Музыка в дорогу

Глава 1. Неслучайные люди

«Группы подбираются на небесах!» – говорил он всякий раз, когда в нашем маленьком терапевтическом кружке происходило что-нибудь интересное. Между людьми что-то вспыхивало, трещало. Иногда это были пустые искры, но иногда – тот самый материал, с которым можно работать.

– Вот! – ликовал тогда Изин. – Вот что я имею в виду, когда говорю, что группы подбираются на небесах! Не бывает случайных составов группы. Если ты оказался на терапии в одной компании с Васей, Петей, Машей и Наташей, то будь уверен – именно эти люди тебе нужны, именно они – ответ на твой внутренний запрос, и теперь вся штука в том, чтобы суметь его, этот ответ, правильно получить.

– А что значит правильно? – спросила однажды я.

– Взять от этой встречи по максимуму, – улыбнулся Изин своей хитрованской, спрятанной в бороде улыбкой. – Взять, но и дать тоже.

Получать и давать.

Осознанность.

Быть в принятии.

Оказаться за кругом.

Что ты чувствуешь сейчас? Как тебе с этим?

Честная обратная связь.

Выгуливать белое пальто.

Выйти из зоны комфорта.

Все эти выражения, бывшие поначалу в диковинку, мы быстро усвоили и с удовольствием повторяли во время встреч. Так и шпарили ими, не хуже самого Изина. Мы – это наша группа, пятеро человек, пришедших к доктору решать свои жизненные проблемы.

Мы тогда неплохо поработали, о да! Ударно и слаженно, словно какая-нибудь бригада вальщиков леса из старого советского кинофильма. Каждый раз, выходя после сессии на улицу (где стояла глубокая ночь и невидимые подростки горланили Хоя или КиШа), я ловила себя на чувстве, что мир изменился за время моего отсутствия. И мне требовалось несколько секунд, чтобы решиться шагнуть в него – в такой… немножечко сдвинутый. Изменённый.

Рядом со мной на крыльце подъезда появлялся кто-нибудь из группы, обычно Вита, или Эдик, или Стас. Мы закуривали и отупело-потрясённо смотрели в ночь. Отупело – потому что за двенадцать часов предельного мозгового интенсива острота восприятия снижалась, переходила в некую рыхлосыпую размывчатость, тягучую сюрность, но в этом и был свой кайф.

Мы курили и молчали, водя взглядами по привычной дворовой декорации: светящиеся окна хрущёвки напротив, кусты сирени, мусорный бак, припаркованные авто… Каждый раз перед нашими глазами было одно и то же – и каждый раз мы таращились на это с придурковато-заторможенным, обалделым видом киношных инопланетян, вываливших всем табором из тарелки и впервые столкнувшихся с неведомой формой жизни.

Так и слышу здесь писклявый голосок Инги: «Не мы, а я! Говори за себя! Я лично ни на что не таращилась!»

«Вот опять ты говоришь – как будто пишешь сценарий, – включается вслед за Ингой обманчиво-добродушный бас Эдика. – Причем бредовый какой-то сценарий, к бредовому сериалу. Лесоповал, инопланетяне, цыгане с медведями… всё в кучу».

Да, именно так – всё в кучу! Мне было двадцать два, я только что рассталась с мужем и с уютной, но скучноватой должностью лаборанта на скучной кафедре скучнейшего института, сняла квартиру в окопавшемся вдали от центра зеленом райончике (не без помощи папы, разумеется) и сосредоточилась на карьере писателя-сценариста, с далеким замахом на Голливуд. И чтобы фильмы по написанным мной сценариям снимали Спилбер, Тыквер и Тарантино.

– С ней всё ясно, – ткнув в меня пальцем, сказала Инга на первом же сейшне. – Человек здесь просто так. За впечатлениями. Ну-ну.

Ее бесцеремонность ужасно меня взбесила. Только позже я догадалась, что всё дело было в моем возрасте. По представлениям Инги, ходить по психологам в двадцать два – это не более чем способ поинтересничать. Привлечь к себе внимание окружающих… а заодно напитаться сюжетами для будущих сценариев. Своего-то опыта нет, одни фантазии.

Инга активно не хотела быть сырьем для моего «творчества» (именно в кавычках; кавычки она показывала жестом – сгибала пальцы на обеих руках, чик-чик). А мне и даром не нужно было ее «сырье». Для меня тридцатидвухлетняя полноватая Инга была скорее отработанным материалом, шлаком, нежели сырьем для чего бы то ни было.

Я пренебрегала Ингой искренне, пылко, от всей души и даже не пыталась это скрывать. Иногда мне хотелось ее ударить.

В нашей группе, собранной на небесах, Инга была сама Незначительность. Женский лузер. Никто.

Эдик был Занудство и Правота. Самодовольный жлоб под маской крутого мачо.

Стас был…

А Вита была…

Нет, всё-таки этим двоим я не берусь давать определения. Не сейчас. Может быть, позже.

***

Тарелка с нарезанным кубиками дорблю. Пиала с оливками. Блюдце с томатами черри и брусочками корнишонов. Маленькая хрустальная салатница с чипсами, выглядящая в столь изысканной компании наглой самозванкой. Несмотря на хрусталь.

Но, с другой стороны, именно эта салатница опустеет и обновится первой, а потом опять опустеет и обновится, и так много раз за вечер. Быстрее, чем она, будут обновлять свое содержимое лишь бокалы белого бордо, которое мы с Гериком пьем под сериалы.

Мы с Гериком – сериальные маньяки. Пятнично-субботние. Воскресенье – день общения с природой, поездок в живописные парки, музеи-усадьбы, заповедники и лески. Это святое. Не пить перед понедельником. Герику как руководителю крупной фирмы важен его презентабельный вид, а мне – душевное равновесие дорогого супруга.

Сегодня пятница, поэтому о внешнем виде Герика в понедельник можно пока не думать.

Текущий сериал, к которому мы прикипели душой, – «Краевед». Смотрим две-три серии за вечер, плавно перетекающий в ночь.

Когда-то мы так же упойно смотрели «Бродячих» и «Грани тьмы», но тогда был тормозящий фактор – дети. Сейчас, слава богу, дети выросли, им не до нас. Мы предоставлены самим себе, чему несказанно рады.

Мы – профессиональные киноманы. Гурманы жанра. Сомелье режиссуры, операторской работы и находок сценариста. Когда сериал – фуфло, мы не тратим время на «дать ему раскачаться», мы просто вырубаем это фуфло и всё. И начинаем искать что-то новое. Сеть набита вариантами, нет смысла цепляться и давать шанс тому, что сразу не убедило. Не прельстило. Не завело.

Герик – мой муж. Второй и единственный. Первое недоразумение можно не считать, там мне просто хотелось побыть невестой в белом платье, рядом с высоким и статным женихом в черном костюме. Побыла. Развелись через год. И пошли дальше, каждый своей дорогой.

Скажи мне кто-нибудь в юности, что так может быть – ни за что не поверила бы. Словосочетание «пробный брак» казалось мне мутной пошлостью. И вот поди ж ты – мне самой потребовался «пробный брак», чтобы успокоиться, понять, чего я действительно хочу, и внимательно, трезво, без придыхания присмотреться к людям. К мужчинам. Да и собственно к людям, вообще.

– В книге было не так! – Герик ставит на паузу и начинает рассказывать, как было в книге. Краевед, сын лекаря и ведуньи, прибыл в Зыбкие Земли на эльфийском судне, а не пришел пешком.

Да-да. Это важно.

Я вникаю, прикладываясь к бокалу и щуря глаза в экран. Я принимаю к сведению.

Есть одна штука, которую я тоже приняла к сведению – но только для себя, без обсуждения с мужем.

Актер, играющий Краеведа, очень похож на Стаса. На одного чувака из прошлого. Только этот Краевед мужик довольно матерый, раздатый в плечах и талии, а Стас – более усушенный, тонкотелый и «мышечный» его вариант.

Мышечный – так Герик называет нашего сына, мастера спорта по восточным единоборствам. Сплошное сплетение мышц и сухожилий, хоть анатомию по нему изучай.

У Краеведа мышцы не то чтобы заплыли жирком, скорее набрякли зрелостью и дородством. Но сама фигура… повадка двигаться… но черты лица!.. Короче, Стас, собственной персоной, взглянул мне в глаза на первых же кадрах этого сериала.

Мое сердце ёкнуло, но взгляд я выдержала. И подумала про себя не без усмешки: ну надо же, как Прошлое исхитряется кольнуть коварно, обманчиво-небольно, нежно… когда не ждешь и даже не подозреваешь в себе такой пугающей готовности отозваться.

– Скажу тебе, как я это услышал, – вклинивается в мой внутренний монолог призрак Изина. – Твои эмоции ожили от вида некоего актера, на кого-то похожего. Значит ли это, что твои эмоции были мертвы? Спали? В анабиозе? Значит ли это, что твоя нынешняя счастливая жизнь – самообман, иллюзия? Или это совсем ничего не значит и странный всплеск чувств в ответ на картинку – не более чем рефлексия, что-то вроде дёрганья коленок во сне о падении с высоты? И что же тогда твоя высота, Карин? Млеть от нежности к парню, которому до тебя и дела нет? К парню, с головой ушедшему в свою боль и вину, контуженному ими до такой степени, что они затмили для него весь мир со всеми красивыми девушками вместе взятыми? Ты полюбила его таким. Для твоей любви это ничего не значило, так ведь?

Для моей любви вообще ничто – ничего – не значило. Он сидел рядом, в кругу, и в основном проявлял себя только этим.

Однажды Вита рассказывала о своем отношении к мужчинам. О том, что в каждом уверенном в себе, успешном, крутом мужчине она всегда видела некий Феррари, в который ей нужно сесть с единственной целью – разбить его.

Инга хмыкнула, оценив метафору, и сказала: «А я чувствую так: у меня есть Феррари, но он стоит в гараже под замком, пылится там, ржавеет и всё такое».

«В чужом гараже», – внес уточнение Эдик, и у Инги на секунду обозначился брыль в низу дёрнувшейся щеки.

«А я, а я…» – понеслась было я, но Инга перебила:

«А тебе, прежде чем садиться за руль Феррари, хорошо бы освоить что-то попроще, какой-нибудь зачуханный Запорожец».

Я помню, что сначала никак не отреагировала, фыркнула и сделала вид, что пропустила этот ее зловонный выхлоп мимо ушей. А потом я – рыдала. Полноценно и громко истерила минут пятнадцать. И высказывала всё, что накипело у меня к Инге за это время.

– Зачем она так говорит?! Зачем?! Зачем рядом со мной постоянно оказываются такие люди?! Такие, которые такое мне говорят?! Или показывают! Или еще как-то!

Инга сидела на полу напротив меня, неуклюже обняв свои толстые голени, и вглядывалась в мое перекошенное, залитое слезами лицо с нарочито обескураженным видом. Как будто она совсем не ожидала такого! Как будто она в полном шоке от моей бурной реакции на ее совершенно безобидные, честные слова обратной связи!

– Посмотри на нее, – сказал Инге Изин. – Для тебя. Это. Информация?

Инга кивнула: информация. Еще какая, блин, информация!

Именно так она «мочила» окружающих баб, женский мир вокруг себя. Именно так она мстила за то, что не вышла рылом. И жирными боками. И ножищами. Мочила – а потом страдала от того, что у нее нет подруг.

Утерев размазанную тушь и высморкавшись в салфетку, протянутую Эдиком, я скосила глаза на Стаса.

Он сидел, свесив руки между колен, и смотрел в одну точку. Обречённо и равнодушно смотрел. Тупил. Терпеливо пережидал.

Он не сказал ни слова по поводу нашей с Ингой позорной и жалкой стычки, но от одного его вида на меня обрушилась такая волна отчаяния, что этот момент стал поворотным и определил всю мою дальнейшую жизнь. Я поняла, что он меня не полюбит. Никогда не полюбит. Я сложилась пополам, прижав грудь к коленям и зарывшись в свою обсопленную салфетку. Сколько я так сидела, не помню. Может быть, минут пять или двадцать пять. А потом я снова распрямилась. Так странно, что какие-то минуты могут стать решающими в жизни человека… Я села и стала смотреть в другую сторону. Не на Стаса.

Глава 2. Мы начинаем

Он был промышленным альпинистом, их фирма устанавливала и обслуживала такие здоровенные светящиеся буквы на высотных домах при въезде в микрорайоны, «Чертаново» там или «Строгино», или «Кунцево».

Стас работал в команде вместе с двумя парнями. Однажды кто-то из них ушел, и на его место Стас взял своего двоюродного брата, недавно вернувшегося из армии. Ему было двадцать.

Как выяснилось позже, брат устроился к нему на фирму не просто так, а с умыслом. В один прекрасный день, то есть ужасную ночь, прихватив из конторы профессиональную снарягу, этот братик проник на крышу высотной заброшки, чтобы написать любимой девушке некую любовную ерунду. Окна девушки как раз выходили на эту заброшку, на ее торец – роскошно-глухую, идеальную глыбу стены, измазанную понизу пеной цветастых граффити – и девственно чистую выше, начиная с уровня третьего этажа.

«Лиза, я…» – захлебнулся брат на уровне этажа восьмого.

Позже какие-то другие искусники, граффити-мастера, изобразили под этой надписью человеческую фигурку в падении.

Человек упал, а тень осталась.

Красиво. Особенно если знать, что так оно все и было, что это не арт-фантазия по мотивам городских легенд. Лиза, я… И неловкие вскинутые руки, и согнутые как бы в процессе шагания по лестнице угловатые ноги, несуразный своей внезапностью полет в вечность…

Не то чтобы Стас описал это так подробно, как я сейчас описываю. Я понятия не имею, откуда я это взяла, всю эту картинку. Картинку гибели его двоюродного младшего брата, вернувшегося из армии. Просто она возникла передо мной, как слайд на полотне. Может, в жизни и не было ничего подобного, то есть брат упал и разбился, и причиной тому была девушка по имени Лиза, но вот насчет нарисованной фигурки я уже не столь уверена. А вдруг всё это мне приснилось? Или я увидела такую стену, с рисунком, проезжая когда-то где-то по каким-то своим делам, о которых уже не вспомнить, и она запечатлелась в моем сознании, а позже я стала воспринимать ее как изображение падающего юноши из рассказа «того парня с тренинга, Стаса», – такое тоже вполне возможно и отнюдь не исключено. Игры разума, всё такое…

Когда тебе сорок пять, подобным вещам уже не особо и удивляешься.

– Где это было? – спросил Изин. – Улица, номер дома? Как звали брата?

– А это разве важно? – хмыкнул Стас. – Какая вообще разница?

Изин возразил, что большая разница, что лучше произнести. Но Стас, пожав плечами, замкнулся. То есть уставился на свои руки, свешенные между разведенных колен. Он и потом всегда так делал.

Этот их разговор состоялся в первый же день тренинга, когда все мы только знакомились. Позже многое прояснилось, но в первый день Стас сразу его отсек. Выдал скупые сведения: взял брата на работу, а он погиб. Без подробностей.

В тот раз, наслушавшись наших скупых, настороженно выдавленных историй, Изин сказал:

– Я ведь не собираюсь вас пытать, вытаскивать сведения щипцами. Насилие не входит в круг моих задач. Я лучше в вормиков поиграю, – и открыл приложение на телефоне. – Деньги-то от вас я уже получил, обратно не верну.

Минуты через две он снова подал голос, оторвавшись от пожирания червячков:

– Как надумаете говорить, дайте знать, ладно? Я прилягу пока.

Там был дряхлый разлапистый диван, в комнате, где мы занимались. Продавленный в середине. Изин кинул в его изголовье засаленную диванную подушку, пристроил на нее свою кудлатую голову бармалея, закинул ногу на ногу и погрузился в игру.

Мы молчали и переглядывались исподлобья. Инга пару раз нервно хихикнула, выразительно вздохнула. Эдик невнятно пошутил про наши денежки, которые плакали. Ноль реакции.

Тогда Вита, решив, видимо, взять всё в свои руки и хоть как-то подтолкнуть забуксовавшую беседу, произнесла:

– Я не получаю удовольствия от секса. Не знаю, что такое оргазм. Мне стыдно, что я скрываю это от мужа, но мои самые яркие… физиологические впечатления были связаны не с ним, а с рождением дочери. Вот тогда я всё прочувствовала по полной. Да. Узнала себя, свое тело, свои возможности… Это было как… откровение какое-то, что ли. Я поняла, что могу. Но почему тогда я не могу – с ним? Я очень его люблю. Очень.

Изин еще на первых фразах ее монолога оторвался от пожиралки, а в конце он спросил:

– То есть, опыт родов позволил тебе заметить, что с сексом что-то не так. А раньше, до родов, тебя это не беспокоило?

– Раньше я не думала, что есть такие сильные ощущения. И что они мне настолько необходимы.

Я смотрела на нее, потом на Изина, потом снова на нее, и на Ингу, покусывающую губы, и опять на Изина. В зависимости от того, кто из них открывал рот и выдавал очередную реплику.

Я понимала, о чем они говорят.

Роды прорвали некую пелену в восприятии Виты, в Виту хлынули яркие ощущения. Как наркотик. А раньше таких ощущений не было. И теперь – упс! – их снова нет. Вита получила к ним доступ лишь единожды, и то ненадолго. На те несколько часов, что длились роды. А теперь у нее есть дочь, и любимый муж, и работа, и офигенное отражение в зеркале, но нет того счастья, которое она познала и о котором забыть не может, надеется повторить.

– Так повтори, – в своей провокационной манере сказал Изин. – Роди еще одного. Заодно проверишь, работает или нет. Случайность это была или закономерность.

– Нет. Сначала я должна разобраться с мужем. Понять, что у меня к нему. Почему мне так… почему я терплю…

Помню, как мы с Ингой украдкой переглянулись. В ее глазах плескалось торжество и едва скрываемое злорадство. Надеюсь, в моих было что-то другое – сочувственное удивление, например, или хотя бы участливый интерес. Но это вряд ли.

«Ах-ха! Оказывается, и у богинь бывают свои изъяны, да еще такие существенные!» – вот что мы с Ингой сказали друг другу взглядами, почему-то нашедшими друг друга именно в этом месте разговора, и благочинно потупились, довольные тем, что есть, есть в мире высшая справедливость.

Тогда мы с ней еще не успели возненавидеть друг друга лютой ненавистью, это произошло несколькими часами позже, а в тот миг между нами даже что-то вроде приязни забрезжило. Наметилась некая общность, точка соприкосновения. Две земные женщины, обуреваемые плотскими страстями, vs фригидная небожительница, которой приходится лгать мужчине, чтобы удержать его возле себя.

Инга словно прочитала мои мысли.

– Ты боишься, что он тебя бросит, если узнает? – спросила она.

– Нет, – качнула головой Вита, глядя на Изина, не на Ингу. – Я боюсь не этого. Я боюсь причинить ему боль. Даже не то что боюсь: я просто не могу этого допустить. Он мой самый близкий, дорогой человек, отец моей дочери. Сказать ему такое было бы равносильно предательству.

– Что случится, если ты скажешь ему «такое»? – спросил Изин.

– Это разобьет ему сердце.

– В буквальном смысле разобьет? Он умрет?

На Витином лице отразилась борьба двух чувств – замешательства и желания послать Изина куда подальше. Я думала, она и правда его пошлет. Я бы точно послала. Но она спокойно, не дрогнув голосом, произнесла:

– Конечно же нет. Не умрет. У него два микроинсульта в анамнезе, в его «солидные» тридцать восемь, но… он не умрет. Он сильный, мудрый, великодушный. Он – мой лучший друг. Мы с ним можем обсудить всё, что угодно, даже эту проблему. И вместе поискать пути решения. Вот сейчас настало время этим заняться, поэтому я здесь, пришла к вам. Три года откладывала. Ровно столько, сколько лет нашей дочке. Сначала я думала, что это нормально, что это послеродовые какие-нибудь фокусы, гормональные взбрыки, знаете, как сейчас везде пишут и объясняют. Бывает, мол, но обычно длится не дольше года, потом само проходит. Но у меня не прошло. Всё стало только хуже, теперь отвращение вызывает не только секс, но и мое притворство в сексе, вся эта накопившаяся ложь… Короче, я устала быть манекеном, который притворяется живым. Я решила, что пора действовать. Обследовалась. По медицинской части никаких проблем у меня нет, да их и не было изначально. Никаких разрывов и повреждений. «Всё в голове», как выразился мой гинеколог, кстати, это он меня к вам и направил. Ну вы в курсе.

– Я в курсе, – подтвердил Изин. И потом он предложил Вите сформулировать ее запрос наиболее полным и точным образом, а пока она формулировала, скинул на пол диванную подушку, не без сожаления погасил телефон и перебрался к нам. Вернулся в наш круг.

Он ничего при этом не сказал, но все поняли, что в следующий раз нам не удастся вернуть его так относительно легко. Возможно, кому-нибудь придется станцевать стриптиз. Или зависнуть в воздухе в позе йога.

В общем, где-то здесь наша группа и началась. С Виты и ее неслучившихся оргазмов.