Николас Эймерик, инквизитор

Размер шрифта: 13

Valerio Evangelisti

NICOLAS EYMERICH, INQUISITORE

Быстрый как мысль – 1

Подумай о том, что охватывает все, и постигни, что нет ничего более быстрого, более просторного, более сильного, чем бесплотное; оно превосходит все по объему, по скорости, по могуществу. Суди сам; прикажи душе своей отправиться в Индию, и она уже там, быстрее, чем приказ; прикажи ей отправиться к океану, и она будет там мгновенно, не перемещаясь с места на место, но моментально, как будто она там уже была. Прикажи ей подняться в небо, и ей не нужны будут крылья; ничто ее не остановит, ни огонь Солнца, ни эфир, ни вихрь, ни тела звезд; она преодолеет все и долетит до последнего тела. Если ты желаешь покорить этот свод Вселенной и полюбоваться тем, что вне мира, если там что-либо есть, – ты можешь это.[1]
Гермес Трисмегист
Герметический корпус, XI

Выходя из корпуса Роберта Ли Мура, где располагался факультет астрофизики Техасского университета, профессор Триплер огляделся по сторонам. Обвел глазами дорожки кампуса, задержался взглядом на живой изгороди и группках студентов, а потом быстрым шагом, то и дело оборачиваясь, зашагал прочь. Однако он не заметил, что следом за ним из здания вышел молодой человек с иссиня-черными волосами, густой кучерявой бородой и решительным лицом. Каждый раз, когда Триплер поворачивал голову, парень переходил с одной стороны тротуара на другую.

Лишь на перекрестке юноша прекратил свои странные перемещения, ускорил шаг и тронул Триплера за плечо.

– Добрый день, профессор! – во все горло гаркнул он.

Триплер так шарахнулся в сторону, что чуть не упал.

– А, это вы, – скривившись, пробормотал он. – Я уже начал переживать, что вы куда-то подевались.

Молодой человек рассмеялся:

– Можете быть спокойны. Пока вы меня не выслушаете, я не отступлюсь. Кажется, так часто говорят в фильмах и книгах, да?

– В плохих фильмах и плохих книгах, – ядовитым тоном заметил Триплер. – Хватит, юноша, бросьте этот фарс. Я уже говорил, что у меня нет времени вас выслушивать.

– Да, говорили – вчера, позавчера и на прошлой неделе. Но сегодня – новый день.

– Вряд ли сегодня что-то изменилось. Ваши истории меня не интересуют.

На лице юноши появилось упрямство:

– Тогда я и дальше буду ходить к вам на лекции, в те же бары и рестораны, что и вы, и преследовать вас на улице.

– Хотите, чтобы я вызвал полицию?

– Два года назад вы уже это делали – и, как видите, ничего не изменилось. Предписания полиции меня не остановят.

Триплер глубоко вздохнул:

– Понимаю. Теперь вы ждете, что я спрошу: «Если я вас выслушаю, вы оставите меня в покое?»

– Именно так.

– И каков будет ваш ответ?

– Возможно…

– Ваша взяла. Идемте.

С недовольной ухмылкой Триплер пошел обратно к зданию университета. В лифте они ехали молча. Только оказавшись у себя в кабинете и усевшись за стол, заваленный бумагами, профессор смерил юношу долгим взглядом и заговорил:

– Садитесь, господин… не помню вашего имени, – без зазрения совести соврал он.

– Фруллифер. Маркус Фруллифер.

– Послушайте, господин Фруллифер, может, вам лучше побеседовать с профессором Уилером, деканом факультета…

– Нет, спасибо. Специалист по времени – это вы. И я хочу поговорить именно с вами.

Триплер провел по рыжим усам большим и указательным пальцами:

– Послушайте, два года назад, когда вы пришли ко мне в первый раз, я высказался предельно ясно. Назвал ваши изыскания бредом, лишенным всяческого интереса для научного сообщества. Вам лучше обратиться к парапсихологу или к какому-нибудь мистику. Здесь мы занимаемся физикой.

Фруллифер ничуть не смутился. Лишь поудобнее устроился на стуле:

– Два года назад я делал только первые шаги. Сейчас мне удалось закончить свою теорию: она настолько цельная и логичная, что никакая критика ей не страшна. Разумеется, все благодаря Доббсу.

– Доббсу? Кто это?

– Адриан Доббс, философ и математик из Кембриджа, – Фруллифер почесал густую бороду, закрывавшую половину лица. – Мало кто помнит, но именно он в 1965 году первым предложил теорию пситронов. Конечно, очень недоработанную, но…

– Теорию пситронов? – перебил Триплер. – Никогда о ней не слышал. Поверьте мне, господин Фруллифер, вы понапрасну теряете время.

– Давайте договоримся, профессор, – голос юноши зазвучал так враждебно, что Триплер даже немного испугался. – Вы не будете меня перебивать, а я постараюсь быть как можно более краток. Но, конечно, вы можете задавать вопросы…

– Да что вы? Вот спасибо!

– Не за что. Ну как, согласны?

Триплер бросил взгляд на настенные часы.

– Да, хорошо, согласен, – тяжело вздохнул он. – Но прошу вас поторопиться.

Фруллифер поднялся и направился к доске.

– Куда вы? – спросил Триплер.

– Обычно ведь физики объясняют теорию у доски.

– Вот именно, физики, а вам сначала нужно убедить меня, что вас можно так называть. Лучше сядьте на место и изложите все на словах. Потом посмотрим.

Фруллифер грустно опустился на стул. Бросил взгляд на верхушки деревьев, которые было видно в большое окно, и немного помолчал, будто собираясь с мыслями. Потом заговорил:

– Как вы, возможно, помните, все началось с принципа неопределенности Гейзенберга. С фотонов, которые иногда ведут себя как частицы, а иногда как волны, в зависимости от того, какую их характеристику мы измеряем. По-моему, звучит совершенно неубедительно.

– Эта теория всем кажется неубедительной, но она верна, – развел руками Триплер.

– Позвольте продолжить. Изначально я предположил, что здесь каким-то образом замешана человеческая мысль. Мозг создает нечто вроде поля, которое воздействует на движение фотонов, изменяя их природу. Если вы помните нашу первую беседу…

– Отлично помню. Когда вы сказали мне это, я вышвырнул вас вон.

– И правильно сделали, признаю, – в голосе Фруллифера появились миролюбивые нотки. – Тогда моя теория действительно была абсурдной. Но идея в ее основе – совершенно верная. Я на тот момент еще не читал Доббса…

– Так все-таки, кто этот Доббс? – перебил его Триплер, теряя терпение.

– Я вам уже говорил. Английский математик. Доббс увлекся квантовой механикой и предположил существование пситронов. Во всех подробностях описал их в статье под названием «Время и пситроны», опубликованной в 1965 году в 54-м выпуске лондонского журнала «Записки Общества психических исследований». Он считал, что пситроны – это похожие на нейтрино частицы, возбуждаемые активностью человеческого мозга и направляемые от одного мозга к другому. То есть речь идет о пучках энергии психического поля, которые ведут себя как частицы. Это гениальная идея, согласитесь.

Триплер покачал головой:

– Доббс когда-нибудь видел этот… пситрон?

– А вы когда-нибудь видели кварк или вкус? – Фруллифер подался вперед на стуле и схватился за край стола. – Давайте говорить серьезно. Некоторые явления невозможно изучить методом прямого наблюдения, подойдет лишь анализ их последствий. Когда я прочитал Доббса, то сразу понял, что нашел решение. Именно пситроны воздействуют на фотоны и меняют их природу в момент наблюдения. А не поле, как я думал раньше.

Губы Триплера под усами растянулись в широкой улыбке:

– Боюсь, что вы ошиблись, придя со своими измышлениями на наш факультет, юноша. Не кто иной, как директор этого института, Джон Уилер, продемонстрировал, что фотоны меняют природу даже в момент излучения из квазара, то есть за миллионы световых лет до того, как рождается человек, способный вести за ними наблюдение. Проходя через гравитационную линзу, они словно уже знают, что однажды кто-то будет их изучать.

– Именно, – лицо Фруллифера засияло от удовольствия, будто ему принесли долгожданное лакомство. – И профессор Уилер полагает, что до момента наблюдения за фотонами их природа не является четко определенной. Но теория пситронов Доббса позволяет обойти и этот парадокс. Разумеется, изначальную формулировку нужно немного изменить. Но я работал над этим и теперь могу…

Триплер со скучающим видом поднял руку:

– Прежде чем вы продолжите, потрудитесь объяснить свою теорию более конкретно. Иначе совершенно непонятно, что вы имеете в виду.

Фруллифер кивнул, сделавшись очень серьезным:

– Хорошо. Доббс был прав, в этом нет сомнений. Человеческий мозг выпускает частицы, и именно они взаимодействуют с квантами. Но если пситроны существуют – а я могу это продемонстрировать, – то что они из себя представляют? Вероятно, у них очень маленькая масса, примерно такая, какой, по мнению ученых, обладают нейтрино. Иначе их влияние на материю было бы достаточно сильным и мы наблюдали бы это в повседневной жизни. Более того, скорость пситронов должна значительно превышать скорость света.

Триплер рассмеялся:

– Даже не верится, что вы изучали физику. Ничто на свете не может двигаться со скоростью больше скорости света.

– Нет, ошибаетесь здесь вы. – Лицо Фруллифера помрачнело. – Вы когда-нибудь слышали о тахионах или домотронах? Каждый день в лабораториях по всему миру ученые наблюдают за частицами, скорость которых больше, чем скорость света. Не говоря уже о том, что происходит в квазарах.

Нахальный тон юноши, очевидно, вызвал у Триплера раздражение:

– Сверхсветовые скорости, о которых вы говорите, достигаются в определенной среде. Однако скорость света в вакууме превысить невозможно.

– Но где вы видите вакуум? – огрызнулся Фруллифер. Потом вытянул руку. – Мы же с вами договорились – не перебивать. Я продолжу, с вашего разрешения.

– Ладно, продолжайте. Разрешите лишь поделиться наблюдением. Каждый месяц сюда заявляется какой-нибудь юный гений, который пытается отрицать теорию относительности. – Триплер открыл самый нижний ящик письменного стола, вытащил оттуда стопку исписанных листов и потряс ими в воздухе. – Видите? Все эти бумаги полны таких же бредовых идей, как ваша. Знаете, что я с ними делаю? Коллекционирую, чтобы вечером за кружкой пива посмеяться с друзьями. Поэтому, если вы верите в эфир, флогистон или подобную чепуху…

На бородатом лице Фруллифера появилось оскорбленное выражение:

– Но я вовсе не отрицаю теорию относительности! – запротестовал он. – Выслушайте меня! Признайте на секунду, хотя бы на одну секунду, что пситроны Доббса действительно существуют. Признайте, что в квантовом состоянии их скорость больше скорости света…

– С какой стати они должны двигаться со сверхсветовой скоростью?

– Потому что все признанные случаи телепатии на больших расстояниях характеризовались немедленной передачей мысли.

Триплер нахмурил рыжие брови:

– Телепатии? Друг мой, вы начинаете говорить о темах, которые выведут из себя любого ученого, не только меня.

– Хорошо, об этом больше не будем. Просто признаем, что скорость возбужденных пситронов больше скорости света. Что происходит с ними во время движения? Все просто. Как следует из общей теории относительности, их энергия начинает стремиться к бесконечности. То есть становится воображаемой энергией, не принадлежащей этой Вселенной. При этом пситроны достигают адресата, то есть нейронов принимающего мозга, мгновенно, потому что в воображении, которое некоторые называют коллективным бессознательным, времени не существует.

Пораженный наглостью говорящего, Триплер замер с открытым ртом.

– Но как это связано с парадоксом Уилера? – только и смог спросить он.

– Напрямую, напрямую! – победоносно воскликнул Фруллифер. – Я вам уже говорил, что пситроны должны обладать некой массой, пусть даже очень маленькой – какую мы предполагаем у нейтрино. Если возбужденные пситроны – это лучи, то у тех пситронов, которые передаются в числе первых, энергия стремится к бесконечности, а значит, их масса и плотность – тоже. Таким образом, возникает пространственно-временное искажение, в процессе которого последние пситроны, находящиеся дальше остальных от начала луча, отваливаются. Некоторые из них, скажем так, падают в прошлое, неся в себе часть информации, идентичной той, что есть у первых. Именно поэтому излученные квазаром фотоны, если можно так выразиться, уже знают, что однажды попадут под наблюдение, – во вдохновенном голосе юноши зазвучало опасение. – Понимаю, что эта тема вам не близка, но хочу добавить, что процесс, который я описал, объясняет также большую часть явлений ясновидения и переселения душ.

Триплер провел тыльной стороной ладони по лбу, будто вытирая невидимый пот. Потряс головой и снова посмотрел на часы:

– Воздержусь от комментариев. Только одно наблюдение, господин Фруллифер. Если я правильно понял, вы предлагаете собственное объяснение квантовых явлений. Но я прежде всего астрофизик. Почему вы хотели поговорить именно со мной?

– Потому что, если вы призна́ете существование пситронов Доббса, то это потрясет основы астрофизики. Повторяю: потрясет, – Фруллифер рубанул рукой воздух. – Я задавался вопросом: откуда появляются пситроны? Их создает мозг? Естественно нет, из ничего нельзя создать что-то. Пситроны уже существуют, в своем фундаментальном состоянии. Синапсы головного мозга просто наделяют их информацией и возбуждают, придавая скорость, о которой я говорил.

– И где же эти пситроны? Прилеплены к потолку?

– Повсюду, как и нейтрино. Нейронные сети собирают определенное количество пситронов и придают им форму, чтобы выразить субъективную, индивидуальную мысль. Пситроны есть в каждом уголке вселенной. Более того, именно их масса не дает вселенной коллапсировать.

Триплера одолевали скука и раздражение, но в то же время беседа забавляла его. Настолько разные чувства нашли выражение в саркастической ухмылке:

– Значит, по-вашему, загадочная темная материя состоит как раз из пситронов?

– Браво! Вот видите, вы начинаете понимать, – вскричал Фруллифер, не заметив иронии в голосе профессора. – Совокупность пситронов, которую я называю «Психея», пропитывает всю Вселенную целиком, с большей или меньшей плотностью в описанных зонах. Именно их масса, суммированная с массой нейтрино, не дает вселенной коллапсировать. Однако у пситронов есть то, чего нет у нейтрино, – информационная нагрузка, примерно как бит. Но не хочу начинать говорить слишком непонятно.

– Да вы с самого начала так говорите, – Триплер, вдруг став очень серьезным, подался вперед и навис над столом. – А теперь ответьте на ключевой вопрос. Есть эксперименты, которые подтверждают вашу теорию? Или это лишь пустые слова?

Лицо Фруллифера озарила уверенная улыбка:

– Конечно, есть. По меньшей мере три – и все три неопровержимы.

– Правда? Назовите хотя бы одно.

– С легкостью. Опыт Майкельсона.

Триплер ударил рукой по столу с такой силой, что некоторые листки попадали на пол:

– Вы с ума сошли! Опыт Майкельсона – Морли – самый известный провал в истории физики! Даже дети это знают!

Фруллифер ничуть не смутился:

– Но я говорю не об опыте Майкельсона – Морли 1904 года, а об опыте Майкельсона – Гэля 1925-го, который подтверждает эффект Саньяка, описанный в 1913-м. Эти два эксперимента, повторяющие опыты Майкельсона – Морли с некоторыми изменениями, были полностью успешны. Они продемонстрировали, что при перемещении свет встречается со средой, которая его замедляет. Саньяк полагал, что средой является эфир, а Майкельсон в этом сомневался. Они не могли знать, что это за среда. Что это не эфир, а Психея, то есть гигантское скопление пситронов.

Триплер устало откинулся на спинку кресла:

– И это вы называете доказательством? Молодой человек, моему терпению подходит конец.

– Я же сказал, что есть и другие! – вскричал Фруллифер. Потом взял себя в руки и стал говорить спокойно. – Самое очевидное доказательство – это красное смещение.

На хмуром лице Триплера появилось удивление:

– О чем вы говорите? Красное смещение доказывает лишь расширение Вселенной!

– Да, именно так считают сторонники теории Большого взрыва, но это самое настоящее заблуждение. Не теория Большого взрыва сама по себе, а тот факт, что красное смещение ее доказывает. Красное смещение происходит потому, что на больших расстояниях свет теряет энергию – ее приглушает материя, которой много в космическом пространстве. И эта материя – Психея.

– Надеюсь, вы закончили, – резко прервал юношу Триплер.

– Нет, есть и третье доказательство, решающее.

– И какое же?

– Реликтовое излучение.

Триплер закатил глаза:

– Но это тоже доказательство теории Большого взрыва!

– Ничего подобного, – голос Фруллифера звучал категорично. – В таком случае реликтовое излучение было бы неоднородным, а оно однородно в любом направлении. И не говорите мне, что Исследователь фонового излучения[2] обнаружил вариации яркости реликтового фона в квазаре. Они настолько ничтожны, что, очень возможно, все дело в средствах наблюдения. Пусть не вешают нам лапшу на уши.

Задетому за живое Триплеру едва удавалось сдерживать себя:

– Это давняя проблема. Какое объяснение предлагаете вы?

– Элементарное! Если Психея способна подавлять энергию излучения, то она должна обладать аналогичной способностью ее поглощать. То есть Психею нагревает свет. Именно поэтому реликтовое излучение в любом месте одинаковое, – Фруллифер сделал паузу и шумно вздохнул. – Как видите, профессор, я предложил вам единственно логичное объяснение квантовых парадоксов, проблемы темной материи, красного смещения, механизмов активности мозга и даже экстрасенсорных явлений. И все мои заключения не противоречат общей теории относительности и другим постулатам физики.

– Вижу, – отсутствующим тоном прокомментировал Триплер.

– Я позволил себе обобщить мое открытие… мое и Доббса, конечно… в тензорной математической модели, которую вы можете изучить, – Фруллифер наклонился вперед и пошарил под майкой, ближе к копчику. Вытащил оттуда потертый экземпляр «Размышлений о науке и технике». – К сожалению, мои материалы приняли для публикации только в Австралии. Но с вашей помощью…

– Вам нужна моя помощь? Ну конечно! Подождите минутку, я позову коллегу, – Триплер поднялся, открыл дверь и высунулся в коридор. Кому-то кивнул. – Он сейчас придет.

Через мгновение на пороге появился верзила в форме охранника. Триплер указал ему на Фруллифера:

– Майк, вышвырни этого идиота. И сделай так, чтобы он больше никогда мне не докучал.

Когда здоровяк сгреб Фруллифера в охапку и стал вытаскивать из кабинета, на лице юноши появилось отчаяние.

– Вы совершаете ошибку! – успел прокричать он. – Вы даже не представляете, какие возможности откроет моя теория! Когда-нибудь по небу будут летать пситронные космические корабли, и все будут говорить, что я…

Доносящиеся с лестницы крики становились все тише. Триплер взял журнал, держа его в вытянутой руке, как что-то заразное. Потом покачал головой и бросил в ящик, где хранил бумаги с сумасшедшими теориями.

«Мальпертюи» – Посадка

Анонимный доклад, в соответствии с требованиями международного права, представлен Межпланетной комиссии Таррагоны 14 ноября 2194 года на сессии, посвященной расследованию причин провала экспедиции пситронного космического корабля «Мальпертюи»

Меня попросили сделать короткий доклад о том, что произошло во время неудачной экспедиции космического корабля «Мальпертюи». Предупреждаю сразу, мне вряд ли удастся быть кратким. Сказать, что я до конца разобрался в случившемся, значило бы солгать, но некоторые детали я просто обязан озвучить, а если слишком отступлю от темы, прошу меня прервать.

Я родился в Ливерпуле, мне двадцать девять лет. «Мальпертюи» стал первым пситронным кораблем, на котором мне довелось летать; это была моя шестая экспедиция. Предыдущие пять я провел на коммерческих кораблях, занимавшихся снабжением орбитальных космических станций внутри Солнечной системы – в районе Деймоса и лун Юпитера.

«Мальпертюи» летал под красно-черным флагом Свободной Республики Каталонии, но, скорее всего, этот вариант просто посчитали наиболее подходящим. На самом деле кораблем владел картель маленьких компаний, ни одна из которых не была каталонской. Из-за хороших условий найма я решил не обращать внимания на то, что пситронные корабли обычно пользовались дурной славой.

В качестве порта вылета владельцы судна выбрали Барселону – возможно, из-за низких таможенных тарифов. Прибыв туда в день посадки, я был поражен количеством взлетающих шаттлов. Экипаж «Мальпертюи», судя по всему, насчитывал более тысячи человек, что в десять раз превышало численность команды самого большого космического корабля, на котором мне доводилось служить. В ожидании полной комплектации «Мальпертюи» был пришвартован у Луны, в центре отмели, особенно богатой Психеей, и я с нетерпением ждал, когда смогу его увидеть.

Так получилось, что на одном шаттле со мной летели три резервных пситронных гида. Но Главного – его обычно называют Медиумом (правда, все знают, что использовать этот термин категорически запрещено) – здесь не было. О Главном гиде я знал лишь то, что его зовут Свитледи, что это аббат ордена барбускинов, а репутация у него – хуже некуда. Но и резервные гиды – женщина и двое мужчин – казались очень любопытными. Я не смог определить, откуда они родом – явно с Востока, но кожа имела более темный оттенок, чем у китайцев, а язык, на котором они болтали между собой, понять было решительно невозможно. Эти трое всегда держались вместе, сторонясь нас, членов экипажа. На того, кто осмеливался задать им какой-нибудь вопрос, они с изумлением и даже возмущением поднимали глаза, а потом отворачивались. Несмотря на это, командовавшие шаттлом офицеры, по всей видимости, относились к гидам с огромным почтением – даже пригласили к себе за стол, чего никогда не удостаивались простые смертные. Не знаю, о чем они разговаривали за ужином, но сомневаюсь, что беседа была интересной.

Похоже, я немного отвлекся. Итак, полет до «Мальпертюи» занял тридцать пять часов, что соответствовало норме. Я узнал, что многие из экипажа уже летали на пситронных кораблях, но только один из них, норвежец с мускулистыми руками в татуировках, совершал экспедицию с аббатом Свитледи в качестве Медиума.

– Держись от него подальше, – шепнул он мне, когда мы обедали в общей зале. – Это исчадие ада.

– Почему? – немного обеспокоенно спросил я.

– Скоро поймешь. Это самый мерзкий человек, которого мне доводилось встречать в жизни. Если бы не одежда, никому бы и в голову не пришло, что он аббат. Но как Медиум он хорош, может быть, лучше всех.

Я хотел порасспрашивать его еще, но вдруг все бросились на палубу – похоже, мы подлетели достаточно близко, чтобы увидеть «Мальпертюи». Я последовал за ними. А когда через маленький иллюминатор в крыше шаттла разглядел очертания корабля, то потерял дар речи. Темный силуэт закрывал почти все усеянное звездами небо. Интересно, подумал я в тот момент, где могли построить такую громадину?

«Мальпертюи» походил на нефтеперерабатывающий завод или, по меньшей мере, огромный промышленный комплекс, висящий в пустоте. Разница лишь в том, что из корпуса повсюду, снизу и сверху, торчали зубцы, напоминающие большие гвозди с усеченной головкой. Я почти ничего не знал о пситронных кораблях, но мне, как и всем, было известно, что их называют катушками Фруллифера. Внутри, в цилиндрических резервуарах, находится огромное количество проводов, погруженных в раствор хлоридов натрия и калия. В местах, где провода припаяны друг к другу, расположены небольшие емкости, куда через лабиринт трубочек стекают жидкости со странными названиями: ацетилхолин, серотонин, гистамин, глицин, дофамин… Я не знаю, для чего они нужны. Но знаю, что некоторые сомнительные международные организации занимаются их нелегальными перевозками. Хотя вам и самим об этом известно.

Пересадка длилась несколько часов – так много было шаттлов, которые по очереди подходили к плавающим в пустоте герметичным коридорам и передавали им свой человеческий груз. Из комнаты обеззараживания мы вышли сразу на главную палубу, несравнимо больше любой другой, какие я видел в жизни. Освещение там оказалось таким тусклым, что, пока глаза не привыкли, пришлось двигаться на ощупь. К тому же было очень холодно – очевидно, владельцы корабля решили сэкономить на всем, на чем только можно. «Хорошо хоть, что пситронные полеты длятся недолго», – пробурчал норвежец, назвавшийся Торвальдом.

Капитан корабля по имени Прометей ждал нас на палубе – точнее, на возвышении, которое в память о древних парусниках мы до сих пор называем полубаком. Глазки маленькие, верхняя челюсть сильно выставлена вперед, косматая грива до пояса – настоящий зверюга. Волосатыми ручищами он вцепился в перила и обвел нас взглядом, в котором читалось неприкрытое презрение. Вопреки традиции, капитан даже не удостоил нас приветственной речи, а когда все члены экипажа собрались на палубе, повернулся к нам спиной и занялся своими делами.

Список бригадиров и их обязанности зачитал на английском, а потом на испанском старший помощник Хольц – энергичный парень, производивший впечатление опытного астронавта. В это время к нему подошел невысокий, одетый в рясу человек, белую кожу которого покрывали пятна. «Смотри, это аббат Свитледи, – понизив голос, сказал мне Торвальд не без трепета. – Боже, какое чудовище!»

Поначалу я решил, что он преувеличивает. Если не считать слишком выпирающего живота, Свитледи был сложен вполне нормально. Лицо, на котором красовался большой нос, испещренный ярко-красными капиллярами, выглядело добродушным – к тому же с пухлых губ не сходила лучезарная улыбка.

Скрестив руки, аббат стоял в паре шагов от старпома и смотрел на нас с отеческой любовью. Резервные гиды поспешили подняться по лесенке и подойти к нему. Свитледи молча кивнул им в знак приветствия.

Господин Хольц объявил, что на корабле 1024 члена экипажа, которые поделены на двенадцать бригад; четырехчасовые рабочие смены будут сменяться четырьмя часами отдыха. Шести бригадам поручили заниматься укладкой груза, когда он будет получен в точке назначения – это казалось просто невероятным. Но тогда никто из нас не знал, что это за груз. Иначе многие потребовали бы сию же минуту высадить их с корабля. Христиане, иудеи и мусульмане – уж точно.

Бригадиры устроили перекличку. Меня, не имевшего никакой специализации, отрядили заниматься текущим обслуживанием судна. Нам с Торвальдом пришлось расстаться: он уже работал с катушками Фруллифера, поэтому его отправили в бригаду, отвечающую за их питание, в другую часть корабля.

Новые напарники мне не слишком-то понравились. В основном это были совсем юные филиппинцы, участвовавшие в экспедиции в первый или во второй раз; они говорили только на своем родном языке, отдаленно напоминавшем испанский, да выучили несколько команд на жаргоне астронавтов. Бригадир же, молчаливый итальянец по имени Скедони, как и мы, не имел представления ни о продолжительности экспедиции, ни о ее целях. Меня успокаивало, что для него это был уже четвертый полет на пситронном корабле, но я так и не смог уговорить бригадира рассказать, что нас ждет. «Сам увидишь», – с раздражением пробурчал он, а потом сделал вид, что не понимает моего английского, и отгородился стеной молчания.

Жить нам предстояло в огромном зале, темном, как склеп. По всей видимости, и здесь владельцы судна пытались максимально сэкономить. Было так холодно, что изо рта шел пар, а выданные одеяла оказались старыми и дырявыми, будто их покупали у старьевщика. О герметичности упаковки индивидуальных гигиенических наборов оставалось только мечтать. А шкафы так заржавели, что открыть дверцу можно было, только дернув изо всех сил.

– Не переживайте, – засмеялся Скедони, когда услышал наше ворчание. – В этом полете комфорт нам не понадобится. А если будет нужно, я попрошу Медиума что-нибудь улучшить.

Я не совсем понял последнюю фразу, но в первую очередь меня поразило, насколько небрежно Скедони бросил слово «Медиум» – я знал, что использовать его запрещено на всех космических кораблях, особенно на пситронных. И тут в голове мелькнуло – а легальную ли экспедицию готовится совершить «Мальпертюи»? Впервые эта мысль закралась мне в голову, когда я заметил, что на борту нет женщин – если не считать резервного гида азиатского происхождения. Но тогда я списал все на причуды аббата, решив, что он хочет подчинить жизнь на корабле монастырским правилам.

Нам предоставили пару свободных часов, чтобы разобрать вещи и отдохнуть. Кровати в общей комнате почти касались друг друга, и над каждой висел металлический шар, с которого спускалась короткая коса из тонких прядей волос, засаленных на вид. Скедони объяснил, что это «нейромагниты», передающие катушкам Фруллифера воображаемые нами образы. Если мы их повредим, – предупредил он, – то в путешествии будем изуродованы или превратимся в нелепых монстров.

Шары напоминали скальпы и выглядели немного пугающе; но вскоре я задремал и проснулся лишь от звона колокола, возвещавшего о первой рабочей смене на корабле.

1. Цистерна Альхаферия

Небо над Сарагосой было усыпано мириадами звезд, таких ярких, что Эймерик невольно поднял глаза ввысь. А потом тряхнул головой, стараясь не поддаваться очарованию ночи. Нет, сегодня не время любоваться красотой творения Божьего. Он поплотнее запахнул черный плащ с капюшоном, надетый на белую рясу, которая окутывала его костлявое тело, и ускорил шаг.

Монастырская стена была высокой и мощной, а полуцилиндрические башни только портили общее впечатление. Эймерик торопливо кивнул четырем часовым, сидевшим возле большого костра, и нервной походкой направился к входной двери в кирпичную башню, где располагался трибунал и тюремные камеры инквизиции.

От солоноватого запаха из подземной цистерны перехватывало горло. Все знали, что во время чумы, свирепствовавшей четыре года назад, когда по всему Арагону люди умирали как мухи, тела часто сбрасывали в темные воды этого гигантского резервуара. Потом великий инквизитор, отец Агустин де Торреллес, приказал очистить колодец от останков. Ведущий к нему узкий коридор по его распоряжению несколько раз окуривали, но странный, неприятный, резкий запах остался, напоминая о трагедии тех времен.

Эймерик поднялся по лестнице к тюремным камерам, где дежурило несколько охранников, потом – на второй этаж. Там его встретил совсем юный взволнованный доминиканец.

– Отец Николас, наконец-то вы пришли! Отец Агустин то и дело спрашивает про вас.

– Где он?

– Пожелал, чтобы мы перенесли его в зал для аудиенций, положили у камина. Но не подходите слишком близко. У лекаря нет сомнений. Это «черная смерть».

Эймерик пожал плечами:

– Однажды я ее уже пережил. Отведите меня к нему.

Слегка кивнув, юноша приподнял шторку, которая занавешивала низкую подковообразную дверь в мавританском стиле. В сумраке помещения Эймерику было трудно что-нибудь разглядеть. Огромную залу, украшенную лепниной и фресками, освещал один-единственный факел. Потом, напротив камина, в котором едва теплился огонь, он заметил убогую кровать. Глазам едва удалось различить высохшее тело, прикрытое одеялами. У края кровати виднелся темный силуэт человека, стоявшего на коленях.

Удивленный собственной нерешительностью, Эймерик подошел к больному.

– Добрый вечер, отец Агустин.

Тело не пошевелилось. Однако стоявший на коленях человек поднял голову, и под темной вуалью Эймерик увидел клочья седых волос и морщинистое лицо старухи.

– Не думаю, что мой брат вас услышит, – тихо сказала она. – Когда он приходит в себя, то начинает хрипеть, а в остальное время спит, как сейчас. Может, вам лучше зайти попозже.

– Нет, нет. – Из-под вороха одеял вдруг показался голый череп, обтянутый желтоватой кожей. Вокруг огромных лихорадочно блестевших глаз лежали глубокие тени; рот казался провалом без зубов и губ. – Я сам попросил прийти отца Николаса, – слабым голосом сказал больной. – Садитесь у камина так, чтобы вы могли меня видеть. Но не подходите слишком близко.

Слушая старика, Эймерик ощутил отвратительный запах разлагающейся плоти, от которого перехватило дыхание. При мысли о том, что скрывают одеяла, он содрогнулся от ужаса. Но, стараясь скрыть отвращение, сказал:

– Отец Агустин, я и сам болел. Четыре года назад. Вряд ли я снова заражусь… – он не осмелился произнести это слово.

– …Чумой, – договорил старик. – Я знаю, вы пережили великую эпидемию 1348-го. Поэтому я вас и позвал. Сколько вам лет?

– Тридцать два.

Отец Агустин вздохнул, из легких вырвался хрип:

– Действительно мало. И тем не менее, вы старше всех членов этого суда. Отца Розелла вызвали в Авиньон, а остальные умерли. – По телу больного прошла судорога. – А сегодня ночью умру и я.

Эймерику вдруг стало невыносимо здесь находиться. Ему казалось, что болезнь зловещими вихрями кружит над постелью умирающего. Николас испытывал отвращение к немощным телам, съеденным болезнью. Но, несмотря на желание убежать отсюда куда-нибудь, он всеми силами старался сделать так, чтобы в голосе слышалось сочувствие:

– Отец Агустин, вы можете поправиться, как и я. Тем более, что эпидемия закончилась. В этом году чума не так свирепствовала и многих пощадила.

Старик пошевелился. Прищурил глаза:

– Чума никуда не денется, случаи недуга все равно есть. А я… если бы вы увидели мое тело под этими одеялами, то поняли бы, что это вопрос нескольких часов. Я уже два раза причащался.

На какой-то миг Эймерик испугался, что отец Агустин собирается показать ему свои язвы. И постарался скрыть обуявший его ужас, напустив на себя грозный вид:

– Почему огонь в камине почти не горит? – спросил он у старухи. – Где прислуга?

Эймерик хотел схватить кочергу, но старик резким жестом остановил его.

– Не нужно, отец Николас. Мне тяжело дышать, когда слишком жарко. К тому же это все равно не поможет. Моя кровь уже остыла, – он закрыл глаза и медленно открыл их снова. – Так, у нас мало времени. Мне нужно сказать вам нечто важное. Садитесь к огню и слушайте внимательно.

Эймерик сел у камина, выпрямив спину и скрестив руки на груди.

– Когда Господь призовет меня к себе, в королевстве Арагон не останется инквизитора, – едва слышным шепотом заговорил умирающий. – Поэтому я вас и вызвал. Новым великим инквизитором будете вы.

Эймерик вздрогнул, не веря своим ушам:

– Но это невозможно. Распоряжения папы Климента V…

– Да, я знаю. Устанавливают минимальный возраст в сорок лет. Но во всем Арагоне, кроме уехавшего отца Розелла, не осталось ни одного доминиканца этого возраста, кто бы уже работал со Святой канцелярией инквизиции. А главное – нам нельзя допустить, чтобы инквизиция перешла в руки францисканцев. Уступить ее этим невеждам – то же самое, что уступить королю, который исповедуется у францисканца.

– Понимаю, – кивнул Эймерик. – Но папа вряд ли признает мое назначение.

– Со своей стороны я уже сделал все, что мог. Помните того француза, какое-то время гостившего у нас, который стал бенедиктинским аббатом?

– Сеньора де Гримоара? Кажется, он возглавлял аббатство Сен-Виктор в Марселе.

– Именно так. Теперь он легат, один из самых влиятельных людей в Авиньоне. Мы списались. Он вас помнит. И постарается заручиться поддержкой вашей кандидатуры в окружении папы Климента VI.

Эймерик покачал головой:

– Даже если это ему удастся, король Педро не согласится. Право патроната позволяет ему самостоятельно назначать духовных лиц.

Скрывавшие тело одеяла зашевелились. Эймерик немного отодвинулся, опасаясь припадка; но старик лишь выпростал из-под одеял тонкую желтушную руку. А потом ткнул пальцем в сторону собеседника.

– Слушайте меня внимательно, отец Николас, – сказал он, из последних сил повышая голос. Его глаза вспыхнули от гнева. – Мы говорим не о духовных лицах. А об инквизиторах. О верховных хранителях веры, о тех, кто борется с могущественными ересями. Никакой король, император или принц не может нами управлять. Мы подчиняемся только папе и никому больше, – немощное тело сотряслось в приступе кашля – коротком, но чрезвычайно сильном. – Боже мой, в горле совсем пересохло. Зачем вы меня сердите?

Эймерик нахмурил лоб:

– Простите, отец Агустин. Но я опасаюсь, что отношения с королем будут непростыми.

– Тогда сделайте так, чтобы он вас боялся, – губы старика исказила судорога. – Но давайте по порядку. Когда выйдете отсюда, отправляйтесь в мою келью. Там найдете предварительное свидетельство, в котором я назначаю вас своим преемником до получения папского подтверждения. Найдете также три папских буллы: Ad abolendam[3], Ut inquisitionis[4] и Ad extirpandam[5]. И завтра же пойдете к хустисье[6] со свидетельством и буллами.

– Меня не примут. Он относится к нам еще хуже, чем король.

– Будьте настойчивы, и он вас примет. Покажете ему буллы и назовете свои исключительные права. Он не сможет отказать.

Эймерик покачал головой:

– Вы так уверены в успехе, отец Агустин.

Старик не обратил внимания на его слова:

– Потом пойдете к епископу – чистая формальность, никаких выражений покорности с вашей стороны не потребуется. После этого встретитесь с королем; если будет возможность остаться с ним с глазу на глаз, напомните Педро IV о нашем с ним последнем разговоре. Объясните, что продолжать расследование я назначил вас.

– Какое расследование?

Отец Агустин содрогнулся от очередного приступа кашля, на этот раз такого длинного и сильного, что сестра в тревоге вскочила на ноги. Больной кивком попросил ее отойти. И продолжил говорить, хотя глаза его наполнились слезами:

– Это мои последние мгновения. Господи, дай мне сил закончить! – он пристально посмотрел на Эймерика. – Отец Николас, этот замок проклят, эта земля проклята. Мы победили мавров, но разрешили им жить среди нас, как и всем остальным неверным. Сам король прислушивается к советам иудеев. Вы отдаете себе отчет, что Арагон до сих пор не стал христианским?

Эймерик окинул взглядом мавританскую архитектуру свода и изысканные мозаики, теряющиеся в сумраке залы; в отблесках пламени то появлялись, то исчезали красные и золотые узоры.

– Мне так же больно видеть это, как и вам, – сухо сказал он. – Педро IV слишком терпим.

– Есть кое-что и похуже. Среди женщин этого города… – Фраза оборвалась на полуслове, рот старика широко раскрылся. Его тело сотрясали конвульсии, от которых кровать ходила ходуном. Он старался превозмочь себя, а из горла вырвался сдавленный крик: – Господи, дай мне закончить! Прошу тебя!

Сестра склонилась над худым телом и обняла его, будто хотела остановить агонию.

– Отец, умоляю вас, – обратилась она к Эймерику. – Позовите лекаря, слугу, хоть кого-нибудь.

– Нет! – нечеловеческим усилием старик высвободился из объятий. Из-под одеял показалось высохшее тело, едва прикрытое окровавленной рубашкой. Под мышками чернела короста, сквозь которую сочились гной и кровь. Ужасное зрелище. – Нет! Вы должны знать! Я не хочу… Я должен рассказать… Боже мой. Боже мой! – запах гниения и разлагающегося мяса окружил умирающего такой плотной стеной, что, казалось, ее можно потрогать руками.

Эймерик вне себя от ужаса хотел уже сбежать, но дальнейшие слова старика заставили его остаться.

– Слушайте! – закричал отец Агустин, приподнимаясь и протягивая руки. – Цистерна… То, что в цистерне… И то, что я нашел… Женщины, женщины озера… Сожгите их, сожгите! Прежде чем станет слишком поздно. Прежде чем… – совершенно обессилевшее тело упало на койку. Изо рта потекла темная слюна. Старик страшно захрипел, а потом замер; глаза закатились.

Сестра зарыдала и уронила голову на край кровати. Эймерик несколько секунд наблюдал за сценой, испытывая невольное облегчение от того, что агония закончена. Потом широкими шагами пересек залу, почувствовав непреодолимое желание вдохнуть чистый воздух. В коридоре, в углу, он увидел неподвижно стоящего послушника, возможно, ожидавшего приказаний.

– Отец Агустин де Торреллес умер, – сухо сказал Эймерик. – Где каноники?

– Поют заутреню.

– Поспеши к ним. Пусть прекращают пение и идут сюда. Если понадоблюсь, я буду на верхнем этаже, в келье отца Агустина. Но не хочу, чтобы меня беспокоили попусту.

Казалось, юноша несколько удивлен авторитарным тоном, на который Эймерик, в силу своего положения, не имел права; но потом слегка поклонился и быстрым шагом отправился исполнять указания.

Отдавая распоряжения, Эймерик с наслаждением вдыхал влажный воздух. Потом подобрал полы рясы и взбежал на два пролета лестницы.

На верхнем этаже башни был расположен зал с крестовым сводом, без единой фрески, и ряд крошечных келий. Украшения архитравов и потолка были нещадно сбиты в стремлении стереть воспоминания о том, что когда-то здесь находилась мечеть. Остались лишь торчащие из стен обломки да какой-то плохо различимый – по всей вероятности, геометрический – орнамент, которого известковая побелка лишила последних следов древнего совершенства. Все убранство зала состояло лишь из нескольких сундуков да огромного черного распятия.

Подойдя к одной из келий, Эймерик непроизвольно посмотрел по сторонам и только потом толкнул дверь. Внутри было темно. Он вернулся в коридор с закопченными стенами и взял зажженный факел. Закрепил его на единственном держателе в стене кельи. И снова огляделся.

Здесь стояла кровать, сундук и крошечный письменный стол. Непозволительная роскошь в монастыре, где монахи – и даже аббаты – должны были делить с братьями каждый миг своей жизни, в том числе отдых. Но члены нищенствующих орденов, доминиканцы и францисканцы, придерживались других правил. К тому же любой инквизитор знал тайны, груз которых ему приходилось нести в одиночку; привилегией иметь собственную келью пользовался даже Эймерик, который и вовсе жил за пределами Альхаферии, в небольшом монастыре на берегу Эбро. Для него было невыносимо с кем-то делить свою комнату. Он до сих пор с ужасом вспоминал о большом общежитии, где бок о бок соседствовал с другими во время послушания.

На письменном столе Эймерик сразу увидел нужные бумаги. Быстро пробежал их глазами. Свидетельства на латыни и на каталанском языке целиком и полностью подтверждали его назначение преемником отца Агустина; недоставало только папской печати. Там же лежали буллы, представлявшие собой рукописные копии актов, которыми понтифики прошлого века определяли власть инквизиторов, расширяя ее до тех пор, пока она не лишилась всякого контроля. Кроме этого, среди бумаг оказалась инструкция, ни разу не упомянутая отцом Агустином в разговоре и озаглавленная «Епископский канон»; текст занимал несколько листков пергамента. Эймерик сложил ее вместе с остальными документами и спрятал свиток в маленькую сумочку, висевшую на шее, так как ремня он не носил. Потом вернул факел в коридор и стал спускаться по лестнице.

Даже сама мысль о том, что придется снова увидеть почти разложившееся тело великого инквизитора, была невыносима. Эймерик ненавидел любые формы проявления физических недостатков, а больше всего – болезнь, как свою, так и чужую. Заразившись чумой четыре года назад, он заперся в келье и отказался от какой-либо помощи. Ему было куда страшнее показать другим свои слабости, чем умереть. Шесть дней он ждал конца, сидя в углу и питаясь лишь хлебом и водой. Потом, когда лихорадка спала, вышел из кельи, как ни в чем не бывало, надменно выслушивая поздравления и приветствия. Эймерик знал: многие его ценят, но мало кто по-настоящему любит. Впрочем, он в этом и не нуждался.

На втором этаже ему навстречу вышел встревоженный декан.

– Отец Николас! Слава Богу, я вас нашел. Никто не хочет прикасаться к телу отца Агустина. Все боятся заразиться.

Эймерик раздраженно повел плечами:

– Это ваша забота. Пригрозите им, заставьте их, откуда я знаю? У меня своих дел хватает.

Лицо декана окаменело:

– Отец Николас! Вынужден напомнить, что вы мне подчиняетесь.

– Уже нет, – с неопределенной улыбкой ответил Эймерик. – Отец Агустин назначил меня своим преемником. Так что теперь вы подчиняетесь мне.

Изумленный декан хотел что-то ответить, но Эймерик уже бежал по лестнице, крепко придерживая у колен полы белой рясы. Новое назначение как будто придало еще больше достоинства осанке его долговязого тела, сделало жестче и без того суровые черты лица. Декан покачал головой и направился к собратьям, чтобы сообщить им новость.

Спустившись на первый этаж, Эймерик в нерешительности остановился перед коридором, ведущим к цистерне. Слова умирающего пробудили в нем желание посмотреть на этот гигантский колодец и, может быть, обнаружить следы таинственных находок, на которые намекал отец Агустин. Но его преследовал необъяснимый страх того, что с минуты на минуту зараженный воздух из зала для аудиенций проникнет в башню, смешиваясь с миазмами грунтовых вод. Нет уж, лучше сразу выйти на свежий воздух.

Проходя мимо одной из двух колонн, поддерживающих свод, Эймерик краем глаза уловил какое-то движение сзади. Резко обернулся, но успел заметить лишь край темного плаща, исчезнувшего в галерее, которая вела к цистерне. В следующий миг факел, освещавший галерею, погас, превратив ее в темную пещеру.

Инквизитор поискал взглядом охранников, но в атриуме было пусто. Тогда он осторожно подошел к входу в галерею и заглянул в темноту. Ничего. И все же там, на другом конце прохода, прячась во мраке, за ним кто-то наблюдал. Эймерику даже показалось, что во тьме мелькнуло бледное лицо с неопределенными чертами. По спине пробежал холодок; справиться с собой оказалось непросто.

– Кто там? – крикнул он, стараясь победить собственный страх.

Ему никто не ответил. Только вдалеке послышался вздох, будто прятавшийся в темноте человек все это время задерживал дыхание.

Эймерик был уверен, что ничего не боится. Но этот едва различимый звук вдруг испугал его, и даже сердце на несколько секунд забилось сильнее. Он торопливо пошел к выходу, пытаясь взять себя в руки. Но смог сделать это, только оказавшись снаружи и увидев охранников, сидевших у костра.

– Капитан, – сказал он офицеру, – мне кажется, в коридоре у цистерны кто-то прячется. Можете проверить?

– Конечно, святой отец, – ответил тот, поднимаясь на ноги и беря меч.

Когда они вернулись в галерею, там снова было светло. Офицер пошел вглубь, а Эймерик остался у входа; прежнее хладнокровие вернулось к нему, но самолюбие было уязвлено воспоминаниями о том, как пару минут назад его напугала тень.

Через несколько секунд офицер вернулся:

– Святой отец, там никого нет. Но я нашел вот это, – он протянул Эймерику кусочек зеленой ткани. – Любопытно.

Эймерик внимательно разглядел находку.

– Похоже на мешочек, а точнее, на чепчик. Чепчик для новорожденного, – нахмурился он. – Вы не знаете, возле цистерны в последнее время часто находят странные предметы?

– В последнее время? Нет. Но должен сказать, обычно я охраняю королевские покои. А в башне сегодня дежурю впервые.

– Спасибо, капитан. Laudetur Jesus Christus.[7]

– Semper laudetur[8], святой отец.

Эймерик закутался в черный плащ и накинул на голову капюшон с белой подкладкой. Бросил взгляд на видневшееся в арке готическое сооружение, где жили придворные, надстроенное над центральной частью древней мечети. Не так давно Педро IV решил сделать своим дворцом здание в мавританском стиле, но до превращения ансамбля в законченный образец готической архитектуры было очень далеко. Еще одна черта общества, где расы, религии и культуры пересекались, но не смешивались и не растворялись в одной к великому огорчению инквизиторов и всех, кто ратовал за превосходство христиан.

Огромные ворота охраняли несколько солдат, знавших Эймерика в лицо. Дверь открылась, и он спустился с гигантского каменного фундамента, на котором стояла Альхаферия. Заутреня давно закончилась, ночь была сырой и тихой. Но ясное небо обещало знойный день.

Когда Эймерик шел к Эбро по заросшей травой дороге, которой пользовались придворные без опасения быть ограбленными, его переполняли гордость и тревога. Замкнутый от природы и обладающий жестким характером, он не любил высказываться публично и не стремился занять какой-либо значимый пост. Эймерик предпочитал оказывать тайное влияние, оставаясь при этом в тени, хотя немало огорчался, если его заслуги не получали признания или приписывались другим. В то же время нельзя было сказать, что власть ему не нравилась, а в этих краях слово великого инквизитора значило куда больше, чем слово любого священника, включая кардиналов.

Ему не хотелось быть слишком на виду в той запутанной ситуации, в которой осенью 1352 года оказалось маленькое, но могущественное королевство Арагон. Король Педро IV Церемонный, известный своей скрупулезностью в соблюдении этикета, был все менее терпим к ограничениям, которые накладывала на его власть законодательная система Арагонского королевства. Все его действия, формально единоличного правителя, де-факто контролировались стоящим выше него судьей-посредником – хустисьей, которому Педро выразил покорность во время коронации. Именно хустисья отстаивал права дворянства из Сарагосы и крупных городов Арагона, некогда объединившихся в Унию, защищенную очень подробным законодательством, основанным на фуэрос[9] и Генеральных привилегиях 1283 года.

В 1348 году, очень значимом в истории королевства, Педро IV одержал победу над сторонниками Унии и сжег ее хартию; но ни от хустисьи, ни от фуэрос избавиться не смог. Более того, на одной из церемоний, процедура которой была унизительна для его гордого характера, ему пришлось признать законность деятельности хустисьи перед кортесами[10] – органами представителей разных сословий – военных орденов, рыцарей, священнослужителей, городской буржуазии и нескольких знатных семейств[11],[12]. В довершение всех бед началась эпидемия чумы, унесшая жизни его первой жены, дочери Марии и племянницы.

Казалось, в 1352 году в королевстве Арагон и подчиненных королевствах – Каталонии, Сицилии и Валенсии – воцарилось хрупкое спокойствие. Однако враждебность знати к Педро IV сохранялась, и он открыто отвечал взаимностью. Это тяжелой ношей легло на плечи отца Агустина де Торреллеса, выходца из одной из самых известных арагонских семей. Доминиканцы, которые всегда воздерживались от того, чтобы занять чью-либо сторону, и долгое время пользовались благосклонностью двора, впали в немилость вместе с возглавляемой ими инквизицией. Более того, они отказались от идеи нищенства, и симпатии многих простых людей перешли на сторону бегардов, исповедовавших бедность.[13] Король избрал своим духовником францисканца и уже несколько месяцев давил на Авиньон, пытаясь добиться, чтобы францисканцам была доверена Святая канцелярия инквизиции. Однако пока безрезультатно.

Эймерика расстраивало то, что он унаследовал должность отца Агустина (если считать, что его назначение признают) именно в тот момент, когда инквизиция утратила былое влияние, а действия францисканцев становились все более коварными. Не говоря уже о том, что ближайшие советники короля были евреями, испытывавшими жгучую ненависть к доминиканской инквизиции.

Но отнюдь не эти неблагоприятные обстоятельства стали главной причиной переживаний Эймерика. В силу замкнутости своего характера отец Николас ненавидел быть на виду, общаться с окружением и выступать публично. Если бы не отвращение ко всему этому, он бы непременно прославился – мечты в тишине своей кельи, идеально чистой, с белоснежными стенами, делали его по-настоящему счастливым, как и умение, оставаясь в тени, управлять обстоятельствами и людьми, манипулировать ими до тех пор, пока они не начнут действовать в соответствии с его хитрыми замыслами.

Безмятежность прохладной тихой ночи не могла его успокоить. Взволнованный и валившийся с ног от усталости, Эймерик подошел к небольшому монастырю, где жил, – простому белому четырехугольному зданию, пристроенному к большой башне в мавританском стиле под названием Судра. Бросил взгляд на нищих, которые, завернувшись в рваные одеяла, спали прямо у входа, и дернул за шнурок возле двери; зазвонил колокольчик.

– Отец Агустин умер, – сказал он заспанному монаху, сторожившему вход, когда тот открыл ему калитку. – Чума, сами понимаете.

– Боже мой! Мне разбудить остальных?

– В этом нет необходимости. О теле есть кому позаботиться.

Эймерик взял из рук монаха зажженную свечу и вошел в монастырь.

Миновав крошечный дворик и зайдя в свою келью, не сняв ни плащ, ни рясу, он опустился на жесткое ложе, которым служила широкая деревянная доска. И впервые за долгие годы не помолившись на ночь, через несколько минут забылся беспокойным сном.

Он проснулся почти в Третьем часу[14], намного позже, чем привык. Приор – старичок, каждый день на улицах наставляющий грешников на путь истинный суровыми проповедями, нестрого относился к мелким нарушениям распорядка со стороны Эймерика: во-первых, тот был единственным обитателем монастыря, связанным с инквизицией, во-вторых, случавшиеся у Эймерика время от времени вспышки гнева, как бы он ни пытался их контролировать, нередко заканчивались кровопролитием. Обычно отец Николас проводил в монастыре – небольшой обители, относящейся к доминиканскому монастырю в Тулузе, – только ночные часы, но даже в редкие минуты общения с братией его недовольство не знало границ.

Когда Эймерик вышел во внутренний дворик, солнце уже обливало горячими лучами деревянные, соломенные и черепичные крыши Сарагосы. Двое слуг на углу дома, не прерывая разговора, слегка поклонились ему в знак приветствия. Он рассеянно ответил им и направился к будке возле входа в обитель.

– Где приор? – вопрос был адресован монаху, исполнявшему обязанности сторожа.

– Ушел в Альхаферию. Смерть отца Агустина глубоко его потрясла. Вы завтракали?

Покачав головой, Эймерик вышел из кованых ворот. Красные кирпичи домов словно грелись на солнце, впитывая тепло, которого им не хватало холодной ночью. На просторной площади у Судры шумела ярмарка. К сильному аромату цветов гвоздики и специй примешивались менее приятные запахи. Вокруг лавочек и палаток, поставленных крестьянами, в основном маврами, бурлил шумный и цветастый людской поток, утаптывая сотнями ног густые помои, стекающие из башни в Эбро, вместе с ботвой из огородов и всяким мусором. Еврейские бороды, мусульманские тюрбаны, сайя – юбки женщин-христианок – смешались в пестрой толпе, говорящей по меньшей мере на трех языках и десятке диалектов. На каждом шагу встречались нищие всех возрастов и обоих полов; группами и поодиночке, они бродили или сидели на обочине, чуть ли не в грязи, пели, показывали свои ужасные язвы и выпрашивали милостыню.

Толпа привела Эймерика в ужас. Он накинул капюшон, словно пытаясь отгородиться от людей, и пошел по зловонному переулку между деревянными бараками. Заколоченные по обе стороны окна напоминали о том, что в этой части города «черная смерть» была особенно беспощадна, и после эпидемии здесь воцарилась тишина – район все еще полностью не заселился. В конце улицы Эймерик увидел трех женщин в традиционных шелковых блузах в мавританском стиле. Заметив льняные маски на их лицах, он вспомнил о трагедии четырехлетней давности, когда даже сам воздух казался смертоносным.

Эймерик проходил мимо, когда одна из женщин, вопреки всем правилам приличия, слегка коснулась его плеча. Не выносивший никаких физических контактов, Эймерик невольно вздрогнул. Потом оглянулся, но женщины были уже далеко и, наклонив головы, над чем-то смеялись. Вдруг одна из них обернулась и неопределенным жестом указала на небо. А потом скрылась вместе с остальными за углом, оставив в воздухе отголоски звенящего смеха.

Пожав плечами, Эймерик пошел дальше. Рассеянно посмотрел туда, куда указывала женщина. От изумления у него перехватило дыхание.

Вдали, над башнями Альхаферии, возвышался гигантский женский силуэт. Очень отчетливый, хотя и сотканный из облаков и света. Благородное суровое лицо, стройная фигура в белой тунике, в вытянутой руке – какой-то предмет. Одно мгновение – и очертания растаяли в солнечной дымке.

Чувствуя, как бешено колотится сердце, Эймерик несколько раз нервно моргнул. Но быстро взял себя в руки, а от увиденного осталось лишь смутное беспокойство. Теперь небо было совершенно ясным, лишь солнечные блики, сверкающие на водной глади реки, пронзали воздух и отражались в окнах-розетках и металле церковных крестов. Инквизитор снова накинул капюшон и продолжил свой путь.

Нет, это ему точно не показалось. Гордое лицо, окаймленное черными локонами, было слишком реальным. Тут нет никаких сомнений. Неужели ему явилась Дева Пиларская, чей праздник отмечается через неделю? Любой верующий в Сарагосе поверил бы в это. Но Эймерик со своей холодной логикой, доходящей до бесчеловечности, не мог принять такое объяснение.

Он видел, как собратья впадают в экстаз и утверждают, что лицезрели увенчанных нимбом святых или самого Иисуса Христа. Как некоторых каждую ночь мучают дьявольские сновидения – именно поэтому доминиканцы обычно поют Salve Regina после повечерия. Но раньше Эймерик с уверенностью списывал все это на чрезмерно строгий образ жизни или слишком пылкие фантазии увлеченных мистицизмом.

Однако женщина, которую он видел, не была ни Девой Марией, ни дьявольским созданием. Не говоря уже о молодых девушках, на нее указавших. Город вдруг показался Эймерику странным – даже жутким. Ему вспомнилось, как отец Агустин призывал его опасаться женщин Сарагосы. Может, возбужденное этими словами воображение сыграло с ним злую шутку? Он прочитал про себя короткую молитву, чтобы вернуться в реальность. Но все же это лицо…

Вот, наконец, и узкая дорога, ведущая к Альхаферии; ее охраняли солдаты. Эймерик шагал быстро, погруженный в собственные мысли. А когда подошел поближе к каменному фундаменту, на котором стоял замок, заметил небольшую группу перед центральным входом. Узнал своего приора, регента[15] и нескольких придворных, стоявших рядом со слугами-вассалами высокопоставленных особ, которых называли криадо[16]. Сначала Эймерик решил, что они собрались для отпевания тела отца Агустина. Но, оказалось, ждали именно его.

– Отец Николас! – навстречу Эймерику, раскрыв объятия, шел приор. От улыбки на старом лице разгладились морщины. – То, что сказал мне декан, – правда?

– А что он вам сказал? – словно пытаясь занять оборонительную позицию, спросил Эймерик.

– Что наш бедный отец де Торреллес назначил своим преемником вас. И именно вы теперь великий инквизитор королевства!

– Это правда, – коротко ответил Эймерик. – Он оставил завещание.

Старик поднял руку и повернулся к собравшимся:

– Это действительно правда! Какая честь для моего приората! Николас Эймерик – новый великий инквизитор Арагона!

Последовавшие за словами приора поздравления присутствующих невыносимо действовали Эймерику на нервы. Он пробирался между людьми, выдавливая из себя улыбку и бормоча в ответ подобающие случаю выражения. Подойдя к парадному входу, инквизитор увидел капитана стражи, которого накануне вечером попросил проверить галерею у цистерны. Тот настойчиво кивал ему.

Отделавшись от излишне подобострастного криадо, Эймерик подошел к стражнику:

– Капитан, что случилось?

– Сегодня утром я обходил колодец, – заметно нервничая, ответил офицер. – И нашел там ребенка.

– Какого ребенка?

– Помните, вчера мы обнаружили чепчик? Маленький такой?

– Ну да. И что?

– У цистерны я нашел тело ребенка. С перерезанным горлом.

– Что вы такое говорите? – вздрагивая, спросил Эймерик.

Капитан посмотрел ему в глаза:

– Это не все. У него что-то с телом. Вы не поверите своим глазам, – он сделал глубокий вдох. – Боже мой, я даже не знаю, как описать это словами.

Эймерик нахмурил брови:

– Проводите меня.

Быстрый как мысль – 2

Зная, что опаздывает, Маркус Фруллифер влетел в кафе «Гамбургер Хаус», расположенное на самом подъезде к Техасскому университету. Он хлопнул стеклянной дверью с такой силой, что та зазвенела, чудом не разбившись. Посетители повернули головы, официантка посмотрела на него с недоумением, кассир – с беспокойством, а управляющий – с ненавистью.

Но у Фруллифера не было времени обращать внимание на такие пустяки. Там, за столиком, его ждала Синтия Гольдштейн; перед ней стоял огромный бумажный стакан, видимо, с пепси. Она очень нервничала и теребила в руках пачку сигарет, наверное, совсем забыв о том, что курить в этом кафе строжайше запрещено.

Фруллифер направился к столику, обнимая девушку взглядом. Сердце его учащенно забилось. Синтия была не просто женщина. А настоящая Женщина. Само совершенство. Ему несказанно повезло, что она согласилась прийти. Остальное зависело от него.

Маркус тяжело опустился на мягкий стул:

– Извини, что опоздал, – еще не отдышавшись, начал он. – Я снова пытался поговорить с профессором Триплером. Но он рванул от меня с такой скоростью, что я его не догнал.

Синтия приоткрыла рот, обнажая белоснежные зубы:

– Не переживай. Силой тут ничего не добьешься. Просто надо найти способ изложить ему свои идеи, – она улыбнулась еще шире. – Думаю, ты здесь за этим.

Фруллифер только начал приходить в себя после бега, как вдруг ощутил волнение совершенно другого рода. Теперь он мог внимательно рассмотреть девушку, сидевшую напротив. Очень длинные каштановые волосы. Пухлые губы. Тонкий нос, усыпанный веснушками (он обожал веснушки). Высокие скулы. Блестящие черные глаза.

Она была так хороша, что Фруллифер не удержался от соблазна и скользнул взглядом вниз. Он еще никогда на это не осмеливался! От вида соблазнительных выпуклостей на желтой блузке у него начали гореть уши, а в паху сладко заныло. Раньше он видел Синтию только в белом халате. Чтобы прийти в себя, Фруллифер подозвал официантку:

– Пива, – резко потребовал он.

Симпатичная девушка-студентка с пухленькими щечками, в очках, улыбнувшись, покачала головой:

– В это время мы подаем только безалкогольные напитки.

– Тогда большой стакан колы, – сказал он, а потом, понизив голос, заговорщическим тоном добавил: – Но налей туда пива.

На лице официантки мелькнуло замешательство, но потом она захихикала и сказала:

– Сделаю все, что могу, – девушка подмигнула и удалилась.

Фруллифер вздохнул с облегчением и снова уставился на Синтию, которая с улыбкой слушала его беседу с официанткой. Он старался смотреть ей прямо в глаза, не отвлекаясь на все остальное:

– Ты прочитала то, что я тебе передал? Как тебе мои идеи? Кажутся совсем безумными? Почему Триплер не хочет в них разобраться?

Девушка слегка нахмурила лоб:

– Нет, они точно не безумные. Уравнения верны, математическая модель элегантна, – у нее был приятный голос, разве что немного хрипловатый. – Но кое-что надо бы доработать. Название в первую очередь, «Быстрый как мысль».

– Оно ведь отражает содержание, разве нет?

– Да, но подходит скорее для романа. И потом, ты приводишь доказательства существования во Вселенной частиц, скорость которых превышает скорость света, а в конце пишешь, что в будущем можно будет использовать их энергию, чтобы путешествовать по галактикам. Вот с этого места в твоих размышлениях ничего не понятно.

По лицу Фруллифера было видно, что он расстроился:

– Я знаю, это очень сложная тема. Нужно отказаться от понятия космических экспедиций в том виде, в котором оно существует сегодня, – начав говорить, он почувствовал себя увереннее, а голос зазвучал с большим энтузиазмом. – В рамках общепринятых физических теорий, особенно релятивистских, на сегодняшний день нам доступны только некоторые участки Солнечной системы. А пситроника позволит мобилизовать силы воображения, вывести их на передний план, благодаря чему у нас появится возможность выйти за пределы наблюдаемой Вселенной и вернуться в нее в любом месте. То есть речь будет идти не о перемещении в космическом пространстве, а о перемещении мгновенном, осуществить которое можно, используя материальную составляющую объема нашей фантазии.

Блестящие глаза Синтии слегка подернулись пеленой:

– Не уверена, что поняла.

– Постараюсь объяснить на примере. Если бы я строил пситронный космический корабль, то в первую очередь снабдил бы его искусственно созданными клетками, имитирующими человеческие нейроны. Пситроны переходят в возбужденное состояние именно благодаря молекулярным процессам, происходящим в нейронах мозга. В остальное время сами нейроны удерживают пситроны в обычном, невозбужденном состоянии покоя, как «пленников». Но это кажущийся покой. Во время нахождения пситронов в мозге в них загружается информация – в зависимости от внешних раздражителей, оказавших воздействие на нейронные слои.

Фруллиферу пришлось прервать объяснение, потому что вернулась официантка с большим бумажным стаканом на подносе.

– Вот ваша кола, – лукаво сказала она, ставя перед ним стакан.

Фруллифер с удовольствием посмотрел на темную пену, характерную для ирландского пива:

– Прекрасно. Минут через пятнадцать принеси мне еще одну.

На этот раз девушка не стала возражать. Залилась смехом и ушла, виляя бедрами.

– Ты что, напиться хочешь? – улыбаясь, спросила Синтия.

– Я никогда не напиваюсь. Ну, почти никогда, – Фруллифер с жадностью сделал большой глоток. Сейчас он чувствовал себя гораздо свободнее и мог более спокойно созерцать правильные черты собеседницы. – Пока все понятно?

– В основном… Пожалуй, да. Посмотрим, что будет дальше.

– Хорошо, тогда продолжу. Чтобы пситроны перешли из основного состояния в квантовое, мозг должен отдать им волевой приказ, то есть с помощью регуляторной функции активации изменений запустить электрохимические процессы, характерные для синапсов в фазе передачи. Именно в этот момент начинается «путешествие» пситронов – настолько быстрое, что они вырываются из физической Вселенной и переносятся в воображаемую область, где понятие времени отсутствует.

Синтия грациозно покачала головой:

– Не спеши, пожалуйста. Ты считаешь само собой разумеющимся существование этой воображаемой области. Но именно твоя уверенность меня и смущает. Это все равно что говорить о мнимых числах как о чем-то конкретном.

– Но что такое, по-твоему, числа? Это интерпретация нашей психикой законов Вселенной. Именно оттуда мы их взяли. Откуда же еще? – он вынужден был прерваться. Явно озадаченная Синтия сложила губы розовым сердечком. Фруллифер почувствовал острое желание ее поцеловать. Но как? У него нет никакого повода. Фруллифер резко мотнул головой. – Может, я несу чушь.

– Нет, нет, – ответила девушка. – Рассказывай дальше, я вроде начинаю понимать. Воображаемое измерение должно где-то реально существовать? И что потом?

Прежде чем продолжать, Фруллифер сделал еще один глоток пива, замаскированного под кока-колу. Потом оторвался от стакана, не замечая, что на кончике носа осталась пена:

– Возбужденные пситроны большинства людей просто-напросто исчезают в водовороте нашего измерения, со всей информационной нагрузкой, которую они несут. Но люди, способные сознательно контролировать мозговую активность, могут заставить вернуться ранее выпущенные пситроны. Причина очевидна: во время фазы «нейронного плена» в пситроны загрузили не только обычную информацию, но также дополнительную – о способах возвращения в нашу Вселенную. Другими словами, этим пситронам будто бы дали карты пересечения воображаемого, где отмечены точки повторного входа в нашу реальность.

– И как это связано с космическим кораблем, о котором ты пишешь?

– Напрямую! Космический корабль должен быть оснащен искусственными нейронными сетями, такими, чтобы они имитировали человеческий мозг – разумеется, не весь, что в принципе невозможно, а отдельные функции, необходимые для «путешествия». Схему сетей легко описать с помощью векторных матриц: она проще, чем в реальном мозге, но незначительно. Важно, чтобы искусственные сети были в состоянии удержать находящуюся в них Психею и загрузить в нее пситроны с информацией, предоставленной им собственными синапсами. Информацией двух видов: непосредственно связанной с маршрутом, по которому нужно следовать внутри и вне воображаемого, и касающейся характеристик космического корабля, в том числе экипажа.

В этот момент Синтия, явно потерявшая нить рассуждений Фруллифера, сделала то, что ни в коем случае нельзя было делать. Рассеянно расстегнула две первые пуговицы своей желтой блузки. Лихорадочно блестевшие глаза Фруллифера заметили ложбинку между округлыми розовыми грудями, на которых вздымалась ткань, очерчивая соски.

Он снова уткнулся носом в стакан с пивом, но руки дрожали так сильно, что большая часть пены плюхнулась на штаны. Потом нащупал сигарету в пачке Синтии и, взяв ее зажигалку, прикурил.

– «Навигацию», – поспешно продолжил он, – нельзя полностью возложить на искусственные нейроны. На корабле должны быть люди, активность мозга которых выше нормы. Тогда они смогут заставить свои пситроны взаимодействовать с Психеей, плененной сетями нейронов, чтобы при необходимости сообщить им достоверную информацию о маршруте и экипаже, что позволит точнее смоделировать воображаемую форму. Потому что «путешествие», о котором я говорю, будет включать не непосредственно вещи и людей, а лишь их психический отпечаток, дематериализованный и повторно материализованный в силу эквивалентности массы и энергии.

Фруллифер был вынужден прерваться. Над ним грозно возвышалась официантка, выражение лица которой на этот раз вовсе не было дружелюбным:

– Пить еще ладно. Но курить – точно нет. Потушите сигарету.

Ему пришлось посмотреть на собственные руки, чтобы понять, о чем говорит девушка. Он и сам немало удивился. Фруллифер курил редко – пару раз в год.

– Простите, – смущенно пробормотал он. – Как-то случайно вышло…

– Так вы потушите или нет?

Что-то в ее тоне заставило Фруллифера взбунтоваться. Он глубоко вдохнул дым, закашлялся, а потом угрожающим тоном спросил:

– Знаете, когда началась кампания против курения? В шестидесятые. Когда стали проводить большие ядерные испытания. С тех пор заболеваемость раком выросла. Нужен был козел отпущения, и тогда…

Вместо ответа официантка обратилась к другим посетителям:

– Этот мужчина травит всех нас. Мы будем терпеть?

Прежде чем Фруллифер понял смысл слов девушки, к нему уже подбежало несколько человек. Один вцепился в свитер, другой выхватывал сигарету из рук, третий пытался надавать пощечин. Фруллифера вытолкали на улицу, на дорожку, ведущую к университету.

Еще не придя в себя, он поискал глазами Синтию, но она исчезла. Как же так? Почему один вид ее вызывающе торчащих сосков заставил его забыть о всяких правилах и сунуть в рот сигарету? Подавленный, он пошел прочь. Похоже, тут ему не светит попробовать на вкус чего-нибудь сладенького. У него есть лишь космические корабли и ясная, четкая цель. Это, конечно, утешало, но не слишком.

2. Хустисья

Маленькое тельце лежало на низком каменном бортике колодца, такого огромного, что дальний его край терялся в темноте сводов. Стоявшие справа и слева от тела двое солдат с алебардами оглядывались по сторонам, не пытаясь скрыть своего беспокойства. Увидев инквизитора и капитана, они, казалось, вздохнули с облегчением.

Эймерик подошел к трупу и потрогал зеленое шерстяное одеяло, которым было прикрыто тело.

– Почему оно вас испугало?

– Посмотрите сами, – ответил капитан.

Замешкавшись на мгновение, отец Николас сдернул одеяло. Исполняя обязанности инквизитора вместе с отцом Агустином, Эймерик насмотрелся на всякие ужасы, но вид этого тела поразил его настолько, что он едва не лишился чувств. Нет, труп был не страшным, просто до такой степени не нормальным, что глаза отказывались поверить в увиденное.

Перед ним лежало безжизненное тело годовалого ребенка. С перерезанным горлом и неестественно запрокинутой головой. В ней-то все и дело. У ребенка было два лица, совершенно обычных, расположенных по обе стороны головы. Их черты, возможно, слишком взрослые для малыша такого возраста, ничем не отличались друг от друга: припухшие зажмуренные глаза, обескровленные губы, маленькие носы. На безволосом округлом черепе – ни трещин, ни наростов; только рядом с местом, где соединялись челюсти, торчали по два уха с четко выраженными мочками, обращенные в противоположные стороны. Как будто вторая половина головы была зеркальным отражением первой и такой же реальной.

Через несколько секунд Эймерик снова прикрыл труп одеялом. И внимательно посмотрел на капитана.

– Шутка природы, – прокомментировал он, пытаясь сделать, чтобы голос не выдавал эмоций.

– Природы? Шутка дьявола, отец, – на лбу капитана выступил пот. – Это же колдовство, я впервые такое вижу.

– Может, и не колдовство, – вмешался стоявший на посту солдат. – Говорят, далеко за морями живут существа вроде этого.

– Да, – задумчиво кивнул Эймерик. – Мы называем их блеммии, панотии, сциоподы, собакоголовые. Но никто из этих монстров не носит чепчики и никогда не появлялся в двух шагах от королевской резиденции. – Он посмотрел офицеру в глаза. – Вы кому-нибудь говорили о… об этом?

– Да, отец, – немного смущенно ответил капитан. – Мне пришлось рассказать своим людям и нескольким слугам.

– Нет, меня интересует, знают ли об этом во дворце.

– Нет, не думаю.

– Хорошо. Теперь пусть тело уберут отсюда, как-нибудь не слишком заметно. Отнесите его наверх, туда, где находятся кельи инквизиторов. В келью отца Агустина, которая, к сожалению, опустела. Положите ребенка на кровать и поставьте у дверей стражу.

– Но слухи расползутся очень быстро. Все захотят увидеть уродца.

– Это правда, – вздохнул Эймерик. – Но любопытство быстро угаснет, если мы всех запутаем. – Он повернулся к солдатам. – Когда у вас будут спрашивать о монстре, каждый раз отвечайте разное. Одному скажите, что нашли ребенка с головой свиньи, другому – что кошку с лицом старика. Только всегда повторяйте, что у чудовища кожа покрыта бубонами и вас поставили охранять келью, чтобы никто не заразился. Все понятно?

– Да, отец, – немного повеселел тот солдат, который был постарше.

– А теперь встаньте на колени, – приказал Эймерик.

Офицер и солдаты подчинились, склонив головы к крестообразным рукоятям мечей. Инквизитор быстро произнес слова благословения, прося Бога оградить всех присутствующих от коварства дьявола. Потом разрешил подняться.

– Еще кое-что, капитан, – сказал Эймерик, направляясь к выходу. – Вы ничего не слышали о необычном видении в небе, меньше часа назад?

– Боже мой, – голос капитана дрогнул, – нет. О каком видении вы говорите, отец?

– Да ничего серьезного, – Эймерик махнул рукой. – Не берите в голову, кое-что привиделось одной сеньоре. Сегодня утром фантазия жителей Сарагосы что-то слишком разыгралась. – После этих слов инквизитор пошел по сырому коридору.

В атриуме Эймерик наткнулся на процессию, несущую тело отца Агустина. Так и не переодетое, оно было прикрыто испачканной кровью и гноем простыней. Ее края придерживали четверо молодых доминиканцев в нелепых конусообразных масках. Они шли медленно, очень внимательно следя за тем, чтобы случайно не коснуться тела. Впереди, громко читая молитву, на солидном расстоянии шествовали декан, приор монастыря на Эбро, школьный учитель и казначей. Позади, на еще более внушительном расстоянии, следовали два архидиакона, окуривая все ладаном и ромашкой, каноники епископства и около двадцати монахов двух высших нищенствующих орденов, которые время от времени подносили к носу помандеры и пузырьки с уксусом. Мирян не было. Возможно, они ждали группу во внутреннем дворике.

Увидев Эймерика, некоторые священники едва заметно ему кивнули. Однако разглядев в их глазах иронический блеск, инквизитор разозлился. Учтивыми старались выглядеть те, кто меньше всех верил, что его назначение утвердят. Эймерик и сам знал, как сложно будет этого добиться.

Надо как можно быстрее поговорить с хустисьей. Однако сначала предстояло решить кое-какие вопросы. Когда останки отца Агустина проносили мимо, Эймерик встал на колено и перекрестился; но вместо того, чтобы присоединиться к возглавлявшим процессию, он подождал, пока с ним поравняется лекарь из трибунала – инфирмариус, шедший в хвосте.

В толпе он быстро его разглядел. Это был доминиканец лет пятидесяти; Эймерик знал, что зовут его отец Арнау Сентеллес. Живые глаза, лукавое выражение лица, ямочки на щеках, из-за которых губы, казалось, сами складывались в ироничную улыбку. При других обстоятельствах Эймерик, для кого недоверие было жизненным принципом и на чьем худом лице с острыми чертами неизменно лежала печать суровости, никогда не приблизился бы к такому человеку. Но сейчас ему требовался тот, кто знал толк в медицине, и инквизитор не мог позволить себе быть слишком разборчивым. Он подошел к инфирмариусу и отозвал его в сторону.

– Мне нужны ваши медицинские знания, – сказал Эймерик вполголоса. – И ваше умение хранить секреты.

Отец Арнау внимательно посмотрел в лицо инквизитора, словно искал симптомы какой-нибудь болезни.

– Вы плохо себя чувствуете?

– Речь не обо мне, – сухо оборвал его Эймерик. – Этим утром обнаружили убитого ребенка, настоящего уродца. Я хочу, чтобы вы взглянули.

В проницательных глазах отца Арнау зажглось любопытство.

– Где его нашли?

– Здесь, в Альхаферии. У цистерны. Его отнесут наверх, в келью отца Агустина. Если вы скажете, что это я вас отправил, вас пустят внутрь.

Врач немного нахмурился.

– У цистерны, говорите? Это не первая странная вещь, которую там находят.

– Правда? – вздрогнул Эймерик. – О чем еще вы знаете?

Вместо ответа отец Арнау несколько секунд изучал инквизитора взглядом исподлобья. Потом спросил:

– Вы действительно стали преемником отца Агустина? Новым великим инквизитором?

– Да.

– И отец Агустин ничего вам не сказал?

Эймерик спросил себя, насколько откровенным ему следует быть с этим человеком. И пришел к выводу, что не должен ему лгать, если хочет узнать то, что уже знает отец Арнау. По крайней мере сейчас нужно сказать правду.

– Он в общих чертах рассказал мне о находках, сделанных в цистерне. Но умер, не успев объяснить подробностей.

– Отец Агустин и тут не изменил себе, был сдержан до конца, – прокомментировал лекарь без тени благоговения в голосе. – Я знаю об этих находках только потому, что он обратился ко мне за консультацией, как и вы. Находки, очевидно любопытные, увидеть мне не позволили. Но вместе с предметами находили и тела новорожденных. Пугающие, с двумя одинаковыми лицами по разные стороны головы.

Эймерик едва сдержался, чтобы не вскрикнуть.

– И этот ребенок такой же! Двуликий, – тихо сказал он.

– Я уже догадался. Так что мне нет смысла на него смотреть.

– Что вы делали с другими?

– Вскрывали трупы. Но вынужден просить прощения, отец Николас. Мне лучше вернуться к выполнению своих обязанностей.

Как раз в этот момент последние участники процессии выходили во внутренний дворик; доносились обрывки речей, произносимых снаружи.

– Отцу Агустину вы больше не нужны, – пожал плечами Эймерик. – А мне – да. Следуйте за мной. – И не добавив больше ни слова, инквизитор поспешил к воротам. Он стал пробираться между стоящими на коленях, не обращая внимания на то, что идет прямо по их рясам и плащам. Отец Арнау едва поспевал следом. Наконец они спустились с фундамента. От широкой подъездной дороги, ведущей к замку, отделялась охраняемая тропинка и пряталась среди кустов роз.

Эймерик быстрым шагом направился к небольшой лужайке, где стояла сосна какого-то ржавого цвета. Вдруг остановился и повернулся к своему спутнику.

– Отец Арнау Сентеллес, встаньте на колени.

– Что вы сказали? – ирония на лице лекаря сменилась изумлением.

– Встаньте на колени. Поторопитесь, у меня мало времени.

Совершенно ошеломленный, отец Арнау повиновался. Возможно, он ожидал, что Эймерик его ударит, но тот просто положил правую руку ему на плечо.

– Мы, Николас Эймерик, великий инквизитор королевства Арагон, по воле нашего понтифика Климента, назначаем тебя, Арнау Сентеллеса, монаха ордена Святого Доминика, викарием-инквизитором города Сарагосы и даруем тебе право вести следствие, получать информацию, вызывать в суд, выписывать предупреждения, создавать предписания, отлучать от церкви, участвовать в судебных процессах и заключать в тюрьму врагов единой веры. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – Эймерик осенил воздух крестом.

Отец Арнау потерял дар речи.

– Аминь, – только и смог вымолвить он, а потом поспешил добавить: – Отец Николас, но я не…

– Молчите, – приказал ему Эймерик. – А теперь поклянитесь перед священными Евангелиями Божьими, что не раскроете в письменной или устной форме или каким-либо другим способом ничто, имеющее отношение к Святой инквизиции, под страхом обвинения в лжесвидетельстве и отлучения latae sententiae[17]. Отвечайте: «Клянусь».

– Клянусь. Однако…

– Можете подняться, – Эймерик едва заметно улыбнулся. – А теперь расскажите мне то, что ранее скрывали.

Отец Арнау встал на ноги и стряхнул прилипшие к рясе сосновые иголки.

– Отец Николас, это для меня большая честь, но я простой лекарь, который никогда не…

– Я это прекрасно знаю. Но думаю, что причина ваших возражений кроется в другом.

– Ну… да, – на лице отца Арнау снова появилось прежнее выражение. – Не хочу показаться непочтительным, но ваше назначение еще не одобрено ни епископом, ни понтификом, ни королем. И, если позволите, никому до сих пор неизвестно, какие документы его подтверждают.

– Я ценю вашу откровенность, – кивнул Эймерик. – Вы правы. На данный момент у меня есть только свидетельство от отца Агустина и больше ничего. Однако вопрос об этом должен волновать лишь папу Климента. Я постараюсь получить подтверждение своего назначения от епископа и короны, но дам им понять, что я, как инквизитор, не намерен им подчиняться.

– Но, – озадаченно спросил отец Арнау, – как вы собираетесь это сделать?

– Увидите. Хватит об этом. Сейчас я направляюсь в город. Вы пойдете со мной и за обедом расскажете все, что знаете, ничего не утаивая. Потом придет время заняться делами. К вечеру я рассчитываю получить необходимое мне подтверждение.

Эймерик, считая, что ему больше нечего добавить, быстро зашагал вперед. Однако отец Арнау, бросившийся следом, все еще не был удовлетворен.

– Простите, последний вопрос. Почему вы избрали викарием меня? Почему не приора или кого-нибудь из старейшин?

– Потому что вы единственный, кто при разговоре не подходит слишком близко. Ненавижу, когда брызжут в лицо слюной и вынуждают нюхать чужие запахи. А теперь замолчите, чтобы я не пожалел о своем выборе, – Эймерик ускорил шаг, поправляя скапулярий и черный плащ.

Дорожка, по которой они шли, была единственной полоской зелени на плоской красноватой земле, ведущей к Эбро и началу города. В совершенно безоблачном небе сияло солнце, и уже чувствовалось, что день будет жарким. Но духота пока не ощущалась; на фоне скудной растительности радовали глаз пышные цветы мальвы, теряющиеся среди тощих, как скелеты, сосен, тронутых начинавшейся осенью.

На тропе то и дело встречались сторожевые посты, существующие с тех пор, как у короля Педро IV вошло в привычку в одиночку прогуливаться до Эбро. Чтобы убить время, солдаты играли в кости, для защиты от солнца водрузив на головы маленькие стальные шлемы или какие-то необычные головные уборы. Когда мимо них проходили доминиканцы, некоторые слегка кланялись, тем самым отдавая должное власти священников, хоть она и отличалась от той, которой обладал монарх.

Примерно через полчаса Эймерик и отец Арнау добрались до города, но многие таверны еще были закрыты. Однако в подвале мощного фундамента Судры они все же нашли одну, в двух шагах от мавританского квартала, где жили в основном арабы. Помещение оказалось тесным и сырым; с потолка свисали длинные ожерелья головок чеснока, четвертинки жареных барашков были покрыты копотью. За столами сидели в основном громкоголосые мудехары[18], заглядывавшие сюда поболтать с друзьями за кружкой напитка, который позволяла им мусульманская вера. При виде двух доминиканцев многие замолчали и, почувствовав неловкость от присутствия чужаков, смерили их взглядами, полными враждебного любопытства. Но почти сразу вернулись к разговорам, лишь время от времени поглядывая на пришедших.

Не обращая внимания на посетителей, Эймерик подошел к единственному свободному столику и пригласил отца Арнау садиться. У засуетившейся трактирщицы он заказал тарелку ягненка под сливками, хлеб и кувшин с вином Caricena. Потом повернулся к инфирмариусу.

– А теперь расскажите мне все, что знаете, – просто сказал он.

– Я не так много могу добавить, – отец Арнау прищурился, будто пытаясь что-то припомнить. – Я говорил о трупах, найденных у цистерны. Их было три. У всех одинаковые лица по разные стороны головы. Отец Агустин разрешил их вскрыть, потому что посчитал чудовищами, но в их телах не обнаружилось ничего необычного. Цирюльник, который их анатомировал, как положено, ни в голове, ни в грудной клетке, ни в животе не увидел никаких органов, отличающихся от описанных Галеном[19].

– Когда младенцев нашли?

– Первого в 1349 году, через год после Великой чумы. Других – в течение следующих двух лет. Всех – в конце сентября – начале октября, незадолго до праздника в честь Девы Пилар.

– У вас есть какие-либо предположения? – спросил Эймерик, подумав несколько секунд.

– У меня – нет. Они были у отца Агустина. Когда нашли первое тело, он намекнул, что это связано с заменой воды в цистерне за несколько месяцев до случившегося.

– Замене воды? О чем вы?

– Вы знаете, что во время эпидемии «черной смерти», когда придворные умирали десятками, многие тела сбросили в этот колодец, а вход к нему замуровали. Однако через несколько месяцев король Педро приказал открыть проход, вычерпать воду, достать тела и похоронить то, что от них осталось. Работы заняли много времени, потому что колодец действительно огромный, глубиной больше двенадцати вар[20]. Когда все было закончено, его снова наполнили водой. Но не из Эбро, потому что туда тоже сбрасывали трупы. А принесенной откуда-то с гор.

– И отец Агустин считал, что это важно?

– Я слышал, как он говорил, будто между уродливыми младенцами и заменой воды может быть связь. Дьявольская связь. Но отец Агустин не удостоил меня своим доверием. Да и вас тоже, насколько я могу судить, – улыбнулся отец Арнау.

– Он не доверял никому, и, я думаю, был прав, – Эймерик оторвал кусок ягненка и помахал им в воздухе. – Хватит об этом. Расскажите, что вы знаете об обнаруженных предметах.

– По словам одного охранника, это терракотовые вотивные лампы. Но от отца Агустина я ничего не слышал.

– Да из вас только клещами чего-нибудь и вытянешь, – фыркнул Эймерик. Потом резко отодвинул тарелку, наклонился над столом и подался вперед: – Итак, скажите честно. Что вы от меня скрываете?

– Почему я должен что-то от вас скрывать? – выражение лица отца Арнау стало еще более ироничным.

– Потому что вы человек благоразумный, даже слишком благоразумный, в меру откровенный, в меру разговорчивый. Вы уже два раза пытались убедиться в законности моих полномочий и старались выяснить, в какой степени мне доверял отец Агустин. Ваша осмотрительность не может быть связана с обнаружением трупов уродцев. Еще в самом начале нашего разговора я сообщил вам, что тоже нашел младенца. Не может она быть связана и с вотивными лампами, ведь сами по себе они ничего не значат. Есть что-то еще, и сейчас вы должны мне это сообщить.

Отец Арнау внимательно посмотрел в глаза Эймерику; морщинки на его лице разгладились.

– Не знаю, утвердят ли ваше назначение, но если да, то вы, без сомнения, станете величайшим инквизитором. Поздравляю, теперь я буду называть вас «магистр».

– Называйте меня, как хотите, главное – говорите. Я слушаю.

– Хорошо, – вздохнул отец Арнау. – После того, как обнаружили третьего младенца в прошлом году, отец Агустин очень разволновался. Он спросил меня, видел ли я когда-нибудь огромную женскую фигуру в небе над городом… Что с вами?

Эймерик побледнел. С силой ударил кулаком по столу, посуда зазвенела. Увидев, что сидевшие рядом мудехары удивленно на него поглядывают, постарался взять себя в руки. И все же, когда заговорил, его голос звучал хрипло.

– Я потом вам скажу. Что вы ответили отцу Агустину?

Отец Арнау на мгновение замолчал, пытаясь обуздать собственное любопытство. Потом начал.

– Что плебеи Сарагосы видят Деву Пилар чаще, чем воруют. Он ответил, что это никак не связано с появлением младенцев. По крайней мере, эта Дева тут ни при чем. Потом добавил, будто про себя, что это колдовство остановят только костры. Но что делать, если колдуны живут прямо в королевском дворце? Прямо так и сказал. В королевском дворце. Теперь вы понимаете, почему я не хотел говорить об этом, магистр.

Вполне овладевший собой Эймерик сделал несколько глотков вина. Потом ледяным взглядом смерил сидевших за соседними столами – так, что они сочли за лучшее отвернуться.

– Понимаю, – вполголоса ответил инквизитор. – Вы больше ничего у него не спрашивали?

– Нет. Тема слишком щекотливая, и отец Агустин был потрясен. Иначе он не проронил бы ни слова.

– Что вы еще знаете?

– Ничего. Обычно я встречал отца Агустина, только когда меня вызывали, чтобы дозировать пытки подозреваемым. Но это случалось очень редко, – отец Арнау хитро прищурился. – А теперь ваша очередь рассказывать.

Эймерик задумался – вот наглец. А вдруг он сочтет его сумасшедшим? Немного поразмышляв, инквизитор пожал плечами.

– Как раз вчера я видел в небе фигуру женщины размером с гору. Поверьте, я не наивный человек и мне не видятся святые на каждом шагу. Я бы списал это на обман зрения, если бы глянул на небо случайно, а не по указке женщины, – Эймерик испытующе посмотрел на отца Арнау, стараясь понять, не считает ли тот, что его собеседник не в своем уме, но лицо лекаря было непроницаемо. – Так что вы на это скажете?

– Воздух, – начал тот с очень серьезным видом, – особенно если он совершенно прозрачный, что естественно в это время года, иногда увеличивает и изменяет форму предметов, как поверхность воды. Этим можно было бы объяснить увиденное вами, но так как случай оказался не единичным и отец Агустин тоже говорил о подобном явлении, остается лишь выбрать из двух гипотез.

– Каких?

– Когда происходит событие, которое ни один смертный не может объяснить, за ним стоит рука Бога или его врага. Выбирайте.

– Я не вижу здесь руки Бога, – резко ответил Эймерик. Отодвинул тарелку и поднялся на ноги. – Возвращайтесь к выполнению своих обязанностей. Я постараюсь добиться приема у хустисьи. Потом я вас вызову.

– Буду с нетерпением этого ждать, – тоже поднимаясь, заверил отец Агустин. – Через несколько часов вы узнаете, назначат вас великим инквизитором или нет. Желаю удачи.

– Я уже великий инквизитор, – четко выговаривая каждое слово, ответил Эймерик. – Нужно лишь добиться, чтобы хустисья подчинился моей власти. Но ваше пожелание принимаю в любом случае.

Они оставили несколько монет на чай и вышли из таверны. Отец Арнау направился к Альхаферии. А Эймерик двинулся на юг города, обходя стороной темные переулки мавританского квартала. Из-за этого пришлось идти по грязной широкой дороге, ведущей к рынку, и пробираться через шумную толпу собравшихся здесь людей. Повсюду стояли лотки, от ремесленных лавочек тянулись прилавки, путь преграждали то непомерно нагруженные мулы, то свиньи, копающиеся в грязи; под ногами крутились бегающие без привязи собаки. Крики, ругательства, приветствия на арабском, на каталанском, на арагонском диалекте вместе с грохотом телег и ревом ослов оглушали любого прохожего, который просто хотел дойти до конца улицы.

Раздражение, охватившее Эймерика поначалу, сменилось облегчением, когда он понял, что в этой огромной толпе почти наверняка останется незамеченным. Но для него – человека, который с радостью жил бы вдали от людей, – было невыносимо чувствовать, как руки нищих то и дело тянут его за рясу, слушать жалобы фальшивых калек, грубые крики толпы, собравшейся у позорных столбов с пойманными воришками. От досады он специально наступил на бросившегося ему в ноги попрошайку, правда, тут же ощутил тягостное чувство вины.

С Божьей помощью инквизитор все же добрался до дворца хустисьи, трехэтажного неуклюжего здания, украшенного лишь зубцами и широкой лестницей. У ее подножия с обеих сторон стояли палатки из досок и полотна, где жили беглые преступники и бродяги, которые пользовались неприкосновенностью этого места и содержались здесь из милости Господа. Охранял дворец небольшой отряд упитанных солдат, игравших в карты чуть поодаль, перед сторожевой будкой.

Несколько слуг в ливреях наблюдали, как Эймерик поднимается по лестнице. Наконец один из них подошел к инквизитору.

– Прошу прощения, отец, но простые монахи должны входить через боковую дверь. Там вы увидите кухню, где найдется что-нибудь для вас и ваших бедняков.

Эймерик пришел в ярость.

– Я не простой монах, – только усилием воли ему удалось сохранить спокойный тон. – Я доминиканский инквизитор. Доложи обо мне своему хозяину.

Слуга, который был намного старше Эймерика, казалось, заволновался.

– Поверьте, отец, моей вины здесь нет. Я хороший католик, но указания на этот счет очень жесткие.

– Может, я плохо объяснил, – вздохнув, произнес Эймерик преувеличенно спокойным голосом. – Я отец Николас Эймерик, великий инквизитор королевства. Теперь делай то, что должен.

– Великий инквизитор? – засмеялся второй слуга. – Разве он не умер буквально вчера?

Эймерик подошел к нему и схватил за широкий ворот ливреи.

– Слушай меня внимательно и не заставляй повторять. Тот, кто препятствует инквизитору, подлежит аресту и отлучению от церкви. Если ты сейчас же не выполнишь мой приказ, через час окажешься в башне Альхаферии и в следующий раз увидишь солнечный свет, когда будешь совершенно седым. Если вообще увидишь.

С этими словами Эймерик слегка оттолкнул слугу. Тот растерянно посмотрел на старшего товарища, моргнувшего в знак согласия, и исчез в дверном проеме. Эймерик последовал за ним, не ожидая приглашения. Остановить его никто не осмелился.

Огромный холл с изысканным кессонным потолком из эбенового дерева поражал великолепием. Напольную плитку покрывал ковер из лепестков свежих цветов, чей аромат наполнял всю залу. Внизу виднелся лес тонких колонн, сквозь них просматривался большой внутренний дворик, оживленный фонтанчиком. Оттуда исходил приглушенный свет, к которому добавлялось мерцание свечей в настенных подсвечниках, висевших между каскадами гобеленов и красочными картинами на религиозные темы.

Эймерик остановился в центре зала и стал наблюдать, как снуют туда-сюда, выполняя свою работу, слуги, криадо, служанки, капелланы, входящие и выходящие в многочисленные боковые двери. Слуга, которого ему пришлось припугнуть, вернулся не скоро.

– Моссен, граф де Урреа, возможно, примет вас, – наконец объявил он без особого почтения в голосе. – Однако вам придется набраться терпения и подождать, пока он оденется и закончит с неотложными делами.

Эймерик ограничился кивком. Еще немного постоял на месте, скрестив руки. Потом, видя, что ожидание затягивается, сел на сундук и принялся разглядывать убранство зала и беспрестанно бегающих в разные стороны слуг.

Когда городские колокола зазвонили в шестой раз, инквизитор начал терять терпение. Он поднялся и стал без цели ходить по залу, то и дело заглядывая во внутренний дворик или подходя к воротам. Из кухонных помещений, которые, видимо, находились справа за стеной, поползли запахи специй и мяса. Кучки richs homens, вассалов, писцов Казначейства, рыцарей, столовавшихся в доме хустисьи, вместе со свитой без колебаний заходили во внутренний дворик. Кое-кто из них бросал на инквизитора любопытствующие взгляды и с жалостью улыбался.

Эймерик устал и разнервничался. Он чувствовал почти физическую боль от растущего внутри яростного негодования. Но уходить не собирался, считая, что для него будет еще более унизительно, если придется предпринять вторую попытку. Нет, он уйдет отсюда только после того, как ему окажут должное уважение.

Так прошел еще почти час. Наконец, когда в опустевшем холле Эймерик остался один, из внутреннего дворика вышел раб-мавританец и направился к инквизитору.

– Это вы тот доминиканец, который просит аудиенции у хустисьи?

– Ты видишь здесь других доминиканцев? – холодно спросил Эймерик.

– Хозяин просит вас следовать за мной. И еще он просит вас быть кратким, так как его ждут за столом. Вы можете поесть на кухне.

– Идем, – сказал Эймерик, грозно сверкая глазами.

Они пересекли внутренний двор и поднялись по мраморной лестнице. Раб почтительно открыл обитую зеленым бархатом дверь и пропустил Эймерика вперед.

Инквизитор зашел в зал в стиле мудехар, украшенный мавританской лепниной замысловатого рисунка и глазурованными керамическими плитками. На потолке с потрясающими есериями[21], почти таком же высоком, как в холле, лежала лазурная тень от блестящих плиток пола.

Граф Жакме де Урреа, хустисья, невысокий крепкий мужчина за пятьдесят, восседал на диване в дальнем конце зала в окружении дам, одетых в широкие блузы с открытыми плечами и пышные шелковые юбки. Из высокого воротника его камзола выглядывала голова необычно вытянутой формы, макушку которой венчала корона из редких волос, все еще сохранивших цвет воронова крыла. Томные зеленые глаза миндалевидной формы выделялись на очень смуглой коже. Граф бросил на инквизитора равнодушный взгляд.

1 Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. Переводчик: Константин Богуцкий. Издательство: Новый Акрополь, 2012 г.

2 Имеется в виду COBE (Cosmic Background Explorer) – спутник, запущенный НАСА в 1989 году для изучения остаточного излучения Большого взрыва. С его помощью была открыта «космическая рябь», минимальные колебания в космическом микроволновом фоне.

3 «Об искоренении» стала первым общеевропейским, совместным духовным и светским, призывом к борьбе с ересями.

4 «Чтобы дело инквизиции» – булла, в которой закреплялись обязанности светских властей в процедуре инквизиции.

5 «Для искоренения» – папская булла, разрешившая католической инквизиции пытать подозреваемых в ереси.

6 Хустисья (Justicia de corte) – верховный судья в королевстве Арагон в Средние века.

7 «Слава Иисусу Христу!» (лат.) – традиционное приветствие у христиан-католиков.

8 «Во веки веков» (лат.).

9 Фуэрос (исп. fueros) – в средневековых государствах Пиренейского полуострова пожалования (главным образом королевские) городским и сельским общинам, фиксировавшие их права, привилегии и обязанности.

10 Кортесы (исп. cortes – дворы) – в средневековой Испании региональные сословно-представительные собрания.

11 Изначально хустисья назначался королем и ему подчинялся. «Привилегия Унии» 1287 г. определила полномочия и укрепила влияние хустисьи. Он ведал делами о нарушении привилегий высшей знати, разбором тяжб между духовенством и светскими лицами; являлся высшей апелляционной инстанцией; председательствовал в кортесах. Был подсуден лишь королю и кортесам. На эту должность мог претендовать только уроженец Арагона. С отменой «Привилегий Унии» в 1348 г. его права были ограничены. Для обеспечения независимости хустисьи от короны кортесы добились того, что с 1441 г. эта должность стала пожизненной.

12 Великие бароны Арагона именовались richs homens; они имели особое знамя, а их полным титулом было richs homens de senera. Девять семейств носили титул richs homens de natura; они были потомками тех дворян, кто в период после завоевания Испании маврами управлял королевством до избрания нового принца.

13 Религиозное движение бегардов возникло в конце XIII века и объединяло мужчин из низших слоев общества. Религиозный устав общин, тяготевших к монашескому укладу, был менее строгим, чем в монастырях, однако духовная жизнь зачастую была столь же интенсивной. Странствующие бегарды, проповедовавшие без всякого контроля со стороны Католической церкви, зачастую распространяли еретические воззрения, что было обусловлено религиозным невежеством низших слоев общества, составлявших большинство бегардов. Церковь признала движение еретическим и начала вести против него борьбу.

14 Третий час – один из называемых «малых часов», время для молитвы в христианской традиции. Соответствует 9 часам утра, то есть третьему часу после восхода солнца.

15 Регент – это руководитель церковного хора.

16 Криадо (исп. criado) – человек, который выполняет работу по дому в обмен на заработную плату.

17 Latae sententiae (лат. буквально «заранее вынесенное решение») – термин, употребляемый в Каноническом праве Римско-Католической церкви, который определяет конкретные поступки, за которыми следует отлучение от церкви, предполагающее соответствующие духовные наказания и определенную процедуру обратного соединения с Католической церковью.

18 Мудехары – мусульманское население, которое оставалось на территории Пиренейского полуострова, отвоеванной испанскими государствами у мусульман в ходе Реконкисты.

19 Гален (129 г. – ок. 216 г.) – древнеримский медик, хирург и философ греческого происхождения, который внес весомый вклад в понимание многих научных дисциплин, включая анатомию, физиологию, патологию, фармакологию и неврологию, а также философию и логику.

20 Старинная испанская мера длины, равная примерно 83 сантиметрам.

21 Есерия – лепной декор в технике резьбы по штукатурке, характерный для мавританской архитектуры.

Продолжить чтение