Посторонние

Гигантский астероид, искусственно направленный на планету, за несколько секунд покрылся сетью мелких трещин. Он весь затрясся, как в припадке эпилепсии, отчаянно затрещал, разрываемый на лету мощной антигравитационной волной, но всё ещё сопротивлялся, пытаясь удержать на месте свои молекулярные связи. Бесполезно. Волна, пройдя сквозь многие километры железно-никелевой породы, добралась до самого центра объекта, в расчётной точке отразилась, выйдя наружу тем же путём, обогнула объект и, войдя в него с противоположной стороны, ударила ровно в поражённый ранее центр, заставляя его протяжно и оглушительно загрохотать, разрываясь на тысячи маленьких фрагментов, вызывая необратимые разрушения по всему объёму космического тела. Очередная атака с противоположной стороны – и астероид окончательно сдался, рассыпавшись на миллионы мелких камешков, размером до одного сантиметра. Камешки входили в плотные слои атмосферы планеты, с негромким шелестом эффектно сгорая ярким белым салютом, превратившим на пару местных часов ночь на тёмной стороне планеты в белый день.

Так цивилизация в очередной раз отметила годовщину окончания многотысячелетней войны, утвердив превосходство разума над диким инстинктом убивать и выжигать, подчинять и расчленять.

Вшшшших!

В невероятно звёздное небо Рибейсежа-1 взвился гигантский сноп разноцветных искр. Разлетаясь и быстро набирая высоту они меняли цвет, с тонким писком дробились на всё более мелкие искорки, оставляя за собой тонкие нити едкого тумана, который быстро растворялся в атмосфере планеты.

Скантул2, маленький стилусоид с жиденькими белыми волосами на голове и парой больших чёрных выразительных глаз, заворожённо смотрел вверх, на деяния своих рук. Их у него было две, с шестью пальцами на правой и пятью на левой. С недавних пор считалось, что такая конфигурация наиболее удачна с точки зрения квази-генетического отбора. Большинство родителей предпочитали детей с равным количеством пальцев на руках: более традиционная пятерня, или уж по шесть на каждой конечности. Но предки Скантула2 считали себя более продвинутыми, и продвинули его самого ещё дальше. Через восемь местных суток после зачатия, пока он был ещё неопределённым шаром из клеточного материала, была сделана одна лёгкая инъекция с гормональной фигнёй в пробирку, где он формировался, и – вуаля! Шесть пальцев на левой руке, пять на правой. Можно и наоборот. Можно по десять на обеих, и пять ног в придачу. Чего только изволите. Генетика 2.0, или 3.0, их никто уже давно не считал.

Последние искорки фейерверка догорели и погасли. Скантул разочарованно вздохнул, надо будет доработать некоторые моменты со звуковыми эффектами и продолжительностью горения в зелёной и фиолетовой фазе, чтобы всё смотрелось более гармонично. Кроме того ещё запах… Резкий, химический. Так раньше пахли различные растворители на лакокрасочных производствах, а теперь вот ещё этот фейерверк.

Над этим салютом он работал уже довольно давно и родители говорили, что он только зря теряет время, потому как к промышленному салюту, а тем более к праздничному, метеорному, по зрелищности ему всё рано никогда не подойти с такими обывательскими возможностями и любительским оборудованием. Но он энтузиазма не терял, ведь упорство, как уверяла нейросеть – залог успеха в политике и в жизни. Угу, главное ничего себе не подпалить пока будешь упорствовать. Ну, такого быть не должно. Программа, полулегально скачанная с ресурса производителя ПО, обещала полную безопасность готовых изделий. Главное, чтобы предки не узнали об истинном происхождении этой программы.

Он медленно побрёл домой через небольшой пустырь позади дома, на котором обычно и отрабатывал свои пиротехнические идеи, на ходу прорабатывая в мозгу варианты возможных дополнений и исправлений в текущие алгоритмы. Его дом – это небольшая квартира на минус тридцать восьмом ярусе восьмидесятиэтажного строения, чем-то похожего на большую белую свечу, половина которой уходила под поверхность, вторая половина поднималась вверх, к небу Из таких гигантских домов-свечей состоял весь город, небогатый в архитектурном плане, ибо его жители, как и жители любого другого города на планете, находили смысл своей жизни отнюдь не в жилых изысках. Изыском, как все понимали с момента рождения, была сама жизнь.

Так или иначе, но жить под поверхностью было скучновато, хотя это и считалось когда-то более безопасным, чем жизнь наверху. Местный воздух, состоящий в основном из водорода, нагнетался вниз по специальной системе принудительной вентиляции. На псевдопрозрачные окна проецировалось изображение с поверхности: жители, одетые в любимой белой гамме снующие по своим делам и из окна иллюзорно кажущиеся одинаковыми; индивидуальный транспорт – им ещё пользовались некоторые ретрограды по старой привычке, вместо так называемой службы телепортации; деревья всех цветов и размеров, от белого до чёрного, рассаженные псевдоказуальным образом вдоль узких дворовых дорожек; тротуары, бордюры, дороги и дорожки – всё было выполнено из специально обработанного и отполированного белого хондрита, доставленного с ближайших астероидов. Здесь росла белая трава, которую при желании можно было сделать красной, чёрной или зелёной, опрыскав соответствующими химикатами. Она полностью автоматически подстригалась небольшими роботами-косилками и поливалась естественным образом, с заданной периодичностью. Дожди, как и весь климат на планете, были отрегулированы оптимальным образом. Погоду никто не прогнозировал, её задавали на метеостанциях и отлаживали в соответствии с текущими потребностями. Большие голографические экраны-кубы, размером с одноэтажное здание, на которые были выведены объёмные, дышащие, ревущие и шипящие изображения живой природы, которые можно было рассматривать в трёхмерной проекции со всех сторон: звери, похожие на круглые пушистые шары, этакие колобки зеленоватого цвета, с хищной клыкастой пастью, всегда направленной вниз, к земле для ловли мелкой добычи; нечто странное, цвета ржавого металла и похожее на маленькую тумбочку – кольцит. Почуяв рядом добычу, он моментально распрямлялся в её сторону из плотно сложенного состояния, принимая свою истинную форму. Форму длинного и тонкого шпагата, несколько метров длиной и с острым клювом на конце; маленькая лысая, шестиногая тварь с сегментированным коричневым туловищем, чем-то напоминающая большую гусеницу, вполне безобидная на вид, но страшно ядовитая по своей природе; летающее нечто, недавно открытое биологами где-то в глухих лесах острова Конст-4. Оно представляло собой этакий аморфный мешок живой плоти, который мог принимать разные формы в зависимости от стоявшей перед ним задачи. Могло надуться вырабатываемым им самим инертным газом. – гелием, и подняться в воздух как воздушный шарик, слегка помогая себе небольшими крылышками, могло вдруг принять форму конуса и нырнуть под воду для охоты там. Могло довольно быстро ползать по суше, благодаря специальным ресничкам на нижней своей поверхности. Или лазать по деревьям и скалам, помогая себе при необходимости всё тем же инертным газом и прикрепляясь к поверхности с помощью прозрачной слизи из слизевых мешочков по краям туловища. Скантул поморщился, фу, гадость! Хотя эту слизь учёные сейчас активно исследовали. Она, якобы, обладала какими-то запредельными лечебно-заживляющими свойствами. Ну, это неточно.

Вот практически и всё. Дворовые скамейки, тренажёры, спортплощадки, всякая коммунальная инфраструктура – всё это осталось где-то в далёком прошлом, беззаботном и безрассудном. Мать когда-то рассказывала Скантулу о своей прабабушке, которая, сидя на такой вот скамейке, занималась воссозданием по памяти чертежей клеточных мембран какой-то давно вымершей букашки. Ей хотелось сгенерировать данную букашку самостоятельно, по остаткам органического материала, который был у неё в наличии неизвестно откуда. Вероятно, он тоже достался ей от прабабушки, которая в своё время тоже занималась подобной ерундой… Энтузиастки долбаные! «Наверное, – размышлял Скантул, – я уродился в своих бабок» – хотя геном потомства всегда очищали от лишнего мусора перед загрузкой в инкубатор даже в те далёкие времена. А теперь и подавно, а стало быть, что-то унаследовать он мог бы только от своих прямых родителей, и совпадение в характерных особенностях темперамента со всякими дедами и прадедами было, скорее всего, случайным. Если только родители не решили иначе, а теперь что-то ему не договаривают.

Подъезда, как такового в доме, не было. Три лифта – один маленький для жильцов. При необходимости он мог раздвигаться вдоль и лимитирован был только по нагрузке. Лифт был способен поднимать или опускать до десяти взрослых стилусоидов одновременно. Второй, побольше – был предназначен для перевозки бытовых и технических грузов. Ездить на нём было неудобно, поскольку он сильно разгонялся, создавая перегрузки внутри кабины, и тоже был лимитирован по массе, но уже по минимальной. Пользоваться им можно было минимум втроём Третий лифт, самый большой – резервный, или, как его называли жильцы – «Военный», хотя войн на планете не было уж много тысяч лет. Он всегда был отключён и закрыт. Без специального сканера невозможно было сказать, что там внутри, хотя об этом и так все знали: обычная на первый взгляд лифтовая кабина. На деле же кабина была бронированная, подъёмный механизм – усиленный. Она могла становиться полностью герметичной, без доступа жидкости и воздуха. Лифт мог переходить в полностью автономный режим и несколько суток работать без подачи энергии. Мог переключаться в ускоренный режим и двигаться в три раза быстрее. Были у него и ещё какие-то секретные заморочки, о которых никто не знал и интересоваться ими особо не хотел. Всё это хозяйство управлялось с удалённого диспетчерского пункта через беспроводную связь. Подобные лифты были в каждом многоэтажном доме и обычными жильцами воспринимались как атавизм из какого-то далёкого и непонятного прошлого. Но обсуждать решения нейросети было не принято, жители хотели только одного – покоя, и они его получали в полной мере. Безопасность от войн, безопасность от астероидов, безопасность от эпидемий, безопасность от техногенных катастроф, безопасность от голода, безопасность от перенаселения… Даже от старости и увядания Только от самих себя безопасность им так и не наступила. Преступность на планете была невысокая, но стабильная. Всегда находились отдельные персонажи, желающие получить всё и сразу. Или свести счёты с кем-либо. Глупость, жадность, лень, подлость и ещё некоторые пороки были осуждаемы в обществе, но, похоже, бессмертны. По крайней мере, пока.

Опустившись на свой этаж, Скантул набрал на входной двери своего жилища шифр из 18 цифр. Он вошёл в распахнувшийся проём, зевнул и огляделся по сторонам. Он стоял в полутёмном, уходящем направо и налево коридоре безо всяких попыток освещения. Только в разных концах его были сделаны некие подобия слабых светильников, освещавших входные двери в жилые комнаты тусклым синим светом. Лампы были практически не нужны. Глаза стилусоидов, благодаря синтетической эволюции, были приспособлены почти к любым условиям освещённости. Зрачки Скантула, немного овальной формы, расширились, вбирая полумрак и быстро выхватывая отдельные детали интерьера. Жилище было оформлено безо всяких излишеств. Шкафы с одеждой – облегающими и однотонными костюмами, без различия на мужские и женские – были стилизованы под бежевый цвет стен и выдвигались только при необходимости жестом руки. На полах специальное полимерное покрытие. Светло-синее и нескользящее, гипоаллергенное, с системой реконструкции материала. При разрыве или порезе повреждённые края моментально переходили в жидкостную фазу и сливались вместе не оставляя никаких следов на поверхности. Такая самореставрация занимала секунд тридцать. Этот материал можно было только сжечь газовой горелкой, если сильно постараться.

В одном потайном углу комнаты своей старшей сестры, под псевдокожаным креслом, там, где никто этого не видел, Скантул когда-то оставил такое вот горелое чёрное пятно, величиной с ладонь. Не со зла, конечно. Он засёк время, которое понадобилось покрытию, для саморегенерации, ведь рекламировалось оно как сверхбыстрое. Конечно, реклама немножко всё переврала, без этого никак нельзя! И вместо обещанных десяти местных рибейседжских минут, оно затягивалось почти полдня. Но в конце концов, к большому облегчению Скантула, видимых следов от него действительно не осталось, тут уж реклама точно ничего не преувеличила. А любознательность – она всегда была его фамильной чертой. Его отец тоже оставлял пятна в историческом развитии мироздания, только побольше и заметнее для всех.

А сейчас Бронкл сидел в своём рабочем кабинете и, как всегда, что-то колдовал с цифрами на вычислительном экране своей оптической гарнитуры – узеньких белых очков, надетых на глаза. Перед его взглядом были развёрнуты некие таблицы, схемы, чертежи, формулы… Во всём этом профессионально разбираться мог только он, за что Бронкл и был назначен руководителем Основного подразделения виртуальных коммуникаций и инопланетного мониторинга. Устройство было интегрировано с микропроцессором, вживлённым в затылочную долю его мозга, и учёному не требовалось никаких других механизмов взаимодействия с рабочим интерфейсом очков. Всё управлялось мысленными командами. Рядом с ним на столе стояли различные ампулы с веществами и порошками, анализаторы, шифраторы, конденсаторы и маленькая восьминогая ящерица в высоком и узком прямоугольном аквариуме – дегородидр. Тупая с виду, но очень злопамятная тварь белёсого окраса, с яркими жёлтыми полосками по всему телу. Хищная и очень ядовитая, агрессивная к чужакам, которыми она считала всех кроме хозяина. Дегородидр свирепо бросался на находящихся рядом, смешно ударяясь каждый раз головой об стекло, после этого открывая пасть и издавая обиженный тонкий писк на ультразвуке.

Скантул тихонько вошёл в кабинет. Он знал, что отец сейчас работает, и его лучше не отвлекать. Не имея чёткого представления о роде его деятельности, малой всё же понимал важность происходящего и старался лишний раз в такое время не маячить без крайней нужды перед своим предком.

Но Бронкл уже и так увидел его через сработавшее устройство наблюдения, вмонтированное в потолок и передавшее видеоряд ему прямо в очки, поверх других изображений. Он повернулся к сыну, снял свой аксессуар и изобразил нечто дружелюбное на своей белой и плоской стилусоидной личине – точь-в-точь как у Скантула, только глаза его были пропорционально поменьше, почти человеческие, и лучше гармонировали с остальными чертами.

– Как твои успехи, Скантул? Тебе ещё не поотрывало пальцы с этими салютами?

– Нет, – Скантул покачал головой. – Ты же знаешь, фарт, я сто раз всё проверяю теоретически, прежде чем запустить генерацию.

Бронкл недоверчиво покачал головой, вспомнив тот небольшой материальный генератор, который он подарил своему отпрыску год с небольшим назад – примерно двести суточных циклов по местному календарю. Он-то имел в виду совсем другое. Направить творческое начало сына в какое-нибудь полезное русло. Пусть научится делать лопатки для турбин каких-нибудь подводных зондов, хотя бы по образцу; или корпуса для бытовых астронавигаторов – приборчиков для любительского картографирования ближнего космоса

Но нет. После нескольких честных но неудачных опытов с металлоизделиями, Скантула потянуло на творчество совсем иного рода. Где-то, хрен его знает где, он достал промышленную взрывчатку, консистенцией чем-то похожую на глину – онтроксил. Вылепил из него симпатичные такие полупрозрачные розовые шарики, чуть меньше собственного кулака, и в этом самом генераторе за несколько местных часов, примерно половину суток, вырастил на этих шариках фугасную оболочку из какого-то серебристого полимера неизвестного происхождения. Позвал всех – Бронкла, мать – Нэмикс-3, сестру Пинстру-4 и своего друга (как его звать-то хоть?) на проведение закрытого испытания. Закрытого, потому что изделие – один такой вот шарик – предполагалось сначала закопать. Подальше от любого жилья, в местном лесочке с гиачибами – большими и коренастыми деревьями, почти без листьев и на редкость шершавой корой голубоватого цвета, которая по ночам начинала слабо флуоресцировать. Яму копали, конечно, автоматически, маленьким аутоном, который, низко гудя и выбрасывая на поверхность струю мягкой сероватой почвы, за несколько минут вырыл яму с заданной глубиной в пять стандартных картов – четыре местных метра или пару взрослых стилусоидов, и приличной ширины. Пара больших лабораторных шкафов туда бы запросто поместилась. Нэмикс сказала тогда, что он зря всё это затеял, и, как обычно, занимается всякой ерундой, а заодно и других отвлекает. Бронкл не сказал ничего, только смотрел, и по его виду всё было и так ясно. Сестра зевала, друг что-то ехидно комментировал.

Один симпатичный серебристый шарик поместили в подготовленную яму, рядом расположили автоматический детонатор, размером с палец. Аутон всё тщательно закопал, слоями закидывая почву и утрамбовывая каждый слой. Все отошли на расстояние, казавшееся тогда безопасным…

Скантул торжественно извлёк из кармана своего белого комбинезона крошечный пульт, управляющий детонатором, что-то тихо пробормотал себе под нос и нажал белую клавишу на нём.

Он ожидал какой-нибудь слабый грохот, или толчок. В крайнем случае – выброс породы на поверхность с какими-нибудь искрами, но произошло непредвиденное. Наружу, вырвалась раскалённая волна высокого давления, вырывая с корнями гиачибы и всякую мелкую поросль. Пройдя за полсекунды расстояние до стилусоидов, оказавшееся вдруг небезопасным, она ударила в них, оставив лёгкие ожоги на их нежных шкурках и разбросав по кустам.

К счастью, слуховой аппарат и дыхательная система у них были защищены органическими мембранами. Наука давно взяла под контроль природную защиту наиболее уязвимых органов разумного населения Рибейседжа. Мембраны их в тот раз с сюрпризом справились. Правда, со стоном.

Неопределённое время, спустя все зашевелились. Первой расчухалась Нэмикс. Она с трудом поднялась на ноги, ошалело оглядываясь по сторонам. Там и сям валялись какие-то ветки и листья, в ушах гудело, как будто по ним ездил маленький аутон; в глазах двоилось. В воздухе стоял неприятный сладкий запах. Первым она увидела друга Скантула – Стостра-1: тот лежал на животе без сознания и странно всхлипывал, из уха у него текла мутно-белая стилусоидная кровь. Впоследствии оказалось, что он пострадал больше всех остальных, плотно приложившись головой об какую-то корягу.

Из ближайших кустов начали раздаваться стоны, а потом и ругательства. Все потихоньку приходили в себя, выползали из зарослей, собираясь вместе. Бронкл, шёл слегка прихрамывая, на ходу ощупывал себя, и попутно ища глазами Скантула и дочку. У него был видимый ожог на щеке, кожа там повисла.

Откуда-то из зарослей вылезла Пинстра. Она отделалась сильным испугом и синяками. Её чёрный облегающий костюм и короткие белые волосы были вымазаны жёлтой и красной пыльцой от мисксов – маленьких невзрачных цветочков, обильно растущих в здешнем полумраке.

Скантул всё не появлялся, его пришлось хорошенько и дружно поискать. Взрывной волной его отбросило дальше других, отчасти потому, что он был самый лёгкий. Он свалился в канаву и мелко дрожал там, не издавая ни звука, хотя слышал, конечно, как все его зовут.

И только когда пришедший в себя его приятель – Стостр-1 – шатаясь и потирая ухо случайно заметил его, Скантул вынужден был встать и, выслушивая обидные оскорбления в свой адрес, нехотя брести к остальным, машинально отряхивая исцарапанные руки и обожжённую шею.

Он решил, что всё-таки легко отделался, получив пару плотных затрещин от отца, уничтожающий взгляд от матери и обидную вербальную характеристику своих когнитивных особенностей от сестры, от которой у всех невольно завяли уши. А наслушавшись всякого ещё и по дороге домой, добровольно решил навсегда завязать со своими взрывными экспериментами. Здоровье, всё-таки дороже, в том числе психическое.

В дальнейшем, поискав точки приложения своей творческой энергии, которая никогда не получала должного выхода в материальной учебке, поскольку работали там, вопреки названию, в основном с виртуальными цифрами, Скантул решил остановиться на пиротехнике. Дым, огонь и грохот там конечно не те, что с настоящей взрывчаткой: всё рафинированное, блёклое и какое-то ненастоящее… Но зато Бронкл на это не возражал, чем бы дитя ни тешилось…

– Присаживайся, – отец кивнул ему на чёрное кресло, стоявшее сбоку от его рабочего места. – Ты знаешь, Скантул, над чем мы сейчас работаем? – тот помотал головой, усаживаясь рядом. – Давай я сейчас немного тебе расскажу. Только не усни, как в прошлый раз, возможно тебе это пригодится в будущем. Ты же любишь что-нибудь создавать, а не только взрывать в конце концов. Вот смотри, – Бронкл взял со стола маленькую запечатанную мензурку с чёрным порошком, напоминающим дроблёный графит, – наша лаборатория недавно получила образцы органического вещества совсем из другой галактики. Нам уже много раз приходили подобные материалы, фосфаты, в основном. Построить из них что-то живое принципиально невозможно, но не в этом дело. – Он помедлил, размышляя как бы подоходчивее объяснить сыну вещи, в которые он и сам вникать толком не хотел. – Видишь ли, наша лаборатория финансируется из Общего бюджета, что это такое я тебе потом объясню. В общем, это не наши деньги. А Общий Совет под Сетевым управлением постоянно требует от нас конкретных прикладных решений. А я им много раз толковал, что наша лаборатория прикладной наукой не занимается. Наше дело – чертежи, расчёты, обоснования. Теория в общем. Вот это, – он аккуратно потряс пробирку в пальцах, – хорошая зацепка на будущее. Здесь содержится зола от некой органической субстанции. Что это именно – мы не знаем, я пока не могу найти соответствий на нашей планете, на ближайших – тоже. Но когда-то оно было живым, это точно. Генетическая информация уничтожена процентов на девяносто девять, так что в анализатор его не поместишь, он соответствий не найдёт, даже если они и были там когда-то. И отчасти это хорошо, ведь если не получится доказать, что это был какой-то известный тип органики, то нам выделят бюджет на дальнейшие исследования, а возможно даже грант дадут. Если у меня получится восстановить хотя бы исходную цепь аминокислотного синтеза этого образца, то, возможно, удастся определить его биологическую принадлежность к неизвестному семейству. Тогда можно будет подавать заявку в комитет на дополнительный анализ, привлечь финансирование, заинтересовать коллег из других департаментов… Мы сейчас стоим на пороге большого открытия, Скантул.

Маленький стилусоид благоговейно взял пальцами мензурку, тихонько её встряхнул, приглядываясь. Ну, да, то ли это уголь, то ли прах какой-то.

– Осторожно! – предупредил его отец. – Образец доставили сюда через несколько миллионов световых лет, у него нет аналогов.

– Я тоже хочу поучаствовать в разработке! – просящим тоном произнёс Скантул. – Дай мне чуть-чуть порошка, фарт, я хочу сам его исследовать.

– Н-нет, Скантул, к сожалению нельзя, – отринул учёный. – Образец ценен своей стерильностью, тут нет ни одной посторонней пылинки, и нам важно проанализировать его целиком, вплоть до последней молекулы, потому что это может иметь принципиальное значение. Ты же всё сам понимаешь.

Малой тихо кивнул. Он знал, что унывать повода не было, ведь немного погодя свой образец он обязательно получит. Наука вещь общедоступная.

Скантул вышел. Надев на глаза гарнитуру, подогнанную под его большие детские глаза, он сверился с расписанием уроков. На занятия он опоздать никак не мог, поскольку проводились они удалённо в виртуальной студии, в которую он мог попасть из любой точки, просто надев специальные очки с микрофоном и наушниками, и подключившись через коммуникатор к электронной студии. Он тут же попадал в виртуальный кабинет, где виртуальный же наставник, образ которого он тоже создавал сам, изначально представляющий собой искусственный интеллект в форме гундосливого баритона без визуализации, забивал пустующие ячейки его памяти всякой научной дребеденью. Говорил он по умолчанию монотонно, следить за ним просто так было муторно, но Скантул хорошо понимал, что это необходимо, и поэтому развлекал себя придумывая для него остроумные образы, помогающие не терять концентрацию на занятиях. Ведь отстать было легко, а научный прогресс, который он видел и ощущал на себе каждый день, не оставлял шанса таким персонажам. Государство, ненавязчиво присутствующее в жизни общества и охватывающее собой всю планету целиком, тоже таковых не приветствовало. Конечно, оно о них не забывало, можно было рассчитывать на минимальный уровень жизни в любом случае. Этот уровень включал в себя бесплатное медицинское обслуживание, минимальное образование, белково-углеводный комплекс в виде белых сухариков в небольших порционных пакетиках и витаминно-минеральный премикс в виде бурых сухариков в пакетиках ещё поменьше. Их выдавали специальные фандоматы на улицах, после сканирования микрочипа под тонкой кожей стилусоида. Всё пресное и синтетическое на вкус. В исправительных лагерях на другой планете, где с преступниками работал в основном тот же искусственный интеллект, и то кормили лучше.

В такие лагеря ссылались «оступившиеся», социально неблагонадёжные стилусоиды. Их строили на отдельной специальной Планете-тюрьме – Кортордр-5. Смертной казни в прямом смысле не существовало, но любой стилусоид в таком вот лагере имел право за счёт государства пройти процедуру фатализации – добровольного умерщвления. Состояло она из нескольких этапов: подача электронного заявления, которое вносилось в общую базу данных исправительного лагеря через специальный компактный гаджет, носимый каждым заключённым в виде браслета на предплечье, рассмотрение которого занимало несколько минут, и принятия решения – почти всегда положительного. Поскольку каждый имеет право на распоряжение собственной жизнью. Электронный голос вежливо приглашал заключённого в специальную небольшую кабину с единственным белым креслом без подлокотников, напоминающее стоматологическое, и одной большой кнопкой, вмонтированной прямо в него. Нажимал её заключённый сам, если не передумает в последний момент, конечно. В кабину через маленькие отверстия в потолке под давлением пускался газ-транквилизатор белого цвета с бодрящим свежим ароматом. Через несколько секунд все когнитивные функции нервной системы стилусоида отключались, личность его безвозвратно перегорала. Кабина проветривалась мощным газовым насосом сбоку. Следом подавался другой газ, горьковатый, который убивал за восемьдесят три секунды все нейроны в его мягком губчатом мозгу. Далее действовал насос. Электронные датчики снимали с тела показания и фиксировали окончательную смерть. Тело отправлялось на утилизацию в газовую печь с системой дожига, куда его отвозил вольнонаёмный рабочий, перекинув за руку в специальный труповозный ящик. Ещё через двадцать три местные минуты – время достаточное, чтобы позавтракать чем-то более благородным чем пакетик белых сухариков, труп сжигался в печи и дополнительно обрабатывался дожигающей системой. От него не оставалось ничего, кроме одного с небольшим кубометра разреженных газов, сразу улетучивающихся через трубу наружу.

От любезно приглашающего голоса до окончательного дожига проходило по установленному стандарту семь тиртов – примерно пятьдесят пять минут с допуском в три минуты. Стандарт этот действовал везде и считался нормой. Родственники, при их наличии, оповещались на следующие сутки.

Данной системой мог и на воле воспользоваться любой желающий, кроме детей, которые ещё были на попечении своих предков, вроде Скантула. Многие пользовались ею, когда не видели общественного смысла в своём дальнейшем существовании, так как болезни были побеждены почти полностью и от них естественным путём никто не умирал. Такие по сути дела самоубийства были нормой. Ведь общество в целом должно развиваться, а бессмысленные жители его тормозят и отягчают собой. Тем более, что искусственный интеллект, олицетворяющий собою власть, которому были отданы все полномочия по устроению общественной жизни, прогнозирующий всё наперёд на многие годы, всегда делал поправку на количество населения и давал настоятельные рекомендации по количеству детей в семьях, средней продолжительности жизни, времени вступления в брак, количеству выходных дней в неделю и тому подобные моменты жизни. Следовать его рекомендациям было, конечно, необязательно, но все понимали, что суперкомпьютер не может ошибаться, и предпочитали к нему прислушиваться, подавляя собственные соображения, предчувствия и желания. И до сих пор ИИ ещё ни разу не облажался.

Хотя существовал и несколько иной путь. Некоторые престарелые стилусоиды добровольно подвергались внутрисосудистому чипированию специальной капсулой с усыпляющим ядом, после чего переселялись на соседние планеты системы, предназначенные для «дожития», куда с Рибейседжа поставлялось необходимое продовольствие, световые энергогенераторы, запитываемые от благодатного света Ортостуртона – искусственной звезды: голубого гиганта с правильно рассчитанной яркостью, теплотой, радиацией, гравитацией, электромагнитным излучением и ещё целого ряда параметров помельче, о которых знали только специалисты. Звезда давала энергию и жизнь в первую очередь для Рибейседжа, но и прочие пять рукотворных планет отличались от него несильно, варьируясь в небольших пределах в основном по уровню влажности и содержанию газов в их атмосферах.

Максимально возможный срок дожития был равен трём четвертям от всей прожитой до текущего момента жизни. Если индивид в течение этого времени так и не «созревал» до окончательного решения о добровольном суициде, то оно вступало в действие автоматически. Вшитая капсула удалённо вскрывалась командой с пульта оператора на Рибейседже. Яд разливался по сосудистому руслу организма, проникал в глубинные ткани мозга и мягко подавлял его деятельность в течение нескольких часов. Стилусоид гуманно и навсегда засыпал через короткий промежуток времени, а специальная служба поддержки, получая сигнал на пульт с основной планеты, находила тело и подвергала его утилизации в соответствии с описанными выше алгоритмами.

Но это бывало редко. В основном жители понимали своё место в мире и не упирались до последнего момента, проходя фатализацию добровольно.

Скантул прошёл в свою комнату. Кругом был полумрак и тишина, отчасти из-за системы шумоизоляции, подавляющей все звуки, отчасти из-за врождённой привычки населения соблюдать тишину. Он сел на стул прямо посередине комнаты, надел оборудование, сосредоточился и приготовился внимать учению. Сегодня, на историческом этапе программы, гигантский дегородидр, длиной со шкаф и ростом Скантулу по колено, ползая вокруг него и издавая то и дело неприятные шипящие звуки, прочитал лекцию о том, как всего несколько миллионов лет назад населявшие на тот момент Рибейседж народы устроили между собой кровопролитную войну на полное уничтожение. Вся планета пылала и тряслась в термоядерной агонии. Что именно стилусоиды тогда не поделили, историкам доподлинно было неизвестно, ибо территории на тот момент давно были признаны общим достоянием, границ просто не существовало а все необходимые материалы и вещества вполне успешно абсорбировались из доставляемых на планету астероидов, так что проблема была в чём-то другом. Научное сообщество до сих пор недоумевало по этому поводу. А самая популярная версия гласила, что это было всеобщее помешательство, вызванное неизвестным вирусом, прилетевшим из космических глубин. Отчего бы ещё вся планета могла вдруг взбеситься?

В конце лекции дегородидр четыре раза плюнув на пол и шумно вздохнув, уставился своим бессмысленными красными глазами, то одним то другим, прямо на Скантула и задал ему свистящим шёпотом два контрольных вопроса:

– Наука до сих пор считает недоказанным тот факт, что эта война состоялась бы в любом случае, независимо от внешних обстоятельств, поскольку в то время сложилась исключительно негативная конъюнктура в сфере международных отношений, базис которых был подорван взаимными угрозами и отсутствием примата наднационального, надконфессионального и надполитического права в широком смысле этого слова. А как считаешь ты, Скантул?

– Я считаю, что вирус безусловно сыграл свою роль, – начал Скантул, которому было не очень интересно разбираться в столь далёких событиях, – однако он, скорее всего, лишь послужил триггером для начавшегося тогда хаоса. То есть, не будь вируса, ситуация всё равно бы разрешилась войной. Атмосфера взаимного недоверия и накопившихся претензий уже тогда была неразрешима дипломатическими методами. Бомба всё равно бы взорвалась.

– Научно установлено, – продолжал шипеть восьмилапый наставник, – что конфликт мог бы привести к полному вымиранию и исчезновению вида стилусоидов, если бы он продолжался ещё хотя бы десять годовых циклов, поскольку аграрная и промышленная база на тот момент были уничтожены практически полностью. Даже оружия остро не хватало. Девяносто пять процентов населения было выжжено себе подобными. Но что же заставило ваших предков прекратить войну, Скантул?

– Ну… на этот счёт тоже есть разные точки зрения. – Скантул покосился на свою правую руку, как будто там была шпаргалка. – По одной версии, появился некий миротворец среди стилусоидов, который нашёл нужные аргументы, убедившие всех начать всё-таки договариваться. По другой версии, по планете ударил метеорит, то есть не метеорит… маленькая планета, которую вовремя не распознали – все слишком увлеклись войной – и она чуть не разнесла весь мир. Ещё одна версия – какое-то супер-оружие, которое было применено, и уничтожило вообще всё живое: и растения, и животных…Осталась маленькая кучка индивидов. Лично мне наиболее вероятной видится версия с метеоритом. Их тогда могло остановить только что-то реально страшное и неотвратимое

– Ответы приняты, – мигнув произнёс дегородидр. Он ещё раз плюнул жёлтой субстанцией на пол, стукнул хвостом по полу и растворился в пространстве. Слова Скантула были записаны в базу данных и отосланы на рассмотрение в педагогический комитет, где другой ИИ принимал окончательное решение о соответствии их построения и смысловой нагрузке. В отношении гуманитарных предметов он бывал всё-таки настроен лояльно. Науку двигала вперёд математика, а не история.

На уроке астрономии виртуальный наставник, теперь уже не визуализированный, рассказывал ему об очередной недавно открытой спиральной карликовой галактике с условным индексом 55#. Посещение её в ближайшее время не планировалось, поскольку ничего примечательного она не содержала, только разреженную космическую пыль и несколько миллионов престарелых звёзд средней массы. Но она заняла теперь своё место на космической карте в ста тридцати девяти тысячах световых годах от Рибейседжа, которое прежде считалось пустым.

Всё это было очень абстрактно и казалось бы совершенно неинтересным для Скантула-2, если бы Бронкл регулярно не рассказывал ему о подобных вещах в более прикладной форме. Скантул знал, что иногда к ним стоило всё-таки присматриваться повнимательнее.

Сам Бронкл, так и не сумевший заинтересовать сына своими наработками, и понимая, что так он скорее всего ничего не добьётся, решил вживую посетить лабораторию, чтобы продемонстрировать коллегам, тоже изучающим образец, ход своих мыслей и узнать их дальнейший настрой.

В конце концов, бесконечно погружаться в виртуальные миры ему было пресно. Хотелось наружу, наверх, посмотреть на что-то настоящее, прикоснуться, вдохнуть, размять конечности, ощутить что-то реальное, а не цифровое. Да и Нэмикс надо бы найти. Она должна была уже вернуться из больницы, в которой работала хирургом-травматологом и очень там уставала. Морально тяжело было каждый день разглядывать чьи-то раздробленные кости, пусть даже и не прикасаясь к ним. Её задача была корректно сфотографировать микрокамерой повреждение с правильных ракурсов, внутренних и наружных, занести изображения в программу, выбрать дозу и состав наркоза и внести поправки на общее состояние пациента: пульс, давление, температуру, кислотность, психоэмоциональный статус, свёртываемость, резистентность, аллергические реакции, наследственность и т.д. и т.п. Все эти данные были, как правило, заранее записаны на чипе, который вшивался пациенту в заушную складку и извлекался оттуда одним умелым движением хирурга. Оставалось только аккуратно поместить данный носитель в считыватель и программа за несколько секунд сама принимала решение о ходе операции: какое положение придать пациенту – существовало несколько базовых – и сколько продлится сама операция; её наиболее вероятный исход. На этом функция хирурга была закончена. Он занимал своё место за наблюдательным монитором и в 3-D проекции следил за ходом операции, которая выполнялась бездушной, но гораздо более точной машиной с семью-восемью руками-клешнями разного калибра, которые вводили наркоз, делали нужные надрезы, шунтировали, прижигали лазером, зашивали плоть и следили за показаниями приборов. Гораздо быстрее, точнее и эффективнее чем команда настоящих хирургов. Разумная машина во время операции никогда не отвлекалась, не уставала и не ошибалась.

Нэмикс была дома в своём рабочем кабинете. Она готовилась сдавать отчёт в медицинское управление: сидя за столом на сиденье из голгинита – материала, получаемого из специально выращиваемой на комбинатах кристаллической породы перламутрового оттенка. Его вулканизировали в вакуумной среде, после чего быстро нагревали под жёстким инфракрасным излучением и так же быстро стабилизировали в охлаждённой до -95С воде. В результате получался пенистый и совершенно инертный материал с задаваемой мягкостью – голгинит. Его применяли при изготовлении мебели, детских игрушек, в медицине и ещё в десятке отраслей. Нэмикс делала отчёт глядя через узенькие очки-прибор в виртуальный монитор, висящий перед ней в пространстве и слегка мерцающий зелёным светом. На нём были выведены мелким забористым текстом данные о проведённых хирургических вмешательствах на задние конечности за последние три декады – сто двадцать суточных циклов. Статистика свидетельствовала о росте случаев травматизации среднего суставного звена среди молодого поколения стилусоидов. В целом её это не удивляло: в последнее время появилось движение молодых и не очень умных экстремалов, норовящих поиграться с антигравитацией где-нибудь в непроходном месте. Они нацепляли на себя специальный пояс с магнитными катушками обратной индукции, который применялся вообще-то в строительстве, и для бытовых нужд, а тем более для развлечений был совсем не предназначен, ибо катушки срабатывали плавно, и состояние свободного падения могли погасить не сразу, а за две с половиной секунды местного времени по нормативу. Экстремалы поднимались в пространстве, чем выше – тем круче! И потом, выключая антигравитационную тягу, с весёлым криком летели вниз, навстречу поверхности. Как правило – каменной. Кто-то из них успевал активировать тягу в нужный момент, и считался молодцом. Кто-то не успевал, и считался инвалидом, покуда Нэмикс и подобные ей добрые стилусоиды не восстановят ему обратно все кишки, не срастят все переломанные суставы и разорванные, обычно в ногах, связки. Особо одарённые персонажи в этом уже не нуждались, их последней остановкой была газовая печь. С системой дожига.

Нэмикс увлеклась и не заметила, как он вошёл. Бронкл приблизился сбоку и осторожно тронул её за плечо, понимая, что отвлекает жену от работы.

–Добрый! – вместо приветствия сказал он. – Как дела в вашей костоправке?

Нэмикс засмеялась. Она сама всегда с иронией относилась к своей работе, понимая, однако, всю её серьёзность. Если всё увиденное за день пропускать через психику, то надолго её – психики – не хватит, точно ёбнешься прямо там. Она ответила ему в унисон:

– Руки – чиним, ноги – чиним. Жалко только мозги никому починить не можем. Знаешь, что, Бро, к нам кое-кто по нескольку раз в отделение попадает, с одними и теми же травмами. Совсем стилусы, оборзели. Они реально считают себя бессмертными, – она со злостью стукнула кулаком по столу. – это уже не смешно, когда одного придурка по три раза за декаду к нам привозят. То шея в двух местах сломана, то все потроха у него отбиты. И он при этом ещё улыбается, дебил!

Бронкл улыбнулся, представив себя на месте такого дебила. Какую же надо иметь внутреннюю мотивацию для такого поведения? Веру в собственное бессмертие – это глупо, все умирают, понятное дело. А может – наоборот, стремление к смерти, подсознательное нежелание нести ответственность за свою судьбу, брать на себя обязательства? Этакий инфантилизм, только неоформленный чётко, а маскирующийся под личину молодёжной придурковатости. Раньше такое поведение можно было отнести на счёт всяких наркотических стимуляторов. Ещё триста-четыреста тысяч лет назад они были популярны, и не только среди молодёжи. Натуральные и синтетические, мгновенные и пролонгированного действия, дешёвые и дорогие, вредные и не очень. На любой вкус… Запрещать их было бесполезно, тут же появлялись десятки новых. И вот однажды фармакологи… Нет, некая полуподпольная фармакологическая ассоциация, возможно даже виртуальная, возможно связанная с правительством, изобрела генетическую вакцину, напрочь уничтожающую участки опиоидных рецепторов в мозге, ответственных за получение вульгарного кайфа ото всякой подобной продукции, и не только от неё, но и кайфа вообще, любого генезиса. Причём не у носителя этих рецепторов, а у его потомков. Всех, без разбора. Власть, мудрая и дальновидная власть, вакцину эту благополучно подхватила и внедрила в народ, без ведома и спроса, похоже просто распыляя её из космоса, засевая ею циклонические образования, которые проливались сверху дождями, и разносились ветрами по всей планете. Никто ничего даже не понял, только через несколько десятков годовых циклов, когда поколение сменилось вдруг выяснилось, что спирты больше не работают, опиаты не действуют. Целая трагедия была тогда… Хорошо хоть медицинский наркоз это сильно не затронуло, почти. Виноватого тогда так и не нашли. Пришлось просто смириться и привыкать к новой жизни, хотя новое поколение другой жизни и не знало, если только по рассказам предков.

Короче, кайф они ловили теперь иначе. Например, ломая себе кости при падениях в антигравитационной технологической строительной спецодежде.

– Я ненадолго отъеду, – сказал Бронкл, – есть несколько мыслей по поводу нашего текущего проекта. Хочу поделиться с коллегами своими соображениями, может у них будут какие-нибудь идеи. Материал нам попался интригующий в этот раз.

– Угу, – отозвалась Нэмикс, погружаясь в свои отчёты. – Опять коллоидная составляющая в вакууме в осадок выпадать не хочет. Беспредел творится!

Он поднялся в лифте на поверхность и взглянул на небо. Оно было чистое и прозрачное, благодаря высокому содержанию чистого водорода слегка отливающим зелёным оттенком. Над огромным городом восходил бледно-голубой красавец Ортостуртон. Большой, но в меру яркий и тёплый. Молодой, всего триста тысяч лет от зачатия. Он даже внешне не казался обычной звездой, в нём чувствовалась породистость, созданная не природой, но разумом.

Прежнее светило, породившее когда-то стилусоидную цивилизацию, было не слишком дружелюбным – красный карлик Бартеореликс. Он имел целый ряд существенных недостатков. Света красного спектра, который быстро начинал давить на психику, в целом давал маловато, даже днём приходилось использовать искусственные источники освещения. Корональные вспышки, магнитные бури, нестабильная яркость… Бартеореликс как будто притягивал к себе неприятности. Полный финиш наступил тогда, когда наука подсчитала его точный возраст – он был на своём последнем издыхании и через несколько сотен миллионов лет он бы просто превратился в маленькое тёмное ничтожество, растворив свои остывающие наружные оболочки в космосе. С ним срочно надо было что-то решать.

Но, разумеется, сначала надо было решить проблемы здесь, на Рибейседже. Энтузиасты, которые вызвались провести начальный этап исследований, нашлись быстро, но, как водится, всё упёрлось в деньги. Правительство, на тот момент уже общее на всю планету, поскребло свой бюджет, выделенный на научные разработки и уже распределённый по соответствующим статьям расходов. Всё, что удалось набрать – тридцать миллионов антирсов. Этого хватило бы, конечно, на некоторые исследования: полёт к звезде, сбор данных, обработку… Но глобально проблему это всё же не решило бы. Бартеореликс надо было нивелировать и обезвредить, найдя ему достойную альтернативу, а не просто так эмпирически в него потыкаться.

И вот, когда экспедиция наконец состоялась, звезда была измерена вдоль и поперёк, изнутри и снаружи, взяты пробы ядра и коронального вещества, появилось сразу три новости: две плохие и одна хорошая. Хорошая состояла в том, что научный руководитель этой экспедиции официально заявил: есть возможность – теоретическая – создания новой звезды, вместо Бартеореликса. В теории, она должна быть намного больше и ярче его, если только удастся запустить реакцию термоядерного синтеза в одном из участков ближайшего к Рибейседжу гигантского газопылевого облака, путём воздействия на него гравитационным коллапсатором, который ещё только предстояло изобрести и доработать. И в этом как раз состояла первая плохая новость: спасительного коллапсатора в природе ещё не существовало. Определённые разработки в этом направлении велись уже давно, вот только использовать его изначально предполагалось как оружие массового поражения, а потому, после прихода к власти Мирового правительства и установления Мира во всём мире, разработка была остановлена, проект заморожен. Хорошо хоть чертежи частично сохранились. Но это всё были проблемы космические, а проблемы местные – деньги, и причём деньги весьма немалые – висела очень остро. И в этом состояла вторая плохая новость – делиться во имя всеобщего блага почему-то не хотел никто.

Конечно, вопрос этот можно было продавить. Собрали бы комиссию, обсудили, потосковали, урезали бы отдельные статьи в бюджете на пару десятилетий вперёд… Пропаганда через средства массовой информации популярно объяснила бы народу, что так надо, иначе всё – звездец. Рядовые стилусоиды поверили бы и смирились, затянув потуже пояса. Подписали бы постановление, обязующее все ведомства скинуться на благое дело во имя высокой цели. Но политическая целесообразность, ещё имевшая тогда значение, подсказывала правящему классу так не делать. Положительная репутация, высокий рейтинг, широкие перспективы – всё это, заработанное годами честного труда во благо народа – без шуток – не хотелось разменивать на неочевидные прожекты, связанные с созданием другого светила. Многие поколения стилусоидов давно привыкли к неяркому свету Бартеореликса, и не жаловались на него. Зачем же нужна новая звезда? Да ещё за такие деньги. Да ещё если всё получится…

В общем, вопрос тогда окончательно забуксовал, несмотря на то, что некоторые учёные чуть ли не в истерике колотились, стращая народ через все мыслимые и немыслимые СМИ, например, телепатическую виртуальную рассылку, ужасными перспективами мучительной смерти их пра-пра-пра-пра-пра-пра… -правнуков. Отчего? Они сами толком не знали. То ли от замерзания, то ли от «внезапной» радиоактивной атаки со стороны карликового ядра звезды, когда оно вдруг обнажится во всей красе. Казалось, что этот народ, ещё относительно недавно с азартным остервенением истреблявший друг друга в глобальной войне, не прошибёшь никакими научными аргументами.

Но тут внезапно на помощь им пришёл сам Бартеореликс. Однажды, спустя всего три года по местному календарю от той звёздной экспедиции, в один очень непрекрасный день, он вдруг исторгнул из себя мощный протуберанец раскалённой звёздной плазмы невиданных ранее масштабов. Тот направился прямо на планету, сокрушая всё живое и неживое сначала в физическом диапазоне, а потом в электромагнитном. Он вырубил за полсекунды все спутники связи, применявшиеся тогда, разом смёл четверть атмосферы и посеял хаос среди всего живого на планете. Животные, даже самые маленькие, домашние, впадали в бешенство и бросались в атаку на всех подряд, растения разом завяли. Электрическая проводка, там, где она ещё применялась тогда, вся сгорела, повсеместно спровоцировав пожары. Надолго остановилось производство, отчасти по причине техногенной, отчасти из-за самих жителей, которые падали, иногда замертво, с отказывающими органами, не способными пережить такой скачок напряжения магнитного поля. Как выяснилось, их организмы очень чувствительны к нему, вот только было уже поздно. Через несколько суток, когда казалось, самое худшее осталось позади, последовал внезапный и кошмарный скачок температуры: Бартеореликс содрогнулся, как будто в припадке эпилепсии, и ярко вспыхнул на несколько секунд послав во все стороны испепеляющую волну жара. Она не принесла сильных разрушений, но на эти несколько секунд заставила стилусоидов, особенно тех, кто не был в укрытии в тот момент, почувствовать себя в аду, на самом дне преисподней.

Когда наконец пыль осела, жители планеты пришли в себя, отряхнулись и огляделись по сторонам, никто не мог поверить до конца, что всё дело было в этом, таком знакомом и практически родном солнышке. Говорили про секретное оружие, кем-то и зачем-то применённое именно сейчас, про заговор властей, про атаку инопланетной расы… Мудрили кто во что горазд. Кто-то вспомнил подзабытую уже религию, имевшую место быть в донаучную эпоху – собянитизм. Мол, верховное божество – Собян – пришло в праведный гнев, глядя сверху вниз на своих недостойных и забывчивых рабов, отрёкшихся от него и отдавшихся на милость технологическому прогрессу. Утверждали: оно будто бы коснулось своей всемогущей рукой Бартеореликса, и тот затрепетал, изрыгая и изливаясь Его гневом на этих презренных созданий. Целая секта тогда образовалась из новоуверовавших и несильно умных граждан и гражданок.

В общем, всякого бреда хватало.

Наконец, спустя ещё пару десятков лет, учёные почти всех убедили в природном генезисе того катаклизма и можно было двигаться дальше, решать, что же делать. Для начала хотели подыскать, где-нибудь недалеко, другую звезду и дружно переселиться на новую планету, создать которую с нуля в общем было намного проще, чем новое светило. Подобрали несколько подходящих вариантов, но, заглянув немного вперёд, все вдруг поняли, что Великое переселение народов будет предполагать спасение лишь небольшой кучки Избранных, ибо всех желающих переселить никак не получится, никаких космических кораблей не хватит, а спасётся примерно 0,5 процента от всего населения, и это в лучшем случае. А 99,5 процентов обречённых останутся здесь, ждать последний спазм звезды, который всех добьёт, уже окончательно…

После всех этих выкладок, честно и полностью обнародованных, Правительство приняло другое решение. Проект коллапсатора расконсервировали, хотя многие из его разработчиков уже покинули этот мир: кто-то переселился на соседнюю планету, кто – добровольно в печь с системой дожига, а главного конструктора прибора – Окротта1 – убила собственная жена, что-то перепутав в полупроводниковом соединении его бионического комбинезона. Она хотела немного поднять в нём температуру, чтобы сделать ему теплее, ибо тогда была зима, а Бартеореликс не обеспечивал ровный климат на протяжении всего года. Бедняга Окротт1 сгорел заживо за пару секунд вместе с бионическим комбинезоном и своим светлым разумом, даже не успев понять, что происходит.

В итоге принцип работы коллапсатора всё-таки поняли. Воссоздали несколько миллионов гигабайтов чертежей и прикинули бюджет. На сумму – колоссальную, но ещё очень предварительную – махнули рукой. Речь шла о выживании всей планеты, а безо всяких излишеств, вроде «бесплатных» полётов детишек младшего возраста к гигантским астероидам в рамках общеобразовательных программ, можно было и обойтись. По крайней мере в ближайшие годы. Ничего страшного не произойдёт, поплачут и успокоятся.

И началась теоретическая разработка. Никогда ещё стилусоиды так дружно не налегали на решение единой задачи. Вся вычислительная мощь тогдашней компьютерной инфраструктуры была задействована в этом проекте. Войну все быстро позабыли; границы между государствами, коих насчитывалось тогда два десятка с лишним, сгладились и испарились как будто сами собой; даже язык международного общения для удобства коммуникации был унифицирован и приведён к единому знаменателю. Все очень хотели жить.

И Бартеореликс это как будто тоже заметил, и одобрил. Он больше не хулиганил, вёл себя смирно. Тихо светил сверху, ожидая собственную участь.

Когда коллапсатор был наконец готов, через каких-нибудь тридцать лет, пришло время его испытать. Он представлял собой двухуровневую систему: первая часть его размещалась под поверхностью грунта в пустынном месте, и представляла собой огромную и гладко полированную трубу из чёрного закалённого вулканического стекла со всякой научной аппаратурой внутри: отражатели, преобразователи, усилители, трансформаторы… Её задача была собрать в пучок так называемый энергетический шлейф, который вырабатывала сама планета при осевом вращении, сфокусировать его в луч и одним мощным импульсом послать на другую часть коллапсатора – спутник, который летал на стационарной орбите максимально далеко от Рибейсежа, чтобы освободиться от влияния его атмосферы на свою материально-цифровую инфраструктуру. Спутник захватывал пучок, преобразовывал его оптические характеристики, сглаживая спектрально-волновую «рябь», возникающую из-за прохождения той же плотной атмосферы, и с ювелирной, насколько позволяли те архаичные возможности, точностью отражал его в нужную область туманности, тщательно выверенную заранее. Область начинала сжиматься, коллапсировать, увлекая за собой окружающую газо-пылевую среду. Далее всё это хозяйство, быстро приобретая критическую массу, начинало обрушиваться внутрь себя уже каскадом, завихряться, расплавляться и раскаляться.

Появлялся зародыш звезды.

Надо было непрерывно поддерживать этот процесс, поступательно воздействуя коллапсатором на зародыш стимулировать его неестественно быструю эволюцию, которая в природе была бы, конечно, невероятной. Далее звезда вырастала до нужного размера и процесс останавливался. Новое светило какое-то время ещё «остывало» продолжая поглощать всё, до чего может дотянуться гравитацией, расчищало пространство вокруг себя, и быстро потом успокаивалось, выходя на долгую тропу своего жизненного цикла.

Такая вот искусственная звезда, в отличие от настоящих, никогда не имела собственных планет или спутников, взяться им было неоткуда.

Это всё, конечно, в теории.

На практике получилось не так весело. Только методом многочисленных проб и ошибок, переделок и донастроек, которые требовали много времени, ибо после каждой попытки прибор необходимо было перезаряжать, снова и снова накапливая энергию планеты. Каждый такой цикл занимал от нескольких часов до нескольких недель. Понятие «недели» тогда тоже сильно варьировалось, хотя юридически неделя оставалась, стандартной, двенадцатисуточной, но сами сутки были довольно неравномерными, планета вращалась то слегка ускоряясь, то чуть замедляясь, и постоянно немного покачивалась в осевой проекции. На бытовом уровне это было нестрашно и почти незаметно, можно было не обращать внимания, однако эпоха требовала чёткости и стройности. Спутниковую навигацию, например, часто переклинивало.

Наконец, спустя ещё сто шестьдесят лет, уже следующее поколение стилусоидов нащупало верные алгоритмы. Удалось это сделать одному научному коллективу из разных полушарий. Они сообщались только виртуально, друг друга вживую никогда не видели, долго дискутировали, спорили, несколько раз вдрызг разосрались, но какая-то генетическая память о катастрофе заставила их всё-таки держаться вместе. Научный руководитель коллектива, Стургор-5, задумчиво почёсывая свой треугольный подбородок тремя пальцами, ибо двух на руке у него не хватало, смотря на снимок последней неудачной попытки коллапса – нечто, напоминающее тёмно-красный мерцающий колобок, размером чуть больше Рибейседжа – изрёк следующее:

– Нам надо попробовать хуёвину эту – линзу из синус-поляризатора пятого блока – продуть через соляную кислоту в вакууме. Потом отполировать и гальванизировать в коллоидном растворе аммиака. Потом можно её на место ставить. Главное соблюдать концентрацию и не нарушать прозрачность. И аккуратно всё сделать. Эта тварь должна заработать как надо, или я завтра своими руками её расхерачу. Она мне надоела, сука!

Его старший сотрудник, отливающий на мониторе зеленоватым светом, молодой но толковый стилусоид Рестайж-4, к которому все фамильярно обращались просто по номеру – «Четвёртый» – нервно хмыкнул и кивнул. У него самого давно руки чесались: добраться до полигона, взять кувалду побольше и настроить там всё это тонкое оборудование в соответствии со своими представлениями о прекрасном. В щепки, в осколки и в ошмётки!

– Хорошо, я понял. Не думаю, что это сработает, но раз вы считаете нужным – то сделаем. Только я бы заменил соляную кислоту на азотную. Можно?

– Вы, Четвёртый, меня хорошо расслышали. Никакой самодеятельности, ясно? – Стургор привычным движением почесал несуществующую бровь. – Оборудование очень дорогое, а вы всё запорете своими идеями. – Подумав, он добавил: – Я и сам знаю, что азотная лучше, но соляная безопаснее. Ясно?

– Ясно, – вздохнул Рестайж. Он знал, что спорить с авторитарным начальником бесполезно. Пошутить – можно; поругаться – можно; спорить – нельзя.

Он отключил Стургора и, немного подумав, набрал на обширной клавиатуре, прямо перед собой длинную команду на визуальное соединение со штабом Активной Зоны. Команда включала в себя географические координаты, номер абонента, требуемый тип связи и секретный шифр для защиты от хакеров. Дело всё-таки космической важности, мало ли что. Всего около пятидесяти символов. Долго, неудобно, муторно… Гораздо лучше и быстрее было бы, размышлял Рестайж, использовать собственный когнитивный потенциал и передавать команды мыслями, а не так вот… Но это было делом будущего, разработки в этом направлении велись уже давно. Но пока безуспешно. Видишь ли, когнитивные сигналы имеют слишком слабую поляризацию, и уловить их существующими методами невозможно. Может, когда-нибудь… А использовать голосовой интерфейс он не любил, электронный голос отзывался тонко и пронзительно, как металлом по стеклу, кто его только придумал? Так что пока приходилось мучиться с этой восьмисотклавишной аппаратурой. Очень утомительно.

Через несколько минут на экране перед ним появился его коллега в стандартном облегающем прикиде, только синего «делового» оттенка. Весь заспанный, как домашний кот. Клондл-8 всегда плохо спал по ночам из-за своей врождённой нервной возбудимости, с которой медицина ничего толком поделать не могла. Гормональный статус его был в порядке, ошибка скрывалась глубже, где-то на генетическом уровне. Отклонения такого рода были ещё плохо изучены, да и лечиться он толком не любил, накрепко запомнив завет своей бабушки: «Ты, внучок, этим живодёрам сильно не доверяй. Они тебя всякой отравой напичкают, потом будешь всю жизнь только бульончик через ухо сосать. Как твой прадедушка». И хотя прадедушка у него был совершенно нормальный – он сам его много раз видел – предупреждение бабушки накрепко запало ему глубоко в подсознание, и врачей он старался избегать. К своей бессоннице давно привык и примирился с ней. Уж лучше ходить вечно вялым и уставшим, чем отдать свой генезис на поругание каким-то костоправам, у которых «руки растут оттуда, где срам даже сказать», как говорила его мудрая бабушка. Она умная была – прямо клейма ставить негде. Потом она то ли простыла, то ли отравилась, и гордо приняла мучительную смерть, промаявшись где-то полгода на каких-то целебных травках, и очень принципиально не подпустив к себе ни одного врача. Личность, однако!

– Зона слушает, – немного осипшим голосом произнёс Клондл, по всей видимости не сразу признав Рестайжа на экране.

– Зона, слушай, – поддразнил его немного Рестайж. – Чем вы сейчас там занимаетесь? Есть какие-то подвижки по проекту, или всё на месте стоит?

– А-а… Это ты… Не, слушай, Четвёртый, тут полная жопа у нас. Температура в конденсаторах скачет. Кажется, охладитель гавкнул. Пока ждём экспертов, собираем данные. Надеюсь, там ничего серьёзного не будет. Ты чего хотел-то?

Рестайж кратко описал ему идею руководства и Клондл задумчиво покивал, взявшись рукой за плоский подбородок. Он явно что-то соображал про себя, оценивая новую мысль. Кажется, энтузиазма у него не прибавилось, но слова о «хуёвине» ему явно понравились. Он улыбнулся одним уголком рта.

– Ладно, сделаем. Когда закончим, я тебе письменный доклад скину на общий носитель. Скорее всего завтра, ближе к вечеру. Нам тут надо сначала с ремонтом разобраться. – Подумав, он добавил: – Я думаю, что все эти идеи – полная фигня, и нихуя не подействуют. А Старшой просто не знает, чего придумать ещё. – Клондл широко зевнул, показав все свои шестьдесят мелких чёрных блестящих зубов. – Сбрось мне точный алгоритм проекта на всякий случай, а то технарям нашим объяснять долго приходится, чего делать надо. Они там то ли тупят, то ли боятся пошевелиться лишний раз.

Точного алгоритма, конечно же не было, оба понимали, что это только красивые слова. Но Клондл никогда лишнюю ответственность на себя не брал, всегда предпочитая на всякий случай запасаться нужной бумажкой, за которую можно при случае спрятаться. В общем, типичный лузер-конформист.

Рестайж быстро набросал в цифровом виде тот самый «точный» алгоритм, созревший к тому моменту у него в мозгу, и по защищённой линии фотонной связи отправил его на общий носитель: своего рода жёсткий диск расширенного объёма с интеллектуальной базой данных, к которому имели доступ через целую сеть паролей и кодировок только сотрудники лаборатории.

Теперь оставалось только ждать, когда система даст результат. Подобных тех. заданий он отправил за всё время уже не один десяток, ничего особенного в этом не было, только энтузиазма у него с каждым разом убавлялось. Он подглядывал иногда через оптические линии той же фотонной связи за работой других лабораторий. Соображения там бывали самые разные, часто повторяющиеся, иногда – абсурдные, но он чувствовал, несмотря на некоторую усталость от всего этого, что вся эта оптическая-космическая идея – с накопителями, выпрямителями, усилителями и прочими отражателями – в целом правильная. Хотя, возможно, ему просто с самого младенчества нравилось играть со всякими лупами и микроскопами.

Неожиданно, на следующий день, не дожидаясь вечера, Клондл лично вышел на связь через визуальный интерфейс. Он выглядел очень необычно для себя, взволнованным, смущённым и напуганным одновременно. В последний раз Рестайж видел его таким примерно год назад, когда он на спор, прямо перед всеми сотрудниками лаборатории, собравшимися у экрана с одной стороны и рядом с ним с другой, какой-то острой сувенирной ракушкой с размаху рассёк себе щеку от носа до уха, уверенно утверждая, что одним усилием воли сможет остановить кровь, не испытывая никакого дискомфорта. В итоге пришлось тогда срочно доставить его на гидромобиле в ближайшую больницу. Там его, стонущего и истекающего белёсой кровью, выслушали, заштопали и посоветовали полечить психику в диспансере.

– Четвёртый, ты, может не поверишь, но алгоритм работает. По последним данным коллапс происходит даже активнее, чем мы предполагали, – Клондл нервно оскалился в улыбке. – Если хочешь – сам посмотри, я скину тебе новый пароль на подключение к телескопу. Передай Старшому, что он, сука, гений!

Всё это Клондл выпалил на одном дыхании, так что Рестайж даже не сразу ему поверил. Только потом, своими глазами увидев на проекторе, что происходит в заданной области, он понял, что вызвало такой восторг у его коллеги.

Среди рассеянных облаков туманности сгустился мощный и плотный вихревой поток. Прямо на глазах он всасывал в себя десятки тонн газо-пылевого вещества вращаясь и ускоряясь всё быстрее и быстрее. Картина фантастическая, завораживающая до мурашек на спине. Рестайж так и застыл, приоткрыв рот: в прямом эфире прямо перед ним рождалась новая звезда.

Целый час местного времени – примерно девяносто минут – он не мог оторваться от проектора. Потом всё-таки опомнился и быстро набрал координаты Стургора. Тот не сразу вышел на связь, а по своему обыкновению долго тянул с соединением, набивая цену своей многооопытной голове.

– Я вас слушаю, – равнодушно ответил наконец он, глядя на взволнованного коллегу. Ничего хорошего он не ждал, а когда узнал новости и увидел своими глазами прямое включение с орбитального телескопа, распорядился только продолжать наблюдения и тщательно всё фиксировать. Но в голосе и во взгляде у него что-то всё-таки изменилось. Рестайж знал, что это очень дорогого стоит.

Начала термоядерного синтеза, однако, пришлось ждать довольно долго. Только через двадцать суток в центре бешеного вращения вспыхнуло нечто, похожее на настоящую звезду. Момент этот все пропустили, поскольку Стургор делал вид, что ему это вообще неинтересно, и даже не заглядывал в трансляцию; Клондл по своему обыкновению успел приуныть, энтузиазм у него быстро улетучился; а Рестайж слишком отвлекался на свои бытовые проблемы. Ему надо было помогать своей старшей дочери собирать и программировать мудрёный даже для него небольшой робототехнический комплекс по заданию электронной Гимназии. Младшая дочь сама была ещё на стадии проекта. Её формированием и развитием как раз занималась супруга Рестайжа – Стриндекс-3, которая в соответствии со своими обычными странностями изъявила желание делать это лично, без привлечения инкубатора. Такой неоправданный риск постоянно внутренне напрягал Рестайжа, но сделать он ничего не мог. Естественное вынашивание потомства лет двести назад было упразднено, потом снова узаконено. Видишь ли, народные чаяния подтолкнули Администрацию пересмотреть текущие медицинские нормативы. Власть, что называется, нашла себе игрушки!

Но на двадцать первые сутки с Рестайжем через спутниковый интерфейс связался один из техников и сухо сообщил, что синтез начался и происходит пока без нареканий. Рестайж поблагодарил его за информацию и поспешил к инсталлятору, установленному в голографическом зале. Абсолютно тёмная изолированная комната, без единой щели и лучика света. Голографическое изображение, получаемое онлайн с телескопа, выводилась точно на середину зала в чёрно-белом цвете, но очень точная в пропорциях. Применяемая технология позволяла как угодно её крутить, масштабировать на весь зал целиком или отдельными элементами, резать на слои, изучая во всех подробностях и совершать с ней ещё массу полезных операций.

Рестайж вывел трансляцию со спутника прямо перед собой. Видно было плоховато, сказывалась удалённость объекта, но основная идея была очевидна: процесс пошёл. И пошёл так, как нужно.

Космический пылевой круговорот больше не выглядел хаотично. Вращение его слегка замедлилось и отступило от центра, а в центре было видно нечто ярко-белое, шарообразной формы и со слегка размытыми краями. Когда Рестайж приблизил изображение, то стали заметны казавшиеся здесь тонкими, а на самом деле многокилометровые струи газа и пыли, со всех сторон извергающиеся на поверхность белого объекта. Он поглощал их с жадностью, свойственной только зутрапоидам: гигантским двенадцатиногим насекомым, обитающим в тёплых морях Рибейседжа и также всасывающим добычу через крупнопористую шкуру. Шкура выделяла липкий и очень едкий фермент, который привлекал разных мелких тварей благополучно приклеивал их к шкуре зутрапоида, обволакивал, изолируя от внешней среды, удушал и медленно растворял, позволяя добыче рассосаться и всосаться вовнутрь в виде жиденького питательного экстракта. От любой добычи, даже самой твёрдой, не оставалось ничего. Этакий кислотный крематорий.

Рестайж хмыкнул и мотнул головой, отгоняя эти идиотские мысли. Он ещё раз внимательно осмотрел со всех сторон голограмму. Зарождение звезды можно было считать состоявшимся фактом. Теперь вопрос упирался только в сроки. Насколько быстро будет идти синтез, и когда точно необходимо будет его остановить?

Собственно, для этих вопросов и существует их научный коллектив. Надо сейчас обрадовать Стургора, наверняка он истосковался про себя, гадая, что там делается.

Стургор с плохо скрываемым жадным интересом впился глазами в происходящее, когда Рестайж вывел трансляцию перед ним. Он тоже чуть не открыл рот, смотря на это научное чудо. Но быстро взял себя в руки, сделал немного скучающее выражение лица, и попросил ещё приблизить изображение, повернуть и усилить контраст. Потом изрёк следующее:

– Импульсный момент со спутника необходимо скоординировать равномернее. У нас есть техническая возможность сделать пучок более монотонным? В идеале разделить его на два или три пучка синхронно.

«Во, загнул! – мелькнула возмущённая мысль у Рестайжа. – Чем мы будем там пучок делить? Ножом его резать, что ли?»

– Нет, знаете, я думаю, это невозможно, – спокойно ответил он, стараясь, чтобы голос не выдал его научное негодование. – Это не было предусмотрено в проекте с самого начала. Максимум, что мы можем сделать сейчас, это повысить амплитуду фотонной атаки на объект. Увеличить мощность пучка, проще говоря. Да и то, ненамного, процентов на восемь. Максимум – на пятнадцать.

– Ну, хорошо, я понял, – произнёс Стургор, щипая себя за подбородок. – Так и сделайте. У нас, похоже, начинает что –то получаться, коллега. Надо только ускорить процесс, а не то мы будем так лет десять ковыряться.

Рестайж кивнул. Насчёт десяти лет Стургор, конечно, преувеличил, но пять или шесть годовых циклов может уйти запросто и само по себе это было нестрашно. Если бы только всё пошло как предполагалось, то можно было и двадцать лет, понятное дело, потратить на этот злосчастный синтез. Но какая-то тень сомнения всё же оставалась, гарантий успеха никто ведь дать не мог. Процесс коллапса мог внезапно нарушиться непредвиденными обстоятельствами, выйти из под контроля И если так, то выяснять это надо быстрее, мало ли что

Следующие несколько месячных циклов прошли в тщетных поисках научного решения. Тут уже подключились все действовавшие на тот момент институты на планете и просто энтузиасты-любители со своими идеями и оборудованием. Какой только псевдоучёной ерунды не пришлось наслушаться Рестайжу со своим коллективом. Предлагалось запустить второй сателлит с двойными отражателями, что позволит делить пучок на две части, безо всякой дополнительной алхимии. Гипотетически, конечно же. Также предлагалось запустить к спутнику комплекс неких зеркал и пропускать пучок через них, дабы многократно увеличить мощность луча. Но особенно Стургору понравилась идея поданная одним уважаемым на тот момент профессором: послать к спутнику некие инфразвуковые установки с магнитными катушками и особым образом сквозь них «подогревать» тот самый несчастный пучок, после чего тот, видимо, будет обязан самостоятельно «расслоиться» на тридцать маленьких лучиков и ударить в звезду абсолютно равномерным образом.

Стургор ржал как лошадь полдня, видимо представляя себе эту картину. И только послав ему ответ в виде короткой и нецензурной рецензии наконец успокоился. В такие моменты праведного гнева связываться с ним было бесполезно и опасно, в лучшем случае он мог облить собеседника грязью. Научной.

Так или иначе проблема тогда была решена, причём спонтанно. Возможно, помогла смекалка и жизненный опыт Стургора, который, не подавая виду, тем не менее ежедневно и даже еженощно крутил себе мозги так и сяк в поисках решения вопроса. Или, возможно, Собян наконец услышал чьи-то мольбы и немного сжалился над несчастными обречёнными стилусоидами.

Пытаясь усилить поляризацию d-составляющей потока, дабы дополнительно устранить его мерцание, Стургор отдал тогда распоряжение пропустить сквозь шлейф, собираемый ещё здесь, на планете, поток частиц ионизированной плазмы, который по задумке должен был замедлить пучок, придав ему некое подобие массы, что и приведёт к сокращению хаотичного импульса потока, а стало быть и мерцание должно уменьшиться.

В конечном счёте мерцание стало только сильнее, но зато данная манипуляция спровоцировала неожиданный побочный эффект. Новая звезда, до сих пор нехотя растущая в глубине туманности, как будто получая сильные удары током, начала конвульсивно вздрагивать, явно усиливая свою активность. Сняв показания техники доложили, что у объекта происходит спонтанное усиление гравитационного поля, что вначале всех перепугало, ибо не укладывалось ни в какие расчёты. Но потом быстро выяснилось, что эти скачки гравитации провоцируют настоящий обвал ближайшей и отдалённой материи на объект, заставляя её падать на него чуть ли не со световой скоростью. Происходило то, что было предсказано теорией с самого начала, и что ни разу ещё не наблюдалось в натуре. Практически коллапс пространства вокруг объекта, который до определённой степени происходил быстрее вдали от объекта, а не вблизи. Материя сворачивалась вовнутрь, напирая и обгоняя самое себя, буквально заворачиваясь в трубочку у самого края объекта. Коллапс – во всей своей первобытной красоте. В общем, мечта цивилизации нечаянно сбылась, коллапсатор на 100 % оправдал своё название.

Стургор, обычно сдержанный и невозмутимый, в тот день бегал по всему зданию своей лаборатории, что-то орал, ликовал и махал руками. На радостях он бы конечно и напился чего-нибудь крепкого и ядрёного, доведя себя до состояния поросячьего визга, но генетика всё равно бы это ему не позволила, поэтому он только наелся каких-то конфет с пирожными и, будто в самом деле не помня себя, ходил и угощал ими всех встречных и поперечных сотрудников, техников и лаборантов, чем сильно всех позабавил. В глубине его разума вдруг шевельнулось что-то давно забытое и задвинутое в самый дальний угол подсознания. Маленький киндер с большими глазами и широко распахнутым разумом. Всего на несколько часов.

Тем не менее, на формирование новой полноценной звезды – жёлтого карлика – ушло два годовых цикла. Всё это время коллапсатор работал без выходных, хотя и с техническими перерывами на сбор данных о последствиях его деятельности в ближайших окрестностях. Родительская туманность медленно смещалась, описывая плавный полукруг в своей области галактики. Искусственная же звезда, слабо взаимодействуя с окружающей средой, в основном оставалась на одном месте, только дотягиваясь гравитационным полем до проплывающих мимо по своим орбитам облаков космической пыли и жадно их поглощая.

Когда новая звезда по достигнутым параметрам наконец стала полностью соответствовать своим сородичам, Стургор распорядился эксперимент прекратить. Новое светило ничем внешне не отличалось от других звёзд, если не считать чуть повышенной яркости и на 30% увеличенного радиоактивного фона, что, в целом, укладывалось в предполагаемые рамки погрешности и было непринципиально. Комитет по научным инновациям, в составе 25 членов и одного председателя долго и придирчиво рассматривал это творение, изучая документацию и делая всевозможные замеры. Наконец, решение было вынесено: звезду признали полноценной, за исключением нескольких мелких нюансов, а Стургору с его коллективом выписали денежную премию в размере полугодового оклада. Негусто, но главная суть была, конечно, не в этом. Отныне, на него все смотрели как на спасителя и единственную надежду для стилусоидной расы. А он, осознавая всю ответственность, недолго почивал на лаврах и вскоре снова вплотную занялся работой. Уже по-настоящему.

По предварительным расчётам, новая звезда с рабочим названием Ортолакс-2 должна была заменить собой Бартеореликс, либо полностью поглотив его, либо, что представить было сложнее, выкинув с орбиты куда-нибудь подальше, в открытый космос, и встать на его место. Многие жители Рибейседжа, представляя себе эту картину, недоверчиво хихикали, кто молча, кто вслух, но громко всё же старались не хохотать.

Всё оказалось весьма непросто. Бартеореликс никак не позволял нащупать возле себя точку бифуркации для начала синтеза. Он расчищал свою орбиту лучше любой планеты, и означенную точку, после примерно двухсот безуспешных попыток, в конечном счёте пришлось создавать искусственно. К звезде был направлен транспортный корабль-камикадзе с автопилотом, под завязку нагруженный вакуумной взрывчаткой, многие десятилетия валявшейся где-то на бывших военных складах. Тысячи сверхмощных бомб, давным-давно никому не нужных, но до сих пор по чьей-то милой халатности не прошедших утилизацию, пригодились там, где этого никто не предполагал: они помогли жизни.

Луч коллапсатора был заблаговременно направлен туда, где взрывчатка по расчётам должна была сдетонировать. Рванула она конечно же на две секунды раньше, не выдержав жара звезды. Но одна ошибка тем не менее была нивелирована вторым просчётом, согласно которому синтез не мог стартовать вне прямого действия луча. В него ударила взрывная волна, исказив ионизированный поток и создав сильное возмущение магнитного поля.

Все затаили дыхание глядя в монитор на проваливающийся на глазах эксперимент. Взрыв, разнёсший бы половину Рибейседжа, слегка коснулся краешком Бартеореликса – как волоском провёл, и всё, казалось, стихло. Стургор чуть не взвыл от досады, собираясь спустить лютого Полкана на первую подвернувшуюся лаборантку в белом обтягивающем комбинезончике, глупо моргающую глазами рядом с ним, но тут из монитора раздался голос техника:

– Наблюдается уменьшение массы Объекта 2. Причина не установлена. Может, у меня приборы забарахлили… Да хер его знает, что такое!..

Объект 2, то есть сам Бартеореликс, по неясным причинам вдруг начал скукоживаться, теряя массу и объём. Жутковато. Но у Стургора тут же загорелись глаза. Он прильнул к экрану, собираясь гаркнуть технику что-то нелицеприятное, но тот уже вывел трансляцию на огромный монитор перед ним.

Ничего нового, собственно, там не происходило. Тот же пылающий огненный шар, почти во весь экран. Были слышны даже странные звуки, исходящие от него. Нечто, напоминающее радиопомехи от гигантского приёмника, только звук этот был намного ниже и грознее. У лаборантки невольно отвисла челюсть при виде этой картины, а Стургор к ней уже давно привык, и интересовали его только некоторые детали, неуловимые для простого обывателя. Он попросил техника вывести текущие числовые показатели. Увидев сложную диаграмму с мельтешащими, меняющимися цифрами, он чуть не запрыгал на месте. Почти всё соответствовало расчётам. Точка бифуркации была успешно создана и быстро набирала массу. Только находилась она явно далековато от расчётного места. Но удалённость в перспективе можно было компенсировать за счёт размеров и яркости объекта. Если всё получится, конечно.

Учёный, не помня себя, схватил лаборантку за предплечье. Стиснул его так, что она взвизгнула от боли, вырвала руку и убежала. Стургор этого не заметил. У него впервые в жизни случился настоящий научный оргазм.

Наступил, наконец, его звёздный час. Через несколько дней об успешном эксперименте знали уже все двадцать семь миллиардов разумных жителей Рибейседжа. К нему подкатила вся мыслимая пресса: задавали вопросы, сыпали поздравлениями, сомнениями, антинаучными теориями. «А что будет, если новая звезда вдруг взорвётся? А если она вдруг окажется недостаточно горячей/слишком горячей? А не погаснет ли она вдруг? А что же будет с Бартеореликсом? А не замёрзнем ли мы все, пока Бартеореликс «подтаивает»? А надолго ли хватит новой звезды? А может быть нам сразу сделать вторую такую же, на всякий случай? А как у вас вообще появилась эта идея? А вы женаты или замужем? А есть ли у вас дети?..» И т.д. и т.п. В основном всякий бред, к главному вопросу почти не относящийся. Стургор благодушно всем отвечал, не забывая отмечать своих ассистентов. Ему нравилась эта неожиданная слава. Правда, она быстро ему надоела, но он понимал всю остроту политического момента и терпеливо переносил всякие глупости.

В первоначальные расчёты, в связи с внеплановым изменением координат нового светила, пришлось вносить существенные коррективы. Предполагаемый изначально жёлтый карлик на такой дистанции свои функции обеспечивал бы уже с большим трудом. Стургор со своим коллективом понимал, в этом случае опять придётся вернуться к искусственным источникам света и тепла, причём независимо от времени года. Сезонный фактор не позволит собирать нужный урожай, значит, население придётся сократить. Иначе говоря, стилусоидная раса отчасти просто вымрет, как какие-нибудь древние трилобиты. От подобной перспективы его реденькие беленькие волосы встали дыбом. На карлике останавливаться однозначно было нельзя, звезда должна быть больше и горячее. Как этого достичь Стургор пока не видел, но в теории это можно было представить. Достичь не жёлтого карлика, а, скажем, голубого гиганта, раз в десять или пятнадцать массивнее. А ведь коллапсивная технология была ещё очень сырая, и на гиганта Стургор замахиваться до сих пор даже не думал. Но другого выхода теперь, пожалуй, не было. Дурак он какой-нибудь или гениальный учёный, спаситель всей цивилизации? Ну вот, теперь жизнь и покажет. Он тяжело вздохнул, пути назад уже не было. Ну, держись, астрофизика!

Ортолакс-2 звездой оказался весьма непростой и в некоторые научные расчёты просто не укладывался. Его яркость и масса постоянно и хаотично колебались, никак не желая возрастать равномерно. Кроме того, осевое вращение звезды, заторможенное изначально, на третий год эксперимента внезапно невероятно ускорилось, вызвав у Стургора со всем его коллективом вначале недоумение, потом испуг, и наконец облегчение, когда оно «почти» само собой успокоилось. Стургор тогда приказал уменьшить конфронтацию луча на край объекта, что до сих пор позволяло локально усиливать его гравитационное поле. Вместо этого сосредоточить основной его удар в центре. Он и сам не знал, какой эффект это может дать, но интуиция что-то ему подсказала в очередной раз, и она не ошиблась. Впоследствии выяснилось, что Ортолакс-2 вошёл в центр малозаметного, но более плотного газо-пылевого образования и фокус луча, сосредоточенный с одного его края, спровоцировал спонтанное ускорение его вращения за счёт увеличившейся пылевой нагрузки. Вообще-то, на первый взгляд это противоречило здравому смыслу, ибо увеличившаяся масса должна была бы замедлить вращение, но в тот раз физика сработала вопреки расчётам Стургора. Как, впрочем, и сам коллапсатор, который работал наперекор расчётам учёных трёх-четырёх тысячелетней давности. Ведь такая вот «херовина» не могла бы существовать даже в их воображении.

Стургор никому ничего не сказал, но крепко отругал самого себя за эту недоработку. Ошибка произошла из-за его невнимательности: активность луча надо было сразу или резко снижать на этом участке, или направить его в центр объекта, уменьшая его крутящий момент. Эффект мог быть непредсказуемым и необратимым, и ошибаться здесь было нельзя.

В общем, никто ничего тогда к счастью не понял. Только Рестайж, удивлённо глядя на показания спутника, пару раз связывался с начальником и обеспокоенно просил уточнить генезис этого странного ускорения. Стургор, по своему обыкновению не желавший терять репутацию перед подчинёнными, с умным видом обещал составить графический план явления с цифровыми обоснованиями. Сам же он только репу чесал, пытаясь понять, что происходит.

После этого случая учёный навсегда зарёкся оставлять процесс без своего постоянного контроля. Пока все были живы, а новую звезду уже можно было рассмотреть в мощный бинокль ясной ночью, надо быть особенно внимательным. Мелочей здесь категорически не существовало. Ортолакс-2 был его новорождённым ребёнком и с него нельзя было спускать глаз. По крайней мере до совершеннолетия. Лет, так, тридцать-сорок.

Однако столько времени впереди у него не было, Стургор прекрасно это понимал. Поэтому, выбрав себе преемника в лице Рестайжа, которому он доверял, хотя и недолюбливал, Стургор через девять годовых циклов отошёл от дел, переслав ему все коды и техническую документацию на объект. Главное дело всей его жизни уже сияло на небе даже днём в виде странной ярко-белой звезды-переростка, пока ещё даже близко не похожей на настоящее дневное светило. Бартеореликс же заметно побагровел и тоже казался странным, тёмно-красным. Некоторые жители планеты начали его побаиваться, предпочитая в ясную погоду днём на улицу не выходить. Глупости, конечно, но не все способны были сразу воспринять вполне научную идею о его аннигиляции.

В целом же всё шло по плану. Коллапсатор работал исправно и подал кому-то идею о возможной второй своей модификации. Молодое поколение учёных задумывалось над тем, как сделать его новую версию, компактнее и легче, пока ещё в сугубо эмпирическом приложении. С его помощью можно было бы, немного поиграв с частотой поляризации аннулировать опасные астероиды. А возможно, и целые бродячие планеты, тоже периодически залетающие на орбиту Рибейседжа. Или создавать новые планеты, при необходимости. Но это был очень сложный вопрос, и хотя вся техническая документация этого мега-проекта находились в открытом доступе, но экстраполировать их на меньший масштаб никто не решался, слишком большой объём данных надо было переработать, тут бы ни один современный суперкомпьютер не справился.

Рестайж старательно раскинув мозгами и перелопатив все документы пришёл к выводу о невозможности данной затеи. Просто нельзя было корректно выдержать все пропорции и правильные дистанции на мелком масштабе. Если бы что-то и получилось, то явно что-то не то. Но сама идея была хорошая, он посоветовал молодому поколению обратиться непосредственно к Стургору. Только вежливо. Старичок был с характером: хоть и специалист, но мог и послать молодое поколение на три весёлых буквы. Его уже нельзя было купить, только заинтересовать, идейно. Чем, если не деньгами? Славой? Угрозой всей планете? Ну-ну, попробуйте…

Но от Стургора толку тоже оказалось мало. Он только кисло улыбался и отнекивался от назойливых просьб поделиться опытом, ссылаясь на свою старческую деменцию: всё, мол, забыл. Не из вредности, конечно, просто он откровенно считал свою миссию выполненной. А сделать уменьшенную версию коллапсатора, то есть изменить нужным образом полярность и мощность лазерной архитектуры, источник запитывания технологического дистрибутива, того, что летает на орбите, а также геометрию элементной базы и характеристики оптической индустрии – это же в целом несложно. Справятся как-нибудь сами. Он посоветовал молодому поколению обратиться к Рестайжу, тот поможет. У него все данные на руках, молодые мозги и свежий взгляд на вещи.

Неизвестно, чем эта перепасовка в итоге закончилось. Но в конце концов был создан целый институт в несколько десятков сотрудников, возглавляемый совсем другими стилусоидами. С упорством, свойственной своей расе, они долго копировали, моделировали и масштабировали всю начинку прибора. Делали ошибки, исправляли, откатывались назад, соображали и снова пробовали всевозможные варианты. Когда через несколько лет работа была окончена, версия коллапсатора введена в строй и испытана, никто не мог до конца поверить, что изначально всё это могли создать всего-то несколько учёных, под руководством одного престарелого, не иначе как гения. Стургор5 навсегда остался в памяти поколений как абсолютный уникум. Он, разумеется, тоже стоял на плечах титанов – своих предшественников и современников, но имена этих титанов никто толком уже не помнил, и это инженерное чудо, размером с небольшой городской квартал, в памяти поколений может быть и незаслуженно, но навсегда стало ассоциироваться со Стургором.

В технической документации прибора было заявлено, что при отсутствии неполадок и форс-мажорных обстоятельств, в виде, например, крупного астероида, способного разнести спутник на части или столкнуть его с орбиты, работа будет завершена через шестьдесят пять – плюс/минус десять – годовых циклов. Бартеореликс будет полностью поглощён. Далее примерно такая же судьба ожидает ещё несколько звёзд, которые ожидаются на орбите Ортолакса, не считая пыли и всякого мелкого мусора, которого в космосе всегда хватает. Главным признаком финиша будет, естественно, внутренняя температура ядра, она должна соответствовать средним показателям для такого типа звёзд. Ну и яркость, ясное дело. В общем, всё как всегда. На Рибейседже к тому моменту, опять же по расчётам, должен наступить тёплый и влажный климат, независимо от широты и сезонности, поскольку атмосфера должна самостоятельно приспособиться к новым условиям. Продолжительность года и толщину атмосферы на планете, гласил документ, если что, подрегулируете сами, не маленькие ведь дети? И наступит тогда повсюду, на ближайшие пять-шесть миллиардов лет, красота имени Стургора, который к тому моменту уже двинет кони, разумеется. Ему было не жалко. Главное – выживание вида в целом, остальное – лирика. А у него, как у истинного стилусоида, отношение к лирике всегда было немного брезгливое.

Жизнь, как водится, всё-таки внесла свои коррективы в эти красивые планы. Синтез происходил неравномерно, скачками, то замедляясь почти до нуля, и заставляя всё научное сообщество неделями уныло рефлексировать у телескопов, поскольку что-то исправить на орбите было невозможно, то ускоряясь в десятки раз, невольно наводя страх на всех, кто продолжал следить за этой космической эволюцией. Желающих следить, впрочем, становилось всё меньше, жителям за все эти годы порядком надоело слышать регулярные сводки, как будто фронтовые, о достигнутой массе, яркости, радиоактивности и т.д. и т.п. Чувство опасности притупилось и всем хотелось просто жить, не оглядываясь на космос, будь он ближний или дальний.

Уже после смерти Стургора и Рестайжа, в полном соответствии с научными расчётами учёного, процесс синтеза был остановлен. Ортолакс превзошёл все прогнозы: климат на планете выровнялся, отчасти благодаря более мягкому воздействию ультрафиолетового излучения новой звезды, отчасти же на него повлияла бурно расплодившаяся в океанах на фоне изменившегося светового потока лемчегония – чёрная микроводоросль, которая активно выделяла озоноподобные газы, способствовавшие мягкому удержанию тепла в атмосфере планеты без жёсткого парникового эффекта. Об этой водоросли Стургор тоже упоминал в своих записях, но никто значения этому тогда не придал. Странно было отвлекаться на траву, пусть даже подводную, когда речь шла о космических и звёздных масштабах. Сутки незначительно удлинились за счёт замедления вращения Рибейседжа, который тоже чувствовал возросшую, хотя и незначительно, гравитацию от новой звезды. Ортолакс сиял ярко и ровно, немного уходя видимым спектром в синий цвет. В отличие от красного Бартеореликса, цвет этот успокаивал, внушая всем уверенность в будущем, которое теперь казалось безоблачным.

В память о научном достижении было решено увековечить учёного со свойственными текущей эпохе креативом и почестями, которых опять же удостаивали очень немногих. Единицы, проще говоря. Прах Стургора запечатали в герметичную капсулу из металлического сплава на основе титана, и отправили прямиком в сторону Ортолакса2, где он должен был романтично сгореть, влившись в атмосферу звезды и буквально став её частью. Сам Ортолакс2 решено было переименовать в Ортостуртон: название, в котором будто невзначай проскальзывала часть имени астрофизика. На вечную память.

У жителей планеты наконец появилась возможность заняться чем-то иным, кроме банального выживания. Необходимо было усовершенствовать законодательство во многих областях, поскольку старая политэкономическая модель не учитывала многие аспекты изменившейся реальности. В базу данных компьютерной нейросети, на тот момент уже управлявшей всеми аспектами социальной жизнедеятельности, были введены все имеющиеся сведения о звезде, климате, обществе, власти и т.д. Немного подумав, суперкомпьютер, со свойственной ему лаконичностью и прямотой, выдал ряд рекомендаций, от которых у многих рядовых обывателей застыла в жилах их белая кровь: ограничить рождаемость, путём обязательной стерилизации каждого четвёртого жителя; ввести в законодательство положения о смертной казни за тяжкие преступления – немаленький список преступлений прилагался тут же; обязательная эвтаназия всех стилусоидов по достижении ими определённого возраста; полный отказ от суверенных государств и упразднение границ; единая валюта, единое законодательство, с поправкой только на климатические особенности разных регионов, хотя эти особенности теперь были почти стёрты. И много всяких других идей на грани антиутопии. Как альтернатива, сурово пророчила нейросеть, перенаселение, нехватка продовольствия, эпидемии, разгул преступности, испорченная экология экономический крах и т.д. А на десерт – очередная и скорее всего последняя для цивилизации термоядерная война в течение ближайших четырёхсот годовых циклов, которая закончится, по её прогнозам, полным и теперь уже окончательным коллапсом цивилизации.

Только весёлого смайлика не хватало в конце такого прогноза.

Тогда быстро собралась небольшая партия активистов, выступающих за то, чтобы игнорировать данные прогнозы, и жить своим умом, без оглядки на всякие электронные системы. Выдвигали петиции, устраивали виртуальные голосования. Но при всей своей крикливости собрать достаточно сторонников они не смогли. Жители были настроены конформистским образом и привыкли полагаться на синтетический разум, нацеленный на одну конкретную задачу – достижение максимальной производительности с минимальными затратами, как трудовыми так и финансовыми. Сдвинуть их мировоззрение, а тем более вдохновить на некий цивилизационный бунт и не обращать внимания на предписания всеведущего компьютера, который до сих пор ни разу не ошибался, или вообще отключить его – было практически нереально.

Пока в недрах нейросети готовилась нормативная база под все предполагаемые изменения, что, собственно говоря, не заняло у неё особенно много времени, были предприняты несколько террористических вылазок в попытке взорвать относительно слабо защищённый операционный центр. Практически чудом они были пресечены плохо организованной службой безопасности. Понимая, что ситуация приобретает серьёзный оборот, власть, в лице Всемирного Совета, которому все доверяли больше, чем компьютерам, но тем не менее не способную выполнять несколько триллионов операций в секунду и давать точные прогнозы на сотни лет вперёд, решила передислоцировать нейронную Систему в более безопасную локацию: в космос, на неизвестный обывателям и никем не заселённый спутник одной из планет-гигантов на расстояние четверти светового года от Рибейседжа. Укрыть её там от фанатиков и буйных скептиков. Это было благоразумнее, чем бесконечно усиливать охрану и периодически вылавливать стайки всяких экзальтированных идиотов с бомбами.

Внедрение всех предложенных инициатив, за исключением пары десятков совсем уж одиозных, так и неприжившихся, вроде умерщвления безнадёжно больных детишек, потребовало многих усилий и несколько столетий, пока сменялись поколения обывателей. Только их далёкие потомки, узнав из учебников истории о былых нравах и законах, смогли равнодушно пожать своими узкими плечами и недоумённо хмыкнуть, представляя себе своих диковатых предков, которым только дубины не хватало для полного счастья.

Нет, хуже жить они не стали. Все энергетические потребности жителей планеты обеспечивало новое светило, щедро и бесплатно орошая планету светом и теплом, которые наука научилась успешно аккумулировать в небольших но ёмких цилиндрах Тардста, названных по имени изобретателя. Располагаемые на небольшой глубине под поверхностью почвы, они совсем не занимали полезного пространства, но зато способны были на один квадратный вилт – около полу миллиметра своей площади – аккумулировать массу полезной энергетической нагрузки практически из ничего, слабого ветра для этого было достаточно. Следующая генерация этой идеи позволила получать чистую энергию из абсолютного вакуума в совокупности с энергетическим шлейфом от вращения планеты, полностью независимо от звезды, и вакуумные генераторы, размером с небольшой одноэтажный дом, стали обеспечивать чистой энергией уже целые мегаполисы.

И тогда-то, кажется, наступило полное счастье, недооценённое современниками, потому что очень привычное. Без войн, эпидемий, голода, неравенства, космических угроз, поскольку всё космическое пространство круглосуточно и неусыпно мониторила специально созданная электронная служба космической безопасности, и прочих глобальных гадостей и неприятностей.

Как раз в это время на свет появился Скантул2.

Он был вторым и последним ребёнком в семье, согласно предписаниям нейронной сети. И хотя его родители не попали под норматив об обязательной стерилизации, он чётко знал, что младших братьев и сестёр у него уже не будет. Никому не могло прийти в голову нарушать закон, хотя бы потому, что обмануть Систему было невозможно, все жители были подсчитаны, учтены, генетически очищены, вакцинированы, пронумерованы и виртуально одобрены Советом. Локальные исключения делались тогда, когда обывателей на том или ином участке становилось слишком мало в результате какой-нибудь случайной техногенной катастрофы, которые тоже иногда случались, правда всё реже и реже.

Кроме того, он стал участником научной разработки, которую Система проводила в настоящее время, правда уже с согласия родителей. В результате генетической терапии, реализуемой на клеточной стадии формирования организма, совершенствовались все органы чувств стилусоидов, зрение обострялось в несколько раз, особенно в темноте, органы слуха начинали воспринимать, по желанию пациента, инфра- и ультразвуковые волны в широком диапазоне. Обоняние, осязание, скорость мышления – всё углублялось и ускорялось в несколько раз усилием воли обывателя, и так же усилием воли их можно было приглушить. Только чувство вкуса никто не трогал, еда никогда не считалась приоритетным направлением, даже в эмпирическом ключе, и постепенно вытеснялась питательными таблетками и инфузиями, так было удобнее и быстрее.

Когда Скантул немного подрос и окреп, он, как и предполагалось, всерьёз увлёкся цифровыми технологиями в области робототехники. Родители желали видеть его в будущем каким-нибудь светилом науки, талантливым программистом или, на крайний случай, инженером-конструктором. А он, в целом оправдывая их ожидания, внепланово увлёкся всякого рода взрывчатыми веществами. Промышленными, поскольку боевые давно уже не выпускались. Потом, к счастью, переключившись на пиротехнику. Здесь, вероятно, имела место случайная ошибка, допущенная при программирования его генома в лаборатории, они иногда до сих пор случались, технология была ещё сыроватая.

А ещё его очень рано заинтересовала работа родителей. Нэмикс с охотой посвящала его в некоторые детали хирургии и комбустиологии, избегая, конечно, особо пикантных и кровавых моментов, связанных с полостными операциями. Но он, кажется, и так понимал, что стоит за терминами «вскрытие грудной клетки», «ампутация конечностей», «эвтаназия» и тому подобной вербальной эквилибристикой. Задумчиво кивал и не переспрашивал.

Бронкл тоже рассказывал ему много интересного. Как руководитель двух десятков научных проектов, связанных с космологией, физикой, химией и всё той же робототехникой, он стал для Скантула практически ходячей энциклопедией, подробно и правдиво рассказывая ему о многих нюансах мироздания. А тот впитывал всё это своим генетически прокачанным мозгом, не отвлекаясь на игры со сверстниками и всякие детские забавы.

Очень скоро он сделал свой выбор жизненного пути, даже не отдавая себе отчёт в том, что этот выбор был предопределён компьютерным алгоритмом, задолго до его зачатия. Его свободная воля не была ущемлена искусственно, она была только научно отполирована и направлена в нужное русло.

Последний рассказ отца, когда тот в полумраке махал перед ним пробиркой с непонятной чёрной субстанцией похожей на уголь, наводя скуку, не очень сильно вдохновил. Скантула. Некоторые органические молекулы он и сам умел синтезировать в маленькой любительской лаборатории на столе в своей комнате. Не будучи прирождённым циником, тем не менее, малой отдавал себе отчёт в том, что вся эта шумиха и околонаучная возня направлена главным образом на выбивание и освоение бюджета, а научный энтузиазм, в том числе свойственный – иногда – и Бронклу, был скорее редким исключением. Но именно сейчас, похоже, Бронкл говорил вполне серьёзно, и это могло вылиться во что-то большее, чем просто вербальные пузыри.

Например, в какую-нибудь учёную экспедицию к отдалённой галактике, в которую Скантул тоже мог попасть в качестве пассажира, если удастся уговорить отца, который, возможно наигранно, сильно за него переживал. Сам Скантул ничего особенного в этом не видел, ну не врагов же они летят бомбить? Да и его учёбе это не помешает, она и так была виртуально-удалённой, так что командировка только принесла бы ему массу новых впечатлений.

Что касается Нэмикс, она тоже не будет против этих его путешествий. Экипаж и пассажиры всё время полёта находились в состоянии гибернации, автопилот безошибочно управлял всеми системами и вероятность нештатной ситуации на борту стремилась к нулю. По прилёту на место вся работа в основном сводилась к взятию разных проб, анализированию, картографированию, координированию, замерам и прочей учёной ерунде.

Скантул зевнул, наука – это всё-таки очень скучно. Но не углубляясь в научные дебри посмотреть своими глазами на новые миры, одним из первых услышать новые звуки и ощутить новые запахи, рассмотреть какие-то новые формы жизни, пусть даже примитивные, было всё-таки очень заманчиво. Никому из его сверстников так не везло. Нет, решил Скантул, такую возможность упускать нельзя. И отца надо непременно уломать, если только он сам сумеет уломать руководство на выделение бюджета. Что ж, это станет ясно уже сегодня.

Бронкл решил воспользоваться для передвижения службой телепортации, названной так не очень удачно, поскольку собственно телепортация давно была признана утопической и тупиковой идеей. Самая авангардная наука так и не смогла подтвердить возможность перемещения объектов, и тем более живых организмов, в пространстве без необходимости их уничтожения на точке старта. Из точки А в точку Б можно было моментально передать всю мыслимую информацию об объекте или субъекте, от его массы и объёма до самых тонких физико-химических особенностей. Однако сам объект передаче не поддавался, так и оставаясь уникальным на точке старта. Таким образом, копию или клон воссоздать на финишной точке было вполне реально, но не оригинал. Конечно, очень жаль, но здесь наука упёрлась в потолок своих возможностей. По крайней мере, пока.

Поэтому, придётся по старинке.

Он проследовал на стоянку телепортов: узких кабин одинаковой овальной формы, напоминающую артиллерийский снаряд и нивелирующую сопротивление атмосферы. Телепорты были одинаково серые и полностью герметичные. А если в такой кабине немного задержаться, можно было получить асфиксию, чтобы этого не допустить был предусмотрен режим аварийной подкачки воздуха из внутреннего баллона, которым, правда, никто никогда не пользовался, ибо от края до края огромного мегаполиса можно было добраться за пару местных минут, а объёма дыхательной смеси в одноместной кабине хватало на пятнадцать местных минут по действующему нормативу

Бронкл занял свободную кабину телепорта, начисто дезинфицированную озоновой вспышкой за последним пользователем. Он уселся на жёсткое и узкое сиденье, скорее для виду обитое чем-то, напоминающим ярко-красный кожзаменитель и вслух продиктовал адрес доставки. Электронный голос неопределённого пола повторил его запрос и Бронкл коротко подтвердил команду коротким «Да!» Тут же сработала система безопасности, его деликатно но крепко прижало к креслу невидимое силовое поле, кабина закрылась и плавно поднялась вверх над всеми строениями. Антигравитационные катушки сработали тихо, почти бесшумно, система определила своё местоположение на карте города, приняла правильную ориентацию в пространстве и на две секунды замерла, вычисляя свободный тоннель в пространственном континууме.

Аппарат сорвался с места, за полсекунды набрав сверхзвуковую скорость, а весь полёт продолжался секунд двадцать. Стилусоида внутри кабины не размазало перегрузкой благодаря хитроумной системе компрессионной гиперкомпенсации. У Бронкла только слегка помутилось в глазах – обычное дело для телепортов.

Когда он покидал кабину телепорта, совершившего посадку на крыше большого двадцатиэтажного дома, с его счёта, который был привязан к вшитому в руку микрочипу, была автоматически списана плата за единовременное использование общественного транспорта. Небольшая сумма, которая дифференцировалась в зависимости от пройдённого расстояния, массы объекта, его загрязнённости, погодных условий и ещё нескольких мелких факторов. Кроме того, компьютерная система мгновенно сличала данные пассажира с общей поисковой базой, выявляя преступников и без вести пропавших. Искусственный разум ненавязчиво стремился контролировать всё, и всех. Возможно, к счастью.

Бронкл спустился на четырнадцатый этаж, прошёл через большой зал своей лаборатории. Зал был весь белый и практически стерильный, как практически всё в этом стилусоидном мире. В пространстве зала царила немного странная оживлённость. На рабочих местах в полной тишине за столами сидели сотрудники с различными гарнитурами на головах. В воздухе там и сям висели лазерные голограммы всех цветов и размеров, некоторые из которых крутились в различных проекциях. Казавшиеся тонкими, прозрачными и почти неразличимыми в реальности, они приобретали объём и яркость при взгляде через тонкие линзы, покрытые композитным синтетическим напылением и поляризуемые постоянным пучком низкочастотного зелёного лазера, вмонтированного в них сверху. Технология эта была уже не новая, но всё ещё очень дорогая и не до конца отработанная. Она периодически давала сбои, в первую очередь из-за хрупкости всей этой конструкции.

Но сейчас Бронкла не очень всё это интересовало. Стараясь никого не побеспокоить, он направился к небольшой автоматической двери. Белая, плоская, без намёка на любую фурнитуру. Она ничем не выделялась на фоне стены. Этакий секретный бункер, открываемый что изнутри, что снаружи, специальным когнитивным импульсом. Силой мысли одного конкретного стилусоида, если точнее. Данный стилусоид был неопределённого среднего возраста, с доброй личиной, насколько это было для него возможно, однако с хитрой и алчной натурой. Эксцентричный, но прагматичный, скользкий и любящий включать дурку, но тем не менее умный Высший куратор лаборатории и её непосредственный начальник, ведающий бюджетом и материальным обеспечением -Принсцилл-4. Весь научный коллектив лаборатории его недолюбливал, но виду не показывал, конечно. Принсцилл-4 был кошелёк, крепко закрытый кошелёк, и чтобы его открыть надо было проявить талант и терпение, что у прямолинейного Бронкла всегда получалось с трудом. Он вздохнул. Придётся его хорошенько подёргать за один из его пороков – тщеславие. И немного за жадность.

Обычно, это хорошо срабатывало.

Бронкл остановился у двери на расстоянии вытянутой руки. Сработали опознавательные сенсоры, анализируя посетителя. Принсцилл-4 уже видел перед собой его цифровой силуэт в полный рост, но без лишних деталей. Система не отображала мимику, и так небогатую у стилусоидов, наличие предметов в руках и скрадывала случайные мелкие движения. От таких излишеств давно отказались, ибо всё это стало несущественно после окончания войны.

Пневматика еле слышно зашипела, освобождая зажимы. Бронкл тронул дверь и она беззвучно откатилась в сторону, как невесомая.

Он оглянулся, изнутри кабинет не очень отличался от остальной лаборатории. Стол, сильно смахивающий на лабораторный, уставленный разным оборудованием, встроенные белые шкафы по стенам. В них хранились различные образцы, описания и всякие научные инструменты. Все цифровые данные на случай нештатной ситуации находились удалённо, прямого доступа к ним не было, только виртуально.

Принсцилл-4 молча кивнул ему на второй стул, стоящий с другой стороны стола, и выжидательно воззрился на своего гостя. Их отношения были больше, чем просто рабочие, и хотя дружескими их назвать было нельзя, но друг другу они доверяли, понимали и часто общались просто жестами, без слов. Если только шеф не начинал лезть в бутылку и набивать себе цену, почём зря, что тоже с ним случалось.

– Что скажешь, Бро? – начальник проницательно взглянул ему в глаза. – Я же знаю, ты не ходишь сюда просто так.

Бронкл присел на своё место и извлёк из неприметного кармана на груди маленькую мензурку с черным порошком. Поставил её на стол перед собой. Принсцилл с любопытством перевёл взгляд на неё, потом обратно на учёного.

– Это образец 304-52А, – пояснил Бронкл. – Получен нашим отделением двенадцать суток назад из 572 автоматической экспедиции в квадрат 23-304/72/15H. Похоже, органическая субстанция, углеродный состав, но в остальном – тёмный лес, ничего не сохранилось.

Принсцилл с сомнением взял пробирку со стола, внимательно пригляделся к ней, встряхнул немного. Уголь и есть уголь. Бронкл, понятное дело, просто так болтать не станет. Но к чему он клонит – догадаться было несложно. Понадобятся ресурсы, в первую очередь материальные. А что же ещё?

– Я отправлял образец на экспертизу, – добавил Бронкл, – химики не знают, что это за бурда. И потом…

– Слушай, Бро, – прервал его Принсцилл, – это всё очень интересно, и твой энтузиазм я вполне понимаю, но этого ведь мало. У тебя есть факты генетической принадлежности этой фигни? – Принсцилл слегка хмыкнул, взглянув в глаза гостю. – Ты же самый умный у нас, так обоснуй фактами. Слабо?

Бронкл тоже хмыкнул и полез в карман за носителем. Он достал оттуда маленький кубик размером с фалангу пальца – визуализатор, аккуратно положил его на стол перед собой. Принсцилл с подозрением покрутил предмет в своих длинных пальцах, вздохнул, и так же аккуратно вставил его в маленький слот, прямо в столешнице перед собой.

Над столом тут же развернулось и повисло в пространстве мутноватое зеленоватое изображение, размером чуть больше стола. Оно немного дрожало, поскольку интегральная панель давно нуждалась в специализированной донастройке, а времени и денег на это у Принсцилла, разумеется, никогда не было.

Ну, ничего страшного. И так ведь всё хорошо видно!

– Вот, тут, – Бронкл пальцем указал на длинные ряды чисел внизу изображения, обильно переслоенные столбцами из непонятных символов и условных обозначений. – Цепочка данных указывает на наличие органической составляющей в образце. Я понимаю, что многих элементов здесь просто не хватает, они разрушены радиацией и высокими температурами. Но если, теоретически, всё же предположить их наличие на своих местах, то мы получим примитивную форму клеточной мембраны. Значит, и клетка тоже была. И её можно восстановить по моим расчётам, если только удастся подобрать верную последовательность органической матрицы аминокислотной составляющей этой мембраны. В текущих условиях наша лаборатория, конечно, может это сделать. Лет за шестьсот.

Принсцилл замер на несколько секунд, переваривая услышанное. Потом взглянул на своего собеседника, как на дурачка.

– Ты чего, издеваешься что ли надо мной, Бро? Какие шестьсот лет? Ты бессмертным что ли стал?

– Ну, разумеется процесс можно ускорить, – пояснил Бронкл, пристально глядя в указанную точку. – Но нам нужен доступ к корневому вычислительному сегменту, который в данный момент для нас заблокирован.

– Правильно, заблокирован, – кивнул Принсцилл. Он встал из-за стола и медленно прохаживался взад-вперёд по кабинету – Мне жаль, конечно, но ты же знаешь, какие работы на нём проводятся, мы не можем отвлекать эту аппаратуру ни на что.

Бронкл знал, правда не всё. Именно там, например, была доказана и рассчитана возможность очередного масштабирования коллапсатора, который когда-то представлял собой колоссальную махину, наполовину вкопанную в недра, часть которой летала где-то на орбите в виде спутника. И всё это было страшно сложным и дорогим устройством. Теперь же, благодаря данным, рассчитанным корневым сегментом всего за пятнадцать суточных циклов, последняя – уже пятая – итерация устройства при аналогичных возможностях занимала всего пару кубических штиртов – как небольшой шкаф.

Он понимающе кивнул, на другой результат и рассчитывать было сложно. Немного подумав, Бронкл машинально протянул руку, чтобы забрать пробирку со стола. Но тут начальник его остановился на месте, что-то мучительно прикидывая про себя.

– Ты подожди чуть, не убирай. Там всё-таки должны быть свободные линии, или незагруженные по крайней мере. Я сейчас попробую узнать точно.

Он сел за стол, надел на голову гарнитуру в виде узкого футуристического шлема, погружаясь в виртуальную реальность. Но тут же передумал, сдёрнул её и просто вызвал ассистента кнопкой вмонтированной в столешницу.

Через пять интов – около тридцати секунд – на пороге кабинета появилась Скальта – одетая в белую обтягивающую униформу стилусоид-функция дамского рода. Безо всяких отличительных черт, с короткой стрижкой, холодными невыразительными глазами, такой же улыбкой и идеальными пропорциями. Конечно, она была вполне живым созданием, и на вид почти ничем не отличалась от остальных стилусоидов. Только с самого своего появления на свет, и даже раньше, она была предопределена на роль этакой секретарши. Ходячий биологический компьютер на стройных ножках, со вшитой в правое полушарие мозга базой данных, которую она могла произвольно пополнять из Всеобщей Электронной Базы нужными сведениями или очищать её в любой момент. Никаких бурных эмоций, никаких интересов, никакого личного мнения, семейных проблем и профессионального выгорания. Идеальный персонаж для офисной работы. Таких было немного. Один на пятьсот десять стилусоидов, если точнее. Соотношение было высчитано скрупулёзно и соответствовало текущим потребностям всех сфер народного хозяйства – от детских развлечений до тяжёлой промышленности.

Этический аспект подобных манипуляций с разумными жителями планеты никого не интересовал, ибо всеобщий научный прогресс почти всегда стоял на первом месте, а он требовал определённых жертв. Это было общепризнанно и хотя до сих пор не всегда одобрялось в обществе, но и спорить точно бы никто не стал.

Тем более что Скальта никогда на свою судьбу не жаловалась, не возмущалась, и не возражала. Чтобы не хандрить ей было достаточно удовлетворить свои первичные физиологические потребности: пища, вода, дыхание, сон.

– Я вас слушаю, – мягко но холодно обратилась она к Принсциллу, приветственно кивнув в сторону Бронкла.

– Скальта, – Принсцилл говорил с ней так же мягко но чётко, настраиваясь сразу на соответствующую специфику общения, – мне нужна свободная линия корневого сегмента. Желательно широкий канал. Узнай, что можно использовать прямо сейчас или в ближайшее время, три-четыре дня.

– Загружаю данные – Скальта улыбнулась, сжимая руки в кулаки, застыла, но тут же расслабилась, и, продолжая улыбаться, выдала:

– Линия 245-37/998/КС32 с диапазоном 194-15ЛБ40-3 в данный момент не задействована. В течение ближайших двухсот суточных циклов нагрузка на неё не запланирована. Вам достаточно этой информации?

Принсцилл кивнул вместо ответа и улыбнулся Скальте. Её дежурная улыбка тоже, казалось, стала шире, она любила быть полезной.

– Скоро мы выясним, что это такое, – пообещал начальник, проницательно взглянув на Бронкла. Принсцилл провёл пальцем по неприметному сенсору в столешнице, тут же открылся аналитический слот в том же месте. Принсцилл поместил туда пробирку и мысленно задал параметры диагностического исследования. Уловив когнитивный сигнал анализатор бесшумно закрылся, приступая к работе. Через сорок пять интов полученные результаты были зафиксированы и интегрированы вместе с визуальной проекцией в общий файл. Принсцилл ещё раз тяжело вздохнул и направил его мысленно в базу сегментарного диагностирования. Теперь оставалось только ждать.

– Если получится разузнать что-нибудь интересное, – как будто прочитав мысли Бронкла произнёс начальник, – то я выбью дополнительное финансирование. У нас же просто обожают всякую научную мистику, дай только поковыряться в каких-нибудь цифровых алгоритмах, – Принсцилл ехидно покашлял в кулак и добавил: – ты только имей в виду, Бро, если меня потом вызовут наверх и будут посылать в какие-то невероятно далёкие экспедиции, то я всё повешу на тебя. Мне все эти командировки вот где, – он выразительно воткнул себе в горло воображаемый нож. – Ни за какие деньги отсюда не сдвинусь. Расхлёбывай сам, энтузиаст! – Немного подумав, он добавил примирительно: – заодно и хорошую премию заработаешь, у тебя ведь семья.

Бронкл кивнул. Спорить с начальством вообще было не принято. Да и научный интерес его был самый настоящий, не деланый, поэтому он при случае с удовольствием путешествовал и по своей галактике и по соседним, не отрываясь тем не менее далеко от дома. Несколько раз его посылали с инспекцией на Арсагеру – соседнюю рукотворную планету, созданную с помощью предыдущей версии коллапсатора и предназначенную для содержания престарелых стилусоидов, возжелавших доживать свои последние, отведённые по нормативу годы, в другом мире. Более мягкий климат, цветущая природа круглый год, минимум урбанизации, никаких лишних новостей, опасностей и забот, обслуживающий персонал в виде молоденьких практикантов и практиканток, которые каждые десять суточных циклов проводили скрининг престарелых организмов и отправляли данные на Рибейседж, где принималось решение о дальнейшей участи престарелых организмов. Положительное, в основном. Красота, одним словом. Ненадолго, конечно, по нормативу пятнадцать годовых циклов до окончательной фатализации. Правда, скука смертная, ибо космические путешествия таким старичкам были уже не положены, слишком опасно. Вот и торчи всё время на одной планете, как дураки… Для себя бы Бронкл такого точно не пожелал, лучше уж сразу в печь – с системой дожига – даже минуя газовую камеру, чем вот так, беспросветно… Всегда на одной планете, не двигаясь… Разве это жизнь? Кошмар… Даже считая идеальный состав местной атмосферы, специально созданной и кристально чистой. Только состав её почему-то несколько раз начинал заметно меняться не в лучшую сторону.

И вот как раз за этим Бронкл со своим научным коллективом туда и прилетал: отбирал пробы атмосферы, анализировал, выяснял причины изменений. Они оказались просты и банальны: под воздействием инфракрасного излучения Ортостуртона местная растительность, состоящая в основном из деревьев и трав широколиственных пород, которых на Рибейседже, например, было немного, со временем начала выделять больше аммиака, а он свою очередь стимулировал развитие микрогрибов «инцеклодий», обитавших прямо в толще атмосферы планеты. Расплодившись, те начали агрессивно поглощать водород, необходимый для дыхания жителей и активно замещать его аргоном. Пару десятков лет было ничего незаметно, а потом жители начали жаловаться на постоянное удушье, особенно по ночам. Причину всякие биологи, экологи и климатологи искали долго и всё не там, потому ничего и не обнаружили. Зато нашли Бронкла с его коллективом и лабораториями и послали разбираться, как последнюю надежду. После полугода кропотливых исканий причина была найдена и устранена путём внесения искусственно мутированного гена в колонии инцеклодий через дождевые осадки. Ген быстро привёл к положительной мутации микрогрибов, ингибировав их размножение до приемлемого уровня. Через пять лет дышать на планете стало уже заметно легче.

Через двадцать два суточных цикла Арзарса-3, младшая сотрудница лаборатории Бронкла, считающая себя его правой рукой, получила в очередной раз отчёт от центральной базовой станции, где располагался корневой сегмент и, бегло просмотрев его, не сразу поняла в чём дело. Тем не менее набор цифр и символов, в документе показался ей нестандартным. Она сразу перешла к резолютивной части, которая подтвердила её возникшие сомнения. После длинного вступления, описывающего проведённые анализы с их целеполаганиями и прогностическими выкладками, самая последняя, нижняя строка однозначно резюмировала: «Вероятность наличия биологической составляющей в представленном образце составляет 99,5 %.».

Арзарса почуяла в воздухе сенсацию. Она перепроверила всё ещё раз и убедилась, что ошибки никакой нет. Подобные образцы иногда поступали на исследования, но она впервые видела это своими глазами, поэтому Арзарсе вдруг показалось, что она присутствует на каком-то эпохальном событии. Стараясь держать себя в руках, она занесла полученные данные на микрочип размером с хвойную иголку и подошла к руководителю направления – Инглодру-1, который сидя на жёстком стуле и надев на голову узкую белую гарнитуру что-то сосредоточенно вычерчивал пальцем в пространстве перед собой. Он представлял из себя вечно какого-то прилизанного, чересчур опрятного и немного отрешённого от реальности индивида во всём белом и стерильном, этакий лабораторный организм, сам себя вырастивший в одной из мензурок. По крайней мере Арзарсе так всегда виделось. Он был ненамного старше её, но более сдержанный в своих оценках и выводах И вызывал он у неё противоречивые чувства, что-то среднее между злостью, жалостью, завистью и восхищением. Но так или иначе она, как истинный стилусоид, свои чувства всегда держала при себе.

– Мы получили новые данные из Центра, – сказала она, приближаясь к нему сзади и в очередной раз пытаясь выглядеть серьёзной и озадаченной, – Гляньте сюда, – предложила она осторожно протягивая на ладони микрочип с записанной информацией.

Инглодр что-то подозревал, конечно, о смешанных чувствах Арзарсы, но откровенно говоря ему было всё равно. Ведь согласно выкладкам нейросетевого алгоритма, его недалёкий во всех отношениях предок по материнской линии – Стронгл-9 – не захотев, видимо, подчиняться утверждённой конвенции о демографической корреляции, в которой было чётко прописано дозволенное количество потомства и его половая принадлежность, умудрился проникнуть в зашифрованную часть базы данных нейросети и что-то там накрутить с генеалогической составляющей своего рода. Добавил там один нолик. И вместо одного одобренного потомка, получил право завести целый десяток себе подобных. И понеслось! Клиника репродуктивного инжиниринга, в которой по старой доброй традиции происходил отбор, посев и выращивание генетического материала руководимая устаревшим мультипроцессорным блоком, не задавалась лишними вопросами об этичности и законности подобных действий. Она только проверяла разрешение кандидата, потом за несколько местных минут проводился генетический анализ организма и пара капель крови забирались для репродуцирования. Если у кандидата не было генетических отклонений, его материал шёл в разработку: очищался и соединялся в крохотной мензурке с таким же материалом другого, заранее выбранного индивида. Далее в полной стерильности и при определённой влажности, давлении, и температуре следовал некий метаморфоз и клетки основы начинали в биореакторе делиться согласно заданной программе. Микроскопический шарик рос, от него отделялись ручки и ножки, вычленялась голова. Всё это росло и увеличивалось на протяжении пяти местных недель. Готовый маленький стилусоид аккуратно извлекался из реактора. Специально рассчитанной вспышкой фемтосекундного лазера с высокочастотной поляризацией запускалась деятельность всех его органов и стартовала биологическая жизнь.

И так – восемь раз подряд, покуда один любопытный медик, живой и настоящий, не решил лично проверить соответствие документов в его – Стронгла-9 – медицинском анамнезе с выписанными разрешениями. Поковырялся и офигел, обнаружив там лишний нолик.

На этом месте аттракцион закончился, предок был стерилизован и пожизненно изолирован на соседнюю искусственную планету – Кортордр-5 – для социально неблагонадёжных персонажей, где он честно дожил своё до окончательной фатализации, без права продления жизнедеятельности на Арсагере.

Половина его потомства впоследствии была выявлена и подвергнута утилизации. Из тех четверых, которых решено было оставить живыми, один оказался его отец, и ему дозволялось иметь всего одного отпрыска, а его отпрыску, то есть самому Инглодру, ещё до зачатия запретили иметь потомков вообще, его стерилизовали ещё на стадии биореакторного синтеза.

Немного обидно, конечно, но так надо. Иногда он сам себя невольно чувствовал ходячим алгоритмом, безо всяких прав, но давно уже с этим смирился.

Инглодр сдвинул гарнитуру на лоб и молча взял микрочип у Арзарсы. Выученным точным движением он вставил его не глядя в крохотный слот прямо в своих очках, сдвинул их обратно на глаза и сосредоточенно вчитался с текст.

– Очень хорошо, – отозвался он, прочитав всё до конца. – Нашему отделу наверняка выпишут премию за эти данные, хоть мы толком ничего и не делали, – он кисло улыбнулся. – Кстати, откуда поступил этот образец? Здесь в преамбуле ничего об этом не указано.

– Сейчас узнаю, – Арзарса куда-то выбежала и через пару минут вернулась с запиской на кусочке беллатина – промышленного материала, вырабатываемого из синтетического угля и напоминающего тонкий кожзаменитель любого цвета на выбор, но прочнее и твёрже. Местный аналог бумаги, которая несколько тысяч лет назад была окончательно признана материалом вредным и непрактичным.

– Квадрат 23-304/72/15H – отбарабанила она. – Зонд прибыл тридцать четыре цикла назад. Время – сейчас посмотрю…

– Не надо, – остановил её Инглодр, задумчиво почёсывая ухо. Чуть помолчав он пробормотал: – Далеко эти деятели забрались, однако. Сколько же туда лететь, интересно?

Арзарса очень смутно представляла себе эти координаты, поэтому только глубоко вздохнула, сделав озабоченный и сочувственный вид.

Он связался через визуальный канал с Бронклом, который находился где-то в соседнем кабинете и доложил о полученных результатах, скинув инсталляцию с микрочипа на его виртуальный процессор.

Всё оказалось даже лучше, чем учёный представлял себе с самого начала. После небольшой расшифровки полученных данных стало очевидно: образец, возрастом три с половиной миллиона лет, когда-то представлял из себя некое насекомое, точнее, целый рой мелких насекомых, погибших одномоментно от резкого положительного перепада температуры. Вероятно, что-то их сожгло. Ну, это бывает… Приблизительный расчёт их генетической матрицы позволял точнее представить себе их форму, размер и окраску. Бронкл скопировал цифры в аналитическую базу и движением пальца отправил полученный файл на материальное диагностирование.

Удивлённо пожужжав несколько секунд программа смоделировала и выдала на виртуальный монитор наиболее вероятный визуальный образ инопланетного насекомого, увеличенный в сорок раз: миниатюрный жучок чёрного цвета и округлой формы, с четырьмя парами крепких лапок. С виду вполне безобидный, он имел что-то наподобие жала, поэтому, скорее всего, был ядовит. Агрессивный, хищный, вёл стайный образ жизни в больших колониях, был склонен к каннибализму в голодные и засушливые времена. Произошёл от более крупного вида, вероятно уже вымершего на тот момент. Жучок обитал скорее всего в гористой местности и селился большими колониями в несколько тысяч особей в расщелинах скал, каждый день или, возможно, по ночам всем роем вылетая на охоту.

Среди насекомых, населяющих Рибейседж в настоящий момент, да и в прошлом тоже, подобных ему не обнаружилось. Генетическая уникальность объекта заинтриговала Бронкла. Как жил и от кого прятался на своей планете этот плотоядный жучок? Кто охотился на него? Пищевые цепи инопланетной жизни вообще были любопытным явлением. Если они добывали пищу всем роем, то наверняка их добыча была намного крупнее чем они сами. Возможно, какое-то животное или рой подобных же насекомых, но не настолько хищных. Во всём предстояло разобраться. И главный вопрос: существует ли этот вид или его потомки в настоящий момент? Если да, то что они из себя сейчас представляют, что представляет собой их добыча и что же всё-таки их так одномоментно уничтожило? Может, вспышка звезды, как когда-то на Рибейседже? Интересно…

Сопоставление внешних характеристик объекта с известными представителями фауны дало возможность предположить, что вид может населять планету с атмосферой, близкой по составу с Кортордром-5, только ещё жёстче. То есть, дышать там, конечно, можно, но из-за газов сернистой группы пришлось бы запасаться фильтрами, иначе долго там не выдержать. А из-за скачков температуры и радиации наверняка могла бы понадобиться и защитная амуниция, чтобы не уподобиться случайно этому жучку.

Раздался тонкий писк сигнала, оповещающий о посетителе. На виртуальном мониторе, рядом с жучком, появилась озабоченная физиономия Инглодра. Ему, несмотря на всю сдержанность, тоже не терпелось узнать результаты экспертизы. Бронкл пропустил его, щёлкнув виртуальную клавишу перед собой.

Не снимая с головы гарнитуру, тот молча прошёл через кабинет и встал рядом с шефом, заворожённо глядя на инопланетную живность.

– Я видел недавно похожих жуков, – прокомментировал он очевидный факт. – Можно подумать, он прямо родственник с нашими треммиксами. Копия!

Бронкл молча кивнул на таблицу параметрических данных насекомого. Взглянув туда, Инглодр удивлённо замолк, челюсть его невольно отвисла.

Таблица свидетельствовала, что дыхательная система у жучка отсутствовала напрочь, как будто он не живой, а какой-то стеклянный. Если подумать, может быть оно и неудивительно, вдыхать там всё равно толком было нечего.

– Фигня какая-то, – пробормотал он, нервно потирая руки. – Такого же не бывает. Он должен как-то дышать. Он же биологический… Наверное…

– Похоже, это какой-то анаэробный тип. – Бронкл покрутил пальцем в воздухе перед собой, увеличивая изображение ещё в двадцать раз. Перед ним застыла непропорционально массивная лапка насекомого с острым, раздвоенным коготком на кончике. – Нам необходимо его синтезировать, хотя бы одну особь для начала. Цифровую матрицу его ДНК я вам предоставлю. Займитесь этим, Инглодр, только очень внимательно, без пробелов и ошибок, а то копия начнёт у нас какой-нибудь металл жевать с умным видом. – Бронкл хмыкнул, припоминая одного такого крохотного любителя алюминиевой пудры у себя в кабинете – тоже ошибку лаборанта при синтезировании генома. – Я вам доверяю Инглодр, нам нужна абсолютная достоверность. Будьте внимательны. А в отделе будут пока заниматься синтезом возможных вариантов дыхательной смеси для этого вида, чтобы он не задохнулся у нас сразу же. – Бронкл покрутил изображение в пространстве перед собой, внимательно приглядываясь к его брюшку. – Я всё-таки не верю, что это абсолютный анаэроб. И вообще, надо жизненную среду ему подготовить: температуру, влажность, питание. Ну, вы понимаете, не в первый раз уже. Я думаю, в нашем отделе справятся, они там умеют всё грамотно подбирать.

– Я возьму ответственность на себя, – пообещал Инглодр, всё также благоговейно глядя на виртуальную модель жучка. – Завтра, максимум послезавтра, он будет готов. Аутентичный до последней клетки. Я сам хочу на него посмотреть вживую. Это надо же – тварь с другой галактики. Офигеть просто!

Инглодр вышел, дверь за ним тихонько закрылась, а Бронкл ещё раз взглянул на жучка целиком. Вживую его размер вряд ли будет превышать фалангу пальца, но вот темперамент может оказаться хуже любой известной зверюги, хуже дегородидра. А учитывая его крайнюю ядовитость, надо будет принять меры предосторожности, иначе можно остаться без сотрудников, некоторые из которых слишком легкомысленно относились к таким вещам.

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

Боль… Жгучая, нестерпимая боль. Отчаяние… Ярость… И страх… Пронизывающий всё, все клетки, до последней. Ничего больше нет. Только эти четыре чувства. Они перемешались, они заполнили всё. И прошлое, и настоящее. Да, особенно настоящее… И будущее. Ярость, страх, отчаяние и боль. Нет больше света, или темноты. Нет больше сил и желаний. Только Боль, страх, ярость и отчаяние. Всё. Они заполнили собой весь горизонт, от края до края. Накрыли целиком и сжали все вместе, без права поднять голову или о чём-то ещё подумать. Можно только страдать. Вечно. Вечно… Вечно… Вечно…

Крохотный и примитивный мозг насекомого, вдруг осознавший себя через многие века времени и световые годы расстояния, всё ещё был неспособен сфокусировать мысль на настоящем моменте. Он был неспособен удивляться или радоваться. Внутри у него пульсировала только одна мысль-воспоминание о последних секундах жизни, прожитых когда-то его невообразимо далёким предком в другом времени и в другой реальности. Те секунды гигантским колоколом стучали сейчас в его крохотной голове. Ночь… Предок как обычно в это время летает и охотится на всякую мелкую живность. Какой-то странный, незнакомый, неприятный запах вдруг обволакивает его и его сородичей… Такое и раньше случалось, но не так сильно и неожиданно… Отблески со всех сторон… Много отблесков… Грохот… Яркая вспышка!.. Температура вдруг подскакивает в сотни раз… На нём и на его сородичах за несколько секунд панцири плавятся как свечки… Но они не умирают сразу. Они все вместе падают на раскалённую почву, которая тоже плавится не хуже мягкого сыра… Если бы он умел корчиться от боли или орать матом, то именно сейчас он бы корчился и орал… вместе со всей стаей… Спустя бесконечность – внезапный ливень из концентрированной кислоты, и за несколько секунд все – весь их многочисленный рой – буквально растворяются в ней целиком, каждой клеткой чувствуя эту раздирающую субстанцию на своей шкуре. И – чернота. Бесконечная и безразличная.

Кто-то большой и очень умный устроил им этот внезапный жестокий цирк, кровожадно сбросив на головы себе подобным очередную огромную многотонную бомбу с кислотной составляющей, которая огненным шквалом выжгла всё вокруг себя в радиусе многих квадратных километров, а распылённое одновременно с этим облако сернистой кислоты жестоко добило всё то, что не погибло сразу, спрятавшись в окопах, притаившись в укрытиях, защитившись в бункерах…

Всяких мелких насекомых и животных, обитавших здесь в округе, в расчёт естественно никто не брал. Они всегда умирали молча, безответно. Никто из них ни разу не пожаловался, не возмутился беспределом и не принял никаких ответных мер. А когда всё было кончено и война вдруг оборвалась разгромной ничьёй, то никаких шансов на выживание на огромной дымящейся планете не осталось даже у простейших бактерий. Finita la comedia.

Наконец, насекомое – маленький жук, размером с булавочную головку, покрытый чёрным, округлым и глянцевым панцирем – сосредоточило внимание на себе и происходящем вокруг. Было очень трудно дышать, вокруг была масса совершенно чужеродных запахов и звуков. Инстинкт подсказал ему не шевелиться, но его что-то настойчиво потряхивало, сопело, гудело и пищало. Оно почувствовало какое-то касание. Если бы жук мог, он бы сейчас зажмурился, но это было ему не суждено и через стекло лабораторной склянки, в которой он находился, он увидел мутные очертания какой-то здоровенной, белой и плоской хари, пристально и с любопытством разглядывающей его словно уникальный экспонат из музея. Вдруг это огромное мурло ласково улыбнулось, слегка встряхнуло банку и помахало ему своими длинными пальчиками, каждым из которых оно могло запросто превратить его в лепёшку. Своим странным тоненьким голосом на грани ультразвука оно произнесло следующее:

– Привет, жук! Ты у меня уже девятнадцатая попытка. Не вздумай тут задыхаться или устраивать оргии, понял?

Он ничего не понял, но сознание его постепенно прояснялось. Болезненные воспоминания из другого мира и из другого мозга постепенно отступали. Он пробно пошевелил лапками: задними, передними и двумя парами средних. Всё было на местах и работало как надо. Непосредственной опасности вроде бы не было, вот только дышать по-прежнему было очень трудно. Удушливая, тяжёлая атмосфера, слишком горячая и едкая. Так он долго тут не протянет!

Инглодр через стекло нацелил на жучка портативный функциометр, чем-то напоминающий большой белый пистолет, измеряя его жизненные показатели. Посмотрел, нахмурился. Воткнул в банку сверху через специальное отверстие с впускным клапаном тонюсенькую белую трубочку, через проводок соединённую с лабораторным газообменником, скрытым за стеной, набрал команду через когнитивный интерфейс в базу данных и в колбу невидимой струйкой полился чистый аргон. Дышать сразу стало намного легче.

– Ну вот, – кивнул стилусоид, повторно измерив показатели. – Сейчас я проведу биопсию внешней оболочки объекта для анализа её химического состава, – сообщил Инглодр, обращаясь для записи своих действий в информационный накопитель, стоявший на столе перед ним и представляющий собой небольшой чёрный шар с серебристой линией посередине. Шар записывал все доступные показания внешней среды: влажность, силу магнитного поля, температуру, давление, изображение, звук и ещё целую кучу параметров. Инглодр снял верхнюю герметичную крышку с сосуда и, памятуя о высокой ядовитости объекта, одной рукой, защищённой тонким слоем специального геля, играющего роль хирургических перчаток зафиксировал жука, аккуратно прижав его ко дну сосуда маленьким пинцетиком. Другой рукой достал из ящичка с лабораторными инструментами маленькую иголку. Ловким заученным движением пропустил её через настольный прибор с пучком лучей инфракрасного спектра, удаляя с иглы защитную оболочку. Остриём он скользнул по спинке своего пациента, снимая мазок генетического материала. Далее его предстояло отправить для исследования в другой отдел. Инглодр же накрыл несчастное насекомое следующим прибором: небольшой полусферой металлического цвета, закрывшей жучка целиком. Обращаясь в накопитель он констатировал:

– Сейчас я проведу мониторинг когнитивных функций объекта. Необходимо выяснить его ретроспективный опыт, глубину и детализацию его нейросенсорных показателей. – Инглодр застыл на месте, глядя через гарнитуру на виртуальную схему нервной системы жука, всплывшую перед ним. Он отметил некоторое сходство данных с местными насекомыми, но прежде всего его интересовала именно дыхательная система. Внимательно изучив строение крошечного организма он отметил несколько неясных для себя моментов. Пузырьки с жидкостным содержимым у основания лапок, возможно связанные с вестибулярным аппаратом организма; какие-то светло-зелёные пятнышки внутри глаз жука. Инглодр направил на них луч ультрафиолетового спектра. Никакого эффекта. Также на инфракрасный свет и радиоволну. Реакцию вызвал только рентгеновский луч: пятна тут же изменили цвет, став чёрными и сузившись в два раза. Нечто, напоминающее сложную сетку, опоясывающую жучка ровно посередине под панцирем. Инглодр остановился увеличивая изображение. Сетка состояла из маленьких кристалликов, хаотично нагромождённых друг на друга. Наверное, это оно – дыхательная мембрана

Жучок, уже начавший привыкать к своему новому положению подопытной крысы, старался не шевелиться. До определённого момента ему это удавалось. Но когда его «дыхательную мембрану» вдруг аккуратно но сильно залепили непонятной слизью, вырвавшейся откуда-то сверху и наглухо перекрывшую ему доступ любых газов, он впал в неистовство. Инстинктивно понимая, что это конец, начал рваться во все стороны и устраивать оргию. Но из сферы деваться ему было некуда. Через несколько секунд он бессильно рухнул, снова проваливаясь в чёрное небытие.

– Так-то лучше, – удовлетворённо моргнул лаборант. – Сейчас я про тебя всё узнаю, безмозглое ты насекомое. – Он снял полусферу и излюбленным приёмом – прямо пальцами – предварительно настроив лёгким движением мысли свою гарнитуру на нужный ракурс, увеличение и резкость, ввёл жуку в нервную сетку микроскопический электрод. Сработал анализатор когнитивного спектра, проникая в отдел ретроспективного опыта живого организма. Через несколько минут потекли расшифрованные данные аудиовизуального диапазона. Инглодр тут сам застыл, открыв рот. Перед ним во весь виртуальный монитор всплыла странная и жутковатая инсталляция, сопровождаемая хлопками и разрывами – последние секунды жизни букашки жившей, вероятно, миллионы лет назад, на другой планете и в другой галактике.

Цветовой спектр изображения был монохромно-серого оттенка, а кругом клубилось какое-то неясное марево. То ли день, то ли ночь? Толком неясно. Так же смутно что-то грохотало вблизи на одной ноте. Может, это ветер? Нет, вряд ли. Если прислушаться, можно было различить сплошную канонаду. Хлопки, практически непрерывные, они звучали всё громче и отчётливее. Серое марево на виртуальном мониторе вдруг странно засверкало. Мелькнули какие-то одиночные искры… Куда же несёт эту безмозглую букашку? Очевидно, что там опасно. Ещё искры… Ещё больше… Вдруг – страшный разрыв и всё рушится вниз, на местную почву светло-бежевого оттенка и безо всякой растительности. Ещё какой-то непонятный звук… Изображение тряслось и неприятно шелестело. Похоже, там происходило что-то очень опасное. Может, этих жуков вытравливали, как вредителей? М-да, неприятно… но надо смотреть до последней секунды. Работа такая, однако…

Последние секунды пришли быстро. Откуда-то сверху опустилось полупрозрачное туманное облако, закрывшее остатки видимости, ещё несколько трепыханий, похожих на конвульсии, и – всё… Чернота. Тихо, быстро и непонятно. Похоже, это действительно был какой-то инсектицид. Взрывной.

Сзади к нему подошла Арзарса. Она тоже видела всю инсталляцию через свой гаджет, и впечатление на неё она произвела сугубо удручающее.

– Там что, шла война? – выразила она свою очевидную догадку. – Этому жуку, похоже, досталось ни за что. Даже жалко его.

– Надо предъявить всё это наверх, – решил Инглодр, просмотрев запись ещё раз. – Не нравятся мне эти звуки на заднем плане. Как будто действительно артиллерия из прошлого работает. Возможно, мы нашли что-то уникальное, но не хватает параметрических данных для анализа, одна муть.

Арзарса немного ошарашенно кивала. Ей было достаточно уже одного факта наличия инопланетной жизни, но война, конечно, означала нечто большее. Жизнь, которую можно было назвать разумной, некая цивилизация, или несколько цивилизаций. Вероятно, диковатых и полуголодных, ведших ожесточённую конфронтацию между собой за ресурсы и сферы влияния в том, другом мире. Ей стало немного не по себе. Вспомнились уроки истории, где сухим, педагогическим языком искусственный интеллект рассказывал ей факты о глобальном термоядерном конфликте из прошлого Рибейседжа. Ненависть, лютая злоба, стремление разбить, добить любой ценой врага по другую сторону границы. Холодная бесконечная зима с кислотными сугробами на фоне почерневшего неба… И всеобщая ярость, парадоксальным образом переходящая в глухую апатию и уныние… Тогда казалось – это конец.

Инглодр решил не виртуально, а лично присутствовать при отчёте, что не противоречило общепринятым нормам. Вместе со своей ассистенткой он представил Бронклу извлечённую запись, которую тот внимательно просмотрел и прослушал несколько раз, прежде чем давать свои комментарии. Не скрывая интереса, он заявил:

– Материал качественный, но очень ограниченный. Мало фактуры, так что нам предстоит ещё поработать над ним. Вы получили результаты генетической экспертизы из лаборатории?

– Мы сейчас как раз работаем над этим, – немножко соврал Инглодр, вспомнив, что собирался отправить полученный с панциря мазок в материальный отдел. Вопрос этот был технический и много времени в любом случае не займёт. В пределах четверти суток результаты будут получены, и вряд ли состоится какая-то сенсация, и так ясно – органика. Но алгоритм надо было соблюдать, иначе система заблокирует сведения и придётся начинать всё сначала. В любом случае, это сейчас было второстепенно, а главный вопрос так и повис в воздухе. Лаборант робко поинтересовался:

– Но ведь там действительно была стрельба и взрывы где-то вблизи? Значит, мы нашли разумную жизнь? Как вы считаете?

– Я считаю, – немного подумав мрачно ответил Бронкл, – что разумная жизнь со взрывами и стрельбой не сочетается. Технически развитая – возможно. Но разумные существа стрелять и бомбить себе подобных не станут. Это разные вещи, если вы понимаете о чём я говорю.

Инглодр хмыкнул, а Арзарса эмоционально нахмурилась. О войнах она знала только из исторических данных, и они всегда казались ей дикостью, недостойной даже насекомых. Ведь всегда можно договориться между собой и найти какой-то компромисс. Если, конечно, захотеть его искать. А найдя – согласиться взаимно принять. А приняв – согласиться соблюдать. И соблюдать. Чётко и честно: без подлости, без вывертов и прочей подобной аморальной казуистики. В истории, к сожалению, никогда не бывает так гладко, и вряд ли это тот самый случай. Ладно, миссия покажет, что там за инопланетный разум и разум ли он вообще?

Тем более, что жучок был древний и за минувшие эпохи там могло случиться ещё что угодно, от глобальной пандемии до падения астероида.

В небольшом генетическом инкубаторе Бронкл быстренько сделал несколько биологических репликаций с насекомого. Поместив их в портативный цилиндрический прозрачный контейнер с подходящей газовой средой он направился в кабинет Принсцилла. Тот хотя и строил из себя всегда прожжённого циника, но тем не менее, как и все стилусоиды, к науке был неравнодушен. С интересом повертев в руках контейнер и просмотрев данные, он сказал:

– Наш комитет конечно трудно чем-то удивить, они ещё и не таких букашек видели. Но запись интересная, боевичок такой, игрушечный. – Принсцилл движением пальца в пространстве перед собой ещё раз врубил медиафайл, внимательно прислушиваясь к заднему фону. – Если в анализах с образца мы найдём что-то нестандартное, то система, я уверен, даст одобрение, а дальше алгоритм ясный: соберёмся, проголосуем как надо. Бюджет тебе будет, Бро.

Бронкл кивнул. Его всегда немного забавляла эта дутая бюрократия. Каждый раз, когда «возникала производственная необходимость» собиралась комиссия, штук десять, из персонажей, которые ни бельмеса не смыслят в вопросах, которые с умным видом обсуждают. Заслушивали доклады, изучали отчёты, прикидывали бюджеты, даже голосовали… Ага. А конечное решение о научной перспективности и экономической целесообразности разработки, как правило, делегировали принимать нейронной системе, в которую заносились известные данные о проекте. Она кумекала про себя, секунд пять, и выносила рекомендацию, к которой вся комиссия с облегчением и присоединялась. Ну, нейросеть, ясное дело, всегда была на стороне технического прогресса. Ей все эти разговоры об «излишнем интересе к проектам, не имеющим в настоящее время прямой прикладной научной ценности и очевидного практического вектора развития», были абсолютно индифферентны. Она только предлагала, как оптимизировать расходы на проект, и вот это действительно всегда было полезно. Процентов десять-пятнадцать, а то и двадцать средств без этих рекомендаций было бы потрачено впустую. Это выяснялось каждый раз, и каждый раз вызывало у очередной комиссии вздох искреннего удивления.

Всё-таки полезная это была штука – искусственный разум. Без соплей, без сомнений, без заморочек и без корысти. Только холодный и точный расчёт.

Лаборатория в этот раз работала на удивление долго, и только на следующий день Бронкл получил расшифровку данных в цифровом виде. Результаты генетической экспертизы немного настораживали, никак не сопоставляясь с явно органической природой образца. Оно могло быть чем угодно: ошибкой биохимика, космическим мусором, чьей-то неумной шуткой, но только не живым организмом. Вместе с результатами из лаборатории в этот раз даже поступила краткая, но ёмкая рецензия, что бывало крайне редко. В ней содержалась сдержанная просьба не присылать больше подобных материалов, и без того хватает более серьёзной работы. Вот так. Жучок-то оказался совсем не промах!

На заседании комиссии по бюджетному финансированию научных проектов, в которой по протекции Принсцилла любезно согласились выслушать Бронкла, тот, перед пятнадцатью членами рабочей группы, сидящих в большом белом зале без окон, за длинным столом из искусственного коричневого камня, отполированного как зеркало, лично представил все собранные данные по объекту со своими комментариями и пояснениями. Вопреки собственным ожиданиям, большого энтузиазма среди них он не встретил. Все, кроме Принсцилла, сидели с пресным выражением на своих плоских рожах, прикрытых цифровыми гарнитурами, и разве что не зевали, когда Бронкл с неподдельным энтузиазмом объяснял им всю эмпирическую значимость научных изысканий в области астрономических исследований. Оживление вызвала только демонстрация медиафайла. Кто-то из членов группы, приподнял свою гарнитуру на лоб, и с умным видом сказал, обращаясь к Бронклу:

– Я сейчас ясно слышал, как там что-то хлопнуло. Я не специалист, конечно, но, по-моему, на взрыв это было не похоже. Может, там какие-то газовые пузыри летают, и вот так лопаются периодически? А жука вашего как раз таким хлопком и прибило. Может, нам не стоит из-за этого так далеко летать?

– Анализ звуковых данных, который провела наша лаборатория, – начал терпеливо объяснять ему Бронкл, – с абсолютной точностью идентифицирует этот хлопок именно как взрыв вещества боевого поражающего свойства. Подобные такому применялись когда-то и у нас в войсках. Это точно не жидкость и не газ. Скорее всего – что-то твёрдое и ломкое. Оно точно не встречается нигде в природе. Синтезируется только физико-химическим способом в специальных условиях. Таким образом, естественным путём их происхождение объяснить невозможно. – Бронкл незаметно вздохнул, глядя в скучающие глаза собеседника. – Из этого можно сделать однозначный вывод: их разработали и произвели искусственно. Это достаточно сложный процесс, определённо требующий когнитивного участия и соответствующего технического оснащения.

– А вот вы сами говорите нам, – подала голос руководитель биологического направления из лаборатории опытных технологий, вся плоская и белая, как любой стилусоид, а может, даже и больше, – что ваше насекомое не может дышать нашей атмосферой, и ему нужен аргон и метан. Вы можете себе представить и нам объяснить, как должен выглядеть мир, в котором оно жило и дышало когда-то? Куда мы прилетим, и что там скорее всего увидим?

– Можно сделать эмпирическую модель, – Бронкл помедлил, подбирая подходящие определения, – но вы же понимаете, что она будет актуальна только на момент гибели насекомого. Что там сейчас происходит, мы не знаем. Если послать зонд, он не сможет собрать все данные, возможности автономных аппаратов очевидно не безграничны. Хотя они, безусловно, намного дешевле, с этим я не спорю. Но живая миссия, в отличие от зонда, способна прямо на месте решать какие-то возникающие вопросы, а их всегда возникает много. Кроме того, дополнительные нюансы обязательно появятся по пути следования аппарата, а зонд не способен оперативно реагировать на изменения в окружающем пространстве, он заточен под одну конкретную задачу.

Все на несколько минут замолкли, внимательно изучая виртуальный файл, зацикленный в гарнитуре у каждого члена комиссии на голове, снова и снова переживая скоропостижную смерть жука. Наконец, встал из-за стола ещё один персонаж, самый старый среди членов, но с виду далеко не самый умный. Бронкл не помнил его, но гаджет тут же подсказал: Гагтунгр-3, Отдел стратегического планирования и системного анализа, теоретик пятого уровня со специальным допуском ко всем данным, вплоть до десятого уровня – последнего. Очень достойный чувак, а с виду и не скажешь. Под гаджетом, который он снял, оказались глуповатые и удивлённые глаза, почти как у Скантула. Он изрёк следующее:

– Вы, коллеги, согласитесь, что ничего наверняка знать мы не можем. И хорошо, что у нас есть возможность на практике изучать этот мир. Вот я бы и сам с удовольствием слетал в какую-нибудь далёкую экспедицию, но система меня точно не пропустит, даже пассажиром, возраст уже не тот. А так: обогнать свет в триста раз, и несколько суток лететь ради новых открытий в неизвестность – разве вам не нравится такая идея? Ну, да, затратно, опасно, – Гагтунгр с завистливым обожанием посмотрел на Бронкла, – но вы сами должны понимать: фундаментальная наука всегда требовала и будет требовать от нас больших вложений. Но без этого и прикладная наука тоже в конце концов остановится, и мы как цивилизация начнём деградировать из-за собственной жадности и недальновидности. Это же будет просто смешно! – он эмоционально махнул рукой куда-то в сторону. – Ну посмотрите же в окно, посмотрите на самих себя. Посмотрите на небо, в конце концов. Если бы наши предки были такими же жадными и недалёкими, мы все могли бы сейчас жить в каких-нибудь пещерах, а мы летаем между звёздами и галактиками. Жадность и недалёкость может нас когда-нибудь погубить, сограждане! Подумайте об этом.

Старый романтик, понимая, что вряд ли его здесь кто-нибудь поддержит, утомлённо присел на своё место. Всяких ветеранов вроде него не то, чтобы не уважали, скорее считали неактуальными современной эпохе. В тренде же был точный расчёт, в том числе финансовый. Не жадность, но рациональность; не желания и хотения, но чёткая необходимость; не бездумные исследования всего подряд, но последовательное познание всё более далёкой вселенной. Короче: очень всё правильно, понятно и предсказуемо, только иногда так же муторно и скучно, несмотря на всю врождённую любознательность стилусоидов. И когда они сталкивались лоб в лоб – природное любопытство и тяга ко всему новому с одной стороны, и скучный дотошный расчёт всего подряд, вплоть до последней молекулы и последней альстаты – мельчайшей денежной единицы Рибейседжа – с другой стороны, получались долгие и занудные заседания всяких очень умных комиссий, вроде вот этой, с заранее известным финалом: всё и за всех в конечном итоге решала нейросеть: да или нет? Она-то уже точно никогда не рефлексировала и не сомневалась. И то – хорошо.

– Послушайте, – встал со своего места Принсцилл, – я сейчас хочу сказать не про деньги, и не про жучка этого, несчастного. Хотя и то и другое – вещи очень нужные и правильные. Но мы же в данный момент имеем дело с очень редким случаем, практически уникальным. Я говорю именно про взрыв на записи. Очевидно же, что это была бомба, брошенная кем-то в кого-то. Разумная жизнь, вы понимаете? Ради такого открытия лично я бы никаких денег не пожалел. – Принсцилл говорил горячо и убедительно, что-что, а это он умел, когда надо. – Наша история сограждане, и наши потомки не запомнят вложенные миллионы и миллиарды, они запомнят большие открытия. А вот нашу нерешительность они точно не простят. Согласитесь со мной.

Некоторые из членов комиссии слегка закивали, но большинство всё ещё скептически молчало. Все поснимали свои приборы с погибающим жучком и как-то неловко оглядывались по сторонам, опасаясь брать на себя ответственность. Наконец, поднялась ещё одна особа дамского рода, почти один в один схожая с предыдущей ораторшей, только немного постарше. Ещё раз оглянувшись, она несмело начала говорить, вдохновляясь с каждым предложением.

– Я буду голосовать – за проект. Знаете, почему? Нашей семейной паре система не разрешила заводить потомство, совсем. Из-за каких-то там проблем в нуклеотидной составляющей ДНК со стороны моих предков, и именно в моём случае это неизлечимо. Я не очень хорошо в этом разбираюсь, просто нам сказали «нет» и всё. Почему? Потому, что нашему обществу нужны только идеальные граждане, и в этом я с системой вполне согласна. Без обид, раз так надо. Просто я считаю, что наша идеальная цивилизация достойна идеального будущего: без бедности, без болезней и с большей продолжительностью жизни, не как сейчас – сто пятьдесят четыре годовых цикла – и фатализация. Это неправильно. Наши потомки смогут когда-нибудь изменить эту систему, но для этого им будет нужен технический прогресс, и нужен срочно! Нам нужны новые звёзды и новые миры, хватит обсиживать Ортостуртон, здесь и так уже много планет сделали, куда же ещё? Мы ведь можем делать новые звёзды, только почему-то не хотим, и опять тормозим прогресс. Почему – не понимаю. Это что, жадность или глупость? Так что я – за науку, сограждане. Не надо экономить на своём будущем.

– А можно нам поближе посмотреть на вашу эту букашку? – подал голос очередной член комиссии, обращаясь к Бронклу. Молодой и любопытный стилусоид из мониторингового Управления окружающей среды и ближнего космоса. Он чётко следил за происходящим, всех внимательно слушал, но всегда старался, если была такая возможность, увидеть предмет обсуждения своими глазами. Как будто это приближало истину.

Учёный кивнул. Он вывел в общую базу увеличенное в триста раз изображение насекомого, заранее понимая, что собравшиеся будут заметно разочарованы. Ничего особенного, жучок и жучок! Ему показалось, что по залу прошёл скептический вздох, но учёный был к нему готов, он сказал:

– Это насекомое во многом уникально. Во-первых, дыхательная система. Ему необходим чистый аргон, любые прочие газы будут для него токсичны. Его органы дыхания расположены совсем нестандартно, они находится на брюшке жука и представляют собой кристаллическую матрицу, принцип работы которой мы до конца понять пока не можем. Во-вторых, его пищевые приоритеты. По своей природе – это хищник. Стайный хищник, что совершенно нетипично, например, для нашей фауны. Они охотились целым роем на какую-то крупную добычу. В-третьих, химический состав его панциря. Он содержит небольшой процент оксида золота, представляете? Оксид! Золото в естественных условиях ведь в принципе не ржавеет! – с надеждой Бронкл оглядел пресные рожи комиссии. Нет, кажется, не попал.

– Нам ведь надо чётко рассчитывать наш бюджет, откуда мы урежем расходы, ради полётов за этими жуками? – раздался упрямый мужской голос откуда-то с края стола. – Лично я не готов жертвовать своей премией из-за этого. А лично вы готовы? Кто готов лично пожертвовать?

– Ничего страшного с вашей лично премией не будет, – огрызнулась предыдущая пламенная ораторша.– Финансирование будет происходить из общего бюджета, и вы об этом знаете. Там всегда есть заложенные статьи для финансирования внеплановых расходов, вроде таких вот полётов. Так что не переживайте. – Она надела гаджет на глаза и выглянула со своего места, чтобы увидеть с кем ведёт диалог. – Не волнуйтесь, Глоссор-9. С вашими лично средствами ничего не будет.

Её слова сразу произвели заметный эффект на всех присутствующих. Кулаки разжались, напряжение в воздухе заметно снизилось.

– Ну, мне кажется, что мы основные нюансы выяснили и можем прямо сейчас поставить этот вопрос на голосование, – предложил Принсцилл, чутко уловивший перемену в атмосфере. – Прежде всего нам надо принципиально решить главный вопрос – основное финансирование, а детализацию проекта по конкретным статьям в таком случае, отправим на дополнительную проработку в вычислительный центр, если нет возражений. Как всегда. – Он снова надел очки и когнитивным импульсом вывел на экран вместо зацикленного видеоряда диаграмму электронного голосования, состоящую из двух объёмных столбцов, пока ещё пустых. Все присутствующие последовали его примеру, быстро, без лишних слов и движений выполняя известные элементарные действия: коснуться указательным пальцем края очков, оставляя цифровой отпечаток своего ДНК для последующей идентификации в случае необходимости, вывести перед собой диаграмму голосования со столбиками. Опять же мысленно закрасить нужный столбик в любой цвет, позволяя системе ИИ внести изменения в общую базу от своего имени. Весь процесс около пяти секунд. Результаты получены, голоса подсчитаны, решение принято. Голосование закрыто.

– Восемьдесят процентов в поддержку, – Бронкл, не принимавший участия в данном действе, но видевший всё на своём гаджете, облегчённо вздохнул. Он не ожидал сейчас от этих матёрых околонаучных функционеров такого энтузиазма. Здесь даже не обсуждался необходимый объём средств, никому это просто не пришло в голову.

После заседания Принсцилл подошёл к Бронклу в коридоре и кисло ухмыляясь тихонько высказал:

– Я же тебе говорил, они ничего не понимают в научных вопросах. Большинство, как обычно, просто помалкивали с умным видом. – он со скрытым презрением оглянулся через плечо на выходящих из зала членов комиссии. – Я хочу сказать насчёт сметы: ты особо не разгоняйся, а то система может стопорнуть проект, она не любит очень круглые цифры.

– Да, я знаю, – кивнул Бронкл, – она хоть и электронная, зараза, но слишком уж подозрительная, везде ищет подвох.

Гирстейр-12, стилусоид вполне классической внешности, но с большими амбициями и таким же самомнением, а по совместительству ещё и капитан научно-экспедиционного направления в сфере логистического планирования, проведший уже более сотни миссий в самые дальние области космоса, тоже недолюбливал довлеющий повсюду электронный разум. Понятно, что когда дело касалось сверхдальних перелётов к самым удалённым галактикам, у него не оставалось другого выбора, кроме как всецело положиться на этот разум, а самому вместе со всем экипажем погрузиться в гибернацию на несколько месячных циклов. Но в последнее время прибегать к этому приходилось нечасто, ибо наука, вопреки опасениям некоторых бздиловатых деятелей, на месте вовсе не стояла и деградировать не собиралась. Так что в последний раз он отключал своё сознание четырнадцать годовых циклов назад, когда совершался сверхдальний трансгалактический перелёт с какой-то очень важной научной миссией – в детали её он разумеется не вникал – в невероятно далёкий и неизведанный космический угол. Древний, наверное, как сама Вселенная. Чем они там занимались, эти учёные мозгокопатели, со своими протонно-электронно-индукционными приборчиками, он даже думать не хотел, они его уже тогда сильно раздражали. Но ещё больше его раздражало морально устаревшее оборудование, на котором пришлось в тот раз работать. Гиперсветовые ускорители с поляризующими антигравитаторами – страшное старьё, какое ещё поискать надо. Да к тому же не тянущие всю мощность, только на сорок процентов. Двигаться тогда пришлось ужасно долго. Так называемые гиперсветовые ускорители упорно не выдавали больше двухсот пятнадцати световых скоростей, так что они буквально ползли на брюхе со связанными руками. И так – примерно половину годового цикла. И это только в одну сторону.

С тех давних пор он навсегда зарёкся летать на древних и неисправных аппаратах, и упорно отстаивал свою точку зрения перед руководством, которое никак не желало внять его светлому голосу и разориться, наконец, на что-нибудь, поновее и понадёжнее, ссылаясь на нейровычислительный алгоритм, который «не считает такие расходы на текущий момент рациональными».

Наконец, ему повезло и система, втянув клыки и мило улыбнувшись ему, выделила средства на новый аппарат. Даже не новый – новейший – во всех смыслах этого слова. На зависть всем его коллегам по цеху, аппарат, по-научному называемый Средство Условного Пространственного Позиционирования был даже не похож на классический звездолёт, или как они там, наверху, их называют? Это был огромный, чёрный и блестящий цилиндр, футуристического склада, имеющий при этом небольшую, всего шестиместную кабину, совмещённую с жилым отсеком. А также изолированный оперативный отсек напичканный сверх всякой меры разной научной исследовательской аппаратурой, которая, тем не менее не бросалась в глаза, будучи расположенной в аккуратных выдвижных боксах разного калибра. Имелся отдельный отсек с шестью гибернационными кабинами на случай долгих перелётов И при всём этом ещё оставалось немного свободного места для размещения дополнительного оборудования, не предусмотренного технической документацией космолёта, что было совершенно правильно. СУПП покрывала тонкая защитная мембрана по всей поверхности, защищающая его от перегрева, перегрузок и вообще от любого несанкционированного внешнего воздействия. Глянцевая и чёрная, на свету она почему-то отливала красным цветом и придавала ему хищный и стремительный вид, несмотря на простую цилиндрическую форму, и явно намекая на его дерзкую породу. Это был настоящий гоночный болид среди своих одноклассников, всё ещё находящийся на стадии концепта, поскольку все его возможности до сих пор не были изучены даже инженерами-конструкторами. Настоящая гордость Гирстейра, существующая пока всего в нескольких экземплярах. Жаль только, что испытать его на всю катушку пока так и не довелось. Выяснилось, что в открытом космосе разогнаться ему просто негде! По крайней мере, пока

Вообще же, нейросеть никак не выделяла самого Гирстейра среди прочих пилотов научной авиации, что, конечно, было обидно, ибо заслуживал он кратно большего, и по деньгам и по общему отношению к себе. Разумеется, будь он объективнее, то мог бы отметить, что именно ему достаются наиболее сложные и интересные проекты, во имя которых он и ценил собственную специальность. Опять же, вышеупомянутый звездолёт выделили в данном регионе пока только для него, но принимая во внимание его немного взбалмошный темперамент, подсказать ему это было некому. Даже его непосредственное начальство, которого всегда было достаточно, лишь задумчиво помалкивало, глядя на этого, хотя и очень умного, но слишком уж независимого пилота.

Проснувшись от слабого электрического разряда, который в одно мгновение разбудил и взбодрил его мозг, Гирстейр открыл глаза. Эффект левитации, поддерживаемый в спальной кабине, служившей ему постелью, автоматически отключился, подушки, поддерживающие его тушку в вертикальном положении, плавно сдулись, приток очищенного газа для дыхания прекратился, и металлическая дверь кабины бесшумно и плавно открылась.

Он вышел в комнату. Обстановка в этом жилище, выделенном ему государством как своему служащему, была довольно спартанская, но лично он в большем и не нуждался. Его благоверная – Квиста-7 – конечно, желала бы иметь больше пространства и личного комфорта. Например, третью комнату и побольше света внутри; ионизатор атмосферы и горизонтальное ложе для сна, пусть даже без эффекта левитации; больше личного времени и вообще свободу выбора в своей жизни. Ну и ещё пара десятков пунктов того же порядка, то есть заведомо невыполнимых для любого стилусоида на госслужбе. А другой службы толком-то и не было. Бизнес, роскошь, крутые тачки, роскошные особняки и всякая блестящая мишура схожего генеза остались где-то в далёком прошлом. Где-то Там, где было веселье, пьянки, всякий разврат и Мировая термоядерная война как вишенка на торте.

Он нос к носу столкнулся с Квистой, когда выходил из комнаты. Она была уже собрана в стандартный прикид и как всегда опаздывала на службу в свой проектный институт, где занималась промышленным дизайном. Вместо приветствия она обречённо и грустно кивнула на его электронный браслет, который лежал на окне и в беззвучном режиме весело мигал во все стороны тоненькими зелёными лучиками, от которых даже на расстоянии можно было почувствовать энергию: лёгкое покалывающее тепло пробегающее по коже. Данный сигнал мог означать только одно: срочный вызов в контору и очередная командировка в неведомую космическую даль и на неведомый срок. Он внутренне подтянулся и постарался ободряюще улыбнуться Квисте. Та слегка отвернулась и сказала с упрёком: