Убей-городок. Ошибка комиссара

Размер шрифта: 13

* * *

Проклятье слепого мастера
(вместо пролога)

Году так в 1974-м, еще во время срочной службы на южной границе, слышал я одну историю. И поведал ее наш старшина, прослуживший в тех краях лет тридцать, не меньше, и знавший таких баек видимо-невидимо. Вот она.

Было это в конце двадцатых годов в Туркестане. Гулял в тех краях Джунаид-хан со своим войском. Да и то, как гулял? Заправлял всеми делами, казнил и миловал. Как говорится, царь и бог и воинский начальник. И войско у него изрядное было. Да еще англичане старательно Джунаид-хану помогали. Считай, при каждом курбаши[1] советник из Британии ошивался. А может, и не советник, а надсмотрщик – кто знает? Только зря все это было: наши бойцы того и гляди войско басмаческое окончательно разгромят, да и самого хана в плен возьмут.

Решил он тогда со своими джигитами в Иран податься, пока не поздно. А богатство свое немалое придумал на две части поделить и большую часть здесь схоронить. Вернуться рассчитывал, а в этом случае капитал очень бы пригодился.

Вот и приглашает он одного из своих курбаши – Ашир-бека, к которому сильное доверие и благосклонность имел, – и поручает тому скрытно подыскать место для схрона, такое, чтобы и надежно, и ориентиры были нерушимые. Ашир-бек сделал все как надо и в нужное время тайно перевез сокровища в схрон. Доложил господину, что дело сделано, и на место сопроводил – убедиться. Все тайно, никого больше в это дело не посвящая.

И прямо на месте преподносит Ашир-бек своему господину с поклоном некий предмет – небольшой по размеру, весь в каменьях блестючих да с инкрустацией. Шкатулка не шкатулка, ларец не ларец, уж больно мал. Джунаид-хан спрашивает у курбаши: что, мол, это такое? А тот ему: о великий, изволь открыть эту штуковину, сам увидишь. Хан открывает шкатулку и видит, что обе внутренние поверхности отделаны золотыми пластинами с изящным узором, и чудится ему в этом узоре что-то знакомое. Ашир-бек объясняет, что схема здесь в узорах замаскирована, где сокровища спрятаны. И точно: присмотрелся Джунаид-хан и понял, как эту схему к местности приспособить надо. И все понятно станет.

«Кто же такую работу выполнил так быстро и так мастерски?» – поинтересовался хан. Курбаши сообщает, что верный слуга его, мастер на все руки: и медник, и чеканщик, и ювелир. Какую угодно работу подобного свойства выполнить может. Ничего на это не сказал Джунаид-хан.

Вернулись они в лагерь. А как вернулись, Джунаид-хан и спрашивает у курбаши: «Ты ведь убил своего слугу?» Ашир-бек ему в ответ: «Не могу такого сделать, не гневайся, о великий! Он со мной всю жизнь рядом, как себя помню. Не раз от смерти спасал».

«Ну, раз не можешь, значит, не можешь», – говорит хан и велит кликнуть этого слугу. А когда того приводят, и говорит ему: «Сильно ты меня порадовал, старик, своей работой, и за это я тебе милость великую явлю – не убью тебя. Но глаза твои заберу. Чтобы не мог ты никому тайну тайную раскрыть по слабости или из корысти».

По приказу Джунаид-хана тут же сразу и выжгли старику глаза, чтобы сокровища ханские найти не мог. А сам Джунаид-хан обернулся к своему верному курбаши с вопросом: доволен ли тот милосердием своего господина? И верный курбаши упал господину в ноги, благодарил его и клялся в вечной преданности.

Тем бы дело и закончилось, но молва людская дальше так повествует. В ночь перед тем как двинуться ханскому войску в путь, снится будто бы Джунаид-хану сон. Видит он того старика, и он вроде слепой, но на Джунаида смотрит прямо и говорит ему: «Вот ты мои глаза забрал, но я и без них все вижу. А ты теперь и с глазами будешь как слепой».

Кинулись поутру искать старого мастера, да так и не нашли. Курбаши здесь, на месте, клянется, что ничего не знает. Только Джунаиду этого мало. Скачет он на то место, где клад спрятан. Видит, что вот оно, а никак определиться не может, где же непосредственно схрон. И так повернется, и этак – все не то.

Возвращается он тогда за подаренным ларчиком, чтобы, значит, с его помощью место определить. Только ларчика-то и нету нигде. А тут как раз наши войска в наступление пошли – драпать надо. Так и сбежал Джунаид-хан со своим воинством в Иран. Потом еще дважды делал набеги сюда и силы собирал приличные – до двух тысяч сабель, да только все без толку: и власть не вернул, и сокровища свои кровавые, проклятые не нашел. Так и сгинул где-то в Иране. А ларчик, искусно выполненный, будто бы и до сих пор ходит по рукам и приносит несчастье новым владельцам.

Вот такая история. Что в ней правда, что вымысел и зачем я ее вспомнил – этого я и сам поначалу не знал. Но потом произошли некоторые события, и оказалось, что невозможное возможно. И пусть Череповец лежит далеко от той южной границы, ни беков, ни курбаши у нас отродясь не водилось, но имелись и собственные легенды, и собственные клады. И если в той, прошлой, жизни никаких сокровищ мне отыскать не удалось, то теперь, после моего возвращения в 1970‐е годы, судьба распорядилась так, что мне довелось принять участие в поиске настоящего клада.

Глава первая
Да здравствует Первое мая!

Уличные динамики стараются изо всех сил, создают праздничное настроение. И я отмечаю про себя, что это у них получается.

Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.

Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей!

У меня, отвыкшего от первомайских демонстраций, без всяких на то усилий временами рот расплывается в улыбке. Хорошо, черт возьми! Мир, труд, май! Народ в колоннах веселый. Странное занятие – пройти строем перед трибуной с местным начальством – ему, этому народу, похоже, странным и не кажется. Они, скорей всего, об этом и не думают. Просто так принято. Зато можно повстречаться с теми, кого давно не видел, бестолково покричать другу другу издалека что-нибудь неразборчивое. А потом, если звезды сойдутся, мужикам удастся и раздавить где-нибудь в укромном месте «мерзавчика». Сегодня – можно. Правда, это только если среди них найдется предусмотрительный товарищ и прихватит, что надо, с собой: сегодня до двух часов дня спиртное не продают.

Важное начальство время от времени покидают свои трибунные места и по одному ненадолго спускаются вниз. Что у них там в тени трибуны происходит, никому не известно, но возвращаются они подобревшими и как бы слегка пожевывающими губами.

«Да здравствует нерушимый блок коммунистов и беспартийных! Ура, товарищи!» – стараются динамики. Народ вторит им радостными возгласами, не особо вдумываясь в услышанное, начальство благодушно посылает воздушные пассы проходящим колоннам. С недавних пор, когда город оказался разделен на два района, Индустриальный и Первомайский, число принимающих парад изрядно увеличилось. В каждом районе свой исполком, свой райком партии, а трибуна одна.

Сегодня нас много. Нас много на каждом километре (кажется, так говорилось в одном болгарском телевизионном боевике) и даже на каждой стометровке. Мы все в форме, даже те, кто ее обычно не носит и носить не очень умеет. Я – умею. Все подогнано как надо. Стрелки на брюках – того и гляди порежешься. Ботинки сверкают. И две звездочки на погоне смотрятся гораздо красивее, чем одна, которая на фоне красного просвета была почти незаметна.

Вот уже два месяца, как я лейтенант. Кажется, что все прохожие с уважением посматривают на мои звездочки, понимая, что стать лейтенантом милиции в двадцать два года – это вам не фунт изюма. А когда мне еще теперь ходить в форме? Вон только на самые важные мероприятия и на демонстрации.

Поди ж ты, в моей прошлой-будущей жизни каких только погон на плечах не бывало, но я все равно рад этим маленьким звездочкам. Что это? Молодое тело влияет на мои нынешние эмоции, не желая довольствоваться химерами из будущего? Думаю об этом все меньше и меньше – просто живу.

Я стою в оцеплении на улице Ленина у двадцатой школы, на дальних подступах к площади Металлургов. Люди в проходящих мимо колоннах то маются в ожидании начала движения, то бегут бегом, догоняя впереди идущих. Обычное дело – закон движения растянутых в пространстве масс. Мамаши подгоняют уставших малышей, которым давно уже все надоело. Но из колонны – нельзя. Почему нельзя – одному богу известно. У нас приказ (не от бога, конечно, от начальства) – ни в колонну, ни из колонны. Мы его, понятное дело, нарушаем. Видим благодарные глаза матери, которая быстренько тащит ребенка в ближайший закуток, чтобы тот сделал свое «маленькое дело». Как просто заслужить благодарность – надо для начала что-нибудь запретить.

Какая-то девчонка лет двадцати из проходящей мимо нас колонны коксохимиков тоненько вопит:

– Да здравствует советская милиция! Ура-а-а!

Ее поддерживают, и вот уже вся колонна кричит и машет нам руками. Девчонка весело смотрит прямо на меня. Или мне это кажется? Вот и мой сосед справа тоже улыбается ей и втягивает живот, распрямляет спину.

Что-то я не припомню, чтобы в двадцать первом веке не по принуждению или сценарию, а вот так, от широты души, от хорошей погоды, да хотя бы и просто так кто-нибудь крикнул при большом скоплении народа: «Да здравствует российская полиция!» А если кто-то и крикнет, так ведь окружающие не поймут, а то и побить могут.

Ближайшая к нам улица Вологодская плотно перекрыта автобусами так, что и мышь не проскочит, не то что какой-нибудь диверсант. Слова «террорист» беспечное советское общество пока еще не знает. Да и не нужны никакому злодею наши местные лидеры.

Мне вспоминается еще не случившееся лето восемьдесят третьего года, приезд Гейдара Алиева, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР на тот момент. Мы тогда чуть металлургический комбинат не остановили в стремлении оцепить и перекрыть все, что только можно и что нельзя. Причем напрасно. Той дорогой, где мы остановили все БелАЗы, занятые в непрерывном производственном цикле, наш гость так и не воспользовался.

Но «злодейство» все-таки случилось. В другом конце города. Какая-то тетка сумела-таки прорваться к высокому гостю и передать ему свою челобитную. Это ЧП потом долго еще было предметом разбирательства недостатков в службе: как допустили, чтобы случайный человек – и вот так запросто к руководителю правительства выскочил? А если вдруг что? Короче, да здравствует нерушимый блок, ну и все такое.

Кто-то заметил (вернее, заметит спустя много лет, в моей реальности), что демонстрации трудящихся в СССР напоминают карнавалы в Латинской Америке. Вполне возможно, но наши демонстрации все равно круче. Тамошняя полиция порой прикладывает неимоверные усилия, чтобы устранять некоторые беспорядки, случающиеся в буржуазной действительности. Нет, у нас все не так. Роль милиции на демонстрации – демонстрировать. Присутствие, спокойствие, защиту, непоколебимость. Мы здесь. Мы с вами. Все будет хорошо. Сюда нельзя. Туда – тоже. На глазах у советских граждан никакого применения силы, особенно сегодня. Для такого дела найдутся незаметные люди в неброской одежде.

Так что вместе с другими сотрудниками я демонстрирую то, что положено. Занятие несложное, и я углубляюсь в воспоминания.

За последние полгода произошло много всего. Причем, что-то соответствовало моим воспоминаниям, что-то – нет. Я уже давно понял, что моя жизнь не будет представлять собой дежавю, где мне доведется знать все наперед. Во всяком случае, играть в тотализатор, доведись такому быть в наше постное время, я бы теперь не рискнул – можно и лопухнуться. Видимо, нашим демиургам достаточно, чтобы генеральная линия бытия была нерушима, а мелочные отступления их не интересуют.

Более того, я заметил, что начинаю забывать кое-что из будущих событий, которые, казалось, знаю очень хорошо. И спросить ведь не у кого. Хорошо обычным людям: подзабыл что-то из прошлого – всегда найдется у кого спросить. И помогут, и подскажут. А задай я вопрос: вы не помните, какое кино на следующий Новый год по телевизору покажут? Брр, даже думать о последствиях неохота.

О прошедшей зиме главное впечатление – холодина. Совсем не то что будущие зимы, лет этак через сорок, с их слякотью. В борьбе с морозами меня спасал казенный тулупчик, а точнее черный форменный полушубок с блестящими пуговицами и сизым воротником. Такую привилегию имели только участковые инспекторы, чем вызывали жгучую зависть и сомнение в справедливости у представителей других служб. Наиболее отчаянные были даже готовы перейти на должность участкового, лишь бы добиться обладания таким богатством. Но службу сменить только формально: получил полушубок – и переводите меня назад.

К слову, в наступивших морозах был и свой плюс, потому что резко снизилась активность преступного элемента. Даже карманники, орудующие в автобусах и трамваях, умерили пыл. Да что карманники! По всему было похоже, что и залетный контингент из Ленинграда и Ярославля не торопился покидать теплые норки и ехать на «заработки». Не все, разумеется, было благостно, но все-таки не так, как обычно. Вот участковым работы прибавилось, потому что увеличилось количество бытовых правонарушений.

Так что все шло своим чередом. Наш с Евгением Митрофановым «крестник» Рыбаков сел хорошо и надолго. Разумеется, не все в этом деле ясно. Например, отчего он убил скромную учительницу? Нам он бурчал, мол, в приступе ревности, в состоянии аффекта, а уж что говорил потом следователю, неизвестно. Понятно, что истину мы никогда не узнаем, потому что слова подозреваемого всего лишь слова.

Митрофанову за раскрытие серии краж и убийства отсыпали плюшек. Джексон теперь не просто инспектор уголовного розыска, а старший инспектор, а на наш профессиональный праздник он еще и знак «Отличника советской милиции» получил. Откровенно-то говоря, я тоже надеялся – а вдруг? – что мне на грудь упадет награда, хотя и знал, что мало еще послужил для этого. Даже почетная грамота с чеканным профилем Владимира Ильича и премия в тридцать рублей, что я получил, уже много.

Эх, сколько таких грамот я накопил в прошлой жизни! Не то три килограмма, не то целых пять. Как-то хотел выбросить, но рука не поднялась. Да и не выбрасывать надо, а сжечь. Если выберусь в свою настоящую реальность, то так и сделаю. Место в музее или в архиве для меня никто не приготовит, а перебирать грамотки и вздыхать – мол, были и мы рысаками, – у меня нет обыкновения.

И звание лейтенанта мне никто досрочно не дал: не в практике у нас такое поощрение. На бумаге – пожалуйста, а в жизни – шиш. Задержать присвоение – это сколько угодно, а вот раньше срока – ни-ни.

Неформальную процедуру инициации в новом звании пришлось пройти по полному профилю. Блин, я чуть не умер во время выуживания своих звезд из граненого стакана. И закос про больную печень, плохое здоровье и прочее не прошел. Ребята не дураки, знают, когда люди, получившие ножевое ранение, в чувство приходят. В моем случае прошло уже девять месяцев. Пришлось… А куда денешься, если за процессом обмывания следит собственное начальство?

Придя в себя на следующий день, в промежутках между приступами тошноты и головной боли понял: надо было оставаться в младших лейтенантах. Впрочем, по мере очищения организма от алкогольной скверны эта явно ошибочная мысль как-то незаметно растаяла, уступив место другой, более здравой: званий впереди еще много, так что учись пить правильно, потом пригодится.

А пока выпил всю воду, что нашлась в комнате, потом принялся пить чай. К счастью, за пивом не побежал, перемогся и так. Еще подумалось, что в следующий раз нужно обмывать звание так, чтобы процесс поправки организма приходился на рабочий день. А у меня, как на грех, похмелье выпало на собственный выходной. С одной стороны, отрадно, что мои муки никто не видел, а с другой – на выходной имелись свои собственные планы, пошедшие под хвост симпатичной зверюшке. Нет, погибать от похмелья надо на работе.

Но самым большим событием оказалась милицейская реорганизация. Череповец поделили на два района – Индустриальный и Первомайский. Новая структура города с двумя районами требовала двух райотделов. Наш Индустриальный РОВД поселился на первом этаже общежития на улице Ленина. Личный состав двух сливающихся отделений временно отодвинул борьбу с преступностью на второй план и погрузился в другую борьбу – за кабинеты, шкафы и сейфы, пишущие машинки и прочую казенную утварь.

Вновь назначенные начальники райотделов тут же вошли в состав соответствующих райсоветов депутатов трудящихся и нацепили на лацканы красно-синие значки. Зато я смог внести свое ноу-хау, почерпнутое из предыдущей жизни: если подложить под ножки сейфа какие-нибудь тряпки, то тащить его гораздо легче, нежели передвигать стальные чудовища на своих руках!

Начальником Индустриального РОВД назначили майора милиции Семенова, чему мы были очень рады. Николай Павлович – человек суровый, но свой. А вот подполковника Горюнова, как он ни хотел занять должность теперь уже начальника управления, а не отдела внутренних дел Череповецкого горисполкома и получить звезду полковника, отправили на пенсию. Официальная версия – медицинские противопоказания и предельный возраст пятьдесят пять лет, а вот что реально, о том только областное начальство ведает, потому что на должность начальника череповецкой милиции опять прислали «варяга». Почему опять? Так потому что и сам Горюнов был переведен к нам с Дальнего Востока, где отслужил двадцать с лишним лет.

Митрофанову предлагали перейти в Первомайский РОВД – дескать, и к дому поближе, и есть перспективы на выдвижение на должность замначальника, – но Джексон, почесав репу, взял да и отказался. Чем отбоярился от начальства, не знаю, а нам сказал, что супруга, которая работает в девятой школе, в двух шагах от дома, очень такой близости не рада. С одной стороны, вроде бы очень удобно. А вот с другой – куда ни выйдет, натыкается либо на ученика, либо на родителя своего ученика. Вот и Евгений решил, что пусть ему придется потратить на дорогу лишний часок, зато на глаза не станут попадаться знакомые хари, которых ему приходится то опрашивать, а то и допрашивать. А к Индустриальному РОВД, в которое превратились сразу два отделения, он уже привык. И он народ знает, и народ его. Немаловажное, кстати, обстоятельство, часто являющееся решающим в раскрытии преступлений.

Мне же пока никакие повышения не светили, но это и хорошо, тем более, что кадровики уже готовили на меня специальное «дело», как на потенциального слушателя Академии МВД. Не скажу, что очень сильно горел обретать знания – все, что мог узнать, узнал еще в прошлой жизни, – но вот диплом о высшем образовании был нужен. Есть у нас парочка человек, заполучившие звания старшего начсостава без диплома о высшем образовании, так они начинали службу давным-давно, когда и десятилетка за высокое достижение считалась.

Нет, диплом нужен. Не знаю, как сложится моя судьба в этой реальности, но пока есть время и возможность, надо учиться. Вполне возможно, что до больших звезд не дослужусь, зато с дипломом юриста можно податься хоть в судьи, хоть в адвокаты. Только что это я? Что за пессимизм и неверие в собственные силы? А где здоровые (и нездоровые) амбиции, крепко вбитые в сознание двадцать первым веком? Обязательно дослужусь.

Так что потихонечку готовлюсь к поступлению, а заодно обживаю новый кабинет, привыкаю вместе с коллегами к новому зданию.

В новоселье, конечно, есть свои плюсы и свои минусы. Неоспоримым плюсом расположения райотдела оказалось наличие общежитского буфета, в котором можно было за небольшие деньги отведать невкусных щей и котлет, выпить стакан такого же невкусного чая. Но в трудную минуту мы были рады и этому. А котлеты с хлебом хорошо шли для тайных посиделок, которые временами случались в недрах райотдела.

Однако наше новое местоположение сразу не понравилось жильцам соседнего дома. Если ребятам из общежития соседство с милицией не мешало никак, то соседи из обычной многоквартирной «хрущобы» требовали прекратить это безобразие и уехать куда-нибудь в другое место, от них подальше. Им не нравились пьяные крики наших клиентов, астматическое кашлянье разбитых движков наших машин, хлопанье дверей и прочая шумная суета по ночам.

Пока вспоминал о недавних – или уже очень далеких? – преобразованиях, демонстрация шла своим чередом. Сфокусировавшись на действительности, обнаружил, что мне опять машет рукой наша суровая кадровичка – вернее, целый начальник отдела кадров, стоящая на посту метрах в пятидесяти от меня. А если машет, то я должен выдвинуться на двадцать шагов вперед, чтобы наша цепь не выглядела прореженной.

Ага, выдвинулся, а кадровичка (капитан милиции, кстати), поправив головной убор, метнулась в ближайшие кусты. Нет, не для того, о чем вы подумали. Кадровичка – заядлая курильщица, причем сигаретам с фильтром она предпочитает пролетарский «Беломор»! Но если в своем собственном кабинете, где из-за табачного дыма не продохнуть, она сама себе хозяйка – даже подполковник Горюнов не рисковал делать ей замечания! – то на первомайской демонстрации, капитан милиции, стоящая на посту с беломориной в зубах, – непорядок.

Я снисходительно посмотрел на страдающее от никотинового голодания начальство. А ведь Минздрав-то предупреждал! Как хорошо, что я вовремя курить бросил!

Глава вторая
Тебе труп нужен? Забирай

Дежурные сутки нормальные люди не любят. Вертишься как белка в колесе, что-то решаешь, а потом выясняется, что впопыхах принял неверное решение или вообще лучше было ничего не предпринимать. А тут еще следователь зудит, которому кажется, что я должен делать за него его собственную работу, а машина ломается в самый неподходящий момент.

Но хуже всего, если приходится отдуваться не за себя, а «за того парня». В данном случае – за Серегу Савина, который сегодня на дежурство выйти не смог. Хорошо, если он вообще приползет на работу, но лучше бы и не приползал. Наш непосредственный начальник – Николай Иванович, которого мы зовем «дядя Коля», хотя он ненамного и старше, – прикроет Серегу перед вышестоящим начальством, сообщив тому, что инспектор уголовного розыска Савин отпрашивался у него еще два дня назад, а со мной все согласовано. А мудрый майор Семенов, который прекрасно знает об истинных причинах неявки оного инспектора на дежурство, сделает вид, что поверил.

Но дело-то тут такое, вполне уважительное, потому что вчера Серега из простых лейтенантов стал целым старлеем! Но, как известно, повышение в звании не считается, пока звездочки не будут обмыты. А как явиться на службу, ежели пришлось выпить два граненых стакана да из каждого выловить зубами алюминиевую звездочку? Наверное, можно было замочить обе звездочки в один стакан, но капитан милиции (тот, который зам начальника отделения) сказал, что коли звездочек две, так и стаканов должно быть два!

Нет, теоретически старший лейтенант милиции Савин мог явиться на пересменок, но вот как он станет работать? Поэтому во время обмывки старшие товарищи решили, что Серегину смену отработает самый трезвый. А кто у нас самый трезвый? Вот-вот… Пить, что ли, начать, чтобы не быть самым трезвым? Но если начну, кого товарищи на амбразуру станут бросать?

Пересменок прошел буднично. За истекшие сутки на территории нашего отдела ничего сверхъестественного не случилось. ППС задержала пару хулиганов да раскрыла грабеж по горячим следам, вот и все. Административная мелочь вроде мелких хулиганов и оформленных по «пьяному указу» удостоилась только статистического упоминания. Титан, мой бывший наставник, а ныне сосед по кабинету, отработал свои сутки успешно: кого надо – опросил, что нужно – оформил, подлежащих задержанию – притащил и никаких хвостов мне не оставил. Можно начинать с чистого листа, так сказать.

Только разложил свои собственные бумаги, чтобы поработать в спокойной обстановке, как зазвонил телефон.

– Инспектор Воронцов. Слушаю вас.

– Воронцов, это хорошо, что ты слушаешь. Это оч-чень хорошо, Воронцов.

Я только вздохнул. Ну что за дурацкая привычка у дежурного Краснюка теребить чужую фамилию, жевать резину, вместо того чтобы сразу приступить к делу?

– Федор, так ты толком-то скажи: что случилось? – не выдержал я, хотя под ложечкой слегка засосало. Помнится, именно Краснюк мне звонил, чтобы я проверил сообщение о смерти своей поднадзорной. Неужели опять труп?

– Вот такое дело, Воронцов. Звоночек тут поступил странный, только не в дежурку, а Кустову, что в одной из квартир на Московском проспекте труп имеется. – Ох, Краснюк, да чтоб тебя лесом, да об асфальт! – Участковых, понятное дело, еще нет – рано, а поднимать из дома, так и до морковкина заговенья не управимся. Так что зайди вначале к Кустову, уточни обстоятельства. Может, он тебе что-то еще расскажет. А я пока машину вызову, она на заправку уехала. Съездишь на разведку, а там отзвонишься или приедешь и расскажешь. Ну да ты знаешь.

Ну да, ну да. Как всегда – оперативно-следственную группу собирать пока не с руки, проверить надо.

Олег Кустов – наш следователь. Странно, что у него появилась информация по какому-то трупу. Что ж, пойду выясню.

– Олег, что у тебя за труп? – сразу же задал я вопрос.

– Ну, труп-то не у меня, а на Московском проспекте, – педантично ответил Олег, поправляя очки.

– А если без сарказма?

– А если без сарказма, то все просто. Позвонили и сообщили, что на Московском проспекте, дом семьдесят два, квартира двадцать четыре, на балконе лежит труп женщины. Вот такое дело.

Как-то уж очень странно. Анонимный звонок в дежурную часть – вполне понятно, а звонок на телефон следователя – не очень.

– Олег, а звонок был именно анонимным?

С Кустовым у меня отношения неплохие. Работали с ним как-то. Олег – парень хороший, без закидонов, которые порой присущи интеллигенции.

– Олег, чисто для меня, без огласки, – пообещал я.

Следователь вздохнул, снова поправил очки.

– Алексей, если чисто для тебя, то скажу. Позвонил знакомый, но он очень не хочет, чтобы его фамилия засветилась. Я ему ничего не обещал, но сказал, что постараюсь. Если там все без криминала, так и ладно, отделается мой знакомый легким испугом. Но если все-таки мокруха, там уж как получится, я все понимаю. Возможно, придется его светить. Вернее, не его, а супругу.

– Не люблю я эти тайны мадридского двора, – хмыкнул я. – Тут свети, тут не свети. Это уж как пойдет. И вообще, мой книжный детективный опыт (я специально решил поприбедняться) подсказывает мне, что вот такие анонимы-инкогнито и оказываются обычно в числе самых первых подозреваемых. Так что никаких обещаний с моей стороны. Излагай, что там стряслось.

Олег махнул рукой и принялся за рассказ.

– В общем, есть у меня хороший знакомый – военный, капитан, в нашем училище преподает. Сам-то он парень отличный, но вот с женой не очень повезло – та и выпить любит, и погулять. А на развод подавать ему пока не с руки: в академию поступать будет. Позвонил он, сказал, что супруга трое суток дома не ночевала. Я ему объясняю: Андрей, дескать, мы тут не полиция нравов, в супружеские проблемы не встреваем. А он: супруга говорит, что три дня сидела в чужой квартире, потому что боялась хозяина. Дескать, у него на балконе покойник лежит, да еще и голый. Вернее, голая, потому что труп женский. Вот он и волнуется: мол, а что теперь делать? Вроде и жене веры мало, но и мимо ушей такую информацию пропускать нельзя. Вот хорошо, что мильтон есть знакомый, решил позвонить, посоветоваться. А я спрашиваю: жена может указать квартиру? А приятель: она и адрес знает, и фамилию хозяина. Андрюха теперь очень переживает, что жену на допросы будут таскать, а ему бы этого не хотелось: будет огласка. А если жена в чем-то замешана? Так ему академия может обломаться.

Кустов протянул мне листочек бумаги.

– Вот, возьми, я и адрес записал, и фамилию.

– А твой знакомый не врет? – с надеждой поинтересовался я. – Или жена ему втюхивает, чтобы измену простил?

Олег только плечами пожал. Врет ли неверная жена своему мужу, чтобы избежать взбучки, нет ли, а информацию проверить надо. И он правильно сделал, сообщив о звонке в дежурную часть. Но, скорее всего, звонок окажется пустышкой: история казалась не очень-то реальной. Гулящая бабенка не знала, что бы этакое соврать мужу, чтобы тот ее пожалел, вот и придумала. А в башку не взяла, что у супруга может оказаться знакомый в милиции.

– Если трупа там нет, то с тебя причитается за ложный вызов, – хмыкнул я. Подумав, добавил: – Купишь мне эскимо на палочке. А ты потом с приятеля его стоимость стребуешь.

Олег возражать не стал.

Я спустился вниз как раз в тот момент, когда к крыльцу тихонько подкрадывалась дежурная машина. Не иначе, Боря Сорок-кэмэ за рулем.

Когда подъезжали к нужному дому, подумал: если все нормально, Олегу я сам проставлюсь – куплю ему эскимо на палочке. Все-таки лучше иметь ложный вызов, чем глухую мокруху.

Позвонил в нужную квартиру и по обретенной еще в той жизни привычке сразу сместился в сторону от дверей: береженого Бог бережет. Запоздало подумал, что нехорошо это – на труп в одиночку выезжать, даже в такое постное советское время.

На удивление, звонок работал.

– Хтоу там? – донеслось из-за двери.

– Милиция, открываем, – строго сказал я.

– Милиция? А х… надо?

С этими словами дверь открылась, и на пороге я увидел хозяина квартиры. М-да… Я и сам не очень-то маленький, но тут дядька метра под два, косая сажень в плечах. Небрит с неделю, в трусах и в грязной майке. Дядька здоровый, но на убийцу он никак не походил.

Я вытащил свое служебное удостоверение, раскрыл его, показал. Вообще-то демонстрация удостоверения была лишней. В 1977 году было достаточно того, что ты облачен в форму блюстителя порядка, обычно вопросов не возникало. Это потом наступит тотальное недоверие, и, кстати, вполне обоснованно.

А пока передо мной покачивался здоровенный амбал, пребывающий, судя по всему, в таком тяжелом похмелье, что не мог сфокусировать свой взор ни на мне, ни на моем документе. А посему он сделал совершенно правильный вывод – поверил мне на слово.

– Милиция… – кивнул головой амбал и повторил свой вопрос, но уже без мата: – А че надо-то?

– Кульков Сергей Степанович? – на всякий случай уточнил я и улыбнулся: – Тут твои друзья пошутить решили, сказали, что ты труп на балконе хранишь.

М-да, не лучший ход. Вот он сейчас захлопнет дверь, и ситуация многократно усложнится. Оставалось надеяться только на посталкогольную тугодумость товарища и мою ногу, жертвенно поставленную на дверной порог.

– Труп? – наморщил лоб Кульков. Видимо, о чем-то задумался. Расправив морщинки, кивнул: – Ага. Лежит. Если тебе нужен, так забирай.

Мне стало смешно. Кто же такую глупость может сказать? Нет, определенно, жена этого препода из военного училища решила провести мужа. Но проверить все-таки надо.

Вошел в квартиру, осмотрелся. Квартира однокомнатная. Из мебели только диван да стол. А вокруг… Про мусор промолчу, но если сдать все пустые бутылки, то на вырученные деньги можно купить автомобиль. Нет, вру. Но велосипед точно.

В комнате трупов не видно, проверим балкон.

А там в непрозрачных пластиковых мешках из-под удобрения, вложенных один в другой, что-то лежит. И что это? Свиная туша, что ли?

Потыкав в это «что-то» папкой, я спросил:

– А у тебя тут что, мясо, что ли?

– Какое мясо? – вяло огрызнулся хозяин квартиры. – Ты же про труп спрашивал? Если тебе труп нужен, то забирай.

Я еще раз посмотрел на полиэтиленовые мешки с грузом. Идущий оттуда запах не оставлял сомнений относительно содержимого, однако я мужественно приподнял край мешка. Взору открылась часть обнаженного тела с серо-фиолетовыми разводами, принадлежащая, несомненно, женщине.

Я перевел взгляд на хозяина и загрустил. Дядька здоровый, а у меня даже наручников нет. Имеется, правда, веревочка, но что от нее толку, если такой верзила примется драться?

Слегка упавшим голосом я сказал:

– Что ж, собирайся.

– Куда собираться? – опять нахмурил лоб хозяин.

– Как это куда? В отделение поедем.

– В отделение? – переспросил Кульков. – А-а, в отделение. А че собираться-то? Че с собой брать?

У меня, что называется, отлегло от сердца. Драки с подозреваемым не будет. Зато я принялся старательно собирать дядьку. Под моим чутким руководством он влез в штаны, надел рубашку и куртку. Все делалось с огромным трудом, словно мужик был на тормозе. Так с похмелья все-таки, тяжело. Но он справился. С моей помощью отыскал себе смену чистого белья (удивительно, но в таком хлеву оно имелось!) и даже прихватил с собой мыльно-рыльные принадлежности. Да что там, я даже отыскал его военный билет.

По идее, я должен был сейчас сообщить дежурному, вызвать сюда опергруппу и прочее. Но куда я подозреваемого дену? Нет уж, отвезу его в отделение, а все остальное потом. И труп на балконе полежит еще какое-то время, не сбежит. Дверь в квартиру я запер, а ключ положил в карман. Вот, теперь можно отправляться в отделение. С третьего этажа мне пришлось вести гражданина едва ли не под руки.

Увидев, как я конвоирую здоровенного мужика, Федя Краснюк едва не вывалился из окошка.

– Это чего такое? – пролепетал он.

– А это потенциальный убивец, – отмахнулся я, усаживая дядьку на стул. – Сейчас мы с ним явку с повинной будем писать, а ты пока группу собирай и все прочее.

– Ага, соберу, – кивнул Федя. Потом, пристально присмотревшись к задержанному, покачал головой: – Только не помер бы он у меня тут.

– А что такое? – не враз понял я.

– Так мужик-то с похмелья загибается, неужели не видишь? – усмехнулся Краснюк.

А ведь и точно. Кульков и в самом деле страдал от похмелья. Как говорят медики, абстинентный синдром. Я ведь и сам это заметил, но как-то упустил из вида, что подобный случай, то есть смерть от похмелья, вполне возможен. Получается, все-таки нюх-то я потерял. А задержанный-то, вишь, весь бледный, а губы синие. Наверное, надо скорую вызвать. И впрямь, помрет он тут, а нас потом прокуратура затаскает: дескать, почему подозреваемые мрут от похмелья в дежурной части? А если у него какой-нибудь синяк еще на теле окажется, так и вовсе праздник для прокуратуры. Лучше и не думать о таком.

Федя метнулся куда-то вглубь дежурки, забулькал чем-то и явился к нам с кружкой.

– На-ко, тут пятьдесят грамм, – заботливо сказал дежурный, поднося кружку к губам задержанного. Кивнул мне: – Чего уставился? Помоги человеку.

Кульков вцепился в кружку, словно младенец в соску. Но руки у него так дрожали, что даже с моей помощью он с огромным трудом влил в себя живительную влагу. Выпил, захлопал глазами и буквально на глазах принялся оживать. Вон уже и губы стали краснеть, и на щеках румянец проступил.

Пока я занимался «реанимацией» задержанного, Краснюк уже звонил в морг и прокуратуру.

– А еще нальешь? – с надеждой посмотрел на меня задержанный.

Краснюк, отвлекаясь от разговора с прокурорским следователем, закричал:

– Больше нельзя! Пятьдесят грамм – норма. Теперь точно не помрешь.

Водки я ему больше не дал, да ее у меня и не было, зато притащил полную кружку воды. Испив живительной водопроводной влаги, Кульков еще больше подобрел и начал рассказывать, да так, что я только успевал записывать.

С его слов получалось, что, может, вчера, а может, и три дня назад (с датами у него, не говоря уже о днях недели, все сложно) к нему в гости пришла старая подруга. Разумеется, с бутылкой. А он уже и так пил вторую неделю. В отпуске человек, вот и отдыхал.

На каком-то этапе их культурного отдыха захотелось любви. Немного полюбили друг друга, еще выпили. А потом знакомой опять захотелось любви, но уже в другой позе и, скажем так, в другое отверстие. Но вот второй раз, да еще таким странным способом, у него уже не получилось. Может, и водка свою роль сыграла, а может, усталость. И знакомая, в некоторой досаде, сообщила, что есть у нее друг – горячий парень с Кавказа, у которого это получается отлично, и он по сравнению с тем джигитом – щенок.

Сказала так девушка и заснула. А он немного посидел, еще выпил, а потом его взяла обида. И за то, что оскорбила его мужскую честь, и за то, что предпочитает ему какого-то кавказца… И так эта обида взяла за глотку, что он взял да и задушил подругу. А та даже и не проснулась.

Посидел, погоревал, как же она так безвременно-то ушла, потом помянул ее как полагается и решил идти сдаваться. Но отвлек звонок в дверь. А там опять какие-то подруги, и опять с водкой: паленка-то неподалеку у цыган продается, только дорогу перейти. Решил погодить с милицией покамест – когда еще доведется так хорошо посидеть? Взял два полиэтиленовых пакета, засунул в них труп и вынес на балкон. Подруги не возражали.

Потом все гости куда-то потерялись, а тут как раз и вы подоспели, гражданин начальник.

Пока писал объяснение, брал с гражданина «явку с повинной» – мол, сам пришел и сдался, – собралась опергруппа. Тут и следователь прокуратуры, который рад-радешенек, что убийца уже в камере и теперь дело за малым, и судмедэксперт. А еще очень грустный Санька Барыкин, которого отправили вместо того участкового, который обслуживает дом семьдесят два по Московскому проспекту. Ему, бедолаге, теперь и машину искать, и суточников брать на погрузку и перевозку трупа в морг.

Формальности заняли часа четыре: пока проводили осмотр тела, квартиры, изымали одежду, которая принадлежала жертве. Удачно, что нашлась сумочка с документами, так что и имя убитой установили сразу. А все прочее – это уже забота следствия.

У меня были еще дела, но я забежал в магазин и купил эскимо на палочке. Зайдя в кабинет к Кустову, вручил ему проставу.

– Ага, уже слышал, ты убийство раскрыл, поздравляю, – вздохнул следователь и зашелестел оберткой. Откусив кусочек эскимо, спросил: – Ну что скажешь? Как там жена моего приятеля смотрится во всем этом деле?

– Да ты что? – удивился я. – Какая жена? Этот несчастный убивец ни одного имени не может вспомнить, кто у него за это время перебывал. Не буду же я ему такой подарок делать – фамилию ее называть. Ведь тогда ее одну он и запомнит и прокурорскому следователю назовет. Тогда уж ей участия в процессе никак не избежать будет. Так что твой друг пускай молится, чтобы все обошлось. От меня тут уже ничего не зависит.

Олег слушал меня, а я думал: «Ну ты же следователь, сам все понимать должен».

– Кстати, – продолжил я, – Кульков утверждает, что никого в квартире не удерживал силой, еще чего не хватало. Девки к нему сами приходят и остаются, кто сколько хочет. Ему не жалко.

На столе зазвонил телефон, но Кустов поднял трубку и сразу же положил, потом снова снял и оставил лежать на столе: пускай не мешают.

– Ты знаешь, я почему-то Кулькову верю. Мне его даже жалко, дурака. А где эту девку носило, пока она домой не вернулась, кто знает?

Я посмотрел на телефонную трубку, из которой обычно в таких случаях должен слышаться длинный гудок. Там была тишина. А вдруг какой-нибудь «товарищ майор» подслушивает? Олег проследил за моим взглядом и положил трубку на рычаги.

Зачем надо было городить огород с тем, как отмазать друга? Стой на своем: звонок о трупе был анонимный. Мало ли кто знает телефон следователя и почему решил так поступить. А почему аноним не пожелал представиться, так это у него и надо спрашивать. Поймайте и спросите.

Кажется, Олег понял меня без слов.

Глава третья
Оставь надежду…

«Мы любим людей за то добро, что для них сделали». Не помню, кому принадлежит эта парадоксальная, на первый взгляд, фраза. Кажется, дедушке Толстому. Он вообще за свою жизнь много парадоксального наговорил.

Разберемся. Логика подсказывает, что любить надо тех, кто сделал добро тебе. Однако не получается. К таким людям можно испытывать чувство благодарности, признательности, уважения, еще что-нибудь подобное. Но любить? Нет уж, увольте. Иногда даже хочется и подосадовать: ну вот, теперь я у него в должниках, а быть таковым, уверен, никому не нравится. Перелистайте свое прошлое и убедитесь сами. У староверов, говорят, вообще такой обычай: если тебя усадили за стол, угощают пищей, а ты знаешь, что не сможешь сделать ответный жест, то должен просто-напросто отказаться от еды. Что-то в этом есть. Сам терпеть не могу быть кому-то обязанным или ходить в должниках. Наверное, поэтому ни разу в жизни не брал в долг крупных сумм (рубль или трешка не в счет) или кредитов.

И наоборот, объект приложения толстовской заповеди оказывается осененным лучами этого самого, тобой сделанного, доброго дела. Как же не полюбить такого? И самооценку повышает: вот я какой! Наделал добра и не кичусь ни капельки, не кричу на площадях, не рассказываю собеседникам, крепко ухватив их за пуговицу, чтобы не уклонялись от выслушивания. Просто люблю его, этого негодяя, которому случайно сделал доброе дело. Как-то так.

К чему это я? Да к тому, что собрался совершить один поступок, но приведенный толстовский тезис мне немного мешал. Следователя Самсонова я не любил и любить не собирался. Просто я к нему хорошо относился, как к товарищу по службе, не более того, и надеялся уберечь от неприятности, случившейся с ним в первой версии моей жизни. А в первой версии Валерий сел. За взятку. Мерзкая статья, скажу я вам. Якобы взял пару бутылок коньяка по какому-то плевому уголовному делу.

Я твердо решил поговорить с Самсоновым. Но поговорить надо было так, чтобы он мне поверил. В этом и заключалась загвоздка. Казалось бы, нет ничего проще: предупреди человека, а дальше пусть сам думает. Но дело осложнялось тем, что я не помнил, когда это произойдет, а уж кто эти супостаты – тем более. Почему-то в памяти зацепилось, что дело было после переезда в новое здание райотдела. Если выступлю раньше времени, как он отреагирует? И что я ему скажу? Что есть оперативная информация о готовящейся подставе? Так Валерий сам когда-то работал в уголовке, его на мякине не проведешь. Начнет выдавливать из меня подробности, сказать-то мне и нечего. Но и прозевать момент было бы еще хуже.

День, на который я наметил разговор, начался с маленькой хохмы. Утренняя оперативка шла полным ходом, только что закончился селектор, раздавались последние пряники, люли и ценные указания. Мы с Валерием оказались в числе присутствующих, будучи участниками отдежурившей оперативной группы, готовившейся с чистой совестью идти отдыхать.

Привычный процесс прервался появлением замполита с каким-то свитком в руках. Федор Павлович с трудом протиснулся в заполненный до отказа кабинет начальника и тут же потребовал слова. Возмущенно произнеся: «Как вам это понравится, товарищи?», он развернул свиток.

«Оставь надежду, всяк сюда входящий» было начертано на длинной бумажной ленте с перфорированными краями. Лента сильно походила на бумагу для промышленного самописца, буквы пьяненько кривились и сильно отличались от каллиграфического идеала. Концы свитка были подозрительного темно-розового цвета, намекающего на присутствие в клеящем составе родамина. Наличие родамина подтверждали и розовые руки замполита.

Товарищи, к которым оказался обращен вопрос, оживились, но ответа на него не дали. Я тоже видел этот плакат над входом в райотдел, когда уже утром возвращался из «травмы», но ответственность за его снятие на себя не взял. Спросил только у дежурного: знает ли он о новом лозунге? Тот не знал. Выскочил на улицу, перематерился, но снимать тоже не стал. Честно говоря, странный поступок для дежурного, который за все получает самым первым. Но, может быть, его несколько оправдывала сердитая фраза: «Вот пусть сами и отдуваются»?

Кто были эти неведомые «сами», я догадывался, но на тот момент мне было не до того. Впереди еще два адреса, с которых предстояло привезти для следователей каких-то неслухов, игнорирующих повестки. Я, кстати, уже давно привык, что по таким вопросам можно ездить в одиночку (не то что в будущие времена, когда тебя сопровождают едва ли не автоматчики) и дверь тебе обязательно откроют, едва заслышав слово «милиция».

Первая странность с этим лозунгом была такая: ни начальник РОВД, прибывающий весьма рано, ни кто-либо из сотрудников никаким образом не отреагировали на этот плакат. Как будто специально оставили это дело для «замполитского» воздействия.

Не дождавшись внятного ответа, Федор Павлович развил свое наступление:

– Товарищи, ведь это же форменное безобразие! Как же вы допустили, чтобы оно, – он потряс свитком, – дискредитировало советскую милицию?

– А что? – подал голос начальник уголовного розыска, сидевший сегодня почему-то в самом дальнем углу. – Если обратить написанное в адрес жуликов, очень даже правильное указание. И пусть не надеются, что удастся отвертеться.

– А если отнести это к нормальным гражданам, пришедшим к нам за помощью и защитой? – тут же отреагировал замполит. – Это как вам? Тоже оставить надежду? – Он вдруг остановил свой взгляд на мне. – Вот вы, товарищ Воронцов, все сутки ездили туда-сюда. Разве вы не заметили этого безобразия?

Вот тебе на! Нашли крайнего. Я хотел было уже сказать, что заметил и дежурного проинформировал, но вспомнил его угрозу про «пусть сами отдуваются», поэтому и ответил по-другому.

– Я думаю, Федор Павлович, что совершить такое мог кто-либо имеющий зуб на милицию из числа работников наших крупных предприятий. Бумага-то на плакате из киповского рулона, какие на «металлурге» используются. А еще это должен быть человек достаточно начитанный. Все-таки произведениями Данте у нас далеко не все интересуются.

Я прекрасно знал, что недавно наши сыщики выезжали на металлургический завод в связи с какой-то кражей. Кражу не раскрыли, но зато разжились большим количеством рулонов диаграммной бумаги для самописцев, что в условиях перманентного бумажного дефицита дело совсем не лишнее. Теперь эти рулоны были свалены в углу кабинета промзональников на общую потребу – приходи и бери, пользуйся, если А-4 закончились. Уточню, что обозначение «А‐4» в семьдесят седьмом было не в ходу, а говорили просто – «машинописные листы», но это я по привычке из иного времени.

По странной случайности, именно в этом кабинете – под номером тридцать! – вчера поздно вечером, проходя мимо, можно было слышать неположенный шум. Если бы я ключом по скобке выбил морзяночную семерку – «дай – дай – за-курить», – мне бы, конечно, открыли. Но мне было нужно другое, поэтому я стучал как обычно. После моего стука воцарялась чуткая тишина, нарушаемая лишь звуками «ш-ш-ш-ш» в различном исполнении. Потом из-за двери слышалось «Ушел», и шумы возвращались. Приходилось стучать снова, чтобы хоть немного пробудить в коллегах необходимую бдительность. Так что, если сопоставить эти обстоятельства, можно было легко выстроить совсем другую версию, нежели та, которую я высказал.

Но Федор Павлович, слава богу, этих обстоятельств не знал. Зато, как выяснилось, он был начитанным человеком.

– Я тоже уважаю творчество Данте, но вы хоть знаете, где у него это объявление размещалось? На вратах ада!

– А нам не страшно, мы атеисты! – отреагировал кто-то, в тесноте не идентифицированный.

Неизвестно, сколько еще продолжалось бы это безобразие, если бы Семенов, которому уже надоело смотреть на происходящее, не поставил решительную точку, повелев начальнику розыска разобраться с происшедшим. Тот даже не дернулся воспротивиться, а лишь поглубже вжался в свой угол. Заодно Семенов и меня одарил строгим взглядом, из которого я понял, что начальнику моя версия не зашла. Мне подумалось, что наш проницательный руководитель имел в виду вовсе не поиски рассерженного на милицию металлурга, а нечто совсем другое. И как это он догадался?

Когда мы, мешая друг другу выносимыми стульями, все-таки выдавились наружу из начальственного кабинета, я мигнул Валерию: мол, перекурим перед заслуженным отдыхом? Он согласно кивнул. Общее дежурство, прошедшее без поводов быть недовольными друг другом, сближало, так почему бы и не поговорить по душам? Во время дежурства заводить такой разговор я посчитал неоправданным: прервется на самом важном месте каким-нибудь вызовом на происшествие, а потом может и не получиться снова-то. И что тогда?

Разместились у него в кабинете, и я не стал тянуть кота за хвост. Присел напротив за стол его напарника и заявил:

– Валера, тут сорока на хвосте принесла, что тебе подстава готовится – по какому-то делу всучить тебе пару бутылок коньяка и сделать это под контролем, чтобы сразу и хапнуть с поличным.

Самсонов насмешливо посмотрел на меня.

– Так-так-так, интересненько… И дальше что?

– Да, собственно, это и все, – пожал я плечами.

Валерий вытащил из ящика стола пачку «ВТ» – и где он такие берет? – закурил и отправил в полет серию толстых дымных колец. И только потом спросил:

– А ты мне не горбатого лепишь? – Он пытливо посмотрел на меня сквозь сизый дым. – Чтобы такая информация да вдруг ни с того ни с сего в чьи-то уши попала – это же один шанс из тысячи. Если, конечно, с тобой лично прокурор или начальник комитета не советовались, как лучше операцию провернуть. А может быть, те, кто подставу делать собрался?

Ну вот, обиделся. Хотя, по здравому рассуждению, все причины для этого имеются. Приходит твой сотоварищ и заявляет, что ты мздоимец и ему это известно. Я прикинул: а мне-то такое понравилось бы? И честно ответил: нет, не понравилось бы, и даже очень.

– Валер, понимаешь, какая штука, – вздохнул я. – Хоть верь, хоть не верь, но мне тебе сказать больше нечего. Были у меня опасения, что ты не поверишь. Я бы и сам не поверил такому. Но решил, что лучше сказать. Вот так, хоть ты меня режь, хоть ты меня ешь.

– Так-так-так… – снова произнес Валерий. И спросил: – А ты сам-то чего хочешь? Чтобы я тебе в ноги пал? Благодарить начал: спасибо, родной, от тюрьмы да от позора спас, до гроба теперь буду тебя водкой поить?

Я молчал, еще не решив, как мне лучше всего отреагировать на сказанное. Молчал и Самсонов. Но глаз не отводил и смотрел на меня внимательно и выжидающе.

Не дождавшись моей реакции, Валерий продолжил:

– Ждешь, что я у тебя начну выпытывать, откуда такая информация? Так вот, ошибаешься – не буду. Слона дробиной не завалишь. Чихать я хотел на твои страшилки. Можешь нести свой пасквиль куда угодно.

От наших благодушных взаимоотношений не осталось и следа. А ведь еще несколько часов назад при совместном выезде на место происшествия казалось, что мы понимаем друг друга с полуслова. Я даже засомневался: может, в этой ветке реальности все по-другому? И тогда получается, что я вылил ведро помоев на хорошего человека? Пусть один на один, без свидетелей, но все равно. Ведь не зря же гонцов с плохими вестями не любили во все времена, а кого и жизни лишали мучительным образом.

И что мне теперь – объяснять, почему я так поступил? Так ведь общеизвестно, что оправдывающийся, пытающийся что-то объяснить человек всегда выглядит виноватым.

Понимая, что выгляжу в глазах Самсонова глупо, я тем не менее заговорил:

– Валерий, а ты отложи на минутку свои обиды и амбиции и подумай сам, насколько удобно мне заводить с тобой такой разговор. Вот завтра ты… – Я зачем-то посмотрел на часы и поправился: – Да даже уже сегодня ты рассказываешь, что Воронцов – большое дерьмо, – я употребил другое слово, – и хочет тебя ошельмовать, распускает гнусные слухи и всякое такое прочее. Как ты думаешь, много пользы это принесет моей репутации? Ты побольше меня служишь, тебе поверят. А мне что тогда? – Я передохнул после длинной реплики и требовательно сказал: – Давай сигарету!

Самсонов с удивлением посмотрел на меня.

– Так ты же вроде не куришь?

– Куришь, не куришь… – сказал я сердито. – С тобой закуришь тут. Давай уже, не бухти.

Мы сидели напротив друг друга, пускали в потолок тугие струи и геометрически выверенные кольца дыма. Я отметил про себя, что не растерял квалификации и мои кольца получаются ничуть не хуже самсоновских. А ведь не курю уже столько, сколько иные и не живут.

Напряжение понемногу спадало. У меня с непривычки кружилась голова, и это было прикольно.

– Что, приторчал? – спросил Валерий, видя мое состояние.

Я кивнул неопределенно: мол, понимай как хочешь.

– Ты не серчай, – продолжил Самсонов. – Сам понимаешь… – Он не договорил фразу и начал другую: – Не знаю, что за лажу ты мне тут впариваешь, и о чем идет речь, представления не имею. Поэтому давай так: жизнь покажет. Она, брат, все показывает. – И протянул мне руку.

Я пожал ее и направился к выходу. Говорить больше было не о чем. Все, что требовалось, сказано. Конечно, слово «брат» Самсонов употребил в ироничном смысле своего времени, он другого и не мог знать. Но мне оно почувствовалось совсем иначе – так, как его стало принято употреблять в моем будущем.

Да, жизнь покажет, думал я, выходя из кабинета следователя. Она все показывает. Тут Самсонов был, безусловно, прав. Стало быть, поживем – увидим. Только вот я никак не ожидал, что она покажет все неожиданно быстро, даже стремительно. Да еще так, что впору будет вспомнить еще одну пословицу – «Человек – сам кузнец своего счастья». «И несчастья», – добавил бы я. А еще подумав, присовокупил бы: «И хлопот».

– Воронцов!

Я не успел смыться на законный выходной после дежурства и оказался пойман нашим начальником уголовного розыска.

– Воронцов, – Николай Иванович потянул меня в сторонку, – вчера что, в тридцатом очень шумели после отбоя?

Тридцатым как раз и был кабинет сыщиков по промзоне, которых мне вчера пришлось деликатно призывать к бдительности. И хоть Николай Иванович своим вопросом постарался отмежеваться от соучастия в состоявшемся безобразии, я ему не поверил. Но, поскольку начальник – он, как известно, и в Африке начальник, свое неверие я оставил при себе. Просто признался:

– Да, было такое.

– А ты, случайно, не видел: ответственный от руководства в дверь не ломился?

– На моих глазах – нет. Только я ведь, Николай Иванович, в коридоре не торчал. Других дел прорва была.

– А кто тогда ломился, не знаешь?

– Я раза три подходил, стучал, чтобы с ума не сходили.

– Ты? – с явным облегчением переспросил наш начальник, и стало видно, что его отпускает. – Замполиту говорил? – задал он тем не менее контрольный вопрос.

– Николай Иванович… – врастяжку произнес я, демонстрируя обиду.

– Ладно, ладно, верю, – похлопал меня по плечу шеф. – Иди отдыхай.

И я пошел. Но сначала в свой кабинет – переодеться.

Некоторое время назад даже представить себе было невозможно, чтобы прийти на работу в гражданке, а потом уже здесь переодеться. Считалось, что уж если тебе положено быть сегодня в форме, так и будь в ней. Или, может, ты стесняешься продемонстрировать народу достойный облик советского милиционера? Но постепенно сыщики и следователи пробили брешь в этом правиле, и оно тихонько умерло. Да тут еще подоспел американский фильм «Новые центурионы», в котором у копов в полицейском участке были предусмотрены комфортные раздевалки, и никто не требовал от них вне службы демонстрировать всякие там достойные облики американского полицейского.

Глава четвертая
Командировка на второй этаж

Боря, то есть капитан милиции Борис Михайлович Рябинин, имел обыкновение влетать в любой кабинет стремительно, словно маленький вихрь. Вот и теперь, когда мы с Титаном обдумывали важный вопрос – попить ли нам просто чайку со свежими булками, которые я купил около ресторана «Русь», или вылезти до здешней столовой? – так он и влетел. Ну вот, а мы только-только решили, что в столовку сходим, но суп брать не станем, а вот второе еще куда ни шло, а потом все это дело «заполируем» выпечкой с чаем.

А я параллельно с обсуждением вопроса, связанного с обедом, был занят тем, что писал ответ на отдельное поручение дознавателя Безугловой. У нее в производстве находится дело по хулиганке. Аккурат на моей зоне ранним утром какие-то пьяные неустановленные личности избили гражданина Баранова. Правда, тот тоже был не особо трезвым. А так как дело происходило около рощи, то дознаватель резонно предполагала, что в зеленом массиве могли быть свидетели данного происшествия – собачники или кошатники, имеющие обыкновение рано утром выгуливать животных.

«Глухарь», чего уж там. Мой коллега в дежурные сутки свое дело сделал, в том смысле, что не сделал ничего, правда, на место съездил, посмотрел, где потерпевший валялся, да притащил пустую винную бутылку – вдруг на ней пальчики есть? А поскольку уже утро на дворе, к сдаче дежурства надо готовиться, дежурный следователь быстренько накропал постановление на возбуждение уголовного дела по хулиганке. А что, не ему расследовать, дело в дознание пойдет.

Вообще, «глухарь» по хулиганке – это нонсенс. Это признак отвратительной работы суточного наряда, включая членов опергруппы, за что утром начальник должен оторвать голову или хотя бы правую руку вместе с судорожно зажатой в ней шариковой ручкой. И все-таки «глухарь» был, и теперь дознавателю Безугловой приходится работать, изобретая для инспекторов уголовного розыска «отдельные поручения», способствующие раскрытию данного преступления. Но кто же всерьез поверит, что инспектор уголовки отправится заниматься таким нелепым делом, как опрос собачников вкупе с кошатниками в зеленом массиве? Ишь, свидетели…

Козе понятно, что никаких посторонних хулиганов у рощи не было, а имелась банальная драка, но гражданин потерпевший не желает закладывать собутыльников. Странно только, что утром все случилось. Обычно такие вещи происходят либо вечером, либо ночью. Не то всю ночь квасили, не то где-то раздобыли что-то спиртосодержащее и опохмелились. А потом сердобольные граждане, обнаружившие потерпевшего с разбитым носом то ли спящим, то ли вырубленным, позвонили в скорую. В приемный покой отвезли, где гражданин и очухался. Зеленкой намазали ссадины да и отпустили с миром.

Козел он, этот Баранов, из-за которого у меня на участке новый «глухарь». Мог бы и просто сказать: типа выпил, шел домой, никого не трогал, а потом навстречу дерево кинулось, лоб расцарапало и нос разбило. Это было бы, по крайней мере, по-мужски. Все равно рано или поздно дело на прекращение пойдет, только теперь мороки больше.

А вчера нарисовался еще один «глухарь». Девушка заявление написала: мол, познакомилась с «прынцем», посидела с ним с ресторане, а он, злодей этакий, после посиделок с нее сережку сорвал и был таков. А почему не обе сережки? Зачем срывать с девушки одну серьгу? Что с ней потом делать? И примет нет, якобы не запомнила. Это как можно: познакомиться, пообщаться, в ресторане посидеть – и примет не запомнить? Скорее всего, пьяная была в стельку. Говорит, как пропажу сережки обнаружила, сразу в милицию заявление написала. Вот так вот, как только проснулась в кустиках. И что будто бы не сама туда упала, а этот злодей толкнул, и она сознание потеряла. И хорошо, что только сережка пропала, а могла бы по пьяному делу и девичья честь пропасть… Ага, после второго стакана все пропадет.

Девушка попалась упорная. В показаниях стоит на своем, хотя и выглядит в них отнюдь не презентабельно, и все справкой из травмпункта о наличии фингала под глазом трясет. Формально хоть грабеж возбуждай. Несуществующий. Чудится мне, что ей нужно на самом деле своего ухажера найти. А как найдем, сразу скажет: ой, ошибочка вышла, а сережка – вот она, в лифчик провалилась, а я и не заметила. Или еще что-нибудь придумает. А фингал – так у меня к своему милому претензий нет. Бьет – значит любит. И расстанемся мы – она и милиция – весьма недовольными друг другом.

Лучше уж сразу отказной сделать. Только придется материальчик подсобрать, не подтверждающий навязываемую версию. А такие вещи любой сыщик умеет делать. Основа основ его работы, так сказать.

Однако что-то я увлекся. Юлий Цезарь, тоже мне, понимаешь. Пишу бумагу про Баранова, а думаю про то, как отказной по псевдограбежу буду делать.

И что тут у нас в таком случае получилось? Прочитал вслух:

– В ответ на ваше отдельное поручение от шестого мая сего года сообщаю, что мною были предприняты меры к установлению свидетелей и очевидцев факта хулиганских действий в отношении гражданина Баранова И. П., а также опрошены граждане, имеющие обыкновение выгуливать собак и кошек в период с шести утра и до восьми утра по московскому времени. Принятыми мерами установить свидетелей не представилось возможным.

– Надо было добавить, что инспектором уголовного розыска также допрошены все собаки и кошки, встреченные в зеленом массиве, – предложил Титан, искоса посматривая на явившегося представителя следствия. И не просто на представителя, а на начальство. А появившееся в кабинете начальство, пусть даже чужое, никто не любит, потому что от начальников сплошные беды для простого работяги.

После недавних пертурбаций Боря стал начальником следственного отделения Индустриального отдела милиции. Ну так кого же еще ставить? Правда, Рябинину еще и тридцати нет, но возраст – это дело наживное. Зато он и человек умный, и уважением пользуется не только у самих следователей, но и у начальства, а самое главное – у прокуратуры, с которой, как известно, милиции, а особенно следствию, нужно жить мирно. Капитан на майорской должности пока еще зазнаться не успел (впрочем, из прошлой жизни помню, что он и став подполковником не зазнавался), но дело свое знал и командовать умел.

Боря, сделав вид, что не услышал комментария Титанова, поручкался с нами, плюхнулся на стул для посетителей и ехидненько поинтересовался:

– Леша, а ты чего здесь сидишь?

А уж глазки-то какие ехидные! И чего это он?

– А где я должен сидеть? – хмыкнул я. Посмотрев на часы, висевшие на стене, под портретом товарища Дзержинского (часы мы с Титаном в складчину купили, а портрет моему напарнику подарил какой-то художник, которого Титанище спас от тюрьмы), деловито заметил: – В тюрьму мне пока рано, а до обеденного перерыва еще целых десять минут. Посему тружусь в поте лица своего.

Глазки Бориса Михайловича стали еще более ехидными.

– Давай собирайся на выход, – кивнул Рябинин на дверь.

– Опять намекаете, гражданин начальник? – насторожился я. – Скажите еще, что с вещами. Куда это мне собираться? – Пожав плечами, добавил: – Если дежурить, так сегодня старший инспектор Митрофанов на этом деле, поэтому все вопросы к нему.

– Да я не про это, – отмахнулся Рябинин. – Тебе разве не сказали, что с сегодняшнего дня ты прикомандирован к моему отделению? Кадры уже и приказ оформили, на оперативке должны были до тебя довести. Будешь у нас исполняющим обязанности следователя на месяц. Командировка у тебя, на второй этаж. Я вообще-то тебя еще с утра ждал.

Ну ни фига себе! А я на сегодняшней оперативке как раз и не был. Между прочим, по уважительной причине. И дяде Коле, то есть начальнику отделения уголовного розыска капитану Иванову, докладывал о том. Конечно, не собачников опрашивал, а мотался в Заречье, отлавливал на складе ночного сторожа, который у меня проходил по одному делу. Сторож этот прописан в Индустриальном районе, но дома почти не бывает, проще на работе найти. Вот нашел.

– Михалыч, а первое апреля давно было, – ответил я, захлопав глазами.

Но вроде бы, хотя Борис Михайлович и склонен порой подтрунивать над людьми, дешевых розыгрышей он никогда не устраивает. Чего пугать-то сразу?

– Лешка, точно, – хлопнул себя по лбу Титан. – Тебя и. о. следователя сделали. Дядя Коля говорил на оперативке. Он, правда, пару ласковых слов следователям сказал – мол, у нас у самих работы невпроворот, – но приказ уже есть. – Титан повернулся к Рябинину: – Борис Михайлович, не иначе, ты душу Иванову заложил. Чтобы у него из розыска, да на месяц, да в другое подразделение человека выцыганить – это же невероятно. История такого не помнит.

– А мне тут много кого предлагали, – пустился в рассуждения Рябинин. – И того, говорят, можно взять, и этого. Целая очередь в следователи выстроилась. А я говорю: давайте мне Лешку Воронцова, а кроме него никого не надо. Леша – парень такой, что горы своротит. – И уже мне: – А ты, чудак-человек, своего счастья не ценишь.

Врет ведь и не краснеет. Ну здрасьте. Горы Воронцов, видите ли, своротит. Нет, пусть все горы стоят на месте, на радость альпинистам. Какой из меня исполняющий обязанности следователя? Не было у меня такого в прошлой жизни. Я, конечно, представляю, как выглядят уголовные дела, и даже лучше, чем многие мои теперешние коллеги. Но все эти знания из той, другой моей жизни, и было это сто лет назад, да и законодательство многократно изменилось за это время. До сих пор напрягаться приходится, чтобы глупость не сморозить: хулиганство – это двести шестая или двести тринадцатая?

– Борь… Борис Михалыч, да ты что? Побойся Бога… Какой из меня следователь? – обалдел я. – И мне в августе на учебу ехать…

Тут мне показалось, что я нащупал что-то важное. Да, именно! У меня же соответствующего образования нет, хотя бы любого высшего. Нельзя мне в следователи!

Я тут же вывалил Рябинину свои аргументы.

– Вот! – обрадовался Рябинин. – Я же говорил, что ты умница. Только не зазнавайся, – тут же добавил он.

Я не зазнавался. Когда вербуют на галеры, тоже могут польстить для успеха.

А Рябинин продолжил:

– Ты же сразу в корень узрел. В следователи нельзя – правильно. А в исполняющие обязанности – пожалуйста. Леша, не дрейфь, – бодренько заявил он. – Ты же аттестованный офицер милиции, а какое у тебя образование, никому дела нет. Тебя же не в следователи определяют, а только в исполняющие обязанности, никто наличие диплома проверять не станет. У нас с делами завал, а в августе ждем комплексную проверку из Москвы. Знают ведь, когда ехать: когда с народом хуже всего, а со следователями – тем более. Кто в отпуске, кто в декрете, кто сам болеет, у кого ребенок…

Тут я с Борисом Михайловичем был согласен. Когда у тебя вместо строгого мужского коллектива бабий батальон, будь готов ко всему.

И тут Рябинин выдал:

– А еще пришлось Самсонова срочно в отпуск отпустить. Там у него личные дела…

Вот это да! Я чуть со стула не упал. Стало быть, разговор наш аккурат вовремя состоялся, и следователь нашел вот такой выход из создавшейся ситуации – вообще исчезнуть из поля зрения. Что ж, тоже вариант. Главное, чтобы не поздно было. И весь его скепсис относительно моего предупреждения – блеф чистой воды. Осталось надеяться, что все закончится благополучно.

А пока можно себя и похвалить немножко. И я похвалил.

А Рябинин, не заметив моего удивления, продолжил охмурять меня:

– Вот ты и поможешь нам разобраться. Не ты один, у нас целую бригаду создали, аж три человека, чтобы дела разгребать. А к учебе у тебя как раз срок командировки и истечет.

Да, хитрец ты, однако, Борис Михайлович. Спросит высокая комиссия: «Где у вас такой борзый следователь, который в делах не сведает и нагородил тут всякого?», а ему в ответ: «Так на учебе, отправили повышать квалификацию, чтобы больше, значит, подобных ляпов не допускал».

Я затравленно посмотрел на Рябинина, перевел взгляд на Титана. А мой экс-наставник, мечтательно посмотрев в потолок, сказал:

– А я вот и сам бы в такую командировку сходил. Леха, ты целый месяц будешь жить как белый человек – станешь приходить к девяти часам, а уходить в шесть. И на дежурство исполняющих обязанности следователя не ставят.

А вот о таком я не подумал. И впрямь, побыть немного «белым человеком», без суточных дежурств (у меня обычно две-три смены получалось в месяц), да еще и выходные иметь субботу и воскресенье – мечта. Можно к родителям на выходные смотаться, картошку помочь посадить. В прошлом году не съездил, так хоть нынче… Нет, что-то в этом есть.

И без дежурств – так это совсем прекрасно. У меня тут в личной жизни кое-какие поклевки наметились, свободное время нужно. Нет, не с Мариной. Девочку из педучилища я воспринимаю скорее как младшую сестру, а не как свою девушку. За все время, что прошло со дня знакомства, виделись раза два, может, три. Да и когда видеться-то? На выходные ей из Белозерска ехать проблематично, а мне самому мотаться в город на Белом озере так и совсем не с руки. И писем друг другу не пишем. Вон даже тетя Катя, наша вахтерша, рукой махнула, осознав, что любимую племяшку за меня ей замуж не выдать.

А Маришка еще говорила, что после летних экзаменов ее определят пионервожатой в какой-то лагерь. Кажется, не то на Сухону, не то на юг. Я так и не понял, то ли на реку Юг, то ли на Черное море. В общем, куда-то далеко. Представляю я эти дальние лагеря. Бараки без отопления, баня, а все остальное во дворе. Вроде как у нас на заставе. А Маринка уже радуется: мол, интересно же! Вот пусть себе едет, авось ровесника там подыщет.

– Я дам тебе «глухари» по преступлениям против личности, – пообещал Боря. – И персональную пишущую машинку, она мне нынче без надобности. Там и делать-то ничего не надо, по «глухарям». У нас на них пенсионеры сидят. Допросишь да бумажки подошьешь в дело. Да прекратишь штучек десять-пятнадцать.

Вот она, ключевая фраза! Вот из-за чего сыр-бор! Неопытный и. о. следователя без достаточного основания поторопился с прекращением уголовного дела (это если комиссия что учует). Ай-яй-яй! Так что с него взять – молодой, неопытный. Но мы ему обязательно а-та-та сделаем. Как только с учебы вернется, сразу и сделаем. И другим накажем, чтобы так не поступали.

В таком случае пишущая машинка – бонус явно недостаточный. Да и что там у него? Наверняка какой-нибудь «Ундервуд» выпуска 1912 года и с западающей клавишей «i». Но Рябинин сейчас мог бы и ничего не обещать. Коли приказ о назначении есть, то деваться мне некуда. Это если бы о переводе шла речь, то меня бы спросили, а о временной «командировке» имеют право не спрашивать.

– А что, исполняющих обязанности следователя и в самом деле на дежурство не ставят? – недоверчиво поинтересовался я.

– А куда тебя дежурным следователем ставить? – искренне удивился Боря. – Ты ж там такого наварокосишь. У нас уже есть один такой: возбудит дело по разбою, а там грабеж, а то и просто хулиганка. Ладно, если «светлое», можно в суд отправлять, за время расследования правильная квалификация все равно определится. А если «глухарь»? Сколько раз ему говорил, что «темное» дело нужно возбуждать по наименее тяжкой статье, а ему хоть бы хны. Нет уж, на дежурство я сам выйду, а ты сиди на месте, «глухари» разбирай. Я тебе покажу, что должно быть в уголовном деле, чтобы его можно было в архив сдать.

Покажет он! Правильно я догадался: требуется мальчик таскать каштаны из огня. Но если таскать с умом, хорошая практика получится, да еще и приварок в виде стабильного графика работы. Так что успокоимся и не будем слюной брызгать.

Я порой удивляюсь: почему Рябинин считается лучшим следователем? Кажется, следователю положено быть усидчивым, а этот – словно у него шило в одном месте. Не может сидеть спокойно.

Вон уже вскочил и полетел к двери, по дороге бросив:

– Леша, я тебя после обеда жду. Кстати, в столовке сегодня борщ неплохой. Похуже, чем моя супруга готовит, но лучше, чем в других потравилках.

Кажется, Рябинин в столовой еще и не был. И откуда знает? И кто из нас в уголовном розыске служит?

Мы с Титаном переглянулись и отправились питаться.

А борщ и на самом деле сегодня был неплох, и сметана не слишком разбавлена водой. Пока обедали, я не только работал ложкой, но и еще раз, уже без внешнего воздействия на свой бедный мозг, поразмышлял: за что мне такая сомнительная честь, как перевод в следователи? Обычно в командировки «местного значения» хороших работников не отправляют. Ну а плохих Рябинин просто не взял бы. Странно. Вот я на месте Бориса Михайловича такого работника к себе не взял бы: ни образования, ни опыта. (Точнее, опыт-то у меня, конечно, есть, только кому же я об этом расскажу?) Нет, здесь что-то другое.

Значит, попробуем поразмышлять с точки зрения начальства. Тут интрига сохраняется. Чем сумел подкупить Рябинин моего шефа, начальника розыска, чтобы побудить его к столь щедрому поступку как отдать зонального сыщика на целый месяц, да еще в преддверии учебы, – вот в чем вопрос. Это вам не какая-нибудь фигня по поводу «быть или не быть». Да еще чтобы и Семенов на это согласился… То, что в следствии завал, аргумент недостаточный: в следствии всегда завал, да еще недавнее административно-территориальное реформирование проблем добавило.

На «глухари» меня обещают посадить. Там, видимо, дело совсем швах. Вполне возможно, что по каким-то делам карточки выставили да и забыли про все. Уж скоро сроки пройдут, а в тощих корках три бумажки без единого процессуального действия. А тут вам на голову вскорости упадет не просто проверка, а комплексная инспекторская проверка из МВД. Во все времена только от одних этих слов некоторым начальникам худо делалось. Стало быть, где-то здесь и ответ на все вопросы.

Однако что-то я увлекся. Не пора ли перейти к насущному? Ибо известно, что, тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу. А тщательно пережевывая собственные мысли, кому я помогаю? То-то и оно! Необходимо решительно переключиться на чревоугодие в столовском его исполнении.

Но мозг решил по-своему. Я пилил вилкой на тарелке нечто непонятное под названием «бифштекс», когда в голове всплыла мысль, не страдающая новизной: а ведь, и правда, добрые дела наказуемы. Чем это подтверждается? Да вот чем: несомненно, мой разговор с Самсоновым и мое назначение в следствие – вещи взаимосвязанные.

Осталось только решить, хорошо это или плохо.

Глава пятая
Исполняющий обязанности

Боря Рябинин – добрая душа. Не обманул. Выделил мне отдельный кабинет, притащил пишущую машинку – не слишком и раздолбанную. Снабдил меня новой лентой, показал, как ее правильно заправлять, сообщил, что копирку и бумагу нужно брать у секретаря. А уж потом с барского плеча отсыпал мне пачку уголовных дел – штук пятьдесят, не меньше. Боря за ними два раза в свой кабинет бегал.

– Михалыч, да ты озверел?! – завопил я. – Куда мне столько? Я же окосею!

– Так разве это много? – захохотал Боря. – У меня самого сейчас не меньше, но я еще и начальствую, и на дежурства хожу. Трудись. Изучай пока, вникай. Если что непонятно – спрашивай, не стесняйся. Я потом журнал принесу – распишешься в получении. И какое-нибудь тебе дело для образца принесу, чтобы перед глазами было, что и как.

Я с тоской посмотрел на картонные тощенькие папки, в которых были подшиты листочки. Нет, ну какая зараза меня в эту реальность закинула? Лежал бы себе в больнице, может, меня там и не зарезали вовсе, а так, только почикали? Уже бы и выздоровел, внуков на танцы водил.

Но скули не скули, а разгребать завалы придется. Опись составить, что ли? А иначе запутаюсь и забуду. Но опись – чуть-чуть попозже.

Дел оказалось не пятьдесят, а только сорок. Уже хорошо.

Нужна какая-то система. И как мне рассортировать уголовные дела? По видам преступлений? Вот здесь грабеж, там разбой, тут тяжкие телесные. Теоретически можно и так. А может, сортировать по «перспективности»? Вот это дело можно раскрыть, а это – нет. Но как я сейчас выясню? По своему предыдущему опыту знаю, что теоретических перспектив не бывает, а все больше из практики.

По кражам, что кажутся поначалу «глухими», бывает так: лежит себе дело, а потом бац – патрульно-постовая служба или вневедомственная охрана задержали какого-нибудь мазурика «по горячим следам», передали моим коллегам из уголовного розыска, а там и посыпалось, словно из драного мешка – подозреваемый начинает рассказывать о прошлых делах, при обыске отыскивают что-нибудь интересное, а в результате бывший «глухарь» становится «светлячком», да еще и многотомным. Инспектора работают денно и нощно, следак, что сидел на квартирных кражах, участвует в процессе, а когда дело раскроют, он отправит подозреваемого в подвал на трое суток (статья 122 УПК еще не отменена), а потом дело отдадут тому следаку, который уже и будет все доводить до ума и отправлять обвиняемого в суд.

Кажется, что не очень-то справедливо, но как сказать… Тот следователь, что принял дело вместе с подозреваемым, скорее всего, будет вынужден продлевать рассмотрение дела еще на месяц, ходатайствовать о заключении под стражу, предъявлять обвинение в течение десяти суток с момента задержания. Так что тот еще геморрой.

С преступлениями против личности немного сложнее, но и их, бывает, раскрывают целую кучу, особенно если наличествует группа хулиганов, избивавшая прохожих. Бывает, что злодействуют, принося милиции несколько «глухарей», но потом их все равно задерживают, проводят оперативные мероприятия, устанавливают, что за ними «висит» еще несколько преступлений.

Вот с потерпевшими по пьяному делу все сложнее: избили или ограбили, а он и не помнит ничего, и опознать никого не может.

Полистал несколько дел. Тут пьяная драка, а тут кого-то спустили с лестницы, здесь причинение тяжких телесных. М-да… Все та же картина. Пожалуй, систематизировать по видам преступлений не стоит. Значит, что остается? А остается разложить дела в соответствии со сроками их возбуждения. Помню, что следователь может расследовать дело в течение двух месяцев, а потом требуется продлевать дело у прокурора.

Е-мое! Добрая треть уголовных дел уже просрочена, а постановлений о приостановлении дела нет. И что мне с этим делать?

Только собрался пойти к Рябинину, как тот снова изобразил ветерок, влетев в кабинет.

– Ну что, вникаешь? – жизнерадостно поинтересовался Борис.

– У! – прорычал я, молча кивая на папки с просроченными делами. – Тут же сроки истекли где месяц назад, а где и два!

– Вот, не зря я тебя в следствие выпросил! – поднял Рябинин указательный палец вверх. – Понимаешь, с чего следует начинать. Правильно, нужно срочно навести порядок в этих делах. Карточки на то, что дела приостановлены, я уже выставил, с прокуратурой договорился, подождут. Они тоже люди, все понимают. Срок у тебя – аж до завтра.

– Так ведь к карточке и постановление должно прикладываться, – проявил я недюжинную компетенцию в статистических делах. – Один экземпляр сюда, другой – туда.

Рябинин удивленно посмотрел на меня: дескать, взял на свою голову. Потом изрек:

– Ты слышал, что я сказал? Я выставил карточки. Я! – Он выделил голосом, кто именно это сделал, только что в грудь себя пальцем не истыкал. – Так ты хочешь, чтобы я еще и бумаги за тебя писал?

Во как повернул! Кто-то когда-то при Борином же попустительстве постановление не вынес, а виноват я? Только уважение к своему нынешнему шефу, к нашей многолетней с ним дружбе, о чем он сам пока не догадывается, удержало меня от слов, что прямо-таки стремились вырваться из утробы. А капитан милиции Рябинин, уже хихикавший в предвкушении мата – смешно ему, видите ли! – не дождавшись, даже слегка загрустил.

– Эх, молодежь, даже ругаться не умеет, – посетовал Борис, а потом с укором сказал: – Пришел бы с утра, все бы и успел. А сейчас не знаю, когда печатать будешь.

Я посмотрел на часы (которые наручные). Времени – пятнадцать часов. Кажется, мечта о том, что стану заканчивать работу в восемнадцать часов, так и останется мечтой. Изладить все необходимые бумаги я точно не успею. С моей-то скоростью я и завтра не управлюсь. Колотить по кнопкам пишущей машинки – это вам не по компьютерной клавиатуре пальцами бегать.

– Боря, ну предположим, вынесу я постановление о приостановлении уголовного дела, но срок-то по делу истек еще месяц назад!

– Так ты и выноси. Только сроки ставь в соответствии с законодательством, – повел плечами Рябинин.

– Так меня в то время еще и в следствии не было, – вяло запротестовал я. – Как я стану выносить постановление месячной давности, если работаю только с сегодняшнего дня?

Но начальник следствия только отмахнулся:

– Леша, ты дела смотри и постановления выноси. Главное, чтобы все по УПК было. Подозреваемых нет, в СИЗО никто не томится. Тут главное – чтобы формальности были соблюдены, а на сроки и на фамилию никто внимания не обратит. Проверяющие приказы о назначении не смотрят, они им и на фиг не нужны. Чай, не первая у нас проверка.

Михалыч уже развернулся на каблуках, чтобы снова куда-то умчаться, но, вспомнив о чем-то, повернулся ко мне:

– Не забудь только еще одно постановление составить – что ты принял дело к производству. Ну, допустим, накануне постановления о приостановке.

Вот тут я чуть не завыл. Дрожащим от злости голосом спросил:

– Так что, еще одно постановление печатать?

– Ну, его-то ты можешь позже напечатать, как понесешь мне дело сдавать, – утешил меня Рябинин. – А вот постановление о приостановлении – сейчас. Да не запутайся тут во всем этом, Сусанин.

Кинув мне на стол еще одно дело, сообщил:

– Вот тебе образец и подсказка – протоколы допросов потерпевшего, свидетелей, какие характеризующие материалы должны быть собраны на потерпевшего, постановление о назначении экспертиз, да и сами экспертизы глянь. И постановление о приостановлении дела. Это я из архива взял, верни завтра. Это Риты Гурьевой дело, она у нас лучший следователь, все дела идеальные. Она теперь на «светлые» переведена. Кстати, если что, можешь с ней тоже проконсультироваться. Рита – девка умная, подскажет.

Борис умчался по своим начальственно-следственным делам, а я, горестно вздохнув, принялся терзать пишущую машинку. Сколько, кстати, нужно копий постановлений? Не то три, не то целых четыре. Ладно, пусть будет четыре. И образец нужно посмотреть. Как там постановления выносят?

Я занимался бумаготворчеством. Какие-то постановления загубил, но через час дело пошло на лад. К семнадцати пятидесяти пяти я уже успел отпечатать почти все постановления о приостановлении дел. А ровно в восемнадцать дверь открылась и в проеме появилась голова Рябинина. Даже и странно, что не влетел!

– Леша, а ты домой-то собираешься? – поинтересовался мой временный начальник. – Слышу, что так и стучишь как дятел, а рабочий день уже к концу подошел.

Борис хихикнул, а я с грустью сказал:

– Еще три дела осталось.

– Так завтра и доделаешь, – улыбнулся Рябинин.

– Ты же мне сам сказал: срок у меня до завтра, – опешил я.

– Так все правильно я сказал. Срок у тебя до завтра, так завтра все и доделаешь. Я в прокуратуру с обеда поеду, а ты утром и допечатаешь.

Ну Боря! Мог бы и предупредить, что срок до завтра до обеда. А я тут уже мозоль на указательном пальце натер.

– Гад ты, товарищ капитан, – с чувством произнес я.

– А это я и без тебя знаю, – хохотнул Борис Михайлович. – А если бы сказал тебе, что время терпит, ты бы дня два телился, разве нет? А тут сел да все и сделал. Так что убирай все в сейф да и дуй домой.

Борис исчез, а я, разгибая усталую спину, принялся убирать уголовные дела в сейф. Вроде бы один сижу в кабинете, а мои «несекретные» материалы на фиг никому не нужны, но привычка превыше всего. Да и не только привычка. Теперь эти жалкие листочки считаются уголовными делами с соответствующими уникальными номерами, а утрата уголовного дела – это уже серьезно. Так что правильно я их убираю подальше. Подальше положишь – поближе возьмешь, как говорится.

Шел в свое родное общежитие и радовался прошедшему дню. Но заниматься уже ничем не хотелось. Сейчас перекушу чем-нибудь да и залягу спать.

На вахте дежурила тетя Катя. Забрал из своего ящика почту (газета «Коммунист», а больше ничего нет) и, одарив свою несостоявшуюся родственницу дежурной улыбкой, получил ключ.

Тетя Катя, оглядевшись по сторонам, заговорщическим шепотом сообщила:

– Леш, сегодня комендант был вместе с каким-то начальником с завода. Говорили, что «непрофильных» жильцов скоро начнут выселять. Ты ведь у нас теперь тоже такой.

Я кивнул. Про мое выселение из общаги я уже слышал. Все правильно. Я же теперь не участковый инспектор, территорию не обслуживаю. Но просто так, с бухты-барахты, меня никто не выставит на улицу. Ответственные товарищи, отвечающие за социальную заботу о трудящихся металлургического завода, вначале сообщат моему собственному руководству, а оно станет думать, куда девать своих сотрудников. Я ж не один такой, проживающий в ведомственном общежитии.

Но потом все утрясется. Замполит отдела, а то и управления выйдет с ходатайством на директора ЧМЗ, подключит к этому делу райком партии, все утрясется. Завод милиционеров не прогонит, а мое начальство успокоится. Самое плохое, что может случиться, так это то, что ко мне могут подселить кого-нибудь из жильцов. Скорее всего, это будет собрат-мильтон. Я-то уже попривык жить один, как фон-барон, но как-нибудь уживусь с новым соседом.

– Жениться тебе надо, Леша, – твердо заявила тетя Катя. Еще разок оглянувшись, сказала: – Моя-то вертихвостка, когда о тебе разговор завожу, так и к словам не подстает, так что ну ее… Зато у моей соседки дочка есть. Девка хорошая, незамужняя, как раз на заводе работает. Женишься на ней, у себя пропишешь, никто тебя и не выгонит. Правда, – тут тетя Катя вздохнула, – с мужиком она женатым связалась. Но ребенка в подоле не принесла, так что тут все нормально.

Тете Кате я даже и отвечать не стал. Ладно еще пытается выдать замуж племянницу, та славная девушка, жаль только, что я к Маринке никаких чувств не испытываю, кроме дружеских. Но вот соседка, у которой был роман с женатым мужчиной, – это ни в какие ворота не лезет. Знаю я про такие романы. Нет уж, не надо. Пусть уж лучше выселят или кого-то подселят.

Утром, явившись на службу еще до девяти часов, осмотрел кабинет. Сейф на месте, пишущая машинка тоже. А куда бы они подевались? И чего я желаю увидеть? А, понял, почему я осматриваюсь. Я же себя пока не вижу в роли следователя, не был им никогда в жизни. Так что придется привыкать.

Осознав, что работа с бумагами та еще соль, а вовсе не сахар, оставшиеся постановления я отпечатал за полчаса и, удостоившись похвалы от начальника следственного отделения, пошел разбирать то, что осталось.

Так, что у нас тут есть интересного? Ага. Статья 108, часть первая. Причинение тяжкого телесного. И кто кому причинил, чем нанес? Значит, сожитель нанес ножевое ранение сожительнице, но та все отрицает: мол, сама на что-то наткнулась, типа на лестнице гвоздик из ступеньки торчал. А сожитель уверяет, что они поссорились, упали, а перочинный нож, лежавший в его кармане, оказался раскрытым и как-то сам по себе воткнулся под чужую коленку, да еще и в вену. Нет бы хотя бы договориться, о чем врать. А так несут каждый свое.

А почему это дело посчитали «глухарем», если оно с действующими лицами? А их еще и не допрашивали. Работал мой подчиненный Савин. Тьфу ты, он пока еще такой же инспектор, как я. Не исключено, что в этой реальности он будет моим начальником, а я – его подчиненным.

Значит, инспектор уголовного розыска Савин материал собрал, его передали в следствие как «светлое» (злоумышленник-то известен, не отпирается), а дальше пусть следователь пашет. Вот ведь, работнички в уголовке! Могли бы все раскрутить без нас, без следователей. Совсем угрозыск нюх потерял. Лодыри! Им бы только материал спихнуть.

Тут я с удивлением обнаружил, что ругаю своего брата – сыщика. Не Савина конкретно, а сыщиков как класс. Ай-яй-яй! Это что же получается: полдня посидел на следственном стуле – и все, перековался? А как же принципы, как же «сыщик сыщику друг, товарищ и брат на всю оставшуюся жизнь»? А вернешься через месяц восвояси, опять идеологию менять придется?

Мне стало стыдно. Я покраснел и вернулся к делу.

Значит, сожители. Ей сорок семь, ему тридцать. Хм… Проникающее ранение в вену, которая под коленкой. Раневой канал… угол – сорок пять градусов. Однозначно, что нанести такую рану можно, если потерпевший, то есть потерпевшая, шла по лестнице, а злодей стоял на пару ступенек ниже и ткнул ножом свою Дульсинею.

А ведь мне как следователю, пусть и «и. о.» здесь ничего не светит. Вот разве что окончательно угробить дело. Все равно нет у него никакой судебной перспективы. При таком раскладе его туда, в суд то есть, прокуратура не пропустит и обвинительное заключение не утвердит.

Гроблю, а что еще остается? Только придется еще разочек допросить и подозреваемого, и потерпевшую. Вернее, допрашивать-то их буду первый раз, потому что Савин, который Серега, взял объяснение. А коли дело возбудили, то теперь нужно и можно проводить следственные действия, сиречь допрос.

Вызвать их в отделение? Нет, лучше сам к ним сбегаю, а не то почта повестку неделю слать будет, а потом жди их. Так, бежать недалеко, планирую сделать это завтра… Нет, лучше сразу после обеда. Допрошу их обоих, показания скорректирую.

Часов в одиннадцать ко мне залетел Рябинин. Обежав кабинет и убедившись, что я пока не дезертировал и до сих пор трезвый, забрал у меня оставшиеся постановления о приостановлении дел, покивал, пощелкал язычком и кинул на стол несколько бумаг, скрепленных канцелярской скрепкой. Кроме добавившегося «Постановления о возбуждении уголовного дела» в половину машинописного листа, все остальное было до боли знакомым.

Так это же материалы по ограблению женщины. Той, что после визита в ресторан осталась с сережкой. С одной. Я же его Титану оставлял, чтобы тот до ума довел и «отказной» накатал. А Титанище, стало быть, поленился и передал начальству, а те переадресовали в следствие.

Я тщательно протер глаза кулаками и снова посмотрел на стол. Материал не исчез. Но так не бывает. За каждый глупый материал, который сыщик пытается засунуть в следствие, чтобы из него «глухарь» получился, он отвечает не только перед начальством, но и перед самим… Ибо из таких вот отдельных фактов складывается святой показатель работы милиции – процент раскрываемости.

Я задрал голову и посмотрел в потолок, как будто хотел на нем увидеть того, перед кем несет ответственность сыщик. Но увидел только трещины на побелке. «Тот, перед кем» предпочел не показываться, чтобы не отвечать на мои гневные вопросы.

– Твой материал. Не узнаешь? – удивился моей реакции Рябинин.

– Борис Михайлович, – произнес я казенным голосом, – я его принимать не буду.

– Это еще что за новости? – удивился мой новый шеф.

– Не буду, и все тут. Это же чистый отказной, пусть сыщики и отказывают. Нет тут никакого преступления. По нему что, уже и карточки на возбуждение отправлены?

Рябинин пристально посмотрел на меня, и выражение лица его было неопределенным. Потом оно стало весьма лукавым.

– Быть тебе настоящим начальником следствия. От горшка два вершка, а гонору сколько! Молодец! – И Борис Михайлович, дабы избежать дальнейших вопросов, быстренько ретировался.

Все еще кипя негодованием, я взялся листать знакомые материалы. Такого я от Титана не ожидал. А еще считается профессионалом высшего класса. И как начальник-то пропустил этот материал в следствие?

Я взглянул на резолюцию Семенова – «В СО». Так, это понятно. А дальше – «т. Воронцову А. Н.» Теперь непонятно. Начальнику не пристало указывать конкретных исполнителей, на это начальники отделений имеются, им виднее. Я перевернул пару листов и увидел пришпиленную записочку, не замеченную сразу. Почерк с левым наклоном, почерк Титана. «Алексей, поступи с этим материалом так, как подскажет тебе твоя совесть». И витиеватая загогулина моего товарища.

Мне стало неловко. По-хорошему, надо было не сбрасывать этот материал на кого-то, а доделать самому. Неважно, какая на это возникла причина.

Мои угрызения совести прервал телефонный звонок. Я взял трубку – Рябинин.

– Ну что, определился с материалом?

– Да, – хмуро ответил я.

– Так я тебе сообщаю, что карточки на возбуждение не выставлены.

– Догадался, – ответил я не менее хмуро.

– Вот и хорошо. Да, чуть не забыл, Титанова срочно в командировку закинули. – И Борис Михайлович завершил разговор.

Какой болезненный микроскопический урок. Вот Титан мог ведь и сам материал принести, неужто бы не разобрались? Зачем такая комбинация, да еще с участием Семенова и Рябинина?

Тут я вспомнил, что и сам этот материал спихнул Титанову заочно. Опять стало неловко. Что ж, терпи. Какая дача, такая и отдача, как свидетельствует третий закон Ньютона.

И я погрузился в работу. Ладно, Титан, я на тебя не в обиде. Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела вынесу сам.

Глава шестая
Нет дела – нет преступления

Мой временный начальник Борис Михайлович сидел и внимательно читал постановления о прекращении уголовных дел. При этом усиленно качал головой и пытался сохранять серьезный вид, но в особо интересных местах не выдерживал и фыркал.

– Леша, а откуда в подъезде бродячая собака взялась? – не удержался он от вопроса.

– А я откуда знаю? – пожал я плечами. – Собаке не объяснишь, что это не ее территория. Гуляет где хочет. У нас же подъезды не запирают, двери настежь – заходи кто хочет. Вон сколько зверья по помойкам ходит, так, может, какая псина в подъезд зашла? Или кто-то из жильцов прикормил? Но она никого не покусала, а так, попрыгала.

– Попрыгала она… – глубокомысленно хмыкнул Борис, вернувшись к тексту.

Это Боря читает мой опус, касающийся причинения тяжких телесных повреждений молодым сожителем своей, скажем так, уже не юной сожительнице.

Ну да, пошли они погулять (заметим, что оба были трезвыми), а в подъезде на них напала большая злая собака, и мужчина, пытаясь отбиться, ударил собаку, но, не удержав равновесие, сбил с ног супругу, и оба они покатились вниз. А нож? Ну да, лежал в кармане в открытом виде, потому что накануне ходил в этом же пиджаке за грибами, и нож как лежал там, так и лежит. Никто же не виноват, что клинок воткнулся женщине под коленку? Считаем, что это был казус, то есть случай, который никто не предвидел да и не мог предвидеть.

Нет, может отыскаться какой-нибудь твердолобый преподаватель права, который станет с пеной у рта доказывать, что гражданин должен был предвидеть несчастный случай, если он носит в кармане нож, но в прокуратуре, которая должна утвердить прекращение дела, дураков нет.

Все же правдоподобно, правильно? Вот протокол допроса потерпевшей, вот протокол допроса ее сожителя. Ну да, допросил я его как свидетеля, который не перешел ни в разряд подозреваемого, ни тем более обвиняемого. Я ведь не поленился сходить к ним домой и допросить по месту жительства. Сами бы они ко мне в кабинет ни за что бы не собрались, потому что у этой парочки только два состояния – либо пить, либо работать. А доставлять их принудительно… Можно, но зачем? Я уж лучше сам, ножками, допрошу в домашней обстановке и в расслабленном, так сказать, состоянии.

Как и. о. следователя я человек крайне добросовестный, сам себе удивляюсь. В уголовном деле имеется даже отдельное поручение участковому инспектору, в котором исполняющий обязанности следователя Воронцов требует установить владельца собаки, чтобы применить к нему меры общественного воздействия на товарищеском суде по месту жительства за выгул животного без намордника и за то, что отпустил псину на самовыгул. Правда, и. о. следователя Воронцов, как бывший участковый, знает, что товарищеские суды эффективны только по месту работы, то есть там, где общественное мнение подкрепляется начальственными возможностями. А по месту жительства – это так, видимость одна. Но в рамках данного уголовного дела он думать над такими тонкостями не обязан.

Участковый, которому на исполнение поступило отдельное поручение, тоже оказался крайне исполнительным сотрудником и все сделал быстро и качественно. Это я в коридоре поймал за ремень планшетки своего другана Саньку Барыкина, затащил в кабинет и продиктовал ему, что надо. Санька и написал, что работа велась, но принятыми мерами установить владельца животного не удалось. Возможно, собака вообще бесхозная, их у нас много болтается.

Можно было бы еще накатать «телегу» куда-нибудь в жилищные органы, чтобы те обязали управдомов проверять, хорошо ли закрываются двери подъездов, но это уже перебор.

Значит, прекращаем уголовное дело за отсутствием состава преступления, потому что выявленная виновница всего этого – злая собака – субъектом преступления не является.

Внимательно изучив дело, Борис Михайлович кивнул: «Пойдет» – и принялся читать другое постановление, параллельно листая само дело.

Второе дело тоже возбуждалось по 108-й, части первой. Там гражданин Тимофеев, рабочий «Коксохиммонтажа», получил проникающее ранение в области груди. Дескать, шел он домой, встретился с неизвестными, и один из них ни с того ни с сего ударил его чем-то похожим на нож.

Вот так вот ударил ножом и ни с того ни с сего? А разве так бывает? Нет, иной раз бывает, но крайне редко. Как правило, девяносто процентов тяжких телесных наносят друг другу знакомые люди – мужья, сослуживцы или собутыльники, просто потерпевший не желает сдавать обидчика. А у нас нераскрытые дела растут.

При повторном допросе потерпевший гражданин пояснил, что травму получил, когда сбивал ржавчину с днища автомобиля своего соседа, стоявшего на смотровой яме. Промахнулся слегка и ударил стамеской самого себя в грудь. Ну, не стамеской, а чем-то на нее похожим, только потоньше. С помощью хозяина автомобиля кое-как дошел до дома, а там жена вызвала скорую. Пока везли, пока перевязывали, испугался, что, заявив о причиненной самому себе травме, останется без больничного и, соответственно, без денег. А то и вообще могут уволить. И сосед приходил, Христом Богом просил, чтобы тот его не выдавал, потому что боится наказания. Смотровая-то яма была не его личная, а таксопарка, куда он свое заржавленное авто загнал самовольно.

Не хотел Тимофеев правду говорить, пришлось на него слегка нажать. И не одному, а вместе с Джексоном, который был не меньше меня заинтересован в снятии «глухаря»: зона-то его. Сыграли мы с ним в «доброго» и «злого» следователей. И пообещали, что за правду никаких репрессий не будет. Да и не наше это дело – привлекать граждан за враки, не до того нам. Дай бог с реальными делами разобраться.

Ну, дело мы прекращаем, а вот постановление о привлечении соседа к товарищескому суду выносим. Да и этого гражданина Тимофеева тоже отправим на товарищеский суд, чтобы его коллеги наказали словом, а может и рублем за то, что вводил милицию в заблуждение. Постановление о товарищеском суде отдаем на исполнение самому майору Корзинкину. Корзинкину-то все равно, а я обещал, что не накажут Тимофеева. Боре, то есть, пока я его подчиненный, Борису Михайловичу, про то знать не следует. Нет, разумеется, Рябинин все прекрасно понимает, но зачем обременять занятого человека всякими мелочами?

Борис Михайлович снова покрутил головой, внимательно полистал дело. Ну да, все на месте. И даже имеется характеристика участкового инспектора на гражданина Тимофеева: мол, характеризуется положительно.

– Хорошо, пойдет, – вынес вердикт начальник следственного отделения, откладывая дело в сторонку и забирая себе постановления о прекращении. Их у него уже шесть штучек. Ай да я!

Вообще, прекращение уголовных дел – процесс деликатный, в котором не стоит ни медлить, ни слишком торопиться. А еще лучше – не спешить с возбуждением «глухарей» без крайне важных на то оснований.

Вон как-то зимой у Сереги Савина на его зоне обнаружили труп мужчины с разбитой головой. А у него на территории и так с раскрываемостью дело швах. Серега уже и свидетелей отыскал, которые видели, как мужчина упал и ударился головой о железное ограждение. Был бы дядька жив, быстренько сляпал бы отказной. А тут труп, совсем другое дело, да и родственники вьются – когда уже преступников, наконец, поймаете?

В общем, плачет Серега и готовит материал на возбуждение уголовного дела. Понятно, «глухарь», перспектив к раскрытию – ноль, надежды хоть на какую-нибудь премиишку по результатам года – тоже.

А тут подходят результаты вскрытия, где черным по белому указано, что смерть наступила в результате переохлаждения. Понятно, что травма тоже сыграла свою роль – ударился, потерял сознание и замерз, – но это же совсем другое дело! Савин на радостях даже обещал судмедэксперту Павлову проставиться за добрую весть. Правда, потом подумал, что у того спирта и так хватает, и не стал горячиться. А возбуди дело, тогда вопросы к свидетелям появятся: почему не подошли к упавшему? Почему не вызвали скорую? Оставление в опасности – тоже статья неприятная. При таком раскладе свидетели предпочтут от всего отказаться, а то и на Савина наклепать, что давил на них. И закрутится, и завертится пустая канитель.

– Леша, у тебя совесть есть?! – восклицает Рябинин.

Это он о чем? А, о деле, где пострадавшей выступает девушка, приехавшая в Череповец из Санкт-Петербурга. Тьфу ты, конечно же, из Ленинграда. Помнится, лет пять после переименования называл город Петра городом Ленина, да и потом, позже, прорывалось прежнее название. А теперь обратный эффект. Надеюсь, я нигде в документах не обозвал город на Неве по-старому? Или по-новому?

Вопрос про совесть риторический. Где же вы видели у милиционера, который занимается «глухарями», хотя бы зачатки совести? Если бы речь шла о преступнике, которого следовало задержать, то это да. А когда никаких перспектив, то зачем множить количество нераскрытых преступлений?

А суть дела в том, что на голову девушки, проходившей по улице Строителей, с крыши пятиэтажного дома упала бутылка. Понятное дело, что вследствие этого случилась черепно-мозговая травма со всеми вытекающими. Правда, судмедэксперт квалифицировал травму средней тяжести, а у нас возбудили уголовное дело в отношении «неустановленных лиц».

А вот в результате работы и. о. следователя Воронцова выходило, что никаких неустановленных лиц не было. И вообще, кто видел, что бутылка упала с крыши? Никто. Да если бы бутылка с такой высоты «удачно» упала, так мы с наибольшей вероятностью имели бы летальный исход. А вот из проема второго этажа, где отсутствует рама, вполне могла вывалиться. Случайно. Почему случайно? Так жители подъезда на допросе все как один показали, что во время причинения потерпевшей травмы никаких посторонних лиц в подъезде не было, шума никто не слышал, а бутылки да, стояли. Целых две. Бывает, и по три стоят, если уборщица вовремя не уберет или кто из жильцов как стеклотару не сдаст. Стало быть, отсутствует событие преступления, а имеют место гражданско-правовые претензии к жилищным органам, не обеспечившим своевременную установку рамы в подъезде.

– Ты где увидел гражданско-правовые отношения? Тут же получается прокурорское дело! Голимое нарушение руководством своих обязанностей.

Я почесал за ухом. А ведь да, мой ляп. Заработался и совсем упустил из виду, что нынче вся собственность является государственной (ну, почти вся) и руководители домоуправлений (пусть так, без словесной эквилибристики) являются, по сути, государственными служащими, хотя и не считаются таковыми. Это в моем прошлом-будущем жилье приватизировано, а граждане выбирают себе управляющую компанию, которая и отвечает за порядок в доме. Если уж не на деле, то хотя бы формально.

Но с другой стороны, такой ляп даже полезен. Не может начинающий опер, поставленный на месяц в следователи, быть умнее своего начальника. Впрочем, Борис Михайлович во все времена разбирался и в УК и в УПК получше меня. Но ему это по должности положено.

– Вот это постановление переделай, – вернул мне Рябинин бумажку. Прищурив левый глаз, сказал: – Не указывай, что виновником является домоуправление, не предлагай барышне обращаться в суд, чтобы компенсировать вред здоровью, а просто напиши: мол, отсутствие события преступления. Вред здоровью ей компенсировали в больнице, оказав медицинскую помощь. А бюллетень студентам нужен, только чтобы покрыть пропуски занятий, стипендию они все равно получат. В деле укажешь, что копия постановления отправлена по месту жительства потерпевшей. Если не понял, уточняю: на деревню дедушке Константину Макарычу. Действуй.

Я кивнул. Конечно, я все понял. Постановление отправится в Ленинград, а то, что почта у нас работает плохо, так это не вина следователя, а издержки почтового ведомства.

– В общем, ты молодец, – пришел к выводу начальник следственного отделения. Потом вздохнул: – Эх, Лешка, как жалко, что у тебя никакого образования нет. Я бы прямо сейчас тебя на должность следователя взял. А в перспективе старшим следователем станешь. Старший следователь – капитанская должность. Когда тебе в розыске такую дадут? Уйдешь на пенсию капитаном. А у меня ты и до майора дослужишься.

Борис Михайлович не в курсе, что спустя какое-то время должности следователя и инспектора уголовного розыска станут капитанскими, а те, кто имеет приставку «старший», смогут претендовать и на звание майора. Но пока я только глубокомысленно пожал плечами: мол, чего уж теперь. Нет у меня высшего юридического, да и иного тоже нет. А то, что я уже лейтенант, да на должности инспектора уголовного розыска, и так уже нонсенс. Но сыщик – это совсем не то что следователь. У следователей смотрят на наличие образования, хотя бы педагогического.

– Слушай, Алексей Николаевич, – перешел Рябинин на официальный тон. – Я вот что придумал. – Боря сделал вид, что эта мысль пришла ему в голову только что. – Ты, как только в академию поступишь, напишешь рапорт о переводе в следствие, а я похлопочу, чтобы тебя без диплома взяли. Добро?

Я не стал ничего отвечать. Брякнешь, а потом за слова придется отвечать. Надо подумать. В той жизни Рябинин меня тоже звал в следствие, я даже обещал подумать, но переходить не стал. А в этой… Кто знает, как оно здесь все сложится.

В тот день, вернувшись с обеда, обнаружил зажатый в дверях клочок бумаги. Извлек, развернул. Обращение начиналось так: «Алекс!».

Все понятно, это следователь Погодин из соседнего кабинета, на подпись можно не смотреть. С некоторых пор, точнее, как я стал немного следователем, он решил обращаться ко мне таким образом. Ладно, я не против, если ему нравится, хотя я всю жизнь считал, что Алекс – это Александр.

Далее в записке было следующее: «К 15:00 ко мне придет такой козлобородый дедок по фамилии Кошкин, дальний родственник потерпевшей по делу КУП № 1260. Допроси его, плиз, свидетелем. Он сам все знает и все расскажет. Тебе только записать. А у меня срочное дело на выезде. С меня причитается».

Ага, причитается с него. Не родился еще тот человек, который получил бы с Погодина причитающееся. В конторе даже поговорка имеется – «С Погодина получишь». Смысл, я думаю, понятен.

Но делать нечего, надо выручить мужика. У меня были совершенно другие планы на ближайшее время, но вместо этого я пошел в дежурку и посмотрел, что это за событие такое за номером двенадцать шестьдесят. Оказалось, кража каких-то вещей. Подробней интересоваться не хотелось.

В назначенное время выглянул в коридор. У соседнего кабинета на стуле уже смирно сидел благообразный старичок, и назвать его козлобородым у меня не повернулся бы язык, хотя это очень соответствовало действительности. Очень уж старичок был похож на Калинина, того самого нашего всесоюзного старосту. А начальство, как известно, обзывать нельзя – себе дороже. Я-то, правда, в поздние времена про него всякого начитался, но для советского гражданина он все еще принадлежал к когорте кремлевских небожителей.

1 Курбаши – командир отряда басмачей.

Продолжить чтение

Убей-городок. Ошибка комиссара

Проклятье слепого мастера(вместо пролога)

Глава перваяДа здравствует Первое мая!

Глава втораяТебе труп нужен? Забирай

Глава третьяОставь надежду…

Глава четвертаяКомандировка на второй этаж

Глава пятаяИсполняющий обязанности

Глава шестаяНет дела – нет преступления