Последний анархист: начало

Глава 1. Обедневшие дворяне

Внимание! Материал предназначения для прочтения лицами старше 16 лет. События, описанные в данном произведении, не связаны с реальными историческими событиями. Все персонажи и локации вымышлены, любые совпадения случайны. Все материалы и факты взяты из интернета и находятся в свободном доступе.

Автор не призывает к противоправным действиям, не поддерживает каких-либо политических философий, движений и не имеет цели делиться своими взглядами и убеждениями с читателями. Текст написан исключительно в развлекательных целях.

Спасибо за внимание!

Их знакомство началось не с имён или приветствий. В тот день они ещё не понимали, что одна встреча двоих может изменить не только их судьбы, но и целую историю. Она была их концом и возрождением.

Несмотря на то, что ночь ещё не до конца покрыла собой улицы туманного города, на дороге уже зажегся ряд фонарей, освещающих путь работягам, пьяницам и просто загостившимся господам, которых на улицах было уже не так уж и много, как каких-то полчаса назад. Именно тогда, почти у самой окраины города, появляется молодой человек, непохожий ни на богатого гражданина, ни на бедняка: одет аккуратно, однако не по моде, ростом высок, коротко пострижен, хорош собой, падающий от фонаря свет особенно выделял немного впавшие скулы. Путь его лежал к небольшому поместью на самой окраине, принадлежащий обедневшему ещё пару поколений назад дворянскому роду. Стены потёрты, сад высох и пуст, ворота проржавели и скрипят от дуновения ветра, а потому закрыты на ключ; окна плотно зашторены, но сквозь них ещё пробивается свет. Входная дверь же оказалась не заперта – хозяин всё ещё не вернулся домой.

Навстречу путнику с широкой деревянной лестницы сбегает девушка в пышном черном сарафане и белой рубахе под ним – давно сидит под окном и всё ещё не смыкала глаз в ожидании.

– Володя! – ласково и взволнованно воскликнула та и упала в объятья пришедшего, – где ты был? Видел, какая темень?!

– Мадам, прошу меня простить. Вы ещё не ложились? – наконец проговаривает тот самый «Володя», осторожно обнимая её за плечи.

Девушка не отличается тонким телосложением, несмотря на явно обтянутую корсетом талию, и низким ростом, однако в сравнении с ним казалась совсем хрупкой и беззащитной, даже если с виду была несколько старше, лет на пять. Несмотря на это, они являлись почти полной копией друг друга: особенно выделялись тусклые зеленые глаза, густые тёмные ресницы и брови, аккуратные носы с чуть приподнятыми концами и каштановые волосы, что у собеседницы были достаточно густые и волнистые, спущенные на плечи.

– Да как же я могу? Целый день тебя не видела, переживаю ведь. Почему так поздно? – раздаётся эхом по полупустым коридорам мелодичный голос.

– Наташа, милая, у меня прекрасная новость, Вы только послушайте! Я женюсь, и это решено окончательно.

– Как женишься? Я ведь и дозволения не давала… На ком? Я тебя не понимаю. Ты, верно, шутишь. Ты же знаешь, у меня и без того больное сердце…

– Бросьте, мадам. На самой лучшей девушке на свете. Вам надо познакомиться, Вы обязательно её полюбите. Помнишь? Я Вам о ней так много рассказывал. Она самый настоящий ангел!

– Речь идёт о той анархистке, я правильно тебя поняла?

– Верно, завтра она придёт к нам на ужин, и Вы сами её увидите. Поверьте на слово, лучше Ангелины вы не найдёте.

– Ты сошёл с ума! Ноги её в этом доме не будет. Какая свадьба? Какой ужин? Нужно всё немедленно отменить, пока не стало совсем поздно! Боже мой, за что мне это! Почему ты сразу не предупредил?

– Вы слишком предвзято к ней относитесь, Вам стоит с ней познакомиться…

– Владимир! Я сказала, что видеть её здесь не желаю. В какой подворотне мне тебя потом искать? Нет-нет-нет, она обязательно втянет тебя в неприятности, выкинь эту глупость из головы! Ты слишком молод, следовало сначала всё тщательно обдумать… Зачем она тебе? Этой свадьбы не будет, я этого не допущу! Хочешь со свету меня сжить? Пока у тебя это прекрасно получается! Что скажет матушка…

– Ты преувеличиваешь! Матушка будет только рада с ней увидеться, я их обязательно познакомлю, когда она будет в городе.

– Только через мой труп!

– Боже, что ты говоришь? Я уже взрослый молодой человек и сам могу решать на ком мне жениться. Если ты так против, то и меня в этом доме не будет. Я уже всё решил, и ты… Вы мне не можете указывать, не смейте мне перечить! Вы всегда были против моего счастья, я не могу сидеть у Ваших ног всю свою жизнь!

– Я только стараюсь уберечь тебя! Ты ещё слишком молод.

– Я молод, но не глуп и сам могу выбирать то, что сделает моё счастье, Вашего же совета просить не намерен, – и последнее слово действительно осталось за ним. Однако, гордость за право на точку зрения его не берёт, наоборот, в груди всё сжимается.

Наталья делает несколько шагов назад, посмотрев на него, словно на кого-то чужого – высказывания задели её за самое сердце. Медленно опускаясь на диван и не поправляя сарафана, она закрывает лицо ладонями и мотает головой, будто не желая верить его словам, и заливается тихими слезами. Этот манёвр всегда действовал безотказно, Владимир опускается перед ней на колени и берёт за обе ладони, будто пытаясь заглянуть ей в глаза, но просить прощения уже поздно, а попытки оказываются тщетными.

– Пойди прочь, – не без усилия тихо произносит юная леди и поднимается на ноги, спешно убегая наверх, чтобы скрыть от глаз свой недуг.

Теперь слышать её рыдания и мольбы невыносимо, он поднимается с колен и уходит из дома, демонстративно хлопнув дверью и со злости уронив с крыльца единственный цветок, населяющий этот сад, бросившись прочь от дома, явно желая «залить» свою душу спиртным, как делал это обычно во время ссор сестрой – в иных случаях пристрастия не было.

Из местного относительно нового кабака уже доносились смех и звон бокалов, громкие голоса, шум, а из его дверей медленно выходили (а порой и выползали) ещё несколько минут назад пролетарии, которых каким-то ветром занесло туда после трудного рабочего дня. На момент 1900 года в мире происходят большие научно-технические изменения, однако обычным трудягам это и не светит, ведь теперь Российская империя находилась на пороге коренного переворота и перемен в жизни целого общества, ходили слухи о свержении царской власти.

Среди всего этого шума и духоты, в самом углу помещения уже не первый раз можно было заметить совсем юного господина, лет девятнадцати: постоянно в черном и почти всегда не в кондиции. Ни с кем разговор он не поддерживает, выпивает в гордом одиночестве, сумму оставляет чуть больше положенного и уходит строго по определённому времени, как по расписанию, когда стрелки часов переваливают за полночь. Видя дорогой костюм, перстни на тонких пальцах, молодые чистые руки, приятные аристократичные черты лица, по нему и не скажешь, что он относится к классу среднестатистических трудяг или бедных студентов. «Дворянин», – думали гости, окидывая его оценивающим взглядом.

Так продолжалось ни один месяц, пока рядом с загадочным посетителем не появился совершенно незнакомый ему ранее молодой человек. Улыбался он приветливо, был достаточно высок, особенно на фоне своего собеседника, протягивал широкую ладонь в знак приветствия, пока неизмученную работой, не отрывая весёлых добрых глаз. Несмотря на неосведомлённость «юного господина», имя этого человека было у всех на устах – уже знакомый нам Владимир, среди друзей шутливо «Ленский» (за чистый взгляд и простоту характера, как у персонажа поэмы Пушкина). Этого человека знали именно за его дружелюбие и любовь к благотворительности, поэтому в его жизни мало роли сыграло положение в обществе, тем более что оно было незначительным. Семья Владимира держала крупное издательство «Народное Слово», но сам им он не занимался – такая честь перешла старшей сестре.

Оглядев широкую ладонь, загадочный посетитель еле поднимает взгляд и отрывает его от стола, но приветствием не отвечает и даже достаточно грубо и резко бьёт нового знакомого по руке, гордо представившись достаточно громким именем:

– Граф Пуряев, Глеб Дмитриевич, – стараясь держаться гордо, но это было сложно, когда удаётся еле удержать ровно спину, не облокачиваясь на стол, а язык путается, съедая половину от слов. Статно и стремительно омрачает имя своего рода.

Не взирая на грубость, Владимир лишь пожимает плечами, не снимая с лица улыбки, и достаточно энергично садится за стол, прямо напротив еле говорящего, будто пропускает мимо ушей пренебрежительный тон и совсем не замечает грубости:

– Владимир Владимирович, очень приятно, можно просто Владимир, граф, – с некоторой издёвкой и совсем не боясь этого громкого имени произносит тот, даже вполне уверенно и дружелюбно.

– Плевать, – резко произносит Глеб и залпом опрокидывает в себя стопку спиртного, даже не закусывая.

– Не первый раз Вас здесь имею честь видеть, приходите, как на работу, – начинает вот так просто, почти ничего не стесняясь, даже если уже слышал, с кем имеет дело.

– А тебе что с того? Сгинь! Всем надо сунуть нос в мои дела.

– Прошу Вас, не стоит так горячиться, не более чем я хочу составить Вам компанию и зла не желаю. Пока вы единственный, с кем я здесь желаю иметь дело, – произносит с некоторой загадкой в голосе, создавая интригу.

– Компанию? – некоторое время уходит в раздумья. – Валяй! – наконец произносит не без грубости и рукой подзывает молодого человека с подносом, потрепанного и уставшего.

– Извольте, я не пью, – опережает его дальнейшие просьбы Владимир.

– Как не пьёшь? А чего ж ты тогда сюда пришёл? Вздор!

– Коротаю вечера, не более. Немного повздорил с сестрой и теперь не хочу пересекаться, она у меня несколько вспыльчивая и сама себе на уме – пару дней пройдёт и успокоится, а потом и предложу перемирие. Строптивая, конечно, но добрая, простит.

– Добрая? Не может быть. Вот моя – змея, потому я домой не иду, лишь бы с ней не пересекаться. Кричит каждый вечер, ругается: «Подлец, пьяница!». Вот скажи, я похож на пьяницу?

– Нет, конечно, что Вы…

– Вот и я о том же! А как же с ними не быть? Видеть всё это сборище больше не хочу, не смей звать меня больше графом! С этого момента отрекаюсь и от титула, и от имени! – произносит достаточно резко, опрокидывая в себя ещё одну рюмку. – Вот только матушку жалко, говорит, что допоздна не спит и всё ждёт, переживает… Впрочем, не верю я в это: коль переживала, так и не отправила бы на девять лет в столицу, учиться. Заботится – это когда хотя бы раз в полгода приезжает, а так только по телефону о делах спросить позвонит… да всё некогда было. Ждала девять лет и ещё подождёт.

– Зачем же Вы так? Давайте до дома доведу? Правда переживают, ищут. Да и сами не дойдёте.

– Оставь меня! Выпьем, и станешь торопиться, к чему мне твои нравоучения и спешка?

Как бы не был против Владимир и как бы не отнекивался, к утру из кабака выходили не два солидных, как казалось ранее, молодых человека. Теперь они служили поддержкой друг другу, дабы не упасть не четвереньки и дойти хоть до какого-нибудь из домов. Между ними не было официальных тонов, по улицам эхом проносился достаточно тяжёлый, но задорный смех.

– Ты представляешь, – внезапно мямлит граф, – этим вечером я должен быть на вечере у одной важной дамы… как там её… уже и не вспомню, вместе с сестрой. Представляю, как эта Химера обозлится, когда увидит меня в таком виде.

– В самом деле? Это очень нехорошо.

– Пусть хоть подавится, терпеть не могу общество этих… монархистов. Учить меня ещё будешь!? – вскидывает бровь и смотрит многозначительно.

– Я не в праве Вам что-то советовать, ведь никогда не был на Вашем месте, почем мне знать… я Вам не советник, но для меня семья выше любых принципов, – произносит после небольшой паузы тот, что был более-менее трезв, на том и остановились, поскольку собеседник отвечает смешком.

Минуя покрытые мраком и затянутые туманом улицы, они проходят в тишине ещё несколько поворотов, выходя на широкую парковую улицу, от которой совсем немного было идти до поместья Пуряевых – оставалось миновать широкий мост. Остановившись у самых перил, Владимир облокачивает на них своего спутника и вдыхает чистый воздух. Глеб Дмитриевич же вытаскивает из кармана брюк папиросы и молча протягивает их новому знакомому, покачав головой на отказ и закурив. Так они стояли в тишине ещё пару минут, каждый думая о своём. Чёрт знает, что творилось в пьяной голове графа, однако Владимир тяжело вздыхает, подумав о том, как тяжело сейчас Наташе и что с ней будет, когда пьяным он вернётся домой в пропахшем табачным дымом костюме.

– Семья, говоришь, – наконец произносит Пуряев, – да любой к чертям бы давно сбежал от такой «семьи». Каждый день кричат о том, что я – позор, чёрное пятно на собственном роду, бельмо на глазу, неудачник, ни гроша не стою и ничего не добьюсь в своей жизни. Буквально оторвали меня с малых лет от своего общества, а теперь хотят, чтобы я крутился в кругах этих монархистов и стал достойным наследником. Катись всё это дело, это поместье, этот титул! Знаешь, что я тебе расскажу? Они скрывали это от меня, они прятали правду, они хотели держать меня в неведении! Никогда ни во что не посвящают, потому что все они – кровопийцы, – переходит на шёпот, – да-да, кровопийцы. Мать недавно призналась. Никому не говорил, а тебе расскажу, всё скажу.

– Что Вы такое говорите? Грех! Услышат – казнят.

– Ну и чёрт с ними! Кровопийцы, вампиры, зови как хочешь. Я не такой, как они. Пьяница, но человечнее прочих. Слышишь? Не веришь? Честное слово!

– Пьяный лепет, у Вас горячка, пойдёмте, граф.

– Не лгу! Сам убедишься, вампиры и точка. Не пойду никуда, пока не поверишь. Люди должны знать, я не сошёл с ума! Они серебра в домах не держат, думаешь, от бедности? Недавно подарил матушке новый сервиз, она чуть с ума не сошла и в тот же день приказала выкинуть. Ну, веришь или нет?

– Верю, – соврал Владимир, для себя решив, что и слушать не будет, пока не увидит его трезвым.

Глава 2. Пуряевы

Имя графа Пуряева теперь известно каждому в городе. Сейчас уже точно никто и не вспомнит, за какие заслуги за самый короткий срок он удостоился такого титула. Света он не любил, был в некотором роде затворником, в самом городе находился редко: постоянно в разъездах, чаще – в столице. Годы давным-давно взяли своё, но поговаривают, что в молодости он был невероятно красив: высокий, стройный, складный, образованный, происходит из богатого дворянского рода. Женился граф рано на одной француженке, от которой имел всего двоих детей – Лизавету и Глеба Дмитриевичей. Дочь окончила частную женскую гимназию и достаточно часто заменяла отца на светских мероприятиях, к своим 27 годам была прекрасно знакома со многими знатными людьми и занималась благотворительностью и написанием монархических трудов вместе с молодыми единомышленниками, происходившими из дворянских родов и организовавшими целый кружок «Сиерра-Морена» во главе с графиней Овчинниковой – внучкой всем известного Сергея Константиновича, занимающего высокие положения не только среди прочих монархистов, но и приближённых государя. Лизавета некогда должна была выйти замуж за одного полковника, но в силу своего строптивого характера осталась свободной.

Сын же не отличался ничем выдающимся, в кружках не состоял, отучился в столице около 10 лет, а теперь вернулся домой и прожигал семейный бюджет по кабакам, и как бы сестра не пыталась вывести его в свет или привлечь к благотворительности, тот продолжал разбрасываться деньгами направо и налево ради своих же развлечений, пока отец в разъездах, и в жизни общества не участвовал, однако при случае гордо говорил: «Граф Пуряев». Юноша достаточно красив и взял лучшие черты от своего отца, но даже и не думал жениться. Казалось, и целей в жизни у него нет, сестра говорила – пропил. Однако, при том Лизавета не оставляла своих попыток приучить брата к общению не только с обитателями кабака.

– Совсем от рук отбился, – проговаривает та своей темноволосой и статной собеседнице, – сегодня пришёл чуть живой и к тому же не один, в компании одного дворянина. Только подумать! Вот от чего он не хотел жениться…

– Не придумывай. Нашёл себе очередного собутыльника, а сегодня они даже не помнят имён друг друга. А занять делом его всё-таки надо, хоть бы работу нашёл, пока свою жизнь не проиграл в карты.

– Пока батюшка из столицы не вернётся, он и пальцем не пошевелит, больше с ним никто не сможет совладать. Меня больше интересует его новый знакомый, с их дуэтом вышли бы пара отличных романов.

– Лизавета! Какой стыд, – произносит та, а сама не удерживается от улыбки на тонких губах, хоть и сдержанной, строгой, лишь девушка заливается задорным переливчатым смехом, напоминающим звон маленьких колокольчиков в пустом помещении.

Графиня Пуряева – персона яркая, запоминающаяся, которую характеризуют, как шумную рыжеволосую юную леди, что настолько же непредсказуема, насколько и привлекательна, хотя и бледна и выше некоторых кавалеров. Её настроение менялось по щелчку – порой капризна и ворчлива, временами – весела, говорлива. Душой совсем ещё ребёнок, активная, носит шуршащие платья, а когда никто не видит – мужской фрак, не снимая ярких украшений, что на ней было неприлично много. Никто точно не может назвать цвет её глаз – то ли голубые, то ли зелёные – однако все точно могут сказать, что они светлые и всегда мерцают, словно звёзды на фоне тёмного неба. Вместе с тем круг друзей и хороших знакомых в этом городе её был достаточно обширен, поскольку Лизавета Дмитриевна была достаточно общительной и, если с кем-то поладила один раз, ещё подолгу будет повторять их встречи и вести долгие переписки. Одними из лучших и дорогих её сердцу друзьями являлись кузины Татьяна и Софья Овчинниковы. В компании последней она посещала каждое собрание кружка монархистов, и сегодняшний день не был исключением, поэтому девушки неспешно продвигались вглубь сада по тропе, ведущей к дачному домику Овчинниковых, что с недавнего времени стал основным местом сборов благодаря своему удобному местоположению.

– Соня, милая, скажи, ответ из издательства ещё не пришёл? – наконец произносит девушка. Всего неделю назад она отправила первые главы нового романа под псевдонимом «Лилит», лелея мечты о том, что после нескольких отказов его выпустят в свет, пусть и в не самом популярном среди дворцовой знати журнале.

– Пока тишина, я просила за тебя у одной моей хорошей знакомой, но, честно, не думаю, что это дело закончится успехом. Подожди ещё немного, душа моя, терпение вознаградится, – произносит Софья Денисовна, проходя через ограду участка и останавливаясь у цветущей клумбы, чтобы обратить на неё внимание собеседницы, ведь лично выхаживала её с начала сезона. – Лиза, трудно об этом тебе говорить, ты знаешь… у меня для тебя есть один важный разговор, только не хотелось, чтобы об этом знал кто-то, кроме нас двоих, особенно Татьяна Алексеевна, она страшно огорчится, да и в последнее время ей нездоровится: жалуется на головную боль. Честно, теперь всё может измениться, но ты не подумай, что я собираюсь оставлять наш кружок.

– Ну не тяни же! Ты меня пугаешь.

– Дело в том, что минувшим вечером один очень солидный молодой человек просил моей руки у Сергея Константиновича, и он дал ему добро, с моего дозволения, конечно. Мы пока не хотим объявлять об этом событии посторонним, определимся, когда дело будет ближе к свадьбе.

– Ты шутишь? Я не совсем понимаю… ты выходишь замуж?

– Верно. Моя дорогая, ты огорчена?

– Вовсе нет, просто это немного… неожиданно. И кто же этот несчастный?

– Уверена, ты с ним уже встречалась, в последнее время он часто у нас бывает. Эдуард Феодосьевич, приятель моего дедушки.

– Да он ведь старый!

– Не преувеличивай, он старше меня всего на один десяток лет, могло быть и хуже. Главное, что он достаточно состоятелен и даже очень обходительный, интеллигентный, умный. Такой шанс упускать нельзя.

– Но ты ведь совсем его не любишь, так почему же так просто соглашаешься?

– Милая, – произносит графина даже с лёгкой насмешкой, – о любви я могла думать несколько лет назад, когда была чьей-то счастливой и романтичной невестой, сейчас же эта пора ушла. Ещё пара лет, и о замужестве можно будет не мечтать, и что тогда со мной будет? Ты слишком наивна, но оно и верно, когда-нибудь ты сможешь меня понять. Душа моя, любовь бывает лишь одна за всю жизнь и навсегда остаётся глубоко в сердце, и только от тебя будет зависеть, останется ли она сравнима со стайкой бабочек, окрыляющих душу, или осядет огромной дырой, пустоту которой не сможет ничего заполнить. Думаю, у меня и места для неё не осталось, а душу греют лишь воспоминания.

– Тем не менее, она живёт вечно. Твоё решение опрометчиво, – достаточно резко заявляет Лизавета, чем вызывает смешок у своей собеседницы.

Так они уже в абсолютной тишине неспешным шагом доходят до широких дверей высокого светлого дома, окна которого были пока открыты нараспашку, а уже из них доносились голоса молодых монархистов, собравшихся до начала собрания и ведя светские беседы, будто пытаясь казаться взрослее, но мыслят на деле без всякого в том опыта. Навстречу им спустилась невысокая миловидная девушка с короткими тёмными кудрями на плечах. Бледное лицо её было спрятано от солнца под широким зонтом, а тонкое телосложение скрыто под чёрным пышным платьем, окаймлённым рюшами; из-под купола выглядывала пара янтарных глаз, взгляд которых бросал в дрожь и одновременно не мог предсказать её эмоций. Несмотря на свой маленький рост, вновь подошедшая выглядела достаточно серьёзно и одними своими жестами говорила о высоком положении в обществе, отличаясь и заметно выделяясь на фоне остальных монархистов.

– Доброго полудня, Софья Денисовна, – раздаётся громкий поставленный голос, в котором, тем не менее, прослеживалась капля игривости, словно все сказанное – шутка, – как Вы поживаете? Сколько недель прошло с нашей последней встречи!

– День добрый, Виктория Станиславовна, благодарю за беспокойство, я прибываю в добром здравии, – не меняя улыбки произносит Овчинникова и делает подобие реверанса. Теперь, когда они встали друг напротив друга, высокая и фигуристая Софья и достаточно невысокая и хрупкая Виктория казались нелепо на фоне друг друга.

– Очень жаль, я надеялась, что эта встреча станет последней.

– С Вашей стороны шутить так крайне низко, честно говоря, это ударило по моему самолюбию.

– Вам не привыкать биться о потолок, мой дорогой друг.

Обмениваются достаточно колкими фразами, но не меняют доброжелательной улыбки по отношению к друг другу, что любой мог бы понять, хоть и не сразу – все они не переходят границ хоть и глупой, но дружеской шутки, доступной только им двоим. Все трое, включая Лизавету, знакомы ещё со времён молодости, когда были ветреными лицеистками и мечтали о счастливом будущем, но даже не подозревали, что их случайное знакомство станет настолько долговечным и крепким союзом. Теперь уже поздоровавшись и обнявшись, все втроём занимают места у длинного стола, оповещая о начале собрания.

Глава 3. Пробуждение

Глаза открыть получается не сразу, а как только это удалось стало совсем непонятно – открыты ли они вовсе? Всё пространство вокруг затянуто мраком и странной дымкой, воздух настолько тяжёлый, что попытаться вдохнуть его полной грудью было бы самоубийством. Тишина. За непроглядной тьмой не слышно ни шагов, ни голосов, ни в принципе признаков чужого присутствия – только собственное обрывистое дыхание, словно наконец остановился после долгого бега. Каждое движение скованно, чтобы подняться приходится приложить некоторые усилия. Нет даже чёткого ощущения того, что смог встать на ноги. Тем не менее, это не мешает сделать несколько медленных коротких шагов настолько неуверенно, что становится страшно от присутствия себя «где-то здесь». Вся решимость растворилась в неизвестности. Как вдруг глаз режет неяркий огонёк в кромешной темноте. Не помня себя и того, как в принципе решился сделать ещё хоть одно движение, приходится бежать на последнюю надежду, руками отодвигая с пути невидимые препятствия. Чем ближе к огню, тем явнее становится шёпот, перерастая в хоровод до этого совершенно незнакомых голосов, оглушающих всё больше, практически разрывая перепонки внушительным криком. И каждый из них желал ему скорейшей смерти.

Просыпается Глеб Дмитриевич уже в своей собственной постели наверху, голова раскалывается, а рот ужасно вяжет от сухости – наверное, все дело в паре последних стаканов воды: они явно были лишними после предыдущих двух бутылок спиртного. Особо не понимая, где он и какой сейчас час (было бы неплохо знать хотя бы то, какой на дворе год или, предположим, день недели), он ещё несколько минут лежит в постели, не отрывая глаз от белоснежного потолка, и поднимается с тихим старческим скрипом, спуская ноги с кровати, но именно в этот момент понимает, насколько эта идея была неудачной хотя бы из-за разыгравшегося головокружения, благодаря которому комната приняла форму солнечной системы в красных заспанных глазах.

Нужно время, чтобы вернуть всё на свои места и подняться с кровати, опираясь на стенку всё с теми же попытками набрать побольше воздуха, который безуспешно выдыхает с тихим шипением, вспоминая о беспокойном сне. Взгляд графа падает на зашторенное окно, сквозь которое даже не пытаются пробиваться лучи солнца, а за дверями не слышно и единого упоминания о присутствия домочадцев. Даже Анна, суетившаяся с самого утра, ни разу не побеспокоила его и не издала ни звука, зато в комнате царил идеальный порядок. Вместе с тем, как граф лениво поднимается и открывает шторы всё становится ясно – проснулся он далеко не в назначенный час, а ближе к вечеру. Лишь он пытается вспомнить причину таких изменений режима, перед глазами обрывками проносится вчерашний вечер: посиделки в кабаке, встреча с таинственным незнакомцем, разговоры на мосту и ругань встретившей его на пороге сестры – последнее было самым неприятным. Следом приходит осознание – сегодня с Елизаветой он должен побывать на вечере у какой-то графини. Боже, он даже не знает, в каком часу это будет проходить!

Именно по этой причине Глеб Дмитриевич срывается с места и спешно начинает собираться сам не зная куда и нужно ли это вовсе – ему, по крайней мере, точно нет. Пулей вылетев из комнаты, он встречается с молчанием коридоров. Дом как будто опустел. Это навевает воспоминания о детстве – таком же строгом, вычурном и сером. В прочем, улыбка Лизаветы всегда скрашивала его будни, она казалась настолько счастливой и лёгкой, что всегда хотелось брать с неё пример, вдохновляться, вместе мечтать о будущем… всё это в прошлом, теперь она кажется кислотной, натянутой и ядовитой, что невозможно смотреть, прям как эти обои на первый взгляд блеклые. С какой жалостью к нему она давит эту гримасу! Как она вообще смеет смотреть ему в глаза? Оказавшись наедине с этим пространством хочется кричать, ломать все эти портреты, крушить мебель, убежать куда-то далеко и забыться, заливая свежие раны хорошей долей алкоголя.

Но сейчас не об этом. Надо взять себя в руки. Граф решительно проходит все препятствия и наконец спускается на первый этаж, где большие настенные часы пробили семь часов вечера. Из кухни показывается седая голова, а за ней и вся всё также красивая фигуристая женщина, лицо которой не пощадили морщины. Она хмурит на него густые чёрные брови и заглядывает прямо в душу орлиными глазами.

– Проснулись наконец, Глеб Дмитриевич?! Время близится к ужину. Родители ваши давно как уехали на вечер к вашей тётке, не стали дожидаться. Конечно! Посмотрите на себя, такой стыд и свету не покажешь. Тьфу! – проговаривает та и снова уходит в кухню.

Несложно было догадаться. Граф солидно поправляет воротник и проходит вслед за ней, не забывая по дороге передразнить, пока та не видит.

– Вы, небось, есть хотите? – уже более ласково и учтиво проговаривает та.

– Благодарю, я не голоден… только пить очень хочется, – и этой фразы было достаточно, чтобы Анна отвлеклась от приготовлений и налила ему бокал воды, подавая прямо в руки без надобной аккуратности.

– Матери твоей ничего говорить не стала, сегодня о тебе справляться приходил этот твой, пьяница местный… искал он тебя в общем, представился как-то, да всех имён не упомнишь… Совсем стара я стала, а жизни и не знала… слушай вот что, свет мой, ступай, коль не надобно тебе ничего, чего глаза мозолишь?

– Погоди, да кто приходил-то? – оживился граф.

– Покуда же мне знать! Ступай, дел и без тебя много.

Пьяница? У него среди них никогда не было ни друзей, ни приятелей. Вопросов со временем становится больше, чем ответов. Выйдя из кухни, появляется огромное желание вернуться в тёплую постель и продолжить своё путешествие в мир сновидений, даже если и там, и там картина будет одинаковой. В конце концов, какое ему дело до всяких гуляк! С этой мыслью он решительно делает два шага навстречу извилистой лестнице, а через минуту уже хлопает дверью, покидая ненавистное поместье и направившись в сторону дороги, ведущей через сад к мостовой. Конечно, теперь в кабак он шёл по важному делу и пить там никаким образом не собирался: нужно всего лишь узнать имя господина, который смел его побеспокоить в такой поздний час.

Не нужно и говорить о том, что это намерение было не более чем предлогом. По дороге юноша бы и несколько раз забыл о «важном деле», если бы не одно странное обстоятельство: с виду совершенно незнакомый молодой человек, стоящий в тени, молчаливо смотрел в воду и казался совсем обездвиженным. И было бы, на самом деле, всё равно на этого господина, если бы не одно весомое обстоятельство – им оказался Владимир, подойди граф ближе, – молодой человек, с которым они познакомились вчерашним вечером. И до него, конечно, не было бы дела, но уже личные соображения касаемо собственной несуществующей репутации заставляют графа сменить маршрут и подойти к нему, дабы отправить подальше от имения.

– Добрый вечер, Владимир Владимирович, – проговаривает коротко Глеб, обращаясь к нему, причём будучи не совсем уверенным, что в принципе помнит его имя правильно.

– Глеб Дмитриевич… рад вас видеть, надеюсь, Вы в добром здравии? Как вы? – побеспокоивший ныне граф, кажется, ввёл в ступор своего собеседника, что в начале тот даже растерялся, но следом за этим взял себя в руки и встретил его вновь просиявшей на лице улыбкой не без доли издёвки в голосе, напоминающей о дозе выпитого днём ранее.

– Благодарю, я отлично себя чувствую.

– Вы куда-то собирались? Прошу прощения, я побеспокоил Вас сегодня, когда пришёл по личному делу без приглашения, но мне сообщили, что дома Вас нет.

– Не стоит об этом переживать, у меня сегодня было много работы, сами понимаете. По какому такому личному делу? – доброжелательный тон словно по щелчку сменился грубостью, но Владимир будто не замечал этого и не менял своего приветливого вида, ведя диалог с ним как со старым другом.

– Ничего особенного, я хотел немного пройтись после работы и надеялся, что Вы составите мне компанию. Надеюсь, теперь Вы мне в этом не откажите?

«Да как смеет он, бедный дворянин, от которого осталось одно лишь название, заявляться ко мне, графу и единственному наследнику важного рода, с такими незначительными и простыми предложениями?» – подумал первым делом Глеб Дмитриевич, оглядывая с ног до головы незваного гостя. Но интерес берёт верх. У него никогда не было друзей, разве что знакомые из столицы, с которыми успел спеться (а может и спиться) за время учёбы. Нет, это вовсе не шанс, и он не готов довериться людям, особенно из высшего света, какими бы они ни были.

– Не забывайтесь, Владимир Владимирович, Вы не можете так просто приходить к графу с такими предложениями. Мы с Вами никакие не приятели.

– Верно, сегодня я пришёл к своему хорошему знакомому, а не графу, и надеюсь на его расположенность ко мне.

Ещё пару секунд граф тратит время на то, чтобы осмотреть надоедливого собеседника, окидывает его внимательным взглядом и наконец высокомерно произносит:

– Благодарю за предложение, но… – прерывает свою речь тот будто бы в раздумьях, – впрочем, в этой затее нет ничего плохого. Я так вымотался за этот день, что свежий воздух перед сном пошёл бы только на пользу.

– А разве Вы сегодня не собирались ехать на вечер вместе со своей сестрой?

– Нет, Елизавета Дмитриевна уехала часом раньше, а у меня в это время был завал по обязанностям, не успел её сопроводить. А Вы, как я полагаю, всё ещё вне милости у Вашей сестры?

– Вовсе нет, причина моего прихода состоит не в этом. Она к утру уже и забыла все прошлые обиды и согласилась принять у нас Ангелину Егоровну. Уверен, они полюбят друг друга.

– Я бы не был так простодушен на твоём месте: прежде, чем приглашать её на ужин, убедись, что они не подсыпят яду друг другу в бокал.

– Что Вы говорите! Вовсе нет, Наташа… Наталья Владимировна совсем не такая и не станет ради своих целей губить чужую, совсем молодую жизнь, ей просто придётся смириться с моим выбором!

– Отчего же? Девушки крайне коварны, я бы на Вашем месте не стал им доверять.

– Давайте сменим тему, Глеб Дмитриевич, Ваши представления крайне узкие, возможно, Вы просто не были с ними хорошо знакомы. Узнай Вы Ангелину, Ваше мнение бы сразу изменилось! Она – свет моих очей, способный заменить и луну, и солнце, ангел во плоти! Мою любовь к ней не описать одними словами. Она – одна из самых начитанных и добросердечных моих знакомых! Честнее и надёжнее человека не сыскать на всём свете.

Ещё в первый день Глеб заметил, как легко заводится этот молодой человек от любого неосторожного слова и как горячо пытается доказать свою правоту, использую клишированные фразы из романов, которые, в прочем, напрягают не так уж и сильно, но таких моментов было далеко немного – большую часть времени он казался крайне нерешительным и при этом острым на язык человеком.

– Владимир, Ваша любовь ослепила Вас. Я считаю, каким бы человек ни был, верить в него – не самая лучшая идея, никогда не знаешь, что у другого на уме, и против его воли все клятвы будут пустыми.

– Как Вы не правы! Уж простите меня, Глеб Дмитриевич. Что же Вы, никогда не верили и никогда не любили?

– Мне бы Вашу простодушность. Поверьте мне, я любил, и я верил, в моей жизни было много людей, которым я готов был доверить своё будущее, но это в один день сожгло меня дотла.

– Значит, это были не «те» люди, вы неразборчивы и рассуждаете очень неправильно, граф.

– Боюсь спросить, Владимир Владимирович, где Вы нашли свою Ангелину, раз считаете, что я не прав? – вопрос Глеб Дмитриевич задаёт только для того, чтобы сменить тему и уйти от неприятных рассуждений, всё-таки даже если Владимир и прав, он бы никогда не принял его позицию.

– Я вовсе не искал её, мы познакомились пару лет назад ещё будучи студентами. Можно сказать, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь и на… будущее Российской Империи, – последние слова тот проговорил очень тихо, чтобы никто не подслушал их разговора, таинственным тоном, словно одержимый.

– Что Вы этим хотите сказать? Какие такие взгляды? – сам не зная почему, граф вздрогнул от одного намёка на то, что сейчас он оказался на тёмной улице совсем один с человеком, у которого чёрт знает что на уме: может он вне милости у государя? Тогда не миновать беды, увидь их кто вдвоём, другие «выходцы из света» найдут способ от него избавиться. По взгляду спутника Владимир и сам понял, что сболтнул лишнего и заторопился, словно собирается уходить.

– Не стоит так беспокоиться, вижу, вы приняли меня за одного из революционеров? Это не более чем мнение, которое мы держим при себе.

– Владимир, шутки с государством всё равно что игра с огнём. У Вас не будет и единого шанса против света, не принимайте опрометчивых решений.

– Не понимаю, в чём Вы меня подозреваете? По-вашему, я похож на анархиста? – судя по тону, слова графа задели собеседника, и он окончательно потерял всякое желание к этому диалогу.

– Чёрт знает, на кого Вы похожи!

– Глеб Дмитриевич, мы ведь похожи даже больше, чем Вы думаете, так к чему Ваше беспокойство? Мы оба не любим монархию, к тому же я сам за себя в ответе, и судьбы наши ничем не связаны.

– Что Вы такое говорите?! – возмущению не было предела, даже если сказанное дворянином было правдой, в которой он сам же и признался минувшим вечером. – Как бы Вы меня не втянули в какую-нибудь историю.

– А чего Вам бояться? Смерть нас давно не пугает, она идёт попятам, а Ваш авторитет на самом деле носит сомнительный характер, когда моего и вовсе не существует более.

– К вашему сведению, я ничего не боюсь и, если бы действительно захотел, давным-давно присоединился к анархистам… да даже к той шайке, о которой сейчас говорят все газеты! «Памяти Каталонии», так ведь?

– Даже так? Я считаю, это было бы очень серьёзным и опрометчивым поступком. Собираетесь играть с огнём, граф? Вы ведь сами говорили, что с моей стороны это безрассудство.

– Нет, я всё ещё в своём уме и не пойду на такой риск, – после долгого напряжённого молчания произносит Глеб.

Конечно, он бы никогда не стал делать что-то настолько серьёзное на спор, потому что самый настоящий трус, который боится в этом признаться. Да, он никогда не пойдёт против воли отца и своего воспитания, как бы он не ненавидел весь этот свет и от этого мнения не отступится. Но что-то в груди больно защемило от одной мысли, что подчиняется монархии он только из собственной слабости.

Глава 4. Красота

Что такое красота? Для некоторых она вся выражена в ярких цветах, приталенных пышных платьях, ровном стане, миловидных чертах лица, тоннах жемчуга на шее и длинных пальцах, чистом взгляде и, конечно, манерах, выраженных в каждом даже непроизвольном движении. Почему-то ради таких незначительных и, казалось, не самых приоритетных в жизни вещей некоторые готовы идти на самые крайние жертвы.

Но эта героиня была не первой красавицей и никогда не отличалась горой поклонников, готовых броситься ради неё в огонь или продать всё своё имущество, чтобы подарить ей одно золотое колье; за её сердце не устраивали боёв, и никто не замирал в невозможности сказать хоть слово при одном её появлении; ей не посвящали стихов, а её взгляд никогда не оставлял глубокий незабываемый след в чужой душе. Она не разбила ни одной надежды, так никогда и не дав её другому. Таких, как она, звали совершенно обычными. А вернее сказать – тенью.

Про Татьяну Алексеевну, младшую Овчинникову, всегда говорили, что она крайне умна и хороша собой. Ей не нужны дорогие украшения или пышные платья, чтобы привлечь внимание, всегда было достаточно вполне естественных образов, но, встречаясь с холодной неприступностью в безразличном взгляде, ни один не осмелился бы сказать ей хоть слово. К ней не тянутся люди, и она не готова вести их за собой. У неё нет и нескольких друзей в высшем свете, но и она не готова с ними общаться. Ей никто и никогда не отдаст свои душу и сердце, а она никогда не сможет их принять и любить с тем трепетом, как это сделали бы другие. Как это бы сделала Софья.

Сёстры Овчинниковы – полная противоположность друг друга. Софья энергичная и яркая, общительная и всегда на шаг впереди, к тому же гораздо привлекательнее и женственнее. Именно она всегда была душой компании, её опорой и мудрым руководителем. В свете такой яркой звезды ещё совсем юная Таня блекла подобно Нептуну. Да, она была умнее и сдержаннее, но разве именно таких примечает свет? Нет.

Часто стоя у зеркала, ранее покрытого багровой плотной тканью, чтобы за отражение не зацепился взгляд, эта героиня думала, почему она никому не нравится, а главное – почему не привлекает саму себя. В этот особенный день от раздумий напротив зеркала её отвлёк стук в дверь и ненавязчивый голос сестры: «Таня, ты там?», – на что она спешно снова спрятала стекло и взглянула на выход из комнаты, но отвечать, конечно, не торопилась: на днях она поссорилась с Софьей и поэтому теперь сильно на неё обижалась, да и причина была не пустяковой – графиня скрыла от неё свою помолвку и рассказала только в вечер перед тем, как он придёт просить руки старшей Овчинниковой у их дедушки, а главное с кем! С этим грубым, эгоистичным, самовлюблённым и заносчивым графом Кровенко. Видеться с ним теперь не хотелось ещё больше, а тем более тратить на него своё драгоценное время, как это делает сестра. А если она выйдет замуж и правда уедет в чужой особняк? Неужели ей предстоит оставаться одной?

– Душа моя! Ну что ты, я уже действительно начала думать, что ты что-нибудь с собой сотворила или вовсе ушла из дома, – Софья Денисовна входит в комнату совсем осторожно, словно сейчас её выставят за порог, хотя причины так полагать действительно были.

– Я плохо себя чувствую и не хочу Вас сегодня видеть. Что-то хотели?

– Да брось ты, я ещё не сделала ничего противозаконного, просто хочу с тобой поговорить, плохое настроение ещё не повод закрыться в этом ужасно тёмном помещении.

– О чём? Мне казалось, ещё пару дней назад ничего сказать мне ты не хотела.

– Перестань, я скрыла от тебя эту новость только потому, что знала, как ты отреагируешь. Разве плохо, что я наконец удачно выйду замуж? Тем более, между нами ничего не изменится…

– Отвратительно! Как можно выходить за того, кто тебе не мил только ради приличного состояния? Ты ведь и сама знаешь, что Эдуард Феодосьевич – не самая лучшая партия. Вы совершенно друг другу не подходите.

– Послушай, да я бы никогда не связала жизнь с тем, кто мне противен, выгодное положение – просто ещё одна причина, к тому же тебе стоит просто пообщаться с ним поближе, чтобы понять его сложный характер, у вас будет достаточно времени, спустись ты сегодня.

– Не собираюсь я его понимать!

– Но я прошу тебя, только ради меня потерпи его всего пару часов, они с братом поговорят с дедушкой, отобедают и уйдут, словно их здесь и не было, больше тебя никто не побеспокоит. Ну? Неужели дело только в этом? – в глазах промелькнуло беспокойство и явное желание поддержать подругу, заботится, даже если причину теперь устранить почти невозможно.

– Дело в том, что потом ты выйдешь за него и уедешь

– Да, но ведь от этого ничего не изменится? Мы также сможем видеться, я буду приезжать так часто, как смогу, вот увидишь, – девушка осторожно берёт в руки край платья и садится на угол кровати, рукой приглашая сесть свою собеседницу будто бы для обсуждения серьёзной темы, – послушай, мы ведь уже не дети, пора что-то менять. Когда-то даже слишком близким людям приходится разъезжаться, у нас впереди ещё много времени, ты и сама понимаешь, что его гораздо больше, чем у прочих, а быть с человеком, с которым пути случайно пересеклись и иметь возможность провести с ним остаток жизни, удаётся не каждому. Может, это мой последний шанс хотя бы быть любимой?

– У вас впереди будет вечность, которую я проведу в одиночестве с твоей подачи. Более чем уверена, что ты забудешь обо мне, как только покинешь эти стены.

– Что ты такое говоришь? Мы всегда будем оставаться друзьями, нас связывают более прочные узы, чем кровное родство, я бы никогда себя не простила, если бы оставила тебя. Ну? Пусть я и не часто это говорю, но дороже вас у меня никого нет, моё замужество ещё никакое не предательство, – заключает графиня и смотрит в самую душу пронзительным серьёзным взглядом.

На миг в комнате воцарилась тишина, казалось, Татьяна провела в раздумьях достаточно времени, и ожидать ответа от неё было невыносимо. Наконец она протягивает Софье бледную холодную ладонь и берёт её руку в свою:

– Хорошо, я поддержу тебя, если ты так уверена, что не пожалеешь о своём выборе, – после таких слов подруги на лице Софьи просияла улыбка, – спустимся вместе, посмотрим на твоего бедолагу и его ближайших родственников.

– Касаемо его брата, хотелось бы тебя заранее предупредить… – но договорить девушке не удалось, ведь раздался глухой скрип чуть приоткрытой двери. Следом за этим в проходе показалась Галина Сергеевна, мать старшей Овчинниковой.

– Софья! Я ищу вас по всему поместью! Вот-вот приедет граф, а ты шатаешься не пойми где! Тебя же сватаем, кого я ему покажу? Живо спускайтесь вниз, что же, на всё нужна рекомендация? – женщина выглядела строгой и чем-то обеспокоенной, в принципе, как и во всё обычное время, но, признаться, очень красивой, по крайней мере именно такой она была в молодости: такая же свободная и ветреная, от поклонников отбоя не было, да всё играла: на балах кокетничала, а предложений о замужестве не принимала, а когда время о браке пришло говорить стало слишком поздно и выбирать некого, поэтому теперь будущее дочери имело причины для беспокойства.

И матушка оказалась права – уже через минуту за дверями стали слышны грохот повозки и засуетившиеся домочадцы где-то на нижних этажах. Взявшись за руки, сёстры спешно спустились вниз, хотя и этот разговор нельзя было считать примирительным.

На самом деле, Татьяне было несложно дать шанс даже этим не самой приятной наружности людям, но то уже стало принципом. Для начала стоит посвятить читателей – кто же эти самые Кровенко, которых так не хотят принимать большинство представителей так называемого «света»?

Старший, Эдуард Феодосьевич – человек достаточно высокий, но складный, коротко пострижен по последней моде и одет, как это говорят, «с иголочки». Он вошёл самым первым, вежливо здороваясь со всеми его встречающими и широко улыбнувшись, первым делом протягивая руку Сергею Константиновичу. Глаза его серые и совсем не глубокие, но светились от искренней радости при встрече с хозяином имения, а может он просто хотел, чтобы эта радость таковой казалась – играть на публику для этого человека было обыденностью, а наглости и решимости ему не занимать, впрочем, как и красноречия.

Вслед за ним в дверях появился Илларион Феодосьевич – обещанный Эдуардом гость, который отличался своей нелюдимостью. Ростом он был несколько выше, метра под два, а взгляд был гораздо строже ко всем окружающим, казалось он и вовсе безразличен ко всем этим прелюдиям. В большинстве своём закрытость его оправдывали тем, что всего три года назад у младшего Кровенко умерла жена, с которой в браке они пробыли всего пару лет, к тому же ходили слухи, что и отравил её он сам. Но ведь то лишь слухи? По крайней мере, всей его родне этого бы хотелось, ведь им составило большого труда «замять» эту историю. Впрочем, со слов его брата, Илларион выглядел жутко абсолютно всегда.

Один их вид вызывал отвращение у Татьяны Алексеевны, и, тем не менее, как и все прочие, приняла она их дружелюбно, обменялась приветствием с каждым и не выдала своей неприязни. Зато этого не скрывал Илларион Феодосьевич, но это не мешало показывать свои хорошие манеры, по всем правилам здороваясь с графом и его семьёй и отвечая крайне учтиво. Понятно в этом человеке было только одно – свет его не интересовал вовсе, а что у него на уме и на душе – чёрт знает.

– Что же вы стоите у прохода? Пожалуйста, оставляйте вещи и проходите, Софья, провожайте гостей в кухню, не стойте столбом, – произносит вдруг Сергей Константинович, и это мгновенно подействовало, чтобы и гости, и сами хозяева дома вышли из ступора и двинулись в трапезную, где снова засуетилась Галина Сергеевна, желая, чтобы обед этот прошёл наилучшим образом. Татьяне Алексеевне выпала возможность сесть напротив младшего из братьев, на которого смотрела она лишь искоса. Схожесть их положений не мешала и даже наоборот подталкивала их к открытой неприязни к друг другу, которую скрывать, однако, приходилось по разным причинам.

– Как Вы добрались, Эдуард Феодосьевич? Слышал, Вы днём ранее из столицы вернулись. Надеюсь, дорога вас не сильно вымотала? – интересуется Сергей Константинович сразу, как только все гости сели за стол.

– Благодарю за беспокойство, нисколько. Эти часы прошли для меня словно минуты, чего не сказать о времени нашего с вами расставания, – улыбка этого человека действительно могла показаться «притягательной» и, вместе с этим, ничуть не искренней, нужной скорее для того, чтобы произвести впечатление, от чего Татьяна поморщилась и уставилась в тарелку с блюдом – словно это замечает только она. – Казалось, мы с вами не виделись целую вечность, но теперь со всеми делами покончено, – после этих слов на миг воцарилось молчание, а тишину прерывал лишь стук столовых приборов о тарелки. На Эдуарда пал косой взгляд его брата, от чего под потолком чётко ощущалось напряжение.

– Раз так, – продолжил Сергей Константинович, – теперь можно говорить и о помолвке?

– Только с Вашего позволения, конечно.

– Вы и сами знаете, что я уже дал тебе своё согласие не без желания самой Софьи Денисовны. Она – то самое дорогое, что только у меня есть, и знай, если Вы отмените свадьбу или посмеете её обидеть, я вышлю Вас обратно туда, где Вы и жили до этого, поэтому, дети, отнеситесь к этом шагу с большой ответственностью. Мы с Вашим отцом были знакомы очень давно, царствие ему небесное, не опорочь его имени.

– Вы можете ни в чём не сомневаться, это самое обдуманное решение, которое я принимал когда-либо. В таком случае, я бы хотел заключить этот брак в ближайшие пару месяцев. Софья, как вы на это смотрите? – такой вопрос застал ту, к которой обращались с таким серьёзным предложением, врасплох. Она действительно думала о том, чтобы выйти замуж, но не ожидала, что это будет так скоро, нужно было время, чтобы привыкнуть к новому статусу.

– Я согласна, однако, не думаете ли Вы, что слишком торопитесь? Нужно как следует всё подготовить, – проговорив это учтиво, но не без намёка, та переглянулась с Татьяной, давая понять настоящую причину такой просьбы.

– У нас ещё будет время об этом поговорить, пусть этот брак принесёт Вам только счастье! – перевела тему Галина Сергеевна, понимая всю неловкость данной ситуации. Следом за этим раздался звон бокалов.

Один лишь Илларион не то что не стал пить, но и отодвинул от себя бокал, выпрямившись и взглянув на своего брата. Как только в комнате воцарилась тишина, а бокалы были наполовину пусты, тот заговорил:

– Как Вы уже можете говорить об этой помолвке? Со смерти нашего отца и сорока дней не прошло. В ближайшие пару месяцев свадьбе не быть.

Первые секунды Эдуард молчал, только после чего прокашлялся и уже более тихо обратился к своему собеседнику.

– Мы уже с Вами это, кажется, обсуждали, и, если хотите, обговорим этот момент ещё раз, давайте не будем сейчас снова поднимать эту тему на семейном застолье: сейчас не место и не время.

– Не стоит беспокоиться, может действительно стоит отложить эту свадьбу до осени? – спрашивает Софья, а в глазах прослеживается явное беспокойство, – как бы сейчас не допустить ссоры.

– Да, Вы правы… нам с Вами некуда торопиться, – снова улыбнулся тот и опустил взгляд, по одному которому можно было понять, что неожиданный его приезд с братом, спешка со свадьбой и все эти разговоры – то, о чём им ещё предстоит поговорить наедине, а пока настала белая полоса и новая ступень в жизни для них обоих, ведь «вечной» настоящей любви не смогут помешать ни время до таких формальностей, ни недовольство ближайших родственников. По крайней мере, так считала сама Софья…

Глава 5. Секрет

Постепенно земля покрылась разноцветными листьями, а температура медленно опускалась к нулю. Люди словно испарились с улиц, будто потеряли всякий смысл бесцельно гулять по аллеям и наполнять шумом и без того маленький городок: казалось, что это место и вовсе утихло – никто и не упоминал ни анархистов, ни слухов о свержении власти, словно забыли о том, что недавно их потрясло, а может и заставили себя забыть. В конце концов, даже о наиболее известных «Памяти Каталонии» не было и строчки в местных газетах, хотя раньше заголовки только и говорили о них. Эта «группировка» уже долгое время мелькала на глазах монархистов и при каждой возможности кричала о свержении власти, раздавала крестьянам свои сомнительные работы и угрожала нападением на крупное издательство, с которым не так давно связалась «Сиерра-Морена» (конечно, их стараниями, сотрудничество пришлось прекратить). Более того, о них до сих пор не было известно никакой информации: ни имён участников, ни мест, где бы они могли обитать. Одним словом, борьба с ними была настолько бесполезной, что даже казалась абсурдной.

Прошло достаточно времени с последней встречи Глеба Дмитриевича и его таинственного друга. Он никак не мог забыть их последнего разговора и почти совсем забросил пить, захаживая в кабак исключительно для того, чтобы найти Владимира. Однако, он будто провалился сквозь землю, возможно не справился с напором двух женщин или слишком занят личными делами. Впервые граф даже стал корить себя за то, что обошёлся с кем-то недостаточно обходительно. В конце концов он сумел договориться с обитателями кабака и выведать, где же живёт загадочный дворянин, который таковым даже не оказался, но из-за своей гордости так и не пошёл проведать его.

К общему беспокойству добавлялась Лизавета Дмитриевна, что не упускала ни одной возможности промыть ему мозги словами о морали и отчитать за откровенное безделие, что он смеет оправдывать «лёгким недомоганием».

– Глеб Дмитриевич, мне нужно с Вами серьёзно поговорить, – обращается она к брату, заведомо зная, что разговор этот бесполезен.

– Что же, Лизавета Дмитриевна, не стесняйтесь – разговаривайте, – издевательским тоном отвечает тот.

– Послушайте, отец хочет пристроить Вас в наш монархический кружок и надеется на моё содействие, нужно лишь Ваше согласие, мы могли бы…

– Правда? А причём здесь я? Моего согласия Вы не получите, я не собираюсь тратить время на бесполезную болтовню в кружке подобных тебе истуканов. Прошу меня простить, я вынужден откланяться, если это всё, у меня очень важные дела.

– И какие же? Снова в кабак пойдёшь?

– К Вашему сведению, моя милая сестра, – с каким отвращением он проговорил эту фразу, – у меня появился очень влиятельный друг среди монархистов, к слову дворянин и не какой-то там, а владелец одного крупного издательства в нашем городе, сейчас я иду к нему обсуждать произведения высокой культуры.

Оговорено это было не без язвительного тона. Глеб покинул комнату, а затем и стены особняка, хлопнув за собой дверью так, что картины на стенах дрогнули, совершенно не слушая ругательств сестры, брошенных ему вместо пожелания счастливого пути. Лизавета сразу подбежала к одной из картин с изображением ещё совсем маленького рыжеволосого мальчика, что сидел на широком стуле на тёмном коричневом фоне, а подле него стояла необыкновенно красивая юная леди в розовом длинном платьице и с идеальным бантом на шёлковых, прямо прилизанных волосах. Ловко подхватив рамку своими бледными тонкими руками, Пуряева вернула дорогую себе вещь на законное место, с заботой всматриваясь в глаза изображённым на ней фигурам. Вероятно, уже никто не верит в возможность Глеба исправиться и обзавестись новыми воспитанными знакомыми, но не Лиза – она верит и ждёт, когда её брат-подлец одумается и начнёт вести подобающим образом.

– Моя милая сестра, – повторила она ласково самой себе с тяжёлым вздохом и ушла в одну из комнат в самой тёмной части коридора.

Таким образом, самым лучшим решением для графа было бы сейчас пойти туда, куда глядят глаза, дабы избежать столкновений с ближайшими родственниками: в обычное время дома их не бывает, в особенности самой надоедливой ему особы. Теперь же нашёлся особенный предлог, чтобы нанести визит старому знакомому, даже если гордость его была этого выше – скажет, что случайно проходил мимо или вовсе не ожидал его тут увидеть.

Дом Владимира находился вдали от части города, к которой стёкся весь «высший свет»: постепенно высокие белокаменные дома сменялись старыми и не совсем ухоженными домишками, а затем и совсем пустыми улочками, особенно сейчас, когда, кажется, здесь не живут даже птицы. Из-за витающей атмосферы «мёртвого города» создавалось чёткое ощущение, что здесь темнее, чем дома у графа, а фонари даже не старались гореть и одиноко стояли по углам тротуаров, словно и они не собирались участвовать сегодня в «общественной» жизни. Дороги здесь были несколько разбиты, деревья и сады попадались изредка, а из растительности водилась только трава по краям дороги.

Когда и домов вовсе не стало, где-то на отшибе стало виднеться небольшое, помученное не одним веком поместье, которому пора бы уже быть не более, чем музеем истории и археологии. Пройдя его ржавые ворота и высохший сад, которым, видимо, так никто и не занялся, Глеб Дмитриевич даже стал сомневаться в том, что пришёл по нужному адресу – уж слишком это напоминало брошенный кем-то участок. А вдруг с ним в кабаке сыграли жестокую шутку? Люди-то там ненадёжные. Свет не пробивался сквозь деревянные окна, наоборот – они были зашторены и ничего не отражали. Остановившись на пороге, незваный гость ещё несколько минут мялся и не решался стучать, в конце концов это идея была крайне абсурдной. Его здесь никто не ждёт, может Владимир и вовсе о нём позабыл и посчитает, что теперь Пуряев к нему навязывается. Какая глупость самому графу стоять на пороге у рухляди и звать обычного работягу, гордо зовущего себя дворянином? Простояв несколько минут, юноша позвонил в колокольчик у двери, который выглядел совсем новым в лучших старых традициях – пока единственное, что напоминало о существовании здесь жизни.

Прошла минута. Две. Три. Глеб Дмитриевич позвонил ещё раз, но никто не ответил. По всей видимости, дома никого, стены его молчат, а окна не скрипят даже от порывов ветра. Постояв ещё немного, граф усмехнулся и медленно сошёл с порога – как он мог пройти такой длинный путь? Для чего? Он и сам не знал, с какой целью стоит здесь. Скрыв смешок от собственной безрассудности и одержимости навязчивой идеей, тот уже собирался уйти, как вдруг скрипнула входная дверь. Из-за дверного проёма выглядывал один зелёный несколько напуганный глаз. Как только молодой человек повернулся обратно ко входу и уже было готовился подойти, ручка дёрнулась, словно обитательница дома собиралась её захлопнуть. Руки незнакомки крепко сжимали ручку и дрожали.

– Доброе утро, я бы хотел увидеть Владимира Владимировича, – настойчиво произносит Пуряев, и эта фраза мгновенно подействовала на девушку.

Она захлопнула перед носом графа дверь, но через секунду отворила её и вышла на крыльцо, показавшись в полный рост. Это была складная высокая девушка с длинными волнистыми волосами, немного растрёпанными, словно недавно отошла ото сна. Да и в принципе она казалось медлительной и сонной. Проще говоря, странной.

– Владимира Владимировича? А его нет. Вы кем ему будете?

И действительно, Глеб несколько оторопел из-за такого неудобного вопроса. Что ему ответить? «Я его знакомый граф из кабака»?

– Я его… друг. Глеб Дмитриевич.

– Ах, Глеб Дмитриевич, Володя рассказывал мне о Вас. Вы проходите, не стойте у порога, подождём его вместе, – и незнакомка спешно зашла в дом, пропуская гостя и почти сразу убежав в неизвестном направлении, дав графу возможность осмотреться. Несмотря на внешние данные, внутри дом выглядел светлым и просторным, можно даже сказать уютным из-за количества различных предметов интерьера и чистоты, за которой здесь, по всей видимости, очень тщательно следили. – Вы не стойте, идёмте на кухню, – попросила та тонким тихим голосом и дружелюбно улыбнулась, хотя и доверия к ней не было никакого.

Неуверенными шагами граф прошёл вслед за ней. Он остановился почти в проходе, осматривая её с ног до головы, и даже успел подумать, что пришёл в дом той самой Ангелины по глупой ошибке, так как выглядела его собеседница молодо, можно сказать чуть младше Владимира.

– А вы будете… – наконец начал тот, но даже не успел договорить.

– Ах, простите, я совсем забыла… что это я. Разрешите представиться, Наталья Владимировна, сестра, он, наверное, вам не рассказывал, – за всё время Глеб успел заметить, что речь девушки, в отличии от брата, не была такой красочной и распространённой, даже наоборот тихой и неразборчивой, нервной. Да и выглядела она в этот день немного тревожной, теребила в руках какой-то белый платок и всё время отводила взгляд в окно, по всей видимости стесняясь своего собеседника и устав от вечного ожидания. А может это для неё дело обычное? Да и на змею вовсе не смахивала, даже наоборот. В общем, полная противоположность его Лизаветы.

– Да, он действительно не говорил о том, что у него есть сестра, – соврал граф и сел за стол, благодаря хозяйку за чай и пытаясь казаться вежливым хотя бы в её глазах – скорее боялся спугнуть и очень скоро оказаться на улице, дожидаясь своего знакомого уже у ворот.

– Правда? Володя всегда был немного скромным и осторожным в этом плане. Помню, когда он был ещё совсем маленьким…

– Простите, а где он сейчас?

– Ах, да… Он… ушёл. Несколько дней назад. Его работа несколько специфична, говорил, что вернётся вечером и так и не пришёл. Но я уверена, что сегодня он точно придёт, ведь на сердце так спокойно, подождём до вечера.

– И Вы совсем не переживаете? Вдруг с ним что-то случилось?

– Я привыкла, в последнее время у него много секретов.

– Скажите, а где бы я мог его найти? Давайте я схожу к нему и приведу его домой, так ведь нельзя, мне очень срочно надо поговорить с ним.

– Исключено! Он… не любит посторонних, снова подумает, что я его опекаю и послала за ним не пойми кого.

– Да бросьте, говорите адрес. Я не скажу, что это вы мне его дали.

– Глеб Дмитриевич!.. – в раздражении проговорила та. – он скоро придёт. Хотите ещё чаю? – спешно спросила Наталья и схватила наполовину полную кружку, принявшись заново заваривать горячий напиток, даже не успевший остыть, – вам, верно, не сидится на месте? Вы прямо как мой брат, он тоже всё время…

– Мы с ним совсем не похожи. Он ведь анархист, верно? Это его «работа»? – после этих слов графа в комнате стало непривычно тихо, звенящая тишина с минуту глушила всех ныне присутствующих. Наконец, Наталья Владимировна повернула голову в сторону своего собеседника и зашагала уже к нему, тихо постукивая небольшими каблучками по плитке. В руках у неё оставалась наполовину полная чашка, которую бережно поставила перед Глебом.

– Что вы такое говорите? Это шутка? Если да, то очень глупая, – с натянутой нервной улыбкой проговорила она. На последней фразе уголки губ дрогнули. В отличие от Владимира, врать его сестра не умела совершенно, как и говорить красиво, словно вся речь выстроена на одних клише. Обходя собеседника вокруг, та остановилась у окна позади графа, поправляя цветы в вазе, примёрзшей к подоконнику, и тяжело вздохнула, видя увядшие лепестки, – Вы должны точно знать, что честнее Владимира вам человека не найти, но среди его знакомых честных людей нет, – взяв в хрупкую руку вазу, та придержала её за дно и подошла к графу, примиряя её к голове несчастного и замахнувшись, – в том числе и Вы, хотя Вас я совсем не знаю. У него плохой вкус и язык без костей – говорит, что вздумается. Не думайте ровнять его желания со своими.

Внезапно скрипнула входная дверь, где-то из прихожей послышался звон ключей. Сорвавшись с места, девушка отставила вазу на стол и практически бегом побежала к порогу.

– Володя! – проговорила она таким же тихим восхищённым тоном, взяв за обе щеки брата и расцеловав, – тебя так давно не было, где ты пропадал? Милый мой, ты не представляешь, как я по тебе тосковала. Ты обещал вернуться гораздо раньше! Ну, сколько раз я просила тебя так не делать?!

Обняв сестру, Владимир лишь посмотрел на нее жалостливым взглядом – бедная, места себе не находит, словно кроме него никого другого в жизни не видит. Сколько раз он просил её заняться собой и не вмешиваться в его личные дела! Но на вопросы её не отвечал, а как только заметил Глеба, практически грациозно выплывшего из-за дверного проёма, то и вовсе отстранился, держа её на расстоянии и тихо проговорив: «Наташа, пойди наверх, тебе следует отдохнуть. Наверное, без меня последние дни глаза не сомкнула», – и снова стал холоден, скрестив руки на груди и не посмотрев на неё более даже краем глаза, только услышав застучавшие каблучки по лестнице.

– Глеб Дмитриевич, никак не ожидал вас здесь увидеть. Мне казалось, моя компания вас душит. Пойдёмте на кухню, выпьем за встречу. Не каждый день выпадает такая возможность.

– Да, это действительно так, но Вашего назойливого голоса не было слышно настолько давно, что я успел заскучать, а сегодня, по воле случая, просто проходил мимо вашего имения.

Растянув губы в фальшивой от волнения улыбке, Владимир пошёл вместе со своим товарищем в, признаться, душное помещение. Да и во всём доме этом ему, честно говоря, было душно, словно всё здесь держит его и не даёт никакой свободы к выбору – сначала здесь его держала матушка, а теперь тяжёлым грузом на нём повисла забота о старшей, незамужней сестре.

– Будем честны, граф, зачем Вы сюда пришли? При нашем последнем разговоре я чётко ощутил ваше недовольство моими высказываниями и нежелание продолжать эти встречи.

– Да, у меня было много времени подумать над вашими словами и вашим… поведением. Вы назвали нашу встречу судьбой, но верить в такие вещи в нашем возрасте уже поздно. Хотите скажу вам честно? Вы тронули меня до глубины души своими речами, и я понял истину: первое – Вы наверняка приметили давно и выбрали меня, а второе – только Вы сможете мне помочь, потому что поселили в мою душу тень сомнения, когда яро высказываясь о своих убеждениях. Вы совершенно точно необычный человек, а самый настоящий человек своего дела, Вы по убеждениям своим – анархист.

Владимир словно оторопел. Как он мог так облажаться? Как мог позволить ему догадаться так быстро? Так рисковать, зная, с кем имеет дело? Однако, к правде Глеб пока далеко не был близок.

– Что же это… Вы очень находчивы. Но не боится ли граф так открыто высказывать мне свои предположения? Всё-таки это обвинение очень серьёзное, – оглянувшись. На секунду им двоим показалось, что за косяком кто-то был, а потому тон пришлось понизить, даже если и быть никого не могло.

– Не боюсь. Третье и самое верное – я не хочу быть трусом и поддаваться давлению монархистов. Знаете, мне сегодня предложили вступить в один кружок… «Сиерра-Морена» Вам, верно, знакомо это название? И что? Я твёрдо отказался и хочу только одного – отомстить им за все эти годы, а не помогать им вершить мнимое правосудие. Я не жажду взглядов и власти, но хочу, чтобы их просто не стало. Познакомь меня со своей Ангелиной и другими товарищами. Я хочу разделять Ваши взгляды и оказывать своё содействие. Сейчас я бы хотел принять твоё предложение и стать… анархистом.

– Ваша взяла, граф, но насколько точно я смогу Вам верить?

– Вы верили в меня с самого начала, иначе бы никогда не вытащили из кабака и не дали жизни смысл.

Глава 6. Пир

Вечером, когда часы уже давно пробили восемь, по тёмному саду у дачного дома Овчинниковых сквозь кустарники и клумбы стала пробираться высокая статная фигура, сокрытая под широким чёрным плащом. Пройдя длинные выложенные камнем тропинки, она завернула к самым дальним деревьям этого невероятно красивого места и остановилась в тени. Чуть погодя, к ней присоединилась вторая, более низкая и фигуристая девушка в пышном красном платье. Это была сама Софья Овчинникова.

– Эдуард, здравствуй, как давно мне не удавалось с тобой увидеться. Не стоит этих формальностей, – проговорила она и одёрнула руку, которую собеседник собирался поцеловать. – Как вы? Вы так быстро нас покинули, и с того дня мне никак не удавалось с вами повидаться. Ваш приезд с братом очень удивил и в некоторой степени напугал меня, в чём его причина? Эта мысль не давала мне уснуть долгие ночи… к чему такая секретность? И к чему спешка с нашей свадьбой?

– Софья Денисовна, прошу меня простить, из-за некоторых дел с наследством отца мне никак не удавалось с Вами поговорить. Такая спешка связана именно с приездом моего младшего брата, мачеха надоумила его сюда приехать и «отвлечься», после похорон жены он и дома не покидал… однако, моя дорогая, проблема вовсе не в том, что он не хочет делить особняк, он даже готов его уступить мне без права продать и при условии, что останется жить с нами ещё ближайшие пару месяцев под предлогом своих личных исследований, после которых собирается вернуться домой. Перед свадьбой мне нужно уладить с ним этот вопрос, но понимаете ли, – приглушённым тоном задал риторический вопрос тот, – он точно также против нашего с Вами брака, потому что «со светом родниться желания никакого нет», и жития он нам не даст, если останется, если не остаётся только ради этого. К тому же в последнее время он даже слишком заинтересован делами монархистов…

– Как же так… Почему Вы ему не откажете? Какое нам дело до его желаний? Давай я сама с ним разберусь, раз ты, как всегда, не можешь нормально поговорить с человеком. Мы не будем спешить со свадьбой только чтобы оставить его без выбора. Как уедет, тогда и сыграем, времени у нас более, чем достаточно, – заключила та и скрестила руки на груди.

– Не стоит, я с ним обязательно поговорю… вы на меня сердитесь? Я не знал, что доставлю вам неудобство своим предложением…

– Я вовсе не злюсь, мне это не свойственно. Вот и поговорите, душа моя, увидимся, когда пропадёт эта спешка, а вы решите все свои проблемы, больше говорить нам с вами не о чем, – строго кинула она, взяв концы пышного платья в руки и собравшись уходить.

– Позвольте, но я ведь так давно Вас не видел. Вы ведь, верно, обиделись?

– Вовсе нет, но Иллариона Феодосьевича Вы не видели ещё дольше. Когда договоритесь с братом и определитесь со свадьбой, тогда и со мной поговорите – было бы о чём.

– Софья, я зайду к вам завтра вечером…

– Ах, Эдуард Феодосьевич, у нас с Вами впереди целая вечность, – саркастично бросила уже издалека Софья, возвращаясь в шумный особняк, где в красном свете мелькали чёрные фигуры монархистов, отмечавших написание статьи в одной из известных газет.

От большого количества людей в помещении стало очень душно. Множество глаз наблюдали из-за каждого угла с полными красной жидкости бокалами. Идеальные, аккуратно и нехило одетые, простриженные по последней моде и манерами самых настоящих английских аристократов. Дамы держались под руку со своими кавалерами и тихо перешёптывались, словно хранили самые сокровенные тайны, а не застенчиво кокетничали. Всего за полчаса мероприятия всё помещение наполнилось плотным дымом сигар, в некоторой степени даже было душно, однако открывать окна никто не торопился, дабы не выносить свои дела на пределы особняка.

Появление главного организатора торжества оживило аудиторию. Гости засуетились, здороваясь с ней вежливо: «Софья Денисовна, надеюсь, вы в добром здравии» и «Сегодня вы выглядите великолепно», – продолжая обсуждать приглушённым тоном теперь фасон её платья и таинственные уходы из «центра внимания».

Лишь одна «парочка» и не дрогнула перед видом столь грациозной и важной персоны, и пальцем не пошевелили хотя бы для того, чтобы встать из-за стола и обратить на неё внимание, совсем не желая одобрения графини. Лизавета сидела в уже потрёпанном за сегодня ярким платье, которое, к тому же порвала, зацепившись о край стола, беспардонно закинув ноги на стол и уставившись на совсем невысокую фигуру Виктории, что, интеллигентно облокотилась спиной на спинку стула и не отрывала взгляда от своего бокала, а именно переливающихся на свету тёмных пятен в его содержимом, словно пристальный взгляд сомнительной собеседницы вовсе её не смущает.