Жалоба влюблённой. A Lover’s Complaint

1

С холма, чьё чрево вторило мольбам

Протяжным эхом над глухой юдолью,

Мой дух невольно жалобам внимал,

К земле припав, я плакал поневоле,

Когда увидел деву тяжкой доли,

Она о камни била ожерелья,

И письма разрывала в исступленье.

2

Соломенным венком на голове

От солнца скорбь и слёзы укрывала,

Небесной красоты струился свет

И чистота сквозь тернии сияла —

Так неподвластно времени начало…

Но гнев небес на свет ложится тенью

И оставляет след грехопаденье.

3

К глазам бесцветным шёлковый платок

С орнаментом фамильным подносила,

Срывался слёз безудержный поток

На вензеля и, как с незримой силой,

Она всё время с кем-то говорила —

То к небесам взывала равнодушным,

То тихо плакала и изливала душу.

4

Порой, её пространный светлый взор

Решимость наполняла. Но в сражении

С невидимыми духами, в укор,

Тотчас претерпевала пораженье,

И в землю устремлялось глаз движенье.

Вновь безнадёжно плечи опускались,

Виденья здравомыслия чурались.

5

Прическу без убранства – узелок,

Привычным жестом ловко смастерила,

Солома разлеталась и вдоль щёк

Ей локоны нещадно теребила.

Пучок, что на макушку водрузила,

В укладке милой всё-таки держался

И на семи ветрах не распадался.

6

И бездну подношений роковых

Она бросала вниз, в поток гремящий,

Безделицы из сумок расписных:

Янтарь, кристаллы, жемчуг настоящий,

Алмазы слёз в обрыв воды бурлящей —

Слеза к слезе, как мытарю проценты,

Как богачу доходы с нищей ренты.

7

В безумстве письма яростно рвала,

Но иногда к глазам их подносила,

Внимательно читала, и тогда

Рыданья извергались с новой силой.

Клочки кидала в пропасть, как в могилу.

Было одно, написанное кровью,

Быть может, с клятвой – ветреной любовью…

8

Его разгладила и стала целовать,

Вмиг просветлела, стала лучезарной,

Но тут же стала грозно причитать:

«Чернила, как и ложь твоя, коварны!

Чернее кровь найдётся ли дегтярной?

Чернила прокляты и писарю под стать!

Лицом к лицу лица не увидать!»

9

Свидетель драмы, мирно пасший скот,

Былой повеса, ныне мудрый старец,

Кто ведал: горе горькое пройдёт,

Закончится и этой страсти танец,

Как утешитель и богов посланец,

Он выслушать девицу захотел:

Как так случилось, что осталась не у дел?

10

Он тотчас оказался рядом с ней.

Как тень летучей мыши, опустился,

Махнул плащом и сел среди камней,

С участием и тактом поклонился,

В почтенье и вниманье обратился,

Девичий одолев экстаз мученья,

Внимал он горю девы с умиленьем.

11

Она промолвила: «Почтеннейший отец,

Вы видите не то, что подобает,

Украл разбойник девичий венец,

С тех пор лишь горе делом заправляет.

Цветок мой не цветёт, а отцветает,

Цвела бы красотой я, как и прежде,

Коль не питала бы в любви надежды.

12

О горе мне, ведь подчинилась я

Завоевателю сердец и веролому!

Он от природы действовал, губя…

Сдалась ему на милость – не другому!

Любовь рвалась любить – к родному дому!

Он домом стал моим, в его признаньях

Обожествлялась я… Вот наказанье!

13

Каштановые локоны вились,

Порывы ветра нежно их ласкали

И губ касались! Миг сладчайший, длись!

Не знала я ни горя, ни печали…

Те кудри не одну очаровали.

Столь дивный образ обещал блаженство —

Кто сможет устоять пред совершенством?

14

На подбородке ласковый пушок —

Так Фениксом проклюнулась отвага,

Небритый бархат нежных алых щёк,

И чёрных глаз таинственная влага.

Такой смущённый, милый симпатяга,

Была дилемма, право, велика:

Как симпатичнее? С пушком? Иль без пушка?

15

Он был галантен, ласков и учтив,

А речь сплетала тонкие узоры,

Но ариозо мог сменить речитатив —

Напорист был и в спорах, и в раздорах.

Как майский ветер, затевал он ссоры.

Горячность молодости – знатная ливрея

Фальшивой гордости. Но я судить не смею…

16

Как безупречно двигался в седле!

Все говорили: «Ах, какой наездник!

Ах, экстерьер коня! Но всё ж, вдвойне

Прекрасен всадник! Конь – едва соперник!

Какие выездка! Пассаж и дефиле,

Пыл темперамента! Они во всём едины,

В великолепии своём неотразимы!»

17

«И всё ж седок определяет стать!» —

Ждать не пришлось всеобщего вердикта. —

«Хорош наездник, конь ему подстать!

И шарм, и лоск, и доблесть!» В фаворита

Влюблялись все от мала до велика,

Одним присутствием внушал очарованье

И милостью одаривал случайно.

18

Как острослов, имел глубокий ум.

Он аргументами блистал в горячих спорах

И репликой спонтанной, наобум,

Легко менять мог тему разговора.

Смеялись, плакали по воле режиссёра.

Его способности, таланты и уменья

Страстями правили по волеизъявленью…

19

Склонялись к властной царственной груди,

Как дети, в обожании неподдельном,

Всех возрастов достойные мужи

И жёны в почитанье безраздельном,

Считая долгом следовать сужденьям

Кумира, прославляя тут и там,

Ни разу не ударив по рукам.

20

О, многие к нему попали в сеть,

Воспринимая мир его глазами,

Подобострастно вторя, сея лесть,

Забыв, что ценно перед небесами.

Так восхищаются данайскими дарами

И вкусом хлеба на чужом столе,

Чем воду льют на мельницу вполне.

21

Все те, кому он рук не целовал,

Любимыми себя считали втайне:

И те, кто с интересом наблюдал

Поодаль, одиноко и печально,

И те, кто восхищались изначально

Искусством юности и юностью искусства,

Дарили ему искренние чувства.

22

Соперниц жребий не прельщал меня,

Я не подвержена слепому обожанью.

Всего дороже честь была моя.

Её блюла на должном расстоянии,

И крепость укрепляло состраданье

К несчастным жертвам чувств его фальшивых

И подвигов его недосточтимых.

23

Но разве кто-то избежал судьбы?

Учился ль кто-то на чужих ошибках?

Не принимала ли гордыня похвальбы

Под натиском настойчивых попыток —

Коварных, льстивых, но желанных пыток

Искусным обольщеньем? Ведь подчас

Превыше Бога превозносят нас!

24

Что успокоить может нашу кровь?

Пример печальный, предостереженье?

Что запретит сладчайшую любовь?

Быть может, гордость? Иль предубежденье?

Любви и страсти чужды рассужденья.

Пусть разум плачет! Не в последний раз

Способность чувствовать подводит нас.

25

Должна сказать, он лучший образец

Страстей притворных. Гений обольщенья!

Цветы в чужих садах наш удалец

Срывал пристрастно, ради оскверненья.

Ложь, как приправа к блюду искушенья!

Слова, поступки, персонажи, чувства —

Всё атрибуты подлого искусства!

26

Меня он терпеливо осаждал,

Искусен был, всё подбирал ключи…

В один из дней бесхитростно сказал:

«О, сжалься надо мною, не молчи!

Молю, надежд моих не омрачи!

Другим я клятв любви не раздавал,

Повинен в том, что клятвы принимал!

27

Те слухи, что доходят до тебя,

Верны отчасти. Девы пылкой страстью

Лишают разума себя, или меня,

Но скорбь находят вместе с благодатью,

И ни замужества, ни чести, – лишь проклятья.

Чем больше не себя они стыдят,

Тем больше о стыде их говорят.

28

Да, многих видели мои глаза,

Но ни одна мне сердца не задела,

Страсть проходила, как весной гроза,

И к самой юной деве, и ко зрелой.

Желанья женщин – вот святое дело!

От них же ничего мне не хотелось.

И ел бы дальше, если б ни приелось.

29

Взгляни на их бесценные дары!

Рубин и жемчуг – кровь и плоть в избытке!

Себя, как безделушки для игры,

Дарили впрок и до последней нитки!

Беспечные! Но всё же не в убытке!

Ужасные последствия страстей!

Кто был расчётливей, тот был мудрей!

30

Здесь медальоны с прядями волос

Расписаны мечтательной рукою.

Их много, с инкрустациями слёз… —

Но нам-то что, до этих слёз, с тобою? —

Сонетов, присланных с нагрузкой смысловою…

Футляры драгоценнее признаний!

Они нейтральны, ценность их лишь в камне.

31

Вот самый твёрдый камень – бриллиант

Воды чистейшей, звёздного сиянья!

Вот изумруд! Он свеж, как дебютант, —

Зелёный цвет избавит от страданья!

Сапфир лазурный! Пусть он в назиданье

Небесной гранью мудрость воскресит

И сердце успокоит, исцелит…

32

Трофеи страсти! Их я не копил,

Как покоритель иль завоеватель.

Заботлив был и нежен, щедр и мил —

Любви девичьей страстный соискатель.

Мудра природа! Нынче я податель

И пилигрим у капища любви.

Прошу тебя, дары мои прими.

33

Так протяни же мне свою ладонь,

В неё сложу я все свои трофеи,

Признанья, вздохи, радость от погонь,