что так тебя распирает, смотри не лопни, невзорвись.

– В общем, я не стал тянуть и предложил ей встретиться сегодня.

– А что она?

– Пока не согласилась. Не видела ещё.

– Отлично, значит, у тебя есть время.

– На что?

– На ремонт, точно нет, а на обновление гардероба – есть. Посмотри же на себя. Как старый дед.

– Спортивный и поджарый…

– Старомодный дед.

– Погоди, – хозяин призадумался. – А ведь действительно, у меня ничего толкового нет.

– И ты готов меняться?

– Как никогда, – и он, вскочив на ноги, ударил себя в грудь. – Ради хорошего человека не зазорно измениться.

– Или вновь перейти через себя или вовсе уйти в себя.

– Так, не начинай. А то опять углубимся в философию с тобой, – отмахнулся философский лев. – Помниться, осталась белоснежная рубашка. Её надену.

– А ты не помнишь, что тебе сказала Елизавета?

– Нет, – испуганно сказал хозяин и широко раскрыл глаза.

– Оставь ты эти тряпки. Будь проще. Прикупил футболок, можешь, как дополнение купить шерстяную рубашку – поменяй свой лук. Сделай его светлее.

– Вроде что-то припоминаю. Значит надо делать, не сидеть, не думать! Я сейчас же одеваюсь и иду в бутик. Стой. Нет. По бутикам! – торжественно произнёс писатель, думая про свою актрису.

– Вот это настрой, – удовлетворённо произнёс гость.

Наспех одевшись, он пулей выскочил из квартиры, сбежал по лестнице и помчался вдоль улицы к магазинам. Впервые за долгое время можно было наблюдать его энтузиазм и доброжелательность к каждому, с кем встречался взглядом. Много месяцев назад, а может быть и лет, он потерял способность ценить людей, что окружают, перестав замечать их, он словно бы потерял себя.