Энтропия

Пролог

У королевы было много детей, не все приходились ей сыновьями и дочерями, но все они были детьми королевы. Братья и сестра, матери и отцы – все рождались у королевы, хотя порой им самим не суждено было носить корону. Но королева была всегда, впрочем, как и король. И даже если настроение и нрав короля постоянно менялись, он все равно оставался при троне, а люди были при нем. Поэтому и пророчество было тесно связано с королем. Потому что сам он сидел в короне, а пророчество жило голосами его народа.

Так и соседствовали они в королевстве – вроде бы рядом, но по разные стороны стен дворца. Король издавал законы, сменял гнев на милость, отращивал бороду и рисовал этюды в послеобеденный зной. А пророчество развлекало детей перед сном. И, в целом, все были довольны, пока однажды ночь не продлилась чуть дольше, чем люди привыкли спать. Сначала все удивились, потом обрадовались, но в конечном итоге во тьме каждый увидел нечто, что было страшнее работы, которую, кстати сказать, отменили по причине отсутствия дня. Скука. Скука была безжалостна и ужасна. Она зародилась в робкой надеже поспать подольше, была вскормлена с рук, протиравших пыль с верхних полок, и, наконец, выросла в монстра, который уничтожил все съестные запасы в кладовках.

И люди заговорили. Точнее, сначала они зашептали – просто кто-то обронил тихое «вдруг», но его подхватили сразу несколько «верно!». На улице было темно, в кладовых и желудках – пусто, а в головах и устах народа бушевало пророчество.

Из окна в дуновение ветра, из письма, да в чужие руки, из занозы и дырки в ботинке в ожидание чего-то страшного и дурного. Так наступало пророчество, беспощадно тесня короля из всегда до сейчас.

Да, король все еще был, и даже корона вроде осталась при нем, но вот завтра уже вызывало сомнения. Будет ли это завтра? И не уловка ли это казённых бесстыдников, чтобы забрать налоги сегодня, когда потом никогда не наступит? И если оно не наступит, то и короля в нем быть не должно? Мысль была сама по себе крамольной, страшной и даже абсурдной, но разве могла она быть ошибкой, если одновременно ее думали много голов? Ответов никто не знал, но вот приход неминуемого ждал почти каждый.

Дети ждали грядущее точно перед контрольной, пастухи – в пять тридцать утра, даже коты, казалось, пытались линять наперед, чтобы успеть к неизбежному. Пророчество подарило людям единство и цель, и только одно удручало народ – ждать неожиданное было до крайности неудобно. Жизнь обернулась очередью за сыром, когда на дверях лавки постоянно висела табличка «откроется через десять минут».

Поэтому люди посовещались и дружно решили, что рок судьбы, конечно, загадочен, но порядок нужен во всем, и назначили непредвиденное на вторник. А чтобы уж точно не ошибиться – через три года. На вторник через три года.

К надлежащему вторнику все подготовились – съели, выпили все, что не могли забрать в неизвестное, высказали обиды соседям, сломали самое ценное, чтобы не пылилось в ненужности. Но вторник закончился, а вместо предсказанного наступила среда. А за ней еще множество вторников и даже один четверг, в который, кстати, лопнула выдержка короля. Вторники назначало пророчество, но вот в голоде и перенаселенности был виноват король. И король запретил пророчество.

Отныне под страхом порки нельзя было произносить слова «неизбежное» и «распродажа». А вторник и вовсе почти отменили. Только король не убил пророчество, он превратил его в тайну. И с этого дня каждый ребенок знал пророчество наизусть.

Король стал врагом пророчества, он выгнал его из дня в кромешную темноту подполья. И пророчество отомстило. Оно зашептало людям о том, что вторник грядет, возможно, он придет в среду, и даже в пятницу лучше оглядываться по сторонам, но неотвратимое отвратить нельзя. И когда непоправимое начнет править мир в ужасное неумолимое, только вызволитель сможет спасти людей от страшного и королем задуманного.

И в мире снова воцарился покой. Избавитель не объявлялся, да и король весь день был занят парадом, а, значит, на злобные козни у него попросту не было времени, к тому же по средам у него был назначен массаж. А кто будет назначать массаж на среду, если на вторник планирует что-то жуткое и зловещее?

Статус-кво снова был найден. По крайней мере, так думали все мужчины. Но времена были уже современные, а нравы все еще устаревшие, что сильно печалило королеву. А королевой в те дни была женщина крайне настойчивая и решительная. Поэтому однажды ночью, пока король сладко спал, а тапочки грелись над очагом, она, как есть, босиком спустилась в темный сырой подвал. И там, под страхом смерти от тяжелой простуды и слоем столетних слухов, она отыскала истинное пророчество.

И каково же было ее удивление, когда ей открылась тайна, так долго скрываемая королем! Выручателем всего человечества был, а, точнее, была ОНА. Конечно, не сама королева, потому что избавлять народ от напастей было трудно и хлопотно, а ей нужно было за королем приглядеть, чтобы он мир не сломал, да галстук в цвет носков не надел. Но вот дочь королевы точно была спасителем, а поскольку эта дочь пока была в королеве, то и пророчество сейчас говорило о ней.

И в день, предсказанный доктором и пророчеством, королева родила дочь, которую акушер назвал сыном. К счастью, в то время король был в отъезде, что позволило королеве переосмыслить тайну древнего будущего. День все еще оставался вторником, избавитель родился девочкой, а королева должна была стать ее матерью, чтобы воспитать в лучших ценностях выручателя всего сущего. К тому же, король тоже все еще был главным врагом спасения, а, значит, и творца спасения нужно было спасать. А где лучше прятать ребенка, как не в любви его собственного родителя?

Мастерская

По вселенной разбросано бессчётное множество миров. Некоторые – древние и солидные, им нужны целые планеты или даже галактики, чтобы разложить по порядку тысячелетия своей эволюции. Другие – совсем небольшие, они могут с роскошью поместиться на сотнях страниц машинописного текста. И где-то посреди них затерян один, совсем крошечный.

Пределы этого мира пока не известны. Возможно, граница проходит по горным хребтам загадочного и могучего государства Рандит, а, может быть, она значительно ближе: спуститься с этого места вниз пару строк, и книга будет закрыта и позабыта. Верьте или нет, но бездарность и скука сгубили больше миров, чем войны и эпидемии вместе взятые. А еще будильник, вот, кто настоящий злодей глобальных масштабов. На его кровавом счету миллиарды безвинно убитых историй. Но мы отвлеклись.

В мире, о котором сейчас пойдет речь, темно. Местное солнце до сих пор не успело родиться. Оно рассыпано по ветру золотой пылью. Представьте, что зимней ночью вы стоите под единственным уличным фонарем: вокруг кромешная чернота, а над вами танцуют сияющие снежинки. Очень красиво. И не очень понятно. Но не стоит задавать лишних вопросов и удивляться, в этом мире наука тоже еще находится в зачаточном состоянии, поэтому законы физики некому сформулировать. А, всё, что не запрещено в законах, то разрешено – это общеизвестный факт среди здешних жителей.

Кстати, о жителях. С ними дела обстоят чуть проще. Мир населяют диковинные растения, слегка удивительные животные, а также не в меру мерзкие насекомые и обычные люди. Да, народ тут весьма зауряден. Конечно, как и везде, есть выдающиеся исключительные таланты, но в основном люди очень просты: лежат на сырой земле в странных изломанных позах и молча наблюдают за вами со стороны. Банальные прохожие с непримечательной внешностью. Если попытаетесь вспомнить лицо кого-то из них, то у вас ничего не получится. Словно не человека вы видели, а болванку – плохо обтесанную деревянную заготовку, похожую на старенький манекен в лавке с дешевым товаром. Видите? Обычные люди, ничего любопытного.

Что же тогда интересного в этом мире, спросите вы? В нем есть ужасные ведьмы, загадочные волшебные механизмы под названием волшебнизмы, и, что гораздо более поразительно, нет инфляции! Вам этого недостаточно? Тогда предлагаем посетить традиционную гаражную распродажу перед концом света. Вы будете приятно удивлены размером скидки, которую можно выторговать за час до последний ночи.

Добро пожаловать в пока недивный новый мир!

***

Во внутреннем дворе мастерской был колодец. Старый и покосившийся. Эйден с Кассией любили кидать в него разные вещи: от мелких камушков до дырявых ботинок. А однажды они утопили там целое седло, которое нашли где-то за пределами мастерской. И, наверное, со стороны могло показаться, что у них была на то важная причина, но все было совершенно наоборот. Просто Эйдену было любопытно, сколько всего может уместиться в колодце.

Примерно так же была построена мастерская. Только вместо колодца у ее создателей была высокая башня со шпилем, с последнего этажа которой они смотрели вниз и гадали, как много комнат и переходов, можно раскидать внизу, прежде чем кто-нибудь там окончательно заблудится и сойдет сума. Комнаты достраивались, пристраивались и перестраивались. Архитектурные стили менялись, сплетались, а порой и просто терялись. И все это продолжалось до тех пор, пока мастерская не поймала свой собственный каменный хвост. Совсем как собака Вигго. И теперь было уже не понять, где было начало, и где конец.

Именно поэтому внутри мастерской было множество табличек и указателей, которые давали вежливые советы по нужному направлению, а иногда бессовестно угрожали членовредительством в случае неверного выбора двери и лестницы. Например, путь к столовой указывала надпись углем на стене:

«Оставь здесь надежду, жизнь и достоинство, безумец, ступивший налево.

Направо – трапезная, обед с часу до двух».

Слева, кстати, размещался кабинет мастера-надзирателя, который был ответственен за моральное воспитание учеников мастерской.

Впрочем, сегодня Эйдену не нужны были таблички. Честно сказать, он бы даже хотел чуть-чуть заблудиться. Совсем чуть-чуть: так, чтобы пропустить урок с мастером-по-общим-вопросам, но не так, чтобы есть пауков в голодных скитаниях по запутанным коридорам. И хоть Эйден шел очень медленно, но в этот раз время решило проявить любезность и подождать. Оно даже учтиво пропустило мальчика первым в класс, и только потом громко объявило о начале урока.

За огромным круглым столом по правую руку от Эйдена сидела Кассия. Кассия была замечательным мальчишкой, не смотря на то, что она была девчонкой. Что бы это ни значило. Кассия была как все. Нос, рот да глаза. Ни хвоста, ни даже коры вместо кожи, на крайний случай. Как и другие мальчишки в мастерской она обучалась волшебству, жила в общей комнате, носила белую одежду и брила на лысо голову и брови. То есть она была, как все, за исключением одного, а, точнее, двух «но». Второе «но» было в том, что она была дочкой магистра, и из этого «но» рождалось первое – она была единственной девочкой в мастерской.

Остальные места за столом занимали взрослые преподаватели вперемешку с учениками. Некоторые сражались со сном, ведя обреченный бой с безжалостно наступавшими веками. Другие тихонечко перешептывались с соседями. А кое-кто мертвым взглядом смотрел в пустоту, практикуя единение с вечностью. Мастер-по-общим-вопросам как раз был из таких людей. Если его вообще можно было назвать человеком.

Мастер-по-общим-вопросам был настолько скучным и неинтересным, что, по мнению Эйдена, мог бы считаться кирпичной стенкой или капустой. Хотя, пожалуй, судьба у капусты была интересней. У нее был шанс на развитие: протухнуть или стать салатом. Мастер-по-общим-вопросам, в отличие от капусты, не испытывал нужды в переменах. Он просто был. Всегда. В своем кабинете и на своем стуле. Вигго называл таких людей болванками. И теперь, смотря, на тех, кто сидел за столом, Эйден ясно их видел.

Их было большинство. Все они выглядели похоже: продолговатые тела и вытянутые головы без лиц. Кожа у них была красновато-коричневая и гладкая, на вид такая же холодная и твердая, как отполированный деревянный брусок. Они сидели вокруг стола, и заметить их было трудно. Взгляд просто проскальзывал мимо, огибая болванок, словно неприметный горшок с цветком, который стоял в углу комнаты с момента ее основания. Но все же горшок был тут, так же как и болванки.

Мастер-по-общим-вопросам был единственным преподавтелем из болванок, но это ему никак не мешало. Наоборот, считалось, что его урок был самым важным, а полученное здесь секретное знание превращало детей во взрослых.

Правда, Эйден не знал, чему они должны были научиться. Занятие заключалось в том, что дети два часа кряду слушали отчеты мастеров о проделанной за неделю работе. Для хорошей оценки было достаточно держать спину прямо и не заснуть за столом, что было намного труднее, чем могло показаться. Когда Эйден спросил об этом Вигго, тот лишь усмехнулся и сказал, что совещания – это залог успешной карьеры.

Урок был настоящей пыткой, из-за которой Эйден чувствовал себя простыней после стирки, а его измятой и затекшей спине нужен был раскаленный утюг. Однако сильнее, чем жесткий стул, Эйдена мучали мастера. Казалось, они тайно соревновались в том, чей доклад доставит больше страданий присутствующим.

Мастер-повар говорил очень медленно, он перечислял в граммах использованное количество соли и прочих специй, а в паузах между его словами можно было успеть приготовить ужин для всей мастерской. Мастер-лекарь отчитывался за каждый листок с выписанным рецептом. А мастер-надзиратель выходил к меловой доске и рисовал две колонки, над одной из которых он писал слово «план», а над другой – «факт». Картинка называлась «количество дисциплинарных наказаний учеников в процентах», и мастер-надзиратель был крайне горд, когда «факт» возвышался над «планом».

Сегодняшний урок ничем не отличался от предыдущих. Разве Эйдену пришла в голову странная мысль о том, что мастер-счетовод читал отчет об объеме потраченной звездной пыли с такого старого и пожелтевшего листка, что было удивительно, как на него могли попасть новые сведения. Эйден вяло обдумывал эту мысль без какой-то особой цели, когда вдруг произошло невозможное.

Дверь в кабинет отворилась с оглушительным стуком, от чего вздрогнули все присутствующие, включая стол, который кто-то задел коленом. Удивление волной прокатилось по лицам и накрыло мастера-по-общим-вопросам, от чего тот скрипнул, как старое дерево, и сполз со стула на пол.

Событие было настолько невообразимым, что Эйден почти забыл посмотреть, кто же устроил весь шум. И хорошо, что он вовремя вспомнил, потому что в дверях его ждало не менее интересное зрелище. Магистр стоял с нахмуренными бровями, что, не мешало ему выглядеть одновременно смущенным и огорченным. Он был невысоким мужчиной с очень выразительным лицом, за что должен был быть благодарен густым усам или кодексу мастерской, который разрешал мастерам их растить.

Магистр крайне редко покидал собственный кабинет, а застать его за таким вопиющим нарушением правил, как хлопанье дверью во время урока, и вовсе можно было считать за чудо. Впрочем, магистр выглядел виноватым не дольше минуты, после чего он твердым шагом подошел к мастеру-по-общим вопросам, выудил его из-под стола и усадил на стул. Затем мужчина оглядел всех присутствующих строгим взглядом, который задержался на Эйдене и стал задумчивым:

– Приношу свои извинения за столь грубое вторжение, но произошло событие, которое изменит жизнь каждого из нас, – громко и торжественно изрек магистр. – С глубочайшим прискорбием сообщаю, что сегодня умер король.

Звездная пыль

Дорога до поля, где последнее время работали Эйден с другими учениками, занимала около часа. Половину этого времени надзиратель что-то вещал о воспитании и дисциплине. Эйден плохо понимал значения этих слов, поэтому его больше интересовал волшебнизм, видневшийся неподалеку.

Это был большой волшебнизм, который расчищал землю для заготовки звездной пыли. Обычно такие работы выполняли жители соседней деревни, но недавно в мастерскую привезли последнее передовое творение великих ремесленников.

Магистр ужасно гордился приобретением и устроил болшой пир по этому случаю. Во внутреннем дворе мастерской разместили столы с угощениями, а учеников пораньше отпустили с занятий, чтобы они могли сполна восхититься новинкой. Волшебнизм стоял на высоком постаменте у главными врат и был полностью скрыт под черным пологом. Ибо защита тайн волшебства была намного важнее праздного любопытства.

В тот день магистр провел во дворе мастерской несколько часов, рассказывая всем желающим о безграничных возможностях современного волшебного ремесла. К вечеру мужчина разговорился настолько, что даже поведал детям, как выглядел спрятанный от глаз волшебнизм и что назывался он Четра.

Теперь, проходя мимо, Эйден узнал Четру по описанию. Волшебнизм имел форму прямоугольника, который стоял на коротком ребре, и в высоту был сравним с крупным мужчиной. Как и любой большой волшебнизм, Четра был заключен в каркас, на который была натянута черная ткань. Снаружи оставалась видна только деревянная планка, размещенная под острым углом к земле. Когда волшебнизм, позвякивая и урча, продвигался вперед, планка срезала верхний плодородный слой почвы вместе с растениями.

Внезапно Четра резко взвизгнул и зарычал, а потом и вовсе стал издавать странные скрипы. Волшебнизм дергался, почти останавливался, но потом упрямым рывком продолжал движение, прежде чем окончательно замереть. Тент, закрывавший Четру с задней стороны, всколыхнулся, и наружу выскочил разъяренный мастера-заклинатель. Мужчина раздраженно махал руками, выплевывая вместе со злостью обвинения и ругательства. Он обошел волшебнизм вокруг и за ноги вытащил кого-то из-под передней деревянной планки.

Этим кем-то была болванка. На ее отполированной красной голове красовалась огромная вмятина, но в остальном она выглядела неповрежденной. Эйдену вдруг захотелось поежиться. Все-таки было что-то зловещее в этих болванках, словно ночью смотришь с моста в черную бурлящую воду реки. Жуть.

– Эйден, ты там звездную пыль пересчитываешь?

Резкий оклик мастера-надзирателя застал мальчика врасплох. Оказывается, он успел отстать от группы учеников на приличное расстояние. Дернув головой, чтобы стряхнуть оцепенение, Эйден со всех ног бросился вдогонку.

– На что ты смотрел? – громко шепнула Кассия, когда они поравнялись.

– Там был волшебнизм, тот самый, про который нам рассказывал твой отец. Он один расчищал поле, как десять тысяч деревенских мужиков.

– Ничего себе, какие чудеса!

– На самом деле, ничего чудесного, – возразил Эйден. – Я с одного взгляда понял, как он устроен.

– А мне расскажешь?

– Нельзя, – Эйден наклонил голову в бок и укоризненно посмотрел на Кассию, для этого он немного привстал на носочки. Идти так было не очень удобно, зато сверху его слова падали на девочки более весомыми аргументами. – Это строжайшая тайна, ты же сама знаешь.

– Ну, да. Я не подумали, прости, пожалуйста.

– А еще Четра сбил мальчишку из мастерской!

– Да ты что?!

– Он стоял посреди поля и глазел на Четру, – Эйден многозначительно хмыкнул. – Четра разогнался очень быстро, а потом БАХ! Врезался прямо в мальчишку! – для большей убедительности Эйден со всей силы хлопнул в ладоши. – От удара мальчишка отлетел на другой конец поля, вооон туда, – он неопределённо махнул рукой.

– Ничего себе! – Кассия была ошеломлена рассказом, – А что это был за мальчишка?

Эйден задумался. Он совершенно точно знал, что мальчишка был из мастерской, потому что все мальчишки, которых он знал, были из мастерской. А, следовательно, если он знал, что этот мальчишка из мастерской, то он должен знать, кем был этот мальчишка. Цепочка его рассуждений была прочной и надежной, тем не менее она предательски обрывалась на самом конце перед логическим выводом. Воспоминания о пресловутом мальчишке были похожи на комара в темной комнате, жужжали и раздражали, но поймать их не получалось. Так что это был за мальчишка?

– Тот, который похож на Вигго, – как только Эйден это сказал, он вдруг понял, что так оно и было. Да, все верно, иначе и быть не могло.

– С веснушками? – уточнила Кассия.

Эйден снова задумался, но в этот раз он не стал сильно стараться, поэтому ответ достался ему легко:

– Да, с веснушками.

Остальная часть пути прошла молча. Вокруг было много болванок. Они лежали на земле в странных, искалеченных позах, из-за чего пейзаж получался безрадостным и тоскливым. Некоторые болванки пробыли на одном месте так долго, что длинные узловатые тела покрылись золотой сеткой из пыли, которая забилась в мелкие трещинки на их поверхности. Когда группа добралась до нужного поля, мастер-надзиратель сразу отправил детей на работу.

Эйден рано узнал, что такое ненависть. И пусть Вигго говорил, что это очень сложное слово, для полного понимания которого нужно прожить не один десяток лет, Эйден был с ним не согласен. Он прекрасно во всем разобрался с первого стакана теплого молока. Молочная пенка. Она была настолько ужасна, что сильнее нее возможно было ненавидеть только скучную работу. А если где-то в словаре существовало слово, способное описать отвращение лучше, чем ненависть, то именно это слово Эйден испытывал к скучной работе, которая у него к тому же не получалась. К сожалению, большая часть его жизни состояла из такой работы.

Сбор и заготовка звездной пыли были внеурочной обязанностью учеников. Рано утром ветер поднимал в небо ярко сиявшие облака и гнал их по миру. Золотые вихри высоко кружились над головой, даря свет и тепло. К вечеру ветра утихали, звездная пыль оседала перламутровой дымкой, и наступала холодная, темная ночь. Все в мире было пропитано волшебством, однако добывали его из земли.

Волшебство было великой тайной. Изначальной загадкой мироздания, ответ на которую мог даровать силу вершить невозможное: сдвигать тысячелетние горы, повелевать ветрами и чихать с открытыми глазами. Как именно? Никто не знает. Ведь сакральный секрет веками бережно охранялся мастерами. Под страхом сурового наказания непосвященным было запрещено прикасаться к волшебнизмам, корпус которых для большей надежности всегда красили черной краской. Таким образом, сама ночь, являвшаяся прародителем смерти, помогала оберегать таинство сути волшебства.

Завесу мистерии для учеников мастерской тоже поднимать не спешили. Дети долго и усердно работали, чтобы их неокрепшие души смогли принять тяжелое бремя жизни священнослужителя. К своим десяти годам Эйден держал в руках не более десяти волшебнизмов, одним из которых был сепаратор.

Сепаратор относился к простейшим волшебным механизмам и использовался для заготовки звездной пыли. Он состоял из круглой стеклянной колбы и маленько черной крышки. Размещать в подобном банальном предмете волшебство было почти неприличным.

Эйден вздохнул и вытащил свой сепаратор из заплечной сумки. Мальчик зачерпнул пригоршню земли и слегка расслабил ладонь, позволив темно-серой сухой струе осыпаться сквозь сжатые в кулак пальцы. Пыль, да и только. Хоть бы искорка проблеснула. Но нет, земля стекала в банку, оставляя на руке Эйдена запах грязи и обиды. Дурацкая звездная пыль и дурацкий сепаратор, белая риска на стеклянном боку которого просила заполнить емкость ровно до середины. Эйден захлопнул крышку прибора и с силой его встряхнул. Ничего. Лишь колба слегка помутнела от пыли.

– Дай я тебе помогу, – громко шепнула Кассия.

Доброта Кассии была невероятно проворной, поэтому в следующую секунду сепаратор Эйдена очутился в руках девочки. В стеклянной колбе заплясал хаос: емкость заволокло серой пеной, но через мгновение в центре миниатюрной бури вспыхнула и погасла золотая искра. Словно кошка подмигнула в темной комнате. Очень грязной и пыльной комнате, в которой бушевал веник. Прошло еще немного времени и золотых проблесков появилось намного больше.

Сепаратор и должен был так работать. От тряски верхний слой почвы разделялся на тяжёлую землю и летучую звездную пыль, которая, освободившись, начинала сиять. Земля толстым слоем оседала на дно колбы, и золотой вихрь кружил над ее поверхностью. Совсем как в реальном мире.

В руках Кассии сепаратор жалобно звякал, моля о пощаде всеми железными винтиками своей отсутствующей души. Работа была давно сделана – за прошедшее время из земли можно было вытрясти не только звездную пыль, но и тайны сущего вместе с рецептом шарлотки. Тем не менее остановить Кассию, вставшую на путь бескорыстия, было практически невозможно.

– Эй! Эйден, вторник на твою голову! Почему ты бездельничаешь?

Громкий резкий звук голоса надзирателя мгновенно поймал внимание Эйдена, которое замерло в страхе и совершенно потеряло из виду Кассию. И это было большой ошибкой. Ошибкой, которая больно ударила мальчика в бок и с громким звоном разбилось о камень. Сепаратор. Точнее его осколки веером разлетелись по земле, выпуская на волю золотистый туман.

– Не волнуйся мой мальчик, вещи, в отличие от стереотипов, имеют обыкновение ломаться. В этом нет ничего страшного, я прекрасно понимаю, что материальные ценности – это всего лишь иллюзия контроля над эфемерным времени. Как бы то ни было, следует понимать, что без денег непредсказуемая длительность твоего существования становится прогнозируемо короткой величиной. Иными словами, сепаратор – вещь дорогая и с ним нужно обращаться бережно, – так, или почти так, мог бы сказать Эйдену мастер-надзиратель, будь он человеком склонным к праздному времяпрепровождению в размышлениях.

Однако надзиратель был человеком трудолюбивым, поэтому любые лишние мысли в системе его убеждений приравнивались к пьянству, личностному росту и прочим аналогичным грехам. Впрочем, в силу возраста, Эйден вряд ли бы понял идею бренности материализма в масштабах души, но ценности имущества для бренного тела. Подзатыльник, доставшийся мальчику, вполне доходчиво объяснил обеим сторонам конфликта, кто был не прав в данной ситуации.

– Ах ты исчадие вторника! – все-таки один подзатыльник не был достаточно убедителен.

Надзиратель замахнулся в третий раз, но удар не последовал. Сквозь звон в ушах от затрещин Эйден услышал визг Кассии и незнакомый женский голос:

– Ты совсем сдурел? Прекрати лупить принца! – женщина кричала громко и возмущенно. – Ах, пророк безымянный, ты что вытворяешь?

Эйден бросил осторожный взгляд в вбок. По тропинке, которая брезгливо огибала поле на почтительном расстоянии, бежала деревенская ведьма. Длинная пышная юбка, украшенная оранжевыми перьями, оборками и синими бусами, развевалась по ветру подобно военному знамени свирепого племени. Макияж и прическа женщины также наводили на мысли о первобытной жестокости: фиолетовая помада, синие брови вразлет и соломенно-желтые волосы зачесанные высоко вверх.

– Среда вожделенная, самому жить надоело, так остальных зачем за собой тащишь? – негодовала разъяренная ведьма, грозя надзирателю маленькой плетёной корзинкой, поднятой высоко над головой.

Тем временем Кассия воспользовалась неразберихой и втиснулась между Эйденом с мастером-надзирателем. Она раскинула руки в стороны, защищая мальчика грудью, и завопила во всю мощь легких:

– Это я виновата! Не бейте его! Это не он, это я сломала сепаратор!

Воцарился бардак. Гремели бусинки и подвески на наряде ведьмы, болванки под ее каблуками трещали, ветер пронзительно выл на фоне, нагнетая черные тучи и драматичное настроение.

– Хватит! – в конце концов, рявкнул мастер-надзиратель.

Чего именно было достаточно надзирателю, не понял никто. По крайней мере, Эйден не понял, а остальные лишь добавили суматохи в творившийся хаос. Кассия неразборчиво причитала и всхлипывала, а ведьма продолжала надвигаться неотвратимо, как кризис бытия в среднем возрасте. Даже Эйдену стало немного страшно.

Похоже, ведьмы были в родне с пауками, как иначе такое маленькое существо могло вселить ужас в огромного надзирателя? Мужчина был не просто большим, ему приходилось кланяться каждому дверному косяку в мастерской, чтобы зайти в комнату. Однако, перед угрозой плетеной корзинкой он съежился и отступил на пару шагов назад. Когда мужчина оказался в опасной близости к зоне поражения, он схватил Эйдена за плечо и выставил перед собой. Ведьма взревела, а корзинка в ее руке закрутилась пуще прежнего.

– А ну отпусти ребенка, – прокричала она, – трус проклятый!

Корзинка с треском и скрипом обрушилась на голову мастеру-надзирателю, точно храбрая маленькая птица, которая решила отведать человеческой плоти. Удары сыпались градом, раздавая синяки и ссадины, как непрошеные жизненные советы. В любой другой ситуации Эйден был бы рад помощи и защите, но в данной конкретной ситуации он оказался зажат между ведьмой и надзирателем, поэтому праведное возмездие регулярно настигало и его голову.

Примерно через минуту превосходство в расстановке сил стало неоспоримо, поэтому надзиратель принял решение отступать. К несчастью, Эйден был вынужден пятиться вместе с ним. Далеко уйти им не удалось, одна из болванок подставила голову под ногу мужчины, и все трое кубарем покатились по полю. Взметнулся столб пыли, земля и небо слились в единое серое пятно, которое кружило вокруг, пока мир не обрел новое равновесие прямо на животе у надзирателя, где верхом сидел Эйден.

Ведьма была не готова к внезапному падению врага. Она выглядела растерянной и ошеломленной, боевой дух ее корзинки вмиг растерял весь запал. Где-то под Эйденом зародилось рычание, а в следующую секунду он был отброшен в сторону. Надзиратель вскочил на ноги и проревел:

– Пошла отсюда! Ведьма болотная!

– Ведьма, говоришь? Я тебе покажу ведьму! – слова женщины бойко кидались на надзирателя, но сама она испуганно спряталась за измятой корзинкой. – Наведу порчу, у тебя не то, что язык, у тебя ум отсохнет! Будешь до конца жизни под себя ходить, да с воронами разговаривать!

– Проваливай отсюда, – надзиратель хоть и сохранил твердость в голосе, но шаг назад все-таки сделал. – Иди, куда шла, пока я не позвал магистра.

– Я-то уйду, – словно в подтверждение своих слов, ведьма начала пятиться назад, – да ты руки не распускай. А то, если ОНА узнает, – женщина воздела указательный палец к небу, грозя там кому-то неведомому, – а ОНА обязательно узнает, тебе вторник покажется детской забавой.

ОНА, по всей видимости, была кем-то очень известным и страшным, ведь одно упоминание о НЕЙ, превратило мастера-надзирателя в ученика, которого поймали с поличным за списыванием. Он вжал голову в плечи и украдкой глянул на Эйдена с виноватым и пристыженным видом.

– Держи свой поганый язык за зубами! – снова зарычал надзиратель. – Иначе лишишься и того, и другого! Проваливай и никогда больше здесь не появляйся!

Эйден настолько увлекся, происходящей схваткой, что совсем позабыл про Кассию. Он стоял с открытым ртом посреди поля, поэтому, чуть не выпрыгнул из ботинок, когда девочка неожиданно вцепилась в его предплечье:

– Ты в порядке? – шепнула Кассия, глаза у нее были огромные и красные, словно она проплакала все веселье.

– Тсс, – отмахнулся от нее Эйден.

Он не хотел пропустить ни словечка из того, о чем говорили ведьма с надзирателем. Особенно интересно ему было послушать про Нее, раз Она была настолько примечательной личностью, что могла обходиться без имени. Однако, оказалось, что именно в ту минуту, которую украла Кассия, ведьма и надзиратель пришли к развязке своей истории. Женщина, подобрав юбку, пробиралась сквозь поле к тропинке, а надзиратель злобно смотрел на детей.

– Чего уставились? – гаркнул мужчина, – шагайте, давайте.

– Куда? – осторожно спросила Кассия.

– В мастерскую! – раздраженно ответил надзиратель, словно других вариантов и быть не могло.

На самом деле, других вариантов было множество, но разбитый сепаратор поблескивал неподалеку, намекая, что нужно уносить ноги, как можно быстрее. Да и у надзирателя был такой вид, словно внутри его белого балахона была одна злость, а не человек вовсе. Самым разумным решением было помалкивать и делать, что сказано. С другой стороны, смиренно подумал Эйден, Вигго всегда говорил, что у детей отсутствует страх и способность предвидеть последствия собственных глупых поступков.

– Касси, – позвал Эйден подругу, – спроси у надзирателя, про кого говорила ведьма.

– Не буду я этого делать, – возмутилась девочка, – вон он какой злющий, у него даже уши покраснели!

– Он тебе ничего не сделает, ты дочка магистра, он не посмеет тебя обидеть.

– Нет, – твердо отрезала Кассия.

– Значит, придется спросить мне, – преувеличенно тяжело вздохнул Эйден. – Если меня убьют, пожалуйста, забери себе мои праздничные десерты. – Он еще раз вздохнул и позвал скорбным голосом, – мастер-надзиратель…

– Про кого говорила ведьма? – перебила мальчика Кассия.

Надзиратель резко обернулся и посмотрел на детей сквозь прищур:

– Ни про кого, – буркнул мужчина и зашагал быстрее, уходя от ответа в прямом и переносном смысле.

Кассия облегченно выдохнула и припустилась за ним. Эйден в очеретяной раз издал театрально-глубокий вздох:

– Тогда нам придется спросить об этом магистра.

Надзиратель резко остановился, от неожиданности дети почти врезались ему в спину. Повисла немая пауза, в которую Эйден успел испугаться, что надзиратель собирает ярость по закоулкам своей души, чтобы снова обрушить ее на голову мальчика.

– Послушайте меня внимательно, – наконец, сказал мужчина. – Никогда, слышите? Никогда не разговаривайте с ведьмами, – он по очереди заглянул в глаза каждому ребенку, чтобы убедиться, что в них отражается внимание, а не посторонние мысли о каких-то детских делишках. – Ведьмы не такие, как мастера, они вытягиваю волшебство из живых существ. А особенное они любят маленьких детей. Стоит вам один раз заговорить с ведьмой, и оглянуться не успеете, как окажетесь у нее дома, а потом она схватит, свяжет, вставит куриную косточку в ваш любопытный нос и высосет душу!

– И что с нами станет без души? – шепотом спросила Кассия.

– Останется одна шкурка, пустая и бесполезная, как дырявый носок! – припечатал надзиратель. – А теперь шагайте быстрее, пока ведьма не вернулась.

Эйден не верил надзирателю, но перспектива кости в носу казалась ему неприятной. Тем более, он не знал: речь идет о сырой или жареной курице, поэтому он решил сначала расспросить обо всем Вигго, и только потом рисковать душой.

Примерно через двадцать минут поднялся штормовой ветер. Он гнал звездную пыль сразу со всех сторон, закручивая в тугие клубки, которые взрывались яркими вспышками с хаотичной периодичностью. В такие моменты Эйдену представлялось, что кто-то большой и невидимый накрыл мир колбой от сепаратора и хорошенько его потряс.

Эйдену не нравились эта мысль, из-за нее становилось тоскливо, десять лет его жизни представлялись чем-то совсем маленьким и незначительным, точно песчинка, которая вот-вот сорвется с земли и затеряется в звездной буре. Небо разгоралось сильнее, а воздух становился сухим и горячим. Где-то высоко загремели раскаты грома, а им вдогонку загудела сирена.

Мастеров-ветров снова что-то напутал. Он обещал, что дождя не будет еще неделю, но вот они, маленькие алые вспышки, которые прорывали на небе дыры, сквозь которые скоро хлынет вода. Все-таки прав был Вигго, когда говорил, что люди будут жить вечно, если мастер-ветров начнет предсказывать смерти.

Сирена гудела громче и громче, требуя, чтобы все, кто имел уши и ум, бежали в укрытие. Это мастер-ветров пытался исправить свою ошибку. Наверное, он хотел оглушить людей, чтобы они забыли о том, что раскаты грома услышали раньше сирены.

Надзиратель прибавил шагу, он ничего не сказал, все и так знали, что нужно поторопиться. Дожди были редким, но необходимым злом, как, к примеру, уборка. Звездная пыль смешивалась с водой и проливалась на землю тяжелыми золотыми каплями. И весь мир сиял, как раскаленный уголек в печи.

Вигго

Когда Эйден и компания оказались за воротами, в безопасности под крышей мастерской, настроение в маленькой группе сразу поменялось. Если до этого всех объединяла общая тревога, под гнетом которой решили закрыть глаза на взаимную неприязнь, то сейчас причин для дружбы не осталось. Надзиратель лишь буркнул что-то про то, что все должны идти в свои комнаты, и тут же забыл про детей, отправившись по своим делам. Кассия уже шагала в сторону детской спальни, когда вдруг поняла, что Эйден за ней не следует.

– Иди, – махнул рукой Эйден, – я скоро приду.

Видно было, что Кассия хочет задать какой-то вопрос, но Эйден не дал ей такого шанса. Он развернулся и побежал в противоположном направлении. У него были важные дела, которые нужно было срочно решить, пока его интерес к ним не успел испариться. Он знал себя очень давно, примерно, столько, сколько сам себя помнил, поэтому не сильно себе доверял. Кому, как ни Эйдену было знать, что он был ленивой и ненадежной личностью.

Коридор убегал вперед, все время обгоняя Эйдена на один поворот. И это было абсолютно, просто преступно, нечестно. Ведь победа должна была принадлежать Эйдену по праву его рождения в тесном душевном родстве с тщеславием. Но каждый шаг оставлял позади кусочек пройденного пути, когда вперед продолжали тянуться бесконечные стены. При этом они имели наглость принять такой древний и потрепанный вид, словно ждали этого мгновения целую вечность. Впрочем, они и ждали. Или как-то так говорил Вигго.

Но Эйден знал, что это всего лишь слова. Эйден мог помчаться так быстро, что неряшливая каменная кладка просто не смогла бы успеть собраться ни в одну стену. И мир стал бы размытым серым пятном. Всего-то и нужно было помножить свою скорость на мощь юношеского максимализма.

Только сегодня Эйден решил изменить игру. И пусть стены обгоняли его на один поворот, на шаг впереди был все-таки он. На шаг, который нужно было сделать ровно на щель стыков половых плит. Что, кстати, было намного сложнее, чем могло показаться со стороны.

Со стороны все вообще выглядит проще, чем оно есть изнутри. Со стороны смотрят глаза, но проблемы и сложности – они в голове, в самом нутре человеческого ума. А Эйден видел мозг на картинке, и он точно знал, что это настоящий лабиринт из хитросплетений извилин. Поэтому в этом не было ничего удивительного: даже самая простая мысль могла запросто сойти сума, по ошибке свернув куда-нибудь не туда.

До библиотеки Эйден добрался быстро, по пути ему никто не встретился: все были заняты тем, что уносили вещи с улицы от дождя или предавались грустным воспоминаниям у окна. Ведь дождь отчасти для того и был создан. Все двери были закрыты, планы нарушены, а настроение намокало от тяжелых капель, что барабанили по крыше, и становилось тяжелым и неповоротливым. А с таким настроением лучше позволить людям жалеть самих себя в одиночестве, чем смотреть, как эта жалость обращается в ненависть к источнику их несчастья, которым чаще всего выступает работа или успех соседа. Именно в дождь планируются все революции и распродажи. По крайней мере, так, или почти так, думал магистр, а как мудрый и слегка трусливый начальник, разрешал подчиненным не ходить на работу в дождь.

Очередной поворот вытолкнул Эйдена из его мыслей в небольшую комнату, которой заканчивался коридор. Здесь было темно, стены вздувались и выгибались, как старый чулок, в который был спрятан на зиму лук. В помещении не было ничего, кроме черной деревянной двери и пса, который эту дверь охранял.

– Здравствуй, собака, – Эйден не произнес этих слов вслух, но этого и не требовалось. Он давно уяснил, что дипломатия могла говорить на множестве языков, среди которых вежливость была самым варварским диалектом, ограниченным бедностью слов и карманов. А вот жирный кусок колбасы напротив проявлял невероятную сноровку и изворотливость в искусстве переговоров, ловко проскальзывая мимо трудностей перевода.

И, кажется, пес был с ним в этом абсолютно согласен. Он съел колбасу, довольно хрюкнул и попытался облизать пальцы Эйдена, но мальчик вывернул руку, пряча ее за спину, и протиснулся мимо собаки. Дверь легко поддалась и впустила Эйдена в целое облако смешанных запахов и чувств.

Тусклый свет, аромат табака, и пыли, и еще чего-то сладковатого, что имело неясные и тревожные очертания, но пока не сложилось в конкретное слово. Хотя Эйден уже успел заметить, что этим словом пахли потрепанные книги, дома пожилых людей и забытые мечты. Эйден не любил это слово. Но он пришел сюда, чтобы поговорить с Вигго, к которому у него было важное дело, поэтому он был готов потерпеть тоску, которую наводила библиотека.

Вигго был самым обычным взрослым. И он уже давно вырос из всего интересного, что отличает детей друг от друга. Поэтому, случись ему когда-нибудь потеряться, Эйден бы сразу забрал его пса себе. Нет, Эйден не желал Вигго зла, просто найти его не было бы ни единого шанса. В самом деле, что бы они стали писать в объявлении о пропаже? Потерялся самый обычный взрослый? Без возраста, особых примет и любимых игр? Проще было бы найти голубя в голубятне, руководствуясь только рисунком трехлетнего малыша. Хотя Вигго был все же больше похож на драчливого воробья. Нахохлившегося и раздутого, с бесцветными редкими волосами, которые лохматыми перьями разукрашивали его макушку, виски и весь образ мрачной чудаковатостью.

– Вигго, у меня к тебе вопрос, как к хранителю слова, – Эйден очень торопился, время приближалось к обеду, а голод способен съесть любое любопытство, даже если речь идет о жизни и смерти – Правда, что ведьмы могут высосать душу?

Вигго сидел за своим столом и пролистывал какую-то книгу. Он бездумно перебирал страницы, когда взгляд его был направлен куда-то в стену.

– Только если ты будешь называть их ведьмами, – хмыкнул Вигго и отложил книгу – Это очень обидное слово.

– А как тогда они называются? – удивился Эйден.

– Все зависит от того, где они живут. У нас они называют себя мастерицами, а на юге кудесницами.

Эйден прошел по кабинету и занял кресло напротив Вигго. Похоже его вопрос займет несколько больше времени, чем он ожидал. Хорошо, что от слов Вигго любопытство Эйдена заурчало даже сильнее желудка, поэтому теперь у него было время расспросить все подробно.

– А мастер-надзиратель называет их ведьмами, – решил расставить все точки на и Эйден.

Вигго вздохнул почти также тяжко, как умел это делать Эйден. Только у Вигго это получилось менее драматично, было заметно, что ему не хватает практики перед зеркалом.

– Потому что мастер-надзиратель не видит дальше своего носа, а он у него застрял в предрассудках, которые ему рассказал его собственный мастер-надзиратель, – дождь смыл с Вигго его обычный сарказм, и теперь он казался больше задумчивым, нежели язвительным. – Взрослые – это самая большая ложь, которую ты когда-либо услышишь. Они существуют только в фантазиях детей. На самом деле, взрослые люди – это дети, которые постарели, и им стало лень делать безрассудные глупости. Поэтому нельзя верить всему, что тебе говорит человек только по тому, что он старше тебя.

– Но как же тогда мне учиться? Как понять, кого слушать, а кого нет?

– Не знаю, – честно ответил Вигго. – Мне кажется, можно надеяться только на удачу, что тебе попадутся хорошие взрослые, которые будут тебя учить правильным вещам. Ну, или, на худой конец, не очень плохим вещам. А потом, когда ты вырастешь, тебе придется самому перепроверять, каждую вещь, которую ты услышал, будучи ребенком. И это самое трудное занятие в этой жизни. И, скорее всего, ты никогда этого не сделаешь.

– А мастер-надзиратель – хороший взрослый?

– Иногда не обязательно быть хорошим человеком, чтобы преподать хороший урок, – Эйден сразу догадался, что делал Вигго – он увиливал. – Иногда плохой пример может лучше всего научить тому, как делать не нужно.

– А если я не пойму, что этот пример плохой и выучусь по нему?

– Тогда из тебя вырастет очередной обычный взрослый, мир от этого не рухнет, да и ты, возможно, будешь даже счастливее.

Эйден не совсем понял последнюю фразу, взгляд Вигго снова уплыл куда-то в сторону от беседы, и не было понятно говорит ли он с Эйденом или с самим собой.

– А ведьмы, то есть мастерицы, они плохие? – Эйден решил вернуть разговор в изначальное русло, уж больно бессмысленным он становился.

– Разные, – Вигго моргнул и снова посмотрел на Эйдена. – Могут быть и плохими, и хорошими или всего понемножку, как это чаще бывает со всеми людьми.

– Ты меня совсем запутал, так кто же такие эти мастерицы? – Эйдену не нравился новый Вигго, казалось ему было важнее покрасоваться своим умом нежели, чем ответить на вопросы. Он стал похож на типичного взрослого.

– Волшебницы, такие же, как и мастера.

– А почему они не живут в мастерской?

– Потому что когда-то давно мир был так построен, а потом все дети выросли, и им стало лень его менять.

– Мастер-надзиратель сказал, что ведьмы вытягивают волшебство из живых существ, – Эйден упрямо пытался привязать разговор хоть к какому-то смыслу.

– Не знаю, мастерицы хранят свои секреты даже строже, чем мастера. Думаю, что это возможно, ведь поэтому мастерам запрещено касаться животных, чтобы не было искушения, – Вигго задумался, и Эйден испугался, что он снова начнет говорить что-то очень глубокомысленное и бессмысленное, но, к счастью, этого не произошло. – Только я в этом сомневаюсь. Им и без того туго приходится. Обычные люди их бояться, а мастера так сильно ревнуют свое волшебство, что готовы плести про них все новые и новые небылицы. Думаю, у них хватает забот без того, чтобы воровать деревенских куриц ради волшебства, – Вигго сам посмеялся над своей шуткой, как вдруг его взгляд перестал быть рассеянным. – Почему тебя заинтересовали мастерицы?

– Мы сегодня встретили деревенскую мастерицу в поле, и она назвала меня принцем.

– Это ложь, – резко гаркнул Вигго. – Что бы тебе не сказала эта ведьма – это ложь.

– Но ты же сказал, что это обидное слово….

– Я знаю, что я сказал, – отрезал Вигго. Он пристально смотрел в глаза Эйдена, и взгляд у него был жестким и злым. – Обещай мне, что ты никогда не будешь разговаривать с этой женщиной?

– Хорошо, – легко соврал Эйден, он был еще маленьким и не успел определиться будет ли он плохим или хорошим человеком, поэтому не считал ложь чем-то запретным.

В дверь тихо постучали. К испугу Эйдена это был мастер-надзиратель.

– Эйден, – сказал он, – тебя срочно вызывает к себе магистр.

Магистр

Пожалуй, самым примечательным в кабинете магистра была дверь. В этом была своя логика: редко кому выпадала честь за нее попасть, поэтому именно на дверь была возложена обязанность демонстрировать могущество и важность обитателя кабинета. И дверь прекрасно отыгрывала свою роль: древняя и массивная, оббитая по контуру железом, она была настолько тяжелой, что открыть ее можно было только при помощи волшебнизма.

Дверь была высокой, почти в два раза выше обычной, а под самым потолком на ней звездной пылью был нарисован герб мастеров – золотой круг, от которого во все стороны расходились прямые линии. Правда, всего этого было мало, чтобы внушить посетителю ощущение собственной ничтожности, поэтому дверь поместили в конце длинного узкого коридора. Теперь давящие стены и темнота помогали двери сиять настолько ярко, что затмить ее могло разве что самолюбие магистра, которое просачивалось в коридор, когда он одним взмахом руки отворял врата в свою скромную обитель. А чтобы ни у кого не возникло сомнений, что делал это именно магистр, у двери не было ручки.

Дверь загудела и начала открываться, вибрация передалась полу, а по нему проползла в кости Эйдена. Ощущение было неприятным, словно где-то внутри кто-то растревожил рой пчел. Наконец, дверь полностью отворилась и представила взору магистра. Правая рука мужчины была согнута в локте, а кисть располагалась на уровне носа и была красиво изогнута. Наверное, у магистра была очень сильная рука: дверь открывалась медленно, и стоять в такой позе ему приходилось долго. Но Эйден его не винил, будь у него такая дверь, он бы открывал ее постоянно, просто чтобы покрасоваться перед самим собой.

– Здравствуй, мой мальчик, – магистр говорил тихо и ласково, – проходи, пожалуйста.

Внутри кабинета все было очень скромно, впрочем, и сам магистр был человеком крайне сдержанным. И только входная дверь намекала на то, что под стареньким ковром или где-то за простой деревянной мебелью прячутся большие амбиции.

– Погода сегодня просто отвратительная, – продолжил магистр, – надеюсь, вы не промокли?

Магистр жестом предложил Эйдену занять небольшое кресло, а сам подошел к столу, за которым сидел Георг. Ах, да, Георг! Георг был секретарем магистра. Он был самой обычной болванкой и ужасным человеком – настоящим занудой. Георг давно перешел ту грань, за которой каждое утро начинается с глажки носков. Правда, Эйден не знал, откуда у него взялась такая уверенность, ведь у Георга даже носков не было. Он вообще не носил одежды, кроме маленького черного галстука бабочки.

– Георг, не мог бы ты оказать мне любезность и сходить к мастеру-лекарю, – говоря это, магистр по-отечески потрепал болванку по полечу. – Он обещал мне мазь для спины. В такую погоду поясница всегда ноет, – магистр пожал плечами и скромно улыбнулся Эйдену. – Годы берут свое.

Затем магистр снова исполнил свой красивый жест кистью, однако не стал дожидаться, пока дверь полностью откроется, вместо этого он подхватил подмышки болванку и понес в коридор. Сделал он это, вероятно для того, чтобы Георг не слышал, о чем пойдет речь между ним и Эйденом. Георг был самым большим сплетником в мире. Он сплел из слухов настоящую паутину, которая опутала всю мастерскую, а некоторые ее ниточки дотягивались даже до дворца. Эйден никогда не видел Георга за пределами кабинета магистра, он всегда был здесь, за своим письменным столом, но стоило мастеру-повару только подумать о сдобных булках, которые пекла деревенская доярка, как сплетни уже бежали на кухню, и иногда достигали мастера-повара даже раньше доярки.

– Не хочешь чаю? – любезно предложил магистр, после того как выпроводил Георга за дверь.

– Нет, спасибо, – Эйден еще не понял, чего от него хотел магистр, поэтому на всякий случай решил быть вежливым.

– Зря, тебе обязательно нужно попробовать мой чай, – магистр подошел к шкафчику, который стоял у дальней от Эйдена стены, и достал две чайные пары. – Мне привозит его с юга старый друг, и скажу тебе по секрету это не очень законно, – Магистр виновато улыбнулся Эйдену, но потом заговорщицки подмигнул, отчего стало понятно, что ему ни капельки не стыдно. – Признаюсь, грешен, но этот чай стоит пары лишних часов духовных практик для очистки совести.

Эйден хихикнул и сразу зажал рот ладошкой. Он просто не смог ничего с собой поделать. Он уже давно перестал хихикать, как неразумный ребенок, но с момента, как его вызвали к магистру, он был переполнен тревогой по самые уши, поэтому мысль о контрабандном чае помимо его воли прорвалась наружу нервным смешком.

– Смейся, смейся над стариком, – поворчал магистр, но при этом он добродушно улыбался, отчего становилось понятно, что он сам получает большое удовольствие от беседы. – Посмотрим, что ты скажешь, когда услышишь этот неземной аромат южных ягод с нотками звездной пыли, пропитанной морским бризом.

Магистр положил в каждую чашку по пригоршне чая, налил воды из кувшина и вернулся к Эйдену. Перед мальчиком стоял столик, на котором размещался незнакомый ему волшебнизм, именно на него магистр поставил чашки. Это была прямоугольная металлическая пластина с небольшой черной коробочкой у самого края. Магситр ловким движением руки извлек щепотку звездной пыли из поясной сумки и насыпал ее в коробочку. После этого он плавно провел кистью над чашками справа налево, изящно подворачивая мизинец вовнутрь, словно зачерпывая воздух. Звездная пыль вспыхнула, волшебнизм начал, позвякивая, подпрыгивать на столе, а вода в чашках закипела спустя всего лишь пару секунд.

По комнате разнесся приятный аромат. Эйден не знал, как должны пахнуть южные ягоды, а что такое морской бриз он вообще представлял с очень смутно, поэтому ему ничего не оставалось, как поверить магистру на слово. Но он сделал себе мысленную заметку, обязательно понюхать эти вещи, когда вырастет, чтобы понять, можно ли доверять магистру, или стоит перепроверить каждое его слово, как советовал Вигго.

– Держи, – магистр протянул Эйдену одну из кружек, а со второй уселся в кресло напротив. – Только осторожнее – чай очень горячий. Но это идеальная температура для раскрытия всего букета ароматов.

Кружка была горячей, но не обжигающей, она приятно согревала пальцы, от которых тепло вместе с кровь неслось к ледяному комку страха в груди. А когда Эйден глотнул пряный напиток, тревога и вовсе почти полностью растаяла.

– Вкусно? – спросил магистр. – Может быть, хочешь печенья?

Эйден к этому времени расслабился настолько, что решил кивнуть. Печенье он любил, да и магистр не был похож на человека, который собирается кого-либо пороть, а после сладкого печенья он и подавно не станет этого делать. Магистр поставил кружку на стол и снова направился к шкафчику. Как и все мастера он был одет в простую белую робу, однако его одежда была по-настоящему белой, а не того серо-голубого оттенка, в который перекрашивают вещи стирка и время. Поверх рубашки магистр носил поясную сумку на кожаном ремне, которая тоже претворялась обычной, но все ее швы были прострочены синей нитью, что было невероятной дерзостью. Кодекс строго настрого запрещал мастерам надевать темные цвета, а черный и вовсе был под священенным запретом.

– Угощайся, – магистр поставил на столик блюдце с печеньем и снова занял свое кресло.

Дальше чай пили молча. Магистр потягивал напиток, а Эйден набивал печеньем живот и даже чуть-чуть карманы

– Ты, наверное, задаешься вопросом, зачем я тебя позвал? – спросил магистр, когда чай был выпит, а хруст печенья перестал заполнять тишину.

– Это из-за сепаратора? – рискнул предположить Эйден.

– Что? – искренне удивился магистр. – Ах, нет. Сепаратор здесь не при чем. Мастер-надзиратель сказал мне, что он уже тебя наказал, а я знаю, что ты очень умный мальчик, поэтому не сомневаюсь, что одного урока тебе будет достаточно. На самом, деле я позвал тебя, чтобы узнать, как у тебя дела и не нужна ли тебе какая-то помощь с учебой. Но раз уж ты сам заговорил про сегодняшнее происшествие, – магистр подался вперед и пристально посмотрел Эйдену в глаза, – я слышал, что на вас напала деревенская ведьма…

– Вигго сказал, что нужно говорить мастерица вместо ведьма, – поправил Эйден.

– Хранитель слова безусловно прав, – улыбнулся магистр. – Но нужно понимать, что на свете очень мало таких образованных людей, как он, а простые люди используют слово «ведьма». Тебя просто могут не понять, если ты будешь говорить «мастерица». Поэтому, чтобы никого не запутать, давай тоже использовать слово «ведьма».

– Но Вигго сказал, что это обидное слово.

Магистр откинулся в кресле и скрестил пальцы перед собой. Он очень внимательно посмотрел на Эйдена, как будто мальчик был шахматной фигурой противника, и магистр пытался предугадать ее следующий ход.

– Хранитель слова слишком добр, – наконец сказал магистр. – Он не хочет никого обидеть, и это очень благородно с его стороны. Но давай подумай вот, о чем: слово «ведьма» не всегда было плохим. Раньше это было обычным словом, а потом ведьмы сами его испортили свои поведением. И теперь они требует себе новое слово. Но разве это справедливо? Если мы дадим им новое слово, они только снова его испортят. Мне кажется, будет честнее оставить им старое слово, чтобы люди знали, с кем они имеют дело.

– Я не понимаю, как можно испортить слово?

– Ох, мой мальчик, это одновременно очень легко и сложно. Нужно постараться, чтобы заработать себе плохую репутацию, но, с другой стороны, для этого просто достаточно быть плохим человеком.

Эйден чувствовал, что начинал запутываться.

– То есть все ведьмы плохие? – решил уточнить он. – Но разве они не такие же, как мастера?

– Это тебе тоже хранитель слова сказал? – спросил магистр, при этом он улыбался, но почему-то Эйден почувствовал необходимость соврать, поэтом он отрицательно покачал головой.

– Конечно, природа волшебства ведьм сродни той, что используют мастера, – продолжил магистр. – Но все дело в самих женщинах. Они прекрасны, но они слишком добрые и мягкие, их легко запутать или внушить им неправильные идеи. Самой природой заложено, что женщины должны заниматься детьми, хозяйством, садом. А мужчины должны их всячески защищать и оберегать, в том числе от них самих. В этом и есть великий баланс: мужчина и женщина дополняют друг друга и образуют единое целое. Мужчина – сила и ум, а женщина – доброта и любовь. А когда женщина начинает использовать волшебство, этот баланс нарушается. Теперь у нее есть сила, но это идет против ее природы, она не знает, что с этой силой делать, – магистр грустно покачал головой. – Волшебство кружит женщинам головы. Им начинается казаться, что теперь им не нужны мужчины, что они сами могут со всем справиться. Некоторые из них даже начинают соперничать с мужчинами. И природный баланс окончательно рушится. Но от природы нельзя спрятаться, на самом деле, такие женщины глубоко несчастны. В них копится нерастраченная любовь, а потом она киснет, как молоко на солнце, и превращается в зависть и злобу. Так женщины становятся ведьмами: жестокими, кровожадными и мстительными. Задумайся, как много мастеров ты знаешь и как мало ведьм? Это ли не доказательство того, что волшебство для женщин противоестественно.

Эйден и правда знал только одну ведьму, а волшебников в мастерской было, что огурцов в бочке с квашеными огурцами. И пусть Эйден никогда не слышал про статистику, да и повар он был никудышный, но он все же понимал, что кто-то намеренно собрал все эти огурцы в одном месте, и стоит только заглянуть в соседнюю бочку с помидорами, как концентрация огурцов в мире сразу уменьшится.

– Но Кассия ведь не злая, – решил высказать свои сомнения Эйден. – И она точна не завистливая.

– Это потому, мой мальчик, что Кассия не идет против своей природы, – ответил магистр. – Она здесь под моим и твоим присмотром. И я очень рад, что у нее есть такой надежный и хороший друг, как ты, который не позволит ей попасть под дурное влияние.

Тут Эйден понял, что магистр окончательно заврался. Не далее, чем вчера Эйден подговорил Кассию подложить живого червяка в суп мастера-надзирателя, поэтому не было ни одного шанса в этом мире, чтобы магистр считал влияние Эйдена благтоворным. С другой стороны, если даже по сравнению с Эйденом ведьма казалась магистру таким ужасным человеком, то Эйден непременно должен был с ней познакомиться. Для обмена опытом.

– Ты, наверное, думаешь, что деревенская ведьма пыталась тебя защитить сегодня, – продолжал магистр, – но ты ошибаешься. На самом деле она просто хотела запутать вас с Кассией, обмануть, чтобы переманить на свою сторону. Ей ни в коем случае нельзя доверять. Вот поэтому я и хочу попросить тебя об одолжении, – магистр очень внимательно посмотрел Эйдену в глаза, – никогда не разговаривай с этой ведьмой и не позволяй это делать Кассие. Обещаешь?

– Конечно, – легко соврал Эйден.

– Вот и замечательно, – говоря это, магистр выдохнул, и, кажется, даже немного сдулся от облегчения. – А теперь беги, а то опоздаешь на урок.

Эйден встал и направился к выходу, за дверью он обнаружил Георга. Тот лежал на полу и явно подслушивал, поэтому Эйден случайно наступил ему на голову, проходя миомо.

Пока Эйден шел на урок по истории волшебства, он много думал. Поводов для этого у него было немало. А когда он много думал, ничего хорошего обычно из этого не получалось. Впрочем, загадочным образом самой главной мыслью, которая его одолевала, была так, которая интересовалась, что бы сказали огурцы про помидор, если бы тот случайно угодил к ним в бочку? Наверное, ничего хорошего. Но стоило бы доверять их мнению? Конечно же, нет, надо было бы откусить головы обоим овощам, чтобы попробовать самому.

Эйден зашел в кабинет и сел за парту рядом с Касией. Девочка тревожно на него смотрела, словно издалека увидела мысли, которые роились в его голове.

– Что случилось? – спросила она.

– Мы сегодня идем к деревенской ведьме.

– Зачем?

– Потому что Вигго сказал, что мир никогда не изменится, если мы будем делать только то, что нам говорят взрослые. А потом он запретил мне идти к ведьме.

– А зачем его менять? Мир?

– Не знаю, – пожал плечами Эйден. – Но к ведьме мы все равно пойдем.

Ночь

– Волшебство – это магия, это таинство, мистерия, загадка творения! – с каждым новым словом мастер-учитель поднимал указательный палец все выше и выше, накручивая на него эпитеты и драматизм. – Вы не в силах осознать эту силу, единственное, что вам дозволено – это смиренно ей подчиниться и стать покорным проводником чуда в наш мир.

Практика волшебства была очень загадочным предметом. Все уроки в мастерской были загадочными, но практика волшебства была самым запутанным и туманным. Объяснения здесь были настолько таинственными, а слова многозначительными, что Эйдену иногда казалось, что за всеми этими намеками и скрытыми смыслами просто ничего нет.

– Вы должны слиться с волшебством, покориться его священной мощи, позволить ему указать вам, что делать, – говоря это, мастер-учитель плавно водил руками, направляя воздушный поток на учеников.

– А что конкретно нужно сделать, чтоб оно заработало? – спросил Эйден.

– В смысле? – от удивления мастер-учитель сильно заморгал, словно его неожиданно разбудили посреди чудесного сна. – Покориться волшебству и позволить ему творить через тебя, – немного раздраженно повторил он.

– Но как именно это сделать? – не менее раздраженно ответил Эйден. – Мне нужно трясти светильник слева-направо или справа-налево? Нужно ли при этом произнести какие-то слова? Например, поклясться волшебству в верности? Это нужно делать вслух или про себя?

Повисла немая пауза, в которую Эйден ждал ответа, а мастер-учитель покорялся священной мощи смирения.

– Эйден, – наконец, ответил мастер-учитель, когда ему удалось стать проводником терпения в этот мир. – Ты задаешь кощунственные, ужасные и просто оскорбительные вопросы. Волшебство – это магия, это священная тайна единения человека с великой силой.

– Но…

– Эйден! – мастер-учитель произнес это так резко, словно одним именем обрубал все мосты между мальчиком и знаниями. После этого он глубоко вздохнул и обратился ко всему классу. – Работайте, у вас полчаса на выполнение задания.

Эйден тоже вздохнул. И в этот раз это у него получилось очень искренно. Все-таки практика волшебства была слишком загадочным уроком.

Сегодня дети должны были научиться зажигать светильники. Каждый получил соответствующий волшебнизм и мешочек звездной-пыли. Мастер-учитель взял собственный светильник, окинул детей таинственным взглядом, потряс вошлебнизм, пока тот не засветился, а потом велел всем искать силу внутри себя.

Только единственной силой внутри Эйдена в данный момент было разочарование. И оно никак не хотело помогать зажигать светильник.

– Мастер-учитель, – поднял руку Эйден. – А можно задать вопрос?

– По поводу волшебства? – настороженно спросил мужчина.

– Нет.

– Спрашивай, – настороженности в голосе мастера-учителя стало меньше, но на мальчика он смотрел все же подозрительно.

– А как работают волшебнизмы?

– Это тоже тайна.

– А Вы посвящены в эту тайну?

– Нет, – было видно, что мастер-учитель ответил с большой неохотой.

– А кто делает волшебнизмы?

– Великие ремесленники.

– А как стать великим ремесленником, чтобы меня посвятили в тайну?

– Нужно быть избранным.

– А кто выбирает избранных?

– Эйден!

Светильники были очень похожи на сепаратор, только они были поменьше, и колба была квадратная, а не круглая. Еще одним отличием был черный стержень, который крепился к внутренней стороне крышки и вставлялся в колбу. Когда в светильник насыпали звездную пыль, она оседала на стержне, и он начинал светиться мягким тусклым светом.

Эйден протянул Кассие свой светильник, темный и холодный, как кусок камня. Девочка взяла волшебнизм и начала усердно его трясти. Кассия была самым способным учеников во всей мастерской, и Эйден считал, что отчасти это его заслуга. Все-таки Кассие за один урок приходилось делать работу за двоих, а такие условия кого угодно заставят стать очень способным.

– Нельзя идти к ведьме просто так, – прошептала Кассия, продолжая прерванный разговор. – Мастер-надзиратель может оказаться прав, и ведьма может быть опасна.

– И что ты предлагаешь? – Эйден спросил больше для поддержания разговора, сам он все давно решил, осталось только убедить в этом Кассию.

– Нужно изучить все книги про ведьм в библиотеке, составить план…

– Ты ходила в библиотеку, там сотни книг про ведьм, мы будем их изучать, пока не состаримся.

– Зато так мы не сделаем какой-нибудь глупой ошибки! – упрямо ответила Кассия.

– Так мы вообще ничего не сделаем! – Ответ Эйдена получился слишком резким, отчего Кассия сразу надула губы, поэтому мальчик продолжил спокойным и ласковым тоном. – Касси, неужели ты не хочешь изменить мир?

Девочка протянула Эйдену обратно его светильник, который теперь светился тусклым светом и приятно согревал ладошки. Мальчик покачал волшебнизм из стороны в сторону: звездная пыль всколыхнулась со дна колбы и засияла ярче.

– Не знаю, – наконец ответила Кассия. – Менять мир – это так страшно. А вдруг мы сделаем только хуже или вообще его сломаем?

Эйден был зачарован своим светильником: стекло колбы было тонюсеньким, едва заметным в его руках, поэтому казалось, что ничего не мешает звездной пыли вырваться и улететь. Но все же она оставалась внутри, удерживая невидимой стенкой, за которой был свой собственный маленький мир. В этом мире сейчас утихала звездная буря, пыль кружилась все медленнее, а ее сияние меркло.

– Может быть, наш мир уже кто-то сломал до нас, а мы просто об этом не знаем, – решил зайти с другой стороны Эйден. – поэтому если мы опять его сломаем, то он, наверное, даже починится.

На это Кассие ответить было нечего, поэтому она снова надула губы и начала сыпать звездную пыль в свой светильник. Золотой туман заклубился в колбе, будто кто-то размешал его ложкой. Может быть, чтобы мир засиял так же ярко, достаточно его просто встряхнуть?

Эйден вытащил пояс из своих штанов и обвязал его вокруг крышки светильника так, что колба оказалась подвешена на веревке. После этого он раскачал волшебнизм. Почти потухший свет засиял с новой силой.

– Касси, смотри, – позвал подругу Эйден, – я тоже Великий ремесленник.

– Ничего себе! – воскликнула девочка.

– Что это вы тут делаете? – вдруг вмешался мастер-учитель.

– Эйден придумал, как заставить светильник светить сильнее! – гордо ответила Кассия. – Он Великий ремесленник!

– Что за глупости! – от возмущения мастер-учитель, кажется, даже забыл, что говорить нужно словами, а не странными звуками, в которых булькало его негодование. – Эйден, прекрати баловаться и займись делом!

– Мастер-учитель, я выполнил задание! – сказал Хорхе. Он был любимцем всех мастеров и крайне скучным ребенком.

– Молодец, Хорхе, – похвалил его мастер-учитель. – Видите дети, Хорхе смог зажечь светильник быстрее всех. Все дело в смирении.

– Но ведь наши с Кассией светильники уже давно горят – возмутился Эйден.

– Смирение, Эйден, – ответил ему мастер-учитель. – Ты не станешь настоящим мастером, пока не научишься послушанию.

– Хорошо, мы пойдем к ведьме, – прошептала Кассия, когда мастер-учитель отвернулся.

***

Выбраться ночью из мастерской было очень легко. Просто по тому, что до Эйдена с Кассией никто не пытался этого сделать. А быть первым в чем-то всегда одновременно легко, но в то же время и сложно. С одной стороны, чтобы ты не сделал, ты будешь на шаг впереди любого, но, с другой стороны, сначала этот самый шаг нужно было вообразить. А Эйден по собственному опыту знал, как трудно изобретать то, что еще и на свете не существует. В конце концов, это ему приходилось каждый день придумывать новые игры для них с Кассией.

За пределами мастерской было тихо. И от этого становилось тревожно. Словно весь мир с его шумом и гамом были только сном, и каждый шаг уводил все дальше от ясных воспоминаний о нем. Даже ветры исчезли с лица земли, а вместе с собой унесли из памяти песчаные бури. Небо опустело и стало похоже на бездонную бочку, в которой кроме темноты и хранить ничего нельзя.

Впрочем, свет все же еще остался. Совсем чуть-чуть. Он осыпался с неба крошками и теперь неясно мерцал вдоль тропинок. Люпины. Или придорожные попрошайки, как называл их Вигго. Целыми днями они клонили к земле свои грязно-серые обтрепанные бутоны, собирая пинки и подножную пыль прохожих. Но ночью люпины поднимали головы и сбрасывали ветхие рабочие робы. “Посмотри на люпины, – говорил Вигго, – и никогда не подавай нищим”. Собранная из грязи звездная пыль накапливалась, преображалась внутри цветка и начинала сиять мягким голубым или розовым цветом.

Люпины высаживали вдоль основных дорог и крупных тропинок, размечая ночным путешественникам путь к их темным делам. Это были крупные, стойкие и крайне полезные цветы. Ведь их можно было легко высадить в какое-нибудь неприличное слово под окном мастера-надзирателя. А раз уж закон, запрещал их срывать, то и освещать сны надзирателя люпинам суждено было долго.

– Что это? – вдруг шепотом спросила Кассия. – Ты слышал?

– Что? – также шепотом переспросил Эйден.

Мальчик так залюбовался люпинами и собственной смекалкой, что, кажется, потерял связь с реальностью. Они прошли уже примерно половину пути, но Эйден не мог вспомнить ни одного постороннего звука за всю дорогу.

– Послушай, – в голосе Кассии звучала тревога. – Будто по дереву кто-то стучит молотком.

Вокруг было темно, люпины освещали только узкую полоску обочины, оставляя мир за пределами дороги на милость фантазии смотревшего. Но деревьев там точно не было, Эйден это знал наверняка. Он мог нарисовать эту дорогу по памяти в мельчайших подробностях. Он смог бы нарисовать в мельчайших подробностях любую дорогу на километры вокруг мастерской. И это при том, что он не умел рисовать. А все по тому, что и рисовать было нечего. Вокруг были одни поля. Пустые и бесконечные.

Но кто-то, и правда, стучал по дереву. Тук-тук, тук-тук.

– Что это? – снова прошептала Кассия.

– Живоглот, – ответил ей Эйден.

– Их не бывает! – возмутилась девочка, – Это выдумки!

– А куда тогда по-твоему делся язык Джона? – в этот момент Эйден пожалел, что не умеет собирать звездную пыль, как люпины. Сейчас было бы очень кстати сверкнуть в темноте золотыми глазами.

– Ееего язык? – кажется, и без золотых глаз Эйдену удалось напугать Кассию.

– Да, его язык, – продолжил заговорщицким шепотом Эйден. – Джон сам мне рассказывал, как однажды ночью он вот так же сбежал из мастерской, чтобы собрать ягод. Он шел по этой самой дороге, когда услышал, как кто-то стучит по дереву, – словно для иллюстрации его рассказа, где-то неподалеку снова раздалось звонкое: тук-тук.

– Ты врешь! – испуганно пролепетала Касиия.

– Можешь сама спросить Джона. Хотя, постойка, – Эйден выдержал драматическую паузу, в которую изо всех сил представлял, как прожигает Кассию светящимся золотом взглядом. – Он не сможет тебе ответить… ведь живоглот сожрал его язык!

Кассия вздрогнула, и, кажется, от страха совсем упустила из виду тот, факт, что самому Эйдену Джон как-то умудрился рассказать эту историю без языка. Впрочем, Кассия была очень смышленой девочкой, поэтому Эйден решил не давать ей время для размышлений.

– Касси! – закричал он как можно громче. – Это живоглот! Беги!

Девочка взвизгнула и сорвалась с места. Эйден же юркнул вбок сквозь заросли люпинов и притаился в темноте.

– Эйден, – раздался испуганный оклик через пару минут. – Эйден! Где ты?

Мальчик тихо хихикнул, но вовремя зажал себе рот ладошкой. Все-таки было бы обидно испортить розыгрыш таким глупым образом.

– Эйден! – снова позвала Кассия, – Это не смешно! Мне страшно.

Голос у девочки и в самом деле был испуганным, да и сидеть в темноте было не так уж и весело, когда первоначальный азарт прошел. Поэтому Эйден решил выбираться, но такой замечательный розыгрыш заслуживал достойной концовки, которую, пока придумать не получалось. В поисках вдохновения мальчик решил оглядеться по сторонам.

Маленький зверек стоял на задних лапках и внимательно рассматривал Эйдена. Зверек наклонил голову вбок и от любопытства даже приоткрыл длинный клюв. Он был покрыт густым темным мехом, на котором вдоль тельца тянулись широкие светящиеся полоски, от чего зверь становился похожим на крошечный живой светильник. Эйден впервые видел такое животное, поэтому он сразу забыл и про Кассию, и про розыгрыш. Встав на четвереньки, мальчик попытался аккуратно подползти к зверьку. Впрочем, для животного Эйден оказался куда менее интересным знакомством. Зверушка щелкнула клювом, опустилась на четыре лапы и одним прыжком исчезла в высокой траве.

Эйден был возмущен таким пренебрежением к своей персоне. Однако зверек не оставил ему ни единого шанса выразить свою обиду, поэтому мальчик посчитал необходимым поймать нахальное существо.

Заросли травы оказались намного гуще, чем ожидал Эйден. Жесткие стебли хлестали по лицу ссадинами и ночным холодом, поэтому мальчику пришлось крепко зажмурить глаза, а для надежности прикрыть их ладошкой. Всё-таки он уже представил себе, как станет Великим ремесленником и придумает волшебнизм, который заставит его глаза светиться в темноте. Было бы жалко терять такую чудесную идею из-за глупой травы.

Когда Эйден, наконец, выбрался на ровную поляну, его глаза совсем обленились в темноте и отказывались видеть хоть-что-то внятное. Понадобилась целая вечность, прежде чем ему удалось разобрать, что за яркие пятна плясали у него под ногами.

Полосатые зверьки. Их было не меньше трех. Они быстро прыгали по болванке, словно играли друг с другом в салки. Пушистые хвостики взметались в воздух и оставляли за собой яркие следы, которые можно было поймать взглядом там, где самого зверька уже не было.

Болванка же была неподвижна. Она лежала на животе и тускло светилась грязно-зеленым цветом.

Тук-тук.

Один из зверьков внезапно остановился. Он наклонил голову вбок, будто к чему-то прислушивался. А в следующее мгновение он резко дернул головой, и клювом ударил болванку куда-то в область правой лопатки.

– Кто это? – раздался шепот прямо над ухом Эйдена.

Мальчик вздрогнул и помчался так, будто сам живоглот кусал его за пятки.

Только выбравшись на дорогу и пробежав добрую сотню метров, Эйден, наконец, понял, что пыхтел и преследовал его никакой не монстр, а Кассия.

– Кто это? – снова спросила девочка. – Почему он там лежал?

– Спал, наверное, – ответил ей Эйден. Хоть он и считал себя уже достаточно взрослым и умным, но его жизненный опыт не мог подсказать ему какой-то другой причины, по которой человек мог вот так запросто ночью лежать на холодной земле.

– Может, нам нужно вернуться и разбудить его? – в голосе Кассии сомнения было больше, чем вопроса.

– А вдруг он разозлится, что мы разбудили его посреди ночи?

– Ты прав, – легко согласилась девочка. – Ему, наверное, так даже удобнее. Вон он как громко храпел!

– Точно! Храпел он как дикий кабан!

Домик у ведьмы был совсем маленький, поэтому сразу становилось понятно, что человеческие души были не очень ценным товаром. Или это окрестные души были такими никудышными и бесполезными, что на них даже покосившуюся крышу починить было нельзя. Да и опасное это было дело, Эйден всерьез подозревал, что можно заработать несварение желудка или еще что похуже, если случайно высосать душу кого-нибудь вроде мастера-надзирателя.

Наверно, поэтому у дома ведьмы был большой огород, чтобы хоть как-то выжить в мире, где каждая вторая душа была обременена займом или диетой. В огороде было очень много разных трав, они мягко светились теплым золотым светом и пахли густым, пряным ароматом. От этого воздух становился тягучим и щекотал ноздри. Забор вокруг дома тоже был совсем неважнецким. Низенький деревянный штакетник своим ветхим видом жалобно просил пройти мимо и ни в коем случае не трогать калитку, которая криво висела на одной петле и печально поскрипывала о чем-то своем.

– Смотри, ведьма сейчас дома, – прошептала Касиия, указывая на свет в единственном окне в доме, – давай уйдем, пока она нас не заметила.

– Что за глупости – также шепотом ответил Эйдем, – как же мы с ней поговорим, если ее не будет дома?

Дети прятались за большой кочкой, которая росла из земли недалеко от тропинки, ведущей к дому ведьмы. Здесь было прохладно, сыро и немного страшно. Ночной воздух облизывал затылок неприятным ощущением чужого взгляда, который скрывался где-то в темноте. Эйден даже несколько раз неожиданно обернулся, чтобы поймать неведомого соглядатая, но за его спиной было только поле да зябкое чувство тревоги.

– Что тогда мы будем делать? – снова спросила Кассия. – Постучим в дверь?

– Конечно же, нет! – возмутился Эйден, просто смотреть на дверь дома было жутко, а стучать в нее было бы уже совсем неразумно. – Давай подберемся поближе и посмотрим, чем занимается ведьма. Вдруг она сейчас высасывает чью-нибудь душу, тогда прерывать ее будут невежливо.

Брови Кассии взлетели вверх, но она ничего не сказала, а лишь храбро кивнула. Эйден аккуратно вылез из-за кочки и пополз к забору. Мальчик не знал, что именно он хотел найти, но втайне от самого себя очень надеялся, что ничего. Ведь, если бы там ничего не было, им с Кассией пришлось бы вернуться в мастерскую с чувством выполненного долга перед собственным любопытством. А миру бы пришлось потерпеть еще немного, чтобы измениться. В конце концов, он был намного старше Эйдена, поэтому мог обойтись и вообще без изменений. Как и все взрослые.

Земля была холодная и мокрая, и через несколько минут штаны Эйдена вымокли, а коленки начало саднить. Поэтому мальчик справедливо решил, что для этой жизни он пострадал достаточно и имеет полное моральное право стать плохим человеком, и, может быть, даже начать есть ложкой прямо из общей кастрюли.

Теперь, когда Эйден измерял расстояние своими коленями, домик ведьмы больше не казался маленьким. Забор тянулся невыносимо долго, и мальчик считал количество пролетов, через которое он сможет пойти домой. Однако ведьмы и правда, похоже, были злыми и коварными людьми, потому что неожиданно прямо перед самым носом Эйдена оказалась еще одна калитка. Она была приоткрыта и настолько бессовестна, что даже не скрипнула, когда мальчик попробовал отворить ее посильнее. Эйден обернулся на Кассию, чтобы дать девочке шанс спасти их обоих от этой глупой затеи, но она лишь смотрела на него большими глазами, полными страха и решимости. Наверное, Эйден все-таки зря подружился с Кассией, ему определенно нужен был кто-нибудь потрусливее, если он хотел дожить до старости.

За калиткой был задний двор, где ведьма хранила какую-то садовую утварь. Места здесь было совсем немного, поэтому узкой тропинке приходилось крутиться и изворачиваться, чтобы добраться до двери дома мимо ведер, метел, ямы с компостом и кучи непонятных жестянок.

– Апчи!

От неожиданности сердце Эйдена так сильно подпрыгнуло, что и самому мальчику пришлось вздрогнуть. Когда кровь перестала барабанить в его ушах, а в мире снова стало тихо, он посмотрел на Кассию. Девочка ответила ему испуганным взглядом поверх ладошек, которыми она зажимала рот и нос.

– Тише, – прошипел Эйден.

Кассия кивнула и прижала ладони к лицу сильнее. К счастью, похоже, ведьма ничего не услышала. Эйден подождал еще пару минут, чтобы убедиться, что статус-кво в мире все там же, где и был до грубого вмешательства Кассии, и двинулся дальше по тропинке.

Вблизи стены дома оказались зелеными. Скорее всего, издали они тоже были такими, но полумрак перекрашивал все вокруг в черные неясные тени. Возможно, поэтому дверь, которая должна была вести в дом, впустила детей в сарай. Только понял это Эйден не сразу. Поначалу внутри вполне могла быть прихожая или кухня, потому что было темно, и помещение пряталось в воображении, которое, кстати сказать, подкидывало Эйдену жуткие картинки с клетками и костями. Фантазию подпитывал неприятный запах, от которого становилось еще страшнее. Эйден не знал, как пахнут высосанные человеческие души и могут ли они протухнуть, поэтому, когда он наступил на что-то мягкое и липкое, его собственная душа едва не выскочила через нос.

Разобраться, что это все-таки сарай, удалось через пару минут, когда глаза привыкли к темноте. Чужих душ здесь тоже не оказалось, если не считать трех куриц, которые спали на насесте в дальнем углу. Видимо, именно они и были ответственны за неприятный запах. А еще травы, которые целыми вениками свисали с длинной веревки, натянутой через сарай.

– Апчи!

– Касси! – попытался остановить неизбежное Эйден, но было уже поздно.

Проклятые куры проснулись и закудахтали так, будто, это сам вторник неожиданно чихнул концом света. Они взметнулись со своих мест и понесли весть о прибытии неизбежного в мир. Эйден даже пискнуть не успел, а последняя курица выскакивала из сарая, бешено колотя крыльями по воздуху. На мгновение в сарае стало тихо, куры продолжали кудахтать где-то вдалеке, но в сарае повисла мертвая тишина.

А в следующую секунду оцепенение, сковавшее мальчика, разорвало тихое и испуганное:

–Ой!

Кассия еще раз ойкнула и сорвалась с места вслед за курицами. Эйден едва успел поймать ее за подол рубахи, чтобы не дать выскочить прямо на ведьму, чей темный силуэт виднелся сквозь приоткрытую дверь сарая.

– Прячься, – шепнул он девочке и подтолкнул ее к большой деревянной бочке в дальнем от входа углу.

Эйден не стал дожидаться, пока Кассия выполнит его указания, и свернулся калачиком за мешками с зерном. Пол был холодный и твердый, а Эйден маленький и несчастный. По крайней мере, ему так казалось. Всего лишь пару часов назад он чувствовал себя самым умным и хитрым, и кто бы мог подумать, что его план по покорению мира рухнет из-за мозоли на пятке. Конечно же, ему было страшно, он устал и замерз, но он бы мог со всем этим справиться, если бы не мозоль. Такие страдания были свыше его сил.

Дверь сарая скрипнула и отворилась. Ведьма стояла в проеме, в одной руке она держала светильник, а в другой кочергу.

– Кто здесь? – голос женщины звучал испуганно, – я потомственная ведьма в пятом поколении, – для убедительности она подняла кочергу повыше и угрожающе ей потрясла. – Лучше выходите по-хорошему, а то напущу холеру и струпья! Пожалеете, что сегодня не вторник!

Ведьма держала светильник на уровни груди, отчего тусклый свет играл с тенями на ее лице в жуткие игры. Глаза женщины зловеще смотрели откуда-то из темноты, и казалось, видели не только детей, но и обещанные струпья, которые уже начинали чесаться по всему телу Эйдена.

Эйден ничего не знал о теории вероятности, а может и сама теория еще не знала о существовании вероятности, поэтому мальчику было в шесть раз страшнее прятаться за мешком с зерном, чем следовало бы. Он обхватил согнутые коленки руками и горестно проклинал свое любопытство, ведьму и ужин, который устроил настоящие пляски у него в желудке. Когда терпеть страх стало совсем невыносимо, а ужин добрался до горла и застрял там комком, Эйден плотно зажмурил глаза. Так стало немного легче, он больше не видел пятно света, которое обшаривало сарай, поэтому мальчик почти смог убедить себя самого, что ни его, ни ведьмы тут не было.

– Вот ты где!

Свет ударил Эйдену в лицо так сильно, что даже пробился сквозь самообман и плотно сжатые веки. От неожиданности мальчик открыл глаза, увидел направленную на него кочергу и закричал. Или это ведьма закричала первой. Найти начало в их общем вопле было невозможно, однако конец ему положил именно Эйден. Он глубоко вздохнул и захлопнул рот.

– Вторник на твою голову! Как ты меня напугал, – сказала ведьма, когда ей удалось отдышаться. – Чуть дух от страха не выпустила.

Женщина отбросила кочергу и крепко держалась рукой за грудь, словно пыталась силой удержать этот самый дух в своем теле. Она тяжело дышала и напоминала Вигго после подъёма по лестнице на четвертый этаж.

– Что ты тут делаешь, маленький лорд? – наконец спросила ведьма.

– Я пришел в гости, – честно ответил Эйден. Он был так напуган, что страх занял все мысли и для вранья в его голове не осталось места.

– В гости? – удивилась ведьма, – а кто тебя пригласил?

– Я сам.

– А разве можно самому пригласить себя в гости? – еще больше удивилась ведьма.

– Но мне же никто этого не запретил, – пожал плечами Эйден.

– Действительно, – согласилась ведьма.

После этого повисла неловкая пауза. По крайней мере, Эйдену было неловко сидеть на холодном полу. Кроме того, снизу ведьма казалась еще страшнее. Она была одета в костюм на подобие тех, что носили мастера, только ткань была плотная, темная и хрустящая, поэтому каждое движение женщины ломало в воображении Эйдена очередную косточку какого-то маленького существа.

– Я тогда пойду домой, раз Вы меня не ждали, – сказал Эйден и начал пятиться вглубь сарая.

К несчастью, выхода в той стороне не наблюдалось, однако и ведьмы там тоже не было, поэтому направление выглядело вполне разумным. Во всяком случае, до тех пор, пока спина Эйдена не уперлась во что-то твердое. Кочерга. Вторник ее забери. Она стояла на пути мальчика и всем своим видом давала понять, что готова так простоять не только конец всего сущего, но и гаражную распродажу.

– Куда же ты пойдешь на ночь глядя? – усмехнулась ведьма. – Пойдем в гости, раз уж ты сам себя пригласил.

Женщина протянула руку и крепко схватила Эйдена за плечо.

– Детям нельзя ходить ночью одним по улицам, – продолжила она, подталкивая Эйдена к выходу из сарая. – Ночью легко заблудиться, свернуть не на ту тропинку и случайно повзрослеть раньше времени, – рука ведьмы сжала плечо Эйдена еще крепче, – а потом разгневанные мамаши идут к нам, мастерицам, будто у нас дел других нет, кроме как бороздить юношеские фантазии на большой дороге. Нет, уж, спасибо большое, но у меня на завтра есть планы важнее, чем висеть на суку.

Вместе они вышли на улицу и направились к дому ведьмы.

Ведьма

– Стой! – от неожиданного крика ведьмы Эйден вздрогнул и поставил ногу мимом единственной ступеньки на крыльце дома, – подожди меня здесь, я мигом.

Женщина обошла Эйдена и первой открыла дверь. Мальчик успел заметить очаг да общую атмосферу темных тонов и беспорядка эмоций, которые они вызывали, прежде чем дверь захлопнулся перед его носом. Это было странно. Будь Эйден склонен к рефлексии, он бы, пожалуй, сказал, что пребывал в замешательстве. Однако к чтению книг он также не испытывал никакой тяги, поэтому и слова такого не знал. Все, что ему оставалось, это круглыми глазами смотреть на закрытую дверь.

Внутри дома что-то глухо заурчало. Эйден едва успел понадеяться, что урчало именно что-то, а не кто-то, как дверь снова распахнулась. Теперь вход преграждали струи темно-зеленого дыма, которые скручивались в вертикальные спирали вокруг черных льдинок, похожих на маленькие осколки битого стекла, разбросанные прямо в воздухе.

– Заходи, – голос ведьмы растревожил не только Эйдена, но и льдинки, которые всколыхнулись и зазвенели.

Однажды Вигго сказал, что храбрость – это обычная глупость, завернутая в общественное поощрение. И сейчас Эйден, как никогда, был с ним в этом согласен. Мальчик задумался стоит ли сначала просунуть сквозь льдинки указательный палец или носок ботинка, но быстро пришел к выводу, что все свои части тела он любил одинаково, поэтому и жертвовать чем-то из них не мог. К счастью, недалеко от двери стояла метла, которая не имела никаких кровных связей ни с конечностями самого Эйдена, ни даже с его дальними родственниками. Взяв метлу в руки, мальчик осторожно ткнул древком сквозь дверной проем. Метла беспрепятственно преодолела завесу изо льда и дыма и уперлась во что-то мягкое.

– Ай! – ответила неизвестность голосом ведьмы. – Ты что это делаешь?

– Ничего, – ответил Эйден, но метлу тотчас убрал.

Льдинки снова звякнули и разошлись в разные стороны, словно кто-то раздвинул занавески на окне.

– Ты что ткнул в меня метлой? – спросила ведьма, которая просунула голову в образовавший проем. – Не бойся, маленький лорд, если у тебя нет злых умыслов и намерений, ведьмин щит тебя не тронет, проходи спокойно. Однако, – вслед за головой в проеме показался грозящий указательный палец, – если ты задумал какую-то пакость или, того хуже, продать мне ненужные безделицы, ведьмин щит завяжет твои кишки в узел так, что они небо с землею перепутают, а тебе после этого еду придется принимать в обратном порядке.

После такой страшной угрозы, никаких намерений, кроме как бежать в мастерскую со всех ног, у Эйдена не осталось. Однако ведьма лишь усмехнулась, крепко схватила мальчика за плечо и втащила в дом. Льдинки отчаянно зазвенели, обдали лицо Эйдена запахом жженого сахара, но никакого заметно вреда не причинили. По крайней мере, он очень надеялся, что даже ведьмам было не под силу незаметно перевернуть чью-то пищеварительную систему вверх тормашками.

– Чувствуй себя, как дома, – сказала ведьма. – Но не сильно. Представь, что это твой дом после развода с обманутой женой: все вокруг родное и близкое, но тебе больше не принадлежит.

Эйден и не собирался ничего трогать. Когда ему только исполнилось десять лет, Вигго поймал его за разглядыванием картинок в одной из библиотечных книг. Все люди на картинках были обнажены, что было немного странным, но, с другой стороны, однажды Эйден видел картину, на которой часы стекали со стены, как расплавленное в печи масло, поэтому мальчик давно перестал удивляться небылицам, хранившимся в книгах. Гораздо больше наготы людей его интересовали игры, в которые они играли. Мужчины и женщины боролись друг с другом в различных позах с видом искреннего веселья, отчего Эйдену сразу захотелось попробовать эту игру с Кассией.

Однако стоило ему рассказать об этом Вигго, как тот пришел в настоящий ужас. После этого мужчина заставил Эйдена поклясться, что, пока тот не вырастет, он не прикоснется ни к одной девочке. В противном случае, мальчик рисковал остаться без носа, который мог свалиться с его лица прямо на пол в мгновение ока. Из всего услышанного в тот день, Эйден сделал только один неоспоримый вывод: девочки были крайне заразными существами. А так, как и ведьма была своего рода девочкой, то и ее личные вещи для сохранности носа, на всякий случай, трогать не стоило.

В доме все стены и предметы были выкрашены в фиолетовый цвет. Будто кто-то, кем, по всей видимости, была ведьма, разлил вокруг банку с краской и дурным вкусом. При этом вещи были покрашены крайне небрежно, на поверхностях остались застывшие каплями подтеки, а кое-где виднелись проплешины. Усасти быть покаршеными в фиолетовый цмет смогли избеажть только волшебнизмы.

Так, на дальней от Эйдена стене висело большое зеркало в металлическое раме. Оно сразу привлекло мальчика, и дело было даже не в том, что любые поверхности, способные отразить лицо Эйдена, мгновенно завладевали его вниманием, а в том, что зеркало кричало. Точнее, горестно завывало, будто под его гладкой, немного грязной поверхностью была спрятана невообразимая печаль. Эйден даже представить не мог, какая беда могла заставить кого-то так причитать. Разве что именно там ведьма хранила высосанные человеческие души, и какой-то несчастные страдалец оказался на веки заперт в компании кого-то вроде мастера-добродетели.

Эйдену не нравился домик ведьмы. Вещи здесь были разбросаны в беспорядке, мебель была старенькая и потрепанная, а кое-где в углах была растянута паутина. Разве так нужно было наводить неописуемый ужас и вселять в сердца леденящий кровь страх? Нет, такому человеку Эйден бы никогда не доверил творить злодеяния и высасывать души. Ведьма была настоящей неряхой, и, наверняка, забыла бы кусочек несчастной души где-нибудь в левой пятке.

– Проходи, – сказала ведьма, – присаживайся поудобнее.

Сама женщина заняла кресло возле небольшого стола, и указала Эйдену на соседнее. Однако мальчик не торопился последовать ее примеру. Он был настолько поглощён кричащим зеркалом, что не заметил присутствие еще одного человека, тихо сидевшего на полу возле очага.

Эйден впервые видел такую болванку, ее тело было выкрашено в белый цвет, а на гладкой голове красовалась фиолетовая маска, которая обрисовывала черты отсутствующего лица. Ко всему прочему, на шее болванки висело ожерелье из черепов каких-то мелких животных. Все это придавало болванке дикий и пугающий вид.

– Не бойся, маленький лорд, – усмехнулась ведьма, заметив замешательство Эйдена. – Это Бобо, она ничего тебе не сделает. Ей по состоянию здоровья прописана очень строгая диета: она питается только самыми отъявленными негодяями и безнравственными грешниками. Ты же не списывал на уроках, маленький лорд?

– Ничего я не боюсь, – возмутился Эйден, а в душе очень сильно обрадовался тому, что ему никогда не приходилось списывать, Кассия делала все домашние задания за него сама.

Все же, проходя к столу, Эйден постарался держаться как можно дальше от Бобо.

– Так зачем ты пришел, маленький лорд? – спросила ведьма, когда Эйден занял свое место. – Ты еще слишком юн, чтобы наносить мне ночные визиты по зову сердца. К тому же, у тебя нет с собой цветов, а я категорически отказываюсь пятнать свою репутацию ради мужчин, которые даже цветов не приносят.

Эйден не знал, зачем ведьме понадобились цветы. У нее и так хватало всякого барахла, что и за всю жизнь не разобрать. Поверхность стола была усеяна всевозможными предметами, которые по отдельности были жуткими и зловещими, но в общей куче превращались в обычную груду мусора.

– Госпожа ведь…, – начал Эйден, но строгий прищур женщины заставил его передумать произносить это слово, – я хотел сказать, госпожа мастерица…

– Называй меня тетушка Мэй, – добродушно улыбнулась ведьма.

У Эйдена отродясь не было никаких тетушек, и сегодня заводить их он тоже не собирался, поэтому он решил впредь избегать любых обращений к ведьме:

– Почему Вы назвали меня принцем?

– Не называла, – спокойно ответила женщина.

– Нет, называли!

– Нет, не называла.

– Но я же помню! – стоял на своем Эйден.

– А я не помню, – возразила ему ведьма, – поэтому это у тебя нужно спросить, почему я тебя так назвала. Раз уж из нас двоих только ты был тому свидетелем.

– Вы тоже там были! – Эйден начинал по-настоящему злиться. – Мы вместе были на поле, и Вы велели мастеру-надзирателю прекратить бить принца!

Ведьма подперла голову кулаком и внимательно посмотрела на Эйдена так, будто он был неразумным ребенком, который нес бессмысленный детский лепет. От такого пренебрежения у мальчика даже кончики ушей загорелись, так много ярости скопилось в его голове.

– Ты уверен, что это правда, или ты хочешь, чтобы это была правда? – наконец, сказала женщина. – Хочешь быть принцем, маленький лорд?

– Что? Нет! Это же ВЫ меня так назва….

– Слышала, Бобо, – развеселилась ведьма, – у маленького лорда совсем немаленькие амбиции. Как думаешь, сможем мы оказать достойный прием такой важной особе? Доставай свое праздничное платье. Не помнишь, куда подевалась моя хорошая репутация? Кажется, я потеряла ее где-то в той забегаловке на углу…

– Вы ее не потеряли! – взорвался Эйден. – Вы испортили ее своими мерзкими, злобными поступками! Как и все ведьмы!

Эйден и сам испугался собственных слов, но поделать уже ничего не мог. С ним всегда так случалось, все самые обидные и злые сова он привык выплевывать изо рта как можно быстрее. А все по тому, что Вигго однажды ему сказал, что у него ядовитый язык, и стоит мальчику хоть раз его вовремя прикусить, он тотчас захлебнется собственной желочью.

– И кто же вложил в твою маленькую головку такие мысли? – сказала ведьма, скрестив руки на груди. – Позволь мне угадать. Мастер-надзиратель? – она подняла одну бровь. – Хотя, нет. Этот плешивый пес не смог бы пролаять ничего сложнее собственного имени. Это был кто-то изворотливый, как земляной червь, и подлый, как пояс на юбке после застолья. Это был магистр, так ведь, маленький лорд?

Ведьма самодовольно улыбнулась, всем видом показывая, как сильно она гордится своей прозорливостью. Только Эйден был сыт по горло взрослыми, которые считали себя лучше и умнее других. Поэтому он решил помалкивать, к тому же, он боялся, что если раскроет рот, из него снова вылетит что-нибудь необдуманное и опасное.

– Ладно, можешь не отвечать, – высокомерно смилостивилась ведьма, хотя Эйден был уверен, что ее неожиданная доброта была ничем иным, как желанием и дальше красоваться своим умом. – Я и так знаю, что это был он. Только старый гусь способен на такое ханжество. Ведет себя так, будто на завтрак съел Кодекс, и теперь даже отрыгивает добродетелью. Да только гадит он в тапки хозяевам точно кошка шкодливая.

Ведьма сокрушенно покачала головой и повернулась к болванке, которая все так же безучастно сидела на полу:

– Слышала, Бобо? Ведьмой меня назвал!! – возмутилась женщина.

Эйден не смог расслышать ответ Бобо, однако ведьму он, кажется позабавил. Она заулыбалась и согласно закивала головой.

– А известно ли тебе, маленький лорд, – снова обратилась к Эйдону ведьма, – кому служат великие и непогрешимые мастера?

– Священной мощи волшебства? – неуверенно ответил Эйден.

– Это что еще за чепуха? Впрочем, – ведьма предостерегающе подняла руку, – не отвечай, я даже знать не хочу. Нет, маленький лорд, – продолжила она, – я спрашиваю тебя, кому принес клятву в верности ваш магистр и чьи пятки он облизывает на сладкое после ужина?

Эйден не мог представить, чтобы магистр облизывал чьи-то пятки. Все-таки это занятие представлялось ему слишком гадким даже для собаки Вигго, а та была готова засунуть в свой рот хоть грязный носок. Поэтому мальчик снова решил промолчать.

– Позволь, я тебе кое-что покажу, маленький лорд, – сказала ведьма, вставая из-за стола.

Женщина прошла к стеллажу у стены и начала что-то искать на полках. Она недовольно бурчала себе под нос, пока в ее руках не оказался маленький волшебнизм. Это была прямоугольная дощечка размером с ладошку, однако ведьма обрадовалась так, будто нашла не меньше трех лучших лет своей юности. Повернувшись к Эйдну, она весело ему подмигнула и направила на него волшебнизм.

Раздались треск и металлическое урчание. Казалось, что весь дом неожиданно ожил, а Эйден очутился у него в желудке, в самый разгар несварения. Рябь прошла по воздуху, ударяя в нос уже знакомым запахом жженого сахара. Эйден вскочил со своего места и бросился к выходу. Но было поздно.

С потолка опустились клубы красного дыма, окружившие мальчика со всех сторон. На мгновение стало темно. Дым плотной стеной преграждал доступ к свету и ясным мыслям, которые вязли в густой липкой панике. В ужасе Эйден попытался пробиться сквозь дымовую завесу, но его остановил жар, который проникал в нос и растекался по всему телу. Проще было проглотить раскаленный уголь, чем сделать еще один шаг.

– Тише, маленький лорд, – раздался голос ведьмы. – Не поранься. С тобой ничего не случится. Не надо бояться.

Словно в подтверждение слов женщины, дым стал рассеиваться, забирая с собой обжигающий жар. Еще мгновение и свет разрезал красную пелену на тонкие дольки, а струи дыма скрутились в плотные жгуты, которые образовали клетку. Протянув руку, Эйден коснулся одного из прутьев, он оказался чуть теплым и твердым, как железо. Мальчик был заперт.

– Прости меня, маленький лорд, – ласково обратилась к нему ведьма. – С тобой ничего не случится. Просто мне срочно нужно передать весточку одному человеку, и я боюсь, что у меня осталось совсем мало времени.

Пока Эйден боролся с тенями и страхом, ведьма успела надеть дорожный плащ и теперь стояла у выхода. Она ободряюще улыбалась мальчику, и вид у нее был почти извиняющийся. Только Эйден на собственной подпаленной шкурке знал, что если когда-то у ведьмы и была такая безделица, как совесть, то теперь она была безвозвратно утеряна среди прочего барахла в доме.

– Я скоро вернусь, – продолжила ведьма, – а ты, от вторника подальше, побудь пока здесь. Бобо за тобой присмотрит.

С этими словами, женщина взялась за ручки двери, но в последний момент неожиданно передумала. Она что-то пробурчала себе под нос, из чего до Эйдена донеслось только слово “термиты”, и быстром шагом прошла к очагу.

Очаг едва доходил ведьме до пояса и был сложен из красного кирпича, который проглядывал сквозь сколы и трещины на фиолетовой краске. Внутри печи тлелись угольки, которые упрямо не хотели затухать, будто чувствовали свою ответственность в борьбе с монохромным безумием, воцарившимся в доме. Сверху на очаге стояли какие-то предметы, укрытые полумраком и представлявшиеся Эйдену неясными силуэтами.

Ведьма взяла с один из предметов, наклонилась и сунула его в печь. Когда женщина снова выпрямилась, в руках у нее оказалась курильница. По комнате поплыл едкий запах полыни, который пробирался под кожу и щипал глаза. Эйдену пришлось даже выпустить прутья клетки, чтобы зажать нос обеими ладошками. Саму ведьму запах нисколько не беспокоил, наоборот она присела на корточки возле Бобо и подула курильницу. Тоненькая струйка дыма в мгновение ока раздулась в ядовитое облако, которое поглотило болванку.

Эйден закашлялся и испугался, что именно так ему суждено расстаться с душой. Ведьма просто выкурит ее из его тела, точно крысу из норки. И он даже не мог обвинить свою душу за это в предательстве. На ее месте Эйден бы сам сбежал, поджав совесть, как можно быстрее.

Впрочем, в теле Эйдена осталось достаточно души, чтобы пережить газовую атаку. Постепенно запах стал блекнуть, смешиваясь с дыханием и воспоминаниями о свежем воздухе, а горечь ушла в неприятное послевкусие на языке.

Ведьма довольно кивнула сама себе, поставила курильницу на пол возле Бобо и быстрым шагом ушла из дома.

Апофения

Бум. Пол был твердый. Бум. Биться об него головой было больно. Бум. Удар вышиб из глаз Эйдена слезы, которые сорвались с ресниц, поймали отблески огня из очага и сверкнули, как настоящие искорки. Это тоска просочилась наружу, но столь чистое горе моментально воспламенилось, вступив в реакцию с жестокостью внешнего мира. Бум-бум.

– Я хо-чу до-моооой! – голос Эйдена вибрировал, подскакивая на каждом слоге. Все существо мальчика сжалось до маленького комочка, который пульсировал глубоко в груди и отчаянно ловил кислород. Только весь воздух еще на вдохе поглощали вопли. – Отпустите меня домоооой!!

Бум. От очередного удара в ушах Эйдена зазвенело, поэтому он предусмотрительно подставил под лоб ладошку. Удары стали глухими, трагичность из них пропала. Голова мальчика ритмично подрагивала, мысли штормило от тряски, но в комнате было тихо. Такая истерика совсем никуда не годилась. Подумав, Эйден начал сучить по полу коленками. Шум атаковал комнату с новой силой. Даже стенания кричащего зеркала зазвучали громче, ободренные новым союзником.

– Я еще совсем маааааленький, так не чеееестно! Отпустииите меня!!

Слезы застила глаза, поэтому Эйдену пришлось пару раз моргнуть, прежде чем он смог украдкой взглянуть на Бобо. Ничего. Ни один мускул не дрогнул.

– АААААААААААААААА! – Эйден подбавил отчаяния в свои крики, вспомнив что, ко всему прочему, он еще и голодный.

Однако горло мальчика сильно болело, а голос осип, поэтому звуки, которые он издавал, уже давно перестали быть громкими и пронзительными. Поначалу ему приходилось зажимать уши руками, чтобы случайно не повредить себе ум. Его вопли проникали в голову и метались внутри, как дикие птицы, которые когтями разрывали мозг на ошметки. Сейчас же Эйден едва слышно хрипел, да захлебывался воздухом, который он жадно глотал, после каждого вскрика. Толку от этого было мало.

Эйден глубоко вздохнул и перевернулся на спину. Деревянные балки, которые поддерживали крышу дома, были изъедены дырами. Какие-то насекомые основали внутри целый город. Вигго всегда говорил, что у стен есть уши, оказывается, они были и у потолка. Впрочем, Эйден, надеялся, что у этих насекомых были достаточно длинные лапки, чтобы закрыть ими ушки. Было бы очень досадно, потратить столько сил на истерику, а в итоге уничтожить ведьминых паразитов.

Мальчик еще раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить бешено стучащее сердце и вытер лицо рукавом. Нет, в отчаянии решительно не было никакой пользы, более того, оно было отвратительным на ощупь. Мокрое и липкое. Эйден шмыгнул носом, проглатывая остатки горя, и сел.

Кричащее зеркало оказалось на уровне глаз мальчика, и на вид печаль была еще хуже. Эйден первый раз смотрел в зеркало напрямую, поэтому не знал, всегда ли оно видело мир черно-белым, или это от его криков оно помутилось рассудком. Однако, впервые заметив себя, Эйден на миг подумал, что от своих воплей он случайно вывернулся наизнанку, и из отражения на него смотрела его страшная и неприглядная душа, совсем как ее описывал Вигго. Но, когда он опустил взгляд на свои руки, те оказались обычного цвета.

Эйден снова посмотрел в зеркало. Жуть. Нос и глаза распухли, по щекам текли слезы, а кожа была совсем бесцветной. Словно кто-то раскрасил его белой краской. Точно Бобо. Мальчик так резко метнул взгляд к болванке, что едва не промазал. К счастью, он успел вовремя зацепиться взором за маску на голове болванки, и ему не пришлось пялиться на пустую стену.

Болванка сидела с прямой спиной, руки и ноги вытянуты вперед. От одного взгляда на нее у Эйдена ныли кости, которые бы рассыпались в пыль, застынь мальчик в подобной позе хоть на минуту. А Бобо было все нипочем. Ни вопли, ни боль, ни жучок, чьи тонкие лапки несли массивное тело по гладкой шее болванки. Лапки быстро мелькали, едва касаясь гладкой поверхности, а мурашки бежали по коже Эйдена. Жучок упорно шел к своей цели, которая была скрыта под маской, где было достаточно места для маленького насекомого, круглой головы без лица и мертвого равнодушия к миру.

Бобо не была живым человеком. Как стол, у которого сидел Эйден, не был деревом. Хотя любой мог сказать, что он деревянный. Так и болванка обладала чем-то неуловимо человечным, что не оставляло большой простор для фантазии – Бобо была чьей-то несчастной душой.

До этого дня Эйден думал, что душа должна быть мерзкой на вид. Кассия вопила от ужаса, найдя на подушке зуб, который подкинул Эйден. Но душа уходила корнями в тело гораздо глубже молочного зуба. Что-то гадкое должно было к ней прилипнуть. К примеру, кровь, кишки или подлый поступок.

Бобо не была противной, она была чистой и, можно сказать, опрятной. Разве маска на голове немного съехала набок. Но у болванки отсутствовали уши, чтобы ее поддержать, а руки не гнулись в локтях, поэтому стоило закрыть глаза на такую оплошность. К слову, глаз у Бобо не было тоже. Размером болванка была со взрослого человека, поэтому Эйден сильно удивился, как ей удалось пролезть сквозь куриную косточку. Наверное, души были текучими, как вода или моральные принципы. Но как тогда у Бобо получалось сидеть на полу, где в щели между досок можно было просунуть палец?

Бобо невыносимо страдала, заключил Эйден. Ей приходилось часами сидеть в неудобной позе, выполняя приказы Ведьмы, но та, в свою очередь, даже коврик ей не дала, чтобы Бобо случайно не вытекла подпол.

А все угнетенные классы должны были быть побратимами, ведь так говорил мастер-надзиратель.

– Госпожа Бобо, – очень ласково начал Эйден, – Вам не больно вот так, без тела, сидеть на голом полу?

Сказав это, мальчик вдруг испугался, что это очень невежливо – напоминать душе о потере тела. Вдруг она горько переживала по этому поводу, и лишь усилием воли да опытом общения с такими же грубиянами сохраняла бесстрастный вид.

– Не обижайтесь, пожалуйста, – поспешно добавил мальчик. – У Вас очень хорошая душа! Если бы у меня была такая душа, я бы даже хотел, чтобы ее высосали, и все вокруг увидели, какая она большая и светлая! Я бы ей очень гордился! Но моя настоящая душа совсем малюсенькая и гадкая, – Эйден произнес эти слова противным высоким голосом, чтобы Бобо точно поняла, какая жалкая у него душа. – Например, сегодня утром я подкинул Георгу любовное записку для магистра от мастера-надзирателя. В ней я написал, что брови магистра похожи на две мохнатые навозные гусеницы, которые целуются, каждый раз, когда он хмурится. И я, то есть мастер-надзиратель, это же как будто он написал, мечтаю целоваться с магистром также часто. Теперь Вы понимаете, что я за человек? – Бобо продолжала, молчать, поэтому Эйден решил еще больше себя очернить. – Георг – он настоящий сплетник! Сейчас, наверное, уже все в мастерской знают про эту записку, а мастер-надзиратель от стыда рвет на себе свои собственные брови. Видите? Мне никак нельзя вытаскивать душу наружу. Это все равно, что прийти в гости в дырявом носке! Подумайте, как неловко будет остальным достопочтимым душам оказаться в такой компании.

Бобо продолжала молчать, но Эйден надеялся, что она все же прониклась к нему сочувствием, или, на худой конец, искренним отвращением. Оба варианта были мальчику на руку. Он не был гордым, и принял бы любую помощь. И совершенно неважно, что пришло бы на выручку: жалость или страх провести веки вечные рядом с его подлой душой.

– Вы мне поможете? – спросил Эйден, вложив в голос всю свою скромность. Ее было немного, но он отдавал последнее, а это чего-то да стоило.

Ничего. Бобо даже усом не повела. Усов у нее, сама собой, не было, но она всем видом давала понять, что, даже обладай она густой бородой, та бы не шелохнулась. Такое поведение болванки Эйден счел крайне грубым. Он выворачивал перед ней постыдные тайны, как карманы перед вооруженным головорезом, а в ответ получал молчание. Мальчик решил пристыдить Бобо, чтобы пронять ее чёрствую душу позором, но неожиданно понял, что был единственным, кто заслуживал выволочки.

– Вы меня не слышите, правда? – спросил он болванку, и сразу в ответ сам себя стукнул по лбу. – Конечно, не слышите, у Вас же ушей нет.

Дело принимало дурной оборот и поворачивалось так, что Эйден сам должен был себя спасать. Он не был готов к тому, что все зайдет так далеко. Мальчик винил в этом Кассию. С ее стороны было крайне бессовестным – приучить его к помощи до состояния полной безответности за свою жизнь, а потом вот так вероломно бросить в самый важный момент. Он мог ожидать подобного от себя, но никак не от верной до глупости Кассии. Эйден задумчиво покачал головой и невольно восхитился девочкой.

Осмотревшись вокруг, Эйден понял две вещи: помощи ждать было неоткуда, и ему придется замарать руки трудом. К счастью, прутья клетки были толстыми и железными, сломать или перегрызть их не было шанса, поэтому трудиться физически не было смысла.

Кроме мальчика в клетке был заперт стол со всеми предметами на его поверхности. Это были пустые склянки, бумаги, карандаши и даже половинка яблока. Самым полезным из всех вещей оказалось яблоко, все-таки Эйден был голоден. Но мальчик решил съесть его в крайнем случае, если надежда спастись иссякнет. У души не было носа, поэтому и причин хранить его не останется.

Эйден сбросил со стола все предметы, оставив лишь яблока, сел на стул и задумался. Он не мог выбраться изнутри, в клетке даже двери не было, а прутья уходили вверх, оставляя тонкий зазор под потолком, в который едва проходила ладошка. Оставался один вариант – убрать клетку снаружи. А единственным человеком снаружи была Бобо.

Эйден внимательно посмотрел на болванку и снова треснул себя ладошкой по лбу. Так никуда не годится, еще немного и Кассия превратит его мозг в жидкую кашу, которую будет перчить и солить на свой вкус. Конечно, у Бобо не было ушей, чтобы к ней подольстится, зато у Эйдена были глаза, которые видели, как ведьма отдает юолванке приказ.

Вскочив со своего места, Эйден в один прыжок оказался возле решетки. Болванка сидела предусмотрительно далеко, просунь Эйден сквозь прутья ногу, и то не смог бы коснуться ее башмаком. Зато маленькая курильница чадила тонкую струйку дыма ровно посередине между Бобо и решеткой. Сидя на корточках, мальчик легко подцепил курильницу кончиком пальца и втащил в клетку.

Курильница легла в ладошку теплым округлым весом, сравнимым с целое яблоко. Металлические бока выдувались наружу под плоской крышкой, в которой прорези рисовали сражение крылатой змеи со своим хвостом. Лобастая голова с разинутой пастью тянула узкое тело вокруг маленькой ручки в центре крышки и пыталась замкнуть рисунок в равномерный узор, сквозь который дым вырывался наружу. Едкий запах полыни давно пропитал всю комнату, обманом заставив поверить, что именно так всегда пах свежий воздух. Однако, в отличие от носа, глаза Эйдена сразу распознали подлог. От горького дыма они заслезились, и мальчик поспешно убрал курильницу от лица.

Курильница не была волшебнизмом, ее создатель оставил ей медно-коричневый цвет, за которым никак нельзя было скрыть волшебство. Она выглядела обычной, даже немного грубой, будто ее делали наспех или не очень умелыми руками. Внутрь курильницы был насыпан черный порошок, который тоже не имел отношения к звездной пыли. Однако, с первого взгляда, и Бобо казалась совершенно обычной.

Эйден глубоко вдохнул, заполнив грудь воздухом и верой, и дунул на крышку курильницы. Точно так же, как делала ведьма.

– Помоги мне! – приказал Эйден Бобо самым своим строгим тоном, который он украл у магистра.

Мир вокруг мальчика мгновенно взорвался. Всё рассыпалось в пыль, которая летела к Эйдену со всех уголков разрушенных городов. Не осталось ничего, кроме клетки, в центре которой бушевала буря из вихрей дыма. По крайней мере, так думал Эйден, а что думали остальные, его не интересовало. Невыносимо пахло полынью, чад от курильницы обжигал глаза, а сердце мальчика барабанило по ушным перепонкам.

Тонкие белые пальцы обхватили прутья решетки. Вслед за руками завесу тумана разорвало лицо в фиолетовой маске. Сквозь узкие прорези голубые глаза, не мигая, смотрели на Эйдена. Бобо наклонила голову вбок и задумчиво изучала мальчика. Она была одета в простую белую одежду, от чего стала похожа на обычного человека. Встреть ее Эйден на улице, он бы даже не обернулся.

– Выпусти меня! – снова приказал Эйден.

Мальчик старался говорить твердо, но от радости его голос подпрыгнул так высоко, что буквы запутались, и из слов выпало несколько гласных. Однако Бобо все равно его поняла и кивнула.

Входная дверь с грохотом отворилась.

От резкого звука курильница выпала из рук Эйдена и с шипением покатилась по полу. Дым вокруг мальчика начал рассеиваться, превращаясь в полупрозрачную вуаль, сквозь которую он увидел огромную тень, которой был тесен дверной косяк. Тени пришлось съежиться и с силой втолкнуть себя в дом. Потолочный светильник мгновенно поймал неясный силуэт в пятно света. Только от этого стало еще страшнее. Эйден охнул и сделал два шага назад.

Мастер-надзиратель был зол. Лицо его было перекошено, будто сквозь раздутые ноздри, плотно сжатые в линию губы и выпученные глаза что-то рвалось наружу. И это что-то было намерено разорвать Эйдан на кусочки. Мальчик метнул взгляд к решетке и с радостью обнаружил, что клетка была на месте. Впрочем, железные прутья вдруг показались совсем тонюсенькими.

– Схватить, – из-за спины надзирателя раздался голос магистра.

Мастер-надзиратель прыгнул. Эйден съежился. Мастер-надзиратель снова прыгнул. На этот раз в сторону. Прыжок. Еще один. Мужчина зигзагом продвигался вперед, каждый раз уворачиваясь от невидимого врага очередным броском вбок. Достигнув середины комнаты, надзиратель резко пригнулся, ушел в кувырок и снова вскочил в нескольких метрах от прежнего места. Рот Эйдена от удивления открылся, и весь испуг вышел наружу.

– Эйден, где ведьма? – спросил магистр, который стоял у двери вместе с Вигго.

– Она куда-то ушла, – ответил мальчик, не отрывая взгляда от странных плясок мастера-надзирателя.

Тем временем, Эйдена от мастера-надзирателя отделил последний прыжок огромных ног. Мужчина взвился в воздух, в полете развернул тело и спикировал правее клетки. Кувырок, и тело мужчины накрыло собою Бобо. Только сейчас Эйден заметил, что болванка снова застыла, как кукла. Вверх вздернулись негнущиеся конечности, голова без лица с глухим ударом врезалась в пол.

– Хранитель слова, будьте так добры, сделайте что-нибудь с этим ужасным воем, – слова магистра пробивались к Эйдену сквозь полное отсутствие интереса мальчика к чему-то кроме боя надзирателя с болванкой. – Звучит так, будто кто-то пытает волынку.

Надзиратель с Бобо кувыркались по полу, представляя собой клубок из которого во все стороны торчали руки и ноги болванки. Надзиратель, пытался подмять Бобо под себя, но каждый раз какая-то сила вновь опрокидывала его на спину. Мужчина тяжело и громко дышал, болванка болталась в его руках с привычным для нее безразличием к миру.

Внезапно в комнате стало тихо. Возня от сражения и пыхтение надзирателя остались на месте, но какой-то основной звук исчез. И от этой неожиданной пустоты в ушах Эйдена зазвенело. Кричащее зеркало. Мальчик настолько привык к его стонам, что просто перестал замечать. Теперь же, когда оно вдруг замолчало, боль хлынула в голову Эйдена, словно кто-то выдернул пробку из бочки.

У зеркала стоял Вигго, который, поднявшись на носки, шарил рукой за верхней перекладиной зеркальной рамы. Эйден никогда не видел Вигго за пределами мастерской. В понимании мальчика он был частью библиотеки, поэтому в доме ведьмы он смотрелся не к месту, как иллюстрация из другой книги, которую вклеили по ошибке. Мужчина отошел от зеркала и отряхнул руки, Эйден с удивлением обнаружил, что не только крики исчезли, отражение тоже стало цветным.

Мгновения, которое Эйден отдал кричащему зеркалу, стало решающим в борьбе мастер-надзирателя с Бобо. Мужчина сумел оседлать болванку и теперь, держа ее руками за горло, заколачивал в пол свою ярость головою врага. В пылу схватки маска сползла с болванки, обнажив непрокрашенное пятно на ее лице. Сквозь проплешину в белой краске виднелась красно-коричневая основа болванки, которая выглядела почти как кровь.

– Хватит! Ей же больно! – закричал Эйден.

– Достаточно, – раздался приказ магистра.

Мастер-надзиратель мгновенно замер. Он сидел на Бобо, как захмелевший наездник, который перепутал, с какой стороны нужно седлать коня. Хотя болванка больше напоминала перевернутого жука.

– Хранитель слова, пожалуйста, разберитесь с клеткой, – к Вигго магистр обращался подчеркнуто вежливо, без тех лающих ноток, которыми он кидался в мастера-надзирателя.

Вигго был недоволен. Он был недоволен всем и всегда, и, казалось, делал большое одолжение жизни, просто вставая с кровати. Но обычно глаза его были полуприкрыты, будто он не хотел смотреть на творившееся вокруг безобразие. Сейчас же мужчина внимательно изучал Эйдена, а его брови, будь они чуть погуще, давно бы слились в поцелуе на зависть мохнатым гусеницам.

Услышав просьбу магистра, мужчина подошел к клетке и наугад подергал пару прутьев, те в ответ даже не дрогнули. Вигго хмыкнул что-то себе под нос и начал обходить решетку вокруг. Он с нажимом давил ногами на каждую половицу, прислушиваясь после каждого шага. Через некоторое время раздался скрип, Вигго присел на корточки и поддел половицу, которая легко поддался. Под доской было углубление, в котором лежала металлическая цепь, один ее край тянулся к решетке и нырял под ней в землю, другой уходил под соседнюю половицу. Вигго стал разбирать пол, преследуя цепь, которая вела его к стеллажу у стены.

Когда Вигго подобрался к стене вплотную, цепь снова от него ускользнула, забравшись под ящик, который служил полкой для большой вазы. В мире Эйдена на цепи сажали только собак, поэтому он был абсолютно уверен, что под ящиком окажется пес, который укусит любого, кто сунется в его будку. Мальчик хотел предупредить Вигго, чтобы тот ни в коем случае, не убирал ящик, но опоздал. Мужчина одним пинком отбросил ящик и вазу в сторону. Никакой собаки там не было, зато была деревянная катушка, которая собирала цепь на себя. Вигго наклонился, взялся за ручку катушки и начал ее крутить.

Клетка жалобно застонала. С металлическим лязгом прутья решетки начали опускаться вниз. Вигго крутил катушку с надрывом, после каждого оборота он тяжело вздыхал и хватался за спину, поэтому прутья двигались медленно. Магистр морщился от каждого скрипа. Его вежливая улыбка кривилась, уголки губ опускались и вновь поднимались обратно с каждым новым оборотом катушки. Эйден знал, что, если улыбка исчезнет, для него дело кончится плохо. Он начал мысленно подгонять решетку, и в своих мольбах дошел до того, что обещал ей отдать кусок обеденного пирога Кассии, если та поторопится. Когда прутья ушли в подполье до середины, магистр не выдержал

– Мастер-надзиратель берите ребенка, и мы уходим, – сказав это, магистр, не дожидаясь ответа, повернулся к выходу.

Надзиратель рыкнул, вскочил с болванки, и рывком вынул Эйдена из клетки. После этого он потащил мальчика за собой на улицу. Вслед за ними шел Вигго, который все также не спускал хмурого взгляда с Эйдена.

Где-то далеко зачинался рассвет. Его не было видно, небо смешивалось с землей в темноту, которая поглотила все, кроме дворика ведьмы. Маленький островок, который держал осаду только благодаря травам, чей мягкий золотой свет разгонял мрак. Совсем чуть-чуть. Только, чтобы увидеть границу между реальностью и фантазией, которая пряталась в темноте.

Но рассвет уже был рождён. Эйден чувствовал его на лице лёгкой вибрацией воздуха. Едва ощутимо, будто рябь по воде, которая раскачивала упавший лепесток. Ветры проснулись и подняли в облака звезды. И они несли их к Эйдену.

Однако быстрее ветров появилась ведьма. Или она давно здесь была. Стояла, опершись об изгородь, и ждала, пока мальчик закончит любоваться рассветом.

– Господа, – ведьма по очереди кивнула головой каждому мужчине, – магистр, хранитель слова, пес шелудивый. Не ожидала увидеть Вас так скоро.

Мастер-надзиратель зарычал и до боли сжал плечо Эйдена, будто готовился к прыжку, а мальчику отвел роль трамплина. Однако магистр сделал шаг вбок и преградил ведьму от надзирателя.

– Госпожа Мэй, – вежливо обратился к женщине магистр, будто это не он пару дней назад называл ее злобной ведьмой. – Очень рад видеть Вас в добром здравии, от всей души надеюсь, что и при следующей нашей встречи оно Вас не подведет, – с каждым словом фальшивая легкость покидала голос магистра, будто его интонации падали в ледяную яму.

– Вы мне угрожаете, господин магистр? – очень ласково осведомилась ведьма.

– Ну, что Вы, – магистр укоризненно улыбнулся, строго, но по-отечески, – Как Вы могли подумать? Я просто хотел напомнить, что, не смотря на то, что Вы выглядите столь же прекрасно, как и при первой встречи, годы берут свое. И нужно начинать заботиться о своем здоровье, прежде, чем совершать необдуманные поступки такие, как прогулки поздней холодной ночью.

– Как это мило с Вашей стороны, – ответила ведьма. – В таком случае, позвольте еще раз воспользоваться Вашей добротой и спросить совета.

Магистр лишь учтиво кивнул в ответ, но ведьма, похоже, сочла его жест за согласие.

– Один мой добрый друг, – продолжила женщина, – много лет назад попросил меня позаботиться о его козлике. Мой друг очень любил своего козлика и не хотел с ним расставаться, однако обстоятельства не позволяли ему оставить животное у себя. Тогда он на время отдал козлика мне в надежде, что я буду хорошо за ним приглядывать. Однако я, будучи женщиной озлобленной, узколобой и, честно говоря, откровенно глупой, – ведьма виновато улыбнулась и развела руками, – все эти годы забивала голову козлика опасной, оскорбительной, суеверной ересью. А, когда я злилась, в меня будто вселялась бешеная собака, и я выбивала из козлика дух, что пыль из коврика. Из-за моих отвратительных поступков однажды темной ночью козлик от меня сбежал и потерялся. Он едва не закончил свою короткую жизнь на вертеле у голодных крестьян, но, к счастью, был спасен благородным, бескорыстным и прекрасным во всех отношениях человеком.

– Если все так счастливо разрешилось, какая помощь Вам нужна от меня? – уточнил магистр, когда пауза в рассказе ведьмы затянулась.

– Ах, – ведьма будто очнулась от воспоминания о чудесном герое, который спас козлика. – Только что я разговаривал со своим другом, и он хочет проведать своего козлика в ближайшее время. Так что бы Вы сделали на моем месте?

– Не могу представить себя на вашем месте – мастерам запрещено прикасаться к животным, – с этим словами магистр отвернулся от ведьмы и пошел по тропинке вперед.

Вся процессия молча последовала за мужчиной. Когда Эйден поравнялся с ведьмой, он вдруг услышал:

– До скорой встречи, маленький лорд.

Непревзойденный мастер Дэйен

После случившегося в доме ведьмы на Эйдене поставили крест. В буквальном смысле. На всех его белых рубах нарисовали огромные красные кресты, и мальчик стал похож на живую мишень среди толпы одинаковых, бритых на лысо, безбровых мальчишек. А если ставят мишень, то где-то рядом должен быть охотник. Но его не было. Магистр исчез сразу же, как они вернулись от ведьмы. Вместо себя он оставил сторожевого пса.

Мастер-надзиратель следовал за Эйденом, как привязанный: всегда в нескольких метрах, но в пределах злобного взгляда. Через несколько дней таких взглядов у Эйдена зачесалась спина, будто по ней ползали насекомые. Он несколько раз бил себя по лопатке, пытаясь прихлопнуть надоедливых паразитов, но вскоре пришел к выводу, что это молчаливые проклятья надзирателя пробирались сквозь ткань одежды и раздражали кожу до зуда.

А в темноте Эйден сиял. Видимо, крест на его груди был нарисован смесью краски и звёздной пыли. Таким образом мальчик собирал в мастерской все взгляды, куда бы он ни пошел, и на шалости у него не было ни единого шанса. Он даже не мог пойти к Вигго расспросить о его душе Бобо без кого-то из мастеров на хвосте.

– Что вы делаете? – спросил Эйден у двух рабочих, которые заделывали пролом в стене.

Эйден шел на завтрак привычной дорогой. Из детской спальни по лестнице вниз на второй этаж, переход через огромный арочный зал, стены которого рассказывали историю мастерской через ряды картин и слои штукатурки, которые выглядывали друг из-под друга в местах, где время особенно зло било веками по старому зданию. Потом пол делал ступеньки, уходя вверх на полметра, и начинались учебные классы: однотипные узкие двери, скругленные к верху, одна из которых разворачивала путь под прямым углом и снова уводила вверх на один этаж. Длинный коридор вдоль восточного крыла мастерской, еще одна лестница к основанию здания и до столовой рукой подать – пролом в стене с обрызганными краями из обломанных кирпичей, тропинка сквозь палисадник и все.

Только пролома в стене на месте не оказалось. Теперь это была небольшая дыра, и та стремительно исчезала под кирпичами, которые двое мужчин ловко втискивали в пространство между Эйденом и столовой.

– Зачем вы это делаете? – повторил свой вопрос Эйден. – Как мне теперь попасть в столовую?

– Обойди, – ответил один из мужчин, закладывая последний кирпич во вновь целую стену. – Не мешай, не видишь, идут ремонтные работы?

Эйден хотел начать спор, но его шанс на успех был наглухо замурован в стене – спорь, не спорь, но проход к столовой исчез. Мальчик фыркнул, случайно запнулся об банку с краской, которая покатилась по полу, разбрызгивая в разные стороны красные пятна и брань работников, и со всех ног бросился наутек

– Ах, ты мелкий… – конец фразы мужчины остался за поворотом, который Эйден проскочил за два вдоха.

Кратчайший обходный путь нашелся довольно быстро, таблички на стенах заботливо подсказывали направления грубыми угрозами и ехидными замечаниями. Одна из табличек имела форму треугольного указателя и гласила «Лестница расплаты», за ней прямо на стене кто-то углем написал «Пещера белого шума», а после ржавым гвоздем был прибит пожелтевший листок бумаги, чьи края заворачивались к центру и съедали последнюю букву в слове «Столовая».

Эйден догадывался, что на лестнице «расплаты» придется рассчитаться за каждый лишний килограмм и прожитый год. Мастера ненавидели лестницы, поэтому градация отвращения к ним шла от «Лестницы влюбленного», на которой лишь слегка сбивалось дыхание, до «Ведьминой барахолки», где уже после трех тяжелых пролетов на стенах появлялись объявления о скупке душ за бесценок. По крутости и высоте «Лестница расплаты» должна была быть где-то посередине. Эйден уже находился на первом этаже, поэтому к столовой можно было найти дорогу вообще без лестниц, но мальчик был юн, и энергии в нем было намного больше, чем веса, чего нельзя было сказать о мастере-надзирателе, который как раз появился из-за угла. Поэтому Эйден решил последовать указателям и вернуть гравитации пару чужих долгов.

«Лестница расплаты» вилась спиралью вокруг тонкой колонны. Короткие ступеньки не попадали в такт шага, из-за чего ходьба превращалась в борьбу с собственным телом: нога сама по себе поднималась выше одной ступеньки, но не дотягивала до высоты двух. Эйден словно прыгал по кочкам, то тяжело падая вниз, то запинаясь о каменную преграду. Дыхание мальчика сбилось, ступни болели, а голова закружилась от поворотов в одном направлении. На лестнице не было окон, но по ощущениям Эйден поднялся гораздо выше последнего этажа мастерской, прежде чем перед ним появилась дверь.

За дверью было светло. Настолько светло, что невозможно было ничего разглядеть. Свет шел сразу со всех сторон, словно Эйден упал и продолжал падать в небо, в самое сердце звездной бури. Не было тени, чтобы понять, что Эйден стоит на полу, а не висит вверх ногами. Не было стен, чтобы убедиться, что мальчик все еще в здании мастерской. Голова Эйдена закружилась, и это было пугающее ощущение, когда вокруг нет ничего, что могло бы вращаться, но сознание мальчика заволокло в воронку. Свет обманул и запутал все чувства Эйдена, отчего тошнота подступила к горлу.

Эйден развернулся и попытался открыть дверь, ведущую обратно на лестницу. Ручки не оказалось. Дверь мягко скользнула в проем и исчезла. Нет, не исчезла. Просто свет снова обманул Эйдена. Дверь была на месте, но она слилась со слепящей пустотой вокруг. Эйден облизнул пересохшие губы и осознал, что его дыхание вырывалось из груди частыми тяжелыми выдохами, которые изо всех своих сил подгоняло сердце.

Паника набросилась на Эйдена со спины, он резко обернулся, но сзади ничего не было. От этого стало еще страшнее. Так не бывает. Всегда есть что-то. Даже в темноте. Его просто не видно, но оно там. А здесь было так светло, что спрятаться было негде. Все исчезло.

Эйден попытался просунуть пальцы в тонкую щель между дверью и косяком, но они соскользнули. Сразу несколько ногтей изогнулись и надломились. От боли Эйден обезумел сильнее и стал раздирать дверь голыми руками, пытаясь содрать с нее ужасный слепящий свет. Дверь оказалась прочнее.

Эйден не знал, сколько времени он провел, сражаясь с собственной паникой, но в какой-то момент он просто сполз на пол и закрыл глаза руками. Стало немного легче. Свет все еще пробивался сквозь закрытые веки, но ощущение, что мальчик тонет и задыхается, исчезло. Зато появился гул.

Низкое монотонное металлическое гудение. Очень тихое. Почти сливающееся с тишиной. Эйден даже его не расслышал, он почувствовал его костями собственного черепа, которые вибрировали в такт гулу и передавали дрожь сознанию мальчика. Именно эта дрожь вызвала панику. Она не давала сосредоточиться. Каждая мысль в его голове словно бы попадала во что-то вязкое и зыбучее и начинала вибрировать, от чего все ясные образы в его голове давали трещины и рассыпались в смятении.

Эйден зажал ладонями уши, но мальчику казалось, что жуткий гул все равно просачивается между пальцами прямо в кости. Через некоторое время Эйден привык, как можно привыкнуть к крошкам в кровати, когда тело колет и чешется, но сон слишком тяжелый, чтобы встать и сменить постель.

Мальчик открыл глаза и осмотрелся. Все осталось таким же, смотреть было некуда, но паника отступила и осталась лишь ощущением чужого присутствия. Будто кто-то невидимый шепотом предвещал Эйдену что-то страшное. Мальчик зло потряс головой и попытался за один выдох выпустить лишние мысли из головы. Теперь, когда он забился в угол всем телом, стало ясно, что он находился в обычной комнате: под ним был пол, а спину подпирала твердая стена. Все остальное было его фантазией, которая перепугалась от яркого света и странного гула.

Эйден встал и на ощупь пошел вдоль стены. Гладкая поверхность скользила прохладой под пальцами и вскоре загнулась в угол. Бредя вдоль стены, мальчик осознал, что гул здесь намного сильнее, он даже начал различать отдельные слова в общем монотонном шипении. И чем дальше он шел, тем отчетливее понимал шепот. Что-то звало его, точнее, обещало поймать. Мальчик отскочил от стены и побежал по центру комнаты, которая оказалась длинным коридором.

– Шшшшшэйдееееен, – преследовал мальчика шепот.

Гул был низким, и раздавался со всех сторон, но шепот Эйден слышал только из-за спины. Казалось, он его даже чувствовал чужим теплым дыханием в шею.

– Шшшшэйден, осставайссся, оберниссссь.

Эйден обернулся. Ничего. Только свет. Такой яркий, что он будто пульсировал. Эйден крепко зажмурился, зажал уши руками и помчался еще быстрее. Вперед и вперед, насколько хватало сил.

– Шшшэээйден, – уши мальчика были плотно закрыты, но его собственные мысли уцепились за жуткий шепот мертвой хваткой, и сами продолжали звать его по имени.

Внезапно перед Эйденом возникла тень. Свет был так ярок, что даже сквозь сомкнутые веки мальчик различил черное пятно на своем пути. Эйден открыл глаза и резко остановился. В нескольких шагах от него кто-то стоял. От яркого света, бега и игры в жмурки с жутким шепотом перед глазами рябило. Темный силуэт принадлежал человеку, но он растекался в пространстве, и его внешность ускользала от Эйдена, словно этот человек был под толщей воды, по поверхности которой бежали волны.

Впрочем, иллюзия быстро рассеялась. Эйден моргнул, взгляд его сфокусировался, а неясный силуэт собрался в образ высокой болванки. Болванка протягивала к мальчику руку, рот ее был открыт в немом крике, хотя вернее было сказать, что крик был нарисован на ее лице – черный вытянутый вверх овал вместо губ. Гладкую голову, наклоненную к мальчику, венчала корона из тонких металлических веточек, сплетенных в сложный узор, в котором поблескивали стеклянные капельки.

– Обернисссььь – прошептала комната.

Эйден вздрогнул, отскочил вбок и со всех ног бросился вперед. За болванкой мальчик увидел открытую дверь. Черный провал посреди слепящей пустоты. Время сжалось до одного мига, в который Эйден успел выскочить из проклятой комнаты, промчаться по лестнице и очутиться в столовой.

Как только Эйден оказался в большой людной комнате, все его страхи вмиг испарились. В столовой было светло, но это был свет звездной пыли, он проникал в комнату через окна и равномерно растекался в пространстве. Свет не пытался подменить собой стены или причинить боль глазам. Редкие голоса и звон посуды сливались в общий неразборчивый гул, но в нем не было единого ритма, от которого кровь застывала в жилах. Все было как обычно. Эйден ощущал себя так, будто он очнулся от страшного сна, и не мог даже вспомнить, что его напугало.

– Эйден! – Кассия звала мальчика и махала ему рукой, приглашая присоединиться к ней за столом. – Иди сюда! Я заняла тебе место.

Эйден не разговаривал с Кассией с тех пор, как вернулся от ведьмы. Конечно, он догадался, что в тот раз именно Кассия привела мастеров ему на подмогу, но мальчик обиделся на нее еще до этого озарения, а потом, чтобы сохранить лицо, решил продолжить молчать. Они были знакомы очень давно, и память у девочки была лучше, поэтому Эйден позволил Кассии самой додумать причину его обиды – если хорошо поискать, какой-нибудь грешок обязательно вспомнится. Но болванки за последнее время уж совсем распоясались, а Кассия была единственным другом Эйдена, с которым можно было это обсудить, поэтому мальчик решил дать девочке шанс наладить с ним отношения.

У мастеров была поговорка: не вступай в спор с желанием победить и не садись голодным за стол. Смысла в ней было не больше, чем в сепараторе в руках Эйдена. Мальчик мог сочинить таких поговорок на целую книгу за время, которое ему требовалось, чтобы дойти до Кассии: не ложись в кровать, если хочется спать, не ходи к врачу, если гниет нога. Но мастера относились к этому завету крайне серьезно и видели в нем, чуть ли не главное правило в жизни: обжорство считалось страшным грехом. Поэтому ели часто, маленькими порциями и очень невкусно.

Для простых людей мастера были чудотворцами, которые могли сотворить из воздуха все, что угодно. Да и сами мастера в это верили, поэтому что-то такое банальное, как прием пищи, считалось постыдным. Разве может быть нужна еда существам, которые в своем совершенстве оставили мирские заботы далеко позади? Как говорится: мастерам не нужны уборные. Поэтому столовые прятали в самые укромные уголки, ели быстро и молча, словно все вместе воровали капусту на чужом огороде: каждый знал соседа в лицо, но и под страхом смерти бы не признался, что водит такие порочащие доброе имя знакомства.

Смотреть в столовой было особо не на что. Это была просторная комната без излишеств: деревянные столы да жесткие лавки. Мастера сидели отдельно от детей, но ели все одинаково: пресная каша на завтрак, безвкусный бульон на обед, что-то чёрствое и неопределённое – вечером. Единственной радостью была среда – в честь пережитого вторника на обед подавали сдобные булки или сладкий пирог. Вот и весь рацион на всю жизнь.

Только, когда Эйден подошел к столу, за которым сидела Кассия, он на миг подумал, что все-таки действительно спит, и картина перед ним лишь продолжение чудаковатого сна с белой комнатой. Вместо склизкой каши перед ним стояли тарелки с яблочным пирогом и творожной запеканкой.

– Пирог? – от удивления Эйден забыл, что Кассия должна была заговорить с ним первой. – Откуда взялся яблочный пирог на завтрак?

– Папа, то есть, магистр сказал, что сегодня мы отмечаем праздник в честь какого-то великого мастера. Он спросил у меня, что мы любим больше всего, и сказал, что три дня нас будут кормить только этим.

– Серьезно? Несколько дней мы будем есть пироги на завтрак?

– Да, – Кассия радостно кивнула и подвинула к Эйдену свой пирог, – хочешь взять мой кусок? Бери!

Эйден очень хотел, поэтому он отрицательно мотнул головой и отвернулся. Он называл это стратегической хитростью – Кассию уже переполняло чувство вины, нужно было только добавить капельку самопожертвования, и вместо одного куска Эйден будет получать все пироги на протяжении года.

– Касси, что ты знаешь о болванках? – спросил он девочку, разламывая свой пирог ложкой.

– Если ты о Хорхе с его дружками, то тут и знать нечего, с первого взгляда видно, какие они болваны, – Кассия хмыкнула и начала есть запеканку, к пирогу, как и ожидал Эйден, она не притронулась.

– Не о болванах, а о болванках!

– А разве есть разница? – удивилась девочка.

– Конечно! – Эйден не знал, что почувствовал от того, что в мире нашлось что-то, что он должен был объяснять Кассии. – Это совсем разные слова, болваны – это болваны, – мальчик махнул рукой в сторону стола, за которым сидели Хорхе и его друзья. – А болванки – это… – оказалось, что Эйден сам не знал, что это такое. До начала разговора он ясно осознавал, что из себя представляют болванки, но стоило ему раскрыть рот, как все мысли куда-то исчезли. – Это… в общем, они совсем не глупые.

– Это по тому, что они девчонки, – ответила Кассия, – девчонки всегда умнее глупых мальчишек, – сказав это, она вдруг осеклась, искоса глянула на Эйдена, видимо, поняв, что он тоже мальчишка, и подвинула свой пирог поближе к нему.

Эйден тяжело вздохнул и начал есть кусок пирог Киссии. Разговор не клеился, а ведь он целых три дня представлял, как расскажет подруге о душе Бобо. Он заранее смаковал удивление и восхищение на лице девочки, и даже заготовил ехидную фразу по поводу того, что Кассия сама виновата, что все пропустила и сбежала перед началом самого интересного. А теперь получалось, что ему и похвастаться нечем.

– Прошу минуту внимания! – Эйден поднял голову и увидел, что в центре столовой стоит магистр. – Приношу свои извинения, что отвлекаю, но у меня есть важное объявление! – Мальчик не видел магистра несколько дней, и за это время мужчина, кажется, похудел и осунулся от усталости. – Как вам всем должно быть известно, сегодня мы начинаем отмечать праздник в честь Непревзойденного мастера Дэйена!

Судя по удивленным лицам, всем это известно не было. Но раз молчали тоже все, то любой, кто задал бы вопрос, выглядел бы невеждой.

– Я лишь хотел вам напомнить, – продолжил магистр, – что, по завету Непревзойденного мастера, все ученики на три дня освобождаются от работы в поле и уроков! – в столовой поднялся гул. Все присутствующие молчали, разинув рты, но, по всей видимости, они так усердно и громко думали, что их мысли загрохотали в воздухе. – Поэтому сейчас для учеников состоится последний урок на этой неделе, а после я жду вас всех в главном зале для торжественного начала праздника!

***

Мастер-истории был пожилым мужчиной, которого время согнуло, практически, пополам, а, чтобы он, наверняка, не смог выпрямиться, к собственным годам, лежавшим на его спине, оно добавило воспоминания о жизнях всех мастеров и королей в мире. Мужчина напоминал Эйдену древнее дерево: кожа его загрубела, словно с каждым годом она обрастала очередным слоем, а с головы облетели почти все волосы. Движения мужчины были медленными, с легкой дрожью, и, когда он поднимал трясущуюся руку к носу, чтобы поправить очки, Эйдену представлялось, что он слышит треск гнущейся сухой ветки.

Мастер-истории оторвался от реальности и потерялся в прошлом много лет назад, он попросту перестал замечать, что происходило вокруг. По обыкновению он сидел на стуле в самом темном углу кабинета, смотрел слезящимися глазами поверх очков куда-то в потолок и повторял заученные дела давно минувших дней. А по классу разносился шелест, будто перешептывалась целая роща молодых кленов, чьи листья колыхались на ветру. Это ученики обсуждали свои дела, по юности наивно полагая, что куриный бульон на обед гораздо важнее чьей-то смерти, бесспорно героической и трагической, но такой же старой, как булочка, которую подавали к пресловутому супу.

Сегодня обед был потеснен в списке самых обсуждаемых тем, ведь умы и языки детей были заняты Непревзойденным мастером Дэйеном. Это была настолько животрепещущая тема, что каким-то образом ей удалось разжечь жизнь даже в мастере-истории. Мужчина вошел в класс, хмуро оглядел детей и прошел к окну. Со спины его озарял дневной свет, в руках он держал листок бумаги, а выражение его лица было столь суровым и решительным, что сразу становилось понятно: этот человек собирается совершить что-то невыполнимое, и, возможно, зайти так далеко, что начать утро с пробежки.

– Сегодня я расскажу вам о приключениях и великих подвигах Непревзойдённого мастера Дэйена, – начал читать с листочка мастер-истории. После каждого слова мужчина поджимал губы и тяжело сглатывал, казалось, он всеми силами пытался проглотить слова, которые вырывались изо рта против его воли. – Непревзойденный мастер Дэйен был рожден до первого короля, до первого утра, в ночь, до которой ничего на свете не существовало.

– Мастер-учитель, можно задать вопрос? – не выдержала Кассия. Она уже давно тянула руку, но мастер-учитель сражался с текстом, который никак ему не поддавался без заиканий и фырканий, поэтому мужчина не замечал девочку. – Почему Вы рассказываете нам о Непревзойденном мастере Дэйене только сейчас? Ведь мы же уже дошли до тринадцатого короля, а Непревзойденный мастер жил еще до первого короля.

Тринадцатый король был у Кассии самым любимым, потому что среди множества королей он был единственной женщиной. Тринадцатый король родился наследной принцессой и должен был найти себе достойного мужа, который бы занял корону, но тринадцатый был с этим категорически не согласен. Он был умной, храброй, благородной духом девочкой, которая мечтала помогать своему народу, а по опыту общения с младшими братьями, она быстро сообразила, что от мальчишек проку в таком важном деле крайне мало. Им нельзя было поручить ничего без того, чтобы дело не кончилось дракой, поэтому большую часть своей жизни они проводили в углу. А управлять целой страной из маленького угла было бы совсем не сподручно, и ничего хорошего из такой затеи получиться не могло.

Поэтому, когда тринадцатый подрос, и настало время искать себе жениха, он объявил, что замуж выходить отказывается. Министры и советники пришли от этого в ужас, и начали умолять тринадцатого изменить решение, ведь королевств без королей не бывает, это все равно, что указ без подписи. Тогда тринадцатый заявил, что в таком случае, она сама станет королем. «Но как же быть с королевой? – спросили чиновники. – Ведь королевство без королевы – это как указ с подписью, но без народа, который его исполнит». И на этот вопрос у тринадцатого был ответ, ведь он был умной и ответственной девочкой, а не каким-то бестолковым мальчишкой. Тринадцатый был королем, но одновременно с этим он был прекрасной девушкой, поэтому ничто не мешало ему стать самом себе и королем, и королевой. На том и сошлись, возразить чиновникам было нечего, они и так по полдня проводили в углу, а за одновременные споры с королем и королевой и вовсе можно было угодить коленями на горох.