Охотничий домик

Скитается по миру всякая нечисть, жаждя душ человеческих, сеет в них страх. Но порой случается и так, что сами люди, ведомые отчаянием или любопытством, обращаются за помощью к бесам. Эта история произошла много лет назад. Мало кто из тех, ставших свидетелем тех событий, ныне может поведать о них. Но я расскажу вам о селе, что стояло на краю леса, где однажды явилась дьявольщина. И поведаю, что сам узнал…

В ОХОТКЕ

Не разбирая пути, по пустым сельским улочкам бежал козак. Его балахон трепал осенний ветер, рубаха на груди была нараспашку, по морщинистому лбу струился пот, а изо рта из-за частого сбившегося дыхания вылетал пар; побелевшими пальцами он сжимал в правой руке шапку. Временами он падал в подмерзшую грязь, но лишь сделав глубокий вдох и матюгнувшись про себя, поднимался и бежал дальше. Сельские собаки встречали его недружелюбным лаем, некоторые провожали следом, от особо настырных приходилось отмахиваться. Мужчина не обращал внимания на редких прохожих, а если кто и окликивал его, оставался без ответа. Так он добрался до шинка. Распахнув дверь и ввалившись внутрь, он рухнулколенями на дощатый пол. Толпа козаков, находившихсятам, окружила его, удивленно глядя на перекошенное лицо и дикий взгляд.

– Воды… – только и смог он прохрипеть. Через мгновение кто-то протянул ему ковш. С трудом удерживая его трясущимися руками, человек сделал несколько судорожных глотков, затем перевел дыхание.

– Там, в охотке… – заговорил он, широко раскрыв глаза. – Чертова сила! Что там творится! Господи, помоги мне это забыть! – С этими словами он начал креститься.

Толпа зашумела. Его подняли с пола, усадили за стол и поставили перед ним стакан горькой. Тот осушил его одним махом, занюхал шапкой, потом, утерев ей усы, начал свой рассказ.

– В охотничьем домике, там… В общем, пошел я проверить свои силки, думал, мож попадётся какая-никакая живность. Пошатался по лесу, ничего. Возвращаюсь, иду мимо охотки. Леший бы попутал меня туда заглянуть! Смотрю – кровавый след к порогу ведет. Думаю, может, зверь в капкан угодил. Ну и пошел. Тихонько отворяю, заглядываю внутрь… и чуть рассудка не лишился. Все, думаю, бесовские дела! Все дела сатаны! Это все его дела, он проклял нашу охотку!

Тут рассказчик замер, снова перекрестился и уставился взглядом в одну точку, и сидел так некоторое время, пока шинкарь не толкнул его, протягивая полстакана водки. Рассказчик перевел взгляд на него и, через мгновение выпив, продолжил.

– Значит, отворяю дверь, а там… На столе – дитя. Лежит, грудь вспорота, кровь кругом запеклась, словно кто зверя разделывал. Пошатнуло меня, все плыть начало перед очами. И глядь в сторону, где крюки подвешены для дичи. Там еще одно мертвое дитятко… Прям на крюку, словно добыча чья! Тут я и подался прочь, ноги сами понесли сэтого проклятого места. Не помню, как до села добежал.Господи боже, как теперь это забыть!

Люди вокруг загудели. Одни перекрестились, другие начали перешептываться, кто-то выругался в голос.

– Вот что я скажу, панове, – раздался низкий голос Никитича, добротного козака, что стоял в стороне. Он уже натягивал свой балахон. – Пойдем поглядим, что там. А ты, Еремей, – обратился он к рассказчику, – домой иди. Хватит с тебя.

Осеннее небо затянуло серой хмарью, из-за которой едва пробивались редкие лучи. Морозный воздух, казалось, гудел от напряжения; вновь собаки подняли лай. Толпа двинулась к охотке. Кто проходил мимо своей хаты, захватил топор или ружье.

Охотничий домик построили пару лет назад. Простой сруб на краю леса, без перегородок, с одним окном. Внутри – скамьи, стол, три крюка да печушка. В нем разделывали туши, пережидали непогоду, останавливались на привал. Меж собой его все называли охоткой.

Добравшись до места, все остановились. На снегу остались следы Еремея. Двое подошли к окну, но оно оказалось закрыто изнутри ставнями. Никитич толкнул дверь, которая отворилась словно нехотя, со скрипом, ивошел первым, держа в руках кинжал, который всегда был у него под рукой. Внутри было темно, лишь через щели проникал слабый свет.

Первым делом Никитич бросил взгляд на стол, на нем ничего не было. Сделал еще пару шагов, посмотрел на крюки. Тоже ничего.

– Что за чертовщина?!

Он прошел и отворил ставни. Никаких мертвых детей не было, но весь стол и правда был залит кровью, и один из крюков краснел в тусклом дневном свете. Остальные тоже вошли внутрь и начали разглядывать стены и пол, но ничего более не узрели. Воздух в комнате был густым и тяжёлым, словно пропитанным страхом. На полках вдоль стены пылились старые банки, а в углу стоял перевёрнутый стул. Кто-то из вошедших нечаянно задел его, и он с грохотом упал, заставив всех вздрогнуть.

– Эй там, потише, – хрипло сказал Никитич, осторожно обходя стол. Он молча поднял с пола кусок тряпки, пропитанный чем-то липким. Поднес её ближе к свету, и лицо его стало напряжённым.

– Здесь что-то произошло, но следов борьбы нет, – заметил он, бросив взгляд на крюк. – Либо кто-то хотел нас напугать, либо что-то очень странное творится. Расходимся! А мне надо потолковать с Еремеем. Только не трепитесь ни с кем, молчите, будто воды в рот набравши. Покумекаем, как быть.

– Тут дьяка надо, срочно! Как без него?! – возмущались одни.

– Так укатил он с дьячком по нуждам храма. Никак не начнут они службу, – вторили в ответ им другие.

Все разошлись по своим дорогам. Сгущались сумерки. Никитич, погруженный в раздумья, подходил к хате Еремея. Сквозь задернутые занавески было видно, что внутри горят свечи. Никитич постучал в дверь, с той стороны раздался женский голос – то была жена Еремея.

– Кто там?

– Никитич. К мужу твоему пришел, по делу.

Дверь отворилась, Никитич вошел, после чего женщина быстро заперла ее обратно и удалилась за перегородку. Еремей сидел за столом, подперев голову руками; на столе были свеча, стакан, тарелка с нарезанными хлебом и саломда бутылка.

– Проходи, Никитич, присаживайся. Я захмелел уже порядком. Не идет из головы, шельма такая, эта картина. Как они там…

С этими словами он опрокинул очередную порцию горилки и занюхал ее корочкой хлеба.

– Только глаза закрою, и все вновь у меня перед глазами, и так ясно, что тошно делается. Что вы сделали с ними? Расскажи.

– Говоришь, мол, помнишь все, перед глазами стоит? Это хорошо. Скажи мне, Еремей, ты к домику зачем потащился?

– Никитич, я ж говорил, что увидел след кровавый и он вывел меня туда. Почему спрашиваешь?

– А в охотку ты сразу зашел?

– Да я, можно сказать, и не заходил. Стол-то супротив дверей стоит! Не возьму я в толк, к чему эти вопросы?

Язык его немного заплетался, глаза опухли и налилиськровью, а вокруг них пролегли черные круги.

– Не кипятись, Еремей. Хочешь знать, что мы сделали? Ничего. Не было там никаких детей, хотя крови предостаточно.

При этих словах Еремей, собиравшийся плеснуть еще горилки в стакан, чуть не выронил бутылку и вперил глаза, больше напоминающие пустые глазницы скелета, на Никитича.

– Как это ничего? Почему? – прохрипел он.

– Еще ответь мне, как ты разглядел стол и крюк, если толком не входил внутрь? Там же не видать ни черта!

– Как это не видать?! Стол же недалеко от окна! Вот в солнечном свете и увидел! Ты хочешь сказать, что я выдумал все?! Или что?!

Подбородок Еремея затрясся, слюна пеной повисла на усах, вены на шее повздувались.

– Ты успокойся. Говорю тебе, как есть. Пришли. Кровь есть, тел нет. Окно ставнями изнутри забрано.

Некоторое время Еремей вновь молча сидел, уставившись куда-то. Потом перекрестился, сплюнул и сказал шепотом:

– Вот-те крест, Никитич, не привиделось мне это. Ты и сам кровь видел, говоришь. Бесовщина какая-то, да что же это такое… А окно открыто стояло; и сейчас перед глазами оно открыто у меня. Все силы нечистой проделки!

– Выходит, что кто-то был после тебя. Он все убрал и закрыл окно. Ума не приложу, что творится.

Он взял из рук Еремея стакан, налил и выпил залпом. На столе, дрожа и кривляясь пламенем, догорала свеча.

– Ладно, буде. Утро вечера мудренее. Отдыхай, да и я пойду к себе. Голова кругом от этого всего.

Никитич вышел и побрел к себе. Воздух стал еще морознее, а с неба начали срываться и порхать над всей округой, словно перышки из перины, первые снежинки.

Ночью ему снился один и тот же сон. Будто он у охотничьего домика, дверь и окно заперты, вокруг тьма и не видать ничего. А из домика свет яркий-яркий льется и крики раздаются; а он пытается, но никак не может войти, и чувствует, что от этого зависит чья-то жизнь, а внутри паника у него. Так и проворочался до утра.

МЕТЕЛЬ

Встав утром и сделав все дела, решил Никитич зайти к соседу своему, Михо. Знал он его с давних пор, воевать приходилось вместе. Потом долгое время ничего о нем не слышал, а однажды Михо заехал с чумаками к ним на село. И только последние лет пять как обосновался здесь и занялся кузнечным делом.

Выйдя за порог, он увидел занесенные снегом улицы, припорошенные деревья и изгороди. Воздух был легкий, дышать им было, как за праздник. С разных сторон слышался лай собак, из труб над хатами тянулся сизый дымок.

– Вот и стало все белым-бело.

Он достал из кисета щепотку табаку, понюхал и чихнул так громко, что каждая соседская собака выскочила из своей конуры и стала ругаться на него.

–А ну, угомонились, шельмы лохматые! – пробасил он и пошел к соседу.

От снега и собак мысли вернулись к охотничьему домику. Похоже, что Еремей говорил правду. Кто-то запер окно после его ухода и забрал покойников. Но что за дети? Ни у кого из сельчан ребятишек не пропадало. С этими мыслями он ступил на крыльцо Михо. Не успел и дотянуться до ручки двери, как та распахнулась, и пред ним предстал хозяин жилища. Если голову Никитича уже вовсю разукрасила седина, то Михо обладал рыжеватой шевелюрой. Был он на восемь лет моложе своего друга.

– Добре, Никитич. Проходи.

– Добре, Михо. Как ты?

Никитич прошел внутрь, на ходу стягивая с себя овечий тулуп.

– Все хорошо. Вчера в кузнице задержался малость. А так, дай Бог, все хорошо.

Утрамбовывая табак в люльке, Михо пригласил гостя за стол. По хате то тут, то там валялись какие-то железяки, быт здесь был прост и не тронут женщиной. Никитич сел, сказал, что ничего не хочет, а для горилки еще рано и есть у него дело.

– Не нашел себе еще жинку? Все один да один.

– Пока нет. Ты сватом, что ли, пришел?

– Да упаси тебя, какой из меня сват. А пришел я к тебе вот зачем…

И он рассказал Михо обо всем, что произошло накануне, ни о чем не забыв.

– Ну, дела… – протянул Михо, дослушав рассказ, пыхнув люлькой, при этом морщась на один глаз. – И это у нас на селе. Многое я слышал, и о духах, и о силе нечистой. А тут явно сам сатана постарался. Что делать теперь? Может, сходим еще раз в охотку?

Но не успел Никитич ответить, как с улицы донессядикий женский вопль: «Убили! Люди добрые, убили!»

Никитич и Михо лишь переглянулись меж собой и выбежали из хаты, как были. Там уже начала собираться толпа, взволнованные люди обступали кричавшую женщину. Подойдя вплотную, Михо увидел, как её трясет. В ужасе она бормотала так быстро, что мало какие слова можно было разобрать, только «детки», «убили», «река», «дура такая». Никитич приблизился к бабе вплотную, взял под локти и как следует тряхнул пару раз, затем шикнул:

– А ну, угомонись! Давай сначала и по порядку. Что стряслось, чего визжишь?

– Пошла я, значит, на реку, воды набрать. А там, боженьки, во льду в крови все!..

С этими словами женщина закрыла лицо руками и зарыдала.

– Так, – не выдержал Никитич, – а ну-ка давай ко мне. Отваром тебя напою, тогда и расскажешь все.

Взяв вместе с Михо бабу в охапку, они повели ее через зевак. На крыльце, пропустив Никитича с женщиной внутрь, Михо гаркнул на толпу:

– Расходься! Неча глазеть.

После этих слов запер дверь на засов.

Никитич возился с отваром, Михо кое-как оторвал рукиженщины от лица и втиснул в них стакан воды. Та, сделав глоток, сжала его трясущимися руками.

– Ой, мил люди, шо ж творится-то… Дети ведь! Подошла к берегу и глядь, кто-то лежит у берега, да в лед вмерзшие уже! Я чуть не упала там же. Ноги подогнулись, но устояла. Двое деток, вокруг кровища, волосы снегом припорошены. Ой, святы-святы, шо ж такое!..

В этот момент Никитич протянул ей отвар. Та, перекрестившись, начала пить. А допив, уронила голову на руки и разрыдалась. Михо вскочил и стал заправлять табаком свою люльку. Никитич отвел его поодаль:

– Ну, что скажешь?

– Да думаю, на реку идти надо. Ты останешься? Там народ еще толпится.

– Ты иди, а я тебя догоню.

Михо вышел на улицу и отправился к реке, до которой было менее двух верст. Шаг его был широк и быстр, тело напряглось. А вокруг все бело, и не будь случившегося, могла выйти добрая прогулка; приятно было ступать на свежий, мягкий снег. Солнце скрывалось за тучками и не искрило на снегу. На подходе к реке он никого не встретил. Видел ли кто еще этих несчастных?

Спуск к реке был под уклоном. Михо еще не подошел к тропинке, ведущей к воде, как увидел розовые следы у проруби. Осторожно приблизившись, он сначала осмотрелся вокруг. Следы были только одни – к берегу и обратно, видимо, той несчастной. На снегу четко проступали кровавые пятна, но тел не было. Михо приселна корточки и призадумался, еще раз осматривая все вокруг. Внезапно за спиной послышалось тяжелое, сбивчивое дыхание. Он резко обернулся и увидел, как Никитич медленно спускается по тропинке.

– Ну, что здесь?

– Ересь какая-то. Вон, видишь кровь, следов нет, и никого.

– Давай подойдем к проруби.

– Поберегись, лед еще не схватился как следует.

Они неторопливо с двух сторон подошли к проруби. Лед то и дело потрескивал под ними. Михо склонился над алыми пятнами, убеждаясь, что это кровь; Никитич же заглянул в прорубь.

– Может, их течением унесло под лед?

– Может быть. Да только как? Она сказала, они вмерзшие были, и кроме крови никаких следов нет; ни волос, ничего.

– Да чего там баба наговорила. Она чуть рассудка,должно быть, не лишилась. А они в воде были.

– Нет. Она сказала, что снегом были припорошены. Значит, не полностью лежали в воде, а лежали на льду, либо частью в воде. Но что за чертовщина?! Куда ж они опять делись?

– Тьфу-тьфу-тьфу, нечисть какая-то. Знаешь, что я кумекаю, надо нам, как и собирались, к охотке сходить. Там сам еще глянешь.

– Добре. Пошли к охотке. Только зайдем ко мне, ружье прихвачу. Бережёного Бог бережёт.

Быстрым шагом они вернулись обратно к хатам. Тамдо сих пор толпился народ, обсуждая произошедшее. Михо быстро прошел в хату и вышел с заряженным ружьем, сжимая в кулаке пару патронов.

Время подобралось уже к полудню. Козаки двинулись в сторону леса, некоторые особо любопытствующие двинулись следом, приставая с расспросами.

Но до околицы с ними дошли не все; кто свернул домой, кто отправился по делам. Уже на подходе к лесу Никитича окликнули по имени. Народ остановился,повернув головы в сторону голоса, и все взгляды устремились на приближающегося человека. Это был Еремей. Подойдя ближе, он стянул шапку, чтоб утереть пот, и тут все, как один, уставились на его голову.

– Вот прибег, зараз как услышал. Глянь, что сотворилось со мной, совсем инеем покрылся! Земля побелела, и я вместе с ней. Да и здоровье мое сдало за ночь. Насилу догнал вас. Я тоже хочу узнать, что же это творится. Я ведь не глупая баба и не пьяный, чтоб небылицы сочинять. Пойдемте, панове, поглядим. Хочу уразуметь, что за дьявольщина такая.

И вот шестеро козаков подошли к охотничьему домику. В лесу было тихо-тихо, ни ветерка, лишь только стрекотание сорок разносилось время от времени в верхушках деревьев и что-то громыхнуло в охотке, будто стол подняли и бросили. Все встали в двадцати шагах от домика. Все замерло, словно сам лес хотел увидеть, что творится внутри.

– Так, козаки, вы вдвоем обходите с одной стороныохотку. Никитич и Еремей – с другой, – сказал Михо, – а я зайду внутрь. Ты, Левко, – велел он рослому парубку лет двадцати пяти с копной белобрысых волос, – будешь у двери. Внутрь не заходи, пока я не скажу. Вдруг если нечесть какая окажется и побежит через меня к выходу, встретишь его.

Козаки начали обступать охотку со всех сторон. Каждый только и слышал, что стук сердца и свое дыханиеда легкий скрип снега под ногами. В охотке настала могильная тишина, словно шум померещился им.

Михо подошел к двери, та была незаперта. «Дьявол там или зверь какой?» – думал он. Резко толкнув её, он вскочил внутрь. Дверь, распахнувшись, ударилась и захлопнулась за его спиной. Козаки, обежавши охотку, встретились у окна, убедились, что ставни затворены. Никитич кинулся к двери, у которой как вкопанный стоял Левко. Он толкнул дверь, но та не поддалась. Тогда он навалился на нее всем телом, но и тогда не поддалась дверь; запертой изнутри оказалась. Левко, разбежавшись, ударил плечом в дверь. Засов на двери отлетел в сторону, и парень оказался внутри. Все козаки вошли внутрь, но Михо никто не увидел. Никитич прошел к окну и открыл ставни. Дневной свет ленивой серой массой расплылся по комнате.

Домик был пуст. Ни Михо, никого более в нем не было. Козаки осмотрели стены, пол и потолок – ничего. И спрятаться некуда было.

– Гляньте, братцы, – Еремей, стоявший у стола, указал на него. По грубому дереву тянулась струйка крови. Более кровавых следов они не нашли.

– Проклятое место! Гиблое место! – запричитал один из козаков и начал быстро-быстро креститься. Левко выскочил на улицу и вновь обошел домик, но ничего и никого не увидел. Все козаки вышли на улицу. Кто закурил, кто понюхал табака. По земле мелкими песчинками закружила легкая позёмка. Потом ветер задул чуть сильнее.

– Что за чертовщина? Никак метель занимается, только ведь и ветра не было.

В этот момент задуло еще сильнее, и все поняли, что погода начинает разыгрываться. Вокруг стали подниматься снежные вьюны, лес будто ожил. Деревья качались и скрипели, переговариваясь между собой. Еремей оглянулся и произнес:

– Надо возвращаться. Идемте отсель. Пока леший еще не выскочил. А то…

Но не успел он договорить, как поднялась такая метель, что козаки из-за ветра не смогли устоять на месте. Шатаясь, будто пьяные, они пытались удержаться на ногах. Не говоря более ни слова, все бросились в сторону села. Но бежать не получалось. Пурга, казалось, наметала сугробы ровнёхонькопод их ноги. И всего через каких-то пять минут они шагали по колено в снегу, а ветер хлестал лица ледяными розгами. Трудно дыша, Никитич пытался окликнуть или услышать кого-нибудь. Но едва он открывал рот, чтоб позвать козаков, как тот набивало снегом, а шум ветра закладывал уши. Страшная мгла оторвала его от всех. Ничего не видно вокруг, только белая стена со всех сторон. «Лишь бы добраться до села» – думал он про себя. Тяжело шагая, он наткнулся на преграду, протянув руку, замерзшей ладонью нащупал кладку. «Хата, чья-то хата! Дошел!» – радостно и удивленно выдохнул он. Не отрывая рук от стены, опираясь на нее, он пошёл вдоль, чтоб постучаться, попасть внутрь. Но, сделав несколько кругов вокруг хаты, он так и не нашел ни двери, ни одного окошка.