Куда исчезают обычные люди?

Размер шрифта: 13

От автора

Знаете, я хотел не книгу написать – я хотел снять кино. Такой настоящий полнометражный фильм.

Вы скажете: «Да ладно! Это же нереально! На это же денег нужно сто тыщ миллиардов!»

А я что скажу? Скажу, что мы сами выстраиваем себе стены и рисуем границы. На всё можно смотреть под разным углом. Что такое кино? Разве это история, которую нам показывают на экране? А вот и нет – всё происходит у нас в голове. На самом деле мы «видим» эту историю своим мозгом, а глаза и уши – это только варианты информационных каналов.

А разве мы не видим свою историю, когда читаем книгу? Она всё там же, у нас в голове. Там рождаются картинки из нашего кино – кадр за кадром, сцена за сценой.

Вы держите в руках «фильм», а не книгу. Она очень похожа на старую видеокассету. Я думаю, пора вставить её в видик и нажать на Play.

Предлагаю вам посмотреть мой фильм – но каждому свой собственный.

Итак…

Камера!

Мотор!

Когда-то на мосту

Вы видите то, во что верите, или верите в то, что видите?
Сидни Бейкер, доктор медицины

Скоро зима, но день очень тёплый для ноября. В воздухе кружит водяная пыль, такая, от которой не укрыться зонтом. Она везде – и сверху и снизу, разносится ветром, впитывается в одежду и кожу. А может, это и не дождь, а дыхание реки, медленно текущей там внизу, под мостом? Серо-коричневая беспокойная поверхность, дрожащая то мелкой рябью от порывов воздуха, то крупными волнами от проплывающих туда-сюда прогулочных теплоходов.

И холод. От этого ледяного дыхания уже онемели пальцы, вцепившиеся в ограждение. Взгляд тонет в далёкой, мутной, непроглядной глубине – в тёмных, неясных отражениях – в этом перевёрнутом мире. Тонет и тянет тяжёлой незримой гирей. А может, мы действительно, как в той детской сказке, живём среди кривых зеркал, услужливо врущих, что всё вокруг хорошо и красиво, а это единственное зеркало, показывающее правду? Так, может, это здесь всё перевёрнуто с ног на голову? А там… Там взгляд не падает вниз, а устремлён наверх!

Какой он, настоящий мир? Невообразимо тянет узнать! Обессиленные, окоченевшие пальцы проворачиваются, не в силах удержаться за мокрый, обжигающий металл. Неотвратимо – ближе и ближе – подползает эта тьма, заполняя собой мысли. Всё вокруг закрутилось, завертелось, а воздух застыл где-то на полпути к лёгким…

И вдруг тепло под ладонями. Откуда? Как будто кто-то взял их в свои руки и согрел. В пальцы вернулась цепкость, а в мысли – свет.

– Девушка, у вас всё в порядке?

Она убрала руки с ограды, опустилась с мысков на всю стопу и перевела пустой взгляд на проходящего мимо старичка с палочкой, выдавив из себя подобие улыбки:

– Да, всё хорошо. Любуюсь видами Москвы.

– Поаккуратнее. Совсем с парапета свесилась, а падать тут высоко.

– Спасибо, постараюсь. Увлеклась.

Старик пошёл дальше, что-то тихо ворча себе под нос и покачивая головой, а она непроизвольно потянулась пальцами обратно к ограде. Два коротких отрезка – чуть шире её ладоней – продолжали отдавать тепло, как будто подогреваемые откуда-то изнутри. Какое-то… живое, человеческое тепло.

День второй

Аня сидела за столом в своём маленьком уютном кабинете. Ну, ей так казалось, что уютном – потому что без соседей. Хотя любой посторонний человек, заходя сюда, скорее думал, что попал в кладовку. Несколько огромных металлических шкафов по всем свободным стенам, стол, стул для посетителей, офисное кресло самой Сорокиной и тумбочка с электрическим чайником. Но кабинет с окном – и это большой плюс.

На стуле расположилась ровесница хозяйки кабинета – полненькая брюнетка в форме лейтенанта полиции, которая не спеша, но уверенно поедала печенье из неуклонно худеющей пачки. Периодически она запивала трапезу тёмно-коричневой жидкостью с красивой «бензиновой» плёнкой на поверхности, налитой в кружку с надписью: «Дружбу не предлагать – только замуж. О себе: волшебная на всю голову». Свисающая через край кружки нитка с биркой намекала, что жидкость претендует на название «чай».

Аня методично лупила пальцами по клавиатуре, не обращая особого внимания на подругу.

– Вот кому надо было душу продать, чтобы заполучить отдельный кабинет? – прервала молчание брюнетка, выбирая очередную жертву в печеньковой популяции. – В моём муравейнике даже чаю спокойно не попить.

– Он не отдельный, – не отвлекаясь от своего занятия, коротко ответила Сорокина, – тут ещё полно народу.

– Какого, блин, народу? Ты переработала, что ли? – удивилась лейтенантша, для верности обернувшись себе за спину.

Аня неохотно подняла глаза и, описывая взглядом полукруг, спросила:

– Что ты видишь?

– Ну, железные шкафы, – ещё раз обернувшись, недоверчиво ответила брюнетка.

– А что в них?

– Насколько мне известно, бесперспективные дела.

Сорокина задумчиво посмотрела на коллегу.

– Легко тебе, наверное, живётся, Тань…

– А что не так-то? Что там у тебя?

Пухляш поставила чашку на стол, встала, открыла один из шкафов и вытащила несколько тонких папок.

– Ну вот, сплошная макулатура, – уверенно заявила она, небрежно бросая дела обратно. – А ты что тут разглядела?

– А я вижу людей – их лица, одежду, в которой они пропали. Помню их имена, истории. Помню глаза их родственников – тех, которые приходили ко мне. Вот они сидят на этом стуле и рассказывают обстоятельства исчезновения, пишут заявление, вспоминают, во что пропавшие были одеты, и особые приметы. У кого-то во взгляде страх и надежда, а у кого-то плохо скрываемая радость. Но и те и другие дают мне силы. Так хочется помочь первым – убить их страх и оправдать надежду. И так хочется стереть эти довольные ухмылки с физиономии вторых, найдя их пропавших родителей, бабушек или дедушек – рано радуетесь, наследство подождёт. А ещё бывают пустые, безразличные глаза – такие глаза меня пугают, – их становится всё больше и больше. Эти люди пришли просто потому, что так надо – соблюсти алгоритм, поставить галочку и поскорее вернуться к своим делам. Я помню их всех… Помню всех…

– Ау-у! Анюта?! Не спать! – Таня несколько раз щёлкнула пальцами перед лицом Сорокиной. – Ты где зависла-то? Что там у тебя, говорю?

– А?.. Ну да, куча папок – полупустых папок по потеряшкам, которых, по сути, никто и не ищет… А я вот хочу понять – куда они все пропали? Почему мы не можем их найти?

– Их никто не ищет, потому что они обычные люди. Пнули бы нас как следует, как тогда по сынку депутата, может, и нашли бы кого-нибудь. А так тупо некогда ими всеми заниматься – те-ку-чка. Не хватает вре-ме-ни, – с видом эксперта прокомментировала брюнетка, макая печенье в кружку. – Ты этими потеряхами всё своё число Данбара забила.

– Чего забила? – удивилась Аня, услышав мудрёные слова от подруги.

– Число Данбара. Я тут где-то вычитала, что у нас может быть ограниченное число социальных связей – ну то есть людей, которых мы в состоянии держать в своей голове. В среднем 150 человек. Вот как при таком скудном выборе мужа себе найти нормального?

– А где вычитала?

– Да я помню, что ли? Где-то выскочила рекомендация – я тыкнула. И ещё подумала – да быть такого не может. У меня только в ВК[1] шестьсот друзей – я со всеми общаюсь, фотки успеваю смотреть, никого вроде не забываю. Ну либо это я такая уникальная.

Пухлые щёки девушки едва ли не заслонили её собственные глаза в довольной улыбке.

– Понятно… Ты-то да, Тань, волшебная… – добавила Сорокина с сарказмом, который, однако, остался незамеченным.

– Не то слово, – согласилась Татьяна, вставая и отряхиваясь от крошек. – Ну что, махнём на обед? Разминка закончена, пора увеличить нагрузку. Что-то жуть как роллов хочется.

– Ну пойдём, если проголодалась, – запустила Аня очередную порцию сарказма, выключая компьютер и вставая из-за стола, – как раз немного прогуляемся. Иди одевайся, встретимся у выхода.

Таня тоже встала, выбросила в корзину опустевшую пачку из-под печенья, одной рукой взяла свою кружку, а в другой автоматически появился смартфон, и она отправилась к себе, эффективно используя время в пути, расставляя лайки под свежими фотографиями бесконечных друзей в соцсетях.

– Число Данбара… Надо будет посмотреть, что это за чудо-юдо такое, – пробормотала Сорокина себе под нос, пряча свою стройность и спортивность под небесно-синим удлинённым пуховиком.

Утеплившись, она вышла из кабинета и наткнулась на Хромко – первого заместителя начальника УМВД Красногорска.

– Сорокина, а ты куда намылилась? – услышала Аня от него вместо приветствия.

– На обед, Семён Семёнович. Добрый день.

– Какой ещё обед? Снимай тулуп и беги за мной – работу надо работать.

Где-то в конце коридора показалась Татьяна, но, увидев начальника, резко развернулась, надеясь остаться незамеченной.

Аня быстро вернулась в кабинет, скинула на стул уличную одежду, поправила собранные в хвост длинные русые волосы, схватила ежедневник и поспешила вслед за удаляющимся подполковником. Словно ледокол, он прокладывал путь по коридорам, расчищая их от подчинённых, которые его побаивались и старательно избегали. Сорокину это не касалось – за два с небольшим года работы она уже успела заслужить признание своего таланта и частично неформальное отношение со стороны начальника.

В кабинете Семён Семёнович машинально махнул рукой в сторону стула, предлагая Ане сесть, а сам разместился в своём кресле.

– Передай Васильевой, что у меня нет настроения с ней в прятки играть. Вместо того чтобы от меня по коридорам бегать, пусть лучше делом займётся.

Хромко говорил в принципе беззлобно, одновременно копаясь в ворохе бумаг у себя на столе и не глядя на девушку.

– Хотя ей, конечно, пробежки только на пользу, – добавил он.

– Хорошо, Семён Семёнович – всё передам.

Сорокина не смогла сохранить серьёзное лицо и непроизвольно улыбнулась.

– Блин, где же, где же… А, вот. И хватит лыбиться – вопрос серьёзный, – поднял наконец-то начальник на Сорокину глаза и положил перед собой листок с какими-то записями. – Станешь руководителем, сама поймёшь, какая это проблема, когда твои сотрудники всякой хренью занимаются вместо работы.

– Куда уж мне руководителем-то? Я небось им никогда и не стану.

– Ты-то? – посмотрел Хромко на Аню, наклонив голову, как будто глядя поверх очков, но без очков. – Ты-то станешь… Если нас с тобой не выгонят раньше.

– А есть за что? – не удержалась девушка от риторического вопроса.

– Будет, не переживай. Например, ни за что. Или вот за это – записывай.

Аня сидела с открытым ежедневником, держа ручку наготове.

– Шефу утром звонили из Администрации губернатора, просили повнимательнее отнестись к заявлению по без вести пропавшей Борисовой – вчера было. Ты в курсе, что там?

– В сводке видела, а сам материал – нет, не я заявление принимала, – торопливо ответила Сорокина.

– Забирай дело себе и занимайся. Чем такие «просьбы» чреваты, объяснять тебе вроде не нужно?

– Не нужно. Всё сделаю, Семён Семёнович.

– Ну и всё, шуруй, обедай, если аппетит не пропал, – по-доброму усмехнулся Хромко.

– Не пропал, – улыбнулась в ответ девушка и вышла из кабинета.

Она на ходу набрала номер и услышала в трубке тяжёлое дыхание подруги.

– А ты чего такая запыхавшаяся? На беговой дорожке, что ли? – слегка подколола её Аня.

– Да ну тебя. Вот, к кафе подхожу.

– Смотрю, ничего тебя не может остановить на пути к роллам – ни дождь, ни снег, ни ураган, ни Хромко. А чего меня не подождала?

– Да кто тебя знает, когда ты от него выйдешь. Мне что же, голодной теперь оставаться?

– Ладно, начинай, я сейчас догоню.

Аня быстро заскочила к себе, снова оделась и, выйдя из Управления, в бодром темпе пошагала в сторону кафе – впереди пять минут прогулки на свежем воздухе. Привычная дорога – и ноги идут сами, и мысли тоже блуждают сами по себе, о чём-то, как будто ни о чём.

Перебежать узкую дорогу, шагнуть на тротуар, справа пожарная часть – не попасть бы под внезапно выезжающую машину. Остановка – Танька наверняка проехала до следующей на автобусе, совсем не любит ходить пешком. Направо, по диагонали через сквер – ну красота же! Даже сейчас, когда деревья голые и совсем без листьев. Стало совсем немного, но потише, а мысли забубнили чуть погромче. До конца по скверу и направо – ещё один засаженный деревьями участок города, наверняка на карте он весь закрашен зелёным. Перейти на другую сторону – и вот она, кафешка. Одноэтажная постройка, которую язык не поворачивается назвать зданием, но поесть там вполне можно. Чуть дальше прилепился более стационарный кирпичный теремок с маняще пахнущей выпечкой. Васильева обычно тащит её сюда после обеда и затаривается булками – вряд ли что-то пойдёт по-другому и сегодня. Привычная дорога, привычные действия, всё на автомате, всё как всегда. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…

– Жуёшь уже? Приятного аппетита.

Сорокина скинула пуховик и положила на свободный стул, садясь напротив подруги.

– Шпашиба, – не поднимая глаз, ответила Татьяна с набитым ртом, продолжая водить пальцем свободной левой руки по экрану смартфона. В правой руке она держала вилку и выверенным движением, опять-таки не глядя, наколола очередной ролл, готовясь отправить его на переработку вслед за предыдущими.

Аня заказала бизнес-ланч и снова попыталась поговорить с Васильевой.

– Ты хоть глянь на меня, а то как-то, как сама с собой сижу.

– Ща-ща, погоди. Тут важная штука. Оказывается, есть программа – нейросеть. Это типа искусственный интеллект. Только она, блин, на английском. Не могу разобраться, есть ли такая на русском.

– А тебе зачем? – искренне удивилась Аня.

– Ну, она сможет вместо меня переписываться с людьми, которые мне нравятся. Мне кажется, у меня не очень получается и я выгляжу как долбанутая. Тут вот пишут, что её уже вовсю используют, в «Тиндере»[2] например. Копируешь в программу сообщение собеседника, и она предлагает нормальные варианты ответов.

Сорокина на несколько секунд зависла, непроизвольно расслабив нижнюю челюсть, выдав только:

– Охренеть…

– А я о чём! Крутая штука, а я, блин, никак не разберусь, как ей пользоваться!

– Ты же понимаешь, что с тобой такой же долбанутый через эту нейросеть может переписываться? – не обращая внимания на оптимизм подруги, продолжила Аня. – Сидят, блин, два робота, друг друга соблазняют. Вы как потом живьём-то будете общаться?

– Каким живьём? – как будто растерялась Васильева, и её взгляд забегал между гаджетом и лицом Ани.

– Без смартфона, каким. Бывает такое, прикинь. Ну, допустим, встретились, цветы друг другу раздали, а дальше-то что? А поговорить?

– Ты не кипишуй[3], – вернула себе уверенность Татьяна. – Главное заманить, потом разберёмся, – добавила она, недвусмысленно поправляя руками внушительных размеров бюст. – Никуда не денется с подводной лодки.

– Ну, ещё есть вариант оглушить твёрдым тупым предметом и затащить в нору, – съязвила Сорокина.

– Или так, – согласилась Васильева, привычно не заметив подкола.

– О, кстати, Хромко тут про тебя вспоминал.

На этот раз попытка привлечь внимание прошла более успешно.

– Зачем это? – настороженно спросила Танька, оторвавшись от экрана.

– Сказал передать тебе, чтобы перестала от него по коридорам бегать, а лучше бы делом занялась. Конец цитаты.

– Заметил всё-таки…

– Ага, он глазастый. И раз уж мы отвлеклись от твоего важного дела – это же ты вчера заяву по Борисовой принимала?

– По какой Борисовой?

– Ну, Тань, блин, у тебя вчера что, сто заяв было? Потеряшка Борисова.

– Сто не сто, но какая-то была тётка, да. Может, и Борисова, я не помню фамилию.

– А ты вспомни. Хорошо расскажешь, заберу у тебя материал.

– Серьёзно?

– Заява на контроле у губернатора. Хромко сказал – за прятки в коридоре заставить тебя шуршать по ней как электровеник. Но я в принципе могу и сама заняться, если интересная история.

– Так, сейчас, – оживилась Васильева. – Вспомнила, ща я тебе всё расскажу – жуть какая интересная.

– Давай, интригуй.

– В общем, заявляла соседка.

– Почему соседка? – по привычке сразу начала уточнять Аня.

– Потому что она, одновременно с соседством, у неё работает. То ли няня, то ли домработница – что-то такое, ухаживает за взрослым сыном Борисовой. А сын больной – шизофреник вроде, но не буйный, с её слов, тихий, поэтому не в «дурке». Живёт, между прочим, аж в трёшке, а дом в ЖК «Изумрудные холмы».

– Неплохо…

– Ну и эта соседка ему там – приготовить, постирать и тому подобное. А сама Борисова – которая потерялась – с сыном не живёт, а так, наездами бывает. Поэтому точной даты пропажи нет, в чём была одета, тоже неизвестно, ну и так далее – глушь и муть.

– И при этом звонили от «губера»…

– Ага. И при этом звонили от «губера». Ну что, забираешь себе?

– Ну давай, заберу – интрига присутствует… – Сорокина сделала вид, что подруге удалось её уговорить.

– Маньячка ты всё-таки до работы, – довольно заулыбалась Татьяна. – И раз уж ты пока и, о, начальника отделения, отпусти меня сегодня – маникюрша моя свободна.

– Ты же на днях уже ездила к ней, – с сомнением уточнила Аня.

– Я не к ней, я стричься ездила.

– Давай так – сейчас вернёмся с обеда, ты закинь[4] все стандартные запросы по Борисовой… Не сделала ведь ещё?

– Не-а, – уверенно и совершенно не напрягаясь этим фактом, ответила Васильева.

– Ну вот, закидывай, тащи дело ко мне и потом езжай. Ок?

– Ок, – широко улыбнулась Танька.

– А то как же ты без маникюра будешь Родину от злодеев защищать, – отстранённо добавила Сорокина. – Достало меня это «и, о.». Когда уже Никонов из своего госпиталя выйдет…

– А я слышала, что он не выйдет. Говорят, он оттуда плавно на пенсию перетечёт.

– Вот, блин, подстава… Надеюсь, ему замену быстро найдут.

– А мне так больше нравится – хорошо, когда подруга начальник.

Довольная Васильева вновь сидела, поглощая содержимое смартфона и запивая всё это лимонадом.

«Кто бы сомневался, – беззлобно подумала про себя Аня, глядя на воткнувшуюся в гаджет подругу. – Тебе-то точно лучше».

Закончив с обедом, девушки оделись и вышли из кафе.

– Заскочим за булочкой? – с энтузиазмом предложила Татьяна.

– Обязательно, – вздохнула Сорокина.

Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…

День третий

Автобус, покачивая-укачивая, полз по утренним красногорским заснеженным улицам. Сорокина, уютно устроившись возле окошка и закутавшись в пуховик, отпустила взгляд за окно. Узкая дорога – по одной полосе в каждую сторону, практически тропинка, между старенькими двухэтажными домиками, чередующимися со втиснувшимися между ними башнями-семнадцатиэтажками. По московским меркам – прошлое, перемешавшееся с далёким прошлым. Минут двадцать укачиваний, и Аня переместится практически в настоящее. «Изумрудные холмы» – жилой комплекс на северном краю города – выше, новее, престижнее. Шлагбаумы на въезде во дворы и шикарный вид на бескрайний одноимённый лесопарк из окон тех, кому особенно повезло. Хотя многим без разницы вид за окном – жителям агломераций уже не до него.

Взгляд, убегая за стекло, отражался от искрящихся сосулек на крышах и возвращался обратно, превращаясь в мысли, образы и воспоминания, блуждающие в голове девушки.

Вчера вечером она договорилась с соседкой, заявившей о пропаже Борисовой, о том, что подъедет сегодня к ней домой. Нужно было нормально её опросить. Первоначальное объяснение, которое взяла Васильева, годилось только на конкурс «Как не надо делать» и заняло бы там первое место.

Пятидесятилетняя женщина с фамилией Астахова, редким именем Марта и строгим голосом настороженно выслушала просьбу снова посетить Управление, вежливо отказалась, но пригласила к себе, объяснив, что у неё крайне жёсткий график выполнения обязанностей, в который ей очень сложно вносить изменения. Сорокина не особо упиралась и согласилась приехать – она была сторонницей всё менее популярной в полиции так называемой «работы в поле», а не просиживания штанов и юбок в кабинете.

Обещанное «поле» приняло Сорокину, вышедшую из автобуса, который приветливо стрельнул выхлопной трубой на прощанье и покатил дальше покачивать-укачивать красногорцев и гостей подмосковного города.

Аня сверилась с навигатором и побрела по предложенному закоулистому маршруту. Минут семь спустя она дошла до нужного дома и остановилась у подъезда, разглядывая двор – без какой-то конкретной цели, просто чтобы синхронизироваться с этим местом, увидеть его так, как ежедневно видят люди, здесь живущие, заложить этот образ в нейронную базу данных своего мозга.

За спиной запищал электронный замок, среагировав на открывающуюся дверь. Сорокина поздоровалась с выходящей старушкой и прошмыгнула внутрь. Консьержка удостоила девушку лишь безразличным мимолётным взглядом – видимо, сверилась со своим внутренним образом злодея и, не найдя в ней соответствия образцу, вернулась к просмотру сериала на планшете.

«Незлодейка» поднялась на один из верхних этажей, вышла из лифтового холла, повернула налево и упёрлась в две одинаковые двери. Левая, очевидно, квартира Борисовой, а прямо – Астаховой. Аня нажала кнопку звонка и удивилась отсутствию соответствующего звука за дверью.

– Не работает, что ли? – пробормотала она вслух и нажала ещё раз – снова тишина.

Аня постояла несколько секунд, размышляя, что ей делать дальше, как вдруг стальная стена перед ней сдвинулась, и расширяющаяся полоса света поползла рассеивать полумрак коридора. Сорокина непроизвольно проследила за открывающейся дверью, обратив внимание на её необычно большую толщину. Женщина, выпустившая свет из квартиры, заметила направление взгляда девушки и пояснила:

– Это для шумоизоляции. Вы из полиции?

– Да, Сорокина Анна Ивановна, – представилась оперативница, одновременно показывая удостоверение.

– Проходите, я вас жду.

– А зачем вам такая шумоизоляция? – скорее на автомате спросила Аня, перешагивая через порог.

– Да мне особо и не нужна – это Юлия Андреевна Антону дверь ставила, ну и мне такую же. Он не любит громкие звуки.

– Антон – это её сын?

– Да. Раздевайтесь, проходите.

Аня замешкалась, но всё же решила разуться и влезть в предложенные тапочки. Комфорт одержал победу над перспективой сидеть в тёплой квартире в зимней обуви и бахилах.

– Водой и мылом можете вот здесь воспользоваться, – указала женщина на дверь напротив входной и включила в санузле свет, – а потом на кухню проходите.

Девушка вымыла руки и прошлёпала смешными мохнатыми тапками, в виде коровок с торчащими рожками, до кухни, по пути по привычке заглянув в приоткрытую дверь справа.

– У вас однушка?

– Да, небольшая… Это квартира Юлии Андреевны. Но мне здесь нравится. Жалко, окна во двор. А у Антона невероятные виды на лес, на реку – красота неописуемая, да ещё и с такой высоты. Я вам сделаю вкусный чай – небось в своей полиции на пакетики налегаете?

Марта говорила приятным учительским голосом, используя строгие, но одновременно заботливые интонации, периодически сопровождая слова внимательными взглядами в глаза собеседницы, словно желая убедиться, что её слушают и усваивают получаемый материал.

– Спасибо, – улыбнулась Аня, – налегаем. Пакетики – удобно и быстро, не надо с заваркой возиться.

– Это всё лень. Пугаете сами себя – на самом деле возни никакой. Единственное – чайник лучше с регулировкой температуры нагрева воды: доведённая до кипения не годится. Например, тот чай, который я сейчас завариваю, в идеале нужно заливать водой, нагретой до 85 градусов, но ничего страшного, если сделаете на глаз, вручную выключив чайник чуть пораньше.

Продолжая рассказывать, хозяйка достала большую жестяную банку изумрудного цвета, ложкой отмерила из неё чай, засыпала в заварочный чайник и залила горячей водой. Невысокая, худощавая, в строгом чёрном платье и в белоснежном фартуке с кружевом, она была похожа на опытную горничную дорогого отеля.

– Главное здесь что? Хороший чайный лист, температура воды и время заваривания – и, естественно, никакого сахара. Кстати, ваши любимые чайные пакетики изобрели случайно. В 1908 году нью-йоркский торговец разослал образцы своего чая в рестораны и кафе, запечатав их в шёлковые мешочки. К своему удивлению, через некоторое время он обнаружил, что его чай заваривают прямо в этих мешочках, для экономии времени. Пробуйте, – завершила Марта свой монолог и поставила фарфоровую чашку с золотистым напитком на стол перед Сорокиной.

– Вы прямо чайный сомелье. Спасибо.

– Просто когда-то, давным-давно, я работала консультантом в чайном магазине. На здоровье, – с улыбкой ответила женщина.

Аня осторожно отпила, ощутив во рту терпкий, сладковатый, с лёгкой кислинкой вкус. Тепло медленно растекалось где-то в груди, согревая и постепенно добавляя эффект лёгкой эйфории.

– Дарджилинг[5] никого не может оставить равнодушным, – довольно добавила Марта, внимательно следившая за реакцией гостьи. – Напоминаю, там только чай – ни сахара, ни алкоголя, ни чего-то ещё, о чём вы сейчас могли случайно подумать.

– У меня даже слов нет!

– Они и не нужны – у вас всё написано на лице, – рассмеялась Астахова, села за стол и, изменившись в лице, добавила: – Я бы не хотела, чтобы наша первая встреча запомнилась нам только… плохим. Я очень переживаю за Юлию Андреевну.

– Тогда давайте к делу, – кивнула Сорокина и достала из рюкзака папку с бланками и шариковую ручку. – Позавчерашнее объяснение получилось совсем формальным. Я заново всё запишу, вы не возражаете?

– Да, конечно, пишите, постараюсь ничего не упустить.

– Итак… Вы сказали, что эта квартира тоже принадлежит Борисовой – получается, вы ей не просто соседка?

– Да. Я, можно так выразиться, у неё работаю, с постоянным проживанием.

– Давно?

– Лет, наверное… пятнадцать-шестнадцать, – немножко покопавшись в памяти, ответила Марта.

– А что вы конкретно делаете?

– Я помогаю Антону – её сыну. Готовлю, убираюсь, стираю, занимаюсь покупками – продукты, одежда, ну всё, что ему понадобится. У него психическое заболевание – шизофрения. Так мне говорила Юлия Андреевна.

– А он в соседней квартире сейчас?

– Да. Он всегда там, – утвердительно кивнула Астахова.

– А на улицу он выходит? На прогулку, учёбу… ну не знаю, куда-то ещё?

– Нет. Он всегда дома. Несколько раз лежал в клинике, а так всегда дома.

– А как он там один… и с таким заболеванием? – удивилась Сорокина.

– У него чёткий график, которого он придерживается неукоснительно, ежедневно. Я всегда знаю, чем он занят в конкретный момент времени. От общения он отказывается, поэтому я вполне могу жить вот так, рядом, а не вместе с ним. Главное – всё делать в соответствии с его режимом дня – так, как он привык.

– А если что-то пойдёт по-другому?

– У него будет нервный срыв.

– В чём это выражается?

– Он… Может быть по-разному, – вздохнула Астахова. – Может начать кричать, может бить себя или биться обо что-то, может бить того, кто рядом. Расчёсывать себя до крови и не останавливаться. А может и наоборот – как будто застывает в каком-то ступоре… Мы стараемся не доводить его до таких состояний и всё делаем по его правилам.

– А что значит – отказывается от общения?

– Не разговаривает… – по лицу Марты пробежала гримаса внутренней боли. – Он со мной никогда не разговаривал.

– За пятнадцать лет? – с сомнением уточнила Аня.

– Да…

– А он умеет?

– Умеет… Он часто разговаривает с самим собой или с кем-то несуществующим… А со мной ни разу… И в глаза не смотрит, – Астахова прикусила нижнюю губу и вытерла внешней стороной указательного пальца проступившую слезу.

– А с Юлией Андреевной общается? – продолжала Сорокина, стараясь оставаться невозмутимой.

– Очень редко. Последнее время совсем перестал – в детстве чаще.

– А сколько ему лет?

– Антону двадцать.

– А этот дом же построен недавно – где вы раньше жили?

Аня привычно двигалась по чужому жизненному пути в поисках закоулков, в которых могут прятаться какие-то секреты.

– Раньше я жила вместе с Юлией Андреевной и Антоном в их квартире, в Москве, в Лефортово. Переехали… Переехали в двадцатом году. Я сюда, а Антон в соседнюю.

– А Юлия Андреевна?

– А она нет. Она здесь никогда не жила – заезжает в гости.

– То есть, условно говоря, три года Антон в той квартире один, а она только посещает?

– Да, примерно столько – плюс-минус.

– А где она сама живёт? – заинтересовалась Сорокина.

– Я не знаю – она не говорила. Мы с ней по телефону общаемся при необходимости. Общались…

– Ну допустим. Тогда вспомните, пожалуйста, когда она была здесь последний раз?

– Примерно пару недель назад – перед Новым годом. Я, к сожалению, не помню точно день, но запомнила другое.

– Что же?

– Она приехала, как всегда зашла ко мне, переоделась – у неё есть специальная одежда, в которой она ходит к Антону, чтобы ему было всё привычно. Мы посидели, попили чай, поговорили о делах, но вела она себя как-то необычно. Очень напряжённая, рассеянная – отвечала невпопад и как будто боялась идти к сыну. А вернулась от него вся в слезах. Такого не было никогда. Болезнь проявилась у него очень рано – в два или два с половиной года. Она, конечно, за это время повидала всякое, и её практически невозможно было выбить из равновесия. А тут вот так. Я попыталась узнать, что случилось, но она оделась и ушла…

– Так ничего и не сказала?

– Сказала… Сказала: «Я ужасно ошибалась. Я отняла у него жизнь». И вот… Больше я её не видела, – подытожила Марта и снова вытерла слезу.

– А почему вы раньше не обратились в полицию, а так долго ждали?

– А это не долго. Она приезжала не слишком часто. Последнее время раз в две-три недели – это уже вошло в норму. Да и праздники – у меня, собственно, и мыслей таких ещё не возникало. Это была не моя идея заявление писать.

– А чья же? – наткнулась Аня на очередной закоулок.

– Мне позавчера позвонила женщина – представилась Евой. Сказала, что не может найти Юлию Андреевну. Я ей вкратце рассказала примерно такую же историю, и она меня отправила срочно писать заявление.

– А как с ней связаться?

– У меня телефон остался, я могу вам прислать.

– Давайте. И сразу адрес квартиры в Лефортово скиньте тоже.

– Хорошо, – пробубнила Астахова, копаясь в своём смартфоне. – Держите.

Аня переписала полученные данные в объяснение и продолжила:

– Так, так, так… А с отцом Антона что?

– Я его не видела никогда. Вроде он их бросил, когда болезнь проявилась. Юлия Андреевна поэтому меня и наняла тогда, потому что одна не справлялась – и сын с проблемами, и работать нужно.

– А чем она занимается?

– У неё какой-то бизнес. Насколько я могу судить, вполне успешный. По крайней мере, недостатка в средствах она не испытывает. Вы же наверняка спросите – у меня одна из её банковских карточек, с приличной суммой. Я расходую с неё деньги на Антона и сама раз в месяц снимаю себе зарплату. Под отчёт, конечно. Вот, веду бухгалтерию, – добавила Марта, вставая, и достала из ящика толстую тетрадку. – Нужно вам?

Аня полистала страницы и отложила гроссбух.

– Пока не нужно. Буду иметь в виду, что тетрадка существует, – улыбнулась она Астаховой.

– Хорошо, – та убрала её обратно и снова села за стол.

– Ну что же, – Сорокина потёрла руками коленки, – теперь мне надо поговорить с Антоном.

– С Антоном? Боюсь это невозможно, – Марта занервничала и снова встала. – Анна Ивановна, я не могу вас к нему пустить. Я и сама понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, и Ева предупредила, чтобы я из полиции к нему никого не пускала, пока с ней не переговорят. И она… Можно, я скажу, да?

– Конечно, говорите.

– Она сказала: «Если будут пальцы гнуть, пригрозите им проблемами от губернатора».

– Любопытно… Не переживайте, Марта, пальцы я гнуть не буду. Переговорю с этой Евой и с удовольствием приеду к вам снова.

Аня приветливо улыбнулась Астаховой и заметила, как та облегчённо вздохнула.

– Давайте мы закончим наш эпос, – Сорокина пододвинула поближе к женщине бланк объяснения, – прочитайте, пожалуйста.

Пока Марта знакомилась со своим рассказом, Аня гуляла взглядом по полкам, аккуратно расставленным банкам и красивым фарфоровым фигуркам, обитающим на кухне.

– Да, всё правильно, – наконец услышала оперативница привычную фразу.

– Теперь сразу под текстом пишите: «Мной прочитано, с моих слов записано верно» – и подпишитесь там же и внизу каждой страницы.

Закончив бюрократию, и гостья и хозяйка встали из-за стола, и Сорокина отправилась одеваться.

Уже в дверях Астахова протянула ей пакет.

– Здесь чай, который вы пили, заварочная чашка и небольшая инструкция по завариванию, – сообщила она. – И не отказывайтесь – мне очень хочется вас угостить.

– Мы с вами ещё познакомиться толком не успели, а вы меня уже всю задарили, – шутливо запротестовала Сорокина.

– Это вы ещё не успели, а я-то о вас уже всё знаю, – рассмеялась Марта. – А вот, например, ту девушку, которой я заявление писала, я бы задаривать не стала.

– А почему?

– Она какая-то поверхностная. Пустые глаза… И вы знаете – это, конечно, странно, но она мне напомнила Антона… Такая же… безразличная, холодная…

Он – когда-то на мосту

– Серёж, останови-ка здесь.

– Нельзя же на мосту, – робко попробовал сопротивляться водитель.

– Тормози-тормози, пройтись хочу. Высади и езжай – я догоню.

Чёрный «Мерседес», со включенной аварийкой, застыл в полосе. Задняя правая дверь седана открылась, и подошва дорогих ботинок пассажира коснулась мокрого асфальта. Мужчина вышел, поёжившись от внезапного порыва ветра, поднял воротник пальто, благополучно пересёк «выделенку» и, перешагнув высокий бордюр, оказался на тротуаре. Там он остановился и посмотрел по сторонам: на всём протяжении огромного Большого Каменного моста – ни одного человека. Только нескончаемый поток машин за спиной.

Он и сам толком не мог понять, откуда возникло это чувство – желание остановиться и выйти из машины. Как будто что-то тянуло – незримое, неосязаемое, но непреодолимое.

Мужчина повернул налево и не спеша пошёл, спрятав руки в карманы. Водовзводная башня притягивала взгляд – классический «открыточный» вид на Кремль. Внизу река несёт отражения густых белых облаков. Красиво. Солнце играет бликами на её беспокойной поверхности, дрожащей то мелкой рябью от порывов воздуха, то крупными волнами от проплывающих туда-сюда прогулочных теплоходов.

На середине моста он остановился и снова посмотрел по сторонам – по-прежнему ни души, но в голове как будто тихий шёпот, переходящий в беззвучный крик.

Мокрая ограда соревновалась с волнами переливами ярких вспышек отражённого света, и они – эти два коротких отрезка, шириной чуть меньше его ладоней – приковывали к себе взгляд неестественной бледностью покрывавшего их инея.

Мужчина протянул к ним руки, словно пытаясь разогнать этот морок, обманывающий глаза, и тут же отдёрнул их – ледяные молнии вонзились в кожу, незримо разрывая плоть и вгрызаясь в кости, пронеслись по всему телу и выбили землю из-под ног. Взмахнув руками, как будто был не на шершавом асфальте, а на мокром льду, он едва не упал, но, поймав баланс, устоял, в недоумении разглядывая неповреждённые ладони.

– Молодой человек, у вас всё в порядке?

Мужчина уверенно зафиксировал ноги и перевёл удивлённый взгляд на проходящего мимо старичка с палочкой, выдавив из себя подобие улыбки.

– Да, всё хорошо. Похоже, статическим электричеством шарахнуло.

– Поаккуратнее. Там внизу вроде кабель меняют.

– Спасибо, постараюсь. Не ожидал.

Старик пошёл дальше, что-то тихо ворча себе под нос и покачивая головой, а мужчина непроизвольно потянулся обратно к ограде.

Беззвучный крик усилился, словно моля о помощи, и его руки уверенно легли на обжигающий иней. Металл забирал тепло ладоней и отдавал им свой холод. Какой-то… неживой, нечеловеческий холод…

День четвёртый

Утром следующего дня, вернувшись с совещания, Сорокина в очередной раз перечитала объяснение Астаховой, собирая мысли в кучу перед предстоящим разговором. Подготовившись, она набрала номер и услышала очень мягкий – словно проваливаешься в перину, – но с небольшой хрипотцой, женский голос:

– Слушаю.

– Ева? – уточнила Аня на всякий случай.

– Да.

– Сорокина Анна Ивановна, уголовный розыск. Добрый день – есть у вас минута?

– Да, конечно. А какой у вас вопрос? – добавилась в перину капелька заинтересованности.

– Я общалась с Мартой, она дала ваш номер и сказала, что вы просили с вами связаться.

– Мартой? Я не понимаю пока, о чём речь, – заинтересованность сменилась на сомнение.

– Я занимаюсь розыском без вести пропавшей Борисовой Юлии Андреевны.

– А, вы по поводу Юли! Да, конечно, спасибо, что позвонили.

– Да не за что. Я так понимаю, у меня и выбора-то не было, – ответила Сорокина, не удержавшись от совсем лёгкого сарказма.

После этой фразы Аня услышала, как изменились интонации собеседницы, и догадалась, что та начала широко улыбаться.

– Да нет, что вы, – максимально миролюбиво отреагировала Ева. – Вы, видимо, про губернатора? Так это я на случай всяких неадекватных личностей, чтобы мальчика не травмировали лишний раз.

– Мы можем с вами встретиться?

– Конечно-конечно. Подъезжайте к одиннадцати в «Кофеманию» на «Павелецкой» – я вам скину координаты. До встречи.

Сорокина на секунду зависла, глядя на замолкший смартфон, увидела отображаемое на экране время и, непроизвольно матюкнувшись, бросилась одеваться.

– Своеобразная дама, – добавила она к своему лингвистическому пассажу, на ходу набрала сообщение Хромко: «Срочно выезжаю в Москву по Борисовой» и побежала в сторону автобуса.

Домчавшись до назначенного места, видимо, за рекордные час с небольшим, Аня зашла в стеклянные двери, едва не перепутав их с такими же стеклянными окнами в пол. Быстро окинув взглядом заведение, она без сомнения остановилась на одиноко сидящей особе, мысленно примерив ей голос из телефона. Отправив для надёжности сообщение: «Я на месте» и увидев соответствующую реакцию, она направилась к столику.

Первое, что пришло в голову Сорокиной: «Хорошо, что я не мужик, а то бы сейчас башка выключилась». Внешность дамы, вероятно, вызывала у противоположного пола истерические обмороки и непреодолимое желание достать с неба луну и солнце и все бриллианты недр земли, чтобы вручить ей в обмен на единственный благосклонный взгляд. Её наряд и аксессуары супердорогих брендов полностью соответствовали этой версии, при этом Сорокина понимала, что мадам просто вышла в кофейню, можно сказать, «в домашнем». Мозг по привычке попытался определить возраст, но оставил эту неблагодарную затею – в данном случае всё равно будет мимо.

– Ева? – на всякий случай спросила Сорокина, садясь напротив.

– Да, здравствуйте, – улыбнулась дама. – Вы, видимо, Анна.

– Она самая. Простите, я немного запыхавшаяся – вы меня достаточно неожиданно пригласили, а из Красногорска путь не близкий.

– Из Красногорска?

– Ну да, Борисова же в Красногорске пропала – я там и работаю.

– Ой, простите ради бога! Я как-то совсем не подумала, что вам ехать далеко. Простите, пожалуйста! У меня в голове куча проектов, встреч, я на часы смотрю, думаю – вот как здорово, как раз «окно» с одиннадцати. Простите меня – так неудобно получилось!

– Да ничего страшного, утренняя пробежка мне не повредит, – искренне улыбнулась в ответ Сорокина, немного обалдевшая от такого потока извинений.

– Будете что-нибудь? Кофе, чай, перекусите?

– Я, наверное, кофе выпью.

– Сейчас я попрошу, вам сделают.

Ева подозвала официанта и, закончив с заказом, вернула своё внимание Сорокиной.

– Вы понимаете, мы же с Юлей практически не знакомы. Она совсем недавно ко мне обратилась – очень жалко, что так поздно. Но да, такое было время, информации никакой, что делать, никто не знает, диагноз никто не ставит, и время, конечно, упущено. Очень жаль! Можно, конечно, что-то попробовать, но возраст такой, что я, боюсь, не справлюсь!

– Подождите-подождите. Я пока не очень ориентируюсь, о чём вы, – попыталась Аня приостановить этот информационный поток.

– Я про её сына.

– Смотрите, я пока про её сына знаю только со слов Марты – это… как её правильно назвать, не знаю – в общем, она сказала, что помогает Антону по хозяйству, грубо говоря. С её слов, у него шизофрения…

– Да нет, что вы, – прервала Ева Сорокину, – никакая у него не шизофрения! В этом-то и проблема – всех под одну метлу. У него аутизм.

– Вы меня извините – я-то разницу между аутизмом и шизофренией не понимаю.

– А у нас вообще мало кто понимает. Кто-то вообще не признаёт. Правильно его называть – расстройство аутистического спектра, РАС. Взрослым так вообще этот диагноз в России не ставят, потому что считают детской версией шизофрении. До восемнадцати дорос – всё, полноценный шизофреник. Но это совершенно отдельная история.

– Ева, подождите, я так совсем запутаюсь. У меня есть определённый опыт структурированно вести беседу – можно, я у вас перехвачу инициативу? – попыталась Аня привести разговор в порядок.

– Да, конечно, простите, пожалуйста. Хочется всё сразу и побыстрее – всё ведь важное. Я архитектор – я хорошо планирую пространство, а вот в повествовании у меня бывает хаос, особенно в письменном, – рассмеялась Ева.

– Я вас понимаю – сейчас попробуем разобраться.

Аня достала из рюкзака блокнот и ручку и приготовилась делать пометки.

– Начнём с начала – простите за тавтологию. Когда и как вы познакомились с Борисовой?

– Тогда совсем с начала. У меня есть благотворительный фонд – я помогаю родителям и их деткам, в том числе пытаюсь передать и свой опыт мамы, воспитывающей особенного сына.

Ева грустно улыбнулась и продолжила:

– И поверьте, это не моя прихоть или уход от проблемы – так его называть. Он, как и другие детки с аутизмом, просто отличается от нас, обычных людей – таких, которых принято считать нормальными. Считается, что аутизм неизлечим – возможно, потому, что это не болезнь. Достоверных данных о причинах его возникновения нет – только гипотезы. Аутисты видят и чувствуют этот мир по-другому, а мы учим их адаптироваться, подстраиваться, приспосабливаться. По сути, учим быть похожими на нас – но только похожими. Это очень тяжёлый труд, и справляются далеко не все родители. А Юленька – она мне позвонила примерно месяц назад – извините, я не смогу сказать, через кого она меня нашла, я не спрашивала. Позвонила – мы встретились. Она рассказала свою историю, к сожалению, очень типичную. По факту про аутизм она узнала от меня. Сначала она считала, что Антон просто не такой, как все, – упрямый, застенчивый, нелюдимый. Потом думала, что его странности – это всё просто капризы. Потом, не без чужой помощи, конечно, она убедила себя, что у него шизофрения, – и это было удобно, всё объясняло, снимало все вопросы. По этим признакам я могу предположить, что у него была не очень тяжёлая форма расстройства – вероятно, синдром Аспергера[6]. Но время упущено, и возможна ли его адаптация по тем программам, которые мы используем с детками, я не знаю – он уже взрослый человек. Изоляция и потакание его ритуалам ему, конечно, тоже на пользу не идут. Вот примерно так я ей и объяснила.

– И как она среагировала? – направила Сорокина собеседницу в нужное русло.

– Как она могла среагировать… – Ева пожала плечами. – Шок, конечно, и чувство вины.

– Перед исчезновением она ездила к нему, похоже, именно с этим чувством. Марте о том, как прошла её последняя встреча с сыном, она не рассказала, но вышла в слезах, уехала, и больше её никто не видел.

– Для неё это, несомненно, был тяжелейший удар, но и для него последствия могут быть весьма плачевными, – Ева выглядела очень расстроенной и сокрушённо покачала головой.

– Какими? – уточнила Аня, стараясь ничего не упускать из этой новой для неё области знаний.

– Без матери – без опекуна, с его официальным диагнозом дорога только в специализированное закрытое лечебное учреждение – проще говоря, в «дурку», а по сути, в тюрьму. Причём только за то, что он немного не такой, как большинство. Вы не представляете, какая это пытка, с его нервной системой – непрекращающаяся пытка. Любое изменение обстановки для него неприемлемо. Другая одежда – часто бывает даже, что и тип ткани, другая еда и её консистенция, иначе поставленный предмет, звуки, запахи, свет, незнакомые люди и так далее, и тому подобное – всё может вызвать так называемую сенсорную перегрузку. Её принято называть «мелтдаун» – тут и агрессия, и самоагрессия, и крики, и весь букет. Таким же термином неофициально называют расплавление активной зоны ядерного реактора – это чтобы вы примерно понимали, что происходит у аутиста в голове в эти моменты. Его противоположность – шатдаун – ступор и полный уход в себя. В больнице для шизофреников всё это будет провоцироваться постоянно, всё больше подтверждать его якобы шизофреничность, с постоянными попытками купировать приступы совершенно бесполезными тяжёлыми препаратами. Вот такое будущее…

– Это же ужасно… – не удержалась девушка от проявления эмоций.

– Не то слово… Вы, Анна, сможете спасти Антона от этого, только если найдёте его мать живой и адекватной. Не уверена, что это возможно…

– Я постараюсь… – Сорокина опустила глаза, погружаясь в собственные воспоминания. – Я для этого и работаю в уголовном розыске.

– Огромное вам спасибо! – Ева потянулась и сжала лежащую на столе ладонь девушки. – Мы должны ему помочь.

– Для этого мне нужно с ним поговорить, – Аня, немного смутившись, мягко вытянула свои пальцы из руки Евы. – Подскажете, с какой стороны мне к этому процессу лучше подобраться?

– Только в общих чертах – я же с ним не знакома для конкретных рекомендаций. Например, никакой парфюмерии, громких звуков, одежду выбирайте спокойных цветов. Разговор начинайте сами – начало и поддержание общения для него большая проблема, так что вам нужно быть, так сказать, первой скрипкой. Вопросы подбирайте простые и понятные – он всё воспринимает буквально. Вот совсем буквально – никаких подтекстов и намёков, всё прямо в лоб, так сказать. Будьте готовы услышать то, что обычно напрямую говорить не принято, – это он не со зла. Не давите. Увидите повторяющиеся движения – например, раскачивание из стороны в сторону, частое поправление одежды, повторение фраз и тому подобное, – значит, перегрузка приближается. Это он пытается себя успокоить – так называемый стимминг, самостимулирующее поведение. Не доводите до мелтдауна – заканчивайте. Лучше продолжить в следующий раз – ему нужно «остыть». Что ещё… В целом-то я, конечно, наобум, очень-очень обобщённо. Дело в том, что каждый человек с аутизмом – он действительно особенный. Есть такое высказывание исследователя аутизма, профессора Стивена Шора, который и сам является аутистом: «Если вы знаете одного человека с аутизмом, то вы знаете одного человека с аутизмом». К каждому нужно найти свой подход – как, впрочем, и к обычным людям. Почитайте литературу перед встречей – может, что-то пригодится. Лучше всё-таки иметь какое-то базовое представление об особенностях человека, с которым предстоит общение. Я вам скину примерный список книг, с которых можно начать. Ну и интернет вам в помощь, а там вас неизбежно будет ждать встреча с фильмом «Человек дождя».

– Ой, а я его уже смотрела, – оживилась Сорокина. – Могу ещё пересмотреть, если будет какая-то польза.

– Фильм отличный, но практической пользы, кроме, несомненно, эстетического удовольствия, думаю, не будет.

– Понятно, спасибо большое! – улыбнулась Аня. – А говорили, что не умеете рассказывать. Я и слова толком вставить не успела – вы практически всё повествование самостоятельно выстроили.

– Да? Это, наверное, из-за того, что тема эта мне очень близка, вот Остапа и понесло, – рассмеялась Ева. – Как вам кофе?

– Ой, я как-то не особо разбираюсь – вроде хороший. Вот вчера меня Марта чаем напоила – действительно зацепило. Она оказалась в этом экспертом.

– А я кофе совсем не пью. Чай иногда, зелёный, очень слабо заваренный. Вот, кстати, тоже максимально важный момент для людей «в спектре»[7] – питание. Попросите Марту очень подробно, с ингредиентами и способом приготовления, расписать меню Антона – я посмотрю, и скорее всего, придётся сильно корректировать. Мы с Юлей этого вопроса тоже коснулись и должны были встретиться, поговорить как раз по питанию, но она на связь не вышла. Я её, собственно, поэтому и стала разыскивать.

– Хорошо, спасибо. Марту озадачу и вам наберу. Надеюсь, я так же не пропаду из-за вашего задания, – пошутила Аня.

– Боже упаси! – излишне серьёзно среагировала Ева.

– Ой, и скажите мне ещё, пожалуйста, свои фамилию и отчество – мне для рапорта о беседе нужно, – спохватилась Сорокина, уже вставая из-за стола.

– Холмакова Ева Александровна, 38 лет, Близнецы, архитектор, – улыбнулась собеседница. – Будем знакомы.

– Спасибо! – ответила ей улыбкой девушка, записала в блокнот и начала одеваться. – Я вам позвоню, как будет готово меню и… И, наверное, уже после того, как попробую поговорить с Антоном.

– Удачи вам, Анна, до встречи!

– До встречи.

Всё ещё день четвёртый

После разговора с Евой Аня решила ехать не кратчайшим путём, через метро, а до «Курской» и дальше по МЦД[8]. Окошко, плавное покачивание поезда, проносящиеся мимо пейзажи – всё это помогало расслабиться, пустить мысли в свободное плавание. Много новой информации, в том числе о том, что её нужно ещё больше, а, вероятно, важная её часть заперта в черепной коробке какого-то парня, и ключа пока нет. Ключ на другом уровне её собственного развития, другом уровне знаний, до которого топать и топать по ещё не найденным дорогам – пока есть только обрывки какой-то карты.

«Я её соберу!» – твёрдо решила Сорокина, выбросив сомнения за окно электрички, размеренно перемешивающей поток её сознания. Но они вязко прилипли к стеклу и потянулись обратно, что-то неразборчиво нашёптывая, добавляя к себе неуверенность и апатию.

«Откуда вы вообще взялись?» – раздражённо встряхнулось внутреннее «я» девушки, и она хлёстким щелбаном отправила эту распоясавшуюся слизь сквозь стекло, где её подхватил мощный встречный поток воздуха и размазал между рельсами и колёсами. Аня, довольная этой расправой, села поуютней, наслаждаясь оставшимися минутами беззаботного перемещения в пространстве. Нервные импульсы вновь побежали по синапсам[9] – нейроны, освободившиеся от липкого чужака, вернули свою привычную активность. Мыслительная машина в голове оперативницы набирала обороты, разгоняясь и игнорируя одностороннее течение времени. Взгляд в прошлое – анализ фактов. Взгляд в будущее – планирование и прогноз результатов. Снова в прошлое – ещё раз свериться с имеющейся информацией, и опять в будущее – да-да, так и надо сделать! Машина времени? Кто сказал, что она не реальна? Она в каждой голове на этой планете. У каждого «хомо», даже если он не слишком «сапиенс».

Итак. Есть «коробочка» с большим секретом – некий крайне необщительный молодой человек. Достать из неё информацию, похоже, большая проблема, и упираться в неё как в единственный вариант Аня и сама не хотела и понимала, что Хромко ей этого не позволит. Да и не факт, что детали последней встречи Борисовой с сыном содержат что-то, что укажет на её местонахождение. А указать могут более простые и банальные вещи. Например, ответ на вопрос – а где она, собственно, жила? Владение двумя специально купленными рядом не сильно дешёвыми квартирами и признаки наличия успешного бизнеса позволяют предположить, что недвижимость есть где-то ещё – надо обязательно запросить эти данные. Да, пропавшая действительно была сильно расстроена, когда её видели последний раз, но кто знает, что у неё в голове?.. Действительно, она могла уехать и спрыгнуть с моста, например, а могла просто вырубить телефон и отправиться куда-нибудь на Бали, медитировать и поправлять расстроенную психику – надо обязательно проверить приобретение билетов и вылет из страны. Информация о звонках и перемещениях выключенной «трубы»[10] тоже не помешает. Ровно так же Борисова могла вытереть слёзы, забить на всё и жить как обычно, тем более что, со слов Марты, две-три недели отсутствия – это норма. По сути, весь кипиш устроила Холмакова, которая и видела-то Борисову всего один раз в жизни.

Электричка затормозила на нужной станции, и Сорокина вышла на перрон, готовая к разговору с начальником, которому точно придётся сейчас объяснять, почему она так резко «сорвалась» в Москву. Аня знала, что будет делать, и шла, довольная мотивирующей порцией дофамина[11], выданного мозгом в качестве поощрения за промежуточный, но всё же результат её интеллектуального труда – сформированную чёткую цель. А сомнения? Да ну их к чёрту! И откуда они только взялись…

Мозг, сидящий в своём тёмном домике, не разбирается в подробностях. Ему плевать на Борисову и Антона. Всё вокруг – это череда биохимических и электрических сигналов, которые он интерпретирует по своему усмотрению, раздавая беззвучные химические команды: «Тут притормози, а тут пободрее. Опасность?! А, нет, обознался. Ох ты, как скользко – держи баланс! Пора поесть. Манго? Да, знаю такое. А это что за хрень с ним рядом? Выясни! Как-как? Дуриан? Самый вкусный фрукт на земле? Уверена? Воняет, как протухшее сливочное масло! Ну его на фиг, не ешь! Хотя… Если свежепочищенный и без этой плёночки… Да нет – не понял, в чём прикол… Получилось самой розетку поменять? Да тебе это вообще зачем? Электрик же есть! Ну ладно-ладно – молодец! Хорош, он уже в отключке. Да стой ты! Да хватит – прибьёшь, блин! Стой! Ох ты – что же делать-то?! Сто-о-оп!!! Уф… Нельзя тебе на ринг, нельзя… А этот вроде симпатичный…»

Да, беззвучные химические команды. Правой-левой, правой-левой. Перрон остался позади – автобус принял эстафету. А теперь снова – правой-левой, правой-левой…

С Хромко Сорокина встретилась прямо у входа в Управление.

– Где была, что делала? – привычно, без особых церемоний, спросил он приближающуюся подчинённую.

– Ездила в Москву, по делу Борисовой. Встречалась с её знакомой, которая нам губернаторское внимание организовала.

– И как, проблем ждать?

– Не думаю, – пожала плечами Аня. – Вроде мы друг с другом нашли контакт.

– Молодец. Помощь нужна какая?

– Вроде нет, справляюсь. Особых подвижек пока нет. Подпись ваша понадобится – думаю несколько запросов подготовить.

– Готовь. Я на совещание, вернусь к вечеру. Ну или утром завтра заноси, – добавил Семён Семёнович, садясь в подъехавшую служебную машину.

– Сегодня сделаю – утром занесу, – не раздумывая ответила девушка.

– Добро.

Покрышки раскидали шипами снежно-ледяные брызги, и машина выехала со двора. Оставшаяся часть дня теперь обещает быть относительно спокойной, поэтому Сорокина решила сначала сходить перекусить, а потом уже засесть за бумаги. Ничем не примечательный приём пищи отличался от всех предыдущих разве что чрезвычайной медлительностью официанта, который постоянно куда-то исчезал, а появляясь, приносил уже остывшие блюда. Аня вернулась с обеда поевшая, но слегка раздражённая. Не успела она расположиться за столом, как в кабинете появилась Васильева и бесцеремонно уселась на стуле с явным намерением рассказать что-то, для неё совершенно важное и неотложное.

– Привет, – начала она, сопровождая слова крайне озабоченным выражением лица. – Весь день тебя жду, места себе не нахожу. Ты куда пропала-то?

– В Москву ездила, по делам. Тань, ты, может, попозже зайдёшь? Мне кучу бумаг надо успеть написать сегодня.

– Да не могу я попозже – у меня башка разорвётся! – практически вскрикнула Татьяна. – Ты что, пять минут для меня не можешь найти?!

– Ладно-ладно, ты успокойся, – вздохнула Аня и отодвинула лист бумаги, на котором собиралась писать рапорт о беседе с Холмаковой. – Рассказывай, что за беда?

– Ты считаешь, что я дура?

– Это тот вопрос, который срочный, или пока подготовительный?

– Ну какой ещё подготовительный?! Я утром сегодня проснулась с этой мыслью, и теперь она меня сверлит как дятел. Пытаюсь переключиться на что-нибудь, но она не отстаёт!

– Дятел долбит… – машинально поправила подругу Сорокина.

– Куда долбит?

– В мозг, блин! Сначала в твой, а теперь и в мой – это заразно, видимо.

– Не поняла… – с вопросительным взглядом застыла Васильева.

– Забей… – снова вздохнула Аня, поморщившись и потерев пальцами переносицу. – Давай вернёмся к мучающей тебя мысли. Во-первых, я не считаю, что ты дура. Во-вторых, объясни, как ты пришла к такому выводу?

– Никуда я не приходила! Я же тебе говорю, проснулась, а она уже тут – и свербит, и свербит, как будто пластинку заело: «Сорокина считает, что ты дура».

– То есть прямо вот так – не «я», а именно «ты»?

– Ну ты-то здесь при чём? Конечно, я!

– Бр-р-р… Я имею в виду, что текст такой, как будто кто-то тебе это говорит, а не ты сама себе?

– Я-то с чего такое буду говорить? Сама подумай! Конечно, мне.

– То есть ты слышишь чей-то голос, который убеждает тебя в том, что я тебя считаю дурой? – резюмировала Аня, приподняв брови.

– Не-е-ет… – с сомнением в глазах протянула Танька. – Я же не шизанутая, чтобы голоса слышать…

– Вот и я думаю, что ты нормальная, никакая не дура, и вообще, лучше тебя никого нет на белом свете. Выкинь это всё из головы и глицинчика[12] попей – и успокаивает, и когнитивные навыки[13] улучшает.

– Какие навыки?

– Не вникай – пропей курс, говорю.

– Хорошо.

– Ну вот, вроде разобрались. Тань, мне поработать надо – шагай к себе, ладно?

– Ладно, – согласилась она, вставая и разглядывая Аню. – Ты причёску, что ли, поменяла?

– Месяц уже, наверное, как…

– Странно, не замечала, – рассеянно добавила Васильева, доставая из кармана смартфон. – Увидимся.

Она закрыла за собой дверь, а Сорокина шумно выдохнула воздух через сжатые губы и, качая головой, добавила:

– Это пипец…

Девушка опять положила перед собой отложенный лист и продолжила писать рапорт. Перенося из блокнота рекомендации Евы по общению с сыном Борисовой, Аня невольно вернулась к этому разговору с подругой. Никаких подтекстов и намёков? Всё воспринимает буквально? Так это и про неё, про Васильеву… Но она же нормальная, а Антон, судя по всему, явно не в себе – почему они так похожи? И Марта тоже их сравнивала…

– Что, блин, происходит? – привычно произнесла Сорокина вслух, как это часто делала, оставаясь одна в кабинете. – Тихо сам с собою я веду беседу… Это ещё терпимо – хуже, когда в башке начинает бубнить кто-то посторонний… – прокомментировала она собственную привычку, опять вспомнив про Таньку.

День пятый

Сорокина сидела на кухне у Астаховой, а та опять хлопотала с чаем – Аня решила не откладывать повторный визит. Вчера по телефону ей показалось, что у Марты в голосе присутствует какое-то напряжение, казалось, что не показалось. Сегодня она действительно вела себя иначе. Диалог не клеился, она старалась не встречаться с девушкой глазами, а вместо образовательно-назидательного потока информации – какое-то рассеянное бормотание себе под нос.

– Куда же подевалась эта ложка…

Когда Аня в очередной раз это услышала, она решила выяснить, в чём дело.

– Марта, вас что-то беспокоит?

– Меня? Да нет, что вы, всё в порядке…

– Марта? – оперативница чуть добавила громкости и настойчивости в интонации.

Женщина повернулась к ней лицом и как-то неестественно робко посмотрела в глаза.

– А может, зря я всё это затеяла, послушала эту Еву? Может, и не пропала Юлия Андреевна никуда, а приедет скоро, как обычно, – просто что-то с телефоном, например… Приедет, будет ругаться, что я такое устроила и посторонних к Антону пустила…

– Вы, конечно, ещё не пустили, хотя да, я сегодня планирую его посетить.

– Ну вот – а как я вас пущу без её разрешения?

– Послушайте, вы всё правильно сделали – даже не берите в голову. Вы мне очень симпатичны, поэтому позвольте, я скажу напрямую как есть.

Ане пришлось выключить «милую девочку» и показать собеседнице, какая она на самом деле. Её тяжёлый, колючий взгляд и жёсткие интонации в голосе кроме сомнения добавили ещё и удивление на лицо Марты.

– Я буду поступать так, как считаю необходимым, – продолжила настоящая Сорокина. – Если я решу, что мне нужно поговорить с Антоном, – а я уже решила, – никто и ничто меня не остановит. Ни вы, ни стальные двери. Поверьте моему чутью – с Борисовой что-то случилось, поэтому выкиньте этот мусор из головы и делайте так, как я вам скажу. Иначе Антон уедет в психушку, а вы останетесь без работы, без этого чудесного фартука и этих замечательных видов из окон. Я пытаюсь вам помочь и помочь Антону. Хотя, по-хорошему, могу просто вяло перекладывать бумажки, а не мотаться сюда на этих, блин, автобусах. Марта, давайте соберёмся уже и займёмся делом. Пока Юлии Андреевны нет – я за неё здесь и мать, и работодатель. Договорились?

Изумлённая такой трансформацией, Астахова застыла с широко раскрытыми глазами, из которых по щекам потекли крупные слёзы. Аня встала со стула и обняла её, пытаясь успокоить.

– Я обещаю, что буду очень внимательна и сразу уйду, если увижу, что приступ приближается. Ева меня хорошо проинструктировала, не переживайте.

– Ну просто у меня всё это крутится в голове, крутится, – продолжала всхлипывать Астахова. – Вы меня простите, что я засомневалась, – накатила какая-то апатия и безнадёга. Спасибо вам огромное, что вы нам помогаете.

– Да пока ещё не за что. Ну вы как, в порядке?

– Да-да, я здесь. Всё нормально.

– Вот и славно. Тогда две просьбы. Во-первых, скажите, где сейчас должен быть Антон, и опишите мне схематично расположение комнат в квартире, чтобы я там не плутала. А пока я хожу, напишите, пожалуйста, подробно, со всеми ингредиентами, чем вы его кормите. Ева ещё с Юлией Андреевной об этом договаривалась, но она, я так понимаю, не успела вас озадачить.

– Так, так, так… Да, хорошо, всё напишу. А по квартире… Смотрите… Когда зайдёте, там слева сразу гардеробная – раньше был санузел, но его переделали. Дверь всегда открыта, переобуйтесь из этих тапочек в чёрные – увидите. Дальше перед вами будет кухня. Поворачивайте направо – слева, сразу после кухни, дверь в спальню Антона, а прямо по коридору санузел. Направо от него будет вот эта комната, окно которой видно отсюда, – Марта махнула головой в сторону балкона своей кухни, – а налево комната, в которой Антон обычно находится днём.

– Угу… Понятно, вроде запомнила. Ну… Я тогда, пожалуй, пойду. – Сорокина немного постояла, собираясь с мыслями. – Проводите?

– Конечно. Я вам там открою, а свою дверь не буду запирать – заходите, когда закончите.

Они вместе вышли из квартиры, и Марта аккуратно и тихо открыла ключами замки соседней двери.

– Ну… удачи вам там, – прошептала она, провожая девушку.

– Спасибо… – ответила Аня и перешагнула через порог.

Стальная стена за спиной Сорокиной бесшумно закрылась, и она несколько секунд простояла не двигаясь, прислушиваясь и привыкая к полумраку. В квартире царила абсолютная тишина. Тусклые светодиодные лампы освещали странный монохромный мир. Чёрно-белые квадраты под ногами напоминали шахматную доску, и Аня почувствовала себя Алисой, попавшей в Зазеркалье. Немного освоившись, она вспомнила про тапки и переобулась. Чёрно-белые стены волнообразными линиями рисунка обоев устремлялись к потолку чёрного цвета, поглощающему и без того тусклый свет. Девушка отвернулась от гардеробной и вздрогнула, испугавшись собственного отражения в огромном, во весь рост, зеркале на стене.

«Тут и здоровый человек с ума сойдёт», – пронеслось в голове у девушки, и она сделала несколько осторожных шагов в сторону кухни. Заглянув в неё, она убедилась, что там никого нет, свернула в коридор и застыла, поражённая открывшейся картиной. Справа, вдоль стены длиной метра три, а то и больше, стояли в ряд несколько плоских стеллажей, высотой от пола и почти до потолка, с бесчисленным количеством низких полок в каждом, полностью заставленных одинаковыми, похожими на старомодные будильники, часами, идеально выровненными по вертикали – одни над другими – до миллиметра. Открыв рот от удивления, Аня переводила взгляд с одного белого циферблата на другой – все они показывали разное время, а секундные стрелки бежали с разной скоростью. Словно зачарованная, девушка не могла оторваться от этого занятия и, сверяясь со смартфоном, попыталась найти хоть одни часы, показывающие правильное время. И что удивительно – они не тикали. Только сильно приблизившись и напрягая слух, она смогла услышать далёкий-далёкий стрекот – будто несколько сотен сверчков укрыли толстым ватным одеялом. Вдобавок весь этот времяизмерительный хаос отражался в развешенных по левой стене, и даже на закрытой двери в спальню, таких же зеркальных панелях, как при входе, размывая реальность, дублируя и подменяя её.

Из гипноза вращающихся стрелок и их отражений Сорокину вывел странный шкрябающий звук, появившийся откуда-то из дальнего левого угла коридора. Девушка вспомнила, что там должна быть комната, в которой Антон проводит дневное время, и, вернувшись в чёрно-белую реальность, тихонько пошла в ту сторону, держась справа, ближе к стеллажам. Так она смогла с максимального расстояния увидеть, что происходит за дверным проёмом. Всё те же обои, шахматные полы и чёрный потолок. Возле зашторенного окна, расположенного в дальней от входа в комнату стене, стоял большой письменный стол, за которым склонилась мужская фигура. Широкая спина и плечи, облачённые в безразмерную белую футболку, не скрывающую свисающие бока, свидетельствовали о существенном лишнем весе и низкой физической активности их обладателя, а взъерошенные светло-русые волосы – об отсутствии особой любви к расчёскам и ножницам.

По позе и характеру движения правой руки Аня смогла идентифицировать услышанное шкрябание – так звучит карандаш, которым усердно водят по бумаге.

Судя по всему, Антон ещё не узнал о появлении в квартире нежданной гостьи, и девушка пыталась сообразить, как привлечь его внимание и не напугать при этом. Блуждая взглядом внутри комнаты, она заметила ещё одну достопримечательность. Огромные песочные часы – наверное, метр высотой – стояли на отдельной тумбе, посередине правой стены, разбивая надвое стройные ряды уже знакомых стеллажей, заставленных, чуть менее плотно, чем в коридоре, такими же усатыми кругляшками на ножках.

Закончив анализ антистрессовых вариантов, Сорокина решила просто слегка шаркнуть тапком по полу, рассудив, что этот звук должен быть парню знаком и не страшен.

Карандаш на секунду остановился, а затем продолжил своё путешествие по бумаге с прежней интенсивностью.

«Вроде всё в порядке», – подумала девушка и заговорила, заходя в комнату. Зеркала на левой стене, напротив стеллажей, её уже особо не удивили.

– Меня зовут Аня, а тебя зовут Антон?

– Меня зовут Антон, – неожиданно услышала она ответ, при этом парень не изменил положение тела, но грифель начал не только шкрябать, но и слегка повизгивать, красноречиво говоря о значительном усилении нажима.

Девушка обратила внимание, что речь Борисова была какая-то пустая и невыразительная – совершенно не окрашенная интонациями, словно говорил не человек, а робот.

– Я из полиции, – продолжила Сорокина беседу, – ищу твою маму. Её давно никто не видел. Ты знаешь, где она?

В комнате повисла длинная пауза, после которой всё же прозвучал ответ:

– Её здесь нет, – и грифель застучал так, как будто карандаш стал проводить много коротких линий.

– Ты знаешь, где она?

Антон очень аккуратно положил карандаш на стол и стал немного раскачиваться взад-вперёд, по-прежнему сидя к девушке спиной.

– Её здесь нет, – наконец выдавил он из себя спустя минуту.

Раскачивание усилилось.

– Её здесь нет, а она есть, – неожиданно продолжил молодой человек, как будто обращался уже не к Сорокиной. – Она здесь. Она очень долго здесь. Оно опять идёт медленно. Она очень долго здесь. Почему она здесь? Оно идёт очень медленно.

Скорость его речи увеличилась, но интонации всё равно не появились.

Внезапно Антон встал из-за стола и суетливо, не глядя на девушку, подошёл к песочным часам. Аня насторожилась и сделала шаг назад. Высокий, тяжёлый и при этом ссутулившийся, как раздувшийся вопросительный знак, он внимательно посмотрел на сыплющийся песок и, сильно многократно сжимая одну ладонь другой, торопливо вернулся на стул. Он достал из ящика стола часики – такие же, как и сотни других, расставленных по квартире, и начал что-то подкручивать в механизме инструментами из кожаного футляра, появившегося из того же ящика. Сорокина как заворожённая наблюдала за тем, чем занят странный обитатель этого места, совершенно забыв про все советы Евы.

– Очень медленно, очень медленно, очень медленно… – повторял он раз за разом, умудряясь копаться в часах и раскачиваться одновременно. – Она испортила время – опять испортила, испортила! Испортила!

Голос Антона набирал и набирал громкость, неотвратимо приближаясь к крику, и Аня наконец очнулась, поняв, что приступ совсем рядом. Она сделала ещё несколько шагов назад, спокойно сказала:

– Я ухожу, – и направилась в сторону входной двери, специально шаркая тапками, чтобы её было слышно.

Громкость голоса за спиной как будто стабилизировалась – Борисов продолжал что-то повторять про испорченное время, но, видимо, постепенно успокаивался. Аня нарочно слегка хлопнула дверью и, вернувшись в соседнюю квартиру, шумно выдохнула воздух через сжатые губы. Марта вышла навстречу, встревоженно глядя на неё.

– Ну как… прошло? – осторожно спросила она.

– Вот, блин, тапки забыла поменять, – невпопад ответила Аня, глядя на свои ноги.

– Ничего, давайте я отнесу, заодно дверь закрою.

Сорокина отдала Астаховой спецобувь и босиком прошлёпала на кухню.

– Первый блин комом, – рассеянно пробубнила она, налила себе из кувшина стакан воды и залпом выпила его. В прихожей раздался звук закрывающегося замка, и в кухне вновь появилась Марта.

– Как он там? Слышно что-нибудь? – встретила её оперативница вопросом.

– Что-то ворчит тихонько…

– Хорошо… Как-то я чуть не упустила момент… Извините.

Расстроенная Аня влезла в возвращённые тапки-коровки и села на стул.

– Первый раз… наверное, сложно… Получилось поговорить? – с надеждой в голосе спросила женщина.

– Ну как… Можно сказать, да, но очень быстро всё пошло наперекосяк… Видимо, надо ещё больше упростить вопросы… К следующему разу я подготовлюсь основательнее, – Сорокина подняла глаза на Марту, ища поддержки.

– Думаю, у вас всё получится, – уверенно ответила та, протягивая несколько исписанных листов бумаги. – Это по питанию. Надеюсь, пригодится.

– Спасибо, покажу Еве – она сказала, что, скорее всего, придётся всё сильно менять.

– Поменяем, если пойдёт на пользу, – улыбнулась Астахова.

Очевидно, ей удалось справиться с посетившим её депрессивным настроением, и она уже взяла себя в руки.

– А почему там всё такое… чёрно-белое? – не удержалась Аня от крутящегося в голове вопроса.

– Не знаю… Юлия Андреевна говорила, что Антону не нравятся яркие цвета. Хотя… в старой квартире всё было поразноцветнее. Я там не замечала у него какой-то реакции на цвет.

– Будем надеяться, что эта загадка тоже со временем получит ответ… – задумчиво произнесла Сорокина. – Хотя, конечно, есть и ещё одна… Догадываетесь?

– Часы? – скорее уточнила, чем спросила, Марта, с пониманием во взгляде.

– Да… Показывающие разное время и стрелки, крутящиеся с разной скоростью… И ещё он говорил что-то странное. Что она – это, видимо, я – испортила время и оно идёт слишком медленно. Потом достал очередные часики и стал в них что-то подкручивать.

Астахова некоторое время молчала. На её лице вновь промелькнули признаки сомнения, но какого-то другого – давнего и болезненного.

– Понимаете… Я же жила с тем, что у Антона шизофрения. Конечно, я видела его странности, тягу к часам, слышала его разговоры непонятно с кем… Но я списывала всё на болезнь…

– Ева считает, что у него аутизм и это не психическое расстройство, а особенный взгляд на мир.

Марта блуждала где-то в себе и на вид даже не слушала Аню, но эти слова девушки словно сняли у неё какой-то предохранитель.

– Он как будто очень остро чувствует течение времени, – уверенно сказала она. – Я замечала, что новые часы появлялись после таких дней, в которые изменялся его привычный распорядок. Когда происходило что-то плохое, что ему не нравилось, – например, поездки к врачу, он всегда говорил: «Время идёт очень медленно». И появлялись часы, в которых стрелки крутятся медленнее – таких там больше всего. А в редкие моменты, когда ему было хорошо, он говорил, что время идёт быстро, – и делал часы с быстро передвигающимися стрелками. Как думаете, такое возможно или у меня тоже что-то с мозгами не так?

– Подождите, я сейчас попробую для себя разложить, а то и я запуталась. Допустим, когда он чувствует, что время тянется, он что-то меняет в механизме часов, подгоняя по ощущениям под свои условные сутки, чтобы получилось 24 часа по его подкрученным замедленным часам, а в нормальном времени проходит, естественно, больше – например, тридцать. А когда ему хорошо – время летит, – он тоже меняет настройки механизма по своему восприятию. В его сутках опять-таки неизменные 24 часа, а прошло-то меньше – десять-двадцать, не суть. Ну да, так более-менее понятно. Так-то у меня, да, думаю, и у всех, тоже бывают такие моменты, когда время тянется-тянется, а рабочий день всё никак не закончится. А придёшь в кино на хороший фильм, и фи-и-ить – уже «The End». Если так рассуждать, ничего необычного нет – просто он каким-то образом, видимо, когда-то зациклился на этой теме.

– Вот сейчас, когда вы всё так рассказали, вроде и мне стало понятно, и никакой мистики, – согласилась Астахова.

– Да, конечно, всему можно найти объяснение, – Аня кивнула ей, вставая из-за стола. – Поеду я уже к себе, ещё куча дел сегодня.

– Хорошего дня, – пожелала Марта девушке, когда та уже оделась и выходила из квартиры.

– Спасибо, и вам тоже.

– Может, уже на «ты»? Что мы «выкаем», как неродные, – улыбнулась Астахова. – Я, например, как-нибудь и без этикетов проживу.

– Запросто, я тоже вполне, – ответила ей Аня улыбкой, помахала рукой и, закинув рюкзак на спину, отправилась к лифтам – начальному транспортному средству на её пути обратно в Управление, коридоры которого встретили её очередным сюрпризом в виде уткнувшейся взглядом куда-то себе под ноги Васильевой, бродящей туда-сюда около закрытой двери её кабинета.

– Привет, – заранее привлекла Сорокина её внимание, – грибы ищешь?

– Зима же, какие грибы? – рассеянно пробормотала Танька, выдернутая из своего внутреннего запутанного космоса. – Да ну тебя с твоими шуточками. Хорошо, что ты пришла, – дело есть срочное.

– Ну пойдём, съедим твоё дело, – на автомате зацепилась Аня за фразу подруги, заходя в кабинет и снимая пуховик. Впрочем, она почти всегда делала это доброжелательно и без задних мыслей – как будто мозг сам незаметно цеплялся за любой лингвистический заусенец, оттачивая навык замечать что-то незаметное там, куда смотрели все, но ничего не нашли.

– Прикрой меня сегодня, – без привычных заходов издалека сразу выпалила Танька, едва перешагнула порог.

– Куда тебе на этот раз нужно? – усмехнулась Аня, глядя на подругу.

– Ну… нужно, – замялась она. – Я тебе и врать не хочу, и говорить тоже.

Сорокина, удивлённая и непривычной скрытностью, и одновременно честностью, и какой-то нетипичной взрослостью в её взгляде, не стала допытываться и быстро придумала приемлемый вариант.

– Без проблем. Бери-ка вот этот запрос, – она достала из ящика и положила на край стола готовый документ, – отвези его, и свободна. Если что, завтра скажешь, что не успела вернуться, потому что народу было море, компьютеры у них зависли и так далее.

– А это куда? – Васильева схватила листок со стола и быстро пробежалась по нему глазами. – А! Я знаю – супер! Спасибо огромное! – набросилась она Ане на шею.

– Тихо ты, не придуши! – та даже немного растерялась от такого прилива чувств. – За ответом потом тоже тебе ехать, естественно.

– Конечно! – раздался уже из коридора довольный, стремительно удаляющийся женский голос.

– Так, сегодня пятница – вот блин, значит, в Лефортово только в понедельник поеду, – опять заговорила девушка с невидимыми собеседниками, заселяющими её кабинет, – а сегодня придётся здесь торчать до вечера.

Она села в кресло и откинулась на спинку, вспоминая разговор с Антоном. Хотя как «разговор» – жалкую попытку. Попробовала с наскока, и пожалуйста – полный провал. На душе у девушки скреблась толпа кошек, раздирая в клочья её самооценку. Накатило какое-то глубокое разочарование – возможно, первый раз за время работы в уголовном розыске. Дополняли букет чувство вины и злость на саму себя – Ева ведь говорила, что нужно подготовиться.

– Точно! Где там этот список… – вспомнила Сорокина и пролистнула сообщения в мессенджере. – А, вот он – поглядим, что тут у нас, – пробурчала она себе под нос, открывая браузер в компьютере. – Так: психология, работа мозга, питание… Мутная муть… Да ну на фиг – опупеешь это всё читать!

Аня оттолкнула от себя мышку, снова откинулась назад и даже сползла по сиденью куда-то под стол. Лицо выражало явный протест и нежелание погружаться в незнакомые темы. Несколько минут девушка сидела, скуксив лицо, поддавшись неведомо откуда навалившемуся пессимизму. «Ещё один новый „друг“? Ты-то, блин, мне на фига?» Она упёрлась руками в подлокотники и вытянула себя в нормальное положение. Бесплотная, склизкая, текучая масса, источающая удручённость, безвыходность и уныние, мысленно полетела в мусорную корзину.

«Жаль, нельзя тоже раскатать под колёсами поезда…» – промелькнула у Сорокиной кровожадная идея. Для надёжности она вытащила из корзины пакет, крепко его завязала и пошла выбрасывать в мусорный бак, стоящий во дворе Управления.

Разделавшись с пессимизмом, она водрузилась в своё кресло и вернулась к изучению списка. Немного поспорив со своей внутренней «жабой», напоминающей о невысокой зарплате, девушка заказала всё в печатном виде – она терпеть не могла электронные версии. «Живая» же книга в руках вызывала какое-то неосознаваемое удовольствие. Запах и шелест страниц, тяжесть, текстура обложки, которая, словно дверь, скрывает за собой какую-то тайну, к которой постепенно приближаешься – шаг за шагом, словно идёшь по древнему лабиринту к хранилищу тайных знаний. Знаний – вес которых физически ощущается, повышая их значимость перед ленивым, сопротивляющимся всему новому мозгом. Здесь и скрываются фрагменты той карты, которую Сорокина обещала себе собрать, вытолкнув сомнения за окно электрички.

– Я хочу это сделать! – уверенно произнесла она вслух перед металлическими шкафами-свидетелями, прячущими в себе человеческие судьбы в облике одинаковых невзрачных картонных папок.

Когда-то в метро

Метро – место, где можно побыть в одиночестве. Сотни тысяч – миллионы людей, у которых не видно глаз. Сотни тысяч, миллионы глаз, потерянных в небольших экранах – плоских, сверкающих мирах. Души, растворённые в пиксельном тумане – они им дышат, и каждый вздох отдаляет их друг от друга.

Вот мальчик, лет шести, сидящий рядом с мамой, поглощённой игрой в шарики. Её лицо отражает предельную сосредоточенность и важность того, чем она занята, – будто здесь и сейчас решается её судьба. Он жмётся к ней и крутится от неосознанной потребности в её внимании, подлезает под руку, держащую гаджет, – но тщетно. Она раздражённо отстраняется и поднимает смартфон повыше, защищая его от сына, – она не может дышать по-другому. Он здесь один, и она одна. Наконец он отворачивается и затихает – возможно, это одно из первых разочарований в его жизни. Скоро он тоже надышится растворёнными в воздухе пикселями и привыкнет. Он перестанет к ней тянуться, а она, вдруг на секунду очнувшись, поднимет безразличные глаза и успокоится: сын рядом, при деле, у него такой же сосредоточенный взгляд, он тоже поглощён этим гипнотическим светом, изливающимся с экрана, – она может продолжать своё важное дело.

Сейчас можно идти по этому современному поезду, переходя насквозь, из вагона в вагон – слева и справа люди, и каждый из них одинок. Каждый из них поглощён и потерян, скрыт в тумане безразличия от тех, кто сидит и стоит рядом или идёт, насквозь, из вагона в вагон, не замеченный сотнями тысяч и миллионами глаз. Это место, где можно прятаться, играя в прятки, и никогда не проиграть. Эта невидимость пугает и завораживает. Здесь можно плакать, и никто не подойдёт, не спросит, что случилось, и не предложит платок. А если спросит, то с опаской – спросит в надежде услышать: «Спасибо, всё в порядке, помощь не нужна». Потому что спросил не чтобы помочь, а чтобы спросить.

Здесь можно снимать с себя одежду, а можно срывать её сразу вместе с кожей – это привлечёт внимание лишь объективов видео- и фотокамер. А где же человеческие глаза? Они всё равно будут смотреть на это через экраны, чтобы потом отправить запись куда-то в необъятную неизвестность интернета, где она будет притягивать всё больше и больше глаз, укрепляя эту неестественную связь. Смартфон интегрировался в нервную систему человека, заменяя её функции, замещая ощущения и чувства, забирая в себя память. Мозг, считающий гаджет частью организма, никогда не позволит рукам его отпустить…

Метро – место, где можно быть только в одиночестве…

– Девушка, вы уронили!

Она обернулась, удивлённая, как если бы к ней обратились посреди бескрайней безжизненной пустыни. Седой сгорбленный старичок сидел, опираясь на свою повидавшую виды палочку, и пристально смотрел ей в глаза.

– У вас листик выпал.

– Кажется, это не мой, – рассеянно произнесла она почти шёпотом, посмотрев себе под ноги.

– Ну как же не ваш – я своими глазами видел: у вас упал.

– Да, наверное… Я, видимо, просто забыла про него. Спасибо большое.

Она наклонилась и коснулась пальцами вчетверо сложенного обычного офисного листа, но отдёрнула руку от неожиданности, словно ощутив укол – но за ним последовала не боль, а какое-то странное чувство, как будто от пальцев по рукам и по всему телу побежали две волны. Первая – слегка холодящая, успокаивающая пылавшее в сознании и обжигающее его пламя, а вторая – возвращающая естественное тепло. Она, словно в сказках, окунулась сначала в мёртвую, а затем в живую воду и вновь встретилась взглядом со старичком, который осуждающе смотрел на неё и покачивал головой.

– Порезалась?

– Наоборот… Как будто стало заживать…

Она наклонилась снова, взяла листик и пошла дальше по вагону, на ходу разворачивая его. За спиной постепенно стихало неразборчивое ворчание старичка.

Текст, написанный от руки, открылся её взгляду, но вместо букв с него полились нарастающие звуки, усиливаясь и постепенно превращаясь в слова. Какие-то… простые человеческие слова. Для кого они? Может, правда для неё? Она незаметно шла по поезду среди сотен одиноких людей и вслушивалась в эти слова, звучащие у неё в голове:

Одиночество… Несколько букв.
Скрывающих то, что глазами не видно.
Всё в памяти, смыслах, движениях рук.
Радости с грустью черёд непрерывный.

* * *

Осень – дней хоровод,
Шуршащих опавшей листвой под ногами.
Нежного солнца поздний восход,
И туч серебро над головами.

Дождь… Робко пройдёт,
Тихонько смешавшись с твоими слезами.
И этот секрет никогда не поймёт
Тот, кто смотрит только глазами.

Истина – в сердце живёт,
Она не расскажет простыми словами.
А может быть, даже просто соврёт
Тем, кто привык слушать только ушами.

Ночь… Звёзды и лёд…
Там, где усталость сменяется снами,
Новой улыбки время придёт,
С немного растрёпанными волосами.

Облако тёплое рядом заснёт.
Грустные мысли прикроет тенями.
Утро с рассветом бодрость вернёт
И тех, кто готов тебя слушать часами.

Часть… Целого ждёт.
Тёплых мурашек от встречи глазами…
Мудрая жизнь не изберёт
Из тех, кто того же не чувствуют сами.

Единодушие не обойдёт.
Мысли, дополнившись, станут мечтами.
Их со своими переплетёт
Тот, кто не меряет книги листами.

Страсть… Навсегда или скоро уйдёт?
Сколько мудрейших ответы искали…
Сквозь время сама себя страсть проведёт,
Если её глубиной измеряли…

Тепло ожидания… Произойдёт?
Холод сомнений годы вплетали
В надежду, мешая продолжить полёт.
Тоска и тревога над ухом шептали…

Вера – к свету судьбу развернёт.
Двигаться дальше, ведомой мечтами.
И к каждому шагу – шаг рядом шагнёт
Тот, кто не меряет только шагами.

Очарованье – любой топит лёд.
Хочется жизнь пить большими глотками.
Его не забыть – память всё заберёт,
А описать сложно даже стихами…

* * *

Закрыв глаза, улыбкой, жестом рук,
Дыханьем, пульсом… Отделив от прочего,
Оставить на мгновенье лишь себя и посмотреть вокруг.
Быть может, это всё уже не одиночество…

Она остановилась, обернулась и отправила свою улыбку куда-то, кому-то, через этот длинный извивающийся коридор. Наверняка кто-то, где-то, когда-то ещё есть – тот, кто смотрит своими глазами, слышит своими ушами и чувствует своим сердцем…

– Спасибо тебе, незнакомец, за то, что разделил мою боль и забрал её часть. Забрал часть одиночества!

День восьмой

Утро понедельника началось с сюрприза в виде Хромко, который неожиданно появился на пороге кабинета Сорокиной.

– Да сиди-сиди, – махнул он ей рукой, когда она попыталась встать, соблюдая субординацию. – Ничего, что я к тебе сам зашёл?

– Да я… заходите конечно, – растерялась девушка.

– Ты тут одна, что ли, сидишь? Козырно, – прокомментировал начальник, садясь на стул. – Какие новости по Борисовой?

Аня торопливо достала дело из ящика стола и положила перед собой.

– Вот только сейчас занесли ответ по билетам – последнее время не покупала, ни на самолет, ни на поезд. Из России выезжала полгода назад, в Турцию, и, соответственно, вернулась оттуда. Кстати, автомашины в собственности у неё нет, да и водительского удостоверения тоже.

– Понятно. А что там с сыном? Опросила?

– Не совсем… Я попробовала – не получилось. У него проблемы с общением из-за аутизма. Я готовлюсь – надеюсь, в следующий раз будет удачней.

– А он нам прям так нужен? Ты же говорила, он дома сидит, никуда не выходит. Да ещё и не разговаривает – может, ну его на фиг?

– Борисова пропала после разговора с ним, – насупилась Сорокина и зачем-то стала убирать папку обратно в стол. – Я считаю, опросить его нужно обязательно.

– В общем, ты давай в него сильно не упирайся – Борисову ищи. Ты же запрос на собственность отправила вроде?

– Отправила.

– Если она здесь не жила, и нам повезёт, и найдётся какая-нибудь квартирка в Москве или в области, но в другом районе, тогда будет шанс это дело вообще отфутболить. Все эти губернаторы и их друзья лезут не в своё дело. Мне этот геморрой на фиг не нужен. А ты ориентируйся лучше на реальные вещи, а не на беседы со всякими психами.

– Но Семён Семёнович! – попыталась протестовать девушка.

– Короче, притащишь нам своей активностью сто пятую[14] – переведу на неопознанные трупы, навсегда! Скинешь дело куда-нибудь на Марс – решим вопрос с поощрением. Увижу, что ты не в ту сторону копаешь, – поставлю Васильеву исполнять обязанности начальника отделения. Поглядим, какой из неё получится руководитель – думаю, попонятливей.

– Буду копать в ту, товарищ подполковник… – ответила Аня, опустив глаза, чтобы скрыть бушующий в них огонь.

– Вот и славно, – Хромко встал, не заметив двусмысленности в ответе девушки. – А сегодня чем будешь заниматься?

– Планировала съездить в Москву, в Лефортово – они оттуда относительно недавно переехали сюда в Красногорск. Хочу поговорить с соседями – вдруг кто знает… где Борисова фактически жила, – соврала Сорокина, озвучив начальнику только то, что он хочет услышать.

– Ну добро, езжай.

Он окинул её каким-то странным взглядом, как будто хотел ещё что-то сказать, но молча вышел и закрыл за собой дверь, оставив девушку в полном недоумении.

– Не знаю, кто это был, но точно не Хромко, – прошептала она сама себе, отказываясь верить в то, что только что услышала.

За всё время её работы здесь – пусть и не очень большое – начальника никогда не заносило в эту сторону. Он был настоящий мент, в хорошем смысле этого слова, и любую возможность докопаться до истины всегда ставил выше каких-то служебных или личных выгод. Подставлялся сам, защищая и выгораживая своих сотрудников, если считал, что они правы, пусть где-то что-то слегка и нарушили в интересах дела. Она считала их отношения если не дружескими, то хотя бы нормальными – да просто человеческими. Было ли сейчас в нём что-то человеческое? Да ни капли! Аня была готова разрыдаться от ощущения, что её предали. И не только её – он предал самого себя! Зачем?

От угнетающих мыслей её оторвала Васильева, вломившаяся в кабинет. По её испуганному выражению лица стало понятно, что сейчас будет сюрприз номер два.

– Ань, нам надо поговорить! – выпалила она и упала на стул. – Я в полной жопе! Что мне делать?!

– Ты хорошо начала и убедительно закончила, но пропустила середину. Что стряслось-то, расскажи сначала, – переключилась Сорокина со своих тараканов на Танькины, приготовившись выслушать душераздирающую историю про сожжённые кончики волос или неудавшийся маникюр.

– Я не знаю, что мне делать… – подруга поменяла возбуждение на апатию и растеклась на стуле, как тесто, которое ткнули вилкой.

– Твою дивизию! – Аня повысила голос. – Соберись! Фактуру давай!

– Да… Сейчас… Помнишь… Помнишь дело Ткаченко – пропал пару недель назад?

– Что пропал, помню, а так я не в курсе, что там – ты же занимаешься.

– Помнишь, я говорила, что на осмотре квартиры нашла расписку – он денег дал в долг некоему Сафронову – пять миллионов? Ты ещё советовала посмотреть должника повнимательней?

– Помню, конечно. И что там?

– Ну я его дёрнула… Он пришёл – весь такой галантный, вежливый. Объяснил, что они лучшие друзья, а расписка формальная и у него есть точно такая же от Ткаченко, на такую же сумму. У них был общий какой-то бизнес, и они договорились для взаимной страховки обменяться расписками. Вот как-то так заморочено – я толком ничего не поняла. Ну я его начала про всяких друзей и знакомых пропавшего расспрашивать, а он говорит, что всё про всех знает, но у него все записи дома. Ну и… позвал меня к себе домой с материалами, чтобы помочь…

– Угу… – Сорокина начала догадываться, куда эта история приведёт. – И ты, значит, пошла? Видимо, в пятницу, когда не хотела мне правду врать?

– Ну да… А там цветы, шампанское, икра… И утром кофе в постель…

– И?

– И я домой приезжаю в субботу, дело открыла – расписка пропала, вместе с протоколом осмотра квартиры и объяснением этого гада, в котором он подписался, что она вообще была. И телефон вырубил. Анька, мне же трындец теперь!

«Лучше бы ещё пять раз про маникюр…» – подумала про себя Сорокина, а вслух безжалостно подтвердила:

– Да, он самый.

– Что мне делать, Анечка?!

Первый раз за всё время их знакомства Аня заметила, как глаза подруги делают попытку выдавить из себя слёзы.

– Ну, во-первых, если он грохнул этого Ткаченко и потом такое с тобой провернул, то он конченый дебил.

– Почему?., – как-то с надеждой посмотрела Татьяна на Сорокину.

– Потому что для нас эта расписка не более чем указатель на то, в какую сторону смотреть. И он этот указатель плотно закрепил острым концом в свою задницу, даже если не при делах[15]. Ты кому-нибудь ещё про расписку говорила?

– Да вроде нет… Только тебе. Заслушивания ещё не было по этому делу.

– Ну тогда рисуй заново «левый»[16] протокол осмотра, вспоминай, что там ещё было изъято, и вноси всё, кроме расписки. Ну и копай на этого «казанову»[17] целенаправленно. Заодно отомстишь. Ой, я хотела сказать, справедливость должна восторжествовать. Но объективно вполне возможно, что он просто воспользовался… скажем так, ситуацией, чтобы деньги не возвращать наследникам, если этот «потеряшка» насовсем потерялся. Пять лямов[18] стоят того, чтобы потратиться на пузырь шампанского и банку икры.

– А как я его в дело-то заведу теперь?

– Ну, блин, как – пиши рапорт, что в ходе отработки жилого сектора на конфиденциальной основе получила информацию о том, что некий Сафронов был должен пропавшему крупную сумму. Число, подпись. Ты чего как маленькая?

– Ну я не такая продвинутая как ты… Спасибо тебе. Ань, правда! – Танька посмотрела на подругу преданными глазами. – Ты меня прям спасла.

– Не за что, – сухо ответила девушка, опять вспомнив утренний визит шефа. – И голову-то на место верни свою, чтоб тебя так больше не разводили[19].

Васильева молча кивнула и ушла. Аня, чтобы посмотреть время, протянула руку за смартфоном, лежащим справа, в полуоткрытом ящике стола, и на несколько секунд зависла[20], глядя на работающий в аппарате диктофон, который она незаметно включила в середине разговора с Хромко и не успела выключить из-за Танькиного вторжения.

– Угу… Итак, оказывается, у меня теперь есть запись двух утренних сюрпризов… – привычно услышали железные шкафы бормотание девушки и привычно ничего ей не ответили. – Ну пусть будет… – добавила она, обращаясь к чайнику, и начала собираться. В Лефортово путь не близкий, а день не бесконечный.

Очередная поездка в бесчисленной череде перемещений закончилась на станции «Авиамоторная». Сорокина вышла из метро и сразу упёрлась взглядом в нужный угловой дом, стоящий на шумном перекрёстке не только автомобильных дорог, но ещё и трамвайных путей.

Девушка зашла во двор и стала поочерёдно звонить в домофон первых попавшихся квартир нужного подъезда. Раза с третьего послышался какой-то неразборчивый голос, и она, представившись уборщицей из ТСЖ[21], попросила открыть дверь. Характерный писк известил о том, что шалость удалась, и оперативница оказалась внутри. Она поднялась пешком на третий этаж и обнаружила всего две двери. В бывшую квартиру Борисовой идти смысла не было, и девушка позвонила в ту, что напротив. Звонок было слышно, но дверь никто не открыл. Сорокина выдержала паузу, прислушиваясь, и позвонила снова – опять безрезультатно, и никакой возни за невзрачной деревянной дверью. Позвонила на всякий случай ещё раз и немного отошла.

Аня решила подождать, понимая, что и выше, и ниже шансов получить значимую информацию будет меньше, и наконец замки действительно щёлкнули и она услышала недружелюбный пожилой женский голос:

– Чего тебе?

– Здравствуйте, а я из уголовного розыска, – мило улыбнулась Сорокина открывшей дверь бабульке, показывая удостоверение.

– Врёшь поди? – выдала старушка максимально недоверчивое выражение лица.

– Да ни в коем случае – правда.

– Не разберу я, что ты мне тут тычешь, а на вид не похожа.

– А на кого же я похожа? – поинтересовалась Аня.

– На гадину одну, которая мне какие-то газовые сигнализаторы впарила, по десять тысяч за штуку.

– Газоанализаторы?

– Вот именно! Не нужны мне твои анализаторы! Уходи, пока милицию не вызвала!

– Бабуль, да я правда-правда из полиции. Сходите за очками, пожалуйста, и посмотрите удостоверение, а я здесь подожду.

– Вот чертовка – ходи теперь из-за неё туда-сюда, – старушка, ругаясь, захлопнула дверь, и Сорокина осталась одна на лестничной площадке. Особо не рассчитывая на продолжение, Аня потопталась ещё несколько минут, но вдруг дверь опять открылась и ворчливая бабуля, уже водрузившая на нос очки с толстенными плюсовыми линзами, снова появилась в дверном проёме.

– Давай, показывай, что у тебя там! – скомандовала она.

Сорокина ещё раз показала ей документ.

– Ну, вроде в форме… – с сомнением разглядывала она фотографию. – А от меня-то что тебе надо?

– А я про соседку вашу, бывшую, спросить хотела – Юлю Борисову. Помните такую?

– Конечно, помню – как и ты, все нервы мне истрепала.

– Расскажете?

Старушка несколько секунд с сомнением водила глазами по девушке, но согласилась:

– Ну заходи, расскажу, что знаю. С властью надо дружить… Ты же власть?

– Представитель, – улыбнулась Аня.

– На фотографии вроде похожа на власть, а так – девка девкой. И как вас таких в милицию берут? Чего, некого, что ль больше?

Старушка, продолжая ворчать, проводила девушку на кухню, и они сели за столом.

– Ешь конфетки, – указала хозяйка на хрустальную вазочку. – Для внуков держу, сама-то не ем.

– Спасибо большое, – Сорокина взяла конфетку из вежливости и положила рядом. – А вас как зовут?

– Вера Николаевна.

– А меня Аня.

– Анюта, значит? Хорошо. У меня подругу так звали, царствие ей небесное. Так чего ты про Юльку-то хотела узнать?

– А вы, значит, ссорились с ней?

– С чего ты взяла? Не ссорились мы никогда!

Бабуля прищурила глаза, одаривая Аню очередным мимическим шедевром, указывающим на бестолковость молодой собеседницы.

– Так вы же сказали…

– Я говорю, все нервы мне измотала.

– Я, наверное, неправильно вас поняла.

– Даже не сомневайся – неправильно. Наоборот, помогала я ей – то с Антошкой посидеть, то посылку принять, то пятое, то десятое. То Марта заболеет, то ей в магазин – а за ним же присмотр нужен. И тревожно всё время на сердце-то – и за неё, и за него: маются оба всю жизнь. Вот и измотались нервы – что у меня, что у неё.

– Вы про Борисову?

– Ну а про кого? Она даже к врачу начала ходить, к этому… Как его… Психическому…

– Психиатру?

– Нет. К психиатру Антошку возили. А этот… Да как же его, ирода?! Как Кашпировский[22] который.

– Психотерапевту? – сама себе удивилась Аня, вытащив из памяти эту неоднозначную персону.

– Точно – к нему! – закивала головой старушка, энергично хлопнув себя ладонью по лбу.

– А куда? Как фамилия врача, знаете? – продолжила допытываться девушка, уже начинавшая привыкать к экспрессии хозяйки квартиры.

– Да понятия не имею. Юлька мне не говорила. Она и про врача-то этого скрывала.

– Так может, и не ходила?

– Ходила! Но откуда знаю – секрет! Скажи спасибо – а то могла и промолчать вообще.

– Спасибо, Вера Николаевна, – снова улыбнулась Сорокина собеседнице. – А что-то, может, особенное случилось, что ей помощь психотерапевта понадобилась?

– Не знаю… – как-то погрустнела бабулька. – Лет тринадцать, может, четырнадцать было Антоше, и понадобилась… Как будто подменили Юлю… Как будто всё материнское из неё забрали и кусок льда положили вместо сердца…

Вера Николаевна вытерла появившуюся слезинку уголком фартука и, глубоко вздохнув, продолжила:

– Сдалась она… Может, силы кончились. Не знаю я… Придёт, бывало, сядет вот здесь, голову обхватит руками и сидит молча.

Неожиданно старушка заговорщицки обернулась и перешла на шёпот:

– А как-то раз она всё же открылась мне, что сын голоса начал слышать какие-то и рассказывать что-то несусветно странное – только я не поняла ничего из этого. А потом Антон часам начал стрелки подкручивать. То в одну сторону, то в другую, и никак не успокаивался, пока она ему не накупила этих часов несколько коробок, и он их на каждый день стал разные выставлять. Только тогда и угомонился более-менее. Может, от этого и пошла она ко врачу этому… У меня и у самой тогда словно бесёнок какой-то в голове завёлся. И своего-то делать ничего не хотелось, а уж соседям помогать и тем более. И какая-то злоба злючая на всех. Вроде встанешь с утра, и вроде хочется – тянешься к ним, и тут же не хочется. Ну и врала, что давление, что сама еле хожу… Потом они уехали, и бесёнок с ними вместе исчез. А сегодня, аккурат перед твоим приходом, вернулся он…

По телу Ани неожиданно пробежали противные холодные мурашки. Она смотрела на напуганное лицо Веры Николаевны, пытаясь понять, в здравом ли она уме, а та продолжала:

– Сижу я, вяжу. И тут вдруг лень какая-то нахлынула, спицы из рук валятся, и аж трясёт от злости. На вязание своё разозлилась, представляешь?! Плюнула, закинула его в угол, и тут в дверь звонок. Думаю: «Кого ещё там нечистая сила принесла? Не буду открывать!» А ты опять звонишь. И опять. Ну я уж пошла, на всякий случай, вдруг про пенсию чего важное, а сама-то что твоя акула – всех сожрать готова.

– Как же вы с ним справились-то, с бесёнком?

– Да как… Смотрю на тебя – худющая, замёрзшая, глазёнки круглые, волосёнки пушатся – ну как такую выгнать? Ну и… власть как-никак. Я за порядок.

– Спасибо, что не выгнали, – в очередной раз улыбнулась Сорокина старушке, поддерживая контакт. – А вы сказали, что Борисова сдалась – всё-таки в чём это проявилось?

– Ну… Она сначала-то его учила, физкультурой с ним занималась, гулять водила, ну и так далее. Книги ему часто вслух читала, да и мы с Мартой тоже – он сидит, вроде слушает, что-то бормочет, повторяет. А потом просто стала сама под него подстраиваться, все его капризы выполнять. Дома он засел, как в берлоге. Окна все закрыты, зашторены – ни света, ни воздуха. Читать ему вслух запретила – мол, пусть сам читает. Компьютер ему этот купила – он из него не вылезал. Врачам поддалась – стали его в больницу класть постоянно. А он оттуда возвращался как эти… Ну, по телевизору их показывают постоянно – зомби, вспомнила. Ну и сама ходит – ледышка ледышкой…

– А когда вы её видели последний раз?

– Юлю-то? Давно не видела. Как они переехали, так и не видела. Но открытки она мне присылает на Новый год. Люблю я открытки красивые – все храню. Она мне их сначала сама дарила, а потом, как переехала, так присылать стала.

– Ух ты, – заинтересовалась Аня, – а можете показать?

– Конечно, у меня её открытки в отдельном альбоме.

Вера Николаевна, кряхтя, встала со стула, потёрла затёкшие ноги и пошла куда-то в комнату. Спустя несколько минут отдалённого шуршания она вернулась, держа в руках солидный, с обложкой под кожу, альбом, положила на стол перед оперативницей и снова села рядом.

– Вот. Они по порядку, по годам разложены.

Аня осторожно открыла его и увидела, что коллекция начинается с открытки «С Новым 1998 годом».

– Давно вы с ней общаетесь, – кивнула она, поджав нижнюю губу к верхней.

– Четверть века… – с грустью во взгляде согласилась бабулька.

Сорокина внимательно и с удовольствием просмотрела все открытки, особенно остановившись на последних трёх, имеющих признаки прохождения через почту. Причём все три были отправлены через одно и то же московское отделение. Она записала индекс и довольная откинулась на спинку стула, закрыв альбом и отодвинув его поближе к хозяйке.

– Пригодилось, смотрю? – заметила она блеск в глазах девушки.

– Пригодилось. И открытки очень понравились – интересное у вас увлечение.

– А тебе зачем Юлька-то понадобилась?

– Пропала она. Недели три-четыре никто её не видел. Вот и ищу.

– Ох ты ж, господи! – взмахнула руками Вера Николаевна. – Что ж с ней, родимой, стряслось-то?

– Не знаю пока, но разберусь, – уверенно ответила Сорокина.

– Ну ищи её получше. Ты небось обученная этому делу?

– Обученная. Я стараюсь.

– А с Антошей что? – озабоченный взгляд выдал сильное волнение собеседницы.

– Пока с ним всё в порядке. Живёт в отдельной квартире, а Марта за ним присматривает.

– Ну слава богу… Нет у меня, кроме них, ни одной родной души больше… Дочь и та не звонит, не пишет. Небось ждёт не дождётся, когда я квартиру освобожу…

– Ну что же вы так говорите?., – растерялась Аня, не зная, как реагировать на откровения старушки.

– Как есть, так и говорю, – вздохнула та и грустно посмотрела на вазочку. – И внуки не приходят за конфетами…

Девушка непроизвольно протянула руку, взяла конфету, развернула фантик и уверенно отправила её в рот.

– Очень вкусно, – улыбнулась она и увидела благодарный взгляд Веры Николаевны.

– Возьми с собой.

– Спасибо большое! – Аня взяла ещё горсть и положила в рюкзак. – Подругу угощу – она сладкое очень любит.

– Ну и на здоровье, – глаза старушки продолжали светиться от реализованной потребности о ком-нибудь заботиться. – Уходишь уже?

– Да, поеду. Мне ещё в Красногорск возвращаться, – ответила девушка, вставая из-за стола.

– Бахилы снять не забудь. И когда ты их нацепить успела…

– Опыт, Вера Николаевна, опыт, – рассмеялась Аня.

В дверях она не удержалась и обняла переминающуюся с ноги на ногу бабульку, исполнив её ещё одно простое человеческое желание – чувствовать тепло и заботу близкого человека. Сорокина перешагивала через порог, оставляя хозяйке этой квартиры частичку своей души, пока так и не научившись не пропускать через себя чужую боль.

«А ты сам-то умел? – стекаясь по лестнице, мысленно обратилась она к всплывшему в памяти человеку, которого очень хотела забыть – волей обстоятельств обучавшему её премудростям работы в угрозыске. – Сомневаюсь…»

День девятый

Второй раз встретиться с Евой оказалось непросто. Сорокина написала ей сразу же в пятницу и скинула список по питанию Антона, который сделала Марта, но сообщение осталось непрочитанным. Вчерашний день выдался тяжёлым, и Ане было не до Евы, а вот во вторник утром оперативница решила её снова побеспокоить. Набрала сообщение с просьбой о встрече – получено, но не прочитано. Позвонила – в ответ тишина.

– Ева-то куда, блин, пропала… – ломала голову девушка.

Однако просто сидеть и ждать у моря погоды было для Сорокиной непозволительной роскошью, и она занялась другими делами. А главное – на выходных ей привезли заказанные книги, и теперь каждую свободную минуту она стала проводить за чтением. Поначалу шло туговато, но она быстро освоилась. Разыскивала незнакомые термины в интернете и делала пометки, когда попадалось то, что, по её мнению, могло пригодиться в этом конкретном деле. Невыполнимую задачу стать экспертом в психологии, психиатрии, биохимии или диетологии она перед собой не ставила. Она проводила расследование – просто теперь улики выглядят и называются по-другому – что с того? Главное – умение искать и находить, складывать нужное и отметать ненужное.

В обед смартфон сигнализировал о поступившем сообщении. Аня посмотрела в мессенджер и увидела ответ от Евы: «Это кошмар!»

– Действительно, – согласилась Сорокина, не дождавшись продолжения, – интересно, про что она…

Минут через двадцать плинькнуло снова: «Я в Дубае – вечером вернусь в Москву. Жду вас завтра, там же, в двенадцать».

– Вот это уже лучше. Надо сочинить что-нибудь опять про завтрашний выезд…

Аня отложила книгу, перебирая в голове варианты отмазок, когда на пороге кабинета появилась Васильева и положила на стол большой конверт.

– Привет. Тут ответ на тот запрос, который я возила в пятницу.

И по выражению лица, и по голосу было понятно, что она чем-то недовольна.

– Привет, Тань. Спасибо, что забрала, – Сорокина сделала вид, что не заметила неприятных интонаций.

– Я вот тут подумала, – Васильева не стала, как обычно, садиться на стул, а встала в позу, скрестив руки на груди, – надоело мне по твоим делам бумажки таскать. Я курьером не нанималась.

– А кем нанималась? – не глядя на подругу, невозмутимо спросила Сорокина, взяла конверт, распечатала и стала перебирать бумаги.

– Ты чего из себя начальника-то строишь? – начала та заводиться.

– Я, Тань, никого из себя не строю. А конкретно эти бумажки, напомню, были в нагрузку за то, что я, в сто первый раз, твой зад прикрывала, пока ты, как оказалось, развлекалась и улики подозреваемым раздавала. Склероз? – всё так же спокойно ответила Аня и подняла наконец глаза на покрасневшую от возмущения Таньку.

– Один раз тебя попросила, как подругу, и будешь теперь меня всю жизнь этим попрекать?! – взвизгнула она.

– Значит, склероз… Маникюры, педикюры, магазины, парикмахеры, пьянки-гулянки – Анечка, прикрой, Анечка, помоги. То ли память у тебя короткая, то ли таракан опять в башку заселился и вещает всякий бред. Может, тебе к экзорцисту сходить?

Сорокина и на этот раз умудрилась сохранить спокойствие, хотя внутри у неё уже начинало клокотать.

– Это всё твои фантазии, – неожиданно внаглую заявила Васильева. – Никуда я не уходила и никому ничего не раздавала.

– Странно мне всё это… – вздохнула Аня и отвернулась в сторону окна. – Мы с тобой вроде дружили, друг другу помогали, какими-то секретами делились… Дружеские подколы? Так они на то и дружеские – иначе на этой работе с ума сойдёшь, – она вернула расстроенный взгляд на собеседницу. – Что случилось-то?

– Просто ты эгоистичная сука, которая думает только о себе, – как-то неестественно усмехнулась в ответ Танька.

– Не пойму, что происходит, но чую, что-то происходит… – снова вздохнула Сорокина. – А пока я с этой хренью разбираюсь, чтобы тебе было не так сладко и весело, ознакомься, пожалуйста, вот с этим.

Она нашла в смартфоне файл их разговора про пропавшую расписку, который заранее вырезала из общей записи, и отправила его Васильевой.

– Если твой таракан опять начнёт чудить, я найду кому это ещё отправить – усекла?

Татьяна нажала на воспроизведение и покраснела ещё сильней. Она набрала в грудь воздуха, готовясь выплеснуть наружу разрывающий её изнутри поток заковыристого мата, но Аня прижала указательный палец к своим губам и спокойно добавила:

– Не надо, не усугубляй.

Танька застыла с надутыми щеками и выпученными глазами, а затем выскочила из кабинета, изо всех сил впечатав дверь обратно в проём. Сорокина сморщилась от грохота захлопнувшейся двери, затем картинно изобразила у себя на лице удивлённое недоумение и вернулась к просмотру документов, привезённых, видимо, теперь уже бывшей подругой. Это был ответ о недвижимости, имеющейся в собственности у Борисовой, в котором обнаружились интересные факты. Во-первых, оказалось, что кроме известных двух квартир в этом же подъезде у неё есть ещё две. Судя по нумерации, одна была этажом выше той, в которой жил Антон, а вторая – этажом ниже.

– Любопытно, что там?., – почесала Аня лоб и продолжила чтение.

Во-вторых, вишенкой на торте красовалась квартира в Москве, причём в том же районе, что и почтовое отделение, индекс которого значился на открытках, отправленных Вере Николаевне в Лефортово.

– Это уже что-то… – довольно пробормотала Аня. – Есть шанс, что там Борисова и жила – надо бы туда съездить и разузнать. Вот как раз завтра после встречи с Евой и заскочу, а если что, навру начальнику, что именно туда и ездила.

Железные шкафы молчаливо согласились с её планом, и мысли девушки вновь вернулись к Таньке. В груди щемило от второго коварного удара за два дня. Совершенно непонятные и неожиданные развороты. Сначала Хромко, а теперь и Васильева – единственный человек, которого она могла назвать другом.

– Почему? – спросила девушка у окна, но оно ответило только очередной порцией холодного воздуха, исходящего от ледяного стекла. Сорокина вспомнила такие же стеклянные, пустые глаза Васильевой, когда та кипела от необъяснимой внутренней ярости, и эта пустота теперь мерзко заползала и к Ане в сердце, заполняя покинутое подругой место.

– Как будто всё человеческое из неё вынули… – пробубнила она снова, и крупные мурашки вдруг пробежали по её телу, когда она вспомнила и бесёнка лефортовской старушки, и её слова про Борисову: «Как будто всё материнское из неё забрали…» Девушку затрясло от нахлынувшей волны страха, с которой она отчаянно пыталась совладать, но никак не могла. Его безжалостная когтистая лапа словно вцепилась прямо в душу, вытягивая силы и этими украденными силами вновь оживляя сомнения, казалось бы, надёжно раскатанные колёсами электрички, а яд безвыходности, уныния и удручённости, вернувшихся из мусорной кучи, стал отравлять сознание, ослабляя сопротивление…

…Зачем мне это? Мне уже 26, а нет ничего, кроме этой работы… Зачем мне это всё? Сплошное разочарование. Снова и снова предательство… Жизнь пролетит и закончится, растраченная на проблемы чужих людей… Время утекает сквозь пальцы, и не остаётся ничего… Только одиночество… И если бы просто одиночество – память не отпускает людей, которые бросили – использовали и забыли. Они крепко держат за руку – тормозя мысли и спутывая ноги. Постоянно возвращаются и стоят перед глазами. Заставляют разговаривать с ними, снова и снова – как будто можно что-то изменить. Но они не слушают. Они не слышат. Им всё равно – они только воспоминания, занимающие место других людей, которые могли бы их заменить, но эта стена непреодолима… Потеряно больше, чем приобретено… Уж лучше бы одиночество… Оно было бы подарком и спасением… Тебя никто не любит, тебя все ненавидят…

– Что?..

Аню как будто выдернуло из липкого тумана угнетающих мыслей.

– Кто ты?., – её голос задрожал от накатывающей волны злости. – Какого хрена?! Кто бы ты ни был – пошёл на хрен из моей головы! Долбаный бесёнок!..

… Меня никто не любит, меня все ненавидят…

– А вот и ни хрена! Прокололся, тварь! Я тебе не Васильева! Я тебя сама сожру! И Таньку тоже я тебе не отдам! Да, я их помню! Всех, кто меня предал! Они дают мне силы! И мать – которая меня чуть не убила! И отца, которому на меня было насрать! И всех остальных! И… И его я тоже помню! И не хочу забывать! Каждое его лживое касание! Каждое его слово – всё, чему он меня научил! Я хочу помнить всё! И этой ненавистью я раскатаю тебя, тварь! И не лезь больше в мою башку!!!

Дрожь постепенно унималась вместе с эхом её крика, отражённого от металла шкафов. Аня покосилась на закрытую дверь, вытерла со лба холодный пот, налила из чайника чашку воды и выпила залпом. Ещё несколько минут она сидела, тяжело дыша, пытаясь восстановиться от этой борьбы с какой-то чужой волей, пытавшейся обмануть её разум. Она уже начинала подозревать, чувствовала что-то, но не понимала что. И вот удар нанесён – явный и грубый. Оно совершило ошибку. И если оно может ошибаться, значит, оно не всесильно. И оно как-то связано с этой семейкой Борисовых… Значит… Надо двигаться дальше. Сорокина достала из сумочки зеркальце, чтобы привести себя в порядок, посмотрела самой себе в глаза и уверенно сказала:

– Да, тебя никто не любит. Тебя все ненавидят. Но в итоге они окажутся в проигрыше!

Аня задумчиво убрала зеркало, пытаясь вспомнить, почему ей показалась знакомой эта фраза.

– По-моему, это из какого-то старого фильма с Брюсом Уиллисом… Видимо, эта хрень тоже его смотрела…

День десятый

Она сидела за столиком, читая какие-то документы. Сорокина поздоровалась и села напротив. Ева подняла на неё глаза, вернула за ухо каштановый локон, непослушно оказавшийся на лице, и надела очки. Изящная оправа, под цвет волос, казалась очень простой, но Ане почему-то она очень понравилась.

– Здравствуйте, Анечка, – ответила на приветствие Холмакова. – Кофе будете?

– Пожалуй, да. Мне он здесь понравился.

Ева, как и в прошлый раз, озадачила официанта и вернулась к беседе.

– Ну как, пробовали пообщаться с Антоном?

– Пробовала… Поговорила пару минут и чуть не довела его до приступа, – виновато поджала губы девушка.

– Неудивительно. Пока он так питается, у вас ничего и не получится.

– Это настолько связано?

– Анечка…

Ева с грустной улыбкой посмотрела девушке в глаза, и за бриллиантовым блеском Сорокина увидела огромную усталость, накопившуюся за годы борьбы с неизлечимым детским недугом.

– Еда – это не только калории, – продолжила Холмакова. – Еда – это прежде всего информация – для наших генов, для нашего мозга. И не только еда, а всё, что с нами происходит, – чем мы дышим, что делаем со своим телом и даже то, о чём и как мы думаем. Антон в постоянном режиме даже не демонстрирует своему организму фильм ужасов, а с полным погружением сам в нём снимается. Когда читаешь, что он ест, создаётся впечатление, что кто-то специально старался сделать его меню максимально для него опасным.

– Вы это серьёзно? – Аня озадаченно посмотрела на собеседницу.

– Ну… Даже по теории вероятности собрать такой набор случайно очень трудно. Но жизнь – она, конечно, разбивает любую теорию, и, скорее всего, мы имеем дело с обычной заботой, соединившейся с отсутствием нужных знаний.

– Я меню прочитала – обычная домашняя еда. Мне показалось всё очень вкусненько…

– А вы ещё не прочитали книги по питанию, которые я рекомендовала?

– Не успела, к сожалению. Я начала с психологии. Решила, что она поближе к теме, чем кулинария… – немного смутившись, ответила Сорокина.

– Понятно… Хотя наши кулинарные пристрастия влияют на наше поведение гораздо сильнее, чем может показаться на первый взгляд. В общем, то, что написано на вашей бумажке, для любого, даже вполне здорового человека опасно, а для Антона просто катастрофа. Как бы вам объяснить попроще…

Ева слегка наклонила голову и, задумавшись, потёрла пальцами лоб.

– Во-первых, я буду говорить о собственном опыте и о собственных наблюдениях. Всё это я проверила сама, на собственном сыне. Видела сама, по его реакциям, изменениям в поведении, изменениям в его жизни. От первого его вздоха – вздоха абсолютно нормального ребёнка – через страшный момент трансформации и до сегодняшнего дня, до этой минуты. Никто толком не отвечает на вопрос о причинах возникновения аутизма. Основная версия – генетика. С этим сложно спорить, а главное, бессмысленно. Просто этот ответ неполный. Самое ужасное, что генетика – это потенциальная причина, а вовсе не приговор. Понимаете? Потенциальная. Может бомбануть, но может и не бомбануть. Трагедия в том, что счастливые родители не знают о том, что может бомбануть, и что сделать, чтобы не бомбануло. А вот когда всё произошло, то уже… Уже не исправить… Уже не исправить…

Ева замолчала, слегка качая головой вперёд-назад. Её взгляд растворился в собственных мыслях. Аня боялась пошевелиться, чувствуя внутреннюю боль собеседницы.

– Но можно сделать чуть лучше… Огромным трудом, но попробовать облегчить жизнь ребёнка… И родителей… Но если бы у них была нужная информация и в нужный момент, а не когда уже поздно, то трагедии вообще можно было бы избежать.

– Поделитесь?

– Конечно. По сути, я этим и занимаюсь, но, к сожалению, в основном постфактум. Я считаю, что дело в токсинах и в индивидуальных особенностях организма каждого конкретного человека. Повторю – каждого конкретного! Уникальных особенностях! Нет никакого гена аутизма – есть набор генов, увеличивающих риск. Доктор Дорин Гренпишех, основатель центра аутизма, очень точно сказала: «Аутизм – это снижение способности организма избавляться от токсинов должным образом и с должной скоростью. Получается токсическая перегрузка». А по мнению доктора Марка Хаймана, «нарушения в работе тела, ведущие к поведенческим проблемам, возникают из-за генетической предрасположенности, усиленной внешними стрессами и токсинами. Аутизм – это не расстройство работы мозга, а систематическое расстройство, воздействующее на мозг. Гены заряжают метаболический пистолет, а экология давит на спусковой крючок. Не существует единственного гена, отвечающего за аутизм. Есть множество генов, взаимодействующих со сложной и часто токсичной окружающей средой. Так заряжается пистолет. Однако будет ли спущен курок – зависит от нас».

Холмакова закончила цитировать неизвестных девушке людей, и было видно, что эти слова – не просто заученные умные фразы, а многократно прошедшие через её сердце и разум.

– Но не всегда от нас… – продолжала импровизированную лекцию Ева – Проблема в том, что очень часто этот спусковой крючок нажимают совершенно посторонние люди, а точнее, их безразличие, упёртость и халатность. Люди, которые отказываются признавать индивидуальность каждого конкретного человека. В их головах есть только статистическое большинство. Если организмы 95 детей из 100 способны справиться с токсинами, то оставшиеся пять обрекаются ими на пожизненные мучения. А из тысячи – это пятьдесят. А из десяти тысяч – пятьсот… А они готовы встретиться с этими пятью сотнями детей? Посмотреть им в глаза, которые они прячут от контакта? А с пятью тысячами?

Ева снова замолчала, а Сорокина застыла с чашкой кофе в руках, не вмешиваясь в эту исповедь.

– Есть математический прогноз… что к 2032 году аутизм будет у половины детей, в том числе у 80 процентов мальчиков… Как они тогда заговорят?

– Извините, – наконец вмешалась Аня, – а вы про каких-то конкретных людей говорите?

– Есть одна запретная тема, которую невозможно обсуждать – сразу получишь клеймо…

Холмакова подняла взгляд на Сорокину и как-то обречённо усмехнулась одним уголком рта.

– Как только скажешь слово «вакцина» – на тебя сразу обрушится вся мощь общественного порицания. И никто уже не будет слушать, о чём ты хотел сказать на самом деле, что ты никакой не антипрививочник, а, наоборот, их сторонник. Вакцинирование – это священная корова, которую нельзя упоминать всуе. Даже если ты пытаешься обсудить не саму корову, а её навоз.

– А есть проблемы с «навозом»? – действительно заинтересовалась девушка.

– Анечка, я хочу, чтобы вы меня правильно услышали. И я готова это повторять каждому, сколько угодно раз. Я не против прививок. Я за прививки. Я адекватно оцениваю их важность. Я всего лишь прошу открыть глаза и уши – увидеть и услышать, что консервант в вакцинах может быть опасен для некоторых детей. Фатально опасен! Для некоторых! Именно в силу наличия направленного в их голову заряженного генетического пистолета. Я не понимаю, почему мы как общество готовы подвергать опасности часть детей, когда цена вопроса – стоимость четырёх маленьких стеклянных баночек.

– Каких баночек?

Сорокина выглядела действительно ошарашенной, впитывая эту для себя новую, обескураживающую информацию.

– Я поясню. Вакцина может быть в однодозовой баночке – тогда консервант не нужен. А может – и так часто делается – в пятидозовой. И тогда нужен консервант, чтобы препарат не испортился, пока его остаток ждёт своей очереди. А максимально распространённый консервант – это тиомерсал, он же мертиолят, он же темирозол – по сути, неорганическая ртуть, и вдобавок в сочетании с алюминием.

– Ртуть – звучит как-то не очень полезно…

– Я читала, что если небольшую дозу ртути, убивающую одну крысу из ста, и дозу алюминия, убивающую одну крысу из ста, ввести одновременно – все крысы умирают. Дозы ртути, дающие один процент смертности сами по себе, будут давать стопроцентную смертность в присутствии даже незначительного количества алюминия. Перечень вакцин из списка обязательных прививок, разрешённых к использованию в России, каждый может найти самостоятельно, и каждый может посмотреть их состав… И вспомнить про бедных крыс… Напомню, первая порция ртути по этому графику может поступить младенцу в течение суток после рождения. И она имеет свойство накапливаться, а с определённым набором генов выводится с огромным трудом… Но большинство организмов, если нет проблем с детоксикацией, справляются – это если нет проблем. А если есть, то человек – а это, между прочим, малолетний ребёнок – подвергается повышенному риску, причём в критический период развития мозга. Я лишь за то, чтобы учитывать этот риск и помнить об индивидуальности. И я не утверждаю, что ртуть – единственная опасность. Организм современного ребёнка может подвергаться воздействию огромного количества токсинов, но зачем нам ещё и такие, да ещё и в составе обязательных прививок?

– А что за критический период? – Аня с интересом следила за рассказом собеседницы.

– Углубляемся мы с вами в тему, не очень связанную с пропавшей Юлей и её сыном, – ответила ей лёгкой улыбкой Холмакова, заметившая этот интерес.

– Очень даже связанную – я хочу понимать. Расскажите, пожалуйста.

– Ну хорошо… Но опять же, я расскажу, как я сама это вижу – на истину в последней инстанции я не претендую. Вы сможете сами оценить это с позиции логики и здравого смысла.

– Очень правильная, на мой взгляд, позиция, – с готовностью кивнула Сорокина.

– На мой тоже. Итак… Постараюсь простыми словами, насколько это возможно… С момента рождения и примерно до трёх лет – это волшебный период в жизни каждого человека. Это время обучения, не требующего никаких усилий, – первый период развития коры головного мозга, проходящего в три этапа. В течение первого года жизни быстрее и сильнее развиваются её чувствительные зоны. Мы учимся ощущать собственное тело, его положение в пространстве, различать звуки, запахи, вкусы и зрительные образы. Развивается крупная моторика. От года до двух – двух с половиной лет у правшей сильнее развивается правое полушарие, отвечающее за контроль над эмоциями. В это время дети ярко реагируют на происходящее вокруг и часто впадают в истерику. Также у ребёнка формируется часть мышления, отвечающая на вопрос «как?». Как пользоваться горшком, как взять машинку, как надеть штанишки. Начинает развиваться мелкая моторика. От двух с половиной лет до трёх – левое полушарие активно пускается вдогонку за правым. Дети начинают лучше себя контролировать и вникают в вопросы «кто?» и «что?» – по сути, социальные вопросы. Формируется речь – тоже навык, необходимый для общения с себе подобными.

– Любопытно, – утвердительно покачала головой Аня.

– А на клеточном уровне, – продолжала Ева, – в этот период нейронами головного мозга вырабатывается ряд веществ, в том числе нейротрофический фактор мозга[23], который укрепляет связи между нейронами и помогает соединить их вместе, – формируется и дифференцируется[24] так называемая карта коры головного мозга. Каждому органу, каждому пальцу, участку кожи, каждому звуку определённой частоты, вкусовому ощущению – к примеру, сладкому или солёному, соответствует своя группа нейронов, своё место на этой карте. Например, звук конкретной частоты активирует не всю слуховую кору, а лишь отвечающую за него группу нейронов. Кроме того, нейротрофический фактор мозга активирует и поддерживает активность базальных ганглиев[25], которые помогают концентрировать внимание и запоминать пережитое. При этом базальные ганглии сами же и посылают импульсы нейронам, заставляя их постоянно выделять воздействующий на них нейротрофический фактор. Когда поля карты мозга достаточно сформированы, происходит мощный выброс нейротрофического фактора, из-за которого базальные ганглии прекращают активную стимуляцию нейронов на его выработку. Постепенно уровень нейротрофического фактора снижается настолько, что происходит остановка процесса дифференциации и закрепление существующих связей в коре. Так заканчивается первый период развития головного мозга. В дальнейшем базальные ганглии могут быть активированы только при появлении чего-то важного, необычного или нового – или когда мы делаем особое усилие для концентрации внимания. Всё бы хорошо, но кроме нейронов на базальные ганглии воздействуют также и нейромедиаторы[26], которые могут вызывать их возбуждение либо торможение. Нейромедиатор серотонин, одна из функций которого – так называемое торможение, не даёт прекратить работу по формированию карты мозга раньше времени. Но он вырабатывается не только нейронами, но и клетками кишечника и наравне с гистамином является медиатором воспаления. Проблема в том, что уровень серотонина в мозге и уровень в крови связаны по принципу отрицательной обратной связи. То есть чем больше его в крови, тем меньше в мозге, и наоборот – это как песочные часы. Соответственно, постоянное воспаление, например от токсинов, в том числе поступающих с пищей, повышая уровень серотонина в крови, уменьшает его количество в мозге, приводит к преждевременному растормаживанию базальных ганглиев и выбросу огромного количества нейротрофического фактора. Вместо закрепления важных связей закрепляются все связи, и преждевременно завершается первый период. Развитие останавливается. Мозг ребёнка становится похож на расстроенное пианино – при нажатии одной клавиши по струнам стучат сразу все молоточки. Гиперчувствительность к свету, звукам, вкусам, прикосновениям – всё это следствие несформированных карт коры мозга. Чем раньше происходит завершение первого периода, тем тяжелее проявления аутизма. Так появляются аутичные люди с недоразвитым левым полушарием, не успевшие «вырастить» социальную часть своего мозга. Они навсегда одиноки…

– Из-за экономии на баночках… Но это же кошмар! – шокированная Сорокина расширенными глазами смотрела на Холмакову.

– Ну конечно же нет. Консервант в вакцинах – только один из потенциальных рисков. Но он есть, и я не понимаю зачем… Существуют и другие факторы, о которых никто не задумывается, – например, скромный убийца, проникший повсюду, в том числе и в молочные смеси для новорождённых. Он тоже вполне может быть причиной преждевременного нейротрофического «взрыва», и он точно продолжает своё чёрное дело в дальнейшем – это я могу утверждать на собственном опыте. Я видела его «работу» своими глазами. И от него в первую очередь мы должны избавить Антона.

– От кого?

– Будет точнее сказать «от чего», – Ева непроизвольно улыбнулась, несмотря на тяжесть разговора. – Растительное масло. В России проще говорить «подсолнечное», чтобы не путаться. Даже сахар я бы поставила на второе место. А вместе это совершенно убийственный дуэт.

Сорокина едва заметно вздрогнула и удивлённо посмотрела на Холмакову:

– Я уже слышала про это… от одного человека.

– Могу предположить, что он был в хорошей физической форме и неглуп, если отказался от этой парочки.

– Да, вы правы… Далеко не глуп… Но мы… У нас не получилось пообщаться достаточно долго, чтобы я была в курсе деталей. Просто один раз упоминал…

– Личная драма? – не упустила Ева изменение интонаций девушки.

– Можно и так сказать…

– Извините меня, пожалуйста, ради бога, что копнула.

– Да ничего – я же сама начала, – Аня опустила глаза.

– Тогда, пожалуй, лучше вернёмся к питанию… В конечном счёте мы никак не сможем обойтись без разговора про энергию. Мы едим, чтобы вырабатывать энергию, которая нужна для того, чтобы есть, – Холмакова рассмеялась. – Шутка, конечно, но для многих людей это вполне актуальная картина жизни. Знаете почему?

– Надеюсь, скоро узнаю, – с улыбкой ответила Сорокина, уже отпустившая свои воспоминания обратно в архив.

– Потому что используем не самый эффективный вид топлива, сил от которого хватает только до следующей еды. Неэффективный и опасный. Мы ездим вокруг заправки, – снова рассмеялась Ева. – Простите, для меня это настолько очевидно и грустно, что вызывает нездоровый смех – ничего не могу с собой поделать.

– Лучше так, чем загонять себя в уныние.

– Согласна. Итак, ещё немного науки от дилетанта – это я про себя. В каждой клеточке нашего организма есть персональная минифабрика по производству энергии – митохондрия. Митохондрии научились перерабатывать практически любой вид топлива, который мы в них пихаем. Аня, вы когда-нибудь готовили шашлык?

– Присутствовала, – снова улыбнулась Сорокина, – но самой не доверяли.

– Так вот. Шашлык можно готовить, например, на ароматных берёзовых поленьях, или купить готовый уголь, или бросить в мангал бумагу, или расположить шампуры над пылающей автомобильной покрышкой. Формально разницы в процессе никакой – жар есть, мясо готовится. Но ту же самую бумагу замучаешься постоянно подкидывать, и, скорее всего, мясо останется сыроватым. Шашлычок, изготовленный над покрышкой, по консистенции, вероятно, будет ближе к углю и приправлен продуктами горения резины. Из-за современной высокоуглеводной диеты, обильно сдобренной переработанными растительными жирами, нам приходится постоянно подбрасывать новое неэффективное топливо, которое к тому же отравляет наш организм. Но в этом вопросе мы пошли ещё дальше и кроме покрышек в растопке ещё используем тротиловые шашки. Именно так ведут себя окисленные – повторюсь, именно окисленные, то есть испорченные – полиненасыщенные жиры, например растительное масло. Они буквально взрываются в митохондриях, повреждая и их, и сами клетки, которые мы собирались снабдить энергией. Здесь важно отметить, что вредно не подсолнечное семечко, а то, что из него умудрился изготовить человек, стараясь выжать из бедняжки всё масло по максимуму. В чудовище его превращает именно современная промышленная переработка.

1 ВК – социальная сеть «ВКонтакте».

2 «Тиндер» – приложение для знакомств.

3 Кипишевать – суетиться, переживать, паниковать (жаргон).

4 Закинуть – направить, разослать (сленг).

5 Дарджилинг – чай, выращенный в окрестностях одноимённого города в северной горной части Индии, в Гималаях, собранный и изготовленный с соблюдением определённых условий.

6 Синдром Аспергера – нарушение психического развития, характеризующееся серьёзными трудностями в социальном взаимодействии, а также ограниченным, стереотипным, повторяющимся репертуаром интересов и занятий. От детского аутизма (синдрома Каннера) он отличается прежде всего тем, что речевые и когнитивные способности в целом сохраняются.

7 «В спектре» – человек, имеющий расстройство аутистического спектра.

8 МЦД – Московские центральные диаметры.

9 Синапсы – место контакта между нейронами, служат для передачи нервных импульсов.

10 Труба – телефон (сленг).

11 Дофамин – нейромедиатор – вещество, вырабатываемое мозгом, когда с человеком происходит что-то приятное.

12 Глицин – безрецептурный лекарственный препарат, воздействующий на нервную систему.

13 Когнитивные навыки – навыки мозга усваивать и обрабатывать информацию об окружающем мире (память, внимание, воображение, речь, возможность логически рассуждать, воспринимать информацию органами чувств).

14 Сто пятая – статья 105 Уголовного кодекса РФ «Убийство».

15 «Не при делах» – непричастен, не виноват (сленг).

16 «Левый» – в данном случае – поддельный (сленг).

17 Казанова – в данном случае – обольститель (сленг).

18 Лям – миллион (сленг).

19 Развеете – обмануть (сленг).

20 Зависнуть – застыть, задуматься, засмотреться (сленг).

21 ТСЖ – Товарищество собственников жилья.

22 Анатолий Кашпировский – популярный в конце 80-х – начале 90-х психотерапевт.

23 Нейротрофический фактор мозга – белок человека (ген BDNF). Относится к нейротрофинам – веществам, стимулирующим и поддерживающим развитие нейронов.

24 Дифференцироваться – разделяться на отдельные разнородные элементы.

25 Базальные ганглии (или базальные ядра) – группа подкорковых ядер, обнаруженных в мозге позвоночных. Они связаны с множеством функций, включая регулирование произвольных движений, процедурное обучение, формирование привычек, условное обучение, движения глаз, познание и эмоции.

26 Нейромедиаторы – биологически активные химические вещества, посредством которых осуществляется передача электрохимического импульса от нервной клетки через синаптическое пространство между нейронами, а также, например, от нейронов к мышечной ткани.

Продолжить чтение