Леонардо да Винчи: гений на все времена

GRANDISSIMI № 2:

Leonardo da Vinci, genio senza tempo

Davide Morosinotto

© 2015, Edizioni EL S.r.l., Trieste Italy

© Наталья Николаева, перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Глава 1. Родом из городка Винчи

«Только с пользой прожитую жизнь можно назвать долгой».

И открылась мне одна простая истина: я бы не прожил жизнь с пользой, стань я нотариусом, как было угодно моему отцу. Во Флоренции его знал всякий. Сер[1] Пьеро из городка Винчи был почтенным человеком, к тому же водил дружбу с правителями города из рода Медичи.

О моей матери я знаю лишь то, что её звали Катерина. Она была простой крестьянской девушкой. Сер Пьеро влюбился в неё, но жениться надумал совсем на другой. Поэтому я появился на свет незаконнорождëнным, как выражались в те времена. Это означало, что у меня не было права на наследство, да и солидным ремеслом я заняться не мог. Но вышло так, что в ту пору сер Пьеро другими детьми ещё не обзавёлся, поэтому он взял меня на воспитание и решил, что в один прекрасный день я продолжу семейное дело.

– Будешь нотариусом, – говорил отец. – Так же, как я, как твой дед, прадед и прочие родичи.

Сер Пьеро пригласил в наш загородный дом седовласого учителя c лицом, изрытым морщинами, – ни дать ни взять ствол оливкового дерева. Ему было велено учить меня латыни и правилам счёта на абáке — инструменте, сколоченном из реек, по которым туда-сюда перекатывались деревянные шарики.

Абáк служил для разных вычислений. Мой учитель поглядывал на эту нехитрую вещицу с величайшим почтением, словно она таила в себе бог весть какую магию.

– Скажите, учитель, – спрашивал я, – неужто с помощью абáка можно решить любую задачку по математике?

– Да, – отвечал он, раздуваясь от гордости.

И тут я засыпал его такими хитроумными вопросами, что тотчас ставил беднягу в тупик. Он качал головой, пыхтел, покрывался испариной, часами думал над ответом и путался в бесполезных расчётах. А я, пользуясь случаем, удирал из дома и отправлялся бродить по окрестностям в поисках приключений.

В то время я жил в городке Винчи. Это было чудесное местечко, затерянное средь холмов и виноградников, ласковых рощиц и прохладных ручьёв, бегущих меж деревьями. Высоко-высоко в небе гордо парили коршуны, а в полях водились зайцы и кабаны.

Чаще всего я гулял один, но, бывало, меня сопровождал дядюшка Франческо, брат сера Пьеро. Отец считал его бездельником, который ничего не добьётся в жизни. Но я в нём души не чаял.

Дядюшка Франческо тоже не желал становиться нотариусом, зато он знал названия всех растений, а ещё учил меня ловить ящериц и различать всяких букашек.

– Эти штуки будут поважнее того, что понаписано в книжках твоего учителя! – гудел он басом.

– И в абаке нет нужды, всё и так понятно, – посмеивался я.

Каждый раз, отправляясь с дядюшкой на прогулку, я брал с собой блокнот и кусочек угля, чтобы зарисовать всё, что увижу, и ничего не забыть.

Однажды, когда меня не было дома, сер Пьеро зашёл в мою спальню и обнаружил целый ворох рисунков. Он глубоко задумался, почёсывая подбородок.

Воротившись домой, я застал отца на кухне. На обеденном столе были раскиданы мои рисунки.

– А ну-ка скажи, сынок, неужто ты сам вывел эти каракули? – спросил меня родитель.

– Да, синьор отец, – настороженно ответил я.

Сер Пьеро тяжко вздохнул.

– Учитель говорит, что ты отлыниваешь от уроков и даже латынь не желаешь учить. Отвечай, только честно, ты что, совсем не хочешь стать нотариусом?

– Нет, синьор отец, – признался я.

Право слово, мне этого совсем не хотелось.

– Так я и думал! – воскликнул сер Пьеро, свернул мои рисунки в трубочку и сунул под мышку.

Я решил, что он хочет их выбросить, но отец, не сказав мне ни слова, отправился прямиком во Флоренцию. Прибыв в город, он постучал в дверь своего дорогого друга по имени Андреа дель Верроккьо.

В ту пору Верроккьо был, пожалуй, первым мастером во всей Флоренции. Он прославился как превосходный живописец, скульптор и архитектор. В его огромной мастерской трудилось так много учеников, что яблоку негде было упасть! Со всего города туда стекался народ, чтобы хоть глазком полюбоваться на его творения.

Сер Пьеро отвёл своего друга в сторонку и сказал:

– Андреа! Есть у меня один сынок, только это не ребёнок, а сущее наказание! Так-то он смышлён и находчив, даже слишком, но вечно витает в облаках. За что ни возьмётся – всё бросает на полпути. Начал было изучать животных, глядь – уже увлёкся растениями. Потом новая страсть – камни! Он поселил в спальне целое полчище насекомых и довёл учителя до белого каления. А недавно я нашёл у него вот что…

Верроккьо взял пачку моих рисунков и стал их внимательно разглядывать.

– Я пришёл к вам за советом, – воскликнул сер Пьеро. – Коли скажете, что у мальчика есть задатки художника, так и быть, пусть занимается тем, к чему лежит душа. Но ежели нет, велю ему учиться на нотариуса. Такова моя воля. Не захочет – силой заставлю.

Верроккьо пристально посмотрел в глаза серу Пьеро и спросил:

– А как зовут вашего сынишку?

– Леонардо, – ответил сер Пьеро.

– Приведите его ко мне. Ручаюсь вам, что из Леонардо да Винчи выйдет толк.

Так я стал учеником Верроккьо и поселился в его мастерской.

Чудеснее места я в жизни не видел! Чего тут только не было! Мольберты и картины, всевозможные модели и приспособления. В одном углу высилась груда молотков и инструментов, в другом стояли картины и станки для работы с глиной. Были тут и приборы для ювелиров, такие крошечные и хрупкие, что я боялся даже взглянуть на них – не ровён час, сломаю. А ещё здесь хранились принадлежности, с помощью которых мастера струнных дел – лютьé[2] – изготавливали музыкальные инструменты. А какая уйма книг! И вовсе не пыльных и скучных, как у моего учителя из городка Винчи. Эти книги рассказывали о законах природы и архитектуры.

В мастерской жили и другие мальчишки, такие же, как я. День за днём мы постигали секреты ремесла. Андреа Верроккьо писал картины, ваял статуи и проектировал дворцы. Бок о бок трудились ремесленники, гончары и музыканты, а подмастерья, сбиваясь с ног, сновали туда-сюда по всему дому – там слой краски наложи, тут бронзу отполируй, а ещё выслушай наставления, смастери подъёмный блок, начерти чертёж и освой правила перспективы.

Сперва мальчишки-подмастерья принялись меня дразнить.

– Гляди-ка, левша! – кричали они, заметив, что я всё делал левой рукой. – Ты что, не знаешь, что левой рукой водит дьявол? Может, ты и сам немножко дьяволёнок?

Сначала меня взяла досада, но потом я кое-что придумал. Я начал писать шиворот-навыворот – читать мои записи можно было только глядя на их отражение в зеркале.

Когда остальные узнали о моей тайнописи, то пришли в великое изумление. Ну а я стал им казаться загадочной личностью… Вдобавок, писать таким способом мне было легко и удобно – я не боялся задеть чернила рукой и посадить жирную кляксу на всю страницу!

Годы, проведённые в мастерской Верроккьо, стали для меня счастливыми. Я заслужил доверие учителя, и он поручал мне всё более сложные задания. Так продолжалось до тех пор, пока однажды мастер не спросил меня:

– Леонардо, не угодно ль тебе закончить мою картину?

В ту пору Верроккьо трудился над важным заказом – монахи из монастыря Валломброза попросили его написать картину «Крещение Христа». Работа обещала стать настоящим чудом.

– На картине будут два ангела – первого я уже написал, а о втором мне даже подумать некогда. Ну как, возьмёшься за него?

Это было большой честью. Я охотно согласился и с усердием принялся за работу. Рядом с ангелом мастера я написал ещё одного – в профиль, с нежным задумчивым ликом в золотистых кудряшках – они струились волнами, точь-в-точь как настоящие.

Я наносил последние мазки, как вдруг услышал возглас моего друга Лоренцо ди Креди:

– Леонардо! Да знаешь ли ты, что твой ангел куда прекраснее первого, кисти Верроккьо?

– Скажешь тоже! – отозвался я.

Хотя, что и говорить, был весьма польщён такими словами.

– Нет-нет, шутки в сторону, – настаивал Лоренцо. – Эй, народ! Идите сюда, полюбуйтесь, какого ангела написал Леонардо!

Дело дошло до ушей Верроккьо, который, как вы сами понимаете, не слишком обрадовался такому известию. Он сейчас же явился ко мне и велел показать работу. Едва я принёс картину, как Верроккьо впился в неё глазами и долго-долго разглядывал. Наконец, побагровев от ярости, он с хрустом разломил кисть, что держал в руке, и воскликнул:

– Лопни мои глаза, если тот глупец не был прав! Второй ангел вышел гораздо лучше моего. Леонардо меня превзошёл. А раз так, отныне я больше не притронусь к краскам.

Глава 2. Юный живописец

«Жалок тот ученик, который не превзошëл своего учителя».

В этой старой пословице таилась великая истина, и Верроккьо очень хорошо её знал. Несколько дней кряду он бродил по мастерской мрачный, как туча, и отказывался даже слово вымолвить. Впрочем, горевал он недолго. Вскоре он образумился, вновь взялся за работу и написал много других картин.

Надо признаться, что мой ангел и впрямь вышел на диво хорошо. К тому времени я стал вполне взрослым юношей, а значит, мог покинуть мастерскую Верроккьо и пуститься в собственное плавание. Я сообщил о своём решении отцу, и он помог мне получить первый заказ. Некий крестьянин, живший в городке Винчи, срубил фиговое дерево[3] и вырезал из ствола круглый деревянный щит, дабы повесить его на дверь своего дома. Но прежде ему хотелось украсить щит каким-нибудь рисунком. Сер Пьеро пришёл ко мне и осведомился, не возьму ли я на себя сей скромный труд.

– Что же мне следует нарисовать? – спросил я, беря в руки щит.

– Да что угодно, Леонардо, – ответил отец. – Мне всё равно, а крестьянину и подавно.

Тут я подумал: «А вот и случай сыграть с отцом славную шутку!» В предвкушении потехи я целыми днями рыскал по окрестностям Флоренции, пока не собрал целую коллекцию бабочек, кузнечиков, ящериц и прочих тварей. Затем я принёс всю эту живность в мастерскую и принялся за работу. Дело шло медленно – каждый раз, отправляясь на прогулку, я погружался в неведомый мир природы и пытался разгадать его тайны (хотя наверняка многие решили бы, что я зря теряю время и витаю в облаках).

В конце концов я выполнил заказ и попросил отца приехать за щитом. Сер Пьеро не замедлил явиться. Я отворил дверь, напустив на себя строгий вид, и кивком пригласил отца войти.

Перед его приходом я запер все окна – в мастерской царил полумрак. Лесная живность, трепыхаясь в клетках, производила поистине дьявольский грохот.

– Но что… – проговорил сер Пьеро, двигаясь на ощупь в потёмках. Вдруг он резко отпрянул – взору его открылось мерзкое чудище, покрытое чешуëй, из разинутой пасти которого вырывались огненные искры и языки пламени.

– Караул! – во всё горло завопил родитель. – Это что за страшилище?

Я звонко расхохотался:

– Помилуйте, отец, ужели вы не узнали ваш деревянный щит?

Дело в том, что чудище, которое отец принял за настоящее, было написано на куске дерева того самого крестьянина. Однако изображение было исполнено так живо и достоверно, что в полумраке немудрено было обмануться! Да и сам сер Пьеро, любуясь щитом при свете солнца, признал, что картина вышла на славу.

Поэтому он тотчас спросил:

– Сколько же ты просишь за работу?

– Забирайте щит и подарите его крестьянину, – ответил я. – Мне хотелось лишь проверить, поразит ли вас эта роспись, ведь истинное произведение искусства должно действовать на зрителя именно так.

Я, признаться, никогда не отличался деловой хваткой, зато отцу её было не занимать. Он немедля отправился на рынок и купил другой щит, на котором было начертано простое сердце. Его-то и вручили крестьянину.

Вскоре сер Пьеро показал мою картину миланским купцам, и они, не торгуясь, выложили за неё целых триста дукатов[4]!

Пока сер Пьеро проворачивал за моей спиной выгодное дельце, мне всё чаще приходилось сидеть без гроша в кармане. Я любил жить на широкую ногу и был большой охотник до нарядов и званых пирушек. В моей голове всегда вертелась дюжина идей, как потратить звонкие монеты, а как их заработать – ни одной.