Портрет властителя ада

Глава 1

Кто я такой? Да я и сам с трудом это понимаю. В общем – никто, пустое место, избалованный вседозволенностью самовлюбленный эгоист. По крайней мере, так думает доброе большинство знающих меня людей. Они все как есть сочувствуют моему отцу: не повезло ему, такому умному и красивому, с оболтусом-сыном. И наверняка дивятся, как я у него, такой бестолковый, уродился. Он достоин лучшего. И в этом я, пожалуй, согласен с большинством. Но им известна лишь одна сторона его жизни. А как же быть с другой, которую вижу только я?

Начну с того, что мой великосветский папаша – Литвинов Юрий Андреевич – депутат Государственной Думы Федерального Собрания. В недавнем прошлом преуспевающий юрист и грамотный политолог. Имеет три высших образования и владеет четырьмя языками. Он умен, эрудирован и в любой момент готов заткнуть за пояс оппонента, проявляя завидные навыки психолога и не стесняясь показывать свое превосходство. Лидер во всех смыслах и всех своих проявлениях, будь то на работе или дома. Он везде одинаков и почти во всех видит подчиненных, как, собственно, и во мне. Я, в его представлении, должно быть, такой же сотрудник, которого нужно гонять и одергивать, хотя… будь у него столь нерадивый сотрудник, долго бы он на работе не продержался. Даже деньги на расходы он перечисляет мне на карточку два раза в месяц. Смешно… смешно и грустно.

А еще мой отец почти до неприличия красив. Он высок, статен, имеет прекрасную фигуру, в которую вкладывается не скупясь, а главное… его лицо – оно словно просится на страницу глянцевого журнала. У него большие, орехового цвета глаза в обрамлении по-женски длинных ресниц, и, пожалуй, это единственное его сходство со мной. Я унаследовал лишь их. Ни ума, ни предприимчивости, ни лидерских качеств. На его фоне я словно блеклое, но въедливое пятно, портящее репутацию строгого политика. Я – тот, кого он, должно быть, стыдится. Тот, кто лучше бы не рождался, не создавал ему лишних неудобств и проблем. А еще я – вечное напоминание ему о женщине, которая произвела меня на свет и которая свечой потухла, умирая на его руках.

Мама… мамочка – она умерла семь лет назад, съедаемая раком. А при жизни была простой школьной учительницей, преподававшей рисование. Тогда отец, еще не успевший заматереть в политике, только набирал обороты, и наша общая беда сильно подкосила его. Я был еще ребенком и мало что понимал, или меня просто так тщательно оберегали от понимания, но трагедия в доме стала для меня неожиданностью. А ведь мне шел двенадцатый год.

Я все еще помню то утро, когда вошел в комнату родителей и увидел отца, растрепанного и опустошенного, обнимающего, как мне показалось, спящую жену. Я знал, что мама больна, но не ведал насколько. Забрался к ним на кровать и лег рядом, прижимаясь к уже холодному телу. А потом зазвонил телефон. Не вставая с постели, отец взял трубку и сообщил неизвестному мне человеку, что Анна ночью умерла. Он поцеловал ее в висок и поднялся с кровати, стаскивая и меня. Никогда не забуду тот день. Тогда я потерял единственного человека, который меня любил всяким и поощрял любую глупость как способ самовыражения.

В ночь после похорон со мной спала бабушка Нина – ее мама. Мы долго плакали, а потом она уснула, а я вышел в коридор в поисках отца. Он сидел в своем кабинете за письменным столом и пил. Что – не знаю, помню лишь красивую бутылку с янтарной жидкостью внутри. Я подошел, и он жестом разрешил мне забраться к нему на колени. Прижал и поцеловал в макушку. А на столе стояло фото мамы. Она улыбалась нам обоим такой легкой и светлой улыбкой, какой я не видел более ни у кого. Я тихо заплакал и почувствовал, как, кусая губы, он пытается сдержаться, запрокидывает голову, словно боясь потока слез. Тогда я чувствовал его тепло в последний раз.

Отец ушел в работу и, воодушевившись благосклонностью судьбы, стал продвигаться все дальше по карьерной лестнице, пока, наконец, не дошел до ныне действующей должности. Теперь он для меня недосягаем. Так следом за матерью я потерял и отца. Он, конечно, так не считает: постоянно бросает мне в лицо собственные заслуги, ставшие частью нашей жизни и преобразившие ее. И всей душой надеется, что однажды я поменяю свое отношение к жизни и наконец начну благодарить судьбу, а не проклинать. Хотя порой кажется, что я и впрямь не вправе этого делать. Ведь у меня есть если не все, то многое: шикарный дом в коттеджном поселке на Новорижском шоссе, полный достаток и возможность жить жизнью золотой молодежи, которая меня не привлекает.

Мне идет двадцатый год. Я учусь в престижном университете, куда определил меня мой вездесущий папаша. Осваиваю юриспруденцию – по его велению. Ведь быть художником, как он считает, в наше время значит голодать. Это – хобби, не профессия, но это действо завораживает меня, успокаивает и дает силы жить. Я готов рисовать даже мелками на асфальте, лишь бы рисовать. Предусмотрительно скрываю от отца свое увлечение, заставляющее его прекрасное лицо кривиться в неодобрении. Даже в граффити себя попробовать успел. Порой рисую карикатуры назойливых политиков, высмеивая их лозунги. Однажды и папенька попался мне под горячую руку. Благо он не знает, кто творец. Прибил бы, как муху на подоконнике.

В этом моя сила, и ему этого у меня не отнять. Хватит и того, что он лезет во все остальное. Он знает ректора моего университета лично, как и большую часть моих преподавателей. Предполагаю, что следит за мной в социальных сетях, видимо, опасаясь, что я слечу с катушек без родительского присмотра. Прислуга и охрана тоже начеку. Все бдят. Любит он держать все под контролем, это часть его характера, по-другому просто не может. Меня это бесит. Как и то, с каким пренебрежением он относится к моим друзьям, не дозволяя приглашать их в наш дом. Словно они изгои… быдло какое-то. Но я знаю себя и знаю, что ничуть не отличаюсь от них, а значит, являюсь для отца таким же отребьем, как и они. Только вот меня в своем идеальном доме приходится терпеть, как и мою расписную куртку с капюшоном и красные кеды, которые раздражают его одним своим видом.

Он старается быть сдержанным и закрывать глаза на мой внешний вид, безалаберное отношение к учебе и к жизни в целом, на друзей и вредные привычки, коих у меня немало. Я не считаю зазорным раскуриться с друзьями. Пусть будет благодарен, что не колюсь. Могу позволить себе напиться… с ними же. Хотя и стараюсь, чтобы отец не видел меня таким. Его раздосадованный вид, в котором читается проклятье в свой адрес из-за того, что так плохо меня воспитал, угнетает меня больше, чем проповеди и подзатыльники.

Меня крайне задевает тот факт, что он отказывается покупать мне машину, аргументируя тем, что я расколочу ее за неделю, да еще и сам с миром упокоюсь и прихвачу кого-нибудь с собой. Такое недоверие не удивляет. И злит. Как и то, что на права мне пришлось сдавать самостоятельно, в то время как он вполне мог сделать один звонок, чтобы к вечеру они лежали у него на столе. Сноб! Странно, что в армию не отправил. Помню, грозился. Хотя не удивлюсь, если он и на это пойдет, чтобы лишний раз показать, кто в доме хозяин и насколько он всесилен.

Ненавижу! Как же я ненавижу его. Его лукавую улыбку с экрана. Голос ровный, спокойный… до поры до времени. Взгляд… Должно быть, вокруг него трется целая куча алчных бабенок с силиконовыми грудями. Слава Богу, он не приводит никого домой. А вот запах женского парфюма и отпечатки помады на воротнике замечал неоднократно. Странно, что трусы в бардачке не находил. Выходит, верность не его конек. Он давно забыл маму. Только фото ее на столе все еще стоит. Убрал бы, что ли.

Он уже не мой отец. Он – политик, суровый и своенравный, не стесняющийся резких высказываний. Но других, как ни странно, это в нем привлекает. Литвинов никогда не позволит себе словоблудия. Он продумывает все до мелочей. Знаю, многим он нравится своей прямотой. В универе меня часто спрашивают о нем. Но что я могу им поведать? Ничего! Для меня он так же далек. Девчонки восхищаются его яркой внешностью, откровенно потешаясь над нашим различием. «Он способен возбудить взглядом» – слышал я от одной. Ну не знаю… меня не возбуждал. Глупые курицы. Что они понимают в мужиках? Такой, как он, сломает, растопчет и не заметит. Что для него они? Развлечение на один вечерок. А впрочем, я не знаю об отце даже этого, могу лишь догадываться о количестве его любовниц и радоваться, что это не любовники.

Откуда у него время на меня? При такой-то занятости… А как хотелось мне раньше сходить с ним в поход, поехать на рыбалку – просто вместе отдохнуть. Черт подери… почувствовать хоть немного родительского тепла. Понять, что меня любят, а не терпят. Но это было тогда. Сейчас мне все равно. Он не нужен мне ровно так же, как и я ему. Он и следит-то за мной только оттого, что дорожит репутацией и ему нужно быть в курсе тех дел, что я могу натворить. Карьера для него важнее сына, это я уже понял. Обидно, но такая она – жизнь паренька в позолоте. Как оказалось, никому не нужная.

Глава 2

Сегодня, пользуясь случаем, я приперся к отцу на работу. Повод есть, и существенный, ибо бабушка Нина собирается отметить свой шестьдесят пятый день рождения и с утра звонила мне по этому поводу. По правде говоря, сначала она звонила отцу. Но разве можно до него дозвониться? Потому попросила меня передать приглашение аж за месяц, чтобы в доску занятый зять сумел найти «окно» в своем наиплотнейшем графике, дабы поздравить близкого родственника. Не знаю, поздравлял ли он своих тещу и тестя раньше. Не удивлюсь, если нет. Отцу свойственно вычеркивать из своей жизни то, что не приносит радости или прибыли. Своих родителей он похоронил давно. Деда я не застал, бабушку не запомнил. А родители матери словно перестали быть ему родственниками после ее смерти.

И вот теперь я иду к нему на работу после универа. Апрель, но солнце печет по-летнему, и я, щурясь и улыбаясь ему, пиная, как заправский футболист, пивную банку, направляюсь в цитадель депутата Литвинова. Свой помятый трофей у самой двери мастерски закидываю в урну и чувствую себя прямо-таки Рональдо. Нужно было в спорт идти.

Здороваюсь с охранником. Он меня знает. И иду дальше. Мимо снуют цоколки – девицы делового прикида, как мне кажется, с трудом удерживающиеся на здоровенных шпильках. Мужики в костюмах как будто из одного инкубатора вышли. Смеюсь и продвигаюсь дальше по коридору. И вдруг останавливаюсь, наблюдая из-за угла приемную моего супер-занятого папаши.

Секретарша – Кристина – вот ради кого я готов ходить сюда хоть каждый день. Она – мой идеал. Невысокого роста, миниатюрна и до чертиков хороша… У нее длинные, абсолютно прямые волосы коньячного цвета. Так и хочется увидеть их разметавшимися по подушке. Глаза светло-карие, словно медовые. Пухлые губки – свои, без силикона. Такая нежная и ранимая с виду. Всегда занятая. Она, конечно же, старше меня. Думаю, ей где-то двадцать четыре, не больше. Но выглядит моложе из-за смазливенького кукольного личика и своей миниатюрности. Сколько раз я представлял ее в своей койке, уже не сосчитаю. Она меня волнует как никто. Многое бы отдал за право с ней потусить. Даже пытался пару раз подкатить. Все мимо. Крис – как я по-свойски ее называю – девица мягкая, но серьезная. Всякий раз ей удавалось мега-культурно меня отшивать. При этом вроде понимаешь, что послали, но обиды не чувствуешь. Вот умеет же… Да, причин отказать мне у нее хватает. И одна из них – папуля, будь он неладен. Наверняка внесет свою лепту, если узнает, что его секретарша с сынком трется.

Она замечает меня. Выхожу на свет. Улыбается… красотка, и жестом дает понять, что нужно обождать. Да я и не против. Разваливаюсь в одном из кресел в коридоре и продолжаю смотреть, как она суетится, собирая документы по столу… трудяга. И, полагаю, успевает между делом маякнуть обо мне Юрию Андреевичу. Спустя несколько минут озвучивает, что смогу войти сразу, как выйдут дипломаты. Но он выходит сам и приглашает меня на обед в ресторанчик на углу. Приятненько.

Посылаю воздушный поцелуй Крис и иду за отцом, со стороны наблюдая за его действиями и поражаясь, как можно было загнать себя в эту кабалу. Став депутатом, он потерял себя прежнего.

Выслушав меня, отец озадаченно сдвигает брови, но потом обещает что-нибудь придумать. А вот что именно? Как снова откосить и никого не обидеть при этом? Говорю ему, что обижусь, если не придет. Не знаю, поможет ли это, но я предупредил.

Уже разделавшись с первым блюдом, он с интересом смотрит на меня и наконец спрашивает:

– Что это за прическа? Такое носят сейчас?

Я киваю, улыбаясь. Сделал ее недавно. Знал, что не одобрит.

– Похоже на самурайский пучок, – констатирует он, рассматривая внимательнее.

По бокам выстрижено почти наголо, сзади тоже. Волосы спереди зачесаны, и собраны в петлю на макушке. Раньше я носил длинные, их он тоже не одобрял.

– Я даже боюсь делать тебе замечание. Вдруг совсем побреешься. Просто скажу: тебе не идет. – И приступает ко второму блюду.

– Да тебе никогда не нравилось, как я выгляжу, – колко замечаю я.

– Как ты выглядишь, меня вполне устраивает. А вот то, как ты пытаешься выглядеть, уродуя себя, – нет.

– И в чем же состоит уродство? – сквозь зубы цежу я. – У меня современная прическа. Это просто один из способов подчеркнуть индивидуальность. Как пирсинг или татуировки.

– Да, помню, – он откладывает вилку, – китайский иероглиф у тебя на спине, значение которого не знают даже сами китайцы. В ней один плюс – под одеждой не видно. А других способов самовыразиться не нашлось?

– Когда я уши в десятом классе проколол, тебе тоже не понравилось, – напоминаю я.

– Да что ты? В этом есть определенный плюс: теперь я знаю, кто унаследует бабушкины сапфировые сережки, – невозмутимо произносит он, беся меня еще больше.

– Весь я у тебя с брачком.

Я решаю проверить, не заросли ли уши, и заодно позлить хладнокровного папашу. Вынимаю кусочек проволоки из кармана.

– Что это? – Он едва ли не морщится.

– На улице нашел. В зубах ковырять удобно, – едко вру я.

– И почему меня это совсем не удивляет?

Втыкаю в ухо, радуясь, что дырка на месте, и вскидываю брови, с вызовом глядя на расслабленно откинувшегося на спинку стула отца.

– Они тебе определенно идут. Я понял твой посыл. Можешь участвовать в гей-параде, если таковой однажды разрешат. – Он возвращается к еде.

Я сижу ровно, недовольно глядя на него, не зная, чем возразить. Я всегда проигрывал ему в спорах. Он умеет оскорбить улыбаясь. Умеет похвалить и тут же плюнуть в душу. Это особенная способность всех надменных и высокомерных людей, коим он стал. Стена между нами, которую он строил все эти годы, кажется теперь просто огромной. Мы не просто не понимаем друг друга. Мы друг друга не слышим. А ведь только мы друг у друга и остались.

Уже через минуту он возобновляет разговор, жестом призывая меня вернуться к трапезе.

– Хочу, чтобы ты перестал строить глазки моей секретарше. Ты смущаешь ее.

Ан нет, кое-какое понимание все же присутствует. Я едва не давлюсь соком. Не думал, что он заметил мой интерес, хоть и не скрывал особо.

– Ревнуешь? – хочу уколоть, но вызываю лишь тихий смех.

– Ты себя слышишь? Ревную к кому? К девятнадцатилетнему заносчивому и избалованному пареньку с непонятным выщипом на голове и проволокой для ковыряния в зубах в кармане? Ты похож на гопника с Бирюлева. И все это с собой ты сделал сам… Всерьез считаешь, что сможешь составить конкуренцию кому-то из офисных? Нет! Печально это признавать, но-о… тебе нечего ловить возле этой девушки, – заключает он. – И думаю, что ее немало напрягает тот факт, что по ней пускает слюни сынок босса.

Критика хороша, когда не задевает за живое, а во мне уже все кипит. Я откладываю вилку, прожигая его взглядом, и вдруг, оглядевшись по сторонам, замечаю, как смотрят на нас окружающие.

Он – высокий, красивый, в идеально сидящем костюме. И я – никакой… Быдло. Мы словно из разных миров. Я не подхожу ему во всем. Должно быть, они и представить себе не могут, что мы одна семья.

– А я вот уверен, что, не будь я сыном ее босса, шансы бы у меня были, – решаю возразить.

– Нет, хороший мой. Дело не во мне, оно в тебе.

Это последнее, что я слышу от него в тот день. Ибо я выскакиваю из-за стола, словно меня кипятком обдали, и, задевая нерасторопных официантов, бросаюсь к двери, шепотом проклиная отца. Среди великого изобилия ядовитых змей он самая кусачая.

Вечером домой не иду. Напиваюсь с друзьями – Илюхой, Максом и еще несколькими из универа – просто до дури. Аж хотел вены себе в туалете вскрыть, все по той же причине. Просто жажду увидеть холеную рожу Литвинова, когда он услышит новости о том, что сынок свел счеты с жизнью из-за его стервозности. Но братва меня вытаскивает и обезвреживает. И это хорошо. Заносит меня сегодня. Признаю.

Потом меня грузят в такси и отправляют домой. Переступив порог, я крадусь коридорами, чтоб никого не разбудить. Падаю на кровать не раздеваясь. Бросаю взгляд на часы и жмурюсь в ужасе. Завтра ж в универ. Хотя, как завтра? Сегодня! Часа через три.

Я даже слышу, как дверь приоткрывается и в комнату кто-то заглядывает. Папаша, кто ж еще. Домработница такого себе не позволяет.

Запах от меня стоит, представляю какой, потому он просто выходит. Общаться со мной без толку.

А утром я обнаруживаю на столе минералку и аспирин. Странно, что нет тазика. Наверное, домработница – тетя Наташа, женщина средних лет, что уже три года трудится на нас, – в очередной раз позаботилась, услышав от отца ругательства в мой адрес.

«Мне б топор, – думаю я, – аспирин тут не поможет».

Глава 3

Сегодня решаю показать Кристине свое к ней отношение, изобразив ее в граффити на боковой стене десятиэтажки, что стоит между депутатским офисом и ее домом… ну и всему городу заодно. И, по правде говоря, очень надеюсь, что отец не узнает об этой моей выходке, а вот предмет моих необузданных желаний увидит и оценит. Узнать себя ей будет несложно: я прилагаю максимум усилий, чтобы добиться точных пропорций. Изображаю ее в окружении звенящих телефонов и стопок бумаг, а за маленькой дверью в черном цвете – человека, ждущего ее с букетом. Получается красиво и достоверно.

Даю ей дня два-три, чтобы хорошенько разглядеть, перед тем, как прийти к ней в офис с цветами. Думаю, такой романтики она от гопника вроде меня не ожидает.

Целый день я горю в предвкушении, но этим же вечером меня остужают. «Брандспойт» с потоком претензий ждет дома, а точнее – отец и его серьезный разговор. На повестке дня – мое вчерашнее пьянство. Разнос по всем статьям. Давненько меня папаша так не отчитывал. Словом, мы снова ссоримся. А чего он ожидал? Что я прощения просить буду? Вот уж дудки. Не дождется. Это моя жизнь, хочу – калечу. На это мое высказывание ему даже нечем возразить. Но все же он делает бяку и без того – урезает карманные почти вдвое, заявив, что раз мне хватает на бухло, травку и прочую дребедень, то это явно избыток средств. А после разговора я не нахожу в комнате полупустую бутылку вискаря, спрятанную за диван, и пакетик травки, что с ребятами не докурили. Черт, она ж не моя… Проклятье. Тиран хренов. Ну почему мне так не повезло с отцом? Иные родители путем не оденут, нормально не покормят, но так самозабвенно любят своих чад, что я – сын депутата – завидую им. А здесь только критика и порицание… во всем.

Не везет мне и с Крис, ибо, занятая, она даже не обращает внимания на меня, когда на третий день после нанесения граффити я являюсь в офис с букетом. Спрашивает, нужен ли мне Литвинов – к счастью, его нет – и даже не замечает цветов. Все суетится, бегает. Какое-то время я стою, потом еще жду в коридоре в надежде перехватить ее на выходе и объясниться. Но когда слышу, как она отвечает согласием на предложение одного из сотрудников ее подвезти, то злюсь и, кинув букет в урну, ухожу.

Мое художество завешивают огромным баннером с рекламой медикаментов уже на следующий день.

Может, отец прав и она не для меня? Но как же она мне нравится… словами не передать. Я относился бы к ней со всей нежностью, на которую способен. И стал бы для нее таким, каким она захотела бы меня видеть. Не верю в то, что ей предпочтительнее пингвин во фраке, чем вольная птица вроде меня.

А ночью я вновь представляю ее – такую хрупкую и красивую, с растрепанными коньячными волосами. Как ее тонкие руки скользят по моему телу, а с припухших губ слетают тихие стоны. Я мечусь по кровати, выгибаюсь и скулю, яростно лаская себя. А потом наслаждаюсь расслабленностью и мечтаю лишь об одном: чтобы однажды это оказалось правдой.

Дабы не злить Юрия Андреевича еще больше и не напрашиваться на дополнительное урезание денежного довольствия, я решаю некоторое время для разнообразия вести себя прилично. Даже в универе появляюсь на всех занятиях. И, к собственному ужасу, понимаю, что мои частые пропуски преподы замечают. Сволочи, тыкают мне тем, что папаша – депутат: мол, высокие связи не помогут. Я и без них обойдусь. Что за дурь? А староста – Лилька – почему-то решает, что мне нужна помощь. Я чуть не поперхнулся.

– Ну разве что дашь мне разок, чтоб я расслабился, а то эта напряженка… задолбала, – почти серьезно отвечаю я, но она не смущается и продолжает про мою успеваемость, а заодно о том, как важно быть гордостью для родителей. Грозится явиться ко мне домой с лекциями.

Какая ей разница, есть я на парах или нет? Все равно сплю. Мне не интересно ничего из того, что могут поведать эти зазнавшиеся снобы. Спецы только в своей науке, и то не все. А нам их слушай и внимай. Достали! Ненавижу! Что за жизнь?

Рассказываю друзьям об отцовском разносе. Сочувствуют. Приятно.

У меня два близких друга – Илья Дронов и Макс Лапин.

Макс – круглолицый, невысокий, крепкий, коротко, почти налысо, стриженный. Он далеко не красавец, во всем идет напором и берет наглостью. Разгильдяй. Вот его бы моему папаше, в раз бы в норму пришел. Авантюрист, пошляк и тот еще отморозок (в хорошем смысле). С ним никогда не скучно. Он всегда знает, где взять «веселую» травку. У него классный гараж, оборудованный для отдыха. Мы частенько там зависаем. А еще у него куча других друганов, но мы с Илюхой – самые близкие. Веселый он парень и охочий до баб, как лиса до кур. Морду бы еще посимпатичнее. Ну а родители его предпочитают не лезть к дитятке с наставлениями в надежде, что подрастет – поумнеет.

Илюха другой. Он высокий, неплохо сложен, темные волосы слегка вьются. Он недавно болезненно расстался с девушкой и еще переживает по этому поводу. Мы поддерживаем по-своему. Его отец умер несколько лет назад, поэтому он не слишком-то одобряет мои ссоры с отцом и убежден, что однажды мы найдем общий язык. Мне б такую уверенность. Он серьезнее и меня, и Макса, хотя тоже любит оттянуться. Просто стоит в его голове какой-то счетчик, что не позволяет нам всем слететь с катушек.

Прихожу домой, а там никого. Тихо, как в мавзолее. Уж потом вспоминаю, что домработница наша – тетя Наташа, как я ее называю, хотя по возрасту ей лет сорок пять – отпрашивалась. У нее, кажется, мать болеет. Она тетка хорошая… заботливая и всегда выслушает, почти по-родственному. Даже отец не возражает против моей фамильярности в ее сторону. Он тоже ценит ее душевность.

Чувствую себя хозяином. Отец, похоже, задерживается на «конференции», жаль, что у нее не заночует. Есть у него вредная привычка – всегда домой возвращаться. Хоть одна бы его на ночь оставила. Что за бабы пошли? Поупражнялся и до дома.

Захожу в его кабинет. Большой, светлый, просторный… Чтоб я так жил. Сажусь в его кресло, закидываю ноги на стол. Красота! Прям уже чувствую себя важной персоной. В ящике среди бумажек нахожу очки (он иногда их надевает, и, по правде говоря, они ему идут). Примеряю, смеюсь над собой. На столе нахожу запонки. Сначала подумал, что это серьги. Снова смеюсь. А потом вижу фото мамы… Все так же красива и мила и так же по-доброму мне улыбается. Складываю руки параллельно краю стола, опираюсь о них подбородком и долго сижу так, глядя на нее и вспоминая детство.

– Самые нежные руки – у тебя, мамочка. Самая вкусная еда. Самая красивая улыбка. Как же я скучаю по тебе, дорогая. Мне тошно в этом дизайнерском склепе.

Я и не заметил, как вошел отец. Он стоит в дверях. Руки в карманах. Рубашка на груди расстегнута, галстук ослаблен. Не знаю, сколько он там простоял, прежде чем я поднял взгляд.

– Кто позволил тебе сюда заходить? Во всем доме другого места не нашлось, чтобы отдохнуть душой? – с иронией спрашивает он.

Я молча поднимаюсь и собираюсь уже пройти мимо, но он окликает меня. Замираю, ожидая чего-то, не знаю чего. Чего можно ждать от статуи вроде него?

– Очки.

Я даже не сразу понимаю, о чем он. Но потом снимаю их и вкладываю в его протянутую руку. Он даже головы в мою сторону не поворачивает.

От него слабо пахнет алкоголем, и, по правде говоря, ужасно хочется упрекнуть его в этом. Вовремя одергиваю себя и просто ухожу в свою комнату.

Как же мама жила с ним? Любила его. Но за что?