Семь раз за тридцать дней

© Анастасия Ягужинская, 2024

ISBN 978-5-0064-4070-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мама уже устала волноваться и замолчала наконец. Мы сидим внизу и ждем новостей. Я прикрываю глаза, делаю вид, что задремала, и думаю, как все забавно вышло.

История совершенно простая, но занятная, и я хочу вам ее рассказать.

Когда же она началась?

Наверное, когда родилась Ленка.

Как мы жили. Ленка.

Лена родилась рано утром, отец уже был там, а нас привезли после школы, и мы увидели веселую крошку, смотревшую прямо на нас, она явно была нам рада. Ей сразу понравился этот мир.

С этого дня у нас и началась веселая жизнь. Нам как будто не хватало Ленки, это было так удачно, что родилась именно она.

Дом теперь наполнялся то звонким плачем, то заразительным смехом, то сосредоточенной тишиной. Она легко и плакала, и смеялась. Она никогда не скучала, всегда ей было занятие, она жила каждый день с удовольствием. Что бы она не делала, все получалось у нее мило, за ней всегда с удовольствием наблюдали, это было приятное занятие.

Жизнь в доме мгновенно организовалась вокруг этой веселой белки. И даже мы, хотя я старше ее на 10 лет, а брат – на все 15, подружились с ней сразу, как она немного подросла.

На нее смотрели, как на природное явление, ничего не требовали, не возлагали никаких тщеславных надежд. Научилась говорить – слава богу. Научилась читать – чудо какое-то. Поет – в музыкальную школу, танцует – в школу танцев, клеит и вырезает – в студию «Умелые руки». Никакого принуждения! К этим годам родители уже научились радоваться просто жизни и не достигать всех подряд высот. Ленке повезло.

Не все, разумеется, так хорошо. Абсолютно хорошо все никогда не бывает.

Конечно, когда все смотрят только на тебя и глаз от такой прелести отвести не могут, и в услужении у тебя и папа, и мама, и бабушки, и дедушки, братья, сестры и все другие, обожающие, вырастешь и капризная, и своевольная, и принимающая любовь как должное, как единственно положенное тебе состояние, которое не очень-то и ценишь.

Она, конечно, такой и вырастала. Иногда ее эгоизм был причиной крепких семейных ссор и испорченных обедов. Папа был ей защитой.

Больше всех Ленку любил папа. Только к этому времени в его жизни появилось время на дом и детей. Старший сын уже покинул дом, учился на военного юриста, нас осталось четверо.

Папа любил больше всех Ленку. Целое воскресенье он проводил тогда дома. Ленка не сползала у него с рук. Она стала его ручной белкой. Отрадой и отдохновением его души. Он смотрел на нее и был счастлив.

Всегда она что-то придумывала и, бывало, затевала не совсем полезные шутки, а отец только смеялся над ее проделками, одобряя тем самым ее озорную изобретательность и насмешливость. Именно потворство отца сделало из нее шалунью и своевольницу, она принимала жизнь как игру, за отцом она ничего не боялась.

Но она не была плохой. Ее спасало то, что бездушной и жестокой она не была никогда, это хорошо. Это ей все прощало. Легкая, удивляющаяся, жизнерадостная, она пришла – и жизнь!

Вырастала она в женственную, тоненькую, в отца, прехорошенькую и насмешливую девушку. Но ей все сходило с рук, она нравилась.

О своем особом положении в нашем маленьком мире она знала, но никогда об этом не думала.

Жила как любимая игрушка родителей, шагу одна не делала; ее жизнь была их территория, их жизнь, и всех это устраивало. Такой редкий, нежный цветок, поздний ребенок в саду у родителей. Веселая птичка в их золотой клетке.

Словом, взрослеть это не про нее.

А зачем взрослеть при такой хорошей жизни? И я бы не стала. И вы бы не стали. Никто бы не стал. Быть взрослым скучно и трудно. Ну да не об этом.

Оказалась она не глупая девочка, даже школу окончила очень хорошо, все этому немало удивились. Почему-то поступила в технический институт и опять хорошо училась. («Зачем она учится там вообще непонятно, училась бы на дизайнера, как старшая сестра», – говорила мама всем по телефону).

Время шло, шло и наконец, настал-таки тот день, когда она запросилась на свободу! На самостоятельную жизнь! Она потребовала отдельного жилья, полной самостоятельности в принятии всех решений и неограниченной свободы, все девочки сейчас так делают!

– Хочешь свободу, пожалуйста, все двери открыты, разве мы тебя держим? Но зачем туда идти, там холодно и страшно, – эти слова мамы на нее уже не действовали.

Дома, при всем его удобстве, все повторялось по десятому кругу, ей не хватало новых впечатлений, требовались новые декорации.

Наша мама очень деятельная и достаточно умная, чтобы уметь удерживать Ленку в добровольном плену. Она не боялась отпускать ее, она знала, никуда не уйдет, главное не давить слишком сильно на нее.

И поэтому мама уговаривала папу, что они, как ответственные и грамотные люди, должны дать ей свободу – снять квартиру, дать ей жить отдельно, морально расти и духовно развиваться.

– Лучше самим сделать это, чем она возьмет ее боем и исчезнет неизвестно куда, – этот мамин довод для папы был решающим. – Никуда она не уйдет.

Так и сделали. Мама долго искала небольшую чистенькую квартирку недалеко от дома, наконец, нашла и еще два месяца переселяла туда Ленку.

Сказали – сделали, свободу выдали, живи, дочка, как ты хочешь, независимо, мы совершенно тебе не мешаем.

Свобода эта тратилась на часовые переговоры по телефону с мамой, ежедневное участие папы в ее домашнем хозяйстве, училась и чертила она у родителей, все оставшееся от учебы и друзей время проводила у меня. Вечером ее отвозили домой, а уже утром мама приносила запеканку на завтрак. (Так же мама с ней возилась, когда ей было шесть лет, при подготовке к школе).

Пронянчив так ее целый год, мама устала (годы не те). Да и папе это было накладно. Становилось ясно, наша Ленка нуждается в какой-то новой свободе, но уже не такой утомительной для родителей.

Мамой было придумано, что уже, пожалуй, можно отдавать ее замуж. (Видимо, в воспитательных целях).

Идея особого восторга у папы не вызвала, хотя была признана своевременной: жалко, но как будто пора. Ленке уже было 22 года, она заканчивала учебу в своем техническом институте, и заканчивалось основное время первых свадеб.

Я вот что-то не помню, спрашивали Ленку на этом этапе: она что думает? Не помню ни ее интереса, ни ее сопротивления, как будто ее и не было при этом. Как будто все это время она только и делала, что играла с папой в шашки.

После некоторых дебатов с необходимостью свадьбы было решено. Но для свадьбы нужен жених, без жениха свадьба никак невозможна.

Несколько более сложная задача, чем было найти подходящую квартирку, но разве это проблема с такой распрекрасной невестой для такой умелой мастерицы в любом деле – нашей мамы!

Изучили для начала уже имеющихся претендентов, а именно: двое постоянных – из числа сокурсников и один остался из школы, очень хороший мальчик, студент медицинского института, Ленку любил всегда, и они дружили.

Никто из них не годился по разным причинам. (Естественно, не мама их выбрала).

Мама, с присущей ей страстью открывать новые горизонты, давно уже исчислила, кто для Лены идеальный муж. Все науки и не науки были открыты и закрыты, тип был однозначно установлен.

Этот установленный тип полностью совпадал с мамиными ожиданиями.

И Он материализовался: перспективный, увлеченный, очень хорошо воспитанный своей активной мамой, юрист в нефтяной компании (конечно, при своем папе). Он был хорошо обеспечен.

Мамы когда-то вместе учились и сейчас встретились опять, и с радостью выяснили, что у них есть общие интересы – неженатые дети, главное поле их жизненной битвы.

Свадьба – лучшее развлечение для скучающих и активных мам.

Предварительно осмотрев дедушек и бабушек, мамы осторожно выясняли другие тонкости помолвки.

Добрачная сексуальная жизнь и хвосты бывших отношений – несомненно, особая тема. Маме тут нечего стыдиться и скрывать: Лена пребывает в строго охраняемом девичестве (гордость отца и с такой мамой, еще бы), да и сама за флажки не рвется, хотя внимания имеет достаточно. Жених детей не имеет и насильно ни от кого не отлучен. Все в порядке. Можно начинать. Объявлять помолвку!

Лену вернули жить к родителям.

Обед заказали в дорогом ресторане. Собрались лучшие представители двух семей в лучших нарядах, ухоженные гордые женщины, умные достойные мужчины – во всем стиль и никакой суеты и панибратства.

Все получилось очень правильно и таки профессионально. Звучали и пафос, и живые эмоции, которые и выражены, и восприняты были и достойно, и торжественно.

К общей радости решили соединить детей для, безусловно, счастливого брака. Дети выглядели нарядными, изучали друг друга с любопытством, смотрелись вместе отлично.

Получилось буквально показательное мероприятие. Мамы справились, все прошло лучше, чем замечательно. Все молодцы, всем спасибо.

Безупречность первой встречи двух семей означала, что затеяно правильное дело. И без всяких сомнений мамы начали подготовку к свадьбе. И одно из направлений – надо познакомить молодых.

Офис жениха в небольшом городе, в ста километрах от их областного центра. Но это не проблема: он приезжал на свои выходные, а иногда на вечер, и они встречались для разговоров. Они сидели в кафе; вежливо улыбаясь, Ленка слушала его, а он говорил, говорил. Самодовольный, самовлюбленный.

Как-то вяло это было для Лены; ей для их комфортного сосуществования требовался третий, а еще лучше целая компания. «Просто они мало знакомы, у них еще нет общих интересов, все образуется», – быстро нашли причину мудрые мамы, этим мамам вообще всегда все понятно.

Ленка нравилась жениху. С ней он выглядел еще лучше, она украшала его. Его мама, чем дальше, тем больше была согласна с подбором невесты и горячо одобряла его, тискала Лену и называла ее дочкой.

Сама же невеста с каждым днем оптимизм утрачивала и, стараясь не вызвать бурю, осторожно делилась своими сомнениями с мамой.

Мама сомнения ее игнорировала и пыталась воодушевить дочку и увлечь ее в водоворот общего счастья, восторженно живописала ей перспективы ее будущей жизни: роскошная свадьба, красивый жених, они прекрасная пара. После свадьбы, конечно, придется пожить немного врозь и видеться не каждый день (это Ленку радовало), зато потом, после защиты ее диплома, ее посадят в новую машину (старую уже продали) со всеми ее многочисленными сумками и отвезут совсем жить к мужу. У жениха своя большая роскошная квартира. И оставят там (это Ленку несказанно удручало).

И работа Лене в том городке есть – уже приготовлено отцом место младшего специалиста в отделе претензий в крупной иностранной компании, которая занималась в России сборкой своей продукции и еще чем-то не знаю (а это, видимо, чтобы в декрет не уйти без денег).

И все будет так хорошо-хорошо, как просто не бывает.

– Разве может быть лучше? Ну, сама подумай, Лена! – мама разжигала огонь общего счастья и в ней.

Но Невеста и от таких перспектив не воодушевлялась, в водоворот радости не вовлекалась, вить гнездо не хотела, подарков не принимала, и все приписывали это ее капризному характеру. Мама с такими претензиями согласна не была – Лена девочка хорошая!

Вот тогда бы маме догадаться, что для образования семьи нужна любовь, а не удачный гороскоп. Мамы давно не были юными, и что такое любовь, как она появляется в жизни и какие ее приметы, видимо, забыли, и значения ей особого не предавали.

Напрасно.

То, что Ленка просила еще время подумать, всячески уклонялась от примерок и свадебных разговоров, ныла и жениха видеть не хотела своевременно тревожным симптомом признано не было. Это назвали страхом перед будущим – это пустяки, это пройдет.

Да и думать о ней было некогда. Свадьба, когда она так значима для всех участников, действительно хлопотное мероприятие. Принимали участие все. Даже те, кому 90. Продумывался и обсуждался каждый штрих, каждый оттенок, каждый шаг. Каждая деталь.

Внимание к деталям – нашей мамы родная черта. Не всегда видя явление в целом, детали различала она прекрасно. И научила этому Ленку.

Именно детали и смущали невесту. Сомнения, которые стали терзать ее с первой встречи, несмотря на мощное давление, только набирали силу.

Они договаривались встретиться в семь часов, а он приходил в семь десять. Он почти всегда опаздывал. У него никогда не было мелких денег, и однажды она даже сама заплатила за чай и пирожные. Ну, пусть это досадные мелочи, но и в личности не все ее устраивало.

Даже если принять его самовлюбленность за самодостаточность и не обращать на это внимания, все равно оставались детали: его уничижительные и снисходительные, как будто завистливые, замечания о всяких нестоящих мелочах и совершенно незначительных событиях, которые она иногда слышала, были опасной тенденцией в его характере и совершенно оттолкнули от него. Такое не мужское поведение совершенно не нравилось ей.

Парень был хорош, но не для нее. Он был хорош для его мамы – он был ее сыночек, а Лена нужна была как штатная единица, хорошая мать для чудесных детей ее чудесного сына. Красивые внуки для властного и делового деда.

И главное она не представляла, чтобы у них были эти самые дети. Она не могла себе именно этого и представить.

Мамины доводы о малом времени их знакомства были абсолютно не убедительны для такой девочки, как Лена.

Это не он! Это не он. Уже твердо понимала невеста.

Но кто бы стал ее слушать? Даже если бы она стала кричать и топать ногами, ей просто дали бы успокаивающее: это нервное, у невест бывает.

Но это было другое.

Многие из нас, в детстве и позже, лелея неясные мечты о принце, не составляют себе конкретного его образа. Просто принц, герой на белом коне. А какой он конкретно, посмотрим. «Сила укажет!» – как говорит Оби-Ван.

Многие в невестином возрасте бояться остаться одни, многие слишком скоро хотят детей, многим жених кажется выгодной партией, а многие смело идут за первым сильным чувством влюбленности и, не особо разбирая принца на составляющие, быстро шагают в будущее!

Когда удачно, когда нет. Как повезет.

С нашей Леной это не так. Многократно проигрывая сценарий с принцем, еще маленькой девочкой кружась по комнате, разговаривая с куклами, Лена на самом деле тратила время с большой пользой. С этих самых лет она точно знала: что замуж ее возьмут, дети должны быть здоровыми, а подходящий жених – это сложная композиция, которая только отчасти известна заранее, другая же часть лежит в области загадочных чувств.

Надо отдать здесь должное маминому полезному влиянию – вниманию к деталям!

Первому поклоннику было шесть лет, и ей столько же. Он был напорист, и ей не нравился. Почему? С тех самых пор они разбирали по косточкам каждого, кто вставал на пути. Мотивы поступков исследовались подробно. Почему он ей игрушки не отдает? Почему они не взяли ее играть? Почему ее посадили на первую парту? Почему Юрик ее хватает за платье? Почему Оля не дружит с ней?

Характеры изучались детально, а также и принципы их удачных и неудачных сочетаний.

Эти вечные «почему» находили свои ответы и сделали свое дело, Лена росла и вычисляла детально, каков ее жених.

Чаще методом от обратного – а чего я не хочу?

Она не хотела безрассудного, импульсивного, эмоционального; она не хотела, чтобы от радости он бежал по берегу моря, распахивая руки, как крылья, и кричал на весь мир: «Я люблю тебя!».

Она смеялась над этим и не верила такой бурной, показной радости. Она вообще не верила публично проявленным эмоциям и видела в этом либо истеричность, либо самолюбование.

Отсутствие юмора пугало ее. Слишком серьезное отношение к самому себе Ленка считала недостаточной гибкостью ума и узкими взглядами на жизнь, по существу, таким же качеством, как и категоричность, от этого на нее веяло скукой.

Истратить на цветы последние деньги – это было ей непонятно; но и суетливость, жадность, мелочность были ей отвратительны. Достойно должен вести себя мужчина.

Не представляла его быстрым и говорливым, модником и позером.

Матерью быть своему мужу она не собиралась. Не хотела быть ему другом и соратником. И уж совершенно не собиралась превосходить его в уме и деловых качествах.

Когда она думала, какое качество личности назвать главным из требуемых для ее спокойной жизни, она колебалась между постоянством и эмоциональной стабильностью. И склонялась все-таки к постоянству. Именно постоянство обеспечит надежную внешнюю границу для нее и детей, пока они подрастут. Мира она не боялась, просто с детьми спокойнее быть в тылу. Так лучше их растить, когда голова не болит. Дети будут лучше.

Понимала, что ей нравится твердый, практически жесткий характер. Твердый характер обеспечил бы ей душевное спокойствие, но только в том случае, если этот твердый характер любит тебя больше всего на свете. Она знала, что тогда за твердым характером откроется нежность. Она хотела глубоких и прочных отношений.

У твердого характера есть и недостатки. Выбираешь мужа – выбирай недостатки, которые тебя не раздражают.

Она была бы согласна с ограничениями и некоторой авторитарностью; гневливость ей была знакома; приняла бы прижимистость в пустых расходах, излишнюю аккуратность и чистоплотность, почти брезгливость; ворчание и пустую ревность – из недостатков она выбирала эти. Она уже знала, как тут чувствовать себя и управлять этим.

И много к тому еще разных деталей было известно ей.

Она даже когда-то такого уже видела и даже плакала в юности, но он был в зоне недосягаемости.

И вообще был ли он? Капризов у нее было много, и их уже не все выслушивали.

Так что Образ Принца был сформирован у Лены в полном необходимом объеме.

Так что в этом она разбиралась.

«Это не он!» – точно знала она и не могла смириться с этим.

Но неотвратимо надвигался самый главный день в жизни нашей Лены. Трон готов, костюмы сшиты. Участники учат тексты и бряцают драгоценными металлами. Их общая радость как приговор. Кольца как оковы. Финал неотвратим. Барабаны стучат.

Кто может спасти беззащитную девушку из этих железных лап?

Только могущественный, влиятельный и бесстрашный папа – армейский генерал, обожающий свою драгоценную дочь. Девушка подкрадывается к дремлющему у телевизора папе, цепляется лапками за папину руку, сворачивается клубочком у него на плече, как в детстве, и тихо-тихо шепчет ему о своем горе, умоляя спасти ей жизнь и девичью честь от того, кому она не предназначена:

– Папа, это не он. Я точно знаю, это не он. Я все равно вернусь чуть погодя, не отдавай меня, папа, это будет ошибка, я не хочу его детей, папа, – в ее шепоте настоящая боль и страдание, дочка не шутит, и это не блажь, это папа понимает.

Папа открывает глаза, включает свое стратегическое мышление, призывает весь свой обширный опыт и открытого, и скрытого боя. Отправляет свою Леночку к тетке на выходные и заходит на кухню, в теплое и уютное мамино царство.

Только обернувшись на него, мама понимает: сейчас начнется!

– Лена замуж не пойдет. Свадьбы не будет, – твердо, без интонации говорит он. В его взгляде несгибаемая непреклонность, непоколебимая ничем воля.

Остолбенев, ошеломленная мама опирается рукой о стол и молчит какое-то время. Но длится это не долго. Ее воля тоже очень даже непоколебимая.

Нет таких громов на небе, какие гремели над нашим домом! Нет таких молний, какие сверкали и разрывали эти дни и ночи. Слова с грохотом падали на пол и только чудом одним никого не убили.

Первая схватка была между ними. Это была битва титанов.

Лично я любовалась и отцом, и матерью, их мощью, их умом и энергией. Еще раз я увидела, какие они красивые и достойные друг друга люди. Мама неистовствовала. Папа стоял на своем.

Папа был стойкий воин. Срочно на подмогу маме собрались человек двадцать разъяренных родственников с обеих сторон.

Сначала они были по разные стороны линии фронта. С одной стороны один папа, с другой все.

То, что папа сразу объявил, все убытки за его счет, никого не успокоило.

Первая волна ураганного огня общего гнева обрушилась на папу, слепо потакавшему своей неразумной и взбалмошной дочери. Горячились все больше и больше, захлебываясь от возбуждения, вскидывая руки, требовали от отца конкретно сказать, что именно кажется ему невозможным в этом браке.

Затем мама жениха, энергичная и немного резкая особа, соло-партией нападала и на отца, и на мать сразу, считая их соучастниками преступления, целью которого было опозорить и осмеять их сына и всю их большую семью. Отец не согласился с обвинениями, но предложил материальную компенсацию возникшего морального вреда, которая была воспринята как оскорбление и с гневом отвергнута.

Затем родственники жениха (самого его не было) выступили уже против матери невесты, и родственники невесты, конечно, сплотились вокруг нее, укрепив тем самым новую линию обороны.

Отцу потребовалось всё мужество, чтобы молча выслушать все вопли и резкие слова в адрес дочери и жены. Сказанное в порывах чувств не отличалось ни хорошим вкусом, ни интересным литературным языком.

Страсти бушевали. Огни горели. Все доводы были приведены. Все слова были сказаны.

Противники обессилили, частично смирились. Не пожелав нам всего хорошего, родственники жениха удалились. Еще какое-то время догорало пламя этого пожара среди своих.

Наконец все ушли, и в доме утихло.

Завтра пригласили священника, освятить дом после такого взрыва отрицательной энергии.

Начинались будни. Сплетен было не избежать. Втайне все восхищались поступком отца. Матери сочувствовали. До жениха и невесты дела никому не было.

Но все это жизни в доме никак не касалось, дом всегда жил автономно от чужих взглядов.

Мама горевала так безутешно, так безудержно нападала на отца, на Ленку смотреть отказывалась и угрожала нам всем скорой своей смертью от нестерпимых душевных страданий. Во все это была вложена вся мощь ее атомной энергии. Жить в доме стало невозможно.

Ленка собрала одежку, любимую чашку и ложку и поехала в тот самый городок, в ту самую фирму, где о ней договорился отец, работать.

– Папа, прости, ты остаешься дома с мамой один. И хотя я теперь одна и совсем без вас, не волнуйся за меня, я буду серьезной с мальчиками, я теперь не могу тебя предать.

– Мне это не трудно, если это ради тебя, дочка, – и оставил ее в снятой квартире, одну в чужом городе. Это все равно было лучше, чем жизнь дома.

Оторванная от матери, вынужденная сама добывать себе пищу, сидящая одна по вечерам; должная реагировать на события, ни с кем не обсуждая своих сомнений. Наша ручная белка осталась одна.

Я в те годы была очень загружена: младший сын был еще маленьким, и муж впал в кризис среднего возраста и требовал бесконечного внимания, и наконец-то я получила хорошую работу в крупной итальянской фирме мужской одежды. Я разрывалась на части. Лена и от меня не имела того тесного душевного общения, в котором привыкла жить.

Отец занят всегда, он большой человек. У него на руках не смиряющаяся, воющая мама. Да и к душевным разговорам навыка у него нет.

Ленка осталась одна.

Она начала ходить на работу, общаться там и неожиданно проявила инженерные и организаторские способности, унаследованные, видимо, от отца. Рекордно, через два года, она заняла место начальника отдела этих самых претензий. (Кажется, это называется сублимация).

Надо было видеть отца! Как он был счастлив! Никто и не думал, что Лену можно было не только любить, можно еще и гордиться! Как он гордился! Он сиял, как будто еще раз получил генеральское звание.

Даже мама на минуту замолчала, позвонила своей сестре и говорила так:

– Отец заставил ее там работать, там на нее все повесили, сделали большим начальником какого-то огромного отдела. Она совершенно ничего не ест, ей некогда. Она увлечена теперь только работой! Теперь уж все окончательно потеряно, жизнь моя прошла зря. После такого ужасного случая хорошего жениха не найти. Прощай! Не знаю, смогу ли позвонить еще!

Потом они уезжали и в санаторий, и к сестре в Крым. Они тоже пытались жить одни.

Чем Ленка была увлечена эти годы? Наверное, работой. А может новой, другой жизнью? Но точно не любовью.

Ухаживать за ней взялись двое: симпатичный парень-сосед, не имевший ни малейшего шанса, и юрист (опять юрист), против которого сильно работала его профессия (на старые дрожжи) с англо-немецких курсов, Ленка посещала их от скуки пять дней в неделю, убивая вечера и повинуясь привычке учиться. Особенно старался сосед.

На работе свободных мужчин, видимо, не было. Еще она посещала курсы фотографии и, кажется, флористики по выходным, но там женихов тоже не было. (Нормальные женихи на курсы флористики не ходят).

Тот новый год первый раз в жизни мои родители встречали одни. Ленка боялась переступить порог дома. Первый раз в доме не пахло вкусно, не было гостей.

Уже почти через полтора года после изгнанья, перед новым годом она решилась и появилась к родителям с магазинным тортом и виноватыми глазами. И без шапки. Вид голодного и холодного ребенка несколько отрезвил маму. (Торт она демонстративно выбросила, неизвестно, свежий ли он!). Но Ленке было высочайше разрешено приезжать на выходные. Она стала приезжать. Мама встречала ее, поджав губы, бросая выразительные взгляды и практически не разговаривая, таким образом пытаясь донести до нее степень ее вины и тяжесть содеянного.

Все разговоры с дочерью лежали на отце, и однажды, в сильные морозы, он должен был заменить ей легкую куртку на теплую шубу. Она решительно отказывалась, не хотела надеть шубу, говорила ему тысячу слов, и он уже взмолился:

– Лена, я уже не так молод, пожалей меня, не возражай.

Она не хотела, она говорила, что тепло, и шуба эта уже ей не подходит.

Никто, кроме мамы, не мог тут помочь. Исключительно вопросы сохранения Ленкиного здоровья прогнали мамину великую скорбь прочь, и она вышла из кухни и грозно сказала:

– Надень шубу! – и Лена тут же надела.

И мама вернулась к мирской жизни. Демонстрируя это героическое усилие, звонила сестре и говорила теперь так:

– Ничего не поделаешь, придется жить! Смириться и забыть я не смогу никогда, и вечно рана будет болеть в моей душе! Но должен кто-то спасать этот мир! Она погибнет от холода и голода! Должен же кто-то варить суп и заставлять всех его есть.

Всех это Ленку. Потому что, к нашему общему счастью, мама очень хорошо готовила, очень вкусно и много. Хватало действительно на весь мир.

Этот весь мир вернулся в наш снова гостеприимный дом и узнал, что Ленка уехала в другой город специально, надеясь извести свою мать, голодает там и пропадает, изнеможденная работой. И даже отпуск получить она не может, потому что без нее все там рухнет и придавит всех, и так им и надо, нечего мучить ее ребенка.

Разве она могла позволить всем мучить ее ребенка?

Она напекла пирожков, запекла Ленкину любимую утку и, прихватив на всякий случай папу, покатила в тот город, посмотреть, как живет опальная дочь. Дочь и мать встретились далеко от дома, увидели друг друга, как будто не виделись много лет, залились слезами, и отлучению был положен конец.

Мама приготовилась принять свое хозяйство обратно. Но! прошло уже чуть больше двух лет. И они не прошли мимо. Ленка уже не была той веселой игрушкой.

Офисная деловитость открыла ей новую манеру общения на работе, она была приятной, но сдержанной, как отец, их сходство стало заметнее. Насмешливость стала превращаться в скрытую иронию. Этого было еще чуть-чуть, самая малость, заметно может быть только мне, но если этому дать развиваться, то лет через 10—15 она станет беспощадной канцелярской крысой – успешным стрессоустойчивым руководителем.

Но она этого не видела. Ей понравилось быть деловой, организованной, включенной в командную игру, это хорошо ложилось на ее любовь к новому и сообразительность.

Как девушке это сообщало ей уверенность, высокую себе оценку (ее капризность перерастала в ощущение своей исключительности). Оттого она казалась совершенно недоступной.

Маме пришлось довольствоваться куда меньшей территорией в ее жизни. Теперь она курсировала туда и обратно, изобретая фантастические схемы возврата теперь уже непослушной дочери домой.

Отец тоже был за возврат Ленки домой, он только теперь понял, как чудовищно к ней привязан.

На их удачу Ленку захватил вирус, она заболела, и с огромной температурой ее взяли из того города и привезли домой. Сопротивляться она просто не могла. Положили в чистую, мягкую кровать и стали ходить вокруг нее на цыпочках. В доме воцарился уют, тишина и прежняя жизнь. Нельзя было упускать такой возможности!

Мама вытребовала Ленкин отпуск за два года и убедительно демонстрировала ей прелести жизни дома. И тепло здесь, и светло, и сытно.

По поводу окончания Ленкой каких-то уникальных англо-немецких курсов с хорошим результатом вчетвером с папой, мамой и моим старшим сыном они вылетели в Европу попутешествовать на целых две недели, накупили ей там всяких подарков, рассказали ей, как им плохо без нее, и глупая белка сдалась в плен.

Ей тоже хотелось вернуться домой, к подружкам, вкусной еде, к прежнему времени и образу ручной беззаботной белки. Такой все-таки она нравилась себе больше, и только такой она могла быть счастливой. Не торжествующей самодовольно от своих успехов и побед, а просто безмятежно счастливой.

Работу только терять было жалко. Работу терять она не хотела. Сидеть дома было невозможно, скучно, что бы она делала?

За эти почти три года ничего она не нажила, кроме трудового опыта и производственных отношений, на удивление, крепких и дружественных.

Это только так кажется, что стать начальником отдела легко!

Оказывается, Ленка проявила себя стойким бойцом в корпоративной, как сейчас говорят, войне за это место. Конечно, и корпорация не слишком большая, и ее просто захватила игра и дух соперничества. Но играла она по-настоящему, выиграла и в борьбе обрела пару настоящих товарищей.

Один из них, Вася, подсказал ей, что открывается вакансия в фирме практически такой же по профилю, только в ее городе. И должность аналогичная, только отдел технических экспертиз, что, по существу, одно и то же. А платят даже больше. И он сам бы попытался, но семья и дети, как якорь.

Быстро они отправили ее анкету, и Ленка заявила начальству, что уезжает домой, что еще целый месяц будет работать и на свое место готова приготовить Васю, как лучшего работника. Оставалось ей только одно дело – возглавить и провести собеседование на тендере в столице, куда ее родная фирма сделала заявку. Но это в ноябре, еще не скоро. На том и порешили.

Так Лена опять вернулась домой.

Дома по этому поводу, по окончанию успенского поста, был устроен банкет с особо изысканной едой и тортом для особых случаев – Эстерхази. Последний раз мама приготовляла его, по-моему, на рождение моего старшего сына.

Ленке тут же вручили дорогую машину с очень не экономным расходом бензина. Заменили обои в двух ее комнатах, нежные шелковистые шторы старой розы через белый и роскошный бежевый, скорее цвета какао, ковер потрясающей, сложной фактуры с шелковыми элементами – обновили девичий рай.

Потратились основательно, все, что давали мамины доходы с прежних выгодных ее вложений (а она была опытным экономистом на большом предприятии и в финансах понимала). Все, что накопили с тех пор, как рассчитались за свадьбу, видимо, было потрачено. Крепко ее привязывали к дому.

А она радовалась всему, глупая, беспечная белка, не хотела видеть, что следующий шаг – новый навязанный жених! И теперь уж она не отвертится!

Она слушала меня и отвечала, что сейчас никто уже управлять ей не будет! Теперь она все – сама и вставала в героическую позу!

Ну, сама так сама.

Папа, конечно, выведал все и о месте, и о фирме, и о должности. Папа, конечно, нашел нужного человека и договорился. Разумеется, опять место предпочтительно отдадут ей. Разумеется, для Лены это тайна. Да и я тогда об этом не знала.

Они все скрывали от нас, интересы их совпали, мама с папой снова стали командой и играли против всех за свое счастье.

А счастью их, за всеми волнениями и бесконечной борьбой, набежало уже 25 лет. Женихов становилось все меньше, они плавно переходили в чьих-то мужей.

По возращению домой кавалеров пока не было, Лена сидела дома, ее самый преданный воздыхатель – одноклассник – женился, и показалось, что засиделась наша Ленка в принцессах!

Дома жила она неплохо и торопиться особенно не собиралась; так уж открыто свои принципы не выставляла, но и не отступать от них еще не собиралась: она хотела встретить того, для кого она будет всей жизнью, и кто сам и чьи дети будут ее счастьем.

Она все ждала того, кого когда-то видела во сне. По-другому у нее не получалось.

Я, внутри себя, что-то может и подумала, но знала, что ничего переменить тут нельзя, и пожелала ей удачи. Удача здесь важнее чего другого.

Родители ее твердой убежденности уже не разделяли, двадцать шестой год – возраст для девушки критический. Пора замуж. И стали искать решение этой проблемы, уже не мама, уже папа и брат. А папа и брат – это серьезно.

Вот такой она пришла в тот день.

В мире страстных манекенов

Кажется, был октябрь. Да-да, октябрь шел к концу. А листва еще не облетела и так музыкально шуршала, когда играл с ней легкий ветерок.

Я уже заходила в двери, как увидела Лену, и задержалась посмотреть на выход королевы к народу.

Она припарковала свою шикарную машину, легко выпорхнула, небрежно захлопнула дверь, пискнула сигнализацией и плавно, показно покачивая бедрами, подошла ко мне.

Улыбнулась:

– Заехала за тобой. Поедем, выпьем кофе, посидим. Хочешь, в твое любимое кафе? – очаровательно похлопала ресницами и прелестно посмотрела на меня.

Ленка бездельничала в отпуске, скучала и ждала собеседования на новую работу.

– Лен, ты даже не позвонила. Я бы не стала от тебя скрывать, что мне некогда, и я срочно оформляю новую коллекцию мужских костюмов в новом отделе. – Я уже спешу в этот самый отдел, увлекая за собой Ленку.

Еще утро, и большой торговый центр только открылся. Тряпки, ведра, упаковка от товара, охранники зевают, продавщицы трут витрины.

Я стремительно иду и выговариваю беззаботной младшей сестренке:

– Ты делаешь только то, что хочешь, и обстоятельства для тебя не существуют. Она пришла ко мне пить кофе – уходим! Этакая утренняя звезда, воссиявшая над нами, презренными смертными, смиренно бредущими пыльными дорогами.

– Хватит меня воспитывать, – огрызается Ленка. – Просто пойдем пить кофе и все. Есть здесь приличный кофе? Вот, кстати, мама тебе прислала вкусный привет из родного дома, – поставила она пакетик под прилавок.

– Лен, – я все-таки пытаюсь ее образумить, – я не смогу пойти с тобой кофе, понимаешь ли, пить. Какой кофе? Ты видишь сколько работы. Весь персонал молодой, ничего еще не умеют. Ни галстук подобрать, ни рубашку толком на манекен одеть. Иди купи свой кофе, я озадачу всех пока, здесь выпьем, что там мама прислала? Я не завтракала еще, – плавно выпроваживаю мою скучающую красавицу, – кафе на втором этаже.

Уходит, беззаботно пялясь в витрины по сторонам… Я смотрю ей вслед: ну, Лена, все бы тебе играть да развлекаться!

Не помню, что прислала мама. Наверное, пирожки. Обычно это пирожки. Я уже изрядно голодная, еле дождалась Ленку, и мы спрятались за кассой с кофе и пирожками.

Покупателей нет, рано еще, мы не торопимся и рассматриваем нового работника.

Только неделю, как его приняли, этого нового декоратора. Мальчик с художественной школой и с какими-то курсами декораторов.

Вроде нормальный, без всяких, понимаешь, извращений, но очень уж… модный: волосы хохолком, напомажены до блеска, кулоны-браслеты, даже может быть у него маникюр и вдохновенное выражение лица – ну просто великий художник!

Пиджаки в ряд вывесит и отойдет, руки на груди сложит, смотрит на творение в целом, замрет, прищурит глаза и распахнет их внезапно озаренный: композиция – само совершенство, сама гармония! Пять пар брюк развесит и опять десять минут стоит!

А сейчас он так бережно и так осторожно, так подробно и так красиво, так долго одевает манекен в рубашечку.

Сначала раздел его, увидел и обомлел: он прекрасен, как Давид! И вдохновился его красотой!

И пуговички так тщательно каждую застегнет изящным движением тонких пальцев, и воротничок так долго этими самыми пальчиками гладит, и в глаза ему задумчиво заглянет. И плечики расправит, и погладит по плечу мечтательно. Романтик!

– Неужели этот облезлый манекен так очаровал его? – переглядываясь между собой, мы тихонько посмеивались.

Манекен только искоса недоверчиво поглядывал на случайно очарованного им юношу – не шутишь?

– Бедный мальчик, все напрасно, манекен жесток и равнодушен, он разобьет ему сердце! – сочувствует возвышенной любви Лена, наливая себе чай.

Манекен чуть качнулся, попробовал себя в движении и качнулся еще.

– Хотя, кто знает? – берет еще один пирожок и раздумывает Лена. – Парень, похоже, его расшевелил!

И правда! Манекен внезапно ожил, наверное, поверил в истинные чувства и угрожающе накренился к самому лицу мальчика, как будто разглядывал его с целью припасть к нему и сразу смутить юнца крепким мятежным поцелуем.

Мальчик, взволнованный такой внезапной атакой, только неуверенно придержал его, смущенно отворачиваясь от реально падающего манекена. Вместо того, чтобы твердой рукой дать ему решительный отпор и немедля поставить его на место! Я просто диву даюсь таким работникам:

– Вот балбес!

– Чистая душа! Манекен-неандерталец разобьет все иллюзии! И сердце его разобьет!

– Это мальчик сейчас разобьет весь манекен целиком, – развеиваю я ее иллюзии, – вот неловкий-то, а!

Мы смотрим кино про внезапную, пылкую, трудную любовь. Мальчишечка с рубашкой справился кое-как и теперь пытается привязать к манекену и галстук, но манекен уже не дается, играет с ним, норовит упасть то в бок, то назад, то валится прямо на него, шалун этакий! Наконец изловчился и поцеловал-таки его в лоб!

Мальчик чуть не утратил сознание и вслепую стал хватать манекен за все, что попадалось ему, это, знаете, получилось даже очень-очень…

– Сейчас он ему галстук оторвет, честное слово, балбес! – мне-то жалко только галстука, он дорогой.

– Да что твой галстук, Маша, посмотри, это уже драма! Манекен сейчас точно не устоит.

– Да кто тут устоит, он машет руками, как мельница, – ворчу я недовольно.

Но Лену волнует другое:

– Посмотри лучше, какой парень …гибкий, – она восхищена. – Как он к нему с этим пиджаком… И справа, и слева. Какой подвижный, просто обнял, и уже так… цепко.

– Еще бы, он его роняет в дорогом пиджаке. А ведь я ему говорила, пиджак одевают в последнюю очередь. А ты говоришь – кофе пить! Какой кофе, не отвлечешься ни на минуту!

– Не отвлечешься, какой уж кофе, – соглашается Лена, – отвлечешься, самое интересное пропустишь. Это же дельфин и русалка!

Это точно, и мы пристрастно следим за их борьбой, она активна, но безрезультатна: галстук не завязан, пиджак висит на одном плече; манекен весь в огне нетерпения, и наш парень в раздумьях: конечно, манекен ему нравится, но к серьезным отношениям еще не готов; он только намекал манекену, только делал первые комплименты. И он продолжает, уговаривает его пока не торопиться одеться.

Терзания парня вызывают сочувствие: очень уж конкретно простодушный манекен истолковал тонкие чувства художника.

А внезапную горячую страсть манекена мы осуждаем! Но понимаем, не часто к нему с такими нежностями, вот он и загорелся слишком быстро: падает, кокетничает, вертится, одеваться не хочет!

– Что он все время падает? – хихикает Ленка.

– Да он у нас морально неустойчивый, мы его в витрине у стеночки держим. Надо же взял именно его. Счастливчик, – почти завидуя, отвечаю я.

Но дело дошло до брюк. Брюки – это не рубашка, брюки – это серьезно.

Неуверенно вертит их в руках и не решается уже предложить их безудержному манекену. Явно не знает, а как это делают? Манекен жадно смотрит на парня.

Мы даже есть перестали, теперь-то что будет?

– Не справится он с ним. Он еще молод. А манекен-то опытный! – размышляя, безнадежно предвидит конец раунда Лена.

– Да просто маньяк какой-то. Бедный мальчик, – жалею парнишку, как добрая бабушка, тихо и мудро предвидя наперед всю неизбежность его погибели.

Манекен от брюк решительно отказывается и вообще стоять самостоятельно больше не хочет, ловко выкручивается и жмется к нему самой интимной частью; парень же совсем растерялся и просит у манекена передышки, ищет и не находит ему какой-нибудь опоры, вот бы свободную стену, хоть на минуту прислонить его! Не тут-то было, все стены заняты!

– Вот закружил, закружил. Он хорошо двигается! – Лена уже серьезнее присматривается к нему. – Музыки жалко нет, танго было бы хорошо. Да? – и, увидев, что мне уже не так весело, сопереживает, – рубашку испачкает точно.

– Он сейчас все испачкает, – я уже паникую! – Стоя у него не получится.

– Стоя нет. Надо все-таки лежа.

– Лена!

– Да он сейчас его в примерочную затащит! Это уже насилие! – смеясь, оправдывается Лена.

– Пожалуй, – улыбаясь, соглашаюсь я. – Юный декоратор – легкая добыча для матерого манекена. Некому его защитить, кроме меня, – я уже откладываю кофе и тщательно вытираю руки.

А манекен настойчиво неустойчив, падает и падает! И совсем не одет: галстук не завязан, брюки расстегнуты, рубашка задралась, пиджак сваливается – критический момент! Надо что-то решать!

И парень сдается. Он обреченно несет его в примерочную!

Ну, просто неприлично для такого солидного отдела, как у нас, вот так, прямо с утра, у всех на виду!

Смеемся в голос. Отворачиваемся, чтоб декоратор не увидел. Но ему не до нас, еще минута и все будет кончено: и он падет, и дорогая одежда пропадет.

– Мне неудобно, – скромно отворачивается Лена.

– Да и ему неудобно, манекен-то тяжелый, – я преодолеваю смех и ухожу спасать и мальчика, и дорогой пиджак.

– Мы тут лишние. Нам лучше уйти, – Ленка продолжает ухихикиваться.

– Вам лучше работать. Вы даже манекену не нужны, – жестко обрывает ее хихиканья строгий мужской голос.

Лена чуть не подавилась: какие злые слова! И как некстати, как не вовремя: в руках еда, в разговорах шалости!

А какие несправедливые, как это она не нужна даже манекену?

Сразу засунув пирожки подальше, осторожно поднимается из-под прилавка и недоумевает: это кто тут говорит так обидно для девушки? А? Посмотрим, холодный взгляд, презрительно опущены уголки губ.

«Ах, ты презираешь нас, продавщиц?!» – Лена уже определилась, кто он: он просто какой-то незваный злой енот! Ха! Она, конечно, ответит, терпеть такое нельзя!

Лена знает, что делать, встает в стойку горделивого превосходства: надменный изгиб бровей, прицельно направляет на него ледяной блеск отчужденного оценивающего взгляда. И знает, что сказать:

– Вам-то, конечно, виднее, кто нужен манекенам. Вы, сразу видно, в них-то только и разбираетесь. Вы за манекеном? – понимающе щурит глаза. И уже потише, как постоянному клиенту, – вам какой сегодня? Может вот этот? Или этот? Отличный парень, 48 размер!

И еще тише, как что-то уже совсем неприличное:

– Или вы именно того присмотрели? – кивает в сторону примерочной. – Он еще занят. Подождете?

Очень ехидно получилось и слишком остро для отношений продавщица-покупатель. Но этот покупатель не прав, так что нормально!

Я вижу их. Это молодой мужчина, интересный, не старше 35. Из всей его одежды только очки, пожалуй, не портят его, дорогие очки, видно. Не такой уж он енот. Совсем даже не енот. Среднего роста, хорошая мужская фигура, крепкий.

Пристально и зло смотрит на нее, взгляда не отводит. Он явно не ожидал такого отпора; видно, что с ним так не разговаривают:

– Мне – не манекен. Мне – чистую рубашку. Вы ошиблись. – Он говорит все медленно, и любому понятно, это угроза!

«Сдержи смех, Ленка, иначе он тебя стукнет. Я сейчас успокою манекен и приду к тебе на помощь», – посылаю я ей мысленный импульс.

Но разве можно остановить Лену какими-то угрозами и импульсами, разве можно запугать нашу храбрую белку?!

Она отвечает ему в тон, медленно:

– Рубашку? Рубашек у нас нет. Это Вы ошиблись. У нас только манекены. А все эти одежды – это все для них, для прекрасных манекенов. Не стоять же им голыми, магазин у нас приличный. Ждать примерочную будете? – уже совершенно по-деловому заканчивает она.

Он в ярости, и слов у него больше нет. В упор смотрит на нее и молчит, не может же он спорить с продавщицей!

Ленка довольна собой, слегка наклоняет голову и победно глазками так делает: вот! И продолжает смотреть ему прямо в глаза. Торжествующе изгибает спинку и щурится на него: чтоб ты …запомнил, как беззащитным девушкам говорить гадости!

Он только выдыхает, но взгляда тоже не отводит. Напряжение между ними уже не шуточное. Нашла коса на камень.

Пора прекратить противостояние, и я встаю между ними и вежливо увожу его подальше от нее, как бы они не подрались еще тут!

«Клиент всегда прав, и клиенту нужна рубашка, а не твои, Лена, дурацкие шуточки», – я осаживаю ее выразительным взглядом.

Но что же клиент? Испачкал парень рукава своей рубашки навсегда, не отстирать.

– Не отстирать, – говорит он. (Он сам стирает?)

Ленкину выходку мне надо компенсировать: не сердись, крошка-енот, дам тебе другую рубашечку, еще лучше, даже поглажу сама. И снижение цены получишь, какое другим не дают, только не плачь.

Злится, но молчит. Прямо армейская выдержка у парня.

Веду его в примерочную: ему надо переодеться в чистую рубашку.

Штора в примерочной у нас неудобная, закрывается неплотно.

Ой-ой! Лена осторожно наблюдает за ним через щель неплотно закрытой шторы, и он видит это в зеркале! Она-то не видит, что он-то внимательно за ней следит. Лена, не хорошо подсматривать!

Но ой, как интересно! Она забылась немного и смотрит, и не отвлекается, и даже рот приоткрыла, и не в глаза смотрит, иначе бы увидела, что он в упор ловит ее взгляд в зеркале; это нетипично для нее. Она скромная. И вдруг такая любопытная.

Ей назло он решительно стал расстегивать брюки, заправить рубашку, вот тебе, дерзкая девчонка! Она смущена и быстренько отворачивается. Он взял маленький, но реванш. Доволен!

Ну, прямо как дети!

Оделся. Выходит. Выбрасывает грязную рубашку. Какой герой! Платит карточкой.

– Спасибо. Приходите еще. Мы вам всегда рады, – — раскланиваюсь я с дорогим покупателем, все как положено. (А Ленка отвернулась и не видит!)

Не отвечает. Злится. Уходит, не глядя по сторонам. Натурально злой енот.

Мы переглядываемся и тихонько смеемся.

Вот так мы первый раз увидели Жукова.

Странно, что мы никогда не виделись раньше.

Трудности ЭсБ

Сергей Борисович отпустил всех, но сам уходить не спешил. Остался один в кабинете, налил себе пятьдесят грамм, откинул кресло, положил ноги повыше и стал не спеша размышлять.

СуперБоссом, или просто ЭсБ, за глаза звали его в фирме все с удовольствием, это было от его имени Сергей Борисович. Он это знал, и ему это нравилось.

Его переводили в другой филиал, крупный, центральный офис, и необходимо было назначить человека на свое место – место управляющего филиалом.

Претендентов было два: начальник отдела претензий, самого крупного отдела в филиале, Жуков; и Профессор Еремеев – начальник отдела исследований, опытных образцов и производства.

Конкуренции избежать было нельзя, состязательность и открытость – принципы фирмы!

Профессор, а он действительно был Профессор, не нравился ему: тут же у него есть на все готовый уверенный ответ, снисходительность взрослого к ребенку, важность и наигранная, демонстративная вальяжность, апломб, самонадеянность, напыщенность, при этом мелочная жадность и мгновенная невротическая обидчивость. К тому же, он старше Жукова.

Профессор решительно не нравился ему.

Сергей Борисович понимал, что Профессор весь его налаженный процесс разладит под видом перспективных нововведений, хороший персонал разгонит пустыми придирками; а это было бы жалко, он трудился здесь творчески.

Ему вообще работать и жить здесь нравилось. Сейчас темно, а так из огромного окна вид роскошный: красные крыши старых деревянных и каменных белых двухэтажных домов, высокие красные кирпичные трубы старой котельни; во всю эту патриархальность врезаны несколько новых узких высоченных домов синего или черного стекла; на всем широком горизонте разлилась река с островом и дубовым лесом на нем, они там иногда отдыхали; и дальше опять река, а на том берегу купола старинных церквей, там женский монастырь, еще дореволюционный. Старый, темно-красного кирпича.

Хороший, спокойный, чистый город. Да и цивилизации вполне достаточно, областная столица, промышленная, деловая. Жалко было уезжать, а уж бросать всю работу на самотек совершенно не хотелось.

«Жуков, однозначно Жуков», – думал он.

Жуков человек очень спокойный, даже не понять уравновешенный или сдержанный? Не сказать, что обходительный и любезный, скорее корректный. Несколько жесткий. Но это в норме.

За все время их совместной работы он не слышал, чтобы тот повышал голос или злился на кого-то, при этом был требовательным, настойчивым, справедливым. Он был специалист грамотный и опыт руководства имел, может быть не слишком большой, но достаточный; он выносливый, все сложные претензии проверял сам, задерживался часто, но с ритма не сбивался, был, как сейчас говорят, стрессоустойчивым, новая, но выразительная и емкая характеристика.

Он бывший военный, это многое объясняло в его характере; от жены он знал, что Жуков – сын генерала.

То, что Милашка, его жена, бывшая жена Жукова, никак не отразилось на их отношениях. Жуков как будто забыл, что у него когда-то была жена. Что тоже положительно его характеризует, не смешивает личное и работу.

Даже удивительно, насколько Жуков был к ней равнодушен. За эти годы они много раз бывали вместе на разных корпоративных мероприятиях, да и бывало, случайно сталкивались в городе, и никогда Жуков не реагировал на нее. А вот Мила, наоборот, всегда скажет о нем неприятное. А он же даже в спину ей смотрел равнодушно, да вообще на нее не смотрел. Крепкая нервная система у него.

Жуков, однозначно Жуков.

Вместо себя в свою очередь кандидаты должны тоже найти хорошую замену. И это тоже должно было учитываться, покидаемый кандидатом отдел не должен был оставаться без управления. Замена у обоих была хорошая, пожалуй, у Жукова чуть лучше, с опытом руководства и работает непосредственно в коллективе, Максимов перешел к ним с руководящей должности исключительно ради более высокой оплаты труда.

Профессор же себе замену подобрал тоже неплохую – начальника лаборатории исследований схожих по профилю с ними, с ученой степенью, единственно его лаборатория специализировалась исключительно на исследовательских работах, а отдел Профессора занимался еще и вопросами производства. Это минус.

Жуков практически был назначен. Оставалась формальность – срок назначения еще не настал, оставалось меньше месяца.

Но буквально сегодня его не просили, а приказали, рассмотреть новое заявление на место Жукова.

Заявление было подано раньше, но серьезно не рассматривалось, неплохой специалист, вернее специалистка, он посмотрел в ее анкету: Елена Николаевна Иванова, молодая женщина, 25 лет, без детей, не замужем, каким бы золотым специалистом она не была, она абсолютно ненадежна. К тому же, Сергей Борисович ее видел, хорошенькая, такая приятная, умница, странно, что не замужем. Долго не продержится, выйдет замуж и все – расти нового руководителя.

Но было настойчиво рекомендовано присмотреться, оценить и сделать правильный выбор.

Это было некстати. Он хоть и уезжал, но просьба исходила от весьма влиятельного человека, не прислушаться было недальновидно.

Продвинуть такую кандидатуру непросто. Надо было подумать. Если Жуков будет активно сопротивляться, ничего не получится. А на его месте надо именно сопротивляться.

Серьезное рассмотрение и выдвижение такой ненадежной кандидатуры сильно усложнит положение Жукова, оно станет куда менее надежным. Оно вообще станет настолько не надежным, что и надеяться будет не на что.

Назначишь ее, и Профессор непременно воспользуется этим, он выучил правила игры в компании наизусть, необоснованная протекция – против правил. Кандидатура она не лучшая, это точно, значит только протекция, таков будет результат разбора жалобы профессора.

А профессор обязательно даст этому ход. Сообщит, кому надо, есть у него свой человечек в главном офисе.

Это очень плохо, несмотря на то что он отсюда и уходит. Темные пятна в послужном списке никому не нужны.

Сергей Борисович попал в трудное положение с этой Ивановой.

Надо хотя бы попытаться, война план покажет.

Помогать ему Жуков точно не согласится, но пусть бы он не мешал ему.

Жуков, конечно, самостоятельный и независимый, но вдумчивый и понятливый, не упертый. Надо попробовать объяснить ему отдаленные перспективы этого назначения и попытаться убедить его. Его можно только убедить.

Надо посмотреть, может быть, Жуков еще не ушел? Тогда сегодня с ним и поговорить, что откладывать!

Он встает и решительно отправляется к Жукову в кабинет.

Убедительная просьба

Жуков задерживался на работе. Он уже немного устал, но надо самому проверить материал и ответ на претензию, хотя бы просто прочитать, что там не так?

И завтра еще трудный день.

И тут еще зашел ЭсБ, так поздно.

Нечасто он к Жукову заходит, значит, что-то выходящее за рамки должностных обязанностей, иерархия в фирме установилась при ЭсБ очень строгая, как в армии. Жукову это удобно, Сергей Борисович умный человек, прекрасный менеджер, толковый инженер. С ним легко разговаривать.

Они приветствуют друг друга.

Как всякий правильный руководитель, ЭсБ начинает с похвалы, одобряет и приободряет.

«Ну а по существу?» – думает Жуков, времени у него мало. Поздно уже.

– Среди претендентов на Вашу должность появился новый кандидат, – загадочно начал ЭсБ, – начальник отдела экспертиз нашего любимого конкурента из соседнего города. Ее фамилия Иванова. Редкая фамилия, правда?

«„Да“ я тебе отвечать не буду, заставьте собеседника сказать „да“ в начале беседы, и успех за вами!» – Жуков это тоже читал. Он молчит и слушает.

– Есть шанс очень аккуратно посмотреть кандидатуру еще до начала собеседований, это даст нам возможность лучше ее оценить, – продолжает ЭсБ, не дождавшись его реакции.

Опять Жуков смотрит и молчит.

ЭсБ вынужден продолжать опять:

– Это молодая женщина, без детей, не замужем, вот, впрочем, ее личное дело, – протягивает ему файлик, – фотографии ее здесь нет, но она умная, интересная, мне понравилась, я ее лично видел. Хорошенькая и такая, с характером, с манерами, – может такие характеристики привлекут внимание неженатого Жукова, пытается угадать ЭсБ.

Напрасно он так думает, Жуков потому и лучшая кандидатура, что умеет все держать на положенных местах:

– Но молодые женщины, да еще и без детей, на должность начальника самого большого отдела фирму интересовать не могут, какие бы они хорошенькие не были. Мы ее не секретарем нанимаем, здесь манеры ни к чему, здесь требуются квалификация и опыт, здесь нужно много работать, – это слишком просто, и Жуков не понимает, куда клонит ЭсБ.

– Именно работать! Эту кандидатуру к тому же отличают высокий профессиональный уровень, она способный инженер, у нее ровный и контактный характер, она умеет управлять людьми без давления на них, это редкое качество. Она справится со сложной и нестандартной ситуацией; поэтому и приняли ее кандидатуру к рассмотрению, – то ли настаивает, то ли уговаривает его СБ.

Жуков удивляется такому его горячему участию в обычном деле, но молчит.

ЭсБ решает ему напомнить:

– Приблизительно год назад у нас с ними был крупный конфликт, вы должны это помнить. Я сам занимался этим делом, – подчеркивает важность и объясняет, – потому что оно имело огласку в головном офисе, и именно она, тогда еще молодой специалист, смогла разобрать ошибки технических материалов и смогла примирить наши буквально враждующие стороны, применив еще и личное обаяние. А за это время она еще профессионально выросла, – сказал и понял, как двусмысленно можно истолковать эти его слова и непонятную настойчивость, вдруг Жуков подумал, что это его любовница? Сразу исправляет разночтение:

– Шашни на работе не водит, ничего такого. Ничего такого, – еще раз добавляет ЭсБ.

Жуков опять не реагирует.

ЭсБ видно уже затрудняется с аргументами, но продолжает:

– Она подала заявление именно на Ваше место. Место Профессора – это исследовательские работы, она ими никогда не занималась, так что вам, можно сказать, повезло.

– Это чем же? – наконец возражает Жуков, – кандидатура у меня есть, и отличная, наш старший специалист Максимов. Надежная кандидатура.

– Послушайте, Жуков, если Вы хотите получить это место, то делайте ставку на Иванову, так надо, – уже открыто говорит ЭсБ, он уже не намекает.

«Вот в чем дело! Вот почему он сам пришел», – теперь Жукову понятно.

– К тому же, она действительно хороший специалист, и ваш конкурент Профессор об этом знает, мы с ним вместе и разбирались в том конфликте в прошлом году, он с ней знаком, что особенно удачно, вам не придется ему доказывать, что она квалифицированный сотрудник. А что до возможных ее детей, сейчас женщины делают карьеру, а мужички их сидят в декрете, она может как раз такая, – сказал, а сам подумал: «Ну нет, она не такая». И уже порядком измучившись с молча сопротивляющимся Жуковым, завершает разговор:

– Я посмотрел по плану, в понедельник будет предъявляться им претензия. Съездите сами на предъявление, посмотрите. Это моя просьба. Просто посмотрите на нее повнимательнее и подберите весомые аргументы в ее пользу, – видя, что Жуков не склоняется, еще убедительнее и совсем прямо:

– Александр Михайлович, есть предложения, от которых нельзя отказаться. У нее могущественный покровитель. И знаете, вполне возможно, что в будущем ее высокие связи могут пригодиться в интересах фирмы, так сказать, все в интересах дела.

«Понятно».

Помоги, выручай

Вечереет. За окном дождик, холодно. В доме тепло, тихо. Лена в доме одна.

Мама собралась печь пирожки. Готовить тесто мама отдавала Лене, оно получалось у нее бесподобное.

Она занималась и тоненько напевала красивым голоском, как она всегда делала, когда увлекалась.

Мысли ее плыли свободно. Она припоминала этот интересный случай со злым енотом и удивлялась, как она нашлась и быстро дала ему сдачи. Ей казалось, что она так удачно его срезала, так неожиданно остро, похвалила себя за это. Так смело нападала, а ведь он злой невероятно, а она смогла прижать его и добиться победы.

Старый? Без рубашки не такой старый, то, как он ее снимал… это смутило ее. Неторопливо вспоминает, перебирает моменты и смущенно улыбается.

Мама приехала. Раздевается в прихожей.

– Лена?

– Я здесь. Мама, я делаю тесто для тебя, – спрятала от мамы эти мысли, не расскажет ей, как все и всегда. Это ее секрет.

– Не для меня, для пирожков. Я их не ем, я от них только поправляюсь. Для тебя и отца, – мама входит с пакетами, ставит их и смотрит на Ленку. Ленка загадочная.

– Мам, мне надо завтра, прямо с утра, ехать на старую работу.

– У тебя первый день второго отпуска! – возмущенно восклицает мама.

– Вася звонил, – хочет понизить тон беседы Лена, – умоляет выручить его в последний раз, помочь. Претензия по старым заказам, но сумма там большая и чертежи сложные, приедут какие-то волки, как он говорит. Мам, я уже согласилась.

– Это сто километров, – мама продолжает быть недовольной.

– Мам, я Васе говорила, чтобы он перестал рассчитывать на меня, работал сам, ничего не боялся, все у него получится, – примиряет маму с событием. – Он обещал, сказал самый последний раз. Мам, ну ничего я съезжу. Мне завтра все равно делать нечего, – и целует ее, обнимает, и ласково прижимается к плечу, улыбаясь счастливыми глазками.

«И что это?» – думает мама.

Шашлык

Воздух прохладный, влажный.

Свет в окнах соседних домов. Мокрые блестящие крыши.

Здесь Жуков построил себе маленький домик, из которого он потом, когда-нибудь, сделает баню, а пока будет жить в нем. Ему одному не нужно больше.

Домик маленький, но на хорошем участке, купил еще офицером, с папиной подачи. Совсем недалеко от его домика лес, и когда ветер гуляет, сосны гудят. Вниз по склону река, ее видно сквозь облетевшие деревья.

Очень удачно совсем недалеко оказалась работа, и он мог даже днем приезжать ненадолго.

С одной стороны участок его отца, но отец ничего строить не собирается.

С другой стороны живет пожилой полковник с женой, приятной женщиной, тихие и незаметные люди. Они снабжают его то кустами малины, то смородины.

Тихо.

– Самое темное время в году, уже в четыре часа темно. Вот упадет снег, и будет как-то веселее. А сейчас, конечно, темно. А здесь у вас еще так тихо, и только лес шумит, – это говорит Караваев, его старый друг еще с военного училища.

С самого утра они занимались его машиной, лопнул ремень генератора, и тормозные колодки заодно поменяли. А теперь по поводу воскресенья они во дворе жарят мясо на решетке. Караваев уже год разведен и в воскресенье часто свободен.

Жуков молча перекладывает дрова.

– Твой отец расспрашивал о тебе, – Караваев сказал и посмотрел на реакцию Жукова, – он беспокоится, что ты один живешь, перемен никаких не ищешь.

После этой уже давней ссоры между ним и отцом Караваев был их связным – через него они узнавали друг о друге.

Отец иногда, редко приезжал, как будто проверить свой участок, а сам издалека смотрел на домик и гараж сына, и две большие елки, которые когда-то он сам посадил, и никогда не подходил ближе.

Жуков видел его и понимал, что только отсутствие внятного повода мешает им заговорить вновь. Все-таки они оба действительно упрямы и несговорчивы, и действительно все более замкнутым он сам становился, все меньше нуждался в сочувствии. Вздыхает.

Думает, что передать отцу; пусть отец знает, что ему одиноко, и никаких перемен он и сам не ждет и, помолчав, отвечает:

– Вот я поживу еще так и превращусь в отшельника. Наверное, я уже превращаюсь, одна девица уже приняла меня за лесного жителя, – усмехается он.

Дождь тихо стучит по навесу над ними. Далеко от шоссе гул машин, еще дальше неясный шум города.

Караваев курит.

– Что за девица? – с интересом спрашивает и поправляет угли.

– Продавщица одна, – вяло признается Жуков, – возомнила себя беспощадной стервой. Решила на мне испробовать свои силы. Приняла меня за слабую мишень, коза драная.

Не похоже, что это вариант:

– А эта, молодая, которая в тренажерном зале к тебе клеится?

Жуков морщится и даже не хочет отвечать.

– Почему? Она ничего, не такая уж прилипчивая вроде.

– Да ну, – нехотя отвечает Жуков и нехотя же продолжает, – телевизора насмотрелись, героев ищут, по машинам вычисляют; и ей нужен герой, а я не герой, я трудный и скучный.

– Это точно, это я уже заметил, машину мне менять надо, – живо кивает головой Караваев, с этим он совершенно согласен. – А вот другая, темненькая, она, наверное, чуть моложе нас, тоже девица видная, – для Караваева это самое интересное.

– Эти ровесницы, они уж совсем отчаянные хищницы, предохраняться не хотят, думают, залетят от меня, и я на них женюсь! А вот и нет! Да ну, не хочу говорить! – и встает.

Мясо готово, в домик идти не хочется, еще не так холодно, они закусывают на улице.

Караваев знал, что Жуков живет тут совсем один.

И вообще похоже уже год жил совсем один после того, как решил покончить с их походами по веселым подружкам Караваева и было в очередной раз начал встречаться с одной очень молодой еще девушкой, но она взяла и познакомила его со своим двухлетним сыном.

– Я просто встал и ушел, – рассказывал тогда Жуков. – Я не ожидал, что у такой молодой девушки есть уже не просто разные мужики, но и ребенок, доказательство всех этих ее мужиков, с которым я должен еще и знакомиться. Мне надоели эти замусоленные кем-то девицы, и чужие дети мне точно не нужны. Все, не хочу. Хватит. Я даже чай не хочу у них пить, кто только не пьет из этих чашек у них.

Жуков даже отказался на прошлый Новый год идти с ним в компанию с новыми девушками, а остался один в этом домике, еще совсем неустроенном; а когда утром первого января Караваев пришел досыпать к нему, он увидел и салат на столе, и открытую, но не выпитую, бутылку шампанского, Жуков, как мог, отмечал тут один.

Мясо получилось отличное, не зря они старались.

– Совсем одному тоже …не очень, – Караваев с таким согласиться не может.

«Молодой еще», – думает Жуков и размышляет вслух:

– Видимо, чем старше я становлюсь, тем животного во мне все меньше, и девушек интересных все меньше. Пока молчат, еще ладно, а откроют рот – беги, ну так все не интересно. Либо кисло, либо пресно, или так уж сладко. Или очень длинно. Пусть бы уж молчали совсем. Надоело.

– Да, надоело, – теперь соглашается Караваев. – Вот недавно, мне уж идти пора, а она взялась вспоминать, и мне все рассказывать про какого-то мужика и про свою жизнь с ним, и какой я хороший против него, я что ей, психотерапевт? А молодая еще девчонка, а уже и с тем пожила, и с тем, и со мной пожила. Ну ладно мне, а ей-то это зачем?

– Я тоже этого не понимаю. Ну ладно разведенные уже, или там уже за тридцать, а эти-то малявки, что уж уступают сразу, просить не надо.

– Сами ведут, – радуется Караваев.

Жуков усмехается.

Разговоры неторопливо переходят на знакомых по службе, на сегодняшнюю работу, вспоминают времена, когда еще вместе работали в генеральском штабе, и как генерал их воспитывал. Смеются. Потихоньку выпивают.

Претензия

Понедельник, утро, загружены все перекрестки, из города не выйдешь, Жуков вместо того, чтобы спокойно начать неделю в родном кабинете, едет по «убедительной» просьбе ЭсБ «просто посмотреть» на эту Иванову. Вот ему это надо, смотреть на эту Иванову? Век бы ее не видеть.

Сто километров, Жукову от места до места езды почти на час, есть время поразмышлять: ЭсБ просто развлекается, сталкивая их с Профессором. Ему уж точно все равно, кто из них будет на его месте, он уедет и все.

Теперь, вообще-то, и ему не все равно. Эта Иванова попутала ему карты. Видимо, проситель за нее – человек большой, да и не проситель даже, а приказыватель!

Да эта Иванова, всемогущая любовница, и ему попутала карты. Он был так близок к победе, он уже фактически получил это место, а тут она, и она, очень может быть, серьезное осложнение у него. Все было хорошо, если бы не эта Иванова, пропади она пропадом.

Не так уж хочет он стать большим начальником, и его место хорошее, но очень не хочет он работать под началом Профессора, это не работа, это каждый день сплошное терпение и подавление скрытого презрения.

Настроение у Жукова от этого совсем не улучшается, и он прибавляет газу.

Да еще эта коза в магазине, разозлила его, вторая неделя прошла, а он не успокоился, пойти бы, дать ей по заднице, голову откусить. Да уж он мимо пару-тройку раз проходил, этой козы не было. Настучать ей да забыть про нее.

Он едет быстро и требовательно сгоняет всех медлительных с левой полосы. Молодой сотрудник его отдела, готовивший материал по претензии, сидит сзади и по стремительности движения понимает, что Жуков не в лучшем настроении.

Быстро доехали и быстро нашли кабинет, молча сидят и ждут. Жуков ждет, терпеливо, но недовольно.

Вася нервничает, перекладывает бумаги, кисло улыбается «волкам». Ивановой еще не нет, где она?! Этот материал для него чужой, очень он ждет Иванову.

– Мы что-то ждем? – сурово спрашивает неизвестно почему приехавший сам начальник отдела претензий, грозный и страшный, известный своей беспощадностью Жуков А. М.

Васе страшно.

Лена ехала быстро, но мирно, никому не мешала, и уже на последнем повороте ее сгоняет (прямо на повороте!) и резко подрезает какой-то гад на машине такой марки, как у нее, только большой. Она от неожиданности чуть не ушла в кювет. Испугалась, разозлилась, придумала тысячу слов!

Лена паркуется, и надо же, стоит этот гад у главного входа. Все машины здесь она знает. Это чужая, и Лена встает рядом, так удобнее будет высказать свои претензии дорожному нахалу.

«Как скажу! Внимательнее надо быть, вежливее! Полетят клочки по закоулочкам!» – и она скажет, конечно, он ее чуть не убил!

Лена, приветливо здороваясь со всеми, спешит, задержалась немного (проспала). Приехала, модная, как звезда для этого захолустья, аромат смутит даже манекен, довольна собою!

Заходит в свой старый кабинет и, не глядя на «волков», без интонации здоровается (здороваться и не смотреть на человека – это такой скрытый способ психологического давления). Деловито начинает смотреть чертежи, бумаги, заглядывает по-хозяйски в ящики, в сейф, в папки, внимательно читает, смотрит на чертежи.

Видно, она здесь местная: это и есть Иванова!

Так вот кого мы ждали! Жуков не верит своим глазам – продавщица! «Вот ты, оказывается, где обитаешь, строптивая коза. Вот почему так смелы твои речи, вот почему у тебя такой независимый взгляд. Так ты еще и на мое место претендуешь, противная ехидна. Это ты, значит, все испортить мне задумала. Не видать тебе моего места, как не увидишь ты свои маленькие ушки, проси хоть сам президент за тебя. Ты у меня заплачешь и уйдешь сама по себе, нахальная кошка, по своему собственному желанию! Читает она! Читать умеет! Я научу тебя и читать, и разговаривать!».

Коза! Жуков оживляется, вида не подает, кусает Иванову глазами, готовится к нападению.

Лена внимательно и сосредоточенно читает. Нашла. Поднимает голову, чтоб сказать приезжим, что сами они виноваты, не туда посмотрели их работники, и изумленное узнавание сменяется замешательством, интересом, легким смущением, наконец, победительной холодной улыбкой – это он! Злой енот! Кто пришел! Секунда, думает быстро; она готова сказать, воинственен и слегка презрителен насмешливый взгляд, но Жуков опережает ее, он уже давно подобрал слова:

– Подрабатываете? Здесь или там? – — негромко; далеко в жестких глазах скрыта ироничная усмешка.

Какой остроумный! Ха, Лену этим не собьешь:

– Здесь подрабатываю, – смотрит ему в глаза, не мало не смутившись. – И только подрабатываю, а уже вижу, что вы напрасно ехали в такую даль, толком не разобравшись, непонятно куда посмотрев: вы привезли вообще не те документы. Непонятно, о чем Вы думали! – и так зло делает глазками: «Вот!».

– О чем мы думали, нам понятно. А вот чем эти документы не те, нам не понятно! – Жуков мгновенно реагирует, тоже не мало не смутившись, глядя в упор, и вторит ей еще злее глазами: «Вот!». Теперь он может дать ответ, теперь они в равном положении!

Вася опешил; сотрудник Жукова настороженно замер: для делового разговора интонация, прямо скажем, не та. Не в тему и сразу с высокой ноты. Что это?

Прямо скажем, не слишком любезно они разговаривают. Бедные зрители при этой схватке, вытаращив глаза и открыв рот, они перепугано смотрят: на Иванову, на Жукова, на Иванову, на Жукова. Она язвит, он отвечает еще жестче, оба нападают, оба злостно отбиваются и снова нападают, и все, в конце концов, превращается чуть не в драку.

Вася замирает, молодой специалист Жукова замер уже давно: чем для них это кончится? Их-то хоть не убьет этим обвалом в горах? За пять минут, ни с чего такой градус: буквально две офисные крысы, нейтральные бесполые существа, готовые сожрать друг друга без всякого угрызения совести в борьбе за стерки и скрепки. Им-то, простым, бедным работникам, как спастись от этих чудовищ?

Жуков с Ленкой резко как начали, так и закончили. Отдышались чуть и оба засобирались уходить. Лена, подхватив только сумку и пальто, а Жукову и собирать нечего, только сказать несколько слов, оставляя здесь своего сотрудника. Холодно простились.

Она уходит.

Он следом, не теряя ее из виду: «Она не знает, кто я, – быстро идет по коридорам и соображает Жуков, – иначе бы она так не разговаривала с будущим работодателем», – и прибавляет шагу.

Злой енот почти догоняет ее, она лихорадочно ищет в сумке ключи от машины, боковым зрением осматривая его на предмет опасности.

Да он садится в эту самую чужую машину у входа!

– Так это вы меня еще и подрезали! Вы и на дороге неизвестно куда смотрите, да вы меня чуть не загнали в кювет! – не выдерживает Лена и кидает в него еще пару злых слов.

– Ездить не умеете, – резко и со всей высоты своего к ней пренебрежения бросает он, не глядя, в ответ.

«Я тебя еще загоню в кювет, подожди», – он сердит на себя, что сам не проверил все документы; злится на нее, что она быстрее нашла причину, и опять он побежден этой драной козой и отступает, прямо спасаясь бегством.

«Ну, ты поплачешь у меня, ехидна противная», – уже открывая водительскую дверь, обещает ей Жуков, стреляя в нее на прощание злющим взглядом.

– Ездите, как работаете, все время неудачно и все время не туда, и все время кто-нибудь виноват, – плавненько цепляет и никак не успокаивается ехидна, впрочем, и не глядя на него тоже, но весомо оставляя за собой последнее слово.

Жуков останавливается, это ему уже слишком; закрыл дверь, секунду поднабрался еще злости и, решив заставить ее замолчать, поворачивается уже к ней всем корпусом и бьет дубиной наотмашь эту злобную любовницу-террористку:

– У вас что, критические дни? Вас несет, и вы остановиться не можете, – надменно и насмешливо смотрит Жуков: иди теперь к своему любовничку, расскажи ему, как тебя, такую милую и беззащитную, сегодня оскорбили!

Лена только на секунду растерялась, у нее и правда были критические дни.

«Не в бровь, а в глаз», – догадался Жуков, успев уловить это секундное замешательство, и секунду и сам испытывал неудобство от такой незадачи.

– Вы с ума сошли и хотите мне это показать? Так мне это не интересно! – быстро спохватилась Лена и уничтожающее прищурилась; развернулась, уже садясь, бросила еще один яркий, как молния, взгляд и закрылась в машине: «Вот гад! Так со мной еще никто не разговаривал. Так вообще нельзя разговаривать!».

«Вот коза! Ничем ее не уймешь! И машина у нее такая же, как у него самого; зачем ей работа с такой хорошей машиной, не понятно. Сидела бы дома со своим любовником и со своими критическими днями, а не лезла в мои дела», – пристегивая уже ремень, боковым зрением отметил все-таки ее номер, мгновенно сорвался с места и исчез.

Какой герой! Лена усмехнулась вслед убегавшему противнику.

Она и сама сбилась с ритма, и пытается успокоиться: он ее провоцирует, и она ведется, ну больше этого не будет! «Выдержка больше мне не изменит», – торжественно обещает себе Лена.

«Вообще-то я больше его и не увижу, я даже не знаю, кто он, – соображает она, – ну и прекрасно!». Смотрит в зеркало, все в порядке, спокойно пристегивается и плавно трогается: «Ну и прекрасно!».

Вася и сотрудник Жукова отошли тем временем от шока и переглядываются: что это было?

Их, богатых, не поймешь! И неторопливо начинают разговор по существу: действительно, чертежи не все, как и сказала Иванова, но они и заказывали только эту часть, дело оказывается в этом. Это можно легко исправить. Хорошо, что решилось все так просто. Пообедайте у нас, у нас хорошая столовая, домашняя. Я вас провожу.

И идут вместе обедать, все хорошо, что хорошо кончается.

Вася доволен: спасибо, Иванова, не зря приезжала.

Лена давно ушла, день заканчивается, и Вася с некоторым опасением раздумывает:

– Я не предупредил ее, кто такой Жуков. Я ведь подвел ее, – сознается он сам себе; но и здраво рассуждает: сейчас, пожалуй, говорить уже смысла нет. Только расстроить ее, а так, может, обойдется как-нибудь, может совсем не он отбирает кандидата на свое место. Может и обойдется.

И решает Лене ничего не говорить.

Вечер перед собеседованием

Все уже ушли.

В вечернем свете настольной лампы его кабинет уютнее.

Жуков изучает ее анкету-заявление. Все уже выучено наизусть. Он откидывается на спинку кресла, потягивается: «Откусить бы тебе голову, да надо в руках себя держать, как ты к своему любовничку всемогущему без головы придешь?» – думает Жуков и рассматривает ее мысленно.

Завтра он сам проведет собеседование. Это не входит в его обязанности, но он сам. Уж он-то ей покажет, где ее место. «Только приди ко мне, козявка, я смогу тебя научить с людьми разговаривать», – с наслаждением думает он.

Он еще днем рассказал Максимову о таком неожиданном повороте событий с этой Ивановой.

Максимов, конечно, расстроился, но виду не подал.

Они почти дружили, хотя Максимов был старше его на четыре года и пришел в отдел позже его, Жуков уже был исполняющим обязанности начальником отдела, но они сразу стали хорошо общаться, хотя и в пределах рабочего времени; но в любом случае мог с ним свободно поговорить. Жуков ему доверял:

– Есть, конечно, шанс, от нее избавиться, но кто-то большой за ее спиной стоит, ЭсБ сильно настаивает, давит, – Жуков был расстроен не меньше Максимова.

– Она женщина, молодая, без детей. Учи ее целый год, терпи, мучайся, а она чуть поработает и найдет жениха себе среди наших орлов, благо целый отдел молодых парней, промучит нас и уйдет в декрет! Он что думает, это никому не понятно? – недоумевал Максимов.

Жуков об этом и не подумал, действительно молодых парней у него целый отдел.

– Отправить ее сразу в декрет, пожалуй, лучший способ нейтрализовать девушку, – посмеялся Максимов.

– Не до шуток, право! – Жуков тоже усмехнулся, но продолжил уже озабоченно и невесело:

– С такими данными, как у нее, нам удачи не видать, любой мужчина надежней.

Профессор – стукач, в головной офис обязательно доложит о неправильном выборе. Это плохо.

Максимов посмотрел тоже невесело, он совершенно с ним согласен.

Думали молча с минуту. Но что тут придумать?

– Пусть она сама откажется! – в отчаянии уже говорит Максимов.

– Пусть, – Жуков и сам бы хотел этого.

«Надо с ней правильно поговорить, и пусть сама откажется. Как сказал ЭсБ, надо просто подобрать весомые аргументы. И весомые аргументы здесь – давить, заставлять, дать повежливее понять, шла бы ты отсюда дорогая!» – и говорит уже вслух:

– Придется подобрать правильные аргументы и постараться Иванову убедить отказаться самой, иначе Профессор будет нами управлять, важный, как попугай.

Максимов согласно и невесело кивает головой.

Жуков потягивается, прикрывая глаза, и вспоминает, как она внимательно читает, склонив голову на бок, маленькие ушки и тоненькую шею; и ее ноги, когда он догонял ее на парковке, и что пора уже домой.

«Как просто все в армии: приказал и спи спокойно», – думает Жуков, одеваясь. «И все-таки откусить бы ей голову», – и выключает свет.

Утро перед собеседованием

– Я у генерального. Придет Иванова на собеседование, пусть подождет в кабинете, – говорит помощнику Жуков, уже уходя, – я ненадолго.

ЭсБ ждет его, опять, наверное, что-то неладно с Конкурсом на замещение его золотой должности.

В приемной СуперБосса Жуков столкнулся с Профессором, тот уже выходил и выразительно двусмысленно посмотрел на Жукова и приветствовал сочувствующе покровительственно.

«Похоже, и он воспринял продвижение Ивановой именно как чьей-то пассии», – подумал Жуков и поэтому заранее «соболезновал» ему. «Хотя кто его знает. Все сложно у Профессора, сразу не разберешься. Ясно только, что под его началом работать будет противно», – в ответ Профессору Жуков только кивнул головой, уже открывая дверь кабинета ЭсБ.

ЭсБ сидел за столом, думал приблизительно также, судя по выражению его лица вслед Профессору. После рабочего приветствия начал без предисловий:

– Претендентка наша новая не очень, я понимаю, Профессор прав, – отвел глаза ЭсБ и продолжил энергично:

– Я усложнил всем задачу, предлагаю испытание: проверить претендентов обычным способом – предложить шпионаж в своих фирмах в пользу нашей фирмы, кто больше информации принесет, тот и выиграл, что особенно актуально в преддверии тендера, в котором и они все участвуют. Вот такое задание! – подал Жукову файл с описанием интересующей информации от фирмы Ивановой и бодренько смотрит на него и, немного наклонившись вперед, уже заговорщицки раскрывает свой хитрый план:

– Кандидат Профессора принесет нам украденную информацию, а мы скажем: «Предатели нам не нужны!». И наша Иванова победит. А не принесет, мы достанем ее бумаги и скажем: «Молодец, Иванова, настоящий патриот!», – заканчивает и ждет такого же восторга от Жукова.

Жуков же подумал, что СуперБоссу пора в отпуск.

Наверное, ЭсБ и сам об этом догадывался, но не отступал:

– Александр Михайлович, проследите, чтобы она приготовила «отчет». Не принесет, откажется, пишите сами! И поосторожнее говорите с ней, пожалуйста. Все-таки предложение о шпионаже определенного свойства. А чтобы она не возмущалась, преподнесите это не как откровенное предательство, а исключительно… как жест доброй воли!

Жуков с сомнением посмотрел на СуперБосса.

Тот поднял плечи и развел руками – а что делать?

«Может быть, неплохая идея. Не все соглашаются шпионить, может сама уйдет?» – раздумывает он, возвращаясь к себе.

«Немного жестоко. Идея с декретом куда лучше», – улыбается про себя Жуков.

Идет и предвкушает, как она удивится, когда увидит его.

Иванова. Елена. Николаевна. 25 лет. Не замужем. Образование высшее техническое.

Собеседование

Ленка уже прошла по красивым большим коридорам заметной персоной, в своем лучшем деловом костюме, красиво так сидит в указанном ей кабинете и одну минуточку ожидает его хозяина для собеседования.

Пальто положила рядом на стул. Поправила. Осторожно оглядывается. Кабинет без признаков жизни человека, ни чайника, ни чашки. Одежда, наверное, в шкафу. Очевидно, это кабинет мужчины. Жуков А. М. Может, он робот? Смешно было бы, если бы зашел робот.

Здесь и фирма гораздо крупнее, сотрудников значительно больше, кабинет куда внушительнее, чем ее маленький и практически общий для всего отдела, и помощник есть. Это место стало еще привлекательней, но и ответственней, сложнее, уровень здесь выше.

Она немного волнуется, но она справится, страшно только начало. Сейчас она убедит хозяина, кем бы он ни был, что она и только она может справиться с этой работой. А она с ней справится! Как хочется ей быть здесь! Здесь такая интересная жизнь!

Входит кто-то, он еще в приемной, видимо, нынешний хозяин кабинета. Он разговаривает по телефону.

Она знает этот голос? Напряженно ожидает входящего, он входит.

Как холодная вода! Это он. Это он, это вчерашний гонщик и злой енот! Не может быть такого совпадения.

Он входит и закрывает за собой дверь. На нее не смотрит. Заканчивает разговор по телефону.

Она оседает на спинку стула, и вся красивость ее сидения исчезает.

Он опять не смотрит на нее, телефон кладет в карман, садится на свое место. Секунду приглядывается к чему-то на столе, и поднимает голову, и теперь уже бьет взглядом прямо по ней. Он не отводит глаз, ему приятно смотреть на ее запоздалые раскаяния.

Его час настал, он торжествует, сладкая штука – месть.

У Лены вид совершенно удрученный, конечно, разом рухнули все ее взлетевшие мечты о себе на представительном месте, о такой интересной, такой захватывающей жизни на новой работе.

Он ее не простит ни за что. Она его уже немного поняла, как ей кажется, он злой, беспощадный енот. Она ничего не сможет ему объяснить, он просто слушать не будет. Она для него просто десять минут рабочего времени, потраченных зря. Он даже мстить ей не будет. Она открыто расстроена.

Но как она ошибается! Все он будет: и мстить, и слушать, и смотреть:

– А я Вам рад! – печатая, произносит он и складывает руки на столе одна на другую, подавшись вперед, чтоб лучше видеть ее отчаяние.

Его торжествующий вид выводит ее из оцепенения первой реакции:

– Да, знакомиться не надо, – Лена пытается собраться, но что уж теперь, ничего не поделаешь, они знакомы.

Он только слушает, у него такой довольный вид.

Она продолжает:

– Да только я радости Вам этой доставлять не буду, уйду сразу, – не может она скрыть, что огорчена и сожалеет. – Время только жалко, да и наряжалась напрасно, – сказала и собралась вставать, выпрямила спину, не будет она некрасиво извиняться и оправдываться.

Он же показывает, как он ее рассматривает. Соглашается:

– Заметно. Сегодня вы немного получше, чем вчера, и точно лучше, чем две недели назад. Вы хорошеете и хорошеете, – он ядовитый, как тарантул.

«Какой ты шутник! А внимательный какой. На личное переходишь. Лучше бы он себя так рассматривал», – Лена ответит, ей нечего терять:

– Вам-то заметно. В таком галстуке при таком костюме? В такой рубашке? Что Вам может быть заметно? – готовится встать и уйти, ей очень-очень жалко все потерять разом. Она даже сердится на него за это.

Он откидывается в кресле назад, невозмутим и насмешлив, на галстук и костюм не реагирует, его это веселит даже:

– Мне все заметно. Я очень внимательный, – сверлит ее насмешливым взглядом, усмехается, – и Вам бы не мешало быть повнимательней, тогда бы знали, что не надо с будущим работодателем разговаривать в стиле канцелярской крысы. Надо думать, прежде чем говорить, а не нападать вслепую, как глупая курица.

«Что? Как ты меня назвал, злой облезлый енот? Да кто ты такой?» – Лена все проиграла, но живой она не сдастся:

– Да Вы просто злой облезлый енот.

Звучит это медленно, но теперь уже вслух, она решается на объявление войны; она берет сумку, готовая уйти, атакует он мгновенно, это она уже знает, а здесь в кабинете, где никого нет, пожалуй, еще ей и достанется.

– Леший из страшной сказки! – добавляет она, уже в отчаянии. Никогда в жизни еще она не проявляла такой задиристости.

«Он меня специально провоцирует, – поздно догадалась она, – я сама дала ему право так же говорить со мной».

И он, конечно, этим воспользуется. Он встает, опасно приближается и замирает напротив нее, стремительно наклоняется через стол, он к ней очень близко, хорошо, что между ними стол, немного, но защита.

– Ты что себе, козявка, позволяешь? Ты как разговариваешь, кикимора? Ты думаешь, ты под такой защитой, что никто не ответит тебе так же? Какая смелая. За чужой счет. Если бы не тот, кто за тебя просил, я и разговаривать бы с тобою не стал. И в сторону бы твою не посмотрел. Как специалист ты здесь никому не нужна, – обрушивает на нее лавину открытой агрессии, он практически нависает над ней.

Лена прижала ушки, он опасный!

Жуков выпрямляется, меняет выражение лица на жестокое и угрожающе переходит на Вы:

– Вы же, судя по всему, тоже работаете, знать должны, как разговаривать и вообще что такое работа, и что такое нет времени и сил на модные одежды. Или все-таки не работали, не знаете? Я вообще не понимаю, как вы там занимали такое место. Видимо, и там просили за Вас. Рекомендации у вас прекрасные, а вот вы ведете себя как плохо воспитанная, глупая, конфликтная… – не может подобрать слово, (и не надо, наверное, оно не очень хорошее).

– Я все заработала сама, это неправда! – возмущенно отрицает, но одновременно и оправдывается она.

– Я не смог увидеть, что это неправда, – понижая давление на нее и делая упор на смысл.

– Что хотели, то и увидели! – нет у нее аргументов против неправды.

Она поднимается, хватит, она уходит! Жуков встает у нее на пути и наступает на нее:

– Я увидел все. И ваш острый ум, и твердый характер, необходимый руководителю, настойчивость. Я много что увидел. Да только все это не нужно, чтобы по примерочным подглядывать и всем хамить, – «Удачный переход», – похвалил сам себя Жуков.

– Я никогда ни за кем не подглядываю, – Лена опешила и неловко пытается отрицать, (видел, видел!) даже отходит немножко назад.

«Хамить ее не заинтересовало, подглядывать – да», – это он отметил.

– Так я счастливчик, оказывается, меня-то вы подглядывали, – даже немного весело, вернулся на свое место, сел, слегка потянулся и твердо надавил уже на бедную девочку таким же твердым взглядом. – Садитесь.

– Я ничего не видела, – рассержено смутилась. Огляделась. Сдалась. Садится. Но уже дальше от него.

«Какая трепетная барышня. Это ее слабое место», – скажу еще, будет знать:

– Что хотели, то и увидели, – он иронично-деловито повторяет ее слова и добавляет уже совсем другим тоном, совсем не злым, – вы отвернулись, надо было смотреть.

Внимательно-внимательно смотрит на ее реакцию: не отвечает, не отбивается и не нападает, смутилась еще сильнее и ниже опустила голову. Да, это ее слабое место. Он победил, инициатива перехвачена.

Лена думает. Он ее спровоцировал, она ответила, он победил. Лена! Надо собраться и довести этот бой до конца. Сосредоточься!

– Вы не замужем, – это не вопрос, это он знает из анкеты.

– Я не замужем, – как можно спокойнее, кажется, он взял деловой тон.

Но нет!

– Неудивительно. Вас, такую ершистую, никто и не берет. Я бы Вас не взял. И хоть как вы нарядитесь, это вас не исправит.

– Я бы вас тоже не взяла, хоть как вы нарядитесь, – мгновенно реагирует она. – Меня брать не надо, я сама выбираю. Это Вас никакой наряд не исправит, а меня возьмут и без нарядов.

Разошлась, в запале скажешь и не такое. Последнее, пожалуй, неудачно, слишком образно.

– Без нарядов, вообще? – посмотрел вниз, скрыл улыбку. – Ну без нарядов каких хочешь возьмут. Хорошо, что вы сегодня оделись, ну нарядились. Ну, хоть как-нибудь. Прикрылись.

И добивает, уже радикально; проверить ее реакцию, правда ему показалось в словах супербосса что-то такое в ее адрес или нет:

– Хотя сейчас на что только не идут, чтобы получить хорошую работу, – показно и вальяжно слегка потягивается, как сытый кот, и складывает нога на ногу, и голову склоняет к плечу, и руки складывает на груди, и небрежно говорит:

– С какими только рекомендациями не приходят. И чем выше положение рекомендующего, тем моложе и красивее девушка.

Сказал и весь превратился во внимание.

Лена застыла. За кого он ее принял? Она видит, что он совершенно двусмысленно рассматривает ее. Да даже совершенно недвусмысленно. Она не знает, как отмыться от этого. Тщательно отбирает слова.

– Вы составили обо мне неверное представление, – жестко, сухо и спокойно заявляет она и презрительно отворачивается.

Какое знакомое у нее лицо. Он видел его где-то.

Но девушка она приличная, понимает он: «Она буквально оскорблена. Нет у нее никакого любовника. Значит родители. Остановись, животное, оставь ее в покое», – приказывает себе и продолжает уже серьезно, но также сухо:

– Извините.

Он постукивает по столу, прекращая пустую болтовню, и начинает, наконец, деловую, конструктивную беседу:

– Наша фирма желает проверить лояльность всех претендентов, что особенно интересует нас в преддверии тендера, в котором участвуем и мы, и ваша организация, – достает из стола файл, полученный от ЭсБ, и протягивает его Лене, – вот этот раздел исследований и конкретно результаты лабораторных испытаний за последние два года в вашей организации интересуют нас особенно. Мы рассчитываем получить от вас в виде отчета с таблицами и подробным описанием указанную здесь информацию в короткие сроки, как подтверждение серьезности ваших намерений работать именно у нас.

У Ивановой вытягивается лицо, и она смотрит на него, как на чудовище.

«Вот так, подружка, – отвечает он ей взглядом, – а ты думала, придешь красивая в красивом костюме, наговоришь всяких слов, блеснешь эрудицией и остроумием, произведешь положительное впечатление и все? Нет, милая, этого мало, надо еще предать или не предать своих, стерпеть оценивающие взгляды, ответить на неприятные вопросы». И не отводя глаз, продолжает смотреть на нее.

Она опустила глаза вниз, не шевелится, напряжена до предела.

Ему стало жалко ее.

– Я поняла вас, – серьезна. Молчит. Думает, – я позвоню вам.

– Это я вам позвоню. Через неделю, – повелительно, равнодушно, не глядя на нее; его телефон звонит, он дает понять, что аудиенция окончена, и, отвернувшись от нее вполоборота, уже разговаривает по телефону.

Лене остается только встать и уйти, не прощаясь.

«Иди, жалуйся папочке и мамочке на меня. И не возвращайся», – смотрит он ей вслед.

Пальто перекинула через руку с сумкой, очень прямая спина, голову держит очень высоко и чуть повернула в его сторону, бросила вскользь короткий напряженный взгляд вместо «до свидания». Спокойно вышла. Закрывается дверь за ней. Он победил.

Но что-то он не рад. Выключает телефон и терзаясь, постукивает по столу:

«Напрасно я так, ей было больно; правда, как злой енот».

Незаслуженное оскорбление

Лена кое-как поставила машину. Долго искала ключи. Зашла в дом.

Снимает пальто в прихожей, стараясь быть незамеченной, но мама услышала и, выглядывая из кухни, зорко и коротко оглядывает ее и зовет обедать. Кто-то в гостях.

– Я переоденусь, мама, – ровно улыбается ей и ускользает.

Поднялась к себе, бросила сумку, стала раздеваться, оторвала пуговицу и все бросила, села на диван и закинула голову – сушить непослушные слезы.

«Уйду», – плачет Лена. Это было слишком, так открыто ее уничтожать и сразу по всем направлениям: и как специалиста, и как девушку – очень жестоко, и личность не забыл, уверен в том, что она продаст своих за высокую зарплату и тщеславие работать на его месте.

«Что уж он так жестоко с мной? – думала она, – неужели я сама так вела себя? что он так был со мной жесток». Она перебирала все свои слова, и как он отвечал, и постепенно догадывалась, она тому причина. Но она не была такой плохой, как думал Жуков, Лене это было так обидно.

Благодаря этому дурацкому собеседованию она увидела перемену в себе, она заигралась в успешную, деловую, неуязвимую, неотразимую. Такой он ее и увидел.

Увидел и высокомерие ее терпеть не стал. Он ее разбил.

Все ее иллюзии относительно ее удачливости, непобедимости, исключительности Жуков разом разбил. Он был жесток, но справедлив.

Как в каком-нибудь Гарри Потере, он бросал в нее молниями и разбивал, будто какую-то стеклянную стену из цинизма и превосходства, которую она сама в себе вырастила; и эта стена рухнула с грохотом и звоном, и она сейчас увидела себя его глазами: измененной, жестокой, равнодушной.

Это позволило ему быть с нею даже неприличным.

Он был неприличен.

Он говорил ей такие гадости, он такое видел в ней! Она не хотела об этом думать.

«Ужасно, ужасно, что он думает обо мне!» – это ей невыносимо оскорбительно.

Где-то внутри у нее забилось сердце. Он так мощно навалился на нее со всеми своими злыми словами и глазами, и в какую-то минуту она подумала, что сейчас он ее придушит этими своими руками. Она запомнила их очень хорошо. Гораздо лучше, чем надо. Это злило ее особенно, у нее даже высохли слезы.

Ну все, надо спускаться к маме, а то она сама придет на нее посмотреть.

Надо спуститься к маме в обычном настроении, если она заметит слезы, тут же доложит отцу, что она пришла с собеседования «рыдая и вся в слезах, совершенно несчастная», – как мама любила все стократно преувеличивать.

«А отец (из слов Жукова выходило, что кто-то просил за нее; конечно, отец, кто же еще!), отец тут же возьмется выяснять, кто довел дочь до такого, а этого не надо, итак Жуков думает обо мне, бог знает что».

Надо вытерпеть этот обед, выдохнула, посмотрела в зеркало, можно идти.

В гостях была старинная мамина подружка, Светочка. Мама со Светочкой вместе начинала работать, еще бухгалтером, очень давно, но дружба сохранилась. Светочке было 60 лет, и она была очаровательна. С мамой они говорили исключительно о Светочкиных женихах. Иногда это было и правда забавно. Но сейчас жениха у Светочки, видимо, не было, и чтобы тема женихов совсем не провалилась, выбрали Лену.

– Какая Леночка красивая! Трудно подобрать такой красивой девочке достойного жениха! – говорила Светочка, уверенная, что слышать Леночке это будет приятно.

– Уж и не говори, как трудно, Светочка, ведь Леночка у нас еще и руководитель, большой отдел под ее началом. Работает много, времени на знакомства немного. Ты это понимаешь.

Светочка участливо кивает головой.

Этот мамин намек в свете вечных разговоров о женихах прозвучал очень двусмысленно, Для Лены в такой момент это было неприятное совпадение:

«Теперь не только Жуков, но и Светочка будет думать обо мне непонятно что», – Ленка молча давилась чем-то вкусным.

Мама не унимается:

– К нам приезжал мой старшенький сынок, Борис, ты бы его, Света, не узнала: какой он стал солидный и красавец! Приезжает с товарищем по работе, он с ним еще зимой приезжал и знаешь, этот молодой человек был Леной совершенно околдован, – мама нарочито повышает голос: – такой обходительный, такой любезный, красивый!

К счастью, они совершенно удалились в эту тему, Ленка поцеловала маму, сказала, что хочет вздремнуть, приветливо кивнула гостье и пошла наверх.

Вернулась в комнату, села, проплакалась уже как следует и загрустила.

Конечно, шпионить она не будет, откажется.

И что тогда? Уйти и оставить о себе такое впечатление? Ужасно. Это невозможно!

Что же теперь он будет думать о ней? Нет, так не может быть!

Она уже не рассчитывала на эту работу. Она хотела доказать ему, что она не такая, как он думает. Она совсем другая.

«Я просто должна отстоять свою честь! И как начальника, пусть небольшого, но отдела и… вообще», – убеждала она сама себя.

Она должна была продолжать бороться. Только это даст ей возможность видеть его. И постараться объяснить ему, нет, он составил о ней неправильное мнение!

Настолько неправильное, что это нельзя было так оставлять!

Нельзя, чтобы хотя бы один человек на планете так думал о ней, Лена не смогла бы жить с этим, она должна была его увидеть и убедить, так она решила.

Перестала уже было терзаться и стала собираться куда-нибудь выйти вечерком, как еще вчера она договаривалась с подружкой и поняла, что не хочет ни с кем разговаривать, рассказывать не хочет и не хочет слушать.

Они созвонились и отложили встречу, и Лена снова загрустила.

Взялась читать, отбросила книжку. Включила телевизор и выключила.

Еще немного помаялась, легла и забросила руки за голову.

«Ничего не хочу», – закрывала она глаза.

И видела Жукова, то злого, то смеющегося над нею. Отворачивалась, поворачивалась, вставала и ложилась, и снова видела его: уезжающего на машине, и в примерочной, и как он ей остро сказал: «Подрабатываете?». И потихоньку догадалась, что он только ей и интересен.

И, уже ругая себя за слабость, понимала, что просто хочет пойти и еще раз посмотреть на Жукова, на его жестокие глаза, на его руки.

«Ужасно, ужасно, но я думаю о нем», – она даже сердилась на свое бессилие о нем не думать.

Он терпеть ее не может, а она дрожит, думая о нем. Это было даже как-то оскорбительно для нее. Его равнодушие, да даже не равнодушие, а открытая неприязнь и пренебрежение. Такая жестокость.

Она запуталась в нем, она не понимает, что она думает о нем. Даже злилась.

Его зовут Александр Михайлович. Александр. Сколько ему лет? Что-то неуловимо знакомое было в нем. Он был на кого-то похож. Нет, она не могла вспомнить.

Она еще и еще вертелась в кровати, поворачивалась с боку на бок и, наконец, разозлилась окончательно: «Ну, Александр, я придумаю для тебя что-нибудь особенное».

Обняла старого своего облезлого мишку и решительно уснула.

Липа

Утром так же решительно, без предварительных звонков (что вообще для нее дело обычное), открывает дверь теперь уже Васиного кабинета:

– Вася, ты знал! – она стремительна, как горная река, очень энергично смотрит на него.

– Я подумал, может, обойдется? Думал, зачем тебя расстраивать? – жалостливая гримаса у Васи.

– Важное дело, Вася. Ты можешь реабилитироваться, – дает ему шанс Лена, – сейчас мы с тобой быстренько готовим материал для той самой новой фирмы, о которой ты так мечтал, и куда меня отправил погибать. Они хотят наших секретов от меня взамен на новую работу. Они и на работу меня не возьмут, а вот тайн профессиональных подай им. И мы сделаем это для них, мы сделаем хитрую подставу, хитрую липу, и только очень хороший специалист сможет разобраться. Но мы же знаем с тобой, что мы с тобой самые умные, и никто нас не победит!

– Да уж, точно, самые умные, – грустно говорит Вася.

Вася никогда никаких лип не делал, в сложные игры не играл, и вообще человек не быстрый, трудных ситуаций и неприятностей не любил:

– Лена, может лучше плюнуть на них, все равно, говоришь, шанса на работу нет, – уговаривает и ее не связываться.

– Нет, я уже не могу так просто уйти. Жуков меня обвинил в некомпетентности, в профессиональной несостоятельности, да еще много в чем, я должна отстоять свое достоинство.

– Мы-то знаем, кто ты, – радостнее и увереннее говорит он.

– Я хочу, чтобы и они знали. Мне это важно, Вася, – ищет и достает нужные папки и бумаги, и начинает сосредоточенно готовить данные для Жукова: – Начнем!

Вася понимает, что это под силу только Ивановой: заменить один показатель на другой, по сути, взаимоисключающий, так, чтобы это было практически незаметно не только на первый, но и на пятый взгляд, задача творческая, ему точно не под силу.

Но если они там не разберутся и используют эту информацию, у них, прямо скажем, будут проблемы, и убытки гарантированы, и урон профессиональной гордости.

«Что у нее там с этим Жуковым завязалось, в прошлый раз только разве не подрались и опять че-то спорят. А что, дело молодое, пусть спорят, он может еще и не женат. Ленке он хорошая пара. У них так все экспрессивно получается!» – улыбается незаметно для нее.

– Лен, а он женат?

– Кажется, нет, – писала и ответила, не задумываясь; и резко посмотрела на Васю: – что за вопросы!

Вася вертит головой, я ничего, ничего. Лена строго посмотрела, посердилась еще минутку и вернулась к работе. Работает, сосредоточена, внимательна; жалко, что уходит от них, хороший она начальник, толковый.

– Хорошо получилось, – Вася читает еще раз, проверяет вместе с Леной. – Только если он глубоко в теме, он разберется все равно. Остается надеяться, что он именно этот раздел подробно не знает.

Лена проверяет уже третий раз, ошибиться нельзя, ошибок уже достаточно:

– Ничего, посмотрим, как он сможет расшифровать нашу загадку; это должен быть знающий специалист, только поумнее нас с тобой вместе взятых! – и отслоняется от монитора.

Все готово, сохранить и печать.

Лена довольно потягивается.

Собеседование 2

Жуков стоял у окна, смотрел, как несет холодным, серым ветром первый в этом году снег и томительно ждал, когда придет Лена.

Сейчас, когда он ее поставил на место и успокоился, теперь бы и забыть о ней.

Не тут-то было.

В пылу их яростных перепалок он не заметил, что он хотел ее – совсем не убить.

Только сейчас, когда отступило желание откусить ей голову, и он отомщен, желание не прошло, а даже усилилось. И не просто желание. Теперь это было не просто желание. Он хотел ее видеть. Он постоянно этого хотел. Он думал о ней постоянно.

Он и раньше думал о ней постоянно, но из-за ущемленного самолюбия. Обида быть поверженным какой-то козой не давала ему покоя. Теперь коза повержена, самолюбие спит спокойно, а он все равно не спит.

И лучше бы он дурак посмеялся тогда и пошел, лучше бы он жил в другом городе и не знал бы ее вообще, чем сейчас так мучиться. Он злился из-за этого.

Он понимал, как она к нему относится. С этой ее насмешливой иронией и открытым пренебрежением: она приняла его за облезлого и убогого с квадратной головой. И за это он сердился на нее.

А это ведь ей надо сердиться, нехорошо он с ней поговорил.

Не надо было так жестко, даже оскорбительно для такой, как оказалось, скромной девушки. Эти намеки на любовника-покровителя, эти намеки на ее подглядывание. Мог бы сохранить в тайне. Пожалуй, он перешел границы.

Жуков отошел от окна, сел на свое место и наклонился над столом. Он не сможет с ней работать. Он всегда будет переходить эти границы.

«Нет, пусть уходит. Я ее уговорю. Наберусь терпения и уговорю. Пусть уходит», – он понимал, так ему будет легче забыть ее. А другого варианта у него и не было, только забыть.

Жуков взялся печатать ответ на деловое письмо, его можно было сделать и завтра, но он хотел скрыть напряжение, которое испытывал, ожидая прихода Лены.

Лена же просто боялась идти к нему. Она шла и не знала, чего ждать от него в этот раз, но приготовилась к самому плохому, к тому же, что и было. Хуже она просто не могла себе представить.

Собравшись с духом, она открыла дверь, он сидел на своем месте и только оторвал взгляд от монитора, показал ей рукой проходить и поздоровался коротким кивком головы.

– Подождите минуту, я закончу, – добавил и, не отвлекаясь, печатал.

Лена положила не спеша пальто на спинку соседнего стула, на него же поставила сумку, сразу достала файл с «отчетом», села, устраиваясь поудобнее, все это делала так, как будто его не было здесь, специально, чтобы прошло ее волнение.

Села и незаметно принялась его рассматривать. Он что-то пишет в комп, сосредоточен. Конечно, вид у него строгий. Он вообще ее не видит, он не знает, что она есть на этой земле. Люди, наверное, его не очень интересуют. Он робот.

Он сейчас без галстука, расстегнут ворот рубашки, задумался, отслонился, читает. Рассматривает его и вдруг вспоминает, так не к месту сейчас, когда он близко: какой он без рубашки. Это так ее обескураживает, она даже слегка вытягивается. Видимо, Жуков это замечает боковым зрением и бросает на нее короткий, но острый взгляд. Он как будто прочитал ее мысли, она отворачивается и смотрит уже вниз, на свои руки. И коротко смотрит на руки его.

Он закончил. Вздыхает, отслоняется от клавиатуры, проходит еще раз глазами, отправляет.

Сейчас он наговорит ей гадостей, Лена уже готова.

Они выжидательно и изучающее смотрят друг на друга. Оба опасаются.

Лена молча подвигает ему бумаги, он этого «не видит», смотрит на нее: как же начать мирный разговор?

– Может, Вы чаю хотите? – неожиданно придумывает он.

– Вы туда яду подсыплете? – Лена дивится на его изобретательность: вот, пожалуй, это еще хуже!

Жуков усмехнулся:

– Хорошая идея, – усмехнулся еще раз. – Ну, будете?

– Ну, нет, конечно, я жить хочу, – тон ее не сказать, что дружелюбный.

– Ну, как хотите.

– Спасибо, хотя бы выбрать мне разрешили.

Жуков усмехается опять.

Помириться с ней не просто. Но надо. Встает со своего места, обходит край стола и садится напротив, но подальше, боком к столу, кладет руку на стол и постукивает. Смотрит на нее.

– Я должен извиниться перед Вами, – уже весомо и серьезно говорит он, – я перешел границы не только вежливости и делового тона, но и приличия.

Но Лена уже ему не верит! Он мастер на такие шутки:

– Неужели? За крысу? За курицу? Или за кикимору? – не теряется она.

«Она не вот тебе простушка, поверила, растаяла», – Жуков в замешательстве, банальные извинения она не примет, здесь нужны другие слова. И решается попробовать по-другому:

– Вообще нет. Здесь я думаю, мы квиты.

– Квиты? Да мне пришлось просто защищаться! – «Вот наглец», – думает Лена.

– Разве я на Вас нападал? – он лукавит, самому неудобно.

– А разве я на Вас нападала? Я только защищалась, – она настаивает.

– А разве не Вы в магазине наговорили мне гадостей?

– А разве не Вы обидели беспомощную продавщицу, которая и ответить-то Вам не может, ее сразу уволят.

С продавщицей она, пожалуй, права. Просто он продавщиц не любит. Кто же знал, что эта будет такая.

– Вы и здесь были уверены, что отвечать я Вам не стану, – спокойнее уже говорит Лена.

Жуков поворачивается к ней:

– А я все-таки думаю, что мы квиты. На этом поле мы квиты. Я думаю, вы притворяетесь, и вам совсем не обидно. Вам бы только поиграть и победить в любой игре, проявить остроумие и находчивость. Все для вас игра. Азарт движет Вами, победить и только победить. Проигрывать Вы не любите, – говорит откровенно и прямо, резковато; но точно не насмешливо, как в прошлый раз.

Лена спокойно слушает, и он спокойно продолжает:

– Мое мнение, без всякого давления сверху, по профессиональным качествам вы неплохая кандидатура. Конечно, вам рано быть начальником отдела, вам нужно немного времени, может быть, год—два поработать простым специалистом, освоиться, и Вы справитесь. Если планы Ваши не изменятся! – он повысил тон на последнем.

Лена насторожилась.

– И дело не только в том, что вы молодая женщина, еще и без детей, и учи вас, не учи, все уйдете в декрет, – он сделал паузу, раздумывая, стоит ли это говорить? – Это еще не все.

– Что же еще? – она серьезна и внимательна.

Он скажет. Он много думал о ней, и он хочет с ней поговорить. Медленно начинает, тщательно подбирая слова:

– Вы, пожалуй, рассудительны; и не столько вспыльчивы, сколько намеренно провокационны. Вы насмешливы настолько, насколько Вам хочется, и других ранить вам легко, вы не нуждаетесь в них. Вы позволяете себе это потому, – наклонился он к ней, – что Вы ни за что не держитесь. Вам ничего не надо, у вас все есть, Вы надежно защищены любовью близких. Вам терять не жалко, ветром принесет еще, сколько хочешь, беспокоится не надо. Вы имеете много заботы и любви, это видно. Но принимаете вы все как должное, обычное, само собой разумеющееся. Вы это не цените. И потерять поэтому не боитесь.

Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Лену внимательно:

– Вы избалованный ребенок. Чуть что и вы цепляетесь за родителей, не только в материальном смысле, важнее, что ответственность за ваши решения несут они, а вы только их невзрослая дочка, и ваша жизнь еще игра. Вы тратите такие драгоценные их чувства на игру, на пустые капризы, на мелочи.

Вам это известно, но вы об этом не думаете. Вы совсем не цените заботу о Вас.

Вы даже не знаете, что можно не иметь времени подобрать себе толком одежду, когда так работаешь и заботиться о тебе некому. Если бы не ваша сестра, и на вас был бы такой же костюм, как на мне. А вы, наверное, ей и спасибо не говорите, – упрекнул он ее, подумал секунду и так же уверенно констатировал: