Портсигар с гравировкой
© Валерий Введенский, 2024
21 июля 1873 года
Попытка испросить отпуск в текущем году окончилась конфузом:
– Помнится, два года назад вы выклянчили себе 28 дней летом, чтобы якобы побыть с семьей, – напомнил Крутилину градоначальник. – И чем всё закончилось? Вашим разводом. Так что вынужден отказать, решительно отказать. Новый развод я вам позволить никак не могу.
И потому каждую субботу начальник сыскной, окончив службу, мчался на Финляндский вокзал, где, отстояв длинную очередь, покупал себе билет до Третьего Парголова, а потом бегал в поисках сидячего места по вагонам второго класса. Ведь все они были переполнены такими же, как он, бедолагами-чиновниками, выезжавшими на дачу лишь на воскресенье. Поэтому Иван Дмитриевич старался приезжать на вокзал сильно заранее и сидячее место себе, хоть и не без труда, всегда находил.
Но сегодня Крутилин выехал с Большой Морской гораздо позже обычного. Потому что, как назло, в конце приема явилась сумасшедшая девица мещанского сословия и потребовала арестовать молодого человека, который последние полгода за ней ухаживал. Ожидая от него предложения руки и сердца, девица чуть ли не ежедневно принимала его у себя дома и потратила на угощения, по ее словам, не менее трехсот рублей. А сегодня случайно узнала, что подлец женится на другой. Крутилин, как мог, выразил ей сочувствие, одновременно пытаясь объяснить, что поступок ее несостоявшегося жениха, хоть и некрасив, но в «Уложении о наказаниях» не описан. Девица не верила и закатывала истерику, одновременно строя глазки. Выпроводить ее удалось лишь через сорок минут.
И потому начальнику сыскной полиции предстояло ближайшие полтора часа стоять, а не сидеть в душном вагоне. Но все же в поисках места он пробежался с «хвоста» состава к его «голове». И когда он уже было занес ногу, чтобы попасть в тамбур последнего необследованного им вагона, его окликнул незнакомый голос:
– Иван Дмитриевич, какими судьбами?
Крутилин обернулся и увидел распахнутые объятия господина в паре лучшего английского сукна. Модный галстук незнакомца украшала булавка, усыпанная бриллиантами, с шелкового жилета свисала золотая цепочка от таких же часов, а запонки украшали два голубоватых солитера. Крутилин на миг зажмурился, пытаясь припомнить, где и когда он этого господина видел? У себя в кабинете в приемные часы или там же, но во время допроса? Да нет же, конечно, не в кабинете, а в Третьем Парголово. Сей господин в этом году арендовал там самую дорогую дачу (если, конечно, исключить поместье графа Шувалова). Как же его по имени-отчеству? Геля ведь их знакомила и много чего про его семейство рассказывала:
– Он – бывший чиновник, разбогател пять лет назад, получив наследство. Детей у них нет. Живут на широкую ногу. Квартира у них на Миллионной из десяти комнат, и летом они её тоже оплачивают, чтоб в другие руки не ушла. Из прислуги у них две кухарки…
– Зачем им две? – удивился Крутилин. – Званые обеды часто дают?
– Темный ты у меня человек, Ванюша. Одна кухарка в таких домах для основных кушаний, вторая для десертов. А горничных у них вообще три. Одну на дачу не взяли, она за квартирой следит. Кухонный мужик, само собой…
– Лишь один? – напустив на лицо серьёзность, спросил Крутилин.
– Зачем их больше?
– Один для основных кушаний, второй – для десертов, – ехидно улыбнулся Иван Дмитриевич.
– Ах, вот ты как? Издеваться вздумал? – подхватила игру Геля и замахнулась на него в шутку солнечным зонтиком.
Иван Дмитриевич сгреб её в охапку и нежно поцеловал.
Как же звать-величать этого господина?
– А я вас издалека заметил, но всё сомневался, вы или не вы? – произнес тем временем сосед по даче.
Крутилин вежливо приподнял шляпу, улыбнулся и попытался-таки зайти в вагон.
– Место ищете? Увы, бесполезно. Пойдемте лучше со мной. Я семейное купе оплатил, чтобы дымить в свое удовольствие…
Крутилин замер в нерешительности. Предложение было заманчивым – вместо раскаленного солнцем и переполненного людьми вагона второго класса оказаться в мягких креслах первого.
– Мне, право, неудобно, – пролепетал он. – Мы едва знакомы….
– Вот заодно и познакомимся поближе. Супруга-то ваша у нас часто обедает, а вот вас я звать стесняюсь. Понимаю, что в единственный неприсутственный день[1] вам с молодой женой хочется побыть.
Кондуктор услужливо открыл перед ними дверь в купе:
– Добрый день, Аркадий Яковлевич. Как погуляли-с?
– Отлично, – ответил тот и сунул кондуктору полтинник.
Крутилин вздохнул с облегчением. Теперь он хотя бы знал имя-отчество своего благодетеля.
– Ну-с, устраивайтесь, Иван Дмитриевич, – указал на кресло Аркадий Яковлевич.
– Что желаете? – уточнил кондуктор, принимая у господ шляпы и трости.
– Да как обычно, – сказал Аркадий Яковлевич. – Бутылочку коньячка, сам знаешь какого, бутербродиков, само собой. Из фруктиков что-нибудь есть?
– Клубника, малина, яблоки….
– Тащи всё. И минералочку не забудь.
– Тут что, ресторан? – изумился Крутилин.
На прогонных он всегда экономил и в первом классе оказался впервые.
– Нет, конечно. Но народец в первом классе ездит обеспеченный и желает полного комфорта. А что для русского человека комфорт? Во-первых, выпить, во-вторых, закусить. Ну а я ещё и подымить люблю, – Аркадий Яковлевич вытащил из кармана пиджака поцарапанный серебряный портсигар и старенький мундштук слоновой кости. – Надеюсь, не возражаете?
Крутилин вежливо улыбнулся, хотя предпочел бы не дышать в дороге табачным дымом:
– Конечно, конечно, курите.
В купе, постучав, снова вошел кондуктор, уже с подносом. Расставив напитки с закусками, он пожелал приятной дороги и тихонько удалился.
Поезд тут же тронулся в путь. А Аркадий Яковлевич, разлив по рюмкам дорогой французский коньяк, предложил выпить за знакомство. Крутилин с удовольствием согласился.
– А почему вы нынче на поезде? – спросил Иван Дмитриевич, закусив клубничкой.
– А на чем же прикажете ехать? – удивился его попутчик.
– У вас, небось, собственный выезд…
– Нет, что вы! Признаться, сперва хотел, но всё подсчитав, понял, что дешевле на лихачах кататься. Сами прикиньте: конюшня, летний экипаж, сани для зим, каретный сарай, сарай для сена, само сено, овёс, сбруя, жалованье конюху, кучеру… А ежели этот подлец кого насмерть задавит? Плати потом за него. Вот и плюнул я на эту идейку. Я ведь не великий князь и не ухарь-купец, пыль в глаза мне пускать незачем. Да, на себе не экономлю, это правда. Но и из бюджета не выхожу.
– А чем, собственно, занимаетесь? – уточнил Крутилин.
– А, собственно, ничем. Живу в своё удовольствие. Чего и всем желаю. Спасибо за это моей дорогой тетушке, Царствие ей небесное. Давайте-ка старушку помянем.
Аркадий Яковлевич снова разлил и, не чокаясь, опрокинул в себя коньяк; Крутилин же вежливо пригубил, не желая сильно напиваться.
– В молодости она большой красавицей была, потому-то за хорошие деньги замуж и вышла. Говорят, что дяденька, я-то его уже не застал, был кривоват, хромоног, тугоух и подслеповат, зато быстро сыграл в ящик, оставив тетушку с тысячами десятин земли и сотнями крепостных. Она очень ловко управляла этим хозяйством и на моё счастье замуж больше не стремилась, справедливо полагая, что объектом любви будет не она, а её деньги. В середине пятидесятых тетушка смекнула, что крестьянская реформа неминуема, имение выгодно продала и вложила деньги в строительство доходных домов в столице. А пять лет назад она умерла, оставив мне их в наследство. Управлять доходными домами дело, конечно, гораздо более выгодное, чем жить на купоны, но уж больно хлопотное: жильцы так и норовят съехать не расплатившись, дворники все как один подлецы и лентяи: то снег не уберут, то мусор. А штрафы за их грехи платит кто? Домовладелец. Прибавьте мощение тротуаров за свой счет, ремонт крыши, штукатурку, покраску… Нет! Я и так двадцать пять лет покоя не знал, каждый день писал бумажки, отправлял бумажки, получал бумажки, подшивал бумажки… Я ведь не лошадь, чтобы до самой смерти трудиться. Надо же когда-то и пожить для себя, насладиться едой, коньячком, – Аркадий Яковлевич опрокинул в себя ещё рюмку, – чтением книг, пением птиц, закатами и рассветами. Ведь каждый из них может стать последним. Вдруг меня завтра уже не будет?
Иван Дмитриевич потом ещё долго вспоминал эти пророческие слова Аркадия Яковлевича. Неужто предвидел?
– Потому дома я продал, купил серий[2] на сто пятьдесят тысяч, и стригу теперь купоны.
Крутилин, перемножив озвученную сумму на пять процентов годовых – максимальную доходность по государственным бумагам – насчитал семь с половиной тысяч годового дохода.
– А ещё пенсию удалось выхлопотать. Пусть неполную, но все равно полторы тысячи в год. За ней, кстати, в город и ездил. Заодно подарок благоверной купил.
Аркадий Яковлевич вытащил сафьяновую коробочку с тисненной надписью «Золотых дел мастер Чапский», открыв которую, продемонстрировал изящные с бриллиантами золотые сережки.
Поминутно прикладываясь к коньяку, он говорил все громче и громче, прыгая с темы на тему. Аркадий Яковлевич уже не нуждался в собеседнике, ему был нужен только слушатель. И Крутилин честно исполнял эту роль, изредка прикладываясь к рюмке. В Озерках была заказана ещё одна бутылка, которую Аркадий Яковлевич к приезду в Третье Парголово умудрился опустошить. Щедро рассчитавшись с кондуктором, он вышел из вагона. За ним следовал Крутилин, которому очень хотелось быстро распрощаться с благодетелем и ринуться на привокзальную площадь, где сошедшие с поезда пассажиры разбирали извозчиков. Но было неудобно. Тем более что Аркадия Яковлевича шатало.
– Пойдемте скорей, а то всех извозчиков разберут, – схватил за локоть пьяного попутчика начальник сыскной.
– Не волнуйся, Ванюша, – после станции Шувалово Аркадий Яковлевич, не спрашивая разрешения, перешёл на «ты». – Я Дорофею приказал меня ожидать. Дорофея-то знаешь?
Крутилин кивнул. В отличие от большинства местных извозчиков, промышлявших в Парголово только летом, старик Дорофей был из местных. А так как Крутилин отдыхал здесь уже много лет, конечно, был с ним знаком и много раз пользовался его услугами.
– Но сперва надобно что? Правильно! Выпить на посошок, – заявил вдруг Аркадий Яковлевич. – Ну а потом, само собой, «стремянную», а затем «междуушную». Слыхал про такую? Русский обычай. Это когда лошади стакан между ушей ставят, а ты должен сесть на неё верхом и выпить.
– Извините, но меня Геля ждёт, она сильно волнуется, – начал было Крутилин, но его прервал кондуктор, бежавший за ними:
– Аркадий Яковлевич, портсигар вы забыли.
Догнав пассажиров, он сунул владельцу оставленную в купе вещь и, не слушая благодарностей, бросился обратно к вагону – третий гудок уже отгремел и поезд вот-вот должен был тронуться дальше.
– Спасибо, родной, – крикнул ему вслед Аркадий Яковлевич, – хоть и дешевка, но пользуюсь. Потому что память. Подчиненные на двадцать пять лет беспорочной службы подарили. И надпись на нём какая душевная, – он сунул портсигар под нос Крутилину. – «Дорогому Аркадию Яковлевичу от любящих его чиновников третьего делопроизводства». А я ведь строг с ними был. И часто несправедлив. А всё потому, что лентяи и завистники. Да, Ванюша, забыл спросить, у тебя вакансии в отделении имеются?
– Что? По службе соскучился? – пошутил Крутилин.
– Разве я с ума сошел? Нет, за хорошего человека прошу. Да ты его знаешь. Дюша Перескоков…
– Да, знаю.
Со всеми дачниками Геля перезнакомила Ивана Дмитриевича во время прогулок. Но упомянутый Перескоков снимал домик рядом с Крутилиными и попадался им с женой на глаза чаще остальных.
– Бедолага вышел в отставку по болезни. Но сейчас хвороба прошла. А место-то уже тю-тю… Выручи, будь другом.
– Надо подумать, – уклонился с ответом Крутилин.
– Вот завтра за обедом вместе и подумаем. А потом за ужином. Ты ведь в город в понедельник утром возвращаешься?
– Да-да, – подтвердил Крутилин, уже обдумывая как бы завтра увернуться от общения.
Вероятно, придется послать Груню с извинительной запиской, мол, приболел, мол, в следующий раз. Но, похоже, пьянка по воскресеньям до конца дачного сезона ему обеспечена.
Они спустились с дебаркадера, к которому тут же подкатил Дорофей.
– А вот и наша Лапушка, – потрепал гриву пегой кобылы Аркадий Яковлевич.
– Так что поехали? – спросил извозчик.
– Ты что, обычаев не знаешь? – с укоризной покачал головой Аркадий Яковлевич. – На посошок и все такое… Но сперва отвези Ванюшу. Он торопится. А потом сюда, за мной.
– Аркадий Яковлевич, поедемте вместе, – предложил Крутилин.
– Кто тут тебе Аркадий Яковлевич? Мы теперь навеки Ванюша и Аркаша. Забыл? Езжай давай. Дай Бог, завтра свидимся.
Крутилин долго корил себя, что не остался с подвыпившим спутником. Эх, все было бы иначе…
Проехав примерно половину пути, он понял, что до дома малую нужду не дотерпит, и дотронулся до плеча Дорофея тростью:
– Эй, любезный, мне бы в кустики.
Извозчик затормозил. Далеко от дороги Крутилин отходить не стал – хотя ещё и белые ночи, но уже не такие светлые, как в июне, поэтому проезжавшие мимо его не заметят. Едва сделал дело, как рядом хрустнула ветка.
– Кто здесь? – спросил Крутилин, нащупывая в кармане револьвер.
Парголовские леса никогда не были безопасными, особенно ночью. Пять лет назад самого Крутилина на этой дороге ограбили и даже побили – пришлось ему в следующее воскресенье приехать сюда с агентами, которые и поймали дерзкую банду дезертиров, промышлявшую здесь.
Никто на вопрос сыщика не ответил, хруст тоже прекратился, а Иван Дмитриевич поспешил к коляске. И через двадцать минут был уже дома. Геля, живот которой за прошедшую неделю ещё увеличился и округлился, бросилась ему на шею:
– Как ты доехал, любимый?
– Прекрасно! Мне очень повезло. Приехал поздно, сидячих мест уже не было. И тут вдруг сосед наш Аркадий Яковлевич пригласил к себе в купе первого класса.
– То-то от тебя коньяком разит…
– Ух ты! Неужели коньячный перегар от водочного отличаешь? Тебе бы в сыщики.
– Как сына рожу, так сразу к тебе на службу и поступлю.
– А ежели дочь?
– Ты же сына велел. А я жена послушная. Ужинать будешь? Груня утку запекла.
– Конечно, буду. И водку пусть подаст. Коньяк – хоть и вкусно, но дух в нём не наш, не русский!
22 июля 1873 года
По воскресеньям Иван Дмитриевич всегда отсыпался, потому проснулся около полудня и потом ещё минут пятнадцать просто лежал на перине, наслаждаясь расслабленностью мышц. Наконец, поднявшись, облачился в тяжелый шлафрок и, миновав застекленную веранду, вышел в благоухающий запахами сад, где на столе его ожидали самовар, сдоба и вазочки со свежесваренным вареньем.
– Ванюша, милый, с добрым утром, – привстала Геля, чтобы налить мужу чай. – А я уж будить тебя хотела. Ведь ежели столько спать, голова болеть будет. Груня, Груня, жарь барину яичницу. А ты, Ванюша, пока домашней колбаской закуси. С пылу, с жару, вчера ещё хрюкала.
Иван Дмитриевич устроился на стуле, пристроил к халату салфетку и, взяв нож, щедро намазал сдобу чухонским маслом. Тут же, откуда ни возьмись, явился кот по кличке Котолизатор и стал тереться об ногу.
– А ты тут растолстел, мерзавец, – потрепал любимца по загривку Крутилин.
– Ещё бы! – согласилась с мужем Ангелина. – Столько ловит мышей, что сам уже съесть не может. Потому каждый день приносит парочку на кухню в подарок Груне. Да, кстати, ты вчера сказал, что ехал вместе с Аркадием Яковлевичем.
– Да.
– А это точно был он? Сахонину за пятьдесят, он выше тебя, лысоват, глаза карие, бородка-эспаньолка…
– …золотой брегет на цепочке, серебряный портсигар с гравировкой, голубые солитеры на запонках. Конечно, он. Ты же сама нас знакомила. А почему спрашиваешь?
– Парашка, его кухарка….
– По основным кушаньям или по десертам? – со смешком уточнил Иван Дмитриевич.
– По основным, – не подхватила шутку Геля. – Парашка с нашей Груней приятельствует. Забегала сегодня с утра. Сообщила Груне, что барин вчера с города так и не вернулся….
– Как это?
– Груня виду не подала, хотя наш с тобой разговор вчера слыхала. Ну, чтобы не пугать Веру Васильевну, супругу Аркадия Яковлевича. Та уверена, что муж поменял планы и заночевал в городской квартире и вернется сегодня, утренней машиной или вечерней.
– Нет, погоди, мы вместе вышли из вагона. Я поехал на извозчике, а Аркадий в буфет направился….
– Может, ещё выпив, решил в Питер вернуться? В час ночи туда следует машина.
– Вряд ли… Хотя… Надо бы проверить. Пойду, переоденусь.
– Поешь сперва.
– Успеется. Отправь Груню за извозчиком.
– Она яичницу тебе жарит.
– Да бог с ней, с яичницей.
Геля, кряхтя из-за живота, в котором сучил ножками уже юркий младенец, отправилась на кухню, где наказала Груне сперва подать яичницу и только потом бежать за извозчиком. И искать его ровно четверть часа, чтоб Иван Дмитриевич успел позавтракать.
Торопливо поев, Крутилин уселся в экипаж, которым правил богатырского вида детина. Доехали быстро, с ветерком.
– Обожди, – приказал детине Иван Дмитриевич.
Он поднялся на дебаркадер, в центре которого стояло деревянное, выкрашенное желтой краской здание вокзала третьего класса, где размещались кассы и буфет. Открыв дубовую дверь, Крутилин вошел в пустое обшарпанное помещение, в котором скучали кассир, телеграфист, два жандарма и одетый в белые штаны с рубахой буфетчик.
Тот улыбнулся нежданному посетителю:
– Чего изволите? Водка, вино, бутербродик?
– Аркадия Яковлевича знаешь?
– Сахонина-то? Как не знать… Можно сказать, лучший клиент. Французский коньяк двадцатипятилетней выдержки исключительно для него держу.
– Вчера вечером он заходил?
– Ну, конечно. Всегда заходит по приезде.
– Долго сидел?
– А вы с какой стати интересуетесь?
– Я – начальник сыскной полиции.
– Ой, пардоньте. Аркадий Яковлевич выкушал стаканчик, а потом и Дорофей подъехал, наш извозчик-старожил. Аркадий Яковлевич исключительно его езду предпочитает. А у них с Дорофеем обычай перед дорогой выпить на облучке, это у них «на посошок» называется, потом Аркадий Яковлевич забирается на Лапушку…. Но вчера не смог. Потому что уже в зюзю был. Помог я его погрузить в коляску, они уехали. Вот и всё.
– Куда ж он делся? – в сердцах спросил Крутилин.
– Что-то случилось? – испуганно уточнил буфетчик.
– Не знаю, пока не знаю, – бросил на ходу Иван Дмитриевич, выскакивая обратно на дебаркадер.
Добежав до коляски, скомандовал богатырю:
– Обратно в Третье Парголово. Дачу, что снимает Сахонин, знаешь?
– А то!
– Тебя как звать-то?
– Архипом, ваше благородие.
– Гони давай, Архип. Похоже, Парашка что-то напутала. Или Груня её неправильно поняла.
Через четверть часа Крутилин вошел в сад Сахониных. Там тоже был накрыт стол, за которым сидели хозяйка, Вера Васильевна, пожилая полноватая дама в шелковом синем платье; её племянник Борис, судя по тужурке, студент института путей сообщения; Андрей Юрьевич Перескоков, мужчина средних лет в поношенном двубортном сюртуке, и его жена Зоя, миловидная брюнетка в легком летнем платье.
– Ой, Иван Дмитриевич, – поднялась со стула Сахонина. – Какая честь для нас!
– Добрый день, дамы и господа, – приподнял шляпу Крутилин. – Аркадий Яковлевич дома?
– Нет, он задержался в Петербурге, – ответила Вера Васильевна. – Ждем его с утренней машиной.
– Нет, не задержался. Вчера вечером мы приехали с ним в Парголово вместе. Я торопился домой и оставил его одного в буфете.
– Наверно, он там и заснул, – предположил с усмешкой Борис.
– Наверняка, – подхватила мысль Вера Васильевна. – В прошлом году мы снимали дачу в Тайцах и пьяный Аркаша заночевал там в трактире…
– Нет, на вокзале его нет, – сообщил им Крутилин. – И со слов буфетчика, Аркадий Яковлевич уехал оттуда, как и собирался, через полчаса после меня на извозчике Дорофее.
– Дался ему этот Дорофей, – встряла в разговор Зоя Перескокова. – Никогда к нему не сажусь. Вечно по дороге засыпает.
– Ну и что? – пожала плечами Вера Васильевна. – Зато у него коляска с английскими рессорами, поэтому в ней не трясет. А его Лапушка дорогу прекрасно знает. И даже если Дорофей заснет, привезет куда надо.
Встревоженной она не выглядела, явно считая, что муж где-то загулял и вот-вот объявится. Но интуиция – Крутилин называл её чуйкой – подсказывала ему, что дело тут нечисто.
– Ну и куда же Лапушка отвезла Аркадия Яковлевича? – спросил он.
– Трактира здесь нет. Может быть, в кабак? – предположил Борис.
– Точно, куда же ещё? – согласилась Сахонина. – Боренька, будь другом, сходи туда, приведи его. Иван Дмитриевич, не хотите ли чаю?
– Нет, я только что позавтракал. Пожалуй, схожу с Борисом.
Они вышли из калитки. Крутилин жестом предложил Борису сесть в коляску к Архипу, которому велел себе ожидать.
– Да тут идти пять минут, – усмехнулся студент.
– Хочется побыстрей найти вашего дядю.
– Да уж, Аркадий Яковлевич любит выкидывать коленца, – сказал Борис, усаживаясь на коленкоровое сиденье. – А все из-за… – Студент указал на воротник. – А пьёт он потому, что занятий лишился. Вернее, сам себя их лишил. Получив наследство, он ушел в отставку, решил жить вольной жизнью. Она-то его и губит. Дядя вообще ничего не делает. Спит до полудня, потом завтракает и читает газеты. Затем прогулка, вечером ресторан или театр.
– Так многие живут…
– Нет, не живут, существуют. При этом глупеют и тупеют. Впрочем, ни умом, ни талантами подобные дяде люди никогда похвастаться не могли. Их единственный актив – происхождение и унаследованные средства, которые им даже лень приумножить. Я вот лично на будущий год закачиваю обучение. Но многие из моих сокурсников, из тех, кто имеют деньги, уже берут подряды. Знаете, какая там прибыль, на железнодорожных подрядах?
– Вы про Дервиза и Полякова?
– Нет, что вы, это воротилы, им достаются все сливки. Но сами-то они ничего не строят. Лишь делят будущую дорогу на кусочки и распределяют их между железнодорожными инженерами, каждый из которых вкладывает за сезон тысяч двадцать-тридцать: на рабочих, их еду, материалы, с воротил же получая в итоге в три-четыре раза больше. Я пытался в этом году уговорить дядю дать мне средства взаймы, обещая их удвоить. Но он ответил словами Германна, что «не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее».
– А кто этот Герман? – уточнил Крутилин.
Студент удивленно поднял бровь.
– Тпру, – затормозил лошадку Архип.
Питейное заведение, в простонародье именуемое кабаком, украшала в соответствии с законом красного цвета вывеска и елочная ветка. Внутри, несмотря на утро, толпился народ, но Аркадия Яковлевича среди посетителей не оказалось. Солидных господ крестьяне пропустили без очереди.
– Дядюшка мой вчера здесь был? – спросил студент у целовальника.
– Нет, давненько я его не видал, – ответил тот.
Выйдя из кабака, Крутилин спросил у ожидавшего их Архипа:
– Ты Дорофея сегодня видел?
– Нет, – развел руками тот.
– А где он обычно стоит?
– На вокзале.
– Но там мы его не видали. А где живет, знаешь?
Архип кивнул:
– Далеко отсюда?
– Нет.
– Отвези нас к нему.
По дороге к Дорофею Борис обеспокоенно молчал, видимо, раньше-то был уверен, что дядя найдется в кабаке, но теперь, убедившись, что там Аркадия Яковлевича нет, всерьез обеспокоился его исчезновением. Или же изображал обеспокоенность.
Одетый в исподнее Дорофей явно только проснулся, сидел за столом, похмелялся рассолом:
– Водки дай, – просил он жену.
– А ухватом по башке не хочешь? – шипела на него она.
– Добрый день, – поздоровались зашедшие в избу Иван Дмитриевич с Борисом.
– И вам не кашлять, – неприветливо ответила старуха, которая ничего хорошего от появления в избе двух господ не ожидала.
– Эй, Дорофей, – окликнул извозчика Крутилин. – Ты помнишь меня?
Тот кивнул.
– Куда дядю моего дел? – влез с вопросом Борис.
– А кто вы такие, чтоб в чужую избу без спросу врываться? – возмутилась старуха.
– Начальник сыскной Крутилин, – представился Иван Дмитриевич.
– Свят, свят, свят, – запричитала старуха. – Да что случилось?
– Пропал дядя этого господина. А твой Дорофей вез его вчера вечером со станции.
– Эй, старый хрыч, чего молчишь? – повернулась старуха к мужу. – Куда евойного дядю дел?