Ночной бал на Темзе

– 1 –

Все дикие лебеди принадлежат королеве1, но она их больше не ест. Королева предпочитает ванильный бисквит с лимонной цедрой и клубникой.

Но перепись королевской птицы на Темзе по-прежнему проходит каждый год – как дань традиции, восходящей корнями к XII веку. Даже лето Великого зловония2 не прервало этого старинного обычая.

Шла третья неделя июля 1858 года.

Обычно весь Лондон, в эти дни с радостью выбирался к воде, чтобы наблюдать Swan Upping3 – красочную церемонию подсчета и кольцевания лебедей, живущих на Темзе и ее притоках. На этот раз ужасный запах отпугнул от воды праздных зевак, равно как и лебедей, и всех других живых существ. Королевские инвентаризаторы, зажимая носы и рты от разъедающей вони, едва не падая в обморок от испаряющихся миазмов и тридцатиградусной жары, перебирали веслами мутную жижу реки в полном одиночестве.

Впрочем, даже если бы не этот удушающий смрад, нависший над Лондоном, Энни всё равно не оказалась бы в нарядной толпе горожан. Ей было не до прогулок и не до древних церемоний.

Сегодня девушке непременно нужно дошить утреннее платье для миссис Додвелл, которая не любила, когда опаздывают с заказами, а Энни остро нуждалась в деньгах и не могла рисковать ценной клиенткой.

Обычно финансами классической английской семьи управляет муж. У замужней англичанки часто не бывает даже карманных денег. Она воспринимается как подросток, лишенный здравого смысла и основательного ума. Достойную женщину сравнивают с домашним ангелом, способным вечно «молчать и терпеть» или со слабым вьюнком, который держится за мужа как за могучий дуб.

Энни замужем не была. И выйти замуж не надеялась, хотя недостатка внимания со стороны мужчин не испытывала.

Дело упиралось в сословно-групповые предрассудки Англии XIX века. Понятие мезальянса довели до абсурда: подходящая пара определялась на основе множества критериев. Финансовые, социальные и прочие признаки служили мерилом «ровни» или «неровни», превращая сватовство скорее в решение сложного алгебраического уравнения с десятком неизвестных, чем в поиск спутника жизни.

Энни знала случай, когда не удалось поженить отпрысков двух семейств, так как выяснилось, что прапрадедушка жениха совершил сто лет назад какой-то неджентльменский поступок, который сделал в глазах общества недостойным кавалером ни в чём не повинного потомка.

Но чаще встречались случаи прозаичнее, когда хорошенькие невесты оставались без женихов только из-за отсутствия богатого приданого – брак по расчёту давно уже вытеснил брак по любви. Что уж говорить про Энни – внезапная утрата родителей и потеря всего имущества в одночасье превратили её из наследницы старинной дворянской семьи в одинокую и бедную девушку, которая стала невыгодной партией даже для сапожника.

Из близких родственников у Энни осталась только тётя по отцовской линии – Мелисса Чайлд, по мужу миссис Баррингтон. Энни помнила её с детства. Мелисса часто приезжала из Лондона в Блэкпул, чтобы погостить у брата и подышать свежим морским воздухом.

Обычно Мелисса брала пару книг из домашней библиотеки Чайлдов и часами читала, расположившись в шезлонге на берегу Ирландского моря.

В январе прошлого года, когда произошло несчастье, она полностью взяла на себя все расходы и похоронные хлопоты. Конечно, родителей Энни отказались отпевать как самоубийц. Самоубийцы даже после смерти подлежали всеобщему презрению как преступники или безумцы. Их тела не зарывали в землю там, где хоронили «приличных» покойников, считалось, что души самоубийц, в силу лежащего на них проклятия, не обретали покоя.

После продажи поместья Чайлдов за долги, Энни, переехала из Блэкпула в Лондон, и Мелисса стала опекуншей для осиротевшей племянницы.

Однако поселиться в доме Мелиссы Баррингтон Энни не удалось. У вдовствующей миссис Баррингтон был сын – на три года старше Энни, которого она активно пыталась женить, а присутствие в доме миловидной восемнадцатилетней племянницы, могло смутить богатых, но не очень красивых невест, что, конечно, недопустимо.

Поэтому, молодая девушка попросилась в дом к миссис Палмер – своей бывшей гувернантке – дочери священника, женщине доброй и высокообразованной, под чутким наблюдением которой Энни провела счастливое детство.

Бывшая учительница и компаньонка Энни вела тихую жизнь в статусе жены секретаря Главного почтового управления и матери двух белокурых дочерей-близняшек Лауры и Лоры. Агата Палмер сочувствовала потерям Энни, так как помнила свою молодость, когда на жизнь не хватало средств, и только поступление на службу к Чайлдам за 90 фунтов в год помогло существенно поправить положение. В своё время семья Энни приняла Агату Палмер на редкость хорошо, и гувернантка стала практически членом семьи. И вот теперь, по прошествии лет, судьба направила Энни Чайлд в дом к Палмерам, которые приняли её как родную.

Для Энни отвели комнату на втором этаже дома, уютную и светлую, в которой она тут же сделала небольшую перестановку. С разрешения миссис Палмер с середины комнаты к окну был переставлен широкий стол для раскройки ткани, а к кровати добавилась тумбочка, на которой разместилось несколько книг – все богатство, оставшееся от огромной библиотеки4, которая вместе с поместьем ушла с молотка за долги почившего отца.

Уже через две недели пребывания в Лондоне девушка нашла первых заказчиц на женские платья, и дни потекли как речная вода – медленно и неумолимо.

Утренние часы Энни занималась шитьём, во второй половине дня выезжала к заказчицам или в магазины за тканью и фурнитурой, а по вечерам вся семья во главе с мистером Палмером – добродушным, но важным на вид толстяком – собиралась за ужином.

Поскольку работа модистки никак не сочеталась с дворянским происхождением – ведь благородные женщины должны страдать разве что от скуки, но никак не от нужды, – Энни представлялась заказчицам по вымышленному имени Элинор Клоуз. Семьи Палмеров и Баррингтонов были об этом предупреждены и с пониманием отнеслись к инкогнито Энни, которая не хотела пересудов и сочувственных фальшивых вздохов за спиной.

Сегодня, перед визитом к миссис Додвелл, Энни решила навестить свою тетушку. Обычно гостям рассылали приглашения, но Мелисса Баррингтон – женщина крайне передовая для своего времени – на близких родственников чопорные церемонии не распространяла, к ней можно было заехать в любой час дня.

Трёхэтажный дом Баррингтонов располагался в квартале Хаттон-гарден; окна, выступавшие эркером на фасад, выходили прямиком на католическую церковь святой Этельдреиды, а возле дверей располагался небольшой палисадник из английских роз. К сожалению, запах роз не мог перебить миазмы забытой богами реки Флит – притока Темзы, которую до викторианской эпохи использовали как открытую канализацию, а ныне частично загнали под землю и заперли в лабиринте узких туннелей. Об этой потерянной, во мраке каменной гробницы, лондонской реке мало кто помнил, но этим летом она напомнила о себе, когда вступила в конкуренцию с самой Темзой за звание самой зловонной реки.

– Душечка, ты приехала? – раздался сильный красивый голос Мелисы из кабинета, когда Энни переступила порог. – Пол, проводи мою дорогую племянницу в гостиную, я сейчас подойду!

Энни оставила шляпку, перчатки и сверток с образцами тканей в передней на столике возле дверей и в сопровождении дворецкого прошла в уютную гостиную, всю заставленную мягкой мебелью и шкафами с фарфором, пышно украшенную гобеленами и всевозможными безделушками, которые в великом множестве висели на стенах, стояли на этажерках и миниатюрных столиках.

Не успела Энни присесть на прелестный диванчик, обитый золотистой парчой с изображением райских птиц, как в комнату вошла тётушка. С её появлением комната будто бы наполнилась электрической энергией. Чёрные глаза Мелиссы Баррингтон светились тёмным огнём, а из каштановых волос, уложенных в сложную прическу, сегодня, как и всегда, выбивалась непокорная прядь. Энни про себя оценила дневное платье тётушки из бомбазина в продольную черно-белую полосу – оно прекрасно подчеркивало строгую элегантность и статность тётушкиной фигуры. В руках Мелисса держала белый надушенный платок.

Энни поднялась с диванчика, приветствуя тётушку. Мелисса подошла к ней и поцеловала в лоб.

– Я как раз закончила дела с ювелирным магазином, пойдем выпьем чаю! – предложила миссис Баррингтон.

– Конечно, тётушка, – ответила Энни, и женщины, мягко шурша широкими юбками, прошли в столовую.

Столовая по богатству обстановки не уступала гостиной. Её главным украшением являлся круглый стол из резного палисандра, привезённый из Индии. Стол был подарком Ардена Чайлда своей любимой сестре в честь рождения сына Фредерика. Орнамент из слонов, сплетающихся хоботами, Энни помнила с детства. Но после смерти родителей стол перестал нравиться девушке. Сидеть за ним для Энни стало мучением. И не только из-за того, что этот подарок постоянно напоминал об отце, но также из-за тягостных разговоров о прошлом, которые тётушка часто начинала, сидя именно за этим столом.

Желая избежать скатывания беседы к ностальгическим воспоминаниям, Энни рассказала тётушке про проблему, неожиданно возникшую с хлопковой тканью. Помещение, в котором Энни хранила запасы ткани, как и в других комнатах, освещалось и отапливалось газом. Известно, что газ, использовавшийся для освещения и отопления домов, выжигает кислород, чем истощает воздух. Но вот то, что под его воздействием ткань будет выцветать и истончаться, оказалось неприятным сюрпризом.

– Энни, разве ты не знала этого?! – сказала Мелисса. – По этой же причине все приличные магазины перемещают газовые лампы из внутренних помещений на улицу, под витрины.

– Увы, – растерянно ответила Энни. – Я ещё неопытная и так плотно не сталкивалась с вопросами складского хранения ткани… Но откуда это известно вам, тётушка?

– О! – засмеялась Мелисса, – Я много чем интересуюсь, а в книгах есть ответы почти на все вопросы.

Действительно, Мелисса читала много. Впрочем, она, как и все в семье Чайлдов, питала страсть к этому дорогому удовольствию. Но жажда знаний и интерес к наукам у тётушки были запредельными и всегда восхищали Энни. При этом Мелисса не превращалась в скучный черствый «учёный» сухарь, она оставалась полнокровной, страстной, любопытной и жадной к жизни женщиной. Изучение математики и химии не мешало конным прогулкам, любви к моде и роскошным нарядам, а чтение утренних газет о проблемах в политике не ослабляло отменного аппетита этой замечательной женщины, а её деловой хватке мог позавидовать любой мужчина. Энни чувствовала необычность и незаурядность Мелиссы Баррингтон и даже пыталась ей подражать. Но куда юной девушке до опытной женщины, прожившей долгую жизнь и всё ещё пребывающей в неугасимой временем силе?

В комнату бесшумно вошла горничная, поставила на стол большое блюдо с картофельными оладьями, тарелочку поменьше с тостами, розетки с маслом и вареньем, разлила по маленьким фарфоровым чашечкам чай.

– Вы сегодня нерасторопны, Амелия, – сказала Мелисса горничной, – Мы уже целую минуту сидим за пустым столом!

– Простите, миледи, – почти шёпотом произнесла Амелия, не поднимая на хозяйку глаз, – Прикажите принести что-нибудь ещё?

– Иди к Элфи, пусть достанет из погреба бутылочку шотландского виски. Да, и где мои утренние газеты?!

Служанка поклонилась и быстро вышла из столовой.

– Но, тётушка, я к вам сегодня ненадолго, мне ещё ехать к миссис Додвелл! Я должна отдать ей готовое платье! – взмолилась Энни, которая не хотела пить спиртного.

– А ерунда! Если ты немного выпьешь, миссис Додвелл даже не заметит! Весь Лондон знает о её пристрастии к крепким спиртным напиткам, – произнесла Мелисса голосом, не терпящим возражений.

– У вас даже будет с ней невидимая связь, – добавила она и рассмеялась.

Энни ничего не оставалось делать, как уступить. Пока ждали виски, Энни успела съесть несколько тостов с маслом в надежде, что жирная еда немного снизит действие алкоголя. Какой бы пьяницей ни была сама миссис Додвелл, выпившую модистку она вряд ли потерпит, а рискнуть своей честью и богатой клиенткой Энни не могла.

Виски оказался холодным, крепким и жгучим. Энни сделала глоток из вежливости и на этом остановилась. Тётушка выпила виски залпом, целую рюмку, заела ложкой варенья и запила чаем. Странное чередование несочетаемой еды не соответствовало ни одному известному этикету, а пристрастие к «мужскому» крепкому напитку плохо сочеталось с образом английской леди, коей несомненно была миссис Баррингтон, и это очень забавляло Энни. Она даже видела в этом некий вызов чопорности современного английского общества.

После третьей рюмки горячительного напитка Мелисса неожиданно вспомнила покойного мужа.

– А давай, Энни, выпьем за упокой души моего бедного Хэнка! – глаза Мелиссы увлажнились и блестели. – Я знала: рано или поздно он отравится своими микстурами!

Энни смутил такой переход разговора, но она из вежливости поддержала тетушку и сделала из рюмки ещё один глоток.

Муж Мелиссы, сэр Генри Баррингтон, или Хэнк, как она его звала, был бароном и известным лондонским ювелиром. Огромное состояние, которое перешло к нему от отца, он сумел преумножить, но по скупости своей продолжал жить в относительно скромном доме, не балуя особо и жену. Вот она – ирония браков по расчету.

Мелиссу и Генри поженили накануне её семнадцатилетия. Юная и прекрасная, в то время она захлебывалась романами про рыцарей, и сама подавала большие надежды в литературе. Брак с прагматичным, расчетливым 32-летним мужчиной, далеким от «романтических бредней», никак не входил в её планы.

Интересно, что и Генри, после того как эссе Мелиссы победило в литературном конкурсе, чуть не отказался от женитьбы. Он не хотел жениться на «синем чулке», которая за интеллектуальными занятиями может забыть про услужение мужу. Но родители настояли и заверили, что после вступления в брак Мелисса бросит свои глупые занятия.

После свадьбы она сразу забеременела, через девять месяцев, как полагается, произвела на свет сына Фредерика и всю нерастраченную любовь направила на него. Генри к этому времени окончательно перестал интересоваться женой, всё время посвящал ювелирному магазину и собственному здоровью. Мелиссу это положение вещей устраивало, и она могла себе позволить по несколько месяцев гостить у Чайлдов в Блэкпуле – муж не возражал.

– А ведь я была на год моложе тебя, Энни, когда меня выдали замуж! – сказала тётушка. – И не уступала тебе красотой!

– Тётушка, вы и сейчас прекрасны! – искренне отозвалась Энни.

– Ты вот думаешь, что несчастна, правда, Энни? Ты сильно скорбишь по родителям. А ведь моих родителей, то есть твоих дедушки и бабушки, тоже рано не стало. Человек большую часть жизни проводит в одиночестве, без близких и любимых. Мужья к ним не относятся, – небрежно хмыкнула Мелисса. – А что эти родные делают для нас?! Ради нашего, якобы, блага лишают радости жизни! Прикрываясь благостными мотивами, делают нашу жизнь похожей на ад!

– Ну, что вы! Это не так!

– Не перебивай! – язык Мелиссы немного заплетался. – А мы, желая угодить родителям, добровольно несем на алтарь сожжения самое дорогое, но не укладывающееся в их систему взглядов и ценностей! Ты знаешь, Энни, вот уже почти два года, как нет Хэнка. Я сама себе хозяйка, теперь могу делать что захочу – снова начать писать, например. Но я уже не могу! Мое время, время творческого подъема, ушло безвозвратно! – Мелисса говорила очень искренне, а на ее лбу пролегла тень.

– Больнее всего, когда тебя не понимают! Хэнк никогда меня не понимал. Он хотел видеть рядом благовоспитанную куклу! Вот бы он удивился, если бы увидел, как легко я разобралась со всей бухгалтерией после его смерти! Этот ретроград никогда бы не поверил, что женщина может вести дела не хуже мужчины. Да ладно, Хэнк! А когда родители делят собственных детей на умных и способных по половому признаку?! Ты же знаешь, мы с твоим отцом – двойняшки. Я даже на целых две минуты старше него. Но сыну достается дом в наследство – он же будущая надежда и продолжатель рода! А дочке? Замуж выдать поскорее, пока товарный вид не потеряла… Её доля – рожать детей да вышивать подушки…

Энни сидела, потупив взгляд. Её смущали откровения тётушки. С одной стороны, она сочувствовала ей и считала, что Мелисса во многом права, но с другой стороны внутренний голос возражал против такого отношения к ближайшим родственникам. Бабушку и дедушку Энни помнила смутно; они умерли, когда ей не было ещё и трёх лет, но вот косвенные упрёки в сторону отца Энни больно ранили. Мелисса этого, кажется, не заметила, и продолжила:

– Но времена меняются, Энни! Благодаря Дизраэли и другим прогрессивным людям скоро Англия избавится от этой невыносимой речной вони, а заодно от всех прогнивших пережитков прошлого! В Лондоне, Бирмингеме, Ливерпуле и Глазго открываются мануфактуры и фабрики, экономическое могущество страны растёт! Ты в свои 18 лет уже познала жизнь, начала самостоятельно зарабатывать и можешь стать прогрессивной женщиной, а твоё шитьё – весьма доходная профессия! И главное, ты можешь оставаться независимой и свободной, чего не могла я!

– Да, но, тётушка, сколько людей при этом продолжают жить в страшной бедноте и грязи! На мануфактурах продолжают использоваться рабский труд детей! Комфортная и богатая жизнь господ оплачена потом и кровью английских бедняков. Когда я жила в Блэкпуле, бережённая от всех забот, окружённая лаской родителей, я не понимала этого. Но в Лондоне я видела дома, в которых нет даже кроватей! – осторожно возразила Энни.

– Да, есть дома, в которых спят на соломе, да ещё в обнимку с ослами и курами… Подумаешь! У тебя слишком мягкое сердце, Энни! Ты должна понимать – это как обратная сторона монеты: у индустриализации имеются неблагоприятные последствия. Промышленный прогресс не даётся легко, будут жертвы. Чтобы кто-то стал фабричным магнатом, кто-то другой должен стать фабричным рабочим. Жёстко? Но такова жизнь.

Железной логике тётушки Энни не могла ничего противопоставить, поэтому дальше слушала молча и заедала досаду цукатами из индийских ананасов. Трапеза и графин с шотландским виски подходили к концу, и миссис Баррингтон предложила перейти в гостиную, где развалилась на уютном диванчике в мелкую розочку, а Энни присела напротив, на краешек кресла. Настало время уходить, и она выжидала удобный момент, чтобы откланяться.

– Энни, а скучаешь ли ты по свежему морскому ветру? – спросила Мелисса.

Неожиданный вопрос смутил Энни.

– Конечно, скучаю, но больше всего я скучаю по дому и той жизни, которая уже никогда не вернется…

– Значит, будет другая, – с раздражением заметила тётушка и с поучением добавила: – Никогда не оглядывайся назад, ничего не сожалей и не живи прошлым, Энни! Никогда!

Энни рассеянно скользнула взглядом по узору настенного гобелена, затем по резной ручке открытых дверей кабинета тётушки и, наконец, по столу в самом кабинете, который был хорошо виден с того места, где она сидела. На столе лежала раскрытая книга с загнутым уголком страницы. Взгляд Энни остановился на этом маленьком белом треугольнике, и внезапно её охватили усталость и тоска. Возможно, сказывались ранние подъёмы или удушливый воздух горечью и смрадом окончательно забил легкие… Отец Энни также загибал уголки страниц и оставлял книги открытыми. Тетушку же всегда раздражала такая манера обращения с книгами. Неужели она со временем её переняла?! Мысль Энни перебил бой часов – полдень.

– Ах, тётушка, простите великодушно, но мне пора идти! Через час я должна быть у миссис Додвелл! – сказала Энни.

– Хорошо, дорогая, иди, но прежде подойди, я поцелую тебя!

Энни послушно приблизилась к дивану, и тётушка чмокнула её в лоб. Пахнуло спиртным и Энни на секунду задержала дыхание.

– Прости за вопрос о море, он оказался бестактным! Море не река, но, конечно, эта фраза напомнила тебе об утонувших родителях! Я не верю в их самоубийство! Кто-то столкнул их в воду. Дэн был сильным, стойким человеком. Он непременно нашёл бы выход даже из самой безвыходной ситуации! Это абсолютно точно, поверь мне, моя дорогая, я ведь знаю – у нас с ним одна кровь. И ещё, моя голубушка, помни, у тебя есть я. Ты всегда можешь положиться на меня! Ты это знаешь, Энни! – Мелисса взяла ладони Энни и внимательно посмотрела ей в глаза.

– Конечно, тётушка, я знаю! Вы самый близкий мне человек после отца и матери! Энни нежно поцеловала тонкие пальцы Мелиссы. Она действительно очень любила свою тётушку, хоть порой с ней было непросто.

В этот момент в гостиную зашел дворецкий и объявил о визите Мистера Эдвина Бакстера. Мистер Эдвин вел частную адвокатскую практику, состоял, как и положено уважающему себя солиситору5, в Обществе юристов – профессиональной организации солиситоров Англии и Уэльса, еще в 1845 году получившей королевскую хартию. Энни встречала мистера Эдвина лишь однажды – после смерти родителей, когда он помогал Мелиссе Баррингтон оформить опекунство над осиротевшей племянницей.

Леди Баррингтон уверенно поднялась с дивана. Она очень быстро трезвела.

– Прекрасно, пригласите его!

В гостиную вошел довольно эффектный и стройный мужчина. Единственной деталью, слегка портившей его внешность, были близко посаженные глаза. Бакстер учтиво поклонился дамам и поцеловал руку, протянутую Мелиссой.

– Миледи!

– Добрый день, сэр! Рада вас видеть!

– Энни, ты уже знакома с мистером Бакстером, не правда ли?

– Да, тётушка! Здравствуйте, мистер Бакстер! – Энни присела в реверансе.

Несколько минут спустя, после взаимных приветствий, Энни наконец освободилась и вышла на улицу. Но вдохнуть чистого воздуха, конечно же, не удалось. Если плотно закрытые окна умеряли зловоние в доме, то на улице едкий, протухший и закопченный воздух становился настоящим испытанием.

Прижав к носу надушенный платок, Энни двинулась в путь по грязной мостовой. Вскоре девушке удалось поймать кэб, и дорога стала чуть легче.

Мелисса тем временем пригласила мистера Бакстера пройти в свой рабочий кабинет.

– Элфи, распорядитесь немедленно принести нам тарелку свиных ушей, соус, картофель и овощной салат – я страшно проголодалась после чая. А после категорически скажите слугам не беспокоить нас, даже если случится Всемирный потоп – нам с мистером Бакстером необходимо обсудить важные дела!

– Слушаюсь, миледи, – ответил дворецкий, низко поклонился и отправился исполнять приказ.

– 2 –

По дорожке, ведущей к парадной лестнице городского особняка Додвеллов, Энни почти бежала, на ходу придумывая оправдание своему десятиминутному опозданию. Она морально готовилась столкнуться с колкостью взгляда и жёсткими нотками голоса своей заказчицы. Но, к её большому удивлению, миссис Додвелл оказалась в приподнятом и несколько взволнованном настроении.

Пока Энни аккуратно распаковывала платье кремового цвета, расправляла оборки и пышные воланы рукавов, чтобы представить наряд наилучшим образом, Лили Додвелл ходила прохаживалась по комнате, обмахиваясь веером. В другом углу комнаты на диванчике устроились гувернантка и трёхлетний сын Додвеллов – Роберт, младший из шестерых детей барона и баронессы.

Роберт был одет в белоснежное платьице и забавлялся, играя с рюшечками. Если бы Энни не знала наверняка, что этот курчавый ангелочек – мальчик, она могла бы принять его за девочку.

Платье для миссис Додвелл оказалось «прелестным и впору», как любезно отметила баронесса, но мысли этой любительницы нарядов и светских раутов сегодня витали где-то вдали.

Кружась перед зеркалом в новом одеянии, она обратилась к Энни:

– Вы уже читали утренние газеты? Нет? О, значит вы еще не знаете, – неделю назад из Флоренции в Лондон приехал инкогнито некий граф Эрнесто Немес. Фамилия явно вымышленная. Поговаривают, он итальянец с еврейскими корнями. Ходят слухи, возможно он из семьи банкиров Сальвиати, которые связанны тесными родственными узами с самими Медичи! Так или иначе, но он баснословно богат! Представляете себе, милочка, по прибытии в Лондон он тут же купил не особняк и даже не завод, а старинный замок вместе с островом на Темзе! Чем собственно сразу вызывал к себе большой интерес репортеров.

Правда, замок давно необитаем, крыша сильно обветшала, но граф, судя по всему, твёрдо намерен восстановить своё новое жилище в кратчайшие сроки! Сам же пока обосновался в отеле «Клариджес», откуда и руководит строительством, – миссис Додвелл словно прорвало, она говорила без остановки:

– Я также слышала от приятельницы, что он разослал карточки и намеривается нанести визиты некоторым известным лондонским семьям. А в четверг он будет присутствовать на светском рауте у графа Томаса Катаута! Мы с мужем и старшей дочерью тоже приглашены, – после этих слов глаза леди Додвелл засияли, а щеки покрылись румянцем.

Энни слушала всё это заливистое трещание заказчицы молча, терпеливо и без энтузиазма. Для простой модистки Элинор Клоуз светские рауты были закрыты, а для дочери обанкротившегося и утонувшего барона Ардена Чайлда – тем более.

Миссис Додвелл устала вертеться перед зеркалом и, бросив: «Мило, мило!», плюхнулась на диван. О светских манерах и напускной жеманности, столь необходимых в высшем обществе, при модистке можно забыть.

– Дворецкий вас рассчитает, мисс Клоуз.

Энни поняла, что работа принята, а время визита подошло к концу.

На обратном пути домой девушка задержалась возле лавки булочника. Еще захотелось с «получки» побаловать дочек Агаты Палмер и купить им свежих булочек с корицей и цукатами, которые те очень любили.

Мимо, ловко лавируя между толпами людей, кэбами и омнибусами, сновали мальчишки-газетчики. Они звонко выкрикивали названия газет, стараясь перекричать шум авеню. Один из них поравнялся с Энни.

– «Таймс»! Короткий обзор парламентских дебатов! «Дейли Ньюс»! Статья о законопроекте канцлера казначейства Дизраэли по борьбе с загрязнением Темзы! «Дейли Телеграф»! Вопросы общественного здоровья: ждать ли четвёртой эпидемии холеры? «Старинный замок на Темзе обрел нового хозяина!» Сатирический журнал «Панч» советует мужьям приобрести страховку на жён на случай пожара из-за кринолинов!

Поддавшись порыву любопытства, Энни подозвала мальчишку и купила у него «Дейли Телеграф».

– Один пенс, мадам – слегка охрипшим голоском сказал мальчишка, сунул деньги в карман потрепанных штанов, шмыгнул носом и побежал дальше, выкрикивая на ходу: «Таймс»! «Дейли Ньюс»! «Дейли Телеграф»! «Панч»!

Энни свернула газету и сунула в сумку, где уже лежал бумажный пакет с ещё теплыми сдобными булочками.

К семи часам вечера она наконец добралась до дома. Мистер Палмер должен был вернуться со службы с минуты на минуту. Агата тем временем руководила хлопотами – служанка под её присмотром накрывала стол.

У Энни оставалось ещё около сорока минут до ужина, чтобы умыться, переодеться в домашнее платье и вычистить дорожное.

На подол дорожного платья с изнаночной стороны нашивалась специальная жёсткая тесьма. Тесьма не могла полностью защитить ткань платья от быстрого износа, но всё же предохраняла его, собирая на себя большую часть грязи лондонских улиц. На сегодня «урожай» был таков – две шпильки, плитка изжеванного табака, солома и маленькие комочки конского навоза. Энни вздохнула – щеткой такое полностью не отчистить, а значит на вечер наметилась внеплановая работа – отпороть чёрную от грязи тесьму и нашить новую.

Ужин прошел как всегда: во главе стола восседал мистер Палмер – глава семейства, чинный, важный и слегка уставший после рабочего дня. Остальные члены семьи сидели строго на своих местах, определенных английским этикетом. Говорили мало и лишь на общие темы, и, если иногда раздавался звук ложечки, неловко коснувшейся чьей-то тарелки, он казался слишком резким и вызывающим в общей тишине.

Энни с детства не любила все эти столовые церемонии, от их соблюдения вся еда становилась мертвой и безвкусной (за исключением купленных сегодня булочек). Но видит бог, на правилах этикета держатся стены английских домов и самого Букингемского дворца, чем и определяется их нерушимость.

После ужина мистер Палмер, украдкой поглаживая объемный живот и сыто отдуваясь, удалился во внутренние покои, намереваясь выкурить сигару, а женщины перешли в гостиную.

Энни устроилась на низком пуфике – так было удобнее отпарывать тесьму с пышной юбки, Агата присела на диван. Лора и Лаура – два практически неотличимых ангелочка, устроились рядом с матерью. Девочки были так похожи, что Энни и даже отец – Мистер Палмер часто путали близняшек, и только мать могла их всегда различить. Лаура повернулась спиной к матери, и Агата стала аккуратно расплетать сложную прическу дочери, намереваясь расчесать ей волосы перед сном. Смешливая Лаура всё время крутилась, и матери пришлось прикрикнуть на неё. Лора спокойно сидела рядом, терпеливо ожидая своей очереди.

– Как прошел твой день, Энни? – поинтересовалась Агата.

Энни рассказала про визиты к тётушке и миссис Додвелл.

– Насколько я знаю, леди Баррингтон, она всегда хотела от жизни большего. Родители опекали её, подобрали отличную партию. Сэр Генри – барон, успешный ювелир, очень богат – чего ещё можно желать? Но Мелиссе всегда хотелось каких-то книг, учений. Я этого не понимаю. Интеллектуальные занятия – для мужчин. У женщин другие заботы, их долг и смысл жизни – дети и домашний очаг.

Агата улыбнулась и поцеловала в лоб серьёзную Лору. Лора по характеру росла копией матери – истинной благовоспитанной англичанкой в лучших вековых традициях.

Энни отвела взгляд от этой идиллической сцены. Ей захотелось встать на сторону защиты Мелиссы Баррингтон. Рассуждения бывшей гувернантки задели и саму Энни, так как её нынешнее положение требовало несгибаемой воли, силы, твердости характера и прочих, совсем неженских качеств.

– Вот твоя мать, миссис Мэри Чайлд, да упокоит Господь её душу – образец для подражания! Сама кротость, благовоспитанность, нежность! Ты, Энни, должна чтить память о ней и равняться на матушку. Когда сэр Арден целый год служил в Пeнджaбе, она практически не выезжала в свет, большую часть времени сидела у окна и грустила. Так трогательно! А потом, когда у твоего отца начались проблемы с кредиторами из-за этого злосчастного алмазного рудника, ты сама говорила, что мама плохо ела, казалась больной, едва не слегла. А пока сэр Арден, как истинный воин, отчаянно и упрямо искал пути решения навалившихся финансовых проблем, она целые дни проводила в глубокой искренней молитве!

– Да, – грустно ответила Энни, – отец боролся изо всех сил, он даже обращался за помощью к сэру Генри. Ему было крайне неловко просить денег у мужа своей сестры, но семье грозила долговая яма…

– О, я уверена, если бы не несчастье, с помощью денег Баррингтонов сэру Ардену удалось бы всё решить! – Агата сильно расчувствовалась, её брови сложились трагическим «домиком», и она посмотрела на Энни со всей нежностью, с которой только могла.

Энни сильнее склонила голову вниз, почти зарылась лицом в юбку, она не хотела и не могла допустить, чтобы Агата или девчушки заметили навернувшиеся на глаза слёзы. Уже два раза речная вода приносила Чайлдам страшные несчастья.

Алмазы в шлиховых пробах встречаются исключительно редко, поскольку объём одной такой пробы составляет всего 5-10 литров зернистого материала, а далеко не каждый кубический метр среднеалмазоносных речных отложений содержит хотя бы один кристаллик алмаза. Поэтому месторождения алмазов ищут по появлению в шлихах минералов-спутников алмаза: пиропа, ильменита или пироксена. А после промывки в воде природных рыхлых отложений той горной индийской речки отец нашёл целых два кристаллика алмаза и много мельчайшего кроваво-красного пиропа! Месторождение казалось очень перспективным, и отец, решительно и быстро вложил львиную долю собственных сбережений, а также привлёк дополнительно кредитные деньги, купил этот участок, оборудование, нанял тридцать местных индусов и принялся со всей своей энергией и оптимизмом за разработку. Но уже после двух месяцев каторжных работ деньги начали потихоньку заканчиваться, а подозрения, что гора пуста, укреплялись. Он написал об этом из Индии домой горестное письмо, после которого на мать навалилась слабость, и она на несколько дней закрылась у себя в спальне. Ещё через четыре месяца пришло второе письмо, к которому прилагалась фотография. На ней отец стоял на фоне рудника – больше похожего на гигантские ступени, ведущие куда-то в глубь земли. Широко и счастливо улыбаясь, он позировал с кайлом в левой руке и камешком, зажатым между большим и указательным пальцами правой. Несложно было догадаться, этот камешек – ни что иное, как довольно крупный алмаз. «Семья, – писал он, – клянусь, я вытащу нас из долгов! Мы будем очень богаты! Алмазы в горе есть, нужно лишь немного углубиться. Сейчас мы снова бурим шпуры».

Но следующие четыре месяца упрямых поисков больших успехов не принесли, а кредиторы тем временем начали наседать и вызвали мистера Чайлда в Лондон. Сэр Арден вернулся в Блэкпул 12 декабря 1856 года, а уже 19 декабря уехал в Лондон на переговоры. Переговоры прошли неудачно, ещё одной отсрочки по кредиту получить не удалось, и тогда Арден Чайлд пошёл на отчаянные меры: 24 декабря 1856 года, как раз в канун рождественских праздников, он пришёл к сэру Генри Баррингтону унижённо просить финансовой помощи. Несмотря на скупость, которой сэр Генри славился на весь Лондон, и к приятному удивлению Ардена Чайлда, он без лишних уговоров согласился дать отцу беспроцентный займ в требуемой и весьма крупной сумме. Но деньги так и не дошли до сэра Ардена, так как 24, 25 и 26 декабря банки не работали, а утром 27 декабря сэра Генри Баррингтона нашли мёртвым в своей постели…

Врач констатировал смерть от отравления лауданумом6. Врач констатировал смерть от отравления лауданумом. Мелисса казалась безутешной. Она разбила все склянки и сосуды, стоявшие на прикроватной тумбочке мужа. А потом, кляня пристрастие Хэнка к всякого рода микстурам и самолечению, прорыдала на плече у приехавшего милого брата Дэна целый день. Арден, шокированный событием, так посерел и осунулся лицом, что сам походил на труп. А на следующий день после похорон Генри Баррингтона на левом виске у него появилась прядь седых волос.

Ситуация усугубилась до катастрофической – 29 января 1857 года кредиторы подали на Ардена Чайлда в суд. В Лондон, превозмогая вечную мигрень, поддержать мужа приехала Мэри Чайлд. Энни, конечно, сопровождала её. Остановились в доме тётушки.

В день суда Энни оставили дома на Хаттон-гардене. Пока она сидела одна под рождественской ёлкой, ждала новостей от родителей и тряслась от нервного напряжения и тревоги, отец стоял перед судьей и выслушивал приговор о признании его должником, отчуждении всего имущества в пользу кредиторов и заключении в тюрьму. Мать, находившаяся в полуобморочном состоянии, в это время под руки выводила из зала суда Мелисса – сама одетая во всё черное и похожая на смерть.

Печально известная долговая тюрьма «Флит» на берегу одноименной речки, разрушенная в 1846 году, не грозила Ардену Чайлду. «Маршалси» на южном берегу реки Темзы в Саутверке, в которую заключались лондонские должники и банкроты, где умирали от холода и голода ежедневно по восемь-десять заключённых, закрыли ещё раньше – в 1842 году. Но были и другие тюрьмы – «Вандсворт», «Холлоуэй», а ещё жуткий «Пентонвиль» и другие похожие на него темницы «нового» образца: без склизких черных стен и зловонной соломы на полу, но в которых сойти с ума – быстрее, чем умереть.

Суд назначил «Пентонвиль».

Узникам «Пентонвиля» запрещалось разговаривать друг с другом, и даже в прогулочных двориках узники ходили рядами в тканевых масках на лицах в угнетающей тишине. И даже в часовне, которую заключённым приходилось посещать каждый день, они сидели в кабинках в гробовом молчании, не видя друг друга. Неудивительно, что у заключённых, лишённых человеческого общения, развивались душевные расстройства. Так, согласно официальному докладу из «Пентонвиля»: «Среди каждых шести тысяч заключённых возникали по 220 случаев безумия, 210 случаев видения галлюцинаций и 40 самоубийств».

Больно вспоминать лица родителей, когда они вернулись с заседания суда, и слова отца, которые разрезали ухо и сердце словно ножом: «Меня заключат в тюрьму до полного погашения долга».

Приговор вступал в силу через 10 дней после оглашения. До этого времени с Ардена Чайлда взяли подписку о невыезде из Лондона, дано время собрать вещи и урегулировать личные дела – титул барона кое-что ещё значил в этой стране.

Во мраке безысходности всё же мелькал лучик надежды. Сыну Мелиссы по завещанию почившего отца доставалось всё наследство. Завещание вступало в силу ровно через месяц после смерти отца – 27 января. Тётушка обещала поговорить с Фредериком, который должен был вернуться на днях из Ливерпуля, и уверяла, что его добрая душа не останется равнодушной к бедам близких родственников. И он, конечно же, согласится на тех же условиях, как и ранее почивший отец, дать в займы нужную сумму денег, полностью погасить долг Ардена и вызволить его из долговой тюрьмы. Энни помнит, как после этих обещаний отец целовал руки своей сестры и плакал…

Обнадеженные Чайлды начали горестные сборы отца и мужа в тюрьму, бережно лелея в душе надежду, что заключение будет очень коротким. За пять дней до того, как к особняку Баррингтонов должна была подъехать тюремная карета, Мелисса и чета Чайлдов уехали в город, желая ещё раз проконсультироваться по судебному решению с юристом, а Энни оставили дома за хозяйку. Энни терпеливо ждала их возвращения до шести часов вечера. Но когда они не вернулись к ужину, нервное напряжение достигло предела.

Энни ходила из угла в угол, уже не в силах ни о чём думать. Дворецкий Элфи сочувствовал девушке, пытался хоть как-то успокоить её и даже принёс бедняжке чай с мятой.

Уже темнело, когда неожиданно и резко открылась входная дверь. Мелисса, чуть не сбив с ног дворецкого, залетела в прихожую как чёрная растрепанная птица. Она тяжело дышала, её глаза выражали безумие. Пару секунд, которые показались вечностью, две женщины смотрели друг на друга. Ноги Энни стали ватными, а грудь сдавило и больно обожгло предчувствие беды.